Эта новость пришла от бывшей воспитательницы лагеря, которая теперь жила в Далласе, но продолжала дружить с Хенни. Семья Леоны потеряла все свои деньги. Мы только и слышали, что нефть ее отца прокисла, хотя понятия не имели, что это означает. Еще говорили, что теперь эта нефть стоит меньше питьевой воды. Это нам было понятно. «Они потеряли все», – сказала Хенни, но, похоже, даже ей эта новость не доставляла удовольствия.

– Где они будут жить? – спросила я у Сисси, когда мы, укутавшись в зимние халаты, шли в купальню.

Она покосилась на меня.

– Теа, им придется изменить образ жизни, а не жилище. Дом останется при них.

Когда мы вошли в купальню, я обвела помещение взглядом в поисках Леоны, которая иногда бывала здесь в это время, но увидела только стайку первогодок, Молли в их числе. Летом нас заставляли купаться через день, а зимой – раз в три дня. У миссис Холмс были высокие требования к гигиене.

Ожидая, пока Доуси наполнит мне ванну, я думала о том, каким образом жизни теперь придется довольствоваться Леоне. Она не сделала ничего дурного, ничего непростительного. Теперь она будет вынуждена покинуть это место. Ей придется отказаться от лошадей, во всяком случае от лошадей, подобных Кингу, который стоил целое состояние. Возможно, она не сможет поступить в женский колледж.

Доуси сделала знак, что ванна готова, и приняла у меня халат, когда я ступила в воду. После нескольких первых недель я избавилась от застенчивости. Доуси столько раз приходилось пробовать рукой воду, что ее кисть покраснела. Возможно, теперь Леоне придется в чем-то себя ограничивать, чего ей никогда не приходилось делать прежде, но она не станет служанкой, как Доуси. Она никогда не будет голодать. Наверняка у ее семьи найдется какой-нибудь богатый родственник, который сможет им помочь.

Жизнь Виктории, Леоны и остальных девочек, вынужденных уехать домой, конечно же, изменится. Вокруг них не будут роиться толпы богатых поклонников. Им придется проявить большую осмотрительность в выборе женихов. Все выпуски журнала «Лейдис Хоум Джорнал», которые присылали нам мамы, изобиловали статьями о подработках, с помощью которых женщины могли помочь семье: стирка, шитье и прочее. Меня это смешило. Как будто это могло помочь матери Леоны спасти утраченное состояние! Как будто тетя Кэрри смогла бы расплатиться с банком, удвоив площадь своего сада. То, что жены могут заработать хотя бы малую часть того, что теряли их мужья, было чистой воды вымыслом.

Я поняла, что нашим учителям, прежде внушавшим нам жалость ввиду того, что они не располагают такими же, как у нас, возможностями, на самом деле повезло. У мисс Брукс было ее жалованье, а также жилье и питание. Она целыми днями говорила о книгах, а не размышляла о том, как удержать свою семью на плаву. Наверное, сейчас они все радовались тому, что не обременены детьми.

Все последующие дни мы наблюдали за Леоной, ожидая, что она проявит слабость, что она дрогнет. Но ее поведение не изменилось. И постепенно мы, как это свойственно девчонкам, утратили интерес к ее истории. Если что и изменилось, так это то, что она стала держаться еще надменнее. Наблюдая за тем, как она верхом на Кинге играючи преодолевает препятствие за препятствием, непринужденно проходя весь маршрут, а затем покидает манеж, не удостаивая нас даже кивком, мы начинали сомневаться в том, что просочившиеся в Йонахлосси слухи имеют под собой хоть какое-то основание. Все же при виде Леоны мы вспоминали и о нашем шатком положении – весы судьбы могли качнуться в любую сторону. Если даже отец Леоны разорился, что говорить о наших отцах? А что будет с нами? Теперь этот вопрос постоянно темной тучей висел над нашими головами.

Однажды вечером Эва выключила свет в нашем домике, зажгла свечи и вытащила говорящую доску «уиджа», позаимствованную у кого-то из первогодок. Девчонки-первогодки просто помешались на этих досках. Из-за дождя и ураганного ветра мы не могли ездить верхом и целыми днями не выходили из помещения.

– Это запрещенная штука, – произнесла Гейтс, мельком взглянув на доску. – И к тому же ужасно глупая.

Тем не менее она вместе со всеми села в круг и осторожно коснулась кончиком пальца деревянного указателя в форме сердца. Мы сидели на вылинявшем восточном ковре, который лежал на полу посреди домика. Я рассеянно теребила его разлохматившийся край. Во всех домиках полы были застелены такими коврами. Я знала, что они дорогие, и размышляла о том, что мистеру Холмсу стоило бы их продать, чтобы оплатить обучение хотя бы одной девочки.

– Мой папа говорит, что это демонические доски, – произнесла со своей кровати Мэри Эбботт. – Не надо этого делать!

– О, Мэри Эбботт, – вздохнула Эва, – зачем так мрачно? Мы просто развлекаемся.

– Кого будем вызывать? – спросила Сисси.

– Мою бабушку, – предложила Эва. – Только она была такой скучной при жизни. Я не думаю, что смерть сделала ее более интересной.

– Эва! – воскликнула Гейтс.

Эва лениво приподняла брови и улыбнулась. Я подавила смешок.

– Как насчет тебя, Теа? – спросила Сисси. – Может, у тебя есть кто-то, кого ты хотела бы вызвать? Ты знаешь кого-нибудь, кто умер?

Этот вопрос отозвался в моем мозгу подобно звону колокола. Может, Джорджи умер? На мои глаза навернулись слезы. Но нет! В последнем письме мама написала, что он в порядке.

– Нет, – ответила я и через силу улыбнулась. – Мне никто не приходит на ум.

Сисси продолжала смотреть на меня, пытаясь встретиться со мной взглядом.

