По всему выходило, что мне понадобится совет специалиста. Фабричный ли это дефект или я просто как-то не так формулирую задания, мириться с художествами строптивой машины нельзя. Впрочем, благие мысли эти не помешали мне на следующий же день отправиться к нему на поклон: ничего из написанного до сих пор не годилось для печати, а мне ведь надо было выжать из него материал, из которого можно было бы сделать книгу, да и страниц было маловато. И прогнать через него как можно больше заданий, чтобы объяснить специалисту, чем я недоволен.

Довольно потирая руки и всем видом показывая, что больше не злюсь на него, я подошел к компьютеру и нажал на клавишу, отвечающую за новеллы. Никакой реакции, однако, на это не последовало, потухший взгляд совиных глаз не ожил.

Решив, что допустил какую-то ошибку, я открыл брошюрку с инструкцией. Строгое соблюдение предписаний, однако, не помогло: компьютер бездействовал. Неужели я его повредил? Слишком резко выключил вчера? В таком случае я не могу рассчитывать на гарантийный ремонт — за отстранение поломки придется выложить денежки. Наверное, и вернуть теперь его нельзя.

Все эти мысли встревожили меня, я начал звонить на ремонтную базу. Мне повезло: компьютеры этого типа обслуживались вне очереди, и мастер появился у меня так быстро, будто примчался на «скорой помощи».

Вообще-то он действительно был похож на врача.

У него было доброе интеллигентное лицо и тонкие длинные пальцы пианиста-виртуоза. Аккуратно поставив свой саквояж рядом с компьютером, он уселся напротив него, окинул долгим проницательным взглядом и начал беседовать с ним так, словно детский доктор с зареванным маленьким пациентом:

— Ну, на что ты жалуешься, проказник? У тебя где-то болит? А может, тебя обидел этот плохой дядя?

Это «плохой дядя» прозвучало для меня почему-то как «плохой писатель», и я сразу возненавидел компьютерного доктора. Словно желая дать мне как можно больше оснований для этого, он нежно коснулся длинным пальцем клавиши с надписью «роман».

Тут же она вспыхнула ярким зеленым цветом, а в совиных глазах полыхнули желто-зеленые огоньки.

Мастер повернулся ко мне.

— Порядок!

Нет, этот компьютер доконает меня!

— Видите ли, я нажимал только две клавиши — рассказ» и «новелла». А эту клавишу я еще не трогал… — пробормотал я.

Со словами «Нам, миленький, нужен рассказ, а не роман» мастер выключил клавишу и тут же нажал другую. И снова компьютер замигал огоньками, докладывая, что готов к работе.

— Ничего не понимаю, — признался я. — Вроде всё делал по инструкции, точно так же, как вы сейчас…

Мастер повторил ту же операцию с клавишей «новелла», и компьютер опять отрапортовал о своей готовности. Мне стало неловко перед мастером, но он, сочувственно улыбнувшись, ободряюще сказал:

— Успокойтесь, не вы первый, не вы последний. Я сам в них не могу разобраться. Многие ваши собратья по перу жалуются на эту марку. Причем жалобы одни и те же. Никаких дефектов, а работать отказываются. Бастуют, что ли? Один целый месяц меня мучал. Разобрал его по частям и проверил системы-никакого результата! Пришлось заменить другим. Привезли его на базу. Там у нас один паренек стажируется, стал он играть с этим компьютером, нажимает клавишу, говорит: «Ну-ка, хватит бездельничать, сочини мне что-нибудь!» И что вы думаете? Компьютер сразу же заработал.

— И чем вы это объясняете? — спросил я.

— Пока ничем. Мы только-только стали изучать эту марку. Что и говорить — машина сложная, с характером. Ведь что значит собрать воедино несколько миллионов микропроцессоров? Это ж почти человеческий мозг, только там клетки исчисляются миллиардами. Разве у нас с вами так не бывает: пытаетесь вспомнить что-то — ни в какую. На другой день — пожалуйста, без всякого усилия с вашей стороны. — Мастер снова рассмеялся. — Иногда мне кажется, что эти компьютеры способны обижаться. С ними нужно поделикатнее…

— Да чем я мог его обидеть? Я ведь пока всего лишь изучаю его возможности. И признаться — я, в общем-то, доволен им, — стал почему-то оправдываться я.

Черт знает, что за чепуху я несу. И ведь не ради мастера соврал — ради компьютера! Не хватало только испытывать перед ним суеверный страх.

— Давайте попробуем его в работе, — предложил мастер. — Задайте ему тему.

— Нет у меня наготове темы, — сказал я резче, чем того требовали приличия, но что делать, если творческий процесс не терпит свидетелей.

Мастер ласково заглянул в совиные глаза компьютера.

— Милый, сочини нам что-нибудь. Как говорится — для души! Что-нибудь возвышенно-романтическое. Скажем, про любовь. Правда, в наши дни любовь не очень-то романтична, эмансипация на дворе… А вы как считаете?

Мастер повернулся ко мне, словно надеясь на помощь. Видя, что я молчу, он продолжил:

— Не знаю, как вы, а я совсем перестал понимать женщин и почти не обращаю на них внимания. От этого человек начинает мечтать о чем-то другом.

Мастер перевел взгляд на компьютер.

— Давай, милок, сочини что-нибудь для исстрадавшейся души! Что-нибудь о таком вот потерянном человеке, как я. Только дай ему какую-либо утеху, хоть какую-то радость в жизни. А то мне до чертиков надоели все эти любовные романы, которые публикуются в последнее время. Конечно, любовь без драм не бывает, но ведь хоть иногда человеку надо же дать порадоваться, иначе он окончательно потеряет веру в себя. Поэтому хоть ты порадуй меня любовной историей со счастливым концом. В будущем, мне кажется, люди найдут способ, чтобы любовь была только счастливой. Да, да, я верю в это, поэтому давай помечтаем об этом вместе. Без мечты человек не становится добрее и умнее, лишается надежды…

Как только он изрек эти напыщенные глупости, мой вышедший из повиновения компьютер нежно замурлыкал. Удивительное дело: мастер не задал ему ни конкретной темы, ни сюжета, не предложил героя.

Он всего-навсего поделился с ним своей мечтой о счастливой любви. Просто мистика какая-то!

Подумаешь, он не знает, что ему думать о современных женщинах! А я вот не знаю, что мне думать о нем. Хэппи-энд понадобился этому дурню! Да еще с любовью! И вот из подобных историй он будет черпать мудрость. А ведь такое интеллигентное лицо у человека.

Неужели и сегодня читатели не могут прожить без такого чтива? Неужели усилия великих писателей во все времена старавшихся воспитывать у людей вкус к настоящей литературе, пропали даром? А мой компьютер — каков гусь? Со мной работать отказывается, а оказать услугу дураку — пожалуйста! «Ну что ж, голубчик, — мысленно пригрозил я ему, — давай, обслуживай невежд, займись ремесленническими поделками! Только, пожалуйста, меня от этого уволь!» Конечно, я был раздосадован, но не настолько, чтобы заглушить в себе любопытство. Мне было интересно, что же он сочинит «для души». Про себя я решил больше не церемониться с ним и вернуть изобретателям, не забыв при этом любезно и в то же время язвительно поблагодарить их: мол, спасибо, но пользуйтесь этим чудом техники сами, а я сумею заработать себе на жизнь и без его помощи!

Мастер своевременно нажал какой-то рычажок, поэтому принтер печатал сочинение сразу в двух экземплярах. Оказалось оно на редкость длинным видимо, не так-то просто добраться до хэппи-энда в любви. Я так и сказал мастеру, но он не понял, что я имел в виду. Бедный, ко всему прочему он был начисто лишен чувства юмора.

— Верно, — серьезно ответил мне он. — До счастливого конца добраться нелегко. Счастливый конец нужно выстрадать, только тогда он становится понастоящему счастливым.

Ну как с таким разговаривать! Он выпрямлял любую мысль, как утюг.

Я невольно порадовался точному сравнению. Да, под утюгом всё сглаживается, утюг — прибор серьезный.

Может, компьютер потому и заработал сразу. Наверное, электронный ум подсказал ему, что с таким лучше не спорить, иначе он пройдется по тебе, как утюгом, сам будешь не рад. Лучше уж сочинить, что просит.

Посмотрев, с каким вдохновением принтер выдает страницу за страницей, я вдруг развеселился и решил пропустить стаканчик. Мастер отказался, сославшись на специфику работы:

— Понимаете, мы имеем дело со сложнейшими механизмами, а это требует большой сосредоточенности…

Конечно, он был прав, этот утюг. Алкоголь ничего не может выпрямить, но многое может смять.

Сам я, однако, не отказался от своего намерения, хотя тоже находился на работе. Признаться, мне нужно было восстановить душевное равновесие, нарушенное сознанием того, что компьютер подчинился не мне, а мастеру.

— Простите мне мое нетерпение! — извинился мастер и с довольным видом принялся собирать страницы еще не законченного произведения. Я же стоически боролся с порцией «зеленого змия», наблюдая за тем, как, собрав страницы, он тут же уткнулся в них носом.

«Читай, читай, — подумал я, — для тебя ведь написано, сам просил. А я потом почитаю, мне торопиться некуда!» На простодушном лице мастера отражалась целая гамма чувств. Он то слегка улыбался, то, как бы шокированный чем-то, по два раза перечитывал один и тот же пассаж, то несогласно морщился. Всё это распаляло мое любопытство, и мне стоило больших усилий притворяться равнодушным. Что же этот проклятый компьютер сочинил для столь бесхитростного читателя?

Тем временем принтер выплюнул последние страницы; услужливо собрав их, я подал остаток сочинения мастеру. А строптивая машина, вместо того чтобы перейти на прием, как полагалось по инструкции, вдруг отключилась. Как это было понимать, я не знал. То ли он показывал, что не собирается больше трудиться на ниве творчества, то ли что он сказал свое последнее слово. Но я не стал обращать внимание мастера на очередную выходку машины, чтобы не отрывать его от чтения.

Пробежав глазами последнюю страничку, мастер мечтательно вздохнул, сморщил лоб, улыбнулся и вздохнул еще раз.

— Что, конец оказался не таким уж счастливым? — не выдержав, поинтересовался я.

— Нет, почему же, — ответил он тоном, в котором отсутствовала уверенность.

— Мне кажется, вам не особенно понравилось.

— Забавная история, — пробормотал он и, как будто спохватившись, сразу же принялся спрямлять углы. — Я бы сказал, весьма поучительная. Да-да, тут есть чему поучиться. Весьма вам признателен. Вы ведь не откажетесь оставить автограф на моем экземпляре?

Я чуть не поперхнулся.

— Да ведь это не мое произведение. Вы же сами его заказывали. Откровенно говоря, я терпеть не могу хэппи-энды, а тем более дидактику.

Он улыбнулся мне всепрощающей улыбкой, словно хотел сказать: «Знаем, знаем, писатели капризны, они нередко пытаются отречься от своих произведений!» А вслух сказал тем ласковым тоном, с которым разговаривал с компьютером:

— Ну конечно же, он ваш! У меня получился бы совсем другой рассказ. Вы, наверное, не успели прочитать инструкцию до конца. А в ней совершенно определенно сказано: машины этого поколения — самопрограммируемые и способны копировать стиль и образ мыслей пользователя. Поэтому и задание вводится в форме свободного диалога. Достаточно всего лишь нескольких последовательных заданий, чтобы он усвоил ваш стиль и сочинял уже сам от вашего имени. Так что будьте добры, оставьте мне на память свой автограф!

Ну и ситуация! А я-то в глубине души надеялся, что в любой момент могу отречься от того, что напишет компьютер, свалить на него всю ответственность! Инструкцию-то я читал, но поверить в такое не мог, принял за обычную рекламу. Чтобы приободриться, я отпил большой глоток и деланно рассмеялся.

— Ладно, только не пеняйте мне за это сочинение!

На первой странице я вывел: «На память от автора, который отказывается нести ответственность за любые свои высказывания на темы любви и счастья».

Не уловив в этих словах никакой иронии, мастер сдержанно поблагодарил меня, после чего наступило неловкое молчание. Я поспешил сгладить его, указав на выключившийся компьютер. Он предложил: — Попробуйте теперь включить его вы.

Не вставая с места, я нажал клавишу с надписью «новелла». Компьютер мигом «открыл глаза», и я почувствовал искреннее волнение: значит, он на меня больше не дулся.

— Вот видите, всё в порядке, — сказал мастер.

— Да, похоже, что так, — ответил я. — Простите, что напрасно обеспокоил вас. Но, честное слово, беседа с вами была чрезвычайно полезной. Так вы любите читать поучительные сочинения?

— Конечно. Произведение должно быть поучительным.

— Хорошо, я как-нибудь постараюсь написать такое в вашу честь. Опишу человека вашей профессии.

Я постарался поглубже спрятать иронию, так что он ничего не заподозрил. Проводив его до дверей, я вернулся и сказал компьютеру: — Слыхал? Народ требует поучительных сочинений! А сейчас позволь мне взглянуть, что за любовную историю ты накропал от моего имени. А глобально-поучительную историю, предназначенную для всех на свете и, в частности, — для мастеровых всего мира, мы с тобой сочиним потом…

 

МОДНАЯ ТЕНДЕНЦИЯ

Миранда оттолкнула бутылку.

— Ты что, решил меня напоить? Джентльмены так не поступают. Ну, что? Ты идешь со мной или нет?

Она сказала это почти весело, но в складках ее губ уже затаилась злость.

Он оставил бутылку.

— Какая муха тебя сегодня укусила?

— Да уж не та, что кусает тебя, как только мы остаемся наедине!

Все еще не понимая, чем вызвана подобная перемена в ее настроении, он решил прибегнуть к традиционной уловке.

— Я же люблю тебя!

— Ничего подобного! Ты просто спишь со мной!

— И ты хочешь сказать, что тебя это обижает? А я бы на тебя совершенно не рассердился если бы ты захотела от меня того же. И даже пошел бы с тобой прогуляться после этого.

Он ждал от нее вспышки гнева, от которой еще больше темнело ее смуглое лицо, делавшееся похожим на лицо прекрасной индианки, готовившейся снять с тебя скальп (как-то он рассказывал ей о жизни древних индейских племен, хотя и сам точно не знал, скальпировали ли они своих обидчиков), но предположение его не оправдалось: она вдруг сникла и готова была разрыдаться.

— Больше всего меня обижает твой цинизм!

— Профессиональная черта, дорогая. Занимаясь изучением людских нравов больше тридцати лет, трудно не превратиться в циника или хотя бы не попытаться абстрагироваться от человеческой глупости!

Растянувшись на широком диване мягкой светлорозовой кожи и тем самым как бы еще раз продемонстрировав свое презрение к глупости, он осторожно добавил:

— Впрочем, мне всегда казалось, что тебе нравится эта черта моего характера.

Нагое смуглое тело Миранды на фоне светло-розового дивана выглядело очень пикантно. Каждый раз, когда она раздевалась, ему было нетрудно представить себе ее одной из тех тонконогих дочерей прерий, о которых он читал в старинных книгах. Но сегодня она наотрез отказалась доставить ему эту радость. Неожиданным было и то, что она не давала гневу выплеснуться наружу, хотя он уже привык терпеливо сносить сцены, которые она ему закатывала.

— Я тебя все еще люблю и все еще уважаю, но мне неприятна твоя примитивная чувственность. Уж не дикари ли, о которых ты постоянно читаешь, оказывают на тебя такое воздействие?

Он призывно поманил ее пальцем. Миранда, поколебавшись, почти вплотную пододвинулась к нему. И не отстранилась, когда его рука вроде случайно оказалась на ее бедре. Лишь сказала с наигранной горечью в голосе:

— Твоя необузданная похотливость невыносима. Я ведь тонкая, романтическая натура, неужели ты этого до сих пор не понял, милый? Какой же ты после этого антрополог, этолог, искусствовед и бог знает что там еще, если не понимаешь таких элементарных вещей? Мне так нужны нежность, ласка, мне нужно, чтобы, гуляя со мной, ты обещал достать мне с неба звезду… Вместо этого в промежутке между двумя лекциями тащишь меня в постель…

Он отвернулся, чтобы не видеть страдальческого взгляда ее полыхавших мрачным огнем глаз, огнем распалявшим его страсть, значительно поубавившуюся с возрастом. Он видел: что-то в их отношениях изменилось. Причем не по его, а по ее воле. Но что ее, собственно, не устраивает? Красоты захотелось? Так большей красоты, чем здесь, ей никто не сможет предложить, ведь всё здесь обставлено по ее вкусу.

Прославившийся в последние годы благодаря остроумным и тонким лекциям по истории человеческих цивилизаций, которые транслировались по головидению и вызвали огромный интерес, а следовательно, немало способствовали округлению его банковского счета, он, человек могучего интеллекта, сорил деньгами, потакая малейшей прихоти Миранды. Она не желала, чтобы что-то здесь напоминало о ее предшественнице, и они устроили свое любовное гнездышко — суперроскошное и ультрасовременное — так, как она сама того пожелала. Романтичная натура. А ведь не далее, как позавчера, она металась на этом диване, предаваясь любовным утехам с неистощимой изобретательностью и требуя от него безудержной страсти, совершенно забывая при этом, что он почти вдвое старше ее. И вдруг — прогулки и звезды! Неужели за те два дня, что они не виделись, она превратилась в мечтательную недотрогу?

Естественно, ничего этого он ей не сказал, понимая, что действительно обидит ее. А мораль их общества требовала безусловного уважения человеческой личности и равноправия в отношениях между полами.

Раз ей сегодня хочется изображать из себя романтическую натуру, пусть будет так, он знал, как быстро меняются ее настроения. Не пройдет и дня, как она потеряет к романтике вкус и снова превратится в буйную праправнучку индейского вождя: когда-то он назвал ее так, и в этой роли она сама себе очень нравилась. Интересно, испытывали ли романтические порывы дочери прерий? Вряд ли. Романтика хороша, когда спишь вот на таком диване, а не на голой земле или полной блох шкуре бизона. Уж если кто из них и романтик, так это он. Иначе как объяснить, что он постоянно ищет в лицах знакомых женщин черты представительниц прекрасного пола древних народов. Причем вовсе не потому, что он был неспособен дать трезвую и несколько отстраненную, ироническую оценку прошлому; казалось, что в те далекие времена мужчинам было намного легче управляться со своими партнершами.

— Ну что ты молчишь и даже не пытаешься оправдаться? — попыталась Миранда вызвать его на разговор.

— Так с какой галактики тебе достать звезду, моя милая индианочка? миролюбиво пошутил он и погладил ее длинные, черные как синь, волосы, которые так любил за их естественный цвет и их естественную пышность. Он был убежден, что подобная ласка созвучна ее романтическому настроению.

Миранда оживилась, глаза ее радостно засияли; он попытался обнять ее за плечи, нежно привлечь ее к себе, но, не поняв его намерения, Миранда стала отбиваться. Перехватив его левую руку и задохнувшись в порыве очаровательного гнева, она поднесла к его глазам хронометр со специальным браслетом, которым было перехвачено его запястье.

— Полюбуйся! Вот что ты сейчас представляешь! Содержание адреналина, кровяное давление, деятельность надпочечников — всё у тебя на пределе… всё!

Он бросил взгляд на показания микродатчиков, встроенных в медицинский браслет, и только усмехнулся. Браслет этот был снабжен хронометром и миниатюрным компьютером, по пульсу, температуре тела, биотокам и прочей чертовщине, постоянно контролировавшим состояние здоровья владельца и при малейшей опасности специальным сигналом предупреждавшим о необходимости обратиться к врачу. Даже если пренебречь этим предупреждением, врачебного осмотра все равно не избежать: сигнал одновременно поступал в память компьютера ближайшей поликлиники, который отыскивал адрес пациента и немедленно отправлял врача на дом. В нашем сверхгуманном обществе такой браслет получал каждый, кому перевалило за пятьдесят.

— Но ведь это совершенно естественно. Неужели ты хочешь, чтобы у меня не действовал надпочечник, когда ты лежишь на мне в такой позе.

Шутка насчет органа, подстегивающего либидо, не понравилась ей, очевидно, сегодня ей было не до шуток.

— Может, это и естественно, но я не хочу тебя видеть таким. Любовь для тебя — это всего лишь способ восстановить гормональный баланс организма. Эх ты, сердцевед! Ты даже вот настолько не представляешь, что может твориться в душе женщины!

Она сунула ему под нос кончик указательного пальца.

— Но каким же я должен быть? Скажи мне это по-человечески!

— Слова тут бесполезны, дорогой. — В минуты размолвок Миранда всегда говорила ему «дорогой», а не «милый», но сейчас слово это прозвучало почти с нежностью. — Такие вещи надо чувствовать!

С этими словами она направилась к двери. Удивительно. Даже походка Миранды была другой, совершенно не вязавшейся с ее темпераментом, ленивой и какой-то вихляющей. Так переступают по полу только что проснувшиеся и собирающиеся потянуться всласть кошки. Видя, что она затеяла какую-то игру, он наконец обозлился.

— Послушай, — иронично бросил он, — ты случайно не наслушалась любовных напутствий в ДУПСе?

Как всегда не обращая на его иронию никакого внимания, она бросила ему:

— Не мешало бы послушать их и тебе, милый. У любви — своя наука, и науку эту нужно изучать. Лекции на эту тему транслируются каждый вторник по пятидесятому каналу, с девяти часов.

Уже стоя на пороге, она одарила его преданнейшей улыбкой. Он вскочил, решил было догнать ее, но Миранда уже исчезла. Конечно, он мог бы настичь ее, ведь она жила всего тремя этажами выше и, как правило, поднималась от него пешком, не признавая лифтов, однако правила хорошего тона запрещали удерживать женщину, которая почему-то захотела от вас уйти.

Какая же муха ее укусила? Вообще-то он подбросил ей этот вопрос просто так, чтобы раззадорить, но получалось, что он попал в цель. Неужели эта прелестная, умная и насмешливая женщина могла всерьез увлечься всей этой чепухой, которая вот уже несколько лет преподносится публике по головидению в программе под нелепым и претенциозным названием «Современная книга любви»? Ему еще тогда приходила в голову мысль сравнить эту «книгу» с древнеиндийской «Камасутрой», взахлеб прочитанной еще в юности, но все не было времени, да и как каждый мало-мальски уважающий себя ученый он с презрением относился к возникновению ДУПСов-Домов укрепления психики. На их существование он смотрел свысока, как на любое любительское объединение, соглашаясь с тем, что в хорошо организованном обществе каждый может тратить свое время, как ему заблагорассудится, и что ДУПСы эти наверняка понадобятся людям, мозг которых парализован ленью, а дух пресыщен изобилием удовольствий, доступных в сверхгуманном обществе; но теперь, когда такая женщина, как Миранда, попалась на их удочку, он почувствовал смутное беспокойство. Ведь это же верх глупости, если женщина, которой вот-вот стукнет тридцать, и мужчина, которому уже за пятьдесят, начнут вдруг учиться любви.

Ему вдруг опротивел роскошный салон, предназначенный для любовных забав, и он перешел в свой кабинет. Мебели там не было почти никакой, за исключением письменного стола, скомпанованного с универсальным компьютером, да еще старинного шкафа, набитого доверху его и чужими записями.

Удобно усевшись в кресло с точно выверенными эргономическими характеристиками, он с обидой подумал почему-то об эгоизме Миранды, заботившейся исключительно о собственных удобствах. Чтобы заглушить чувство досады, он было решил включить музыку и уже протянул руку к пульту управления компьютером, находившемуся в нижней части стола, но потом передумал, и рука его осталась лежать на пульте, дожидаясь его решения. Взглянув на тянувшийся во всю стену видеоэкран, он задумался, потом нерешительно нажал на кнопку адресной информации. Стараясь не выдавать своего волнения и одновременно сознавая всю нелепость этого, поскольку компьютеру его волнения были глубоко безразличны, он попросил: — Дайте, пожалуйста, ДУПС восемнадцатого жилого района.

Через пару секунд на экране вспыхнуло несколько цифр и буквенных обозначений. Они оставались там ровно столько, сколько нужно было, чтобы набрать шифр или записать его. Он набрал его немедленно, потому что знал: если не сделает это сейчас, то уже не сделает никогда. Да и все равно он ничем другим пока не мог заняться, адреналин еще бурлил в его крови. На ум пришла мысль из одного сочинения Ману, великого сына Брамы: «Женщина способна сбить с правильного пути не только невежу, но и мудреца, поскольку распаляет в нем сладострастие и гнев». Сейчас бы он с удовольствием избавился и от гнева, и от сладострастия.

