В 23-20 Ал погрузился в лёгкий сон, его ритмичное дыхание приглушалось кислородной маской. В полночь должен начаться день штурма.

Хотя мой организм жаждал сна, о нём не могло быть и речи. Я лежал как ребенок в канун Рождества с широко открытыми глазами, ожидание пронизывало меня как всплеск адреналина. Я лежат совершенно неподвижно, натянув на голову промерзшую ткань вкладыша.

Уставившись в темноту, внимая ветру, резвящемуся вокруг, я ощутил себя входящим в состояние спокойствия, свойственное буддистскому монаху. В своей длинноволосой юности, начитавшись Карлоса Кастанеды и Алдоуса Хаксли, я часто пытался мысленно погружаться в другое состояние сознания. Как я пытался!

Сидя в позе полулотоса в освещенной свечами спальне, окуренной благовониями, под вызывающие транс звуки гонга я ждал погружения в астральный мир. Но как бы долго я не стоял в очереди за билетом, моё путешествие так и не начиналось. Видимо, серые пригороды Лондона — не лучшая стартовая площадка для путешествия в Нирвану.

Теперь, заключенный в тонкую пластиковую капсулу, возвышаясь над всем остальным миром на 8300 метров, я непроизвольно погрузился в эйфорический транс. Маленькая палатка «Квазар» вдруг увеличилась до собора, её купол превратился в парящие в воздухе гигантские арки. Шипение кислорода в моей маске стало музыкой, похожей на звуки флейты, ветер нашёптывал слова напутствия на день грядущий.

Музыка затихла, И на её месте возникли глухие удары, отзывающиеся эхом в задней части моего черепа. Сменились и видения, теперь я ощущал себя, ныряющим в море, и мои легкие заполнялись водой.

Затем я проснулся, задыхаясь и бешено глотая воздух. Оказывается, вот почему затихла музыка — кислородный баллон был пуст. В смятении я никак не мог найти свой фонарик, а потом справиться с замерзшим клапаном регулятора на пустом баллоне.

Теперь наша палатка украсилась топким слоем инея, который при каждом движении осыпался мелкими кристаллами, морозя открытые участки кожи.

Переставив клапан на новый баллон, я установил расход, равный одному литру в минуту, и утомленный зарылся обратно в спальник.

На этот раз сладкая дрема ушла, уступив место горькой. Вдруг я вспомнил, что в десяти метрах от нашей палатки умирает Рейнхард, без всякой надежды на помощь.

Лагерь 6, который совсем недавно казался таким приветливым убежищем, когда мы добрались до него, теперь стал местом тревожным и устрашающим. То, что ничего нельзя было сделать для Рейнхарда, поставило все на свои места — все под контролем у горы. Высота со всеми её губительными действиями может забрать жизнь у сильного здорового альпиниста также легко, как у слабого ребенка. Перед лицом этой невидимой силы наше собственное предприятие казалось хрупким и обреченным на провал.

Оставшиеся двадцать минут до полуночи я лежал, одолеваемый холодным ужасом, и молился о том, чтобы не испортилась погода, чтобы выдержать предстоящее испытание, и что самое главное, не наделать ошибок. Чувство неуверенности в собственной альпинистской сноровке преследовало меня с самого начала экспедиции. Теперь я опасался какого-нибудь ляпсуса, неожиданного падения, неловкого обращения со снаряжением, как это уже случилось с «восьмёркой» на седле, всех тех ошибок, которых я старался избежать с самого начала восхождения. В день штурма даже малейшая ошибка может привести к гибели.

От этого, вероятно, погибли Мэллори и Ирвин.

Полночь. Включился электронный будильник Ала, и я услышал приглушенные звуки из палатки шерпов. Ал проснулся, и мы приступили к утомительному занятию — разжиганию газовой горелки.

Зажигалки загорались ещё более неохотно, чем в лагере 5. Потребовалось раз сорок — пятьдесят чиркнуть зажигалку большим пальцем, прежде чем удалось извлечь пламя из замерзшего газа. К тому моменту, как я преуспел в этом, из моего пальца, на котором треснула кожа, текла кровь.

Несколько секунд пламя неистово горело, затем горелка зашипела и погасла.

