Второй пилот щелкнул тумблерами согласно предполетной подготовке и доложился:
— Магнитофон "черного ящика" включен. Двигатели на холостом режиме включены. К полету готов.
Выслушав по очереди доклады о готовности бортинженера и штурмана, командир корабля кивнул и доложил диспетчеру:
— Говорит "борт-218".Предполетная проверка проведена. Замечаний и отклонений нет. Разрешите выход на взлетную глиссаду.
Голос диспетчера прорвался сквозь сильные помехи: к аэропорту "Домодедово" приближался грозовой фронт. Небо с юга быстро чернело. Внутри набухшей в полнеба кляксы полыхали пока неслышные молнии.
— "Борт-218" занимайте шестую полосу.
— Успеть бы до дождя, — проговорил пилот.
Командир промолчал, хотя был с ним солидарен. По своему опыту он знал, что минут через пятнадцать аэропорт закроют, и их борт может оказаться последним, что взлетит этим вечером. Июнь в этом году выдался пасмурным и дождливым. И это после холодного мая, когда все ждали теплого лета.
Техник в оранжевой куртке высвободил из-под шасси тормозные колодки. Туша "Ту-154" двинулась вперед мягким толчком. Под шинами зашуршал песок, нанесенный с размытых полос.
— Ежедневно по три раза полосы промывают, а все без толку! — проворчал пилот. Говорить приходилось все громче, потому что в процессе разгона турбины начали издавать свист.
Самолет проехал мимо ангара с застывшими тушами аэробусов, среди которых выделялся китообразный "Боинг", миновал восьмидесятиметровую боковую рулежку и, наконец, повернув под прямым углом, стал намертво: он был в начале взлетной полосы. На том конце было темно, словно напряженно дрожащий самолет стоял в начале тоннеля, над которым не выше эшелона в пару тысяч метров полыхали молнии.
— "Борт-218" глиссаду-6 занял. К полету готов! — доложил командир корабля.
— "Борт-218",взлет разрешаю! Счастливого полета! — донесся едва слышимый сквозь помехи и свист турбин голос диспетчера.
— Увеличить обороты двигателей!
Пилот, исполняя приказ, отвел ручки регуляторов до упора. Свист турбин плавно перешел в рев. Туша самолета возбужденно задрожала.
— Отпустить тормоз! — отдал командир последний приказ перед стартом.
Со щелчком разблокированных шасси самолет двинулся вперед. Он увеличивал скорость толчками. Потемневшие перед дождем газоны слились за иллюминаторами в сплошное мельтешение.
— Сто километров в час! Сто пятьдесят! сто восемьдесят! — отсчитывал пилот показания спидометров. — Двести!
— "Борт-218" немедленно прекратить взлет! — донеслось из динамиков всего за несколько секунд до того, как торможение сделалось бы невозможным.
Командир, не сдержавшись, ругнулся. Легко сказать, прекратить взлет. Это будет даже сложнее, чем в самый разгар секса, когда вот-вот готов взорваться ниагарским водопадом, тебя берут за одно место и говорят: "Достаточно, приятель, на сегодня хватит". В случае с машиной в полсотни тонн, разогнавшейся по земле до такой скорости, что ее не смог бы догнать даже БМВ, дело еще более трудно выполнимое. Но приказ диспетчера обсуждению не подлежит. Он должен выполняться беспрекословно, все вопросы потом. Командир перевел двигатели на холостой режим, от чего те издали хватающий за душу обиженный свист и включил тормоза. Резина, раздираемая о бетонную полосу, задымила. Самолет сумел окончательно затормозить лишь в конце рулежки, замерев у самого газона. Дальше было поле.
— Что случилось, диспетчерская? — спросил пилот и получил самый странный за всю летную практику ответ.
— Возвращайтесь на исходную, примите сердце!
— Какое сердце? — не понял пилот.
— Выполняйте приказ! — не допускающим пререканий голосом проговорил диспетчер.
Подъемник уже ждал их.
— Скажи стюардессам, чтобы разбортовали люк и приняли груз! — сказал командир корабля.