Утешая себя, он с иронией подумал о том, что еще ни одному обществу не удавалось наладить нормальных отношений между полами, какие бы законы для этого ни принимались, и что даже мудрые брамины, проповедуя воздержание и призывая строго соблюдать законы Ману, вместе с тем под видом жриц держали в своих храмах молоденьких девушек, обучая их тайнам любви и делая из них впоследствии образованных и утонченных служительниц ее культа. Зачем же нервничать изза каких-то там Домов укрепления психики?

На экране появилась жирная темно-красная черта.

Линия районного ДУПСа была занята. Он подумал, что вечерами у многих возникает потребность в укреплении психики, но чтобы не осталось ни одной свободной линии связи — это уж слишком!

Он покинул уютное место за столом и принялся расхаживать по кабинету, изо всех сил стараясь не заме. чать этой жирной красной черты, которая не исчезнет раньше, чем освободится линия и автомат соединит его с уже набранным номером. С трудом удерживаясь, чтобы не выключить экран, он принялся убеждать себя, что заинтересовавшая его проблема заслуживает известных жертв с его стороны. «Какова любовь, таково и общество», — сказал ему недавно, перефразировав известный афоризм, один молодой ученый на заседании, где обсуждалась очередная скучнейшая диссертация по раннему средневековью. Любое обобщение всегда сомнительно, и в случае с этим афоризмом истина, скорее заключалась в обратном, но ведь одно, видимо, подмечено верно: историки, а особенно этологи не имеют права игнорировать эту тему в своих работах. Сам он старался уделять ей должное внимание и может быть именно потому- как бы парадоксально это ни казалось — знал о сексуальных нравах далеких предков гораздо больше, чем о нравах своих современников, живущих, как и он, в век сверхгуманизма. А может, это ему просто казалось сейчас, поскольку он никак не мог взять в толк, в чем же причина столь непонятного поведения его пассии.

«Свергуманизм» — его термин. В одной из передач по головидению он пустил его в оборот, обозначив им такое состояние общества, когда все его члены стремятся едиственно к наслаждениям, и это приводит к тому, что человеку разумному начинает грозить превращение в человека безумного. Средства массовой информации подхватили его и, как всегда, быстро выхолостили, лишив критического заряда.

Когда-то ДУПСы служили прибежищем одних только желторотых юнцов. Кажется, тогда они и назывались по-другому, это потом для них придумали псевдонаучное название. Конечно, известную пользу они приносили, поскольку учили хотя бы тому, как познать женщину и при этом не опростоволоситься, вызвав обоюдное разочарование своей неумелостью. Но что там было с ними потом, он не знал. Наверное, они как-то изменились со временем. Хотя… Чему там меняться, кроме технического оснащения. Ведь эти вещи тысячелетиями делались более или менее одним и тем же способом. Вершиной философии любви можно считать древнеиндийскую «Каму», а вершиной ее практики — искусство древнегреческих гетер. В современном же сверхгуманном обществе все женщины превратились в таких сверхгетер, что иногда не знаешь, куда от них прятаться. Особенно таким, как он, получившим широкую известность благодаря головидению…

— ДУПС восемнадцатого района слушает вас!

Раздавшийся в динамиках приятный мужской голос заставил его вздрогнуть.

— Сообщите, пожалуйста, о своем выборе, — вежливо напомнили ему динамики.

Красная черта на экране исчезла, но не сменилась никаким другим изображением. Подбежав к письменному столу, он склонился над пультом управления компьютера. Желая справиться всего лишь о том, когда можно будет зайти туда с научной целью, он вместо этого совершенно неожиданно для себя спросил: — Извините, вы не подскажете мне, как делается этот… ну, выбор?..

Странно, однако: никто из его коллег никогда не упоминал в разговорах о ДУПСах, не выказывал своей осведомленности. Может, стеснялись? А сам он был там лет тридцать назад. Его туда затащили какие-то дружки.

— С удовольствием. Познакомьтесь с нашим каталогом, а потом свяжитесь с нами снова. Каталог будет доставлен вам немедленно по пневматической почте. Номер дома, где вы живете?

Сообщив свой адрес, он хотел что-то добавить, но, не дожидаясь, пока он сформулирует очередной вопрос, дружеский голос вежливо поблагодарил его, и связь прекратилась.

Зеленый глазок на пульте погас, абонент отключился. Наверное, нужно было звонить по другому номеру, этот, как ему показалось, обслуживался автоматом, поэтому и видеоэкран не работал, зато он теперь познакомится с их каталогом, а там, глядишь, и с тем, что делается в этих домах. Итак, у них появился каталог, который они отравляют прямо на дом, — прогресс налицо!

Каталог прибыл меньше чем через пять минут с гораздо бблыним шумом, чем обычные почтовые отправления. В почтовый ящик под экраном упал увесистый пластмассовый контейнер. Он взял его в руки, убедился в увесистости содержимого и сел за стол.

В контейнере находился толстый, роскошно изданный альбом с голографическими снимками — при рассмотрении их нужно было ставить вертикально. Он подумал, что в этих самых ДУПСах дело поставлено все же на примитивном уровне, ведь они могли бы посылать клиентам кассеточные микрофильмы — они занимают куда меньше места и их можно просматривать на видеоэкране, но потом понял, что все это сделано не без умысла. Изображение на экране рукой не потрогаешь, к тому же от постоянного использования видеоэкранов способность людей к эмоциональному восприятию изображения притупилась, а в случае с голографическими снимками рука участвовала в эмоциональной оценке того, что на нем изображено. Стоило поставить снимок на раскрытую ладонь, и из нее — как боттичеллевская Афродита из морской раковины — рождалась сияющая богиня любви. Миниатюрная богиня, которую без всякой робости можно рассматривать со всех сторон — от кончиков ног до последнего локона.

Альбом содержал примерно сотню снимков с изображением богинь всех рас, с фигурами на любой вкус.

Сотни прекрасных лиц призывно улыбались, приглашая к путешествию в мир наслаждений. Изголодавшийся по женщине мужчина наверняка потерял бы голову от одного вида этого каталога. Но примитивная страсть наверняка отступила бы перед трепетным чувством восхищения этими изящными и прекрасными фигурками. Да, альбом этот нисколько не напоминал издаваемые в прошлом порнографические журналы.

И все же, как бы поступил такой мужчина, попади ему в руки такой альбом, спросил себя известный антрополог и этолог, оправдываясь перед самим собой, что им движет чисто научный интерес. Скорее всего, сначала он стал бы придирчиво выбирать, искать ту, что заставит его испытать незабываемые чувственные переживания, а потом… потом он ткнет пальцем в код под первым попавшимся снимком или вообще швырнет каталог в угол. Похоже, подумал исследователь, этим исчерпываются все варианты. Сколько бы мужчина ни считал себя покорителем женских сердец, на самом деле его выбирают женщины, а он лишь покорно следует за той, которая предложила ему себя наиболее умело. А ни одна из альбомных красавиц не предлагала себя, право выбора она предоставляла тому, кто держит ее на ладони. Но было и еще одно смущаюшее обстоятельство: изображенные на снимках женщины, не предлагая себя, в то же время как бы обязывали определить свое отношение к идеалу женской красоты.

Над голографическим портретом каждой богини светился буквенно- цифровой код, а под ним в нескольких строчках приводилось описание особенностей ее характера. И в самом конце сообщалось, что дополнительные сведения можно получить на соответствующей странице приложения. На первый взгляд все выглядело разумно и вполне пристойно, и, смущенный массированной атакой красавиц, ученый быстро пролистал альбом, чувствуя неловкость из-за того, что внутренне он готов сдаться любой из них. Теперь, когда Миранда оставила его в одиночку бороться с гормонами, он был, пожалуй, не прочь сменить ее на одну из представленных в альбоме жриц любви. Тут ему бросилось в глаза крупным шрифтом набранное на первой странице приложения объявление:

МОДА СЕЗОНА!

Это развеселило его. Под такими объявлениями в модных журналах рекламировались новинки, которые крупные фирмы готовой одежды собирались выбросить на рынок. Под объявлением он прочел:

В ЭТОМ СЕЗОНЕ В МОДЕ ВЫСОКИЕ, УЗКОБЕДРЫЕ ЖЕНЩИНЫ С НЕБОЛЬШОЙ ГРУДЬЮ, СО СМУГЛЫМИ ЛИЦАМИ, ОТКРОВЕННЫМИ РЕАКЦИЯМИ, МАЛЕНЬКИМИ НЕЖНЫМИ УШКАМИ, С ТЕМНЫМИ ГЛАЗАМИ И ИСКРОМЕТНЫМ ВЗГЛЯДОМ. ОБЯЗАТЕЛЬНЫЕ АТРИБУТЫ: РОМАНТИЧЕСКОЕ НАСТРОЕНИЕ, ЛЮБОВЬ К ПРИРОДЕ И МУЗЫКЕ, СКЛОННОСТЬ К КАПРИЗАМ. ТАКИЕ ЖЕНЩИНЫ САМОЗАБВЕННЫ В ЛЮБВИ ДО МАЗОХИЗМА.

«Идиотизм какой-то! — подумал он. — Как можно рекламировать женщину, как какую-нибудь модную тряпку? А впрочем, почему бы и нет? А вдруг у твоей жены или любимой большие уши, а ты всегда мечтал о маленьких? Вот и сбудется твоя мечта, стоит лишь набрать код избранницы с крохотными ушками. А если мне не изменяет память, маленькие ушки были модны во все времена и у всех народов».

Мысленно он продолжал иронизировать над всем этим делом, но в душе, помимо воли, шевельнулось желание увидеть на розовом диване одну из таких смуглых самозабвенных в любви красавиц с искрометным взглядом. Нужно ли было сопротивляться ему? Ведь давно известно, что не проверенные практикой научные теории не могут дать стопроцентную гарантию правильности сделанных на их основании выводов. А из этого следует, что нужно выбрать конкретную модель. Желательно что-нибудь новенькое, но не экстравагантное. А то эти «модели сезона» слишком уж напоминали Миранду, хотя искрометными взглядами она одаривала его не столь уж и часто, а уж самозабвенности в любви не знала и подавно.

Голографические снимки задрожали в его руках, словно он держал бесценные древние рукописи. «Нет, так дело не пойдет, — подумал он, — так я и до завтра ничего не выберу. Может, позвонить им и просто сказать: «Пришлите мне кого-нибудь, все равно кого!»?

Нет, скорее всего из этого ничего не выйдет. Заказы, наверное, принимают компьютеры, а им не скажешь» все равно кого», им подавай точные данные. В конце концов я ученый, я обязан серьезно подходить к любой проблеме. Ирония в этом деле неуместна хотя бы потому, что ее некому оценить. Гораздо разумнее вести себя так, словно я обыкновенный мужчина, решившийся насладиться удовольствиями, которые предлагает ему жизнь, иначе на кой черт я связался с этим учреждением!» Красотки, трепещущие на его ладони как будто от страха или от страсти, вдруг перестали интересовать его. Как ни странно, вроде бы ни одна из них не отвечала модной тенденции сезона. И это при таком разнообразии оттенков кож, особенностей телосложения и выражений лиц, это должно было подчеркивать демократический характер ДУПСов, заботу о праве клиентов на свободу вкусов. И все же, где в таком случае оставался его собственный вкус, к чему он так неистово подсознательно стремился?

По-настоящему его заинтересовали несколько моделей, не имеющих ничего общего с рекламируемыми образцами: на бледных их лицах лежал отпечаток властной уверенности в себе или полной отрешенности от всего, что их окружало. У некоторых были лица мадонн с полотен древних живописцев. Видя таких женщин, хочется либо сразу же отвернуться, либо привлечь их внимание, сломать сопротивление, лишить. неземного ореола. Во все времена мужчина стремился подчинить себе женщину с единственной целью — чтобы служить ей так же ревностно, как служит царице влюбленный паж.

В студенческие годы он мечтал то об индианке, то об египетской принцессе, то о боттичеллевской Афродите или туземке из Малайзии. Он и до сих пор не мог решить окончательно вопрос о том, у каких древних народов были самые красивые женщины. Но одно дело эстетическое созерцание и совсем другое — выбор женщины, с которой будешь целоваться. Так какой тип женщины ему выбрать? Ведь он не только любит, но все еще страстно желает свою смуглую и длинноногую Миранду, она все еще остается для него вольнолюбивой и непокорной дочерью вождя индейцев. А вот поди ж ты — готов поддаться чарам одной из моделей? Неужели и он испытывает потребность в разнообразии?

Взгляд его остановился на снимке женщины с царственной посадкой головы, большими глазами, взгляд которых скользит по тебе, незамечая, с пышной копной золотистых волос, с высокой, ослепительно-белой шеей. Молочно-белая грудь ее была великовата — грудь кормящей матери, а не любовницы. С такой грудью на стройном теле рисовали свою богиню-мать древнеиндийские художники. Под снимком после обычной рекламной чепухи была сделана показавшаяся ему необычной приписка: «Труднодоступна, потребуются немалые усилия, чтобы она раскрыла вам свою душу, но вы не пожалеете, ибо познаете ураган страстей, который вы исторгли из глубин этой души».

Однако ему не очень хотелось сегодня вызвать на себя ураган чьих-то страстей. Он с удовольствием удовлетворился бы нежными ласками, чтобы проверить себя в этом эксперименте. А если Миранда и впредь будет выкидывать такие номера, он ее просто бросит.

Вон Лиза с восьмидесятого этажа, она давно делает ему авансы. К тому же она блондинка, с пышной, как у этой красотки с голограммы, грудью. В столь поздний час звонить Лизе, конечно, неудобно, но завтра он непременно сделает это.

Разумеется, в душе он знал, что петушится попусту, и поэтому стал раздумывать над тем, нельзя ли скомбинировать эту царственную особу с чем-нибудь попроще, не требующим таких колоссальных усилий. Отыскав в приложении нужный код, он убедился, что, несмотря на щедрые посулы, ему придется сменить предмет внимания, ибо любые коррекции наверняка смазали бы образ этой холодной и недоступной северной королевы. От таких женщин ничего нельзя требовать, от них можно лишь с благодарностью принимать то, чтб они тебе дарят. Он полюбовался ею еще несколько минут, а потом решил, что сегодня он ограничится знакомством с процедурой вызова и сохранит верность своей Миранде.

Ему пришлось снова запросить код районного ДУПСа, который он успел забыть. Набрав его, он обратил внимание на то, что линия связи оказалась свободной, видимо, ближе к полуночи количество заказов уменьшилось. В динамиках раздался дружелюбный голос: — ДУПС восемнадцатого района слушает вас. Сообщите, пожалуйста, о своем выборе.

Он продиктовал код северной королевы, потом наугад перекинув в каталоге несколько страниц, назвал код совершенно другой модели и, быстро открыв приложение, указал соответствующую графу. Как только он приступил к выполнению первой части эксперимента, ему стало весело. Он хорошо знал, что такой заказ принят не будет, так как невозможно отыскать женщину с таким противоречивым набором характеристик, какой он только что продиктовал. Вопреки его ожиданиям, голос в динамиках прилежно повторил все коды, а затем огорошил его неожиданной просьбой:

— Если у вас есть пожелания, помимо перечисленных в каталоге, пожалуйста, сообщите их, пользуясь не больше чем двадцатью словами. Мы не гарантируем их выполнение, однако сделаем всё в пределах имеющихся у нас возможностей.

Интересно, можно ли в двадцати словах выразить такое? Он никогда не анализировал своего отношения к женщинам. И все же, увлекшись игрой, пробормотал:

— Ямочки. Ямочки на щеках. И небольшая родинка под левым ухом.

Он пытался вести себя так, как, по его мнению, должен был вести себя обычный клиент.

— Какое имя должна носить женщина? Или этот вопрос вы предоставите решить нам?

— Какое имя? — растерянно переспросил он. — Ах да, имя! Если можно, Миранда.

— В котором часу вы желаете встретиться с ней? — еще вежливее поинтересовался голос, вместо того чтобы послать его к черту вместе с ямочками на щеках и экзотическим именем Миранда.

— Хотелось бы немедленно.

-'Как вам будет угодно. Пожалуйста, вставьте вашу кредитную карточку в свой домашний компьютер.

Он совсем забыл, что ДУПС заботился о психическом здоровье населения отнюдь не бесплатно. Ему, пришлось перерыть все карманы, прежде чем он отыскал нужный квадратик пластика и сумел всунуть его в прорезь компьютера, который, мигнув светодиодами, сообщил, что номер кредитной карточки передан в банк, откуда с его счета на счет ДУПСа переведена соответствующая сумма. Что и говорить, компьютеры делали свое дело быстро, чтобы люди могли без задержки получать оплачиваемые удовольствия. Нужно было заранее поинтересоваться, во что обойдется эта милая игра, теперь это неудобно.

— Ваш заказ принят, — через секунду уведомили его динамики. Пожалуйста, относитесь к своей избраннице с любовью и уважением. ДУПС желает вам два часа полного счастья!

Целых два часа счастья? Что и говорить, ему весьма деликатно намекнули, в течение какого времени он пользуется правом блаженствовать с избранницей. Не пришлось бы только отправить ее обратно еще с порога.

Он попытался представить, как она может выглядеть, и сразу же пожалел о своей болтовне насчет ямочек. Зачем вообще понадобилось втягиваться в этот разговор? Чтобы не показаться профаном, у которого нет собственного вкуса? Но перед кем он валял дурака — перед компьютером! Правда, нужно отдать должное заправилам ДУПСа, даже такая мелочь, как голос компьютера, была учтена, из множества голосов выбран именно тот, что легче всего располагает к откровенности и доверию. Ладно, с родинкой всё ясно, такая родинка была у Миранды, и он любил целовать ее в минуты любовных игр. С именем тем более нет загадки — оно первым всплыло в подсознании, требующем хоть как-то отомстить за сегодняшнее унижение одиночеством. Но ямочки тут были ни при чем, ямочки он приплел совершенно зря, потому что не видать теперь ему гордой и неприступной королевы, как собственных ушей! И главное, он сам отказался от королевы, потому что не бывает венценосных особ с ямочками, которые сразу же хочется чмокнуть.

И вдруг он понял, откуда взялись эти ямочки. Они перекочевали со щечек Лизы с восьмидесятого этажа.

Именно эти ямочки заставили его обратить на Лизу внимание, и он подумал, что с социально-психологической точки зрения в возможности уложить к себе в постель женщину, с которой не смеешь даже заговорить в реальной жизни, есть что-то глубоко порочное.

Однако желание немедленно произвести анализ своих поступков быстро вытеснило другое желание. Понятно, он никогда не целовал ямочек.

Он никогда не волновался так накануне встречи с женщиной, даже когда впервые ждал Миранду, которая, решив с самого начала продемонстрировать ему свой норов, не уступала ему до последней минуты и, только когда он потерял всякую надежду, сама бросилась к нему на шею. Посмеиваясь над неуверенностью в своих мужских силах, он проглотил два бокала тонизирующего напитка. Попытался было чем-то занять себя, но тут же понял безнадежность этой затеи. Отвлекали мысли о том, что он сам создал подобную ситуацию, да еще предположения насчет того, в каком виде предстанет перед ним заказанная в ДУПСе Миранда. Каталог он на всякий случай упрятал в контейнер, чтобы не заглядываться на тела других женщин, которые начинали волновать его, а это могло привести к несбыточности обещанного двухчасового счастья.

Наверное, ему все-таки пришлют северную королеву, он ведь сначала продиктовал ее код. Компьютер ведь должен был обнаружить его подвох, наверное, не случайно он предупредил, что гарантий удовлетворения дополнительных условий они не дают. Оно и к лучшему, если придет именно эта недоступная особа. Потому что он совсем не собирается прилагать усилий к тому, чтобы она раскрыла перед ним свою душу. Какое ему дело до ее души. Он просто побеседует с ней, попытается выяснить, как они находят подход к клиенту и вообще что представляют собой такие женщины. Ну, а если живая она понравится ему так же, как на снимке… Какой бы недоступной она ни казалась, в конце концов платил-то он не за беседу с ней!

Он хорошо сознавал, что бахвальством пытается всего лишь прикрыть растущее беспокойство при мысли об этой встрече. Поэтому звонок у входной двери отозвался в его ушах трубами, призывавшими на Страшный суд.

— Это я, Миранда, — сообщили ему по внутреннему телефону.

Этого только не хватало! Какого беса ей понадобилось именно теперь?

— Сейчас, сейчас открою!

Он заметался по кабинету, пряча контейнер в ящик пневматической почты и судорожно нащупывая кнопку, чтобы отправить его обратно.

Только когда контейнер был отправлен, он побежал открывать дверь, проклиная себя на ходу за то, что ввязался в игру, недостойную его положения и возраста, а также за то, что с перепугу даже не узнал голоса Миранды.

На пороге стояла высокая сногсшибательная красотка с черными распущенными волосами. От изумления он не сразу догадался отступить в сторону, чтобы она могла войти. Давая ему возможность самому исправить эту ошибку, она ласково окинула его чуть смущенным взглядом миндалевидных темных глаз. Наконец он освободил проход, даже не вспомнив, что еще минуту назад собирался отправить ее восвояси.

— Прошу вас!

Она вошла в квартиру такой царственной походкой, как будто входила в свои королевские покои. Гордая осанка придавала ей величественный вид. Женщина была почти одного с ним роста, с грациозной, словно выточенной искусным мастером фигурой и изящной головкой, венчавшей тонкую шейку. У нее было смуглое лицо египетской принцессы, какой-нибудь принцессы из Амарна, а гордым и неприступным видом она напомнила ему о северной королеве с большой грудью.

Значит, они там что-то напутали, даром что с компьютерами работают, а посылают совсем других женщин.

Прекрасный повод выставить ее за дверь, да еще и устроить скандал этим молодчикам из ДУПСа. А потом можно будет и карты свои раскрыть.

Тем временем она дошла до середины салона и остановилась в ожидании. «Не валяй дурака, перед тобой всего лишь…» — сказал он себе, внезапно обращая внимание на высокий лоб, запомнившийся ему по фотографии в альбоме, и почти прямые брови, придававшие лицу немного строгое выражение. Еще пару таких открытий, и он со спокойной совестью разденет ее и уложит на диван. А как раз этого и не стоит делать. Эта гордая дурочка должна понять, с кем имеет дел о. Почему «гордая дурочка»? Это он дурак, если пытается вести себя заносчиво, совершенно забывая, кто стоит перед ним. Интересно, какой идиот сочинял классификацию для каталога. То же мне, Феофраст несчастный, Лабрюйер доморощенный! Это же кощунство, издевательство над человеком!

Ее чувственный ротик с сочными губками приоткрылся, и она произнесла первые слова:

— Я проходила через парк и сорвала для вас вот этот цветок. Не знаю, какие цветы вы любите, поэтому сорвала свой любимый. Надеюсь, он вам понравится!

Изящно подняв руку, она показала цветок.

«Так я тебе и поверил! — подумал он. — Ни через какой парк ты не проходила и никакого цветка не срывала. Да и кто бы тебе позволил рвать в парке цветы!» Но это был всего лишь глухой ропот сопротивления. Никто и никогда еще не преподносил ему цветов, причем с такой милой непосредственностью. Смешавшись, позабыв и о своем извечном скепсисе, и о том, что цветок этот оплачен его собственным банковским счетом, он протянул к нему руку, и тут произошла еще более неожиданная вещь. Как только он двумя пальцами сжал стебелек, ее рука, не отпуская цветка, плавно поднялась вверх и оказалась почти на уровне его лица.

Понимая, что от него требуется, он склонился и осторожно поцеловал смуглое запястье. Только тогда цветок перешел к нему в руки.

— О! — воскликнула женщина с восхитительным кокетством. — Я вижу, вы настоящий рыцарь и умеете ценить красоту. Поверьте, мне впервые целуют руку!

Конечно, он и не думал ей верить, тем более, что она сама напросилась на этот поцелуй. Вот только интересно — почему? Знакомых ему женщин раздражал старинный обычай целовать руку, они считали, что этим подчеркивалось в прошлом неравенство полов, лицемерное отношение к женщине как к богине, возведенной на пьедестал. Однако в последнее время что-то, судя по всему, изменилось. Недавно он обратил внимание на то, что Миранда часто с упоением принималась целовать ему руки, как будто благодарила за любовь, которую он ей дарил, и символически признавала над собой его власть. А раз даже такая вольнолюбивая дочь прерий, как Миранда, позволяла себе отрицать тем самым эмансипацию, то, значит, в обществе действительно что-то менялось, а он почему-то долго не замечал этого.

— Так, значит, вас зовут Миранда.

Он чуть не сказал «вас тоже», но вовремя спохватился.

— И… и это ваш любимый цвет?

Он не знал, как называется этот цветок и что ему с ним делать. Не знал он и как продолжить разговор.

— Да. — коротко ответила она, и ее темные глаза полыхнули пламенем затаенной до времени страсти.