— Чёрт! — я начинал ненавидеть горелку.

Ал взял зажигалку и стал терпеливо пытаться поджечь газ снова. Мы регулярно сталкивались с этой проблемой, начиная с лагеря 5. Сильный холод и разреженный воздух делают пропановые горелки очень капризными. Пока не заработают, они пыхтят и наполняют палатку тошнотворным дымом. Согрев газ, через десять минут мы разожгли обе горелки. Ал занялся нарезанием блоков снега, соответствующих размеру кастрюли, я же пытался навести порядок на своей стороне палатки.

Практичный Ал занял более плоское место, предоставив мне сражаться за место с кучей снаряжения.

Использованные кислородные баллоны, продукты и снаряжение образовали бесформенную кучу в нижней части палатки. Стенка палатки угрожающе выгнулась под весом снаряжения, и я представил, что малейший порез может привести к разрыву, как рвется брюхо кита, опустошая содержимое палатки, включая меня, откуда есть только один путь — вниз по северному склону.

Я переложил наиболее тяжелые вещи вниз, где у них не будет свободы для движения. Затем я вытащил вещи, жизненно необходимые на день грядущий: литиевые батарейки к видеокамере, красную ветровку и наружные ботинки. В свете луча фонарика я увидел продуктовые упаковки, столь оптимистично приготовленные каждым из нас в базовом лагере, семью неделями раньше.

На каждой голубым маркером было написано имя владельца: Тор, Саймон, Барни, Сандип, Брайан. Я вскрыл упаковку Брайана и вытащил драгоценный пакет с мюсли, одним из немногих видов еды, на которые я мог смотреть, так как стал очень разборчивым в пище.

Около часа ушло на то, чтобы превратить утрамбованный снег в кипящую воду. Мы разделили пакет с фисташками, попили чая и горячего шоколада, прежде чем снова загрузили кастрюли снегом для следующей порции питья, которое собирались взять с собой на восхождение.

Стесненные кислородной маской, мы не очень были разговорчивы и сконцентрировались на жизненно важной задаче — заставить себя поглотить как можно больше еды и питья.

Годы, проведенные в гималайских экспедициях, научили Ала завидной сноровке писать в бутылку, лежа на боку. Опасаясь промахнуться и залить спальник мочой, я полагался на более надёжную, но и более энергозатратную методу производить то же действие, становясь на колени.

Шли минуты и организм потребовал своего.

— Я хочу срать.

— Я тоже, — Алу тоже приспичило.

Перспектива одевания ботинок и выхода на морозный ночной ветер была предельно угнетающей. Только одна мысль об этом была деморализующей.

— Лучше уж сделать это здесь, — посоветовал Ал, — нет никакого смысла тащить лишний груз наверх.

Как читатель, жадный до гималайской альпинистской литературы, я всегда удивлялся зацикленности альпинистов-высотников на естественных надобностях. Я недоумевал, в чем тут дело?

На то, чтобы подготовиться к выходу из палатки, ушло пятнадцать минут. Брать с собой кислород не было нужды. Двигаясь осторожно, чтобы не снести «кухню», я выполз из палатки. По пути я задел локтем пустой баллон, прислоненный снаружи к палатке. Он упал на ледяной склон и начал быстро набирать скорость. Когда баллон налетел на камни, раздался лязгающий звук, потом ещё раз, и затем он исчез из виду, чтобы упасть на ледник в шести тысячах футах внизу.

Ошибка.

Ковыляя по ледовому склону, я понял, что все, что я делаю, делаю глупо. Я должен был надеть кошки и взять ледоруб. Одно проскальзывание, и я последую за кислородным баллоном. С содроганием я вспомнил, что точно так улетел тайваньский альпинист на южной стороне, всего несколько дней тому назад.

Я нашел узкую полочку и стал стаскивать с себя комбинезон и термобельё. Мышцы бедер и икроножные протестовали, я целую вечность садился на корточки, пыхтя и задыхаясь. В нескольких метрах от меня Ал занимался тем же. Нет более неудобной вещи на высоте 8300 метров.

На седле и выше меня преследовала острая боль при посещении туалета. Этот поход был наихудший, на моих глазах наворачивались слезы. Организм полностью пересох, и было ощущение, что меня разрывают изнутри.

