Домский, сработанный на века

Я не раз бывал в величественном сооружении на площади Гердера – и на концертах, и во время экскурсии с гостями. Но только во время экскурсии с руководителем восстановительных работ, реставратором ООО Rigas Doma Parvalde Роналдом Лусисом многое открыл впервые. Оказывается, в биографии Домского был момент, когда он превратился в…склад. Подумали о большевиках? Отнюдь. Это было во время наполеоновской компании. В начале в храме хранили порох, потом корма для скота, мясо. Мясо в те годы засаливали и следы соли даже сегодня можно увидеть на внутренних стенах собора. С драматичными событиями связана Вторая мировая война – в саду, рядом с Домским, упали бомбы. Часть витражей погибла. Другие успели снять – они и сегодня украшают окна собора.

…Роналд показывает органные трубы возле одной из стен. Из свинца. Это все, что сохранилось от органа, стоявшего в 18 веке. Нынешний появился в 1880-ые годы. А самый первый датируется 16 столетием. Он был деревянным и сгорел во время пожара 1561 года.

– Еще одна достопримечательность – эта плита в стене, – Роналд подводит к плите, возвышающейся над полом на несколько метров. – До такой высоты вода доходила во время наводнения 13 апреля 1709 года. До подобных страшилок даже гоголевскому «Вию» далеко. Деревянные гробы тогда плавали по собору.

Оказывается, под большинством каменных плит, замурованных в стенах, захоронений нет. Исключение – две плиты, под которыми покоятся архиепископы Ливонии. Под одной, в алтарной части, останки самого первого епископа Мейнарда, прибывшего в Латвию в 1180 году, под второй, у стены в центре зала, последнего – Бранденбурга.

– Мейнарда в начале похоронили в Икшкиле, в замке, – рассказывает главный реставратор. – Но в 14 веке перевезли сюда. В 19 столетии, во время реставрации собора, плиту поднимали – под ней действительно были останки епископа.

Тот, кто бывал в Домском, конечно, помнит цвет его внутренних стен – белый. Но так было не всегда. До 18-го века все внутренние стены были разукрашены рисунками темных тонов. Фрагменты такого рисунка также уцелели на одной из стен.

Самая большая реставрация происходила с 1860-го по 1880-ые. Генерал-губернатор города Александр Суворов лично писал царю, чтобы разрешили снести часть строений, примыкающих к собору – они мешали любоваться фасадом. Добро дали и вскоре перед собором образовалась площадь – Гердера. В 1883-м построили новый орган. Первую прелюдию для него сочинил сам Ференц Лист. При Карлисе Ульманисе реставрации не проводились, а в советское время дважды – в конце 1950-х начале 1960-х и в 1983-м. В 1950-ые провели центральное отопление, в 1983-м отремонтировали орган.

Мой собеседник вспоминает почти анекдотичный случай. Во время хрущевских гонений на церковь разрушили алтарную часть, а кафедра, с которой обращался епископ к верующим, чудом уцелела. Историки заверили партийных вождей, что в 1919-м оттуда обращался к народу Стучка. Хотели даже соответствующую таличку рядом установить.

Сейчас в соборе в некоторых местах – леса. «Вот здесь мы снимаем соль, которая осела на камнях, – показывает Лусис. – Это следствие наполеоновских лет, когда в соборе хранили засоленное мясо. Соль, оставшаяся на стенах, до сих пор разрушает штукатурку. Сейчас ее постепенно удаляют».

Государственная испекция по охране памятников культуры не раз говорила и об опасности соли, которая остается на фасаде, – результат уборки улиц от снега. Как насчет этой соли?

По словам Роналда, большие неприятности фасаду причиняет не она, а дождевые воды, размывающие известковую кладку. Поэтому она нуждается в восстановлении. Однако, в первую очередь, деньги нужны на восстановление крыши. Деревянные конструкции давно прогнили и могут рухнуть. Есть идея установить на крыше 11 колоколов, но ее осуществление напрямую зависит от реконструкции.