Примерно с месяц назад та, другая Миранда как-то заметила: «Ты знаешь, синий цвет мне почему-то кажется холодным, мелким, не понимаю, как я могла любить его столько лет. Теперь я отдаю предпочтение фиолетовому. По-моему, в нем есть мудрая выстраданность грусти, жар не угасающей со временем неразделенной любви…» И хотя он был совершенно равнодушен ко всем цветам радуги, ему стало ясно, что с его индианочкой чтото происходит. Иначе с чего бы это она заговорила вдруг таким старомодным поэтическим языком? А цветок, от которого ему так хотелось избавиться сейчас, тоже был фиолетового цвета.

— Только прошу вас, не ставьте его в какую-нибудь хорошую и бездушную вазу! Лучше опустите его в красивый бокал. Я бы непременно поставила его в свой любимый бокал! Чтобы он тоже пил из него!

Миранда не произнесла, а как бы пропела это мелодичным голоском, и он снова уставился на нее так, как только что у порога.

А она улыбалась ему, и появившиеся вдруг у нее на щеках прелестные ямочки совершенно изменили ее лицо. Теперь оно потеряло надменное выражение и было лицом простодушной девушки, с интересом рассматривающей обстановку салона.

— О, как у вас красиво! Да иначе и быть не может! Еще по тому, как вы приняли цветок, я поняла, что вы понимаете красоту и умеете создавать ее. Такие мужчины встречаются теперь не столь уж часто…

— Прошу вас, садитесь! — прервал он ее, поскольку красота цветка оставила его равнодушным, а к убранству салона он не имел никакого отношения. Совершенно сознательно он указал ей на канапе, а не на розовый диван.

— Я что-то не так сделала? — спросила она, и губы у нее задрожали совсем как у ребенка. — Простите меня, пожалуйста, это все потому, что вы меня очень… Вы меня очень смущаете.

И, наверное, от смущения опустилась как раз на розовый диван. Он засмеялся, прежняя ирония снова заговорила в нем.

— Смущаю? Чем же, позвольте поинтересоваться?

Миранда притушила огонь, горевший в ее глазах, взмахом длинных ресниц и стыдливо сжала колени.

— Мне трудно будет объяснить. Может быть — силой, которая в вас чувствуется. Настоящая мужская сила. Она завораживает, но и пугает, очаровывает и одновременно вызывает протест, так как требует покориться ей.

Почувствовав, как налились силой его по-интеллигентски хилые мускулы, и испытывая от этого восторг, он едва сдерживался, чтобы не вскочить: Позвольте, в таком случае, принести мой самый любимый бокал, а потом…

Что будет потом, он не знал, но на него накатила волна радости, а потом, наверное, станет еще забавнее. Да, из-за этих ямочек и заварилась вся эта каша.

Блондинки с ямочками они не нашли, вот и прислали эту брюнетку, ведь он сам настаивал на ямочках, подчеркивал это. Впрочем, посланная ими особа тоже была хороша, пока приходилось с этим согласиться.

Конечно, она несет чепуху, ее речь полна избитых клише, наверное, ей приказано держаться именно так, ведь известно, что во все времена влюбленные говорили друг другу милые глупости.

Поскольку у него никогда не было любимой посуды, он вернулся с первым попавшимся ему на глаза бокалом, в котором небрежно торчал цветок, и остановился, ожидая услышать очередной комплимент. Он не обманулся в своих ожиданиях.

— О, как вы его несете! Словно собираетесь положить на алтарь драгоценную жертву! — воскликнула гостья.

Теперь даже такие выспренные архаичные, словно специально для него подобранные, фразы не могли испортить ему настроения. Теперь он по-настоящему увлекся игрой, подогреваемый любопытством, над которым почти перестал иронизировать. Он поставил бокал с цветком на колени женщины, низко склонился перед ней.

— Вот это и будет наш алтарь!

— Не заставляйте меня краснеть! Прошу вас! — прошептала Миранда и с трогательным смущением робко уперлась руками в его плечи, как будто собираясь оттолкнуть. Но, разумеется, ничего подобного она не сделала.

— Разве богине пристало краснеть? — воскликнул он, продвигая бокал вверх и пытаясь отвоевать еще одну позицию.

— Да, если ей трудно устоять перед соблазном… — все так же шепотом ответила Миранда.

Oн в очередной раз изумился. Никаких ямочек и в помине не было на ее холодном, надменном лице — лице античной богини, изваянном из темного мрамора. И выражение этого лица никак не вязалось с только что сделанным признанием. Только в темных глазах вспыхивали веселые огоньки — в полном соответствии с модной тенденцией сезона.

— Могу я вас поцеловать? — спросил он, понимая, что без разрешения не посмеет прикоснуться к этому прекрасному лицу.

— Если не побоитесь… Потому что… я немного боюсь.

О, она намекает на любовный трепет. Он должен был признать — гостья отлично справлялась со своей ролью.

Он попытался найти ее губы, но его остановил страстный шепот Миранды:

— Прошу вас, не будьте со мной грубым… Я хочу, чтобы вы были ласковы со мной…

Конечно, он имел право ответить: «Я буду вести себя так, как мне заблагорассудится, ведь именно за это я и платил!» или пошутить: «Не бойся, ты ведь не хрустальная!», но вместо этого он осторожно, благоговейно охватил ее лицо ладонями и поцеловал сначала в обе щеки, с которых таинственным образом куда-то подевались ямочки. И ямочки, вернувшись на свое место, затрепетали, подобно лепесткам цветка.

Губы ее были теплыми и мягкими. Когда, чувствуя пьянящее головокружение, он оторвался от них, до него донесся шепот:

— Милый, иди ко мне, подними меня на руки и отнеси в благословенную страну блаженства…

Будучи болезненно чувствительным к слову, он никогда бы не простил той, другой Миранде такой напыщенности слога, но этой Миранде он мог бы чистосердечно признаться, что каждое ее слово отзывается в его душе звоном свадебных колоколов. Похоже, он где-то встречал такое выражение. Впрочем, ирония теперь была неуместна. Он принялся осыпать все ее лицо поцелуями, попутно зарегистрировав сознанием внезапно открывшуюся ему маленькую родинку под аккуратным ушком — бледную, забытую им родинку, специально заказанную к этому случаю. Он поцеловал ее долгим, признательным поцелуем.

Потом бокал с жертвенным цветком полетел на пол, а алтарь был перемещен на розовый диван. Прекрасный алтарь из безукоризненно гладкого темного мрамора, с двумя куполами средней величины, украшенными двумя тонкими голубоватыми полосками вен. При виде такой красоты хочется или преклонить колени, или слиться с ней в экстазе. Он сделал и то, и другое.

Потом из глубины алтаря до него донесся горячий взволнованный шепот: «Милый мой, любимый…! Мой дорогой…» Постепенно шепот усиливался и наконец вылился в потрясающий каждого мужчину крик боли и сладкого блаженства. Из-под опущенных ресниц брызнули жаркие слезы, собиравшиеся в ямочках и блестевшие, как алмазы.

— Ты плачешь? — изумленно спросил он, так как никогда не видел плачущих представительниц сверхгуманного общества.

— Это было нечеловеческое наслаждение, — прошептала женщина мокрыми от слез губами. — Неземное наслаждение… О, милый, милый, что ты со мною сделал…

В порыве страсти она прижала его к своей груди, и, блаженствуя в ее объятиях, он подумал, что ничего подобного ему не приходилось испытывать ни с одной женщиной.

Она нежно отстранила его, видимо, вспомнив о каких-то своих женских делах.

— Прости, мне нужно встать.

Он послушно отпустил ее и с восторгом стал любоваться красотой гибкого тела, каждое движение которого было исполнено утонченной грации, и спокойно лежал до тех пор, пока не понял, что женщина одевается.

Процедура эта, представленная в виде прекрасного балетного этюда, показалась ему удивительно короткой.

— Но куда же ты? — потрясение воскликнул он, понимая, что она собралась уходить по тому, как она стала приводить в порядок прическу.

— Я не могу больше оставаться у тебя, дорогой…

Приблизившись к нему, она сжала в ладонях его лицо и стала осыпать поцелуями губы, нос, щеки. При этом она нежно шептала:

— Дорогой мой, любимый… Мы ведь еще встретимся, правда?

Губы ее подрагивали, в глазах стояли слезы.

— Конечно, встретимся, завтра же! А еще лучше — сегодня, через час! Какой у тебя код? — пылко заговорил он, стараясь заглушить внутренний голос, бесцеремонно пытавшийся внушить ему, что его попросту надувают, деньги уплачены за два часа, а они еще не прошли, и он поморщился от того, что не может посмотреть на часы, потому что это обидело бы женщину, а в голове мелькнули мысли о том, что торговаться неудобно и что в таких бурных любовных утехах время и впрямь может пролететь незаметно.

— Я ведь твой идеал, милый, — проворковала женщина ему прямо в ухо, потому что была почти одного с ним роста. — Придуманный тобой и потому только твоя, навсегда твоя…

— Конечно, конечно, — растерянно пробормотал он, со страхом думая о том, что если он не вспомнит случайную комбинацию, придуманную им, чтобы поставить в тупик молодчиков из ДУПСа, то он ее больше никогда не увидит.

Руки у него опустились, и она легко выскользнула из его объятий, но уходить не торопилась. Словно в приступе нежности женщина прижалась к его ладоням и наполнила их слезами и поцелуями. Машинально он подумал, что поступил правильно, сняв с запястья свой медицинский браслет. Потом она уткнулась в них лицом и застыла в позе покорной беспомощности, которая должна была сказать ему: ты мой господин, моя жизнь в твоих руках. Обдавая жарким дыханием его мокрые от слез пальцы, она приглушенно вымолвила:

— Спасибо тебе! Спасибо за всё! За ласку, за нежность, за подаренное мне счастье!

В слезах она выбежала из квартиры.

Он не пытался удерживать ее. Не потому, что удерживать женщину считалось в их обществе верхом неприличия. Причина была куда прозаичнее тело его еще не было прикрыто даже фиговым листком.

Вероятно, со стороны вся эта недавняя сцена должна была казаться уморительно смешной — молодая, великолепно одетая женщина целует руки голого, стареющего интеллигента, который только что носом не хлюпает от умиления. Но, поскольку сторонних наблюдателей не было, смеяться должен был он сам.

Смех получился невеселым — во рту еще стоял привкус ее слез. Неужели он больше ее не увидит? Он впервые встретил такую женщину. Женщину, как будто специально скроенную по его вкусу, что, в общем-то, так и было, женщину, с которой он… И вот так сразу потерять ее! «Перестань казниться, — вдруг приказал он себе. — Ничего не потеряно! Ты найдешь ее, даже если для этого потребуется перевернуть этот их дурацкий ДУПС вверх дном». Действительно, какой смысл снова заказывать каталог и пытаться восстановить в памяти нужный код, который вылетел из нее при одном только появлении Миранды. Ведь ему опять придется начать с этой северной королевы, снова прикидываться новичком, и все это при отсутствии даже ничтожной гарантии, что ему не пришлют другую. Миранда оставалась подарком судьбы, как каждая женщина, внезапно и властно переворачивающая жизнь мужчины.

Выяснив адрес районного ДУПСа, он вызвал воздушное такси. За прогулку на нем компьютеру пришлось перевести с его банковского счета сумму, которая наверняка была не меньше заплаченной за услуги ДУПСа, но одна только мысль о том, что он может опоздать и Миранду отправят на другой адрес, сводила его с ума.

Как только он продиктовал адрес блоку автоматического управления, такси резко взмыло в воздух и бесшумно, как стрекоза, полетело над ночными улицами.

Забытое им учреждение оказалось совсем поблизости, о чем он и не подозревал. Правда, оно размещалось в невзрачном здании и совершенно не бросалось в глаза.

Похоже было, основная деятельность кипела в его подземных этажах: когда он выходил из такси, откуда-то из-тод здания вынырнули две совершенно одинаковые юркие легковушки, которые моментально набрали скорость и пропали из виду. В обеих находилось по одной пассажирке, показавшейся ему похожей на Миранду.

Наверное, посланницам ДУПСа запрещалось ходить пешком или пользоваться общественным транспортом. Так что рассказ Миранды о сорванном в парке цветке был просто сентиментальным вымыслом, хотя и подходящим к случаю. Настолько подходящим, что даже сейчас, когда ему показалось, что в обеих машинах сидели Миранды, в нем зашевелилось ревнивое чувсгво собственности, которое раньше за ним не водилось.

На его настырный звонок выскочил встревоженный служащий.

— В чем дело? Что стряслось?

— Я разыскиваю одну женщину, Миранду. Она должна была только что вернуться. С моего адреса.

— Такие вещи у нас не разрешаются, — попытался остановить его служащий, но был бесцеремонно отодвинут в сторону.

— Я должен разыскать ее! Вы, собственно, кто такой? — ворвавшись в коридор, спросил он у служащего.

— Дежурный оператор. Вы бы лучше прошли к нашему психосексологу, вот сюда, налево. Он будет вам полезнее, чем я, — предложил служащий с чуть заметной усмешкой. Видимо, к нему не первый раз врывались посредь ночи подобные посетители.

— Я же вам объяснил — мне просто нужно разыскать одну женщину!

— Но почему бы вам не вызвать ее с помощью кода?

— Почему? Да потому! — крикнул он, окидывая взглядом множество дверей, за любой из которой могла находиться Миранда. — Я должен разыскать ее сам.

— Скорее всего, она уже уехала на другой адрес, — на всякий случай предупредил его служащий. — У нас тут как на конвейере, всё делается быстро. К сожалению, я ничем не могу вам помочь. Я не знаю ни их имен, ни как они выглядят, ни куда ходят. За всем этим следят компьютеры. Надеюсь, вы понимаете, что мы обязаны соблюдать тайну.

Знай он об этом, разве он стоял бы сейчас в этом коридоре.

— Я уверен, что она еще здесь. Мы отправились сюда почти одновременно. Мне удалось вовремя заказать воздушное такси. Проводите меня туда, где они обычно отдыхают.

Оператора рассмешила его настойчивость.

— Видите ли, они у нас нигде не отдыхают, на это у них нет времени. Но поскольку вы утверждаете, что она только-что вернулась, значит, находится в дезинфекционной. Скажите, у вас к нам какие-то претензии?

— Где находится? — переспросил он, даже не расслышав последних слов оператора. — Причем здесь какаято дезинфекционная?

Оператор покровительственно взял его под руку.

— Пойдемте, я вам покажу. Сейчас вы сами убедитесь, какой у нас во всем порядок. Конечно, техника у нас не ахти, слегка устарела, но мы стараемся, поддерживаем ее.

Он привел его в небольшое помещение, заставленное аппаратурой, которая в полном безмолвии жила какой-то своей, одной лишь ей понятной электронной жизнью. Мигали зеленые, красные, желтые огоньки, экраны озарялись разноцветными молниями, рожденными, как ему показалось, накалом бушующих сейчас на разных адресах страстей.

— Отсюда контролируется весь процесс, — пояснил вдруг ставший словоохотливым оператор, видимо, тоскливо чувствовавший себя среди всей этой безупречно работающей аппаратуры. — Надеюсь, вам ясно, что расспрашивать о чем-либо моих умных сотрудников бесполезно — они признают только коды. А теперь прошу вас!

Он распахнул дверь в глубине помещения.

— Вообще-то пускать сюда посторонних строжайше запрещено, но для вас я сделаю исключение.

Они вошли в коридор, в конце которого он увидел тяжелую, похожую на бронированную, дверь. Она была опломбирована и, наверное, открывалась специалистами только в случае каких-нибудь неполадок. Рядом с ней тускло светился иллюминатор, напоминавший люк барокамеры.

— Через него вы можете заглянуть в дезинфекционную.

Историк нравов заглянул, отшатнулся, снова заглянул и застыл возле иллюминатора в холодном оцепенении.

В помещении за дверью прямо на голом полу лежали сразу четыре обнаженных Миранды. Точнее, их трупы — с остекленевшими глазами, оскаленными ртами, бесстыдно расставленными ногами. Явно искусственного происхождения ветерок трепал рыжие, одинаковой для всех четверых длины волосы.

— Сухая дезинфекция, — раздался позади голос оператора. — Проникая во все поры, газ хорошо дезинфекцирует тело и одновременно подсушивает, так как сюда они поступают после дезинфекции жидкими препаратами. Отсюда они поступают в следующий отсек, но показать вам я его не смогу, не имею права. Там специальный автомат возвращает им девственность. И только после этого они поступают в цех программирования, где компьютеры моделируют их внешность в соответствии с заявками клиентов. Там же им выдаются новые наряды. Поверьте, у нас строго следят за стерильностью! Надеюсь, жалоб на нашу работу у вас нет?

— Нет, разумеется, нет, — пробормотал этолог, медленно приходя в себя. — Извините меня за столь грубое вторжение…

Пока он почти вслепую искал выход, в его сознании, отчаянно пытавшемся освободиться от воспоминания о леденящей кровь картине, замелькали негодующие мысли о нелепом, возвращении девственной плевры. Кто дал им право заниматься этим? Разве человечеству мало трагедий, происходивших и происходящих из-за этого кусочка рудиментарной ткани, которому черт знает почему придается такое значение! Неужели человеческая глупость неистребима? К верному выводу он пришел уже возле дверей. К нему вернулось самообладание, а вместе с ним и способность с иронией анализировать общественные нравы, так восхищавшая публику, приходившую послушать его лекции.

Вывод этот заключался в том, что девственность в глазах людей имеет такое же значение, как лента с надписью «Стерильно», которой заклеены в гостиницах унитазы, ванны и биде. В ДУПСе это предусмотрели и вернули девственности ее исконное значение, не имевшее ничего общего с тем, какое приписывалось ей религией и моралью и становилось причиной трагедий или самодовольного бахвальства.

Он повернулся, чтобы еще раз извиниться перед оператором, но тот опередил его:

— Простите, что не смог быть вам полезен, но, как вы сами убедились…

Раздавшийся из глубины коридора возглас не дал ему закончить.

— О, кто к нам пожаловал!

Явно к их беседе старался примазаться кто-то третий.

Этологу и раньше приходилось маяться из-за своей популярности, но сегодня она была ему особенно противна.

— Спокойной ночи! И еще раз прошу простить за беспокойство, пробормотал он и взялся за ручки двери, надеясь улизнуть.

Однако оператор панибратски схватил его за локоть.

— Давайте я познакомлю вас с нашим психосексологом. Советую вам поговорить с ним. Доктор, вы нам предложите по чашке кофе? У меня как раз есть время.

Этолог задергался, пытаясь вырваться, но как только ему удавалось освободить один локоть, кто-то из них тут же цеплялся за другой. Ему показалось, что они видят в нем психопата, находящегося на грани буйного помешательства. Вероятно, кое-какие основания у них были: какой нормальный мужчина, не страдающий психическим расстройством на сексуальной почве, станет врываться сюда в такое время.

— Прошу вас, окажите честь! Я с интересом слежу за всеми вашими лекциями, они мне очень помогают в работе. Ну, не отказывайтесь, умоляю вас!

Хотя способность трезво рассуждать уже вернулась к нему, он все еще не совсем оправился от пережитого и был не прочь куда-нибудь присесть. Все равно его узнали, так не лучше ли показать, что с ним всё в порядке и все их подозрения не имеют под собой никаких оснований, выпить глоток кофе в их компании, вдруг это поможет ему с достоинством выйти из этой конфузной ситуации. Он никогда не был в таких кабинетах и с удивлением рассматривал уютную обстановку, подчеркиваемую приглушенным освещением, живые цветы, стоявшие в двух вазах. Они напомнили ему о цветке, принесенном Мирандой, и он язвительно поинтересовался:

— Скажите, а вы человек или медицинский робот?

Врач добродушно рассмеялся.

— А что, я похож на робота?

— Откуда мне знать? У вас ведь тут…

— Ну, нельзя же поручить машинам абсолютно всё. К тому же вы должны знать, что отнюдь не всем роботам разрешено придавать человеческий облик всего трем-четырем типам. Медицинские роботы к ним не относятся. Но что же вы стоите? Что вам предложить кроме кофе? У нас богатый выбор напитков.

Этолог грузно опустился на диван. Если бы не необходимость соблюдать приличия, он бы прилег сейчас.

Диваны этого типа были специально разработаны для психиатрических и неврологических кабинетов — когда пациента усаживали на такой диван, он переставал чувствовать тяжесть своего тела, и чувствовал только те его участки, что подлежали лечению. Усталость сразу исчезла, он почувствовал прилив бодрости.

— Честно говоря, не знаю, доктор, что бы я сейчас выпил. После экскурсии по вашему заведению я вообще перестал соображать что-либо. Кстати, кто разрешил вам нарушать четвертый закон робототехники?

Ведь даже в тех редких случаях, когда ввиду особых соображений роботам разрешается придавать человеческий облик, они обязаны представляться как роботы.

Врач смотрел на него почти что влюбленным взглядом и улыбался. Он или действительно не мог нарадоваться встрече с такой знаменитостью, или демонстрировал ему профессионализм в обращении с пациентом.

— Очень рад, что вас привели к нам не жалобы на здоровье, а ваши научные интересы.

Еще минуту назад чувствовавший неприязнь к этому лекарю, этолог с благодарностью принял протянутую ему руку.

— Да, да, конечно! Мне захотелось сделать кое-какие сравнения.

— Спешу заверить вас: закон мы не нарушаем. Это было бы слишком тяжким преступлением. Ведь наши роботы вызываются только по коду, который можно найти в каталоге. Не допускаю, что люди, прибегающие к услугам ДУПСа, не знают, что им присылают роботов. К тому же наши роботы создаются для выполнения определенной программы в определенное время, то есть реально существуют только тогда, когда выполняют заявки.

— Но зачем вы их программируете так, чтобы они вели себя, как живые женщины, — возмущенно воскликнул он, забывая, что ему только что предоставили возможность находиться в статусе ученого, а не запутавшегося в сексуальных проблемах пациента.

На лице врача появилась деликатная улыбка — он не стремился демонстрировать свое превосходство:

— Вы гораздо больший философ, чемя, и, наверное, неплохо разбираетесь в психологии. Так вот — позвольте задать вам такой вопрос: а как, по-вашему, ведет себя живая женщина? Лично я не уверен в своей способности дать правильный ответ. Несмотря на мой почтенный возраст и немалый опыт…

Ему снова предлагали облегчить свою душу шутливой беседой, но на него все еще давила тяжесть обломков жестоко разбитой иллюзии, поддаться которой заставила его, наверное, какая-то неосознанная потребность. Он попытался вспомнить, как вела себя настоящая Миранда в тот день, когда впервые пришла к нему, но воспоминание об этом ускользало. Запомнилось только радостное волнение, но он не мог вспомнить ни что она ему говорила, ни как ласкала, точно так, как недавно не мог вспомнить буквенно-цифровой код Миранды искусственной. Наверное, именно поэтому у него опять вырвалось негодующее восклицание:

— Но с какой стати ваш робот заявил мне, что испытал нечеловеческое удовольствие? Какую цель вы ставили перед собой, предусмотрев это в своей программе? Тем самым вы как бы ставите робота выше человека! Вы же тем самым утверждаете, что людям испытать подобного блаженства не дано…

Только выпалив все это, он осознал, что выдал себя с головой, но стыда не почувствовал, потому что на него снова обрушилась волна яростной тоски. Он вдруг отчетливо вспомнил каждый жест, каждое слово, каждую ласку искусственной Миранды.

Психосексолог осторожно подал ему чашку с кофе и сел на место только после того, как убедился, что собеседник удержит ее в своих руках.

— Вы принуждаете меня защитить честь нашего заведения, как вы изволились выразиться не без оттенка презрения. Поэтому я сформулирую вопрос более конкретно. Скажите, что именно не удовлетворяло вас в поведении гостьи? Можете не стесняться, сейчас я говорю с вами как врач, на котором лежит известная доля ответственности за то, как программируются роботы.

Да разве он понесся бы сюда сломя голову и надеясь навсегда выкупить Миранду, если хоть чем-то был недоволен? Но не признаваться же в этом врачу, даже такому симпатичному и деликатному, как этот. Медленно отхлебывая кофе, он попытался перевести разговор в философскую плоскость, чтобы уйти от конкретного ответа и хоть как-то выпутаться из смешного положения, в котором оказался.

— Простите, доктор, я действительно располагаю только самыми беглыми наблюдениями, но все-таки — какая польза в том, чтобы создавать у мужчин подобные иллюзии?

В дверь постучали, и в ее проеме показалась голова оператора.

— Извините, я вам не помешал?

Пришедший за кофе оператор был смущен, не зная, беседуют ли они как знакомые или как врач с пациентом.

Психосексолог вопросительно посмотрел на этолога.

Ученый обрадовался.

