Плохая погода, пригвоздившая нас к лагерю 3 на следующие четыре дня, не улучшалась. Вся наша команда находилась на высоте 6450 метров уже семь дней, это намного дольше, чем планировалось. Силы таяли с каждым днём, кроме того, мы до сих пор не знали, когда же пойдём наверх. Мы засыпали с надеждой, что завтра утром откроется наше «окно», и каждый раз ветер и снегопад загоняли нас надолго в промёрзшие палатки.

Изначальный план был полностью разрушен штормом, так что большинство из нас успели забыть, на какой же день планировался выход на вершину. Экспедиционные постройки были под угрозой разрушения. Команда А устала и ослабла, на Брайана сильно подействовали смертельные случаи на горе, он чувствовал, что плохая погода ещё будет продолжаться какое-то время, о чём он и сказал в своем интервью, которое я взял у него в его палатке: «Мы все сильно напуганы. Это ударило по всем нам. Мы должны относиться к этой горе с большим уважением».

Наши с Кисом нервы были напряжены до предела, фильм целиком зависел от высотных сюжетов, а выход наверх отодвигался с каждым днём.

Лагерь, казалось, разваливается на части. Столовая была повреждена и практически не представляла собой укрытия. Трещина перед нашей палаткой с потеплением расширялась, заглатывала камни и грозила поглотить палатку Нга Темба. Туалет превратился в настоящую гору дерьма и омерзительные запахи распространялись из трещин, куда выбрасывали мусор поколения предыдущих экспедиций.

Незначительные недуги, появившиеся с прибытием в Тибет, вспыхнули теперь с новой силой. Воспаление горла, трещины на пальцах, язвы во рту, волдыри, диарея, геморрой — у каждого были свои проблемы, и сидение в палатках только усугубляло их.

Команда Б, которая прибыла в передовой базовый лагерь позднее, была в лучшем состоянии как в физическом, так и моральном. Они пересидели ненастные дни на высоте около 6000 метров и теперь видели, как невыразительно выглядит команда А. Погода оставалась нестабильной, днём по большей части дули сильные ветры и пуржило.

Меня особенно удивило то, что на собрании в столовой Саймон заявил, что собирается выпустить первой команду Б.

— Вы не можете так поступить, — протестовал я, увидев в его словах угрозу всему нашему предприятию.

— Почему нет, — ответил Саймон с ледяным спокойствием.

— Зачем же менять план?

— Что-то не заметно, чтобы вы, ребята, собирались на вершину, — заметил Роджер, — и пока вы здесь ждете, мы уже стоим на старте. И если вас пугает такая погода, то нас нет. Мы не видим смысла в дальнейшем ожидании.

Я понял его точку зрения. Наша команда, а особенно, Ал, Брайан и Барни не скрывали своего нежелания выходить на восхождение до тех пор, пока не будут полностью уверены, что погода открыла «окно». Поговаривали даже о том, чтобы вернуться в базовый лагерь, там переждать непогоду и подняться снова, но мне хотелось избежать этого любой ценой. Я подозревал, что Брайан не станет больше подниматься наверх, как бы хорошо он не отдохнул внизу.

Теперь команда Б ставила перед нами дилемму, или поднять наши задницы и идти, или посторониться и уступить им первенство.

— Вы можете сидеть здесь вечно в ожидании хорошей погоды, — Сандип процитировал Саймона, — но мы не взойдем на вершину, сидя в передовом базовом лагере.

— Я не вижу причины паниковать, — сказал Ал. У нас в запасе ещё около двух недель до конца экспедиции. Времени гораздо больше, чем вы думаете, а хорошая погода часто бывает ближе к концу месяца. Мы можем поймать её, если немного повременим.

— Действительно, — согласился Брайан, — сейчас слишком холодно и сильный ветер. Нам придется подолгу останавливаться для съемки эпизодов, и Кис может обморозить свои пальцы, если мы двинемся сейчас.

— Подождите, — заговорил я, — это не повод. Все видели, как быстро мы работаем. Я согласен, на леднике мы задержались немного, снимая фильм. Но на штурме вершины Ал будет идти впереди и снимать подходящего Брайана, как мы делали это на седле. Мы же с Кисом находимся здесь, чтобы брать интервью и делать вечерний материал в лагерях, что вообще не влияет на нашу скорость.

