Каменный идол

Моджахеды Максуда еще плутали в середине тоннеля, оскальзываясь на сырых камнях, а американцы еще даже не подозревали о существовании подземелья, когда небольшой отряд талибов достиг выхода. Карвер с Ширин на всякий случай заняли удобную позицию в тылу, а восемь пуштунов, почти мальчишек, несмотря на редкий черный пух на щеках, нерешительно замерли, толкаясь и стараясь вытолкнуть наружу своего соседа.

— Бараны! Чего встали? — Браин растолкал их по сторонам, талибы в ответ жались к стенам, чтобы случайно не вывалиться в расщелину, сквозь которую лился тусклый свет садящегося солнца.

Косые лучи упирались в темный приземистый силуэт, застывший напротив выхода и отбрасывающий мрачную тень.

Браин почувствовал робость, но увидя, что это все лишь статуя, закричал с мгновенно вспыхнувшим гневом:

— Каменного истукана испугались, болваны! Любой шакал храбрее вас всех вместе взятых! Вперед!

Выход располагался в русле высохшей реки. Талибы оказались в небольшой впадине, берег с несколькими буйно разросшимися чинарами возвышался над ними. Не было ни ветерка, и листья деревьев висели мертво.

За другим берегом, оставшимся за спиной, неприступно вздымались отвесные утесы Ниджрау. До них было километра два, если не больше.

Гюлли указал на покрытое трещинами русло и проговорил:

— Это все, что осталось от некогда бурной Аксу. Если идти по ней все время вниз, то попадешь прямиком в Хаваа. Лагерь же великого Ходжамуллы располагался за теми чинарами.

В метре от входа, словно предупреждение незваным гостям, возвышалась статуя в два роста взрослого человека. Пропорции она имела явно не человечьи. Лицо с вытянутыми до плеч мочками ушей занимало треть фигуры. Руки были такой длины, что упирались в землю.

— Здесь какие-то знаки, хозяин! — крикнул Кайдар, верный помощник и правая рука Браина.

Браин подошел.

На каменной груди идола были нацарапаны потемневшие от времени фигуры. Отправной точкой являлась уменьшенная до размеров пальца копия самого истукана, далее шла извилистая линия, должно быть изображавшая русло, на которой с некоторым интервалом поочередно располагались несколько групп фигур.

Первой была показана группа примитивно изображенных животных: овец, коней и буйволов, рядом с которыми был выцарапан также и человек с флейтой у рта.

После этого русло делало еще одну петлю и упиралось в несколько разрозненных фигур, в очертаниях которых Браин с изумлением узнал самолет, а еще чуть дальше композицию замыкала фигура, от одного взгляда на которую у Браина сладко заныло сердце.

— Черный минарет, — раздался благоговейный шепот со всех сторон.

Да, это был он. Рисунок был покрыт черным лаком, и лишь на самом верху минарета имелась светлая щель, как если бы на вершине минарета отворилась дверь, из которой лился свет.

— Тысячу афганей тому, кто первым доберется до минарета, — проговорил Браин, и ученики Аллаха радостно загалдели.

Теперь талибов не надо было даже подгонять, и они наперегонки зашагали вдоль русла.

— Кайдар, где Карвер? — спросил Браин.

Помощник указал на пещеру и жестом показал, что американец покуривает чарс. Это была уже наглость, если в пещере Браин терпел, то теперь все его раздражение вылилось наружу. По его команде талибы выволокли из пещеры обкурившихся до полного бессилия Карвера вместе с его неразлучной подружкой Ширин, и, отняв наркотики, бросили зелье в тут же разожженный костер.

Некоторое время Браин колебался, не бросить ли следом и сладкую парочку, сделав костер побольше, но потом решил, что не к спеху. Пусть сначала найдут самолет. Наплевать на слова американца. Он найдет, кому продать документы. Когда он будет править миром, доллары ему тоже понадобятся.

— Вы посягнули на мою собственность, — заявил Карвер истукану, он был совершенно невменяем.

— Это твой самолет? — Браин ткнул в рисунок.

Карвер поднял непослушную голову и с непонимание уставился в идола.

— А кто это? — спросил он, лишь спустя какое-то время на него снизошло откровение, и он видно принял идола за живого человека, мало того, за офицера. — Разрешите представиться, Фредди Карвер, майор американской армии. Или лейтенант? Ничего не помню.

— Идиот.

Браин порывисто зашагал по берегу. Кайдар и остальные талибы бросились следом.

Карвер, оставшийся безмятежно лежать, спросил у Ширин, почившей рядом в той же самой позе, в которой ее оставили вытащившие из пещеры талибы, неожиданно трезвым голосом:

— Как думаешь, может нам стоит послать этих фанатиков подальше и двигать своим путем? Лучшего момента не найти. Дальше они будут следить за каждым нашим шагом.

— Нам лучше идти вместе с ними для подстраховки. В случае нападения Плакс, пусть они лучше жрут чернозадых, а мы успеем ретироваться. Они будут вместо наживки, — Ширин криво улыбнулась, показав остренькие зубки.

— Ну, ты и стерва.

— Я знаю.