– Как насчет бывшей воспитанницы Йонахлосси? – предложила я, чтобы нарушить тишину.

– Какой именно? – спросила Гейтс.

Она сидела очень целомудренно, сложив ноги так, как нас учили на уроках этикета на тот случай, если мы попадем в ситуацию, когда не будет стульев.

– Летти Симс, – сказала Эва. – Это девочка, из-за которой нам не разрешают плавать в озере. Она утонула, – пояснила она.

– Когда? – спросила я.

– В прошлом веке, – ответила Сисси. – Давно. – Она ободряюще улыбнулась. – Очень давно.

Я улыбнулась в ответ, давая ей понять, что со мной все в порядке. В свете свечей Сисси выглядела очень таинственно. Впрочем, то же самое можно было сказать обо всех нас. Я не была настолько впечатлительной, чтобы меня мог испугать рассказ об утонувшей в прошлом веке девочке.

Мы все осторожно коснулись деревянного сердца.

– Дух оккультизма, – начала Эва, и Сисси хихикнула. – Дух оккультизма, – снова начала она, – пожалуйста, позволь нам побеседовать с мисс Летти Симс, которую, как нам известно, все называли Симси. Мы хотим задать ей вопрос. Почтительно.

Сердце сдвинулось с места. Разумеется, оно это сделало. Кто-то из нас его толкнул. Я смотрела на озаренные мерцающим светом свечей лица и думала о том, какой вопрос задала бы я, если бы могла спросить о чем угодно, зная, что получу правдивый ответ.

З-А-Д-А-Й-Т-Е-О-Д-И-Н-В-О-П-Р-О-С-Е-С-Л-И-Э-Т-О-Н-Е-О-Б-Х-О-Д-И-М-О-Н-О-Т-О-Л-Ь-К-О-О-Д-И-Н.

«Это все веснушчатые пальцы Гейтс, – подумала я. – Ей не терпится с этим покончить».

– Мне страшно! – заскулила на своей кровати Мэри Эбботт.

– Тс-с, – отмахнулась Эва. – Она не собирается нам вредить.

Руки Сисси дрожали. «Неужели они действительно в это верят?» – думала я. Мы с папой читали статью об оккультизме. В ней говорилось, что это просто способ поверить в то, что все солдаты, которые не вернулись с Великой войны, на самом деле не умерли. Я попыталась встретиться взглядом с Гейтс, но она не отрывала глаз от доски.

– Это глупо, – заявила я. – Кто-то из нас двигает указатель.

Я хотела отнять руку, но Сисси покачала головой.

– Прошу тебя, Теа, – прошептала она, – подожди.

– Тогда поспешите. Задавайте вопрос.

Ветер хлестал по стенам нашего домика, который внезапно показался нам очень хрупким, как будто был сделан из бумаги. Ветка ударила в стекло, и Эва ахнула. Когда нам с Сэмом было по семь лет, он боялся ведьмы Кейт, терроризировавшей семью Беллов. Он говорил, что она может прикинуться кем угодно (змеей, птицей, маленькой девочкой) и распознать ее можно только по зеленым глазам. Эту легенду рассказал Сэму Джорджи, перепугав его насмерть. Мама рассердилась на Джорджи за то, что он впустил в нашу жизнь внешний мир. Еще много лет Сэм пристально вглядывался в лица всех людей, с которыми мы встречались. К счастью, их было не так много и ни у кого из них, к его облегчению, не оказалось зеленых глаз.

– Вопрос? – напомнила я.

– У меня есть вопрос, – заявила Гейтс, удивив нас всех.

Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох.

– Будет ли у нас все хорошо?

Ее голос едва заметно дрогнул. Это случилось впервые и уже никогда не повторится, во всяком случае в моем присутствии.

В ту зиму я стремительно прогрессировала как наездница. Холод, похоже, шел мне на пользу. Во всяком случае, тут можно было ездить очень долго, не опасаясь, что лошадь перегреется. Я окрепла и ездила все быстрее. Я безупречно преодолевала все препятствия на маршрутах, которые разрабатывал для нас мистер Альбрехт. Как правило, с первой попытки. Мои ноги уже не болели по окончании урока. Мышцы на моих руках затвердели. Эва подрезала мне волосы, и теперь они едва доставали до плеч, благодаря чему я выглядела взрослее. Когда я разглядывала себя в зеркале над умывальником, мне нравилось то, что в нем отражалось. Мне нравилась девочка, в которую я превратилась. Возможно, это было только мое воображение, но, глядя в зеркало, я ощущала превосходство над прежней Теой. Теперь я была гораздо решительнее и увереннее в себе.

В столовой я съедала все, что мне накладывали в тарелку. Хенни наблюдала за этим, выпивая стакан за стаканом холодную воду. Она не была толстой. До этого пока не дошло. Она была пухленькой, кругленькой. Но всем было ясно, что скоро она станет очень толстой. Это было предопределено судьбой.

Иногда я спрашивала ее о свадьбе. И это ей было очень приятно. О, мне было совсем нетрудно втереться в доверие к Хенни. О своем женихе она рассказывала гораздо меньше, чем о цветах, о тележках с десертами и платье из Нью-Йорка. Марте и Джетти предстояло исполнять роль подружек невесты. «Интересно, переживает ли простушка Хенни, думая о том, что рядом с ней будет стоять красавица Марта?» – размышляла я. Мисс Меткалф хранила молчание, когда Хенни говорила о своем грядущем супружеском счастье. Я с изумлением осознала, что она завидует Хенни.

Я спросила ее об их новом доме, в который молодожены должны были въехать сразу после свадьбы. Хенни развернулась ко мне, тем самым исключив из разговора всех остальных девочек за столом.

– Теа, ты сама узнаешь, что это такое. Ты узнаешь, сколько радости существует в мире!

