Ангелы Божии предстают перед людьми в разных обличьях — кто-то видит шестикрылых серафимов, другие — огненные столпы, иные слышат лишь тихий внутренний голос. Мой ангел предстал передо мной в образе бродячей псины, здоровенной и жутко вонючей. Разумеется, в облике этой твари не было ничего ангельского, более того, лишь некоторое время спустя я осознал промыслительность нашей встречи у самого входа на станцию метро «Фрунзенская», где пес охранял от собратьев свой законный завтрак — кем-то оброненную сосиску в тесте. Я же, шествуя с гордо поднятой головой, едва не наступил на эту сосиску. Реакция пса была мгновенной: он резко обернулся и цапнул меня за ногу — впрочем, весьма аккуратно и деликатно, желая лишь показать тупому двуногому, что не стоит наступать на его еду.

— Вряд ли собачка была бешеной, — задумчиво сказал врач в травмопункте, осматривая следы от собачьих клыков. — Но если ты вдруг через пару недель почувствуешь симптомы бешенства, то мы тебе уже ничем не сможем помочь. Так что решай сейчас.

И я согласился на курс антирабических прививок, который предполагает полный и абсолютный «сухой закон» в течение девяти месяцев.

Жизнь на трезвую голову внезапно открыла мне массу неприятных вопросов о тупике, в котором я оказался.

Возник и самый очевидный вопрос: кто во всем этом безобразии виноват?

Ответ казался очевидным: конечно же, Он, Всевышний, Тот, Кто всем управляет.

Надо сказать, я с раннего детства не сомневался в существовании Бога. Впервые имя Христа я услышал в начале 80-х годов и очень хорошо запомнил, как это произошло. Мы с отцом ехали в поезде, в вагон к нам подсел цеховик — представитель подпольного бизнеса, который продавал кустарным способом изготовленные брошюры: например, календарь огородника, камасутру и т. д. Среди разнообразного «самиздата» была крохотная книжечка Православного календаря, который цеховик, опасливо оглянувшись по сторонам, достал из кармана: «Если интересуетесь…»

Тонкая брошюрка, сшитая из нескольких листов фотографической бумаги, на обложке изображена икона с Богородицей. Меня поразила реакция пассажиров на фотографию женщины с ребенком: кто-то в ужасе отшатнулся, кто-то, выложив продавцу мятый рубль, постарался быстрее спрятать Богородицу в карман. Я удивился. Эти же люди, не таясь, рассматривали и покупали откровенно неприличные картинки с голыми людьми, а безобидная картинка с женщиной, закутанной в покрывала, с младенцем на руках вдруг повергла их в такой суеверный страх, словно обжигала им пальцы. Потом я много раз видел в глазах людей этот страх. Например, когда я, наивный пионер, спросил школьную учительницу о личности Христа, она буквально посерела от страха и, схватив меня за руку, поволокла к директору, вереща тонким голосом и вопрошая, кто это меня надоумил тащить боженьку в школу? Еще я помню страх и ярость в глазах комсомольского вельможи, который увидел наш самодельный алтарь внутри древней Успенской церкви. Здание храма было давно разрушено, и только на алтарной стене сохранились останки фрески с ликом Христа. Его огромные глаза как бы проступали из кирпичной кладки, а вокруг висели бумажные ангелы. Многие поколения школяров тайком приходили в церковь помолиться Богу перед экзаменом и вешали на стены самодельных бумажных ангелов — наш дар Богу. Когда же этот самодельный алтарь увидел наш комсомольский вожак, его буквально скрутила судорога ненависти. Зашипев на своих подчиненных, он стал обрывать ангелов, затем схватил обломок кирпича и накинулся на уцелевшую фреску с ликом Спасителя… Именно этот иррациональный страх, подчас доводивший советских учителей и комсомольских секретарей до настоящего безумия, больше всяких слов убедил меня в реальности Господа Иисуса Христа. Потому что ненастоящее не может внушать людям такой страх и трепет, не может заставить их так стесняться своей лжи и лицемерия.