К тому времени талибы почти полностью скрылись за поворотом реки. Лишь Гюлли сбавил шаг и оглянулся. Карвер и Ширин встали и направились следом.

По пути Карвер поднялся к чинарам и попытался оглядеться, но у него ничего не вышло. Его взору предстала лишь ближняя часть долины, поросшая жухлой гнилостного цвета травой, с проблескивающими многочисленными болотцами, и все это абсолютно замершее, недвижимое, выцветшее, словно на старой фотографии.

Видение вызвало у Карвера какой-то дискомфорт: бывалому вояке довелось побывать наемником во многих гнусных местах Африки и Малайзии, но еще никогда он не наблюдал столь откровенно неживых пейзажей.

Гюлли присоединился к нему, отер пот с круглого лоснящегося лица:

— Вот такая она, Хаваа, — проговорил он. — Для кого-то Проклятая долина, а иным, Священная.

— Заканчивай свои проповеди, они на меня не действуют, — сказал Карвер.

— Это не проповеди, это жизнь. Посмотри на этих людей. Они все обречены.

— Мне глубоко начхать на это. Пусть они позаботятся о своей жизни сами. А почему ты со мной заговорил?

— Посмотри на этих людей вокруг, — повторил Гюлли. — Все они здесь благодаря тебе.

— Ты хочешь сказать, что я привел их в ловушку? Твои дружки поблизости? Они следят за нами да? Я не из пугливых. Пусть они только покажутся.

— Мои хозяева хотят предложить тебе сделку.

— Кто твои хозяева?

— Люди называют их Хранителями, и хоть это не совсем точный перевод, но смысл верный.

— Перевод? Они что иностранцы? Русские?

— Иностранцы вы. Хранители-хозяева долины, — в голосе Гюлли неожиданно зазвучала сталь. — Все эти люди, которых ты привел, обречены и скоро умрут, но Хранителям этого мало. Им нужно еще еды.

— Еды? — голос Карвера даже сел от внезапной догадки. — А Хранители и Плаксы — это случайно не одно и то же?

Гюлли спал с лица и энергично отрицательно затряс головой, будто стряхивая наваждение.

— Мне подозрительно, что ты так сразу передо мной разоткровеничался, — проговорил Карвер. — Не хочешь ли ты каким-либо образом подставить меня, ослиная твоя рожа? И не благоразумнее ли будет для меня передать наш разговор Браину, и он первым пустит тебя на шашлык?

— Если тебя это утешит перед смертью, то можешь идти. Но ты ведь не пойдешь, потому что хорошо понимаешь, что без нашей помощи тебе не выжить. Сзади идут моджахеды, так что ход назад тебе тоже закрыт. Ты нуждаешься в Хранителях так же, как и они в тебе.

— Складно говоришь. Считай, что я тебе поверил. Что я в таком случае должен делать?

— Пока ничего. Только не отходи далеко от талибов.

— Боитесь, что убегу?

— Хранители не испытывают чувств: ни страха, ни жалости, ни каких бы то ни было еще. Причина в другом: в последнее время Плаксы стали охотиться чересчур далеко от пещеры, и если они нападут на тебя, тогда тебя уже ничто не спасет, — Гюлли снова отер обильный пот, хотя было и не так уж жарко. — На этом все. Я устал и должен идти. Ко мне не подходи. Когда будет нужно, я сам подойду.

— Что было надо этому вонючему козлу? — спросила Ширин, когда проводник ушел.

— А твое какое дело? — огрызнулся Карвер.

— Слушай, а ты случайно не голубой? Я не хочу выходить замуж за голубого, так и знай!

Карвер в сердцах послал назойливую даму подальше и зашагал за талибами поначалу поверху, но когда ему надоело спотыкаться о кочки и вылезшие тут и там корневища чинар, то, как и все спустился в русло. Несколько столетий назад оно было гладко вылизано ушедшей в никуда рекой, и идти по нему было легко.

Многочисленные повороты сменяли друг друга, и конца им не было, ни краю. Талибы ползли в двадцати шагах впереди. Карвер видел их мокрые рубахи, да и сам был не лучше. Особую брезгливость у него вызывала Ширин: от нее разило так, что от коня, наверное, пахло бы лучше. Редкие грязные волосы облепили череп, на длинном остром носу висела капля. Карвер понял, что еще немного демонстрации такого рода экспоната из музея уродов и его стошнит.

Его утешала мысль, что вскоре у него будет много денег, и тогда можно будет послать всех этих придурков к черту, а если не послать, то шлепнуть, что еще лучше. Так получалось, что чужая смерть всегда отдаляла его собственную, поэтому он убивал всегда с легкостью.

Талибы неожиданно быстро вымотались, наверное, сказался переход под землей, и за очередным поворотом повылезали на берег и попадали на привал. В русле никто не остался, потому что его покрывали такие извилистые глубокие трещины, что казалось, что дно вот-вот обвалится вниз.

Местами оно зыбко колыхалось, сказывалась чрезмерная обводненность. Неглубоко под руслом располагалось подземное болото.

Карвер упал сначала на руки, потом перевернулся на спину, чувствуя, как острые иссохшиеся травинки колют спину сквозь куртку.

