Джорджи был в Миссури с родителями. Мама сказала, что мы, возможно, увидимся с ним на следующей неделе, но я не могла уточнить дату, не вызвав у мамы подозрения.

Я проснулась, хватая ртом густой горячий воздух. Часы на тумбочке показывали половину четвертого, и это означало, что через час рассветет и я смогу отправиться на верховую прогулку.

Летом каждый из нас обзаводился второй кожей, слоем влаги и пота, окутывавшем нас постоянно. А лето только началось.

Мир за окном выглядел мертвым и равнодушным. Ветер не шелестел травой, сверчки не терли лапкой о лапку и не нарушали неподвижность своим скрипом. Я села на ступеньку и расстегнула верхнюю пуговицу ночной сорочки, что нисколько не помогло. Я закрыла глаза и подумала о кузене, о том, как он трогал меня в прошлый раз, как я трогала его, как мы оба чему-то учились.

– Теа, – раздался сзади голос Сэма.

Мне незачем было оглядываться, чтобы узнать, что он сидит в кресле-качалке.

– Сэм?

– Ты не испугалась? – спросил он.

Судя по всему, он проснулся уже давно. Он всегда любил пугать людей. Иногда он выпрыгивал на них из-за дверей, иногда сидел, притаившись, в кустах и неожиданно вскакивал, когда кто-то проходил мимо.

– Кто еще тут мог быть? – На несколько секунд этот вопрос повис в воздухе между нами. – Тебе не спится?

– А кому спится? Эта жара, наверное, побила все рекорды. Во всяком случае, мне так кажется.

– Она никогда их не бьет. Рекорды.

– Ну да, – согласился он, – не бьет.

Мы помолчали. Сэм вздохнул.

– Ты завтра будешь уставшим, – произнесла я.

– Я просто буду спать. Так что я ничего не потеряю.

– Пожалуй.

– Теа, я хочу уехать. Я хочу путешествовать.

Его голос показался мне странным. Я обернулась и посмотрела на него. Он был в своей обычной одежде и развалился в кресле-качалке, разбросав в стороны босые ноги. Он смотрел куда-то вбок, и, глядя на его профиль, я вдруг отметила, что мой брат становится красивым. Наши черты больше подходили для мужского лица, и как мужчина он обещал стать красивее, чем я как женщина. Я поспешила отогнать эту мысль. Мне было пятнадцать лет. Я хотела быть красивой. Я не хотела, чтобы кто-то был красивее меня. Даже мой близнец. Или в особенности мой близнец.

– А ты разве не хочешь? – спросил он, поворачиваясь ко мне.

Мама говорила, что сходство некоторых близнецов уменьшается с возрастом. Похоже, нам с Сэмом это не угрожало.

– Куда бы ты хотел поехать? – ответила я вопросом на вопрос.

Мой брат никогда не говорил мне о своем желании уехать. Ни разу в жизни.

– Я думаю, мне хотелось бы уплыть куда-то на корабле, – заявил он, и я не удержалась и рассмеялась.

Сэм отвернулся.

– Прости, – пробормотала я. – Просто я представила тебя на корабле. Ты хотел бы быть матросом?

Он молчал.

– Сэм, – начала я, – мне очень жаль…

– Ничего тебе не жаль. Да и вообще, если бы я уехал, ты бы только обрадовалась, разве не так?

Его голос был непривычно высоким. И я поняла, что на самом деле Сэм никуда не хочет ехать. Он вообще не хотел, чтобы хоть что-то в нашей жизни изменилось.

– Почему ты считаешь, что я обрадовалась бы, Сэм? – тихо спросила я. – Ты мне нужен.

– Я тебе нужен? – Настала его очередь смеяться. – Для чего я тебе нужен? Ты целые дни не слезаешь с Саси. Тебе вообще никто не нужен.

– Это неправда, – возразила я.

Но, как ни странно, его слова совершенно не задели меня. Мне казалось, что я должна обидеться, но мне не было обидно.

– Да, пожалуй, это неправда, – согласился Сэм. – Тебе нужен наш кузен.

Я откинулась назад, прислонившись спиной к теплым кирпичам. Внезапно я почувствовала себя совершенно обессиленной. Я чувствовала, что Сэм стоит позади меня. Мне казалось, что он хочет вернуться в дом, но вместо этого он сел на ступеньку рядом со мной. Я смотрела на его спину: его плечи становились все шире, в то время как моя спина как будто сужалась.

– Сегодня нет луны, – бесцветным голосом произнес он.

Я покачала головой, хотя он меня и не видел.

– Помнишь, ты раньше думал, что там живет индеец?

– Ты тоже в это верила.

Он лег рядом со мной, и я поняла, что он, как и я, наслаждается предутренней прохладой.

– Теа?

– Да.

– Ты когда-нибудь размышляла над тем, как это – быть мертвым?

Я задумалась. Сэм осторожно провел рукой по моим глазам.

– Закрой их. – Я закрыла. – Вот так ты себя тогда и чувствуешь, – заключил он.

– Ничего подобного.

– Попробуй уснуть. Когда спишь, это очень похоже на смерть.

Я попыталась отогнать все мысли и ни о чем не думать. Я пыталась не думать о Джорджи, пыталась убаюкать свой рассудок, погрузив его в неподвижность. Я хотела порадовать брата.

– Мне кажется, это не работает.

Сэм не ответил, но я чувствовала, что он не спит, а только пытается уснуть.

– Интересно, кто из нас умрет первым.

– Я, – отозвался он, – это буду я.

Я молчала. Жить без Сэма… Можно ли это будет вообще назвать жизнью? Я понимала, что сначала умрут мама и папа, хотя и не знала, в каком порядке. В этом был смысл. У них была жизнь до меня, а я буду жить после них. Но ни Сэм, ни я никогда не существовали поодиночке. И вдруг это совместное существование показалось мне настолько же обузой, насколько и радостью. Или, возможно, это не было ни тем ни другим. Оно было просто фактом.

