Чаще всего в нашем доме стояла тишина, и мое детство было весьма однообразным, каким и должно быть счастливое детство. Один раз зимой и один раз летом мама возила нас с Сэмом в Орландо, где мы ходили по магазинам, обедали в ресторане, иногда смотрели кино и ночевали в отеле. Я очень любила эти поездки, хотя из-за них пропускала катание на Саси; они были частью наших семейных традиций.

Раз в месяц мы с Сэмом сопровождали маму в город и волочились за ней из магазина в магазин, пока она совершала покупки. Люди нас знали. Мама была женой доктора, а мы – детьми доктора. В магазинах мама бывала обворожительна. Щупая ткани, которые она и не думала покупать (мы приобретали всю одежду в Орландо или по каталогам), и делая заказы, она рассказывала разные истории и шутила.

Мама считала сплетни злом, поэтому никогда не говорила, что наш статус выше, чем у остальных жителей Иматлы. Но мы все равно это знали. Теперь мне известно, как нелегко приходилось маме. Отец был сельским врачом, и в округе не было женщин, занимающих то же положение, что и она. В Гейнсвилле, где были другие врачи, а также юристы, как мой дядя, возможно, маме удалось бы обзавестись друзьями. Но чего на самом деле хочет мама, всегда оставалось для меня загадкой. Трудно себе представить, что такую обаятельную и красивую женщину удовлетворяла жизнь в обществе трех человек: меня, Сэма и отца. Изредка, раз в несколько недель, нас навещали тетя, дядя и кузен.

Но в то время я не задавалась вопросом, счастлива ли моя мама. Я была ребенком. Все, чего я хотела, – это чтобы поездка поскорее закончилась и я смогла вернуться к Саси.

Я ездила на нем каждый день, обычно один раз, но иногда дважды. Я никогда не пропускала катание. Если я болела, я каталась, если шел дождь, я каталась. Каждый день я несколько часов проводила в конюшне, хотя сидела в седле лишь малую часть этого времени. Остальное время было посвящено уходу за Саси и его сбруей и уборке конюшни и стойла. Но для меня это было в радость, и я не могла отнести это к категории домашней работы наряду с пропалыванием сада или помощью Иделле в натирании нашей многочисленной коллекции столового серебра. Уздечку я чистила каждый день, седло – раз в неделю, ежедневно скребла шкуру Саси, пока она не начинала блестеть. Я вычищала из его копыт набившуюся в них грязь и смазывала нежные стрелки йодом, чтобы предотвратить воспаление. Я убирала навоз и стелила в стойле свежее сено, меняла воду и кормила своего пони. В восемь утра я давала ему смесь зеленого корма и овса. В четыре часа дня его меню было более легким и состояло только из зерна. Все это я делала каждый день и с большим удовольствием. Никому не приходилось напоминать мне об этих обязанностях.

В юности мама ездила верхом. В дамском седле, которое, по ее словам, казалось ей удобным. Я раз или два попробовала так покататься и пришла в ужас. Без понуканий Саси не двигался с места. Но, сидя в седле боком, я была абсолютно беспомощна.

Сэм любил вместе со мной возиться в конюшне. Особенно часто его можно было там обнаружить днем. Он не ездил верхом, но любил Саси и часто устанавливал для нас замысловатые комбинации препятствий, высчитывая точные расстояния от одного препятствия до другого. Самым главным было направить Сэма в желательное русло, после чего он увлекался и начинал напоминать собаку с костью. Он засекал время и записывал все данные в свой блокнот, включая и то, сколько препятствий мы опрокинули. Помимо этого он выставлял нам оценку по десятибалльной шкале, вынося свое собственное суждение о том, насколько хорошо мы справились.

Иногда, хотя мама считала, что это небезопасно, и запрещала мне это делать, я отводила Саси подальше от дома, снимала седло и убеждала Сэма сесть на спину пони позади меня. Я обожала ездить без седла, как это делали индейцы. Было немножко больно, но и прекрасно. Ничто не разделяло нас с Саси. Я чувствовала каждое движение его мускулов, его настроение – колебание или прилив воодушевления. Саси не думал – он просто действовал. Чтобы хорошо ездить верхом, необходимо было тоже не думать, а действовать, повинуясь инстинктам, и это всегда удавалось мне особенно хорошо.

