12

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт ворочался в постели в доме на Маркем-сквер. Рядом с ним, положив одну руку на плечо мужа, мирно спала леди Люси. Ему снилось, что он снова в Блэкуотере в маленьком храме у озера — в Пантеоне. Сумерки быстро сгущались. Вдруг он услышал, как с ужасным лязгом закрываются железные ворота, а потом и большие деревянные двери. У него не было ключей. Слабый свет проникал в храм через купол. Пауэрскорт посмотрел на статуи, которые теперь были его товарищами: Геркулес и Диана, Исида и Церера.

И вот на его глазах храм стал рассыпаться все быстрее и быстрее. Словно внизу была шахта, засасывавшая его в недра земли. Procul, о procul este, profani. Вспомнил Пауэрскорт надпись на храме Флоры, в «Энеиде» так звучало предостережение сивилл непосвященным: держитесь подальше от входа в загробное царство. Храм продолжал осыпаться, луч света теперь уменьшился до тоненького лучика.

Разрушение храма прекратилось так же внезапно, как и началось. Железные ворота распахнулись. А следом и деревянные двери. Взору Пауэрскорта предстал преображенный пейзаж: призрачный свет сочился сквозь мертвые деревья и засохшие кусты. Клочья тумана парили во мраке. «Я в загробном мире, — сказал сам себе Пауэрскорт. — Скоро я увижу Харона, глаза его горят огнем, он перевозит тела через реку смерти. Здесь, в царстве теней, я встречу ужасных призраков Смерти и Старости — бледный недуг, преклонный возраст, страх, а еще — войны и безумие, с закапанными кровью лентами в змееподобных волосах».

И тут раздался громкий и настойчивый стук. Пауэрскорт представил было, что это тела незахороненных покойников, обреченные целую вечность томиться в ожидании на берегу Хароновой реки, стучат в борт его лодки. Потом он решил, что это не покойники, не нашедшие успокоения, а какое-то чудовище загробного мира — изрыгающая огонь Химера, чье шипение внушает ужас, или сторукий Бриарей.

Леди Люси изо всех сил трясла мужа за плечи.

— Фрэнсис, Фрэнсис, дорогой, ты ведь не умер, правда?

— Нет, я не умер, Люси. Мне снился сон, будто я в загробном царстве.

— Слава Богу, ты не в загробном царстве, Фрэнсис. Кто-то уже минут пять стучит в парадную дверь, а ты все не просыпаешься.

— Который час? — пробормотал Пауэрскорт, запахивая халат и тщетно пытаясь нашарить тапки.

— Без четверти шесть. Не мог бы ты поторопиться?

Пауэрскорт сбежал вниз по лестнице. Открыв парадную дверь, он почти уткнулся в широкую спину офицера столичной полиции.

— Лорд Пауэрскорт, сэр? — Спина повернулась. — У меня для вас письмо из комиссариата.

— Входите, пожалуйста. Входите. — Пауэрскорт пытался зажечь лампу в коридоре. Он разорвал конверт.

«Дорогой лорд Пауэрскорт, — прочитал он. — До нас дошло известие об ужасном пожаре в Блэкуотере. На данный момент мы не располагаем никакой другой информацией. Я знаю, комиссар хотел бы, чтобы вас поставили в известность незамедлительно. Артур Стоун, помощник комиссара полиции».

— Господи! Господи! — тихо произнес Пауэрскорт. — Какие ужасные новости! Молодой человек, могу я попросить вас отнести комиссару короткую записку? Я вас не задержу.

— В чем дело, Фрэнсис? Доброе утро, констебль.

Леди Люси спускалась по лестнице, казалось, ее ничуть не встревожил столь ранний визит. Сверху послышалась возня юных Пауэрскортов, приветствовавших новый день чуть раньше обычного.

— В Блэкуотере был пожар, Люси, — сообщил Пауэрскорт. — Комиссар хотел, чтобы я узнал об этом как можно скорее.

Он торопливо написал что-то, вложил записку в темно-коричневый конверт и передал его констеблю.

— Постарайтесь, чтобы письмо было срочно доставлено комиссару. Спасибо.

Констебль еще раз принес свои извинения и вышел на холодный утренний воздух. Туман еще окутывал деревья на площади.

«Дорогой комиссар, — написал Пауэрскорт, — весьма признателен Вам за то, что Вы сразу известили меня о пожаре в Блэкуотере. Я отдаю себе отчет в том, что это может означать. Молю Бога, чтобы обошлось без новых жертв. Пожалуйста, разыщите самого лучшего в Лондоне и округе специалиста по расследованию пожаров и без промедления направьте его в Блэкуотер.

Ваш и в спешке,

Пауэрскорт».

— Люси, — сказал Пауэрскорт, взбегая по лестнице в свою комнату, чтобы одеться. — Я немедленно должен ехать в Блэкуотер. Боюсь даже представить, что я там обнаружу. Не могла бы ты немного погодя последовать за мной? Надеюсь, мисс Харрисон жива. Возможно, самое время поговорить с ней еще раз.

На Паддингтонском вокзале царила деловая суета: сгружали на платформу мешки с почтой, ранние пассажиры спешили на работу. Пауэрскорт занял угловое место в купе, он был очень сердит. Но не из-за злополучного поворота судьбы, который привел к пожару в Блэкуотере, и не из-за раннего насильственного пробуждения. Он был зол на себя самого.

«Ведь еще на прошлой неделе я собирался предупредить оставшихся в живых Харрисонов, что их жизнь, возможно, в опасности и что им лучше перебраться в более безопасное место. Но не сделал этого. А теперь двоих или троих из них уже, может, нет в живых. Я мог предотвратить их гибель. Господи, только не было бы еще одних похорон!»

В окно видны были Темза и аккуратные домики, выстроившиеся по ее берегам. Уже началось утреннее движение вверх по реке. Он вспомнил свою последнюю встречу с комиссаром полиции в его огромном кабинете с картами Лондона.

— Официально, лорд Пауэрскорт, наше расследование гибели старого мистера Харрисона постепенно продвигается вперед. Если бы меня спросили, я ответил бы, что оно движется медленно, но методично. Но, сказать по правде, дело почти закрыто. Нам не хватает людей. Мы знаем, что вы все еще ведете расследование. Как по-вашему, на этом все и кончится или нам предстоит еще услышать продолжение?

— Боюсь, это еще не конец, — отвечал Пауэрскорт. Он поделился с комиссаром своими опасениями, рассказал о загадочной смерти на море и о своих дурных предчувствиях.

— Будьте уверены, лорд Пауэрскорт, — сказал комиссар в заключение, — что мы также будем приглядывать за этим делом и дадим вам знать, если что узнаем. И придем на помощь по первому вашему зову.

Сойдя с поезда, Пауэрскорт заметил Самуэля Паркера и небольшой экипаж, запряженный двумя лошадьми. Он отметил с раздражением, что невольно стал гадать, на какую букву начинаются их имена. Может быть, «Г» для Гефеста, бога огня? Лучше не спрашивать.

— Вот уж не чаял увидеть вас в столь ранний час, лорд Пауэрскорт, — приветствовал его Паркер. — Я-то ждал мистера Чарлза. Не встретили вы его в поезде?

— Доброе утро, мистер Паркер — Пауэрскорт мрачно пожал руку конюха. — Нет, я не заметил мистера Чарлза Харрисона. А поезд был почти пустой. Успеете доставить меня к большому дому до прибытия следующего поезда?

— Конечно, сэр, — отвечал Паркер, приглашая Пауэрскорта в экипаж. На противоположной платформе толпа пассажиров ожидала поезда до Лондона.

— Какие новости, мистер Паркер? — спросил Пауэрскорт. — Я знаю только, что был пожар. А что известно вам?

— Да разве разберешь что, сэр. Повсюду эти пожарные, а еще полицейские и врачи. А теперь и местные сбежались поглазеть от нечего делать на руины. Я пока и не знаю толком, что произошло, сэр.

— Руины, мистер Паркер, вы сказали руины? Неужели Блэкуотер сгорел дотла?

— Ну, не совсем дотла, милорд, — отвечал Самуэль Паркер, не сводя глаз с дороги, — но вроде как наполовину. Пожарные-то в дом никого не пускают.

— А кто-нибудь пострадал?

— Это тоже неизвестно, сэр, — покачал головой старик. — Эти пожарные ничего не рассказывают. Старая мисс Харрисон, та вроде в порядке. Дворецкий Джонс вынес ее из огня, и она сейчас отдыхает в нашем домишке. Состояние у нее ужасное. Говорит только по-немецки. Мейбл от нее не отходит. А сейчас и доктор пришел.

— А кто-нибудь еще был в доме? — Пауэрскорту не терпелось узнать, кто выжил, а кто нет. — Может, кто-то не смог спастись?

— Да вроде, милорд… — Паркер свернул на дорогу, которая вела к дому. Вокруг все свидетельствовало о наступлении английской весны: зеленели поля, цвели деревья, без умолку щебетали птицы. И тут взгляду Пауэрскорта предстали печальные останки блэкуотерского поместья. Половина фасада дома стала совсем черной. Из верхнего этажа все еще вылетали тонкие облачка дыма. Пожарные, вооружившись длинными лестницами, тянули в дом через выбитые окна шланги.

— Мистер Фредерик, — продолжал Паркер, — мы думаем, что мистер Фредерик тоже был в доме. Но его никто не видел. Мистер Чарлз тоже был здесь вчера вечером, но потом уехал в Лондон. А нынче утром никто не видел мистера Фредерика.

Пауэрскорту стало не по себе. Если Фредерик Харрисон и впрямь погиб в огне, то он, Пауэрскорт, ответственен за его смерть. На доме Харрисонов словно лежит проклятие, а он не сумел предотвратить последний удар судьбы.

— Что вы здесь делаете? — окликнул его кто-то из полусгоревшей прихожей. — И так хлопот по горло, так еще всякие зеваки под ногами вертятся! Уходите отсюда!

Из темноты выступил уставший полицейский, лицо его было измазано сажей, а форменная куртка забрызгана кровью.

Procul, о procul este, profani, повторил Пауэрскорт про себя. «Непосвященный, держись подальше от этих мест» — надпись из храма Флоры словно прозвучала из уст полицейского инспектора из Оксфордшира.

— Прошу меня извинить, — осторожно сказал Пауэрскорт, — моя фамилия Пауэрскорт. Я частный детектив, веду расследование для этого семейства и приехал узнать, что произошло.

— А я королева Шеба или Дидона на погребальном костре в Карфагене, — отвечал инспектор, который любил почитать произведения классиков в местной библиотеке. — Уходите, я вам говорю! Не мешайте работать.

Сверху донесся громкий треск: это рушились деревянные перекрытия блэкуотерского поместья.

— Мне очень жаль, инспектор, в самом деле очень жаль, — сказал Пауэрскорт, — но я хотел бы показать вам записку, которую получил сегодня утром от комиссара столичной полиции.

«Слава Богу, — подумал Пауэрскорт, — что я случайно сунул письмо в нагрудный карман, а не оставил его лежать на столике у двери». А еще он возблагодарил Бога за то, что помощник комиссара указал в письме время и дату.

Инспектор с подозрением покосился на листок. Уж не дал ли он промашки? Как бы ему не поплатиться за то, что он препятствовал другу комиссара столичной полиции. Одного его сослуживца разжаловали так из инспекторов в констебли за то, что он, не разобравшись, грубо обошелся с герцогиней. Конечно, власть комиссара не распространяется на Оксфордшир, но все же он остается самым влиятельным полицейским чином в стране.

Инспектор пристально посмотрел на Пауэрскорта, тот спокойно выдержал его взгляд.

— Я знаком почти со всеми членами этой семьи, — сказал он тихо. — Они просили меня расследовать обстоятельства смерти старого мистера Харрисона, того самого, чье тело обнаружили в Темзе у Лондонского моста.

Все полицейские Британии судачили об этом деле. «Кажется, моя форма не вызывает у него никакого почтения, — подумал инспектор. — Твердый орешек этот тип. Может, он и впрямь тот, за кого себя выдает». Полицейский чувствовал, что начинает сказываться напряжение последних двух часов. Он отер лоб, после чего на нем остались следы крови.

— Моя фамилия Вильсон, — произнес он наконец. — Инспектор Артур Вильсон, полиция Оксфордшира.

Пауэрскорт дружелюбно пожал ему руку.

— Я не хочу вмешиваться в вашу работу, инспектор, но буду весьма обязан, если вы найдете время побеседовать со мной, когда вам будет удобно. А пока у меня к вам только один вопрос. Есть ли жертвы?

«Подобный вопрос в такое время способен задать только полицейский или частный сыщик», — подумал инспектор Вильсон.

— Боюсь, пока это мне неизвестно, лорд Пауэрскорт. — Полицейский обратил внимание, что письмо было адресовано лорду, а не просто мистеру Пауэрскорту. — Мы с сержантом здесь не более двух часов. Пожарные не пускают никого на верхние этажи. Говорят, слишком опасно. Сами они передвигаются по лестницам и доскам, положенным поверх перекрытий. Очень много сгорело. Я слышал, как начальник пожарной команды говорил, что, возможно, есть один труп, но он не сказал, кто это может быть.

— Понятно, инспектор. Благодарю вас. Не будете ли вы столь любезны сообщить начальнику пожарной команды, что я здесь и хотел бы переговорить с ним. Но только, когда у него будет на это время. Я бы не хотел ни на секунду отрывать его от важной работы. Как, впрочем, и вас.

Инспектор Вильсон скрылся в доме. Пауэрскорт отошел от здания и принялся изучать причиненные разрушения. Центральная часть дома была спроектирована в стиле вилл Палладио, в южном крыле располагалась библиотека, а в северном — картинная галерея. В доме был цокольный этаж и по два ряда окон на каждом этаже. Больше всего от огня пострадало северное крыло. Здесь были выбиты все окна и разрушена крыша. Обойдя дом, чтобы взглянуть на западный фасад, Пауэрскорт осторожно заглянул в картинную галерею. Стены ободраны до самой штукатурки или даже до кирпичной кладки. От картин, похоже, ничего не осталось. На полу высились кучи пепла и камней. Сверху доносились крики и проклятия пожарников, пробиравшихся по балкам. Время от времени раздавался громкий треск, и вновь осыпались доски.

С наступлением дня зеваки разбрелись по домам. Пауэрскорт сел на скамейку в саду перед западным фасадом и погрузился в размышления о проклятии дома Харрисонов. Для человека его профессии убийства, совершенные в порыве страсти или с холодным расчетом, были обычным делом. При этом, как говорил его опыт, всегда можно докопаться до причины, по которой один человек убил другого. Но дело Харрисонов оказалось другого рода. Он до сих пор не нашел и намека на мотивы преступления.

К полудню Пауэрскорт вернулся к парадному входу. Внутри по-прежнему раздавались крики пожарных. Заглянув внутрь, он увидел двух мужчин; стоя на лестницах, положенных поверх пола второго этажа, они спускали вниз на веревке какой-то завернутый в одеяло тюк, крепко привязанный к доске.

— Осторожно, осторожно, — повторял голос сверху.

— Спускайте, мы готовы, — крикнул инспектор Вильсон, который вместе со своим напарником поджидали сверток внизу.

В какой-то момент пожарные наверху слишком быстро отпустили свой груз. Тюк наклонился под углом сорок пять градусов, и казалось, вот-вот упадет на камни.

— Боже милостивый, Берт, — послышался голос сверху, — держи этот чертов сверток хорошенько, ради всего святого!

— Извините, сэр, — отвечал Берт. — Уж больно он тяжелый.

— Знаю, что тяжелый, — отвечал другой голос. — Я просто хочу опустить мою веревку, чтобы она стала вровень с вашей, так мы снова выровняем киль. Пока ничего не делайте.

Тюк постепенно привели в равновесие. Двое полицейских не сводили глаз с раскачивавшейся доски.

— А теперь снова вместе, Берт. Только медленно. Медленно. На счет три начинай спускать свою веревку. Только, Бога ради, не упусти.

Берт пробормотал что-то себе под нос.

— Раз, два, три. Ну, теперь медленно, медленно.

Дюйм за дюймом сверток спускался в руки двух полицейских, стоявших внизу. Они перенесли его на временный стол на козлах, установленный в портике. Одеяло было туго перетянуто. От свертка сильно пахло затхлостью, словно одеяло и его содержимое долго держали в кладовке.

Начальник пожарной команды спустился на первый этаж по той же самой веревке.

— Куда подевался этот проклятый доктор? — проворчал он сердито. — Вечно их не доищешься, когда надо! Говорят, что вернутся через минуту, и исчезают навеки.

Он покосился на Пауэрскорта. Потом вспомнил, что говорил ему инспектор несколько часов назад.

— А вы, должно быть, лорд Пауэрскорт, сэр, — сказал он, протягивая испачканную сажей руку. — Старший пожарный офицер Перкинс, Пожарная служба Оксфордшира.

Перкинсу было чуть больше сорока, это был настоящий великан более шести футов вышиной. В отличие от полицейских, чисто выбритый. Пауэрскорт подумал, что пожарные, возможно, специально бреются, чтобы случайно не подпалить себе бороды.

— Добрый день, старший офицер Перкинс. Вы ищете доктора? Кажется, я знаю, где он. Хотите, найду его?

— Это будет весьма любезно с вашей стороны, сэр, весьма любезно. Он недалеко?

— Полагаю, здесь поблизости, осматривает старую мисс Харрисон. Я мигом вернусь.

Когда Пауэрскорт и доктор вышли из дома Самуэля Паркера, часы на церкви пробили час дня. Солнце сияло на глади озера, с другого берега на Пауэрскорта взирали боги и богини, приснившиеся ему во сне.

— Как себя чувствует мисс Харрисон, доктор? — поинтересовался Пауэрскорт, пока они возвращались к обгорелым останкам блэкуотерского поместья.

— Для нее это ужасное потрясение, — уклончиво отвечал доктор Комптон. — Но надеюсь, она сумеет скоро оправиться. Однако в настоящий момент ее сознание рассеяно, боюсь, мысли ее где-то далеко в Германии. Думаю, мне придется отослать ее отсюда на какое-то время, чтобы дать ей прийти в себя.

Пауэрскорт едва не сказал, что, по его мнению, всех членов семейства Харрисонов следует незамедлительно отослать из Блэкуотера, а заодно и из Лондона.

Старший офицер Перкинс нетерпеливо ожидал их у самодельного стола, у которого несли караул оба полицейских.

— Доктор Комптон, — начал Перкинс, — я буду весьма благодарен вам за содействие. Мы нашли тело в одной из спален на верхнем этаже. Это, признаюсь с облегчением, единственная жертва пожара. Но я не хотел бы продолжать наши работы внутри дома, пока тело не будет опознано. Не могли бы вы попробовать сделать это?

Доктор Комптон мрачно кивнул. Полицейские стянули одеяло и побледнели. Доктор покачал головой.

— Мне редко случалось видеть столь страшные ожоги. Почти все лицо уничтожено пламенем. Мистер Фредерик Харрисон не был моим пациентом, вы понимаете. У него был свой доктор в Лондоне. Он лишь изредка советовался со мной по поводу незначительных недомоганий.

«Ни одного впредь», — с ожесточением подумал Пауэрскорт. Он сделает все, чтобы не было больше трупов, изуродованных до неузнаваемости. А вдруг убийца, если это было убийство, специально стремился сделать так, чтобы тело было невозможно опознать?

Доктор Комптон разглядывал серебряное кольцо на обгоревшем пальце Фредерика Харрисона. Он поковырял в зубах покойника небольшим серебряным инструментом, который достализ своей сумки. Вздохнул. Снял очки и осторожно убрал их в футляр.

— Боюсь, джентльмены, это Фредерик Харрисон. Или скорее был Фредерик Харрисон. Можете закрыть тело.

— Как вы подтвердите это, доктор Комптон? — вежливо, но строго спросил старший пожарный офицер Перкинс.

— Во-первых, зубы. Несколько лет назад Фредерик Харрисон сделал очень дорогое протезирование у одного из ведущих лондонских дантистов.

Он так этим гордился и все подробно мне демонстрировал. На одном ужине, здесь в поместье. Помню, подавали омара. Могу признаться, что вид новеньких коренных зубов мистера Харрисона не прибавил мне аппетита. — Доктор печально улыбнулся, вспомнив более счастливые времена. — И еще кольцо. Я бы его везде узнал. Его ему дал перед смертью прадед в Германии. Я имею в виду перед смертью прадеда. На нем изображен германский орел. Я его сразу узнал.

— Спасибо, доктор Комптон.

Инспектор Вильсон записал все в свой блокнот. Пауэрскорт догадался, что пожарный и полицейский не могут решить, кто на данный момент из них главнее. В профессиях, предполагающих должностную иерархию, это порой вызывает неожиданные затруднения. Возвращение коллеги Вильсона несколько сгладило ситуацию. Бледное лицо полицейского выделялось на фоне черных руин.

— Радклиф, сходите к конюшне и выпейте воды, — велел инспектор Вильсон, проявляя подобающую офицеру заботу о подчиненном. Молодой человек поковылял по тропинке; он разок остановился по пути, и его стошнило в заросли рододендронов.

— Джентльмены, — сказал Пауэрскорт, временно перехватывая инициативу. — Могу я быть с вами откровенен?

Он рассказал им о недавней смерти дяди мистера Фредерика, чье тело обнаружили в Темзе. Сообщил и о своих подозрениях по поводу смерти брата мистера Фредерика, который утонул во время плавания на яхте. И признался в опасениях, что и эта смерть была вызвана не естественными причинами.

— Вы хотите сказать, что это мог быть поджог? — первым отозвался старший пожарный офицер Перкинс.

— Возможно. Весьма возможно.

Старший офицер Перкинс тихо присвистнул. Инспектор Вильсон еще раз посмотрел на останки здания.

— Ну, это не просто будет доказать, милорд, — покачал он головой. — Что не смог уничтожить огонь, смыло водой из шлангов мистера Перкинса или размочило до неузнаваемости. Как бы там ни было, сэр, боюсь, что, имея на руках лишь кучу дымящегося пепла и камни, вы не сможете открыть дела. Никак не сможете.

И словно в подтверждение его слов, наверху снова раздался громкий треск. Из пробоины в крыше взметнулось облако пыли и пепла.

— Должно быть, это большая балка в спальне мистера Фредерика, — пробормотал Перкинс. — Она уже давно на честном слове держалась. Там было опасно работать: балка в любой момент грозила обрушиться нам на голову.

— Могу я попросить вас просто иметь в виду то, что я вам сейчас рассказал? — словно извиняясь, попросил Пауэрскорт. — Я знаю, что у вас своих забот хватает, и никоим образом не хотел бы вмешиваться в вашу работу. Я попросил комиссара столичной полиции прислать сюда самого лучшего специалиста по расследованию пожаров. Он должен прибыть завтра. Полагаю, вы не откажетесь, по мере возможности, содействовать ему.

Инспектор Вильсон никогда не слыхивал о таких диковинных специалистах, как расследователь пожаров. Его так и подмывало узнать поподробнее, что они делают и как, но он решил не обнаруживать свою неосведомленность.

— Хорошо, сэр.

Инспектор Вильсон снова скрылся на первом этаже. Старший пожарный офицер Перкинс принялся медленно поднимать длинную лестницу к окну верхнего этажа.

— Берт, — позвал он помощника, — где ты? Чем ты там занимаешься? Давай, дел по горло.

Леди Люси Пауэрскорт сидела на маленьком стуле в спальне в доме Паркеров. Старая мисс Харрисон все еще спала, крепко укутанная в лучшие одеяла хозяев. В дверях появилась Мейбл Паркер, в течение трех последних часов она то и дело заглядывала в комнату.

— Она ведь не умерла, верно, миледи? — справлялась миссис Паркер шепотом в десятый или одиннадцатый раз.

— Нет, — тихо отвечала леди Люси, — она просто спит. Для нее это было ужасным потрясением.

Леди Люси прибыла в Блэкуотер после полудня, ее тоже довез мистер Паркер, по-прежнему тщетно ожидавший на станции появления Чарлза Харрисона. Вдруг постель зашевелилась. Мисс Харрисон с удивлением осмотрела незнакомую обстановку, и на ее сморщенном лице отразилось изумление.

— Добрый день, моя милочка, — обратилась она к леди Люси, — так вы тоже здесь? Вы ведь еще такая юная!

— Вы тоже неплохо выглядите, мисс Харрисон, — улыбнулась леди Люси, — после всего, что вам пришлось пережить.

— Никогда не думала, что все окажется вот так, — продолжала старуха, внимательно осматривая спальню, где на стенах красовались изображения горных вершин, столь любимые мистером Паркером. — Здесь так спокойно. И тихо. Я-то думала, будет пошумнее. Они вам ничего не рассказывали о последнем путешествии, нет? Кажется, меня сюда кто-то принес. Далеко же ему пришлось меня тащить, очень далеко!

— Я приготовлю вам чай, — сказала миссис Паркер и ушла в кухню готовить самое лучшее укрепляющее средство из имевшихся в ее распоряжении.

— У них и чай тут есть? — улыбнулась старуха. — Какая радость! Скажите мне, голубушка, — она повернулась и пристально посмотрела на леди Люси, — а как вы сюда попали? Вас тоже принесли?