— Входите, входите! Может, именно вы поможете мне кое-что прояснить. Это мне нужно для одной будущей работы. Не правда ли, доктор? Ну так вот. Мужчина нигде больше не может получить то, что предлагает ему ваше заведение И вот мне кажется, что существует серьезная опасность того, что вы привьете ему вкус к иллюзиям. А это чревато тем, что может отвратить его от реальности.

— Но мы не навязываем ему никаких иллюзий, он сам обращается к нам за ними, поскольку испытывает такую потребность. С тбчки зрения медицины гораздо лучше удовлетворить ее, чем способствовать развитию комплекса неудовлетворенности. Ведь когда мы влюбляемся в женщину, мы фактически влюбляемся в свое представление о ней, а это — та же иллюзия.

— За много лет к нам не поступило ни одной жалобы, — вставил оператор, и в тоне его прозвучала гордость за свою профессию.

Кроме кофе, он угощался и другой жидкостью, поскольку в руках у него было два пластмассовых стаканчика.

Бесцеремонное вмешательство в разговор отрезвило привыкшего соблюдать условности ученого. Он криво усмехнулся.

— В принципе, мы сталкиваемся здесь с вечной проблемой Пигмалиона и Галатеи, с проблемой художника, влюбленного в свое творение.

— Да, с чем-то вроде этого, — согласился врач с точно отмеренной иронией в голосе. — Ведь наше общество, которое вы очень так удачно назвали «сверхгуманным», стремится предоставить любому человеку возможность быть творцом. Тогда почему, собственно, ему не любить и свое творение? Любовь это тоже творчество, пусть и подсознательное. А мы хотим, чтобы человек относился к ней как к творчеству общественно-значимому. Обратите внимание вот на какой факт: легенда не рассказывает нам, как долго длилось счастье Пигмалиона с ожившей Галатеей, не так ли? Как вы думаете, почему? Не потому ли, что быстрее всего нам надоедают наши иллюзии? Поэтому риск, о котором вы недавно говорили, здесь минимален. Наверное, нам было бы трудно жить с женщиной, потакающей всем нашим вкусам и желаниям. Представьте себе: вы живете с женщиной, с которой не о чем спорить, незачем ссориться, которая лишает вас возможности порадоваться собственному великодушию, когда вы уступаете ей в чем-то. Да ведь вы и оглянуться не успеете, как почувствуете к ней полное равнодушие!

Этолог согласно кивнул и, воспользовавшись паузой, сказал:

— Позвольте рассказать вам одну любопытную историю, которой я собираюсь повеселить своих слушателей во время очередной лекции. Давным-давно, когда мужчины еще считались полными хозяевами в своем доме, в одном селе жил крестьянин, зверски избивавший свою жену. Однажды сосед принялся выговаривать ему: «Зачем ты бьешь ее по голове? Это опасно, ты можешь убить ее». — «А по чему ее бить?» — спросил его крестьянин. — «А ты бей ее по мягкому месту», — посоветовал сосед. — «Это еще зачем? — удивился крестьянин. — Мне ее задница хлопот не доставляет, не то что голова!» Врач громко расхохотался. Засмеялся и оператор, но как-то неуверенно и смущенно: он был молод и не очень понял, в чем соль истории.

— Как видите, проблема полов существовала и в древности, а в наше время она стоит как никогда остро, — зачем-то добавил историк торжествующим тоном.

— Ну, положим, с нашими искусственными дамами таких проблем не бывает, — сказал врач, смеясь. — Современный мужчина продолжает истово мечтать о послушной жене, хотя с каждым днем он сам становится все более послушным.

— Скажите, а почему ваше заведение носит такое, извините, претенциозное название — Дом укрепления психики.

Этолог понял, что вопрос его прозвучал слишком обидно, и поспешно добавил: — Конечно, молодежь здесь учится любви. Я и сам лет в семнадцать побывал здесь, правда, тогда здесь всё было намного примитивнее…

— Видите ли… И здесь, и в выступлениях по головидению мы стараемся убедить людей в том, что учиться любви нужно всю жизнь, а не только в молодости. Потому что это очень, очень трудное искусство, — ответил врач. Любовь должна как бы заново создавать влюбленных. Вы создаете для себя любимую женщину, а она создает из вас мужчину, которого будет любить. А это, согласитесь, уже не иллюзии…

— Ничего не выйдет, доктор! Все равно они будут жить, как кошка с собакой! — прервал его этолог, вспомнивший только что рассказанный анекдот. — Все это благие пожелания, доктор, не больше. Не мне вам объяснять, как сложна жизнь. Особенно в условиях пресловутого равноправия полов, из-за которого женщины окончательно потеряли голову и не знают, ни что делать с собой, ни что делать с мужчинами. Разве вы не заметили, что между мужчинами и женщинами углубляется непонимание, что равенство, к которому мы так стремились, оказалось противопоказано самой природе любви?

— Вот поэтому мы и учим людей, как нужно любить!

— Ну, это занятие трудное, чтобы не сказать безнадежное! Человек не робот, его не запрограммируешь на определенный тип поведения!

— Скажете тоже! — вставил оператор таким тоном, что стало понятно, с каким трудом он удерживался, чтобы не вмешиваться в разговор. — Как только мы сообщим по головидению, что в этом сезоне будет мода на таких-то и таких-то, все бросаются заказывать себе таких-то и таких-то. И это прекрасно, доложу я вам! Ведь раньше что получалось? Каждый заказывал по своему усмотрению, разные извращенные типы обращались с нашими искусственными дамами садистски. Сейчас стало гораздо спокойнее. Вот дали объявление, что в этом сезоне спрос на кисейных барышень, и все заказывают кисейных барышень. Составляешь одну программу, моделируешь ямочки, родинки, суешь цветок в руку, вводишь в память пару стишков — и отправляй на адрес!

Этолог понял, что этого человека он будет ненавидеть до конца дней своих. Как бы желая оправдаться, он возразил:

— Но я-то не заказывал кисейную барышню.

— И тем не менее вы ее получили, верно?! — торжествующе воскликнул оператор. — И не вернули ее, вам с ней было хорошо, верно я говорю?!

— Ну-ну, — предостерегающе пробормотал врач, хотя по глазам его было видно — он доволен, что чопорный историк получит урок, пусть и преподанный не совсем учтиво.

— Жалоб мы не получаем, — продолжал оператор. — Это и доктор вам подтвердит. Ни одной жалобы с тех пор, как мы сообщаем о модных тенденциях. Раньше бывало, приходили с придирками: мол, это ему не так, то не так, это не совсем то, что я хотел. Ну, с такими просто. Расспросишь его поподробнее, он и поймет, что сам не знает, чего хочет.

Только недавно рухнула его иллюзия о Миранде, теперь рушилось его представление о самом себе. Значит, во всем этом вульгарном представлении с родинками, ямочками и сорванк, ш цветком, представлении, вызвавшем в его душе раздражение и одновременно восторг, повинен он и только он сам! Казалось, в нем сломалась какая-то пружина. Перед его мысленным взором предстали все женщины, которых он когда-то любил и с которыми расстался без сожаления, предстали обе Миранды, предстала полногрудая северная королева, бесцеремонно расталкивающая всех остальных, чтобы вытолкнуть на передний план улыбающуюся, с ямочками на щеках Лизу с восьмидесятого этажа, и ему стало не по себе. Если бы не этот невежа-оператор, он наверняка не постыдился бы спросить сексопсихолога: неужели это нормально — любить одну женщину, мечтать о другой, ничуть не похожей на ту, что любишь, и в то же время сломя голову мчаться, чтобы удержать третью, и при этом подозревать в себе готовность лечь с первой встречной? Или, может, это только у него такая путаница в голове, может, это возрастное? А может, у него уже были подобные пациенты, и это не столь уж редкое явление? И сколько должно пройти веков, прежде чем человек сумеет разобраться в своих чувствах?

Но оператор смотрел на него так, словно подозревал в нем сутягу, пришедшего с жалобой, и, похоже, готовился к отпору: не вздумай, мол, предъявлять претензии, посмотри-ка лучше, на кого ты похож…

Он подумал, что единственный для него выход-это обратить всё в шутку, но, подавленный накатившей на него тоской, он смог выдавить из себя лишь жалкое подобие улыбки. С усилием поднявшись с дивана, он сказал: — Должен признать, вы умело ведете дело. Воздействовать на одного человека действительно труднее, чем на толпу.

— Старая загадка моды, — улыбаясь, подтвердил врач. — И рекламы тоже.

— Кстати, а какая мода будет в следующем сезоне, если не тайна? спросил он, протягивая ему руку на прощанье и задавая этот вопрос лишь для того, чтобы его уход выглядел как можно достойнее.

— От вас у меня не может быть секретов, но дело в том, что мы сами еще не знаем этого. Мода ведь во многом зависит от изучения спроса, а у нас еще не обработаны данные социологических опросов. Лично мне кажется, что мода на романтичность сохранится и в следующем сезоне. Потребность в нежности и красоте остается устойчивой.

— Насколько мне известно, у вас есть специальный отдел, обслуживающий женщин? А они в чем нуждаются? Точнее, что вы им предлагаете?

— Я работаю в этом отделе, в женском свои специалисты. Думаю, женщинам нужно то же, что и мужчинам. Наверное, и они сыты по горло пресловутым равноправием…

— Ну что ж, до свидания, доктор. И спасибо вам! — заторопился он и крепко пожал руку доктора. — И вы прощайте, молодой человек! — повернулся он к оператору, но руки не подал, потому что все еще испытывал к нему глухую неприязнь.

— Для меня была большая честь познакомиться с вами, — любезно ответил врач и с удивлением уставился на оператора, не обнаружив того, кому предназначались его слова.

Несмотря на многолетний опыт работы сексопсихологом, он так и не понял, почему его именитый гость пробкой выскочил из кабинета.

А гость резво бежал по улицам — дорогу к дому он запомнил еще тогда, когда ехал оттуда на воздушном такси. Он предпочел столь необычный для него способ передвижения, потому что знал, как нелегко поймать такси в столь поздний час. Он бежал, давая себе клятву отправиться прямо к ней. И пусть его упрекают в нарушении приличий! А он будет звонить до тех пор, пока ему не откроют! Только бы не застать у нее какого-нибудь робота! Уж больно насмешлино она сегодня держалась с ним…

Но в лифте он нажал на кнопку своего этажа. И не стал беспокоить компьютер, чтобы позвонить ей по видеофону — слишком долго ему прививали хорошие манеры и внушали уважительное отношение к другим людям. И, наверное, не последнюю роль сыграло извечное желание сохранить иллюзию, называемую чувством собственного достоинства. Не посмел он заглянуть и в салон, боясь увидеть на розовом диване голых Миранд с бесстыдно расставленными ногами.

Может, ему лучше переночевать в кабинете? Положить в угол надуваемый матрац…

Он как раз надувал его, когда раздался звонок видеофона.

— Здравствуй, милый, ты уже спишь?

Незаткнутый матрац, худея на глазах, зашипел: «Ш-ш-ш, тихо, ты слышишь, это Миранда!» Думая, что он давно спит на любимом розовом диване, она не включила изображения, рассчитывая единственно на то, что автосекретарь запишет ее слова, которые он услышит только завтра.

— Спи, любимый, спи! Только не сердись на меня хотя бы во сне, во сне ты люби меня, люби сильно-сильно!..

Говорила настоящая Миранда, на искусственную ему не за что было сердиться, да ее уже и не существовало. По крайней мере под этим именем.

— …Завтра ты опять будешь дуться на меня, но я осыплю поцелуями твои руки, прикосновение которых помнит мое тело, наполню твои ладони слезами и буду молить тебя о прощении…

Он вспомнил о моде сезона. Резко нажав на кнопку двусторонней связи, грубо сказал:

— Послушай, Миранда, кончай этот цирк!

— Что? Что такое цирк? — спросила девушка испуганным голосом.

— Недавно в одной древней книге я прочитал о цирке. Когда-то давали такие представления, во время которых дурачили публику.

— Значит, ты все еще злишься на меня?

— За что мне на тебя злиться?

— За мой несносный характер.

— Ты же с ним можешь носиться, значит, и я могу.

— Слушай, а ты правда на меня не злишься больше. — обрадовалась Миранда. — Ты очень хочешь спать?

— С тобой — нет.

— Ну вот, опять начинаешь. Ну почему ты такой?

— Какой?

— Примитивный, грубый, циничный…

— Наверное, потому, что никто не заботится о моем воспитании. Да и говорят, сейчас таким быть модно.

— Ничего подобного, совсем не модно! А спросила я тебя, потому что мне не спится. Давай погуляем по парку? Ты знаешь, как там весной всё цветет! Да и ночь так прекрасна, ты только посмотри, как сияют звезды!

Вот в этом и была вся Миранда — уж если в ее голову втемяшилось погулять с тобой по парку, из-за чего они поссорились накануне, то она сто раз будет звонить тебе по ночам, но своего добьется. Но вся прелесть в том, что с ней можно пройтись под руку по улице, а с искусственной Мирандой нельзя — ей это запрещено четвертым законом робототехники.

— Ты уже выбрала себе звезду, которую я тебе подарю?

— Любимый, — прошептала она едва слышно, но он расслышал, потому что матрац уже успел испустить дух.

— Слушай, из-за тебя у меня опять повысится содержание адреналина! И надпочечник надорвется!

Она игнорировала его выпад.

— Ты зайдешь за мной или мне зайти за тобой?

— Зависит, к каким романтикам ты себя причисляешь, к активным или пассивным.

Она ликующе воскликнула: — Конечно, к активным, дурачок мой дорогой! К самым активным. Я подожду тебя у подъезда.

— Полотенце захватить?

— А зачем?

— Ты ведь, кажется, собиралась наполнить мои ладони слезами?..

— О господи! И откуда только взялся на мою голову этот антрополог! Угораздило же влюбиться в такого! Ну ничего, я тебе покажу! Ладно, спускайся, горе ты мое!

Он двинулся к выходу, но остановился на полпути и, войдя в салон, поднял принесенный другой Мирандой цветок. Ожидая, пока придет лифт, он думал, как отреагирует Миранда, когда он подарит ей его. Но так ничего и не придумал, как не придумал и тех слов, которые скажет ей, вручая цветок. Наверное, слова должны прийти сами, родившись из… Из чего? Из его чувства вины, из глаз Миранды, из звезд, которые отразятся в них? Ну, а не родятся, тоже не беда, можно обойтись и без слов. Например, поцелуем…

«Да, мы шагаем в ногу с модой сезона,» — подумал известный антрополог и историк нравов, входя в лифт.

— Всё, назад дороги нет! Только бы в следующем сезоне в моду не вошли такие, как та полногрудая королева, перед которой ты готов был ползать на коленях.

Но даже иронизируя над собой, он знал, что испытывает настоящий любовный трепет и что трепет этот не в последнюю очередь объясняется тем, что он не знал, какую женщину увидит у подъезда. Наверное, он и в самом деле не знал этого. Но верил, что будете ней счастлив.

— Ну и ну! — воскликнул я, обращаясь к компьютеру, уставившемуся на меня огромными совиными глазами. — Славно ты постарался для своего мастера, ничего не скажешь! Даже эпиграф предпослал, а я даже не предполагал, что ты умеешь работать с цитатами. Откуда ты только выкопал этого Генри Шоу, я о таком никогда не слыхал. Как там было — увеличивая нашу мудрость, опыт не уменьшает нашей глупости? Славно сказано, если относить это к поведению влюбленных. Но если ты намекал на мой опыт работы с тобой…

Я засмеялся, не зная, как отнестись к этому фривольному, гротескному сочинению, которым был вознагражден мастер. Хотелось думать, что компьютер просто отомстил ему, но беспокоила мысль, что месть предназначалась не только мастеру.

— Впрочем, в любом случае ты прав, — подбодрил я его. — Я действительно неисправимый болван, если все еще возлагаю на тебя какие-то надежды. Давай теперь попробуем создать совместное произведение на ту же тему. Что-нибудь поучительное о любви и о жизни, но поучительное в глобальном масштабе. Хорошо, что законодатели все еще не догадались штрафовать писателей за их гигантоманию! Ну, начнем, что ли, милок? Кажется, так советовал мастер обращаться к тебе? Давай, милок, только осторожненько, а то ты и так переиначил все мои замыслы. Теперь не сфальшивь ни на одной ноте, очень прошу. Давай напишем хоть одно по-настоящему серьезное произведение!..

 

УПУЩЕННЫЙ ШАНС

Еще недавно считалось, что время великих изобретателей-одиночек прошло чуть ли не в начале двадцатого века и что они остались только на страницах низкопробных научно-фантастических произведений, потому-де, что в наш век приходится решать куда более сложные загадки природы и в деле этом не обойтись без крупных научных центров, объединяющих усилия сотен ученых, вооруженных новейшей техникой. Однако к концу второй научно-технической революции положение вещей существенно изменилось. Биокомпьютеры стали доступны человеку с любым кошельком, информационные банки по дешевке торговали знаниями, за необременительную сумму можно было арендовать целую лабораторию, с развитием движения «Сделай сам» рынок оказался наводнен всевозможной аппаратурой и частями для ее сборки. Гении вновь получили возможность свободно творить, не покидая стен своего дома.

К числу таких гениальных одиночек принадлежал и Самюэль К. Светов. Выпускник заурядного техникума биомеханики, он обладал незаурядным даром предвидения и эдисоновской изобретательностью ума. Он мог бы запросто вывести на передовые рубежи любой научно-исследовательский институт, но по причинам мировоззренческого характера отклонял все предложения стать во главе одного из них. Самюэль К. Светов был убежден, что научно-исследовательские институты повинны в роковом нарушении гармонии человека и природы и вся их деятельность направлена ни больше ни меньше как на подготовку братской могилы для всего человечества.

Впрочем, с подобным взглядом согласится любой непредвзято мыслящий человек — для этого необязательно даже обладать проницательностью Самюэля К.

Светова. Ведь если подумать — какую пользу приносили они человечеству? Во-первых, в их стенах создавались все более страшные средства массового уничтожения. Во-вторых, результатом их изобретательской деятельности стало колоссальное загрязнение природы. В-третьих, продукты питания, обработанные согласно разработанным в этих научных центрах методикам, превратились в настоящую отраву, и, наконец, вчетвертых, казалось бы, самые гуманные из них, медицинские институты, ссылаясь для прикрытия на гуманизм своих целей, положили конец процессу естественного отбора, в результате чего генетические дефекты стали передаваться из поколения в поколение, поставив человечество перед угрозой быстрого вырождения.

Самюэль К. Светов мог бы продолжить этот список, но он понимал: пророчества никогда не спасали человечество от ошибок, и одними словами его не свернуть с ошибочного пути. Именно поэтому он отказался поставить свой талант на службу человечеству. Он выставил за дверь свою супругу, миловидную особу, главным недостатком которой была чрезмерная словоохотливость, заперся в маленьком домике на окраине и день и ночь работал над изобретением трансмутатора или, проще говоря, машины времени.

Наука давно доказала бредовость подобной идеи, как в свое время опровергла возможность создания вечного двигателя, но ведь, по-моему, еще Эйнштейн говорил, что гениальные открытия делают молодые невежи, не знающие о том, что возможно, а что нет, которые просто садятся и делают то, что считалось невозможным. Правда, к Самюэлю К. Светову слова великого ученого можно отнести только с известной натяжкой. Он был далеко не так молод, как Эйнштейн в годы создания теории относительности, и не настолько невежественен, как именитый автор фундаментальных трудов. Но именно благодаря этим двум обстоятельствам ему и удалось реализовать свой проект.

Будь он молод, он не стал бы тратить время на размышления о будущем человечества, а значит — не пришел бы к выводу, что на самом деле никакого будущего, в сущности, у человечества нет. Следовательно, в его голове не родилась бы идея создать машину времени и тем самым дать человечеству шанс спастись, соответствующим образом изменив историю своего развития. С другой стороны, если бы он не обладал достаточной эрудицией, он никогда не сумел бы сконструировать такой сложнейший аппарат. Ясно ведь, что машина времени это вам не пылесос, который запросто всасывает вас и отправляет в прошлое или будущее.

Хотя принципы их работы в общем-то одинаковы.

В отличие от Эйнштейна, которому для своих открытий достаточно было иметь под рукой карандаш и бумагу, для создания машины времени Самюэлю К.

Светову были нужны еще деньги. К счастью, с этим у него затруднений не возникло. Собрать нужные средства ему помог один из многочисленных парадоксов в развитии человечества. Дело в том, что по мере того, как движение «Сделай сам» приобретало всё большую популярность, становилось все труднее найти человека, способного исправить на кухне кран или починить телевизор, поэтому цены на такие услуги неимоверно подскочили и Самюэль К. Светов, будучи мастером на все руки, зарабатывал вдвое больше любого лауреата Нобелевской премии. К тому же он вел исключительно скромную жизнь, всецело посвятив себя великой миссии спасения человечества.

Работу свою он держал в секрете. Не потому, что опасался конкуренции любой технически подкованный гражданин рассмеялся бы ему в лицо, узнав, над чем он работает. Его страшило погрязшее в невежестве человечество. Изобретатель был убежден, что как только оно пронюхает о том, каким образом он собирается использовать свою машину, оно не постыдится уничтожить ее, а заодно и того, кто ее придумал. Поэтому он первым делом обнес просторный двор за домом бетонной оградой трехметровой высоты и пустил разгуливать по нему своих единственных друзей — двух хорошо откормленных догов.

Вообще-то собаки только казались такими свирепыми, на самом же деле они были смирными, как и хозяин, поэтому Самюэлю К. Светову пришлось пойти на хитрость. Он снабдил ошейники псов миниатюрными передатчиками, и достаточно было псам издать подозрительное рычание, как из десятков замаскированных динамиков раздавался такой оглушительный лай, как будто по двору носилась свора озверевших, остервенело грызущихся друг с другом псов. Это позволило изобретателю успешно прятать готовый трансмутатор от любопытных взглядов соседей.

Самюэль К. Светов лично проверил его работу и дважды или даже трижды побывал в Центральной Африке, какой она была три миллиона лет назад, когда, согласно последним выводам науки, там появились первые люди. Трансмутатор работал безотказно.

Оставалось оборудовать его бытовой отсек, чем и занялся изобретатель. Не торопясь, он оценивал каждый предмет с точки зрения его практической пользы. Иногда, углубляясь во всесторонний анализ своего замысла, он задавался вопросом, не помешался ли он на своем плане и не является ли безумием то, что он задумал осуществить. Однако достаточно было выйти на улицу и, заглянув в магазины, увидеть алчные лица людей, хватающих все то, что им представлялось крайне необходимым, как он укреплялся в правильности задуманного Изобретатель решил не запасаться продуктами, поскольку в далеком прошлом на Земле в них не было недостатка, и прежде всего положил в багажный отсек трансмутатора две скорострельные автоматические винтовки, а также несколько пистолетов и охотничьих двустволок с оптическими прицелами. Все это оружие предназначалось, конечно, совсем не для добычи пропитания. Понимая, что патроны к ним рано или поздно кончатся, он добавил к этому арсеналу четыре великолепных спортивных лука олимпийского стандарта с довольно большим запасом стрел, несколько неломающихся пластмассовых копий и коротких духовых трубок с тонкими, как перышки, стрелами, наконечники которых были смазаны кураре. Как известно, яд этот можно совершенно безбоязненно принимать внутрь, зато при попадании в кровь он оказывает мгновенное нервно-паралитическое действие. Запасся ветровыми спичками, зажигалками и кресалами, а также такими необходимыми орудиями, как ножи, топоры и секиры.

При выборе всех этих вещей изобретатель исходил не только из их практической ценности и необходимости рационально использовать каждый сантиметр багажного отсека. Приходилось учитывать и то обстоятельство, что большая часть вещей, без которых совершенно немыслима современная жизнь, попав в прошлое, будет иметь совсем другое нравственное и философское значение. Вот почему он запасся только тем, без чего не мог обойтись в путешествиях по прошлому: оружием, лекарствами — дезинфекцирующими препаратами, антибиотиками, противоаллергическими средствами, одним словом, всем тем, что поможет его организму приспособиться к жизни в условиях суровой борьбы с природой.

Много времени ушло у него на приобретение необходимых познаний в области медицины, на приведение в порядок зубов и удаление аппендицита. Самюэль К. Светов обладал могучим здоровьем, поскольку одновременно с конструированием трансмутатора безжалостно закалялся и тренировал волю, готовя себя к крутым испытаниям. Успешно перенеся операцию, он приступил к выполнению последнего этапа подготовки — выбору спутницы.

