Дорогая Теа,

тебе понравилось пальто? Как вы отметили Рождество? Твой отец говорит, что нам необходимо на какое-то время уехать, но куда мы поедем? Я хочу быть только здесь. Я не чувствую себя одинокой. Твой отец работает больше, чем когда бы то ни было. Даже если все вокруг меняется, люди не перестают болеть и умирать. Мне даже кажется, что они стали это делать гораздо чаще. Болеть и умирать.

Теа, мне очень хочется тебя увидеть. Мне очень хочется, чтобы все было иначе. Я не должна была разлучаться с тобой, ведь ты еще ребенок. Вы все трое еще дети, которым пришлось так рано повзрослеть. На этом я остановлюсь. Тебя удивляет, что я пишу это? Ты не знала, что твоя мама может быть такой сентиментальной?

Я обрезала все розы, замульчировала все клумбы, удалила все сухие цветы и побеги. Я работала целыми днями. Возможно, даже слишком много. Сэм мне помогал. Твой брат по-прежнему остается твоим братом. Конечно же, это не все, что я могла бы тебе сказать, но мне больше ничего не приходит на ум. Я знаю, что ты написала ему письмо. Я знаю, что он тебе не ответил. Теа, он еще не пришел в себя. Надеюсь, я поступаю правильно, говоря тебе об этом. Я не хотела задеть твои чувства, просто пытаюсь объяснить, что чувствует он.

С Джорджи все в порядке. Сэм сказал мне, что ты о нем спрашивала.

Одевайся теплее. В этих горах так холодно. Не езди верхом слишком много. Береги свое здоровье.

С любовью, мама

Мы вместе с Сисси сидели в Зале на вытертом красном бархатном диване, и я читала мамино письмо. Я была измучена. После моего ночного визита в Мастерс прошло уже три дня, но я все еще плохо спала по ночам.

Климат Иматлы не подходил для роз. Он был слишком жарким и влажным. Но мама их обожала. Она постоянно с ними возилась, и когда они зацветали весной, это было так прекрасно, что невозможно было предположить, что им здесь не место.

Она задела мои чувства. Она знала, что она их заденет. Я была унижена, растоптана. Одно дело знать, что каждый из членов твоей семьи продолжает жить своей жизнью, и совсем другое – думать, что они все объединились против тебя.

Кэтрин Хейз начала наигрывать что-то жизнерадостное на рояле. После несчастного случая с Деккой все девочки притихли. Они плакали друг у друга на плече, расхаживали с унылым видом и бросали грустные взгляды в сторону Мастерса. Но их хватило только на один день. Сейчас Джетти стояла возле мольберта и, глядя в окно, писала акварельными красками горный пейзаж. Со своего места на диване я видела, что Марта Ладю, которая расположилась рядом с ней, лениво перелистывает страницы журнала и что пейзаж Джетти очень плох. Похоже, Марту Ладю ничто не интересовало, кроме французского языка и способов быть красивой.

На следующий день после того, как я сходила в Мастерс, мистер Холмс во время утренней молитвы сообщил всем, что Декка сломала ключицу и что она скоро выздоровеет. Обращаясь к нам, он выглядел совсем измученным. У него были усталые глаза. С тех пор он почти перед каждым приемом пищи появлялся в столовой. В его отсутствие главной была мисс Меткалф, учительница французского. Это стало причиной того, что я впервые за все время своего пребывания в Йонахлосси обратила на нее внимание. Я ее относила к категории скучных женщин, как и почти всех учительниц и девчонок. Она была некрасивой, но не безобразной, милой, но неинтересной. Должно быть, она заходила в Мастерс и общалась с мистером Холмсом. Должно быть, она его сочувственно выслушивала. Это все хотела делать я. Я хотела его утешать. Теперь я чувствовала себя так, как будто он немного мой. Он впустил меня среди ночи в свой кабинет. Он меня утешал, но мне этого было мало. Теперь я хотела большего. Больше впусканий и больше утешений.

Вчера Хенни уехала вместе с Сарабет и Рэчел. Она должна была сопровождать их во время путешествия на поезде в Новый Орлеан, где жила их бабушка и где они должны были воссоединиться с матерью. Декка не смогла с ними поехать из-за травмы. Впрочем, до отъезда обе девочки ели в общей столовой, когда там обедал их отец, и хотя я внимательно всматривалась в лицо Рэчел в поисках следов переживаний, я их не обнаружила. Более того, она была весела. Но я понимала, что все могло закончиться иначе. Я пыталась радоваться счастью Холмсов. Я пыталась сглотнуть зависть, при виде них подступавшую к горлу.