– Теа, попытайся еще раз.

Я послушала Сэма и закрыла глаза. И что же я увидела? Старое мамино одеяло для экипажей, которое было таким тяжелым, что она с трудом удерживала его на руке. Я попыталась прогнать этот образ, но мне это не удалось. Я пыталась представить себе что-то другое – Саси, Джорджи, какие-то бытовые мелочи. Но я снова и снова видела одеяло. Обычно мне отлично удавалось выдергивать из мозга то, о чем я не хотела думать.

Я задремала. Солнце вставало очень медленно, и я плотно закрыла глаза, защищаясь от света и пытаясь погрузиться в забытье. Внезапно я ощутила, как это – стать ничем. И это было отсутствие такого масштаба, что я его не воспринимала, а могла лишь ощутить ужас осознания этого.

Я открыла глаза и села, повернувшись к Сэму, который мирно спал. Моя рука зависла над его плечом. Я должна была его разбудить, должна была сказать ему, что мне страшно. Я знала, что он поможет мне понять почему. Но затем я снова уронила руку на кирпичи. Я хотела отделиться от Сэма. Я хотела испытать что-то, чего он не знал. И поэтому я еще целый час провела на крыльце, под солнцем, которое, поднимаясь, припекало все сильнее и сильнее.

Я должна была разбудить Сэма и спасти его и себя от солнечного ожога, с последствиями которого мы красовались всю последующую неделю: наши руки и лица стали ярко-красными, потом розовыми, потом облезли. Но я его не разбудила. Мое лицо было краснее слева, как будто я нанесла на левую щеку румяна. Она была повернута к солнцу, пока я наблюдала за братом. Он хотел, чтобы я последовала за ним туда, где он тогда находился. Но я этого не сделала. Я не смогла. Я смотрела на него, и мне становилось все понятнее, что существуют места, куда я не пойду за Сэмом и куда он не пойдет за мной.

Сэм снова и снова говорил: тебе нужен наш кузен. Мы любим его по-разному. Джорджи с его плотной талией и широкой грудью – то, что Сэм видел. То, чего Сэм видеть не мог, – дорожка волос, рассекающая его тугой живот.

Мы любим его по-разному, но в чем заключается это различие? Мои отец и мать любят друг друга и спят в одной постели. Я люблю маму, папа любит меня. Брак означает, что ты навсегда сделал кого-то членом своей семьи. Такой брак был мне понятен. В Библии Иаков женился на дочерях своего дяди Рахили и Лие, и это было просто ликование. Дважды ликование. Мне это было не нужно. Я хотела быть рядом с одним человеком, с одним-единственным мужчиной.

Это ведь было очень давно. В начале времен все, должно быть, приходились друг другу родственниками. Пример брака между кузеном и кузиной в современном мире – это союз Чарлза Дарвина и Эммы Веджвуд. Историю их брака отец вплел в свою лекцию с тем, чтобы позабавить нас и вызвать интерес к предмету. Мне хотелось знать, приходилась ли Эмма родственницей владельцу знаменитой фарфоровой фабрики. Но ни мама, ни папа этого не знали. Поэтому, как бы страстно ни желала я это узнать, в тот период жизни это оказалось невозможным.

Каким-то образом история Эммы и засела в моем юном сознании. Мистер Дарвин тщательно взвесил все преимущества и недостатки брака и навсегда связал свою жизнь с жизнью мисс Веджвуд. Брак означал, что заработанные им деньги придется делить на двоих и что у него будет меньше времени для занесения в каталог всех неизвестных видов флоры и фауны. Мисс Веджвуд была уже внесена в каталог, она была известна, а мистера Дарвина мало интересовало то, что он уже знал. В огромном и неутомимом мозгу мистера Дарвина способность любить была обращена на огромное количество обитателей созданной Господом Земли.

Если бы мама узнала, что я делаю, она могла бы захотеть выдать меня замуж за Джорджи. А я не желала выходить замуж за своего кузена. Я не желала жить в Гейнсвилле. Я не желала (и я очень стыдилась этой мысли) быть бедной. Но я все равно хотела своего кузена. Я хотела его очень сильно. Я пыталась объединить это желание с желанием замужества. Я тщетно пыталась понять, как можно хотеть одного, но не хотеть другого.

Это была моя самая долгая разлука с Джорджи. Сначала мне все это виделось в другом свете, но, должно быть, та ночь в стойле что-то изменила в моем сознании, так как внезапно я совершенно отчетливо поняла, что делаю. И страшно испугалась, что кто-нибудь может об этом узнать. Я по-прежнему жаждала видеть своего кузена, жаждала ощущать его прикосновения, но теперь эту жажду умеряла осторожность. Возможно, все это объяснялось очень просто: я стала старше. Я увидела, как мама разворачивает свое драгоценное одеяло, вытягивая его из-под стола, и это внезапно включило в работу мой мозг. Все могло зайти слишком далеко, и тогда я уже не была бы девственницей. Это первое ужасное последствие. Второе – то, что, если бы об этом узнали, на мне никто не захотел бы жениться. Я могла зачать ребенка. Мы могли зачать ребенка. Это было бы еще одним последствием. Я содрогаюсь при мысли о том, что меня ожидало бы, если бы это произошло.

Мама показала мне одеяло, и в отсутствие Джорджи оно стало для меня вспышкой в ночном небе, внезапно и с ужасающей четкостью появившейся в поле моего зрения.

Потом Джорджи вернулся, и мы отправились в Гейнсвилл на чай. Только я и мама. Сэм был чем-то занят. Месяц назад его отсутствие стало бы для меня настоящим подарком судьбы, но сейчас мне хотелось, чтобы он был рядом. Джорджи пил с нами чай, смотрел на меня так, что это невозможно было не заметить, но мама и тетя Кэрри почему-то ничего не заметили. Я ела булочку, а мне казалось, что мой рот набит пылью.