Несколько лет спустя, когда я освоил премудрости фотографии, я решил сам сделать такую же брошюру о Христе. Не стану скрывать, в этом присутствовал и определенный меркантильный интерес: я рассчитывал продать несколько таких брошюр одноклассникам. В Большой Советской энциклопедии много репродукций картин из жизни Христа, я решил их перефотографировать и расположить нужным образом в хронологической последовательности. Но вот вопрос: где узнать эту последовательность? В энциклопедии о жизни Христа говорилось самым туманным образом, а попытка спросить об этом учителей привела к печальному результату: меня отвели к директору и пригрозили выгнать из пионеров и поставить как хулигана на учет в детской комнате милиции.

Тогда я вспомнил, что у бабушки в сундуке хранилась огромная старинная Библия, изданная еще до революции. И я стал упрашивать бабушку дать мне почитать Библию, которую она доставала лишь по самым большим праздникам; в конце концов ее сердце дрогнуло, и, взяв с меня честное-пречестное пионерское слово, что я не буду ничего там рвать и рисовать, бабуля выдала мне на руки толстенный фолиант. К моему огорчению, книга была напечатана на непонятном славянском языке, но я три дня честно пытался одолеть все четыре Евангелия, записывая в тетрадку наиболее значимые эпизоды.

Итогом моих «исследований» стал отказ от «издательского проекта»: я мало что понял в Библии, но все-таки решил, что таким образом полученные знания использовать не стоит.

Вместо этого я переключился на перефотографирование портретов рок-звезд — в то время спрос на подобную продукцию среди моих сверстников был куда выше, да и причастность к «деловым кругам» стала для меня пропуском в самые крутые компании нашей школьной «золотой молодежи».

Своего отношения к религии я старался не афишировать, хотя в старших классах любил иногда заходить в одну небольшую церковь. Отчасти это объяснялось тем, что в те дни, когда я прогуливал контрольные по математике, мне больше некуда было пойти. Занятия в школе начинались в 8 утра, первый киносеанс — в девять или десять утра и, чтобы не болтаться полтора часа на улице в мороз, я шел в церковь. Внутри храма было тепло и уютно, горели свечи, вкусно пахло ладаном и хлебом. Обычно я устраивался где-нибудь в углу на скамеечке и слушал службу, стараясь ничем не обращать на себя внимания.

Однако уже в 15 лет это внутреннее ощущение Божьего присутствия куда-то исчезло, уступив место отчужденности. Я не разуверился в Боге, но думал, что Ему до нас уже нет никакого дела. Вполне возможно когда-то Он действительно сотворил людей, но потом они разочаровали Его. И Господь махнул на нас рукой, предоставив самим себе. Как, например, махнули рукой на меня мои родители, занятые в те годы работой и выживанием семьи.

Я сам о Боге в те годы вспоминал нечасто. Хотя, когда я поступил учиться в университет — а случилось это в последний год существования Советского союза, религиозность и богоискательство были в моде среди моих сверстников. Но затем распад советской системы запустил и процесс личностного разрушения миллионов советских людей, а потрясения от шоковых реформ в мгновение ока уничтожили все нравственные барьеры и представления о добре и зле.

Бог? О Нем тогда никто и не вспоминал. Рок-музыкант Армен Григорян, лидер популярной и то время группы «Крематорий» пел: «Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть». Эти слова и были девизом нашей компании: мы старались попробовать все удовольствия этого мира, все расширяющие сознание препараты и средства, полагая, что завтра всех нас ждет угасание и смерть.