Ее горячее дыхание слегка пахло шоколадом. Такая формулировка показалась мне очень странной. Как будто счастье парит в пространстве. Бесконечное количество счастья. Как будто было необходимо всего лишь расположиться в нужном месте, чтобы его поймать.

Когда мистер Холмс все же появился, через неделю моих визитов к Декке, это произошло совершенно буднично. Так часто случается: ты ждешь и ждешь, а потом то, чего ты ожидала, происходит, но все остается по-прежнему. Я не могла понять, эта будничность меня разочаровала или обрадовала. Думаю, и то и другое.

Мы с Деккой сидели внизу, играя в домино на журнальном столике. Я пила чай и наблюдала за стаканом с молоком, которое должна была выпить Дека, – он стоял на самом краю столика, и я опасалась, что девочка собьет его локтем. Я уже дважды попросила ее быть осторожнее, но всему есть предел. Проведя столько часов в обществе Декки, я знала, сколько раз можно предостерегать ребенка.

В этой комнате были дорогие вещи: коллекция крохотных лиможских шкатулок в стеклянном шкафчике, шесть серебряных визитниц на приставном столике, на крышках которых были выгравированы различные инициалы. Написанная маслом картина: девочка, сидящая в поле, пасущаяся вдалеке овца – это как-то перекликалось с сюжетом романа «Тэсс из рода д’Эрбервиллей». Не считая визитниц с инициалами, тут не было никаких личных вещей, и снова я задумалась над тем, принадлежит ли что-нибудь из всего этого Холмсам. Возможно, существовал некий фонд, которым мог распоряжаться каждый директор Йонахлосси? Но, с учетом существующих проблем, этот фонд наверняка уже должны были заморозить. Даже если бы кризис не сказался на этом фонде, пользоваться им было бы неприлично.

– Ходи.

– Извини, – пробормотала я, – извини, дай подумать…

Но думать мне было не над чем. Я никогда в жизни не играла в домино, зато девочки Холмс, по всей вероятности, играли в него чуть ли не с самого рождения. Это была скучная и бесконечная игра.

Декка была в летнем платье, а это означало, что одевал ее отец. Декка бывала упряма, особенно в том, что касалось одежды. Поскольку это платье не соответствовало времени года, мне было нетрудно представить, что она настояла на нем, а мистер Холмс уступил капризу дочери.

Я была в форменной одежде, но уже не обращала на это внимания, поскольку привыкла к тому, что на первый взгляд мы все выглядим совершенно одинаково. На мне не было никаких украшений.

Декка встала. Я перестала теребить свои волосы.

Я была тщеславна. Мне было шестнадцать лет, и никогда в жизни я так не заботилась о своей внешности, как тогда.

– Папа дома, – провозгласила она и закружилась на месте.

– Декка, – одернула я ее, – веди себя хорошо.

Каждое его появление было отмечено какой-нибудь трагедией. На этот раз это было молоко.

– Декка!

Я пришла в ярость. Я так долго ждала этого момента, и вот мы встречаем мистера Холмса пролитым молоком. Эмми куда-то исчезла, и я не знала, как ее позвать, чтобы это не показалось грубостью с моей стороны.

Декка подбежала к отцу, а я занялась вымакиванием молока собственной юбкой.

– Несчастный случай? – спросил мистер Холмс и подхватил одной рукой Декку.

Свободную руку он протянул мне, и я, приняв его помощь, встала.

– Эмми! – позвал он.

Она появилась так быстро, что мне стало ясно: она только того и ждала.

– Мы просто…

– Играли?

Я кивнула и посмотрела направо, в окно. Все было бесцветным и серым. Зима ушла, а весна только готовилась прийти.

– Играли.

Я чувствовала, что все мои надежды идут прахом.

Декка казалась такой маленькой, сидя на руке отца. Эмми суетилась вокруг пятна на ковре, подтирая, промокая и ощупывая.

– Уже все хорошо, Эмми.

Хотя он явно был чем-то встревожен, его обращенные к Эмми слова прозвучали очень мягко. Она тут же встала, присела в реверансе и, не поднимая глаз, попятилась к двери.

Я не собиралась ничего говорить. Я хотела, чтобы заговорил он. Я ждала и ждала, но первой подала голос Декка:

– Я выигрываю в домино.

– Не хвастайся.

– Она не хвастается. Это правда.

Я улыбнулась Декке, которая расплылась в ответной улыбке.

Мистер Холмс опустил Декку на пол, но она прильнула к его ноге. Он положил ладонь ей на макушку и осторожно высвободил ногу из ее ручонок.

– В самом деле? – с улыбкой поинтересовался он.

Декка неуверенно кивнула. Она видела, что взрослые смеются. Иногда это было хорошо, а иногда – нет.

– А теперь иди наверх, – сказал он Декке. – Пожалуйста, – добавил он, предвидя ее недовольство. – Я скоро поднимусь к тебе.

«Сейчас мы останемся одни!» – ликовала я. Мне хотелось знать, считает ли он меня хорошенькой. Я мысленно умоляла его посмотреть на меня, заметить, какая я, но он был рассеян и невнимателен.

Декка поцеловала меня в щеку, и я вспыхнула от смущения. Она была так близко, что я ощущала запах ее волос и прижавшееся ко мне худенькое плечико.

Мистер Холмс потрепал Декку по макушке, когда она проходила мимо него, и улыбнулся, глядя ей вслед. Я поняла, что даже если она и не была его любимицей раньше, то уже стала ею.

Мне казалось, что если и есть в этой комнате кто-то лишний, так это я. Я вторглась на территорию мистера Холмса, и мне было ясно, что это вызывает у него досаду. Иногда воспитательницы встречались здесь с мистером Холмсом, и тем не менее дом Холмсов оставался их личным прибежищем и был недоступен для учениц. Мистер Холмс расположился в кресле, и я поняла, что мешаю ему.

– Ну что ж… – начала я, собираясь откланяться.