Рядом с ним, тяжело топоча, прошествовал Гюлли, шепнув:

— Уже скоро. На, возьми, — и на землю шлепнулся крохотный бумажный сверток.

Карвер сдернул с голову бейсболку и набросил на него, после чего сверток аккуратно перекочевал к нему в карман.

Желая рассмотреть передачу, американец встал и медленно направился выше по берегу. С ним рядом тотчас возник Кайдар.

— Ты куда, американо?

— Мне надо отлить, — развязно улыбнулся Карвер. — Тут женщины, понимаешь. Неудобно стоять с расстегнутыми штанами.

— Где ты здесь видишь женщин, американо? Ты считаешь эту неверную женщиной?

— Почему ты называешь ее неверной, ведь она такая же мусульманка, как и вы?

— Мусульмане во всем мире только одни — талибы. Все остальные неверные, — презрительно процедил Кайдар сквозь зубы. — Они даже хуже тех, кто верит в крест. Мы их всех перережем.

— Много народа придется перерезать, — заметил Карвер. — У нас в Америке, считай, все негры мусульмане. Кстати, ты разрешишь мне все-таки сходить за бугор?

— Иди. Если не вернешься через три минуты, мои люди будут стрелять на поражение.

— Я успею, — с достоинством произнес Карвер.

Скрывшись за взгорком, он спешно развернул сверток. В нем оказалась завернута миниатюрная папироска, а на внутренней стороне свертка было написано: «Закури, но сделай не больше одной затяжки. Когда все начнется, сделаешь вторую затяжку, и стадо тебя не тронет».

Карвер торопливо сунул бычок в рот, достал зажигалку из кармана штанов и щелкнул, выпуская узкое пламя.

— Что значит, стадо тебя не тронет? — возмутился он. — Если оно золотое, то оно и так ни хрена никого не тронет. И почему только одну затяжку? А остальное что, оставлять? Такие фокусы со стариной Фредди не проходят.

Он поджег папиросину и, поднеся ко рту, сделал глубокую затяжку. Постоял, ожидая кайфа. Вопреки ожиданиям, голова не поехала вкруговую, и ему не сделалось беспричинно хорошо.

Карвер выругался, ведь он знал, что с одной ничего не получится. Тогда он затянулся во второй раз.

«Может, я уже под кумаром, и ничего не чую?» — спросил он себя. Не похоже, что так.

И он, плюнув на все предостережения, сунул папироску в рот, делая третью затяжку, четвертую, пятую и так до тех пор, пока не докурил бычок до самых губ.

Вкус напоминал табак, только с ароматический добавкой. В общем, несолидный вкус, дамская штучка.

Выглянувший следом Кайдар увидел Карвера, как ни в чем не бывало поливающего окрестности и поющего некую песню без слов. Все было бы ничего, а к песням лысого талиб уже привык, но ему вдруг почудилось вдоль знаменитой лысины некое мерцание. Впрочем, оно быстро исчезло.

— Эй, американо! — крикнул Кайдар. — Три минуты кончились!

— Иду! — и Карвер, действительно, пошел, причем, не прерывая своего занятия.

— Ай, шайтан! — Кайдар отскочил, боясь забрызгаться.

— Подьем! — прикрикнул Браин. — Выходи строиться, шакалы! Разлеглись как ослицы на солнцепеке!

Талибы споро выстроились в цепочку и, громко переговариваясь, продолжили свой путь. Карвер вклинился в середку, прямо перед ним не замедлила влезть Ширин.

Спустя какое-то время, не имея больше сил лицезреть вид ее кривых ног, он вышел из цепочки и вновь полез на косогор.

— Американо, одна минута, — раздался притворно ласковый голос.

«Придет время, я тебе покажу одну минуту», — злобно подумал Карвер. — «Я тебя заставлю мочиться в собственный зад».

Он вскарабкался наверх и замер, пораженный. Перед ним было все белым бело от тумана. Карвер вытянул руку, и она погрузилась в густую взвесь, понемногу теряя очертания, пальцев не было видно совсем.

Тотчас из глубин тумана прямо на Карвера началось стремительное движение, сопровождаемое шелестом разворачиваемых металлических лент.

— Карвер!

Он вздрогнул от неожиданного окрика и отдернул руку.

— Советую тебе не испытывать моего терпения, — сказал Кайдар, появляясь из-за пригорка. — Еще раз покинешь строй, покинешь и этот мир. Ясно излагаю?

— Пожалуй, я, действительно, больше не буду отходить от вас, — согласился он.

— Вот и славно. Я всегда знал, что когда дело касается собственной шкуры, американцы тупы не настолько, как кажется.

Карвер вернулся на свое место позади прыгающей задницы кривоногой спутницы. И в этот момент началось.

В воздухе повис громкий рокот, как если бы по железной плите тащили танк с заклиненными гусеницами. Источник находился не дальше мили от них и быстро приближался, двигаясь по руслу вслед за ними.

— Плаксы! — раздался дикий вопль, чтобы тут же оборваться вместе с пистолетным хлопком, и над толпой царственно возник Браин с еще дымящимся оружием.