Чтобы не упасть, Сэму приходилось держаться за меня изо всех сил. Саси, возбужденный непривычным весом, перебирал ногами, выгибал шею и пускался замысловатой рысью. Он знал, чего ожидать, – я ослабляла поводья и позволяла ему скакать галопом, пока он не выбивался из сил. Слышал ли он, как Сэм испуганно, шепча мне в волосы, умолял остановиться? Чувствовал ли он, как я трясла головой, отметая мольбы брата? И наконец, чувствовал ли он, как Сэм расслаблялся, но, когда мы резко сворачивали в сторону, чтобы избежать столкновения с веткой, вскрикивал от испуга, смешанного с наслаждением?

Страх заставляет лошадь бежать быстрее, поэтому мне нравилось использовать страх Сэма, чтобы подзадорить Саси. И я считала, что это идет на пользу Сэму. Я была уверена, что ему необходимо изредка пугаться, чтобы ощутить радость, которую способен доставить риск.

Отец обычно уезжал из дому утром и возвращался с наступлением темноты. Мама большую часть дня проводила в заботах о саде и доме.

Мы с Сэмом любили, когда к нам в гости приезжал кузен с родителями – нашими дядей и тетей. Мама и папа начинали вести себя легкомысленно, а я и Сэм проводили долгие часы в обществе Джорджи. Но мне также нравилось, когда выходные заканчивались и гости уезжали, потому что моя семья снова принадлежала только мне и я снова получала возможность проводить в конюшне столько времени, сколько мне хотелось. При гостях я бывала там меньше – из-за Джорджи, который боялся лошадей.

Папа навещал своих пациентов каждый день, тем не менее я никогда не замечала в нем особенного интереса к людям. Не считая, разумеется, их здоровья, которое не могло не интересовать его. Атвеллы жили на своей тысяче акров почти как на острове. Это было нашей с Сэмом излюбленной шуткой. Но это была не совсем шутка, потому что с таким же успехом нас мог окружать океан.

– Теа?

Я медленно открыла глаза. Надо мной стоял Джорджи. Он приехал накануне с родителями.

– Теа, просыпайся, – прошептал он.

Сэм тихо похрапывал. У меня ужасно болел живот, и мне хотелось спать. Мы спали в моей комнате – Джорджи на второй кровати, а Сэм на полу, хотя я заметила, что на этот раз мама согласилась на такой ночлег не без колебаний.

– Теа, – не унимался Джорджи, – уже почти утро.

– Да, – согласилась я, – а теперь опять ложись спать.

– Даже если мне не хочется?

Я закрыла глаза, защищаясь от голоса Джорджи.

– Пошли со мной вниз, – прошептал он, дергая меня за руку. – Пожалуйста.

– Я не выспалась.

– Все равно пошли.

В тусклом утреннем свете его черты казались мягче. Он с надеждой посмотрел на меня и прижал ладонь к моей щеке. Этот жест удивил меня своей нежностью, но мне было приятно. Я почувствовала, что мое сердце забилось чаще. И тогда я откинула одеяло. Я хотела разбудить Сэма, но Джорджи покачал головой. В основном мы с Сэмом делали то, чего хотел Джорджи. Он был старше и сильнее нас обоих.

– Иди за мной, – произнес он, и мы начали пробираться через спящий дом, из-за тишины казавшийся вымершим.

– Мне надо бы надеть что-то еще, – прошептала я, когда мы вышли из дома.

Стояла осень, приближался День благодарения. Утренний воздух был довольно холодным. Листья во Флориде не меняли цвет, они просто опадали, быстро и совершенно неожиданно. С одной стороны, осенью, благодаря прохладе, я могла ездить верхом и днем, но с другой – темнело очень рано, и тогда приходилось возвращаться в дом.

– Ты не хочешь спать?

Джорджи покачал головой и уселся прямо на землю.

– Мне не спится. Давай, – он похлопал ладонью по земле, – садись.

Я колебалась.

– Я, пожалуй, пойду поздороваюсь с Саси.

– Не ходи. Он, скорее всего, спит.

Я расхохоталась и села рядом с ним, натянув ночную рубашку на колени.

– Лошади спят всего час в день.