Отъезд Сарабет и Рэчел меня обрадовал. Я знала, что это низкое и мелочное чувство, но я хотела быть ближе к мистеру Холмсу, а в их отсутствие этого было легче добиться. Он считал меня хорошей. По крайней мере он не считал меня плохой. И то, что у него сложилось обо мне такое мнение, заставляло меня засомневаться: возможно, я не такая плохая, как думала?

Это было так легко – сидеть здесь, среди всех этих девочек, которые не знали ни о моем визите в Мастерс, ни о моих мыслях, ни о том, что среди них находится одержимая.

– Я снова здесь, – произнесла Сисси и упала на диван.

Она вытащила из сумки пачку писем Буна, что делала всякий раз, когда ей было скучно.

Некоторые из девочек, в их числе и Гейтс, делали в Зале уроки. Но на самом деле от нас этого не требовалось. Мы знали, что мальчикам ставят отметки и что для них это что-то означает, хотя что именно, мы себе не представляли. Мы всему учились на уроках. Нам рассказывали о войнах, засухах и голоде, о королях и королевах древности, о привычках президентов. Но эти знания были поверхностными. Считалось, что нам необходимо знать о самих событиях (ведь каждая из нас была благовоспитанной дочерью мужчины, который мог позволить себе ее образование), но не о том, как и почему они произошли. Таким образом, нам не рассказывали ничего, что делало бы все эти факты интересными.

В лагере оценивали наши навыки наездниц, но никто не ожидал, что мы станем профессиональными спортсменками. Мы тренировались для того, чтобы кататься ради развлечения. Кроме того, многие из нас по окончании школы возвращались в такие места, где девушкам и женщинам не позволялось садиться в мужское седло.

Те немногие девочки, кто по-настоящему интересовался учебой (в нашем домике это была Гейтс), популярностью в лагере не пользовались. Их рвение означало, что они стремятся к чему-то непривлекательному и туманному, что их не устраивает то, что у них уже есть. Считалось, что гораздо лучше быть обаятельной и остроумной, как Сисси, чем любить книги.

Я смотрела, как Сисси подносит письмо к лицу, а затем отводит руку с ним, как будто пытаясь убедить свой мозг в том, что она видит его в первый раз. Мне хотелось знать, как она будет выглядеть, когда вырастет. Будет ли она казаться такой же юной? Обаяние Сисси, ее тонкие запястья, ее пушистые, легко спутывающиеся волосы, сейчас рассыпавшиеся по спине подобно вееру, ее длинная шея – все это казалось мне каким-то непреходяще детским. Никто не сомневался в том, что Сисси прелестна. Но она была прелестна, потому что выглядела совершенно безобидной.

Мне хотелось понять, как бы я себя чувствовала, если бы была Сисси. Я представила себе, как Бун нежно, но настойчиво мнет ее груди. Сисси улыбнулась своим мыслям, и я увидела руки Буна и ощутила знакомое томление в низу живота. Повернув голову, я наблюдала за тем, как Джетти рисует бесформенный горный пик, пока это ощущение не ушло.

Сисси ни за что не пошла бы к мистеру Холмсу посреди ночи. Ей это даже в голову не пришло бы. Она выбрала себе нормального кавалера. Бун был из хорошей семьи, в том смысле, что его родители были состоятельными людьми. Самыми серьезными препятствиями для них являлись их юность и то, что Бун был не вполне южанином и его семья не относилась к алабамской аристократии. Он был из Эшвилла, что, по словам Сисси, было неплохо, но не замечательно. Впрочем, насколько я поняла, у него было достаточно денег, чтобы они компенсировали эти недостатки. Мне казались смехотворными все эти нюансы иерархии, тонкости взаимоотношений в обществе. Хотя Сисси в разговорах со мной и высмеивала эту суету, я видела, что на самом деле она относится к подобным условностям очень серьезно.

Выйдя на улицу, я обняла себя за плечи, защищаясь от холода. Мое старое пальто было мне уже маловато. Я щурилась на солнце, пока не вошла в лес. Там было темно. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кроны деревьев, раскрасили землю причудливым и, как мне показалось, зловещим в своей случайности и изменчивости узором.

