Я сидела на кровати с письмом в руке. Меня ожидал мистер Холмс. Я понимала, что, если я задержусь еще дольше, он начнет волноваться.

Я коснулась надписи на конверте. «Теодоре Атвелл, – гласила она. – Конный лагерь для девочек Йонахлосси». Письма, которые присылала мне мать, были написаны на скорую руку, и она никогда не называла меня Теодорой. Она сообщила мне, что собирает все наши вещи, что она, отец и Сэм какое-то время будут жить в отеле, пока не подыщут новый дом, что отец уедет раньше, чтобы заняться организацией своей практики. Полагаю, я радовалась этим письмам и тому, что она готовит меня к новой жизни. Это позволяло мне представить себе их жизнь, живя собственной жизнью здесь, в лагере. Она подразумевала, хотя ни разу не сказала об этом прямо, что я буду жить в этом новом доме в Орландо вместе с ними.

Но конверт, который я сейчас держала в руке, был надписан почерком Сэма. Иногда мне казалось, что Господь со мной играет. До турнира остался всего один день, и вот письмо от моего брата, который не написал мне ни строчки за все время моего пребывания здесь.

Дорогая Теа,

я знаю, что ты хочешь получить от меня письмо, но зачем? К тому времени, как ты это прочитаешь, все, что я напишу, уже устареет. Ты знаешь, что мы переезжаем. У нас все по-старому, только без тебя. Но скоро все не будет по-старому, потому что мы отсюда уедем. В семье, которая будет жить в нашем доме, пятеро детей. Пятеро. Можешь себе это представить? Кто-то из этих детей тебе нравился бы, кто-то – не очень. И это было бы нормально. Отец старается загружать меня работой. Он старается сделать так, чтобы я все время был занят. Теа, я не знаю, о чем писать. Ты сказала, что хочешь получить письмо, но что, по-твоему, следовало бы в нем написать? С Джорджи что-то не так. Мама и папа ничего мне не говорят, но я подслушиваю их разговоры. Это нетрудно. Они считают меня дурачком, который не умеет подслушивать, но дураки они. Папа уже много месяцев повторяет одну и ту же фразу: «С ним что-то не так». Как ты думаешь, что это означает? Ты знаешь, что меня допрашивала полиция? Мне не было страшно, но мама и папа боялись. После твоего отъезда мы ни разу не видели тетю Кэрри и дядю Джорджа. Я думаю, папа встречался с дядей Джорджем, но я не знаю этого наверняка. Мы все оплачиваем. Это мне известно. Дом в Орландо будет меньше. Так говорит мама. Но мы его еще не купили. Они все еще выбирают. Они мне ничего не говорят, но я думаю, что пока мы не можем позволить себе новый дом. Я думаю, им приходится ждать.

Мне здесь скучно. Мне хотелось бы иметь друга.

Твой брат Сэм

Я сложила письмо раз сто, пока оно не перестало складываться. А потом я снова развернула его и просмотрела. Я читала и перечитывала его, пока не запомнила наизусть. Но я этого не хотела. Я бы предпочла, чтобы голос моего брата не засел у меня в голове, как пластинка, бесконечно повторяющая одну и ту же песню. Снова и снова, пока я уже едва не кричала. Но я не хотела кричать. Я хотела плакать. Всхлипывать, как героини романов. Мама солгала. Джорджи не в порядке. Но я хотела ей поверить, и я поверила.

Я не понимала, что означает это его письмо, не считая того, что он одинок и злится. Он не был злым человеком. Именно эта история сделала его злым, изменила его, превратила в совершенно другого мальчика. Я чувствовала себя эгоистичной, мелкой и подлой. Меня отправили туда, где невозможно было чувствовать себя одинокой. А Сэм… Его заставили остаться единственным ребенком в их мире. А Джорджи… Как давно Сэм знает о нем? Как давно он в одиночестве тащит эту ношу?

Я решила, что в своем письме он просит меня вернуться. Сначала я хотела вернуться, но сейчас мне это уже было не нужно. Дома у меня не было будущего.

Я поднялась и достала подаренные мамой серьги из красной бархатной коробочки. Мне было больно их вдевать, но я этого ожидала. Я несколько месяцев не надевала сережек, с тех пор как примерила рубины Сисси. А потом я поспешила через Площадь в Мастерс, где меня ждал мистер Холмс.

– Я хочу подняться на гору, – заявила я. – Как в прошлый раз.

– Хорошо, – согласился он. – Все, что ты захочешь.

Я провела его через дом, и мы вышли на заднюю веранду. Светило солнце, как и в прошлый раз, и я надеялась, что солнечный свет еще будет радовать меня. Я надеялась, что когда-нибудь перестану вспоминать тот день до мельчайших деталей.

Мы поднимались по крутому склону, и мистер Холмс сзади коснулся моего бедра. Я обернулась и улыбнулась ему, но не остановилась. Я понимала, что он хочет знать, почему я молчу. Но ему не о чем было беспокоиться. Я знала, куда хочу прийти. Я знала, что хочу сделать.

С Джорджи это ощущалось как насилие, как что-то, чего нельзя было делать. Над чем мы совершили насилие, я не знала. Но я знала, что Джорджи уже никогда не станет прежним. Я знала это с самого начала. Письмо Сэма только подтвердило то, что я все время подозревала. Стечение обстоятельств. Сначала я думала, что могла бы все изменить, предотвратить трагедию Атвеллов. Существовало множество способов это остановить. Если бы я в тот день не отправилась на верховую прогулку. Если бы я просто возвращалась другой дорогой. Если бы Сэм не пошел на охоту с Джорджи. Если бы я не плакала, как маленькая девочка.

Но теперь я понимала, что все началось еще до моего рождения. С двух братьев и их сыновей. Дочь в этом уравнении была лишней. А потом мы все испытали на себе давление обстоятельств, которые поначалу не имели к нам никакого отношения. Мы реагировали на эти обстоятельства как могли, но не мы их создавали. Выгодная земельная сделка в Майами, на которую рассчитывал мой дядя. Депрессия, во время которой в моей семье усилилось ощущение превосходства над остальным миром.

Так что уверенности в том, что трагедии можно было избежать, не было. Это мог знать один Господь. Может, мне вообще не следовало рождаться? Мне было ясно, что только в таком случае эти события наверняка не произошли бы. Один из нас должен был уйти – я, Джорджи или Сэм.

Я остановилась на поляне и обернулась к мистеру Холмсу.