– Наверное, я как лошадь.

– Они спят стоя, – продолжала я. – Так что они готовы бежать по первому зову.

– Лошади действительно понимают такие слова? И бегут по первому зову?

– Смотря с кем они общаются, Саси понимает любое мое слово.

Джорджи кивнул, но не улыбнулся. Я видела, что его мысли блуждают где-то далеко. Вид у него был очень задумчивый. Я обратила на это внимание, потому что такое состояние было для него нехарактерным. Обычно он был беззаботным и с ним было легко. Мне казалось, что он никогда не бывает в плохом настроении.

– Как ты думаешь, ты всегда будешь здесь жить? – спросил он.

Мы сидели за домом, и все вокруг было мне близко и знакомо: веранда, где мы будем сидеть чуть позже, пока взрослые будут потягивать свои напитки; застекленные двери, ведущие в маленькую гостиную, где мы проводили вечера, когда в доме не было гостей.

– Я об этом не думала, – пробормотала я и откинулась на траву. Мне все еще хотелось спать. – Наверное, я буду жить там, где будет жить мой муж.

Эти слова мне самой показались странными. Но я действительно знала, что буду жить там, где будет жить он.

– Что, если он заберет тебя на Луну?

Он подмигнул, а я подумала: Джорджи становится прежним.

Я засмеялась.

– Тогда я возьму с собой тебя и Сэма, чтобы вы тоже ее увидели. Но сначала я немного посплю.

– Тогда я тоже посплю. – Он лег рядом со мной. – Приятных сновидений, – добавил он, подражая тете Кэрри.

Он взял меня за руку, и я ожидала, что через мгновение он, как всегда, ее выпустит, но он этого не сделал.

– Спасибо, – пробормотала я и закрыла глаза.

Я уже почти задремала, когда ощутила его легкое прикосновение. Джорджи осторожно провел по моей руке кончиками пальцев. Я открыла глаза и увидела, что он наблюдает за мной и улыбается. Я снова закрыла глаза и попыталась не уснуть, а остаться в этом похожем на транс состоянии между сном и бодрствованием. Прикосновение моего кузена было таким приятным, что я с трудом справлялась со своими эмоциями. Все же я не хотела, чтобы он перестал меня касаться.

А потом солнце оказалось прямо над головой, и я почувствовала, что мои ноги липкие от пота. Даже в это время года солнце, когда стояло высоко, ощутимо припекало.

– Джорджи, – произнесла я и потрясла его за неподвижное плечо. – Мы заснули.

Дядя с отцом сидели на веранде, и на столе перед ними лежал ворох бумаг. Обычно в это время отец посещал своих пациентов. Мы увидели их раньше, чем они увидели нас. Мой отец был стройным, и у него были изящные руки врача. Дядя был плотным, почти круглым. У них обоих были похожие на них сыновья.

Когда я подошла к дяде Джорджу, он посмотрел на меня ничего не видящим взглядом, но я, тем не менее, поцеловала его в щеку.

– Что вы здесь делаете? – спросил отец. Он достал из кармана часы своего отца, с которыми никогда не расставался. Дядя Джордж его из-за этого поддразнивал, называя брата сентиментальным. И в самом деле, почти все мужчины, которых я когда-нибудь видела (не сказать, чтобы я видела много мужчин), носили наручные часы. – Еще слишком рано.

– Мы заснули, – ответил Джорджи.

Я хотела уточнить, но поняла, что отца это не интересует. Когда я спрашивала у папы, подарил ли их отец дяде Джорджу что-нибудь вроде карманных часов, он только улыбался.

– Почему бы вам не вернуться в дом? – спросил он и повторил: – Еще слишком рано. Не разбудите маму.

В июне папе исполнилось сорок лет, и он уже начал седеть. Теперь его темно-русые волосы напоминали перец с солью. Дядя Джордж лысел. Они оба старели, но отец делал это элегантнее.

Когда мы поднялись в мою комнату, я обнаружила на своем белье кровь. Я села на край ванны и ощупала себя. Мои пальцы были покрыты красновато-коричневой пленкой, но кровь была какой-то странной – комковатой и липкой.

