Когда я его увидела в следующий раз, все повторилось: он отправил Декку наверх и взял из рук Эмми бокал с напитком. Прежде чем заговорить, он несколько секунд сидел молча.

– Девочки начинают подавать заявления на следующий год.

– У вас безжалостный и суровый отбор?

Он улыбнулся.

– Бывает и так.

– Нас отобрали из тысяч кандидаток?

– Тебя это не касается, но да, нам приходится выбирать.

Сверху послышался строгий окрик Эмми, истерический смех Декки. Девочка часто так вела себя днем. Как лошадь, которую много дней не выпускали из стойла. Несколько мгновений спустя я услышала, как открылась и снова закрылась входная дверь. В окно было видно Эмми, ведущую Декку через Площадь.

Мистер Холмс сидел в своем кожаном кресле. Я сидела на диване, в двух или трех футах от него.

– И как же вы выбираете?

Я положила ладонь на диванный валик, как будто стремясь сократить разделяющее нас расстояние.

– Учитываем семейные связи. Берем тех девочек, у кого здесь училась сестра или кузина. Смотрим на семью. Стараемся предоставлять равные шансы жителям всех штатов. Хотя у нас никогда не было никого, кто жил бы севернее Сент-Луиса. Ну и, наконец, мы, разумеется, смотрим на саму девочку. Стараемся выяснить, чего ожидают родители от ее пребывания здесь и чему хочет научиться за это время она сама.

– Чего ожидают ее родители, – эхом повторила я.

– Да. Они пишут письмо, а потом отвечают на вопросы на бланке заявления. Обычно это делает отец. Ты ожидала, что это происходит как-то иначе?

Я молчала.

– Это невыносимо, когда всё решают за тебя. Но я полагаю, что тебе к этому не привыкать.

Он прекрасно понял, что я имела в виду. Он сформулировал это точнее, чем это удалось бы мне. Но сегодня он держался очень отстраненно.

– Раньше у меня все было иначе. – Я улыбнулась, услышав собственные слова. Почему я выгораживаю отца? Но мистер Холмс выжидательно смотрел на меня, и я продолжила: – Я никогда с этим не сталкивалась. Мне никогда не казалось, что за меня всё решают. Пока меня не отправили сюда.

– Сюда, – повторил он и погрузился в свои мысли.

– Вам тут нравится? – спросила я, чувствуя, что он отдаляется от меня.

– Да, – наконец ответил он. – Нравится. Я говорю себе, что в этом быстро меняющемся мире образование женщин становится делом жизненно важным. Но, если честно, я получил эту должность случайно, и мне живется здесь неплохо. Девочкам здесь тоже хорошо. Хотя, будь моя воля, я, наверное, не расставался бы с книжкой. – Он закрыл глаза и потер виски. – В юности люди не думают о том, что у них не будет выбора и что им придется смириться с той жизнью, которая ожидает их впереди. Но, – тут он поднял голову и посмотрел на меня, – со мной именно так и произошло.

Я встала и подошла к нему. Я сделала это быстро, чтобы мой разум не успел меня остановить. А потом я села рядом с ним, втиснувшись в узкое пространство, остававшееся между ним и подлокотником кресла. Но что заставило меня сделать то, что я сделала вслед за этим? Если бы я встала и отошла или просто продолжала бы сидеть, ничего не делая, я уверена, что мистер Холмс ко мне даже не прикоснулся бы. Да, он в прошлый раз ко мне прикоснулся. Но сегодня он держался так, как будто не собирался больше этого делать. Сегодня мне казалось, что он хочет изгладить из своей памяти вчерашнее. А я не хотела этого. Если бы он изгладил из памяти свое прикосновение ко мне, что ж, он изгладил бы и меня, и то крохотное место в его жизни, которое я с таким трудом заняла. И поэтому я положила руку ему на колено и уткнулась лицом в его пиджак.

Он не отстранился. Удовольствие, которое я ощутила, было необычайным, и мне показалось, что я этого не вынесу. Сначала он напрягся, но постепенно расслабился. Если бы какая-нибудь девочка вошла в комнату и увидела нас, она была бы потрясена, но потом решила бы, что мистер Холмс меня утешает, что я чем-то расстроена, а он пытается меня успокоить.

Хотя, возможно, я себя обманывала. Возможно, она сразу поняла бы, что здесь происходит.

– Это чудесное место.

– Да, Теа. – Он коснулся ладонью моей щеки. Его голос дрожал. – Нам нельзя, – прошептал он.

– Все хорошо, – пробормотала я в его рубашку.

Я не ошиблась в его чувствах.

Он встал и посмотрел на меня сверху вниз.