На месте падения Декки не осталось никаких следов. Йод уже давно испарился. Брайт в стойле мирно жевал сено. Упавшее дерево тоже убрали. Я остановилась возле стойла Брайта, и он с любопытством пофыркал в мою ладонь. Он уже забыл о том, что произошло. В его памяти не сохранилось ни малейшего следа этих событий. Я уже в который раз позавидовала глупости лошадей.

Мы по очереди преодолевали маршрут из препятствий, разработанный мистером Альбрехтом. Я была предпоследней и наблюдала за тем, как девочки, одна за другой, совершают одну и ту же ошибку. Между вторым и третьим препятствиями они скакали либо слишком медленно, либо слишком быстро и в результате сбивали перекладину.

– Молодец, Теа! – пробормотал мистер Альбрехт, когда я проезжала мимо него.

В этот момент я увидела мистера Холмса, который шел вдоль манежа, явно направляясь ко мне. Я запаниковала, и меня бросило в жар, но я жаждала этой встречи.

– Привет, Теа, – улыбнувшись, сказал он.

– Мистер Холмс. – Я склонила голову.

Он облокотился на ограду, приняв такую знакомую мне позу, и после паузы произнес:

– Декке гораздо лучше.

Он посмотрел вдаль, потом на другие манежи, и я поняла, что он подошел ко мне на одну минуту, прежде чем продолжить обход манежей, где он, конечно же, остановится поболтать с другими девочками. Ревность все еще была для меня новым, а потому непривычным и странным чувством. Дома мне некому было завидовать и нечего хотеть. Все желаемое у меня либо уже было, либо я могла это легко получить.

– Декке одиноко? – вырвалось у меня. Я попыталась говорить спокойнее. – Я хотела спросить, она скучает по сестрам?

– Думаю, что да. Она ведь самая младшая и впервые осталась одна.

– Мне знакомо это чувство, – кивнула я.

– Ты тоже младшая? – спросил он.

– Нет, – покачала я головой, радуясь тому, что он знает обо мне намного меньше, чем я предполагала, и одновременно испытывая разочарование по той же самой причине.

Он выжидательно смотрел на меня, ожидая пояснений.

– У меня есть брат-близнец.

– А, – ничуть не удивившись, произнес он.

Похоже, это его даже не заинтересовало. Должно быть, он только то и делал, что узнавал что-нибудь о воспитанницах своей школы. Он выпрямился, собираясь уйти.

– Можно мне навестить Декку? – выпалила я, торопясь воспользоваться этим шансом. – Посидеть с ней?

Он молчал, но я видела, что ему это приятно. Родители любят, когда другие люди интересуются их детьми. Наверное, мама и папа тоже радовались, когда кто-то обращал внимание на нас с Сэмом. Но это случалось редко и только когда мы выезжали в город.

– Она обрадуется. Спасибо, Теа. – Он собрался было идти, но обернулся. – Чуть не забыл. Я хотел сказать тебе, что с Рэчел все в порядке. И все просто счастливы, поскольку Декка не сильно пострадала.

«Интересно, что он помнит о той ночи?» – подумала я. Я вела себя так бесстыдно, но его это, похоже, не смутило.

Я смотрела, как он уходит, сначала размахивая своими изящными неугомонными руками, потом сложив их за спиной, потом сунув в карманы. Я уже поняла, как называется это чувство, свившее гнездо у меня в сердце, а теперь и в голове. И от этого мне стало гораздо лучше. Я не была испорченной. Кроме меня, то же самое чувствовали очень многие девчонки. Все было очень просто и совершенно безобидно. Это было просто увлечение. Со мной это случилось впервые. С Джорджи события происходили одно за другим и сами собой. От меня тогда ничего не зависело. Но это было мне подконтрольно. Это было всего лишь увлечение.

Я развернула Наари и увидела, что Леона стоит у ворот, наблюдая за мной. Я поспешно стерла с лица расплывшуюся по нему дурацкую улыбку.

Я отправилась к Декке в этот же день, когда все остальные девочки были в Зале, занимаясь или делая вид, что занимаются. Домработница Холмсов встретила меня у двери. Я шагнула в прихожую и стала расшнуровывать ботинки.

– Не стоит разуваться, – произнесла домработница.