Я услышала, как за дверью скрипнул пол. Это встал Сэм. От кузена, который снова свалился в постель, и брата меня отделяла только дверь. Я знала, что Сэм не войдет, не постучав, но все же дверь показалась мне недостаточной защитой. Я положила в трусы полотенце, которое позже сожгла. Маме я об этом рассказала тоже позже. В определенном смысле моя семья была довольно прогрессивной, и это событие не стало для меня неожиданностью. Все же от мысли, что меня могли застать Джорджи или Сэм, мне захотелось провалиться сквозь землю.

Позднее в тот же день мы с Джорджи и Сэмом отправились ловить змею для одного из террариумов Сэма. Я надела один из маминых поясов. Обычно я в это время ездила верхом, но в тот день я объявила за завтраком, что Саси захромал. Мама удивленно посмотрела на меня – Саси был крепким пони, и я отвернулась. Я и подумать не могла о том, чтобы натянуть бриджи поверх штуковины у меня между ног. Тетя Кэрри и мама вернулись в дом, попросив нас быть осторожными. Этот совет они давали нам всегда, независимо от того, чем мы собирались заниматься, и поэтому он ровным счетом ничего не означал.

– Что вы делали сегодня ночью? – спросил Сэм, и я сразу поняла, что он немного обиделся на нас за то, что мы его не позвали с собой.

– Ты о чем? – усмехнувшись, поинтересовался Джорджи.

– Я проснулся, и тебя в комнате не было. Теа тоже исчезла.

– Джорджи не спалось, – сказала я, – и поэтому он меня разбудил! Я не дала ему разбудить еще и тебя.

– Что именно мы ищем? – поинтересовался Джорджи, не обращая внимания на то, что чувства Сэма были задеты.

Но Сэма мое объяснение, похоже, устроило.

– Змей, – ответил он.

– Я точно знаю, что найду змею, – заявил Джорджи и улыбнулся. – Я знаю, где они прячутся.

– Не вздумай ее убивать! – напомнил ему Сэм.

Джорджи перекрестил сердце.

– Слово чести!

Сэм рассмеялся. В прошлом месяце Джорджи случайно растоптал одну из его древесных лягушек, и еще он всегда неправильно хватал ящериц, из-за чего они тут же отбрасывали хвост. Сэм действовал мягче: он умел заманивать ящериц в сложенные пригоршней ладони и аккуратно брать змей за голову, наматывая длинное тело на запястье.

– Бедная змея! – вздохнула я. – Ты и в самом деле веришь в то, что она хочет жить у тебя?

Сэм ухмыльнулся.

– Это лучше, чем быть съеденной змеей покрупнее или птицей.

Джорджи остановился, открутил колпачок фляги и приложил горлышко к губам. У каждого из нас на спине висела такая фляга. Я тоже сделала глоток из своей, наслаждаясь слегка металлическим вкусом прохладной воды. Тетя Кэрри позволяла Джорджи отращивать волосы длиннее, чем это было позволено Сэму, так что мой кузен был похож на дикаря. Его выгоревшие на солнце русые волосы растрепались и торчали во все стороны. Мой брат опустился на колени и стал во что-то вглядываться. Джорджи очень изменился, в отличие от Сэма. Когда он поднимал руки, под мышками виднелись волосы, а когда он потел, от него резко пахло мускусом. Рядом с по-мальчишески тощим Сэмом, позвоночник которого выпирал из-под туго натянутой кожи, он выглядел взрослым мужчиной, плотным и мускулистым.

– Если нам повезет, – произнес, выпрямляясь, Сэм, – мы увидим коралловую змею. Они такие красивые! Я вижу тут следы змей, но не могу сказать, к какому виду они относятся. Хотя поблизости есть вода.

Коралловые змеи жили возле воды. Я это знала от Сэма. А может быть, я всегда это знала.

– Надеюсь, нам не повезет, – сказал Джорджи, – поскольку они ядовитые.

Мы с Сэмом уставились на него. Коралловые змеи действительно были ядовитыми, но они также были очень робкими. И им нелегко было бы прокусить кожу человека, чтобы выпустить под нее хоть немного яда. Мы знали, чего следует опасаться в лесах Флориды, но нас научили не бояться дикой природы. Чем меньше животное, тем больше оно нас боится. А когда я садилась верхом на пони, – объяснял мне папа, – я и вовсе превращалась в устрашающее существо. Змеи слышали наш топот за многие мили, а медведи и пантеры чуяли наш запах задолго до того, как видели нас.