– Роланд, а как все разговоры о том, что Домскому угрожает опасность, что он может рухнуть? Его ведь действительно закрывали в 2004-м на пол-года?

Мы подходим к двум массивным колоннам, на которые опирается свод. Из-за них, поясняет сопровождающий, и разгорелся весь сыр-бор. Несколько лет назад французский ученый – Бруно Десландес провел сканирование колонн и сообщил, что внутри их трещины и пустоты. Собор закрыли. Назначали повторную экспертизу, в которой участвовало несколько специалистов. Выводы Десландеса не подтвердились. Однако, на всякий случай, колонны укрепили металлическими штативами.

По словам Лусиса, сейчас дискуссии идут по поводу того, нужно ли укреплять фундамент и конструкции. Если «да», то в каком месте и каким методом. Мой собеседник скептически смотрит на укрепление фундамента. Он уверен, что фундамент надежен – ведь строили его на многие века. Тем более, если фундамент перестраивать, он изменит весь облик главной достопримечательности латвийской столицы.

По ком звонит колокол

Панораму Старого города украшают три высоченных шпиля: Домского собора, церкви Петра и церкви Екаба. Но если две первые достопримечательности хорошо известны, то последняя для многих остается загадкой. Я решил приподнять завесу и отправился в собор.

Перед тем, как открыть массивную дверь, диакон Гунар Константиновс, переводит надпись на портале: «Misericordias domini in aeternum cantabo» – «Пою для вечного и милосердного господа». Тут же дата – 1225. Храм был построен за городскими крепостными стенами, и первыми его прихожанами стали жители предместий.

По каменным ступеням спускаемся внутрь. Когда-то, поясняет диакон, чтобы попасть в храм, нужно было наоборот подниматься. Земля (так называемый культурный слой города) за эти века стала на пару метров выше.

Мое внимание привлекают каменные плиты в стенах – с полустершимися надписями, датами. Похоже, древние захоронения?

«В средневековье весь пол был устлан такими плитами, – объясняет священник. – Хоронили тогда и в храмах, и по соседству. Что вы думаете было на месте сегодняшнего Сейма? Кладбище! Только при Екатерине Второй хоронить в городе запретили – дабы избежать эпидемий. С той поры в храме сохранилось несколько плит, правда, захоронений под ними нет».

В алтарной части – картина «Святой Мейнард». Мейнард – первый епископ Ливонии, еще до приезда Алберта принесший сюда христианство. А картина появилась вскоре после посещения собора Папой Римским – в 1993 году. Он, как поясняют мне, «возобновил в Латвии культ Святого Мейнарда». Сами мощи первого епископа покоятся в церкви Петра.

С далеких средневековых времен в интерьере уцелели лишь два атрибута – деревянная скульптура 14-го столетия и фрагмент росписи на хорах, выполненной век спустя. Все остальное погибло в годы Реформации. В 1525-м году в храме возникла первая латышская лютеранская община города.

«Алоиз Бренч даже снял художественный фильм о тех событиях, – диакон достает с полки служебного помещения кассету на немецком – «Anna». – Жаль только, что демонстрировали ее в Германии, а не у нас»

В словах священника – нескрываемая обида. Понять его легко. После возникновения лютеранского учения храм почти на 400 лет был отнят у католиков (за исключением нескольких десятилетий правления польского короля Стефана Батория, когда его вновь возвратили им) и лишь в 1924-м возвращен историческим владельцам. В том же году он стал кафедральным и остается им по сей день.

Сейчас община насчитывает 2 тысячи прихожан, а всего в Латвии около 100 тысяч католиков. Между прочим, все прихожане официально зарегистрированы. Диакон показывает анкеты с фотографиями, именами, сведениями о работе… Тут и бакалавры, и преподаватели, и художники… Не без помощи прихожан ведется реставрация. Государство тоже оказало поддержку – выделило 50 тысяч латов, но, конечно, этого не достаточно. Сейчас восстанавливается орган. Работы будут идти в четыре этапа. Орган построили в 1913 году, хотя сохранились и фрагменты более старого – 1761 года (так называемый органный проспект).

