Предисловие
Мельница в Кудре находится на самом краю света, и именно за это она так нравится Кристиану Диору.
Дом состоит из трех флигелей, вокруг расположен просторный двор, с одной стороны от него протекает речка Эколь, в которой водится форель, а с другой он утопает в цветах, посаженных «господином Диором» и Иваном, садовником польского происхождения. В Мийи господин Диор и Иван одеты одинаково – как истинные садовники: высокие резиновые сапоги, доходящие до самых бедер, мужицкая шапка, длинный джемпер и американская куртка. Чтобы попасть на этот маленький островок; чтобы выкопать пруд, заросший камышом, посадить куст сирени, грушевое дерево или иву; чтобы отобрать луковицы тюльпанов, выбрать перемешанные цвета космей и цинний, в изобилии растущих в саду; чтобы разобраться в «повадках» зеленого горошка или эстрагона, нет равных Кристиану Диору. И даже Иван, изъездивший весь мир, не смог бы ему рассказать ничего нового…
После основной профессии на втором месте у Кристиана Диора стоит еженедельная работа на земле.
Кристиан Диор на мельнице в Кудре, Мийи
Выходной в Мийи – это спокойная радость, безмятежность, возможность отключиться от забот. В этом грустном пейзаже «на краю света» с высокими колеблющимися камышами под высоким и легким небом, по которому скользят прозрачные облака, на Кристиана Диора ниспадает отдохновение. Крокус с распускающимся цветком под первым мартовским солнцем; неосторожная примула, краснеющая у стены; взгляд Бобби (хотя его и одевают как «элегантную собаку», выглядит он, по выражению Core, как «ходячее жаркое»); рассказы Ивана о том, как он покинул родную Польшу, чтобы оказаться в Мийи по дороге из Южной Америки, преодолев необыкновенные приключения. Именно о них он рассказывает по вечерам, когда никого посторонних нет, за рюмочкой коньяка перед большим камином, в то время как Кристиан Диор добавляет последние штрихи к своему ковру или раскладывает пасьянс. Иван обсуждает с ним будущие работы, посадку новых цветов, потому что на мельнице работа не прекращается никогда. Всегда наготове не терпящая отлагательства задумка, которую надо воплотить в жизнь. Несомненно, Кристиан Диор – последний феодал, не знающий границ между своей властью и долгом: все диктуется сердцем.
Дениза, кухарка с острова Мартиника, живет там уже десять лет и прекрасно это знает. Для работы ей отведен целый корпус. «Мадам Дениза», как зовет, смеясь, ее хозяин, может похвастать, что она – единственная кухарка, которую одевает Кристиан Диор. Но в ожидании момента, когда она сможет удивить соседей во время мессы покроем своего редингота, разгуливает по огромной кухне с белыми мойками и навощенными дубовыми шкафами в ярком платке и фартуке. Ей нет равных в приготовлении сорбета с ананасами, плевала она на американские удобства, предпочитает Мийи Парижу, проводит свой отпуск в Италии и хранит спокойствие истинного «кордон блё», независимо от того, сколько нежданных гостей будет к обеду – восемнадцать или четверо.
В этом доме в Мийи, который не привлекает внимания прохожих, если только своими крышами в серых тонах и старыми деревенскими стенами, мечта, кажется, естественным образом соединилась с современными требованиями. Каждая комната наполнена особой поэзией. Кристиан Диор хранит эту атмосферу, дает ей новую жизнь. Кровать с лебединой шеей и белым балдахином в «Комнате дамы» соседствует с современной ванной; шкафы ароматизированы лавандой, если только там не стоит последняя модель проигрывателя, привезенного из Нью-Йорка. В саду собирают цветы, букеты составляет сам Кристиан Диор, всегда из нескольких видов. Он покидает Мийи, скорее всего, чтобы отыскать у антиквара какое-нибудь севрское изделие, усыпанное розами и украшенное золотом (минутное увлечение). Порой он три недели колеблется при покупке пары кашпо XVIII века, которые так бы красиво смотрелись на двойном камине в гостиной, но у него есть свой «людоед» или, скорее, «людоедка» в облике мадемуазель Раме, его секретарши-казначейши. Как признаться ей в такой трате? М-ль Раме держит кошелек туго завязанным… Но она старый друг Кристиана Диора, поэтому все решается по-дружески.
В этой теплой атмосфере, в комфорте, в одной из поэтических комнат, затянутых темным набивным кретоном, расцвеченным розовым рисунком, очень далеко от Парижа, от моды и всего, что творится вокруг, перед потрескивающим камином Кристиан Диор рисует свои эскизы. Именно там начался диалог, который составил впоследствии эту книгу.
Глава первая
КРИСТИАН ДИОР: Но я никогда и не мечтал стать кутюрье! Мне это в голову не приходило. Естественно, я не был равнодушен к силуэту женщины. Как все дети. Я порой с восхищением смотрел на элегантную «даму», но не вдавался в детали платья или шляпки.
В основном от женщин моего детства осталось воспоминание об их духах, устойчивых ароматах, намного более стойких, чем теперешние. Укутывание в меха, жесты а-ля Болдини; райское сияние и янтарные ожерелья, как на картинах Ла Гайдары и Каро-Дельвая, – были единственными сознательными воспоминаниями, которые остались у меня от моды прошлых эпох, которой я больше всего восхищался…
Я отчетливо вспоминаю также, какое сильное волнение вызвали в 1915 году первые широкие и короткие платья, высокие шнурованные ботинки и мех обезьяны.
Я смотрел на женщин, восхищался их силуэтом, был восприимчив к их элегантности, как все мальчики моего возраста.
Но меня изрядно бы удивило, если мне предсказали, что когда-нибудь я стану кутюрье, изучу во всех их сложных деталях приемы кроя, раскладывания или драпировки тканей, что это станет послушным инструментом в моих руках при создании собственных моделей. Ведь по воле случая, а точнее по необходимости, с 1935 года я начал создавать модели одежды. Я выздоравливал после тяжелой и долгой болезни и из-за финансовых затруднений впервые был вынужден подумать о заработке.
Кристиан Диор в 10 лет. «В детстве я был очень послушным»
© Musee Christian Dior
Банк? Административное учреждение? Жизнь по строгому расписанию? Об этом я даже не решался подумать, хотя и колебался, что выбрать. Отныне был полон решимости начать что-нибудь делать, одним словом, сменить образ жизни.
Мысль о создании чего-то нового постоянно преследовала меня в юности. Я изучал живопись, музыку, искусство, попробовал все, но ни на чем не мог остановиться. Лень? Дилетантство?
Не могу сказать. Больше всего мне нравилось помогать друзьям и ободрять их в работе, в какой-то момент я даже открыл галерею, где продавал картины лишь своих друзей.
Но всякие коммерческие соображения исчезали, когда хотелось идти на концерт, в театр, аплодировать молодому таланту. Мне повезло, у меня было много знакомых художников, музыкантов (таких как Берар, Дали, Соге, Пуленк), с которыми меня связывала дружба и чьи успехи меня волновали до такой степени, что лишали всякого желания делать что-нибудь самому. Для счастья мне хватало восхищения и дружбы.
Время болезни, о которой я упоминал выше, стало для меня периодом размышления и работы. Я развлекался, рисуя картоны для ковров, не подозревая, что очень скоро ковры войдут в моду. После выздоровления наступили трудные времена, и именно тогда Рауль Дюфи, сам того не подозревая, стал моим спасителем. Мне очень нравилась его картина «План Парижа», которую я получил от Поля Пуаре, в героические времена ар-деко он заказал ее для декорирования своей баржи. Я продал это полотно, надо же было на что-то жить.
И оно меня спасло. Дорогой, драгоценный Рауль Дюфи!
Я жил в Париже у одного из моих друзей, Жана Озенна, который в то время рисовал модели платьев и шляпок. Он подсказал мне заняться тем же. И вот, дрожащий, направляемый им и Максом Кенна, я отважился нарисовать свои первые кроки. Вперемешку с рисунками Макса они выдержали критику Дома моды и, к моему огромному удивлению, были тут же проданы. Ободренный первым успехом, я вступил без дальнейших размышлений на этот путь. С восхитительным самомнением невежества, скопировав силуэты из модных журналов, я нарисовал коллекцию. И случилось чудо – она была продана!
Если перенестись в то время и постараться проанализировать или определить мои взгляды на моду и представления об элегантности, в моей памяти возникают прежде всего два имени – Шанель и Молино.
Совершенно случайно, сопровождая друзей, я присутствовал на презентации двух коллекций у Молино. Именно такие платья мне хотелось видеть на женщинах. Линии были строгими и четкими, и платья пользовались бешеным успехом во времена «между двумя войнами».
Они могли показаться слишком пуританскими, но что-то неуловимо парижское их смягчало, делало необыкновенно женственными. Ничего более изысканного не существовало. Молино сумел превратить свое ателье в большой французский Дом моды. Как и многие другие, он, увы, более не существует.
Мадемуазель Шанель была одной из самых умных и наиболее блестящих женщин Парижа. Я ею очень восхищался. Ее элегантность, даже для непосвященных, была ослепительной. Ее черный пуловер с десятью рядами жемчужных бус произвел революцию в моде. Джерси, твид, вязаные изделия, костюмы из легкой черной шерсти, темно-синий цвет и белое пике – всем этим женщины обязаны ей. Стиль Шанель стал вехой эпохи: создавая моду для элегантных женщин в большей степени, чем для красивых женщин, она обозначила конец «фру-фру» – отделок, оборок, плюмажей и «чрезмерного щегольства и блеска». Когда она закрыла свой Дом моды, она закрыла дверь в мир элегантности.
Жакет из коричневого бархата от Молино, 1933. Фонд А. Васильева
В Лондоне впервые, во время создания балета Core и Кристиана Берара «Ночь», я услышал имя, которое впоследствии стало знаменитым. Торжественно вошла Мари-Луиз Буске в платье из черных кружев (теперь его назвали бы классическим), и Бебе (Берар) сказал ей: «Ты просто божественна в этом платье от Скиапарелли». И все начали повторять: «Скиапарелли, Скиапарелли!» Мадам Скиапарелли еще не стала просто Скиап.
А имя Ланвен для меня связано с воспоминанием о молодых девушках в стильных платьях, с которыми я танцевал первые фокстроты, чарльстоны и шимми. На балах они всегда были одеты лучше всех.
Вот и все, что я знал о кутюрье!
Живя в Париже и часто выходя в свет, вероятно, я должен был составить для себя представление об элегантности, но только тогда, когда я начал рисовать модели, стал смотреть на платья с намерением понять, почему они удались или, наоборот, нет. До тех пор мне было достаточно любоваться элегантной женщиной или смеяться, если она была безвкусна.
Среди моих первых рисунков особенный успех имели шляпки. Наброски платьев были менее удачными, и, вероятно, это одна из причин того, что я особенно ожесточенно старался добиться успеха в этом направлении.
Коко Шанель, 1930
Дневной ансамбль от Шанель, 1926
Эльза Скиапарелли, 1931
Русская манекенщица Людмила Федосеева в платье от Скиапарелли, коллекция осень-зима 1951/1952 г. Фото – Франсуа Коллар
Русская манекенщица Тея Бобрикова в свадебном платье от Ланвен, 1928. Фонд А. Васильева
Жанна Ланвен, 1937
Я делал сотни и сотни эскизов, пытаясь научиться, понять, угадать. Я показывал свои рисунки друзьям – Мишелю де Брюнхоффу, мадам Вогель, Жоржу Жеффруа, которые в то время работали в нашей профессии. Как я благодарен за то, что они с дружеской откровенностью сначала говорили мне: «Это нехорошо», – затем: «Это не так уж плохо», – затем: «Это лучше», – до того дня, когда после моих основательных усилий они наконец сказали: «Это хорошо!»
И так продолжалось два года. Два года труда и исследований днем и ночью, и вот, благодаря полученному новому опыту, я достиг цели – стал наконец хорошим рисовальщиком моделей. Многие большие кутюрье стали моими клиентами. Я рисовал также перчатки, сумки, туфли и особенно шляпы.