При этом мы чувствовали себя высоко духовными людьми: мы читали Розанова и Андреева, Блаватскую и Гурджиева. Мы спорили о трудах Мережковского, Фрезера и Кастанеды, штудировали самиздатовские переводы Алистера Кроули и Антона Ла-Вея — основателей сатанинских культов. До кровавых жертв и средневековых карнавальных ритуалов дело, слава Богу, не дошло, но ощущение причастности к мистическим тайнам и кругу избранных приятно щекотало чувство собственного величия.

Именно в тот момент в моей голове и родилась идея, которая пленила мое воображение: «Смысл человеческой жизни заключается в том, чтобы познать себя: понять, насколько низко человек может пасть, а потом узнать, до каких высот он может подняться».

И я с радостью идиота пошел осваивать первый этап — падение в бездну. Да, многие любят употреблять это слово — «бездна», хотя, на мой взгляд, куда уместнее сравнивать деградацию человека с болотом: все происходит плавно и приятно, шажок за шажком, компромисс, заключенный со своей совестью, тянет за собой другой компромисс, предательство идет за предательством… И, главное, человек все время пребывает в иллюзии, что в любой момент можно остановиться и выбраться из этого болота, как из ванны с целебной грязью. Вот же он — берег, я сейчас подтянусь и готово! И только пытаясь подтянуться, начинаешь понимать, что завяз уже по самое горло, что трясина не отпустит тебя, и прямо сейчас черная зловонная жижа хлынет в легкие…

Когда я впервые почувствовал, что нужно выбираться? Наверное, когда вокруг меня стали гибнуть мои друзья и однокурсники. Сначала покончила с собой одна моя однокурсница, затем свел счеты с жизнью мой близкий друг — наверное, самый веселый и светлый человек из всех, кого я встречал в жизни. Затем погиб еще один человек, другой, третий, пятый… В те годы мы с однокурсниками буквально кожей ощущали, как смерть ходит среди нас, и каждый из нас ждал, что вот-вот настанет его очередь.

Иногда мне казалось, что я тоже умер, а весь окружающий мир — не более чем иллюзия, всполохи умирающего сознания. Или же ад, преисподняя. В самом деле, почему ад должен выглядеть как фантазия Данте с рогатыми чертями? Ад — это проекция нашего мира, но с незаметными на первый взгляд нюансами: здесь нормой является то, что в нормальном мире кажется абсурдом, дикостью и невозможной нелепостью. Только мы все забыли, что мы умерли.

Словом, из этого кошмара нужно было выбираться. Я решительно оборвал все старые связи и с головой ушел в работу. Делать карьеру мне понравилось, но через некоторое время профессиональные связи привели меня к очень близкому знакомству с криминальными структурами. В частности, я стал работать в одной рейдерской фирме, занимавшейся захватами и принудительными банкротствами акционерных обществ — в основном, старых советских предприятий, заводские корпуса которых потом перестраивались в бизнес-центры. Однажды коммерческая война переросла в войну настоящую, и подосланный киллер расстрелял у дверей офиса моего босса и нанимателя. Босс выжил только чудом, получив очень серьезные ранения. Прошла информация, что и на ключевых сотрудников компании, в том числе на меня, тоже готовятся покушения.

Вскоре нашей фирмой заинтересовались правоохранительные органы (разумеется, интерес органов правопорядка был стимулирован соответствующими бизнес-структурами). В итоге организация была ликвидирована, и многие люди ушли в бега.

Я был потрясен, не мог понять, почему я так легко поставил под удар свое будущее и самое дорогое, что у меня было, есть и будет — свою семью?! Что по сравнению со здоровьем и благополучием моих близких могут значить все эти «легкие деньги»?!

Кстати, о деньгах. Сегодня я иногда с удивлением спрашиваю себя: куда испарились все те «легкие деньги», что тогда буквально сами падали с неба? Рейдерский бизнес давал неплохие заработки: у меня был автомобиль с шофером, я каждый день обедал в ресторанах, вечерами пропадал в клубах, покупал себе дорогие вещи, мне были доступны все развлечения… Но, как только я покинул этот бизнес, все мое «богатство» куда-то очень быстро испарилось, как морок, как наваждение. Все мои «достаток», «уровень жизни» и «статусность» оказались не более чем фанерными декорациями к пьесе про человеческую глупость и жадность. Но, как только спектакль закончился, «декорации» перестали что-либо значить и превратились в ничто.