– Ты принесла мне успокоение. Я не знаю почему. Так не должно быть. Ты знаешь, как все сейчас плохо? – Его лицо исказила страдальческая гримаса. – Теа, школа может закрыться. Будем надеяться, что миссис Холмс сотворит чудо, но мы просим людей поделиться деньгами, которых у них нет, или деньгами, которые они хотят придержать на черный день. – Он покачал головой. – Будем надеяться, что у нее это получится. Будем надеяться, что это просто самый трудный год в жизни каждого из нас. Тебе повезло. Твой самый трудный год наступил так рано. Тебя ждут годы надежд и радужных ожиданий.

Я рассмеялась и встала, и теперь мы стояли лицом друг к другу. Мистер Холмс и я. Он поднял руку, и я подумала, что он хочет ко мне прикоснуться. Но он лишь смахнул волосы со своего лба, и я увидела, что его рука дрожит. Меня охватил безумный восторг. Я была счастлива. Его рука дрожала из-за меня.

– Теа, почему ты смеешься? – тихо спросил он. – У многих людей рушатся жизни. Чего ты хочешь? Я знаю, чего хочу я. Хочу именно сейчас. Если бы все не было так плохо, может, я хотел бы этого меньше. Но безысходность толкает людей на отчаянные поступки. Разве не так? Скажи мне, что это правильно.

Вместо ответа я его поцеловала. Но, даже целуя его, я изумлялась собственной дерзости, одновременно радуясь ей же. Он был настолько лучше Джорджи! Он был твердым и мягким одновременно. Джорджи бывал грубым. Мистер Холмс стоял и смотрел на меня. Потом он сделал шаг назад, и я не могла понять, он пятится или приглашает меня последовать за ним.

– Отведи меня куда-нибудь, – прошептала я.

Он пару секунд смотрел на меня, а потом повернул голову и посмотрел в окно. Я понимала, что он принимает решение.

– Куда бы ты хотела пойти? – очень серьезно спросил он.

Если я не ответила, то только потому, что его вопрос не нуждался в ответе. Потому что я совершенно точно знала, куда я хочу пойти с ним, – куда угодно.

В конце концов, через сто, а может, двести секунд он повел меня наверх, в свой кабинет. Он двигался быстро и как-то неуклюже, как будто изумляясь тому, что события этого дня приняли такой оборот. Он закрыл за нами дверь, и я мельком взглянула на книги в шкафах вдоль стен, прежде чем он уложил меня на диван. Он привлек меня к себе. Его рука так нежно легла мне на спину, что я едва не лишилась самообладания. Я застонала, и он меня поцеловал. Затем он лег на меня сверху. Он целовал мой рот, мое лицо, мою шею. Меня еще никогда так не целовали. Я чувствовала себя беспомощной, потому что мои вытянутые вдоль тела руки были прижаты к дивану его весом. Но меня восторгало это ощущение беспомощности.

Мистер Холмс стал моим утешением. Но тем же самым стала для него я. Мы утешались друг другом.

Леона догнала меня, когда я возвращалась из Мастерса в дом Августы. Я попыталась ее проигнорировать, но сегодня она не желала, чтобы ее игнорировали.

– Погода меняется, – сказала она, подстраиваясь под мой шаг. Я не ответила. – Я хочу навестить Кинга, – продолжила она, когда мы почти дошли до моего домика. – Не хочешь пойти со мной?

Большинство девочек уже разошлись по домикам. Из верхней одежды на мне была только легкая кофточка, которую я застегнула, так как немного замерзла. Целый день собиралась, но так и не разразилась гроза. В воздухе ощущалась напряженность.

Я все еще ощущала на себе вес тела мистера Холмса. Я ощущала его и пока шла через Площадь, и сейчас, стоя возле домика и раздумывая, что ответить Леоне. Я думала, что на мне не могли не сохраниться какие-то следы того, что мы только что сделали. Хотя я стала другой.

– Зачем ты меня зовешь с собой? – спросила я.

– Зачем? Просто я подумала, что тебе тоже этого хочется. Я просто подумала…

– Прекрати. Я считала, что уж ты-то не способна на лицемерие. Поэтому прекрати, прошу тебя.

В ее позе что-то неуловимо изменилось.

– Хорошо, – невозмутимо произнесла она.

Она смерила взглядом группку проходящих мимо девочек. Ее невозмутимость приводила меня в ярость. Я снова ощутила желание прикоснуться к ней, сделать ей больно.

Она наклонила голову.

– Кажется, у тебя теперь слишком много дел, – произнесла она. – Ты такая занятая девушка, Теа. – Она замолчала, и я поняла, что сейчас она скажет мне самое худшее, то, ради чего ко мне подошла. – Ты не напомнишь мне, почему тебя выгнали из дому?

Я стояла перед ней, потеряв дар речи, чувствуя себя ужасно глупо и осознавая, какой беспомощной сейчас выгляжу.