— Не горячись, Мэтт, никто не говорит, что киношники тормозят, — сказал мне Саймон, — но вам надо тащить кучу аппаратуры, и вы рискуете обморозиться, когда будете снимать рукавицы, работая с камерой на сильном морозе.

— Меня возмущает обвинение в медлительности, когда её нет.

Саймон закончил собрание в своем дипломатическом стиле:

— Хорошо. В любом случае мы не можем принять решение до тех нор, пока погода хоть немного не прояснится.

— Так какая же команда выйдет первой? Тор, норвежец, так же как и Роджер с Сандипом, испытывал восходительский зуд.

Установилась пауза, в течение которой Саймон смотрел поверх Барни.

— Я должен поговорить с Барни и Нга Темба об этом, — сказал он, — потом я дам вам знать.

Этот неоконченный разговор изрядно нас расстроил. Ночью мне никак не удавалось уснуть, я беспокоился, что ворота вот-вот захлопнутся, и мы останемся здесь, теряя свои силы. Я принял запасной вариант, — если первой выпустят команду Б, то я отправлю Киса с ними, чтобы на восхождении был хотя бы один высотный оператор.

Я также решил дать Сандипу, члену команды Б, на мой взгляд, более вероятному претенденту на вершину, краткий инструктаж по пользованию видеокамерой. Это заняло бы время, но если бы я дал ему запасной Sony, он смог бы сиять что-нибудь, если повезёт с погодой и они взойдут на вершину.

Вечером 14 мая решение все ещё не было озвучено. Разговор не возобновлялся, а погода начала проясняться.

***

Утром 15 мая я проснулся от звука, который ни с чем не мог перепутать — в соседней палатке Брайана и Барни перебирали и укладывали снаряжение. Кис проснулся раньше и, возможно, пил свою первую чашку чая в столовой. Хотя все ещё было рано, солнце уже накалило полотно палатки, Небо было чистым, и я видел блики отражённого ото льда света.

Я высунул голову из палатки и увидел Барни рядом со своей экспедиционной бочкой.

— Какие новости? — спросил я его.

— Выходим.

Выстрел адреналина, смешанного со страхом, пронзил моё тело. Мысль, что мы, наконец, выходим, вызвала во мне противоречивые чувства. Я был рад этому, так как пару дней назад боролся за право выхода первыми. С другой стороны, мы провели так много времени в передовом базовом лагере, пребывая в состоянии вынужденного бездействия, что я чувствовал себя негнущимся, потерявшим спортивную форму и не готовым к штурму. Мое сознание тоже оказалось неподготовленным. Последние события разрушили всю уверенность, оптимизм, с которыми я покидал базовый лагерь.

Я точно знал, сколько я потерял в весе. Особенно я сбросил за последнюю неделю проживания на высоте 6500 метров, сидя на голодной диете, в лучшем случае, при плохом аппетите. Мои ноги теперь стали похожи на две палки сельдерея. Живот тоже уменьшился, в зажатой между двумя пальцами коже живота не было ни единой жирники. Я подсчитал, что похудел примерно на десять килограммов, больше чем килограмм за неделю, и я не знал, как это подействует на мою работоспособность. Возможно, если мышцы не повреждены, то я могу и не заметить разницы. Но больше меня беспокоило, что я могу выдохнуться на высоте. Единственное утешение, что все мои товарищи были в таком же состоянии. Каждый потерял изрядно в весе, а Брайан, быть может, килограмм пятнадцать.

Передовой базовый лагерь был нашей гаванью во время шторма, и как существа, перезимовавшие долгую холодную зиму, мы без энтузиазма относились к перспективе покинуть это безопасное место. Здесь было спокойно, а наверху опасно — предупреждала нас память о шторме.

Я вернулся в палатку, чтобы полежать несколько драгоценных минут, стараясь изгнать апатию, которая грозила овладеть мной. Последнее, что бы я хотел, это снова взобраться на седло, особенно, если учесть, что недавно выпавший снег лежал, готовый сойти лавиной при первом потеплении, как например, сегодня.

Саймон тряхнул палатку.

— Подъём, Мэтт, вы выходите через полчаса.

Я понял, что чем дольше мы будем собираться, тем вероятнее, что с седла сойдет лавина на нас. Я оделся в два счёта и вышел из палатки укладывать рюкзак.