Сэм был очень осторожным натуралистом. Его террариумы населяли абсолютно безобидные рептилии. Он хотел увидеть коралловую змею, а не поймать ее.

– Сразу видно, что ты из города, – вздохнула я. – Риск захлебнуться глотком воды гораздо серьезнее риска быть укушенным коралловой змеей.

– Я лучше рискну со своей флягой, – усмехнулся Джорджи и сделал еще один глоток.

Сэм стал распространяться об особенностях укуса коралловой змеи, после чего для сравнения перешел к карликовым гремучникам, и я зашагала дальше, рассчитывая расшевелить мальчишек. Я не хотела разгуливать вдали от дома слишком долго, поскольку не знала, надолго ли хватит моего пояса.

– Тихо! – прошептала я, заметив подрагивание травы, и указала на это место Сэму.

– Это может быть ящерица, – тихо отозвался он, но все же опустился на колени и на четвереньках двинулся к высокой, по пояс, траве.

Мы с Джорджи наблюдали за ним, стараясь не шевелиться. Сэм умел двигаться бесшумно, как индеец. Мы так не умели. Я затаила дыхание, а Сэм протянул руку и выхватил из травы длинную черную змею с оранжевым ободком на шее. Я гордилась Сэмом – он был очень ловким.

– Молодец, Теа, ты у нас зоркий глаз! – похвалил он, показывая нам брюшко змеи изумительного ярко-красного цвета. – В ней не меньше двенадцати дюймов.

Мы смотрели, как змея извивается в сетке Сэма.

– Diadophis punctatus, – произнес он.

– Диадофис, – обратился к змее Джорджи, – сегодня тебе не повезло.

– Зато повезло мне, – с довольным видом отозвался Сэм.

Я снова посмотрела на змею. Она замерла, как будто смирившись со своей судьбой. Это была крупная, взрослая особь без малейших недостатков. Сэм не собирался держать ее в стеклянном доме вечно, но она этого знать не могла.

Когда я вошла в свою комнату, мама сидела на краю моей незастеленной кровати.

– На твоих простынях кровь, – произнесла она, и я посмотрела туда, куда она указывала.

– Я хотела сегодня тебе рассказать.

Она встала, и я думала, что она выйдет, но она подошла ко мне вплотную и выдернула блузку из пояса моей юбки, прежде чем я успела ей помешать.

– Где ты это взяла? – спросила она.

Ее пальцы касались пояса. Я посмотрела в окно, на огромный дуб, по-отцовски заботливо склонившийся над нашим домом. Папа говорил, что дуб дает нам прохладу летом и защищает от холода зимой.

– Извини, – быстро произнесла я. – Извини.

Она кивнула и взяла мою руку обеими руками, как будто умоляя меня о чем-то. Но я была ее дочерью и не нуждалась в том, чтобы меня умоляли.

– Ты знаешь, что это означает?

– Что я какое-то время не могу ездить верхом.

Она засмеялась.

– Нет. Это означает, что ты можешь родить ребенка.

Меня охватил ужас. Мама улыбнулась мне очень нежно, но я предпочла бы ее гнев. Я предпочла бы все, что угодно, только не эту нежность. Обычно я радостно откликалась на любую мамину заботу, но я не хотела, чтобы тому, что случилось со мной, с моим телом, уделялось так много внимания. И я вообще не хотела, чтобы это случалось. Я об этом не просила.

– Конечно не сейчас, – продолжала она, – но когда-нибудь. Теа, разве это тебя не радует?

Я покачала головой. Мама привлекла меня к себе и прижала мою голову к своей груди.

– О, не надо плакать! Мне жаль, если я тебя испугала. Я только не хочу, чтобы ты подумала, что этого следует стыдиться.

Она еще не договорила фразу, как я отшатнулась от нее.

– Ты никому не скажешь?

– Конечно нет. Это останется между нами. Женский секрет. – Она чуть заметно улыбнулась. – Теа, тебе не следует этого стыдиться. В этом нет ничего стыдного.