Я заметила Сисси, которая спускалась по ступеням Замка, и едва не бросилась бежать, прошмыгнув мимо Леоны и торопясь догнать подругу. Этот разговор заставил меня потерять самообладание.

– Я совсем забыла, – крикнула мне вслед Леона. – Ты же теперь не девушка. Ты очень взрослая. Верно, Теа? Ты так много времени проводишь в обществе взрослых.

«Ты, кажется, скоро уезжаешь?» – едва не вырвалось у меня. Но я не смогла этого сказать. Это было бы слишком низко даже для меня.

Мы смотрели вслед Леоне, быстро скрывшейся за деревьями.

– Она хочет навестить Кинга, – пробормотала я.

– Ты не слышала? – спросила Сисси.

– Чего я не слышала?

Я думала, что сейчас она скажет мне, что миссис Холмс возвращается в Йонахлосси.

– Насчет Леоны.

– Нет.

У меня даже голова закружилась от облегчения. У меня еще было время.

– К началу лета она уедет. Она уедет, а Кинг останется здесь.

– О нет! – ужаснулась я.

Она не сделала ничего дурного, но ее все равно разлучат с ее лошадью. Мне пришлось оставить Саси, но я его практически уже переросла. И все же это сделало меня глубоко несчастной. Но какая-то часть меня злорадствовала, когда я узнала о беде Леоны. Она была такой гадкой. Возможно, поэтому с ней случались такие жуткие вещи.

– Это ужасно, – сказала я, потому что Сисси ожидала от меня чего-то еще.

– Не так ужасно, как все остальное, что случилось с ее семьей, – отозвалась Сисси и с любопытством посмотрела на меня.

Хотя я не могла с ней согласиться, я промолчала. Я считала, что именно это самое ужасное из всего того, что случилось с Леоной. В этом у меня не было ни малейших сомнений.

* * *

Когда я в следующий раз увидела мистера Холмса, он снова провел меня в свой кабинет и закрыл за нами дверь. Я потянулась к нему, но он перехватил мою руку на полпути. И даже это касание его пальцев привело меня в восторг.

Он держал мою руку, как будто останавливая ребенка. Я понимала, что он делает. Он спрашивал, не хочу ли я остановиться. Но я не хотела останавливаться.

– Эмми ушла? – спросила я.

– Ушла, – эхом отозвался он. – С Деккой.

Я поцеловала его, и мысль о том, что мы можем остановиться, что мы больше не будем прикасаться друг к другу, растаяла, как облачко дыма.

Он поцеловал меня в шею и расстегнул верхнюю пуговицу моей блузки. Его рука дрожала, и я ее коснулась.

– Теа, ты так прелестна! – звонким, дрожащим голосом произнес он.

Он прижал мою ладонь к своей щеке и на пару секунд задержал ее там, вглядываясь в мое лицо. Никогда прежде я не ощущала на себе такого изучающего, такого пристального взгляда.

Потом я отняла руку и стала расстегивать блузку. Тем самым я начала открываться ему, и этот момент, преисполненный нежности, не был похож ни на что из того, что мне уже приходилось переживать. Мистер Холмс коснулся моих грудей, а затем прижал меня к себе и скользнул вниз, опускаясь передо мной на колени.

Мир сегодня был темным и зимним. Во Флориде никогда не бывало таких дней. Из окна его кабинета я видела только горы, весь лагерь находился вне пределов видимости.

– Теа, – произнес он, сжимая мои руки своими, – ты этого хочешь?

Его голос был таким добрым и ласковым. Я хотела сделать ему приятное. Я хотела, чтобы он сделал мне приятно.

Я кивнула.

– Да, – ответила я, и мне показалось, что мой голос вот-вот сорвется. – Да.

Приподняв край моей юбки, он положил руку мне на бедро и скользнул выше, коснувшись трусиков.

– Сними их, – пробормотал он, и я позволила ему сначала снять с меня чулки, а затем и трусики. Я была расслаблена и ощущала сонливость, но не усталость. Он гладил внутреннюю сторону моего бедра.

Чтобы удержаться на ногах, я положила руки ему на плечи. Он поднял на меня глаза, и я поняла, что все это развивается необычайно стремительно для нас обоих.

– Раздвинь ноги.

Я повиновалась. Он ввел палец внутрь, и я напряглась.

– Тебе больно?

Я покачала головой.

– Иди сюда, – прошептал он и увлек меня к себе на ковер.

Он лег рядом со мной и расстегнул брюки. Он снова вставил палец в меня, потом еще один и поднял мою юбку.

– Теперь я тебя вижу, – прошептал он. – Ты такая…

Он погладил меня по лбу. Его голос был мягким и расслабленным.

– Красивая.

Он улыбнулся:

– Ты собираешься сама себе делать комплименты? Я хотел сказать кое-что другое. Ты такая…

Я ожидала. Он ввел пальцы еще глубже, и это было так необычно и так приятно!

