Неосознанно я искала этого уже давно. Надоели бесконечные тусовки, разговоры ни о чем, люди, которым ни до чего и ни до кого нет дела. Все это выросло в какую-то внутреннюю неудовлетворенность, и все чаще появлялся вопрос «Что же дальше?»

Была йога, какие-то психологические тренинги и практики, но всего этого хватало ненадолго. Я интуитивно понимала, что должно быть что-то еще, поэтому и бросала все эти занятия и семинары…

Летом мы иногда пересекались с С. и А. (у них дом в той же деревне), ходили в лес, на речку и много общались. Меня всегда поражало, что с ними мы почти никогда не разговаривали о пустяках и бытовых вещах. Так получалось, что они практически сразу переводили разговор на духовные, глубокие темы. Сначала я от этого быстро уставала, так как мало что понимала. Все эти темы были мне в новинку, но при этом было очень интересно — это был какой-то новый, очень глубокий и интересный мир. И я поймала себя на мысли, что каждый раз собираясь в деревню, думаю: а будут ли там ребята?

Одно лето оказалось переломным. Мы также гуляли, разговаривали. Как-то устроили большое застолье. А. и С. тоже пришли. Народу было много, человек 20, сидели в саду под сиренью, был теплый летний вечер. Постепенно все разбрелись, осталось человек 5–7, и ребята снова заговорили о Боге, о духовной жизни, много цитировали Священное писание и приводили примеры. И разговор завязался, да так, что разошлись мы в пять утра. Это был первый в моей жизни серьезный, по-настоящему глубокий разговор на духовные темы. И у меня как «щелкнуло» что-то в голове: вот оно! Часа полтора после того, как все разошлись, я еще не могла заснуть — так меня «зацепило».

Осенью С. позвала нас на Открытую встречу, я с радостью и легкостью пошла. И стала ходить на оглашение.

Сначала мне все давалось очень тяжело — мне как журналисту было очень тяжело продираться сквозь тексты и все эти витиеватые выражения и образы. Но нам все так понятно объясняли, что вдруг текст становился очень простым. Но когда текст стал понятен, стало сложно принять его — ведь всю прежнюю жизнь ты жил, надеясь только на себя. А теперь нужно было изменить свою жизнь, причем в корне. Вот этому-то все внутри особенно сопротивлялось. Я не понимала, что такое молитва, что нужно делать в храме, зачем обращаться к Богу по пустякам, с моей точки зрения. Плюс к этому окружающие меня люди были совсем не в восторге от этих встреч. В моей семье никогда не говорилось о Боге, все дети были некрещеными, и я помню возмущение мамы, когда моя старшая сестра окрестилась в 18 лет. А так как я натура увлекающаяся, все боялись, что я превращусь в такую «христианку» в платочке, юбке до пят и в стоптанных ботинках. Но и мне самой этого тоже очень не хотелось, поэтому долгое время (больше полугода) я относилась к оглашению очень настороженно. Хотя на самих встречах постоянно открывались такие глубокие вещи, что долгое время внутри была дрожь…

Постепенно еженедельные встречи вошли в привычку, мы стали посещать храм. Но никакого благоговения, никакого трепета я не испытывала — просто приходила, стояла, повторяла слова из книжки, подпевала. (Честно говоря, я до сих пор не очень научилась молиться, особенно в храме.)

Но когда мы начали приходить на Вечерни, меня поразило, что за нас, оглашаемых, молились все остальные. Причем мы назвали свои имена, а значит молитва, можно сказать, была адресной, т. е. молились конкретно за нас! Это было так необычно, так приятно и так нужно в тот момент!

В бытовой жизни тоже все стало меняться. Я стала серьезней относиться к словам, которые произношу, многие вещи, которые раньше мне казались нормальными, стали невозможны, с одними людьми общение совсем прекратилось, а с другими, наоборот, стало очень интересно разговаривать.

Месяцев через 8 после начала оглашения мы на 4 дня съездили в Иерусалим. И там, в храме Гроба Господня, меня как током пробило: оно есть! Я вдруг отчетливо осознала, что все, о чем мы читали в Новом Завете, на самом деле происходило, что был Христос, он ходил по этим улицам, по этому саду… И это понимание очень укрепило меня в моей вере, послужило толчком к следующим шагам и новым вопросам.

Встречи стали более насыщенными, и мы уже с нетерпением ждали каждого вторника. А уж о том, чтобы пропустить воскресную службу, и речи быть не могло — в храм тянуло, это стало просто необходимым. Я по-прежнему в храме просто стояла, без всякой молитвы, просто следила глазами за текстом, но это стало очень важно.

Первый этап оглашения подходил к концу, когда вдруг в жизни стало все сыпаться — серьезная ссора с любимым человеком, какой-то внутренний разлад, метания — я почувствовала, что не знаю, как жить дальше. Веры я в себе не чувствую, не могу ее «нащупать», и длится все это уже год. Это были очень тяжелые две недели. Внутри все бурлило, не находило выхода, все зашаталось. Когда я это высказала катехизатору, он сказал «Вот это — оно! Это значит, что ты дошла до самого дна». Как оказалось на той встрече, такое состояние было у половины нашей группы…

И после этого у меня, наконец, сложился этот «пазл». Я четко увидела, что все эти двухнедельные события и есть испытание (искушение), что все так сложилось именно потому, что это было мне необходимо, и — главное, что события эти — не простое стечение обстоятельств.

На втором этапе встречи стали проходить чаще, и один день пришелся на субботу. Это было страшным ударом, потому что не уезжать из Москвы на природу в течение нескольких месяцев — дня меня пытка. Но приоритеты были уже расставлены: главное — оглашение, и выход был легко найден: интенсивные утренние прогулки в московских парках — хоть какая-то замена настоящему лесу.

Жизнь моя теперь стала более наполненной, насыщенной, есть ощущение, что внутри появился, наконец, фундамент, на котором все и строится. Строится непросто, медленно, порой тяжело, но строится! И как же я благодарна своей маме, что она меня не крестила в детстве, что я прохожу этот путь сама и абсолютно осознанно.

С.