— Я сейчас рожу здесь, Ал.

В ответ раздался лишь стон.

С болью пошла кровь, вполне существенное количество. Я отключил от этого факта своё внимание, отнеся его на счет хорошо известного альпинистского недуга.

Завалившись обратно в палатку, я натянул кислородную маску и жадно мотал воздух. В тепле спальника я отогрел руки, засунув их себе подмышки. Вошел Ал.

— Ты в порядке?

— Нормально, — ответил я, не желая говорить о том, как я себя чувствую на самом деле. Состояние, близкое к тошноте, с разрывающей головной болью, теперь я знал, что стоит визит в туалет на высоте свыше 8000 метров.

Ал добавил ещё несколько кусков снега в кастрюли с водой и затем свернулся в своем спальнике, стараясь восстановить драгоценное тепло. Я мог различить только его приглушенные слова:

— У меня замерзли ноги.

Я слышал, как снаружи трое шерпов готовили снаряжение. Джайалтсен пересек снежник и заглянул в палатку.

— Два часа. Вы готовы?

— Нам надо вскипятить ещё воды, — ответил Ал, — давайте выйдем через полчаса.

Подошли Лакра и Мингма, и все шерпы собрались около нашей палатки. Они стали отбирать кислородные баллоны, которые здесь были аккуратно сложены.

— Нельзя выходить с замерзшими пальцами, — сказал Ал, — они должны быть совершенно теплыми в момент выхода, иначе мы их потеряем.

Я вынул ноги из внутренних ботинок, и, растерев их, вернул к жизни. Мизинец на ощупь, казался каким-то восковым, как если бы кожа на нём была жирнее, чем обычно.

К 2-30, подкрепившись последней чашкой горячего шоколада и несколькими кусками шоколада, мы стояли у палатки в подогнанных кошках и неопреновых гамашах. Поверх комбинезонов «Michelin Man» на нас были одеты ветровки с застегнутыми обвязками. Толстая одежда сильно ограничивала движения, и я попросил Ала подтянуть мою обвязку на талии.

Мы подготовили рюкзаки к укладке кислородных баллонов. В обращении с ними, как и с другими тонкими элементами высотного альпинистского снаряжения, требовалось повышенное внимание к мелочам. Кислородные баллоны должны переноситься строго вертикально. Если он перевернется в рюкзаке, трубка, подающая кислород, может отломаться, и подача кислорода прекратится. Проверив свою систему в базовом лагере, теперь я скрутил свой спальный коврик и вложил в рюкзак. Опущенный в образовавшуюся трубу баллон встал на своё место, с беспрепятственным доступом к клапану.

Кроме того, если мы, по каким-либо причинам, остановимся, коврик окажется бесценной вещью.

Я мысленно проверил все необходимое снаряжение. Лыжные очки в кармане ветровки. Запасные альпинистские очки в другом кармане. Фонарик наготове с двумя запасными лампочками и запасными батарейками. Две литровые бутылки наполнены изотоником — высокоэнергетичным, содержащим глюкозу напитком. Рация проверена. Еда — шоколад и рождественский пудинг, готова. Камеры с новой пленкой. Ремонтный набор дли кошек. Запасной карабин. Восьмёрка для спуска. Зажимы — «жумар».

— Где твое питьё? — спросил Ал.

— В рюкзаке.

— Лучше положи его в свою пуховку, поближе к телу.

Я сделал так, как сказал Ал, засунув одну из пластиковых бутылок под пуховку. Шерпы были уже почти готовы. Я ещё раз мысленно проверил список предметов, выискивая хотя бы одну забытую вещь, маленький предмет, который может привести к срыву восхождения.

Такового не оказалось. Мы были готовы.

Без лишних слов мы отвернулись от палаток и начали восхождение в ночи. Впереди шёл Лакра, за ним Мингма и Джайалтсен, Ал и я шли в хвосте.

После нервного напряжения подготовки идти было настоящим облегчением. Эти первые шаги имели для меня поистине эпохальное значение. Я понимал, что мы находились в невероятно привилегированном положении, за возможность оказаться в котором отдали бы зуб, а, возможно, и не один, тысячи альпинистов.