Позже мы с ним пошли наверх. Он сел на незастеленную кровать и похлопал ладонью рядом с собой. Я неохотно подошла. Мне никогда не нравилась его комната.

– Ты по мне скучала?

– Да.

– Мои кузины там совсем не такие, как здешние кузины, – произнес он, и я удивленно на него посмотрела.

Примерно то же сказал за обедом его отец. Но, разумеется, отец и сын говорили о разных вещах. Джорджи наклонился, чтобы поцеловать меня, и его глаза уже были закрыты. Я подставила ему щеку.

– В прошлый раз ты оставил в стойле одеяло.

– Неужели?

– Мама его нашла. Мы могли попасться.

Он разгладил простыню между нами; хотя его руки были совсем близко, он еще ни разу ко мне не прикоснулся. Я слышала, как бьется мое сердце. Он водил пальцами по простыне, рисуя узор, который то приближал его руку ко мне, то снова ее отдалял.

– Джорджи, – произнесла я, понизив голос почти до шепота.

– У нашей родни в Канзас-сити дела очень плохи, – сказал он. – Все переехали в бабушкин дом. – Он искоса посмотрел на меня. – Хорошо, что она умерла.

– Не говори так.

– Как? Это же правда. Они все фермеры, у них нет профессий, которые могли бы их прокормить. В отличие от наших отцов. То есть в отличие от твоего отца. Люди всегда болеют, верно? Но там уже несколько месяцев не было дождя. Они в безвыходном положении.

Я остановила его руку и сжала ее обеими руками. Это был мой Джорджи, которого не знал никто, кроме меня.

– Прости.

– Ты знаешь, насколько все бедны? Папа говорит, что это только начало, что перед тем, как дела пойдут на поправку, станет еще хуже. Коровам на пастбищах нечего есть. У них позвоночники выпирают из-под кожи.

Я содрогнулась.

– Их необходимо пристрелить. Чтобы они не мучились.

– Теа, они не могут этого сделать. Это будет конец. Ты только подумай: им нужны их коровы.

– Дождь скоро пойдет. Так всегда бывает.

– Один Бог ведает, когда он пойдет.

– Или океан. Океан решает, когда идти дождю.

– Скажи это моим дядьям. Посоветуй им обратиться к океану.

Я не хотела, чтобы он подумал, что я бессердечная.

– Я понимаю, что все это ужасно.

– Это действительно ужасно. – Он положил голову мне на плечо, чего никогда прежде не делал. Обычно я прислонялась к нему. Я погладила его руку, наблюдая за тем, как от моего прикосновения встают дыбом покрывающие кожу волоски. – Когда я был там, думал только о тебе. Я так хотел быть с тобой!

– Вот ты и со мной.

– Я имел в виду не так, иначе. – Он провел пальцем по моему бедру. – Ты хочешь быть со мной иначе?

Я окинула взглядом комнату – потрепанное одеяло, брошенное на пол вместо ковра, неровные доски пола, подержанный письменный стол, фотопортрет незнакомого мужчины в рамочке, наверное, кого-то из родственников тети Кэрри. Под кроватью стоял небольшой запертый на ключ ящик, в котором хранились его сокровища: серебряный доллар, отполированный камень из Ормонд-Бич, открытка из Торонто.

Это было все его имущество. Но теперь у него была еще и я.

– Тебе незачем отвечать на этот вопрос, – пробормотал он, уткнувшись лицом в мою шею. – Просто побудь здесь со мной.

Я приехала в Йонахлосси в конце июля, когда до конца лета оставалось не так много времени. Во Флориде июль всегда был самым тяжелым месяцем. Жара была такой вязкой и тягостной, что каждый год отнимала не меньше десятка жизней. И еще там были совершенно невыносимые насекомые. Они жужжали и кусались, причем пытались добраться до тебя всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Раздеваясь, я находила комаров даже в нижнем белье или между бедрами.

Джорджи должен был приехать в гости на Четвертое июля. Я ожидала приезда кузена со смешанным чувством – с нетерпением и страхом.

Дядя купил в Гейнсвилле на лотке целую коробку фейерверков. Я не знаю, почему это пришло ему в голову, – мы их никогда не запускали. Я видела лицо своего отца, когда дядя Джордж продемонстрировал свой сюрприз. Все поняли, что он не обрадовался.

– Подарок, – произнес дядя Джордж. – Подарок.

Мой отец промолчал, а мне стало жаль дядю Джорджа. Я разозлилась на отца за такое его недоброжелательное отношение к брату.

– Очень хороший подарок, – сказала мама, спеша прервать неловкое молчание. – Очень хороший.

Но было уже поздно.

Иногда, вспоминая те выходные, а это бывает часто, я как будто заново просматриваю все, что тогда произошло, и не вижу в этом ничего особенного. Возможно, все это нельзя считать нормальным, но, во всяком случае, в этом не было ничего неожиданного или необыкновенного. Те выходные навсегда изменили жизнь моей семьи, но это произошло бы в любом случае. Мы с Сэмом поступили бы в колледж. Джорджи нашел бы себе жену. Дети покинули бы родителей.

Но бывают моменты, когда я вспоминаю те выходные и вижу вместо себя незнакомую девочку. И тогда я начинаю сомневаться в том, что те события действительно произошли.

Меня не оставляло ощущение того, что кто-то за нами следит. Я была очень осторожна. Я старательно игнорировала Джорджи, когда нас мог кто-то видеть, включая Сэма. Сэм смотрел на меня понимающе, когда я не смеялась шуткам Джорджи и даже не улыбалась. Обрадовать Сэма было так легко!