— Заткнитесь все! — крикнул он, перекрикивая шум толпы. — Мне плевать, кто там гонится за нами, и я бы мог прямо сейчас дать чудищу бой и всыпать ему как следует, но моя цель — минарет. Поэтому мы сейчас быстро и организованно совершим марш-бросок. Только если кто думает, что марш-бросок это бег во все лопатки и в разные стороны, то сразу почувствует разницу, когда умрет вслед за предыдущим трусом.

Талибы со страхом вернулись в строй, и опять Карвер с ненавистью обнаружил перед собой мерзкую задницу Ширин. «Видно судьба сдохнуть с такой противной шлюхой перед глазами», — обреченно решил он.

Рокот не ослабевал ни на секунду. Что бы ни было его источником, оно быстро приближалось, и, судя по всему, в течение ближайшей четверти часа должно было их нагнать.

И опять что-то произошло. Все перекрыл вновь возникший шум, и прошло довольно много времени, пока Карвер понял, что шум издает его голова.

Она вдруг резко надулась на манер воздушного шара, касаясь самих небес. После чего из-за отсутствия шеи, которая не замедлила превратиться в нитку, стала опасно клониться вбок и даже упала на плечо. Голова сделалась легкой и невесомой, иначе и быть не могло: шар все-таки.

Карвер, несколько удивляясь такой метаморфозе, стал возвращать голову на место, одновременно ужимая до нормальных размеров. Через некоторое время это ему удалось. Бегущие вокруг талибы кричали, не переставая, но до Карвера не доносилось ни звука. Похоже, как если бы он голову и ужал, но ушей на ней так и не появилось.

Прыгающая перед ним хромой козой, Ширин тоже подверглась чудесному изменению. Именно чудесному. Ноги женщины вдруг выпрямились, как если бы ей наступили на носки, а потом дернули кверху.

Ягодицы вздулись двумя пышными булками, которые Карвер готов был съесть даже без масла.

— На этот раз точно докурился, — понял Карвер. — Чтоб начала нравиться такая тварь, это точно край.

Редкие волосы превратились в роскошную львиную гриву, водопадом рассыпавшуюся по плечам.

— Ширин! — крикнул Карвер. — Ко мне!

Женщина обернулась, и он увидел, как меняется ее лицо. Косые глазки уступили место двум игривым огромным голубым глазищам, лицо округлилось, приобрело гладкость, стало румяным, заиграло ямочками.

Губы, это надо было видеть. Губы стали ярко красными и пухлыми, причем, особую пухлость обрели по центру, превратив весь рот в зовущую яркую розочку.

На красотке, теперь язык не повернулся бы назвать ее Ширин, кофточка трещала под напором двух торчащих, бесстыдно торчащих грудей.

Как Карвер хотел ее, боже мой. Он был даже согласен, чтобы его убили, только дали закончить.

Талибы, выскочив за очередной поворот, остановились и вразнобой закричали. Было от чего.

Они достигли своего, ибо за поворотом Махмуд пас свое стадо, и был он, в полном согласии с легендой, из золота.

Во всяком случае, статуя пастуха, восседающего на камне, выполненная в натуральную величину, была сделана из материала, очень похожего на золото, он жарко полыхал на солнце с такой силой, что на него было больно смотреть. Причем камень, на котором очень естественно примостился пастух, был выполнен не скульптором, а самой природой, это был обычный камень. В руке золотой пастух держал флейту.

Все его стадо паслось чуть дальше. Многочисленные золотые овцы и ослицы разбрелись по руслу. Лишь один буйвол выбрался на берег и замер, наклонив голову, увенчанную метровыми рогами, к траве, да так и окаменев. Вернее, превратившись в золото.

Талибы с ходу рассыпались во все стороны, быстро разбирая статуи, и даже вопли Браина уже ничего не могли решить. Одни старались разбить статуи, другие тащили их целиком.

Оставшийся перед пастухом в одиночестве, Карвер наклонился к самому лицу скульптуры, и вдруг увидел в щелях в толстом слое золота дрожащие бегающие глаза.

— Помогите, — раздался из-под брони умоляющий голос. — Освободите меня. Я больше не могу. Тело мое устало, кости искривились безвозвратно, спина болит немилосердно, я чувствую, как из нее вырастает горб. Хранители не дают мне умереть и кормят через щель. Помогите или убейте, ради Всеотца!

Карвера отвлек от него легкой толчок, и, оглянувшись, он увидел рядом давешнюю красотку. Она покачивалась перед ним, покусывая кончики прядей цвета спелой пшеницы, а груди покачивались тоже, только слегка отставая от покачивания ее тела и бесстыдно вылезая в расстегнутую рубаху. Бестыдница, в ней было все бесстыдно.

Он схватил красотку за руку и потащил наверх, к буйволу, про которого талибы как-то забыли, занятые более мелкой фауной. По пути он умудрился ее потерять, и очутился за золотой спиной буйвола уже один.

— Эй, где ты там? — крикнул он, начав снимать штаны, да и запутавшись в них.

Красотка тотчас со смехом отозвалась, перепрыгнув через врытые в землю массивные золотые рога, и с ходу опустилась перед ним на колени. Одним движением она сдернула с него штаны и воскликнула:

— Какой богатырский кутаг у господина!