– Теа, – произнес он. – Теа.

Он коснулся моих сережек, маминого подарка. То, что мама и мистер Холмс, сами того не подозревая, прикасались к одному и тому же предмету, казалось возмутительным, но в то же время и каким-то образом утешало меня.

Что он видел тогда, почти год назад, подходя к нашей машине? Он ожидал нас, меня. Он смотрел на моего отца, который выглядел очень нерешительным. Папа нерешительно обошел свой грязный после долгой поездки автомобиль, а потом из него вышла я. Я выпрыгнула наружу, не дожидаясь, пока отец откроет дверцу с моей стороны. Нашел ли он меня дерзкой? Бесцеремонной? Теодора Атвелл из Флориды, которая проявила неразборчивость, хуже того, поступила очень дурно, и ее отослали прочь. Вначале из машины показались мои ноги, девичьи ноги, а потом и вся я. Я оказалась меньше, чем он ожидал, зато была очень хорошенькой и с идеальной осанкой. Может, он и не счел меня хорошенькой, но наверняка решил, что я интересная. И все это он разглядел в сгущающихся сумерках. Потом он осознал, что смотрит на меня слишком долго, и поспешил выйти наружу, чтобы поприветствовать нас.

– Теа, – снова произнес он.

Больше он ничего не говорил. Я все делала как бы по наитию, чего от себя не ожидала. Разумеется, я уже многое с ним делала, но никогда так раскованно и уверенно. Мы вели себя непринужденно, и это казалась правильным. Мне трудно было поверить в то, что кто-то, кроме нас с ним, когда-либо испытывал нечто подобное. Я никогда не хотела Джорджи так сильно.

Я поцеловала его, сжимая его щеки ладонями.

Потом я указала на землю, и он понял, он понял совершенно точно, чего я хочу, и он лег на землю, а я расстегнула ремень его брюк и помогла ему высвободиться из них.

Я опустилась на него, и он был таким большим и твердым внутри меня, и мне хотелось, чтобы это ощущение никогда не прекращалось. Это ощущение как будто оправдывало все, что я сделала, начиная с Джорджи. Это было ощущение того, что я не одинока. Но хотя осознание этого буквально пронзало меня, мне было грустно, потому что я знала, что мы это делаем в первый и последний раз. И в тот момент мне было трудно в это поверить. Просто невозможно. Я стискивала его плечи, а он вздернул мою блузку и сосал мои груди, и прижимал меня к себе. Я не верила в то, что еще когда-то смогу испытать такое ощущение. Я на мгновение замерла, потом наклонилась и поцеловала его. Наши тела были мокрыми и скользкими от пота.

– Не останавливайся, – прошептал он, и я пообещала, что не остановлюсь.

Я смотрела на его лицо, его полуприкрытые глаза. Что он любил, когда был ребенком? Держался ли он за руку матери, семеня за ней по обледенелой улице? Утешало ли его ее прикосновение? Обожал ли он слышать голос своего отца, читающего молитву? Должно быть, ему очень не хватало этого прикосновения и этого голоса, которые так быстро ускользали из памяти.

Я двигалась все быстрее, а он надавливал руками на мои бедра, опуская меня ниже, ниже, ниже на себя, а потом я изменила свое положение на нем и от наслаждения закрыла глаза, пытаясь запомнить это ощущение заполнившей меня надежды.

Я не хотела изгонять Джорджи из своих воспоминаний. Я хотела изгнать ту ночь и следующий день. Но оказалось, что это невозможно. Боль была частью удовольствия, и память о кузене включала и то и другое.

Утро в день турнира было невероятно прекрасным. Такое утро неизменно предвещает чудесный день. Если я часто называю дни, проведенные в Йонахлосси, чудесными, то только потому, что они такими были. Поскольку я не знаю, как описать их точнее, называю их чудесными. Как открытку, как картину, как нечто нереальное.

Я шла по дороге через лес вместе с Сисси с одной стороны и Мэри Эбботт в пузырящихся на коленях бриджах – с другой. Сисси собрала свои мягкие волосы в узел. Мой редингот туго натягивался на спине, когда я поднимала руки. Еще пара месяцев, и я бы из него выросла. Но я об этом не думала. Я не думала о том, что будет через год или даже через день. Я думала о том, что буду делать в течение следующего часа, преодолевая препятствия на глазах у всех этих девочек, на глазах у мистера Альбрехта и мистера Холмса.

Мистер Холмс стоял у ворот с Деккой. Мое тело отреагировало на него, как будто у меня под кожей находился магнит, притягивающий меня к нему. Но, конечно же, я не подошла к нему. Я не могла себе это позволить. Подняв руку в приветствии, я тут же отвернулась. Я видела белокурые волосы Леоны, заплетенные в тугую косу. Она считала шаги между препятствиями двойной системы.

Я зашагала за Леоной, которая обходила маршрут уже во второй раз. Это меня раздражало: согласно этикету, теперь была очередь другого наездника, и она должна была освободить мне место. Я считала шаги между препятствиями и пыталась увидеть маршрут глазами Наари. Я пыталась предугадать, что может ее испугать. Возможно, растения в горшках по краям каждого препятствия? Навесы в дальнем конце манежа, затенявшие от солнца столы для ланча? Или само присутствие всех этих людей? Испугать ее могло многое.

У меня саднило между ног, но по прошлому разу я знала, что это быстро пройдет. И все, что у меня после этого останется, – это воспоминания, которые будут тускнеть, и тускнеть, и тускнеть, пока не превратятся в воспоминания о воспоминаниях. Но мистер Холмс меня изменил. Благодаря ему я стала другой.

Я попыталась сосредоточиться на препятствиях. Маршрут, созданный группой Сисси, впечатлял своей сложностью. Самыми серьезными препятствиями в маршруте продвинутой группы были параллельные брусья, установленные сразу за канавой с водой, после которых шла тройная система, оканчивавшаяся «кирпичной» стенкой. Стенка была самым высоким и, разумеется, последним препятствием, задуманным как завершающее испытание. Кирпичи были ненастоящими. Их изготовили из легкой древесины, но лошади этого не знали: им это препятствие казалось очень прочным.

Мистер Альбрехт дунул в свисток, и мне пришлось покинуть манеж, прежде чем я успела как следует все обмерить. Я хотела разозлиться на Леону: я знала, что гнев поможет мне выиграть, но я не могла. Это было ее последнее выступление на Кинге. Она прошла мимо, и я заметила румянец на ее обычно бледных щеках. Это повергло меня в шок – Леона была не из тех, кто пользуется румянами.