— Мы в доме мистера Паркера, мисс Харрисон, — теперь леди Люси говорила довольно громко, поскольку волновалась, не пострадал ли во время пожара слух старухи. — В большом доме произошел ужасный пожар. Дворецкий вынес вас из огня. Здесь вы в безопасности.

— Пожар? — озадаченно переспросила старуха. — Но я думала, они разводят огонь там внизу, а не здесь наверху. Ну конечно, не здесь. Вы, наверное, ошиблись, милочка. Посмотрите, здесь кругом горы. Должно быть, мы на большой высоте.

— Вы живы, мисс Харрисон, — леди Люси догадалась, что старуха решила, что умерла и попала в рай, прихватив лучшие одеяла мистера Паркера и чашечку чая.

— Жива? — возмутилась старуха. — Мне бы не хотелось под конец слишком долго оставаться живой. Совсем это ни к чему. Все мои родственники один за другим умирают, какие-то люди расспрашивают меня о моем брате. Я совсем не прочь расстаться с реальным миром. Особенно если у них здесь есть чай.

И, словно в ответ на ее слова, в дверях появилась миссис Паркер с маленьким подносом, на котором красовалась ее лучшая чашка с китайским орнаментом и блюдце с печеньем.

— А по вкусу они ничем не отличаются от тех, что подают там, внизу, — заметила мисс Харрисон и радостно захрустела печеньем.

Леди Люси в отчаянье посмотрела на миссис Паркер. Та печально покачала головой. Леди Люси собралась с духом и предприняла последнюю попытку.

— Мисс Харрисон, — прокричала она — мы так рады видеть вас в добром здравии. Вчера в большом доме был пожар. Вас принесли сюда, в домик мистера Паркера. С вами все будет хорошо. Вам просто надо отдохнуть.

— Пожар? Пожар? — сердито повторила старуха. — Зачем постоянно талдычить о каком-то пожаре? О Боже, — она еще раз обвела взглядом комнату, — они ведь не ошиблись, верно? Я ведь не в том зловещем месте, где бушует пламя, нет?

— Вы не в аду, мисс Харрисон, — настойчиво повторила леди Люси, — но и не в раю. Вы в доме мистера Паркера!

— Ад, — печально произнесла старуха. — Никогда не думала, что все кончится этим. Боже, неужели все будет так страшно? А вы, — она направила осуждающий перст на леди Люси, — за что вы попали сюда? Как вы согрешили, пока были еще на том свете?

— Не важно, мисс Харрисон, — очень тихо произнесла леди Люси. — Почему вы не пьете свой чай? Хотите еще чашечку? Я уверена, доктор вот-вот придет.

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт спускался берегом озера, где еще совсем недавно любовался загадочными храмами. Он несколько раз обошел вокруг большого дома, через зияющие дыры на крыше до него то и дело доносились раздававшиеся внутри сердитые крики. Он заметил рыжую лисицу, опасливо выглядывавшую из блэкуотерского парка: не видно ли где охотников в красных куртках. Но оксфордширский вечер не тревожили звуки охотничьих рожков, и лисица не спеша затрусила к роще.

Пауэрскорт обдумывал список вопросов, которые намеревался послать Уильяму Берку по возвращении в Лондон. Кто владеет капиталом Банка Харрисонов? Переходит ли какая-то часть его по наследству по женской линии: племянницам или сестрам, ведь тогда их жизни тоже могут оказаться в опасности? И каково положение старшего управляющего? Если у него есть капиталы в банке, то и его следует предупредить как можно скорее. Нельзя допустить еще одной безвременной кончины!

Он остановился в задумчивости у огромных зубчатых ворот, которые отмечали въезд в Блэкуотер, и тут его окликнул вышедший из кеба молодой человек лет тридцати.

— Добрый день! — весело приветствовал его вновь прибывший. — Не вы ли случайно лорд Пауэрскорт?

— Именно так. Я хочу сказать, что я — это он. То есть что это я, — Пауэрскорт не сразу справился с синтаксисом. Немного смущенный, он пожал руку молодому человеку.

— Харди, — представился тот. — Джозеф Харди, специалист по расследованию пожаров, к вашим услугам, сэр. — Он слегка поклонился. — Но все зовут меня Джо.

Как и старший пожарный офицер Перкинс, Харди тоже был чисто выбрит. У него была лохматая светлая шевелюра и веселые голубые глаза, которые почти всегда смеялись.

— Я получил ваше письмо этим утром, — продолжал Харди, уверенно шагая по дороге. — Но не мог раньше разделаться с делами на складах. Эти чертовы склады! Прошу прощения за мой язык, милорд!

— Пустяки, — успокоил его Пауэрскорт. — А что не так со складами?

— Да слишком много их развелось в последнее время, милорд. В старые добрые времена вы, допустим, продавали хлопок из Алабамы клиенту в Новом Южном Уэльсе. Хлопок привозили в Лондон, выгружали на склад, а потом морем отправляли в Австралию. Теперь все изменилось. Ныне торговец из Алабамы посылает хлопок напрямую в Новый Южный Уэльс. Ему больше нет нужды везти его сначала в Лондон. Выходит, и в этих злосчастных складах тоже больше нет нужды. В наши дни все решается по телеграфу, милорд.

— Прошу меня простить, — перебил собеседника Пауэрскорт, — но как мог кто-то в Алабаме или Австралии помешать вам выехать сюда в Блэкуотер? Не подумайте, что я в претензии, ничуть. На самом деле мы ждали вас только завтра.

— Я как раз подхожу к сути дела, милорд, — радостно откликнулся Харди. — Если ваш склад никому не нужен, что вам остается делать? И я скажу вам, как поступает большинство, милорд. Они страхуют здание и его содержимое, чаще всего реально несуществующее, на кругленькую сумму. А потом поджигают его. И приходят требовать страховку.

— Правильно ли я понимаю, — Пауэрскорт чувствовал, что молодой человек начинает ему нравиться, — что страховые компании от этого не в восторге? И они обращаются к вам, чтобы вы раскрыли мошенничество?

— Вы совершенно правы, милорд, — ухмыльнулся Джо. — Как раз сегодня утром я разбирал одно такое дельце. Эти парни в страховых компаниях подозревают всех и вся, почти как вы, милорд, впрочем, это неудивительно.

Харди рассмеялся.

Пауэрскорт рассказал ему о пожаре, о предыдущих смертях и поделился своими подозрениями в том, что пожар в Блэкуотере не был случайностью. Он упомянул полицейских и пожарных, которые уже работали в поместье.

— Понятно, лорд Пауэрскорт, — кивнул Джозеф Харди. — Не могли бы вы обойти со мной вокруг дома и показать мне все на местности?

Во время этой печальной прогулки вокруг обугленных останков сгоревшего дома Харди извлек из кармана блокнот и стал делать быстрые зарисовки здания. Пауэрскорт отметил, что блокнот был в красной обложке. Красный — цвет опасности, цвет огня.

— Все всегда хотят знать, — произнес Харди, неожиданно присаживаясь, чтобы получше рассмотреть западный фасад дома, — как я стал экспертом по пожарам.

Его правая рука без устали водила карандашом по бумаге. Время от времени он доставал из кармана куртки другой цветной карандаш, так что в конце концов перед ним на траве выросла небольшая карандашная горка.

— Меня всегда притягивали пожары, — начал он, то и дело поглядывая на заднее крыльцо. — Я вечно просил отца развести костер. Потом, когда он прогорал, я исследовал пепел. То же самое я проделывал и в День Гая Фокса, когда повсюду устраивают костры и фейерверки. Пока я был маленьким, это был для меня лучший день в году.

Пауэрскорт представил себе Харди маленьким мальчиком — светловолосым парнишкой в перепачканных штанах, расхаживающим по пожарищам. Интересно, а тогда он тоже носил с собой красный блокнот?

— Как-то раз я даже сам смастерил бомбу, — рассмеялся Харди. — И отнес ее в лес. Ну и грохнула же эта чертова штука, вы бы слышали! Я не успел отойти на достаточное расстояние, и меня отбросило на дерево, так что я на несколько минут потерял сознание.

Он собрал карандаши и захлопнул блокнот.

— А теперь, лорд Пауэрскорт, я пойду в дом. Вам нет нужды идти со мной. Если вы ненароком сломаете себе шею на полусгоревшей лестнице, комиссар меня по головке не погладит. Увидимся через час. Фотограф прибудет завтра утром.

С этими словами Харди исчез в дыму, приветливо помахав Пауэрскорту на прощанье.

— Фрэнсис, как ты?

Леди Люси разыскала мужа, оставив на время свое дежурство у постели мисс Харрисон.

— Люси, я совсем забыл, что ты здесь! Это непростительно!

— У тебя сегодня и без меня хлопот достаточно, — возразила леди Люси. — Кто этот светловолосый молодой человек, который только что вошел в дом?

— Это мистер Харди, специалист по расследованию пожаров, Люси, — отвечал Пауэрскорт, — по его собственным словам, в юные годы он специализировался на кострах, а в зрелом возрасте — на поджогах складов. Но расскажи мне, как там мисс Харрисон?

— Ах, Фрэнсис, это так печально! Она совсем выжила из ума. Доктор Комптон дал ей снотворное, чтобы она уснула. Бедняжка решила, что попала в рай.

— Это в домишке Паркеров-то? Боюсь, после жизни, проведенной в подобном особняке, — он кивнул в сторону останков блэкуотерского поместья, — их обстановка покажется ей недостаточно изысканной. Не сообщила ли она тебе что-нибудь новенькое об этом рае, Люси? О Боге и ангелах и всем таком прочем?

— Нельзя быть таким легкомысленным, Фрэнсис! — улыбнулась леди Люси. — Увы, пока никаких новых сведений с небес не поступало, но и в твоих исследовательских способностях пока тоже нет нужды. Зато она весьма обрадовалась наличию в раю чая.

— Чая? — переспросил Пауэрскорт. — Разве Бог пьет чай? А какой? Индийский? Китайский? Цейлонский?

— Нет, это был чай миссис Паркер, недотепа. — Леди Люси взяла мужа за руку. — И почти уверена, что индийский.

— Она все еще спит?

— Не знаю. Возможно, мне следует вернуться и подежурить там еще. Миссис Паркер, похоже, совсем выбилась из сил.

— Неудивительно, представь, что твой крошечный дом на целый день превратится в рай, — улыбнулся Пауэрскорт. Он проводил жену назад к домику Паркеров. — Добро пожаловать в Райские Кущи, наслаждайтесь, покуда Сатана не начал вас поджаривать. Адское пламя добралось до Оксфордшира и сжигает все на своем пути.

— Прекрати, Фрэнсис. — Леди Люси сжала его руку. — Посмотри, кажется, твой приятель — любитель пожаров — хочет поговорить с тобой.

Джозеф Харди приветливо махал Пауэрскорту с обгоревшего парадного крыльца.

— Лорд Пауэрскорт, пойдемте со мной. Мы должны вам кое-что показать. Мы построили надежные мостки, чтобы вы могли подняться наверх. Боже, ну и пожарище, верно, был!

«Похоже, этот малый жалеет, что не присутствовал при трагедии, — подумал Пауэрскорт. Он вспомнил обрывки беседы леди Люси с мисс Харрисон. — А вдруг в голове Джозефа Харди рай и ад тоже поменялись местами, и ад, с его вечным пламенем, превратился в рай? Там он может присматривать за котлами дьявола, придумывать новые более жестокие способы поджаривания плоти несчастных, отвергнутых Богом».

— Ну, на этом этаже смотреть особенно нечего. — Последний ученик дьявола привел Пауэрскорта в полностью разрушенную комнату. — Мы считаем, что пожар начался именно здесь, а потом распространился на соседние этажи и картинную галерею.

Харди указал на остов помещения, где некогда размещалась коллекция Харрисонов. В душе Пауэрскорт не считал утрату этих картин такой уж большой потерей. Большинство лучших полотен, Каналетто и Тернер, были проданы несколько лет назад.

— А теперь пройдемте наверх, — пригласил молодой человек. — Конечно, и здесь внизу есть ряд интересных деталей, но прежде мне надо взять несколько образцов и исследовать их у себя в мастерской.

Осторожнее, милорд! — предупредил Харди, когда Пауэрскорт начал подниматься. — Старший пожарный офицер Перкинс ждет нас наверху.

Они оказались в помещении, которое прежде служило коридором. Штукатурка осыпалась, ковры превратились в пепел.

Обгорелые доски свисали, словно сталактиты в пещере.

— Последняя дверь в конце — спальня старой мисс Харрисон. Конечно, там сейчас никого нет. Как вы видите, милорд, с каждой стороны в коридор выходят по три двери.

Харди прошел вперед по коридору. Все двери, кроме одной, сгорели. Было слышно, как ветер гуляет на развалинах, вылетая со свистом в проломы в крыше. «Выглядит так, будто рассерженный великан пронесся по коридору, выбивая двери и швыряя их в огонь», — подумал Пауэрскорт.

Старший пожарный офицер Перкинс поджидал их у одной из дверей — той, что не сгорела полностью. От нее остался небольшой кусок — от пола до замка.

— Вам удалось найти ключ? — спросил Харди.

Перкинс рылся в мусоре, ползая на коленях среди камней. Лицо его покрылось толстым слоем пыли. Темные пятна сажи были почти того же цвета, что и черная форменная куртка пожарного.

— Нет, не нашел, — мрачно доложил Перкинс. — Я трижды обшарил этот проклятый пол, но ничего не обнаружил. Я даже Берта попросил посмотреть. Пусть этот парень и не больно расторопен, но все же помоложе меня.

Берта нигде не было видно. «Возможно, он обшаривает еще какой-нибудь пол, в поисках других улик», — подумал Пауэрскорт.

— Старший пожарный офицер Перкинс обратил мое внимание на эту особенность, — великодушно признал Харди. — Из него бы вышел отличный следователь, без сомнения.

Харди улыбнулся пожарному. Его белозубая улыбка казалась неестественной на перепачканном лице. Пауэрскорт отметил, что светлые волосы молодого человека стали почти совсем черными.

— Прошу простить мою недогадливость, — заговорил Пауэрскорт, — но почему вам так важно найти ключ?

Ключи от царства, ключи от рая и ада, ключик к разгадке второй смерти.

— Дело в том, милорд, — старший пожарный офицер поднялся с колен, пыль падала с него, словно серый снег, — что эта комната — спальня мистера Фредерика. Дверь была заперта на ключ. Но мы не знаем, заперли ее снаружи или изнутри. Стали бы вы запирать дверь в свою собственную спальню в своем собственном доме посредине своего собственного парка за мили от прочего жилья?

— Я бы не стал, — признался Пауэрскорт. — Наверняка бы не стал. Но не хотите ли вы сказать, что он не мог выбраться из комнаты? По крайней мере через дверь.

Пауэрскорт представил себе покойного, как тот боролся с приступами кашля, когда дым проник в его легкие и заложил горло, как отчаянно пытался открыть дверь собственной спальни, чтобы спастись, сбежав вниз по лестнице. Дым все сгущался, и в конце концов Фредерик Харрисон уже почти ничего не видел. Он упал на пол, в последний раз попытался вздохнуть, закашлялся, отчего грудь пронзила ужасная боль, и потерял сознание. «Одному Богу известно, где теперь блуждает его душа, — подумал Пауэрскорт, — но последние минуты жизни он точно провел в аду. Ад на земле, ад в собственной спальне, ад в Блэкуотере, где вместе с ним гибли в огне дом и картины, которые он так любил».

— Он не мог выбраться отсюда, — заключил Перкинс. — Возможно, он пытался открыть окно, но нам об этом ничего не известно.

На противоположной стене комнаты зияли два симметричных отверстия. Их тайны сгорели в огне страшного пожара.

— Давайте лучше уйдем отсюда, — предложил Харди, — уже темнеет.

— Мы можем обсудить увиденное на лужайке перед домом, — предложил Пауэрскорт, продвигаясь на цыпочках по разоренному коридору. — Вам наверняка есть о чем мне рассказать.

Они разыскали в конюшне старый стол и четыре ржавых стула и провели невеселое совещание в окружении великолепных лошадей, следивших из стойл за этой странной компанией: обеспокоенный Пауэрскорт, инспектор Вильсон, успевший наскоро вытереть испачканное лицо, старший пожарный офицер Перкинс, с которого при каждом движении по-прежнему сыпались пыль и пепел, и специалист по расследованию пожаров Харди, с неизменной улыбкой продолжавший подсчитывать температуру и скорость горения и делать пометки в блокноте, который из красного стал темно-серым. Тишину конюшни нарушали только шорох в стойлах и свист ветра.

— Инспектор Вильсон, — начал Пауэрскорт, — позвольте мне посягнуть на ваши полномочия и попытаться обобщить то, что нам известно.

Во-первых, — он слегка постучал указательным пальцем по столу, — прошлым вечером в доме находилось четыре человека: мисс Харрисон, мистер Фредерик Харрисон, мистер Чарлз Харрисон и дворецкий Джонс, последний сидел в своей комнате в цокольном этаже.

Во-вторых, — он снова постучал пальцем, — мистер Чарлз Харрисон покинул дом в неизвестное нам время, чтобы вернуться в Лондон. Единственное подтверждение этого — слова дворецкого о том, что мистер Чарлз якобы объявил, что собирается уезжать. Но слуга не видел, как тот уходил.

— Совершенно верно, милорд, — подтвердил инспектор Вильсон.

— В-третьих, — продолжал Пауэрскорт, — примерно в полвторого ночи дворецкий понял, что начался пожар и кинулся спасать мисс Харрисон, которая спала в другой части дома.

В-четвертых, в какой-то момент мистер Фредерик поднялся к себе в спальню и запер дверь в свою комнату, которую уже не смог покинуть.

Одна из лошадей внимательно прислушивалась к разговору, она повернула благородную морду и не сводила умных карих глаз со странного квартета. Пауэрскорт гадал, какое имя досталось животному в соответствии со странным обычаем, принятым у Харрисонов, — Клитеместра или Кассий, Катулл или Кассандра? «Верно, это Кассандра — та, чьи пророчества никогда не принимались всерьез», — решил он наконец мрачно.

— Не могу пока утверждать с полной уверенностью, но, судя по всему, это был поджог, — сказал Джозеф Харди и заглянул в свой блокнот, страницы которого, как заметил Пауэрскорт, были исписаны многочисленными вычислениями. — Налицо все признаки. Согласны ли вы с моими выводам, Перкинс?

— Думаю, вы правы, — кивнул старший пожарный офицер Перкинс, и с его поднятой руки посыпались хлопья пыли. — Хоть я и не специалист в подобных вопросах, но, на мой взгляд, в этом деле слишком много странного.

— Позвольте мне, джентльмены, предложить вам несколько версий, — сказал Пауэрскорт. — Что, если мисс Харрисон, по ей одной известной причине решив поджечь дом, заперла брата в его комнате, а потом вернулась к себе и стала ждать, когда дворецкий придет ее спасать?

Харди внимательно слушал, не переставая делать пометки в блокноте.

— Или, может, это дворецкий выступил в роли злоумышленника? Поднялся наверх, убедился, что мистер Фредерик уснул, затем запалил внизу огонь, снова поднялся наверх и запер мистера Фредерика, а чтобы выглядеть героем, вынес из огня мисс Харрисон.

Инспектор Вильсон тоже вооружился блокнотом и теперь, по примеру Харди, что-то в нем писал.

— Не следует исключать и вероятности того, что один или несколько незнакомых нам людей проникли в дом, когда все уснули, совершили поджог, заперли мистера Фредерика и скрылись в ночи.

Харди вдруг поднял голову.

— Ключ. Ключ, милорд, — напомнил он, — ключ есть ключ. Извините. Я только хотел сказать, что, если мы узнаем, где ключ, это, несомненно, приблизит нас к разгадке всей тайны. Необходимо завтра же возобновить поиски. Надо все обыскать.

Пауэрскорт покосился на инспектора. Тот перевернул чистую страницу и большими печатными буквами написал слово «КЛЮЧ».

Лошади вдруг заржали. Парочка лесных голубей слетела с крыши конюшни и исчезла в деревьях за озером.

— Есть и другая возможность, — продолжил Пауэрскорт, — вот какая…

Но ему так и не удалось закончить фразу. В конце дороги, примерно в ста ярдах от них, послышался скрип колес экипажа. Совещавшиеся поднялись с мест и направились к большому дому.

— Подождите. Подождите, — прошептал Пауэрскорт, останавливая старшего пожарного офицера Перкинса, отчего еще одно облачко пыли слетело с брюк пожарного на землю. — Давайте посмотрим, кто это.

Он уже догадался, кто это мог быть. Весь день он ждал приезда последнего посетителя дома Харрисонов. Возвращение заблудшей овцы радовало его больше, чем послушание девяти других, которые не покидали стадо.

Пауэрскорту очень хотелось увидеть, как поведет себя Чарлз Харрисон. Не исключено, что ему уже известно о пожаре. Ведь за день было разослано столько депеш! Но если он не знает, насколько велики разрушения, то наверняка остановится посмотреть на дом и оценить размеры катастрофы. Возможно, решит обойти здание, чтобы поглядеть на него сзади, а может просто застыть перед фасадом, созерцая ужасное пепелище: зияющие дыры вместо окон, почерневшие камни, пробоины в крыше.

Но Чарлз Харрисон поступил иначе. Он сразу прошел через парадный вход, или, точнее, то, что от него осталось, и крикнул так, что было слышно даже в конюшне:

— Есть кто-нибудь в доме?

 

13

— По дороге я зашел к Паркеру. Он рассказал мне о пожаре и о том, что мой дядя погиб в огне.

«Итак, Чарлз Харрисон узнал о пожаре до того, как оказался на пепелище, — размышлял Пауэрскорт, внимательно разглядывая последнего оставшегося в живых отпрыска дома Харрисонов. — Возможно, это объясняет, почему он не стал осматривать дом, а сразу вошел внутрь. Но объясняет ли?»

Собравшиеся в передней выразили вновь прибывшему свои соболезнования. Инспектор Вильсон и старший пожарный офицер Перкинс поспешили извиниться за грязные руки, а специалист по расследованию пожаров Харди не сводил глаз с кучи пепла, лежавшей на полу.

— Весьма прискорбное событие, — сказал Харрисон, оглядываясь, чтобы посмотреть на окна уничтоженной огнем картинной галереи. — Бедный дядя!

Он снял шляпу, словно уже присутствовал на похоронах. Однако Пауэрскорту показалось, что Чарлз не слишком огорчен смертью родственника. Он вспомнил безрадостное детство этого молодого человека, который воспитывался в семье, где никому не был нужен.

— Могу я попросить вас, господа, — продолжал Харрисон, — дать мне небольшую отсрочку и пока отложить расспросы и ваш отчет о ходе расследования. Предлагаю встретиться завтра утром в библиотеке, например, в одиннадцать часов.

— Это дает ему восемнадцать часов на то, чтобы придумать собственную версию, — заметил Харди, когда они с Пауэрскортом спустя несколько минут шли к дороге.

— Вы подозреваете, что мистер Чарлз может быть причастен к пожару? — спросил Пауэрскорт.

— Я не говорю ни да, ни нет, — ответил Харди загадочно, — но что-то не так в его поведении. Я повидал немало поджигателей, которые потом вели себя как невинные овечки.

Полицейские и пожарные отбыли на одной из пожарных машин. Пауэрскорт решил зайти к Самуэлю Паркеру и попросить довезти его до станции.

— Мистер Паркер, — начал он, когда они со старым конюхом оказались на тропинке, — как я понял, мистер Чарлз только что заходил к вам.

— Совершенно верно, сэр, заходил, и совсем недавно. Заглянул проведать мисс Харрисон, да только она спала. Леди Люси уехала, когда она уснула. Я отвез ее на станцию, милорд.

Старик отер лоб. Видимо, присутствие престарелой леди оказалось для Паркеров нелегким испытанием.

— Что, ей стало лучше? Я имею в виду мисс Харрисон.

Паркер покачал головой.

— Доктор обещал прийти еще раз завтра утром. Так, кажется. Когда я видел ее в последний раз, она все твердила об огне.

— Боже! Могу я попросить вас об одолжении, мистер Паркер? — Пауэрскорту не терпелось поскорее улизнуть из Блэкуотера. — Не могли бы вы и меня отвезти на станцию? Мне необходимо сегодня вечером быть в Лондоне. А утром я снова вернусь.

Пока они катили по проселочной дороге, Пауэрскорт задал вопрос, который давно собирался задать. Не то чтобы это было очень важно, а так, для проформы.

— А что дворецкий Джонс, тот, кто спас мисс Харрисон, давно ли он служит этому семейству?

— На самом-то деле он никакой не Джонс. — Самуэль Паркер правил очень осторожно и не сводил глаз с дороги. — Вот только не могу припомнить его настоящую фамилию.

— Он местный?

— Нет, милорд. Он тоже из Германии, как и Харрисоны. Голдман, Голдштейн, Голдфарб…

«Что, если впряженные в повозку лошади были названы немецкими фамилиями, известными Харрисонам по их прежней жизни в Германии?» — подумал Пауэрскорт.

— Голдшмит, именно так. Я хочу сказать, что именно это его настоящая фамилия. Голдшмит. Помню, Мейбл еще сказала, что это похоже на нашего Голдсмита. Голдшмит.

Паркер был доволен, что память его не подвела.