— Я сам встречу! — вызвался пилот.
— Давай, только быстро! Нам надо успеть до дождя, а то ночевать останемся.
Успокаивая пассажиров и отвечая дежурной улыбкой на многочисленные вопросы, пилот прошел к люку. Не успел он открыть его, как внутрь шагнул некий седой невысокий гражданин в шляпе и плаще с небольшим чемоданчиком в руках. "Похож на старого доктора с саквояжем", — подумал пилот. Он удивил самого себя, вспомнив такое древнее слово. В свете плафонов на плаще и полях шляпы серебром полыхнули первые капли начинающегося дождя. Контраст сухого и теплого салона и той сырой вязкой темноты, откуда появился и частицу которой привнес с собой пассажир, был разительным. "Человек дождя", — еще успел подумать летчик. А еще он удивился прыти неожиданного пассажира, потому что лестница еще не успела полностью сблизиться и находилась в нескольких метрах от люка.
— Стартуем! — проговорил пассажир, довольно быстро осваиваясь.
— А где сердце? — поинтересовался пилот.
— Глупый вопрос, — констатировал Картазаев. — Здесь, — и указал себе на грудь.
Он опустился в ближайшее кресло, даже не спросив, свободно ли оно, и не замечая любопытных взглядов, бросаемых соседкой — довольно миловидной курортницей и проговорил:
— Давай, летун, поехали! Я скажу, где остановиться!
Пилот хотел возмутиться, но Картазаев будто невзначай распахнул полы плаща со скрывающимся за ним автоматом. На самом деле конечно не автоматом, в кобуре находился всего лишь пистолет-пулемет "Шторм М4". Но пилота заставил проглотить язык даже не вид оружия: на поясе Картазаева целым паровозиком пристроились несколько пейджеров и спутниковых телефонов, и на нескольких уже бились сигналы срочных вызовов, так что странный пассажир напоминал шахида, обвешанного динамитом. Пилот молча вернулся в кабину, и уже там его прорвало.
— Представляешь, там какой-то чудик обьявился, говорит, чтобы мы остановились там, где он укажет, — он засмеялся и не сразу понял, что проделывает это в неловком одиночестве.
— Знаешь, кто мне сейчас звонил? — спросил командир корабля. — Директор "Аэрофлота". Сказал, чтобы мы оказывали всяческое содействие, а иначе за забор.
Он выглядел расстроенным.
— Может, вылет не разрешат? Там дождь уже пошел. Рулежка мокрая, видимости никакой, — с надеждой проговорил пилот.
— С таким пассажиром даже на красный свет проезд разрешен.
И он угадал. Вылет разрешили, и уже через несколько минут они были в сплошной болтанке, среди беспрерывных молний и блюющих пассажиров.
Сидя в немилосердно трясущемся, словно студень самолете, Картазаев вспоминал, как два часа назад вошел в кабинет Серегина. Тот молча предложил ему сесть, и некоторое время перебирал бумаги, раскладывая их по степени важности, которую сам же и определял. Картазаев по всегдашней привычке не торопил события, хотя и ежу было бы ясно, что просто так без особых на то причин из отпуска не отзывают. А он еж был тертый. Самые шумные передряги, угрожающие национальной безопасности, в которых ему приходилось принимать участие, поначалу так и начинались — неспешно и буднично, с монотонного получения, уяснения, вдумчивого утрясания задания в тиши знакомого до колик кабинета, освещенного лампой под давно вышедшим из моды зеленым абажуром. Бешеные гонки и метание икры на дальность случались уже потом. Серегин потер выступающие скулы и неожиданно спросил:
— Владимир Петрович, вы знали Бригитту Нейланд?
Картазаев оценил прозвучавшее прошедшее время и ответил односложно.
— Да, знал.
Серегин бросил на него быстрый взгляд своих чуть раскосых по-калмыцки глаз и сказал:
— Она убита сегодня утром в Алге.
