— Так говоришь, Парфенова передала? — изумился Юрий, когда документы из чемодана перекочевали на его рабочий стол.

Служебный кабинет Юрия в Министерстве внутренних дел намного больше его крохотной квартирки, завален похожими на поникшие флаги и знамена длинными листами, испещренными математическими выкладками и экономическими прогнозами, полученными с помощью допотопного компьютера и принтера с крутящейся кареткой, дребезжащей, как скорострельный пулемет. Распечатки прилеплены даже к стенам кабинета.

— Как же эта древняя старушка умудрилась добраться до документов?

— Да это Вера умудрилась. — И я мрачно рассказал историю о том, как газета попала к бабушке.

Юрий слушал с живым любопытством.

— Чем же ты недоволен? Радоваться должен.

— Я и радуюсь.

— Что-то не заметно.

— А я раздваиваюсь, одна моя половина радуется, а другая вся в дерьме. Что я имею в виду? Вере подвернулся прекрасный шанс добыть документы — знай это Шевченко, он бы запер ее, а ключи выбросил в унитаз. А потом она застукала меня с Людмилой.

— Что и следовало ожидать, — вспомнил Юрий и опять не смог удержаться от смеха.

— Да ладно тебе, представь только, что она переживала в тот момент. А мне и впрямь без нее тоскливо.

— Так за чем дело стало? Позвони ей и скажи, что скучаешь.

— Звонил, а она меня послала куда подальше.

— Ну извини, — попросил Юрий, увидев, что я действительно переживаю разлуку с Верой. — Признаться, я тоже по ней скучаю.

Когда мы разложили на приставном столике все документы, меланхолическое настроение сменилось возбужденным предвкушением чего-то важного и интересного. Перед нами были неподписанные черновики с некоторыми незаполненными графами. Судя по документам, Воронцов действительно надзирал за сделками с иностранными фирмами, намеревающимися инвестировать капиталы в различные российские финансовые учреждения и промышленные предприятия. Инвесторы были самые разнообразные и по профилю, и по размерам, начиная от мелких компаний и кончая такими гигантскими многонациональными конгломератами, как ИБМ, ИТТ, АТТ, ИТЗ, ТВА, «Амекс», «Экссон», «Леви Страусс», «Катерпиллар», «Агритек», «Дженерал моторз», «Дженерал электрик», «Си-Эн-Эн», «Ройал Дач Шелл», «Пицца-хат» и другие. В документах и намека не было на источники «грязных денег»; и близко не было наших акционерных обществ «Сиабеко», «Галактик», «Исток» или других компаний с участием иностранных фирм, созданных бывшими чиновниками КПСС для вывоза партийных денег из России. Никаких признаков коррупции, не говоря уже об упоминании в этих делах Баркина либо какого-нибудь другого мафиози. Напрасно потраченное время. Жестокое разочарование. Да, Шевченко оказался прав.

Мы сидели в гнетущей тишине и мрачно смотрели на документы, а на столе у Юрия зазвонил телефон.

— Терняк слушает, — ответил он необычным начальственным голосом, а телефон все продолжал звонить. Он недовольно пробубнил что-то, положил эту трубку и схватил трубку другого аппарата. Но звонки не прекращались. Жертве этой допотопной техники, обреченной метаться от одного телефона к другому, достаточно было иметь на столе пульт многоканальной связи и всего один телефонный аппарат. Юрий схватил третью трубку, затем из заваленного бумагами и компьютерными распечатками хаоса извлек четвертую трубку.

— Терняк… Терняк… Терняк… — выкрикивал он каждый раз, как попугай, пока вместо длинных гудков не услышал человеческий голос. Тогда, просветлев лицом и чувствуя некоторое самоудовлетворение, заговорил потише: — Ага… а-э-э… ну разумеется. У меня тут один товарищ. Может, немного задержусь.

Положив трубку, он оттолкнул телефон в сторону, сердито заметив:

— Все в конспирацию играют. Не знаю, как они умудряются, но я почему-то всегда поднимаю нужную трубку, когда переберу все остальные.

Я улыбнулся и принялся собирать документы, а затем не удержался и спросил:

— Ну и кто же она такая?

Юрий посмотрел на меня непонимающим взглядом.

— Я про телефонный звонок говорю. Похоже, тебе назначили свидание.

— Хотел бы, чтобы назначили, — ответил Юрий, мечтательно вздохнув. — А напоминали про совещание.

— Что ты все юлишь? Говори прямо, как ее зовут?