— А почему же он зовет себя Джонс? — спросил Пауэрскорт. — Ведь ему достаточно было лишь чуть-чуть подправить свою фамилию на английский манер — Голдсмит, вполне добропорядочная английская фамилия.

— Не знаю, милорд, — отвечал Паркер, — знаю только, что он приехал сюда вместе с Харрисонами, когда те перебрались в эти края из Лондона. Должно быть, и прежде у них служил.

— А не упоминал ли когда-либо старый мистер Харрисон его имя во время прогулок у озерa? — В голове Пауэрскорта вертелись обрывки возможных связей, большей частью малоприятных.

— Нет, милорд. Но поговаривали, что родственники этого Джонса были банкирами во Франкфурте. Да только все разом разорились, милорд.

Паркер явно был несведущ в финансовых вопросах.

— Тогда, возможно, две семьи были прежде знакомы, — заметил Пауэрскорт, выбираясь из повозки, остановившейся у станции. — Спасибо, мистер Паркер, большое спасибо. Вероятно, мы еще увидимся завтра. Я должен вернуться к одиннадцати часам.

Два часа спустя Пауэрскорт стучал в парадную дверь дома лорда Роузбери на площади Беркли. Лит, невозмутимый дворецкий Роузбери, несравненный знаток железнодорожных расписаний, провел гостя в библиотеку.

Роузбери и Пауэрскорт были знакомы еще со школы. Пять лет назад Роузбери негласно принимал участие в одном из расследований Пауэрскорта. С тех пор Роузбери удалось осуществить свою честолюбивую мечту — он стал премьер-министром, но через год с четвертью оставил этот пост. Поговаривали, что его премьерство расстроилось из-за разногласий и интриг в кабинете министров. Но некоторые считали причиной отставки неспособность Роузбери принимать решения.

— Все это пустые хлопоты, мой дорогой Фрэнсис, — заявил он Пауэрскорту через два дня после ухода с поста. — Куда приятнее заниматься лошадьми. По крайней мере, они не станут плести заговоров у вас за спиной.

Пауэрскорт поведал Роузбери о своем последнем расследовании, о череде трагических смертей, поразивших дом Харрисонов. Женитьба связала Роузбери с одним из самых богатых и влиятельных семейств банкиров в Европе. Его родственники были рассеяны по всему свету: от Парижа и Вены до Берлина, Лондона и даже Нью-Йорка, представляя всемирную банковскую империю Ротшильдов.

— Дворецким в Блэкуотере, Роузбери, служит человек, называющий себя Джонсом, — рассказывал Пауэрскорт, сидя в старинном кресле в библиотеке дома на площади Беркли.

— И что из этого? — спросил Роузбери. — Джонс — вполне добропорядочная фамилия. Один такой Джонс объезжал моих лошадей. Проклятые твари ни разу не завоевали ни одного приза.

— Дело в том, — продолжал Пауэрскорт, — что на самом деле он никакой не Джонс. Он немец, как и Харрисоны. Говорят, он несколько лет назад приехал из Франкфурта и происходит из семьи разорившихся банкиров. Его настоящая фамилия Голдшмит.

— Голдшмит? — переспросил Роузбери. — Ничего удивительного, во Франкфурте их полным-полно. Тебе, верно, нужны сведения об этих самых франкфуртских Голдшмитах? И чтоб, как говорится, из первых уст? Или хотя бы из уст Ротшильдов?

Пауэрскорт улыбнулся своему другу. Он отметил, что тот как-то неожиданно быстро постарел. Долгие годы у Роузбери было лицо херувима. Но вот следы времени коснулись и его. В этот вечер он был похож на сморщенного херувима.

— Роузбери, а что, если банкротство Голдшмитов как-то связано с Харрисонами, которые в те времена тоже были банкирами во Франкфурте? Возможно, не все еще до сих пор улажено…

— Бог мой, Фрэнсис, ну и горазд ты строить догадки! Хотя, видимо, в твоем деле без этого нельзя. Ты полагаешь, что между двумя семьями существует кровная вражда? И этот дворецкий приехал вслед за Харрисонами в Англию, чтобы отомстить за катастрофу двадцатилетней давности? Почему же он так долго ждал?

Пауэрскорт пожал плечами.

— Не знаю. В этом расследовании я пока блуждаю как впотьмах. Мне не хватает информации.

Роузбери потянулся за писчей бумагой, лежавшей на столе.

— Человек, который тебе нужен, живет совсем рядом — на Чарлз-стрит. Это пожилой джентльмен по имени Бертран де Ротшильд, ему сейчас уже под восемьдесят. Не думаю, что он когда-либо интересовался банковским делом. Сказать по чести, не думаю, что и родственники-банкиры хотели видеть его своим партнером. Он ученый, собиратель редких книг и рукописей, совсем как я. А еще у него есть парочка отличных Пуссенов.

Уже двадцать лет он пишет историю Ротшильдов. Как ты знаешь, у них были связи во Франкфурте. Сомневаюсь, что сей труд когда-либо будет завершен. Когда его спрашиваешь, как продвигается работа, он всякий раз сообщает, что вот только что нашел новые документы, которые собирается изучить. Но если в Британии есть человек, способный просветить тебя по поводу этих франкфуртских Голдшмитов, так это Бертран де Ротшильд. Хочешь с ним встретиться?

— С превеликой охотой, — кивнул Пауэрскорт.

— Судя по твоему оживлению, ты хотел бы увидеть его безотлагательно — этим вечером или завтра утром, а то и раньше? Я ему сейчас напишу. И велю посыльному подождать ответа.

А в шести милях к северу в это самое время колокола Святого Михаила отбили последний удар, возвещавший о наступлении восьми часов. Какое-то время их звон эхом отзывался в домишках прихода, а потом звонари приступили к своей еженедельной репетиции.

— Тише, Руфус, тише! Ради Бога, не тяни так сильно!

Ричард Мартин вывел на прогулку соседского пса. Старушка соседка упала и ушибла ногу, и теперь Ричард каждый день утром и вечером прогуливал рыжего ирландского сеттера по окрестным улочкам.

Миссис Мартин заметила, что перед вечерними прогулками сын становился оживленнее, и подозревала, что тот тайком встречается с Софи Вильямс.

— Незачем претворяться, что ты заботишься о собаке, когда на самом деле это лишь предлог для встреч с той девицей, Ричард. Тебе известно, что я о ней думаю. И знаешь, как к этому бы отнесся твой отец. Этак ты сведешь меня в могилу раньше срока.

Она сидела у камина и с ожесточением перелицовывала воротнички рубашек сына.

— Прогулки идут мне на пользу, — из вечера в вечер убеждал Ричард мать. — Отличная разминка, очень полезно пробежаться под конец дня с собакой. Ты ведь знаешь, как я люблю собак.

Но за двадцать два года жизни Ричарда его мать не замечала у сына никакого интереса к четвероногим созданиям, будь то кошки или собаки, даже ребенком он никогда не просил завести себе котеночка или щеночка.

— Как дела, Ричард? — Софи возникла из тени и радостно устремилась ему навстречу.

— Нормально, Софи. Туда нельзя, Руфус!

Пес как раз надумал свернуть в один из переулков.

— Можно мне повести его? Пожалуйста, Ричард.

Ричард вдруг подумал, а не будут ли они вот также соперничать друг с другом за любовь своих детей, как сейчас борются за внимание Руфуса. Конечно, если у них когда-либо будут дети. Софи взяла поводок уверенной учительской рукой.

— Пойдем, Руфус. Сюда. Вот хороший мальчик.

Ричард уже был свидетелем того, как Софи усмиряла пятьдесят шестилетних малышей, делая их кроткими и послушными. К его изумлению, и пес слушался девушку беспрекословно.

— А у меня все наладилось, Ричард, — сообщила Софи. — Ну, та история с директрисой. Миссис Уайт вызвала меня сегодня и сказала, что то, чем я занимаюсь в свободное время, — мое личное дело. И пока она уверена, что я не пытаюсь влиять на детей, она не станет вмешиваться. И что она убеждена — я и впредь не стану пытаться оказывать на них влияние.

Вдалеке колокола местных церквей перекликались, вторя друг другу. Внезапно Руфусу надоело быть послушным и он предпринял дерзкую попытку забраться в мусорный бак.

— Руфус! Руфус!

Софи строго посмотрела на собаку. Пес ответил ей виноватым взглядом, признавая, что нарушил правила, и снова покорно, но обиженно потрусил подле девушки.

— Хороший мальчик. Хороший мальчик, — похвалила Софи и погладила пса по голове. — А что нового в Сити, Ричард?

Софи знала, что Ричарда волнует положение дел в банке.

— У меня появился новый знакомый.

— Мужчина или женщина? — настороженно поинтересовалась Софи. Ричард подумал, что, может, у него есть надежда.

— Мужчина. Несмотря на все ваши усилия, в Сити по-прежнему не так много девушек-служащих. Это очень умный молодой человек. Его зовут Джеймс Кларк, он служит в одном из акционерных банков. Я встретил его около Английского банка. Похоже, он знает все об арбитраже.

Софи почувствовала, что не имеет ни малейшего желания сейчас вступать в мужской клуб специалистов по арбитражу.

— Но как обстоят дела у вас в банке, Ричард? Помнится, это тебя волновало.

— И до сих пор волнует, очень даже волнует. — Ричард остановился, чтобы пропустить Руфуса, которому срочно понадобилось перейти на другую сторону улицы.

— Руфус, Руфус! — Голос Софи, как и следовало ожидать, удержал собаку от опрометчивого поступка. С виноватым видом и поджатым хвостом пес вернулся назад.

— Понимаешь, Софи… — Ричард вдруг с досадой подумал о том, что Софи держит собачий поводок и поэтому он не может взять девушку за руку. Даже если бы у него хватило на это смелости. — Казалось бы, в данных обстоятельствах все должно быть спокойно. А это и так и не так. Нет никаких новых поступлений.

— Тогда что тебя тревожит?

— Суть в деньгах, Софи, в деньгах банка. В обычные времена деньги поступали, уходили и вновь поступали. А теперь они только уходят, причем очень быстро, я даже не могу понять, как это происходит. Очевидно, изменили систему учета, и должен приехать новый человек из Германии, чтобы специально всем этим заниматься. Но если так и дальше пойдет, через три месяца в Банке Харрисонов вообще не останется денег. Все будет переведено за границу. Им даже нечем будет расплатиться по своим обязательствам в Сити. Банк останется, но денег у него не будет. Это невозможно себе представить!

Даже Софи понимала серьезность положения.

— Банк без денег, Ричард? Это немыслимо! И что тогда произойдет?

— Не знаю, Софи. Просто не представляю, что может случиться.

Над камином висел огромный портрет В. Г. Грейса: бородатый игрок в крикет стоял на воротах и с вызовом смотрел на подающего. Настороженные игроки отошли к границе поля. Рядом с этим портретом висел поздний Пуссен: мифологическая сцена, изображавшая грозу и ужасные вспышки молний.

В восемь утра Пауэрскорт ждал Бертрана де Ротшильда в его огромном доме на Чарлз-стрит. Хозяин опаздывал.

— Крикет — доброе утро, лорд Пауэрскорт, — лучшая игра в мире, я всегда так считал. Как поживаете?

К нему приближался восьмидесятилетний старик с ухоженной белой бородой. Костюм смотрелся так, словно был сшит в Париже, а шелковая рубашка — в Риме.

Пауэрскорт улыбнулся хозяину.

— Доброе утро, сэр. Благодарю вас, что согласились принять меня так быстро. Я тоже очень люблю крикет. У меня есть небольшая площадка в моем загородном доме в Нортгэмптоншире.

— В самом деле? — Старик уселся за большой письменный стол у окна. — А вы сами играете, лорд Пауэрскорт? Или это просто интерес зрителя?

— Я открываю подачи, — отвечал Пауэрскорт, — но, боюсь, не всегда удачно.

— Хитрое это дело, начало подач, — заметил Бертран де Ротшильд. — Игроки еще не выдохлись и готовы броситься на защиту. Ах да, Роузбери сообщил мне, что вы сегодня торопитесь. Не похожи ли вы на того игрока, который хочет еще до обеда довести счет до сотни. — Он рассмеялся своей собственной крикетной аналогии.

— Боюсь, я и в самом деле сегодня спешу, — улыбнулся Пауэрскорт. — Хочу успеть на утренний поезд.

— Я посмотрел мои записи о людях, которыми вы интересуетесь, лорд Пауэрскорт. Позвольте сообщить вам основные сведения. Если вам понадобится дополнительная информация, буду рад провести дальнейшие изыскания.

Пауэрскорт выразил свою благодарность. Старик надел очки и порылся в стопке бумаг на столе. В руке он держал ручку с золотым пером, которую вращал через равные промежутки времени.

— В начале тысяча восемьсот семидесятых во Франкфурте было много банков, лорд Пауэрскорт. И борьба между ними велась ожесточенная. Голдсмиты, или Голдшмиты, о которых вы упомянули, видимо, принадлежали к фирме «Голдшмит и Хартман». Они были главными соперниками Харрисонов, тех, что сейчас в лондонском Сити. — Старик поверх очков посмотрел на Пауэрскорта. — По правде сказать, одно время между ними было серьезное соперничество. Обе стороны пытались заполучить счета герцога Кобургского; может, это был и не столь великий куш, но он открывал дорогу к прибыльным операциям. Весьма прибыльным. — Старик остановился. Золотое перо еще быстрее завертелось в его руке. — Конкуренция все нарастала. В какой-то момент показалось, что Голдшмит и Хартман одержали верх. У Харрисонов дела шли так плохо, что старший партнер покончил с собой — бросился со шпиля самой высокой церкви Франкфурта. Бедняга умер по дороге в больницу. Полагаю… — старик снова умолк и вновь посмотрел на Пауэрскорта поверх очков, ручка в его руке завертелась как цирковой акробат, — он был родственником старого мистера Харрисона, того, чье обезглавленное тело нашли в Темзе.

Бледно-голубые глаза смотрели в упор. Пауэрскорт не произнес ни слова.

— Но потом фортуна переменилась, — продолжал Бертран де Ротшильд, — и победа оказалась на стороне Харрисонов. Фирма «Голдшмит и Хартман» обанкротилась. Франкфуртские банкиры обвинили их в гибели Харрисона. Кажется, его звали Чарлз, как и того, кто теперь заправляет в банке.

«Боже, сколько же их, этих мертвых Харрисонов, умерших не в своей постели, а в огне пожара или в плаванье, покончивших жизнь самоубийством или выловленных в Темзе? Возможно, в подвалах банка хранится скорбный мартиролог».

— Голдшмиты обанкротились, лорд Пауэрскорт. Они потеряли все. Им пришлось покинуть город. Кто-то перебрался в Берлин, а кто-то уехал в Америку.

Внезапно ручка упала, покатилась и упала на пол.

— Так вы разыскали кого-то из Голдшмитов, лорд Пауэрскорт?

Лицо старика оживилось, глаза заблестели. «Он словно ищейка, взявшая след», — подумал Пауэрскорт.

— Вы обнаружили кого-то из Голдшмитов там, в Блэкуотере? Может быть, он прятался в храмах или скрывался у озера вместе с речными богами? — рассмеялся Бертран де Ротшильд. — Неужели призрак из Франкфурта явился в Оксфордшир, чтобы заново переиграть прошлое?

Пауэрскорт улыбнулся.

— Из вас бы вышел прекрасный детектив, сэр. Просто отличный.

— Я и есть детектив, — отвечал старик, с явным усилием наклоняясь, чтобы поднять упавшую ручку, — только я разбираю дела прошедших времен, а вы копаетесь в настоящем. Боюсь, настоящее более опасно, чем прошлое.

— Мистер де Ротшильд, я не в состоянии выразить, насколько я признателен за сообщенные сведения. — Пауэрскорт посмотрел на часы и подумал о поезде. — Я вам премного благодарен.

— Но вы так и не ответили на мой вопрос, молодой человек: удалось ли вам отыскать Голдшмита в Блэкуотере?

Бертран де Ротшильд подался вперед, ручка снова заплясала в его руке легкий танец золота.

— Не знаю, сэр, не знаю. — Пауэрскорт оглянулся, ища свои перчатки.

— Полагаю, это означает, что вы нашли какую-то связь, — заключил де Ротшильд, его глаза вспыхнули радостным охотничьим азартом. — А что бы еще привело вас сюда? Но я вижу, вы не хотите мне этого говорить. Я вас не виню. Иногда прошлое может стать опаснее настоящего, верно? Не бойтесь, я никому не расскажу о нашем разговоре. Но все это очень интересно, очень. Для меня, как историка, вы понимаете?

Хозяин встал из-за стола, чтобы проводить Пауэрскорта. Коридор, который вел к парадной двери, тоже украшали картины, изображавшие сцены игры в крикет.

— Скажите, лорд Пауэрскорт, а есть у вас любимый удар? В крикете, я имею в виду.

— Да, есть, — отвечал Пауэрскорт, чувствуя облегчение от того, что разговор вновь вернулся к крикету, — у меня всегда была слабость к поздней подсечке.

— Поздняя подсечка, лорд Пауэрскорт! — Де Ротшильд размахнулся воображаемой битой. — Это такой опасный удар! Если глазомер подведет, если вы хоть немного ошибетесь в расчетах, тогда все пропало — конец ваших подач, верно?

— Вы совершенно правы, мистер де Ротшильд.

— И частенько вам приходится прибегать к этой подаче, этой поздней подсечке?

— Нечасто. Уже много лет я ее не использовал, — признался Пауэрскорт и радостно вышел на прохладный утренний воздух.

— Очень хорошо, лорд Пауэрскорт, очень хорошо. Рад это слышать.

Трескучий стариковский смех продолжал звучать в ушах Пауэрскорта, пока он шел по улице.

 

14

Письмо пришло странным кружным путем. Оно было отправлено из британского посольства в Берлине на имя Пауэрскорта, но послано на адрес банка Уильяма Берка.

«Germanii ad lapides nigros in Hibernia arma et pecuniam mittent. Maius XVII–XX. Johannis». «Между 17 и 20 мая немцы собираются послать оружие и деньги к черным камням Ирландии. Джонни», — в десятый раз переводил Пауэрскорт с латыни, сидя в отдельном купе поезда, увозившего его в Блэкуотер. Ничего больше. Через неделю, подсчитал Пауэрскорт. У меня есть неделя, чтобы добраться до Ирландии.

Инспектор Вильсон уже ждал Пауэрскорта — за пять минут до назначенного срока, одиннадцати часов, — у блэкуотерского дома.

— Доброе утро, милорд. Неприятная сегодня у нас погода.

Пауэрскорт подумал, что почти все население острова постоянно думает и говорит о погоде. Небо было затянуто облаками, темные тучи угрожали пролить дополнительные водные потоки на верхние этажи здания, находившегося за их спинами.

— Не могли бы вы, инспектор, пока расспросить мистера Чарлза Харрисона, который ждет нас в библиотеке, о его передвижениях. — Он заговорщицки улыбнулся полицейскому. — Мне необходимо переговорить с дворецким о событиях двух последних дней.

«Или последних двадцати лет», — добавил он про себя.

— Хорошо, сэр. Пожарные снова прочесывают дом, — доложил инспектор Вильсон. — А этот мистер Харди, сэр, — в жизни не видал более жизнерадостного человека! С самого утра ползает по полу и все время что-то напевает себе под нос. Какую-то песенку про ключи, милорд.

— Может, он влюблен, инспектор? — предположил Пауэрскорт.

— Ну, в пожары-то он точно влюблен, можете мне поверить, — отвечал Вильсон. — Если бы это не было его профессией, так сказать, я бы посчитал, что он рехнулся на пожарах — настоящий пироманьяк.

Инспектор Вильсон направился в библиотеку и исчез в развалинах. Пауэрскорт медленно пошел к черному входу, обдумывая по пути предстоящий разговор.

Он нашел дворецкого в большой комнате на половине прислуги, тот натирал серебро. Один угол комнаты занимала огромная плита, над которой в строгом порядке висели ряды медных сковородок. Здесь была еще большая раковина с длинной сушильной доской, где рядами сушились чашки и тарелки. Над камином чуть криво висел портрет королевы Виктории — она строго взирала на своих подданных, трудившихся в людской. У стола, на котором были расставлены подсвечники, стояло несколько кресел.

— Вы, должно быть, мистер Джонс, местный дворецкий, — решительно начал Пауэрскорт.

— Именно так, сэр. А вы, должно быть, лорд Пауэрскорт. — Он протянул серую в пятнах от полировочного средства руку.

— Но вы также мистер Голдшмит, или мне следовало сказать, герр Голдшмит из Франкфурта, бывший совладелец «Голдшмит и Хартман»?

С самого отъезда из Лондона Пауэрскорт решал, в какой момент лучше пустить в дело козырную карту. Если сделать это слишком рано, можно не суметь воспользоваться преимуществом. А если показать ее слишком поздно, можно потерять перевес сил. Пожимая руку дворецкого, он не мог решить, когда ему кинуть бомбу. И вот ход сделан.

Повисло долгое молчание. Джонс продолжал натирать подсвечники. Пауэрскорт увидел в них отражение комнаты, королевы Виктории и самого себя — все вытянутое до невозможных размеров, как на картинах Эль Греко.

Джонс поднял на него глаза. Он был невысокого роста, тощий как скелет, волосы уже поседели, лицо чисто выбрито. Дворецкий взял в руки последний подсвечник.

— Позвольте, я закончу работу, милорд. Я всегда считал, что любое дело следует делать как следует.

«Какое дело? — подумал Пауэрскорт. — Дело отмщения, после того как умерло целое поколение?»

Подсвечник поскрипывал в руках дворецкого. Пауэрскорт заметил, что Джонс нервно переминается с ноги на ногу.

Наконец последний подсвечник заблестел и занял надлежащее место в аккуратном ряду своих собратьев, в ожидании свеч, в ожидании огня.

— Лучше пройдемте сюда, милорд.

Джонс повел его по узкому коридору. На полках вдоль стен лежали щетки и кастрюли, тряпки и вакса. В конце коридора они повернули налево. В нескольких футах впереди была дверь, когда-то ее выкрасили черной краской, но теперь она вылиняла и стала неопределенного сероватого оттенка, как и все вокруг.

— Входите, пожалуйста, лорд Пауэрскорт.

На одно ужасное мгновение Пауэрскорт подумал, а не прячет ли Джонс у себя в комнате оружие? Что, если его жизни суждено оборваться в подвальных помещениях Блэкуотера? Он оглядел комнату. Это было самое поразительное помещение, какое он когда-либо видел. Прямо перед ним было два окна, верхняя часть которых находилась на уровне лужайки. Стена слева была вся покрыта репродукциями картин, изображающих сцены из жизни Христа — от Благовещения до притчи о насыщении пяти тысяч человек и далее к Тайной вечере и ночи в Гефсиманском саду. Большинство картин были дешевыми подделками, но Пауэрскорту показалось, что он узнал несколько гравюр Рафаэля. Под картинами стояла простая, почти монашеская, кровать — жесткая и строгая. «Фра Анжелико пришел в Блэкуотер», — подумал Пауэрскорт, его мысли все еще были поглощены религиозными сюжетами.

Но противоположная стена была еще поразительнее. В центре висел огромный крест, сделанный из золотых монет, впаянных в металлическую основу. Приглядевшись, Пауэрскорт заметил, что монеты лишь слегка расплавили, а потом вдавили тяжелым предметом в кузне. Поверхность креста была грубой и шероховатой, что придавало ему еще больше выразительности. Стена по обе стороны от креста была покрыта ракушками. Одинаковыми ракушками. Ракушками, которые отмечали пути паломничеств на континенте, ракушками, которые на протяжении веков подсказывали путь пилигримам, отправлявшимся в Испанию к священной гробнице апостола Иакова в Сантьяго-де-Компостела. Это были раковины Атлантики, вехи великого пути, который вел от церкви Святого Иакова в Париже или Святой Марии Магдалины в Бургундии или собора Нотр-Дам в Авере, через перевал в Пиренеях, а потом еще двести пятьдесят миль до Камино-де-Сантьяго, пока пилигримы не останавливались очарованные и умиротворенные у портала храма. Вехи долгого пути к телу апостола Иакова, которое в четвертом веке вместе с отрубленной головой было доставлено в лодке из Палестины к северным берегам Испании, а затем погребено с почестями в соборе в Сантьяго. Пауэрскорт знал эту историю. В детстве он был зачарован легендой о том, как тысячу лет тому назад испанцы обратились к святому Иакову, и тот помог им одержать победу в последней неравной битве с маврами. В битве, которая определила, что кресту, а не полумесяцу суждено править Западной Европой.

В комнате не было стульев. Джонс присел на край кровати.

— Его ведь тоже обезглавили, апостола Иакова, — произнес Пауэрскорт. — Когда тело отправили в Испанию, голову святого положили в лодку.

— Так гласит предание, милорд.

— Вот и старого мистера Харрисона обезглавили, не так ли? — настойчиво продолжал Пауэрскорт. — Только для его тела не нашлось лодки — когда его обнаружили у Лондонского моста, оно плавало в водах Темзы.

Дворецкий встал с кровати и опустился на колени перед блестящим золотым крестом. Он перекрестился, а потом долго молился. Пауэрскорт молча ждал. Он услышал, как кто-то еще подъехал к портику блэкуотерского дома. Что, если сам святой Иаков покинул Сантьяго и отправился в новое путешествие, чтобы спасти одного из тех, кто был предан ему? Наконец Джонс медленно поднялся с колен, снова сел на кровать и заговорил.