И положил перед ним первый лист из целой череды других. Картазаев стал читать, чувствуя на себе взгляд пытливых черных гляделок начальства. Не замедлило появиться раздражение. Чего-чего, а раздражение никогда не заставляло себя ждать. Неизвестно, какой реакции ждал от него Серегин. Чтобы он в гневе сжал кулаки? Или наоборот выдвинул вперед челюсть и встал, лихо щелкнув каблуками. Мол, готов умереть, но доверенное задание выполнить, не смотря ни на что. С другой стороны, умирать он вроде как не торопился. Хотя в случае чего, его в нужный момент забудут об этом спросить. Гиту (так они называли Бригитту между собой) же не спросили. Жалко конечно девчонку. Красавица была. Блондинка, крупного сложения. Физически могла поспорить с любым мужиком.
Картазаев читал документ, оказавшийся протоколом медицинского освидетельствования, долго и подробно. Протокол был заверен печатью судмедэкспертизы города Алги. Судя по всему, Нейланд умерла мучительной смертью и чтобы понять это, достаточно было даже беглого взгляды на документ. Сломаны ноги, десять ребер, повреждение сердца, почек, печени с обширным внутренним кровотечением. Перелом позвоночника в двух местах с разрывов ствола спинного мозга. Сломана шея. Пробит череп. Поврежден мозг. Эксперты обнаружили на туфлях убитой микроскопические остатки мазута, а на руках сажу. Изнасилована девушка не была. Просто кто-то большой и сильный взял и переломал ей все кости, превратив в тряпичную куклу. И перед смертью Гита вся поседела.
— Когда это произошло? — спросил, наконец, Картазаев.
— Согласно выводам экспертизы Нейланд была убита сегодня в 11 утра, то есть спустя два часа после того, как прилетела в Алгу и покинула борт самолета. Расследованием убийства занимаются специалисты из местного управления ФСБ. Дело же, по поводу которого Гита прибыла в Алгу, настолько важно, что я не могу ждать окончания расследования. Я хочу поручить его вам.
Картазаеву всегда импонировало, что Серегин никогда не занимается словоблудием типа "Есть мнение", "Мы решили". Только "Я решил и точка!" Позиция, подразумевающая полную личную ответственность за решения, принимаемые сугубо индивидуально. Позиция довольно сильная. В случае провала операции никак не получаются отмазки типа "Я докладывал вашему заму". Потому что не было у Серегина никаких замов. А начальник отдела ликвидации под оперативным именем Новый Африканец был. Так что в открытую конфронтацию с генералом не рисковал вступать никто, Картазаев слышал только об одном таком случае. И совсем не жаждал услышать о чем — либо подобном вновь.
У него до сих пор в памяти горячечный блеск глаз генерала, которые и так черные от природы, стали вообще чернее ночи, и голос, срывающийся на режущий фальцет. Во всяком случае, у него сложилось твердое убеждение, что живым из начальствующего кабинета ему не выйти, а если выйти, то только для того, чтобы проследовать в красную зону под Якутском, созданную специально для подобных случаев.
И все это несмотря на то, что Картазаев был совершенно не виноват. Правда, Серегин считал иначе.
— В операции были задействованы вы с Бушменом, так что за провал отвечаете оба, — заявил он.
Заявление безапелляционное, учитывая, что свою фазу Картазаев выполнил безукоризненно. Он довел Ублюдка до самолета и передал Бушмену с рук на руки словно ребенка. Он же не виноват, что у Бушмена сдали нервы, и тот Ублюдка пристрелил. Откровенно говоря, да и черт бы с ним. Как говорится, Ублюдку там и место. Этот международный убийца и маньяк и был рожден, чтобы умереть с дыркой в голове, чем раньше, тем лучше. И жертв, исключая это животное, была только одна. Срикошетившая пуля попала в аппарат искусственная почка, к которому был подключен подросток 15-ти лет, следовавший на операцию. Талант, говорят, был. Картины рисовал. Но самолет ведь все-таки посадили! Но нет же. Бушмена выгнали сразу, а Картазаев влип. Серегин не был бы самим собой, если бы в конце профилактического ора не поставил точку, которую никто другой на его месте поставить бы не решился.