Много раз он пытался рисовать в своем воображении образ женщины, отважившейся сопровождать его в путешествии в далекое прошлое планеты, это были мечты истосковавшегося в одиночестве мужчины, а не трезвая оценка качеств, необходимых его спутнице для выполнения столь ответственной исторической миссии. Он стал внимательно присматриваться к представительницам прекрасного пола, от которых еще недавно с презрением отворачивался, и обдумывать соответствующий подход к своей будущей избраннице. Нельзя же было, в самом деле, подойти и ляпнуть: «Вот что, милочка, у меня во дворе стоит симпатичный локомобильчик времени, давай на пару рванем куда-нибудь подальше от этого гнусного мира?» Теперь он часто подолгу беседовал с соседскими девушками, а не ограничивался, как раньше, мимоходом брошенным приветствием. Приглядывался к женщинам, прогуливающимся по улицам или делающим покупки в магазинах. Многие из них, заметив его изучающий взгляд, тут же принимались кокетничать, так как за ним укрепилась репутация воспитанного, порядочного, а главное, хорошо зарабатывающего человека, хотя и живущего отшельником. Некоторые так и вовсе пытались заарканить в мужья, догадавшись, что он высматривает себе супругу.

Сознательно лишавший себя женской ласки все то время, что он работал над трасмутатором, конструктор растерялся от множества искушений и соблазнов, с помощью которых современные женщины завлекали мужчин. Однако после того, как он сблизился с одной особой, показавшейся ему подходящей, а затем решил испытать судьбу и с парочкой других, Самюэль К. Светов пришел в уныние. Они оказались недалекими, легкомысленными и развратными бабенками. А к тому же донельзя разбалованными и болезненными: они постоянно жаловались на головную боль, на свою полноту, страдали какими-то неврозами, иметь которые, как ему показалось, считалось модным в их кругу, таблетки были такой же обязательной принадлежностью их сумочек, как губная помада и дезодорант. Впрочем, его это не удивляло: каков мир, таковы в нем и женщины. Огчаивало то, что, несмотря на все жалобы, их вполне устраивала жизнь в этом мире, который они вовсе не считали отвратительным.

Но неужели в мире не осталось ни одной здоровой и добродетельной женщины, которая бы сохранила в себе нравственное и физическое здоровье своих предшественниц?!

Светов объездил окрестные села, стал посещать воскресные службы в церквах. Напрасная трата времени! Добродетелью могли похвастаться лишь набожные старушки, здоровьем — скотницы, а умом вообще не пахло ни в одном из этих мест. А ему нужна была здоровая, умная и добродетельная жена. Светов пришел к выводу о необходимости скорректировать свою шкалу оценок. На первом месте он оставил молодость и здоровье как незыблемые ценности, красоту бестрепетно передвинул в конец шкалы; оставалось разобраться, как поступить с нравственностью и умом. Он понимал: если отдать предпочтение уму, это значит перенести в прошлое характерное для современного общества нравственное разложение. Однако ничего не меняло и выдвижение на передний план морали — добродетельная идиотка могла натворить не меньше зла.

Совершенно неожиданно для себя Самюэль К. Светов нашел кандидатку на роль своей супруги как раз там, где, как он считал, моральное разложение достигло своего апогея, — в сфере индустрии развлечений или, как было принято говорить, шоу-бизнесе.

Дело в том, что с некоторых пор у него появилась привычка засиживаться перед телевизором — главным греховодником современного общества. Это давало ему возможность расширить круг изучаемых женщин.

И хотя с экрана в основном вещали дикторши, актрисы или лицемерно изрекали избитые истины разные общественницы, занятие это Светов считал полезным, поскольку отрицательный опыт имел в его глазах свою ценность. Вот так однажды он увидел передачу об известной каскадерше Эде Вимер.

В книге рекордов Гиннесса за ней был записан десяток чисто женских по своей глупости достижений. Она первой среди женщин развила сверхзвуковую скорость на автомобиле с ракетным двигателем. Совершила прыжок с семидесятипятиметровой высоты с приземлением на надувной матрац. Сделала стойку на руках, опираясь на кончик шпиля пятисотметровой телебашни, а теперь готовилась перемахнуть на мотоцикле через кратер действующего вулкана, для чего с обоих его сторон уже началось строительство необходимых сооружений. Камера показала рабочих в противогазах и защитных костюмах. Здоровье и храбрость Эды Вимер не вызывали сомнения, наверное, ума ей тоже было не занимать, поскольку ее рекорды требовали солидной инженерной подготовки, оставался открытым только вопрос о ее моральном облике. Каскадерша наверняка любила деньги и славу, иначе она бы довольствовалась хорошо оплачиваемой работой — дублировать в опасных ситуациях хилых красавиц-артисток, а не рисковала жизнью ради сенсационных зрелищ. А как известно, деньги и слава — верный путь к моральной распущенности.

Однако на экране лицо ее казалось на удивление простым и милым, это было лицо начинающей спортсменки, а не избалованной звезды. Она только что покинула парящий на стометровой высоте вертолет, спустившись на землю по горящей как бикфордов шнур веревке. Когда до земли оставалось метров десять, ей пришлось прыгнуть, так как языки пламени догнали ее и принялись лизать руки. Теперь она, морщась от боли и не пытаясь изображать сладеньких улыбочек, типичных для цирковых акробаток, стояла в окружении зрителей и, время от времени обдувая обожженные пальцы, откровенно радовалась, что все закончилось благополучно.

— Итак, вы довольны? — спросил ее репортер с таким видом, будто он был единственным из зрителей, не заметившим радостного выражения ее лица.

— Еще бы! — рассмеялась каскадерша. — Ведь я была на волоске от смерти!

— Но зачем вам всё это?

— О, это слишком сложный вопрос. Наверное, чтобы объяснить это, мне потребуется психотерапевт.

— Я попрошу шефа прислать вам одного, — поддержал шутливый тон репортер. — Разве у вас нет своего?

— Пока не требовался. Пускаясь в отчаянные авантюры, я хочу доказать своим сестрам по судьбе — женщинам, что уж лучше рисковать свернуть себе шею, чем тихо сходить с ума в кабинетах у психотерапевтов и гадалок.

Ее ответ понравился изобретателю, как понравилось и ее потное, слегка порозовевшее от волнения простое лицо.

— Ага, значит вы пускаетесь в эти, как вы выразились, авантюры, по идейным соображениям?! — торжествующе воскликнул репортёр.

— А может, я просто хочу показать, что женщины способны делать всё то, что считается прерогативой мужчин. Впрочем, я особенно не задумывалась над смыслом того, чем занимаюсь. Наверное, я пытаюсь найти себя, раскрыть свои возможности…

— И возможности человека вообще, — подсказал репортер.

Сдув с лица прядь упавших волос, Эда Вимер ответила:

— Не пытайтесь делать из меня подвижницу. Я занимаюсь такими вещами, где смысл и бессмыслие тесно переплетены. Как в жизни вообще, верно? И пусть те, кто смотрит сейчас эту передачу, попробуют самостоятельно поразмышлять над этой проблемой. Телевидение и без того насаждает леность ума, разжевывая всё вместо зрителя и имея на всё готовое объяснение.

Этот ответ тоже понравился Самюэлю К. Светову.

— Вы позволите задать пару вопросов, касающихся вашей личной жизни? поспешил репортер перевести разговор на другую тему и отвлечь внимание зрителей от обиды, нанесенной каскадершей телевидению. — К сожалению, мы знаем о ней гораздо меньше, чем о личной жизни других звезд кино и спорта.

— Нет, — решительно ответила Эда Вимер. — Она потому и называется личной, чтобы не выставлять ее напоказ. Кстати, все мои рекорды можно считать личными достижениями, не так ли? Следовательно, они вместе с тренировками и подготовкой к ним составляют содержание моей личной жизни, верно? На остальное у меня почти не остается ни сил, ни времени. И если вас удовлетворит такой ответ, — добавила она любезно, но со скрытой иронией, то могу еще сказать, что стараюсь жить скромно и почтенно. Надеюсь, мы одинаково понимаем, что это значит.

Последний ответ заставил Самюэля К. Светова буквально влюбиться в каскадершу. Он немедленно раскрыл телефонную книгу и нашел ее номер, но телефон Эды Вимер был занят. Наверное, многие бросились звонить ей, посмотрев это интервью. На следующий день он все же дозвонился до какого-то ее секретаря, который заявил ему, что у него нет никаких шансов встретиться с госпожой Вимер или побеседовать с ней по телефону, если он не объяснит причин, вызывавших необходимость подобной встречи или беседы.

Сообразив, что ей должны были надоесть рекламные агенты и другие прилипалы, Самюэль К. Светов с достоинством сказал секретарю:

— Прошу вас передать госпоже Вимер, что я инженер-конструктор, автор уникальной установки, которая может быть использована для не менее уникального номера. Если это ее заинтересует, пусть позвонит мне…

— Что представляет собой ваша установка? — совсем другим тоном спросил его секретарь.

— Видите ли, она еще не запатентована, поэтому мне бы не хотелось объяснять вам, что это такое. Но я согласен, чтобы она испробовала ее. А вас я бы попросил сохранить нашу беседу в тайне.

Секретарь окончательно размяк.

— Ну, разумеется, мы ведь тоже заинтересованы в сохранении этой тайны. Позвольте записать ваше имя и номер телефона. Я позвоню вам завтра в первой половине дня.

И он действительно позвонил. Госпожа Вимер, сказал он, изъявила желание познакомиться с его изобретением. Она просит показать ей его в пять часов вечера в ее апартаментах. Светов ответил, что принести установку не представляется возможным ввиду ее размеров и что госпожа Вимер может познакомиться с ней у него дома. Он будет ждать ее в пять часов или в другое удобное для нее время.

— Госпожа Вимер! — подчеркнул он, давая понять, что ждет ее одну.

— Э, совсем одна она не придет, — коротко хохотнул секретарь. — Она женщина и нуждается в защитнике. Но успокойтесь, с ней буду я, а я ничего не смыслю в технике.

В условленное время возле его дома в бедном квартале остановился роскошный спортивный автомобиль.

Как настоящая спортсменка, Эда Вимер никогда не опаздывала. С водительского места по-мужски ловко выскочила женщина в тонкой кожанке и потертых джинсах. Она быстро огляделась, привычно, как и подобает профессионалу, оценивая обстановку. Как большинство современных девушек, она была невысокой, широкоплечей, с узкими бедрами. С соседнего сидения лениво и достолепно поднялся полный господин в элегантном костюме, который принялся разглядывать высокий забор, окружавший невзрачную постройку.

Наблюдавший за ними из кухни Светов открыл им дверь, не дожидаясь звонка гостей. Он поклонился обоим и поцеловал руку Эде. Он никогда не делал этого, не собирался и теперь, но почему-то в последний момент решил поцеловать сильную руку девушки с мелкими ссадинками на пальцах, испытывая к ней какое-то благоговейное уважение. С секреарем осматривавшим его так же придирчиво, как за минуту до этого осматривал забор вокруг дома, Светов поздоровался со сдержанной учтивостью.

Самюэль К. Светов предусмотрел почти всё: он был одет в скромный, но отменно сшитый костюм, изпод которого выглядывала рубашка с эмблемой известного дома моделей, на низком столике стоял дорогой кофейный сервиз, ваза с фруктами и поднос с пирожными. Все это должно было показать гостям, что они пришли не к бедному просителю, а тем более не к какому-нибудь спятившему непризнанному гению.

— Где ваше изобретение? — спросила Эда Вимер, нетерпеливо и несколько надменно постукивая каблучками сапог с заправленными в них джинсами, будто она собиралась преодолеть раскисшее поле.

— Позвольте мне сначала хоть бегло познакомиться с вами, — немного смущенно попросил изобретатель. — Ведь я решился показать вам то, чего я до сих пор никому не показывал и что составляло весь смысл моей жизни последних лет. Давайте прежде выпьем по чашке кофе.

Каскадерша окинула его цепким взглядом — так, наверное, каратисты оценивают противника, прежде чем нанести ему молниеносный удар, и впервые улыбнулась.

— Вы, по-видимому, считаете, что человека можно узнать за то время, пока с ним пьешь чашку кофе?

Тут же забыв о своем выпаде, она плюхнулась на диван с таким видом, словно была у себя дома.

В расслабленной позе она показалась ему гораздо привлекательнее, чем на экране телевизора после ее дурацкого номера с горящей веревкой. Теперь она излучала чисто женское обаяние, и Самюэль К. Светов даже вспотел от усилия ничем не выдать охватившее его волнение. Ровным голосом с расчетливой немногословностью он выразил свое восхищение тем, что она заявила в интервью, а отнюдь не ее подвигами. Именно это чувство заставило его обратиться к ней. Для своего эксперимента он нуждается в исключительно смелом, здоровом, умном и…

— Боюсь, что мой ум вряд ли сослужит вам пользу, — весело вставила Эда Вимер.

Находясь во власти захватившего его чувства, он пропустил ее замечание мимо ушей.

— …и очень добросердечном и моральном помощнике.

На лицах гостей появилось недуоменное выражение, и изобретатель, стараясь избежать вопросительных взглядов, принялся разливать по чашкам кофе.

— Могу вас поздравить — у вас скромные запросы! — воскликнула каскадерша с такой же непосредственностью, с какой она держалась перед телекамерой. — Интересно только, где вы собираетесь раздобыть помощника, который бы обладал столькими добродетелями?

— Когда я смотрел ваше интервью, мне показалось, что вы ими обладаете.

— О, спасибо за комплимент. Но вы же знаете — экран часто лжет…

— Скажите, у вас есть дети?

— А какое отношение имеет ваш вопрос к эксперименту? — спросила каскадерша, и он заметил, как напряглось ее тело. — Он что, настолько опасен?

— Вовсе нет. Просто этот штрих поможет мне закончить ваш портрет. Ведь вас называют мадам Вимер, а значит… — смущенно порбормотал изобретатель, и ему показалось, что он сумел скрыть от нее, какое значение имеет для него то, является ли она матерью или нет.

Однако она все же почувствовала что-то — вероятно, у людей такой профессии очень чуткая интуиция — и, серьезно глядя ему в глаза, ответила:

— У меня трехлетняя дочка, но я сейчас не замужем.

И взгляд ее карих глаз внимательно проследил за его реакцией. То ли ей показалось забавным его смущение, то ли, как все люди необыкновенных профессий, она любила иронизировать, но она тут же добавила:

— Любовника у меня сейчас тоже нет. Это действительно мой секретарь-импресарио.

При этом рука ее легла на плечо секретарю, словно жестом этим она хотела его утешить за неполное соответствие служебному положению.

— Аппендицит вырезали, гланды удалили, мудрецы дантисты вырвали… Еще вопросы будут, господин Светов?

— О, вы, наверное, не так меня поняли…

Он был настолько смущен ее проницательностью и так обрадован, что наконец нашел идеальную помощницу, которую не нужно было уговаривать удалить аппендицит, что невольно вскочил с места. Поднялись изза стола и гости. Торжественный момент наступил неожиданно быстро и как-то совершенно естественно, оттягивать его не имело никакого смысла. Самюэль К.

Светов чопорно объявил:

— Аппарат находится во дворе. Но господину придется подождать здесь.

— Но почему? Я ведь вам говорил — в технике я ничего не смыслю! обиделся и насторожился секретарь.

Изобретатель широко распахнул выходящее во двор окно.

— Вам не о чем беспокоиться. Вот, видите, отсюда вы сможете наблюдать за нами. Дело в том, что стоять вблизи работающего аппарата опасно.

— А как же вы?

— Мы будем внутри. Прошу вас, мадам Вимер.

Немного подумав, молодая женщина решительно пошла следом за ним. На сей раз интуиция изменила ей, и она не почувствовала опасности. Не насторожили ее и два огромных дога, с подозрением обнюхавшие ее сапожки, — с такими запахами они еще не сталкивались в своем заповеднике. Она по-деловому коротко отметила: — Неплохие псы, но если вам нужны настоящие сторока, то я посоветовала бы вам другую породу, например…

Посоветовать она не успела, потому что один из пcoB неодобрительно зарычал в ответ на ее снисходительное похлопывание по загривку, поскольку давно не видел женской ласки, как и его хозяин. И тут же со всех сторон раздался оглушительный лай.

Изобретатель ухватился за ошейники.

— Цыц, ребята! Тихо!

Свирепый лай прекратился. Отпрыгнувшая поближе к двери дома Эда лихорадочно оглядывала двор.

— Что это было?

— Не бойтесь, всего лишь магнитофонная запись.

Каскадерша прыснула в ладошку.

— С вами не соскучишься! Значит, у вас всегда так — и волки сыты, и овцы целы? Вы что, в самом деле такой добряк или может вы из какой-то новой секты?

— Вы не угадали. Ни то, ни другое, — ответил Самюэль К. Светов, впервые думая о том, что то, что он задумал, возможно, не было ни высокопарным, ни добрым. Однако каяться было поздно.

— Позвольте мне увести собак, — сказал он.

Ей пришлось отодвинуться, чтобы он мог отвести собак в дом.

Когда он, заперев псов на кухне, вернулся, Эда Вимер уже стояла возле высокого конусовидного сооружения из темно-коричневых пластмассовых панелей, возвышавшегося в глубине двора, угадав, что именно там спрятан новый аппарат конструктора. Самюэль К.

Светов, остановившись в десяти метрах от нее, нагнулся и сунул руку в заросли травы — там, видимо, был скрыт какой-то механизм, потому что, когда он крикнул ей «Берегитесь!», панели медленно раскрылись, как будто на ее глазах распустился бутон гигантского цветка. Лепестки этого бутона, как ей показалось, служили чем-то вроде стоек, крепящих ракеты. Внутри пластмассового цветка блестела титановая кабина аппарата.

— Ну и что это такое? — подходя к Самюэлю К. Светову, спросила каскадерша.

— Трансмутатор.

— Мне это ни о чем не говорит. Что он делает?

— Давайте пройдем в аппарат, там я объясню.

Его предложение ничуть не смутило женщину, она отказалась от его руки, предлагающей помощь, и лишь попросила первым пройти через узкий люк, который находился довольно высоко от земли. Потом легко юркнула в него сама. Теперь ее глаза внимательно следили за каждым его движением.

— Мы находимся, если можно так выразиться, в летательном аппарате, начал объяснять Самюэль К.

Светов, задраивая бронированный люк, и волнуясь так, что лоб его покрылся испариной. — Только с принципиально иными летными характеристиками. Передвигается наподобие лифта. Прошу вас, присядьте вон там.

Он кивнул в сторону стоящего у стенки металлического ящика, подождал, пока она усядется, протянул руку к небольшому пульту, освещенному неярким зеленым светом, благодаря которому можно было рассмотреть небольшую кабину ни дать ни взять лифт на шестерых человек! — и только тогда закончил свой экскурс:

— Полет проходит отвесно — в пространстве и времени.

— Отвесно? В пространстве и времени?..

Каскадерша как бы пробовала эти слова на вкус и в самом их звуке искала подтверждение подлинности услышанного.

— Вы что, шутите? Я не настолько невежественна!

— Точнее — в пространственно-временном континиуме. Понимаю, что все это звучит невероятно, но сейчас вы сами во всем убедитесь.

Суетливо, словно боясь передумать, он передвинул на пульте тумблер и нажал розовую кнопку.

Свет погас, а наступивший мрак навалился такой наэлектризованной тяжестью, что тренированные легкие каскадерши захрипели от резкого выдоха и так больше и не смогли наполниться воздухом. Голова словно отделилась от туловища, и лишь краешком сознания каскадерша ощутила, что она с невообразимой скоростью несется в каком-то бесконечном, трассируемом разноцветными вспышками туннеле. Потом на какие-то доли мгновения угасло и сознание. Вот и всё, что отпечаталось в мозгу Эды Вимер, когда пульт аппарата снова загорелся ровным зеленоватым светом.

Чувства, что она пережила нечто совершенно необыкновенное, у нее не было. Такие кратковременные перегрузки ей уже не раз приходилось испытывать во время каскадерских трюков. Зато сам изобретатель, казалось, был серьезно оглушен, потому что он с трудом поднимался на ноги с пола, куда сполз после старта этого необычного аппарата.

Не дожидаясь, когда он придет в себя, она спросила: — Ну и что дальше?

На его лице, казавшемся в отблесках зеленого света лицом утопленника, появилась вымученная улыбка.

— Если… Если все прошло благополучно, то мы прибыли. Только не торопитесь, пожалуйста, выбираться отсюда.

Это предупреждение было не лишним — она, запомнив последовательность манипуляций, уже открывала герметический люк. Пошатываясь, Самюэль К. Светов добрался до ящика, на котором только что сидела каскадерша, поднял крышку и, запустив руку внутрь, наугад вытащил одну из короткоствольных автоматических винтовок.

— Ха! — выкрикнула Эда Вимер, занимая боевую стойку. Таким криком дзюдоисты пугают противника, а каратисты с его помощью вкладывают в удар всю силу тела.

Самюэль К. Светов поспешно протянул ей винтовку прикладом вперед.

— Мы ведь не знаем, что нас ждет за этим люком, мадам. Если вы умеете стрелять, берите винтовку. И помните, что она заряжена.

Не страдавшая от предрассудков женщина, взяла оружие, решив, видимо, что так будет вернее. Она проверила затвор, вскинула ствол, проверяя прицел, и только после этого догадалась извиниться.

— Простите, я не хотела обидеть вас. Вообще-то подозрительность чужда моей натуре, но в такой экстраординарной ситуации… К тому же мы мало знакомы…

Самюэль К. Светов великодушно простил ее.

— Да, чашки кофе оказалось недостаточно. Впрочем, я убежден, что у нас будет достаточно времени, чтобы познакомиться друг с другом поближе. Кстати, я захватил кофе.

— Сэм… Можно, я буду называть вас по имени? Вы тоже зовите меня Эдой, а то я терпеть не могу официальностей… Знаете, а вы мне стали симпатичны. Особенно после того номера с лаем. Может, поэтому я и стала столь бдительной. Видите ли, больше всего страданий причиняли мне как раз те, кто мне нравился. Некоторых я даже любила.

— Там, в нашем уродливом, аморальном мире, такое не редкость. Но здесь, обещаю вам, вас никто не обидит.

— Хочется надеяться также, что вы не броситесь немедленно объясняться мне в любви, как это принято в нашем безнравственном мире, — с улыбкой предупредила она, заметив его волнение, внушающее ей известные опасения.

— Кстати, мое признание вас ни к чему не обязывает, — добавила она.

Вера в удачу придала ему дерзостной смелости, но, разумеется, он делал всё, чтобы она этого не заметила.

— Я действительно влюбился в вас, Эда, иначе я никогда бы не взял вас с собой. Но считайте, что и мое признание вас ни к чему не обязывает. Во всяком случае, пока…

Эда лукаво прищурилась.

— Посмотрим, насколько долгим будет это «пока»! Давайте выбираться наружу, здесь очень душно. К тому же мне надоело видеть вас желто-зеленым.

В идущем от пульта ровном свете ее лицо тоже казалось ему желто-зеленым, но это не портило его и даже придавало какую-то загадочность.

— Наверное, мы оба одеты не самым подходящим образом. Я припас для вас другой костюм, надеюсь, он вам будет впору.

Окончательно разгерметизировав люк, Светов осторожно приоткрыл его. В кабину ворвались солнечные лучи, хлынул поток теплого и влажного воздуха.

Машина времени стояла на небольшой полянке, усыпанной яркими крупными цветами. Полянку окружал густой тропический лес.

— Фантастика! — воскликнула каскадерша. — Мы действительно перенеслись в другое место! И главное — за считанные секунды. Ну, Сэм, вы настоящий волшебник! Или гипнотизер? Ну-ка, дайте я спущусь, у меня все же на ногах сапоги.

Прежде чем он успел остановить ее, она спрыгнула в траву, держа винтовку над головой. Сочная зеленая трава доходила ей почти до пояса. Каскадерша погладила ее рукой, сорвала какой-то цветок, понюхала, словно желая убедиться, что все это ей не снится.

— О, да тут просто рай земной! Я сейчас поднимусь, вы пока переодевайтесь, раз у вас есть во что, я не буду подглядывать! — крикнула она и устремилась вперед, совершенно исчезнув из виду в высокой траве.

Самюэль К. Светов достал из ящика специальный кожаный костюм: короткую куртку с множеством вместительных карманов и брюки с широким поясом, снабженным крючками и разными приспособлениями для пистолета, мачете, охотничьего ножа, настоящие охотничьи сапоги с высокими голенищами. Он одевался с такой тщательностью, с какой жених готовится к церемонии бракосочетания. Когда он появился в люке, Эда Вимер, успевшая набрать большой букет незнакомых цветов, посмотрела на него широко открытыми глазами.

— Эй, из какого фильма вы взялись? — засмеялась она, откровенно показывая, что ему удалось произвести на нее впечатление. — Цветы великому изобретателю, ур-ра!

