1957

В День независимости всегда хочется надеть что-то более-менее патриотическое, но не хочется выглядеть нелепо. Мой выбор пал на бледно-голубое хлопчатое платье в горошек с завязками вокруг шеи. Оно немного прикрывало мои колени: немного короче – и было бы безвкусно, чуть длиннее – и я была бы похожа на попрошайку из пятидесятых.

Это был четверг, начало длинного выходного. Два дня подряд все будет закрыто. В Хьюстоне весело по праздникам. Вечеринки будут и в субботу, и в воскресенье, но в четверг – самая крупная, ее устраивает сам Гленн Мак-Карти в «Трилистнике». Он пытался произвести впечатление после провала «Гиганта».

Для завершения образа я надела красный акриловый браслет; Рэй надел галстук в тон. Мы были очаровательной парой. Перед уходом мы попросили Марию сфотографировать нас.

– Скажите «чиз», – сказала она, и все мы улыбнулись, даже Томми.

Одна рука Рэя была на моей талии, другая – на плече Томми. Он гордился нами. Я гордилась нами.

У нас все еще есть та фотография – одна из моих любимых. Такая яркая. Улыбка Томми тянется от уха до уха. Я выгляжу такой счастливой, что аж хочется протянуть руку сквозь фотографию и шлепнуть по моей румяной щеке.

Вчера Томми снова заговорил, назвал меня «ма» еще два раза, один – при Рэе. Первый раз – когда я пришла, чтобы разбудить его.

– Ма, – и показал на меня.

Затем еще раз, когда я рассказывала об этом Рэю, и он отменил все встречи, поменял график и приехал домой пораньше в надежде услышать, как Томми снова скажет хоть слово. И он сказал: в детской, играя со своими кубиками, Томми посмотрел на Рэя, показал на меня кубиками в обеих руках и сказал: «Ма» – будто рассказывал Рэю, кто я. Вот так, спустя столько времени, просто взяло и случилось то, чего я ждала, желала, предвкушала с тех пор, как выяснилось, что Томми отстает в развитии. Теперь, когда Томми сказал одно слово, ничто не помешает сказать ему еще одно слово, и еще одно, и еще. «Ма» превратится в «мама», затем он скажет «папа», и «Мария», наверное. Потом слова превратятся в выражения: в просьбы, в желания.

– Спасибо, – сказала я Марии, забрав камеру.

Она кивнула, но не посмотрела мне в глаза.

– Нам повезло с Марией, – сказал Рэй, выезжая на дорогу. Мария с Томми стояли у двери и махали нам. – Томми любит ее.

Я кивнула и похлопала его по ноге. Насколько помню, я тогда ощущала, что все у нас на своих местах. Я была довольна своей семьей. Довольна тем, как красиво садовник подстриг клумбы. Довольна своей гладкой и упругой грудью под платьем.

– Будет весело, – сказала я, искренне поверив в это: за очень долгое время это была первая наша вечеринка без Джоан. – Там не будет Джоан.

Рэй кивнул:

– Ты упоминала об этом.

Я не совсем поняла его тон. Но затем он дотянулся и нежно сжал мое бедро, и я поняла, что все хорошо.

Наш идеальный мир проплывал мимо окон машины. Мы проехали Эвергрин, но не дом Джоан. Через несколько лет мы переедем из нашего дома в дом побольше. А может, даже купим участок земли и построим дом нашей мечты. Все чаще и чаще Рэй стал называть дом, где мы жили, «первый дом»; не было причин сомневаться в том, что он продолжит подниматься по карьерной лестнице, получая все больше влияния, власти и денег. А я, конечно же, буду рядом с Рэем. Хотелось ли мне иметь дом побольше? Машину покрасивее? Шикарно проводить отпуск? Естественно, хотелось.

Мы подъезжали все ближе и ближе к Эвергрину. Я звонила Джоан в понедельник, из кладовой, в это время Томми был наверху, а Мария занималась стиркой. Я не хотела марать свою репутацию! Прошло почти две недели с тех пор, как я была у нее дома и разговаривала с ней у бассейна. «Ничего не случится, – думала я, – если я поговорю с ней всего одну минутку».

– Джоан? – сказала я, когда она подняла трубку. И если у меня был недоверчивый голос, на то были основания. Обычно отвечала Сари, особенно – я взглянула на часы, 10:03 – так рано.

Она засмеялась:

– Ты хотела услышать президента Эйзенхауэра? Это я, куколка. Я давно проснулась.

– Что ты делала?

Я представила себе, как она пожала плечами.