— Я мог бы выгнать вас прямо сейчас, на пару с Бушменом, — сказал генерал. — Без пенсии и лишив всех наград. Но это было бы чересчур мягко по отношению к вам, Вольд. Я знаю, как вы относитесь к наградам, да их у вас и не настолько много, чтобы урон был чувствителен, — язвительно добавил он. — Поэтому предлагаю альтернативный вариант. Если вы останетесь, то должны дать лично мне слово, что беспрекословно выполните любой мой приказ. Даже если я вам прикажу выпрыгнуть в окно.
И Картазаев, дурак наивный, дал. Ему самому было интересно, чем все это кончится, и выдержит ли сам генерал свою несгибаемую линию.
И вот момент истины настал. Серегин, словно прочитав его мысли (чем черт не шутит, по управлению ходят слухи, что начальник телепат) и спокойно констатирует:
— Задание, как вы сами понимаете, опасное. Убит наш лучший агент. Работать будете в одиночку.
Обычный порядок требовал, чтобы генерал спросил, согласен ли он с полученными указаниями. Не агнец же он, в конце концов, на заклание. Поддержки мог попросить. И в этот момент оба держали паузу. Пауза получилась: атмосфера в кабинете настолько наэлектризовалась, что в ней можно было пускать беспроводный троллейбус. Оба промолчали, и обратного хода никто не дал. Странная мысль посетила Картазаева. Так получилась, что его до сих пор не потрудились ознакомить с самим заданием непосредственно.
— Теперь задание, при выполнении которого погибла Бригита Нейланд, это ваше задание.
— Какое у нее было задание?
— Она должна была привезти Череп! — сказал Серегин.
— Чей? — деловито поинтересовался Картазаев.
Генерал вынул из бумажной кучки перед собой и протянул Картазаеву желтый конверт со следами сургуча. Заказное письмо. Картазаев неспешно поизучал конверт. Штемпеля почты отсутствуют, хоть письмо имело полный обратный адрес. Абонент жил в Алге.
Вообще то, в "Смерч" писали много и бестолково. В основном усердствовали всякого рода психи, которым мерещилось, что конец света уже не за горами. Они завалили канцелярию выдающимися кликушествами, которым позавидовал бы иной профессиональный творец ужасов. На этот раз случай был несколько иной.
Письмо было подписано не кем нибудь, а самим профессором Закатовым. Картазаев был осведомлен, что профессор несколько раз выступал консультантом "Смерча" и был лично знаком с Серегиным. Этот человек много знал такого, от чего другому давно бы или устроили автокатастрофу, либо пришили на всегдашний белый халат генеральские погоны и заставили каждое утро ходить на службу. Об уважении Серегина к Закатову ходили слухи самого почтительного толка. Поговаривали, что все рапорты параллельных служб о том, что Закатов делает большие деньги в тайне от налоговой полиции, генерал направлял в "хлеборезку". В канцелярии о симпатиях генерала тоже были осведомлены, поэтому в течение часа, прошедшего с момента получения, доставили письмо по назначению.
Испросив разрешения, Картазаев начал читать:
"Здравствуйте, уважаемый Павел Александрович.
Помнится, в последнюю нашу встречу мы крепко повздорили, я даже грубил Вам, заклиная оставить меня в покое и говоря, что в следующий раз обратиться к Вам меня может заставить лишь объявление в нашем славном отечестве самого Черепа.
Мне так видится, что этот момент настал скорее, чем думали мы все. Хорошенькое начало, Пал Саныч?
Такая уж особенность человеческой психики. Зная о чем-то ужасном, заранее уговариваешь себя, что оно не может произойти с тобой. А ведь предпосылки были. Мало того, впрямую указывалась дорогая моему сердцу Алга. Вы знаете о моей слабости к предсказаниям древнеарабского мыслителя Нилутаифага. Я уже давно тщусь надеждой перевести его руны в современное летоисчисление. Сам себя уговаривая, что у меня ничего не получится, я отыскал таки предупреждение у Нила о надвигающейся угрозе (См. Предостережение Нилутаифага.1 век до нашей эры. Кат. N215.Обновление 14.04) Дело конечно, не в древних предсказаниях (впрочем, Нил, как известно никогда не ошибался). Лично у меня с годами сложилось мнение, что древние знали о нас и всех тех глупостях и мерзостях, что мы совершим, гораздо больше, чем мы сами знаем что-либо о древних. Но это лично мое мнение как ученого.