Мы выходили из лагеря 6 точно по графику, у нас были еда, питьё, достаточное количество кислорода и поддержка трёх очень сильных шерпов. Наше снаряжение было подогнано и проверено, самочувствие было таким, каким оно может быть на высоте 8000 метров, у нас не было недомоганий или травм, которые надо было преодолевать.

Ничего лучшего быть не могло. «Окно» было открыто, и я позволил себе роскошь подумать, что, возможно, мы сделаем это, если, конечно, удача будет сопутствовать нам.

Именно в те минуты, когда мы выходили из лагеря 6, об этом стало известно впоследствии от венгерского альпиниста, умер Рейнхард.

На первом снежнике, расположенном над лагерем, шерпы ускорили ход. Ал легко поспевал за ними, я же начал отставать. Узкий луч фонарика, который казался таким ярким в палатке, теперь не справлялся со своей задачей, освещая слишком маленький участок снега

Догоняя, я сконцентрировал своё внимание на ногах Ала, вбивающего свои кошки в снег. Корка снега была непредсказуема. Иногда мы проваливались по бедра в скрытые полости.

Я быстро научился не доверять фонарику с его туннельным эффектом. Он обманывал зрение, бросая тени непонятной величины. Камни могли казаться больше, чем на самом деле. Трудно было определить расстояние. Неясно, был ли Лакра в десяти метрах впереди или в пятнадцати.

Мы прошли мимо нескольких старых стоянок, оставленных предыдущими экспедициями. Все они были захламлены клочьями материи, поломанными стойками от палаток и пустыми кислородными баллонами. Один из фольгированных пакетов нанизался на зуб моей кошки и тащился на нём до тех пор, пока не надоел мне так, что я потрудился удалить его.

У каждой такой стоянки Ал, горный детектив, останавливался на момент и обшаривал лучом фонарика оставленный мусор. Даже сейчас, на восхождении, эта страсть не оставляла его.

Шаг за шагом мы поднимались по снежнику к более трудному «жёлтому поясу» (выходы известняков желтого цвета, опоясывающие весь Эверест). Хорошо понимая, что запасы кислорода ограничены, я сосредоточился на ритмичности своего дыхания. Из своих тренировок по погружению с аквалангом я знал, как легко израсходовать воздух.

Рельеф северного склона оказался разнообразным как по крутизне, так и по своей природе. Крутые ледовые участки сменялись скальными плитами. Скальные участки заканчивались длинными траверсами. Установить ровное дыхание не получалось. Чаще всего я пыхтел и задыхался, и ничего нельзя было с этим поделать.

Через час я почувствовал себя лучше. За целенаправленной физической работой головная боль и тошнота прошли. Мои руки и ноги были тёплыми, а вес рюкзака не давил так сильно, как я опасался.

Подойдя к концу снежника, мы впервые столкнулись с голыми скалами. Я с ужасом смотрел, как три тонких луча фонарей шерпов начали подниматься но, казалось, вертикальной стене. Был ли это оптический обман? Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил о реальном лазании перед гребнем. Однако стоя у основания скального участка, моё сердце сжалось. Было круто. Очень круто. Я был совершенно неискушён в ночном лазании, и от страха все заледенело внутри.

Мы начинали штурмовать «желтый пояс».

Еще хуже было то, что мы должны были лезть но скалам в кошках. Это все равно, что взбираться по лестнице на ходулях. Зубья становятся нежелательной опорой, удаляя ногу от действительного контакта со скалой. Лазанье по скалам в кошках увеличивает риск встать мимо зацепки или вывихнуть лодыжку. На тесных участках, где ноги должны ступать близко друг к другу, опасность ещё больше. Зуб может зацепиться за неопреновый гамаш другой ноги — ошибка, неизбежно ведущая к тяжелому падению.

В других горах можно остановиться и снять кошки, но здесь это невозможно. На северной стороне Эвереста снимать кошки всякий раз, когда вы переходите от снега к скалам, — потеря драгоценного времени, и, кроме того, риск обморозить руки.

