Сухов-Переросток стряхнул снег и вошел в прихожую. Долго закрывал дверь. Сбросил на сундук казенный тулуп, вздохнул. В тусклом зеркале отразилось вогнутое лицо, ноздри, сонные глаза.
– Поспать бы, – сказал Сухов-Переросток, – хоть бы часика два.
Из коридора в мятой полосатой пижаме вышел отец.
– Отдежурил? – спросил отец.
– Как видишь.
– Поешь?
Сухов-Переросток иронически зевнул. Сверху посмотрел на отца, подумал.
– Подумаю, – ответил Сухов-Переросток.
– Об этом думать нечего, надо есть, – по-военному строго сказал отец. (Отец был военный.) – Думать надо о другом. Подумать стыдно – сторожем работает. До чего докатился! Сторож в гастрономе.
– Ну и сторож…
– Ну и… Не ну и, а сторож. Здоровый лоб с образованием. Почти с высшим. Пускай не кончил, но ведь почти… Интересную работу имел – выгнали… Стыд и срам!
– Оставь, – отмахнулся Сухов-Переросток, – оставь – устал.
Отец снял широкую пижамную куртку и стоял маленький, щупленький, в маечке. Сухов-Переросток иронически посмотрел на отца. Усмехнулся.
– Эх, не драл я тебя, – сказал отец, натягивая голенище, – не драл, а теперь поздно.
Он выпрямился и потопал блестящим сапожком.
– Ладно, – сказал отец, топнув другим сапожком, – иди ешь.
Сухов-Переросток болтнул головой, прошел в кухню. На газовой плите булькал кофейник. Он иронически посмотрел на кофейник. На все посмотрел иронически. Это все был быт, предрассудки. Сухов-Переросток презирал предрассудки. Стукнув клепаными брезентовыми брюками, сел.
– Устал, – устало сказал Сухов-Переросток, – докатился!.. Ха! Ради чего я работаю сторожем? – сказал с горькой иронией и снял со сковородки крышку. Втянул ноздрями куриный аромат.
"Поспать? – тупо думал Сухов-Переросток. – Если спать, то не успею. При отце ничего делать нельзя. В каких условиях приходится работать! А надо спешить: осталось два дня. Нужно срочно действовать, пока отец будет на службе. В каких условиях!" – скрежетнул зубами.
– Солдафон! – сказал он и посмотрел на дверь.
Отец, маленький, аккуратный, стоял в дверях.
– Солдафон! – оскорбленно усмехнулся отец. Он помолчал. Сел на беленький табуретик, подбоченился. Ему было рано на службу.
– Нет, не солдафон, – сказал отец, – я офицер. Подполковник. А вот кто ты? Неудавшийся художник? Сторож? Скажи, в чем твое призвание?
Сухов-Переросток иронически улыбался.
– Эх, распустила тебя мать, – вздохнул подполковник. Грустно помолчал. – Послушай, я тебе отец, я тебе добра желаю. Ты знаешь, я не хотел, чтобы ты был художником. Я их не люблю – богема. Ты поступил в училище. Ладно. Я переменил свое мнение. Думаю: бывают и приличные люди, члены Союза художников, есть народные художники, академики, некоторые преподают… Ну, в общем, люди как люди. Ты учился, я тебе помогал. Стипендию ты не получал – хорошо. Кормили тебя, одевали, я сам тебе кисти, краски покупал, этюдники по двадцать семь рублей дарил. Учился ты – еле тянул. Год не дотянул – выгнали. Ладно. Что дальше? Имел интересную работу по профилю. Интерьеры, это же твой профиль? Что получается? Выгнали. По сорок седьмой! Стыд и срам, за прогулы. Встать вовремя не мог. Полгода не работал. Наконец устроился. Кем? Сторожем. Позор! И я думаю, – продолжал отец, – что случилось. Был парень как парень. Занимался в авиамодельном кружке, в футбол играл, боксом занимался, а после этого училища…
– В футбол играют только бездарности.
– Дурак ты. Пеле что, по-твоему, бездарность?
Сухов-Переросток промолчал.
– Ты вот что, – раздраженно сказал отец. – Ты тут без меня черт знает чем занимаешься. Я знаю. Я тебе говорю: брось это дело, пока не поздно.
– Ладно, я тебя маршировать не учу.
– Моя служба не в маршировке заключается! – вскипел отец. – Это не царская муштра… Кх… Николаевское время… Кх… Я преподаватель, артиллерист…
– Послушай, – сморщился Сухов-Переросток, – что, это у тебя вместо зарядки по утрам?
Он попал не в бровь, а в глаз: у отца по утрам всегда было дурное настроение. Отец резко встал. Ему хотелось посмотреть на сына сверху вниз, но сын тоже встал.
– Ну, вот что, – сказал отец, – заруби себе на носу, я тебе говорю: ты свои занятия брось. Эти иностранные журнальчики, всякие сомнительные рукописи тоже брось. Я в своем доме нелегальщины не потерплю.
Ему не удалось посмотреть на сына сверху вниз, но последнее слово все-таки осталось за ним. Он четко, по-военному повернулся и по-военному вышел.
Сухов-Переросток, стукнув штанами о стул, сел. Стукнув по столу кулаком, сказал:
– Тупой солдафон!