— Игорем ее зовут, — ответил он со смешком. — Моя группа прогнозистов собирается сегодня вечером, чтобы подготовиться к завтрашнему совещанию, после которого мы вновь засядем, еще все обсудим и наметим, какие другие совещания следует провести в ближайшие дни. — Он в смятении забегал глазами. — Если бы наши пустопорожние разговоры могли подстегнуть развитие экономики, то по сравнению с Японией мы бы теперь выглядели так же, как она сейчас рядом с Гондурасом. Извини, дружище, так на каком этапе мы находимся?

— Сидим по уши в дерьме, — доложил я и уже хотел было вернуть документы в чемодан, как вдруг что-то остановило меня. ИТЗ. Мы расшифровали в документах названия всех компаний, кроме этого. ИТЗ. Что скрывается за ним? Во всех документах, касающихся распределения кредитов приватизированным государственным предприятиям по разным отраслям — автотранспортные перевозки, судоходство, железнодорожные перевозки, воздушный транспорт, складирование и хранение, — везде текст начинался со слов: ИТЗ произведет… ИТЗ получит… ИТЗ гарантирует… ИТЗ получит доступ к… Однако только в этом случае полное название фирмы нигде не расшифровывалось. Стоило поломать голову.

— Я склоняюсь к тому, что первая буква «И» означает «Интернэшнл», — предположил Юрий и вывел это слово на экран компьютера.

— Весьма возможно. Но она может обозначать и «Институт», и «Интер», и «Интра», и «Интелсат», и «Интерстеллар»…

— Хватит, хватит, — остановил меня Юрий. — Давай пока примем «Интернэшнл». А как насчет буквы «Т»? «Транспорт»? «Телефон»? «Телексы»? «Телесис»? «Техника»? «Термодинамика»?..

— Добавь сюда «Термоядерный», «Телеграф», «Телевизор», «Транс», «Три», «Трейд», «Трансфер», «Трансуорлд», «Технология», «Тектоника», «Тактика», «Текстиль»…

— Пока и этого достаточно, — прервал меня Юрий, быстро набрав эти названия на клавиатуре компьютера. — А как насчет буквы «3»?

— «Зоопарк», «Зиппер», «Зона»…

— «Зефир», «Зебра», «Зум»…

— «Зилч», то есть «ничто» по-американски.

— Ну, это вряд ли, — заметил Юрий.

Я взял с полки английский словарь и на всякий случай прочел еще несколько слов, начинающихся с буквы «Z»:

— «Цирконий», «Цюрих», «Цинк», «Царь», «Цветок», «Целлюлоза»…

— Может, сокращение расшифровывается, как «Интернэшнл телекоммюникейшнз Цюрих»? — предположил Юрий и набрал это название на компьютере.

— «Институт оф трейд Загреб»?

— «Интернэшнл текстайл энд зиппер»?

— «Интернэшнл текнолоджи энд… энд… энд что? Цинк? Цирконий»?

— «Зоология».

— «Зулусы».

— «Индепендент транслорт»… чего-то такого, — нерешительно сказал Юрий и, сверкнув глазами, высказал новую мысль: — А может, это юридическая контора? Указание, что впоследствии министерство будет иметь дело с адвокатами?

— Может быть и такое. Удивительного тут ничего нет. Действенная правовая система сказывается на развитии демократии не меньше, чем свободная пресса.

Юрий даже руки поднял в знак протеста.

— Не надо. Эти законники скоро нас с ума сведут. По-моему, ИТЗ может означать «Инепт, Тедиус и Зани».

— Пусть будет так. Но раз уж мы затронули юридические премудрости, то можно сказать и так: Игноменес, Тавтология и, и… — тут я опять открыл словарь, чтобы подобрать подходящее слово на букву «3» — «Зоонтролия».

— А что это такое?

— Форма умственного расстройства, когда больной думает, что он стал животным.

— А что ты думаешь, если расшифровать как «Иллюзорная, темпераментная и занудная»? — Хмыкнув, Юрий откинулся на спинку стула.

— Это адвокатесса такая?

— Да нет. Моя бывшая жена, — пояснил Юрий и еще долго смеялся, а потом сказал: — Забудем об этом, Коля. Тут лезет в голову всякая нелепица. Мы лишь теряем время.

Я хотел бросить эти гадания, но его шутка напомнила мне агента Скотто и некие ее слова, способные привести к разгадке. Юрий заметил мою веселую улыбку и не преминул спросить:

— Ты что-то придумал? Давай выкладывай. Я тебя знаю, ты что-то держишь за пазухой.