А что же все-таки самое примечательное в соборе? Ведь по размерам он уступает двум своим собратьям в Старом городе.

80-метровая башня, возведенная в 1755 году. Это – единственная подлинная готическая башня на культовых сооружениях города. Башни Петра и Домского собора перестраивались уже в XX столетии. А вот позолоченный петушок совсем юн – «взобрался» на верхотуру в 1982 году. Как и в старину, он держит нос по ветру – флюгер. Другая особенность – колокола. Сейчас их три и вместе они звучат только по праздникам, а ежедневно, перед началом богослужений, лишь один. С улицы до сих пор виден козырек в башне, под которым когда-то стоял еще один примечательный колокол. Его называли колоколом грешников: он созывал горожан на Ратушную площадь, когда там казнили преступников. Легенда гласит, что звучал он и тогда, когда под ним проходили жены-блудницы. Бюргерши возмущались, требовали убрать «враля», однако их мольбы долго оставались не услышанными. Если бы не Первая мировая война, когда «злой колокол» эвакуировали в глубь страны, возможно и сегодня многим было бы страшно проходить рядом с собором…

… «Ну с Богом», – говорит на прощанье диакон и пожимает мне руку. Несколько ступеней, массивная дверь и вот уже я на верху, рядом с Сеймом.

Крест над Юрмалой

…«Я помню, как сносили православный храм в Дзинтари, на улице Турайдас. Отец был там настоятелем», – сообщила по телефону читательница.

Через несколько дней я в гостях у звонившей, в маленьком домике на берегу Лиелупе. Давно интересовала его история. В коллекции есть редкая открытка с видом храма, построенного в 1896 году в створе улиц Йомас и Турайдас и разрушенного в 1962–м. Но подробностей немного.

Лариса Серафимовна Шенрок родилась в Пскове. В Латвию, где отцу дали приход, попала ребенком. На стене в золотистом подрамнике картина деревянного храма в сельской местности. Это деревенька Курсиши в Алуксненском районе, где Серафим Шенрок в 1948 году был священником.

– По – русски ее называли Тюршино, – вспоминает Лариса. – А настоятелем Эдинбургского храма Казанской Божьей Матери в Дзинтари батюшка стал во второй половине 1950–х.

Листаем семейный альбом. Взморский храм в 1950–е; прихожане во время службы; отец Серафим среди верующих. Даже по снимкам видно: народу много. Приходили отдыхающие из Москвы, Ленинграда. По соседству находились дома отдыха творческих союзов – художников, писателей, некоторые из приезжих ходили на службы. По воскресеньям пел великолепный церковный хор, в котором была и матушка Ларисы Евгения Гавриловна. Прихожане себя не афишировали, но среди них можно было узнать поэтессу Надежду Павлович, других столичных литераторов.

Однажды осенью в деревянный храм на Турайдас заглянул Андрей Казаржевский, завкафедрой иностранных языков МГУ. В храме было пусто, но отец Серафим вел службу так, как будто он был полон прихожан. Это поразило московского гостя, и он попросил у настоятеля разрешения прислуживать ему. Коллеги, увидевшие как – то Казаржевского в храме, позже в Москве признавались, что видели в Юрмале помощника батюшки, очень похожего на своего завкафедрой. Почти что двойника.

«Вот и не верь после этого, что у меня нет двойников», – подыграл Андрей Чеславович. Если бы всплыло, что завкафедрой МГУ, автор учебников по греческому и латыни «заражен опиумом для народа», то скандала было бы не избежать.

В 1962–м храм снесли.

– Кто дал команду, я не знаю, но незадолго до это мимо по Турайдас проезжал к морю Хрущев, – вспоминает Лариса Серафимовна.

Хорошо помнит она и, как рушили. Ларе тогда было 12 лет. Ломали трактором, управляла которым девушка.