Аньес и Жаннетт Коломбье (я им многим обязан) охотно покупали мои рисунки. Жаннетт Коломбье потом показывала мне, что получилось в результате. Я ей всегда говорил: «Это намного красивее, чем мой рисунок». – «Вы так на самом деле думаете? – отвечала мне Жаннетт. – Но вы совершенно не обращаете внимания на спину и бока! Мои клиентки рассматривают себя со всех сторон!»
В других случаях я «воссоздавал» в рисунке то, что она хотела сделать. Этот опыт мне впоследствии очень пригодился.
«За два или три дня я разделываюсь с несколькими сотнями рисунков»
В Доме Лелонга силуэты, которые я предлагал для шляп, дополняла Жаннетт Коломбье. Я продавал идеи и иностранным покупателям, посещавшим Париж.
И наконец, Поль Кальдагес, который вел тогда страницу моды в «Фигаро», регулярно просил меня делать эскизы для своей газеты. Хотя я не умел по-настоящему рисовать, мне все-таки удавалось с этим справиться. Мои рисунки нравились, были замечены, и меня приняли в профессию. Именно тогда я почувствовал тяготы этой профессии, о которой я так мечтал: ожидание в прихожих домов моды, в холлах больших гостиниц, деловые встречи. Но эта суровая школа несомненно пошла мне на пользу.
В то время я жил в отеле «Бургундия и Монтана» на площади Пале-Бурбон. В этом отеле жил и Жеффруа. Именно он представил меня Роберу Пиге, чья звезда поднималась тогда на парижском небосклоне. Я показал ему несколько набросков, и они ему понравились. Некоторое время спустя он попросил меня создать платья для своей полуколлекции. Я сделал четыре платья – первые, которые я по-настоящему создал сам, и под его благожелательным руководством наблюдал за их изготовлением.
Я их буду помнить всю жизнь.
Люсьен Лелонг, 1940
Это было в 1937 году, я продавал все больше рисунков и некоторое время спустя сделал несколько моделей для коллекции Женни. Благодаря этому я стал видеть мои платья, они больше не оставались только на бумаге. Для меня они обрели жизнь и изменили – в чем я до конца не отдавал себе отчета – несколько абстрактные представления о портновском деле, которые к тому времени у меня сложились.
В 1938 году Робер Пиге предложил мне работать у себя в качестве модельера. Это был шанс, которого я только и ждал. Наконец-то я по-настоящему смогу постигнуть весь процесс.
Я согласился с энтузиазмом. У меня есть полное основание полагать, что с первой же коллекции я добился неплохих успехов, потому что мое положение в Доме после этого сильно упрочилось.
По правде говоря, у меня почти не осталось воспоминаний о моем дебюте, но мне думается, что на второй сезон я уже смог внести действительно что-то свое в общие очертания силуэта. Это были первые широкие платья. Они были навеяны – о! только очень отдаленно – платьями, которые носили в романах графини де Сегюр: Мадлен, Камилла и Софи, примерные маленькие девочки, – круглые глянцевитые лощеные воротнички, маленькие манжеты, приподнятый бюст, широкая внизу юбка, нижняя юбка с английской вышивкой.
Это был успех.
Именно тогда я снова встретил Кристиана Берара, и на этот раз его сопровождала Мари-Луиз Буске. Он сказал ей, завидев меня: «Это Кристиан, который сделал “английское кафе”». Так называлось платье из черно-белой ткани с рисунком «пье-де-пуль» с широкой юбкой и облегающим черным лифом в форме спенсера.
Это было смелое платье… платье, обреченное на успех. Мари-Луиз представила меня госпоже Кармель Сноу, главному редактору журнала Harper's Bazaar.
С этого дня я занял свое место в мире моды, который совсем незадолго до этого был мне незнаком.
У меня сохранилось очень хорошее впечатление о годах, проведенных у Робера Инге. Если иногда Дом сотрясался «гаремными интригами» (они, признаюсь, очень забавляли моего дорогого патрона, всегда ловко и с удовольствием подливавшего масла в огонь), но по крайней мере споры всегда сохраняли некоторую любезность. В этом Доме я ощущал только дружелюбие, понимание и одобрение.
«Мы с Кристианом Бераром на блошином рынке. Это был молодой безбородый светловолосый человек»
Могу припомнить всего один «взрыв», хотя и не слишком драматичный. У Пиге служила милая русская манекенщица с американским именем Билли. Я сконструировал для нее, без всякого энтузиазма, зеленое пальто. Не слишком гордясь своим творением, я, как и должно было случиться, был впоследствии образцово наказан. Молодая женщина заявила Роберу Пиге, что чувствует себя в нем «безобразной, как гусеница». Признаюсь, я был недалек от того, чтобы согласиться с ее мнением. Я погрузился в кресло, не сделав ни малейшего намека на какое-нибудь извинение, и созерцал этот ужас с отчаянным видом. Я действительно был в отчаянии. Робер Пиге рассердился: «Но, в конце концов, – бросил он мне, – сделайте же что-нибудь или уходите!» Надо сказать, Билли приняла надменный вид, а я на три дня попал в опалу.
Вернемся к коллекции 1939 года, нашей последней общей коллекции. По правде сказать, моей души в ней не было.
Все предвещало катастрофу, но тем не менее попытки, предпринятые нами, заслуживали лучших времен. Это была коллекция «платьев-амфор», которые как-то получились из юбки, надетой «вверх ногами» и широкий низ которой был прихвачен на талии поясом. Такой крой часто впоследствии повторялся и другими, и мной. Рожденное по воле случая, оно ознаменовало моду на крутые бедра.
Именно у Робера Пиге я научился «убирать». Это очень важно. Сама техника шитья по желанию упрощалась. Мы не обращали большого внимания на направление нити. Но Пиге знал, что элегантность не существует без простоты, и научил этому меня. Я многим ему обязан, и прежде всего тем, что он поверил в меня, когда я был совсем неопытен.
Русская маникенщица Билли Бибикова, 1940-е годы
Если бросить взгляд на Высокую моду в целом в эту эпоху, предшествующую войне 1939 года, то прежде всего можно увидеть триумф стиля и дух Скиапарелли. Я не стану здесь ее оценивать, но это была мода и это была элегантность, которая хорошо гармонировала с декорациями Жана Мишеля Франка и экстравагантностью сюрреализма, уже завоевавшего широкую публику.
Шанель тогда создавала очень красивые вечерние платья, действительно «созданные», не связанные ни с каким прошлым. Тем не менее они сочетались с венецианским декором, с причудливой и позолоченной мебелью, столь любимой тогда многими.
О, Шанель, я храню одно воспоминание, как несколько дам входили в бальный зал в платьях из кружев. Среди них была сама Коко и мадам М. Серт. Я никогда не видел ничего столь элегантного. Красивые платья были и у Менбоше, но, как уже говорил, свое предпочтение я отдавал Молино. Никто ничего не изобретает, все исходят из уже существующего. Безусловно, именно его стиль повлиял на меня более всего.
Эдвард Анри Молино. Рисунок П. Эриа из альбома «Тридцать кутюрье парижской моды» для журнала Vogue
Наконец, в 1938 году, взошла звезда Баленсиаги, чьим талантом я очень сильно восхищался. Мадам Гре под именем Алике открыла свой Дом моды, где каждое платье было шедевром.
Эти два гениальных творца своими изобретениями внесли большой вклад в развитие швейного дела. Следует также упомянуть двух женщин, с которыми я не был знаком, потому что их Дом уже закрылся ко времени моего дебюта. Все, что я смог увидеть из созданного ими, всегда казалось венцом вкуса и совершенства в Высокой моде: это были Огюста Бернар и Луиза Буланже.
Кристобаль Баленсиага, ок. 1938 года
Мадлен Вионне за работой со своим деревянным манеконом,1918
Модель от Баленсиаги
Должен признаться, платья Мадлен Вионне тоже привлекали меня в те времена, когда я почувствовал себя кутюрье, и меня интересовала техника шитья. Чем более я осваивал свою профессию, тем лучше понимал все, что в ней было исключительным и достойным восхищения. Никогда искусство шитья не достигало таких высот и такого совершенства. Робера Пиге, который прежде всего интересовался пропорциями, забавляли мои беспокойство и поиски «научного кроя».
Я полагаю, что у него не было причин их критиковать, потому что только благодаря технике мода смогла так сильно преобразиться.
Мои первые «первые»
С «первыми портнихами» я столкнулся у Робера Пите.
Я благодарен им за то, что они пришли на помощь моему невежеству.
Во многих домах моды модельеры изображают из себя больших начальников, но мадам Сидо, мадам Андре и другие, чьи имена я забыл, действительно относились ко мне по-матерински. Благодаря им мои дебюты были легкими, и «патрон» ничего не знал о моей неуверенности в начале пути. Мадам Сидо и ее сестра мадам Андре были очень доброжелательными, довольно полными особами, чей благодушный и невозмутимый характер лишь изредка слегка портился из-за мелких неприятностей, свойственных этому ремеслу. Полным отчаяния тоном они говорили: «Патрон на меня сердится – он просто невозможен!» Быть может, и про меня, в моем Доме, так говорят?
В нашем ремесле нужно действовать быстро и четко, оно не допускает ни снисхождения, ни попустительства. Нужно быть безапелляционным. Иногда приходится заставлять этих дам плакать! Если бы было время, без сомнения, можно было быть более терпеливым.
Иногда сам талант «первых» заставляет быть требовательным. Но надо сказать, что их любовь к мелочам, к хорошо сшитому, тщательно отделанному приводит иногда к тому, что они упускают из виду уравновешенность силуэта, о чем им всегда нужно напоминать. Делать платья haute couture и делать просто красивые платья – разные вещи. Без сомнения, все взаимосвязано, но их союз достигается не без труда!.. Первая портниха, слишком увлеченная своей работой, постоянно зацикливается на деталях. Кутюрье же должен думать только о главном. Кроме первых портних, с которыми я постоянно должен иметь дело, есть еще и остальной персонал салона и склада, а также продавщицы, а среди них надо постоянно курсировать, осторожно и бережно.
Мадемуазель Николь, директриса, строгая и улыбчивая, управляла, в большей или меньшей степени, этим маленьким мирком, но директор господин Роже (эти дамы его не слишком любили), тем не менее, надзирал за ними безмятежно, беспристрастно и трезво.
Робер Пиге и Кристиан Диор на примерке, 1938. Фото – Вилли Майвальд
С мадам Теруан, которую все звали Боби, я делил плохое настроение, искренние и фальшивые улыбки патрона, слюнявые ласки его бульдогов и надежды, разочарования и комплименты.
Все это было, в сущности, очень мило, а для того, кто любит и учится своему делу, даже захватывающе.
Но вернемся к моей карьере. Мобилизация 1939-го после перемирия, долгое пребывание в Провансе вынудили меня долго топтаться на месте. В течение двух лет я снова привыкал жить на природе, ложился и вставал вместе с солнцем и обрабатывал свой сад в Каллиане. Но я продолжал делать эскизы, которые, благодаря Джеймсу де Кокету, публиковались в Лионе, в «Фигаро».
Наконец, я возвращаюсь в Париж. Люсьен Лелонг предложил мне поступить к нему на службу в качестве модельера. Если Робер Пиге выражал подлинный дух элегантности, то Люсьен Лелонг был выразителем традиции.
Сам он не создавал, но работал через своих модельеров. За всю карьеру кутюрье его коллекции сохраняли особенный стиль, по-настоящему «его» стиль. Именно у Люсьена Лелонга, учась своей профессии, я понял важность основного принципа шитья – направление нити тканей. При одинаковом замысле и одинаковой ткани платье может «получиться» или будет испорчено в зависимости от того, умеет ли мастер направлять естественное движение ткани, которому всегда надо подчиняться.
Совершенствуя свое мастерство у Люсьена Лелонга, я работал с замечательными первыми портнихами, постепенно понимая требования по качеству исполнения, и старался, как мог, им соответствовать.
Люсьен Лелонг. «Ремеслу меня научил Люсьен Лелонг»
Рисунок Кристиана Диора для Люсьена Лелонга, 1942
Создание и исполнение – два необходимых условия, чтобы произведение стало успешным. Именно в этом большом Доме с многочисленным персоналом, с огромными помещениями я делил с Пьером Бальменом ответственность за создание моделей. Я считаю, что благодаря его приятному характеру, да и моему, в Высокой моде трудно было встретить более полное согласие между двумя модельерами.