Я мотнул головой — дескать, нет ничего, а сам так и сиял от внезапной догадки.

— Видишь ли, Юра, это совсем из другой оперы. — То есть?

— ИТЗ нельзя расшифровывать так, как мы это делаем.

Я взял у него лист бумаги, карандаш и написал фамилию — РАБИНОУ или РАБИНОВИЧ, а по-английски — RUBINOWITZ.

— Рабинович? — переспросил Юрий, явно озадаченный. — Не помню такого. Кто он?

— Михаил Рабинович. Но он был им тридцать лет назад. Теперь он Майкл Рабиноу. Все время вертится в ночном клубе «Парадиз». Заправляет сетью гостиниц в Америке…

— Все равно не припоминаю.

— …и еще он связан с израильской мафией. Вот теперь брови Юрия поползли вверх.

— Да-да. Теперь припоминаю, — сказал он. — Полагаешь, это он отправил Воронцова на тот свет?

— Пока не знаю. Шевченко сказал, что, по его мнению, Баркин за этим убийством не стоит.

— Да ты понимаешь, как это здорово, если ты окажешься прав?

— Еще как понимаю, — ответил я, довольный собой и тем, что дело может прогреметь более внушительно, чем афера с обувной фабрикой в Зюзино.

— И что ты намерен теперь делать? Побежишь к ментам?

Я лишь пожал плечами, еще не зная, что предпринять, но потом, пораскинув мозгами, выпалил:

— Да, побегу к ментам, но к американским.

— К той бабе, что ли?

— Ага. К той иллюзорной, темпераментной, занудной бабе. — И я с ухмылкой потянулся к телефону. — Нет ли у тебя под рукой номера телефона посольства США?

Юрий достал маленькую записную книжку в черном кожаном переплете, уже сплошь исписанную, с дополнительными листками, тоже исписанными телефонами и адресами, но уже не в алфавитном порядке, а где придется. Книжечка эта имела для него особую ценность, ничуть не меньшую, чем электронные записные книжки для граждан западных стран, а даже большую. Большую, потому что Юрий жил в закрытом обществе, в городе без телефонных справочников. Прожив десятилетия в условиях поголовной подозрительности и подавления личности, граждане бывшего Советского Союза боялись записывать в книжечки телефоны родственников, друзей и сослуживцев.

Юрий набрал номер на диске одного из телефонов и передал трубку мне.

— Да-да. Я хотел бы переговорить со специальным агентом Скотто. Габриэль Скотто… Да, да, из вашего министерства финансов. Из отдела СБФинП… А-а… Да, пожалуйста… А-а… Благодарю вас.

Юрий вопросительно посмотрел на меня.

— Что? Она уже улетела?

Я мрачно кивнул.

— Да, улетела назад в Вашингтон. Они дали ее телефон в Вашингтоне.

— Хорошо. Звони в Вашингтон. С моего телефона. А вообще-то лучше из моего дома. Нужно долго ждать, пока соединят с заграницей.

— Да знаю я наши порядки.

— Ты что, решил дальше не рыпаться? — насел на меня Юрий, заметив, что я скис.

— Пока только подумываю об этом. Смотри: работы у меня нет, жить негде. Какие-то люди пытаются меня угрохать. Может, лучше смотаться отсюда хоть на время?

— Имеешь в виду Америку?

— А почему бы и нет? Ездил же туда более сотни лет назад мой прадед? А я из России пока никуда не выезжал. Может, и мне пришло время прошвырнуться?

— А как уедешь-то? Только билет на самолет тянет побольше миллиона. Мало того, что ты бездомный и безработный — у тебя за душой и гроша ломаного нет.

— Нечего мне напоминать об этом. А про эти штуки ты забыл? — Я вытащил из чемодана ордена и медали Воронцова. — Они могли бы стать для меня не только билетом на поездку.

— Ты что, намерен загнать их?

— Появилась такая мыслишка.

— На сколько же они примерно потянут? Тысяч на тридцать?

— Долларов? — уточнил я.

— Да, на них можно вволю попутешествовать. — Юрий, задумавшись, разгладил пальцами усы. — А не вляпаешься еще в одну беду, если станешь их продавать?

— На черном рынке-то? Да их там с руками оторвут.

— Уверен, что оторвут, — ответил он как-то неодобрительно.

— Что ты хочешь сказать?

— Да ничего особенного.

— Давай, давай, договаривай. Я же знаю тебя. Ты видишь здесь что-то предосудительное.