Я знала, что должна позволить ей победить. Сисси на это даже намекнула. А я рассмеялась и ответила, что Леона, скорее всего, разобьет меня наголову. Но в душе я надеялась, что этого не произойдет.

Квалификационные заезды проходили очень быстро. Я разминалась в соседнем манеже и наблюдала за тем, как канава с водой стала камнем преткновения для трех девочек подряд. А потом настала моя очередь. Я выступала вместе с двумя выпускницами из Луисвилла и Мартой Ладю. Мистер Холмс держал Декку на руках. Я видела их не очень хорошо, в профиль, при этом лицо Декки заслоняло лицо ее отца. Уже было одно падение: лошадь, отказавшись прыгать через параллельные брусья, сбросила девочку, которую я знала не очень хорошо.

После нескольких квалификационных заездов был перерыв. Я попыталась выровнять свое дыхание и своей уравновешенностью помочь успокоиться Наари. Это не было заездом на скорость – нам необходимо было сосредоточиться на точности. Я закрыла глаза и представила себе каждое препятствие, прикинув количество шагов между ними.

Когда наступила моя очередь, я рассчитала время просто идеально. Мистер Альбрехт дунул в свисток – и передо мной выросло первое препятствие. Наари скосила глаза на один из горшков с цветами, но я стиснула ее бока коленями, и прыжок получился безупречным. Как всегда, когда я прыгала, все вокруг исчезло. Зрители превратились в расплывчатую полосу. Я сосредоточилась на резком запахе пота Наари, ее трепещущем подо мной теле.

Я знала, что мы преодолеем последнее препятствие. Я знала это совершенно точно. Но тут под нами рассыпались кирпичи, и я шепотом выругалась: Наари подняла ноги недостаточно высоко. Но мы были очень быстрыми.

Мимо нас рысью промчалась Леона. Она проехала так близко, что нас обдало потоком воздуха. Наари тоже попыталась перейти на рысь. Она была возбуждена и очень нервничала. Мне хотелось спросить у мистера Альбрехта, какое я показала время, но, повернувшись в его сторону, я увидела, что он жестикулирует, стоя ко мне спиной. Он с кем-то разговаривал, но я не видела с кем, пока не проехала мимо. Это была миссис Холмс.

Я наблюдала за Леоной с безопасного расстояния. У меня голова раскалывалась от боли, а во рту пересохло. «Все кончено», – прошептала я на ухо Наари, хотя по-прежнему отказывалась верить собственным глазам. «Возможно, это обман зрения? – спрашивала я себя. – Возможно, мой разум надо мной подшучивает?» Но я знала правду, которая была проста: миссис Холмс вернулась на день раньше. В этом не было ничего необычного. Люди только то и делают, что возвращаются раньше намеченного срока.

Кинг преодолел все препятствия, включая последнюю комбинацию, как будто они были игрушечными. У него были необыкновенно длинные ноги. Ему даже напрягаться не приходилось.

Сисси нашла меня в стойле Наари, где лошадь стояла, низко опустив голову и тяжело дыша от усталости. Сисси скользнула в стойло и закрыла за собой дверцу. Я похлопала Наари по крупу. У нее было несколько часов на то, чтобы восстановить силы. Продвинутая группа выступала первой, а потом последней, чтобы у наших лошадей был самый продолжительный отдых.

– Почему ты здесь? – спросила Сисси.

Ее щеки раскраснелись, а волосы выбились из узла. Она была одета во все белое, как и все мы. Я не соревновалась с Сисси, но она ни для кого не представляла угрозы. Для этого она недостаточно хорошо ездила верхом. И она была недостаточно честолюбива.

– Я устала.

– Но сейчас ланч. Разве ты не проголодалась?

Я взглянула туда, куда указывал палец Сисси, и увидела рассыпавшихся по лужайке девочек в белом.

– И что на ланч? – поинтересовалась я и содрогнулась – так жалобно прозвучал мой голос.

– Бутерброды. Но они вкусные.

– Миссис Холмс вернулась.

– Я знаю.

Я прижала ладонь к пылающему лбу и отвела глаза в сторону.

– Мне грустно, – наконец выдавила я из себя.

– Но ты знала, что она вернется, – очень мягко заметила она.

– Да, – кивнула я. – Но это всегда так. Ты знаешь, на что идешь, но ничего не можешь с этим поделать.

Она привлекла меня к себе и крепко обняла. Она это сделала так яростно, как будто опасалась, что я ее оттолкну. Но я ее не оттолкнула. В прошлом году после Джорджи меня никто не обнимал. Никто ко мне не прикасался.

Троих лучших по результатам квалификационных раундов – меня, Джетти и Леону – ждала перепрыжка. Я была первой. Незавидная позиция, но я была этому рада. Мы должны были все сделать очень быстро. Я знала, что все будет решаться между мной и Леоной. Я знала это с самого начала. Кинг был крупнее и атлетичнее, но Наари была быстрее, и она это доказала в ту осеннюю ночь. Более того, она была умнее. Кинг был глуповат и чересчур невозмутим. Но если бы мне удалось взвинтить Наари, она бы промчалась по манежу так же быстро, как она скакала в ту ночь, и победа была бы за нами.

В разминочном манеже я следила за кончиками ушей Наари и водила ее все более суживающимися кругами, пока она не начала практически вращаться на месте. Я не позволяла ей переходить на рысь – я хотела сохранить ее энергию всю до капли. Я не смотрела на мистера Холмса, но как он смотрел на меня! Я это чувствовала. Мистер Альбрехт с любопытством взглянул на меня, когда я проезжала мимо него. Я должна была разогревать Наари медленно, постепенно подводя ее к преодолению маршрута. Но, в конце концов, правила есть правила, и мы оба это знали. Я могла обращаться со своей лошадью как мне вздумается.

Я намотала поводья на руки. Раньше я о таком только слышала и знала, что это несусветная глупость. Если бы Наари в последний момент отказалась прыгать, я бы через нее перелетела. А поскольку я была бы по-прежнему связана с ней поводьями, то в самом лучшем случае я сломала бы обе руки. Но я чувствовала, как во мне вздымается мое прежнее бесстрашие. Так всегда бывало перед трудным маршрутом. И так всегда бывало, когда были зрители. А теперь среди зрителей был он, и, чувствуя, как бесшабашность туманит мне мозг, я намотала поводья на руки так туго, что кожаные ремни впились в мою кожу. Мистер Альбрехт свистнул, и я послала Наари в галоп.