Говорят, мода рождается прежде всего из соревнования, чтобы не сказать из соперничества. Мы сумели избежать интриг и ревности, нашей основной целью был успех коллекций.
Но Бальмен рассматривал эту работу только как этап. Он уже мечтал о своем Доме, который он создаст в будущем. В один прекрасный момент Дом станет носить его имя. Он и меня поддерживал в таких же мечтах. Он часто говорил: «Кристиан Диор – красивое имя для кутюрье!.. Когда мы обустроимся друг напротив друга, – добавлял он смеясь, – я специально поставлю в своих витринах пышные платья, чтобы вы думали, что… а потом буду создавать только узкие платья…»
Я же, боясь рисков, связанных с собственным делом (мне достаточно было создавать), думал, что останусь у Лелонга всю жизнь.
Пришло Освобождение.
Бальмен собирался открыть свой Дом. Начиная с этого дня работа у Лелонга с каждым днем казалась все труднее и труднее. Тем не менее меня связывала с ним большая дружба, и сотрудничество укрепило наше доверие друг к другу. Но, без сомнения, глубокое знание ремесла, мастерство, на которое я был уже способен, все чаще мешали мне переносить его темперамент, сильно отличавшийся от моего. Так часто бывает. Я хочу объяснить: создание коллекции происходит в течение двух месяцев, а далее мода умирает или должна быстро умереть.
Очень трудно проводить много времени друг с другом, зачастую не разделяя чужого мнения, потому что нужно действовать. От коллекции к коллекции, от сожаления к сожалению, что ты бессилен сделать по-своему, я пришел к убеждению: чтобы добиться чего-либо, я должен обладать свободой!
Пьер Бальмен в маскарадном костюме на балу в палаццо Лабиа в Венеции, 1951
Случай свел меня с господином Буссаком. Целая череда обстоятельств убедила меня наконец принять ответственность за предприятие, носящее мое имя. Не без сожаления смирился я с необходимостью покинуть Дом, где я встретил только доверие и дружеское отношение. Остальное вам известно.
Вот мы и пришли к созданию Дома «Кристиан Диор».
Что я могу сказать о нем?
Как говорить о своих чувствах и переживаниях? На самом деле этот Дом – вся моя жизнь. Тем не менее я могу признаться: если бы меня спросили накануне демонстрации первой коллекции new look, что я сделал и на что надеюсь, безусловно, не стал бы говорить о революции. Я не мог предвидеть прием, который встретит эта коллекция.
Я не думал об этом, а только стремился сделать все как можно лучше.
Реклама выставки Марселя Буссака, 2009
Глава вторая
Как придумывается, создается и рождается коллекция
Чтобы следовать нормальному процессу работы, в первую очередь будем говорить о выборе ткани. Действительно, этот выбор происходит месяца за два до выполнения коллекции, подобно появлению почек или первым заморозкам, он предвещает смену сезона. Это происходит даже до того, как начинают думать о новой коллекции. Таким образом, это первый акт.
За год до этого в Лионе, на севере, в Швейцарии, в Милане, в Шотландии фабриканты принялись за работу. Они экспериментировали, искали лучшие варианты, готовили образцы, которые затем предлагали нам.
Именно парижской Высокой моде они их представляют в первую очередь, потому что от решения кутюрье Парижа зависят решения всех остальных в мире.
Заказы парижских кутюрье для мануфактурщиков – не самая большая составляющая часть их объема бизнеса. Но они представляют огромную важность, поскольку их выбор решающий. Кроме престижа, который с этим был связан, они дают направление их производству и определяют выбор всего мира.
Стоит ли говорить, что этому представлению коллекции тканей часто предшествует обсуждение производителей и кутюрье?
Кристиан Диор в Шампани, 1939
Кутюрье советует искать то или иное переплетение.
Он просит наладить выпуск той или иной новой ткани, оговаривая фактуру и расцветку. Потом все свои идеи и пожелания кутюрье передает производителю, который должен воплотить их в жизнь.
Надо было еще найти исполнителя, влюбленного в исследования, упорного, кропотливого и активного. Представьте себе, что однажды, во время поездки в Швейцарию, я сказал мадам де Мере: «Как бы мне хотелось, чтобы вы смогли сделать ткань как эти крыши! (крыши из фестонной черепицы Сен-Галя)». Через три месяца она принесла мне восхитительное вышитое органди, на котором рядами были изображены крыши, которые мне так понравились. В другой раз, когда мы все вместе вспоминали весну с весело вьющейся в воздухе красочной мошкарой, родились переливчатые ткани, заимствовавшие расцветки у крыльев бабочек. Их изготовление и раскраска потребовали неимоверных усилий, было много ошибок, разочарований и надежд, пережитых с большой отвагой.
Хочу заметить, что такое сотрудничество было редким. Большинство тканей – плод воображения специалиста, умеющего заранее предвидеть или возбудить наши желания. Ткань – единственное средство передачи нашего желания, а также генератор идей. Она может служить отправной точкой для нашего вдохновения. Многие платья рождаются именно так.
Таким образом, в мае и ноябре в студиях накапливаются груды чемоданов, откуда под внимательным взглядом главы Дома вынимается тысяча и одно сокровище, благодаря которым следующая мода получит свое выражение. Коммивояжеры подобны фокусникам, представляющим хорошо отработанный трюк. В одно мгновение они ослепляют вас, разворачивая одним движением весь так называемый спектр. Это настоящий фейерверк расцветок, подобранный так, чтобы каждый тон подчеркивал ослепительность соседнего, не теряя при этом своего собственного блеска. В этом фейерверке бессознательно начитаешь различать некоторые оттенки. И только тогда, когда отбор закончен, замечаешь, что в нем были доминантные цвета.
Это «модные» цвета. Так начинает складываться образ коллекции.
Внезапно тебя поглощает океан тканей, одна великолепнее другой, хочется поскорее заняться ими. Это именно тот момент, когда нужно суметь удержаться от искушений, от ловушек очень красивой ткани. Красота ткани порой мешает создать красивое платье. И вот, выбор сделан, начинаешь думать о платьях.
Времена года предписывают природе ритм, новые платья должны расцветать так же естественно, как и цветы на яблонях.
А.Ш. и Э.Р.: Но в отличие от того, как это происходит в природе, Вы должны думать о зиме, когда за окном весна, и о лете, когда наступают первые холода. Это Вас не смущает?
КРИСТИАН ДИОР: Для нас это совершенно естественно.
В конечном итоге, мода происходит из мечты, а мечта – это фантазия. Приятно в жаркий летний день представлять себе свежесть зимнего утра. И какую радость приносит вам воссозданный в воображении образ цветущего летнего сада в пору осеннего листопада.
А.Ш. и Э.Р.: Рассказывают, что большие кутюрье, задающие тон, собираются вместе, чтобы заранее решить, какое направление примет мода.
КРИСТИАН ДИОР: Вы и впрямь этому верите? Чтобы говорить так, нужно быть безумцем и не иметь ни малейшего представления о том, что такое мода и как она рождается!
Как можно думать, что совершенно разные дизайнеры, использующие совершенно разные методы работы, могли бы втиснуться в рамки общих правил и заранее принять решение? Это было бы отрицанием самой сущности Высокой моды!
Как можно представить какое-либо творчество в атмосфере, лишенной фантазии, где все предусмотрено заранее?
Вы должны знать, в какой секретной обстановке мы работаем, тайна нам необходима. Без нее не существует ничего нового.
Дух новизны неотделим от моды. Если снять покров тайны, последняя мода перестанет быть последней и потеряет свою притягательность.
И не забудьте о копировании. Разве у нас мало воруют?
Нас всегда подстерегают любопытные взгляды. Копии наносят нам значительный урон. Мы должны все делать так, чтобы избежать копирования, потому что Дом моды – это не просто воплощение фантазии, но прежде всего коммерческое предприятие. Он должен работать и приносить прибыль.
Но вернемся к моде.
А.Ш. и Э.Р.: Как она рождается и чем вдохновляется?
КРИСТИАН ДИОР: Вдохновение… одни на его поиски отправляются в путешествие, другие запираются у себя дома, третьи перебирают образцы тканей…
А.Ш. и Э.Р.: Тем не менее почти в каждый сезон появляются новые направления.
КРИСТИАН ДИОР: На самом деле эти направления создает публика. Они складываются из нескольких составляющих: первая – это дух времени, вторая – логика, третья – случай, четвертая – выбор, который делают иллюстрированные журналы. Среди значительного множества идей, которые предлагаются в каждой коллекции и в каждый сезон, удается удержать лишь несколько. Только успешные модели станут представлять моду. Сколько раз мы были разочарованы, когда модель, на которую рассчитывали, проходила незамеченной! И это, без сомнения, потому, что не настал ее час. Зачастую незамеченные идеи возникают снова через сезон или два. На этот раз они поражают, и никто не понимает почему. Они как бы заставляют себя признать и только тогда всех «захватывают».
Короче говоря, кутюрье предлагает, а женщины располагают, часто с помощью или под руководством иллюстрированных журналов. Каждый сезон они делают выбор среди представленных моделей. Эти «избранницы» репродуцируются и показываются в качестве образца для широкой публики. Забавно, но почти всегда одни и те же модели становятся иллюстрациями в разных журналах.
Только некоторые из ограниченного числа домов вносят атмосферу новизны. Обычно именно их идеи подхватывают, изменяют, и каждая портниха их приукрашивает, деформирует, и в следующем сезоне эти модели становятся модой для всех. Часто тема сохраняется лишь пропорцией баски, местом застежки, где и как завязан шарф, формой декольте или шириной юбки. Этого достаточно, чтобы подчеркнуть моду сезона, и клиентки сделают выбор из коллекции.
Русская манекенщица Алла Ильчун в декольтированном платье силуэта new look, 1951. Фото – Вилли Майвальд. Фонд А. Васильева
Генеральная репетиция. «Тросточкой я указываю нужное место»
Но есть особенно успешные модели. Для кутюрье они представляют собой большую ценность. Эти платья могут быть «затравкой» следующей коллекции, лишь бы сам успех не нанес им вреда. Устав видеть их столько раз переделанными, мы отказываемся от того или иного приема в следующей коллекции и направляем поиски в противоположном направлении. Шанель говорила, что копия – это выкуп за успех, но наиболее удачная модель перестает нас интересовать, если ее слишком часто копируют. Когда модель выходит на улицу, а затем становится общей, она сама собой «выходит из моды».
Дух времени неуловим, но тем не менее он очень важен. Успех пьесы, блеск бала, элегантность женщины, политическое событие, выставка, визит высокого лица – все это для тех, кто умеет видеть, может объяснить и помочь предвидеть моду.
Но, благодаря Господу, в соответствии с индивидуальностью каждого кутюрье какая-нибудь деталь может порой преобразиться совершенно непредсказуемо. В конце концов, существуют непредвиденные случаи, происходящие во время создания коллекции, такие как: юбка, которую приходится поворачивать задом наперед; неловкое движение ножниц; непредвиденные складки; неожиданные, непроизвольные, чудесные порой жесты, которые взгляд творца должен уметь поймать и тут же использовать.
Как же можно думать, что мы встречаемся заранее, за три месяца, чтобы принять решение, какой будет следующая мода?!
Гриф Дома моды «Кристиан Диор», 1950. Фонд А. Васильева
Ведь понятно, из скольких мелочей состоит эта мода! Поверьте мне (я говорю о тех, кто достоин называться кутюрье), каждый из нас работает в надежде создать произведение, отличающееся от творений других, и каждый хочет сам создать новую моду, чтобы ее приняли другие. И все это необходимо для нас. Естественно, я не говорю о тех, кто бессовестно пользуется «утечками» из чужих салонов или из-за лени готов заимствовать и использовать то, что было задумано и сделано в прошлом сезоне.
В заключение нельзя отрицать существование логики в самой профессии кутюрье, частично она объясняет тайну новой моды.
А.Ш. и Э.Р.: И все это приводит к тому, что два раза в год парижская мода становится мировой.
КРИСТИАН ДИОР: Но сколько усилий, неуверенности, энтузиазма и даже драм этому предшествовало!.. Я попробую объяснить, как из тканей, выбранных заранее, возникает коллекция. Конечно, я смогу говорить только о своем собственном опыте. Не существует единого способа создать коллекцию, их столько, сколько кутюрье.