Мальчишеская непосредственность каскадерши была обворожительна, и от предчувствия близкого счастья по телу Самюэля К. Светова забегали мурашки. Он еще раз вернулся к металлическому сундуку, вытащил большой брезентовый рюкзак и, прижав его к груди, спрыгнул в траву. Он был выше ее по крайней мере сантиметров на тридцать и, глядя на ее коротко стриженную головку, почувствовал себя счастливым и сильным. Рядом с ним она сейчас казалась маленькой и хрупкой — женщиной, созданной для любви, а не для смертельных номеров, которыми она поражала весь мир. Подавая ей рюкзак и принимая букет, он с трудом удержался, чтобы не обнять ее. Он только поцеловал ее запястье и тут же воскликнул:

— А где винтовка?

Эда кивнула себе под ноги.

— Там, — вздохнула она. — Боже мой, Сэм, какие же мы испорченные люди. Как отвратительно мы выглядим на фоне этой величественной природы. Целуя мне руку, вы думаете о винтовке, а я, одаривая вас цветами, не забываю держаться к ней поближе! Вы правы — наш мир чудовищно безнравственен и уродлив!

Изобретатель виновато улыбнулся.

— Сейчас мы в другом мире, Эда, и нам надо держаться начеку, потом вы поймете, почему. А сейчас нужно отпраздновать это событие. Ну-ка, открывайте рюкзак!

Похоже, Эда Вимер побила все рекорды и в домоводстве, настолько ловко она принялась хозяйничать, не переставая при этом щебетать:

— Вы знаете, я ведь не пью и не курю, профессия не позволяет. А, я вижу, здесь бутылка вина? Пожалуй, стаканчик вина мне можно. А где скатерть? Ох уж эти безалаберные мужчины…

Утоптав траву, она взяла у него из рук букет, с которым он не знал, что делать, и разбросала цветы по краям овальной утоптанной площадки, превращенной в уютное гнездышко для влюбленных.

— А что у нас в термосе, кофе? Послушайте, объясните, наконец, как мы здесь очутились. Ну же! Выкладывайте!

Он так залюбовался, глядя, как она суетится, что вздрогнул от ее командирского приказания.

— Да тут, собственно, и объяснять-то нечего. Вы же все видели. Как я уже говорил, мы перенеслись во времени…

— А как это выглядело со стороны?

Ему показалось, что это сам шоу-бизнес задал этот вопрос в лице этой мисс с некрашеными, по-мужски сжатыми губами. Все-таки каскадерша оставалась верной себе и думала прежде всего о том, как отреагировали бы на это приключение возможные зрители.

Он поморщился.

— Не знаю. Я никогда не видел этого со стороны. Об этом нужно, пожалуй, спросить вашего секретаря. Прошу вас, Эда, забудьте хоть ненадолго о своей профессии. Посмотрите лучше, какая вокруг красота!

После этой тирады он поудобнее вытянул длинные ноги, устраиваясь в любовном гнездышке и не забывая поближе придвинуть к себе винтовку…

В это время секретарь каскадерши, не понимая, что происходит, уже подумывал о том, не вызвать ли полицию. Дело в том, что, ревниво наблюдая за безопасностью своей знаменитой хозяйки через открытое окно, он вдруг почувствовал, как внезапно и бесшумно налетевшая взрывная волна швырнула его на пол. Когда он пришел в себя и снова подскочил к окну, загадочного аппарата на месте не было. Там остались только покривившиеся пластмассовые пластины.

Он выбежал во двор и принялся осматривать площадку, где находился аппарат, поскольку если его исчезновение было связано со взрывом, то вокруг должны были остаться оплавленные обломки. Но оказалось, что аппарат просто исчез, не оставив никаких следов, а взрывная волна, по всей вероятности, была частью эксперимента. Поэтому секретарь решил не торопиться, ибо спешка могла повредить предстоящей сделке с изобретателем. Как говорится: бизнес есть бизнес, и умение хранить тайну — его первейшее условие. Он разыскал в шкафу бутылку с подходящим содержимым и, усевшись у окна, приготовился к длительному ожиданию…

— Назад нам дороги нет! — воскликнул Сэм.

Признание это неожиданно вырвалось у него, когда Эда спросила, вернутся ли они домой тем же способом.

— Аппарат не сможет вернуть нас, здесь нет для него подходящих источников энергии, — уже более спокойно пояснил он.

— Вы шутите, Сэм, — сказала она, но, увидев, как посуровело лицо изобретателя, поняла, что он говорит правду. Желая скрыть охватившее ее беспокойство, она беспечным тоном добавила: — Впрочем, а почему бы и вправду не остаться здесь, ведь такого уголка природы нам нигде не найти! Свежий воздух, цветы, тишина, теплый климат… Ваше здоровье, Сэм!

Не прикасаясь к своему стакану, он с тем же суровым видом предложил:

— Постойте, давайте сначала поговорим серьезно.

— Вы о чем? О нашей сделке? О, Сэм, прошу вас, давайте не будем портить праздник!

— Эда, я настаиваю, чтоб вы серьезно отнеслись к каждому моему слову, которое я сейчас скажу. И поверьте же мне, наконец!

— Ой, Сэм, я боюсь, вы прямо какой-то чародей, раз вам удалось похитить меня и увезти на край света, — продолжила кокетничать Эда, — а теперь вы хотите еще и заставить меня влюбиться в вас.

Смутившись, он покраснел и сбивчиво пробормотал: — Влюбляться в меня необязательно, но… Поскольку, Эда, я действительно люблю вас, было бы хорошо, если б вы тоже…

Она весело перебила его:

— Нет, Сэм, вы и вправду замечательный и очень, очень милый. Так и быть, выкладывайте, что вы хотели мне сказать. Только позвольте мне тем временем подкрепиться. Мы, каскадерши, вечно голодны, поэтому и не годимся в супруги. Еще не родился такой мужчина, который бы смог нас прокормить!

— Учтите, Эда, это все наши припасы. Надо подумать, чем мы будем ужинать.

— Где-нибудь поблизости есть магазин?

— Да вот он, — показал он рукой на непроходимые джунгли, со всех сторон окружавшие поляну. — Огромный магазин, в котором есть все необходимое.

Как бы подтверждая его слова, из джунглей донесся густой как гудок парохода звериный рык одного из местных покупателей. В джунглях поднялся невидимый, но шумный переполох. Над полянкой, неуклюже помахивая крыльями, пролетели две птицы диковинного вида.

— Бр-р-р, — шутливо передернулась Эда. — Откуда они взялись? Мы что, где-то в Бразилии или в Африке?

Изобретатель схватился за винтовку, снял предохранитель и, не отвечая ей, всматривался в кромку леса. И только, когда паника в джунглях улеглась, сурово сказал:

— Слушайте меня, Эда, и не перебивайте. Недавно вы согласились со мной, что мир, в котором мы живем, уродлив и безнравствен, что с самого начала он стал развиваться в ошибочном направлении, а сейчас и вовсе зашел в тупик: энергетический кризис, опустошенная природа, наркотики, преступность, постоянные войны, а главное — нравственная деградация человечества. Вы также согласились со мной, что мир этот неудержимо катится к гибели… К гибели, которую он сам себе подготовил.

Энергично работавшая челюстями Эда согласно кивала головой.

— И вот мы с вами можем изменить этот мир, направить его развитие по другому пути.

Она ткнула пальцем сначала в свою, а потом в его грудь, как бы спрашивая: «Мы с вами?» — и в глазах ее загорелись насмешливые искорки.

— Эда, вы все еще не хотите понять, что я говорю совершенно серьезно. И вынуждаете меня… Поймите, мы с вами перенеслись в доисторический период. На три миллиона лет назад, понимаете? А как я вам уже сказал, дорога назад нам заказана. Так что хотите вы того или нет, но вам придется поступать так, как я скажу. Вопрос лишь в том, как избежать бессмысленных конфликтов. Теперь — нравится вам это или нет — вы моя супруга, Эда. И не важно, когда вы станете ей на практике. У вас ведь нет выбора, Эда. На всей земле мы единственные мужчина и женщина, других нет, понимаете?

Пережевывая очередной кусок, Эда ткнула пальцем в сторону джунглей.

— А тот, кто там ревел?

— Не понимаю, о чем вы.

— Может, я выберу в супруги его.

— Эда, умоляю вас говорить серьезно. Как мне вас убедить, что…

— Не торопитесь! Особенно, что касается супружества. Должна предупредить вас, что я — чемпионка по дзюдо. А пока расскажите поподробнее, что вы там задумали. Потому что… Простите меня, все, кто работает в сфере шоу-бизнеса, становятся немного циниками. Так вот, если все дело в том, чтобы переспать со мной, то незачем было тащить меня в такую даль, не так ли? Подумать только — на три миллиона лет назад!

Перевернувшись на другой бок, она устроилась поудобнее и отпила большой глоток вина. Узкие джинсы подчеркивали сильные стройные ноги женщины.

Светов снова смутился, поймав себя на мысли, что он все время толкует о супружестве.

— Эда, то, что я собираюсь вам сказать, может показаться бредом, но поверьте: я не безумец. Каждое мое слово — это плод долгих размышлений.

— А я люблю безумства, Сэм. И если вы предлагаете что-то действительно безумное, я согласна участвовать! Только давайте говорить как деловые люди, скоро стемнеет.

Несмотря на то, что он закалял свое тело, готовясь к невзгодам, изобретатель вдруг почувствовал, насколько неудобно общаться, сидя на голой земле. Он встал и отвернулся к джунглям, чтобы не видеть соблазнительной позы женщины. Вид джунглей вернул ему вдохновение.

— Посмотрите, Эда, на этот прекрасный девственный мир…

Она поднялась, потому что высокая трава мешала ей последовать его совету. Вокруг них была стена непроходимых джунглей, полных загадок и тайн. Из их глубин изредка доносились какие-то мрачные заклинания, что-то шуршало в кустах, невидимые птицы затевали очередную ссору. В небе повисла разноцветная туча. Казалось, воздух наэлектризован, как перед грозой.

— …В нем все еще живо прекрасное начало, первородный источник гармонии чистоты и нравственности. Людям с нашими понятиями гармония эта может показаться жестокой, но она, безусловно, разумна. Вслушайтесь в мощное звучание ее песни, простой и свободной, не загнанной еще так называемым гомо сапиенс в прокрустово ложе мелодии. Это и есть рай, Эда, подлинный рай, из которого человек изгнал себя, чтобы создать вместо него… Черт его знает, что он создал вместо него. Да, теперь уже все понимают, от чего мы отказались и что погубили, но никто не в силах указать какой-то разумный выход. Законы об охране природы бесполезны, ибо охранять уже нечего. Мы уничтожили природу вокруг себя, но что еще страшнее — в себе тоже. Не бог, а сами мы обрекли себя на то, чтобы жить в страшном грехе перед Вселенной, и не будет нам от нее прощения. И вот мы с вами можем предотвратить этот грех, исправить зло, проложить новое направление в развитии человечества, построить мир на новых началах, которые не будут противоречить законам природы. Мы переловим проклятых обезьян, от которых пошло все зло, и безжалостно истребим их. А их место. займут наши умные дети и внуки, воспитанные в духе строгой морали и уважения к природе и человеку. Мы с вами станем родоначальниками нового человечества, развитие которого пойдет совсем по другому пути, ибо у него будет другая отправная точка. Оно будет состоять из красивых и умных людей, так как жизнь ему даст прекрасная, умная женщина, а не какая-то там обезьяна…

— Не говоря уже об отце, который у нас неоспоримый гений! — вставила Эда.

Готовый обидеться, он резко повернулся к ней, но Эда, приподнявшись, восторженно затараторила:

— Слушайте, Сэм, ваш сказочный замысел мне нравится! Значит, вы предлагаете мне дублировать Еву? Вот это здорово!

Она легко, не опираясь на землю, вскочила и вцепилась в отвороты его куртки.

— Вот это сюжет! Новоявленные Адам и Ева, вернувшиеся в рай, чтобы искупить свой грех. Первые люди на всей планете! Восхитительно! А где же яблоко, где змея? Впрочем, змей здесь, наверное, хоть отбавляй! Вы привезли камеры?

— Какие камеры? — с трудом вымолвил он, чувствуя ее близость и потому волнуясь.

— Как какие? Ведь это будет потрясный фильм!

Горестно вздохнув, Самюэль К. Светов обнял ее за плечи.

— Ваша голова забита мыслями о бизнесе, Эда. А ведь мы прибыли сюда, чтобы дать человечеству новую мораль. Поверьте мне, это не сказка и не бред спятившего чудака! И мы дадим ему новую мораль, мы просто обязаны это сделать. К тому же у нас самих нет другого выхода.

— Ну пусть так, какая разница? Все равно надо бы заснять на пленку, очаровательно хлопая ресницами, весело заметила Эда. — А то людям придется снова ломать голову над тем, откуда и как они произошли.

Отпустив отвороты его куртки, женщина, дрожа, прижалась к нему и прошептала: — Обними меня, дорогой, не стесняйся. Согрей меня, мне стало холодно. Как будто я голая, как Ева после познания греха. О, это действительно сумасшествие!

Она подставила ему губы, и он стал целовать их в блаженном беспамятстве, не чувствуя, как женщина ловко обыскивает его карманы, проверяя, не прячет ли он там оружие. А она шептала всё нежнее:

— Не торопись, Сэм! И не торопи меня… Я еще не до конца разобралась в своих чувствах.

А его тело сотрясала дрожь. Не от прохлады, спускающейся с затянутого облаками неба, а от нетерпения немедленно приступить к созданию нового человечества.

Она увлекла его за собой на траву и уткнулась головой в плечо, продолжая разнеженно шептать:

— Погоди, милый, погоди… Кое-что смущает меня, видимо, я чего-то недопонимаю. Ведь существует же какой-то закон о причинно-следственной связи, верно? А если мы истребим всех обезьян, то, следовательно, мы истребим тем самым и все человечество, не так ли? И ты способен взять на себя такую ответственность? Собираясь создавать совершенный мир, ты готов начать с чудовищного преступления?

— Ты ничего не понимаешь, — загорелся он опять своей идеей. — Мы с тобой в таком далеком доисторическом периоде, что человечество еще не существует. И если мы с тобой перебьем всех обезьян, это не будет означать, что мы погубим человечество. Ведь его еще попросту нет. В худшем случае мы убьем его зародыш, но ведь зародыш еще не человек, верно? Это я тебе говорю для наглядности.

— А, что-то вроде аборта, да? Ты только послушай, какое название «Аборт человечества»?! Да, из этой истории можно было бы сделать грандиозный фильм, — засмеялась она. — Извини, что мне в голову лезут подобные мысли, но что делать, я столько времени проработала в кино. Так, значит, человечество еще не существует? Уф, никак не могу себе это представить! Но ведь мы-то с тобой существуем, а мы его часть, значит, если мы вернемся…

— Похоже, ты путаешься в отрезках времени. Я попробую привести тебе обратный пример. Мы видим звезды, которые находятся от нас на расстоянии тысяч и даже миллионов световых лет. Значит, мы наблюдаем их свет, а самих звезд, возможно, больше не существует. Мы видим, таким образом, не сами звезды, а прошлое этих звезд. В таком же положении мы находимся и по отношению к человечеству, только оно еще не существует. Существуем лишь мы с тобой, но мы прибыли из другого времени. Трансмутатор для того и создан, чтобы переходить из одного времени в другое. Ты что, ничего не читала о теории Эйнштейна, о парадоксе близнецов, которым объясняется существование различных временных систем? Если один из них будет лететь со скоростью, близкой к скорости света, а другой останется на земле, то когда первый вернется…

— Эх, после этого Эйнштейна на земле наступила такая неразбериха, что трудно сказать, как человечеству удастся справиться с ней, — вздохнула каскадерша. — Я тебе вот что скажу: от нее пошла вся наша безнравственность! Подумать только — всё относительно! Ну а, раз всё относительно, значит что хочу, то и ворочу, рассуждает каждый.

Рука изобретателя, обнимавшая плечи женщины, давно онемела, но он не чувствовал этого, пораженный ее словами, в которых не было и проблесков того ума, который он в ней предполагал. Впрочем, недаром же существует такое понятие, как женская логика. Женщина всегда способна ляпнуть такое, что и дар речи потеряешь. Различия во временных системах, описываемых теорией относительности, сущий пустяк по сравнению с различиями в образе мыслей мужчины и женщины.

Размышляя об этом, Самюэль К. Светов вдруг подумал, что ее легкомысленное замечание не столь уж и глупое, а скорее всего даже милое. В приливе нежности он крепко прижал ее к себе и потрепал жесткие волосы.

— Милая, ты не беспокойся, я все…

Он хотел по-супружески снисходительно сказать ей, что с научной достоверностью и точностью обдумал все мельчайшие подробности своей исторической миссии, но она сама не хуже настоящей супруги оборвала его на полуслове и продолжила рассуждать в русле все той же системы мышления:

— Сэм, милый, не следует забывать, что еще ничего не доказано, никто еще не побывал ни на одной звезде. Все это выдумки ученых! Представь-ка себе, что мы сразу же убьем ту обезьяну, от которой произошел ты. Или я! И в нашем мире все будет идти по-старому, и…

Она застенчиво спрятала лицо у него на груди и прошептала:

— И никакой любви у нас с тобой не будет. Давай не будем убивать их, милый, пусть они-живут!

Предложение это заставило изобретателя вздрогнуть и даже усомниться в своем плане, в котором он учел даже неподтвержденность гипотезы о существовании различных временных систем. Поэтому его очередное объяснение он начал давать не так уверенно, но по мере того, как развивалась его мысль, он стал говорить все более убежденно.

— Я, разумеется, думал и об этом, дорогая. Но, вопервых, в последнее время наука усомнилась в происхождении человека от обезьян, а во-вторых, испокон веков существовали и другие гипотезы. Об обезьянах я упомянул просто так, для наглядности. Может, дело и не в обезьянах, а в чем-то совсем другом. И если до этого не докопаемся мы с тобой, то это сделают наши дети и внуки. Мы начнем с того, что нарожаем себе детей, дождемся внуков, а уж на старости лет займемся, если понадобится, и обезьянами. Ведь не исключено, что к тому времени-необходимость в этом отпадет, не так ли? Созданный нами быстро развивающийся, сверхителлигентный род сумеет пресечь возможность появления дурацкощ. мутанта, от которого мы произошли. Таким образом человечество просто возродится, но уже в другом качестве, понимаешь?

Вместо того, чтобы успокоиться, Эда вырвалась из его объятий и простонала:

— Боже, какая я идиотка! Всё пропало, Сэм! Ничего не выйдет, только неделю назад я сделала себе эту проклятую инъекцию.

— Какую еще инъекцию? — встревожился изобретатель.

— Против беременности. Новое средство действует в течение целого года.

Самюэль К. Светов был потрясен. Целый год! Вот до чего дошло человечество, вот какие препараты понавыдумывало! Именно это еще более укрепило его уверенность в том, что оно нуждается в возрождении.

Мужественно борясь с отчаянием и не желая причинять ей еще большую боль, он сказал:

— Ничего, дорогая, один год придется подождать с детьми. Но и спешить нам особенно некуда.

— Но что нам тут делать целый год?

— Ты ведь любишь острые ощущения? Так вот, здесь их у тебя будет предостаточно. Да и работы у нас непочатый край. Надо поставить дом, изучить местность, адаптироваться к природным условиям, подумать о методике воспитания детей, кстати, необходимыми книгами я запасся. Может, так даже лучше, ведь весь год мы будем заняты другими делами…

— Ну нет, торчать здесь целый год я не согласна! Да мы ж с тобой тут рехнемся, Сэм! Нет, давай лучше вернемся и прилетим сюда через год. Тем более что мне надо готовиться к прыжку через вулкан. Он уже включен в программу моих выступлений, даже трамплин начали строить. Впрочем, все это ты видел по телевизору. Не могу же я опозориться на весь мир!

Похоже, в этот момент она совершенно забыла, что никаких людей не существует, потому что немедленно принялась готовиться в дорогу, энергично запихивая остатки их доисторического пикника в рюкзак.

— Мы должны захватить это с собой, не то археологам придется ломать себе голову над тем, что за цивилизация существовала на этих землях три миллиона лет назад, — со смехом объяснила она.

В ее заботе об археологах Светов уловил какую-то фальшь и насторожился.

— Эда, ты снова забыла, что мы не можем вернуться, — строго напомнил он. — Нам неоткуда взять необходимую энергию.

Не обращая внимания на его слова, Эда зашагала к аппарату. Никогда не прибегавший к насилию, Самюэль К. Светов молча следил за ней, не зная, что предпринять. Теперь он страшно жалел, что не повредил аппарат сразу же, как только они прибыли на место.

Чувствуя себя бессильным что-либо изменить, он поднял с земли винтовку и поплелся следом за Эдой, почти примирившись с мыслью о провале всех своих планов. Наверное, ему уже не найти другой подходящей женщины, чтобы возобновить свою миссию.

Эда Вимер, спиной почувствовав опасность, молниеносно повернулась к нему лицом, бросив рюкзак в траву.

— Сэм, дорогой. Ты что — не веришь мне? Если хочешь, оставайся здесь и жди меня. Я прилечу, как только закончу все дела. Впрочем, я говорю глупости! Без тебя я не смогу сюда вернуться. Но я хочу, чтобы мы были вместе, Сэм, в этом ты можешь не сомневаться!

Сделав несколько шагов ему навстречу, она с видом оскорбленной невинности воскликнула:

— Ну подумай сам! Ведь я же не какая-нибудь шлюшка! Раз я разрешила тебе целоваться со мною, значит, я что-то чувствую! Зачем же ты меня унижаешь?

Озаренный вновь вспыхнувшей надеждой, он сам прошел оставшееся расстояние. Руки его распахнулись для объятий, и Эда перехватила ту из них, в которой была винтовка. В следующую секунду крупное тело Самюэля К. Светова, совершив немыслимый кульбит, грузно плюхнулось на землю. Доисторические джунгли заплясали в его помутнившемся взоре.

— Встань и иди вперед! — приказала ему Эда Вимер, беря его на мушку.

Он зажмурился, чтобы не смотреть на нее. Так сильно зажмурился, что из-под плотно сомкнутых век выкатилось несколько слезинок, зеленых от отблесков травы.

— Я могу справиться и сама, запомнила, как ты запускал машину, предупредила она и скомандовала: — Встань!

Но он не встал, а только отвернулся от нее как обиженный ребенок. Подумав, Эда пошла к аппарату.

Проходя мимо рюкзака, она было решила захватить его, но потом передумала. Не поворачиваясь, коротко бросила:

— Не беспокойся, винтовку я тебе оставлю. Сбросить тебе еще что-нибудь из ящика?

Она повернулась к нему, когда уже была у люка.

Его тело скрывали заросли высокой травы, и только теперь она до конца осознала грозное величие этой бесчеловечной природы. Низко нависшие тучи грозили разразиться подобающей этим местам чудовищной бурей. В кустарниках, подходивших совсем близко к поляне, словно горели глаза зверья, с беспощадным терпением подстерегающего добычу. Оно вряд ли посчиталось бы с тем, что добыча эта появилась в их заповедных местах для того, чтобы положить начало племени, которое будет заботиться о каждой зверюшке.

Когда она вернулась, он плакал чуть ли не в голос.

Спазмы сотрясали его крупное тело, облаченное в роскошный трапперский костюм. Ей еще не приходилось видеть, чтобы мужчина рыдал так отчаянно. Но она была каскадершей, а растрогать каскадершу не так-то просто. Зато каскадерши умеют брать быка за рога, и ей понадобилось больше злости, чем сил, чтобы поднять его и заставить подняться в трансмутатор…

Когда они снова оказались среди пластмассовых лепестков, секретарь-импресарио спокойно спал, положив голову на подоконник. И это изумило прославленную каскадершу гораздо больше, чем все пережитые приключения. Растолкав их инициатора, который был так подавлен случившимся, имел вид вещмешка с остатками их трапезы и никак не мог прийти в себя, она виновато сказала:

— А знаешь, Сэм, все-таки ты славный парень! Человечеству не грозит гибель, пока существуют такие, как ты! Прости, что я так…

— Ну почему ты не оставила меня там, почему? — всхлипнул он.

— Ну как же я могла тебя оставить, дурачок?

Ей пришлось встать на цыпочки и даже чуть-чуть подпрыгнуть, чтобы чмокнуть его соленую от слез щеку.

— Знаешь, если ты не найдешь для Евы другой дублерши, загляни как-нибудь ко мне на чашку чая. И спасибо тебе за прекрасную прогулку!

И она еще раз чмокнула его в щеку. Растормошив заспанного, перепугавшегося секретаря, она за что-то отчитала его, впихнула в блестевшую лаком спортивную машину и унеслась с такой скоростью, как будто опаздывала на свидание со зрителями, собравшимися на склонах вулкана.