— Я должен поведать вам свою историю, лорд Пауэрскорт. Здесь я — дворецкий Джонс. Когда-то я был Иммануэлем Голдшмитом, жителем Франкфурта. А еще я пилигрим, слуга этих раковин и того, что они означают. Никогда прежде я никому не рассказывал историю своей жизни.

 

15

Пауэрскорт сидел на полу у кровати и, не отрываясь, смотрел на дворецкого Джонса. Сверху доносились шаги — кто-то шел в библиотеку. Джонс не сводил глаз с креста и раковин. Наконец он начал.

— Двадцать лет назад, а может быть, это было двадцать пять лет назад, меня звали Иммануэлем Голдшмитом. Я служил в фирме отца в городе Франкфурте. Мы были банкирами, милорд, как и Харрисоны.

Пауэрскорт перевел взгляд на отполированные до гладкости плиты на полу. Может быть, это было епитимьей.

— Между двумя банками существовала вражда, милорд. Совершались ужасные преступления. Настолько ужасные, что у меня не хватает духу даже вспоминать о них. — Джонс смотрел на стену, словно пытался прочесть скрытое в раковинах послание. — Банки боролись за обладание одним счетом. Тот, кому бы он достался, разбогател бы настолько, что все суетные соблазны этого мира стали бы ему доступны. Нашлись люди, которые оговорили одного из Харрисонов. Я, милорд, тоже оказался в числе лжесвидетелей, убеждавших владельцев счета, что Харрисоны не чисты на руку, что они присваивают чужие деньги и обманом отбирают у вкладчиков их капиталы. Мистер Чарлз Харрисон был опорочен. Он покончил с собой. Бросился с самого высокого здания в городе.

«Умер по дороге в больницу», — вспомнил Пауэрскорт. Он почувствовал, что от каменной стены у него начинает неметь спина.

— Потом правда выплыла наружу, — продолжал Джонс, — Голдшмиты покрыли себя позором и обанкротились. Господь да свергнет влиятельных мира сего и пошлет богатых прочь с пустыми руками. Могущественные будут повержены, а неимущие возвысятся.

— И как же вы поступили? Отправились в Англию служить бывшим соперникам?

В голосе Пауэрскорта звучало недоверие. Дворецкий продолжал свой рассказ, не обращая внимания на эту реплику.

— Я понимал, что совершил бесчестный поступок. Я оговорил мистера Харрисона, и тот лишил себя жизни. Получалось, это я убил его.

«А что, если ты выжидал? — подумал Пауэрскорт. — Ждал двадцать пять лет, чтобы поквитаться с другими членами семьи, семьи, которая разорила его родственников». Он посмотрел на руки Джонса. На них не было крови, только сероватые пятна от раствора для полировки серебра, да в некоторых местах синели вздувшиеся вены.

— Я бежал из города, где совершил преступление. У меня было с собой немного денег. Я носил их в кожаном поясе. — Джонс посмотрел на Пауэрскорта и указал на крест на стене. — Этот пояс прикреплен к основе креста. Под золотыми монетами.

Пауэрскорт выдержал его взгляд. Выражение лица собеседника ему ничего не говорило.

— Я отправился на запад. Не знаю почему. Когда я добрался до Лиона, то остался почти без денег. Мне негде было ночевать. И нечего было есть. Я ютился под кустами в парке или с наступлением темноты пробирался в железнодорожные ангары и устраивался там. Ангары были такие большие, никто их не стерег. Я так ослаб, что у меня начались галлюцинации.

— Что же вы видели? — поинтересовался Пауэрскорт.

— Я плохо помню то время, милорд. Вспоминаю, что мне грезились высокие здания, выше всех, виденных мной в этом мире, и мне казалось, я падаю с этой вышины. Очень долго падаю. — Дворецкий снова умолк и чуть подвинулся на кровати, отчего под ним заскрипели пружины. — И вот тогда я встретил отца Павла, милорд. Он был доминиканским монахом. — Джонс помолчал, словно это и так все объясняло. — Он нашел меня лежащим на одной из платформ. Это была платформа, от которой отправлялись проходящие поезда до Кельна, Гамбурга и Бремена. Так мне потом рассказывал отец Павел. Он накормил меня, дал кров и выслушал мой рассказ. — Дворецкий перекрестился. — Когда я поправился, отец Павел сказал мне, что я должен совершить паломничество, дабы искупить мои грехи. Я должен был пройти от Лиона до Сантьяго-де-Компостелы, милорд. Он обещал, что будет ждать меня в конце пути и встретит у западных ворот собора в Сантьяго за день до праздника Успения Пресвятой Богородицы. Это пятнадцатого августа, милорд.

— И как много времени вам понадобилось? Я хочу сказать, чтобы пройти этот путь пешком? — Пауэрскорт никак не мог понять, говорит Джонс правду или нет.

— Мне понадобилось три месяца, милорд. Отец Павел дал мне крепкие башмаки и карту, где были отмечены доминиканские аббатства, расположенные на моем пути. Всякий раз, останавливаясь на ночлег, я должен был, хоть и не принадлежал церкви, посещать службы. Он сказал, я должен вспоминать мои прегрешения и молиться тому Богу, в которого верю.

В Конке, милорд, у доминиканцев очень красивое аббатство. В Муассаке монастырь был переполнен, и некоторым паломникам приходилось спать в конюшнях. Настоятель в Сан-Хуан-де-Ортега в Испании был слепым, но мог сам без посторонней помощи пройти от трапезной до часовни и вернуться в свою келью. Он говорил, что Господь ведет его. Когда я пришел в Виллафранка-дель-Бьерцо, мои ноги кровоточили от долгого пути. Но монахи сказали, что я не должен лечить их, пока не доберусь до Сантьяго.

— И вы успели туда вовремя? К назначенному отцом Павлом сроку? — Рассказ увлек Пауэрскорта.

— Я встретил его в назначенный день. Он приплыл на корабле из Бордо. Так поступали некоторые паломники, милорд. В соборе паломникам было отведено специальное место. Там перед алтарем горели тысячи свечей, а над головой раскачивался огромный шар, полный ладана. Мы присутствовали на службе в честь праздника Успения. Prospere procede, et regna. Assumpta est Maria in caelum; gaudet exercitus angelorum, — Джонс сложил руки в молитве.

— В величии и великолепии правь во славе, — перевел Пауэрскорт. — Мария вознеслась на небеса. И весь сонм ангелов ликует.

— Именно так, милорд. На следующий день отец Павел крестил меня в римско-католическую веру. Я до сих пор помню, какой холодной была вода. Мне сказали, что это вода из источника в Падроне. Там нашли лодку с телом святого апостола Иакова, которая приплыла из Палестины.

С отрубленной головой в придачу, подумал Пауэрскорт. С отрубленной головой святого, а не Харрисона.

Из-за облаков выглянуло солнце, его лучи упали на золотые монеты креста и наполнили сиянием полуподвальную келью Джонса.

— Отец Павел дал мне наказ на всю мою дальнейшую жизнь. Он сказал, что я должен искупить грехи, и велел отыскать Харрисонов и служить им до скончания моих дней. Возлюби врагов своих, сказал он, только так ты сможешь обрести Бога.

«Удалось ли ему обрести Бога здесь, в Блэкуотере, окруженном языческими храмами, стоящими у озера? — подумал Пауэрскорт. — Может быть, и удалось».

— Почему вы приехали в Англию? Почему не вернулись в Германию?

— Отец Павел запретил мне возвращаться. Навсегда. Я должен был лишиться отечества. Должен был стать изгнанником. Он сказал, что моя судьба — скитания, как у Руфь, среди чужих хлебов.

Вдалеке колокола Блэкуотера отбили двенадцатый час. «Это Angelus», — вспомнил Пауэрскорт.

Дворецкий снова встал с кровати и склонился перед своим алтарем и раковинами. Он начал молиться.

А в это время в сорока милях от Блэкуотера молодая женщина шла берегом Темзы. Мария О'Дауд приехала из Дублина. У нее были веские причины оказаться в Лондоне: она — учительница и должна пройти собеседование, чтобы получить место в католической школе в Хаммерсмите.

Марии исполнилось двадцать три года. У нее была копна вьющихся каштановых волос, зеленые глаза, цвета деревенского луга после дождя, так говорил ее возлюбленный, зеленые, как горы Уиклоу на рассвете, зеленые, как сама Ирландия.

На первой странице блокнота был нарисован вид с Хаммерсмитского моста. Река текла к Чизвику, на противоположном берегу высился корпус нового склада «Хэрродз». Мария О'Дауд работала быстро, время от времени прерываясь, чтобы одарить робкой улыбкой прохожих, которые останавливались полюбоваться ее работой. Но как только она оставалась одна, девушка торопливо переворачивала страницу. На следующем листе был очень подробный рисунок, на котором в мельчайших деталях был изображен огороженный железной решеткой участок под самым мостом — место, где легко можно спрятать сверток или пакет. Или бомбу.

За сегодняшнее утро Мария О'Дауд сделала наброски трех лондонских мостов. У каждого рисунка был «двойник» — более детальное изображение, на котором обозначены места, где можно было бы сделать тайник.

Вечером девушка собиралась отправиться на Пикадилли и Лудгейт-Хилл, чтобы сделать зарисовки в тех местах, где должно было проходить юбилейное шествие. Этим же вечером она отправится назад в Дублин и передаст блокнот своему возлюбленному Майклу Бирну, тому самому, кто ждал в тени деревьев у Глендалу, человеку, который решил по-своему отметить юбилей королевы Виктории.

 

16

Дворецкий Джонс поднялся с колен. Плита, на которой он стоял, имела небольшую вмятину посередине и была отполирована лучше других.

— Прошу извинить меня, милорд, — тихо сказал Джонс. Вставая, он дотронулся рукой до невзрачного шкафа, в котором хранилась его одежда. Пауэрскорт заметил аккуратно отглаженные рубашки и черные брюки, висевшие на вешалках. Внизу что-то блеснуло, но Пауэрскорт не смог разглядеть — что.

— Спасибо, что рассказали мне вашу историю, — поблагодарил Пауэрскорт, все еще не зная, верить услышанному или нет. Проверить подлинность рассказа дворецкого будет нелегко. Доминиканец, если тот еще жив и его удастся отыскать, вряд ли что расскажет. А хранят ли власти Сантьяго списки пилигримов, приходящих на поклонение к гробнице, — неизвестно. Скорее всего, нет, поклониться святым мощам апостола Иакова приходят люди со всего света, поди тут разберись.

— Не могли бы вы проводить меня в библиотеку, Джонс? Мне необходимо поговорить с мистером Харрисоном.

Крест из золотых монет по-прежнему спокойно висел на стене, храня внутри пояс Джонса. Сотни раковин взирали на картины жития Христова на противоположной стене. Джонс вывел посетителя из своей крошечной кельи. Выйдя в коридор, Пауэрскорт вдруг торопливо вернулся и распахнул дверцу шкафа. Внизу рядами стояли бутылки, но не священного бальзама или вина для причастия, а из-под обычного виски. Должно быть, их было больше сотни. Не собирался ли Джонс смастерить новый крест из бутылок, выпитых им наедине с раковинами в его келье? А может, он просто был безнадежным пропойцей и его удивительная история лишь плод пьяного воображения?

Пауэрскорт вернулся в коридор. Они вновь прошли полуподвальную комнату, где он утром впервые увидел Джонса, начищенные подсвечники все еще красовались на столе. Они поднялись по лестнице и оказались в маленькой комнате, где стояла небольшая кушетка и висел крест из раковин морского гребешка. Пауэрскорт покачал головой, не веря своим глазам: снова ракушки. А что, если весь дом и таинственное озеро были одной огромной загадкой, и вся прилегающая территория в равной мере наполнена ключами и обманными подсказками к ней?

— Мистер Харрисон. Лорд Пауэрскорт, сэр, — произнес Джонс заупокойным тоном.

Пауэрскорт тепло пожал руку Чарлза Харрисона и отступил, чтобы получше рассмотреть библиотеку. Это была одна из самых красивых библиотек, какие он когда-либо видел. Пол покрывал ковер, орнамент которого напоминал римские мозаики. Тысячи книг стояли вдоль стен. Два прекрасных окна в стиле эпохи Регентства выходили в сад. Балки потолка были выкрашены в тот же зеленый цвет, что и ковер на полу. В дальнем конце комнаты на красивом столе в стиле чиппендейл стояла статуя Геракла: упершись одной рукой в бедро, герой созерцал окружавшие его книги в кожаных переплетах.

— Я как раз рассказывал инспектору о порядке, принятом в доме: ночной режим, и все такое, — объяснил Чарлз Харрисон.

Инспектор Вильсон, стоявший у мраморного камина, явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Позвольте спросить вас, мистер Харрисон, не заметили ли вы чего-нибудь странного в ночь пожара, когда покидали дом, чтобы вернуться в Лондон?

— Вы имеете в виду, не заметил ли я каких-то подозрительных личностей, лорд Пауэрскорт? Нет. Как я уже говорил, я уехал пол-одиннадцатого. А наш замечательный инспектор сообщил мне, что пожар начался рано утром. Так что злоумышленники могли пробраться в дом после моего отъезда.

Пауэрскорт наблюдал, как, пока Чарлз Харрисон говорит, сходятся и вновь расходятся на его переносице рыжие брови.

— Именно так, — кивнул он, стараясь вспомнить железнодорожное расписание и график ранних поездов, развозящих молоко.

— Могу ли я перед уходом задать вам один вопрос? — словно извиняясь, спросил Чарлз Харрисон. — Мне необходимо договориться с викарием о похоронах. Потом я вернусь в Лондон. В банке всегда столько дел. Хотя, может, оно и к лучшему, что в такое время мы заняты делами: это не позволяет нам целиком отдаться горю. Но — мой вопрос.

Чарлз Харрисон перевел взгляд с инспектора, стоявшего у камина, на Пауэрскорта, который рассеянно рассматривал собрание сочинений Вольтера, отпечатанное в Париже в 1825 году.

— Считаете ли вы, что моя семья стала жертвой спланированных нападений? Сначала тело старого мистера Харрисона находят в Темзе, а теперь вот мой дядюшка погиб в огне. Случайное ли это совпадение или заговор? Считаете ли вы, что и моя жизнь под угрозой? Не следует ли мне принять меры предосторожности, что вы посоветуете, джентльмены?

Инспектор Вильсон покосился на Пауэрскорта, тот внимательно разглядывал переплет «Кандида». Он повернулся и посмотрел прямо в глаза Чарлзу Харрисону, за которым белела обнаженная спина Геракла.

— Мистер Харрисон, — начал Пауэрскорт и запнулся, не зная, что сказать. — Я хотел бы знать ответ на ваш вопрос, очень бы хотел. Но пока расследование не завершено, и нам не известна причина пожара. Почти наверняка, как большинство пожаров, он был вызван естественными причинами.

Пауэрскорт заметил, что инспектор бросил на него изумленный взгляд, и заговорил решительнее.

— Как только мы что-то выясним, сразу же дадим вам знать. А пока могу лишь сказать, что нам ничего не известно о заговоре против вашей семьи. И все же в ближайшую неделю я бы просил вас соблюдать осторожность.

Чарлз Харрисон помрачнел. Он поблагодарил собравшихся и отправился по своим печальным делам. Но, едва выйдя, тут же вернулся назад.

— Пожалуйста, джентльмены, располагайте библиотекой, пока идет следствие. Это самая красивая комната в доме, или в том, что от него осталось.

Вскоре до их слуха донесся удаляющийся скрип колес экипажа. Инспектор Вильсон опустился в кресло.

— Вы в самом деле думаете так, как сейчас сказали, сэр? Что пожар начался случайно и что мистеру Харрисону не угрожает опасность?

— Вовсе нет, инспектор, как раз наоборот. Но мне показалось, что в сложившихся обстоятельствах это единственно правильный ответ. Господи, помоги мне, если я снова ошибся!

В открытое окно до них долетали крики пожарных и распоряжения мистера Харди, который указывал что-то своему фотографу в противоположном крыле дома.

— Инспектор, — сказал Пауэрскорт, — я знаю, что в этом деле у меня нет никакого официального статуса. Я здесь всего лишь наблюдатель, и все же я хотел попросить вас произвести некоторые следственные действия.

— Для меня, милорд, ваш статус вполне официален. У меня есть письмо самого старшего констебля, в котором мне предписывается оказывать вам всю возможную помощь в ваших расследованиях, о чем бы вы ни попросили. — Инспектор выудил письмо из кармана и помахал им перед Пауэрскортом. — Подписано — Уильям Ф. Бэмпфилд, полиция Оксфордшира.

— Это весьма кстати, — заметил Пауэрскорт, усаживаясь в кресло у камина, рельеф над которым изображал библейскую сцену, только он не мог вспомнить какую, и лишь надеялся, что она не имеет ничего общего ни с раковинами, ни со святым апостолом Иаковом. — Так вот, инспектор, необходимо навести справки о всех людях, входивших и выходивших из дома в ту ночь. Не могли бы вы посмотреть в железнодорожном расписании поезда, прибывающие и отправляющиеся с ближайшей станции ночью и ранним утром? И еще раз спросить в гостинице, не видели ли они каких-нибудь незнакомцев в ночь пожара?

Вдруг Пауэрскорт остановился, глядя прямо перед собой. С картины над дверью на него взирал слепой Мильтон. «Вот и я как слепой, — подумал он, — не вижу мотивов, не вижу связей между событиями, не вижу, к чему все это в конце концов может привести».

— А далеко ли отсюда до реки, инспектор?

— До Темзы, милорд? Полагаю, от нижнего озера, того, что с водопадом, меньше мили будет.

— Как вы думаете, мог ли кто-нибудь прибыть сюда или уплыть отсюда на лодке? — спросил Пауэрскорт. — Если он высадился сначала в одной из деревушек, что расположены вверх или вниз по реке и где есть железнодорожные станции? Не могли бы вы навести справки? Кто еще может расхаживать посреди ночи? Браконьеры? Или грабители, пробирающиеся в дома перед рассветом?

— Этих тут в достатке, милорд, особенно браконьеров. Некоторые местные бедняки — и таких немало — совсем неплохо питаются, — инспектор Вильсон многозначительно кивнул Пауэрскорту.

— И еще, инспектор, вы расспрашивали мистера Харрисона о том, что он делал в день после пожара. Так что же он вам сообщил? Почему он не приехал сюда раньше?

Инспектор Вильсон пролистал назад пять или шесть страничек в своем блокноте.

— Он уехал, потому что на следующий день у него была важная встреча в Норвиче, милорд. Что-то связанное с делами банка. Он вернулся из Норвича только после обеда.

Инспектор встревоженно покосился на собеседника. И про себя понадеялся, что тому не придет в голову просить его проверить все поезда до и из Норвича: у него в участке и расписаний таких не было.

— Я сам разузнаю о поездах до Восточной Англии, инспектор, — ободряюще сказал Пауэрскорт. — Я знаком с одним человеком, который может в пять минут сказать, как добраться поездом до Норвича.

— Милорд, — начал инспектор смущенно, отчаянно стараясь не забыть ни одного из поручений, — есть ли у вас версия происходящего? Я имею в виду пожар.

Пауэрскорт едва заметно улыбнулся.

— У меня есть много версий, инспектор. Но возможно, все они ошибочные. Пожар мог начаться случайно. Это по-прежнему остается самой вероятной версией, но не удивлюсь, если она окажется неправильной. Пожар мог начаться по вине кого-то, кто находился в доме.

Пауэрскорт подумал, не стоит ли упомянуть о таинственном дворецком, молящемся в своей полуподвальной келье и прячущем там же бутылки с виски. А верно ли, что виски хорошо горит? Этак можно, пропустив бутылочку у себя в комнате, потом подняться наверх, запалить огонь и вернуться себе спокойненько назад к своему золотому кресту и раковинам. А наутро вы ничего и не вспомните. «Нет, — рассудил он, — избыточная информация может только запутать инспектора».

— Поджог мог совершить кто-то посторонний, — продолжал Пауэрскорт, — тот, кто пришел украсть драгоценности, картины, может быть, книги вроде этих. Эта библиотека стоит целое состояние. Любой том в старинном переплете лондонские букинисты принимают как подарок судьбы, а потом перепродают его в Америку, где никто и не спросит, откуда он взялся. А еще пожар мог устроить тот, кто покинул дом вечером, потом вернулся назад и сам себя впустил в дом, а сделав дело, точно так же выпустил себя обратно.

Инспектор Вильсон тихонечко присвистнул.

— Когда нам станут известны результаты ваших поисков, инспектор, и когда джентльмены пожарные поведают о своих находках, полиции будет легче делать выводы.

«Или, — подумал он с горечью, — дело еще больше запутается».

Леди Люси сидела на диване в верхней гостиной и грустно смотрела на портрет своего дедушки, когда в комнату влетел ее муж.

— О Фрэнсис, — вздохнула она, — это так печально, так безмерно печально!

— Что печально, Люси? — переспросил Пауэрскорт, опасаясь услышать очередное дурное известие. — Я не могу задерживаться. Мне необходимо безотлагательно увидеться с Уильямом. Я должен немедленно ехать в Сити. Мне бы следовало остаться в Блэкуотере, но Уильям не может ждать.

В голосе его звучала досада.

— Это та бедная семья, Фареллы, Фрэнсис, те самые, о которых я тебе рассказывала. Ты не можешь на минуточку задержаться?

— На минуточку могу, Люси, — согласился Пауэрскорт. Его тронул печальный голос жены. — Что стряслось?

— Ах, Фрэнсис… — Пауэрскорт почувствовал, что жена вот-вот расплачется, — ты ведь помнишь, у них болел ребенок, у бедняжки была лихорадка.

Пауэрскорт кивнул.

— Так вот, маленький Питер умер. Доктора не смогли спасти его. Завтра похороны. — Люси едва сдерживала слезы. — А теперь и старшая девочка, Берта, она такая худенькая — просто кожа да кости, заразилась этой же болезнью. И отец тоже. Он так слаб, что не может работать. А без его заработка им нечем платить за квартиру, и их, того гляди, вышвырнут на улицу.

— Уверен, мы сможем помочь им заплатить за квартиру, — мягко сказал Пауэрскорт, заботливо беря руки Люси в свои. — Обязательно.

— И вот что еще удивительно, Фрэнсис. — Леди Люси посмотрела на мужа. — Я узнала об этом только сегодня из разговора с викарием. Квартиры в их доме поддерживаются из благотворительного фонда, но официальный их владелец — Банк Харрисонов, частный банк. Правда, неожиданное совпадение?

Пауэрскорт вспомнил, как Уильям Берк рассказывал ему, что Частный банк Харрисонов проводит много операций, связанных с благотворительностью.

— И еще, Фрэнсис, — спохватилась леди Люси, — когда меня не было дома, заходил какой-то незнакомец и спрашивал Джонни Фицджеральда. Он хотел знать, где тот находится.

— Что за незнакомец, Люси? Почтальон или рассыльный?

— Нет. Рис сказал, что это был просто молодой человек, он представился как друг Джонни.

Гарел Рис, дворецкий Пауэрскортов, служил прежде сержантом в Индии.

— Но почему он пришел к нам? — Пауэрскорт начал беспокоиться. — Откуда ему знать, что Джонни наш друг?

— Кажется, сначала он спросил: «Дома ли ваш муж?» А потом спросил: «Не друг ли он сэра Фицджеральда?» Когда Рис подтвердил, что это так, незнакомец стал выспрашивать, где Джонни. Он объяснил, что они с Джонни прежде были друзьями.

— Так что же ответил ему Рис, Люси? Сказал ли он, где сейчас Джонни?

— В общем, да, — кивнула леди Люси, с тревогой следя за мужем. — Рис ответил, что Джонни в Берлине, но скоро вернется. Но он ничего не сказал о расследовании и подобном, Фрэнсис.

— Откуда взялся этот человек, Люси? — Теперь Пауэрскорт был не на шутку встревожен. Не угрожает ли этот визит его другу в Берлине? — Он — англичанин? Или ирландец, раз сообщил, что дружил с Джонни раньше?

Пауэрскорту хотелось надеяться, что посетитель окажется ирландцем.

— Рис говорит, что он не англичанин, не ирландец, не француз, — покачала головой леди Люси, с тревогой наблюдая за выражением лица своего мужа. — Он сказал, что молодой человек неплохо говорил по-английски, но с акцентом. Рис решил, что он немец.

— Немец? О Боже! — воскликнул Пауэрскорт и поспешил в Сити.

Одна загадка таится где-то у озера в Блэкуотере, рассуждал сам с собой Пауэрскорт, пока его кеб взбирался вверх по Лудгейт-Хилл. Другая связана с той неизвестной женщиной, которая стала причиной семейной вражды в Банке Харрисонов. А третья — тайна дворецкого Джонса. Пауэрскорт по-прежнему не мог решить, рассказал ли Джонс ему правду. Двадцать лет — вполне достаточный срок, чтобы придумать подобную историю, раковины можно купить на рыбном рынке в Лондоне, а картинки приобрести в лавках старьевщиков. Визит в библиотеку позволил бы узнать о житие святого Иоанна, для этого ни к чему отправляться дальше Оксфорда или Мэйденхеда, а то и вовсе достаточно наведаться в ближайшую семинарию, где Джонса приняли бы с распростертыми объятиями, как любого новообращенного.