Это была молодая девушка со светлыми, с золотистым отливом волосами, заплетенными в косу, и россыпью веснушек на щеках. Когда она заговорила, я увидела, что у нее кривые зубы. И все же она была хорошенькой. У нее был изнуренный вид и бледное лицо, что характерно для жителей Аппалачей. Я знала, что у горцев большие семьи и что для них кровосмешение – обычное дело. Сисси рассказывала, что браки между двоюродными братьями и сестрами считаются у них нормальным явлением. «Да на ком еще им жениться?» – хотелось спросить мне. Ведь они были изолированы от всего мира, живя в ущельях и долинах, куда не были проложены дороги, и никогда не встречаясь с чужаками. Единственными парнями, доступными местным девушкам, были их собственные кузены.

– Я натопчу.

После того как я сняла ботинки, она провела меня наверх.

В комнате Декки было ужасно холодно. Я порадовалась, что не оставила внизу пиджак и шарф. Я нащупала в кармане перчатки, которые мне одолжила на зиму Сисси, но подумала, что было бы невежливо их надеть, пусть даже в присутствии всего лишь ребенка и домработницы.

– Ей не холодно? – прошептала я, потому что Декка спала.

Домработница помедлила, как будто размышляя, ответить мне или нет.

– В постели грелки, – наконец произнесла она.

Она ушла. Я села в кресло, явно предназначенное для посетителей. Я была уверена, что мистер Холмс тоже в нем сидит. Сидит часами, из которых складываются целые дни.

Декка была укутана в розовые одеяла.

Ее длинные ресницы смотрелись драматически на фоне бледной кожи. Ее волосы, такие темные, что казались почти черными, лоснились. Я подумала, что мистер Холмс, наверное, понятия не имеет, как ухаживать за волосами девочки, как вообще ухаживать за ребенком такого возраста. Я коснулась ее нежного лба. Декка пошевелилась, но не проснулась.

Если бы он вошел в комнату, пока я сидела возле его дочери, это было бы чистой случайностью. Меня невозможно было бы обвинить в чем-то дурном. Меня невозможно было бы обвинить в бесстыдстве. Это была бы совершенно случайная встреча. Я хотела снова быть рядом с ним. Я хотела, чтобы он разговаривал со мной, о чем-то меня спрашивал и отвечал на мои вопросы.

Я знала, что приду и завтра, и послезавтра тоже. Натянув перчатки, я откинулась на спинку кожаного кресла. Оно было большим и удобным, предназначенным для кого-то более крупного, чем я. Это было мужское кресло. Вся остальная обстановка была такой же, как и в домиках, – умывальник, письменный стол, туалетный столик.

На стене висела салфетка, на которой зелеными нитками была вышита молитва «Отче наш». Маму эта комната привела бы в ужас. Тут было чисто, нигде ни пылинки, но неуютно. Я сняла перчатку и пощупала одеяло Декки, верх которого был сшит из какой-то грубой ткани с широкой красной каймой. Эта комната как будто находилась вне времени, возможно, из-за скудности обстановки. Если бы не лампа, я могла бы представить, что перенеслась на сто лет назад. Отражал ли этот дом вкусы миссис Холмс или он всегда был таким, а миссис Холмс привнесла лишь незначительные детали? Картины, возможно, посуду? Мама просто не смогла бы жить в доме, который ей не принадлежит.

Примерно через час домработница проводила меня вниз, подала мне ботинки и закрыла за мной дверь, умудрившись полностью меня проигнорировать. Весь этот час Декка спала.

Я подняла глаза на окна второго этажа, надеясь увидеть мистера Холмса. Шторы были задернуты, защищая помещение от холода. Но даже если бы они были раздвинуты, освещенные солнцем окна были непроницаемы для чьих-либо взглядов.

Прошло три дня, но мистер Холмс так ни разу и не появился. Я поинтересовалась у домработницы, где он, но она лишь пожала плечами.

– Об этом надо спросить у самого мистера Холмса, – был ее ответ.

Мне почудилось, что она произнесла это с вызовом, но так ли это было? Возможно, это были нотки злорадства: как я могла его о чем-то спросить, если его не было дома, когда я приходила? Когда мы встречались в столовой (а мне показалось, что он старательно избегает этих встреч), он держался отстраненно. В конце концов я поняла, что мне не кажется, – он и в самом деле меня избегал. И тут включилось мое воображение, рисовавшее ситуации, в которых он очень хотел меня видеть, в которых нас что-то связывало. Пока я не могла сказать, что именно, я этого не знала. Если бы, выражаясь мамиными словами, я была хорошей девочкой, то заставила бы себя все это прекратить, снова начала бы жить жизнью Йонахлосси и, вместо того чтобы каждый день являться в дом мистера Холмса, стала бы ходить вместе с Сисси в Зал. Но я уже не знала, какая я девочка.