О чем я только думала? Неужели я рассчитывала на то, что мистер Холмс в меня влюбится? Вот так, увлекшись, девочки попадают в дурацкие ситуации. Я решила, что больше никогда никем не увлекусь, что, прежде чем кого-то полюбить, сперва удостоверюсь, что это чувство будет взаимным. Я поняла, как важно контролировать свое сердце.

– Садись, садись, – произнес он, – прошу тебя.

Он указал на стул, и я поняла, что ошибалась. Он, похоже, искренне хотел видеть меня в своем доме. Я все это себе не придумала.

В этот момент в комнату снова вошла Эмми. В руках у нее был поднос, который она поставила на журнальный столик. Она осторожно и педантично наполнила мою чашку. Для этого необходимо было поднять чайник, поддерживая его под донышко, наклонить его, не позволяя руке дрожать. Налить. Решительным движением выпрямить руку, чтобы капли кипятка не успели оторваться от слабеющей струи и упасть на фарфоровый поднос, или, Боже сохрани, на серебро, на котором все видно, или, и того хуже, на леди, которой наливается чай.

Эмми ни разу не подняла голову и не посмотрела на меня. Ее движения были точными и уверенными. Она-то имела полное право находиться в Мастерсе.

Она подала мистеру Холмсу высокий прозрачный бокал и вышла. У меня пересохло во рту, но меньше всего на свете я хотела чаю.

Мистер Холмс сделал большой глоток из своего узкого бокала, опустошив его наполовину. Он казался бледным, но это могло объясняться быстро сгущающимися сумерками, погружающими нас в темноту.

Зазвонил колокол. Все девочки до сих пор были в Зале. Я подумала о Сисси, вероятно ожидающей моего возвращения. Но я никуда не собиралась идти.

– Время уроков, – произнес мистер Холмс.

Это прозвучало так небрежно, как будто мне не о чем было беспокоиться. Он осушил бокал до дна.

Сверху донесся шум воды – Эмми напускала ванну для Декки.

– Одну минуту, Теа, – тихо произнес он и вышел из комнаты.

Мистер Холмс вернулся со стеклянным графином. Похожие графины стояли у нас в гостиной.

Мне показалось, что он сейчас посетует на то, что после отъезда миссис Холмс успел приобрести дурную привычку.

Он стоял в другом конце комнаты, смешивая себе напиток в запотевшем бокале, поставленном на деревянную крышку рояля. Я подумала, что там останется мокрый след. Он был мужчиной и не обращал внимания на круги от бокалов. Но нет, он взял бокал и смахнул влагу рукавом пиджака.

Затем он сел и принялся разглядывать напиток в бокале. Сверху донесся какой-то звук, и мы одновременно подняли глаза. Наши взгляды встретились, и я ему улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Я училась держаться в присутствии мужчины естественно и непринужденно. Когда я снова подняла глаза, мистер Холмс смотрел в бокал, помешивая напиток пальцем.

– Теа, – произнес мистер Холмс и снова замолчал.

Он отряхнул мокрый палец, а затем его понюхал. Внезапно мне стало не по себе. Все эти жесты были очень интимными и не предназначались для моих глаз. Он сделал очередной большой глоток.

Я очень разнервничалась, и поэтому с языка слетело первое, что пришло мне в голову. Выскочило, как одна из древесных лягушек Сэма.

– Миссис Холмс еще не собирается возвращаться?

Вот именно этого говорить было нельзя. Это прозвучало так, как будто ее отсутствие меня возмущает, хотя на самом деле это меня радовало: если бы она была здесь, меня бы в этом доме сейчас не было, в этом я не сомневалась.

Он медленно кивнул.

– Я вот думаю, не отправить ли мне к ней и Декку, несмотря на перелом и шину. Но мне кажется, что без нее мне будет очень одиноко.

Я улыбнулась. Я с трудом представляла себе, как ребенок может рассеять одиночество взрослого человека, но, поразмыслив, решила, что мы с Сэмом скрашивали мамино одиночество.

– Она вернется через месяц, – продолжал он. – Надеюсь, что мне удастся все здесь держать в своих руках до этого времени.

Он сделал еще глоток и поморщился, как это делают взрослые, когда пьют крепкие алкогольные напитки. Эта гримаса на самом деле означала, что им нравится вкус того, что они пьют. Я это поняла, наблюдая за дядей Джорджем.

– Пожертвования поступают?

Он поднял на меня удивленные глаза.

– Вы как-то раз сказали, – поспешила пояснить я, – что суммы пожертвований меньше тех, на которые вы рассчитывали.

– Да, да, Теа. У тебя великолепная память.

– Вообще-то не очень, – возразила я. – А вот у моего брата действительно отличная память. Он знает названия всех растений и животных, многие сотни названий.

– Твой близнец, – кивнул он. – Я тоже кое-что помню.

Я почувствовала, что мои щеки заалели от удовольствия. Запомнив одну маленькую подробность из моей жизни, он меня осчастливил. Я уже и не помнила, когда в последний раз так радовалась.

Он прикончил напиток и опустил руки на колени, обхватив бокал пальцами.

– Да, дела у Бет идут неплохо, спасибо. Она справляется с этим лучше, чем я. Я не умею разлучать людей с их деньгами. Знаешь, благодаря чему они охотнее делают пожертвования?

Я покачала головой.

– Благодаря лошадям. – Видя мое изумление, он расхохотался. – Во всяком случае, женщины питают к ним слабость. Девочек, которые получают стипендию, придется отправить домой, если финансирование будет недостаточным. Но это никого не волнует. А вот стоит заговорить о затруднительном положении лошадей, и – он щелкнул пальцами – тут же выписываются чеки.

– Затруднительное положение лошадей?

Я не хотела оказаться в одном ряду с женщинами, которых он явно презирал, но я должна была понять, что он имеет в виду. Я не знала, что буду делать в Йонахлосси, если не смогу ездить верхом.