Мы запускали фейерверки поздно вечером, когда уже совсем стемнело. Мой дядя в шутку молился о том, чтобы луна куда-нибудь скрылась. Сэм и Джорджи отнесли коробку на самый край поля, за конюшню. Джорджи подпрыгнул и, щелкнув в воздухе каблуками, что-то выкрикнул. Сэм улыбнулся и я, помимо воли, тоже. Но я тут же похолодела, сообразив, что Джорджи взбудоражили не фейерверки, а я. То, что, по его мнению, мы собирались сделать позже. Я посмотрела на маму, которая наблюдала за исчезающими в темноте моими братом, дядей и кузеном.

– Я надеюсь, он будет осторожен, – сказала мама, и я не поняла, о ком она говорит.

Если бы только она знала, она могла бы попросить быть осторожной меня, она могла бы меня остановить, пока я не зашла слишком далеко. Мы их уже не видели, но я услышала, как Джорджи что-то крикнул Сэму, наверное, дал какое-то указание. Звук его голоса срикошетил о мой мозг и взволновал меня, пробудив желание, которое дремало где-то внутри меня.

– Я много лет не видел фейерверков, – тихо произнес отец.

Я коснулась его руки. Он перевернул ее ладонью вверх и сжал мои пальцы. Его было так легко любить!

– Твои родители запускали их, когда ты был маленьким?

– Я не помню.

Мне это показалось странным. Я думала, что человек должен помнить, видел он фейерверки в детстве или нет. Но я сидела тихо, чувствуя, что отец хочет тишины. Я подумала, что запомню эту ночь, хотя, возможно, когда-нибудь эти воспоминания потускнеют, станут смутными, вылинявшими от времени. Мысль о том, что они могут просто исчезнуть, показалась мне невыносимой.

Мы услышали свист, и мама испуганно вскочила. Потом раздался громкий хлопок – и по небу разлетелись разноцветные брызги.

– Все хорошо, Элизабет, – произнес отец, и мама снова села на стул.

– Теа, тебе нравится? – спросила она.

Я посмотрела на небо.

– Да.

Тетя Кэрри сидела очень тихо. Я взглянула на нее, и мне захотелось крикнуть: «Ты должна знать, ты должна была остановить своего сына, не позволить ему свалиться в эту яму!»

Я ушла, не дожидаясь возвращения мужчин. Необходимо было навестить Саси, который, как я и предвидела, был очень встревожен. Я немного с ним побыла, но успокоить его было невозможно. Я водила его по манежу, позволяла ему пастись, но трава его не интересовала. В воздухе пахло гарью, и я не могла объяснить ему, что все это делается ради забавы, что реальной угрозы не существует.

Когда я вернулась, мама сказала мне, что будет укладывать дом спать. Я впервые слышала от нее эту фразу. Должно быть, она прочитала ее в одной из своих книг. Я нашла ее в гостиной, где она задергивала шторы, и предупредила ее, что еще немного побуду на улице, присмотрю за Саси. Она попросила меня не ложиться спать слишком поздно, и я пообещала ей это, хотя собиралась лечь в конюшне, если мне не удалось бы успокоить Саси. Возможно, Джорджи был в соседней комнате – в кухне или прихожей – и услышал наш разговор, или он зашел ко мне и, не обнаружив меня в постели, догадался, что я в конюшне. Ведь мы уже в ней встречались. Нетрудно было предположить, что я снова буду ждать его там.

Я дремала – не то чтобы спала, но и не бодрствовала, – когда раздались его шаги. Я наблюдала за своим кузеном, пока он разыскивал меня. Саси успокоился, но был измучен тревогами вечера и стоял совершенно неподвижно, головой в угол, где находилась я. Любовь к нему разливалась в моей груди и комом замирала в горле.

Джорджи прошел мимо стойла. Его лицо было покрыто потом. Пару секунд спустя он снова прошел мимо, но на этот раз остановился у входа, опершись локтями о дверцу.

– Я тебя нашел, – улыбнулся он.

Саси вздрогнул, вздернул голову и подошел к дверце. Джорджи попятился.

– Я не пряталась.

Я стояла рядом с Саси и гладила его шею, расчесывая пальцами спутанную гриву. В последнее время я не слишком хорошо за ним ухаживала.

– Теа?

Я повернула голову и посмотрела на своего кузена, который едва не подпрыгивал от нетерпения. Он поманил меня, и я к нему подошла. После всего, что мы с ним делали, это было вполне естественно. Я охотно пошла за ним, и, как только я вышла из стойла, он прижал меня к холодной кирпичной стене. Прохлада, которую я сразу ощутила сквозь платье, была очень приятной. От него пахло потом, и он прикусил мою губу. Я отвернулась от него, и он начал обеими руками собирать мое платье, поднимая его все выше и выше. Он прижался своим эрегированным пенисом к моему обнаженному бедру. Я снова посмотрела на него и увидела, что он смотрит на себя. Его возбуждало зрелище его вздыбившейся плоти, прижатой к моей ноге.

– Джорджи, – произнесла я, – подожди.

– Почему?

Он взял меня за руку и повел в пустое стойло, где мы с ним были в прошлый раз. Его голос стал более низким, чем минуту назад. Я отвела волосы с его лба и улыбнулась ему.

– Все хорошо.

– Ты, – произнес он, – ты такая хорошая.

В тот момент я была готова на все, что угодно. Я отвернулась от него и расстегнула пуговицы на платье. Он уже стоял у меня за спиной, стягивая платье вниз по моим плечам. Джорджи целовал меня в шею и гладил мои груди, а потом развернул меня к себе.

Он приподнял мой подбородок указательным пальцем и посмотрел мне в глаза.

– Ты в порядке?

– Нет.

– Я тебе помогу. Тебе будет лучше.