Я играла с Деккой, читала ей или пела песни. Не считая моего первого визита, она не спала. По ночам я лежала без сна. Я вставала, когда Бун начинал бросать свои камешки, и будила Сисси, резко тряся ее за плечо. Бун, такой красивый и милый, ждал Сисси в темноте, подобно ловушке, рассчитывая, что она в нее попадется. Я лежала в постели Сисси и слушала, как она на цыпочках крадется к выходу. Она это делала так громко! В эти моменты я ее ненавидела. Я ненавидела и Буна за то, что он заставляет ее вести себя, как воровка.

Я ненавидела девочек из дома Августы за то, что они находят мои визиты в Мастерс странными.

– Ты там просто сидишь? – как-то вечером поинтересовалась Мэри Эбботт, догнав меня по дороге в купальню. – Зачем?

Разве это не было ясно? Ясно до боли? Видимо, не было. Ответ на этот вопрос был известен только мне.

И сейчас я лежала без сна и знала, что мне в эту ночь не уснуть. Мне было жарко. Я сгорала от желания.

«Ты меня любишь?» Я представила себе, как Сисси задает этот вопрос. «Ты меня любишь? Меня?»

«Ты меня любишь?» Он мог бы задать мне этот вопрос.

«Почему ты меня так долго сторонился?»

«Потому что я тебя любил все это время», – ответил бы он. Он положил бы руку мне на грудь, просунув ее под платье. Эти тонкие длинные пальцы внутри меня, касаются меня, нащупывают потайные места… Эти непривычные касания, близость.

О! Я прикусила подушку, и под моими закрытыми веками вспыхнули искры. Если бы это длилось дольше… дольше, дольше. Ах, если бы! Но все всегда кончалось очень быстро.

Я дышала часто и глубоко. Мои руки и ноги безвольно лежали на простынях. Я вытерла влагу между ног носовым платком и оставила его там.

Теперь я могла уснуть. Я закрыла глаза, и мне совершенно не было стыдно. Мистер Холмс. Мистер Холмс. Мистер Холмс. Когда я закрывала глаза, я видела только его.

Дорогая мама,

пальто мне очень понравилось, большое спасибо. Оно такое чудесное, что я не знаю, куда его надевать. Здесь холодно, но красиво. Пожалуй, холод лучше жары. Он не мешает ездить верхом сколько захочется. Ты знала, что я уже снова езжу верхом? Я не знаю, о чем еще написать. Я думаю, писать больше нечего. Холодно, я езжу верхом, и в лагере все по-прежнему. Каждый день, кроме воскресенья, мы делаем одно и то же. И все воскресенья повторяют друг друга, так что все идет своим чередом.

Тебе здесь не понравилось бы. Мне так кажется. Зимой здесь совсем нет зелени, не считая вечнозеленых растений. Но ведь они не в счет? Все умирает, и до весны повсюду один и тот же цвет – белый. Я никогда не видела ничего, кроме красочной и влажной Флориды. Я думала, что это то, что мне нравится больше всего. Но на самом деле оказалось, что я просто не видела ничего, кроме Флориды. Мне хотелось бы увидеть пустыню и Крайний Север. Кто знает, что мне понравится больше всего?

Миссис Холмс была твоей подругой? Я не знала. Я не знала, что у тебя есть подруги. Я бы написала больше, но мы постоянно так заняты, что у меня нет свободного времени. Не беспокойся обо мне. Вообще не думай обо мне.

* * *

– Папа разговаривал по телефону, – сообщила мне Декка. – С мамой.

Я читала ей книгу, которую она очень любила. Книга называлась «Винни Пух». Домработница сказала мне, что Декке нельзя двигаться. Но Декка уже снова стала сама собой, и единственным напоминанием о падении с лошади была повязка, поддерживавшая ее правую руку, чтобы ключица правильно срасталась. Я знала, что в моих посещениях нет особой необходимости. И хотя я говорила себе и всем остальным, что хожу сюда ради Декки, на самом деле я приходила ради себя. Я хотела его видеть.

– Да? – сказала я.

– Да. Папа был сердит.

Я попыталась скрыть удивление. Мистер Холмс должен быть более осмотрительным. Но Декка явно не знала, что означал его гнев.

– Почему он был сердит, Декка?

– Когда вернутся мои сестры? – жалобным тоном спросила она.

