Ноги старого Нумуке-кузнеца и рады бы стараться, да не могли больше держать его немощное, согбенное тело, а жилистая, морщинистая шея — старую голову, убеленную мягким хлопком волос и редкой бороденки.

Старому Нумуке все труднее становилось ходить в Священный лес, чтобы возлить кислое молоко и кровь принесенных в жертву цыплят на колья и деревянные фигурки, в которые переселились души усопших предков.

Тьени, сын старого кузнеца, был еще слишком мал, чтобы выполнять обряды клана. Он даже не побывал еще в «хижине мужчин».

В последний раз добравшись до Священного леса, старый Нумуке забрал оттуда Боли́, самого древнего из всех божков. Теперь уже трудно было угадать, из какого дерева он вырезан. У Боли были кривые ноги, узловатые пальцы, торчащий пупок, оттопыренные уши, широкие, что твой калебас. Старый Нумуке унес Боли с собой, а дома прислонил его к столбу, который поддерживал соломенную кровлю кузницы. И перед восходом солнца тень Боли легла на порог.

Каждое утро старый Нумуке, прежде чем развести в горне огонь, выливал целый калебас кислого молока к косолапым ногам статуэтки и почтительно с нею здоровался:

Поклонись от меня тем, кто в мире ином, И скажи, что кузнец в мире этом Свято чтит их заветы!

На седьмой день старый Нумуке ковал мотыгу, а раздувать мехи ему помогал юный Тьени, его сын, которому предстояло завтра вступить в «хижину мужчин». Вдруг тень Боли, лежавшая на пороге, превратилась в крепкого молодца; он вошел в кузницу и попросил работы. Ему сразу нашлось дело: он встал к мехам.

С тех пор из кузницы старого Нумуке, как в его лучшие годы, постоянно слышалось пение, а в такт ему — дыхание мехов и гулкие удары молота.

С утра до вечера распевал за работой молодой помощник Нумуке, и его пение возвращало бодрость старому кузнецу и силу его орудиям:

Падай, тяжелый молот! Все на землю падет, Каждому час пробьет. Всем-та́м-быть!

Кузнечные мехи тяжело вздыхали и жадно раздувались вновь,

Гаснет ясный день, Сохнет в саваннах трава, Всему приходит конец! Всем-та́м-быть!

Мехи спрашивали:

Где ж?    Где ж?       Где?

А молодой кузнец пел:

Всем!    Та́м!        Быть Где ж?    Где ж?       Где? —

спрашивали мехи.

А юноша в ответ:

В земле!

И каждое утро старый Нумуке-кузнец выливал небольшой калебас кислого молока к ногам статуэтки и возносил благодарность душам предков:

Передай от меня тем, кто в мире ином: Нумуке в мире этом Свято чтит их заветы!

И целый день перекликались в кузнице болтовня молотков, наковальни, клещей и песни ловкого молодца.

* * *

Наконец предки призвали к себе старого Нумуке, и он отправился в мир иной следом за своими добрыми делами, которые каждый день собирало солнце.

А его сын Тьени, выйдя из «хижины мужчин», отправился в дальние края, на восток, чтобы повидать свет и людей. Оттуда он вернулся в кузницу своего отца и деда, чтобы взяться за молот и клещи.

Но в кузнице весело пылал и потрескивал огонь, рассыпая вокруг непослушные искры, да глухо вздыхали мехи, отзываясь на песню все того же пришлого кузнеца, по-прежнему молодого.

По утрам Тьени приходил в кузницу с пустыми руками и брался за молот. Но прежде чем расплющить железо или медь, вытянуть золотую или серебряную нить, он приближался к столбу, подпирающему кровлю кузницы, и с размаху опускал молоток на голову Боли:

Получай, Боли-урод! Кривоногий, большеухий, Длиннорукий, толстобрюхий! Вот тебе! Вот!

И потом ему работалось куда веселее. Но чаще всего он и не подходил к наковальне.

* * *

А пришлый кузнец, — все такой же проворный и молодой — один выполнял работу для всех жителей деревни, да и всех ближних и дальних деревень. Что ни попроси — серебряный браслет или мотыгу, стремя или кинжал, саблю или стрелы, — все мигом было готово. И не смолкала прежняя песня:

Всем-та́м-быть!    Там-быть! Та́м-быть!

А любопытные мехи шипели:

Где ж?    Где ж?       Где?
В земле!

* * *

Кочевники-скотоводы и деревенские жители не всегда ладят между собой.