Команда Б выглядела очень удручённой. Они не шутили и не проявляли чувств товарищества по отношению к нам. Их мрачное настроение было вызвано, несомненно, лишними днями, которые им предстояло пережить здесь.

Не было ни чувства восторга, ни предвкушения победы. Шторм и те жертвы, которые он унёс, тяжело давили на всех нас, когда мы последний раз проверили снаряжение и вскинули рюкзаки на плечи.

Мы пожали руки, прозвучали слова поддержки. Даже Брайан, самый шумный из нас, был на удивление притихшим. Когда мы поднимались по тропе мимо других лагерей, то увидели, что индусы, уже собирались сворачивать экспедицию.

Наша пятерка двигалась очень медленно, и мы почувствовали облегчение, когда остановились, чтобы надеть кошки перед выходом на ледовое плато перед седлом. На первом подъёме плато не причинило мне особого беспокойства, теперь же, когда мощные солнечные лучи отражались ото льда, и повышалась температура, я почувствовал, как струйки пота текут но моей спине. Мы часто останавливались, чтобы нанести защитный крем, особенно втирая его в более уязвимые носы и уши. Обычно я считал, что плато плоское, сейчас же убедился в обратном. Плато неуклонно поднималось вверх, нагружая мои ослабевшие ноги. Я постоянно посасывал сок и запихивал в себя ириски, но, против обыкновения, не чувствовал прилива энергии.

Через три часа, когда погода неожиданно ухудшилась, мы достигли основания седла. Чёрная луна появилась над снежным гребнем без предупреждения, и прямо со склона подул сильный ветер. Пошёл снег, затем град, и я почувствовал холод на моей вспотевшей спине.

В первый раз, подходя к ледовому склону, мне не удалось отснять подход Брайана к седлу и вид на устрашающий висячий ледник. Мы вытащили камеру и быстро это отсняли, воспользовавшись тем, что погода опять изменилась, снова сквозь редкие облака засияло солнце

Затем надели обвязки и пошли. После трехчасовой ходьбы я почувствовал, что мои ноги передвигаются значительно лучше. Мускульная усталость, которая развилась от продолжительного лежания на спине, проходила. К моему облегчению, я понял, что нахожусь в относительно неплохой спортивной форме.

Состояние снега было основной моей заботой. Шторм и нестабильная погода последних дней принесли миллионы тонн снега на склон. Он лёг на отполированный ветрами лёд, поэтому должен был сойти лавиной без предупреждения. Мы шли быстро, как могли, чтобы уменьшить время нахождения под склоном, но все равно прошло ещё три часа, прежде чем мы добрались до лагеря 4.

Кис первым подошел к нашей палатке.

— Смотри! — воскликнул он.

Я остановился и заглянул в палатку, которую мы тщательно вычистили перед уходом с седла. Интерьер палатки был в отвратительном состоянии. Разодранные пакетики чая, упаковки супа и прочий хлам были залиты пролитой жидкостью и смерзлись. Тамбур был в желтых пятнах от небрежно выброшенных на лёд бутылок с мочой. Ткань палатки с одной стороны была прожжена газовой горелкой, а множество тонких порезов говорило о том, что кто-то надевал кошки прямо в палатке. Наши запечатанные пакеты с продуктами были вскрыты и разграблены,

— Чёрт побери! — воскликнул подошедший Ал, — я говорил вам, что такое может случиться. У нас были незваные гости.

Его палатка была в таком же беспорядке. Кто, чёрт возьми, оставил нам такой бардак? — разгневался Брайан.

— Возможно, люди нашли здесь убежище от шторма.

Ал опять был нрав. Наш лагерь был одним из лучших на Северном седле как по расположению, так и по обеспечению продуктами. Застигнутые штормом команды в беспорядке отступали с горы, и неудивительно, что кто-то из них нашёл здесь приют, посчитав свободным отелем.

— Возможно, это была интернациональная команда, — прозвучало другое предположение.

К концу сезона смешанная интернациональная команда появилась в передовом базовом лагере. Их тактика, казалось, противоречила общепринятой логистике, которой придерживались «Гималайские королевства», и, как мы заметили, они представляли собой группу индивидуумов, купивших пермиты (официальное разрешение на восхождение). По лагерю ходили слухи, что они могут использовать тактику самозахвата, предпочитая использовать чужие свободные палатки вместо того, чтобы тащить свои.