Пока остальные проходили скальный пояс, я ненадолго остановился, чтобы проделать небольшой опыт. Я выключил фонарь и дал возможность глазам привыкнуть к темноте. На небе почти не было облаков, но луны не было видно. Единственным источником света были звезды, но они были такими яркими, какими я их никогда не видел. Башня Чангцзе была далеко под нами, я даже мог видеть её изогнутые по синусоиде рифлёные гребни.

Еще на тысячи метров ниже были видны великие ледники, отражающие тусклый металлический свет звезд на фоне более темных теней от высоких стен ущелья.

Весь Тибет лежал под нами, и нигде не светилось ни одной электрической лампочки.

Сняв верхние рукавицы, я добрался до кислородной маски. Лед стал перекрывать входной клапан. Я тщательно удалил льдинки.

Затем я полез вверх, кошки с металлическим скрежетом заскребли по скалам. Маршрут проходил по полочкам, соединенным узкими трещинами. Это было неприятное лазанье, требующее большого усилия рук и ног — шагать по неудобно высоким ступеням. Не раз мне приходилось заклинивать колено в трещину для поддержания равновесия или извиваться на полке на животе.

— Это первая ступень? — крикнул я Алу.

Он не ответил, и только спустя несколько часов, уже на первой ступени я понял, как далеко мы были тогда от неё. Мы подошли к площадке и остановились немного передохнуть перед следующим участком.

Маршрут был завешен паутиной из верёвок. Некоторые из них были перетёрты, другие запутаны, остальные были отбелены от долгого пребывания под действием интенсивного солнечного облучения на высоте 8000 метров. Ал, что-то бормоча, пробирался сквозь них, сортируя профессиональным оком.

Выбрав лучшую из них, Ал цеплялся к ней зажимом и продвигался вверх, передвигая зажим при каждом шаге. Я ждал, пока он поднимется на определенную высоту, и следовал за ним. Кошки, застревая в трещинах, превращали каждый шаг в ночной кошмар. Часто мои ноги неистово скребли по зацепке, превращая скалу в гравий.

Сверху летел постоянный поток мелких, а иногда и размером с кулак камней, спущенный шерпами, идущими над нами. В обычных условиях даже самый неуклюжий альпинист избежит этого, но здесь каждая опора стремится развалиться на части. Наши уши быстро приспособились определять размер приближающегося снаряда по звуку, с которым он ударялся о скалу.

— Камень! — Плоский, размером с портфель камень скатился со склона и исчез в темноте.

После шестидесяти-семидесяти метров подъёма я совершил серьёзную ошибку. В тот момент, когда я нагрузил зацепку, выжимаясь на ней, моя кошка неожиданно соскользнула с неё, и я ударился коленом о выступ. Хотя комбинезон и смягчил удар, ушло несколько минут, пока ко мне вернулось самообладание. В результате этого срыва я повис на верёвке.

Через двадцать метров я подошел к точке крепления верёвки, по которой лез. Посветив фонарём, я не мог поверить своим глазам. Моя нить жизни была закреплена за единственный ржавый крюк, неумело вставленный в трещину.

Из любопытства я проверил крюк на прочность. Он шевелился. Я слегка потянул его, и он сразу вылетел. Я несколько секунд остолбенело смотрел на эту трогательную страховку, предотвратившую мой недавний срыв.

На протяжении экспедиции часто говорилось о том, что на наиболее технически сложных участках провешены перила. «Дойди до лагеря 6, и дальше ты на перилах» — наиболее часто повторяемая мантра, подразумевающая, что перила целы. Однако одного случая с выпавшим из трещины крюком хватило, чтобы разрушить мою веру в перила. И я решил полагаться на них как можно меньше.

Крутизна уменьшилась, и я обнаружил Ала и трех шерпов, поджидающих меня. Когда я подошел, они продолжили подъём по веренице ступеней, прорубленных ветром в снегу. Следующий крутой скальный участок Лакра снова пошёл первым. Он лез мощно и без остановок, и вскоре свет его фонаря скрылся из виду.

Я обратился с просьбой: «Ал, можно я пойду впереди?». «Без проблем», — Ал отстегнулся от верёвки и пропустил меня вперед. Это был великодушный жест, за что я был ему очень благодарен.