Тяжела крестьянская жизнь: воды в колодцах не хватает, а дети, заигравшись, часто забывают стеречь посевы от птиц и обезьян. Да еще невежи кочевники, мавры и фульбе, насмехаются над простыми земледельцами, отродясь не видевшими ничего дальше высоких куч отбросов, окружающих вросшие в землю хижины их деревни.

Но в Кородугу, деревне покойного старого Нумуке, пастухов испокон веку принимали хорошо.

Правда, те тоже старались не плошать и появлялись в самое подходящее время — когда урожай снят и стада, бродя по опустевшим полям, удобряют своим навозом истощенную почву для будущих посевов. Фама, царь этой страны, позволял кочевникам бродить повсюду, и жители радовались, что всегда могут менять масло пальмы карите на коровье — ведь оно так нужно и на кухне, и для женских волос.

* * *

Старая Дебо, жена Мавдо-пастуха, ехала по деревне на быке, а следом семенила Айда, ее маленькая служанка. Дебо оставила своего дряхлого супруга на соленых землях, где скот набирался резвости и силы. Дебо была женщина старая-престарая, а Мавдо еще старше. Но он надеялся, что соленые земли помогут ему не меньше, чем коровам и быкам, и тогда старуха Дебо уже не будет единственной подругой его жизни, которая готовит ему каждый вечер скудную еду (как известно, фульбе не едят ни утром, ни днем). Недаром говорит пословица: кто ищет только стряпуху, тому и одной жены достаточно.

* * *

Итак, Дебо ехала на быке по деревне Кородугу. Она направлялась на рынок — продать квашеное молоко да купить толченых листьев баобаба, что идут на приправу для кус-куса. Но поравнявшись с кузницей старого Нумуке, Дебо услыхала перекличку молотов, клещей, наковальни, пение пришлого кузнеца, по-прежнему проворного и молодого, и вопрошающее шипение мехов:

Всем-та́м-быть!    Та́м-быть!
Где ж?    Где ж?       Где?
В земле!

Дебо дернула веревку, веревка — кольцо, а кольцо — быка за морду. Старуха сошла, бросила веревку маленькой служанке и сунула нос в кузницу.

— Заходите, добрая женщина! Заходите, бабушка! Здесь возвращают молодость старым и старейшим! — приветствовал ее кузнец-молодец — он был в кузнице один.

Старая Дебо вошла.

— Это правда, кузнец? Ты не врешь?

— Не будем терять время! Дай-ка мне бурдюк с кислым молоком, что висит на боку у твоего быка.

Маленькая служанка отцепила бурдюк и принесла его кузнецу.

— А что ты возьмешь, кузнец, за то, чтобы меня омолодить?

— Первого теленка, которого принесет самая молодая из твоих телок.

* * *

Мехи раздувались и сжимались сами по себе, и огонь весело пылал. Кузнец схватил старую Дебо и швырнул ее в огонь. Он ворочал ее тело клещами, пока не обжег его до костей. Кости он бросил в калебас, где обычно охлаждался раскаленный металл — золото, серебро, медь или железо, и туда же вылил кислое молоко из бурдюка. Сосчитал трижды до семи — и из калебаса вышла Дебо еще моложе и прекраснее, чем в далекий день своей свадьбы, а ведь с тех пор прошло бог знает сколько лет странствий между бескрайними песками и Великой рекой…

* * *

Когда Дебо возвратилась на соленые земли, все — и старый Мавдо, и люди средних лет, и женщины, и молодые пастухи — не верили своим глазам.

— Ну вот я и стала снова молодой и прекрасной, — сказала Дебо. — Нечего и говорить, Мавдо, что я не желаю больше такого старого мужа, ведь ты мне в прадеды годишься. Ступай и ты в деревню Кородугу к тому кузнецу, который сотворил со мной это чудо, а иначе я твоей женой не останусь. С тебя возьмут всего одного теленка, который родится не раньше, чем через три года.

И Мавдо отправился в Кородугу в сопровождении людей средних лет, нескольких молодых пастухов, женщин и Дебо, — а за ней семенила маленькая служанка.

* * *

В кузнице было тихо. Молчали мехи, погас огонь. Фульбе топтались у порога, на который падала тень Боли: статуэтка по-прежнему стояла у столба, поддерживающего соломенную крышу.

Наконец, когда солнце уже пекло вовсю, пришел Тьени-кузнец. Мавдо, выйдя из толпы пастухов, поспешил к нему навстречу.

— Сделай со мной то же, что сделал с этой женщиной, моей женой. Верни мне молодость!

— Это не он, не он! — затараторила Дебо. — Тот был совсем молодой парень. Наверное, его помощник.