Мне нравилось, что намотанные на руки поводья давали мне возможность полностью контролировать лошадь. Я согнула локти, и Наари мгновенно замедлила бег. Но я тут же развернула носки наружу и вонзила шпоры ей в бока. Она оказалась в ловушке. Вся ее сила была подо мной, и она была подвластна мне, подчиняясь движениям моих ног и рук. Еще никогда я не ощущала под собой такой мощной энергии, бурлящей, как яростно обрушивающаяся волна.

Мы мчались слишком быстро. На уроке мистер Альбрехт потребовал бы, чтобы я вдвое снизила скорость. Все одетые в белое девочки были для меня мутной толпой, в которую кое-где вкрапливались шляпы воспитательниц. Если бы я захотела отыскать в этой толпе мистера Холмса, мне это не удалось бы.

Я преодолела канаву с водой, почувствовала, как Наари сменила ногу и как готовится к прыжку через параллельные брусья, а потом как она взмывает над ними, сосредоточенно прижав к голове уши, и осознала, что мы понимаем друг друга. Я хотела победить, а она хотела избавиться от меня, от этой надоедливой девчонки на ее спине, посылающей ее вперед болезненными уколами в бока, а потом тормозящей ее резким надавливанием на углы рта. От давления удил, прижимающих ее язык к зубам и затрудняющих дыхание, она ощущала вкус крови и фыркала в отчаянии.

– Молодец, – шептала я ей в такт галопу. – Молодец, молодец, молодец.

И вот перед нами завершающая комбинация. Это было очень подло – поставить самое высокое препятствие последним. Я ударила ногами по бокам Наари и приподняла руки параллельно ее шее. Ощутив облегчение во рту и в мозгу, она ринулась вперед.

Это был заезд на скорость, поэтому сбивание препятствий не учитывалось, но я была обязана преодолеть эту кирпичную стенку чисто. Я хотела, чтобы мистер Холмс увидел, как я это делаю. Мы зависли над последним препятствием – на секунду, на две секунды – и я, закрыв глаза, на мгновение представила себе, что я снова дома, сижу верхом на Саси и, преодолевая препятствие, лечу в великое и непознаваемое нечто.

Мне пришлось пять раз описать круг по манежу, прежде чем Наари перешла на шаг. Толпа замерла. Я прошла маршрут без единой ошибки.

Леона верхом на Кинге въехала в манеж, не глядя в мою сторону. Но я встретилась взглядом с мистером Альбрехтом и заметила, что все девочки, стоявшие вокруг манежа, тоже смотрят на меня. На меня, а не на Леону. Я похлопала Наари по шее, и она вздрогнула.

– Охлади и успокой ее, – пробормотал мистер Альбрехт, когда мы проезжали мимо.

Я кивнула. Я старалась не обращать внимания на устремленные на меня взгляды. Мэри Эбботт стояла у входа и, когда я поравнялась с ней, схватилась за мой повод.

– Нет! – возмущенно воскликнула я. – Отпусти.

– Вот это выступление! – нараспев произнесла она. – Вот это выступление! Хорошая девочка, – добавила она, обращаясь к Наари.

– Не прикасайся к ней.

Мэри Эбботт, ничуть не удивившись моей грубости, подняла голову и посмотрела на меня.

– Если будет перепрыжка, я уверена, что ты и ее выиграешь. Я убеждена, что сегодня ты выиграешь все, что угодно.

– Оставь меня в покое, – прошептала я и перевела Наари на рысь.

Выехав из толпы, я снова пустила ее шагом, а потом соскользнула на землю и начала водить лошадь по кругу, издали наблюдая за Леоной.

– Все хорошо, – шептала я Наари, но она не реагировала на мои слова, так низко опустив голову, что почти касалась ею земли.

Я пыталась вытереть пот со ссадин от моих шпор у нее на боках, каждая размером с десятицентовик, но она вздрагивала от моих прикосновений. Внезапно мне стало ужасно стыдно. За все это.

Какая-то первогодка, чьего имени я не помнила, – Холли? – поспешно прошла мимо, глядя на Наари широко раскрытыми глазами. Я попыталась встретиться с ней взглядом, но она отвела глаза. Наари содрогнулась от внезапного дуновения свежего ветерка, коснувшегося ее разгоряченной кожи. Нас окутал мягкий шуршащий звук качающихся на ветру ветвей, и внезапно я ощутила спокойствие, пустоту и освобождение от безумной силы, владевшей мною несколько последних часов. Я гладила Наари по шее, и мне больше всего на свете хотелось волшебным образом перенестись в свою постель и по шею укутаться в мягкое стеганое одеяло.

Было трудно судить, насколько быстро проходит дистанцию Леона. Кинг был таким долговязым, что всегда казался медлительным, как будто рассекал не воздух, а воду. Они были красивой парой, Леона и Кинг. Я не могла не залюбоваться ими. Тусклый блеск темно-синих сапог Леоны являл удивительный контраст с лоснящейся шкурой Кинга. «Королева Йонахлосси верхом на королевской лошади», – подумала я. Но им предстояло утратить свой королевский статус. Я понимала, что через какое-то время мало кто будет помнить и эту девочку, и ее лошадь.

Кинг снова играючи преодолел финальную комбинацию препятствий.

Трое лучших – я, Джетти и Леона – въехали в манеж. Никто из нас не знал, какое мы показали время. Я тихо разговаривала с Наари, которая приплясывала и выгибала шею. Она попыталась обогнать Кинга, и Леона смерила меня возмущенным взглядом.

– Контролируй ее! – бросила она.

Я поняла, что у Леоны все будет хорошо. Она была способна вынести любые жизненные бури.

– Почему ты всегда должна быть первой? – спросила я. Этот день был ненамного лучше самого страшного дня в моей жизни, из-за которого я здесь и оказалась. Но изумление, промелькнувшее на точеном лице Леоны, доставило мне удовольствие. – Пожалуй, сегодня я поеду вперед, – заключила я и, пришпорив Наари, обогнала Кинга.