Замечательная особенность нашей профессии заключается в том, что для достижения цели существуют тысячи способов взяться за это, но только на основе своего опыта кутюрье может найти собственный метод работы. На мой взгляд, только после отдыха в спокойствии я могу начать работу. После недолгого путешествия, которое меня развлекло и помогло отвлечься от прошлой коллекции, я, если возможно, располагаюсь в спокойном, может быть, даже немного скучном месте. И я предаюсь отдыху, забывая о Париже, моем Доме моды, бесконечной суете.
Совершенно естественно, не напрягаясь, в кровати, в ванне (она у меня очень длинная), на прогулке, ничего не ища, я нахожу. Идеи рождаются в бездействии, идет подготовка к работе.
Рисунок Рене Грюо для первой коллекции Кристиана Диора, модель «Бар», 1947
Рисунок Рене Грюо для Диора, 1950
Во время этих псевдоканикул, с карманами, набитыми блокнотами, я все записываю и записываю, на салфетках, ресторанных счетах, у меня с собой всегда полное снаряжение – карандаши, точилки, ластики (я не умею пользоваться авторучками, особенно шариковыми). По ночам я просыпаюсь и снова что-то рисую на скорую руку, снова засыпаю и продолжаю видеть свой сон, в котором множество платьев. Мало-помалу формируется силуэт, вначале очень расплывчатый. Я не спрашиваю себя, то ли это реакция, то ли подтверждение предыдущей коллекции. Я рисую что мне нравится, что приходит на ум и, особенно, что желаю! Только это важно.
От эскиза к эскизу, в постоянном поиске, мало-помалу этот неясный силуэт вырисовывается и уточняется. Из одного варианта вытекает другой. Из него рождается новая идея, не считая прекрасных неожиданностей рисунка, благодаря которому вы улавливаете среди каракуль что-то особенное. Нужно уметь этим воспользоваться. Быть может, это не просто случай, это ум всегда настороже, он цепляется за каждый намек. Мне случалось находить что-то новое в платьях, нарисованных Грюо или Эриксоном. Они подчеркнули деталь, которой я сам не придавал большого значения.
Рисунок Рене Грюо для Диора, 1948–1949
Вы думаете о ткани, которая определяет форму. Вы представляете себе женщину, знакомую вам или обожаемую вами, на балу, дома, в «Ритце» или «У Максима», в Париже, Нью-Йорке, Венеции… Она появляется в платье, сделанном именно для нее, в ее стиле, и, таким образом, кутюрье воплощает мечту в реальность. Коллекция зреет.
Через несколько дней перерыва я делаю полный просмотр всех набросков. Для этого нужен свежий глаз! Это означает устранение всех повторов и невольных воспоминаний прошлых коллекций. Тогда из того, что остается, совершенно естественным образом открываются новые темы, любимые идеи – новая линия.
Кристиан Диор рисует new look, 1948. Фото – Вилли Майвальд
Коллекция должна включать в себя ограниченное число идей! Самое большее десять. Нужно уметь их варьировать, углублять, утверждать, заставить принять. На этих десяти идеях строится вся коллекция. Затем, в следующие два-три дня от силы, я выполняю свои рисунки, но на этот раз они делаются по продуманному плану. Для них уже определены ткани, они все передо мной, от тканей на костюм до тканей на вечернее платье. Коллекция должна быть полной и сбалансированной.
А.Ш. и Э.Р.: С этого момента рисунок становится лишь исходной точкой, как синька для архитектора, этюд для художника…
КРИСТИАН ДИОР: Действительно, рисунок – лишь основа.
Я опираюсь на него, чтобы начать. Это первая материализация замысла, но он не позволяет двигаться дальше при разработке форм.
Теперь остается сделать коллекцию. И тут приходит очередь ателье. Именно здесь вступают в действие три моих дорогих и необходимых сотрудника: мадам Брикар, мадам Маргарита, мадам Раймонда. Мадам Брикар сохраняет при всех модах свой стиль, такой персональный, неподражаемый (и небезопасный для подражания). Питаясь традициями самого лучшего искусства шитья, интересуясь лишь самим туалетом и проповедуя один образ жизни, она не делает никаких уступок и всегда ориентируется лишь на самое лучшее. Она не учитывает ни эпохи, если та навевает скуку, ни случайностей.
Ее настроение, ее крайности, ее ошибки, ее приходы, ее опоздания, ее манера поведения, ее разговоры, ее утренние туалеты, ее украшения, в конце концов, само ее присутствие вносят частицы абсолютной элегантности, столь необходимой для кутюрье во времена, когда каждый довольствуется «приблизительностью»… Достаточно, чтобы она просто была здесь.
К тому же мадам Брикар заведует отделом шляп, где замечательно расцветает ее острое чутье моды.
Мадам Маргарита, распределяющая рисунки мастерским, – «волшебная рука», которая превращает мои идеи в платья.
Ее и правда можно назвать «дама кутюр». Она – воплощение своего ремесла со всем тем, что в нем есть вызывающего восторг, нежного, беспокойного, непоследовательного… Но она – и само профессиональное сознание. Можно сказать, что Маргарита делает платье со страстью, достойной любовного свидания. К тому же она, слава Богу, не желает ничего знать о трудностях текущего дня. Шитье для нее – это идол, ради которого надо всем жертвовать, а его власть не может не быть абсолютной. Мадам Раймонда обладает уверенным вкусом, ободряющим взглядом голубых глаз и кротостью волшебника… Ее душевная чистота помогала все улаживать незаметно, так что я мог не вникать в мелкие проблемы. Она все принимала на себя и день и ночь создавала вокруг меня спокойную обстановку, которая мне была так необходима. Она настоящий ангел-хранитель.
И вот мы все четверо устраиваем совет перед стопкой рисунков. Мы обсуждаем, взвешиваем, изучаем, выслушиваем и начинаем все по новой. Мадам Маргарита придерживается одной линии, мадам Брикар высказывается в пользу другой, а мадам Раймонда примиряет обе эти точки зрения. Я внимательно выслушиваю все замечания, слежу за реакциями и, таким образом, утверждаюсь в своем мнении.
Рисунок Берара, модель «Бар» – иллюстрация, 1947
Модель «Бар», рисунок Рене Грюо для Диора, немецкий Vogue, 1947
В конце концов я решаю сделать еще шестьдесят кроки-оригиналов, из которых будет состоять коллекция. Число тем намеренно ограничено, подобно тому как музыкант ограничивает число тем, из которых он строит симфонию.
Только объединив эти темы, можно выразить моду и заставить ее принять.
И вот этот этап преодолен. Остается пройти длинный путь, извилистый, усеянный препятствиями, прерываемый соблазнительными тропинками, которых следует опасаться.
Задача поставлена. Надо ее решить.
Принятие решения доставит тысячу радостей, разочарований или сюрпризов. Надо делать и переделывать, снова обдумывать, представлять себе, как это будет выглядеть, изменять и иногда даже отвергать.
Кристиан Диор, 1946
Мадам Маргарита берет эскизы и передает их первым портнихам ателье. Они распределяются в соответствии со специализацией и вкусами каждой. Известно, что Огюста любит и хорошо исполняет строгие платья, Леона зарывается в километры ткани, потому что знает, что выйдет из них с триумфом. Женни – королева искусных плиссировок, а Жюльене нет равных в драпировке, и она посвятила всю жизнь тканям. Сальватор несравним в классических костюмах, в то время как Антонио предпочитает костюмы более мягких линий. Каждый лучше делает то, что лучше понимает. Я не могу подробно рассказывать обо всем Доме, но я убежден, что каждый обладает характером настоящего художника и даст мне возможность выполнить задуманную программу. И какую программу!
Реализовать коллекцию, состоящую из 175 пассажей, то есть изготовить 175 платьев вместе с сопровождающими их пальто или жакетами. Это значит надо создать примерно 220 моделей и почти столько же шляп, не говоря уже о перчатках, туфлях, украшениях и сумках, которые были специально задуманы. Надо будет подумать и о новой прическе, потому что прическа держит шляпу или скромно прячется под круглой шапочкой без полей. Она меняет объем головы, форму лица, поскольку изменяет пропорции. Она должна соответствовать силуэту, который желают получить. Все это нужно создать, выполнить, разработать и закончить за шесть или семь недель. На счету будет каждый день, каждый час, время выйдет из-под контроля и будет лететь в ускоренном темпе. Нельзя терять ни одной минуты. Итак, кроки вручены тем, кто воплотит их в жизнь. Такая передача власти сопровождается бесчисленными точными объяснениями о направлении ткани и крое. Надо также прокомментировать, как платье надо носить и где. Поговорить о клиентках, для которых оно может быть сшито и кому оно подойдет.
Надо, чтобы первая портниха поняла общий дух коллекции, хорошо знала каждое платье, каковы будут его характер и форма. Иногда мне нелегко. Например, некоторое время тому назад я подумал: сейчас 1951 год, а не 1947-й. Моя коллекция выполнена под бряцание оружием и во время гонки атомного вооружения. По моему мнению, она должна быть строгой, а не сумасшедшей. Я сделал рисунок вечернего платья из тюля, который был отдан первой портнихе, специалистке по большим платьям. Ей показалось, что его объем слишком скромный. Привыкнув использовать 500 м тюля, она приносила мне каждый день образец из хлопчатобумажной ткани, который занимал всю студию.
И каждый день, несмотря на ее слезы, я отрезал от него кусок, пока объем платья не достиг нужной мне пропорции.
Иногда необходимо донести поэтическую атмосферу, которую должно выражать это платье. Это очень важно, потому что надо заинтересовать первую портниху. Я полагаю, что помимо значительности самой работы платья должны иметь душу и что-нибудь выражать.
А.Ш. и Э.Р.: Не является ли это причиной того, что многие люди, чуждые моде, посещают дефиле Ваших коллекций и смотрят его с таким же интересом, как они смотрели бы спектакль?
Вечерние платья с названиями «Вагнер», «Рихард Штраус», «Дебюсси», «Анри Соге», «Пуленк», «Ж. Орик» и т. д., безусловно, рождали у Вас и у зрителей отдаленные ассоциации с их произведениями. Это пример того, как Вы используете произведения искусства.
Барбара Голен в вечернем платье от Диора, 1947
КРИСТИАН ДИОР: На самом деле произведения искусства мне не помогают найти линию, но они откликаются, придают мне уверенность. Мне нравится слышать внутри себя их продолжение. Нет сомнения, что любой предмет, созданный рукой человека, что-то выражает, и прежде всего личность того, кто его сделал. С платьем происходит то же самое. Но поскольку в этом случае речь идет о работе, где участвует много людей, настоящее ремесло – это когда удается заставить всех мастеров, которые кроят, соединяют, обметывают, выразить все, что ты чувствуешь и что ты хочешь. В этом ремесле все подчинено вкусу, надо постоянно, на всех стадиях работы, учитывать индивидуальность мастера.
В каждый подшитый подол работница вкладывает немного своей души и мыслей. Более того, первая портниха говорит: «Мое платье». Вторая говорит: «Мое платье». И я говорю: «Мое платье». И так до того дня, когда клиентка перефразирует: «Ваше платье».
Тогда это платье уходит из Дома. Оно входит в жизнь. В век машин Высокая мода остается прибежищем человечного, личного, неподражаемого.
Снабженная инструкциями и кроки (которые, не знаю почему, на языке нашей профессии всегда называют «маленькими гравюрами»), первая портниха должна их понять и прочувствовать, распределить их и объяснить работницам с учетом их мастерства и предпочтений.
И вот мы уже на стадии изготовления, с его сюрпризами, разочарованиями, приводящими порой к драмам. Сколько превратностей, сколько испытаний, прежде чем придет удовлетворенность!
Показ для прессы. Виктория дефилирует под взглядом Жана Кокто. «Лестница напоминает переполненную лодку».
Первая портниха кроит пробную модель из бязи, примеряет на деревянный манекен, сметывает, готовит макет будущего платья. Она хорошо поработала, сделала как могла и собирается представить его в студию.
Энтузиазм или разочарование?!
Вот передо мной макет из бязи, с его линиями, объемами, тенями, светлыми местами. Один говорит: «Мне это платье нравится больше всего! Найдется по меньшей мере одно хорошее платье в коллекции, я сделаю все по этому макету».