Это все сентенции. Надежные люди сообщили мне, что Череп уже в городе. Вернее, в порту. Более помочь Вам ничем не могу. Дело в том, что по своим коммерческим делам я крепко погорел. О чем Вы, Пал Саныч, убедительно меня предупреждали, да я не послушал, старый осел. Так что в настоящее время посадили меня, как принято в определенных кругах, с которыми дернула меня нелегкая вести совместные дела, на счетчик, и я, это самое, в бегах. Если я смогу, объявлюсь. Если не смогу, то объявлюсь тоже, только позже и как фигурант по вашему профилю. С уважением Закатов".
Картазаев закончил читать и спросил:
— А он нормальный? Я это к тому, что он, может быть, своего древнего араба чересчур начитался, и теперь ему повсюду черепа да скелеты мерещатся.
— Вы еще не все дочитали, — холодно произнес Серегин.
Картазаев продолжил изучение документа, а уже потом понял, что генерал узнал о том, где он остановился, видно затылком. Серегин как раз стоял у окна, изучая вид на Манеж. По новому Вавилону сновали тысячи людей. В фонтанах купались юные школьницы с размером лифчика не ниже третьего. А ему опять спасать мир. Надоело. Картазаев вздохнул и взял следующий документ.
Он был настолько ветхим, что с него сыпалась бумажная мука, но, несмотря на это, обладал подавляющей внутренней энергетикой, от него пахло кровью и порохом, потому что это был бланк рейсхканцелярии с полустертым от времени, но не ставшим от этого менее воинственным орлом в углу. Картазаев немецкого не знал, но к документу был подколот построчный перевод. Письмо было адресовано имперскому генералу внутренних дел Генриху Гиммлеру.
— Гер рейсхфюрер, — обращался автор. — Сообщаю Вам, что поиски Черепа закончились трагически. Все мои люди погибли. Вынужден уничтожить место раскопок из огнемета. Жду дальнейших указаний.
Подпись: начальник спецотдела СС "Аненербе" группенфюрер СС Карл Мария Виллигут ("Вайстар").
Картазаев закончил читать и вопросительно посмотрел на начальство. Вернее на его затылок.
— А что это за Череп? — спросил он.
Серегин подошел к столу, взял верхнюю бумажку и подтолкнул к нему. Это оказалась короткая справка с логотипом РАН в правом верхнем углу.
"Впервые в современной истории обнаружен в 1927 году в Центральной Америке английским археологом и путешественником Альбертом Митчелл-Хеджесом, на раскопках Лубаантуна — древнего города Майя на Юкатане. Археологи называют его Городом застывших камней. Вес Черепа пять килограммов, изготовлен из цельного куска кварца вопреки всем известным законам. Проводники из местных, узнав про находку, спешно покинули экспедицию. Они утверждали, что череп принадлежит богу планеты Венера Кукулькану, посетившему майя еще до их расцвета за три тысячи лет до христовой эры".
— Кукулькан? — повторил Картазаев вслух, не надеясь на ответ, но Серегин ответил.
— В Европе еще бегали в набедренных повязках, а Кукулькан, кстати, он был белокожим, знал астрономию, алфавит, точную географию. Он мог прожигать камни, а когда на майя напало другое воинственное племя, он уничтожил целый народ, поразив страшным уродливым мором. Это его и сгубило. Желая овладеть его мощью, дикари умертвили его, а череп сделался предметом культа.
— Чем Череп может быть опасен нам в эпоху, когда мы сами способны стереть любую тварь в порошок, включая самих себя? — поинтересовался Картазаев.