У Самюэля К. Светова и в мыслях не было искать другую спутницу. Продолжая со стыдрм вспоминать, как Эда Вимер мертвой хваткой положила его на лопатки, он думал о том, что теперь его одиночество в этом мире гораздо невыносимее, чем то, которое он испытал, валяясь в зарослях праисторических трав. A было ли все происшедшее с ним явью? Неужели его спутница по путешествию во времени все время притворялась или ей действительно было приятно целоваться с ним?

Чтобы окончательно решить этот вопрос, он позвонил ей на следующий же вечер. Похоже, она ждала его звонка, потому что сама сняла трубку. Узнав его голос, Эда не стала слушать его сбивчивое бормотание, а приказала:

— Лови поскорее какую-нибудь точку и приезжай! Должны же мы понять, кто кого перещеголял в безумстве, ты или я!

Вид у нее был усталый, она только что вернулась после изнурительной тренировки, но, посмотрев на его печальное лицо, Эда все же нашла в себе силы и для того, чтобы утешить его.

— А знаешь, милый, в этом беспутном мире, как ты его называешь, мне действительно нужен такой спутник жизни, как ты. Если, конечно, ты не собираешься сбежать в кусты. И имей в виду — когда я люблю, могу и придушить в объятиях, видишь, какие у меня руки? Впрочем, ты парень крепкий…

Свадьбу решили сыграть в следующее воскресенье.

От прыжка над кратером Эде пришлось отказаться, так как она решила подарить ему ребенка. Так же, как он соврал ей, что трансмутатор не может вернуться обратно, история с инъекцией оказалась чистейшим вымыслом. Новость эту она преподнесла ему так, что он еще сильнее влюбился в супругу.

— Сэм, — сказала она, — пока мое время не прошло, я хочу родить тебе сына, который, как и его отец, будет заботиться о судьбах человечества.

Странной каскадершей была Эда Вимер — взять и отказаться от такого сенсационного прыжка! Но еще удивительнее было то, что, этот падкий на зрелища мир простил ей этот отказ, как только газеты и журналы сообщили, что она пошла на это во имя будущего ребенка. Но поскольку совсем без рекордов Эда обойтись не могла, она продала за рекордно высокую цену идею своего супруга о повторном рождении человечества.

Его сопротивление она легко сломила, заявив ему с этакой вопросительной интонацией: — Что плохого в том, если люди узнают, чего они лишились?

Эда приняла деятельное участие в создании сценария этого грандиозного фильма, в котором основные роли отводились зверью, а не людям. Она добилась также, чтобы за ней оставили главную роль, поскольку ей давно хотелось появиться на экране не только дублером бездарных красавиц. Уже на пробных съемках у нее прорезался такой талант, что режиссер и продюсер диву давались, не подозревая, что она уже продемонстрировала его перед одним-единственным зрителем, правда, за три миллиона лет до нашей эры.

Роль Адама пришлось отдать известному актеру — этого требовали неумолимые законы шоу-бизнеса. Конечно, в опасных ситуациях его подменял дублер. В наше время можно найти дублера на любую роль.

Самюэль К. Светов наотрез отказался от участия в этой кощунственной затее. Не позволил он и взять для съемок трансмутатор. Эда Вимер поддержала его в этом:

— Ты совершенно прав, дорогой. Зачем осквернять всем этим реквизитом, который они приволокут с собой, святое место нашей встречи? Да и необходимости в этом нет — на киностудии они соорудят и не такой трансмутатор, а уж какие джунгли намалюют — страсть! И не беда, что это влетит им в копеечку, зато фильм будет — закачаешься!

Рядом с необыкновенной супругой Самюэль К. Светов чувствовал себя счастливым, хотя и обижался, что она так и не поверила до конца, что совершила вместе с ним путешествие в предысторию человечества. При всех издержках своей кошмарной профессии она оставалась для него самой лучшей и самой доброй женщиной в мире. И потом, разве его затея не была безумной, быть может, безумнее всех ее трюков? Однако кто может совершить нечто грандиозное, чтобы сделать наш мир хоть чуточку лучше, как не очередной безумец?

Но какие бы безумные идеи ни обуревали мужчину, в этом мире он добьется только того, что позволит ему женщина. Горькое это прозрение несколько омрачало безоблачную жизнь Самюэля К. Светова, заставляя его с тоской думать о том, что он упустил свой шанс сделать человечество лучше. По ночам он тайком от Эды занимался настройкой трансмутатора для полетов уже не в прошлое. а в будущее-к звездам и другим мирам.

Дом их был полной чашей, поскольку за сенсационную идею своего мужа Эда сорвала баснословный куш, и потому в свободное время Самюэль К. Светов бесплатно ремонтировал соседям пылесосы и телевизоры, ведь движение «Сделай сам» охватило уже всю планету, и найти человека, способного затянуть на кухне кран или поменять в квартире пробки, было так же трудно, как перенестись в иное время.

— Ну и ну, — говорю я, обращаясь к компьютеру. — Кажется, нет такой темы, где ты не нашел бы возможности вышучивать людей. Видимо, ты в этом не повинен, тебя запрограммировали, но мне претят насмешники, ставящие себя выше всех. В общих чертах мне ясны и твои возможности, которые гораздо скромнее, чем их расписывают, но, разумеется, и в этом не твоя вина. Но все это наводит меня на размышления о создавшем тебя времени. Действительно ли ты незаменим как помощник человека, или прав был мой друг и собрат по перу Марко Ганчев, изрекший:

— Должен тебе кое в чем признаться. Видишь ли…

Одним словом, я позвонил в отдел жалоб, завтра они приедут за тобой…

С минуту я молчу, ожидая, не последует ли возражений. Хочется еще раз услышать таящийся в машине волшебный альт. Наверное, несмотря ни на что, я привязался к нему. Воображение подсказывает мне, что машина молча глотает слёзы обиды, но чего только не подсказывает нам воображение! Компьютер не издает ни звука, смотрит на меня своими немигающими глазами, словно ждет от меня чего-то. Я добавляю:

— Пойми, я не сержусь на тебя. И очень надеюсь, что кого-то ты действительно порадуешь. Хотя тут есть одна загвоздка: рекламный проспект утверждает, что за это время ты должен был скопировать мой образ мыслей, мой стиль, так что не знаю, каково будет с тобой новому собственнику. Впрочем, я никогда особенно не доверял рекламе. Может, им придется стереть у тебя эту программу?

Да, мой милый, вот у тебя и появляется собственная судьба, а это значит, ты можешь стать героем произведения, интересной темой для писателя. Человек в подобных случаях садится писать автобиографию. А как поступишь ты? Вот интересно: ты мог бы рассказать что-нибудь…

— Будьте добры, сообщите мне подробно свою биографию, — прерывает мои рассуждения коварная муза с загорелой шейкой.

— Причем здесь моя биография? Спрашивал-то я тебя совсем о другом можешь ли ты рассказать что-то о себе?

— Вы — это я, — вкрадчиво и влюбленно заявляет моя компьютерная муза.

Что-то подобное я читал и в рекламном проспекте, но мне кажется, она пытается внушить, что наши судьбы сплелись воедино и я не должен возвращать ее.

— Не будем преувеличивать! Во-первых, я все-таки не компьютер, верно? Во-вторых, голос у меня не женский, а в-третьих… Это самое «третье» молниеносной ящерицей промелькнуло в извилинах, моего мозга, прежде чем я успел коснуться даже кончика ее хвоста. Пришлось срочно импровизировать, ибо я терпеть не могу всяческих недомолвок.

— Так вот, третье… Вообще-то третье-это очко в твою пользу. Понимаешь, как только писатель приступает к своей автобиографии, он неизбежно впадает в грех неискренности, как бы ни старался он быть правдивым и честным; он начинает кокетничать, щекотать свое честолюбие, а читатель заглядывает ему в рот и готов поверить любой небылице, потому что обожает сплетни. Мне представляется, что у компьютера в данном случае есть то преимущество, что он не в состоянии ни солгать, ни пустить пыль в глаза.

Ведь это все равно, как если бы пылесос стал притворяться, что он чистит ковер, или для пущей важности стал делать вид, что всасывает пыль не спереди, а сзади, откуда выходит струя прошедшего через фильтр воздуха. Смешно ведь, правда? А ведь в большинстве автобиографий так и прет наружу желание автора не столько рассказать о своей жизни, сколько пустить пыль в глаза. Так что, если ты хочешь сочинить мне на прощанье что-нибудь автобиографическое, прошу тебя ничего не приукрашивать и честно, как и подобает машине, показать свое я. Ведь машина или трудится, или становится на ремонт.

— Идея, тема… — ласково напоминает мнг ее голос, а совиные глаза смотрят на меня прямо-таки с мольбой: мол, когда ж ты перестанешь, наконец, молоть чепуху?

Провокационная идея создать автобиографическое произведение уже захватила меня, а готовность компьютера участвовать в ее реализации еще больше подогревала азарт.

— Ну, поскольку ты настаиваешь… Только видишь ли, муза моя милая, чтобы рассказать тебе свою биографию честно, без прикрас, ничего специально не подбирая и не расставляя в нужных местах акценты, мне потребуется столько дней и часов, сколько я жил, еще одна жизнь, ты не находишь? И потом, ты ведь идеи требуешь? А откуда взяться идее в автобиографии? Один из моих старших собратьев по перу, Стефан Цвейг, а имя это должно храниться в твоей памяти, изрек однажды такую вещь: «Ни в одной идее не заключено всей истины, — сказал он, — зато в каждом отдельном человеке содержится вся истина». Как тебе это нравится?

— Идея является обязательным условием любого художественного произведения, — неожиданно разражается компьютер многословной тирадой. Напоминаю: придерживайтесь инструкции по оформлению заданий!

Я прыснул:

— Ты как всегда права, машина. Человек и в самом деле не является художественным произведением, думаю, даже наоборот. Впрочем, какая-то идея недавно мелькнула в голове. Постой, с чего мы начали этот разговор? Я поинтересовался, как ты сможешь трудиться для другого владельца, когда ты, можно сказать, стал моим двойником. Так, у нас шла речь о том, что я позвонил в отдел жалоб и они заменят тебя другим компьютером. Так, пока я не вижу здесь никакой идеи. Скорее, это из области проблем идентификации личности. Впрочем, по ассоциации мне вдруг вспомнилась одна реплика, всплывшая из глубин сознания, как пузырек воздуха.

Позапрошлым летом я обедал со своими московскими гостями — Аркадием Стругацким и Карлом Левитиным. За обедом мы пили хорошо охлажденную мастику[Мастика — болгарская анисовая водка {прим. пер.).]. В полупустом ресторане было прохладно и уютно, нам было весело, расходиться не хотелось, и всё бы ничего, но обед пришелся на мое рабочее время. Конечно, никто бы не упрекнул меня тогда за отсутствие: гостем Болгарии был не кто иной, а сам всемирно-известный писатель-фантаст Стругацкий, но я был обязан хотя бы позвонить в редакцию и предупредить, чтоб меня не ждали. Я отправился разыскивать телефон, а Аркадий Натанович, в котором вдруг проснулся бессмертный фантаст, крикнул мне в спину: — Любен, представь себе — ты звонишь в редакцию, а тебе отвечают: «Любен Дилов слушает!» Втроем мы дружно расхохотались, но, когда я стал набирать свой номер — у меня в редакции стоял спаренный телефон, поэтому на звонки первой отвечала секретарша, я вдруг подумал, а что если и вправду сейчас услышу в трубке собственный голос? Признаться честно, от этой мысли мне стало не по себе, и, медленно вращая диск, я все пытался представить себе, как отреагировал бы в подобном случае.

— Так вот об этом у нас и пойдет речь, мудрая моя совушка. Как ты думаешь, твой сочиняющий блок способен разработать такой сюжет? Не со мной в роли главного персонажа, эту историю я тебе рассказал для примера. А ты бы мог вот так столкнуться в реальной жизни с самим собой?

Понятное дело — я требовал от него представить такое, что сможет вообразить себе не каждый интеллигентный человек, а для машины это была и вовсе непосильная задача, и я хотел всего лишь услышать, что ответит этот все еще волнующий меня прекрасный голос. Но вместо ответа машина зарделась от ярко вспыхнувших красных огоньков в совиных глазах. У меня чуть не вырвалось: «А, устыдился наконец-то!» — но я вовремя осознал, что компьютер просто автоматически переключился с режима приема информации на рабочий режим. А это поставило меня в тупик — ведь я не задал ему ни конкретной темы, ни того, что в моей болтовне хотя бы отдаленно напоминало идею произведения. Тем не менее его печатающее устройство тихонько выстукивало дробь, а в приемник уже поступала первая страница. Я буквально впился в нее дрожащими пальцами, как для вящего драматизма выражаются некоторые писатели, настолько мне было любопытно, что может рассказать компьютер о самом себе.

 

ОГРАБЛЕННАЯ ИСТИНА

Поднимаясь из-за стола, я моментально почувствовал, что анисовая легкость мастики перешла в мои колени. Добрый десяток лет я не брал в рот ни капли этого коварного напитка, но Аркадию Натановичу он очень понравился на свою беду я предложил ему попробовать его для пущей экзотики в первый же день пребывания писателя в Софии, а после того, как он опрокинул вторую рюмку, решил составить ему компанию. Карл наливался кока-колой — на улице его ждала машина, на которой он прикатил аж из Москвы. Правда, он грозился вечером наверстать упущенное.

— Извините, — сказал я, — мне нужно позвонить в редакцию.

Мастике удалось размягчить и мое произношение. Мне даже показалось, что я произнес эту фразу как чистокровный русский, и обрадовался еще больше, хотя больше радоваться, казалось, было некуда, поскольку мне давно не выпадало счастья сидеть в компании таких башковитых и остроумных мужчин, как Стругацкий и Левитин.

— Аркадий Натанович, вы позволите мне заказать по пути кувшин мастики для нас и тридцать кока-кол для Карла, — пошутил я.

— Нужно придумать для нее другое название, что-нибудь в духе фантастики, — сказал Аркадий Натанович.

Когда я предложил ему вчера попробовать мастики, его передернуло. Оказывается, в России так называется какой-то препарат для чистки паркета. Благодаря этой путанице разгорелась одна из тех остроумных бесед на философские и филологические темы, которые с таким блеском умел вести Аркадий Натанович, однако мастика стерла в моем сознании все ее следы, как настоящий растворитель.

— Я на минутку, — извинился я еще раз за то, что оставляю их одних.

— Любен! — крикнул мне вдогонку Аркадий Натанович. — Представьте себе, что в редакции трубк поднимет не кто иной, а сам Любен Дилов!

— Вот это тема! Покупаю!

С моей стороны такой ответ был не более чем любезностью: тема эта давно заезжена в фантастике, да и во всех остальных жанрах тоже.

— Напишите об этом рассказ! — сказал он таким тоном, словно делал мне подарок.

— Не исключено, что и напишу, — ответил я, — только не знаю, что делать, если мне вдруг ответит Аркадий Натанович Стругацкий.

Карл громко засмеялся, а Стругацкому, как я заметил, эта реплика показалась двусмысленной, поэтому я поспешил добавить:

— Это будет не меньшей фантастикой, а к тому же я предпочел бы побеседовать с вами, а не с собой. Себе я давно надоел.

— Любен, — сказал Карл. — Исполните просьбу его друзей и поклонников-заставьте его двойника поменьше пить. Сердце у него неважное, нервы тоже…

— Будьте покойны, — ответил я. — Моральному пафосу фантастики меня учить не надо.

Наконец я отправился к телефону с пьяной уверенностью, что, несмотря на количество выпитой мастики, я держался на высоте разговора, предложенного прекрасными гсстями моей страны.

С той же уверенностью я набрал свой номер в редакции, так как затуманенная память «аотрез отказалась выдать такую тайну, как номер главного редактора, которому мне не терпелось похвалиться, с кем я провожу время. У меня в редакции спаренный телефон, второй аппарат стоит на столе у нашей секретарши, а она у нас новенькая и потому старательно снимает трубку первой.

— Елена, — сказал я, — передайте, пожалуйста, главному, что я задержусь, а может, не приду вообще. Я здесь с советскими гостями, с Аркадием Стругацким.

Вместо того чтобы завистливо ахнуть, на что я надеялся, зная, как любитонаэтих авторов, секретарша испуганно ойкнула, а потом озадаченно поинтересовалась:

— Вы откуда звоните, товарищ Дилов?

— Мы сидим в клубе журналистов.

— Но ведь я… Я только что отнесла вам кофе!

— Так дайте его другому.

— Но ведь это было совсем-совсем недавно, товарищ Дилов. И главный там был, вы с ним…

Мне показалось, что я не расслышал.

— Что вы такое говорите, Елена. Да сегодня я даже не заскакивал в редакцию.

— Но я своими глазами вас видела, товарищ Дилов! Да еще этот кофе… Подождите секундочку!

Она положила трубку на стол, и до меня донеслись скрипучие звуки открывающейся двери. Потом Елена, отвернувшись в сторону от трубки, чтобы я не мог слышать, кому-то сказала:

— Товарищ Дилов, тут какой-то… звонит. Не могу понять: то ли он шутит, то ли…

— С кем шутит, со мной? — раздался уверенный голос, не допускавший, что с его владельцем кто-то может шутить. — Алло, кто это?

Вопрос был задан мне, поэтому я не стал разводить церемоний.

— А с кем я говорю?

— С Диловым! — коротко представился тот.

Я с трудом удержался от того, чтобы не расхохотаться, — мастика делала свое дело!

— Вы уверены, что вы и есть Дилов? Любен Дилов собственной персоной?

— Это уже философский вопрос. Так с кем я говорю?

«С кем я говорю» прозвучало в его устах точно так же, как за минуту до этого в моих — с таким же скрытым за любезностью раздражением и с той же интонацией.

Часто работая на радио, я хорошо знал свой голос. Неужели я так надрался? Нет, вряд ли. Значит… Ох, этот Стругацкий!

— Здравствуйте, товарищ Дилов, — приветствовал я его. — Простите за нелепую таинственность, но как фантаст вы должны меня понять. Я ваш горячий поклонник и был бы счастлив, если б вы смогли уделить мне несколько минут для беседы.

Всю эту чепуху я произнес таким фальшивым тоном, что испугался, как бы он не заподозрил издевку, — а ничего кроме этого во всем этом и не было.

К моему удивлению, он принял такую трактовку за чистую монету, и стал бормотать то, что не раз приходилось бормотать мне самому:

— Благодарю, благодарю…Но, видите ли, дело в том…

Я поспешил успокоить его:

— Нет, нет, рукописей я вам показывать не буду. Я не пишу, но вот собирался написать о вас.

Это подействовало.

— Ну, раз вы настаиваете… Знаете, другого времени я вам назначить не могу, но через час я буду свободен и тогда… Вы знаете, где находится редакция?

Разумеется, я знал. Еще раз извинившись за то, что отнимаю у него драгоценное время, я положил трубку и, радуясь, что достойно закончил эту игру, вернулся к столу.

— Аркадий Натанович, поздравляю, — сказал я. — Вы не только пишете фантастику. Вы еще, как пишуту нас в газетах, умеете претворять ее в жизнь.

Он достаточно умело сселил вид, что не понял моего намека.

— Поздравляю! — упорствовал я. — Мне действительно ответил Любен Дилов.

— Вот как? — засмеялся он. — Ну и о чем вы с собой говорили?

— С собой нужно разговаривать уважительно. Но когда вы успели провернуть всё это. Тут не фантастикой — иллюзионизмом попахивает.

Он так же умело изобразил полное недоумение.

— Любен, я ничего не проворачивал. И в мыслях не держал. Просто подбросил вам тему.

— Вот именно! Вам, видимо, хотелось посмотреть, как я на все это отреагирую?

Я плохо знал его характер, мне показалось, что он готов вспылить и обидеться, как будто это я устроил ему розыгрыш, а не он мне.

— Любен, уверяю вас, я действительно ни сном ни духом.

Карл вертел головой, переводя взгляд то на одного из нас, то на другого, и молчал, словно боялся, как бы его шутливый комментарий еще больше не накалил атмосферу.

— Аркадий Натанович, я тоже уверяю вас, что мне ответил человек, представившийся Любеком Диловым. Я не шучу.

Стругацкий поднялся из-за стола — он держался на ногах гораздо тверже меня, хотя выпил вдвое больше.

— Проводите меня к телефону!

Лично мы были знакомы с ним только со вчерашнего дня, и ему, наверное, не хотелось ставить перед испытаниями недавно зародившуюся дружбу с коллегой.

Молча мы прошли через салон, молча я набрал номер и подал ему трубку. Елена сняла трубку, Стругацкий, отчетливо выговаривая слова, сказал по-русски:

— Соедините меня, пожалуйста, с товарищем Диловым. Любеном Диловым.

Елена ничего не ответила. Значит, несмотря на мое личное предупреждение, что на работе я не появлюсь, она нажимала кнопку, чтобы в кабинете сняли трубку.

У меня перехватило в горле, как будто туда попал ее палец. Через секунду в трубке раздался треск, Елена в кабинет дозвонилась. Стругацкий спросил:

— Товарищ Дилов?

Видимо, ему ответили утвердительно, потому что глаза его за толстыми стеклами очков изумленно расширились. В трубку он сказал:

— С вами говорит Стругацкий, Аркадий…

Собеседник его что-то воскликнул.

— В Болгарии я со вчерашнего дня, — пояснил Стругацкий. — Мне много рассказывали о вас…

Собеседник прервал егс потоком бурных восклицаний, смысл которых сводился к тому, что все будут счастливы иметь, наконец, возможность лично познакомиться с ним, когда он предоставит им такую возможность, и так далее. Гость от всего этого почувствовал еще большее замешательство. Очки его не могли скрыть от меня растущее во взгляде беспокойство: что это болгары придумали? И что это за тип, которого вчера вечером мне представили как Любека Дилова и который сегодня весь день накачивает меня мастикой и позволяет себе всякие вольности?.. Своему собеседнику он уклончиво ответил:

— Видите ли, я пока не знаю, это будет зависеть от программы моего посещения. Но, поскольку мне дали ваш телефон, я хотел убедиться, что вы в Софии и…Давайте я вам позвоню завтра в это же время.

И добавил, что ему будет очень приятно, хотя по его лицу это было совершенно не заметно. Ответом ему был поток русских и болгарских слов. Стругацкий сдержанно поблагодарил и еще раз напомнил, что позвонит завтра. Он попрощался, осторожно положил трубку на место и, повернувшись ко мне, наморщился.

Он морщился так долго, что мне стало неловко.

— Не знаю, что и думать, Любен. В конце концов — кто настоящий Дилов? Действительно, голос его похож на ваш, и всё же…

— Я тоже не знаю, что думать, Аркадий Натанович. Если это не розыгрыш, то тут пахнет мастикой, пардон, мистикой!

Стругацкий криво усмехнулся, делая из моей оговорки вывод, что стал жертвой безобидного розыгрыша, а не мошенничества.

— Знаете что, Любен, мы с Карлом останемся допивать мастику, а вы идите разберитесь с этой мистикой. Мы подождем вас здесь.

Он изрек это шутливым тоном, но я понял, что от меня хотят избавиться.

Шепнув официанту, что заплачу по счету, когда вернусь, я отправился в редакцию, которая, к несчастью, находилась совсем близко, что лишало меня возможности порассуждать о случившемся, пытаясь обнаружить во всем какую-то логику, и в конце концов я просто решил не терять присутствия духа, как бы всё ни повернулось. Гораздо больше меня беспокоил конфуз со Стругацким.

В полутемном коридоре возле туалета меня перехватил технический редактор.

— Привет, — сказал он. — Я договорился с мастером. Если хочешь, можно в пятницу, после работы.

Речь шла о моей машине, которую нужно было перекрасить. Поблагодарив его за услугу, я вошел в свой кабинет, не постучав, так как забыл, что должен встретиться там с тем, кто по телефону назвался моим именем.

Он и вправду был там, сидел за моим письменным столом. Неохотно он приподнялся с места-хорошее воспитание не позволяло ему сидя встречать посетителей.

— Прошу вас.

От неожиданности я не поздоровался. А теперь и лишился сил сделать шаг в сторону стула, на который он мне указал.

— Наверное, это вы недавно…

— Да. — подтвердил я, — это я вам звонил.

Он еще раз пробормотал «прошу вас» и принялся рассовывать по ящикам рукописи с таким видом, как будто боялся, что я могу их вырвать из рук.

— Так чем я могу быть вам полезен?

На нем был мой старый светло-синий костюм, а я по случаю гостей был одет с претензией на артистичность — в черный бархатный пиджак и брюки в мелкую клеточку. Костюм его был похож на мой больше, чем сам он на меня, но недаром ведь говорят, что меньше всего человек знает самого себя.