– Исключительная, – произнес он. – Красивая, конечно, но красивых девушек много. Постарайся быть не просто красивой, Теа.

– Хорошо, – ответила я. – Я постараюсь.

Он вынул пальцы, и я коснулась его, но он покачал головой.

– Нет, просто лежи. Просто лежи рядом со мной.

– И будь исключительной.

– Да.

Он снова ввел пальцы в меня и начал трогать себя. Он смотрел на меня, пока не кончил. На мгновение его лицо исказилось, как от невыносимой боли. Он закрыл глаза и выругался.

После мы лежали рядом на ковре.

– Можно, я о чем-то вас спрошу?

– Надеюсь, это будет простой вопрос? – произнес мистер Холмс и похлопал меня по руке.

Я улыбнулась. Теперь все было очень просто. Если бы я могла лежать здесь вечно, я бы это сделала. В этот момент я была готова закрыть дверь в свою прошлую жизнь, забыть все, что в ней было.

– Теа? – ласково произнес он.

– Мистер Холмс…

– О господи! Умоляю тебя, называй меня Генри.

Я повернулась и посмотрела на него. Он положил руку мне на бок.

– Ты такая сильная.

– А ты знаешь, что миссис Холмс знакома с моей мамой?

– Да.

Я ожидала, что это его напряжет, – момент был неподходящий, чтобы упоминать миссис Холмс, – но он был спокоен.

– Как тебе кажется, ты когда-нибудь уйдешь?

Он долго молчал.

– Прости, – наконец пробормотала я. – Никогда…

– Да нет, все нормально. В каком-то смысле. Покину ли я когда-нибудь Йонахлосси? Разумеется, я и сам себя об этом спрашиваю. С одной стороны, мне здесь нравится. В юности я больше всего на свете хотел уехать из Бостона. Я ненавидел этот город. И я в конце концов уехал.

Он, похоже, погрузился в размышления.

– Куда ты поехал? – спросила я.

– В Новый Орлеан. А потом мы оказались здесь. Я думал, что на Юге все будет иначе, и это действительно так. Но мне этого оказалось недостаточно. – Он повернулся ко мне. – Мне кажется, по-настоящему уехать из дому просто невозможно. А ты как думаешь?

– Я вообще не хотела уезжать, – ответила я. – Я любила свой дом.

Он взял в руку прядь моих волос и начал их разглядывать.

– Когда ты сюда приехала, у тебя были такие длинные волосы. А потом ты их отрезала, как и все. – Он улыбнулся. – Ты должна помнить, что, когда взрослеешь, грехи юности кажутся далекими и нереальными.

Я молчала. Я думала о маме, папе и брате. О Саси. О моем первом пони, который у меня был до Саси и который уже много лет как умер.

– Ты хоть иногда видишься с родными? – спросила я.

Он покачал головой.

– После смерти моего отца мы с Бет встречались в Филадельфии с моей матерью. Когда Сарабет была совсем крохотной. Но после этого – нет.

– Что ты сделал?

Наверное, у меня изменился голос, потому что он приподнялся, опираясь на локоть, и коснулся моей щеки.

– Теа, Теа. Я ничего не сделал. Родители хотели, чтобы я стал тем, кем я быть не мог. Я их очень разочаровал. На то, чтобы это понять, у меня ушли годы. Они тоже меня очень разочаровали. – Он смотрел на меня. – Теа, я не знаю, что ты сделала, но ты сюда приехала, чтобы твои родные могли обо всем забыть. Чтобы ты смогла все забыть. Чтобы, когда ты отсюда уедешь, то, что случилось, уже для тебя не существовало.

– Я разрушила свою семью.

– Я в этом сомневаюсь, – мягко произнес он. – Если твоя семья разрушилась, это произошло не из-за тебя.

– Они мне доверяли.

– Кто?

– Мои родители, брат.

– Возможно, твой брат тебе доверял. Но только не твои родители. Родители никогда не доверяют своим детям. Я не знаю, что там у вас произошло, и ты мне можешь об этом не рассказывать. Я долгое время считал, что стал позором для своей семьи. Но семья заинтересована в том, чтобы заставить ребенка в это поверить.

Он говорил тихо, но решительно. В Йонахлосси он вел только семинар для старших девочек по литературе. Возможно, именно таким тоном он разъяснял характеры персонажей книг своим ученицам. Казалось, для него очень важно, чтобы я поняла, что он имеет в виду.

Я кивнула, но промолчала.

– Ты действительно поняла? Тебе шестнадцать лет. И тебе кажется, что нет ничего важнее того, что думают о тебе твои близкие. Но это не так. Они защищают свои собственные интересы. Очень часто ребенок являет собой реальную угрозу этим интересам. Мне очень жаль, что я не знал этого раньше.