Отряд полицейских или солдат — возможно, это были инженерные части — заслонил фасад собора Святого Павла, они производили измерения и носили что-то вверх и вниз по лестнице. «Наверное, готовятся к юбилею, — подумал Пауэрскорт, — осталось всего шесть недель до главного события празднества — прибытия престарелой королевы к этим самым ступеням для присутствия на благодарственном молебне».

Уильям Берк ждал его в своем кабинете — небольшой комнате с высокими окнами, выходившими на Чипсайд.

— Фрэнсис, — начал финансист, — ты чем-то встревожен? Я получил твою телеграмму. Кажется, я могу ответить на твой вопрос о капиталах и разделении пая в Банке Харрисонов.

— Большое спасибо, — кивнул Пауэрскорт, отпивая чай из чашки. — И как же обстоят дела?

— Трудно сказать наверняка, — отвечал Берк. — Эти частные банки очень скрытны и не посвящают посторонних в свои финансовые договоренности.

— Они чертовски скрытны во всем, что касается их чертовых договоренностей, Уильям, — пробурчал Пауэрскорт. — И это все осложняет.

Берк внимательно посмотрел на своего шурина. Похоже, что в этот вечер присущие ему ирония и беспристрастность покинули его.

— У всех Харрисонов существовали одинаковые договоренности о распределении долей банковского капитала, — продолжал Берк. — Я просмотрел завещания тех, кто уже покинул сей мир. Всякий раз вся доля целиком переходила к прямому наследнику. Таким образом, капитал оставался нетронутым.

— Ты хочешь сказать, Уильям, что доля старого мистера Харрисона перешла Фредерику, а от того — Чарлзу? И тот теперь один распоряжается всеми капиталами банка?

— На сегодняшний день он действительно главный держатель акций, — подтвердил Берк, — но не единственный. Может быть, тебя обрадует то, что владение капиталом не передается по женской линии. Но есть еще один человек, владеющий акциями банка, это главный управляющий, некто по фамилии Вильямсон, который также является партнером. Если мои сведения верны, то ему принадлежит чуть меньше десятой части банковского капитала.

— Значит, теперь мистер Чарлз может управлять банком по своему усмотрению? — спросил Пауэрскорт.

— Нет, — возразил Берк. — В исходном договоре, составленном юристами, есть пункт о том, что для принятия важнейших решений необходимо согласие всех партнеров.

— А что случится, если Вильямсон умрет? — Пауэрскорт произнес это очень тихо, опасаясь, чтобы их не услышали. — Вдруг он упадет в реку, или его яхта потерпит крушение, или дом сгорит?

— В этом случае, Фрэнсис, — Уильям Берк также понизил голос, — полагаю, его доля перейдет к здравствующему ныне члену семьи. И вот тогда мистер Чарлз сможет делать с банком все, что ему заблагорассудится. Все, что пожелает. — Уильям Берк встал со своего места и открыл левое окно. — Погляди-ка вниз, Фрэнсис.

Пятью этажами ниже начинался великий исход. Темные пиджаки Сити торопились к автобусам, вокзалам и станциям подземки. Слышалось легкое мерное постукивание. Пауэрскорт догадался, что это стучат по тротуару многочисленные зонтики.

— Каждый день эти люди имеют дело с деньгами — и так всю их жизнь. Они их покупают. И продают. Они перепродают друг другу акции. И почти все они мечтают о том, чтобы к вечеру стать хоть чуточку богаче, чем были с утра. Эта мечта поддерживает их, когда они возвращаются домой в Мусвелл-Хилл или Путни или едут поездом в Стейнз и Эпсом. Уверен, что и Чарлз Харрисон мечтает о том же. Это только догадка, Фрэнсис, но полагаю, он стоит более миллиона фунтов стерлингов.

Пауэрскорт знал, что даже у Берка нет таких денег. Он посмотрел на своего друга: в голосе шурина ему послышалась легкая нота зависти.

— Позволь мне представить тебе одного из моих молодых служащих, Фрэнсис, одного из самых способных.

Берк на мгновение вышел из кабинета. Было слышно, как он отдает кому-то распоряжения.

— Помнишь, ты просил меня устроить кого-нибудь в Банк Харрисонов? И я сказал, что это невозможно. Так вот, я подумал и решил попросить мистера Кларка, мистера Джеймса Кларка из нашей конторы, познакомиться с каким-нибудь молодым человеком, своим сверстником, служащим в Банке Харрисонов. Кажется, он исполнил мою просьбу.

Раздался стук в дверь, уверенный стук, видимо, мистер Джеймс Кларк не опасался того, что ждет его за дверью.

— Позвольте представить вас лорду Фрэнсису Пауэрскорту, Джеймс. — Берк предложил молодому человеку сесть. — Лорд Пауэрскорт временно исполняет у нас обязанности неисполнительного директора. Его особенно интересует Банк Харрисонов.

Пауэрскорт улыбнулся неожиданной перспективе оказаться в штате банка своего родственника. Как знать, может, этот новый союз и в самом деле позволит ему разбогатеть? Тогда он сможет купить яхту или библиотеку из Блэкуотера.

— Я завязал знакомство с молодым человеком по имени Ричард Мартин, — заговорил Кларк. — Он уже несколько лет служит в Банке Харрисонов. Его отец умер три или четыре года назад. Полагаю, что он содержит свою мать. И у него есть девушка, которую зовут Софи, хотя он и не очень уверен в своих шансах.

— Почему же, мистер Кларк? — не удержался Пауэрскорт.

— Она суфражистка, лорд Пауэрскорт. Добивается права голоса для женщин, и все такое.

— Понятно, — пробормотал Берк, считавший, что, если женщинам предоставят право голоса, это станет настоящей катастрофой. Он доверял жене во всем, что касалось домашнего устройства или обучения детей, но совсем не желал, чтобы она решала, кому заседать в правительстве. Это неизбежно приведет к хаосу, к системе управления, основанной на личных пристрастиях и интуиции, а не на здравых суждениях.

— А что он рассказывает о банке? — спросил Пауэрскорт.

— Вообще-то он весьма скрытен, как и полагается всем молодым служащим банков, не так ли, мистер Берк?

— Совершенно верно, Джеймс. Это первое, что должен выучить каждый, кто поступает на службу в банк.

— Но он обеспокоен, сэр, — продолжал Кларк. — Думаю, он опасается, что в банке произойдет что-то ужасное, и тогда он потеряет работу и не сможет содержать мать.

— Могу я сделать одно предложение, Уильям? — обратился Пауэрскорт к своему шурину.

Кларк никогда прежде не слышал, чтобы его патрона называли Уильямом. Все старшие клерки были уверены, что Берка зовут Иезекиилем.

— Как неисполнительный директор, ты же понимаешь. — Берк и Пауэрскорт заговорщицки переглянулись. — Полагаю, вам следует намекнуть этому молодому человеку, что для него, возможно, откроется вакансия в банке мистера Берка. В том случае, если что-то разладится в Банке Харрисонов, вы понимаете? Хорошо бы он смог прийти на собеседование, чтобы мистер Берк составил представление о его возможностях. Но в настоящий момент крайне важно, чтобы он оставался работать на прежнем месте. Как вы знаете, там происходят весьма странные вещи. Я могу показать письмо одного высокопоставленного лица, которое просит вас сотрудничать с нами в этом расследовании. Повторяю, очень важно, чтобы ваш новый знакомый продолжал работать в Банке Харрисонов. Возможно, в будущем нам потребуется его помощь.

При упоминании о высокопоставленных лицах Джеймс Кларк стал более серьезным. Разве не было достаточно слова Уильяма, а не Иезекииля Берка?

— Могу я спросить? — Юноша внимательно посмотрел на Пауэрскорта. — Хотели ли бы вы ускорить события? Я имею в виду, чтобы беседа Ричарда Мартина с мистером Берком состоялась поскорее. Мне бы не хотелось, чтобы у моего друга сложилось впечатление, будто я пытаюсь оказать на него давление.

— Это вам решать, — отвечал Пауэрскорт. — Но и мешкать тоже нельзя. Во всяком случае, мы не должны потерять вашего молодого человека. Так что решайте сами, когда лучше заговорить с ним об этом.

— Хорошо, сэр.

Джеймс Кларк ушел, отягощенный новыми заданиями.

Пауэрскорт тоже стал прощаться, ссылаясь на то, что ему еще надо встретиться с комиссаром столичной полиции. По дороге он размышлял о письме Джонни Фицджеральда, написанном по-латыни, в котором говорилось о том, что в Ирландию посланы деньги и оружие. Как он об этом узнал? Где услышал об этом? Достоверны ли его сведения? Прошлой ночью Пауэрскорт так и не смог найти на карте Ирландии места под названием Блэкстонс, упомянутого в письме. Но неподалеку от Дублина было местечко Грейстонс, и находилось оно всего в нескольких милях от его старого дома.

 

17

Британские агенты имели обыкновение встречаться со своими дублинскими осведомителями в самых неожиданных местах: прогуливать в доках воскресным вечером, в пустых купе поезда, в безлюдных боковых пределах протестантских церквей и даже на кладбищах, где британцы появлялись с охапками цветов, видимо в знак траура по противникам.

Фергюс Финн направлялся на встречу со своим связным, которая должна была состояться на просторах Парка Феникса. По утрам в будние дни там было немноголюдно, и можно, не опасаясь быть замеченными, спокойно беседовать в тени деревьев.

— У меня есть для вас новости, — сказал Финн, запахивая тонкое пальто, чтобы укрыться от потоков дождя, летевших прямо в лицо и стекавших с веток. — Думаю, они дорогого стоят.

— Почему вы так решили? — осторожно поинтересовался агент. В кармане его куртки лежала кругленькая сумма для очередного поощрения осведомителя. Многолетний опыт научил его всегда брать с собой сумму, хотя бы в два раза превышающую разумные расходы.

— Это о Майкле Бирне, слыхали про такого?

Агент кивнул и обвел взглядом парк — удостовериться, что за ними не следят.

— У него появилась подружка, — прошептал Финн, — смазливая милашка по имени Мария О'Дауд. И он посылал ее в Лондон.

— Ты знаешь зачем?

— Что-то вроде разведки на местности. Понимаете, она учительница, Мария эта. Хочет устроиться на работу в Лондоне, вот и ездит туда на собеседования. Ее тетка рассказала об этом племяннице моей матери, когда они на днях встретились на службе в церкви.

— Может, она просто решила перебраться в Лондон, что в этом такого? — спросил агент, который сам переехал в Ирландию из английской столицы. — Многим Лондон нравится больше, чем Дублин.

Агент вспомнил нищету и убожество, ложь, козни и предательство, в которых погрязли обитатели Дублина, и подумал, что этот город никогда не станет для него родным.

— Ты не понимаешь, парень, — напирал Финн, — она же сохнет по этому Майклу Бирну, совсем рассудка лишилась. Она для него что хошь сделает. Так что считай, Майкл Бирн собственной персоной прогулялся по Лондону.

За деревьями проскакал конный отряд — часть подразделения, охраняющего резиденцию королевского наместника, спины лошадей лоснились от дождя.

— Так, может, он послал ее в Лондон с каким-нибудь заданием, что скажешь? — спросил агент.

— Этого я не знаю. Она вечно что-то зарисовывает, девчонка эта. У нее самые зоркие глаза в Дублине, можете мне поверить. Она вам в пять минут и Букингемский дворец нарисует.

Агент задумался; похоже, эта новость встревожила его. Всех агентов учат при встречах с осведомителями скрывать свои эмоции, даже гнев.

— Ладно, — сказал он, — что-то мы заболтались. Вот твои деньги, да еще с небольшой прибавкой. На сегодня все.

Ничто не досаждало агенту так, как постоянные пререкания с коварным ирландцем, выклянчивавшим золотые за свою жалкую информацию так, словно они были на восточном базаре.

Фергюс Финн взял свои сорок сребреников и поспешил назад в контору. Агент же, прежде чем направиться к своим шефам, еще с четверть часа постоял под деревьями.

Уже на следующий день известие о встрече дошло до Доминика Кнокса, старшего офицера британской службы, отвечающей за сбор разведданных в Ирландии. Он чертыхнулся, глядя из окна на булыжную мостовую и на небольшую церковь, построенную в честь установления британского правления в Ирландии. На ее стенах были написаны имена английских наместников, среди прочих и Кромвеля, весьма непопулярного в Дублине. В синих будках стояли по стойке «смирно» на карауле часовые. Карета королевского наместника надменно ждала у парадного крыльца. Внутри замка могущество и надежность Британской империи оставались незыблемы. Меж тем снаружи, в дыму и копоти грязного города, горстка плохо организованных фанатиков строила планы уничтожения английского владычества в Ирландии.

Кнокс отправил депешу своему лондонскому коллеге. Следовало запросить во всех начальных школах Лондона, во всех католических школах, поправил он себя, шифруя донесение, подробные сведения о тех, кто подавал заявления о приеме на работу. О всех соискателях из Ирландии. Пусть это выглядит как административная проверка учителей столичных школ. Циркуляр следует разослать немедленно.

Комиссар передал свои извинения. Он задерживался на совещании. Пауэрскорт чашку за чашкой пил чай в столичной полиции, крепкий и сладкий чай. Он успел уже переговорить с Артуром Стоуном, тем самым помощником комиссара, который первым известил его о пожаре в Блэкуотере. Пришла еще одна записка от комиссара. Совещание затягивалось. Пауэрскорт выпил еще чашку. «Почему полицейские кабинеты выглядят столь уныло?» — недоумевал он.

— Мой дорогой лорд Пауэрскорт, — комиссар рассыпался в извинениях. — Все этот юбилей. Этот злосчастный юбилей. Чем он ближе, тем больше волнуются организаторы. Можно подумать, они собираются разыграть здесь второе пришествие.

Пауэрскорт рассказал комиссару о пожаре, поведал о своих подозрениях, что дом загорелся отнюдь не случайно, вспомнил о пьянчужке-дворецком в полуподвале и упомянул таинственно пропавший ключ от спальни.

— Если это поджог, считаете ли вы, что его целью была смерть Фредерика Харрисона? — Комиссар убрал какие-то бумаги в папку с надписью «Юбилей 1897». Пауэрскорт был почти уверен, что где-то в этом здании хранится такая же папка с надписью «Юбилей 1887». Как знать, может, у них уже припасена папка и к похоронам королевы Виктории?

— Это единственное заключение, к которому я смог прийти, — уклончиво отвечал Пауэрскорт. — Но я не могу придумать никаких мотивов, разве что мистеру Чарлзу Харрисону захотелось получить полный контроль над банком.

— И что же, теперь он достиг своей цели — получил контроль, я хочу сказать? — Комиссар пристально посмотрел на Пауэрскорта.

— Пока нет. Почти, но не совсем. Остался еще старший управляющий Вильямсон, который, согласно правилам партнерства, должен подтверждать принятие основных решений. Но Чарлз может просто проигнорировать это. Однако непонятно, для чего ему именно сейчас понадобился контроль над банком, если предположить, что такова его цель, ведь через пару лет все и так ему достанется. Боюсь, что Вильямсону угрожает опасность.

— Хотите, мы установим за ним наблюдение? — предложил комиссар. — Чтобы с ним ничего не случилось.

— Я был бы вам весьма признателен, — кивнул Пауэрскорт.

— Если желаете, мы можем последить еще за кем-нибудь. Чем еще мы можем помочь вашему расследованию, лорд Пауэрскорт?

Пауэрскорт задумался над столь великодушным предложением. Пожалуй, подобное наблюдение и облегчило бы его задачу.

— Если вы располагаете достаточным числом людей, я бы попросил вас установить наблюдение за мистером Чарлзом Харрисоном.

Пауэрскорт посетил Лондонскую библиотеку и несколько часов кряду просматривал старые номера финансовых газет. А потом отправился поездом в Блэкуотер, где, по официальной версии, ему было поручено наблюдать за расследованием. Прибыв на место, он обсудил ход следствия с инспектором Вильсоном, побродил по разрушенному дому, задал пару вопросов дворецкому Джонсу и отправился прогуляться вокруг озера, чтобы еще раз осмотреть храмы и прочесть эпитафии на надгробных памятниках на церковном дворе. Он дошел до реки и мысленно подсчитал, сколько времени потребовалось бы всаднику, чтобы доскакать от дома до берега, осмотрел лодочный сарай на берегу Темзы и убедился, что все лодки содержатся в отличном состоянии.

Но истинная причина его возвращения в Блэкуотер не имела отношения к расследованию: Пауэрскорт был влюблен. Возможно, это лишь недолгое увлечение, убеждал он сам себя, возможно, это пройдет.

Он был влюблен в библиотеку, в ее зеленые стены, в книги, выстроившиеся вдоль стен и сулившие невероятные наслаждения, в атмосферу покоя, царившую в этой длинной комнате. Он мечтал посидеть здесь, обдумывая план действий, и просто переходить от шкафа к шкафу, доставая то один том, то другой — Фукидида, Кларендона, Плутарха или Токвиля.

Он вспомнил свой недавний визит к другому Харрисону — Лотару из Частного банка Харрисонов, которого он несколько дней назад посетил в его роскошном особняке в Истборне.

Несколько тележек, запряженных козлами, терпеливо поджидали маленьких седоков у парадного крыльца, выходившего прямо к молу. На берегу стояли купальни: в такой дождливый и ветреный день они никому не нужны. Из окон гостиной были видны несколько рыбачьих лодок, направлявшихся назад к берегу.

— Насколько мне известно, вы встречались с моим братом Леопольдом в Корнуолле, лорд Пауэрскорт, — улыбаясь, сказал Лотар. — Вас интересовала история нашей семьи.

— Должен признаться, — отвечал Пауэрскорт, — что ваш брат был на удивление откровенен со мной во всем, что касалось банков и денег, и в тоже время, как бы правильнее объяснить, весьма нерешителен в том, что касалось женщин.

Лотар Харрисон разразился громовым смехом.

— Нерешителен, — повторил он, — мне нравится это ваше выражение, лорд Пауэрскорт. Чем я могу помочь вам в вашем расследовании?

— Я тоже нахожусь в некоторой нерешительности, — продолжал Пауэрскорт с улыбкой, — из-за того эффекта, какой произвело на вашего брата упоминание мной семейной распри. Но мне бы очень хотелось узнать эту историю полностью. Хотя бы для того, — добавил он поспешно, — чтобы исключить ее связь с недавним убийством.

Лотар Харрисон подошел к окну и посмотрел на серое море.

— Я расскажу вам все, что знаю, — произнес он наконец. — Хоть и не считаю, что это как-то связано с тем, что случилось в Лондоне. Люди, которых затронула та история, слишком далеко.

Он вернулся к своему креслу. Пауэрскорт заметил, что Лотар собрал огромную коллекцию картин, изображавших паровозы со всех концов света. «Вот бы Томас обрадовался, если бы попал сюда, — подумал он. — Он бы мог здесь часами играть, а то и днями».

— Боюсь, вам придется выслушать еще одно семейное предание Харрисонов, — начал Лотар. — Я постараюсь рассказать все как можно проще.

Он замолчал и посмотрел в большое зеркало над камином. Пауэрскорту показалось, что он любуется отражением огромного поезда, мчащегося сквозь Скалистые горы.

— Мой дядя, покойный Карл Харрисон, был младшим из трех братьев. Его сестра, как вам известно, все еще живет в Блэкуотере. Мой отец, средний брат, умер во Франкфурте еще до того, как мы переехали в Англию. Старший брат, Вольфганг, никогда не занимался банковскими делами. Он был военным. Напасти начались с его сына, тоже Вольфганга, который весьма опрометчиво женился на некой Леоноре. Поначалу все шло хорошо. У них родился сын, которого назвали Чарлзом. Это он сейчас работает в банке в Сити. А потом Леонора сбежала с разорившимся польским графом. Тот был очень привлекательный парень, но, похоже, считал, что все должны заботиться о его благополучии. Думаю, он за свою жизнь не проработал и дня. Через два года после бегства жены Вольфганг умер: слишком много пил, пытаясь залечить сердечные раны. Перед побегом Леонора выкрала фамильные драгоценности. Когда все они были проданы, а вырученные средства промотаны, она вернулась и потребовала денег. И тут мнения членов семьи разделились. Мой брат Леопольд считал, что мы должны ей помочь. Чарлз оставался на попечении родственников, он рос угрюмым и, казалось, ненавидел всех и вся из-за того, что мать его бросила. Полагаю, он винил мать и в смерти отца.

Теперь настал черед Пауэрскорта посмотреть в зеркало. Он увидел бескрайние пустынные просторы американского Среднего Запада. Железнодорожные пути походили на карандашные линии, проведенные по линейке прямо на земле. Едва различимый на горизонте в клубах дыма мчался поезд. В вышине кружили дикие птицы. Пауэрскорт подумал о Чарлзе Харрисоне. Неужели обстоятельства прошлой жизни настолько ожесточили его, что он принялся отрубать головы своим родственникам? И руки тоже?

— Вы дали Леоноре денег? — спросил Пауэрскорт.

— Вот тут-то и разразился скандал. Мой брат и я хотели назначить ей содержание. Мы считали, что нельзя допустить, чтобы она голодала. Но дядя Карл не пожелал выделить ей ни пенни и заявил, что ему все равно, что с ней станет. Вилли и Фредерик поддержали отца.

Лотар Харрисон помолчал, вспомнив старинный семейный спор.

— Что случилось с Леонорой? — осторожно спросил Пауэрскорт. — Вы все-таки дали ей денег?

Харрисон покачал головой.

— Дядя Карл настоял на своем. Несмотря на все ее письма о помощи, она ничего не получила. Последнее, что я о ней слышал, — якобы она живет со своим поляком в какой-то мансарде в Вене. Думаю, она еще жива.

— А вы не считаете, что этот семейный спор может как-то быть связан с убийством?

Пауэрскорт вдруг с ужасом подумал, что все, кто отказались дать матери Чарлза Харрисона денег, теперь мертвы: утонули, сгорели заживо, им отрубили голову и руки и сбросили в Темзу.

— Вряд ли, — решительно возразил Харрисон, — это все дело прошлое.

— А может, вам известно что-то еще, что могло повлечь эту смерть?

Пауэрскорт заранее знал ответ. «Интересно, какую часть правды ему открыли? Чем меньше, тем лучше? Ровно столько, сколько необходимо, чтобы направить его по определенному следу? Верно ли то, что он услышал? Не так-то просто будет разыскать престарелую немецко-польскую чету, прозябающую в нищете где-то в Вене».

— Боюсь, это все, лорд Пауэрскорт. — Лотар Харрисон отмел всякие подозрения. «Не слишком ли поспешно он ответил, — размышлял Пауэрскорт по пути на вокзал. — Не скрывались ли за картинами с изображениями паровозов еще какие-то секреты?»

Он шел вдоль берега к центру города, и вслед ему несся голос старухи, сидевшей на ступенях цыганского фургона на противоположной стороне улицы.

— Посеребрите ручку, — выкрикивала старая цыганка в видавшем виды чепце, — и узнаете ваше будущее. Расскажу все без утайки. Посеребрите ручку!

«Может, ей и про убийства все известно?» — подумал Пауэрскорт.

Солнечным утром инспектор Вильсон отыскал Пауэрскорта в библиотеке и доложил, что удалось узнать о проходящих поездах и незнакомцах, замеченных в ночь пожара.

— Позвольте мне начать с поездов, милорд. Есть прямые поезда до Лондона, а есть такие, что идут с пересадкой, эти отправляются ежедневно в 10.47, 11.17 и 11.47. В трех милях дальше по дороге есть еще одна станция в Марлой, от которой идут поезда в Мэйденхед. Они отправляются в 11.25, 12.05 и 12.50 и прибывают в Лондон через пару часов. Если кому понадобится более поздний поезд, ему придется спуститься еще дальше вниз по реке, до Хинли. Там останавливается один чудной поезд в 1.30 пополудни.

— А если спуститься до самого Рединга, инспектор? — Пауэрскорт старался раскинуть сети пошире.

— Из Рединга, милорд, можно добраться поездом куда угодно. Там можно пересесть на любую линию. Но это далековато отсюда.

Инспектор Вильсон выжидательно посмотрел на Пауэрскорта.

— Предположим, вы возьмете лодку, инспектор, и спуститесь вниз по реке. Сильному мужчине на это понадобится пара часов. Никто вас не увидит, а если и заметят, решат, что вы рыбачите.

— Вполне вероятно, — с сомнением признал инспектор.

— У меня нет никаких сомнений, — продолжал Пауэрскорт, — что из Рединга вы можете отправиться в любой конец страны или в Лондон, перебраться на другой вокзал и прибыть на следующий день, скажем, в Норвич, прямо к намеченной встрече.

Мистер Чарлз Харрисон как раз отправился в Норвич.

— А что вам удалось узнать о незнакомых людях? Не видел ли кто подозрительных незнакомцев в окрестностях имения?

— О незнакомцах тоже удалось узнать не так много, милорд. О них нет никаких сообщений. И нет донесений о ком-то из обитателей Блэкуотера, милорд.

— Что ж, значит, в данном случае нам не повезло, — заключил Пауэрскорт и покосился на бюст слепого Мильтона.

Раздался стук в дверь. Вошел дворецкий Джонс.

— Мистер Харди, милорд, инспектор.