А другой говорит: «Это ужасно, это тряпка, я больше не хочу его видеть! В топку!»
Остается третья категория – это модель, которая скрывает свои возможности. На нее долго смотрят, исследуют все швы, ищут… Внезапно рвут ткань, переворачивают юбку, драпируют, закладывают складки. Юбка становится рукавами, верх платья завязывается узлом, образуя шарф. А вот длинное пальто, его укорачивают, и пальто превращается в жакет. Как всякая вещь, подвергшаяся метаморфозе, модель оказывается на мгновенье между жизнью и смертью, но, тут же принятая, занимает свое новое место в коллекции.
В студии манекенщица ходит вихляющей походкой, красуясь и оживляя изо всех сил новорожденное изделие. У этой модели отрывают непонравившийся рукав.
Платье силуэта new look, Кристиан Диор, Париж, 1947
В Доме моды «Кристиан Диор», 1950
На стуле валяется рукав от другого изделия. Его берут и заменяют им оторванный, затем пробуют другую форму выреза, его уменьшают, удлиняют, добавляют, подрезают. Это называется «выставляться напоказ».
Ажиотаж возрастает, приносят рулоны ткани – круглые, плоские, широкие, узкие. Их принимают, отбрасывают, снова к ним возвращаются, развертывают, забрасывают. Предлагается темно=синий цвет, затем серый. Спрашивают первую портниху, она колеблется, но, поскольку все же надо принять решение, предлагает расцветку. Спрашивают у манекенщицы ее мнение, затем у ученицы, и внезапно все соглашаются в одном: «платье будет ну просто восхитительным из тонкой черной шерсти». Среди пятнадцати, двадцати рулонов, которые я запросил, надо выбрать, а это вовсе не пустяковое дело! Из нескольких оттенков одного цвета надо выбрать единственный – правильный. Сочетания цветов, совместимость рассматриваются внимательно. Надо пробовать, взвешивать, разглаживать ткань рукой, чтобы понять, будет ли она изменяться так, как нам надо, исследовать ее по долевой и поперечной нити, учесть ее вес, тепло, проверить, как она сочетается с другой материей, совместима ли по фактуре и цвету. Невозможно себе представить, сколько существует оттенков черного, темно-синего и серого цветов.
Модель Диора, 1949
Чтобы сочетать два темно-синих или два серых цвета, иногда приходится раскрутить и закрутить десятки рулонов, и иногда случается, что при многих вариантах мы не находим желаемого сочетания. Приходится посылать за новыми тканями. Для этого помощница обежит весь Париж, обойдет двадцать – тридцать домов, от самых знаменитых до самых скромных, чтобы найти тот пресловутый темно-синий цвет, кажущийся таким обычным. В этом потоке слов, восклицаний, жестов, среди вопросов и споров глаз должен оставаться ясным, чтобы он смог заметить сразу же малейший подходящий кусочек ткани. Он должен найти этот краешек ткани, зарытый среди груды рулонов, который точно подойдет для модели… В конце концов образец модели принят. Из одного хорошего образца может быть сделано пять или шесть моделей. Это означает, что, исходя из одного и того же принципа, будут сделаны дневные платья или вечерние, утренние или послеполуденные.
Мадам Раймонда открыла свой большой блокнот. Она пишет: «Модель № такой-то», рисует наскоро силуэт и таким образом узаконивает его, и отныне он становится частью коллекции. Принимается решение о манекенщице, которая будет его демонстрировать. И здесь главную роль играет индивидуальность каждой из них, ею руководствуются при распределении моделей. На большой черной доске нанесены имена всех манекенщиц, входящих в состав «кабины». Известно, что Клара лучше всего носит бальные наряды, Ирэн превосходна в обтягивающих моделях, а Клод прекрасно выглядит в широких и молодежных платьях. Естественно, есть манекенщицы-звезды, на которых обычно примеряют платья-образцы, и именно на них шьют особенно любимые платья, с какими связывают надежды на успех.
У меня долгое время работала в качестве основной манекенщицы невыносимая и симпатичная Соня, всегда полная вдохновения, всегда ворчливая, но какой блеск! Первым же костюмом она покорила публику. Конечно, чтобы сохранить на дефиле некоторую планомерность, надо, чтобы у каждой манекенщицы было примерно одинаковое количество платьев (вечерние, утренние, послеполуденные). Получается по восемнадцать – двадцать моделей на каждую манекенщицу.
Помечтав, поспорив, покритиковав, оставляем окончательное решение на утро. Наконец, мы выносим вердикт, что лучше всего модель № 91 будет сидеть на Жюли.
Затем, в соответствии со старой и симпатичной традицией парижского кутюра, вместо анонимного номера модель получает название, например «Моя слабость», «Душенька» или «Сарданапал». Случай, суеверие и, главным образом, то, какие чувства вызывает платье, – все может служить для него названием, и каким бы скромным оно ни было, как только оно получило название, его уже будут помнить. В каждом Доме моды любят вспоминать платье «Влюбленное», которое так хорошо было принято, костюм «Грубиян», завоевавший успех три сезона тому назад. О них будут долго еще вспоминать, как обо всех любимых звездах прошлых лет.
Кристиан Диор и киноактриса Джейн Рассел на примерке, 1947
И теперь, записанная на черной доске, как в школе, модель вошла в состав коллекции! Постепенно доска заполняется, по ней наводят справки, в нее вносят исправления, ее пополняют.
Перед тем как начать коллекцию, предполагают ее идеальный состав: десять костюмов, двадцать уличных платьев, двадцать послеполуденных, десять нарядных ансамблей, модели для коктейлей, для танцев. Все распределено по разрядам, установлено количество в каждом из них, чтобы создать коллекцию, отвечающую требованиям всех женщин. Устанавливается число моделей ярких расцветок, число моделей с набивным рисунком из шелка или шерстяных тканей. Предусматривают количество черных, темно-синих моделей, с рисунком или одноцветных.
К несчастью, все эти планы без конца пересматриваются. Очень трудно руководить и направлять творчество, которое в основном базируется на вдохновении и капризе. Надо без конца себя одергивать, дисциплинировать, сопротивляться искушениям новой ткани, нового вечернего платья. Если в студии царят феи, то Дом должен управляться цифрами, и это благо. Коллекция, составленная без заранее продуманного плана, превратится в полный беспорядок и потеряет всякую связь с реалиями жизни.
А.Ш. и Э.Р.: Значит, Вы не доверяете излишней свободе?
КРИСТИАН ДИОР: Действительно, я опасаюсь анархии и боюсь скатиться до богемы, ведь это до добра не доведет. Если художник в конечном счете рискует только своим полотном и своим бифштексом, то я рискую заработком девятисот человек, если коллекция «не попадет в цель».
Да и мне самому бы не понравилось, если она будет фальшивой, а я слишком люблю правду. Образ кутюрье, который для одного своего удовольствия разорвет и сомнет километры ткани, это только легенда.
Нет, это было бы слишком просто и слишком накладно, а я не доверяю простоте. Языковые правила, ограничивающие поэта, практические стандарты, которые ограничивают архитектора, никогда не мешали вдохновению. Наоборот, они его направляют в жесткое русло и тем самым не дают рассеяться.
А.Ш. и Э.Р.: Почему же тогда коллекции создают ощущение свободы, изобилия и даже иногда перенасыщения?
КРИСТИАН ДИОР: Чтобы сохранить целостность ансамбля, всегда приходится делать больше моделей, чем предусмотрено. В коллекции всегда слишком много моделей, но надо примирить коммерческую необходимость с фантазией и вдохновением, с обязательствами перед фабрикантами и вышивальщиками.
Кристиан Диор на примерке, 1950
Поддерживать большой Дом, ободрять молодых, чьи образцы так великолепны, что их невозможно не использовать. А кружева, парча, набивки! Все это ждут художники, ремесленники, производства, города. Если в какой-то сезон не очень хорошо идет какая-нибудь ткань или вышивка, все равно надо дать шанс. Возможно, завтра будут восхищаться тем, что сегодня вызывает раздражение!
Но я остановился на моделях-образцах, выбранных первыми портнихами. Вернемся к этому. Утвержденные модели кроят.
И тут начинается самое драматичное. Первая примерка почти всегда приводит в отчаяние. Пробная модель – это всегда набросок, набросок в законченном состоянии. Первая примерка для платья – это все равно что гусеница для бабочки. Материал, направление ткани, ножницы, нитки управляют, предлагают и заставляют принимать. Это борьба с реальной вещью, в ней надо победить любой ценой. Борьба с мраморной глыбой, из которой надо изваять статую.
И именно с этого момента начинается спешка, сменяя друг друга, торопятся поздравления, раздражение, слезы, поцелуи, гневные вспышки, оскорбления и примирения. Первых портних, к которым до этого обращались «моя дорогая» или «моя маленькая Леон», теперь называют сухо «мадам», как в античных трагедиях.
Кристиан Диор на примерке, 1950
Платье в стиле new look, Кристиан Диор, 1947
Именно фразой «Выйдите, мадам, вам должно быть стыдно» заканчивается эта драма.
Следует сказать, что иногда это происходит из-за ткани, которая порой не поддается, восстает. Из многообещающей пробной модели выходит посредственное платье. Надо перекроить или искать что-то другое.
Случается также, что с самого начала говоришь: «Прекрасно!» – но это редкий случай. Кто незнаком с этой работой, не может себе представить огромные трудности при создании самой простой вещи, особенно если она несет в себе что-то новое. Приходится изменять, распарывать, переделывать прямо на глазах, невзирая на то, что эта вещь была уже десять раз распорота и переделана в ателье.
Надо еще подумать, изменить, удлинить, поменять какую-то мелочь или, может быть, начать все сначала.
После примерок, утверждения первых моделей остальная часть коллекции создается с большей легкостью. Уже чувствуешь под собой твердую почву, комбинируешь испытанные детали, более уверенно драпируешь ткани. Но сколько неожиданностей, задержек, сюрпризов вынуждают внезапно менять то, что казалось удавшимся. Это в прямом смысле труд Пенелопы.
Несмотря на все это, работа продвигается и принимается решение, что уже накопилось достаточно платьев, пора устраивать «репетицию». Это первое «дефиле». Манекенщицы надевают платья, и снова все меняется. В салоне все модели принимают другой облик: надо украсить здесь, оттенить там. Добавить карман, убрать складку, вообще упростить. Надо также сделать особый акцент на деталях, которые будут подчеркивать то, что пресса назовет «линией».
А.Ш. и Э.Р.: Именно кутюрье так ее называет…
КРИСТИАН ДИОР: Как вам известно, пресса осаждает нас за две недели до презентации, чтобы узнать… то, чего порой мы сами не знаем. Мы отвечаем, стараясь ничего не выдать.
Кристиан Диор и русская манекенщица Алла Ильчун, 1953
А.Ш. и Э.Р.: И иногда вводите в заблуждение, как во время весенней коллекции 1951 года. Вы сказали слишком любопытной редакторше: «Женщины будут носить свои бедра на плечах!..» Никто даже не подозревал, что имелись в виду рукава в форме «куриных бедрышек».
КРИСТИАН ДИОР: Это просто мы удачно выкрутились!..
От репетиции к репетиции коллекция претворяется в жизнь, утверждается, но только, по правде говоря, в последние десять дней она приобретает свой окончательный вид. Добавляются необходимые модели, усиливаются некоторые цветовые акценты. Внезапно замечаем, что недостаточно маленьких платьев-рубашек, что не хватает красочных моделей для журналов, так называемых «Трафальгар». Понимаем, что надо добавить одно красное платье, обращаемся к предыдущей коллекции. Там находим модель «Херувим», которая так хорошо была принята в прошлом году, а сегодня ничего эквивалентного ей нет. Следует найти такую же модель. Внезапно вспоминаем клиентку X…, ей всегда недостаточно вещей в коллекции. И, ничем не жертвуя, прикидываем, есть ли платья для всех женщин: худых, полных, молодых и не очень молодых, простых и любящих роскошь, строгих и легкомысленных. Достаточно ли у нас платьев с вышивкой? Их еще не доставили!
Торопим вышивальщика, ему дают три дня, чтобы он выполнил трехнедельную работу.