– Теперь ты это знаешь.

– Это вопрос? Знаю. Да, я это знаю. – Он помолчал. – У тебя есть брат, верно? Они и его куда-то отослали?

Но я понимала, что на самом деле это не вопрос.

– Еще у меня есть двоюродный брат, – произнесла я.

– И где он сейчас?

Я покачала головой.

– Я не знаю, – наконец сказала я.

За окнами смеркалось. Мистер Холмс поцеловал меня в лоб и прижал к себе.

– Итак, твой брат дома. Твой кузен неизвестно где. А ты здесь. Со мной. – Он провел пальцем по моим губам. – Теа, они от тебя отказались. Они отправили тебя сюда, а твоего брата оставили себе. – Я хотела возразить, но он покачал головой. – Не верь им, – тихо произнес он. – Никогда не верь тому, что о тебе говорят.

Я взяла его руку и положила ее себе между ног. Он вопросительно посмотрел на меня, но потом понял. Сначала его пальцы были холодными. Он знал, что ему нужно делать, лучше, чем Джорджи. Он знал, как опереться на локоть, чтобы смотреть на меня. Он медленно двигал пальцами, и я не смущалась, как раньше. Я могла смотреть на него.

– Теа, ты очень мокрая. И исключительная.

В его голосе было что-то неуловимое. Я пыталась понять, что это, но не могла.

– Быстрее, пожалуйста.

– Конечно.

Я коснулась своих грудей и закрыла глаза. Он умело и очень бережно вел меня по этому пути. Он не двигал рукой ни слишком быстро, ни слишком медленно. Я застонала. Я могла себе это позволить, потому что в доме никого не было. Я выгнулась под его рукой, и он ласково прижал меня к полу. Мои глаза были закрыты, но я все равно видела. Передо мной стремительно мелькали, сменяя друг друга, мама, брат, Саси, а затем Джорджи, Джорджи, Джорджи. И его рука исчезла. Все исчезло. Остались только яркие вспышки и лицо моего кузена.

Я открыла глаза и остановила его руку. Он внимательно смотрел на меня. Я прижала его голову к своей груди, и мы какое-то время так лежали, пока я не услышала звон колокола. Я попыталась задержать лицо Джорджи в памяти. Впервые за долгое время мысли о нем не причинили мне боли.

* * *

Итак, я знала, что это закончится, я знала, что миссис Холмс вернется. Уже был конец февраля. Она должна была вернуться к середине марта. Но я всегда умела не думать о том, чего не могла изменить. Мне казалось, что на меня смотрит Господь. Его поле зрения настолько сузилось, что не охватывало ничего, кроме примостившегося среди гор Йонахлосси. Я очень сильно чего-то хотела, потом я это получила и поэтому чувствовала себя все лучше и лучше.

Зима уходила. Сползала с гор подобно второй коже. Доуси убрала пуховые одеяла, всю зиму лежавшие в ногах наших кроватей. Из шкафов исчезли наши желтые и синие шарфы и свитера. Мы тоже оттаивали. Весенний воздух всех делал красивее, свежее, добрее.

Каждый день после ланча я заходила в Мастерс. Наши дни начали казаться мне годами. А еще мне казалось, что мы знаем друг друга уже много лет. Мистер Холмс один за другим снимал с Йонахлосси слои, недоступные пониманию Сисси. Она была одной из девочек и не могла знать того, что знал мистер Холмс. Он сказал мне, что им с миссис Холмс хорошо известно о пьянстве Джетти. Миссис Холмс давно отправила бы ее домой, если бы не Хенни, убедившая ее в том, что оставить Джетти в лагере – ее христианский долг. Он рассказал мне, что Йонахлосси оставляет себе Кинга в качестве оплаты за обучение Леоны, за которую уже больше года ничего не платили. Он рассказал мне, что дела у отца Кэтрин Хейз идут далеко не так хорошо, как думает Кэтрин, что за ее обучение заплатил дедушка, а ее дядя застрелился, чтобы избежать неминуемого ареста. Ему нравились девочки из Кентукки, потому что они ломались и манерничали меньше других. «А еще девочки из Флориды», – с улыбкой добавил он.

– Они мне тоже нравятся.

* * *

Я ушла с урока французского раньше, потому что плохо себя чувствовала. Меня беспокоил живот – болезненные спазмы, неприятный период месяца.

Доуси, стоя ко мне спиной, мыла пол. Она напевала какую-то песню без мелодии, но я была уверена, что она слышала, как я вошла. Я ожидала, что она обернется, чтобы поздороваться со мной, но она терла тряпкой по одному и тому же месту. Со спины она выглядела почти как одна из нас.

– Доуси?

Только тут она обернулась, но ничего не сказала.

– Я хочу ненадолго прилечь.

Я едва не спросила у нее, можно ли мне это сделать.