В комнату влетел светловолосый специалист по расследованию пожаров.

— Доброе утро, лорд Пауэрскорт! Доброе утро, инспектор! Доброе утро, всем! Какой замечательный день!

Он уселся у камина. «Конечно, — подумал Пауэрскорт, — Джо Харди всегда выберет место поближе к огню».

— Мое расследование почти закончено, джентльмены. Ну и повеселился же я! Такая забавная маленькая задачка. Очень забавная.

Его оживление передалось слушателям. Инспектор Вильсон расплылся в довольной улыбке, словно молодой щенок, ожидающий хозяйского одобрения.

— И что же вам удалось выяснить, мистер Харди? Каковы результаты вашего расследования?

— За этим я и пришел. Знаете, я не стану рассказывать вам ничего прямо сейчас, а лучше устрою для вас небольшую демонстрацию завтра утром.

Харди в предвкушении потер руки.

— За конюшней есть большой пустой сарай. Мистер Паркер разрешил мне им воспользоваться. Мистера Харрисона в это время не будет.

— Уж не собираетесь ли вы устроить пожар специально для нас? — недоверчиво спросил инспектор.

— Именно так. К завтрашнему дню все будет готово. Вас ожидает весьма занятное зрелище. С детства так не веселился. Старший пожарный офицер Перкинс тоже будет присутствовать. Он пришлет свою лучшую пожарную машину, на случай, если что-то не заладится. — Харди одарил слушателей счастливой улыбкой. — Но это вряд ли.

 

18

«Дорогой лорд Пауэрскорт» — так начиналось письмо. В доме на Маркем-сквер завтракали. Мистер Томас Пауэрскорт изучал книгу с фотографиями паровозов, недавно купленную его отцом. Мисс Оливия Пауэрскорт радостно размазывала по лицу джем и куски тоста. Леди Люси читала письмо своего брата.

«Я хотел бы, — писал корреспондент Пауэрскорта, — пригласить Вас стать членом моей команды в матче по крикету, который состоится в ближайшем будущем. Каждый год перед началом сезона я устраиваю игру в моем загородном доме в Бакингемшире».

— Большой зеленый паровоз! — закричал Томас Пауэрскорт, тыча пальчиком в изрыгающее дым чудовище.

— Замечательно, — отозвался его отец.

«Участвуют команда из Сити и одиннадцать гостей. Вам, как заядлому приверженцу крикета, без сомнения, известно, что команда американцев, называющих себя «Филадельфийцы», приплывает этим летом к нашим берегам.

Они-то и будут гостями в этом году».

— Большущий черный паровоз! Большущий черный! — Томас Пауэрскорт запыхтел. — Пуфф! Пуфф, пуфф, пуфф, пуфф, пуфф!

«Я предлагаю вам войти в число одиннадцати игроков, представляющих Сити. Команда состоит из служащих различных банков, кредитных контор и страховых агентств. На воротах, как и полагается, будет стоять представитель Английского банка».

— Мой брат уезжает на лето во Францию, Фрэнсис, — сообщила леди Люси, — в какое-то место неподалеку от Биаррица. Он спрашивает, не хотим ли мы присоединиться к ним.

— Синий паровоз! Синий паровоз!

«Я хотел бы предложить вам начать подачи за команду Сити. Специальный поезд отправится от станции Мэрильбоун в десять часов. Игра начинается в двенадцать».

— Томас, Оливия! — Леди Люси поспешно встала, чтобы навести порядок. — Пора убирать со стола. Няня Мэри Мюриель ждет вас. Фрэнсис, любовь моя, ты не опоздаешь на поезд?

— Красный паровоз! Большой красный! Пуфф, пуфф!

Томас медленно отошел от платформы в столовой и направился по основному пути наверх. За ним радостно семенила его сестренка.

«Пригласите ваших родственников, чтобы они вместе со мной могли поаплодировать вашим знаменитым поздним подсечкам. Бертран де Ротшильд».

В центре сарая был устроен небольшой костер. Чуть в стороне Джозеф Харди установил стол на козлах и разложил на нем два ряда фотографий.

— Моя маленькая демонстрация начинается здесь, джентльмены, — объявил он.

В верхнем ряду лежали фотографии и зарисовки дома таким, каким он был до пожара. Внизу — фотографии, сделанные помощниками Харди на следующий день после пожара. Они были разложены так, что снимки одной и той же комнаты в нижнем и в верхнем ряду совпадали.

— Наверху — то, что было до пожара, джентльмены, внизу — после. Пока все ясно? А теперь, — продолжал Харди, — я хотел бы обратить ваше внимание на мебель в картинной галерее до пожара. Будьте любезны, направьте ваши взоры на мебель, гардины и прочую обстановку в комнате мистера Фредерика Харрисона на верхнем снимке.

Харди внимательно следил за своей аудиторией: Пауэрскортом, инспектором Вильсоном и старшим пожарным офицером Перкинсом. Он вышагивал вдоль стола и указывал то на какую-нибудь картину, то на деревянные панели вокруг камина.

— Пожалуйста, всмотритесь хорошенько в фотографии, сделанные после пожара.

Пауэрскорт тщательно рассматривал снимки. Поначалу он не увидел ничего стоящего внимания, только пыль и обломки.

— Я уверен, вы заметите, — подбадривал аудиторию Харди, — что в одних местах пожар нанес гораздо больший урон, чем в других.

Он указал на неровную линию, поднимающуюся по одной из стен галереи.

— Посмотрите сюда. На этом участке штукатурка полностью сгорела, и обнажилась кирпичная кладка. Остальная стена тоже пострадала, но, — тут он вынул из кармана маленькую линейку, — штукатурка там не сгорела полностью. Какой вывод мы можем из этого сделать, джентльмены?

Харди отложил линейку и посмотрел прямо в глаза Пауэрскорту.

— Я бы заключил, что в той части комнаты, где штукатурка сгорела полностью, пламя было гораздо сильнее. Намного сильнее.

— Вы совершенно правы, — улыбнулся Харди. — Пожар никогда не распространяется равномерно, и все же вряд ли можно было ожидать столь явных различий.

А теперь взгляните-ка сюда! — Он обежал вокруг стола и театральным жестом указал на изображение спальни. — Это не фотография прежней спальни, а рисунок, сделанный по описаниям слуг и дворецкого Джонса. У этого Джонса отличная память, рад сообщить вам, что он до мельчайших деталей вспомнил, как все было в комнате.

«В самом деле?» — удивился про себя Пауэрскорт. Его задело то, что у дворецкого, который имеет пристрастие к виски, оказалась такая хорошая память. Может быть, он бросил пить много лет назад?

— Посмотрите на камин вот здесь. По бокам были деревянные панели, они шли по всем стенам до самого потолка. Слева от очага, начиная прямо от двери, — Харди снова достал линейку, — деревянные панели серьезно обгорели, но все же не были уничтожены полностью. Зато с правой от них не осталось ничего, все сгорело. То же самое и с досками пола. Вдалеке от двери они лишь обгорели, а около двери сгорели почти полностью.

На самом деле, джентльмены, драматизм ситуации заключается вот в чем.

Харди достал кусок мела и провел неровную линию от камина до двери, потом еще одну — по направлению к двери, и обвел участки, наиболее пострадавшие от огня. Получился извилистый коридор.

— Не могли бы вы перейти на минуточку сюда. — Харди подвел их к остатку ковра, лежавшему поодаль на каменном полу.

На этикетке, прикрепленной к одному концу ковра, было написано «Дверь», на другом конце — «Камин». Пауэрскорт был уверен, что размер ковра точно соответствует тому самому участку в спальне Фредерика Харрисона. Харди достал из кармана пузырек. Пятясь, он медленно двигался от камина, выливая жидкость на ковер, и, добравшись до двери, остановился.

— Конечно, образчик не идентичен, но вы не можете не заметить сходства между ковром и очерченным мелом сегментом на фотографии.

Снаружи раздалось лошадиное ржание. Было слышно, как Самуэль Паркер вполголоса разговаривает с лошадьми.

— Бог мой, Бог мой, — приговаривал инспектор Вильсон, которому постепенно открывалось значение меловых линий. — Не хотите ли вы сказать, что…

Джозеф Харди поднял руку.

— Я еще не закончил, инспектор, — сказал он, с улыбкой глядя на творение рук своих. — Почти закончил, но не совсем. Могу я теперь попросить вас, джентльмены, обратить внимание на костер? Пока в нем нет ничего необычного. Но вот я подложу два разных полена. — Он склонился над деревянной корзинкой, стоявшей поодаль. — Первый образец — часть деревянной обшивки, такой же, как в спальне мистера Харрисона. Примерно того же возраста. И покрашена изначально была в тот же цвет. Сейчас температура горения примерно как та, что была в камине, до начала пожара.

— А где вы взяли эту доску? И как определили, что она того же возраста, и все прочее? — поинтересовался Пауэрскорт.

Джозеф Харди нахмурился, ему не понравилось, что его перебивают.

— Это часть моего ремесла, милорд, тут все надо предусмотреть заранее. — Харди бросил в огонь оба полена. — Некоторые лондонские пожарные, милорд, разрешают мне оставлять у себя разные предметы, уцелевшие на пожарах. Я их классифицирую и аккуратно храню в моей кладовой.

Собравшиеся не сводили глаз с двух кусков дерева. Поначалу ничего особенного не происходило. Постепенно пламя разгоралось.

— А теперь посмотрите-ка на эти два полена, джентльмены.

Харди подбросил в огонь еще два чурбачка. Они вспыхнули мгновенно и горели намного сильнее, чем остальные. Пауэрскорт отступил — стало слишком жарко.

— Эти два полена пропитаны зажигательной смесью. И то же самое, я думаю, было сделано в ночь пожара. Поджигатель облил бензином или маслом часть стены картинной галереи. А еще вылил изрядное количество в спальне мистера Харрисона между дверью и камином. Вы ведь помните, джентльмены, что мы так и не нашли ключ, которым закрыли дверь в комнату мистера Харрисона?

Инспектор Вильсон, старший пожарный офицер Перкинс и Пауэрскорт, не отрываясь, следили за Харди. Он стал непривычно серьезен и внимательно следил за языками пламени в своем костре.

— Должен ли я еще что-то добавить, джентльмены? Если ситуация ясна, я бы хотел затушить огонь. На сей случай у нас приготовлены ведра с песком.

— Думаю, этого достаточно, мистер Харди, — кивнул Пауэрскорт.

— Осталось сказать лишь одно, милорд, — продолжил Харди, пока они с Перкинсом засыпали огонь песком. Густой дым взвился под самую крышу. — Полагаю, мистера Харрисона убили. Собственно, я в этом убежден. Убийца облил важные участки дома какой-то быстро возгорающейся жидкостью, а потом ему нужно было лишь поднести спичку. Мистер Харрисон, вероятно, уснул до того, как начался пожар. Убийца запер его и выкинул ключ. Несчастный! — Харди умолк, вспомнив об ужасной кончине: человек сгорает заживо в своем собственном доме, задыхаясь от дыма в запертой спальне. — Но я не могу сказать, кто это сделал. Это уже не в моей компетенции.

Харди посмотрел на инспектора Вильсона и Пауэрскорта: инспектор внимательно следил за его демонстрацией, а Пауэрскорт теперь расхаживал из конца в конец сарая.

— Это уже ваше дело, джентльмены. Настал ваш черед.

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт сидел в кромешной темноте и беспомощно смотрел на море. На восточное побережье Ирландии спустилась ночь, и крошечный городок затих до утра. Это был Грейстонс, то самое место, куда, по сообщению Джона Фицджеральда, должны были доставить германские винтовки, предназначающиеся для ирландских заговорщиков. По крайней мере, Пауэрскорт решил, что это то самое место. И все же он вновь и вновь задавал себе вопрос, правильно ли он расшифровал послание? А что, если Фицджеральд неверно истолковал сведения, полученные в Берлине? Фицджеральд писал о четырех днях, или, скорее, четырех ночах, в которые немцы могут доставить оружие и деньги ирландцам.

Пауэрскорт остановился в гостинице «Империал» в Грейстонсе под именем Джеймса Гамильтона — так звали отца Люси. Он улыбнулся, вспомнив об этом. Пауэрскорт не решился взять с собой жену: поездка могла оказаться слишком опасной, но Люси постоянно присутствовала в его мыслях. Легла ли она уже там, в доме на Маркем-сквер, а может, еще пытается совладать с очередным романом Джозефа Конрада?

Из окна комнаты Пауэрскорта, находившейся на верхнем этаже, виднелась небольшая бухта, слева от нее было разбросано пестрое собрание маленьких домиков, перед которыми на каменистом берегу тут и там лежали рыбачьи лодки. Справа тянулась длинная череда скал и впадин, потом вновь начинался пляж, простиравшийся вдоль берега до самого Уиклоу. Но самым красивым местом в Грейстонсе была крошечная бухта всего в двухстах ярдах от гостиницы Пауэрскорта. Большому судну сюда не пристать, но лодка, спущенная с корабля, стоящего на рейде, легко могла достичь берега. Место было почти совсем безлюдное. Ни береговой охраны, ни маяков — совсем ничего, лишь волны монотонно лижут позеленевшие камни набережной и гальку крошечного пляжа.

Взошла почти полная луна и превратила море в сверкающую серо-серебряную гладь. Пауэрскорт прихватил с собой самый лучший бинокль, который на время одолжил у Джонни Фицджеральда. В десятый раз за этот вечер он пристально осмотрел широкие просторы Ирландского моря, но ничего не обнаружил, даже темного силуэта парохода, направлявшегося на север в Дублин. И снова засомневался, правильно ли он выбрал место. Опять вспомнил жену и детей. Вот Томасу наверняка бы понравилось лазить по этим скалам. Пауэрскорт подумал о семье бедняков, которую опекала леди Люси, об этих Фареллах, и понадеялся, что смерть больше не посетит их дом. Он стал размышлять о своем расследовании, об обезглавленном трупе, найденном у Лондонского моста, о загадочном проклятии семьи Харрисонов, которое еще может истребить их всех. Он вспомнил дворецкого Джонса — правду ли тот рассказал? — и Чарлза Харрисона, несчастного и озлобленного мальчика, отец которого умер, а мать сбежала с любовником-поляком, оставив сына на попечении родственников, исполнявших свой долг, но не любивших ребенка. А может, между немцами в Берлине, Харрисонами в Лондоне и заговорщиками в Дублине существует какая-то связь?

Что, если этой лунной ночью ирландцы вот также вглядываются в морскую даль, выискивая корабль, моля о щедрых поставках денег, оружия и взрывчатки? Он посмотрел в бинокль на улицы Грейстонса. Не высматривает ли там кто-то, так же как он сам, сигнал или парус? На память Пауэрскорту пришла легенда об отце Тесея, которому сообщили о возвращении в Афины корабля его сына. Вот так же смотрел он с башни на скале на приближающийся корабль. Белый парус означал, что сын жив, черный — что погиб. Легенда гласит, что Тесей забыл поменять парус, и его отец в отчаянье бросился со скалы в море, оставив афинский престол победителю Минотавра. Пауэрскорт подумал, что, возможно, Тесей за время плаванья слишком полюбил власть и не пожелал снова оказаться на вторых ролях при отце. Что, если он намеренно не сменил паруса? Отцеубийца стал правителем Афин, но об этом знали лишь бессмертные боги, и они в конце концов покарали Тесея. Интересно, сменил бы паруса Харрисон? Пауэрскорт вспомнил черные паруса на картинах Тернера, изображавших похороны в море: огромные корабли движутся очень медленно, тело осторожно опускают в воду, черные паруса означают гибель еще одного английского героя.

Каждые пять минут Пауэрскорт осматривал горизонт с севера на юг. Он проверил и двери домов — не скрывается ли в тени его соперник, лелея надежду, что оружие поможет принести свободу злополучному острову? Вот так же сидел он в засаде на склоне горы в Индии, когда они с Джонни Фицджеральдом пять дней и ночей подстерегали представителей взбунтовавшихся племен, которые должны были собраться на встречу, место которой им, Джонни и Пауэрскорту, было неизвестно. Джонни придумал тогда светящиеся игральные карты — оригинальный способ зарабатывать на жизнь: карты, которые видно в темноте. Это изобретение могло бы принести богатство какому-нибудь счастливчику. И ночи солдат, стоящих в карауле, и моряков на вахте уже никогда впредь не были бы такими безрадостными, как прежде. Только представьте свое ликование, когда вы в три часа утра достаете туза пик, а кругом еще такая темень, что хоть глаз выколи.

Время от времени Пауэрскорт прохаживался по комнате, разминал ноги, тер глаза. В четыре часа он решил, что этой ночью уже ничего не случится. На море не было ни единой лодки. Суда, следовавшие из Гамбурга или Бремена, не тревожили в эту ночь покой Грейстонса. А вдруг он все же все перепутал и ему надлежит сейчас быть в совсем другой пустынной бухте, где-нибудь в Керри или Конемаре, или на безлюдном изрезанном побережье Донегала, куда из Германии доплыть гораздо легче? Пауэрскорт последний раз навел бинокль на море, но ничего не увидел. Когда небо на востоке окрасили лучи восхода, он отправился спать, и спал беспокойным сном. А меж тем над Ирландским морем занималась заря.

 

19

— Ты навестишь свой старый дом, Фрэнсис? — вспомнил Пауэрскорт голос леди Люси, пробудившись от беспокойного сна в полдвенадцатого на следующий день. Увы, даже в Ирландии никто не подаст вам завтрак в такое время. Пауэрскорт сообщил Люси о намерении посетить родные края, когда они пили дома чай. Он улыбнулся жене. Ему давно хотелось отвезти Люси в Ирландию. Как-то раз он даже заказал билеты, но так и не решился на следующий шаг. Возможно, из суеверного страха он не хотел везти вторую жену в те места, где когда-то утонула первая.

— Не знаю, как все сложится, Люси. Возможно, я буду слишком занят. А ты считаешь, мне следовало бы побывать там?

Леди Люси заботливо посмотрела на Оливию, уснувшую на диване: левой рукой девочка закрывала лицо, словно защищаясь от сил зла.

— Мне кажется, тебе бы стоило съездить туда, Фрэнсис, и снова на все посмотреть. Сады должны быть очень красивы в это время года.

— Меня беспокоят призраки, Люси. Думаю, по весне, когда мягкий свет падает на горы, они особенно сильны.

И все же он оказался на дороге, которая вела к дому, где они с сестрами жили в детстве. Было около полудня, и окрестности Уиклоу были залиты солнцем. Старый садовник Майкл О'Коннел узнал Пауэрскорта, когда тот шел сквозь заросли рододендронов. Вот и первый призрак, подумал Пауэрскорт.

— Лорд Фрэнсис, как приятно вас снова видеть! Я бы вас всюду узнал. Хозяев сейчас нет дома, так что можете все тут осмотреть. Почти ничего не изменилось, думаю, вам приятно это слышать.

Пауэрскорт вспомнил, как садовник учил его нанизывать на нитку каштаны, делать лук и стрелы, ездить верхом. Под присмотром этого старика он прятался в деревянном коне и грабил Трою, известную всем остальным, как конюшни. Небольшой сарай за домом служил Черной Дырой Калькутты. Частенько он лежал в засаде на холмах, окружавших дом, представляя себя стрелком Веллингтона на Ватерлоо, ожидающим последнего, обреченного на поражение, наступления маршала Нея и императорской гвардии.

И вот он у родного дома, стоит на вершине холма и смотрит на прилегающие горы. Перед домом разбит самый прекрасный цветник во всей Ирландии, копия какого-то причудливого итальянского каприза, подсмотренного где-то в окрестностях Рима. Длинная вереница ступеней ведет вниз к удивительному фонтану на маленьком озере. Вдоль дороги стоят бронзовые карлики, держащие бронзовые урны. Пауэрскорт вспомнил, как два друга его отца на спор пытались подняться верхом по этим ступеням, победитель получил тогда пятьдесят фунтов. Он и сам пытался кататься с них зимой, когда ступени покрывались льдом, и едва не сломал себе шею.

Пауэрскорт посмотрел на дом. Третье слева окно на третьем этаже было окном его спальни. Он поглядел на синие холмы на горизонте и вспомнил, как, когда ему было лет десять или одиннадцать, мать однажды пришла к нему необычайно оживленная — весь морозный ясный зимний день она провела на охоте. Он спросил, чем ей так нравится это занятие, и она, смеясь, растрепала ему волосы.

«Все очень просто, дорогой. Нет ничего восхитительнее, чем скакать во весь опор по полям на сильной и надежной лошади, перепрыгивать через изгороди и другие препятствия, словно у тебя выросли крылья! В такие минуты чувствуешь, что живешь в полную силу!»

Пауэрскорт улыбнулся своему воспоминанию. Сам он никогда не увлекался охотой. Похожий восторг он испытывал порой в Индии, когда они с Фицджеральдом жаркими пыльными днями выступали с отрядом кавалеристов против армии мятежников. Он помнил это острое ощущение того, что ты жив, ведь в любую минуту тебя могли убить.

Пауэрскорт перевел взгляд на окна большой гостиной на первом этаже. Как-то раз он попытался спрятаться там перед балом. Отец любил танцевать, особенно с матерью, и раз в год на бал к Пауэрскортам съезжались сливки местного и дублинского общества. Он представил себе отца, необычайно элегантного с белым галстуком и во фраке, развлекающего дам, чей смех разносится по всему дому, а оркестр снова и снова играет вальс, который так любили его родители.

Пауэрскорт решительно отвернулся: слишком много воспоминаний нахлынуло на него разом. Призраки брали над ним верх. Пауэрскорт почувствовал, как подступают слезы, и не мог остановить их. Он увидел, как мать в мягком вечернем свете расчесывает волосы его сестер. Она всегда это делала перед тем, как дети отправлялись спать. Увидел он и отца: тот, печально склонившись над расчетными книгами в своем кабинете, признался сыну, что прошлый год был неудачный, но заверил — к Рождеству все пойдет на лад. Теперь-то Пауэрскорт знал — отец старался тогда не подавать виду, что дела плохи. И они так и не пошли на лад, ни после Рождества, ни после летних каникул.

Пауэрскорт поспешил покинуть отчий дом. Инфлюэнция вернулась вновь. Ужасная болезнь, которая унесла жизни его родителей, оставив непереносимую горечь похорон, безутешные слезы у могилы, чувство одиночества, которое с тех пор преследовало повсюду. Он подумал о том, что надо бы навестить могильную плиту в церкви возле дороги, но так и не смог решиться на это. Пауэрскорт направился назад в Грейстонс. Лицо его было мокрым от слез.

Вдруг он подумал о леди Люси. Понимала ли она, как трудно было ему вернуться? Сознавала ли, как сильны могут быть воспоминания? Возможно. Пауэрскорт представил жену: вот она одной рукой держит за руку Томаса, а другой прижимает прикорнувшую у нее на плече Оливию, дети машут ему с порога их дома на Маркем-сквер, провожая в поездку в Ирландию.

«Береги себя и возвращайся скорей, любовь моя», — прошептала она, целуя мужа на прощание.

Я должен быть сильным ради Люси, сказал он себе и постарался справиться с рыданиями. Я должен быть сильным ради Томаса и Оливии. Мысли о жене и детях осушили его слезы. Когда он вернулся в Грейстонс, от его печали не осталось и следа.

К вечеру послеполуденное солнце скрылось. С моря подул сильный ветер. С наступлением темноты на маленькую гавань стали накатывать огромные волны. Разбиваясь о скалы у отеля «Империал», они разбрасывали каскады брызг. И наконец разразилась гроза. Пауэрскорт отправился прогуляться вдоль берега. Из маленькой церкви, стоявшей невдалеке от моря, доносились слова гимна:

Внезапно он подумал о моряках, которые сейчас ведут корабль из Германии. Может, и они где-то в открытом море молятся своим немецким богам, чтобы те усмирили шторм, а сами поспешно спускают паруса? «Боже, помоги морякам в такую ночь», — сказал пожилой джентльмен, закутанный в два шарфа, повстречавшийся Пауэрскорту по пути на станцию.

Он пошел на берег и сел на камни у самой кромки воды. Перед ним рассыпались брызги волн. Шум ветра дополняло бурление темных вод, тщетно набрасывавшихся на прибрежные скалы. Это похоже на настоящую осаду, подумал Пауэрскорт. Море взяло в осаду этот крошечный кусок Ирландии. Волны — словно артиллерия, ведущая днем и ночью беспрестанный огонь по вражеским позициям. Защитники пытаются заткнуть уши, чтобы не слышать грохота атаки. Защитники в конце концов победят. Скалы не сдаются.

Он был уверен, что этой ночью ни одно судно не сможет пристать в маленькой гавани. Каким бы большим ни был сам корабль, ни одна шлюпка со смертоносным грузом не сможет в такой шторм достичь берегов Грейстонса.

Но все равно он не спал и всю ночь продолжал следить в окно за пустынным серым морем, покрытым белыми барашками волн. Морские валы накатывали на пляж, бурлили на берегу и, отступая, оставляли за собой грязную пену. На улицах Грейстонса не было ни души. Даже если бы вам понадобилось передать или получить какой-то сигнал, он бы потерялся в бурной ночи. Пауэрскорт размышлял о том, куда отправится в путешествие с леди Люси, после того как закончится расследование. Может быть, в Верону, город обреченных влюбленных? Или Виченца, с ее дворцами и храмами, возведенными Палладио. Он был уверен, что Люси понравится Верона. Он бы купил ей томик «Ромео и Джульетты», чтобы она прочла его в поезде. Впрочем, наверняка уже читала пьесу, хотя могла что-то и забыть.

