Где старик раздобыл тележку, Юмья так никогда и не узнала. Но когда за полсвечи до рассвета она выглянула из боковой дверцы домика ездовых зверей, дед уже выстилал соломой дно небольшой, но крепенькой повозки.

– Готово, дедушка, только мне жбана не поднять!

– И не надо. Давай, стели солому, а я пойду – скажу, пусть выпьют за здоровье моей дочери, которую только что просватал.

– У тебя дочка есть?

– Да нет, конечно. Но они-то об этом не знают!

Вытаскивая здоровенный жбан, дед сказал Юмье:

– А ты бы свистнула своего кота, что ли. Как дорогу-то искать?

– Погодите, дедушка. Вы пока идите, а я солому достелю и догоню. Василия дозовусь ли, нет ли, а Нонну позову.

Дед переменился в лице, но перемолчал; потащил, стараясь не расплескать, кумышку, а Юмья быстренько схватила следующую охапку:

– Я быстро, дедушка!

Через пять минут она догнала старика, со свистом отпыхивающегося у спуска в погреба. Пробежав несколько ступенек, она открыла ему дверь и показала направление:

– Нам сюда. Я тут за углом покараулю, Нонна умчалась Васю искать, сейчас вернется, может, найдет. Ты только позови, и мы прибежим. Дед достал из-за пазухи глиняную фляжку, откупорил, глотнул, плеснул на зипун, спрятал, поднял на плечо жбан и загорланил:

За поворотом раздался дружный гогот, затем радостные вопли. Какое-то время Юмья не обращала внимания на шум из каморки стражников, потому что ей в ладонь ткнулся влажный нос Нонны, а о ногу потерся шелковый бок кота. Она схватила Ваську на руки:

…только прогнал карнаухого кота, распушил хвост перед белой красоткой, как пришла эта желтая страшила… досадно…

– Вася, мы сейчас пойдем выручать нянюшку. Ты нам нужен!

…вот так всегда, на самом интересном месте… ясно же, куда вы без меня… ну ладно, нужен так нужен… вот он я…

Собака боднула девочку лобастой башкой. «Пошли», – шепнула Юмья и побежала известным уже путем. Тощой и Толстяк счастливо сопели носами на столе, старшина осел на лавке.

Старик крутился около дверцы, ведущей к подвалам:

– Темно как у черта в заде, веди уже, куда там!

Петли завизжали так, что оба вздрогнули: не проснулись ли стражники. Но булькающий хор в караулке звучал по-прежнему слаженно, с хрюканьем и посвистом.

– Да, хороша кумышка у тебя, пигалица, – с уважением вздохнул дед. – Чуть сам не свалился. Умудрился подменить запазушной, а то бы валялся тама четвертым!

Фонарь, прихваченный из караулки, чадил немилосердно. Дед запалил от него прихваченный факел:

– Вот она, яма. Ну тьма египетская же. Эгей, как вы там? Это Шаркан с Юмьей!

– Спаси вас Господь! – послышался моньин голос снизу.

– Дед, веревку прихватил? – прогудел Бальзяшур.

– Лови давай, токмо могем мы с Юмьей не вытянуть тебя, тяжеленек ты будешь, воевода!

– Чего меня тянуть, ты привяжи куда веревку, я сам вылезу.

Через минуту грязный, избитый, вонючий великан выбрался наружу.

– Эй, ты обниматься не лезь, буду потом как ты чесаться. Как барона вынать будем?

– Спасибо тебе, отец. Полотна не раздобыл ли?

– Вот, зипун конюший, да вожжей набрал, больше не нашел чего.

– Пойдет! Сейчас упакуем в лучшем виде! – и воевода, схватив в охапку поданный узелок, сполз вниз.

Во второй раз он поднимался куда менее резво. Но поднялся-таки, с примотанным вожжами грузом. Дед бережно принял безжизненное тело, сбросил веревку снова, подергал:

– Хорошо привязалась? – и протянул конец воеводе. Тот вытянул старушку одним движением, как рыбку из реки:

– Монья-апай, если на плечи его взять, как, донесу?

– На все Божья воля, должен бы, – шепнула старая Монья, обнимая вцепившуюся в нее девочку. Юмья обхватила нянюшку, сразу забыв про замотанного больного, которого Бальзяшур принял на руки, как младенца. Барон оказался старый, лет двадцати, а то и больше.

– Святой Володимир, а это кто? – чуть не выронил барона воевода, увидев немигающие желтые глаза.

– Это Нонна, она моя подружка, она меня сюда провожала, – тихонько сказала Юмья. – И Васька еще с нами!

– Скорее бы, а? Светает уже! – Шаркан уже открывал дверцу караулки. Оттуда плеснуло сивушным духом и так грянуло храпом, что Монья перекрестилась:

– Эка их!

– Это мы их кумышкой на табаке с ведьминой метелкой! – гордо сказала Юмья, пробираясь вперед. – А дедушка там тележку наладил, только как из замка выезжать будем, не знаю, а то ворота заперты и мост поднят!

– Ну, мост на рассвете опустят. А вот ворота – это да… – вздохнул старик. Бердыши заберем из караулки, чай, прорвемся и с боем, раз не снаружи идем…

Пригибаясь, воевода вынес замотанного как куль барона. Тот не подавал признаков жизни, Монья семенила рядом, встревоженно заглядывая в лицо больного. Бальзяшур уложил барона, предоставив старикам устроить его поудобнее, и метнулся назад. Через минуту он выскочил с двумя бердышами и охапкой одежды в руках:

– Я знаю, как выйдем. Зверей в солому, живо! Ждите! – и, срывая на ходу лохмотья, от чего Юмья зажмурилась, а Монья переморщилась, плюхнулся в ближнюю бадью с дождевой водой, обрезаясь тонким ледком. Даже не уйкнул, подумала Юмья. Через минуту, вытираясь какой-то тряпицей из прихваченных, он уже натягивал свой красный кафтан. Пока Юмья угнездила Нонну с котом в ногах у барона, укрытого соломой, и посмела поднять глаза в предрассветную хмарь, воевода, в не по росту куцых штанах, но в собственном расшитом кафтане, видать, сдернутом с узурпатора из караулки, обгрызенным бердышом подгонял пожилую лошаденку, впряженную в бричку, к воротам. Одним движением взлетел он на стену, заколотил в дверь стражников ворот:

– А ну быстро, открывайте! – и на невнятное бормотание изнутри: – Это воевода Бальзяшур, быстро, воронье мясо!

Через полмига один из стражников скатился к засовам, второй завертел ворот подъемного моста, третий прыснул в конюшню – пока мост опустился, Сильвестр был уже под седлом.

– И чтоб никому ни гу-гу, еду с тайным делом от госпожи! – напоследок рявкнул воевода, прыгнул в седло, сунул перед собою Юмью, и повозка с семенящими за нею стариками выкатилась за пределы замка.

Только когда над ними сомкнулся еловый полог, Юмья поняла, что уже можно дышать. И что все уже получилось.

Конец первой части

Может быть, когда-нибудь напишу и вторую)))