Но я хотела, чтобы он спросил меня, почему я не в порядке. Я хотела, чтобы он отдавал себе отчет в том, чем мы рискуем. Джорджи выглядел таким беспечным! Он совершенно не понимал, чем нам это все грозит. Он не отводил взгляда. «Спроси! – мысленно кричала я. – Спроси, спроси, спроси». Вместо этого он просунул руку мне между ног, продолжая на меня смотреть. Он был очень нежен. Он замер с полуулыбкой на губах, и я поняла, что он меня провоцирует. Это сработало.

– Не останавливайся, – попросила я.

Он расстегнул ремень, и все это было так приятно. Я его хотела, я в нем нуждалась, и то, что я испытывала в тот момент, не было удовольствием. Это было обещанием удовольствия, зудящим местом, по которому было совершенно необходимо пройтись ногтями. «Возможно, – думала я, чувствуя его рядом, ощущая, как он раздвигает мои бедра и проводит кончиками пальцев по моим соскам… – Возможно, – думала я, когда он входил в меня, – возможно, достаточно и того, что Джорджи попытается понять меня позже, потому что сейчас между нами существует эта потребность, а когда мы закончим, этой потребности уже не будет».

– Расслабься, – прошептал он, и я попыталась расслабиться.

Теперь мне было больно, но я понимала, что боль – это часть удовольствия. Я не должна была этого делать. Я вела себя очень плохо, и теперь меня наказывали. Теперь мне все стало совершенно ясно. Я смотрела через окно стойла на черную, черную ночь. Я ощущала ткань рубашки Джорджи. Положив руки ему на плечи, я притянула его к себе. Если бы хлопнула дверь! Если бы мама вышла на заднее крыльцо и позвала меня!

Передо мной промелькнуло лицо Сэма. Не такое, каким оно часто было в последнее время, – сердитое, обиженное, – но такое, каким оно было раньше. Лицо мальчика, который слишком остро чувствует весь окружающий мир.

– Вам надо поменяться! – часто повторяла мама, как будто маленькие девочки лучше приспособлены выносить тяготы мира.

Джорджи наклонился и, как нетерпеливый пес, лизнул мою грудь. Я содрогнулась и заставила его выпрямиться. Я чувствовала себя исключенной из того, чем он сейчас занимался. Он был внутри меня, но фантазировал что-то свое, что требовало моего присутствия, но не моей любви.

Мама была права. Я была очень похожа на мальчика в том смысле, что не умела задумываться о последствиях. Я вспомнила палатку, которую мама позволила нам поставить между нашими кроватями, когда мы были маленькими. Сэм сжимал мое лицо своими пухлыми ручонками.

– Теа, – говорил он. – Теа!

Джорджи качнулся, вжимаясь в меня, один раз, другой, и он казался таким большим внутри меня, невообразимо большим. Затем он опустил голову мне на грудь и глубоко вздохнул. Все закончилось очень быстро.

Чего тогда хотел Сэм? Я не могла этого вспомнить, как ни старалась.

Я скользнула вниз по холодной стене и села на пол. Джорджи стоял надо мной, запихивая рубашку в брюки и застегивая ремень. Глядя, как он совершает эти самые обычные действия, я вдруг почувствовала себя очень одинокой. Я обхватила голову руками.

– Теа?

– Что мы наделали!

– Разве ты не понимаешь?

Мне трудно было в это поверить, так это было возмутительно, но в его голосе слышалась насмешка.

– Я не об этом.

Он сел на пол рядом со мной.

– Это ведь совершенно естественно, – произнес он.

– Я это воспринимаю иначе, – сказала я, качая головой.

– Правда?

– Мы должны были подождать.

Я смотрела в сторону.

Джорджи засмеялся.

– Почему? – спросил он. – Ждать было незачем. Уж во всяком случае нам.

Я была обнажена, а мой кузен полностью одет. Он рисовал какой-то узор на опилках и, казалось, размышлял над тем, что еще он может сказать. Это было очень непохоже на моего кузена, который никогда не думал перед тем, как заговорить.

– Мы ошиблись, – прошептала я.

– Я тебя ни к чему не принуждал.

Я снова покачала головой. Он ничего не понимал.

– Дай мне платье, – сказала я, указывая туда, где оно лежало.

Джорджи принес платье, и мне показалось, что он двигается, как совершенно незнакомый человек. Он стоял рядом, глядя на меня сверху вниз.

– Разве ты не понимала, что должно произойти?

Похоже, его это действительно интересовало. Я отчаянно хотела побыть одна.

Я остро ощущала, что отдала слишком много за эти девяносто, максимум сто секунд. И в эти полторы или две болезненные минуты все происходило исключительно ради удовольствия Джорджи. Я отчетливо видела наше будущее – мы сделаем это еще с десяток раз, ну, может, два десятка, а потом Джорджи с этим покончит. Нашим отношениям придет конец. Мальчики вполне на такое способны. Я поняла это, глядя на своего кузена, который стоял надо мной с уверенным и беззаботным видом. Этот мир принадлежал мальчикам.

– Мы все равно не можем пожениться, – произнес он. – Теа, ты думала, что мы поженимся?

– Я не знаю, о чем я думала, – ответила я. – Но не об этом. – Я обвела рукой стойло с потемневшими от плесени стенами. Каждое лето мне приходилось их отскабливать. Джорджи проследил взглядом за моей рукой, остановив его там, где остановилась рука: на нем самом в одежде, которую купили ему мои родители. Это были его единственные хорошие вещи. Мои щеки горели. – Это грязно.

Он опустился возле меня на колени и коснулся моей щеки.

– Это не так.

– Это так, – отрезала я, отталкивая его руку. – Именно так. В твоей семье все так.

– В моей семье?