На рассвете пошел дождь. Он вырывался из-за гор и хлестал город, отдаваясь грохотом, похожим на оружейные выстрелы. Засыпая, Пауэрскорт думал о морских сражениях, об ужасной бойне под Трафальгаром, когда дым от пушечных выстрелов висел над морем густой завесой, и снайпер высоко на мачте французского фрегата старательно наводил ружье на однорукого адмирала в золотых эполетах, стоявшего на палубе «Виктории». Снайперы. Что-то подсказывало Пауэрскорту, что снайперы — это очень важно и надо обязательно вспомнить о них, проснувшись.

Но утром он оказался совсем в другом мире. Дождь перестал. Ветер стих. Крошечный городок с его серыми домиками, серым пляжем и холмами купался в солнечном сиянии. Под окнами Пауэрскорта суетились садовники: убирали упавшие ветки, подвязывали розы, вившиеся по стене. Вдоль берега прогуливались наиболее любопытные горожане, оживленно обсуждая переменчивость погоды.

— Ну разве это не великолепно! Просто великолепно! — то и дело долетало в комнату с улицы.

Пауэрскорт достал бинокль. Срок, отпущенный Джонни Фицджеральдом для немецкого вторжения, почти истек. Он не сомневался, что они прибудут сегодня, пристанут к берегу под покровом ночи и выгрузят в крошечной гавани свой смертоносный груз, меж тем как Грейстонс и графство Уиклоу будут спать мирным сном. Пауэрскорт осмотрел горизонт. Далеко в море были едва различимы несколько грузовых судов, медленно направлявшихся в Хоут или Дублин. Над скалами у отеля совершали свой регулярный облет чайки. Пара небольших яхт вышла в море из Брея или Киллини, расположенных дальше по побережью. Пожалуй, они слишком малы для плаваний в Ирландском море.

В два часа Пауэрскорт отправился на прогулку. С биноклем на шее он обошел улочки Грейстонса, время от времени останавливаясь, чтобы поглядеть на птиц. Он заводил вежливые беседы с местными жителями. Да, сегодня погода намного лучше. Много ли больших яхт пристает в гавани Грейстонса, чтобы пополнить запасы или осмотреть местные достопримечательности? Нет, сэр, такое случается редко. Любители птиц, как и рыбаки, не вызывают у местных зевак никаких подозрений. «А ведь мой противник, — подумал Пауэрскорт, — точно так же должен всматриваться в морской горизонт, скрываясь за какой-нибудь занавеской в верхнем этаже или прячась в зарослях вереска у тропики, ведущей в Брей».

Пауэрскорт заметил ее в пять часов. Далеко в море большая яхта плавно скользила по направлению к Уиклоу. Она была намного больше тех, что он видел раньше днем. В бинокль можно было рассмотреть темные фигуры сновавших по палубе матросов. Он не мог прочесть названия корабля. Может быть, его нарочно скрывали. Вновь прибывшее судно даже не пыталось приблизиться к берегу. Яхта плыла вдоль побережья, словно направляясь на свидание, назначенное где-то в другой бухте. Но Пауэрскорт был уверен, что это тот самый корабль. У него не было никаких сомнений, что, как только опустятся сумерки, яхта повернет и встанет на якорь неподалеку от гавани. С борта спустят небольшую шлюпку. Потом в нее сложат груз и сядут люди. И все будет готово к встрече немецких казначеев и интендантов с их ирландскими заказчиками.

Пауэрскорт хорошенько поужинал. На горячее он заказал блюдо, которое к его изумлению называлось «Ягненок Пауэрскорта». Он вспомнил, как отец, склонившись в углу над бухгалтерскими книгами, частенько отмечал, что, по крайней мере, ягнята продаются неплохо. Пауэрскорт проверил лошадь, взятую в конюшне отеля, копыта ее были надежно обмотаны, чтобы заглушить стук во время возможного путешествия по дорогам и тропам Уиклоу. Когда солнце скрылось за горами, разбросав по небу розово-красные отблески, предвещавшие ясный день, он занял позицию на своем наблюдательном посту на верхнем этаже.

Он в очередной раз осмотрел в бинокль окрестности. Гавань. Ничего. На севере в направлении Дублина тоже никакого движения. Пауэрскорт перевел бинокль на юг, к Уиклоу и горам. Тоже ничего. Возможно, улицы Грейстонса уже скрывают ирландских мятежников, приехавших из столицы за своей добычей. Но все было недвижимо. Взошла полная луна, сначала бледная, но постепенно все ярче сиявшая над погружавшейся в ночь Ирландией. Одинокие облака усиливали мрак. Лунный свет был и помощью и помехой. Он мог показать, куда направляются неизвестные злоумышленники, но и те, в свою очередь, могли разглядеть преследователя. Пара псов совершала ночной обход, обнюхивая скалы и дома. Далеко в море не видно было никакого волнения. Дул легкий ветерок, достаточный, чтобы наполнить паруса. Море, то серое, то черное, словно насмехалось над Пауэрскортом, сидевшем на своем наблюдательном посту в отеле «Империал».

Собака первой оповестила его об изменении обстановки. Где-то далеко, возможно на дороге из Брея, послышался собачий лай. Через десять минут в деревню въехала телега и остановилась перед магазином в пятидесяти ярдах от гавани. На телегу была навалена солома и куски мешковины. Никто не вышел навстречу. Никто из обитателей Грейстонса не выглянул в окно подивиться на странное ночное явление. «Не гляди в окошко, отвернись к стене — есть дела у джентльменов ночью при луне». На телеге сидели два человека. Оба в темных одеждах. Пауэрскорт посмотрел на часы. Без четверти два. — Интересно, а на конспиративных встречах немцы тоже действуют строго по расписанию? Тогда лодка приплывет ровно в два часа. Выгрузка закончится в два пятнадцать. И большой корабль снимется с якоря в полтретьего. Спасибо, джентльмены.

Пауэрскорт снова перевел бинокль на море. Но ничего так и не увидел. Облака закрыли луну.

«Что, если расписание учитывает и движение облаков? Подожди. Проверь снова резкость. Что это там справа? Какое-то движущееся пятно. Оно приближается к Грейстонсу». Без пяти два погода обратилась против чужаков. Облака рассеялись. В лунном свете Пауэрскорт увидел приближающуюся яхту, она была всего в двух милях от берега. Вскоре после двух судно резко повернуло к берегу и остановилось в восьмистах ярдах от гавани.

Пауэрскорт проверил, чем заняты встречающие, что поджидали у магазина. Никаких перемен. Возможно, в расписании было указано полтретьего или даже три. Теперь он мог лучше рассмотреть яхту. С палубы спустили шлюпку. В нее сели трое мужчин в темных куртках. Затем погрузили несколько тяжелых на вид свертков. Пауэрскорт не смог разглядеть, что в них было. Он вдруг подумал о британских матросах, захватывавших во время морских сражений вражеские суда, отрезанные от берега, и совершавших дерзкие ночные вылазки, с тем чтобы захватить форт или взорвать вражеский корабль, пока солдаты и матросы спали. Это не был дружеский визит. Враги Ее Величества прибыли из-за моря, чтобы поддержать других ее противников, обретавшихся в Соединенном королевстве. Лодка поплыла к берегу. Пауэрскорт подумал, что гребцы, должно быть, обернули чем-то весла. Двое мужчин гребли совершенно бесшумно, направляя лодку к причалу.

В двадцать минут третьего телега медленно начала двигаться к гавани. На причале едва хватило места, чтобы развернуть ее задом к морю. Двое мужчин спрыгнули с телеги и теперь ждали у ступенек, которые вели вниз к воде. Один из них курил трубку, словно каждый вечер только и делал, что принимал ружья, присылаемые из-за моря.

Лодка причалила, состоялось короткое приветствие, потом люди в темных костюмах выгрузили на берег тюки. Небольшой сверток в промасленной бумаге перекочевал во внутренний карман мужчины с трубкой. «Наверное, деньги», — решил Пауэрскорт. Потом настал черед тяжелых грузов. Пауэрскорт с изумлением увидел, что на телегу положили два деревянных гроба с медными ручками. А потом еще два. И забросали их сверху соломой и мешковиной. «Гробы. Зачем им понадобились гробы? Неужели немцы пересылали своих покойников в Ирландию, чтобы подвергнуть их какому-то кельтскому обряду кремации на черных склонах гор Уиклоу? А если ирландцы и захотели бы упрятать своих врагов в деревянные ящики, то могли сделать их сами». И тут его осенило. Спустившись по ступеням, немцы на миг помедлили и торжественно отсалютовали на прощанье. Когда лодка с гребцами отчалила от берега, Пауэрскорт уже знал разгадку. Он от души ругнулся про себя. Телега меж тем осторожно покатила вдоль берега мимо отеля «Империал», и возницы не догадывались о том, что из-за занавесок за ними следит высокий незнакомец.

 

20

Пауэрскорт не мог решить, как ему поступить. Что лучше: отправиться в погоню за телегой с гробами верхом или пуститься по сельским дорогам пешком? На нем было теплое пальто, надежно защищавшее от ночного холода, крепкие ботинки, способные выдержать разбитые сельские дороги, и перчатки из грубой кожи. Пауэрскорт еще раз посмотрел на тех, кого ему предстояло преследовать. Телега, над которой в лунном свете вился легкий дымок трубки, докатила уже до края деревни и направлялась на юг по дороге, что шла вдоль берега. Пауэрскорт сбежал вниз по лестнице, вскочил на лошадь и бросился в погоню. Бинокль был его единственным оружием. Он старался не думать о том, что может случиться, если противник заметит слежку. «Гроб-то, во всяком случае, у них для меня найдется, — усмехнулся он мрачно, — неизвестное тело, похороненное в неизвестной могиле. А все же, — подумал он в десятый раз с тех пор, как впервые увидел прибывший груз, — что может быть в этих гробах, которые с такими предосторожностями переправили из-за моря и теперь преспокойно везут по проселочным дорогам Уиклоу?»

Похоронные дроги тащились еле-еле — не быстрее пяти-шести миль в час. До Пауэрскорта, неспешно трусившего на своей лошадке, долетали обрывки разговора и смех. Его лошадь звали Падди; старый мистер Харрисон, столь увлеченный классическими героями, вряд ли бы одобрил подобное имя. Для такой ночи больше бы подошел конь по кличке Геркулес, улыбнулся Пауэрскорт.

Дорога все еще тянулась вдоль берега, лунный свет сиял на морской глади. В лесу перекликались совы. Телега проехала мимо ограды большого поместья. Пауэрскорт вспомнил, как играл там ребенком. Сразу за парадным въездом, отмеченным величественными узорчатыми воротами, по бокам которых возвышались два каменных льва, стояла церковь, а чуть поодаль — красивый дом приходского священника и еще несколько пустовавших коттеджей. «Господи, ну и здорово же придумано! — подумал Пауэрскорт. — Не иначе как они собираются закопать гробы на протестантском кладбище. Никому и в голову не придет искать их здесь. Еще на католическом кладбище — возможно, но вряд ли кто заподозрит мертвецов ирландской церкви в укрывательстве немецких гробов с таинственным грузом».

Он привязал Падди к дереву в сотне ярдов от церкви и прокрался вперед, чтобы получше все рассмотреть. «Ну прямо грабители могил наоборот, — сказал он себе, — пришли не за тем, чтобы взять, а чтобы оставить. И с какой целью — неизвестно: может, эти гробы пролежат здесь до самого Судного дня». Меж тем ирландцы достали лопаты и принялись быстро копать, стараясь делать это бесшумно. Они осторожно сняли первый слой торфа и аккуратно сложили его возле могильного камня, а потом принялись торопливо набрасывать в кучу темную землю Уиклоу. Пауэрскорт услышал глухой стук: видимо, лопата задела гроб.

Люди двигались автоматически, словно танцоры, исполняющие положенные фигуры. «Может, они и впрямь настоящие могильщики?» — предположил Пауэрскорт. Еще несколько ударов, и старый гроб был извлечен из ямы. Мужчины снова взялись за лопаты, чтобы углубить яму. «Наверняка они суеверны, — подумал Пауэрскорт, — и позаботятся о том, чтобы вернуть покойника в его могилу, только положат вниз пару немецких гробов». Работа шла в молчании. Вдалеке раздался вой — то ли птичий, то ли звериный, словно протест против осквернения праха. Люди прекратили копать. Два гроба спустили в открытую могилу, засыпали землей и поставили сверху старый гроб. У Пауэрскорта закололо в ноге. Он надеялся, что с лошадью все в порядке и она ждет его у дерева. Итак, они закопали только два гроба. Осталось еще два. «Неужели они примутся еще за одну могилу? — подумал Пауэрскорт. — Или отправятся теперь на другое кладбище?»

Необходимо было узнать, что спрятано в этих темных ящиках. Пауэрскорт порылся в карманах, но перочинного ножа там не оказалось. Даже отвертки не было. Вряд ли он сможет открыть гроб голыми руками или даже вооружившись камнями, что в избытке валялись при дороге. Он чертыхнулся. Вот если бы с ним сейчас был Джонни Фицджеральд! У того вечно карманы набиты всякой всячиной.

Похоже, похоронная процессия готовилась к переезду. Пауэрскорт укрылся в тени и наблюдал, как те двое вновь взгромоздились на телегу. Повозившись со спичками, один из них снова закурил трубку. «На кладбище и в церкви курить не подобает, — подумал Пауэрскорт, — а при входе следует снять шляпу и перекреститься».

Молитвы Пауэрскорта были услышаны. Могильщики начали беседу. Их голоса разносились над кладбищем и долетали до Пауэрскорта.

— Думаешь, винтовки будут здесь в целости и сохранности, Майкл? — спросил первый могильщик.

Майкл рассмеялся.

— Конечно. Хотя это и не столь надежное место, как то, куда мы теперь направимся.

Итак, это были винтовки. Немецкие винтовки. В гробах были немецкие винтовки последнего образца. Смертоносные винтовки, маузеры или шнайдерсы, с новейшими прицелами, которые позволяют убить человека с расстояния в восемьсот ярдов, а то и больше. Снайперские винтовки. Пауэрскорт вспомнил свой сон. Вот с таким оружием меткий стрелок, устроившись на крыше арки Адмиралтейства, без труда мог подстрелить того, кто появится из Букингемского дворца, прежде чем карета успеет доехать до середины Мола.

Похоронный кортеж все больше удалялся от Грейстонса, направляясь в горы. Пауэрскорт осторожно пробрался на церковный двор. Трава на могиле была аккуратно уложена на место. Два букета белых цветов скрывали следы вмешательства злоумышленников. Должно быть, они привезли их с собой и прятали где-то в телеге, решил Пауэрскорт. Он все больше проникался уважением к своим противникам. «Джордж Томас Карью из Бэллигорана, 1830–1887», — гласила надпись на могильном камне. В детстве Пауэрскорт лакомился его земляникой. Карью утверждал, что у него самая лучшая земляника во всей Ирландии и есть ее следовало с домашними взбитыми сливками, на безупречной лужайке, где глава семейства восседал за столом, любуясь, как весело резвятся дети. Пауэрскорт вспомнил запах, который всегда сопровождал мистера Карью: тот курил трубку, и его дети шутили, что отец не расстается с ней даже во сне. «Покойся с миром», — пробормотал Пауэрскорт и на цыпочках вернулся к лошади. Он вспомнил, что одна из дочерей Карью была очень мила. Наверное, давно вышла замуж и живет своим домом. Не дай Бог ей узнать, как поступили с могилой ее отца.

Облачка дыма вдалеке подсказали Пауэрскорту, куда направить лошадь. Дорога шла теперь вверх, удаляясь от берега и устремляясь к темным горам. Тучи вновь скрыли луну. Укутанные копыта Падди почти неслышно ступали по траве. Пауэрскорт вспомнил Маккензи — охотника, с которым вместе служил в Индии, тот мог выследить любого. Он рассказывал ему об американских индейцах, которые посылали дымовые сигналы за сотни миль через равнину. «Это намного эффективнее новомодного телеграфа», — ворчал Маккензи.

Пауэрскорт знал, что скоро будет развилка. Левая дорога начнет спускаться в долину к маленькой деревушке внизу. А правая пойдет вверх в горы по пустынной суровой местности, где ветры гуляют в зарослях чахлого кустарника. Телега катила в двухстах ярдах от него. Пауэрскорт то и дело останавливался, чтобы убедиться, что он не подъехал слишком близко.

Вдруг он вспомнил дату. Сейчас был 1897 год. Через год исполнится ровно сто лет мятежу 1798 года — ужасному, с самого начала обреченному на поражение восстанию, унесшему жизни тысяч ирландцев, которые погибли на поле битвы или были повешены в тюрьмах в наказание за неповиновение. Пауэрскорт содрогнулся, вспомнив зверства, выпавшие на долю невинных католиков. Отцов заставляли, стоя на коленях, смотреть, как порют до крови их сыновей, а потом они менялись местами, и истекавшие кровью сыновья смотрели, как секут их отцов, пролитая кровь тех и других смешивалась на песке у них под ногами. «Это и моя кровь». Пауэрскорт вспомнил своды часовни, где ирландцы тщетно протестовали против обрушившегося на них террора: «Милостивый Боже, что стряслось с Ирландией? Где теперь искать грешных жителей этой земли? Возможно, Ты отыщешь ирландца в тюрьме — единственном безопасном месте, я едва не сказал «жилье». А если не найдешь его там, то увидишь спасающимся вместе с семьей из горящего дома — освещенного до самой крыши огромным пожаром; или, может быть, отыщешь его белеющие кости на зеленых полях его страны; возможно, Ты повстречаешь его, когда он бороздит океаны или вторит отчаянным воплям разбушевавшейся толпы, все же менее жестокой, чем бессердечные притеснители, которые гонят ирландца прочь от дома и семьи, без суда и следствия».

Однажды, когда родители были в отъезде, Пауэрскорт произнес целую речь с крыши отчего дома. Ему было тогда лет шестнадцать. Сестры, стоя внизу на ступенях, изображали внимательных слушателей. Две из них, правда, заснули, вспомнил он с горечью.

Один из ехавших на телеге тихонько насвистывал. Теперь дорога пошла в гору и превратилась в обычную тропинку. В лунном свете блестели лужи, оставшиеся после недавнего дождя. «А что, если лошадь поскользнется, ведь копыта у нее замотаны?» — встревожился Пауэрскорт. Он посмотрел на часы. Без четверти четыре, скоро и светать станет. Успеют ли они закопать оставшуюся поклажу? Чем выше в горы взбиралась тропинка, тем медленнее двигалась телега. Слева от Пауэрскорта обрывистый склон спускался вниз к ручью. И тут стряслась беда.

Впереди залаяла собака. Может, она тоже была на телеге. Но Пауэрскорт поначалу не заметил там ничего, кроме соломы да мешковины, которыми накрыли гробы. Он остановился. И телега остановилась. А лай не прекращался. Пауэрскорт услышал, как один из седоков слезает с телеги и как люди впереди переговариваются шепотом. Неужели заподозрили, что за ними следят? Во мраке ночи что только не померещится, особенно когда едешь в кромешной тьме с целью схоронить немецкие винтовки рядом с настоящими покойниками. Пауэрскорт пробормотал проклятие. Если эти молодцы заподозрят, что их преследуют, еще, того гляди, вернутся на следующую ночь, раскопают могилу Джорджа Томаса Карью и перепрячут гробы в другое место. А два оставшихся гроба решат вообще не прятать этой ночью: оставят телегу на какой-нибудь дальней ферме и через несколько дней снова превратятся в могильщиков. Тому, что он узнал, цены не было. Как только в Дублине станет известно, где спрятаны винтовки, полиция начнет следить за этим местом днем и ночью. Но стоит заговорщикам заподозрить, что за ними следили, что они были не одни, и ружья сразу перепрячут в другое место.

Меж тем пес не унимался. Пауэрскорту казалось, что собака готова брехать всю ночь. Похоже, она как следует выспалась и теперь не уймется до самого утра.

Он услышал, как кто-то крадучись приближается к нему по тропинке, и отступил назад к деревьям. У человека было что-то в руке. А собака все лаяла. Ее лай и мертвых поставил бы на ноги, впрочем, их и без того уже достаточно потревожили в эту ночь.

Выстрел пистолета заглушил собачий лай и отозвался эхом в горах. Пауэрскорт понимал, что никто не обратит на этот звук внимания. «Не гляди в окошко, отвернись к стене — есть дела у джентльменов ночью при луне». Но сто ярдов — слишком большое расстояние для пистолета. «Слава Богу, — подумал Пауэрскорт, — что они не додумались пустить в ход винтовки, что лежат в гробах. Хотя тогда бы, — тут он невольно усмехнулся, — им пришлось бы сначала изучить множество немецких инструкций, которые невозможно прочитать в темноте, да и при свете дня в них не так-то просто разобраться».

Человек выстрелил еще раз. Пуля пролетела всего в нескольких ярдах от Пауэрскорта и застряла в стволе сосны, что росла чуть ниже по склону холма. Он мог бы обратиться в бегство: лошадь быстрее, чем человек и собака. Но Пауэрскорт не хотел убегать.

Раздался третий выстрел. Теперь пес заливался, не умолкая, раззадоренный стрельбой своего хозяина.

Пауэрскорт покосился на опасный крутой откос за спиной. Человек выстрелил снова, теперь два раза подряд. Пауэрскорт вскрикнул, упал на землю и покатился вниз по склону, сначала медленно, а потом все быстрее, ударяясь о камни, налетая на деревья, пока не оказался в самом низу, и голова не окунулась в ручей. Второй мужчина вылез из телеги и посмотрел вниз.

— Какого дьявола он здесь делал? — спросил первый могильщик.

— Бог его знает. Но теперь он мертв. Если я и не попал в него, он наверняка разбился, — ответил его приятель, попыхивая трубкой.

— Хочешь, я спущусь и проверю, жив он или нет? А если нет — пристрелю.

— Да я наверняка попал в него. Он отдал Богу душу, еще не долетев до земли.

Мужчина с трубкой был уверен в собственной меткости. Он неизменно выигрывал в стрелковых состязаниях по всей стране. Они вернулись к телеге и оставили лорда Фрэнсиса Пауэрскорта лежать у подножия холма, купая в ручье кудрявые волосы. А наверху лошадь ждала своего седока.

 

21

Телега вновь двинулась в гору по почти непроходимой тропе. Пес, исполнив долг, наконец-то успокоился. Мили через полторы телега остановилась у крошечной часовни на горе. Чахлые деревца с причудливо изогнутыми от постоянных ветров ветвями охраняли уединенное кладбище. Памятники здесь были скромные, не то что мраморные плиты, украшавшие могилы на протестантском кладбище внизу в долине. Мужчины молча приступили к работе, непогашенная трубка снова была оставлена на время у края дороги. Почва здесь была более каменистой, и, чтобы углубить могилу, которой надлежало вместить заморских пришельцев, потребовалось больше времени. Слабые полоски восхода начали появляться над Ирландским морем, когда землекопы, выполнив свою работу, вновь забрались в телегу. Оружие было надежно спрятано, и никто не догадается — где.

— Что, утром отправишься назад в Дублин? — спросил первый могильщик.

— Ясное дело, — ответил тот, кто курил трубку. — В девять утра у меня начинаются уроки в школе. Я, пожалуй, сяду на поезд в Грейстонсе. Сможешь меня там высадить?

Тем временем внизу у подножия горы лорд Пауэрскорт ощупывал каждую косточку своего тела, медленно и осторожно. Господи, ну и здорово же ему досталось! Слава Богу, он не пропустил мимо ушей уроки Маккензи, тот учил его падать с горы так, чтобы не покалечить себя. Пауэрскорт попробовал встать на ноги. От боли в левой щиколотке у него потемнело в глазах. Видимо, растяжение, и серьезное, решил он. Давали о себе знать многочисленные ушибы на руках и ногах, из ссадины на виске сочилась кровь и капала на воротник. Голова болела так, словно ею раз сто стукнули о камни. Но все же он был жив. Пока.

Пауэрскорт посмотрел вверх на гору. Он разглядел лошадь, все еще ждавшую его у дерева. Верхом он мог бы добраться назад в гостиницу или даже попробовать продолжить преследование. Ему был слышен скрип телеги, поднимавшейся вверх по тропе. Потом звук стало относить ветром. Если подождать с часок, то можно отправиться за ними следом и разведать, где они закопают остальные винтовки. Тогда ему будет известно все, что нужно, рассуждал он словно в полусне, все, кроме имен тех мужчин, даты предполагаемого покушения и против кого оно будет направлено.

Позже он признавался леди Люси, что почти не надеялся, что сумеет выбраться назад на дорогу. Каждый шаг отдавал нестерпимой болью, в голове шумело. Бесчисленные ушибы по всему телу саднили. Кровь по-прежнему капала на пиджак.