Названный ею кутаг буквально выпрыгнул у него из трусов и ткнулся ей в спелые губы. Она приоткрыла их и с готовностью впустила.

Она охаживала кудаг по всей длине, вертя на верхушке остреньким язычком, словно пропеллером, и покусывая у основания.

Карвер схватил женщину за волосы и, притянув к себе, заставил заглотить кутаг целиком. Красотка только смеялась и начала стягивать с себя рубашку, потом бриджи и трусы.

Карвер опустил руки и мял пышные груди красотки, одновременно пожирая взглядом покачивающийся из стороны в сторону рельефный, словно состоящий из двух лун, зад прелестницы.

Он уже ничего не соображал. А терпеть уже больше вообще не мог. Поэтому когда он все-таки вынул кутаг изо рта красотки, то слегка запоздал и забрызгал ей лицо.

— Какая горячая! — засмеялась она.

Не отвлекаясь, он развернул ее и вошел сзади. Когда он увидел ее качающийся зад и ложбинку на гладкой спине, то распалился еще больше. Глаза вылезли из орбит, изо рта вырвалось мычание.

Неожиданные вопли, исторгшиеся из десятков глоток одновременно, донеслись от места основного стойбища. Рокот сделался оглушающим, и, выглянув из-за буйвола, Карвер увидел его источник.

По руслу реки волоком двигался давешний каменный идол, а две его опущенные руки оставляли за собою две глубокие борозды. Приблизившись, он неподвижно замер в десятке шагов от кричащих талибов, словно всю жизнь здесь и стоял, а факт его движения был всего лишь кошмарным сном.

Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы Браин не поднял пистолет и, не послушав предостерегающих окриков своих подчиненных, не выстрелил. Несмотря на то, что пуля лишь чиркнула по каменной груди, не причинив вреда, это имело разительной эффект.

Идол с громким скрипом оторвал руку от земли и указал на Махмуда. Пастух просунул губы в оставленную узкую щель на золотой маске и, коснувшись флейты, заиграл.

Первыми задвигались овцы. Они подбегали к талибам, поначалу слишком занятых идолом, чтобы видеть новую надвигающуюся сзади опасность, и словно клешнями откусывали у них руки, ноги.

Воздух огласился воплями боли, и первые брызги крови окропили ссохшуюся землю.

Следом на талибов обрушились ослицы. Они сбивали их с ног копытами и затаптывали.

Талибы открыли беспорядочный огонь, но пули лишь вышибали из золотых боков нарядные искры.

С громким вздохом буйвол, за которым укрывался Карвер, пришел в движение и ушел к руслу.

— Стой! Куда? — крикнул Карвер, не прерывая своего занятия.

Ему не было никакого дела до какой-то там бойни, главное было испытать наслаждение в очередной раз. Он уже сбился со счета, сколько раз ему это удалось.

Красотка только переворачивалась перед ним, то этим боком, то другим, лишь периодически вынимая кутаг на короткое время, чтобы дать ему возможность выплеснуть на себя очередную порцию.

Верный Кайдар, сколотив около себя десяток наиболее обученных бойцов, бросился выводить Браина.

У них оказалось несколько гранатометов, из которых они вышибали сквозные дыры в туловищах овец и ослиц, и им удалось забежать на берег и дальше, вниз, в долину.

Браин цепко схватил Кайдара за плечо и прокричал с перекошенным лицом:

— Карвер! Где Карвер?

— Остался внизу! — прокричал Кайдар в ответ.

— Иди и убей его! — приказал Браин.

— Он и так обречен. Мы еле вырвались, мой господин, нам надо бежать.

Браин направил на помощника пистолет и произнес:

— Я приказываю тебе вернуться, раб!

Кайдар скрипнул зубами, но делать нечего, он полез на кручу обратно. С той стороны доносились лишь крики агонизирующих, бойня подходила к концу.

Занятый своим, Карвер не видел, как Кайдар вновь появился на взгорке и стал целить ему в спину из автомата. Внезапно ноги талиба оторвались от земли, и он взмыл в воздух. Из груди появились и стали быстро вылезать два дымящихся от крови рога.

Подкравшийся буйвол стоял неподвижно, равнодушно наблюдая, как талиб сползает по рогам все ниже.

Кайдар заплакал, руки его медленно разошлись в разные стороны, и видно случайно, ведь талиб был практически мертв, он нажал на курок, тогда подскочившая ослица с хрустом откусила ему нижнюю половину тела.

Бойня достигла своего апогея. На поле остались лежать одни громко стонущие раненные, между которыми медленно бродили овцы. Обычно они попарно брали талиба за ноги и разрывали надвое.

Ослицы, оглашая всю округу привычным для животных этого вида, истошным отрывистым ревом, откусывали людям головы, а потом ударом копыт отписывали их далеко в долину.

Действуя таким образом, они не оставили ни одного живого человека. Словно довольствуясь увиденной картиной, Идол развернулся и с тем же рокотом покатил обратно.

Пастух, оказывается, все время побоища не прекращавший играть, замолчал. В тот же миг животные замерли, кто, где стоял, снова превратившись в бездушные статуи.