Мне хотелось верить, что нашими палатками воспользовались во время шторма. Экстремальной ситуацией, по крайней мере, можно объяснить весь этот хаос.

Теперь нам надо было потратить значительное количество энергии, чтобы вычистить и придать жилой вид нашей базе. Через час мы уже были готовы приступить к восстановлению водного баланса, нарушенного подъёмом. Тут меня осенила мысль, что мы можем оказаться в беде, если лагеря 5 и 6 тоже окажутся разграбленными. Если мы лишимся нашего запаса кислорода, то с вершиной можно распрощаться.

Эта бессонная ночь на Северном седле сопровождалась ударами ветра по нашей палатке. На первоначально плоском полу нашего «Квазара», с помощью наших оккупантов, вытаяла глубокая яма, которую уже невозможно было превратить в удобное спальное место. Какую бы позу мы не пытались принять, яма все равно побеждала. Рано утром мы полностью переложили вещи в палатке, поместив рюкзаки в центре, чтобы уменьшить уклон. Это позволило нам поспать несколько часов.

Утро мы начали с ритуала разжигания горелки и приготовления чая. К 8-00 мы вылезли из палатки на ослепительное утреннее солнце, где взяли интервью у Брайана, который готовился к длинному дневному восхождению на северный гребень. Он выглядел свежим и отдохнувшим, хотя, как обычно, на завтрак ел очень мало.

— Сегодня нас ждет тяжелый день, но если мы дойдем, то в лагере 5 будем с кислородом. А дальше пойдём по желтой кирпичной дороге на вершину.

Мы все смотрели поверх понижения седла на огромный склон гребня, поджидавшего нас. В нижней его части были видны перильные верёвки, но до верхних склонов было слишком далеко, чтобы что-нибудь разглядеть. Одна из команд, которая вышла за два часа до нас, теперь смотрелась, как линия из маленьких точек на перегруженной снегом части гребня, четверть которой она прошла. Брайан отметил:

— Посмотрите на эту группу. Они остановились. Они еле шевелятся. Кис сделал фотоснимок на максимуме приближения и снял их, неподвижных на видео против сильного отраженного ото льда света. Причину их остановки мы поняли достаточно скоро.

Слева от них была ясно видна быстро летящая пена из кристаллов льда, срывающаяся с края гребня.

— Сегодня, возможно, будет сильный ветер, — сказал Ал, — лучшее время для выхода.

На этом дискуссия по тактике на сегодняшний день закончилась. Барни не был ещё на северном гребне, а Ал был занят наладкой своей камеры. Когда мы поднимались в первый раз на седло и даже на ледник Ронгбук, мы всегда говорили об опасности схода лавин. В этот раз такого разговора даже не возникло, возможно, потому что гребень выглядел несложным и не предвещал этих проблем.

Мы уложили наше снаряжение и спальные мешки в рюкзаки, завернули съёмочное оборудование в мягкие вещи и вышли из лагеря. Ал принял от Киса операторские полномочия на текущий день.

Маршрут спускался вниз во впадину седла и затем пересекал трещину, отделяющую твердые скалы гребня от плотного льда висячего ледника. Из лагеря на Северном седле впадина казалась незначительной, но подъём на её противоположный склон оказался достаточно крутым, чтобы затруднить дыхание. Несмотря на леденящий ветер, я вспотел в своей многослойной одежде и после часа ходьбы скинул верхнюю куртку, чтобы дать телу возможность дышать.

— Это верёвка, которая спускается с западного склона, каталонцев, — Ал указал на перильную верёвку на противоположной стороне седла. Единственные из всех команд каталонцы поднялись на седло с запада — наиболее лавиноопасной стороны. Это был дерзкий поступок, и путь оказался трудным настолько, что, когда мы поднялись на седло во второй раз, они только впервые достигли его.

Сейчас, работая на высоте свыше 7000 метров, мы достигли предела, до которого хорошо акклиматизированный альпинист может обходиться без кислородной поддержки. Гребень не так крут, особенно но сравнению с ледовой стеной, ведущей на Северное седло, но в условиях разрежённого воздуха он безжалостен и взыскателен.