Я поняла, что она по ним скучает. Она не понимала, почему их нет. Я понимала. Бун рассказал Сисси, что один мальчик из академии Харрис вернулся в школу с чемоданом, полным денег, которые ему было велено спрятать. Он спрятал их в своем матрасе. Это было так тупо – устраивать там тайник, что я сомневалась, стоит ли верить в правдивость этой истории. Но банки и в самом деле разорялись, и мы все это знали. Дядя одной из девочек был управляющим Первого Национального банка в Шарлотте, который закрылся в минувшем декабре. Все же у родителей того мальчика деньги были, в конце концов, он учился в Харрисе, а не работал где-нибудь в шахте. Но его отец не знал, как поступить с этими деньгами, как их сохранить.

В мире было предостаточно денег, чтобы мы все могли находиться в Йонахлосси, ездить на наших лошадях и носить нашу белую одежду. Я спрашивала себя, держит ли мама деньги, вырученные от продажи цитрусовых, в банке. Наверняка это так и было. Я и представить себе не могла маму, прячущую деньги в мебели или среди своих вещей. Но я поняла, что на самом деле я этого не знаю. Мне совершенно ничего не было известно о финансовых делах моей семьи. И я никогда этого не знала. Сколько я себя помнила, мы всегда жили на доходы от продажи цитрусовых. Невозможно было представить себе Атвеллов без их апельсинов. Теперь я поняла, что они дают нам некоторое преимущество, возможность чувствовать себя лучше тех, кто не располагает средствами, поступающими из весьма экзотического источника.

Мама ни за что не использовала бы слово «лучше». Мы просто были не такими, как все. Мы были уникальными.

– Теа?

Я перевела взгляд на Декку, которая с любопытством меня разглядывала.

– Они скоро вернутся, – успокоила ее я.

Я ненавидела себя за столь неопределенный ответ, но что еще я могла ей сказать?

Мистер Холмс сердился, разговаривая по телефону. Я пожертвовала бы левой рукой за возможность узнать, что его рассердило. Но Декка была слишком мала, она могла что-то напутать или неправильно понять. Возможно, мистер Холмс был огорчен, а не рассержен.

«Интересно, что она помнит о том случае?» – подумала я. К счастью, она была слишком юной, чтобы осознавать степень вины Рэчел в том, что произошло.

Декка взяла в руки куклу. Волос у нее на голове явно не хватало, одежда была покрыта пятнами. Должно быть, сначала она принадлежала Сарабет, потом Рэчел и только после этого досталась Декке. Мне никогда и ничем не приходилось делиться с Сэмом. Я не увлекалась куклами, но они у меня все равно были. С полдюжины кукол, не меньше.

Декка что-то шептала кукле. Я попыталась вслушаться, но вдруг мне стало стыдно, и я отпрянула. Шестнадцатилетняя девушка хочет знать, что бормочет шестилетний ребенок! Я не имела права лишать Декку ее секретов.

Если бы наша жизнь не была такой безмятежной, если бы мы не располагали мамиными деньгами… Столько «если»! Но я никогда не задумывалась над подобным вариантом. В этом случае отцу пришлось бы жить в городе, где было больше пациентов, способных оплатить лечение. Мама не смогла бы держаться сама и держать нас в стороне от остального мира. Мы могли бы жить в нескольких часах езды от Гейнсвилла. Мы могли бы встречаться с нашими родственниками только раз в год, на Рождество.

Мы не смогли бы дать им денег. У нас их просто не было бы. Мы не смогли бы им помочь. Мы не были бы лучше других. Мы не считались бы такими везучими.

Надеялись ли мои родители на то, что я извлеку для себя какой-то урок? Они думали, что отправляют меня в совершенно безопасное место. Подальше от мужчин, подальше от двоюродных братьев. Джорджи. Джорджи, наверное… Я отогнала мысли о Джорджи. Я встала. Декка все еще играла с куклой. Комната по-прежнему казалась мне уродливой и неуютной. Я по-прежнему находилась в этом доме наедине с его ребенком.

«Я думала, мы знаем друг друга, – сказала мне мама. И позже: – Все будет хорошо. Просто делай, что тебе говорят, делай то, что мы тебе говорим, и все наладится».

Если бы родители оставили меня дома, я могла бы извлечь для себя какой-то урок. Может, мне и захотелось бы радовать прежде всего их, а не себя. «Если я смогу заставить мистера Холмса полюбить себя, то все будет хорошо», – подумала я.