— Вернуть тебе молодость, дед? Да ты уже одной ногой в могиле!

— Верни мне молодость, и я отдам тебе все свое стадо вместо одного теленка.

— А что я должен сделать?

— То же, что сделал твой подручный. Если это сумел сделать подручный, то кузнец и подавно сумеет.

— Ну, а что делал мой подручный?

— Он взял у меня бурдюк с кислым молоком, — объяснила Дебо. — Он меня бросил в огонь, а потом я очнулась вот такая, какой ты меня видишь, в этом самом калебасе.

— А я знаю, что сделал тот красивый парень, что все время пел, — сказала вдруг Айда, маленькая служанка.

— Ну, что же он сделал? — спросили хором старый Мавдо, люди средних лет, молодые пастухи, женщины, Тьени-кузнец и сама Дебо.

— Он ворочал тело моей старой хозяйки клещами, а мехи раздували огонь. Потом он взял обгоревшие кости и бросил их в тот калебас, и налил туда молоко из нашего бурдюка. Он сосчитал три раза до семи, и моя хозяйка поднялась из калебаса молодой и прекрасной.

— Только и всего? — сказал Тьени. — Ну, это-то я сумею.

Он развел огонь. Одного из пастушат поставили к мехам; правда, сначала он упирался и заработал хороший подзатыльник: ведь кузнечное дело — не занятие для кочевника, хотя бы и подростка. Но разве можно не подчиниться приказу взрослых, в особенности если нужно вернуть молодость старейшему в роде?

Огонь запылал и затрещал, но он был очень удивлен, не слыша, как отвечает любопытным мехам знакомая песня:

Где ж?    Где ж?       Где?

Тьени взял клещи и, обернувшись, стукнул по голове Боли:

Получай, Боли-урод! Кривоногий, большеухий, Длиннорукий, толстобрюхий! Вот тебе! Вот!

Потом он поднял старого Мавдо, бросил его в огонь и стал ворочать и переворачивать его тело клещами. Когда остались одни почерневшие кости, он бросил их в калебас, налитый до краев, — это пастухи постарались и притащили целых два бурдюка с кислым молоком.

Тьени-кузнец трижды сосчитал до семи. Никто не появился из калебаса. Лишь черные как уголь кости плавали по белой глади молока.

Тьени-кузнец снова сосчитал до семи три раза, потом еще три. Ничего!

Солнце село. Огонь угас. Затихли мехи. Фульбе, привыкшие есть только раз в день — не то, что все люди, — терпеливо ждали.

Тьени снова сосчитал до семи три раза, потом трижды три раза. Но в калебасе по-прежнему плавали в кислом молоке лишь обугленные кости.

На заре Дебо наконец заголосила, заплакала. Люди средних лет и молодые пастухи начали возмущаться. В это время мимо проезжал со своей свитой Фама, царь той страны. Он направлялся в Священный лес. Услышав шум в кузнице, царь остановился и спросил, в чем дело.

И Дебо, плача и причитая, распростерлась на земле перед царским конем.

— Кузнец сжег моего супруга, моего дорогого, милого мужа!

И все фульбе, люди средних лет и молодые, женщины и служанки подтвердили:

— Да, он сжег его, а кости бросил в калебас с кислым молоком.

— Он пообещал снова сделать его молодым, — и вот что натворил! — хныкала Дебо.

* * *

Слуги царя схватили Тьени-кузнеца, связали его и повели по дороге к Священному лесу.

Вышло на небо солнце, и тень Боли отделилась от статуэтки и превратилась в юношу.

Тот сосчитал три раза до семи над полным кислого молока калебасом, в котором плавали обугленные кости, а потом вышел из кузницы и бросился на дорогу к Священному лесу — догонять свиту царя.

Подойдя к Тьени-кузнецу, обмотанному веревкой, словно вязанка хвороста, юноша спросил его:

— Куда ты идешь, хозяин?

— Сложить голову в Священном лесу, — отвечал Тьени, рыдая и трясясь всем телом.

— А будешь ты еще когда-нибудь обижать Боли словом или поступком?

— Никогда! Никогда больше! — вскричал кузнец.

Юноша поравнялся с лошадью царя.

— Фама, — сказал он, — этот человек не виноват. Пастух фульбе в кузнице, он жив и здоров.

Тьени развязали, и все — царь со свитой, мужчины и женщины фульбе, пастушата и служанки — вернулись в кузницу и нашли там старого Мавдо молодым и красивым, как накануне его свадьбы с Дебо.

И после случая с Тьени ни один кузнец не осмеливается проявить неуважение к священным предметам, в которые переселились души умерших предков.