– О Теа, я не хотел тебя напугать. У нас не собираются забирать лошадей. – Он вздохнул. – В любом случае, сейчас их уже никто не купит. Но их содержание обходится недешево. Из-за засухи цены на зерно взлетели до небес. Никогда не думал, что мне придется вникать в экономику сельского хозяйства. Лошади очень много едят. Впрочем, я уверен, что тебе это хорошо известно.

– Да, они большие животные.

Мне было понятно стремление защитить животное, не способное за себя постоять, не имеющее родителей, на которых можно опереться. Я уж точно с большей готовностью пополнила бы фонд кормления лошадей, чем фонд обучения девочек.

– Мне не стоило докучать тебе всем этим, – произнес он.

– А вы мне вовсе не докучали.

И это было правдой. Я хотела сказать ему, что мне, напротив, очень интересно, потому что этот взрослый мир, в котором я никому не приходилась дочерью или племянницей, был мне совершенно незнаком.

– Теа Атвелл из Флориды. Такая серьезная. Ты была серьезным ребенком?

– Я не знаю.

Обычно мистер Холмс был весьма сдержан. Его неожиданная общительность казалась мне напускной и спровоцированной алкоголем.

Он рассмеялся.

– Не знаю, что на меня нашло. Послушай, – продолжал он, наклоняясь вперед и вращая бокал в пальцах, – я хочу поблагодарить тебя за помощь. Мне тебя послало небо. Не знаю, что бы я без тебя делал.

– Нет худа без добра, – пробормотала я, и, вопреки моим ожиданиям, мистер Холмс не засмеялся, а кивнул, как будто соглашаясь со мной.

Шагая к своему домику, я наслаждалась тишиной и покоем, царящими на территории лагеря. Я вспоминала, как его рука скользнула по моему плечу, когда мы прощались. Она там задержалась или мне это только показалось? Нет, она задержалась, он не хотел ее убирать. Он наклонился ко мне и поблагодарил меня, и я почувствовала себя бесконечно счастливой! Это был совершенно потрясающий момент.

В этот вечер на обед нам подали густое и совершенно безвкусное рагу. Я удивилась тому, что кухня Йонахлосси произвела на свет нечто столь безрадостное, однако съела все без остатка. Когда мы доедали десерт (песочное печенье, сытное, но тоже скучноватое), мистер Альбрехт встал и попросил нас разбиться на конные группы. Мистер Холмс сидел рядом с ним.

– Зачем? – спросила я у Молли.

– Для подготовки к весеннему турниру, – ответила она. – До него осталось совсем немного.

– Но ведь еще только февраль!

– Надо много чего сделать. А потом, сразу после турнира, будет Весенний бал.

– Ты ничего об этом не слышала? – спросила Хенни. – Все соревнуются и все смотрят. Это так чудесно! А воспитательницы пьют шампанское вместе со взрослыми и наблюдают за заездами.

– Это и в самом деле чудесно! – подтвердила Молли. – Вместо ланча устраивают пикник, а потом все наряжаются и готовятся к танцам.

В столовой образовался водоворот девочек, пытающихся разыскать свою группу. Я увидела Леону, рассекающую комнату по абсолютно прямой линии. Девочки расступались в стороны, издали заметив ее приближение, как будто она была молотилкой, а они пшеницей. Ее семейные проблемы заставили нас еще больше с ней считаться. Я вспомнила фотографию Леоны на стене возле кабинета мистера Холмса. Большинство людей на фотографиях не были похожи на себя: камера делала их слишком мрачными и до неузнаваемости чопорными. Сэм часто повторял, что люди смотрят в объектив с таким видом, как будто им показывают нечто ужасное. Но Леона во плоти нисколько не отличалась от своих изображений. Она прошла мимо, как будто не замечая меня, и я зашагала следом.

Мы нашли свободный стол и расположились за ним. Наша продвинутая группа должна была разрабатывать маршрут для девочек из группы среднего уровня. Гейтс начала набрасывать тройную систему, и мы склонились над схемой, следя за движениями ее белой руки, летающей над большим листом бумаги. Джетти всматривалась в рисунок и что-то одобрительно шептала.

Мистер Альбрехт сидел рядом с мистером Холмсом за главным столом. Я радовалась этому, потому что могла разглядывать мистера Холмса, отмечая каждую деталь: накрахмаленный воротничок, часы, коротко подстриженные волосы. Дело в том, что их стол стоял под таким углом, что сам он меня не видел.

Мистер Альбрехт что-то рисовал в воздухе. Мистер Холмс кивал, опершись локтями на стол, но это было нормально: со стола уже убрали всю посуду, да и мужчинам было позволительно иногда так поступать. Затем мистер Альбрехт скрестил руки на груди, слушая мистера Холмса. Потом они замолчали, наверняка потому, что мистер Альбрехт не относился к числу людей, которые умели говорить ни о чем. У их стульев были подлокотники, которых наши стулья были лишены, поскольку мы были девочками, а не директорами и даже не мужчинами. Я наблюдала за их бесстрастными, как маски, лицами. Они не смотрели ни на кого и ни на что в отдельности, а просто сидели, устремив взгляды в пространство, в котором мельтешили воспитанницы Йонахлосси.