Каждое резкое движение чревато головокружением, и единственный способ двигаться вперед и вверх — это плавные медленные движения по ступеням, которые вырублены во льду одетыми в кошки ботинками твоих собратьев-альпинистов.

Перильные верёвки и точки их крепления стали своего рода метками с определенным количеством ступеней между ними. Я начал с пятнадцати ступеней, после которых следовал минутный отдых на восстановление дыхания. После часа подъёма мой ритм упал до десяти ступеней, после которых три минуты уходило на восстановление. Брайан тоже поднимался медленно, тщательно устанавливая каждую ногу и останавливаясь, чтобы полюбоваться видами Непала, которые теперь открывались перед нами и становились все более зрелищными с каждой пройденной верёвкой.

Сзади, на севере, тоже постоянно открывался элегантный южный гребень Чангцзе, уводя глаз на пирамидальную вершину с её замысловатыми ледовыми карнизами.

На Ала и Барни высота, похоже, действовала меньше. Барни терпеливо пас Брайана на подъёме, а Ал отходил от перил и снимал фильм, когда ветер позволял это делать. Я снова поблагодарил судьбу за то, что Ал с нами, я не уверен, что у меня или у Киса нашелся бы запас энергии для съемок.

Потом я вообще потерял чувство времени, сосредоточившись на простой физической борьбе за каждый метр высоты, используя перильные верёвки как промежуточные цели. Получалась своего рода игра — позволять себе глоток питья или кусочек еды, проходя определенное количество перильных верёвок. Одна верёвка — пятиминутный отдых, две верёвки — глоток сока, три — кусок шоколада и т. д. Я даже нормировал право наслаждаться открывающимися видами: эта роскошь стала позволительна только после четырёх верёвок.

Ал окликнул меня, нарушив тишину.

— Вот впереди, справа от гребня, тело испанского альпиниста. Вы хотите, чтобы оно оказалось в фильме?

Его слова прозвучали неожиданно. Я ничего не знал об этом.

— Давно оно здесь лежит?

— Несколько лет.

— Отчего он погиб?

— Я не знаю. Что-то случилось. Шторм, обвал.

В голосе Ала не было ни тени эмоции. Тоже можно сказать и обо мне, хотя я никогда не видел раньше покойника гак близко. Я восстановил дыхание и решил, что нам следует, по крайней мере, посмотреть на него.

Мы обнаружили останки альпиниста среди камней, на расстоянии около пятидесяти метров от основного пути на гребень. Все что от него осталось, это лохмотья рваной одежды и обнажённые кости, которые некогда были живым существом. Ветер трепал остатки материи, все ещё стараясь сорвать их с тела. На останках лежали несколько камней как импровизированная могила.

Оглядываясь назад, на лагерь на седле, который находился менее чем в получасе ходьбы вниз, я не мог понять, почему он погиб так близко от своего спасения. Может быть, он спускался в шторм и сбился с пути? Или он остановился здесь отдохнуть и не нашел сил продолжить свой путь?

— Мы будем его снимать? — Ал распаковывал камеру. Эстетически я противился этой идее, но зная, что получится сильный эпизод (трупы на верхних склонах Эвереста являются частью реальности), решил, что отснять все-таки необходимо. Умолчать о них в фильме значило бы обойти один из важных принципов на Эвересте — если вы погибли здесь, то это место будет вашим пристанищем навеки.

— Да. Сними его крупным планом.

Ал сделал несколько различных кадров, давая панораму северного склона и стараясь устойчиво держать камеру под сильными порывами ветра. Затем мы вернулись обратно и присоединились к остальным отдыхающим на гребне.

Поздним утром мы уже были готовы отдохнуть подольше и остановились на маленькой скальной полке, где можно было впятером собраться вместе. Я не был голоден, но заставил себя съесть банку салата из тунца, несколько крекеров и кусок сыра. Кроме незначительных комментариев по поводу открывающихся видов, мы почти не разговаривали, так как большая часть наших лиц были закрыты балаклавами и капюшонами. Там, где ветер находил кусочек открытой кожи, он не упускал момента обморозить его.