Она кивнула и стояла, глядя на меня, пока я снимала ботинки и на цыпочках кралась по мокрому полу. Она не предложила мне свою помощь. Теперь мои чулки были мокрыми. Я легла на спину и стянула их с ног. Стеганое одеяло под подошвами босых ног показалось мне необычным. Закрыв глаза, я притворилась спящей.

Вчера мистер Холмс был грустен. Он сказал, что я быстро забуду это место. Но я и представить себе такое не могла.

От мистера Холмса пахло джином. «Можжевельник, – сообщил мне он. – Аромат вечнозеленых растений». Если бы мы поженились, на нашем свадебном портрете мы никому не показались бы необычной парой. Мистеру Холмсу был тридцать один год. Женщины часто выходят замуж за мужчин вдвое старше себя. Его волосы были густыми и блестящими. Эва говорила, что она готова жизнь отдать за такие волосы. Его спина была по-мальчишески прямой, а губы красными. Мой юный возраст выдавали походка, речь и неуверенные жесты. Но когда я стояла неподвижно, я выглядела старше.

Резкий звук. Я подскочила от неожиданности. У меня пересохло во рту.

– Ты что-то говорила, – сказала Доуси.

Она мыла пол под кроватью Мэри Эбботт.

– Правда? – Я встала и налила себе в стакан воды. – Что я говорила?

– Ерунду. Бессмысленные слова.

На мгновение я испугалась, что проболталась. Прошла неделя с тех пор, как я встретила на Площади Леону. Теперь мы избегали друг друга, как будто придя к какому-то соглашению. Я вспоминала все свои посещения Мастерса. Она не могла ничего знать. Я подумала об Эмми. Но Леона была не из тех, кто стал бы разговаривать со служанкой. Мне хотелось бы, чтобы между нами существовало взаимопонимание, чтобы она знала, что мне известно о Кинге и что мне ее жаль. Но Леона не нуждалась в моей жалости.

– Доуси, ты знакома с Эмми? Из Мастерса?

Она улыбнулась, вернее, усмехнулась. Я хотела повторить свой вопрос, но она меня опередила:

– Она моя сестра.

Доуси обернулась ко мне и впервые посмотрела мне в глаза. Ее «ленивый» глаз метался из стороны в сторону.

– Я не знала.

Она снова принялась за работу.

– Я не знала, – повторила я.

Мне следовало догадаться. Я наблюдала за тем, как Доуси проводит тряпкой по письменному столу, осторожно обходя резные украшения (она все делала тщательно и быстро), и внезапно поняла, что они о нас говорят.

– Но у тебя русые волосы. – Я помолчала. – Вы с ней не похожи.

И это действительно было так: Эмми была хорошенькой, а Доуси – нет.

– Ты похожа на свою сестру? – поинтересовалась она.

– У меня нет сестры.

– Ни одной? – удивленно спросила Доуси.

Я покачала головой.

– У меня есть брат. И мы с ним похожи. Мы близнецы.

– Брат-близнец? – Я впервые слышала, чтобы она что-то произносила таким довольным тоном. – Как это?

Я улыбнулась.

– Мы вместе с рождения, – ответила я. – Это как будто в мире есть еще одна ты.

– Я не уверена, что мне этого хотелось бы.

– Это не зависит от того, хочешь ты этого или нет. Это просто… так есть.

Доуси молчала. Я наблюдала за ее «ленивым» глазом. «Интересно, можно ли это исправить? – думала я. – Может, есть какие-нибудь корректирующие методы? Или это на всю жизнь? Интересно, что она видит? Кажется ли ей мое лицо неподвижным или оно мечется так же, как и ее глаз?» Но, конечно, Доуси никогда не вылечит свой глаз, даже если это в принципе возможно.

Я вдруг осознала, что откровенно разглядываю ее.

– Сколько у тебя братьев и сестер? – спросила я.

– Двенадцать, – ответила она и повторила: – Двенадцать.

Я была потрясена. Я не смогла бы назвать даже двенадцать родственников. Включая семью Джорджи и моих близких, у меня их было только семь.

Доуси улыбнулась моему изумлению.

– Чем же они занимаются? – спросила я.

– Чем они занимаются? – эхом отозвалась она.

Доуси пожала плечами, и я поняла, каким порочным кажется Эмми и Доуси конный лагерь Йонахлосси. Отец Мэри Эбботт, проповедник, написал дочери о двух маленьких мальчиках, которые жили недалеко отсюда, в горах. Они умерли оттого, что поели ядовитых ягод. Все остальные девочки подумали, что мальчики просто не знали о том, что ягоды ядовитые, но, разумеется, им это было известно. Живя во Флориде, я абсолютно точно знала, какие ягоды можно есть, а какие отправят меня прямиком на тот свет. И, конечно же, эти мальчики проводили в лесу столько же времени, сколько и я, если не больше. Они съели их, потому что умирали от голода. Мне хотелось попросить у Доуси прощения, но за что? За ее невезение, злую судьбу?