— Да, вижу. Мысль продать ордена на черном рынке коробит меня. На тебя такое не похоже. Они ведь принадлежат Чуркиной. Я думал, что ты…

— А я и не спорю. Они, разумеется, принадлежат ей и только ей.

— Тогда ты просто обязан вернуть их.

— Я и верну, разве я говорил, что не верну? Я сказал лишь, что они могли бы стать для меня билетом на поездку.

Когда я подошел к квартире Чуркиной, на коврике перед дверью лежала газета. На звонок никто не вышел, я вернулся в вестибюль и устроился там в одном из больших кожаных кресел, стоявших по углам. Забавно — теперь они казались мне меньше, чем тридцать лег назад, но пахли все так же. Этот старинный запах будил воспоминания о давно минувших днях; горькие воспоминания — как уводили в тюрьму отца, как плакала и билась в истерике мать, как нас выставили из обжитой квартиры и мы скитались по родственникам, как обрушились на нас гонения.

Весь во власти прошлого, я не сразу заметил, что тяжелая парадная дверь распахнулась и в вестибюль влетели дети. Я встрепенулся. Вслед за ребятишками появилась Таня Чуркина с элегантным, бледно-голубым пластиковым пакетом в руках. Увидев меня, она вспыхнула, глаза у нее загорелись, и мне не нужно было объяснять, что она прочитала очерк в «Правде».

— У меня неплохие новости для вас, Таня. — Я вскочил, надеясь приглушить ее негодование, пока оно не выплеснулось наружу.

— Вымогательство?! Так мой отец, выходит, шантажист?! — с возмущением воскликнула она, проходя мимо меня, не задерживаясь и торопя детей к лифту. — Это ваши неплохие новости?!

— Да не писал я тот очерк. — Она будто приросла к месту и повернулась ко мне. — Там и словечка моего нет.

— Но вы ведь зачинатель всей этой грязи, — возразила она, резко нажимая кнопку вызова лифта. — Вам же предложили добыть папины ордена. Вы…

— И я их достал, — выпалил я.

Она дернулась и недоверчиво глянула на меня.

— Они у меня с собой, — пояснил я, приподнимая чемоданчик.

— Ой, как же это чудесно! — Глаза у нее радостно вспыхнули.

Спустился лифт, громыхая дверьми, принял нас четверых. В квартире Татьяна тут же отправила детей в их комнату, взяла у меня пакет и присела за обеденный стол. Секунду-другую колебалась, потом высыпала ордена и медали на белую полированную поверхность. Тускло замерцало золото наград и разноцветье орденских лент. Татьяна взяла в руки один из орденов, разгладила ленточку и осторожно положила назад. Затем взяла еще один орден и его положила рядом, затем еще один…

— Припомните, не упоминал ли ваш отец фамилию Рабиноу?

Она отрицательно мотнула головой, сосредоточенно раскладывая ордена и медали в том порядке, в каком их прикрепляют к одежде.

— Как же насчет Рабиноу?

— Нет, не припоминаю. — Она быстро взглянула на меня, в глазах ее блеснула озабоченность.

— А в чем дело?

— Похоже, отец ваш был тесно связан с ним, а его подозревают в мошенничестве, в том, что он входит в мафиозную группировку и является тайным осведомителем спецслужб.

Она нетерпеливо вздохнула и прямо спросила:

— Что вам нужно, Катков? Деньги?

— Нет, Таня. Мне нужна правда.

— Мне тоже. Но я не верю, что когда-либо найду ее.

— Все зависит от того, где искать.

— И вы знаете где? — живо спросила она.

— Да, знаю. В США.

— В Америке? — переспросила она даже с каким-то испугом.

Я молча кивнул.

— Ну что ж, теперь можно выезжать за рубеж без особых проблем. Почему бы вам не поехать туда?

— Да я думал, но прежде хотел кое о чем договориться с вами. Должен предупредить: это будет грязная работа и она может поднять со дна еще больше грязи. Может статься, что, разыскивая доказательства невиновности вашего отца, я наткнусь на факты, свидетельствующие о его принадлежности к коррумпированным аппаратчикам.

Она решительно кивнула.

— Мне все равно. Я должна знать правду. Что еще?

— У меня за душой даже ломаного гроша нет. Чуркина внимательно посмотрела на меня, потом на награды, затем опять на меня, взгляд у нее был понимающий и доброжелательный.

— Не знаю, есть ли в Москве более честный человек, чем Катков.

— Спасибо за комплимент. И зовите меня по имени. Ну пожалуйста.

— Вот что, Николай, — сказала она, улыбаясь совсем по-дружески. — Прикиньте, сколько потребуется денег?