Я кивнула. Я не знала, что сказать, и поэтому просто поблагодарила маму, а она, выходя из комнаты, привычно ответила:

– Не стоит благодарности.

Я всегда умела сосредоточиваться на своей цели. Так это называл отец. Мама называла это игнорированием последствий. Я кровоточила уже дважды, впервые больше года назад. И я сохранила это в тайне, потому что происходящие со мной перемены меня смутили. Я не понимала, как может то, чего я ожидала, заставить меня стыдиться своего тела. И я знала, что, рассказав кому-нибудь об этом, я соглашусь с реальностью происходящего. Я бросилась на застеленную кровать, что нам, вообще-то, запрещалось делать, и, уткнувшись лицом в подушку, прислушалась. Я хотела услышать чей-нибудь голос – Сэма, Джорджи или хотя бы тети Кэрри. Это означало бы, что жизнь продолжается и без меня, что мое кровотечение не является чем-то особенным или значительным. Я была девочкой, единственной девочкой в нашем мире. Из маминых слов следовало, что я сильно отличаюсь от Джорджи и Сэма. Впервые в жизни я почувствовала, что у меня уходит почва из-под ног. Я сорвалась с места, и меня будто подхватил порыв ветра. Парящая девочка.

Теперь я понимаю, что облегчение, которое я тогда увидела на мамином лице, означало радость по поводу того, что я все-таки нормальная. Должно быть, ее волновало то, что у ее четырнадцатилетней, почти пятнадцатилетней дочери до сих пор нет менструации. Я уверена, что отец успокаивал ее, объясняя, что я «поздний цветок». Наверняка он произносил именно эти или очень похожие на них слова, и мама с ним соглашалась или не соглашалась, но все равно не переставала волноваться.

Отец вернулся домой позже, чем обещал, и мама ждала его у входной двери. Я боялась, что она расскажет ему о моей менструации, и притаилась за дверью, где они не могли меня увидеть.

– Они ждут на веранде, – сказала мама, и папа кивнул.

– Как они? – Он поставил черный докторский саквояж, с которым никогда не расставался, на пол. – Как они держатся?

– Хорошо, – ответила мама, помогая ему снять белый халат.

– Хорошо?

– Хорошо, Феликс, – мягко, но уверенно повторила она.

Сказанное взрослыми часто было так закодировано, что проникнуть в его смысл не представлялось возможным. И хотя обычно меня не заботили дела взрослых, которые обсуждали мои родители, сейчас в их репликах я услышала что-то еще, что имело отношение к моим тете и дяде, а значит, к Джорджи. А Джорджи мне был далеко не безразличен.

Я выждала пару секунд, а затем проследовала за ними на заднее крыльцо, где взрослые обычно что-нибудь пили перед обедом. Меня удивило то, что я ощутила разочарование, убедившись, что мама даже не упомянула меня в разговоре с отцом. Все сидели в низких металлических шезлонгах зеленого цвета вокруг столика, на котором стояли тарелки с канапе, бутылка шампанского для дам и графин с виски для мужчин. Алкоголь был официально запрещен, и добывание его превратилось в игру, в которую все играли и неизменно выигрывали. У дяди Джорджа в Гейнсвилле был знакомый, который снабжал его – и нас – спиртными напитками. Я любила это время, когда взрослые становились веселыми и расслабленными.

Я подошла к отцу сзади и поцеловала его в макушку. Он улыбнулся, а дядя Джордж подмигнул мне. Джорджи и Сэм сидели на земле, немного поодаль, наблюдая за змеей. Сэм наполнил террариум землей и камнями, в миниатюре воспроизведя бывшее обиталище змеи. Я села рядом с ними.

Тетя Кэрри встретилась со мной взглядом и улыбнулась.

– Теа, твоему пони лучше?

Я тупо посмотрела на тетю, но тут же спохватилась:

– О да! – поспешно ответила я. – Ему просто нужно пару дней отдохнуть.

– Вот и хорошо.

Она улыбнулась и разгладила юбку на пухлом животе.

Отец наблюдал за мамой, наклонившей бутылку шампанского к своему бокалу и ловко приподнявшей ее, когда пузырьки были готовы ринуться через край. Теперь мы все на нее смотрели, а я думала о том, что она сказала мне днем, о том, что значит быть женщиной. Мне показалось, что это очень женственно – привлекать к себе всеобщее внимание.