Тогда мне даже не приходило в голову, как нелегко приходилось взрослым мужчинам в окружении сотен девочек, настолько для них недоступных, что мы смело позволяли себе флиртовать с ними. Мы могли игриво взять мистера Альбрехта под руку в амуничнике, задержать свои пальцы в его ладони, когда он помогал нам спешиваться. А вот он ничего такого не мог себе позволить. Никто из нас не воспринимал мистера Альбрехта как мужчину, видимо, потому что он не был ни молод, ни богат, ни красив. Но мы с ним флиртовали просто потому, что он был там же, где мы. Скорее всего, он трогал себя по ночам, когда мы лежали в постелях в своих домиках, а он у себя дома, в городе. Думаю, он, занимаясь этим, представлял, как белые волосы Леоны падают на ее обнаженную спину, вспоминал обтянутые тонкой белой блузкой пышные груди Эвы. Он мысленно накрывал ладонью сначала одну грудь, потом вторую, она хотела расстегнуть свою блузку, но он ей не позволял, наслаждаясь тем, как твердеют ее соски под хлопчатобумажной тканью. Она не надела свое плотное белье, и между его ладонью и ее грудью не было ничего, кроме тонкого хлопка.

– Теа! – оторвала меня от моих фантазий Леона.

– Да, – уверенно произнесла я, хотя понятия не имела, чего они от меня хотят.

– Ты не возражаешь против тройной системы?

Я хотела было пожать плечами, но вместо этого кивнула. На прошлой неделе у меня были проблемы с тройной системой.

– Нет, – ответила я, поражаясь ее спокойствию.

Ее мир, мир ее семьи кардинально изменился, но по ней этого нельзя было заметить.

Тут мимо нас прошла Марта, держа в руке схему, набросанную ее группой. Она была в одной группе с Сисси. Хотя она значительно превосходила Сисси как наездница, безмятежность в седле ей только мешала. Этим вечером в ее ушах поблескивали маленькие бриллианты. Я проводила ее взглядом. Она вся сверкала, искрилась, вспыхивала и казалась существом из иного мира.

Похоже, мистер Холмс тоже разглядывал Марту, при этом его лицо оставалось спокойным. Я не желала признаваться себе в том, что Марта красивее меня, хотя, разумеется, я знала, что это так. Я знала, что все воспитанницы Йонахлосси, задай им такой вопрос, указали бы на Марту как на самую красивую девушку в лагере. Но я также знала, что не существует способа измерить красоту и что, возможно, во мне есть что-то особенное, способное привлечь мистера Холмса.

Он как раз повернул голову, и прошла пара секунд, прежде чем я осознала, что он перехватил мой взгляд. Я поспешно и смущенно отвела глаза в сторону.

– Как тебе наш план, Теа? – не унималась Леона.

– Я полагаю, – заговорила я, окинув взглядом разложенные на столе наброски, – что все это просто идеально.

Леона улыбнулась.

– Мы тебя не отвлекаем?

Мои щеки вспыхнули. Все смотрели на меня. Леона развернулась на стуле и многозначительно посмотрела в сторону стола, где сидели мистер Холмс и мистер Альбрехт. Я покачала головой. Я не хотела так легко уступать Леоне, но не видела другого способа побыстрее от нее отделаться.

– Вот и хорошо, – кивнула она. – Мы не хотели бы тебя отвлекать.

Гейтс догнала меня, когда я собрала свои вещи и пошла к выходу. Этюдник она несла под мышкой.

– Теа, – начала она, понизив голос. Ее щеки раскраснелись под густой россыпью веснушек. – В прошлом году победила Леона. Она стала самой младшей победительницей турнира за всю историю Йонахлосси.

– Я знаю, – ответила я.

Да и кто этого не знал?

Гейтс медленно кивнула.

– В таком случае тебе, наверное, известно, как сильно она хочет выиграть снова. – Она коснулась моей руки. – Просто будь осторожна, – уже шепотом закончила она.

Забота Гейтс меня очень удивила. Обычно она держалась в стороне от склок и интриг.

Мы посмотрели на Леону, которая в одиночестве сидела за столом, изучая набросок Гейтс. Она полностью отдалась этому занятию. Впрочем, Леона ко всему подходила со всей серьезностью.

– Кто знает, возможно, еще до турнира она нас покинет, – пробормотала Гейтс, но вместо радости меня охватило разочарование.

Леона была моей единственной реальной соперницей.

В этот вечер я вскрыла конверт с маминым письмом. Сисси ушла на свидание с Буном. Мое предыдущее письмо было очень дерзким, и я это понимала. Я обращалась к маме как к равной, что на самом деле было совсем не так.

Дорогая Теа,

в твоем последнем письме легко улавливался гнев. Разумеется, я тебя понимаю. Да, я дружила с Бет Холмс. Тогда ее звали Бет Бабину. Она родом из влиятельной новоорлеанской семьи. Ее отец был богат как Крез. Вряд ли они так же богаты и сейчас, но кто знает? Мы с ней давно потеряли связь. Я со всеми потеряла связь. Хочешь знать почему? Все, что мне было нужно, я получала от тебя, Сэма и вашего отца. У меня могло быть и двадцать подруг, да хоть тридцать. Но лучшая подруга женщины – это ее семья. Я не рассказала тебе до твоего отъезда о том, что знакома с Бет, потому что моя голова была забита другими проблемами. Теа, это не было заговором. Я и представить себе не могла, что это может тебя задеть. Честное слово.

Мы продали дом. Как ни удивительно, на него нашелся покупатель. Я думала, что желающих не будет, но твой отец оказался прав: люди с деньгами еще не перевелись. К счастью, мы входим в их число. Сейчас я собираю все наши вещи. Мы переезжаем в Орландо, где будет работать твой отец. Возможно, со временем мы переедем еще дальше на юг, в Майами. Все это так неопределенно. Нам необходимо увезти отсюда Сэма. Мы должны начать жизнь заново – так, как ты начала ее в Йонахлосси.

С любовью,

мама

Дочитав письмо, я тут же разорвала его на мелкие кусочки. Меня не удивило то, что кто-то захотел купить наш дом. Он был прекрасен. Он был идеален. Меня шокировало то, что родители на это пошли. Что у нас его больше нет. У меня не укладывалось в голове, что мама согласилась его покинуть.