Произошла еще одна ужасная вещь. Во всяком случае, для Карвера.

Он увидел, что та красотка, которую он так все время пламенно любил, есть никто иной, как кривоногая Ширин.

Спасение рядового Генри Гота

Подполковника Зажарского для Гота нашел Карнаухов, хотя по инструкции этим должен был заниматься дежурный. Но грех было не воспользоваться услужливостью парня. Он рвал и метал, преданно заглядывая в глаза Генри. И всего то надо было не надавить (упаси Господь), всего лишь объяснить в красках, что будет с парнем, если он не подпишет бумаги на Шипилина.

Зажарского Гот не любил. Будучи умным начитанным человеком, тот стремился подчеркнуть это в общении с куратором, и при нем забывалось, кто из них дикий абориген, а кто носитель цивилизованности. Стиралась разница. Он не нравился Генри и чисто внешне, напоминая техасского фермера. Кряжистый, крупные руки скотовода, рассудительная речь.

И тем приятнее было с ним работать, а точнее, ломать.

Для начала Гот показал ему донос Карнаухова и снимки зверских побоев. Зажарский надолго вчитался, осторожно переворачивая страницы заскорузлыми пальцами. Поначалу куратор думал, что старый медведь боится повредить их, потом на ум пришло неожиданное сравнение, что тот не дотрагивается до страниц, словно они измазаны в дерьме.

Наконец Зажарский закончил читать, снял очки, откинулся на спинку стула. И все нарочито замедленно. Ну, чисто скотовод.

— Что вы обо всем этом думаете? — поинтересовался Генри, хотя на самом деле, ему было глубоко наплевать, что думает один абориген о деле другого аборигена.

— Почему вы не даете этому ход? Судя по всему, дело идет о серьезном преступлении.

Генри так и не понял, издевается тот над ним или говорит серьезно. За это он его и не любил. Мелькнула идея сознаться, что он даст делу ход только после того, как отночует девушку Шипилина без презерватива, накачает ее спермой по самые уши и устроит золотой дождь. Кстати, все это можно заснять на видео и показать медведю, упрятав в камеру понадежнее. Обоим медведям. Старому и молодому. Генри вспомнил, что вызвал старого пердуна отнюдь не из желания похвастаться, как он трахает его соплеменниц.

— Где документы? — спросил он.

— Вот! — дед указал на лежащее перед ним дело об избиении куратора.

— Не притворяйтесь, что не поняли о каком деле идет речь. С чем вы сегодня ездили к генералу Адамову. Адамов приказал передать его мне.

— Не понимаю, о чем вы?

Гот нарочито вздохнул.

— Вы сколько лет отдали службе, сэр?

— 22.

— Награды имеете?

— У меня 8 медалей и 2 ордена.

— Ордена за что?

— За участие в антитеррористических операциях. Имею ранение.

— Антитеррористические операции это благородно. Зачем же вы говорите неправду? Можете не отвечать, вы выгораживаете Шипилина.

— Я никого не выгораживаю, потому что в деле, о котором вы спрашиваете, говорится о покушении на сотрудника милиции и о том, что заказчик преступления находится в этих стенах.

— Я сниму с вас погоны, подполковник и уволю без пенсии.

Зажарский побагровел.

— Это не вам решать! Мои погоны кровью заработаны.

— Не знаю и не хочу знать, чем здесь у вас погоны зарабатывают. Вы трус!

Зажарский резко встал, уронив стул.

— За такие слова я мог бы вызвать вас на офицерский суд чести, но не вызову, потому что вы не офицер.

— Я могу показать удостоверение офицера, — услужливо проговорил Гот.

— Я подаю в отставку!

— Ваше право. Вы ведь старый человек. У нас в Америке даже генералы сдают кросс. Вы сможете пробежать хотя бы сто метров, подполковник?

— Вы что издеваетесь над моим возрастом? Вы тоже когда-нибудь состаритесь.

— Издеваюсь? Помилуй бог!

— Нам не о чем больше разговаривать!

Зажарский направился к двери и неожиданно обнаружил, что та заперта.

— Извините, ради Бога, сэр, это я закрыл, — потупился Гот.

Он достал из кармана связку и, поигрывая ею, подошел. Стоило Зажарскому отвлечься на связку, как он расчетливо ударил старого человека носком туфли в коленную чашечку.

Зажарский громко вскрикнул и грузно упал на колени. Если бы он был лет на 20 моложе, он бы сразу вскочил обратно, но теперь он мог лишь смотреть на возвышающегося над ним молодого ярого соперника.

Гот бил старика долго. Сначала кулаком по лицу. Не мог отказать себе в удовольствии. Его лицо было слишком умным, и особый кайф было врезать по нему кулаком. Американец и врезал. Раз, другой, третий.

Старый пердун стал заваливаться, тогда Гот заботливо придержал его свободной рукой. Кожа у подполковника оказалась неприятно холодной и влажной, а ухо толстое и с трудом гнущееся.