Тем временем она наклонилась и засунула туго скатанную тряпку под стол. Мне показалось, что она медлит. Я помогала маме делать уборку, и мне была знакома безысходность, порожденная тщетностью этого занятия. Это была энтропия замкнутой системы, как объяснил мне однажды отец, подбросив монетку.

– Тебе нравится заниматься уборкой?

Доуси засмеялась. Это был дурацкий вопрос. Мама любила убирать, приводить в порядок окружающий ее мир. Но мир, окружающий Доуси, ей не принадлежал. Он принадлежал нам. Я отвернулась, чтобы обуть ботинки и выйти, но тут она заговорила:

– Я отношусь к этому нормально.

Но она лгала, и мы обе это знали.

Сегодня он был грустным и сидел, чуть ли не трагически глядя в бокал с джином. Его рубашка была застегнута криво, и, хотя мистер Холмс был трезв, такая деталь придавала ему игривый вид.

– Пойдем в лес.

Я встала, и мистер Холмс пошел за мной. Я знала, что так и будет, потому что он находился в пассивном состоянии.

Я немного волновалась, проходя через комнаты, которые видела впервые, – через столовую в гостиную с выходящими на крыльцо застекленными дверями. Возле окна стоял стол, уставленный бутылками с узкими горлышками. Я подошла к нему. Это было удивительное зрелище – в бутылках, подобно моделям кораблей, росли различные экзотические растения, которых я никогда в жизни не видела.

– Это все Бет. – Мистер Холмс остановился у меня за спиной. Я вспомнила, что миссис Холмс любит возиться в саду. Он взял одну из бутылок в руки. – Она заказывает семена по почте.

Я знала, сколько внимания требуют эти растения: особые инструменты, тщательный уход. Я не думала, что миссис Холмс способна на такое волшебство.

Задняя веранда явно предназначалась для приема гостей – в углу имелся бар, а перед ним сгрудились несколько столиков, окруженных стульями. Я представила себе, как отцы учениц выходят сюда вместе с мистером Холмсом, чтобы полюбоваться видом и поговорить. О чем? О предназначении этой школы. О цели и содержании образовательных программ для женщин. О том, о чем никогда не говорим мы, девочки.

Я больше не хотела находиться там, куда приходили отцы, чтобы поговорить с мистером Холмсом о своих дочерях.

– Пойдем в лес, – повторила я.

– У меня ужасно болит голова.

– Свежий воздух поможет, – сказала я.

Он открыл сетчатую дверь, выходящую в раскинувшийся сразу за верандой лес. Земля была каменистой, но это было даже хорошо, потому что мистеру Холмсу пришлось бы предложить мне руку, а сегодня он, похоже, избегал ко мне прикасаться.

– Иногда я приезжаю сюда на Наари, – сказала я. Мистер Холмс промолчал. Я все еще избегала говорить при нем о лошадях. – Гораздо приятнее взбираться на ней.

Он засмеялся.

– Тебе лучше? – с надеждой в голосе поинтересовалась я.

– Уже терпимо. Когда я был ребенком, мне приходилось лежать на полу в полной темноте и ждать, пока пройдет головная боль. Всегда на полу. По неизвестной причине мне так было легче. В этом не было никакой логики. Иногда она проходила моментально, иногда длилась несколько дней.

– И ты по нескольку дней лежал на полу?

– Так обычно и бывало. – Он остановился и прислонился к дереву. – Моя гувернантка сидела за дверью и никого не впускала в комнату. Я не выносил ни малейшего шума.

Я закрыла глаза и представила себе маленького мистера Холмса. Он лежал на полу, терзаясь жестокой головной болью, а его английская гувернантка охраняла дверь.

– У тебя была гувернантка?

– Да. Ты удивлена? Моя семья была очень богатой. Она до сих пор очень богата. Ну, чуть менее богата, чем раньше, наверное. Но я уверен, что они по-прежнему на плаву.

Он жестко усмехнулся.

Я не была удивлена, потому что знала, что он из богатеев.

– Мои родители были очень состоятельными людьми. Большую часть года они жили в Европе. У меня была гувернантка. Меня дважды исключали из Гарварда. А потом я встретил Бет. – Я открыла глаза. – Все остальное, как говорят, обычная история. – Его голос изменился. Теперь он звучал холодно и отчужденно.

– Все остальное, как говорят… – я замолчала.

– Все остальное – обычная история, – повторил мистер Холмс. – Я разочаровал своих родителей.

– Я тоже, – прошептала я.

– Но в жизни бывают вещи и похуже.

Я молчала.