И взялся за куриную ногу.
В прихожей хлопнула дверь.
"Ушел, – подумал Сухов-Переросток, – путь свободен".
Сделав длинными ногами три шага, он оказался в прихожей. Движения его были быстры и четки. Прежде всего на пол шлепнулся тулуп. С лязгом откинулась кованая крышка сундука. Длинные руки Сухова-Переростка выгребли из-под слежавшихся тряпок следующие предметы: большую консервную банку, шило и моток проволоки, плоскогубцы и механизм от будильника. Сгреб все в охапку и вынес на кухню. Сложил на стол и начал действовать.
"Да, Боган не годится, – подумал Сухов-Переросток, – Боган работает по старинке. Где ему? Это только профаны, не знающие истинного положения вещей, могут принимать всерьез таких, как Боган. Он взывает к интеллекту, хочет воздействовать на умы, а в наше время нужна бомба. Я думаю, Минкин со мной согласится, – думал Сухов-Переросток. – Минкин умен: он должен меня понять. Ха! Боган…" – иронически подумал Сухов-Переросток.
Из консервной банки торчал пучок разноцветных проводов. Сухов-Переросток подумал – и некоторые из них соединил. Потом он в двух местах шилом банку проколол. Продел в дырки кусок проволоки, взял со стола механизм от будильника и этот механизм проволокой к банке прикрутил.
"Боган старомоден", – подумал Сухов-Переросток и приладил патефонную трубку с мембраной.
– Заведем на месте, – сказал Сухов-Переросток, – и пусть тикает.
Он улыбнулся одними ноздрями.
– Все, – сказал Сухов-Переросток.
Раздался звонок. Сухов-Переросток нервно вздрогнул и встал. Накрыл предмет полотенцем и в три шага вышел в прихожую. Открыл первую дверь, взялся за пуговку замка. Стоя между дверями, тихо спросил:
– Кто там?
Девический голос звонко ответил:
– Это я, Зинаида.
Сухов-Переросток с облегчением вздохнул и открыл дверь.
– Хорошо, что ты пришла, – сказал он, впуская румяную девушку в искусственной шубке. – Я страшно устал, а дома хранить нельзя. Отец все знает. Ну, может быть, не все, но во всяком случае подозревает: сегодня имел с ним разговор.
– Ах! – ужаснулась Зинаида.
– Да, – подтвердил Сухов-Переросток, – но у меня все уже готово. Унесешь?
– Готово? – радостно удивилась Зинаида.
– Готово, – ответил Сухов-Переросток, – учитывая условия, в которых приходится работать, я совершил невозможное.
– Ах, как бы я хотела вам помочь! – воскликнула Зинаида. – Я восхищаюсь всеми вами.
– Ну, положим, не все достойны восхищения, – снисходительно улыбнулся Сухов-Переросток, – однако пойдем.
Он провел ее в кухню.
– Где? – спросила Зинаида.
Сухов-Переросток рукой указал на стол.
– Это? – Зинаида кинулась к столу.
– Осторожно! – крикнул Сухов-Переросток. – Осторожно!
Он сам снял полотенце. Зинаида восхищенно всплеснула руками.
– Потрясающе! В такой срок!
– В наше время приходится действовать молниеносно, – важно ответил Сухов-Переросток.
– Так ты думаешь, Боган…
– Нет, он с его методами давно и безнадежно устарел. Вот увидишь, Минкин поддержит меня. Кстати, он тебе на эту тему – ничего?
– Больше – ничего. Даже последнее время ничего печатать не дает.
– Странно. А может быть, он… Нине отдает?
– Нет, что ты! – обиделась Зинаида. – Если бы дал, то только мне. Он больше никому не доверяет.
– Ну что же, это только подтверждает мои предположения. Именно я, и никто другой, разнесу эту стену.
Сухов-Переросток помолчал.
– Итак, – сказал Сухов-Переросток, – объект номер тридцать. Не ошибешься?
– Ну что ты? У меня тоже все готово.
Через пятнадцать минут Зинаида уходила от Сухова-Переростка, унося с собой перевязанный шпагатиком ящик, обыкновенную с виду посылку, а Сухов-Переросток наконец разделся и забрался в кровать. Но вместо того чтобы спать, он, сделав волевое усилие, вытащил из-под подушки свеженький, сверкающий глянцем журнал, посмотрел репродукции, а потом принялся читать вслух и нараспев:
– "Художник не выбирает и не абстрагирует предмет жизни: он идентифицирует выбранный им предмет в самой жизни". – Так, – сказал Сухов-Переросток, – только не "художник" и не "он", а "я". Повторим. Я не выбираю и не абстрагирую предметов от жизни, я идентифицирую выбранный мною предмет в самой жизни. – Вот так, – удовлетворенно сказал Сухов-Переросток, – дальше… угу!
Аллан Капров определяет… нет, не Аллан Капров, а я определяю свою точку зрения: "Среди тех положений, которые, как я считаю, имеют значение в концепции"… так, повторим. …парадоксальный момент просветления, свойственный философии Дзен… повторим. …концентрация внимания на вопросе "Что это?"…
Сухов-Переросток зачем-то снова и снова повторял непонятные фразы, пока наконец не заснул.