Западный ветер усиливался в течение дня, а мы продолжали восхождение. Когда шли по очередной перильной верёвке, я заметил, что мелкие, величиной с горошину, камни пролетали надо льдом на восток. Осколки льда, отколотые идущими выше альпинистами, не падали больше на идущих внизу, а летели горизонтально в том же направлении, что и камни на Восточный Ронгбук. Свободные концы завязок рюкзака Брайана дико трепетали, а верхняя завязка моего рюкзака сильно хлестала меня по лицу с каждым порывом ветра. Я остановился и снял рюкзак, чтобы завязать её.

Вернулись к привычному для нас ритму — десять шагов, затем отдых. Шли часы, и мы растянулись на длину двух верёвок. Брайан, казалось, шёл медленнее, но я был доволен нашим продвижением. Лагерь на Северном седле теперь был далеко внизу, и вершина снежного гребня казалась в двух часах хода. Я знал, что прямо над нами спрятанный где-то в камнях находится лагерь 5, там мы отдохнем перед следующим броском в лагерь 6 и далее.

Я думал, что дать Брайану подышать кислородом в лагере 5 будет одним из последних препятствий. Если он сдержит своё обещание и воспользуется кислородом и у нас будет окно хорошей погоды, то нет причин для отмены штурма вершины. Брайан казался мне полным сил и без признаков горной болезни даже на этой высоте. Впервые с начала шторма я был настроем оптимистически.

В 14-30 мы начали подъём по одному из самых крутых участков гребня — взлету твердого льда длиной в одну верёвку с вырубленными в нём мелкими ступенями. Увеличение крутизны замедлило темп движения, заставляя нас восстанавливать дыхание практически на каждой ступеньке. Кис тащился позади группы, и я ждал его наверху взлёта.

Дальше мы пошли вместе к тройке, которая остановилась над нами, где крутизна пошла на убыль. Я подумал, что эта обычный привал, каких было множество в течение дня, и снял рюкзак, чтобы достать питьё.

Первым заговорил Брайан, его голос возвышался над порывами ветра.

— Мы должны кое-что обсудить, Мэтт.

— Что случилось?

— По-моему, у нас появились проблемы.

— Мы уже должны подходить к лагерю 5, а прошли только две трети пути но гребню, — сказал подошедший Барни.

— Если так, — вступил в разговор Ал, — то очевидно, мы прошли только полпути, и нам идти ещё часов пять-шесть.

— Тогда надо идти быстрее, и мы дойдем за пару часов.

Я глотнул сока, все ещё не понимая истинного смысла того, о чем здесь говорилось.

— Это не так просто, — продолжал Ал, — видите наверху палатки лагеря 5?

Красная и желтая точки были едва различимы среди нагромождения скал.

— А теперь взгляните вниз на седло.

Я сделал, как он сказал, но не понял, что он имел в виду.

— И что?

— А то, что палатки точно такой же величины. Я думаю, что мы только на полпути.

В разговор снова вступил Барни, его, как всегда, легкомысленная манера говорить не вязалась с серьёзностью слов.

— Если мы будем идти в том же темпе, то придем уже в темноте. Может подняться ветер и тогда мороз прихватит наши пальцы на руках и ногах.

Он отвернулся, чтобы не встречаться со мной взглядом.

Я взглянул на оставшийся путь по гребню над нами. По-моему, мы прошли большую часть пути. Оставалось идти не больше часа? Брайан выглядел уставшим, но ничуть не больше, чем на седле.

— Что вы предлагаете?

Последовала неловкая пауза, прежде чем заговорил Барни.

— Мы думаем, что надо поворачивать вниз.

— Поворачивать вниз? Но мы ведь почти дошли! Зачем? Во мне поднялась волна неподконтрольного гнева.

— Зачем мы здесь? Чтобы идти на вершину или нет?

Порыв ветра был единственным ответом.

— И что будет, если мы сейчас повернем вниз?

— Это будет конец, — Барни повел убийственную линию, — конец фильму и всем моим надеждам.

— Конец? После такой работы? Конец? Вы это серьёзно, Барни? Мы должны штурмовать вершину.

— Брайан, — напирал я, — что вы скажете? Вы не допустите такого завершения, не правда ли?

Брайан принял бравый вид и сказал:

— Мы спустимся, хорошо выспимся, поедим и завтра пойдём снова.

Барни отвернулся, и я понял почему. Если даже мне, новичку на большой высоте, было ясно, что как бы хорошо Брайан не поспал и сколько бы он не съел, он не сможет совершить новый подъём на гребень.