– Теа, в юности мы больше всего на свете боимся разочаровать родителей. Нам кажется, что ничего хуже этого просто быть не может. Но это не так. Поверь мне, это совершенно не так.

Я кивнула. Некоторое время мы шли молча. Было тепло, в воздухе пахло весной. Иногда меня возмущала необходимость всегда носить юбку – я никогда не могла играть так же беспечно и безудержно, как Джорджи и Сэм. Но сейчас юбка оказалась очень удобным предметом одежды – она позволяла мне делать гигантские шаги и не отставать от мистера Холмса. Я подумала, что мне было бы жарко в брюках, особенно шерстяных брюках вроде тех, которые были на мистере Холмсе. Они душили бы меня и сковывали бы мои движения.

– Что в таком случае хуже разочарования родителей? – осторожно поинтересовалась я. – Чего надо бояться больше всего на свете?

– Разочаровать себя, – быстро ответил он. – Разочаровать себя, – повторил он и добавил: – А ведь это так легко сделать!

Я и так и сяк крутила эту фразу в уме. Подобная мысль никогда не приходила мне в голову. Какое отношение ко всему этому может иметь мое разочарование? Мои родители разочаровались во мне. А также мой брат и мои тетя с дядей. Это слово вдруг потеряло всякий смысл, как это случается со словами, если их повторяешь раз за разом. Разочарование. Что оно вообще означает? Как вообще можно разочаровать себя? Я в любом случае остаюсь сама собой. Я Теа, я девочка, дочь, кузина, сестра, а теперь еще и друг.

– Ты разочаровал себя? – спросила я.

Он рассмеялся.

– Столько раз, что уже и не сосчитать.

Я смотрела ему в затылок. Несколько секунд он молчал. «Какой он сильный!» – подумалось мне. Мы взбирались по крутой тропинке, но его дыхание не участилось, а ноги уверенно ступали по камням.

Мне казалось, что мы покончили с этой темой, но он продолжил:

– Если бы я смог все изменить и, как говорится, заново прожить свою юность, я бы поступал иначе. Но я думаю, что это касается всех без исключения. Самое сложное – это не вываляться в навозе. – Папа тоже так говорил. Мистер Холмс повернул голову, продолжая говорить. Я слушала его, глядя на его профиль. – Прошлое – это прошлое, Теа. Я надеюсь, тебе уже кто-нибудь это говорил. Но если нет, что ж… это стоит запомнить.

Мистер Холмс остановился, дойдя до группы деревьев, и шагнул на тропинку, которой я раньше не замечала. «Тайная тропинка для наших тайных отношений», – взволнованно подумала я. Деревья расступились, и над нами открылось небо. Я подумала, что половина проступков здесь совершается именно в такую погоду. А причина второй половины проступков – воспоминания о такой погоде. Я коснулась его рукава, мягкого под кончиками моих пальцев.

– Что думает Эмми? Куда мы, по ее мнению, ушли? – спросила я.

– Я не знаю, Теа. – Он покачал головой. – Тебе следовало бы находиться в Зале вместе с остальными девочками, а не здесь со мной.

– Но я хочу быть здесь.

Мы снова замолчали. Я знала, что если он заговорит, то может просто отправить меня к остальным, тем самым оборвав нашу связь.

Но вместо этого он наклонился и осторожно поднял полупрозрачную змеиную кожу.

– Уже и змеи выползают из нор.

Я потянулась к коже, длинному и грязному цилиндру.

– Это старая кожа.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Во Флориде полно змей, – пояснила я.

– Ты их не боишься?

– Не особенно. Не трогай их, и они тебя не тронут.

Я потянулась к нему и поцеловала его. Я целовала его страстно, направляла его язык, прижималась к нему все сильнее.

– Можем сделать вид, что мы тут совсем одни, – прошептала я.

– Но это так и есть.

Мистер Холмс поцеловал меня в шею, и внезапно мы оказались на земле. Он лежал на мне. Моя юбка была расстегнута, а пиджак сброшен. Я потянулась к его брюкам. Я смотрела на мистера Холмса на фоне самого синего неба, какое я только когда-нибудь видела, и чувствовала себя необыкновенно счастливой оттого, что он здесь, со мной, что я снова получила то, что (и я это знала) мне не предназначалось.

– Нет, – прошептал он, но вместо того, чтобы встать, лизнул мою грудь, потом живот и продолжил опускаться все ниже.

Его рот прижался к моим трусикам, и я попыталась сесть. Он поднял голову и, сильно нажав ладонью на мое плечо, снова заставил лечь и расслабиться. «Что ты делаешь?» – хотелось спросить мне. Но я чувствовала, что, если я заговорю, все тут же и закончится. Мои бедра дрожали, и мне казалось, что его язык проникает в меня. Это было невозможно, ведь правда? Но он представлялся мне таким большим, и он двигался, и я положила руки ему на голову, как будто благословляя его.