Возле ворот я увидела Хенни, которая оживленно с кем-то болтала. Я не узнала ее собеседницу, пока она не обернулась и не взглянула на меня. Миссис Холмс. Все в ней стало короче – ее волосы, уложенные в свободный узел, ее юбка, которая уже не волочилась по земле, ее блузка, теперь не застегнутая у горла камеей, а открывавшая взглядам бледную кожу ее шеи. У меня закружилась голова, и я быстро наклонилась вперед в седле, как будто теряя сознание.

– Теа, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила миссис Холмс.

Я смотрела на нее, открыв рот, и не могла скрыть удивления. Она посвежела, как будто побывала на курорте. Теперь я поняла, что в юности она была очень хорошенькой. Не красивой, но хорошенькой, маленькой и очень бойкой. Меня чуть не стошнило.

– Да, Теа, – холодно произнесла Хенни, – ты хорошо себя чувствуешь?

Я кивнула и проехала мимо них, стараясь не встретиться взглядом с миссис Холмс и игнорируя потрясенное лицо Хенни.

– Теа, – крикнула она вслед мне, – ты совсем разучилась себя вести?

Но я не решалась смотреть в глаза миссис Холмс. Как бы я ни старалась, я не смогла бы сделать вид, что она мне нравится.

Я обо всем забыла. Я забыла о том, что она вернется и предъявит права на своего мужа и на свою жизнь здесь. И все же, въезжая в манеж, я хотела, чтобы победительницей оказалась я.

Мы развернули наших лошадей головами к мистеру Альбрехту и Рэчел, которая вручала гирлянды победителям нашей группы. Девочка улыбнулась мне. За тот месяц, что она отсутствовала, ее лицо позолотило солнце. В положении дочери директора были свои преимущества. Мистер Альбрехт одной рукой обнимал Рэчел за плечи, как будто пытаясь от чего-то ее защитить. Ее по-прежнему здесь любили. Она продолжала улыбаться мне, ее щеки были розовыми, а во взгляде светилась надежда. И ей было на что надеяться. Ее родители воссоединились, и семья вновь стала единым целым. Я увидела в первом ряду Молли, которая весело болтала с другой первогодкой. Все первогодки своими пушистыми волосами и длинными ногами по-прежнему напоминали юных кобылок. Казалось, они не знают, куда им девать свои руки и как управлять слишком быстро ставшими длинными ногами.

– Сейчас мы огласим результаты, – объявил мистер Альбрехт, когда толпа затихла.

Джетти что-то яростно бормотала себе под нос, и я обернулась к ней.

– Всегда смотрит, – буркнула она, перехватив мой взгляд, – она повторила то, что когда-то сказала мне Хенни.

Я промолчала и закрыла глаза, чтобы не видеть всех тех, кто за нами наблюдал.

Когда я снова их открыла, то увидела серьезные лица и устремленные на нас взгляды. Это так много для всех нас значило! Марта что-то обсуждала с Хенни. Элис Хант притихла и напряженно следила за происходящим. Молли грызла ногти. За исключением Сисси, я так мало знала обо всех этих девочках. Нет, еще я знала достаточно об Эве, чтобы с полным правом называть ее подругой.

Рэчел встретилась со мной взглядом и быстро отвела глаза, и я поняла, что победила.

– Такого никогда еще не было, – начал мистер Альбрехт, стоя перед нами и обращаясь к толпе. Единственным, что отличало его от всех нас, был его сильный акцент. – Еще никогда мы не вручали приз новенькой.

Я увидела, что Хенни что-то прошептала на ухо миссис Холмс, которая покачала головой. Разумеется, теперь все поняли, что речь идет обо мне. Мэри Эбботт сияла, а Кэтрин Хейз заинтересованно меня разглядывала. Я смотрела на миссис Холмс только потому, что не должна была смотреть на ее мужа, который стоял позади всех, держа на руках Декку. Миссис Холмс тоже на меня смотрела, и ее лицо сохраняло безмятежное выражение.

– Верховая езда, – продолжал мистер Альбрехт, – это, если можно так выразиться, настоящее партнерство между человеком и животным, это соединение силы ума человека и грубой физической силы лошади.

– Давай, заканчивай уже, – прошептала Леона.

– Все, что происходит в манеже, справедливо. Там, где решающую роль играют мастерство и скорость, именно в этом порядке, не может быть любимчиков. Девушки, этот урок очень пригодится вам в жизни. Во всех своих начинаниях стремитесь к успеху и будьте честны. И награда не заставит себя ждать.

Гирлянды аккуратно висели на руке Рэчел, и он взял у нее самую простую из них. Он надел зеленый венок на шею коня Джетти, который при этом прижал уши и обнажил зубы. Следующая гирлянда обвила шею Кинга, который терпеливо ждал, пока мистер Альбрехт возился с застежкой.

– А победительницей сегодня стала Теодора Атвелл из Иматлы, Флорида, которая потрясла нас своей отвагой и мастерством.

В манеж вошел мистер Холмс. Проходя мимо своей жены и Хенни, он кивнул им.

Сняв гирлянду с руки Рэчел, он ущипнул ее за щеку, и она, смутившись, отвернулась. Я почувствовала, что меня охватывает паника. Я не хотела, чтобы он подходил ко мне так близко. Но вот и он, уже рядом, и я даже вижу пробор в его темных волосах. Еще одна традиция лагеря Йонахлосси.

– Молодец, Теа, – пробормотал он и похлопал Наари по шее так осторожно, как сделал бы только человек, не умеющий обращаться с лошадьми.

Потом он застегнул гирлянду на ее шее. Форзиции с вкраплениями фиолетовых столоносных флоксов. Начало цветения и тех и других. Кто бы мог подумать, что такое неожиданное сочетание – первые поразительные, какие-то электрические, вторые очень нежные – окажется красивым? На это была способна только миссис Холмс. Она вернулась как раз вовремя, чтобы воспользоваться результатами своих стараний в саду и позаботиться о гирляндах.

А сейчас она заботилась о Декке. Прелестная темноволосая Декка стояла в толпе рядом с матерью. Миссис Холмс не заслуживала того, что я сделала.

Кинг попятился, внезапно испугавшись гирлянды, и Леона вонзила шпоры ему в бока. Мистер Холмс поспешно повел Рэчел к ограде манежа. У меня во рту пересохло, и отказ от воды был наихудшим наказанием, которое я только могла придумать для себя в этот момент.

– Все хорошо, Кинг, – утешил его мистер Альбрехт, и уши Кинга повернулись к нему.