Я чувствовала, как слова толпятся в моей голове, готовые вырваться наружу. Я прижала платье к груди, понимая, как мне со всем этим покончить. Теперь мне было его жаль. Он выглядел таким глупым и растерянным. Но я не хотела его жалеть. Я вообще не хотела иметь с ним ничего общего. Я хотела умыть руки, и в тот момент это казалось мне возможным: я могла покончить с этим навсегда.

– Ты, как твой отец, – произнесла я очень быстро. Я представила своего доброго и мягкосердечного дядю и почувствовала себя очень скверной девушкой. Но у меня не было выбора. – Твой отец пришел к моему отцу так же, как ты пришел ко мне, умоляя меня что-то тебе дать. Ты такой же жалкий, как и он.

Я прижимала платье к груди, и в тот момент мне больше всего на свете хотелось быть одетой. Мой кузен смотрел в окно стойла, в черную как смоль ночь, которую не рассеивали огни. Меня тошнило. Мне хотелось, чтобы это поскорее закончилось. Но, глядя на профиль своего кузена, я понимала, что это никогда не закончится. Мы были родственниками, мы не могли избавиться друг от друга.

Я опустила глаза. Когда я снова их подняла, лицо Джорджи изменилось. Оно стало злобным. А чего я ожидала? Я задаю себе этот вопрос сейчас, много лет спустя, несмотря на то, что уже слишком поздно и ничего нельзя исправить.

– Посмотри на себя, – произнес он, и его взгляд скользнул по моему телу, по едва прикрывающему его платью.

– Если ты не уйдешь, я закричу, – сказала я.

– Ты закричишь?

Что, если бы я подождала хоть секунду, прежде чем угрожать ему этим? Или еще лучше – если бы я сделала шаг назад во времени и вообще ничего не сказала, а поцеловала бы его, и пожелала бы ему спокойной ночи, и вела бы себя так, как будто ничего не произошло, и позволила бы нашей связи постепенно сойти на нет, как выразился Джорджи, совершенно естественно. Он мог быть туповатым, неуклюжим и жестоким. Но он также был добрым, забавным и искренним. Как бы то ни было, все это не имело значения. Он был моим. Он был моим кузеном. Я хотела все вернуть обратно. Я хотела, чтобы он все вернул обратно. Впервые в жизни я поняла, что некоторые слова способны впиваться в мозг, превращаясь в клеймо.

– Кто тебя услышит?

– Все.

– Я не думаю, что ты хочешь, чтобы все тебя услышали.

Мы смотрели друг на друга. «Бог знает, Теа, о чем ты думала! – звучал у меня в ушах мамин голос. – Один Бог это ведает». Он смотрел на меня, но я избегала встречаться с ним взглядом. Наконец он ушел.

Я спала в конюшне. Я чувствовала себя грязной, но не настолько, чтобы идти мыться. Мне казалось совершенно естественным заснуть в этом пустом стойле, оставаться в конюшне, пока не рассветет.

На рассвете я проскользнула в дом, наверх, и выкупалась. Я думала о Джорджи, который спал в соседней комнате. Я могла не запирать дверь в ванную. Он видел меня голой. Но был еще Сэм, который меня не видел. Я вонзила ногти себе в предплечье. Меня использовал мой собственный кузен. Я была юной женщиной во времена, когда юные женщины были беспомощными. Вам может показаться, что я могла предвидеть, что меня ждет. Но я никогда не чувствовала себя беспомощной в своем доме. Я не знала, чего мне следует опасаться.

Когда я спустилась к завтраку, Джорджи за столом не было. Как и Сэма. Я предположила, что они еще спят: не было и семи часов.

– Твой пони успокоился? – спросила мама.

– Да.

– С тобой все в порядке, Теа?

Мне так хотелось все ей рассказать! Я так хотела, чтобы меня утешили! Мама, мне так стыдно! Я сделала что-то настолько ужасное, что в это трудно поверить.

Она коснулась моего запястья.

– Теа?

Ее голос был таким ласковым, таким дивным.

– Все хорошо, – ответила я. – Просто я устала.

Она смотрела на меня исподлобья, склонив голову, и я поняла, что никогда не смогу ей об этом рассказать.

После завтрака я оседлала Саси и отправилась кататься в апельсиновые рощи. Я ехала все утро, потом повернула назад и предоставила Саси возможность самостоятельно скакать назад в конюшню. Сегодня мне не хотелось ни о чем заботиться. Я знала, что у моей беспечности будут неприятные последствия – в следующий раз на пути в конюшню Саси будет отстаивать свою свободу. Но эти неприятности казались мелкими и незначительными, а я была большой и ужасной. И мне было страшно, хотя я пыталась побороть свой поднимающий голову страх, ослабить его, избавиться от него. Я с раннего детства привыкла быть бесстрашной. Все утро я чувствовала, что могу разрыдаться в любой момент. Легкий галоп Саси убаюкал меня, и я впала в некое подобие транса. Я болталась в седле, как тряпичная кукла. А потом я начала плакать, как маленькая девочка, как маленький ребенок.

Тут Саси резко вильнул в сторону, чтобы избежать столкновения с чем-то – я не заметила с чем, – и я, ахнув, вцепилась в его короткую гриву. Мне едва удалось удержаться в седле. Я что-то ласково бормотала ему на ухо, пытаясь его успокоить и подобрать болтающиеся поводья. В седле всегда было так – одновременно приходилось делать сразу миллион дел, руководствуясь исключительно инстинктом.

– Прости! – раздался у меня за спиной крик Сэма, и я пожалела, что не упала. Тогда у меня было бы объяснение моим слезам.

– Теа! – снова крикнул Сэм. – Ты в порядке?

«Нет, – хотела сказать я, – я не в порядке». Но тут я разрыдалась. Я позволила Джорджи сделать со мной что-то такое, что разрослось в моем сознании до невообразимых размеров. Я с ним делала то, о чем ни за что и никому не смогла бы рассказать. Ни маме, ни папе, ни Сэму, ни – и это пришло мне в голову только сейчас, на спине моего обожаемого пони, посреди апельсиновой рощи, по которой я проезжала тысячу, нет, миллион раз, – своему мужу. Меня тошнило, и у меня кружилась голова.