– Ну что ж, – произнес дядя Джордж и замолчал.

Он держал в руке трубку, и тонкая струйка дыма, извиваясь, поднималась к небу. Я обожала этот запах. Тут Иделла вышла на веранду с блюдом крохотного лукового печенья в руках. Сэм вскочил и сгреб целую пригоршню, прежде чем она успела поставить блюдо на стол.

– Сэм! – укоризненно произнесла мама.

Но она показалась мне какой-то рассеянной, как и остальные взрослые.

– Она ест. Так сразу! Предыдущая отказывалась от еды несколько дней, – произнес Сэм, не обращая внимания на замечание мамы.

Опустившись на колени возле террариума, он тыкал пальцем в змею, которая и в самом деле поедала червя. Я содрогнулась.

– Ты собираешься добывать для нее еду? – поинтересовался Джорджи. – Тебе придется нелегко.

Сэм проглотил остатки печенья. Я постучала себя пальцем по щеке, показывая ему, что у него там прилипли крошки, но он всецело погрузился в мир змеи. Он умел это делать – всей душой отдаваться животному. Я тоже это умела делать с Саси, но то было нечто другое. Саси был теплокровным, как и я.

Сэм осторожно вытащил змею из террариума и погладил ее по голове. Змея выглядела очень спокойной, даже умиротворенной. Мама говорила, что у Сэма дар успокаивать животных, наводящих страх на других людей. Он опустил змею на пол, и она медленно заскользила по доскам.

– Ей необходимо двигаться, – пробормотал Сэм, ползя на четвереньках за змеей.

– Он заклинатель змей, – сказала я, и Джорджи хотел что-то добавить, но тут мы оба резко обернулись.

Наше внимание привлек странный, но совершенно определенный звук – кто-то всхлипывал. Плакала тетя. Я застыла от ужаса. Я ни разу в жизни не видела ее плачущей. Я лишь однажды видела слезы мамы, когда пришлось усыпить ее лошадь. Отец не плакал никогда.

Я обернулась к Джорджи, но он не сводил глаз со своей матери.

– Это все теперь ничего не стоит? – тихо спросила моя мама. – Вообще ничего?

Тетя закрыла глаза и прижала пальцы к губам. Дядя смотрел на свою трубку, которую он держал перед собой, сжимая ее указательным и большим пальцами. Он всячески избегал встречаться взглядом с мамой. Все молчали. Я обернулась к кузену и увидела, как его щеки и лоб покрываются ярко-красными пятнами. Краснота уверенно расползалась по его светлой коже. Он все знал.

– Майами, – горестно произнесла тетя Кэрри и покачала головой. – Майами.

Так называлось место, куда, сколько я себя помнила, всегда ездил дядя Джордж. Он ездил туда на машине присматривать за какой-то собственностью, которую намеревался со временем продать.

Отец продолжал молчать. Он сидел совершенно неподвижно, держа руки на коленях, и его лицо было непроницаемым. Но я поняла, что эта неподвижность тела и лица кое-что означает: отец был очень зол.

– Скажи ей, Джордж, – прошептала тетя Кэрри. – Скажи ей.

Дядя Джордж посмотрел на жену, и она кивнула:

– Скажи.

– Попросту говоря, как я уже сегодня утром сообщил своему брату, я должен банку больше, чем все это стоит. Это капиталовложение с самого начала было несусветной глупостью, – наконец произнес дядя Джордж. – Но выглядело все очень надежно. Брайан сам называл эти места раем. Элизабет, все пытались урвать там хоть клочок земли. Там хотело жить столько народу… – Он помолчал и со вздохом повторил: – Все выглядело очень надежно.

Когда заговорил отец, его голос звучал тихо, но он отчетливо произносил каждое слово.

– Джордж, в этой жизни все ненадежно. – Ярко-красная овсянка села на перила веранды и что-то чирикнула. Отец повернул голову на этот звук, несколько секунд разглядывал птицу, а потом снова обернулся к брату. – Все ненадежно, – повторил он.

– Особенно спекуляции с землей, – кивнул дядя и издал нервный смешок.