— Мы идем очень медленно, и если мы так медлительны здесь, то на высоте мы попадем в беду, — Ал обернулся к Барни.

Я указал на лагерь 5 и на палатки, которые были отчетливо видны.

— Это абсурд. Вот лагерь. Все, что нам надо сделать — это двигаться, и мы будем там. Мы, слава Богу, гораздо ближе к лагерю 5, чем к седлу. Я чуть не заплакал от отчаяния.

— Это кажется, что близко — расстояние скрадывается, — Ал был спокоен, как всегда.

— Если Брайан пойдет выше, он может не спуститься вниз, так как идет слишком медленно. Да и Кис выглядит не лучше.

— Тогда почему никто из вас не сказал об этом утром? Если нам надо было идти быстрее, почему никто этого не сказал? Почему никто не сказал об этом даже на перекусе? Вы оба знали об этом, не так ли?

Ответа не последовало.

Что будет с фильмом? Что подумает зритель после всех разговоров. Каждый отснятый эпизод ведет к штурму вершины. Каждый знает, что штурм может не состояться. Но все ожидают, что Брайан сделает попытку. В настоящий момент мы не достигли даже того, что удалось Брайану в 1999 году. Если мы снимем, как вы поворачиваете вниз в прекрасный солнечный день в трёх днях пути от вершины, то зрители подумают, как и я сейчас: «На кой чёрт всё это затевалось?»

Никогда я не был так зол. Я взялся за фильм, веря, что Брайан пойдет дальше. Много дальше, и фильм будет сильнее, чем «Галаад Эвереста». Брайан и «Гималайские королевства» убедили меня, и я убедил редакторов четвертого канала и INT в том, что мы снимем то, что никто ещё не снимал. Вот что я собирался сказать им сейчас.

Единственное, чего я не хотел — это делать ремейк фильма уже кем-то сделанного. Поэтому штурм был так важен для фильма. Эпизод, где Брайан в «зоне смерти» идет напролом к вершине, составлял сущность фильма и всех моих надежд.

Я оставался ни с чем. В эти минуты я действительно сомневался, что вообще сделаю фильм. Какой здравомыслящий человек захочет смотреть фильм об Эвересте, который заканчивается несущественным разговором перед началом восхождения. То, о чём говорили сейчас трое участников восхождения, походило на предложение свернуть летний пикник после падения нескольких капель дождя.

— Ничего ужасного в этом нет, — защищался Барни, — мы не можем подвергать жизнь Брайана опасности.

— Я согласен, я не хочу, чтобы Брайан или кто-то ещё выходили за свои пределы, но Брайан был раньше на большей высоте и сейчас находится в хорошей форме. Здесь нет технических трудностей, и дело пойдет лучше, когда мы придем в лагерь 5 и получим кислород. Давайте попробуем. Здесь идти меньше, чем кажется. У нас ещё есть время.

Но ни Барни, ни Ал не пошевелились, мои возражения шли вразрез с их многолетним опытом, который подсказывал им, что мы столкнемся с серьёзными проблемами.

Пока мы спорили, произошло нечто необычное. Ал сказал пару слов, которые мы потом часто вспоминали. С самого утра за нами следом шли двое альпинистов и догнали нас на пути по гребню к лагерю 5. Теперь они брели мимо нас и выглядели очень уставшими. Один из них был молодым парнем лет тридцати славянской наружности. Другой, постарше, с бородой был австрийцем. Мы узнали его — это был Рейнхард Власич, альпинист, имя которого было на слуху в передовом базовом лагере.

— Эти двое идут слишком медленно, — прокомментировал Ал, когда они прошли, — похоже, они идут умирать.

Тогда не было ни малейшей причины думать, что его слова могут оказаться правдой. Я воспринял его леденящий душу комментарий, как образный. В тот момент моё внимание было сконцентрировано на нашей ситуации.

— Так, обсуждение окончено. Всё.

Барни посмотрел на Ала, ища поддержки.

— Да, мы возвращаемся.

— В таком случае мы снимем эпизод, где вы объясняете причины такого решения.

Кис вытащил камеру и отснял моё интервью с Брайаном, Барни и Алом. Брайан всё ещё говорил о повторной попытке на следующий день, но я не очень верил этому, так как одновременно он предлагал и другой план.