Чувствуя Ала за своей спиной, я начал подъём по следующему скальному участку гораздо уверенней. Отчасти психологически, отчасти потому, что Ал фонарём освещал зацепки, идти мне стало гораздо легче.

Как и везде на Эвересте, скалы были разрушенными и ненадежными. Явно прочные зацепки легко разваливались, валуны трещали под весом тела, а поток мелких камней, казалось, находился в постоянном движении.

Камень величиной с телефонный справочник упал в нескольких дюймах от моей руки. Ударившись о скалу, он разлетелся на сотни кусков, осыпав меня дождем из каменных осколков. Одновременно сверху долетел предупреждающий крик Мингмы.

— Ты в порядке?

— Нормально, — мы продолжали подъём.

Сейчас я не знал точно, где мы находимся. С ледника Ронгбук расстояние от лагеря 6 до северо-восточного гребня не кажется слишком большим. Теперь я понял, насколько это значительное восхождение. Прошло много времени, как мы вышли из лагеря, и уже чувствовалась усталость, как от целого рабочего дня.

Еще не было и намека на рассвет. Я стал с нетерпением ждать первых лучей солнца.

Оглянувшись, я увидел, что Ал проходит участок свободным лазанием. Он, как и я, не доверял перилам, но в отличие от меня, мог обходиться без них.

Когда склон стал положе, мы пошли траверсом направо по грязному снежнику. Вдаль него была натянута новая светло-красная верёвка, каких нам давно не приходилось видеть. Прицепляясь к ней, я пытался угадать, кто же её повесил — индийцы или может быть японцы?

Перила пересекали трещину, а затем выходили на наклонную скальную площадку, размером с теннисный корт. Проходя через неё, я понял, что мы закончили первый этап восхождения.

Ужасы ночного лазанья закончились. «Желтый пояс» оказался намного круче и сложнее, чем я себе это представлял. Лезть по нему в темноте при свете налобного фонарика было ночным кошмаром.

Теперь, с первыми лучами, осветившими наш маршрут по гребню, я выключил фонарик и прикинул, что в лучшем случае мы сможем дойти до вершины часов за шесть.

Трое шерпов, в очках и кислородных масках похожие на инопланетян, склонились над своими ледорубами. Они в темпе отработали ночные часы и теперь отдыхали, поджидая нас на гребне. Один из шерпов, Лакра, был на вершине раньше, но я знал, что остальные никогда не были на такой высоте. У каждого выросли сталактиты изо льда в нижней части кислородной маски в том месте, где выдыхаемый пар замерзает, превращаясь в пики, длиной в несколько дюймов. У Мингмы были проблемы с маской. Я наблюдал, как он снял её, чтобы очистить замерзшую трубку, и вспомнил слова экспедиционного врача, который предупреждал нас, что мы можем потерять сознание, если кислород не будет поступать в течение более тридцати минут.

У меня кислород ещё не закончился, но жесткая замерзшая раковина маски натирала переносицу, я на мгновение ослабил маску, чтобы снять раздражение.

С рассветом подул наш злейший враг — ветер. Пока Ал осторожно приближался к нам, первые порывы ветра затеяли игру на северном склоне, поднимая фонтаны ледяных кристаллов. Ал восстанавливал дыхание, а я поднялся на гребень и взглянул на обрыв Канчунг — восточный склон.

Картина была жуткая — Канчунг смотрелся почти вертикальной трехсотметровой ледовой стеной. Огромные висячие ледники, изрезанные глубокими трещинами, опасно примостились на его склонах. Нетрудно представить эти биллионы тонн льда, ведущие борьбу с гравитацией исходящие огромной лавиной на нижние долины.

Когда Мэллори впервые увидел стену Канчунг в ходе британской разведывательной экспедиции в 1924 году, он назвал её непроходимой и решил, что эту стену следует оставить «другим, менее мудрым». Теперь, глядя вниз на стену, я понял, что он имел в виду. То, что впоследствии она была пройдена и по нескольким маршрутам, остается для меня невероятным.