Мне было очень жаль этого коня: его хозяйка проявила жестокость из-за потери, которую он был не в состоянии осознать. Я щелкнула языком, и Кинг повернул голову ко мне, ища утешения. Впервые за все время, что я знала Леону, выражение ее лица было очень легко прочитать: мне не следовало побеждать. Я всем своим существом ощутила, что это конец.

В книгах это описывается как постепенное, медленное и болезненное осознание. Но я мгновенно поняла, что Леона хочет отомстить и не остановится ни перед чем. Я помешала ей достичь главной цели на данный момент, к которой она стремилась всей душой. У нее был последний шанс, но я его у нее отняла.

Однако я не раскаивалась. Я бы скорее умерла, чем проиграла. Я так хорошо ездила на лошади потому, что была бесстрашной. Я всегда производила впечатление на людей своей готовностью преодолевать слишком широкие и высокие для такой маленькой девочки препятствия. И сейчас я облизала свои растрескавшиеся губы и взглядом отыскала в толпе мистера Холмса. Он стоял возле ограды манежа, держа Декку за руку. Все смотрели на Леону, которая привлекла к себе всеобщее внимание тем, что вонзала в Кинга шпоры, приводя его в неистовство. Но мистер Холмс, как я и ожидала, смотрел на меня. Когда я встретилась с ним взглядом, он грустно покачал головой. Если бы в этот момент я могла вонзить в свое сердце нож и повернуть его там, я бы это сделала.

Вместо этого я, как послушная девочка, ожидала, пока Джетти, а затем Леона сделают круг почета, после чего под оглушительные аплодисменты, звучавшие в моих ушах как предупреждение, совершила его сама. Затем я ожидала, пока фотограф сделает снимок, ожидала, пока мистер Холмс вместе со своей семьей исчезнет в лесу. Я ожидала, пока меня поздравит толпа девочек, простивших мне мое ужасное выступление.

– Какая хорошенькая! – говорили они и по очереди касались шеи Наари.

Потом я шагом выехала из манежа, миновала конюшни и направила Наари в горы по тропе, которая несколько миль вилась по лесу, прежде чем вывести на большую поляну. Это была единственная тропа, которая не приводила обратно в конюшню. Она выходила на заброшенную шахтерскую дорогу, ведущую в Эшвилл. Во всяком случае, так говорили.

Я отпустила поводья и расстегнула гирлянду. Форзиции уже увяли, а флоксы помялись. Я бросила ее на траву на краю тропы. Я слишком жестоко поступила со своей лошадью и сделала это у всех на глазах. Но я об этом не жалела. Для подобных состязаний это действительно было слишком жестоко, однако же я победила.

Доехав до первой поляны, я спешилась. Воздух был такой колючий и чистый, что пощипывал мне горло, когда я вдыхала полной грудью. Наари уткнулась мордой мне в ладонь, проявив несвойственную ей ласковость. Я знала, что эта кротость обусловлена крайней усталостью и неуверенностью – она не понимала, где мы находимся, но я все равно была ей за это благодарна. Я положила ладонь на ее широкий лоб, обвела пальцем ее выразительный глаз.

Я была бесстрашна. Эта черта помогала мне в манеже, но оборачивалась против меня в жизни.

* * *

Я выбрала в шкафу Сисси, ломившемся от сшитых по последней моде тончайших шелковых и атласных нарядов, одно из ее платьев. Эти платья недавно прислала ее мама. Сисси это изобилие смущало, но, как по мне, переживать ей по этому поводу не стоило. Новые платья делали ее объектом зависти, а не презрения. Это было свидетельством того, что ей ничто не угрожает и что ее не выдернут из школы, как Леону. Я выбрала длинное вечернее платье, которое доходило мне до щиколоток.

– Тебе нужны бусы? – спросила Эва.

– Я так не думаю.

Я смотрела в зеркало, которое было слишком маленьким, чтобы я могла видеть всю себя. Мои волосы были грязными, потому что я не мыла их почти неделю, и все же выглядели густыми и тяжелыми, тускло отливая золотом. Я сделала шаг назад, чтобы осмотреть себя. Зеленый атлас облегал бедра. Мама сочла бы это неприличным. Лиф платья был тесным и обтягивал грудь. Я не могла понять, как это смотрится – странно или привлекательно. Лямки едва держались на плечах, и я не могла отделаться от ощущения, что они сползают.

Я снова надела мамины серьги. Впервые за все время моего пребывания в Йонахлосси на мне были украшения, способные конкурировать с украшениями других девочек.

Я ушла раньше остальных. Девчонки все еще делали макияж, надеясь, что миссис Холмс не заметит немного румян и пудру, светлую помаду. Мне макияж был не нужен, и я избегала Сисси. Я с трудом верила в то, что мне повезло незамеченной выскользнуть из домика. Я в приподнятом настроении пересекла Площадь и затерялась в толпе направляющихся к Замку девочек. Было семь часов вечера, и сгущающиеся сумерки смягчали наши черты. Холмсы стояли у входа, украшенного темно-синими и желтыми лентами, но я сохраняла спокойствие. Девочки были с ними и льнули к отцу.

Меня охватила грусть, не имевшая к нему никакого отношения: они были семьей, являвшей миру свое единство, несмотря на тайные проблемы и переживания. Внезапно я ощутила мучительный приступ ревности и тоску по брату. Я выпрямилась, поправила волосы и лямки. Какой будет наша встреча, когда она все-таки состоится? Будет ли Сэм рад меня видеть? Это казалось маловероятным.

– Наша чемпионка, – произнесла миссис Холмс.

Поскольку мистер Холмс стоял позади жены, она не могла заметить, что он смотрит в сторону.

– Спасибо, – отозвалась я, хотя она меня, собственно, не поздравила.

Я посмотрела на девочек. Они все не сводили с меня глаз, а Рэчел смотрела на меня особенно пристально.

– Вы рады тому, что вернулись? – мой голос звучал на удивление уверенно. – Соскучились по папе?

Девочки кивнули.

– У бабушки и дедушки было весело, – сообщила Сарабет.

– Очень весело, – эхом подхватила Рэчел.

– Они действительно отлично провели время, – кивнула миссис Холмс, – а я повстречала столько выпускниц Йонахлосси! – Она улыбнулась. – Вас очень много, и вы разъехались по всему Югу.

Я не сразу поняла, кто такие эти «вы», о которых говорила миссис Холмс, но, разумеется, теперь я была одной из потенциальных выпускниц Йонахлосси.