Поначалу куратор особо не разбирал, куда бьет, зато потом стал выцеливать каждый удар. Заметив, что старик болезненно реагирует на удары в район глаз и бровей, он бил туда. Попробовал дать по зубам, но сразу выбил вставную челюсть, да ив старческих слюнях перепачкался.

Неизвестно, сколько бы он обрабатывал старику лицо, если бы тот неожиданно не кашлянул в него кровью. Плевок угодил на белоснежную рубашку. Гот с негодованием отшвырнул старика. Тот ударился головой об пол, породив вокруг головы ореол из рубиновых капель.

Гот подумал, не переусердствовал ли он, но мысль сразу затерялась на периферии сознания, когда он увидел, что пятно на сорочке расплылось до неприличных размеров. У куратора в кабинете имелась запасная, и он часто принимал душ в течение дня. Привычка, над которой потешались аборигены. Варвары.

Куратора снял рубашку, оголив мускулистый потный торс и оставшись доволен своим физическим состоянием. Закинув испорченную сорочку в платяной шкаф, он застегивал новую, когда увидел, что старик лезет рукой во внутренний карман. Пистолет! Мелькнула истошная мысль. Гот подбежал и, так получилось, с разбегу со всего маху приложил допрашиваемого ногой в голову. Ну, чисто пенальти в соккер забил!

Старик кувыркнулся на бок, голова с неживым стуком ударилась сначала об стену, потом об пол. Гот подскочил, полез в карман. Пистолета не обнаружил, лишь пузырек с нитроглицерином.

— Бич! — он швырнул пилюлю в лицо старику.

Тот даже не отвернулся, продолжая смотреть одним глазом. Второй был залит кровью.

— Чего уставился? — спросил Гот. — Где документы, старый идиот? Сейчас отдохну, и будет тебе второй акт!

— За меня отомстят, — произнес старик.

Куратор расхохотался. Оказывается, он был сильно напряжен, теперь нервы отпустили. Он был чрезвычайно доволен собой. Да плевать на эти документы, зато как он приложил этого умника!

Смех его резко оборвался, когда смотрящий на него глаз подернулся мутной пленкой, остекленел. Кожа куратора покрылась мурашками, он словно впитал в себя чужую смерть.

Надо бы отвернуться, но мертвый глаз не отпускал, высвечивал его словно прожектор.

Вечерняя молитва

Моджахеды молились.

Несмотря на то, что это были матерые волки, долго воевавшие и погубившие немало людей, среди которых были не столько солдаты, но и женщины, старики и дети, несмотря на все это, они были верующими, глубоко набожными людьми.

Самое нелепое, что они считали своими врагами людей, тоже верующих в Аллаха. И моджахеды и талибы дрались насмерть, чтобы отстоять свое право называться наиболее верными последователями Всеотца.

Мужчины расстелили коврики, которые всегда носили в сумах рядом с патронами, и припали к ним ниц.

Максуд молился в самом первом ряду, напротив муллы, зычно выкрикивающего слова молитвы.

Вечерело, и в застоялом воздухе прощально скользили лучи скрывающегося за утесами солнца. Это была последняя, пятая, молитва за день.

Среди моджахедов затерялся маленький тщедушный пуштун по имени Илаир. Вся его семья погибла еще в войну с шурави, и единственное, что помогло пуштуну выстоять, это была вера в Бога.

Всякий раз во время молитвы он испытывал настоящий религиозный экстаз. Напевные слова муллы входили ему в голову точно невидимые никому солнечные лучи. Они пронзали все его тело: сердце, живот, достигали кончиков рук и ног, заставляя его светиться, словно вселенская лампа. На душе тоже становилось светло и покойно: в такие моменты пуштуну казалось, что вся его семья рядом с ним.

На этот раз что-то было не так. Илаир почувствовал смутное беспокойство. Душа его, готовая как всегда взмыть вослед молитве, вдруг отяжелела, наполнившись сомнениями точно камнями, а потом и вовсе уперлась в нечто в небесах, словно Проклятая долина была накрыта сверху гигантской крышкой.

Пуштун вспомнил, как любил в детстве говорить старшему брату, раздавленному впоследствии русским танком вместе с остальной семьей внутри старенького дома, где они все пытались спастись, контуженным шурави-танкистом:

— Наш мир это большой казан с пловом, а небо это закрытая сверху крышка.

Как он смеялся тогда, и как давно это было.

Сказанные когда-то слова приобрели особый смысл, и ему вдруг показалось, что люди на самом деле находятся в некоем гигантском казане, и кто-то только и ждет момента, чтобы приготовить из них удобоваримое блюдо.

Мулла закончил читать, характерным движением огладив бородку, и моджахеды поднялись с колен.

Максуд, сопровождаемый Саламом и Покчой, подошел к истукану, рассматривая план.

— Они направились к моему золоту, — безапеляционно заявил он, сразу представив дело так, чтобы никто ни капли не усомнился в его неотьемлимых правах на золото, и указал на план кинжалом. — Они идут по руслу, глупые бараны. Мы же сделаем так, — острое лезвие звучно чиркнуло по каменной груди, оставляя сверкающую царапину и напрямую соединяя две соседние извилины русла. — Срежем путь и встретим их там, где они нас не ждут.