– Теа! – И этот голос принадлежал Джорджи. Разумеется, Джорджи теперь дружит с Сэмом, возможно, потому, что я перестала быть его любимицей. – Теа! – повторил он, и тут же рядом со мной появился Сэм.

Он взял Саси под уздцы и стал что-то тихо говорить ему. Встревоженный Саси пощипывал рубашку Сэма, но вскоре успокоился. Я вспомнила слова мамы о том, что любовь к лошадям у нас в крови. Но какие еще склонности у нас в крови?

– Почему ты плачешь? – спросил он, но вместо ответа я еще сильнее разрыдалась.

Красота дня только усиливала мои страдания. Если бы шел дождь, я не чувствовала бы себя такой покинутой и несчастной.

Саси недовольно пыхтел, и несколько секунд тишину нарушало только его тяжелое ритмичное дыхание.

– Теа? – повторил Сэм.

Мне хотелось закричать и потребовать, чтобы он прекратил повторять мое имя. «Прекрати!» – стучало у меня в висках. Я отвернулась, чтобы не смотреть на него, и увидела Джорджи, который сидел на камне. Он не собирался подходить ко мне. Я заметила, что и у него, и у Сэма на плече висит винтовка. «Неужели Сэм кого-то подстрелил? – подумала я. – Наверняка нет. Зачем выхаживать осиротевших бельчат, если ты собираешься убивать их, когда они вырастут?»

– Прости, – с трудом выдавила я. – Прости, прости, прости.

Я вытерла лицо, распухшее, мокрое от пота, соплей и слез. Мне казалось, что я вся покрыта слизью, как какое-то чудовище.

Джорджи встал и направился ко мне. Не успела я опомниться, как он уже положил руку мне на бедро, преодолев свой страх перед Саси, и я закричала:

– Не прикасайся ко мне! – Я никогда не ощущала ничего подобного. В чистом синем небе вспыхивали яркие искры, и мне было жарко, так жарко! – Не прикасайся ко мне! – снова и снова кричала я, пока не сорвала голос и не охрипла.

Оба мальчика в изумлении смотрели на меня.

Сэм обернулся к Джорджи.

– Что ты сделал?

– Что мы сделали, – уточнил Джорджи, и в его голосе появились злобные нотки. – Что мы сделали вместе.

И он зашагал прочь, а Сэм бросился за ним и толкнул так, что тот упал. Джорджи так удивился, что ему потребовалась пара секунд, чтобы подняться.

Взбудораженный и до сих пор дрожащий Саси двинулся рысью, но я то и дело оглядывалась. Я видела, как Сэм – мне так хорошо был знаком этот затылок, эти худые плечи и грациозная осанка – поднял руку и раскрытой ладонью наотмашь ударил Джорджи по лицу. В ответ Джорджи ударил его кулаком в лицо, и из носа Сэма хлынула кровь.

– Прекратите! – закричала я, наклонившись вперед.

Саси привстал на задние ноги, и я чуть не сползла с седла, потому что забыла, где нахожусь. Меня пронзила острая боль между ногами, но я этому даже обрадовалась, потому что боль вернула меня в реальность. Сэм и Джорджи перестали быть фантастическими фигурами, наносящими друг другу неуклюжие удары на фоне гигантской апельсиновой рощи.

– Прекратите! – снова закричала я и замахала рукой, как будто это могло помочь.

Обернувшись в очередной раз, я увидела, что Сэм замахнулся прикладом винтовки и ударил моего кузена – его кузена, нашего кузена – в плечо. Потрясенный Джорджи покачнулся, но тут же выпрямился и бросился на Сэма. Мой брат напоминал ребенка, который пытается одолеть взрослого мужчину. Джорджи боялся лошадей. Я начала колотить ногами по бокам Саси и пустила его в галоп, направив на брата и кузена. Я хотела остановить эту драку. Я неслась во весь опор и думала не о том, что все это может закончиться очень плохо и один из нас может серьезно пострадать, и не о том, что я запускаю цепочку событий, которая почти наверняка приведет к необратимым для кого-то из нас последствиям. Нет, я думала о том, как неуклюже я скачу, как уродливо я выгляжу на спине моего перепуганного, перегревшегося пони, и мне было стыдно, что Джорджи видит меня такой.

Джорджи поднял на нас глаза. Его рот был окровавлен, а на лице застыло выражение ужаса. Я сместила свой вес в седле, чтобы пронестись прямо между братом и кузеном. Саси летел стрелой, я никогда не ездила на нем так быстро, апельсиновая роща слилась в сплошное мутное пятно. Во рту у меня горчило. Возможно, это был вкус страха.

Я не разделила их, как надеялась. Джорджи запаниковал и бросился прямо перед нами к Сэму. Он подумал, что я хочу его сбить. Он думал, что рядом с Сэмом будет в безопасности. Он не знал, что лошадь на это не способна. Лошадь скорее останется в горящем здании, чем затопчет человека. Саси споткнулся. Его копыто за что-то зацепилось. Я сообразила, что это камень, на котором сидел Джорджи. В это мгновение я увидела, как Сэм поднял винтовку и прикладом ударил Джорджи в висок. Саси удержался на ногах. Он несся с такой скоростью, что его было невозможно остановить. Я изо всех сил натянула поводья, но Саси превратился в живой электрический провод, поэтому я соскользнула с него на ходу и сильно ударилась о землю.

Я вскочила и увидела Джорджи. Сэм тряс его за плечи, как будто он был куклой. Я видела, как болтается голова Джорджи, я видела, что с ним что-то не так.