Последнюю сотню ярдов, отделявшую его от лошади, Пауэрскорт буквально прополз — дюйм за дюймом, опираясь разбитыми в кровь локтями о землю, прокладывая свой крестный путь по камням и получая все новые ссадины и ушибы. Чтобы хоть немного унять боль, он стал думать о детях, представлял, как они сидят с леди Люси в каком-то тихом английском саду, перед ними простираются зеленые лужайки, а внизу плещет река или озеро. Иногда ему казалось, что у него начинаются галлюцинации, ему виделось, будто Люси и на самом деле рядом с ним и помогает ему взбираться вверх по склону. «Не волнуйся, Фрэнсис, осталось совсем немного. Всего несколько шагов, дорогой». — Леди Люси отирала кровь с его лица, смазывала обезболивающей мазью его раны.

Наконец Пауэрскорт добрался до лошади. Целых пять минут он стоял, крепко прижавшись к Падди, благодаря в душе лошадь за то, что она дождалась его. Пауэрскорт сознавал, что ему непросто будет сесть в седло. Но это оказалось еще мучительней, чем он предполагал: от пульсирующей боли в левой лодыжке у него снова потемнело в глазах. Кое-как устроившись в седле, Пауэрскорт начал медленно взбираться вверх по тропе вслед за телегой. Он надеялся, что ему удастся отыскать вторую церковь, и она станет для него убежищем, даст передышку и скроет его от врагов.

Скорбящая Богоматерь, это название соответствовало его положению. На этот раз кладбище не таило от него секретов. Видимо, у могильщиков закончились цветы, отметил Пауэрскорт.

Впрочем, на таком уединенном кладбище любые цветы покажутся не к месту. Вечный покой Марты О'Дрисколл, 1850–1880, был нарушен. Бедная женщина прожила всего тридцать лет и теперь ожидала Второго пришествия под присмотром гор в окружении корявых деревьев, в кронах которых свистел ветер. И вот у нее появилась компания: немецкие винтовки потревожили долгий сон мертвых.

Пауэрскорт отправился в обратный путь к гостинице. Лошадь, казалось, сама знала дорогу. Пару раз он едва не выпал из седла. Без четверти семь Падди медленным шагом вошла в конюшню отеля «Империал». Пауэрскорт заметил, что ночной ветер поломал розы: красные лепестки были разбросаны по лужайке, словно пятна засохшей крови.

Кое-как поднявшись к себе в номер, он провалился в сон как раз в тот миг, когда первый поезд отошел от перрона вокзала Грейстонса и направился вдоль побережья к Дублину. Сидя у окна и глядя на море, один из пассажиров раскурил первую утреннюю трубку.

 

22

— Джентльмены, джентльмены, могу я попросить у вас минуточку внимания?

Дородный мужчина с огромными холеными усами взобрался на скамейку в раздевалке. Стрелки на его фланелевых брюках для крикета были острыми как бритва, а свитер — безукоризненно белым.

— Меня зовут Хопвуд, Астон Хопвуд, сегодня я ваш капитан.

Он осмотрел своих игроков: некоторые еще не успели зашнуровать бутсы, другие сосредоточенно тренировали воображаемые удары.

— До жеребьевки я должен назначить порядок подач, — сказал Хопвуд. — Кто здесь Пауэрскорт? Согласны вы быть первым подающим?

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт нервно поднял руку в знак согласия. Почти две недели прошло с той ужасной ночи в Ирландии, и боль в лодыжке почти прошла. Он рассказал Доменику Кноксу из Департамента по делам Ирландии все, что узнал о немецких винтовках, похороненных в ирландских могилах. Кнокс рассыпался в благодарностях.

— Добро пожаловать в команду, Пауэрскорт, — прогудел Хопвуд. — Смайс? Согласны быть вторым подающим?

Престарелый джентльмен, чьи времена в крикете на первый взгляд, казалось, уже давно прошли, кивнул.

— А где у нас Английский банк? — обратился Хопвуд к собравшимся в раздевалке. Но банка не оказалось.

— Проклятый банк! — с досадой буркнул Хопвуд. — Вечно он опаздывает. В любом случае я ставлю его третьим номером.

Хопвуд постепенно продвигался по списку подач. Пауэрскорт заметил, что Джеймс Кларк, молодой ставленник Уильяма Берка, записан номером девятым. Белый костюм Кларка явно был подобран не столь тщательно, как одежда других членов команды: брюки коротковаты, да и свитер маловат.

— Что вам известно о сопернике, Хопвуд? — поинтересовался худощавый молодой человек, знаменитый боулер, которого, как Пауэрскорт узнал позже, за скорость и жесткость прозвали Иваном Грозным.

— Против нас играет команда американцев, называющих себя «Филадельфийцы», они совершают летнее турне. Проклятые американцы! — Хопвуд покачал головой, вспомнив, как совсем недавно некая нью-йоркская фирма увела у него из-под носа выгодный контракт. — Мне мало что известно об их манере игры. Пожалуй, лишь то, что они много бегают и много шумят. И я понятия не имею, чем они занимаются и как зарабатывают себе на жизнь. Кажется, среди них есть несколько банкиров и какой-то ученый из какого-то там Принстона, да, может, еще парочка проповедников.

Астон Хопвуд отправился на жеребьевку на крикетную площадку. Новенький павильон, построенный в псевдотюдорском стиле, скрывался среди высоких деревьев, окружавших небольшое поле. Вокруг площадки стояли ряды стульев, а за ними — еще и скамейки. С одной стороны была огромная палатка, между ней и большим домом сновали многочисленные слуги с подносами, полными еды и напитков.

Пауэрскорт вдруг почувствовал волнение. Он не ожидал, что столько людей станут свидетелями его позора. Он видел, как леди Люси и Уильям Берк беседуют о чем-то, прогуливаясь по поляне.

— Замечательная площадка, правда? — говорила леди Люси. — Посмотрите, вот выходят судьи и оба капитана. Вы знаете, кто судит матч, Уильям?

Берк внимательно посмотрел на двух мужчин в белых костюмах.

— Тот, что слева, кажется, епископ. Епископ Оксфорда. Ему прочат блестящее будущее. А второй — полицейский, главный констебль Оксфордшира по имени Бампфилд.

— Уж не опасается ли мистер де Ротшильд каких-нибудь неприятностей, раз решил поручить судейство двум столь высокопоставленным особам?

— Возможно, что и так: пару лет назад здесь была серьезная стычка, — рассмеялся Уильям Берк. — Один господин, некий экспортер чая, славно пообедал. Только пил он за обедом не чай, а пунш Ротшильда — опаснейшее зелье: на вкус вроде ничего особенного, а на самом деле — смертельная отрава, Люси, просто смертельная. И вот на третьих или четвертых подачах после обеда произошло серьезное нарушение. Судьи решили, что виноват чаеторговец. Но тот стал упираться, утверждал, что нарушения не было. Нет было, настаивали судьи. Черта с два, орал чаеторговец. Подскочил к калитке и в мгновение ока отправил судью в нокаут. Началась потасовка. Матч пришлось остановить. С тех пор Ротшильд всегда старается заполучить в судьи персон поважнее. Однажды уговорил самого управляющего Английским банком. Да только, на беду, тот оказался подслеповат, и на вторую половину игры пришлось искать ему замену. Бедняга был слеп как крот.

— Ну, раз у нас сегодня с одной стороны епископ, а с другой — главный констебль, мы можем рассчитывать на мирный денек, — улыбнулась своему деверю леди Люси и оглядела площадку: не привели ли с собой судьи подкрепление — святое воинство, скрывающееся в высокой траве или одетых в штатское полицейских, прячущихся среди деревьев?

— Будем надеяться, на этот раз все обойдется. Ага, похоже, что жребий достался гостям: американцы будут подавать первыми.

Ричард Мартин пригласил Софи Вильямс посмотреть на игру своего друга Джеймса Кларка, выступавшего за команду Сити. Молодые люди расположились на траве вдалеке от павильона.

— Никогда прежде не бывал в таких роскошных местах, Софи, — признался Ричард. Он чувствовал, что попал совсем в другой мир.

— Я тоже, — кивнула девушка. — Здесь так великолепно! Надеюсь, твой друг Джеймс окажется хорошим игроком.

Ричарда беспокоил обед. Мать дала ему с собой провизии на двоих, рассчитывая только на них с Джеймсом.

— Положи еще бутербродов, мама, — попросил Ричард. — После игры в крикет всегда хочется есть.

Миссис Мартин подозрительно покосилась на сына, но ничего не сказала. И вот теперь Ричард увидел, что на лужайке готовится настоящее пиршество, где будет полным-полно блюд, которые они никогда не пробовали и даже не знают, как к ним подступиться. Не могут же они сидеть и жевать свои бутерброды. Это будет неприлично.

— А кто у них на подачах? — спросил Пауэрскорт у Астона Хопвуда, когда игроки заняли свои позиции перед началом игры.

— Некто по фамилии Харкорт. Биржевой брокер. Быстрый малый, но суетливый, — отвечал Хопвуд, принимая стойку.

Подачи начал широкоплечий детина из Филадельфии.

— Спорю на пинту пива, — сказал один из садовников Ротшильда, наблюдавший за игрой из-за павильона, своему коллеге, — что этот парень доведет счет до пятидесяти.

— По рукам, — отвечал его приятель, вынимая изо рта трубку. — Спорю, что не доведет.

Уильям Берк подвел леди Люси к небольшой группе зрителей — служащих Банка Харрисонов.

— Мистер Харрисон, — сказала леди Люси, — надеюсь, ваша тетя поправилась.

— Ей намного лучше, спасибо, леди Пауэрскорт, — отвечал Чарлз Харрисон. — Доктора ею довольны, но советуют отправить тетю подлечиться на итальянские озера.

— Осторожно! — вдруг крикнул Берк. Могучий американец что есть силы ударил по мячу, и тот пулей пронесся над головой леди Люси и приземлился где-то в высокой траве. Тут же три мальчишки кинулись на его поиски.

— Бог мой! — воскликнула леди Люси. — Да у этого американца недюжинная сила! А вы играете в крикет, мистер Харрисон?

— Увы, нет, — Чарлз Харрисон улыбнулся, словно извиняясь, и провел рукой по рыжей бороде.

— И даже в школе или университете никогда не играли?

Харрисон восхищенно охнул, приветствуя новый мощный удар. Мяч улетел куда-то далеко за павильон, ударился о газонокосилку и отскочил в живую изгородь, росшую за домом.

— К сожалению — нет, леди Люси, весьма сожалею, — отвечал Чарлз Харрисон, потирая руки.

Леди Люси заметила, что волосы на руках у него тоже были рыжие.

— В университете Фридриха-Вильгельма в Берлине у нас не было времени для крикета. — «Не следовало говорить об этом, — спохватился Харрисон. — Достаточно было сказать, что я учился в Германии». — Впрочем, начинать никогда не поздно, леди Люси, — добавил он и сделал два воображаемых удара.

После восьми подач американцы сделали семьдесят пять перебежек, не потеряв ни одного очка. Астон Хопвуд, Пауэрскорт и Английский банк собрались на совещание у границы площадки.

— Есть только одно средство, — заявил Хопвуд.

— Какое? — поинтересовался Английский банк.

— Не хотелось слишком быстро выводить одного из тех двоих из игры. У меня с ними совместные дела, знаете ли. Но иного выхода нет. Придется сменить боулера.

Астон Хопвуд вывел вперед Ивана Грозного.

— Меняем боулера, — объяснил Астон Хопвуд другим игрокам, — он путается, действует быстро, но не всегда верно посылает мяч.

Пауэрскорт вернулся к остальным игрокам. Иван Грозный отступил к павильону и приготовился к разбегу. Обычное равнодушие на его лице сменилось злобной ненавистью к бэтсменам. Вот он пулей метнулся к калитке и молниеносно отбил свой первый мяч, послав его далеко за колышки. Американец лишь моргнул и, не сводя глаз с Ивана Грозного, стал ждать следующей подачи. Зрители зашикали, разговоры стихли — все следили за Иваном Грозным.

Второй мяч ударился о землю достаточно близко и, отскочив, пролетел мимо Банка Англии, заслужившего тем самым четыре пропуска подач для своей команды.

— Черт! — ругнулся Пауэрскорт.

Следующий мяч на страшной скорости полетел к американцам. Пауэрскорт различил слева летящее пятно. Он выставил руку и, сам того не ожидая, поймал мяч, при этом руку от ладони к плечу пронзила острая боль.

— Вот это удар! — в один голос ахнули Астон Хопвуд и Английский банк.

Епископ поднял палец. Американцы удалились с поля. Все кинулись поздравлять Пауэрскорта.

— С тебя пинта пива, — сказал садовник Ротшильда, тот, у которого была трубка, своему приятелю. — Верзила довел счет лишь до сорока двух.

— Ну, разве Фрэнсис не молодец, Уильям? Я им так горжусь! — Леди Люси собственнически посмотрела на мужа, поглощенного беседой с товарищами по команде.

— И в самом деле молодец: поймал такую подачу! Интересно, когда Хопвуд введет в игру моего молодого коллегу?

Джеймс Кларк по-прежнему прохлаждался за границей поля. Иван Грозный сделал еще три подачи и отправил еще трех американцев охлаждаться в павильон. Потом его сменил Хопвуд.

— Нельзя позволить, чтобы матч закончился еще до обеда, — объяснил он Пауэрскорту. — Возможно, потом я снова введу его в игру. А то его уже и так распирает от гордости.

Маленький худой американец заступил на подачи под номером три, он не отходил от калитки, словно опасался потерять свое место. Его подачи не шли ни в какое сравнение с ударами первого бэтсмена.

И все же к обеду американцы довели счет до ста и двадцати пяти на четверых, вполне солидный итог, хотя меньше, чем можно было ожидать по их блестящему началу.

— Поосторожнее с пуншем, — напомнил Хопвуд своей команде, когда они пришли в павильон. — Это убийственное зелье.

Джеймс Кларк прибежал с поля и присоединился к своим друзьям.

— Ричард, мисс Вильямс, пойдемте, я познакомлю вас с нашим управляющим. Вон он там стоит.

Уильям Берк с радостью проводил молодых людей к столу и объяснил, какие кулинарные деликатесы им предложены. «Кому-то ведь надо поухаживать за такой милой барышней, как эта мисс Вильямс, — сказал он себе. — А от этих волков из Сити ей лучше держаться подальше».

— Ветчины, мистер Мартин? Мисс Вильямс? Кусочек омара? Попробуйте еще пирога с куропаткой.

Стол был накрыт в большой палатке, но часть гостей расположилась прямо на траве. Пауэрскорт и леди Люси сели под большим деревом. Уильям Берк повел Ричарда Мартина, Софи и Джеймса Кларка осматривать сад. Краем глаза Пауэрскорт заметил, что Чарлз Харрисон с явной тревогой следит за молодыми людьми. Английский банк отдал официантам вполне определенные распоряжения. Кое-кому из американцев неоднократно подливали пунш Ротшильда. Оба старика садовника уснули в тени дуба, их храп долетал до площадки для крикета.

— Не думаю, что тот худышка долго протянет, — радостно сообщил Английский банк Пауэрскорту и Хопвуду.

— Почему? — удивился Хопвуд. — До обеда он держался молодцом.

— Но это было до его знакомства с пуншем, — ухмыльнулся Английский банк.

Поначалу показалось, что пунш не подействовал на американца. Он яростно кидался на мяч, но постепенно как-то сник, стал пропускать даже самые легкие мячи. В конце концов он упал на свою же калитку, когда попытался отбить подачу Джеймса Кларка.

— Не повезло. Такая досада! — приговаривал Английский банк, наблюдая, как незадачливый игрок покидает площадку.

— Все пунш, — заметил пожилой садовник, куривший трубку. — До обеда этот тощий парень был в порядке, а теперь — вона как развезло.

— Калиткосбивательный пунш, — ухмыльнулся его приятель. — Как думаешь, осталось там еще чуток?

В три часа подачи американцев закончились со счетом сто и семьдесят шесть.

— Солидный счет, — сказал Хопвуд Пауэрскорту, зашнуровывая щитки на ногах, — но мы без труда исправим положение.

Направляясь к полю, Пауэрскорт чувствовал, что у него подгибаются колени. За несколько недель до игры он немного потренировался с местной командой из Нортгемптоншира, но теперь перед ним был совершенно незнакомый противник.

Высокий худой черноусый американец готовился подавать. Он разбежался и швырнул мяч, который пролетел на изрядном расстоянии от калитки. «Спокойнее, — сказал себе Пауэрскорт, — спокойнее». Следующие два мяча он отбил.

Похоже, что Уильям Берк принял Ричарда Мартина и Софи под свою опеку. Они весело болтали с Джеймсом Кларком под деревом, что росло прямо за позицией подающего. Леди Люси сидела подле Бертрана де Ротшильда, и тот живо комментировал ей происходящее.

Следующие подачи оказались неудачными для Сити. Три из них достались медлительному американцу, который словно заколдовал мяч. Хопвуд подавал последним и завершил со счетом двадцать два к четырем.

Пауэрскорт решил стоять до последнего. «Что бы ни случилось на другом конце поля, я должен выстоять здесь, — подумал он. — Так велел капитан». Он вспомнил, как играл за команду своего колледжа в Оксфорде, тогда ему пришлось сражаться с более сильным противником из Сент-Джонса, который вывел из игры всю его команду, оставив ему только три мяча.

Леди Люси с тревогой наблюдала за мужем, следя за полем из-под своего зонтика. Пауэрскорт отбил пару подач. Теперь рядом с ним очутился Английский банк.

— Вы прикрывайте свой край, Пауэрскорт. Пора оставить эти нежности. Разите филистимлян, вот что я вам скажу. Разите их.

До поры Пауэрскорту и впрямь удавалось весьма успешно разить филистимлян, и счет Сити постепенно достиг шестидесяти. Но тут филистимляне подстроили им ловушку и перехватили мяч. В результате команда Сити осталась без еще одного подающего.

Хопвуд в сопровождении приятелей из банка направился к павильону. За полчаса до чая к калитке вышел молодой Джеймс Кларк.

— Удачи, Джеймс! Удачи! — Софи Вильямс казалось, что она волнуется даже больше, чем ее новый знакомый.

С первой же подачи Пауэрскорт оценил, какой отличный игрок Джеймс Кларк. Он уверенно встречал подачи и легко отсылал мячи в поле. Счет быстро рос.

— Спорю на пинту пива, — сказал садовник с трубкой, — спорю, что им не удастся выбить этого Пауэрскорта. Последняя подача останется за ним.

— Спорю, что не останется, — возразил его приятель, — они уже совсем выдохлись, эти парни. Вот увидишь, он сделает какую-нибудь подсечку и выйдет из игры. Помяни мое слово.

Когда до чая осталась последняя подача, Пауэрскорт получил мяч, о котором мечтал весь день. Подача была короткой. Самой подходящей для поздней подсечки. Он старательно отправил мяч к границе поля.

— Грандиозно! Грандиозно! — прокаркал Бертран де Ротшильд, хватая леди Люси за руку. — Это его поздняя подсечка! Наконец-то он на нее решился. Какой замечательный удар!

Леди Люси хотела было поинтересоваться, не бывает ли и ранних подсечек, но догадалась, что сейчас такой вопрос неуместен. Толпа разразилась долгими аплодисментами. Сити довел счет до ста. Может, они еще сумеют отыграться.

Во время перерыва на чай Астон Хопвуд провел за павильоном военный совет со своими бэтсменами.

— Вы оба отлично играли. Так и продолжайте. Тут такое дело, — продолжал он, словно оправдываясь, — когда счет был двадцать два к четырем, я поставил восемь к одному на то, что мы выиграем. Восемь к одному. Я поставил двадцать фунтов. Не хотелось упускать такой удачный шанс.

Джеймс Кларк улыбнулся биржевому брокеру.

— А мы получим проценты, если выиграем для вас эту сделку, сэр? — пошутил он.

— А ты — парень не промах! Ей-богу! — рассмеялся Астон Хопвуд. — Но — к делу. Два последних бэтсмена все это время непрерывно тренировались. Я сам готовил их к схватке. Жаль, что не успел потренировать и остальных.

— Как ты себя чувствуешь, Фрэнсис? Мне кажется, ты совсем вымотался, — леди Люси ободряюще улыбнулась мужу.

— Пустяки, Люси. Я только вхожу в форму. Надеюсь, мы обязательно выиграем.

Подошел Бертран де Ротшильд, аппетитно жуя огромный кусок фруктового пирога.

— Превосходная поздняя подсечка, сэр, превосходная! Сможем ли мы еще раз полюбоваться таким ударом?

— Надеюсь, сэр, — улыбнулся Пауэрскорт.

Джеймс Кларк натянул свитер. Два судьи — представители Бога и Закона — уверенным шагом направились к калиткам. Кое-кто из американцев разминался у поля, один из игроков к ликованию детей прошелся колесом.

Сначала Джеймс Кларк играл так же, как и до чая. Пауэрскорт продолжал ловить свои очки — по одному или по два за подачу. Но тут Кларк допустил промах. Он неправильно рассчитал удар, и мяч взмыл в небо.

— Беру! — крикнул игрок, стоявший у калитки, своим товарищам в поле и поймал мяч. Американцы радостно зааплодировали. Зрители повскакали с мест.

Астон Хопвуд обнял Джеймса Кларка за плечи и повел его в павильон снимать щитки.

— Простите, сэр, — пробормотал Кларк, — мне очень жаль, что я сорвал ваше пари.

Астон Хопвуд расхохотался.

— Забудь про пари. Я успел заключить еще одно, так что сегодня я в любом случае не останусь без карманных денег.

— А что это за пари?

— Да поспорил с каким-то недотепой из банка Берка, что ты доведешь счет до пятидесяти. Я не стал ему говорить, что уже видел тебя в игре и заключил пари на условиях десять к одному. А ты выбил пятьдесят восемь!

Хопвуд похлопал юношу по плечу.

— А какова была ваша ставка?

— Двадцать фунтов. Ставить меньше просто не было смысла.

Кларк поспешил к своим друзьям и Уильяму Берку. Иван Грозный вышел к черте. Он отбил два первых мяча и получил четыре очка. Тринадцать за пробежку. Последний мяч принес еще два очка.

Пауэрскорт теперь был отбивающим. Сначала все шло хорошо, и он надеялся, что поздняя подсечка поможет сократить счет, отделяющий команду Сити от победы. Но мяч взлетел выше, чем он ожидал: видимо, ударился о что-то на поле. Пауэрскорт услышал стук, когда мяч коснулся края его биты, и хлопок, когда тот угодил в рукавицу игрока у калитки. Американцы завопили от радости.

Пауэрскорт увидел поднятый палец епископа. Победа была совсем рядом, а он все испортил.

— Не повезло. Не повезло.

— Уж эта мне поздняя подсечка, я ведь его предупреждал! — прокаркал Бертран де Ротшильд, обращаясь к леди Люси. — Говорил ему, какой это опасный удар. Тут важно верно выбрать время.

— Если бы не игра моего мужа, сэр, матч бы уже давно кончился. — Леди Люси поднялась и попыталась взглядом отыскать Фрэнсиса. Пауэрскорт не пошел в павильон, а направился к Берку, чтобы вместе с ним и его маленькой компанией, в первую очередь с Джеймсом Кларком, наблюдать последние минуты матча. Опускаясь на траву, он заметил за деревьями Чарлза Харрисона. Может, он специально там прятался? Харрисон напряженно смотрел вперед и словно прислушивался.

— Отличная игра, Фрэнсис! Отличная!

— Здорово вы им вмазали, сэр! Жаль, что в конце не повезло.

Последний игрок медленно приближался к черте. Астон Хопвуд сопровождал его почти до самой границы, так что судье, представлявшему полицию Оксфордшира, пришлось отослать его назад. Он остановился и сказал что-то Ивану Грозному.

Теперь тот противостоял американцу, любителю крученых подач. Он посылал мячи медленно, но отбить их было непросто.

«Американцы, наверное, волнуются не меньше нашего», — подумал Пауэрскорт.

— Поднажмите, филадельфийцы! — выкрикнул кто-то из американской группы. Подающий собрался. Следующий мяч упал на землю вдалеке от колышков. Иван Грозный сосредоточился перед последним решающим ударом. Но промахнулся. Мяч изменил траекторию и сбил средний колышек его калитки. Это решило исход игры. Победа досталась американцам.

Уильям Берк поднялся и направился к павильону.

— Не забудьте, Ричард, не забудьте, — крикнул он, оглянувшись, — жду вас в понедельник у себя в конторе. У нас есть о чем поговорить.

И весело помахал им на прощание.

Пауэрскорт покосился на деревья. Там ли все еще Чарлз Харрисон? Слышал ли он эти последние слова?

— Пойдемте, лорд Пауэрскорт. Самое время теперь выпить пива. — Джеймс Кларк посмотрел на своего товарища по команде. Тот вдруг побледнел как мел.

По полю торопливым шагом удалялся Чарлз Харрисон, он был мрачнее тучи. Пауэрскорт не сомневался, что он слышал последние слова Берка. Ах, если бы он заранее предупредил шурина, этого бы не случилось.

Но тут Пауэрскорта окликнули. Кто-то спешил им навстречу.

— Фрэнсис! Я слышал, что это было настоящее чудо. Говорят, ты сегодня сделал классные пробежки.

«А вот это и впрямь чудо», — обрадовался Пауэрскорт. Навстречу ему по полю, широко улыбаясь, направлялся тот, кого он так давно не видел и по кому очень скучал, хоть и не признавался себе в этом. Не беда, что Джонни Фицджеральд опоздал на игру, зато он поспел к пиву.