Вначале 1960–х в стране началась широкая кампания против церкви. Под «раздачу» попал и единственный православный храм от Майори до Лиелупе. В газете «Советская Латвия» появился фельетон «Поп – толоконный лоб», в котором досталось и отцу Серафиму. Не все выдерживали. Были и те, кто отрекался.

Но мало было снести храм в Дзинтари, Шенроков начали выселять из дома, который находился на территории храма. Туда переехал детский сад, однако помещения по соседству, где жила семья священника, сразу не решились трогать. Но однажды в апреле над квартирой просто… разобрали крышу.

Впрочем, на улице они не остались. В 1966–м горисполком выделил квартиру в Каугури – одну из первых в поселке.

– Спасибо нужно сказать руководителю горисполкома тех лет – Груздупу, – вспоминает Лариса.

Учились дети Шенроков в Дубулты в 9–й средней школе, которая находилась напротив нынешнего вокзала.

– В этом деревянном здании когда – то был знаменитый кургауз, в котором бывали Гончаров и Лесков, – продолжает собеседница. – Школу там открыли, если не ошибаюсь, еще в 1930–е. Как сегодня помню деревянные витиеватые лестницы, стены из дуба в пионерской комнате.

В пионеры и комсомол Лариса Шенрок не вступала, хотя агитировали. Однажды за успешную уборку листьев класс наградили поездкой в Ленинград.

«А ты не поедешь – не комсомолка», – сказала классная. Директор же искренне пытался помочь: «Я помогу вступить. Ты только скажи».

– Школа была моей голгофой, – честно признается дочь священника. – Я ее ненавидела. Иногда, когда шла к школе, в тумане здание не было видно. «А может, снесли», – думала я.

Но были и те, кто поддерживал ее. Лариса вспоминает учительницу географии Светлану Владимировну, классную начальной школы Лидию Александровну Коноплеву, директора.

Учительница начальных классов вообще шутила с огнем: отстающих по математике отправляла подтягиваться к… Шенрокам. Матушка Евгения Гавриловна когда – то училась в математическом вузе. Если бы секретарь парткома школы узнал, ей бы не сдобровать.

10–й класс дочь Шенрока оканчивала уже в Каугури – в 1967–м. Директор сразу предупредил коллег и школьников: «Если кто – то будет третировать дочь священника, будет иметь дело лично со мной».

Девочка училась хорошо и после школы поступила в университет на престижный иняз. Первые полгода там не знали, кто ее родители. Когда узнали, начались «наезды». Окончить вуз она смогла, но ей не разрешили работать в школе. Даже на практику не пустили. «Нечего развращать детей».

Запомнился ей экзамен по истории КПСС. Принимал догматик, бывший латышский красный стрелок. «Откажитесь от отца», – начал он убеждать во время экзамена. Увидев, что студентка непреклонна, бросил: «Идите в семинарию!» «Была бы мальчишкой – пошла». «Вы фанатичка», – не унимался преподаватель. «Это вы фанатик, догматик, инквизитор».

– Мы ничего не боялись, – говорит дочка отца Серафима. – Так были воспитаны батюшкой.

Да, в мужестве и решимости Ларисе не откажешь. Не устроившись после окончания иняза, она поступила в новый вуз – медицинский. Стала терапевтом, работала на «скорой помощи».

По воскресеньям Лариса отправляется на службу в Кемери, в маленький деревянный храм, построенный еще при царе архитектором Лунским. В Юрмале есть православный храм побольше – каменный, в Дубулты. Там даже имеются фрагменты иконостаса из Эдинбургской церкви в Дзинтари. Но Лариса едет в Кемери. Он чем – то напоминает ей тот деревянный храм, который когда – то стоял в Дзинтари.