Стена Канчунг является родиной и создателем некоторых любопытных ветров. С рассветом начинает дуть одни из них. Пока я смотрел вниз, по стене волнами поднимались облака кристаллов льда. Это выглядит так, как будто смотришь прямо в открытый «рот» градирни на электростанции. Это хвост огромного «ротора», в который закручивает Эверест постоянные северо-западные тибетские шторма. Когда кристаллы поднимаются на гребень, они уносятся на юго-восток в виде флага до сорока километров длиной.

Немногие альпинисты идут на восхождение, когда развевается флаг.

Лакра прокричал мне что-то, и я повернулся к группе.

Теперь начинался подъём по гребню. Отсюда, где мы стояли, он выглядел невероятно сложным, этакий хвост дракона с подъемами, провалами, крутыми скальными ступенями. Две из них, первая и вторая ступени, считались наиболее трудными препятствиями на маршруте с севера, но более всего меня беспокоила общая протяжённость гребня.

Ранее в Лондоне я встречался с Грегом Джонсом, одним из четырех британских альпинистов, взошедших на вершину с севера. Мы сидели в кафе в Сохо и пили капучино, когда Грег скрипнул суставами пальцев и закатал рукава, обнажив при этом попаевские (Попай — герой одноименного сериала и компьютерной игры) мускулы и вены, толщиной с альпинистскую верёвку.

— Да, первая и вторая ступени — это проблема, — говорил он мне, — но вы должны подумать о протяженности гребня. Когда пройдете гребень, вы поймете, что может понадобиться ещё двенадцать часов, чтобы после восхождения вернуться в лагерь 6. Двенадцать часов. Это чертовски долго.

Отсюда, где я стоял, слова Грега казались чистой правдой. Уже прошло чертовски много премии, а мы преодолели только незначительную часть пути. Лакра приблизился ко мне и прокричал, маска приглушала его голос.

— Мы пойдём быстро. Идите очень быстро. Хорошо?

Он указал на запястье, давая понять, что время уходит. Мы находились выше всех живущих существ на планете (8600 м), и наши силы таяли с каждым часом. В «зоне смерти» надо двигаться быстро, чтобы выжить.

Теперь, при свете дня, мы растянулись вдоль обтрепанных перил, змеящихся вдоль гребня — наследство предыдущих восходителей. После прошедших ночных часов я чувствовал, как во мне загораются искры оптимизма. Я ощущал в себе прилив сил.

Через тридцать минут мы обогнули небольшую скалу и обнаружили первого погибшего индийского альпиниста. Мы знали, что здесь на гребне должны быть тела трех индийцев, погибших несколько дней назад, но совершенно забыли о них

Первый из них лежал под нависающей скалой, окруженный почти правильным кольцом из надутого ветром снега.

Ал прокричал сквозь маску: «Наверное, один из индийцев».

Нам пришлось перешагнуть через его вытянутые ноги, чтобы продолжить путь.

Шерпы стояли, прижавшись друг к другу, остолбенев при виде трупа. Они как в молитве склонили свои головы, и только потом до меня дошло, что они действительно молились.

Я чувствовал почти непреодолимое желание взглянуть в лицо мертвого альпиниста. Какое выражение застыло на его лице в последние минуты жизни? Ужас? Улыбка? (Говорят, что у умирающего от тяжелой горной болезни иллюзия полного благополучия.)

Но его голова была далеко под карнизом, шея повернута так, что лицо смотрело в скалу. Всё, что я мог разглядеть, был край кислородной маски. От маски отходила драгоценная, дарующая жизнь трубка, идущая к кислородному баллону, слоящему прямо у скалы. Это был оранжевый российский баллон, такой же, как и наш.

Я наклонился, опираясь на ледоруб, чтобы поближе рассмотреть прибор в верхней части баллона. Конечно, он показывал нуль. Даже если он умер раньше, чем баллон опустел, кислород продолжал бы вытекать слабой струн кой в атмосферу, пока не вытек бы весь.

Он был одет очень легко: тонкая флисовая куртка, альпинистские брюки из гортекса и пара желтых пластиковых ботинок. Его рюкзак лежал рядом, он был плоским и пустым. Куда подевалось его высотное снаряжение? Пуховка? Верхние рукавицы из гортекса? Мы знали, что индийская команда хорошо оснащена. Оставалось только два объяснения случившемуся, или он изорвал их в предсмертной агонии, или кто-то снял их с трупа.