— Значит, вы и есть Любен Дилов? — спросил я.

Он улыбнулся — иронически и не без кокетства.

— Что, не похож, по-вашему?

За двадцать пять лет редакторской работы мне приходилось не раз сталкиваться с графоманами или маниакальными поклонниками фантастики, которые обычно начинали разговор в таком вот духе. И именно так, как теперь он, я и отвечал им. Я уселся напротив него, и он тотчас предложил мне ту марку сигарет, которую я курил. В жесте его сквозила неуверенность, видимо, не в его привычках было угощать посетителей сигаретами, не выяснив, что привело их к нему. То же самое я мог бы сказать и о себе. Подавшись вперед, чтобы прикурить сигарету от его зажигалки, я заметил под его подбородком такой же шрам, какой был и у меня. Эго окончательно доконало меня, и я долго сидел, старательно избегая его вопросительного взгляда. От неловкости он заерзал на стуле, на лице его появилось слащавое выражение, которое мне приходилось наблюдать у своего отца и которое, по словам жены, с возрастом все чаще появлялось у меня.

— Так о чем мы будем беседовать?

Его слащавая гримаса раздражала меня, и я чуть было не взорвался.

— Нам есть о чем поговорить. Вы не замечаете ничего особенного?

— Что ж тут может быть особенного, — добродушно возразил он. — Вы хотели поговорить со мной, о чем-то собирались писать…

Его слова подсказали мне другую линию поведения.

Не мог же я в конце концов сразу устроить скандал и собрать всю редакцию, чтобы решить, кто из нас двоих Любен Дилов. Сначала, нужно было разобраться, что и как произошло.

— Вы не находите, что мы с вами очень похожи?

Он присмотрелся повнимательнее.

— Да, у меня тоже есть такой пиджак. Ими наводнили все магазины. Что делать — массовый пошив.

— Да, но мои брюки сшиты на заказ, — желчно прервал я его, хотя сразу же сообразил, что, если человека застать врасплох и подвести к зеркалу, он вряд ли узнает себя с первого взгляда.

— Я тоже шил свои брюки к такому пиджаку. Видимо, мода диктует нам и наши вкусы.

— Да если бы дело было только в пиджаке да брюках… Наденьте очки, товарищ Дилов, не стесняйтесь, в нашем возрасте не многие могут похвалиться хорошим зрением.

— Очки я забыл, а вас я и так вижу достаточно хорошо. Так что, по-вашему, я не разглядел?

— Дело в том, что я тоже Любен Дилов.

Он быстро затянулся сигаретным дымом, не сумев скрыть, что мое заявление покоробило его.

— Гм, я надеялся, что так зовут меня одного. Человек склонен верить в свою иск почительность, — усмехнулся он с галантной самоиронией. — Впрочем, это не такая уж большая беда. Если вы решили писать, вам придется всего-навсего сменить фамилию или взять себе псевдоним.

— С какой стати?

— Чтобы нас не путали. Профессиональная этика.

— А почему бы вам не сменить свою?

Запасу его терпения и великодушия можно было позавидовать.

— Мне это поздно делать. У меня вышло много книг, мое имя уже известно.

— Но ведь Любен Дилов — это я!

Мои нервы не выдержали первыми.

— А я и не оспариваю этого. И тем не менее вам не следует подписывать им свои публикации.

— А вы не скажете мне, что вы вообще делаете в этом кабинете?

Сделав глубокую затяжку, он отвернулся к окну и стал медленно выпускать дым, как будто давая мне время опомниться. Потом раздельно, как говорят с недоумками, очевидно, ему было выгодно выставить меня именно в таком свете, внушительно произнес:

— Слушайте, у меня нет никакого желания продолжать беседу в подобном тоне. Если вы хотите мне чтото сказать, прошу! Но только…

Короткий звонок телефона оборвал его на полуслове. Опередив секретаршу, он схватил трубку, тем самым избавившись от необходимости закончить свою угрозу. Я подумал, что если у него еще и мой характер, то угрожать он не умеет.

Затараторивший в трубке женский голос тоже показался мне знакомым. Без тени смущения он оборвал собеседницу:

— Извини, ты звонишь из дому? Если у тебя ничего срочного, подожди, я перезвоню тебе через несколько минут, сейчас я занят.

Звонившая послушно положила трубку. Я почувствовал, как по спине забегали мурашки. Неужели это звонила моя жена? И даже неспросилаус кем она говорит!

Глаза человека, так ловко выдававшего себя за меня, смотрели с опасливой настороженностью. Я сказал:

— Я не отниму у вас много времени. Давайте только ликвидируем это недоразумение.

Он, однако, решил вообще не тратить времени на мою персону и с холодной решимостью заявил:

— Никакого недоразумения я не вижу. Что касается имени… Я могу обратиться в суд, и вам запретят подписывать им свои произведения.

Поскольку законов я не знал, его уверенность смутила меня.

— Ну зачем же доводить дело до суда? Я просто хотел кое-что выяснить.

— Прошу! — коротко пригласил он.

Я медленно раздавил сигарету в пепельнице, соображая, каким должен быть мой следующий вопрос, но ничего не придумал, так как раздался стук в дверь и в кабинет вошла Елена. Стеснительная по природе, на пороге она замялась, поскольку все еще не освоилась в роли секретарши. В руках у нее были корректуры и макет очередного номера.

— Простите, я хотела…

— Пожалуйста, Елена, — сказал он совершенно с той же интонацией, с какой я всегда обращался к ней, когда она заходила в этот кабинет.

Взглянув на меня, секретарша порозовела и повернулась к нему.

— Очередной номер, товарищ Дилов. Мне сказали, что вы дежурный. У вас будет возможность просмотреть его сегодня? А то там такая спешка…

— Давайте, я посмотрю его дома.

Она шагнула к его письменному столу. С улыбкой он спросил ее, внезапно повеселев:

— Елена, как, по-вашему, мы с этим товарищем очень похожи?

Она окинула меня быстрым взглядом, как это часто делают застенчивые люди.

— Это ваш брат, товарищ Дилов?

— Да нет, хотя, впрочем… Где-то я читал, что существуют астрологические близнецы. Как вы думаете, кто из нас Любек Дилов?

Щеки девушки стали пунцовыми.

— Товарищ Дилов… — взмолилась она.

— Извините, я пошутил, — засмеялся он.

Секретарша пулей вылетела из кабинета.

Она нисколько не усомнилась, кто из нас двоих был здесь редактором Диловым, — ни когда вошла в кабинет и сразу же повернулась в его сторону, ни во время разговора! Может, потому что он, а не я, сидел за письменным столом, а может, со мной действительно произошло что-то непонятное и страшное. Загадка эта решилась почти сразу же. Приоткрыв дверь, главный заглянул в кабинет и, скользнув по мне взглядом, обратился к нему:

— Слушай, Дилов, совсем забыл тебе сказать. Как только освободишься, зайди ко мне, есть разговор.

Человек, сидевший записьменным столом, широко ухмыльнулся, собираясь, по-видимому, задать ему тот же, что и Елене, вопрос, но голова главного уже исчезла за дверью.

— Ну что? — торжествующе спросил он меня, закуривая вторую сигарету.

Я никогда не отличался быстротой реакции, поэтому всегда с опозданием радуюсь, с опозданием терзаюсь душевными муками, пугаюсь, когда опасность уже миновала. Удивительно, как это мне в свое время удалось сравнительно быстро стать сравнительно неплохим шофером. Поэтому во мне еще не созрело какого-нибудь осознанного ил и эмоционального отношения к случившемуся.

— Вы что-то сказали насчет астрологических близнецов. Верите в астрологию?

— Нет, — категорично опроверг он такое предположение.

— И вас совсем не удивляет, что мы так похожи друг на друга? Вы нисколько не сомневаетесь, что вы и есть настоящий Любен Дилов?

Воспитанный человек, он постарался запрятать поглубже оттенок самодовольства в своем ответе.

— Я посвятил этой проблеме свой роман «Парадокс зеркала».

Наверное, мне следовало возопить, что это мой роман, но вместо этого я с трудом выдавил из себя:

— На бумаге такие проблемы решаются легко, не то что в жизни.

Он уже успел сесть на своего конька и потому мог позволить смотреть на меня с оттенком превосходства.

Тоном опытного лектора он изрек:

— Кто не ждет неожиданностей, тот с ними не встречается.

— Гераклит! — уличил я его в плагиате и заметил, что мне удалось несколько поколебать его самоуверенность.

— О, вам знакомы эти слова! А я совсем недавно прочел их где-то и думал, что никто в Болгарии…

— Вы прочли их в западногерманской энциклопедии фантастики последнего издания, — перешел я в атаку.

— Да, да, верно. Значит, вы тоже знаете немецкий? У вас есть эта энциклопедия?

— Поймите же наконец! — вскричал я. — Любен Дилов — это я! Или вы это я, или наоборот, а может…

Он остановил меня.

— Послушайте, я профессиональный фантаст и потому верю в фантастические вещи меньше, чем кто-либо другой. Иначе я бы не мог как следует писать о них. Идея ваша интересна, из нее мог бы выйти неплохой рассказ, если у вас получится, я готов помочь вам напечатать его.

Они как будто сговорились со Стругацким. И это заставило меня вздрогнуть. К тому же рассуждения о вере в фантастическое принадлежали, несомненно, мне самому. Моим было и это великодушие, с каким он на полном серьезе предложил свою помощь. Сейчас оно неприятно давило на меня. Я попытался загнать его в ловушку.

— «Ни в одной идее не заключено всей истины, зато в каждом отдельном человеке содержится вся истина».

— Стефан Цвейг, — немедленно откликнулся он так же, как недавно я откликнулся на цитату из Гераклита, и встревоженно посмотрел на меня. — Вы и это знаете? По-моему, на болгарском это еще не выходило, я сам только позавчера…

— Эта цитата содержится в одном неопубликованном переводе моей дочери.

— Вы хотели сказать — моей дочери!

— Да нет же — именно моей! Ее зовут Маргарита, она родилась в роддоме на улице Шейново, восьмого февраля…

Он вскочил на ноги и принялся бегать по комнате, почувствовав, что я выбиваю почву из-под его ног.

— Не понимаю, какую игру вы со мной затеяли. Может, вы все-таки объясните?

Я продолжил наступление.

— У вас все еще не возникло подозрения, что вам снится кошмарный сон?

— Нет. Да, признаться, я и не понимаю, о каком кошмаре вы говорите.

— Только что мы цитировали с вами Цвейга — каждый человек есть истина. Не кажется ли вам, что человека можно ограбить и как вот эту самую истину.

— Возможно. По миру гуляет столько ограбленных истин. Писатель обворовывает себя в каждой своей книге.

Ответ его мне понравился, в нем был весь я!

— Простите, — сказал он, взглянув на часы. — Разговор наш становится интересным, но мне нужно сделать пару звонков.

Поскольку я ничем не показал ему, что собираюсь уходить, он вынужден был добавить: — Вы мне не помешаете…

Он склонился над телефоном, а я навострил уши.

— Какой номер вы набираете: шестьдесят два — восемнадцать — сорок девять?

Он растерянно кивнул, подолжая вращать диск аппарата.

— Вы что, телепат? — бросил он.

Я ухмыльнулся, но ухмылка моя улетучилась, как только в моем доме в Лозенеце кто-то снял трубку и негромко сказал: — Алло?

В самом деле, чего тут было ухмыляться, когда моя жена разговаривала с ним, а не со мной.

Он сообщил ей, что завтра вечером у них, наверное, будут гости. Он собирается пригласить Стругацкого, да, да, Стругацкий сам ему позвонил, ему много рассказывали о нем в Советском Союзе. Хвастаясь, он поглядывал в мою сторону, желая видеть, как я отреагирую на то, что ему была оказана такая честь со стороны известного писателя. А я никак не прореагировал, потому что весь ушел в раздумья об этом кошмаре.

— Да, есть, — сказал он в ответ на какой-то вопрос.

— Получил за новеллу. Если не достану приличного мяса, можно сначала сводить их в ресторан, а уже потом посидим у нас… Ладно, до встречи.

Мне показалось, что по привычке он хотел в конце разговора ввернуть какую-нибудь ласковую чепуху в стиле моей неугасшей за несколько десятков лет привязанности к ней, но, очевидно, его смущало мое присутствие. Черт побери, неужели он меня обобрал до нитки? И деньги мои прикарманил! Утром мне не удалось получить гонорар за новеллу, и вот, пока я разгуливал с гостями по Софии, этот стервец воспользовался случаем…

Я злился и вместе с тем чувствовал, что сдаю позиции одну за другой. Наверное, потому что всегда готов был пойти на компромисс, проявить терпимость, доходящую до самоунижения. Я почти всегда избегал ввязываться в драку, чем бы она ни была вызвана. А мой двойник казался мне совсем другим — самоуверенным, хотя самоуверенность его и не бросалась в глаза, судя по всему он умел щадить себя, — обладавшим таким чувством собственного достоинства, которое моментально отрезвляло каждого, кто намеревался нанести ему обиду. Да и признаться, выглядел он совсем неплохо для своих лет. Но почему я уже готов был войти в его образ, а он упорно отказывался заинтересоваться моим? Кто из нас двоих оказался неспособным лицом к лицу столкнуться с невероятным в реальной жизни?

Или же сам пост и наше общественное положение застили нам глаза?

О подобных ситуациях я часто читал в так называемых научно-фантастических произведениях, но там они всегда объяснялись либо шизофреническим раздвоением личности, либо фантастическим существованием зеркальных образов — каждому известно, о чем спросит его другой, каждому заранее известен ответ.

Еще там встречаются двойники из параллельных миров и прочая мура. Но этот вроде не во всем походил на меня, и если я и был согласен принять его за своего двойника, то только потому, что мне хотелось быть таким, как он. И это заставляло меня беситься от злости.

— Еще минуточку, — извинился он как-то еще более смущенно.

Мне незачем было вытягивать шею, чтобы узнать, по какому номеру он звонит, но на сей раз я воздержался от каких бы то ни было комментариев.

— Ваше величество, — приветствовал он кого-то, великолепно дозируя в своем тоне шутку, ласковую насмешку и вынужденную деловитость. — Прости, что только сейчас вырвался позвонить. Нет, пришел один посетитель. Не знаю только, когда будет это «попозже». У меня тут Стругацкий в гостях. Да, сам Стругацкий, Аркадий! — он повернулся ко мне и поморщился, как бы извиняясь за то, что ему пришлось похвастаться именитым гостем еще раз. Может, он ждал, чтб я растрогаюсь?

А он тем временем объяснял: — Да, да, сделаю всё, что в моих силах, но не знаю, каковы его планы, а следовательно, не могу ручаться и за свои. Да, очень тебя прошу… Хорошо, дорогая. Чоколом!

Он попрощался с ней так, как иногда прощался я, и, видимо, так же, как я, не знал наверняка, действительно ли венгры именно так и произносят свое вечное «целую ручки».

Он не сразу сумел правильно положить трубку телефона, поскольку смотрел на меня, взглядом упрашивая проявить мужское понимание. «Ну вот, — подумал я, — он не постеснялся в моем присутствии разговаривать с моей любовницей. И что теперь делать: снять трубку, позвонить и устроить скандал? Кричать: «Как же ты, любовь моя, сердцем не почувствовала, что разговариваешь совсем не с тем, кого ты, судя по твоим пылким заверениям, так любишь?» Он взошел на свой редакторский трон с видом человека, успешно завершившего все неотложные дела. Рука его потянулась за сигаретами, а я как раз незадолго до этого дважды безуспешно обшарил на себе все карманы, забыв, что оставил сигареты на столике в ресторане. Надеясь выклянчить курево, я заметил:

— Вы много курите, товарищ Дилов!

— Много, — с искренним сожалением вздохнул он и тут же иронично добавил. — Помните, что поется в одной цыганской песне: «Детей мы кормим ложью, табачным дымом разгоняем заботы…» Нет, он был просто великолепен.

— Признаться, подзабыл. Годится для писательского девиза, верно?

С довольным видом он согласно кивнул — похоже, я начинал ему нравиться как собеседник, но это разозлило меня еще больше. В конце концов если я это он, то я мог бы позволить себе говорить с ним жестче.

— Да, много курите, товарищ Дилов, — повторил я.

— А у вас сердечная недостаточность, да и с тромбофлебитом шутки плохи.

Тут он впервые по-настоящему изумился и вытаращил глаза, а я, предвкушая победу, напомнил:

— Предложите же мне, наконец, сигарету! Я не был таким сквалыгой!

Растерянно пробормотав «простите!», он поспешно протянул мне коробку.

— И еще, — заметил я, пыхтя раскуривая сигарету, оказавшуюся влажной, вы слишком усердствуете, встречаясь с той особой, с которой только что вели беседу по телефону. А ведь вы не любите ее, правда? Просто тешите свое самолюбие на старости лет…

Я думал, что он взорвется от этих слов, очень уж мне хотелось увидеть его разъяренным, но он с деланной иронией и бесившей меня улыбкой коротко сказал:

— Продолжайте, пожалуйста. Хоть все это и не так, мне все же интересно послушать вас.

— Вы прекрасно знаете, что это правда. Как знаете и то, в чем было ваше настоящее счастье, и то, как вы сами его погубили! Рассказать вам, как было дело?

— Каждый что-то когда-то губил, — с грустью сказал он, оправдываясь. Но вряд ли найдется хотя бы один человек, который точно знает, в чем его счастье. Я не считаю себя несчастным, а это гораздо важнее, вы не находите?

Внезапно я почувствовал к нему жалость. Или к себе? Ведь всё, что я мог сказать ему, я мог бы сказать и себе. Это сбило мой боевой настрой.

— Скажите, у вас есть родинка на спине? Возле позвоночника?

— Откуда мне знать? — удивился он. — Я ведь своей спины никогда толком не видел.

— Когда-то я встречался с одной девушкой… Она говорила, что у меня есть такая родинка, любил а ее целовать.

Для убедительности я ткнул пальцем себе в спину, показывая, где находится родинка. Конечно, это было ужасно невоспитанно с моей стороны.

Глаза его затуманились воспоминаниями, потом в них промелькнуло подозрение. «Дурак, — в сердцах крикнул я ему мысленно. — Разве можно забыть такую девушку!»

— Послушайте, кто вы такой в действительности? — воскликнул он почти с ужасом, поскольку явно вспомнил о девушке.

— Яже вам назвал свое имя. Так мне продолжать?..

Я был сейчас сильнее его, потому что был никем, а его кидало в дрожь каждый раз от мысли, что в нем могут усомниться. Он неуверенно кивнул: продолжайте!

Да, терпение у него было завидное. На его месте я наверняка выставил бы вон такого посетителя, несмотря на то, что я считал себя большим Любеном Диловым, чем он.

— Вам нужно беречь сердце, товарищ Дилов, — сказал я ему по-отечески заботливым тоном. — Вот и профессор Белов так считает. А вы собираетесь на будущей неделе в унизительную поездку, которой противится все ваше существо. И будете во время этой поездки говорить то, чего вы не думаете, — из страха перед тем, кто попросил вас об этом одолжении.

— Причем здесь страх? Вам что, никогда не приходилось идти на разумные компромиссы?

Я предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей, хотя считаю такую тактику аморальной.

— …К тому же вы напьетесь, начнете тискать какую-нибудь свою поклонницу, чтобы все увидели, какой вы сердцеед.

Он зашептал в свое оправдание: — Но я ведь люблю жену, люблю своих детей…

— Всё верно, — расхохотался я. — И все же вы поступите именно так, как я сказал, потому что вы типичный средний эротоман, как вас вроде бы в шутку назвал один ваш приятель, а у вас не хватило мужества даже на то, чтобы обидеться на него.

— Потому что я не такой, — заметил он.

— Конечно, — согласился я. — Просто это было у вас бегством от самого себя, проявлением собственной неуверенности. Ведь только женщины дают вам на часдругой то, что у вас никогда не хватит мужества потребовать от общества, хотя вы-не лишены способностей. Вот в чем дело. А вы могли когда-то стать хорошим писателем, товарищ Дилов, могли бы, если бы не цепь расчетливых компромиссов, висящая у вас на шее камнем, если бы не решились стать хорошим мужем, вместо того чтобы стать хорошим писателем…

— Одно замечание, с вашего позволения. Не хорошим супругом, а хорошим гражданином.

Я удивился; откуда он нашел силы возразить мне?

— Не лгите! Вам прекрасно известно, что значит быть хорошим гражданином, впрочем, во все времена это означало одно и то же.

— Но меня уважают люди, уважают читатели!

— Люди стали весьма нетребовательны в своих запросах, товарищ Дилов. Сказать вам, что вы не рискнули и никогда не рискнете написать?

Он схватился за пепельницу, и хотя было видно, что он просто искал опору, я вскочил с места.

— Не надо! Это уже было!

Он зажал пепельницу в руке, покрутил, делая вид, что просто играет. Все же нас подводило желание во всем руководствоваться шаблоном.

— Кто это уже делал?

— Мартин Лютер.

К нему вернулось хладнокровие, он даже рассмеялся — как же, все-таки до него так же поступил великий человек.

— Верно, только, насколько я помню, он запустил чернильницей в искушавшего его сатану. Вы что, считаете себя царем тьмы? У вас слишком высокое мнение о себе.

— Да нет, — засмеялся я, — потому я и отсоветовал вам бросаться пепельницами. Получится просто жалкая пародия!

— Но тогда — кто вы?

— Я — ограбленная истина, товарищ Дилов! — с нажимом произнес я свое имя.

— И я тот, кто вас ограбил, не так ли?

Я взялся за ручку двери, потому что-пепельница все еще была у него в руках.

— Хм, интересно, если мы примемся лупцевать друг друга, кому достанется больше? Силы наши должны быть равны.

— Я не умею драться.

— Да, вы не умеете даже как следует поссориться, с кем надо, — печально согласился я, так как относил эти слова и к самому себе.

— Вы, я вижу, считаете меня трусом? А ведь я просто развлекаюсь с вами. И если сейчас я вышвырну вас за дверь, то вовсе не из храбрости. Люди всегда прибегали к насилию исключительно из страха.

— Но ведь вам иногда ужасно хочется позволить себе быть громилой, правда? Хоть в этом-то признайтесь!

Он не признался, а я уже признался себе в этом.

Переведя дух, он усмехнулся.

— Хотите, я верну вам то, что, как вы думаете, я у вас отнял?

Это была умная ирония, переходящая в самоиронию. Мне не оставалось ничего другого, как изобразить шутовской ужас.

— Ни в коем случае! Впрочем, это я ошибся. Потерпевший-то — вы.

— Тогда какого рожна вы сюда приперлись?

— А меня Стругацкий заставил.

— Как Стругацкий? — изумился он.

— Да так, ведь вы, фантасты, и дня прожить не можете без фантасмагорий.

Он приподнялся, опершись обеими руками в столешницу письменного стола. Мне показалось, что он так же нетвердо стоит на ногах, как я — от мастики. Я не понял, хотел ли он мне сказать что-то или просто указать на дверь, но на всякий случай решил опередить его.

— Мне кажется, беседа была полезна для обеих сторон. Теперь я спокоен за вас, товарищ Дилов, теперь вы сам себя не сможете узнать.

После паузы, выдержанной для драматического эффекта, я добавил:

— Я спокоен за вас — вас будут хоронить с почестями!

И выскочил за дверь. Весело и легко. Я перешел на шаг только на улице. И с таким радостным чувством шагал до тех пор, пока не спросил себя: «Ну хорошо, а ты-то кто теперь? Без жены, без детей, без работы… Боже, какая свобода! Без обязанностей, с пороком сердца, который вскоре без лишних мук доконает тебя и избавит от всех проблем!» Впрочем, одна проблема пока существовала — нужно было заплатить из последних оставшихся у меня денег за то удовольствие, которое доставил мне Стругацкий. Неприлично заставлять платить по моим счетам того, кто сидел сейчас в редакции и так настаивал, что именно он и есть Любен Дилов. А что потом? Потом мне оставалось вспомнить народную поговорку — гол как сокол. Интересно, впрочем, почему народ выбрал именно это сравнение? Потому что только голый может по-настоящему быть отважным?

Да, вечно мы что-то выдумываем, сказал я себе, но ведь поэтому нас и называют фантастами! Важно, что мы действительно в каждый момент готовы встретить неожиданное, как говорил когда-то Гераклит.

* * *

Я выключил компьютер из розетки, чтобы ему не взбрело включиться автоматически, как он сделал это только-что. Постоял над ним как над гробом, пока совиные глаза не потеряли своего коварно-невинного выражения и не превратились в обыкновенное стекло. Потом тихо вышел из кабинета. И не вошел в него до тех пор, пока компьютер забрали у меня навсегда.