Меня затошнило. Воздух, казалось, сгустился. Взрослые так погрузились в размышления, что не замечали нас с Джорджи. Сэм продолжал ползти за своей змеей.

Джорджи встал и, не спрашивая ни у кого позволения, вышел с веранды на задний двор. Я ожидала, что кто-то из взрослых его окликнет, но они просто смотрели ему вслед, наморщив лбы. Внезапно я так сильно на них всех разозлилась. Мне хотелось им всем – брату, родителям, тете и дяде – сказать, что они конченые дураки.

Я побежала за Джорджи.

– Теа, – окликнула меня мама, но я не обратила на нее внимания.

Я догнала своего кузена и коснулась его плеча.

– Чего тебе надо? – резко развернулся он.

Я не нашлась, что ему сказать. Но его грубость меня удивила. Раньше Джорджи никогда мне не грубил.

– Пойдем в конюшню, – тихо произнесла я.

Я знала, что он пойдет за мной. Когда Саси меня услышал, он тихонько заржал и свесил свою красивую голову через дверцу стойла. Приближалось время его кормления. Я похлопала его по широкому лбу. Я ожидала. Я знала, что когда Джорджи будет готов, он сам заговорит.

Я гладила Саси, нашептывая ему, какой он хороший мальчик. Мне очень хотелось, чтобы на этот раз кровотечение длилось не слишком долго. Я терпеть не могла делать перерывы в верховой езде. Когда это случалось, мне потом приходилось тратить день или два на то, чтобы привести Саси в чувство, прежде чем снова начать тренировки с того места, на котором остановились в последний раз.

– Папа думал, что мы разбогатеем, – заговорил у меня за спиной Джорджи. – Как вы.

Саси осторожно куснул меня за руку. Он был голоден.

– Мы не богатые, – сказала я.

Джорджи как-то жестко и коротко рассмеялся.

– У вас есть ваши апельсины.

Он был прав. У нас действительно были апельсины.

– Теа, ты знаешь, что это такое – заложить дом? – Он подошел ближе и коснулся кончика моей косы. Я задрожала. – Это означает, что папа взял взаймы деньги в банке под залог нашего дома.

– Зачем?

Я едва могла дышать. Палец Джорджи замер у меня на спине, продолжая играть с моими волосами.

– Чтобы купить еще земли, в Майами. Он рассчитывал вскоре ее продать, – продолжал Джорджи, затем перешел на шепот: – Но экономика страны находится в ужасном состоянии, и он не может расплатиться с банком. Поэтому он попросил денег у твоего отца.

Я ощущала дыхание Джорджи у себя на затылке. Я ощущала его запах – резкий, маслянистый, как будто он только что вернулся с прогулки по лесу.

В ужасном состоянии. Именно эти слова употребляли мои родители. Буквально на прошлой неделе отец сказал нам то же самое. Но мы с Сэмом и наши родители жили в совершенно разных мирах. Джорджи незачем было переживать из-за проблем взрослых. Я развернулась и посмотрела кузену в глаза. Он был очень мрачен и ничуть не походил на Божье создание. Я взяла его за руку.

– Они все уладят. Вот увидишь.

Я видела, что Джорджи очень хочется в это верить.

– Можешь мне поверить, – добавила я.

Я хотела показать Джорджи, что мне не страшно. В то время деньги для меня совершенно ничего не значили. Если дядя Джордж хотел занять денег у моих родителей, мне это казалось нормальным, потому что мы были одной семьей, а значит, должны были делиться друг с другом. Кроме того, деньги не были для нас проблемой. Они у нас всегда были, и мы имели возможность купить шелковые портьеры в Орландо, купить еще одного пони или очередной нож из слоновой кости.

– Хорошо, – произнес он. Теперь он стал прежним Джорджи. – Хорошо, Теа, я тебе поверю.

Он поцеловал меня в щеку. Я покраснела, но мне было приятно сделать приятное своему кузену. Я смогла его подбодрить и убедить в том, что деньги – это пустое.

Я верила во все, что тогда сказала своему кузену. Все, что я любила в этом мире, находилось рядом, на расстоянии не более сотни футов: мои родители, тетя и дядя, брат. Мой кузен и пони стояли совсем близко. Чтобы коснуться их, мне было достаточно протянуть руку. Я считала свое видение мира полным и правильным.