Трагедия индийцев была главным эпизодом моего фильма. Соблазненные «пением сирен» Эвереста, они превысили предел своей выносливости и не смогли сохранить достаточно сил для спуска в штормовых условиях. Вершинная лихорадка погубила их.

Хотя у нас была с собой видеокамера, я не мог заставить себя снимать мертвого человека, лежащего у наших ног.

Я знал, что ITN и четвертый канал хотели бы получить такую наглядную иллюстрацию Эвереста-убийцы, но не смог этого сделать. Этот индийский альпинист останется здесь замороженный навечно, и показать, его семье, друзьям реальность этой воображаемой могилы, было бы бесчеловечно.

Когда мы перешагнули через ноги погибшего, чтобы продолжить свой путь по гребню, мы пересекли невидимую линию на снегу и в нашем собственном сознании. Высота — невидимый убийца. Человеческая жизнь не зависит от её обладателя в «зоне смерти», и, переступив через труп, мы приняли осознанное решение двигаться дальше. Мертвое тело напоминало нам, что отныне мы вверяем свою жизнь нашему снаряжению, нашей силе и нашей удаче.

У меня было непреодолимое чувство, что индиец находился в полной гармонии с этим местом, и мы, живые, были здесь оккупантами. Всё, что выше 8000 метров принадлежит смерти, потому что выше человеческая жизнь не может существовать. Одетый как космонавт в огромный высотный комбинезон, дыша сквозь механическое шипение кислородной системы, я впервые почувствовал себя пришельцем на своей собственной планете.

Наш подъём по гребню продолжался.

К 7-00 мы подошли к первой ступени. Она была выше, около двадцати метров, и сложнее, чем я себе представлял. Затененная большой скалой второй ступени, она производила впечатление незначительного препятствия, но глядя на неё снизу сквозь лыжные очки, покрывающиеся морозной пленкой, эта ступень выглядела обескураживающее.

Сиять кошки, чтобы приспособиться к изменившимся условиям, не представлялось возможным, так как это привело бы к обморожению пальцев (было около -37°С) и отняло бы много времени. Три шерпа ушли вперед, и я последовал за ними. Примерно через три метра маршрут перешел в заполненную льдом трещину, расположенную в левой части скалы. Затем мы шли траверсом но скальной полке, и далее предстояло вскарабкаться между двумя округлыми глыбами. Я поставил передний зуб кошки в крошечную трещину и медленно выжался на нём всем весом, полагаясь на незначительную зацепку.

Затем остановившись на минутку, чтобы восстановить дыхание после тяжелой работы, я столкнулся с проблемой.

Лазание требовало тонкого балансирования, что я легко мог бы сделать на равнине. Здесь же, на высоте, в одеждах, сковывающих движение, и вдобавок ощущая пропасть под ногами, где наказанием за ошибку был бы полет на 2500 метров вниз по северному склону, задача становилась эпохальной.

Я прощёлкнул жумар повыше к лучшей, на мой взгляд, из верёвок, обманчиво свисающих вокруг. Это давало чувство защиты при падении, но скорее чисто психологически, нежели реально. В действительности, при падении неудачливый альпинист повис бы, беспомощно качаясь в воздухе, под нависающим карнизом. Если, конечно, верёвка выдержала бы.

Я перекинул ногу через гладкий край гребня и поставил её на зацепку, к счастью, оказавшуюся на той стороне. Я должен был почувствовать её надежность на ощупь, так как нога была вне поля моего зрения.

Моя левая рука инстинктивно поползла вверх, ища зацепку. Опробовав зацепку, я пустил камень размером с пачку сигарет вниз по северному склону.

Немногие люди могут представить, что Эверест — это разрушенная гора. Он выглядит так, как будто сделан из гранита, но в действительности на любой высоте, состоит из рыхлого известняка — худшей породы для лазания. Ухватившись за выступ над головой, я перенес вес моего тела на невидимую опору и перевалился на другую сторону

Лакра уже поджидал здесь. Он поднял большой палец вверх, я ответил тем же. Очередное препятствие преодолено. Мы на шаг ближе к вершине.