Приходит ученица: «Мадам Раймонда, пуговицы к костюму “Большой шлем” не были заказаны». В спешке вынимаем из десяти ящиков тысячи пуговиц, выбираем «ту самую» пуговицу, единственную, подходящую.
А вот и пришла очередь платья «Большой приз». Надо выбрать для него пояс. Имеется сто пятьдесят моделей поясов!.. «Это тот, мадам Раймонда, который выбрали для “Упрека”, он очень хорошо подойдет».
И мадам Раймонда выбирает из замши, из лака, из бокса, из русской кожи…
Кристиан Диор на обложке Paris Match, посмертный номер, ноябрь 1957 года
«Мне нужно из тюленя и такого вот темно-синего цвета». Мадам Раймонда найдет этот пояс – из тюленя и именно синего цвета. А вот мадам Анна, великая первая портниха платьев мягких линий, открывает дверь: «Господин, у меня неприятность, у костюма “Роземонда” неодинаковая ткань» (эту фразу мы слышим всегда, на всех коллекциях). Это означает, что между двумя рулонами одной и той же ткани имеются различия в цвете или выработке, может невидимые для постороннего взгляда, но этого нельзя допустить. Нужно перекроить все платье из ткани второго рулона! Крики, слезы, манекенщица устала, еле стоит на ногах… я стараюсь сохранить спокойствие…
Барбье еще не принес цветы, «позовите Мадлен, организаторшу!». Она прибывает. На нее обрушивается шквал упреков, она делает недовольное лицо. Ей говорят всякие ужасные вещи. Она сама элегантность, занимает должность уже пятьдесят лет, она видела многое. Мадлен знает, что при виде цветов, которые будут наконец доставлены, все успокоятся. Она также знает, что ее любят и все эти ужасы, весь наш гнев – только видимость (ведь надо же сохранять свои принципы!).
Еле дыша, входит другая ученица: «Мадам Раймонда, не хватает материи, чтобы закончить платье мадам Аннет». Вызывают Бриве:
– Надо сто пятьдесят метров бирюзового тюля.
– Больше нет, – отвечает Бриве.
– Тем хуже, за двенадцать часов покрасят.
Бородатый коммивояжер просовывает свой нос в дверь, когда полуголая Лилиана представляет четверть платья, впрочем, испорченного. Настоящая драма! Взрыв ярости, а затем взрыв хохота.
Входит мадам Брикар, в перчатках, блузке, украшениях, шляпке и вуалетке. Она представляет новую шляпу, разглядывает платье, над которым работают. Неодобрение. Она раздевается, надевает его, умело закатывает рукава, поворачивает задом наперед, приподнимает подол и делает что-то вроде турнюра, приоткрывает декольте. Это очаровательно! Немного меха пантеры для отделки – и вот еще одно платье. Драпировки, восхитительные на эскизах, после того, как их выкроят и сошьют, на примерке становятся бесформенными тряпками. Тогда снова берутся за ткань, снова закладывают складки, вырезают, чтобы обрести тот шик и гладкость, которые приводили нас в восторг. Наконец, мадам Маргарита впадает в отчаяние. Я тоже теряю терпение.
Но вот модель готова. «Настоящая картина!» «Картина» на портняжном жаргоне означает «совершенство». Поздравления. Радость. Поцелуи. Забывают обо всем. Манекенщица ходит колесом, первая портниха уходит восхищенная.
Входит другая, в гневе. Ее платье исключено из коллекции. Мадам Раймонда берет на себя роль дипломата, растекается в льстивых похвалах, улаживает все, вытирает слезу…
Невозможно объединить столько талантов, не сталкиваясь при этом с такой обидчивостью, непредвиденной гневливостью. Сколько столкновений из-за тряпок!..
Белье от Диора, 1950
И наступают последние дни, и у нас появляется странное чувство, что ничего еще не сделано, что нет ни одного платья в коллекции. Мадам Маргарита больше не знает, каково положение дел. Мадам Брикар сходит с ума со своими шляпами.
Кристиан Диор на примерке, 1950
Все хочется начать сначала, начать с нуля. Платья, о которых уже давно приняли решения (самое большое, несколько недель тому назад), кажутся уже вышедшими из моды, от них все устали. Нужно много смелости, чтобы сопротивляться этой безнадежности, которая вместе с усталостью могла бы заставить нас начать все сначала. К счастью, дата открытия установлена.
Я думаю, что кутюрье никогда бы не показывали своих коллекций, если бы этого все не ожидали от них. Они всегда находили бы что-нибудь необходимое переделать. Сколько тревоги и сомнений им приносят эти последние моменты!
Последняя репетиция положила конец этому волнению. Выбраны украшения, нужно определить им место. Граф Этьен де Бомон, друг и верный советчик, выбирает их. Он предлагает рубины к белому платью, изумруды – на бледно-голубое, погружается и роется в драгоценных украшениях, перемешивает бриллианты и подобно комете тянет за собой след. Он без ума от коллекций, точно так же, как и от балов… Для него жизнь – это балет, в котором от прекрасной эпохи до наших дней танцевали все самые прекрасные женщины в самых красивых платьях. После драгоценностей наступила очередь перчаток, шарфов, носовых платков, чтобы оживить немного мрачный ансамбль. Приделываем цветочек там, бантик – здесь… принимаем решение насчет сумочки, зонтика, обуви. Снова просматривают шляпу.
Наконец, устанавливают порядок дефиле. Два последних дня проходят в обстановке странного молчания. Весь Дом трудится изо всех сил. На нервы уже нет времени. Все в состоянии полной сосредоточенности. Ателье заканчивает работу. Очевидно, делать больше нечего.
Ансамбль от Диора, 1950
Время от времени появляется модель, о которой приняли решение в последний момент, или не очень подходящее платье, его обязательно надо исправить.
Хочется бежать куда глаза глядят!
Все желают, чтобы произошла какая-нибудь катастрофа или роковое событие и помешало презентации коллекции. Поздно менять что бы то ни было.
Хочется умереть!
Макет показа мод Кристиана Диора, 1948
На улице начала собираться толпа перед дверью. Надо взглянуть в последний раз на декор салона, убедиться, что все приглашенные на месте, проверить бутик. Манекенщицы уже надевают свои первые платья или костюмы, перенесенные накануне в кабину. Телефонный звонок в ателье, чтобы потребовать последние модели, их еще дошивают. Гийом вносит последний штрих в прически. Это критический момент.
Опаздываем на десять минут. Придется самому пробивать пресловутые три удара.
Дефиле сейчас начнется!
Я догадываюсь, несмотря на мое волнение и страх, что перед дверью стоят журналисты, стараясь пройти, протягивая вперед свои визитки. Эмиль и Фернан следят за порядком, устанавливая заслон и впуская лишь маленькими порциями, чтобы на первом этаже облегчить контроль. Все предусмотрено, чтобы установился порядок. Количество мест должно соответствовать числу приглашенных.
Мадам Лулин и рекламная служба работали несколько дней над планом салонов, которые устроены так, как план театра вечером перед генеральной репетицией. Harper's Bazaar располагает своей кушеткой. Vogue царит около камина. Беттина Баллард, которая вносит своим появлением элегантность двух континентов, и Мишель Брюнхофф на своих постах. Напротив – Femina. Officiel занял уголок, откуда хорошо видно. Элен Лазарефф видит все. Figaro прочно занимает свое место. Чопорные Фогель и Кальдигес благородно уступают кресла в первом ряду своим дамам из Jardin. Люсьен Франсуа требует информационный центр. Алис Шаван держится за свой любимый фотоаппарат. Женевьева Перро опасается холодильника. Заполнены первый ряд, второй ряд, первый салон, второй салон, вход, лестница. Каждый охраняет свое место как неприкосновенное владение, малейшее перемещение рассматривается как оскорбление. Появляется миссис Сноу, точная, с отсутствующим видом, ясным взглядом. Устраивается на своем месте веселая, смешливая Мари-Луиз Буске, обращаясь к каждому и рассказывая последние утренние сплетни.
Марлен Дитрих на дефиле Диора, 1955
Мари-Луиз Буске, Кармель Сноу, Александр Либерман на показе в Доме моды «Кристиан Диор», 1955
Вскоре заполняются и ступени лестницы. Площадка запружена, возникает громкий шум. Мадам Раймонда на своем посту в углу салона регулирует дефиле и наблюдает за своими. Наконец она подает сигнал!
Дефиле начинается
Приоткрывается занавес из серого атласа, первая манекенщица бросается в салон. Все садятся и замолкают. Настала очередь поработать прессе.
При входе в каждый салон «крикунья» (признанный термин) объявляет названия, номера (по-английски и по-французски) каждой модели. А в это время в кабинах начинается ускоренное движение – одевание-раздевание.
Все манекенщицы fregoli, они принимают активное участие в презентации, забывая о накопившейся усталости предшествующих дней. Все очень стараются хорошо исполнить свою работу – «завладеть» своей публикой. В показе участвуют манекенщицы, лучше всего известные публике.
Это они оживляют платья и вносят свой вклад в славу нашего Дома. Когда видишь, как небрежной походкой они проходят в салон, разглядывая шляпки клиенток ледяным взглядом (всегда нужно смотреть поверх лба, чтобы лучше ходить), девушки кажутся высокомерными и безразличными. Забыты часы примерок, предшествующих открытию, таких же утомительных, как и необходимых. Нужно уметь представить манекенщиц в лучшем свете.
Ох уж их соперничество, их настроения, их грациозность, их предпочтения! Надо приласкать одну, одернуть другую.
Они невыносимы и очаровательны. Именно за это их и любят. Что стало бы с их профессией, если бы модели застыли на деревянных манекенах? Я даже боюсь об этом подумать.
Для меня день первой презентации – сущий ад, в то время как для непосвященных, наверное, это праздник, который обязательно должен закончиться фейерверком.
Кристиан Диор со своими манекенщицами, 1950
Но вернемся к дефиле. Итак, Раймонда располагается у колонны, которая маскирует звонок. Каждая манекенщица перед выходом слышит этот сигнал. Темп презентации должен быть быстрым, в противном случае публика начнет скучать, отвлекаться или разговаривать. Значит, любой ценой надо избегать «пробелов» (пробелы, паузы – это то, что преследует шефа кабины в кошмарном сне). Каких это стоит усилий! Представьте себе кабину на двенадцать манекенщиц, в нее набивается тридцать человек: первые портнихи, вторые, двенадцать или четырнадцать манекенщиц, два парикмахера, которые все время работают; ответственные за аксессуары к двумстам платьям, перчаткам, шляпам, муфтам, зонтикам, колье, обуви…
Это неописуемые сцены, похожие на цирковые номера братьев Маркс. Раймонда яростно звонит. Ужас! Это провал!
Барбара не может найти свои серьги! Ей бросают чужие перчатки. Я подталкиваю ее к двери, но первая портниха замечает на юбке ниточку и останавливает ее. Я делаю прыжок и все-таки выталкиваю ее, в то время как Элен, бросив на нее презрительный взгляд, пытается пройти вне очереди (они это обожают). Но самые ужасающие моменты случаются с вечерними платьями. Эти платья спускают с вешалки из-под потолка, где они развешены, а манекенщицы задыхаются в этих кринолинах, не могут из них вылезти. Опять звонок! Быстро, быстро. Неразбериха достигает своего пика. Перебрасывают колье, Гийом размахивает своим гребешком, я ухитряюсь вытолкнуть Анну, которая выходит из этой суматохи невозмутимая и спокойная, с высоко поднятой головой, пристальным взглядом, выполняет свой номер перед ни о чем не подозревающими зрителями…
В самом деле, манекенщица не должна ничем показывать, что творится в кабине. Она обязана сохранять полное спокойствие, тем самым демонстрируя, что все идет по плану.
Я стараюсь успокоить тревогу и, самое главное, скрыть ее, по мере того как дефиле продолжается в тишине. Напрасно мы говорим, что тишина означает внимание. Я предпочитаю аплодисменты! Они возвращают мне надежду. В этот момент я забываю о коммерческом будущем коллекции. Именно для этих моментов я живу. Остальное имеет мало значения. Дитя родилось, хочет узнать, прекрасно ли оно, и угадать свое будущее. Подождем до завтра.