— Позвольте Алу. Я дам ему мой молитвенный шарф, он занесет его на вершину, сдержав моё обещание Далай Ламе.

Мы запаковали камеру и в полной тишине стали готовиться к спуску. Атмосфера была крайне напряженная, на грани конфронтации.

Прежде чем начать спуск, я последний раз взглянул на двух поднимающихся по склону альпинистов. Они застыли, опершись на свои ледорубы, сопротивляясь порывам ветра, в двух сотнях метров над нами. Далеко позади них виднелись палатки лагеря 5, они будут там через пару часов, думал я, завидуя их удаче.

Затем мы начали спускаться на седло. Мы с Алом шли впереди, за нами шли Кис и Барни, помогавший Брайану.

Мое сознание застыло между злостью и отчаянием. Через тридцать минут пять месяцев тренировок, планирования восхождения придут к своему бесславному концу.

И что же теперь? Как спасти фильм от провала? Решением этих вопросов был занят мой мозг на всем протяжении спуска к седлу. По правилам нам следовало всем теперь спуститься, освобождая путь для следующей команды. Если кто-то из нас захочет продолжать восхождение, то мы перехлестнёмся с компанией Саймона, уменьшая, таким образом, их шансы на успех. Об этом говорил мне мой истощенный кислородом мозг.

В действительности это я осознал уже на седле, моя логика имела слабину. Команда Б не поднялась на седло сегодня, ей предписывалось сделать это завтра, оставив возможность штурма для членов нашей команды, если у кого-то из нас все ещё будет желание взойти на вершину.

Появилась возможность обратить мой гнев во что-то более полезное, а значит обстановка улучшалась.

Сдерживая гнев, я через двадцать минут спросил Ала:

— Что если двое из нас пойдут на вершину?

Ал выдержал паузу, пока снимал гамаши. Если у него и была тень сомнения на этот счет, то он не подал вида.

— Хорошо. Но как быть с фильмом?

— Мы можем сместить акцент фильма на вас. У нас уже есть достаточно интервью с вами, и Брайан может дать вам свой шарф, полученный от Далай Ламы, чтобы закрепить его на вершине.

— Нам надо получить «добро» у Саймона. Ты готов завтра снова идти на гребень?

Я знал, почему Ал спрашивает об этом. На наш прерванный поход мы истратили дневной запас энергии, которой может не хватить в дальнейшем.

— Я считаю, что все будет нормально, если мы выйдем пораньше. К моменту прихода Барии и Брайана на седло последний был измотан до предела. У него едва хватило сил преодолеть небольшой подъём при входе в лагерь. Я вынужден был с чувством стыда признать, что Барни и Ал были правы относительно состояния Брайана. Снимая его, обессиленно сидящего на земле позади палаток, я испытывал угрызения совести. Ничто, даже мой драгоценный фильм, не стоило того, чтобы подвергать Брайана опасности. Барни и Ал были абсолютно правы.

Когда Барни протянул Брайану бутылку воды, у него едва хватило сил поднести её ко рту. Но у него хватило сил произнести несколько слов в камеру.

— У меня нет больше сил, чтобы идти наверх. Ал, вы сделаете это для меня, он зашелся в приступе кашля.

Позднее мы связались с ПБЛ и сообщили Саймону о положении дел. Он был спокоен, как всегда, и, к удивлению, ничего не сказал, узнав об окончании восхождения Брайана. Барни протянул мне рацию, чтобы я изложил свой вариант.

— Мы с Алом хотим продолжить восхождение и снимать, пока сможем. Хорошо?

Я чувствовал биение пульса в виске во время короткой паузы.

— Да, у меня нет возражений. Что с Кисом?

— Он собирается вместе с Брайаном вниз снимать в базовом лагере.

— Хорошо. Удачи. Свяжитесь завтра вечером из лагеря 5. Ошеломленный скоростью, с которой развивались события, я вернулся в палатку, где Кис заваривал чай. Буквально за несколько часов вся форма экспедиции полностью изменилась. Теперь, вместо Брайана, главным героем фильма становился Ал. Хорошо, что мы имели возможность снимать его в ранних эпизодах, иначе его позднее появление в кадре было бы неожиданностью для зрителя.

И все же нужны были эпизоды, дополняющие восхождение Ала С этими мыслями я воспользовался возможностью пораньше лечь спать.