…В романах Достоевского на фоне мрачного, унылого пейзажа вдруг на миг появляется солнце. Встреча с Ларисой Шенрок, с близкими отца Серафима стала для меня таким же лучом света в унылые ноябрьские дни. В ноябре 2004 года, гуляя по Елгаве, мы с семьей неожиданно заглянули в великолепный храм Святого Симеона и Анны. Меня поразила его архитектура. Во дворе, припорошенные первым снегом, еще цвели розы. Прихожане рассказали, что храм был восстановлен при участии Серафима Шенрока, который тут был настоятелем. Его не стало летом 2004–го. Кто мог подумать, что судьба, когда-нибудь, сведет с близкими этого человека.

Новая старая синагога

Несколько лет назад была восстановлена единственная действующая рижская синагога – в Старом городе, на улице Пейтавас. Я побывал там, когда еще шли работы.

Архитектор Сергей Рыж рассказал, что за столетнюю историю здание ни разу не восстанавливали: проводились только косметические ремонты.

Архитектор показывает копии документов царских времен – разрешение городской строительной комиссии от 4 марта 1903 года на возведение «каменного еврейского молитвенного дома на Пейтауской улице». К тому времени в Риге уже была синагога на Московском форштадте. Но на рубеже веков все больше иудеев открывает магазины и лавки в Старом городе. А каноны предписывают собираться на молитвы дважды в день. Группа состоятельных евреев решает выкупить участок земли на Пейтавас. На возведение синагоги собрали 150 000 рублей золотом. Проект заказали известному в Риге зодчему, немцу Вильгельму Нейману. По соседству находилась немецкая Реформатская община и по тогдашним законам, христиане имели право наложить табу на строительство, но не стали. В 1904-м храм был готов, однако до согласования бумаг было еще далеко. Губернатор – генерал-лейтенант Пашков дважды отказывался подписывать документы – мол, неувязочки-с! Вспомогательные постройки были согласованы с Рижской строительной комиссией, а не с губернской. Когда в третий раз делегация евреев уходила ни с чем, один из них с порога еще раз обратился к Пашкову: «Ваше Превосходительство, мы не можем удержать нашу молодежь от нежелательных действий против властей. А храм образумит их». На дворе был 1905-й. И Его Превосходительство махнул рукой: «Хорошо, молитесь…»

…Минуло более века. На окнах синагоги и сегодня сохранились старинные витражи, люстры со звездой Давида, лепнина карнизов и потолков, дубовые двери и окна. Неповторима алтарная часть с резьбой из итальянского белого мрамора. Спросите: как же все это уцелело? Ведь от остальных восьми рижских синагог не осталось камня на камне – их взорвали фашисты.

«В Старом городе дома стоят очень тесно, – объясняет Рыж. – Случись что – пострадали бы здания и вокруг синагоги».

А старинные свитки Торы спас пастор Реформатской церкви – спрятал в алтарной части синагоги, которую фашисты превратили в склад. Реликвии и поныне хранятся там же – их достают только на Шабат (в субботу).

Вот на стене фрагменты темно-зеленого орнамента. Это историческая роспись стен. Реставраторы обнаружили ее под шестью слоями краски.

В подвале мне показали образцы стальных балок, на которых стоит здание. Возводили его основательно – на этом месте когда-то проходило русло реки Ридзене…

…На втором этаже утепляют пол. Дверь, за которой был маленький кабинет главного раввина Риги Натана Баркана, коридорчик, в котором мы пили чай. Лукаво улыбаясь, он всегда спрашивал: «С сахаром? Сколько ложек?».

Как-то позвонил мне и спросил: «Не можешь придти?». Это было в воскресенье, я был на слете коллекционеров, но через пол-часа приехал на Пейтавас. Раввин дал ручку, листки бумаги и начал размышлять о жизни. Эти мысли вслух должны были стать частью беседы с ним. Но через короткое время он почувствовал себя неважно. «Давай в другой раз…». Другого раза не было. Вскоре Баркана не стало….

…А синагога, в которую он вдохнул свет, возглавив ее вначале 1990-х, возвратившись из Израиля в Латвию, теперь обрела вторую молодость.