Когда невеста входит в салон, сигнал конца коллекции, меня снова охватывает тоска. Настал момент и мне появиться на подиуме. Достаточно ли аплодисментов? Искренних поздравлений? Надо смеяться, благодарить, обнимать. А я думаю о недоделках, о платьях, которые я мог бы еще добавить, о незаконченных моделях, которые не прошли и мне кажутся самыми лучшими. Как быть уверенным в себе? Как быть довольным? Всегда хочется сделать еще лучше.
Марлен Дитрих на дефиле Диора, 1955
Дефиле в Доме моды «Кристиан Диор», 1955
Презентация для прессы – это первое испытание. Второе – презентация для закупщиков. Они профессиональны и ответственны, критическое чувство не дремлет, не дает проявить никакого энтузиазма, который мог бы повредить их выбору, они скупы на проявление одобрения. Их точка зрения, безусловно, не совпадает с мнением прессы. Журналисты стараются хорошо понять мысль кутюрье и извлечь из коллекции максимум престижности и «фотогеничности» для своих глянцевых журналов. Закупщики оплачивают свое право увидеть коллекцию. Это аванс, выдаваемый за модели, которые они покупают в Доме. Такое привилегированное право может показаться непосвященным чрезмерным, но все закупщики обладают так называемой фотографической зрительной памятью. Они способны воспроизвести модель, сохранив ее идею, форму, все детали. Когда закупщики покупают один ансамбль, они мысленно фотографируют десять.
Кроме того, они часто приходят со своими первыми портными, у которых замечательная память. После показа коллекции те возвращаются, часами трогают, переворачивают, щупают, обстоятельно разбирают модели. Иногда это настоящее насилие: срывается подкладка, бритвой распарываются вытачки и складки, выворачиваются рукава. Они рассматривают ансамбли во всех деталях, вплоть до направления нити ткани.
Слава богу, они не все такие. И лучшие из них почтительно относятся к платьям, испытывают к ним уважение подлинных знатоков. Эти понимают, что платья создаются огромным трудом, заботой и любовью. Зачастую они остаются в Доме до поздней ночи, доводя до изнеможения продавцов, выбирая, потом отменяя свой выбор, добавляя, отбрасывая, требуя другой ткани. Порой надо твердо возражать, потому что не у всех достаточно хороший вкус. Закупщики комбинируют верхнюю часть от одного с нижней частью от другого, а рукава от третьего, чтобы получить три идеи за одну плату. И наконец, в два часа ночи, они назначают встречу на восемь часов утра на завтра. Они ненасытны и неутомимы. Это их профессия.
А мы – коммерсанты. Закупщики покупают как можно выгоднее, мы стараемся действовать так же. И с годами оптовики становятся нашими дорогими и верными друзьями, которых мы счастливы принимать.
Вечером, около восьми часов, организуется буфет с шампанским и сандвичами, чтобы закупщики почувствовали себя как дома. Прошлым летом мы даже праздновали день рождения одного из них в нашем Доме. Одна продавщица знала дату его рождения, заказала шампанское и торт со свечами. Это происходило около одиннадцати часов вечера, и все было очень мило и по-семейному. Как и для прессы, для закупщиков существует строгая проверка. Иногда они на это жалуются и считают этот контроль несколько унизительным.
Вечернее платье от Диора, 1950
Но мы делаем все, чтобы избежать копирования.
Вначале быть предметом копирования считалось за честь.
Но тогда мы не отдавали себе отчета, что «копировать – это воровать». А в настоящее время копирование превратилось в вид коммерции и стало подлинным грабежом. Кроме этого организованного грабежа, от которого мы плохо защищены, существуют «копировщицы-любительницы». Однажды во время презентации для прессы одна из наших первых портних, наблюдавшая за реакциями зала в отверстие в занавеси, предупредила меня, что среди публики она узнала одну женщину-кутюрье.
Модель Кристиана Диора, Paris Match, 1951
Та наспех делала наброски моделей. Охваченный внезапным гневом, я вышел из кабины и, взяв даму за руку, проводил ее до самой лестницы. Затем я вернулся, разрывая на части пропуск (добытый, без сомнения, незаконным путем) и наброски этой дамы. В этот момент я почувствовал, что очень побледнел. Возможно, мой жест был слишком импульсивным, но копирование заслуживает такого позора.
Кристиан Диор. Рисунок П. Эриа из альбома «Тридцать кутюрье парижской моды» для журнала Vogue
* * *
Вот вкратце все, что предшествует запуску моды. Все, что я вам рассказал о моих коллекциях, моих чувствах, о моей манере работать, – все это абсолютно индивидуально. Я не думаю, что существуют два одинаковых способа работать и реагировать.
Я говорил только о себе. Возможно, в этот рассказ я вложил слишком много чувства. Но эта профессия требует любви.
В нее надо вкладывать все свое сердце, как поступает каждый, кто желает преуспеть.
Гриф Дома моды «Кристиан Диор», 1954. Фонд А. Васильева
Клиентки
Клиентки кутюрье придали старому слову «клиентура» тот высокий смысл, который оно имело при своем появлении. Связи, которые объединяют кутюрье с клиентками, и в самом деле основаны на взаимном чувстве долга, и один не может существовать без другой.
Женщина, которая постоянно посещает лишь модные отделы больших магазинов и никогда не бывает в салонах Высокой моды, не сможет стать элегантной. Кутюрье, создающий модели только для закупщиков и оптовых торговцев, постепенно придаст своему вдохновению промышленный размах. Клиентки – это жизненные реалии, они находятся в постоянном контакте если не с самим кутюрье, то, по меньшей мере, с Домом. Они всегда напоминают ему, что женщины одеваются не для того, чтобы прикрыться, но чтобы нравиться. Ведь только мужчинам необходимо защищать себя от холода и жары!
Первый долг кутюрье по отношению к своим клиенткам – создавать красивые платья, но, самое главное, придавать им силуэт, соответствующий эпохе. На это мне могли бы ответить фразой Александра Дюма, который полагал, что женщины одеваются «то как колокольчик, то как зонтик». Это, может быть, было верно во времена «Дамы с камелиями», но не в наши дни, когда женский силуэт меняется от сезона к сезону, как, впрочем, и наши привычки и образ мысли. Поменялись жизненные ритмы и вместе с ними мода.
Кутюрье создает силуэт. Главная линия коллекции, выраженная в ста пятидесяти или двустах моделях, дневных, вечерних и утренних, не является чем-то формальным и застывшим, как линия нового автомобиля.
Непосвященные чаще всего не способны это заметить, но клиентка не ошибается, она умеет выделить то, что мы называем тенденцией, инстинктивно тянется к моделям, которые приносят что-то новое. Дневное платье должно содержать в себе в потенциале платье завтрашнее.
И те модели, которые заслужили ее интерес, будут встречаться в салонах и ресторанах, на улицах и на страницах журналов. Эти платья станут не только моделями haute couture, но, благодаря клиентке, войдут в повседневную жизнь.
Они впишутся в память кутюрье точно так же, как в память публики, и вдохновят его на следующую коллекцию. Без преувеличения можно сказать, что наши клиентки для нас – настоящие партнеры.
Бутик Кристиана Диора в Лондоне, 1948
Каковы обязанности клиентуры по отношению к кутюрье?
Я не стану говорить о том, что надо платить по счетам, потому что это стало просто привычкой. Обязанность женщины перед ее кутюрье – это выбирать платья, которые делают ее еще красивее. Плохие модели обесценивают марку Дома. Надо, чтобы ни одна женщина не могла сказать, что платья X или Y сделаны не для нее и не идут ей, потому что в каждой коллекции есть платья для любой разновидности женской красоты. Достаточно уметь выбрать. Клиентка должна видеть себя в зеркале и не искать там образ женщины, которой она хотела бы быть, но женщины, которая есть.
Нужно ли говорить, что каждая клиентка индивидуальна, но при этом многим из них присуща схожесть в конституции, стиле, что позволяет выделить несколько типов женщин.
Список телефонов японского филиала Дома Кристиана Диора, 1947
Модель в стиле new look, Кристиан Диор, 1950
Нужно было бы быть Лабрюйером, чтобы описать одним росчерком пера каждый из этих типов женщины, на ком основан успех кутюрье.
Прежде всего, есть один тип клиентки – «помешанная на платьях». Она обладает страстью к туалетам, которая ее пожирает, как некоторых страсть к игре. Дама одевается не для своего мужа, не для своего любовника, не для того, чтобы вызвать зависть своих подруг. Она любит смотреть коллекции, выбирать, примерять. В ее голове содержится полный перечень всех моделей, она знает их наизусть, так же хорошо, как шеф кабины, если не сказать лучше. Кажется, в Лионе живет любитель железных дорог, который может наизусть назвать расписание всех поездов во Франции, включая местные сети. А эта женщина, «помешанная на платьях», может вам сказать число рядов соломин на шляпке или клеточек на пальто из ткани рисунка «пье-де-пуль». Она засыпает вечером с мыслью, какое платье закажет на следующий день, и в ее снах являются шляпы, с какими она могла бы носить это чудо. Проснувшись, дама сразу же звонит, чтобы назначить встречу с продавщицей, хотя у нее уже назначено пять или шесть таких встреч. «Ее» кутюрье (потому что у нее мечта – завладеть им целиком и полностью) становится настоящим духовным наставником, а что касается продавщицы, то она без нее уже не может жить, подобно «мнимому больному», который не мог расстаться с Тома Диафуарусом. Более того, она сама вроде «мнимой модницы»: самое главное для нее – иметь платья, примерять их, пересчитывать их в своем гардеробе, раскладывать, любоваться, но не носить.
А носит ли она их вообще? Я в этом не полностью уверен. Такая клиентка любит воображать себе обстоятельства, порой совершенно нереальные, когда она могла бы надеть свои драгоценные платья. Они заставляют ее жить двойной жизнью. Для полного счастья ей достаточно гардеробной, забитой элегантными нарядами. Будучи ненасытной, она быстро бы разорилась, не зная удержу со стороны семьи или мужа. Но кто будет за это сердиться?
Во всяком случае, не я!
Вечернее платье от Диора, 1950-е годы
Бывает клиентка, которая пользуется сомнительной славой: она никогда не бывает довольна. Каковы бы ни были ее состояние и расходы, продавщицы от нее прячутся! Они хорошо знают, что рискуют скорее потерять свое душевное равновесие, чем угодить ей. Такую возможность даже не стоит рассматривать. Действительно, можно сказать, что подобная клиентка заказывает себе платья только для того, чтобы их критиковать. Если, например, она полновата, то горько удивляется, почему платье, которое она примеривает, не подчеркивает талию, как у Сильви. К несчастью, объем талии Сильви (48 см) не продается вместе с моделью. «Это платье не придает мне представительный вид», – говорит она и с первой примерки начинает обсуждать преобразования, которые можно было бы сделать с моделью, чтобы платье придало ей вид двадцатилетней девушки. Если модель подошла, то не годится ткань, и клиентка утверждает, что она не та, что на манекене. Разумеется, совсем не та! Находятся дамы, которые настолько далеко заходят в своем желании доказать неправоту Дома, что пересчитывают камешки или бусинки в отделке модели и проверяют, столько же их на платье или нет. Если не хватает сантиметра вышивки, она отменяет свой заказ. Подобные клиентки столь же неуступчивы, когда речь идет о сроке поставки.
Им необходимо платье точно во столько-то, такого-то числа, и превращают это в такое же важное дело, как высадка в Нормандии. Из-за них ателье работает ночами, чтобы поставить к назначенному сроку, с точностью до секунды, платье, которое будет надето лишь через три дня…
Полная любезности, вежливости, желающая нравиться всему миру, клиентка-которая-не-знает-чего-хочет тоже приводит продавщиц в отчаяние. Примерив все модели коллекции (когда ей удается прийти), она колеблется и возвращается еще десять раз, прежде чем сделать выбор, затем все изменяет – вырез, ткань, цвет, чтобы на первой примерке обнаружить, что в конце концов она ошиблась и лучше всего вернуться к первоначальной модели.