Моджахеды, привыкшие за много лет непрерывной войны сначала с шурави, потом с талибами, к походной жизни, не предполагавшей долгих сборов, споро собрались, водрузив на себя автоматы, пулеметы, гранатометы, мешки с гранатами и крупнокалиберными патронами и, перевалив за берег, быстро углубились в долину.

Они были слишком заняты, чтобы обратить внимание на заунывный скрип, с которым голова каменного истукана повернулась книзу, и он посмотрел на свежую царапину на своей груди. Видно он остался недоволен увиденным, так как каменная рука тяжело оторвалась от грунта, после чего была поднесена к груди и затерла след максудовского кинжала, сопровождая действие шумом мельничных жерновов. Сделав дело, истукан уронил руку в прежнее положение, не делая даже попытки ослабить последовавший удар.

— Что это? — испуганно вскинулись замыкающие колонну, но, так и не заметив источника непонятного звука, решили, что с громоздящихся высей Ниджрау сорвалась одинокая глыба.

Ощутимо посумрачнело, но все еще было достаточно светло.

Моджахеды по привычке, выработанной еще с войны с шурави, шли нога в ногу. Получившаяся цепочка имела такую длину, что последний в ней не видел первого, а первый последнего.

Идти было легко. Земля подпружинивала, все кочки имели округлые верхушки, словно были облизаны. Частенько попадали лужицы дурно пахнущей гнилью воды, повсюду рос камыш, заросли которого становились все выше, все гуще.

Идущие не были равны по силе и выносливости, поэтому и так длинная цепочка со временем растянулась безо всякой меры. Слабейшие отставали, постепенно смещаясь в конец.

Уроженец Кундуза, державшийся поначалу середины отряда, изрядно подустал, в результате чего был обойден остальными бойцами и поплелся последним. Ему было не по себе в незнакомой местности, да еще такой, да еще вечером, когда тени становились все длиннее, а свету все меньше. Он изо всех сил старался не отстать, но сил не хватало, и расстояние до отряда все увеличивалочь, и вскоре достигло границ видимости в темном загустевшем воздухе.

Замыкающие уже давно исчезли вдали среди высоких в рост человека камышей, а кундузцу было до них еще идти и идти. Вдобавок, ему попала колючка внутрь башмака, не давая и шагу шагнуть, и он был вынужден остановиться.

Когда кундузец дрожащими руками снял башмак и вытряхнул мусор, то увидел, что остался совершенно один.

— Эй, подожди! — крикнул он и заспешил следом, но был остановлен подозрительным шумом в камышах.

Кундузец перехватил автомат, облизал пересохшие губы, и дулом раздвинул закачавшиеся камыши.

— Какой красавец! — губы кундузца расплылись в улыбке.

Он поставил автомат на предохранитель, повесил за спину, потом достал из кармана кусок лепешки и протянул внутрь кустарника.

— Не бойся, дурачок, на, ешь.

Прямо ему в лицо метнулась темная молния, и через мгновение на землю со стуком упала рука, единственно уцелевшая от всего тела, бьющаяся в судорогах и по-прежнему сжимающая краюху.

— Где этот чокнутый кундузец? — вопросил идущий последним коренастый сильный моджахед. — Если он думает, что мы будем его ждать, то глубоко ошибается. Лепешка за брюхом не ходит.

В этот момент он услышал быстро нагоняющий его шум.

— Ага, наш друг пожаловал! — усмехнулся он, но, оглянувшись, ничего не заметил.

Когда же он захотел продолжить путь, то с непониманием обнаружил, что не может сделать ни шагу.

— Что за ерунда! Эй, Ират!

Внезапно сильный рывок свалил его наземь. Он увидел, как его быстро тащат за ноги. Через секунду ужас обуял его, когда он увидел, что его собственные ноги волокут рядом с лицом. Следом он увидел на обочине тропы и свои руки, быстро оставшиеся позади.

Он захотел закричать от невыносимой боли, но изо рта его вышла лишь черная кровь.

Ират остановился и спросил у шагавшего рядом:

— А где здоровяк? Он же за нами шел.

Тот как-то странно медленно повернул голову, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя. Ират с каким-то содроганием увидел темное пятно на плече собеседника и спросил:

— Что это у тебя?

Тот медленно повернул голову, словно боясь вспугнуть собственную судьбу, но едва он оглянулся, как Плакса вошел ему прямо сквозь лицо и вышел через затылок.

Весь забрызганный содержимым чужого черепа, оглохший от ужаса, парализованный от страха, Ират остался стоять.

Плакса выбрался из-под останков и внимательно поглядел на него. Несколько секунд он выбирал, в какое место ему вцепиться, потом вдруг зевнул и вперевалку направился в камыши. Сьев троих, он был сегодня сыт.

Появился посланец Максуда, собиравший отставших бойцов.

— Что у тебя? — спросил он. — Где остальные?

— Они не вернутся, — одеревеневшими губами произнес Ират. — Они никогда не вернутся.

— Максуд их из-под земли достанет, — уверенно заявил посланец. — Не было еще такого, чтобы кому-то удавалось от него сбежать. Поторапливайся, мы разбили лагерь, а беглецами займемся завтра.