– Сэм! – закричала я. – Ты его убьешь!

Сэм как-то странно посмотрел на меня, и я поняла, что он в шоке. Я не была в шоке и заметила, что его лицо в крови. Кровь, подобно краске, покрывала его щеки и шею. Джорджи тоже был окровавлен, как и земля вокруг него. Крови было так много! Я никогда не видела столько крови, но мне пришло в голову, что отец наверняка видел и наверняка знает, что делать.

Я махнула Сэму, подзывая его к себе, и он подбежал, расхлябанно, как ребенок, болтая руками и ногами.

– Беги за отцом, – сказала я. Вокруг его рта блестела слюна. – Беги за отцом, – повторила я.

Пока Сэм бегал домой, я оставалась с Джорджи одна. Я отвела волосы с его лба. Его кожа была очень горячей, а в волосах запеклась кровь. Сэм ранил нашего кузена прикладом своей винтовки, винтовки, которую он еще ни разу не поднял на живое существо.

Я опустилась на колени и попыталась немного привести его в порядок. Я расправила его рубашку и носовым платком промокнула кровь с губ. Но его рот все равно оставался слишком красным, и поэтому я запрокинула назад его голову и провела платком по его зубам. Когда я все это сделала, он стал выглядеть немного лучше. Я снова убрала прядь волос с его лба. Он дышал, и я не удивилась бы, если бы он открыл глаза и улыбнулся мне, как будто событий прошлой ночи не было. Но если бы он открыл глаза и улыбнулся, я не смогла бы улыбнуться в ответ. Я не смогла бы сделать вид, что ничего не произошло.

Со стороны дома раздался чей-то крик – мамы или тети Кэрри, различить было невозможно. Я заметила винтовку Сэма, которая лежала рядом со мной. На ней было немного крови, и я бездумно вытерла ее о свои бриджи, которые и без того были в крови, и швырнула в сторону, стараясь забросить как можно дальше, но далеко не получилось.

Джорджи по-прежнему лежал без движения, когда появились мой отец и остальные взрослые. Я держала его за руку, и отец на секунду задержал на мне взгляд, прежде чем вытолкнуть из круга, который уже образовали вокруг Джорджи взрослые – мама, отец, тетя и дядя.

Сэм смотрел на меня. Повинуясь внутреннему побуждению, я взяла его за руку, но он ее вырвал. Его глаза остекленели. Казалось, он меня не знает.

– Сэм? – тихо позвала я.

Я пыталась не обращать внимания на взрослых, а сосредоточиться на окровавленном лице брата.

Он мельком взглянул на меня, а потом опустился на корточки, обхватил руками колени и начал раскачиваться взад и вперед. Я присела рядом с ним и положила руки ему на плечи. Он снова посмотрел на меня так, как будто не узнавал. И тут мне захотелось умереть. Я хотела, чтобы Сэм меня ударил винтовкой по голове.

Мама вышла из круга и подошла к нам. Она посмотрела на Сэма, потом на меня, потом снова на Сэма. Она наклонилась и схватила нас обоих за руки выше локтя, как она делала, когда мы были детьми, меня за правую, а Сэма за левую. Как будто мы были одним человеком. Она наклонилась еще ниже, чтобы посмотреть нам в глаза. Это тоже напомнило мне детство.

– Идите к себе, – прошептала она, обдав дыханием наши лица.

Она сильно стиснула наши руки, сквозь тонкую ткань вонзив ногти в кожу, но мы ничего не сказали. Сэм, казалось, вообще ее не замечал, а мама, похоже, не замечала, как странно выглядит Сэм.

– Идите, – снова прошептала она и отпустила нас, одновременно кивком указав в сторону дома.

Сэм встал, и я смотрела на него снизу вверх. Я потерла руку в том месте, где мама держала меня. Сэм пошел прочь. Он покачивался, и его походка была неровной. Но потом он обернулся и уставился на меня. Я отвела глаза.

– Теа, – произнес он. – Теа, Теа, Теа.

Он, как одержимый, твердил мое имя. Он был не в себе.

– Прекрати! – закричала я. – Прекрати сейчас же!

Я зажала уши руками. Когда мы были маленькими, он так делал, желая меня подразнить. Я терпеть не могла, когда он так делал, когда превращал мое имя в серию бессмысленных звуков, нанизанных друг на друга. Я почти забыла об этом. Он не поступал так уже много лет.

И тогда он замолчал и застыл с открытым ртом. Я отчаянно хотела сказать что-то еще, но знала, что все слова будут бессмысленными. Сэм указал куда-то за мою спину. Я обернулась и увидела Саси, который стоял у входа в конюшню. Его бока тяжело вздымались. Я совсем о нем забыла. Я подошла к нему, взяла за повод и погладила по шее. Я смотрела, как скрывается в доме изящная фигура моего брата. Я не могла отвести Саси в конюшню в таком состоянии. У него начались бы колики и он бы умер. Я водила его вокруг манежа, когда вдали показался дядя Джордж, за которым шли остальные взрослые. Он нес на руках своего сына, своего неподвижного, тяжело раненного сына.

– Он умер? – взвизгнула я. – Он умер?

Мама поспешно подошла ко мне. Она остановилась у ограды.

– Нет, – то ли прошептала, то ли прокричала она, – нет, он не умер. Но он ранен. Что случилось, Теа?

Я молчала.

– Теа, – повторила она, и в ее голосе я уловила сочувствие, которого не заслуживала.

Я знала, что могу на него рассчитывать в последний раз. Когда она снова заговорит со мной, ее голос будет уже совсем другим.

Она не могла стоять возле меня вечно, и когда остальные взрослые прошли мимо нас, она присоединилась к ним. Я уткнулась лицом в лоснящуюся шею Саси. Я ощущала лбом его пыльный пот и старалась не смотреть на своего кузена.