— Никто не знает, кто был этот парень Кукулькан, — серьезно произнес генерал. — Кем он был создан и с каким заданием заброшен на Землю. Мы не знаем, какие он использовал носители информации. Есть предположение, что Кукулькан обладал властью над временем, а контроль над временем это серьезно. Согласно последним секретным разработкам, даже при краткосрочном замедлении времени в процессе расщепления атомного ядра выделяется кинетической энергии в миллиард раз больше, чем при неуправляемой ядерной реакции. Трудно себе представить последствия, если процесс вообще застопорить, а Кукулькан, похоже, знал, как это делается.
— Кукулькан мертв уже тысячи лет.
— А череп его цел. Кварц является идеальным материалом для хранения информации, и при помощи лазера в его структуру можно ввести любой электронный код. Например, темпоральное уравнение.
— Машины времени другими словами, — констатировал Картазаев.
— Прошу не перебивать, полковник! — рявкнул Серегин и сел.
Только сейчас Картазаев уразумел, что все это время старший по званию провел стоя.
— Есть сведения, что за Черепом охотимся не только мы, — проговорил генерал. — Их называют гулы. Мы ничего про них не знаем, кроме того, что этой тайной организации несколько сот лет.
— Есть ли связь между Черепом и смертью Гиты? Может быть, это случайность? Месть за старые дела?
Серегин только глянул, но так, что Картазаев понял, что подобные вопросы в этой комнате неуместны.
— Может быть, — ответил Серегин. — А может, и нет. Не брать в расчет гулов мы тоже не имеем права. Я не сказал, в Алге за последнее время зафиксировано 18 случаев, когда жертвы погибли при схожих обстоятельствах. Многочисленные травмы, не совместимые с жизнью. Возможно, действует маньяк. А что если это гулы? Кто это или что это мы не знаем. В языке древних майя слово "гулы" имеет сразу несколько понятий. Самые распространенные и понятные для нас-смерть, чудовище.
— А непонятные? — сразу спросил Картазаев.
— То, о чем нельзя говорить, табу, — не удивившись вопросу, ответил генерал. — По некоторым сведениям их еще называли священные гулы, согласно другим-проклинали. Нет ни одного описания внешнего вида гулов. От них не сохранилось ни одного предмета, даже бытового. Не говоря уже об оружии, хотя, судя по упоминаниям в летописях, оружие гулов обладало неимоверной мощью, а сами они славились своей жестокостью. Известно об уничтожении целой страны-Хемроя. В то время Череп был в коллекции правителя Хемроя султана Астархана. Летописец пишет, что "пришли гулы и убили всех". Никаких подробностей, но это место до сих пор необитаемое. Зона смерти.
— Кстати, о Гите, — продолжил генерал. — Я считаю, вы это тоже должны знать. Получив прямое указание Верховного о направлении агентуры в Алгу, у меня поначалу была мысль задействовать вас обоих. Я предложил ей работать в паре с Вами. Она отказалась, — генерал поиграл желваками.
"В этом мире женщинам позволено все", — с немалой толикой изумления констатировал Картазаев. — "Они даже могут отказать самому Серегину! Хоть это вещь физически такая же невозможная, как, например твердый свет".
— Не скрою, я настаивал и даже заставил ее написать причины. Он написала три причины, по которым она не хочет работать с Вами.
Картазаев пожал плечами. Кто он и кто Гита. У мужиков случался рефлекс Павловской собачки, когда она летела по коридору в развевающемся белом плаще, словно бригантина под парусом. Может, он не нравился ей как мужчина?
— О чем задумались? — строго спросил Серегин. — Самолет ждет вас. Это заберите! — он подтолкнул к нему листок с "тремя причинами". — Он касается лично вас.
Единственное достойное применение, которое нашел Картазаев маленькому листку, пропахшему духами, это сделал из него самолетик и выпустил в окно мчащейся служебной машины.
"Кварцевый череп? Гулы?" — как это все неактуально, думал он. Если бы он только догадывался, что пройдет совсем немного времени, и некоторые вещи, доселе не считаемые им важными, поставят его в настолько отчаянное положение, что он будет готов улететь прочь даже на бумажном самолетике.