Мне пришлось все начинать заново с чистого листа. Я сменил место жительства, поменял, как мне тогда казалось, образ жизни. Женился. И, как мог, пытался вытянуть себя из болота — как барон Мюнхаузен, ухватив себя за волосы. Но оказалось, что самому это невозможно сделать и не только по физическим причинам, но и потому, что болотная грязь пропитала меня изнутри. Я ненавидел это болото, ненавидел себя за слабость, ненавидел все, и пытался погасить огонь этой ненависти бытовым пьянством.

Тогда-то я и встретил своего зубастого ангела, который мог бы с легкостью откусить мне всю ногу, но оставил лишь крохотную отметину на бедре. Просто, чтобы я понял, куда мне надо идти.

Но для осознания себя самого было мало просто протрезветь.

Я решил бросить курить. Курил я давно и довольно много: две-три пачки сигарет в день. И я зашел, впервые за много лет, в первый попавшийся храм (помнится, это был старый храм у метро «Сокол»), поставил свечку и стал просить Бога помочь мне в этом: Господи, если Ты слышишь меня и неравнодушен ко мне, то помоги, а?

И я довольно быстро бросил курить с Божьей помощью.

Потом Господь дал мне знак. Мы стояли в глухой автомобильной пробке. Раздражение росло как ком, мы с женой переругались насмерть, вспомнив все старые обиды. Обида, отчаяние, гнев, ярость — все это превратилось в раскаленный поток бешенства, который уже был готов захлестнуть меня с головой и окончательно лишить рассудка, когда в висках стучит лишь одно желание — уничтожить всех, кто тебя раздражает, раздавить собственными руками. Кажется, на языке судебного протокола это называется «состоянием аффекта», когда человек сам не соображает, что он творит. Отчаянно пытаясь зацепиться хотя бы пальчиком и не соскользнуть в болото, я обратился с молитвой к Богу и шепотом прочитал молитву «Отче наш». Кажется, это был первый раз, когда я прочитал ее без запинки и заминки.

И тут же на меня опустилась — я даже не знаю, как это назвать — волна «вселенского спокойствия». Я ощутил состояние полного и безграничного покоя и гармонии, чувство неземного блаженства. Испарились все обиды и страхи, даже гигантская пробка исчезла сама собой, стихли все скандалы, а я молчал, потрясенный новым ощущением, словно боялся случайными словами расплескать себя.

После этого понял, что уже невозможно жить, как прежде, как будто бы ничего не произошло.

Но это легко сказать. Неразрешимые, как мне тогда казалось, вопросы не давали мне покоя. Прийти к Богу? Хорошо, я не против, думал я, но как практически это сделать? Почитать Библию? Выучить пару молитв? Прийти снова в церковь и поставить свечку? Поговорить с батюшкой? Но как-то непривычно было откровенничать с совершенно незнакомым человеком, который к тому же вовсе не обрадован необходимостью слушать твои излияния.

И тут я вспомнил, как мои друзья зазывали меня на открытые встречи к отцу Георгию Кочеткову, который меня совершенно не впечатлил: как-то все казалось слишком заумным. Я даже тогда попытался отговорить друзей от оглашения, но они примером своей христианской жизни заставили меня задуматься: может быть, это как раз я сам чего-то не понимаю в христианстве? Тогда я решился обратиться напрямую к Господу: «Хорошо, Господи, если Ты так хочешь, то я пойду на это оглашение к этому Кочеткову».

На следующий день мне позвонил мой друг и предложил пойти на огласительную встречу.

Я почему-то уже не удивился.

В.