Рвя письмо, я знала, что поступаю очень глупо. Все равно никто, кроме меня, этого не видел. Я думала о том, что завтра мне придется, ползая на четвереньках, достать из-под кровати обрывки, которые, конечно же, туда залетели. Другие девочки могли поинтересоваться, что это я делаю, и мне пришлось бы измышлять очередную ложь, чтобы выгородить свою семью.

Моя следующая мысль была о Саси. Я знала, что моего пони продадут, поскольку я его уже переросла, но я старалась об этом не думать. Будем ли мы жить в Орландо на ферме? Или в таком месте, где из окон будет виден дом соседа или обоих соседей? Кому продадут Саси – мальчику или девочке? Пойдет ли Сэм в Орландо в школу? И неужели она считает меня полной дурой? Ведь я прекрасно понимала, что меня отправили в Йонахлосси не для того, чтобы я начинала тут новую жизнь, а только потому, что это был способ от меня избавиться.

Если бы мне кто-то рассказал об этом год назад, я бы ему не поверила. Чтобы отец бросил своих пациентов? Чтобы мама отказалась от своего дома? Но сейчас я в это верила. И я знала, что самое худшее из того, что могу сделать, – это молчать. Ей будет больнее всего, если я не отвечу на ее письмо.

Я боялась, что он больше не придет. Но он пришел. Уже на следующий день. Как и накануне, он отправил Декку наверх, за что я ему была очень благодарна. Но в то же время меня это пугало.

– С Деккой все в порядке?

Я кивнула. Он огляделся в поисках своего напитка. Один бокал он уже прикончил. Я ожидала, что его голос начнет срываться, а жесты станут менее точными. Алкоголь превращал мистера Холмса в мальчишку.

Присматриваясь к нему, я заметила, что сустав его мизинца распух и как будто чем-то растерт, а чуть повыше запястья кожа у него более сухая. В своих грезах я этого не видела. Точно так же было с Джорджи. Я мечтала о наслаждении, которое буду испытывать, ощущая его прикосновения. Но когда он это делал, я обращала внимание на самые неожиданные детали – на то, какой костлявый у него локоть, на то, что от него пахнет прелым сеном.

– Ты слышала о семье Леоны? – спросил он.

Я удивилась. Он никогда не говорил со мной о других девочках. Это было не по правилам.

– Да, – ответила я, – все слышали.

– Неужели? – Он улыбнулся и начал теребить запонку. С виду это были старинные запонки. Наверное, достались ему от отца или деда. – И что же все слышали?

Его тон меня смутил.

– Это не мое дело, – сказала я.

Я не хотела, чтобы он считал меня излишне любопытной.

– Разве это соображение когда-нибудь кого-нибудь останавливало? В таком месте, как это, совершенно неестественно не интересоваться делами других людей.

Все это происходило так быстро! Милый и добрый мистер Холмс менялся на глазах, превращаясь в совершенно ужасного типа.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– О, разумеется, ты все понимаешь. Ты только и делаешь, что за всеми наблюдаешь, разве не так? Ты наблюдаешь за этими глупышками. Они рассказывают тебе о своих горестях, и ты их слушаешь, но ничего не рассказываешь о себе.

– Я бы не сказала, что они так уж часто мне что-то рассказывают.

– Ты за ними наблюдаешь. Я это знаю, потому что иногда наблюдаю за тобой. Я вижу, как ты крадучись ходишь по лагерю, незаметно скользишь мимо девочек – и все замечаешь… – Он помолчал. – Теа, твое лицо все время неподвижно. Ты держишься особняком. Что должны думать о тебе другие девочки?

Я с трудом сдерживала слезы.

– Вряд ли они обо мне вообще думают.

Я чувствовала себя совершенно беззащитной. Мамино письмо пришло почти неделю назад, но до сих пор каждое ее слово ранило и жгло. Я и представить себе не могла, что если еще когда-нибудь увижу свой дом, то только глазами постороннего человека. Он был потерян для меня навсегда. Будет ли следующий хозяин Саси любить его так же сильно, как я? Мне это казалось невозможным. Я проводила с Саси больше времени, чем с Сэмом. По тому, как он настораживал уши, я знала, испуган он или просто взволнован. По тому, как он пощипывал меня за плечо, я понимала, он сердится или заигрывает со мной.

– Вряд ли ты на самом деле так думаешь.

Если бы он был моим другом, я бы спросила у него, почему он так жесток со мной? Так безжалостен? Но он не был моим другом.

Я встала.

– Мне пора идти.

Какой же я была дурой! Я не стала ни доверенным лицом мистера Холмса, ни его другом. Я была всего лишь глупышкой и сплетницей, ни больше ни меньше. Нет, все обстояло еще хуже: мистер Холмс был уверен, что я считаю себя лучше других. Но все было как раз наоборот! Сначала у меня мелькнула эта мысль, но в следующее мгновение явилась другая, которая и показалась мне истинной: я действительно лучше остальных. Я не позволяла себе чересчур привязываться к лагерю, потому что в глубине души считала себя лучше всех этих девчонок. Я знала больше, чем они, понимала больше, и вообще, меня ожидала совершенно иная жизнь.

Я прошла мимо него к шкафу, где висело мое пальто, и начала вертеть ручку. Я не знала, как его открыть. Я никогда его сама не открывала. Где эта Эмми? Она должна была находиться здесь. Она должна была прервать этот разговор, остановить мистера Холмса. Я хотела сказать ему, что то, что меня ожидает иная жизнь, совершенно не означает, что эта жизнь будет лучше, чем у других. В моменты отчаяния я была готова отдать все, что у меня есть, за возможность исправить то, что я натворила.

В ушах у меня шумело, и я услышала его, только когда он остановился у меня за спиной. Я приросла к месту. Ни за что на свете я бы не обернулась и не посмотрела ему в лицо. Он провел пальцем по моему позвоночнику.