Вопреки моим опасениям, видеть их вместе было совсем не тяжело. Более того, я вздохнула с облегчением: я не разрушила семью Холмсов.

– Ну… – произнесла я и обернулась, якобы чтобы убедиться, что никого не задерживаю, а на самом деле чтобы не видеть, с каким спокойствием игнорирует меня мистер Холмс.

У подножия лестницы стояли Молли и Хенни. Молли что-то говорила, Хенни вполуха ее слушала. Я снова повернулась к Холмсам, сделала реверанс и проскользнула в дверь, которую открыли передо мной Доуси и Эмми. Я впервые видела их вместе, но сразу уловила сходство – в осанке, в том, как они держали голову, в быстрых и ловких движениях рук. Я улыбнулась сестрам, и Доуси улыбнулась мне в ответ. Эмми притворилась, что меня не видит.

Столовая была украшена перебравшимися сюда после турнира цветами. Миссис Холмс провела в лагере всего один день, но уже все взяла под контроль и всему определила надлежащее место.

Мальчики стояли в противоположном конце столовой. Они были в костюмах и разноцветных галстуках-бабочках. Я остро ощутила торжественность моего наряда. На остальных девочках были более короткие и более свободные платья. Еще в домике Сисси приподняла брови, увидев, что я выбрала, но меня это не остановило. «Почему?» – спрашивала я себя. Почему я хотела, чтобы все на меня смотрели? Я чувствовала, что меня провожают сотни взглядов. Но я не сказала бы, что мне это было неприятно. Я представила себе, что среди мальчиков стоит Сэм, ожидая возможности потанцевать с девочкой. Они должны были отослать и его. Разве они не понимали, как это несправедливо – позволить уехать мне, но не ему? Сэм был прав: они дураки.

В дверях появилась Сисси под руку с Эвой. Она быстрым взглядом окинула толпу мальчиков, вызвав у меня досаду такой явной заинтересованностью. Мне хотелось, чтобы сегодня ее чувства были чуть менее очевидны.

– Все в порядке? – спросила Сисси, подходя ко мне.

Я отметила, что на ней те самые серьги, рубиновые гвоздики, которые я нашла, шаря по дому Августы почти год назад. Как быстро бежит время!

Я кивнула, вгрызаясь в крохотную тарталетку с ягодами, горячую, только из духовки, и ощущая, как масло растекается по моему языку. Заиграла музыка, и мальчики двинулись к нам. Мы неловко стояли у стола. Сисси пристально за мной наблюдала, а я делала вид, что этого не замечаю. С чего она взяла, что я способна с легкостью перенести свою привязанность на кого-то другого? И вдруг, как по мановению волшебной палочки, передо мной вырос Дэвид, такой же высокий и красивый, как и в прошлый раз.

– Теа? Мы снова встретились.

– Дэвид. – Он был из тех парней, которые не принимают отказов. – Ты здесь.

Что за идиотская фраза! Неужели я не могла выдать что-нибудь получше?

– Да, я здесь.

Я позволила ему подвести меня к другим танцующим парам, взять меня за руку и положить вторую руку мне на спину. Мистер Холмс был выше него. На Кэтрин Хейз сегодня было ярко-красное платье. Она и губы накрасила ярко-красной помадой – в тон платью. Никто из нас не позволял себе так вызывающе красить губы. Но дерзость была у нее в крови.

Дэвид молчал и довольно грациозно вел меня в танце.

– Тебе нравится эта песня? – спросил он, когда оркестр заиграл следующую.

– Да, ничего, – ответила я.

Он отвел глаза, и я подумала, что произнесла это чересчур резко. Но тут я ощутила, как его пальцы поглаживают мою спину.

– Как ты жила весь этот год? – спросил он.

– Давай просто танцевать, – вместо ответа предложила я и улыбнулась, чтобы смягчить свои слова.

Он привлек меня к себе, и мне захотелось положить голову ему на плечо, преодолеть то небольшое расстояние, которое нас все еще разделяло. Так я и сделала. Я опустила голову на плечо этому незнакомому мальчику, позволив ему вести меня по залу, по этой столовой, где я съела сотни обедов и завтраков, пробормотала сотни молитв. В этот раз я не боялась, что меня уличат в непристойном поведении. Освещение было тусклым, нас окружали десятки других пар, так что никакого риска не было. От него едва уловимо пахло одеколоном.

Песня окончилась, и он остановился, держа меня за руку. Мне показалось, он не хочет меня отпускать. Я улыбнулась ему и обернулась туда, где в последний раз видела мистера Холмса. Вместо него я увидела миссис Холмс, которая смотрела на меня, и в ее взгляде не было даже намека на доброту. В конце концов мне пришлось отвести взгляд, потому что она этого делать не собиралась. Я схватила Дэвида за рукав пиджака.

– Еще потанцуем? – спросила я, и он удивленно на меня посмотрел, но улыбнулся.

Остаток вечера я провела, веселясь напропалую, пропустив только один танец, а потом вместе с Дэвидом, Буном и Сисси пошла в дальний угол, где мы тайком пили виски из фляжки. Сисси сделала один глоток. Я выпила, сколько смогла. После этого я почувствовала себя чудесно. Я ощущала себя очаровательной девочкой с нежной шеей и яркими губами. Поднося фляжку к губам, я чувствовала на себе взгляд Дэвида и радовалась тому, что надела это платье.

Леоны здесь не было. Я ее высматривала и не могла не заметить. Возможно, все дело было в виски, но я чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы забыть о ней, чтобы выбросить ее из головы. Может, исходящая от нее угроза была моей выдумкой? Она ничего не знала, во всяком случае наверняка. Кроме того, неужели она действительно сможет наябедничать его жене обо мне и мистере Холмсе? Для этого ей понадобились бы доказательства.

– Что ты делаешь? – прошептала Сисси, когда мы поменялись партнерами, но, говоря это, она улыбалась.

– Ничего, – одними губами ответила я.

Бун подхватил меня и увел от Сисси. Мы оба были немного пьяны. Вблизи Бун со своей копной рыжих волос выглядел очень ярким и немного странным. Еще более удивительной, чем волосы, была его кожа – прозрачная, как у всех рыжеволосых людей, с голубоватыми прожилками вокруг глаз.

– Тебе весело?

– Да, – ответил он и крутанул меня в пируэте.

Он был хорошим танцором.

– Сисси повезло.

Бун улыбнулся.

– Правда? Забавно, но я думал, что повезло мне.