Замечательная клиентка – та, которая знает свой бюджет и знает, чего хочет. Два раза в год она приходит заказать два-три платья и пунктуально их оплачивает. Она не вызывает беспокойства у продавщицы. Мы знаем, что, как только платье будет доставлено, дама отнесет его своей портнихе, чтобы та скопировала его, а свое одолжит какой-нибудь своей подруге. Времена тяжелые, мужья скупые. Женщины вертятся как могут. Порой эти клиентки самые приятные, если не сказать славные.
Наконец, остаются королевы дня! Наша слава, наши музы!
Мы вырываем их друг у друга, завидуем, любим, восхищаемся. Элегантные женщины, истинные парижанки, даже если они родились в Бостоне, Буэнос-Айресе, Лондоне, Риме или даже в Пасси…
Манекенщица Рене в ансамбле от Диора, коллекция весна-лето 1947/1948 года. Фото – Вилли Майвальд
Вечернее платье от Диора, 1952
Сколько таких существует в мире? Сотня, десяток? Во всяком случае, очень мало. Быть женщиной, чья элегантность оставляет за собой след, – значит иметь стиль, шик (это небесный дар, более редкий, чем красота) и очень большие средства.
Иметь туалеты для каждого случая (слово туалет подразумевает совершенство, продуманное и преднамеренное, от меха до туфель) – это очень редкий шанс в наши дни. Но женщина, которая действительно умеет одеваться, может, не имея всего желаемого, составить совершенный гардероб, не заказывая большого количества платьев, потому что она обладает стилем. Именно выбор таких клиенток помогает нам предчувствовать будущее. Это они – наш передовой отряд, они придают реальность нашим мечтам.
Я хочу поблагодарить их здесь. Без них не было бы Высокой моды.
Продавщицы
Чтобы соответствовать противоречивым требованиям таких разных дам, надо иметь голову на плечах, обладать хладнокровием и хорошим здоровьем. Над всеми продавщицами царит мадам Люлин с ее благодушным авторитетом.
Сюзанну Люлин никогда нельзя было захватить врасплох, ни по телефону, ни лицом к лицу. Благодаря ее хорошему характеру всякая драма всегда заканчивалась взрывом хохота. Она спокойно и естественно заставляет ждать даму, которая спешит, чтобы переделать испорченную юбку (иногда такое случается в этой профессии!). С взъерошенными волосами, уравновешенная и одновременно разговорчивая, она, благодаря своему жизнелюбию, всегда легко справляется с усталостью и с честью преодолевает все неприятности. В момент самой большой спешки, покончив к двум часам ночи с последними закупщиками, она еще отправлялась с ними танцевать, потому что веселый Париж должен оставаться веселым Парижем…
И в восемь часов утра Сюзанна снова в Доме, такая же бодрая, свежая, отважная и веселая.
Сияя медоточивыми улыбками, продавщицы, сопровождаемые помощницей, ждут клиентов на ступенях лестницы. «Как здоровье, милая мадам? Для вас в этой коллекции много интересного». «Как вы похудели!.. Это великолепно!»
Всегда одни и те же восклицания, которыми продавщицы приветствуют своих клиенток. Есть приветливая продавщица, продавщица-новичок, изысканная продавщица, продавщица – светская дама, продавщица – «очень haute couture», не забудьте и продавщицу-«крокодила», которая, продав однажды платье бразильянке, заявила: «Бразилия – это мое…»
Модель из муара от Диора, 1950
За этой ширмой улыбок скрывается весь коммерческий арсенал Дома. Слишком много праздных женщин воображают, что продавщицей может стать любая из них, стоит только захотеть. Они не подозревают, что продавать – это профессия, которой надо учиться и которая требует знания психологии, смелости и упрямства. Надо иметь вкус, правильно направлять клиентку, знать ее возможности, образ жизни…
Всегда рядом всемогущая мадам Линцлер, царящая на производстве, чтобы помочь продавщице и направлять ее. Она должна «следить» за платьем, то есть контролировать, чтобы все соответствовало заказу – модель, ткань, чтобы все было готово к примерке в назначенное время, чтобы платье было к сроку.
Не принятый заказчиком товар, отказ, поздно оплаченный счет навлекут на нее громы и молнии со стороны дирекции. Она всегда между молотом и наковальней.
В Высокой моде, как в театре, закулисная жизнь не всегда усыпана розами. Для процветания Дома необходимо работать без отдыха в салоне, ателье. Потому что эта профессия – одновременно и творчество, и торговля.
Модель от Диора, 1950
Коммерческое дело
КРИСТИАН ДИОР: Непосвященные считают профессию кутюрье смесью безумств, капризов, мечтаний, пущенных на ветер денег, легкости… На самом деле за этим фасадом из духов, тюля, манекенов, безделушек, за всем тем, что зовется пышностью и безвкусием, скрывается коммерческое предприятие, где каждый метр муслина оборачивается цифрами, графиками, константами, сложениями и вычитаниями, доходами, наконец, математикой. Мы являемся продавцами идей. Наша администрация должна продать запас идей, который каждый сезон приносит прибыль, и установить строго коммерческим путем итог между тем, во сколько это обошлось и сколько было продано. Заметьте, кутюрье, беспокоящийся по поводу своих неудач, никогда не получит необходимую свободу вдохновения, но все зависит одно от другого. Если коллекция состоит из платьев высокого качества, хорошее функционирование Дома должно упорядочить продажи, извлечь прибыль из идей, внести порядок, точность, коммерческий дух, тем самым привлечь клиентуру.
Эта особенно тонкая роль принадлежит директору Дома, господину Руэ. Чтобы ее исполнить, надо обладать способностями администратора, делового человека, а также понимать художника. Надо любить творчество и уметь работать с «цифрами».
Несмотря на множество капризов, непостоянства, фантазии, господин Руэ сумел образовать солидное дело, в котором все можно предусмотреть.
Дом моды – это субъект со слабым здоровьем. Нужно ежедневно мерить ему температуру, считать пульс, определять давление, брать анализы и вести себя как доктор, для которого не существует теневых моментов и который ничего не пускает на самотек. Именно поэтому процесс развития Дома записан у директора на разлинованном листе бумаги, как медицинской карточке. Взглянув на это, он в течение тридцати секунд может понять, в каком состоянии дела.
Господин Руэ выработал целую систему прогнозов производительности, которая позволяет мгновенно ответить на самый неожиданный вопрос… например, цифра дохода, реализованного в Австралии на определенной неделе определенного года!
* * *
Поскольку эта система не секретна, я вам ее объясню.
У нас имеется два вида клиентуры – частная клиентура и профессиональная, о которой я уже вам рассказывал. Обе подразделяются на две части: французская клиентура и заграничная.
Каждый сезон на огромном разлинованном листе наносят кривую закупок. В августе поднимается кривая закупщиков, в сентябре она идет вниз, в то время как кривая частной клиентуры идет вверх. Эти кривые нанесены разными цветами.
Но эти вычисления были бы неэффективными, если бы в то же самое время не отмечалось бы соотношение со всеми ателье.
Бутик Кристиана Диора на авеню Монтень, 1950
Невыгодно продавать много платьев, которые требуют больших трудовых ресурсов. Наоборот, важно точно вычислить соотношение между рабочей силой и продажей. На этом же листе наносится уже третьим цветом кривая трудовых ресурсов. Таким образом, в июле кривая графика опускается (ателье частично уходят в отпуск; оставляют только работниц, полезных для коллекции), идет вверх в августе, снова опускается в сентябре (небольшие каникулы), поднимается в октябре и т. д.
Кроме этого листа, где сконцентрирована вся работа Дома, существует система карточек, очень эффективная и простая.
Кристиан Диор, 1947
У каждой частной клиентки есть своя карточка. На ней записаны имя, адрес и номер пропуска, мерки, рекламное значение, ателье, продавщица, колонки, куда вписываются годы, суммы, истраченные на каждую коллекцию, характер клиентки (простой или сложный), страна происхождения, возможности ее кредита, номер отдела магазина: шитье, мех, шляпы, бутик.
Чтобы карточку можно было читать, не вынимая из картотеки, имя клиентки записывается наискосок наверху карты, а ее покупки – в клетках, подчеркнутых цветным карандашом, на полях этой же карточки. Таким образом, ничего не перемещая, я могу вам сразу сказать, что в 1949 году мадам Y… не покупала шляп, но отправилась в отдел мехов, а мадам Z… покупала только в бутике.
Эта информация помогает, если, например, важная клиентка заказала меньше в определенном отделе или вообще ничего не заказала, провести расследование, в чем причина такого отступничества. Может быть, что-нибудь вызвало неудовольствие этой клиентки? Не является ли причиной этому продавщица? Или коллекция ей не понравилась? Такая информация позволяет мне наблюдать за выбором каждой клиентки и порой учитывать его. Иногда такие указания очень ценны для будущей коллекции.
Кроме того, существуют карточки для каждой модели, на которых указаны название платья, имя манекенщицы, его представившей, номер заказа, колонка для имен клиенток, которые его купили, их национальность, даты заказа, а для закупщиков – колонки для указания, к какой категории оно относится: на бумаге, изготовлен образец из бязи, тиражировано.
Манто от Диора, 1949. Фото – Вилли Майвальд
Модель Диора в Опера, 1948. Фото – Вилли Майвальд
Также имеются карточки для стран с такой же классификацией, это помогает узнать за полминуты, сколько было истрачено в 1948 году или в 1950-м в Америке, Греции или Италии…
В одной лишь административной группе трудятся сорок шесть сотрудников, работающих по восемь часов в день.
Кристиан Диор на обложке Time, 1957
Эта работа может показаться выходящей за пределы швейного дела, но оказывается, она необходима для нормальной работы Дома. Это позволяет, во всяком случае, для кутюрье, не ограничивая свободы мысли, лучше уравновесить производство и продажу. Это целая проблема.
А.Ш. и Э.Р.: Существует ли логика моды?
КРИСТИАН ДИОР:
Я полагаю, что да… Вы не замечали, как в мире, в каждой стране возвращается осознание своей индивидуальности?
Ведущая модель Кристиана Диора Алла Ильчун в вечернем платье линии new look, Париж, 1950. Фото – Майк де Дюльмен. Фонд А. Васильева
Мы недовольны безобразной архитектурой, несовместимой с нашими пейзажами, образом жизни, масштабом и пропорциями. У нас много бесчеловечных картин и бесформенных скульптур. Пикассо, Матисс, которыми я глубоко восхищаюсь, внесли свой вклад, но этот вклад искренний и живой, однако имитаторы его портят.
New look имел успех (если я осмеливаюсь смешивать моду с такой глубокой эволюцией) только потому, что он был созвучен духу эпохи, стремящейся найти выход из механического и бесчеловечного, снова вернуться к традициям и их ориентирам. Новое любой ценой, будь это даже создание абсурда, больше не является главным направлением исследований. Мы много и даже слишком много видели.
Как и все эпохи, наша ищет свое лицо. Оставаясь естественными и искренними, мы совершаем революции, даже к этому не стремясь.
Женщина 1925 года, с надвинутой до глаз шляпкой, в каком-то смысле приближается к силуэтам машин, которые тогда были идолами, царившими и в музыке, и в меблировке. Женщина-робот в наши дни нас пугает. Европа, лицом к лицу с непросвещенным или враждебным миром, осознает себя, свои традиции и культуру. Мода снова становится глубоко западной, и если допускает экзотику, то только отдаленными намеками, уже прошедшими сквозь сито других эпох.
В столь мрачную эпоху, как наша, где роскошь состоит из пушек и четырехмоторных самолетов, наша мода требует защиты пядь за пядью. Я не пытаюсь скрыть, что она идет против кажущегося движения всего мира, но понимаю несколько главных моментов. Считается роскошью все, что выходит за рамки стремления «просто прикрыться, прокормить себя или найти себе приют». Само существование нашей цивилизация является роскошью, и мы ее защищаем.
Кристиан Диор, 1947
«В данный момент больше ничего нельзя сделать». Я хочу опровергнуть эту фразу, приводящую в уныние. Я отказался принимать, что заранее побежден, и считаю, что во все времена, если хочешь создать что-нибудь ценное, работай и создавай. Часто случаются моменты, когда человек, подхваченный ходом своего века, чтобы выразить себя, должен повернуться против него. Я рассматриваю занятие моей профессией как своего рода борьбу против посредственности и развращенности.
Все имеет тенденцию исчезать. Наш долг не уступать этому, подавать пример и несмотря ни на что создавать!