– Ты всегда держишься очень прямо, даже когда крадешься. Я не говорил тебе, что прежде всего я обратил внимание на это, когда ты приехала сюда с отцом? На то, что у тебя идеальная осанка! – Его палец продолжал опускаться по моей спине и замер у самого копчика. – Вряд ли я тебе это сказал. Не думаю, что у меня была такая возможность, верно? Теа, Леоне придется уехать. Все рухнуло. И продолжает рушиться. У меня даже с грамматикой проблемы.

Его голос смягчился.

Я обернулась к нему, и он коснулся моей щеки.

– Прости, Теа. Похоже, я способен поступить низко. Это все неправильно, – произнес он и быстро вышел из комнаты.

Я открыла шкаф, только когда услышала его шаги наверху, в комнате Декки. Я пыталась застегнуть пальто, но мои руки тряслись. Обе руки. Ужасно тряслись. Раньше мои руки никогда не дрожали.

Я вышла наружу и направилась к своему домику. Там больше никого не было. Я знала, что девочки сейчас в Зале, и это меня радовало. Все было в полном порядке. Наши аккуратно сложенные ночные сорочки лежали в ящиках. Тщательно закрученные флаконы с лосьонами и духами стояли на умывальниках. Доуси еще утром застелила наши постели, а затем поправила их после тихого часа. В домиках находились наши личные вещи – фотографии в рамочках, картинки из журналов, пурпурные бархатные коробочки с украшениями. Мы, подобно призракам, населяли эти домики, которые на самом деле нам не принадлежали.

Я чувствовала себя обманутой. Меня привлекла его доброта, а теперь эта доброта исчезла, но я все равно его хотела. Я хотела его еще сильнее, если только это было возможно.

Я не стала даже прикрываться. Здесь никого не было. Никто не видел, как я вздернула юбку до пояса, поставила ноги в грязных туфлях на стеганое одеяло и начала двигать рукой так резко, что потом у меня там саднило. Никто меня не слышал. Никто не видел пятно крови. Никто не поинтересовался, почему я так долго смотрела в окно, что я там так высматривала. Ничего, ничего.

Я подсела к туалетному столику, оседлав стул, как лошадь. Я ездила верхом, даже когда не сидела на лошади. Я постоянно думала о лошадях. Я проводила в седле не больше двух часов в день, а остальное время ходила по земле, как обычная девочка. Но даже моя походка была немного неровной, как будто я сошла на сушу с корабля.

Я была на подъеме. Я преодолевала все препятствия с запасом в дюйм. В два дюйма. Мистер Альбрехт использовал меня в качестве примера для девочек из других групп. «Вот как это должно выглядеть!» – говорил он. Однажды он мне сказал, что я не грациозная всадница и не ласкаю взоры, зато моя техника безупречна.

Я хотела победить. Леона вела себя так, что мне это только помогало хотеть у нее выиграть. Как выяснилось, она была дружелюбной, пока я не окрепла после болезни. А теперь, когда я представляла собой угрозу для нее, она не замечала меня, встречаясь со мной в Замке. На прошлой неделе я видела, как она над чем-то посмеивается, болтая с Джетти. Я улыбнулась Джетти, но она повернулась ко мне спиной, а Леона окинула меня долгим оценивающим взглядом. Затем она что-то прошептала Джетти на ухо, и крепкая спина последней затряслась от смеха. Я опустила глаза и быстро осмотрела себя, но вроде бы все было в порядке. Мои щеки горели. Я обернулась к Эве и задала ей какой-то дурацкий вопрос, пытаясь казаться беспечной.

Я поняла, что многие девочки постоянно переживают по поводу того, что говорят о них другие. Но я впервые испытала это странное ощущение, когда тебе интересно, что о тебе думают, но в то же время ты не желаешь этого знать.

Близкие отношения с Сисси пошли мне на пользу. Я была популярна, потому что она была популярна. Я впитывала ее сияние, а затем выдавала его за свое собственное. Тем не менее я мало с кем была знакома.

Как-то за обедом Молли начала поддразнивать меня за мой серьезный вид. Однажды в Зале я сказала что-то смешное, развеселив компанию девчонок, в которой была и Сисси, и я увидела, как они поражены тем, что у меня, оказывается, есть чувство юмора. А теперь мистер Холмс сказал, что я хожу по лагерю крадучись. Кто, кроме меня, ходит крадучись? Звери и преступники.

Возможно, Леона и Джетти потешались над моим угрюмым видом? Или они считали меня гордячкой?

Во время тренировки Леона дважды меня подрезала. И тогда я сделала нечто совершенно странное: я рысью проскакала перед Кингом, так близко, что у меня на сапоге остались брызги его слюны. Я заметила это, когда чистила сапоги, и не переставала себе удивляться.

То, что лучшими наездницами в лагере являются сразу две девочки третьего года обучения, само по себе было необычно. Но еще более необычным было то, что Леона стала лучшей в прошлом году, обучаясь только второй год. Кроме Гейтс, Леоны и меня, в нашей группе были только выпускницы. И хотя Гейтс была очень элегантной наездницей, в седле она вела себя слишком суетливо и расчетливо, чтобы достичь настоящего успеха.

Но теперь я хотела войти в историю Йонахлосси. Я хотела, чтобы мной восхищались. Я хотела, чтобы моя фотография висела на стене возле кабинета мистера Холмса. Я хотела, чтобы он проходил мимо меня по десять раз в день, каждый раз входя в кабинет и выходя из него. Я хотела, чтобы люди смотрели на меня и думали, что я хорошенькая. Но мне этого было мало. Я хотела, чтобы они думали, что я что-то умею делать очень хорошо, ведь это удается далеко не всем людям за всю их жизнь.

«Неужели я хочу слишком много? – спрашивала я себя. – Неужели, я не должна его хотеть?» Да и да. В глубине души я знала, что была бы гораздо счастливее, если бы не хотела так много.