Это было странное ощущение: Бун обнимал меня, я была достаточно близко к нему, чтобы ощущать запах его напомаженных волос, одновременно осознавая, что наши отношения в высшей степени платонические.

На губах Буна играла улыбка, которая, наверное, была у него припасена для всех девушек, которые не были Сисси. Я смотрела на его бежевые брюки, такие светлые, что я отчетливо видела каждую морщинку. «Кто одевает этого юношу? – спрашивала я себя. – Его мама, когда он приезжает домой? Наверное, ведет его к портнихе, ожидает, пока с него снимут мерки, а потом придирчиво щупает образцы тканей. Возможно, она считает, что, хорошо одевая сына, тем самым готовит его к встрече с миром?»

– Ты ее любишь?

Он улыбнулся, и в уголках его глаз появились морщинки.

– Да, – ответил он и помолчал. – Теа, ты в порядке? – наконец спросил он. – Просто… это такой странный вопрос.

Мои щеки горели. Бун был таким милым! От его доброты у меня щемило сердце. Он поднял голову и куда-то смотрел. Проследив за его взглядом, я увидела, что он смотрит на мистера Холмса, который помогал миссис Холмс разрезать огромный торт, украшенный засахаренными лепестками роз. Она с помощью ножа переложила один кусок на подставленную им тарелку, и спустя мгновение в его руках уже была другая тарелка. Бун перевел взгляд с него на меня, и я опустила голову.

– Все будет хорошо, – тихо произнес Бун, и я ничего на это не сказала, а просто позволила ему держать меня в своих добрых целомудренных объятиях.

Он вернул меня Дэвиду, и я танцевала с ним, пока не подошло время прощаться. Оркестр заиграл медленную мелодию, что-то очень грустное, и Дэвид говорил мне, как сильно я ему нравлюсь, а я поверх его плеча смотрела на другие пары.

Бун зажал Сисси в углу, и я удивилась их беспечности. Должно быть, Сисси была более пьяна, чем я думала, раз послала к черту все приличия. А может, это было вполне в духе Йонахлосси – посылать к черту все приличия.

Я почувствовала взгляд мистера Холмса еще прежде, чем обернулась и увидела его. В зале оставался только один угол, куда я еще не смотрела, и он мог быть только там. Как только наши глаза встретились, он повернулся и вышел из зала. Я была уязвлена. Оркестр продолжал играть, но я что-то пробормотала Дэвиду о необходимости забрать свои вещи.

Он продолжал удерживать меня за кончики пальцев, и я вырвала руку резче, чем хотела. Его лицо окаменело.

– Ты кокетка, – громко произнес он, и я поняла, что он пьян и зол.

Я хотела было извиниться, но мои губы произнесли нечто совершенно противоположное.

– А ты просто глупый мальчик, – сказала я, и лицо Дэвида сморщилось.

Он стал и в самом деле похож на глупого мальчика, но беспокоиться о нем мне было некогда. Я заспешила к выходу, осознав, что у меня нет никаких вещей. Ничто не удерживало меня в зале, не позволяя выйти наружу, туда, где меня наверняка ожидал мистер Холмс. Или, и того хуже, не ожидал. Зал выглядел жалко. Стол с угощениями был завален грязными тарелками и бокалами, на подставке стояли развалившиеся остатки торта. Доуси наводила порядок, покачиваясь в такт грустной мелодии.

– До свидания, Доуси, – сказала я, потому что мне больше нечего было сказать.

Я была не в духе, чувствовала себя ужасно.

Доуси улыбнулась, подняла руку, прощаясь, и грустно посмотрела на меня.

Я стала торопливо спускаться по лестнице. Я бы так и ушла, но мистер Холмс окликнул меня по имени. Тогда я поняла, что миссис Холмс уже покинула вечеринку. Он увлек меня в тень, за пределы светового круга, отбрасываемого на землю газовым фонарем.

– Что тебе нужно?

Он отшатнулся, но тут же сделал над собой усилие и взял себя в руки. У него был такой вид, как будто он собирался произнести речь.

– Хорошо провела время?

Передо мной стоял публичный Генри Холмс. Не тот, которого я любила. Его галстук был аккуратно завязан, волосы гладко зачесаны назад. Я заметила, что они подстрижены, и из всего, что произошло в этот день, это показалось мне самым ужасным. Я смотрела на ровную линию его волос и наверняка знала, кто их подстриг, а также то, что пройдут месяцы, прежде чем непослушные пряди снова упадут ему на глаза.

– А ты как думаешь?

Он покачал головой.

– Нет.

Он замолчал, а потом оперся рукой о деревянную стену позади себя, так что теперь его поза была какой-то скособоченной. Я хотела его, но знала, что он уже никогда не будет моим.

Он попытался что-то сказать, но я его остановила.

– Тут не о чем говорить, – произнесла я. – Не о чем.

Он улыбнулся.

– Есть о чем, Теа. Я мог бы очень многое тебе сказать.

– Тогда давай просто не будем ни о чем говорить. – Я посмотрела на свои руки, все еще красные после сегодняшнего выступления. Мне стоило надеть перчатки, но в них я плохо чувствовала удила. – Я уезжаю, – сказала я. – Мне пора.

– Ты не…

– Нет, – ответила я, и в этот момент из Замка вышла мисс Брукс.

Разумеется, она тут же нас увидела. Мистер Холмс ей помахал, а она с любопытством посмотрела в нашу сторону. Я спросила себя, знают ли о нас уже все без исключения или эта мысль не могла даже прийти в голову такому милому человеку, как мисс Брукс.

Когда она скрылась в темноте, я снова обернулась к мистеру Холмсу.

– Ты был прав, – сказала я. – Я полюбила это место. Я его действительно люблю. Здесь так красиво!

– Тогда останься, Теа. Позволь ему и дальше быть красивым для тебя. Не наказывай себя отъездом.

– Я не наказываю себя. Думаю, что я уже достаточно наказана. Меня отправили в Йонахлосси в виде наказания, но все сложилось иначе, правда? Я приехала сюда, оказавшись в очень скверной ситуации, но теперь я уезжаю, и у меня все просто чудесно.

– Это правда?

– Да, – сказала я, и мне отчаянно захотелось коснуться его, но я знала, что не имею на это права. Вместо этого я просто повторила свой ответ и попыталась произнести это убедительно, чтобы он запомнил, что помог мне: – Да.

– Куда ты поедешь?

– Домой, – произнесла я. – Домой.