– Гуляла. Читала. Курила. – И, будто вспомнив это чувство, она глубоко вдохнула и выдохнула. Она держала трубку близко ко рту, но меня это не раздражало, я была рада слышать ее дыхание. Она все еще была той Джоан, курящей, читающей, гуляющей и болтающей со мной, лучшей подругой, по телефону.

– Томми заговорил, – выпалила я.

– Правда? – рассеянно сказала она. У меня было чувство, будто она дала мне пощечину сквозь трубку. Но, кажется, она собралась. – Это прекрасно, Сесе. Я так рада.

– Мы тоже рады, – сказала я, стараясь не заплакать. До этого момента я и не осознавала, какую радость, какое облегчение мы ощущали. Джоан помогла мне понять, она внесла ясность в нашу ситуацию.

– Ты пойдешь в «Трилистник» в четверг? – спросила я, зная ответ наперед. Конечно пойдет. Она никогда не пропускала эту вечеринку.

– В четверг? Ах да. Четвертое июля. Не думаю, куколка.

Сид. Они поедут куда-то в другое место. Возможно, в Галвестон.

– Но ты всегда ходишь, – сказала я и попыталась скрыть нотку отчаянья.

– Что ж, в этом и заключается суть понятия «всегда». Всегда до некоторых пор.

Затем я услышала, как она с кем-то шепчется. Я прижала трубку к уху, но не смогла разобрать ни слова. Я даже не могла понять, с мужчиной или с женщиной она говорит.

Наверху заплакал Томми.

– Джоан? – не сдавалась я. – Джоан? Ты тут?

– Погоди, Сесе, – раздраженно сказала она.

Снова приглушенный разговор, плач Томми, я прячусь в кладовке. Я была в отчаянии, не знала, как поступить. Внезапно я стала той девочкой, что пыталась добиться внимания Джоан в школьной столовой. Затем дверь в кладовую открылась и меня поймали на горячем – с телефонным проводом, намотанным на запястье.

Напротив меня стояла Мария, держа Томми на руках. Я убрала телефон от уха, размотала провод, вышла из кладовой и протянула руки к Томми.

– Я поиграю с ним, – сказала я и отдала ей телефон.

Когда я взяла Томми, Мария с удивлением посмотрела на меня, затем на телефон.

– Мадам? – Она попыталась вернуть его мне.

– Я не хочу! – сказала я, и Мария от неожиданности попятилась. – Положите трубку. Просто положите.

А что ей еще оставалось сделать, если не то, что я сказала? В этот момент я сильно ей завидовала. Своей горничной-мексиканке. Люди говорят ей, что сделать, и она просто делает. Проще простого. Мария неловко положила трубку на место.

Когда Мария уезжала, то связаться с ней можно было, только позвонив ее кузине. Мария перезванивала спустя час из дома кузины – я всегда слышала приглушенную какофонию из криков детей и взрослых – или из телефонной будки возле шоссе, в этом случае фон был из звуков машин.

– У тебя нет телефона, так ведь?

Лицо Марии сломалось, как папиросная бумага. Как же легко ранить людей. Я прекрасно понимала, почему я так поступила: Джоан обидела меня, а я развернулась и обидела Марию, которая теперь казалась такой маленькой. На самом деле я не сказала именно так. Легко быть жестокой. Намного сложнее быть доброй. Как Джоан чувствовала себя, обидев меня? Могущественно? Может, она жалела об этом? Но затем я вдруг поняла. Я ощутила теплую щечку Томми на плече – он хотел молока, но терпеливо ждал – и поняла, что Джоан не испытывала никаких подобных чувств. Она не знала, что поступила жестоко, в отличие от меня; она никогда не почувствует ту волну сожаления, которую ощущала я в тот момент.

– Прости, – сказала я и подошла к Марии. Она отступила назад. Все то доверие, которое мы так тщательно строили эти годы, – когда Мария приехала к нам пять лет назад, она была такой скромной, что боялась посмотреть мне в глаза, – разрушилось в один миг.

– Это все?

Единственное, что я могла сделать, – это кивнуть.

– Да, – сказала я. – Это все.

И я повесила трубку во время разговора с Джоан! Она вернулась к телефону, думая, что я, как и всегда, жду ее. Я ведь всегда жду. Сесе – самая преданная из подруг. Но вместо моего голоса она услышала лишь гудки.

Она не перезвонила. Возможно, ей плевать на то, что я положила трубку, может, она подумала, что это проблемы со связью по линии. Но где-то глубоко внутри она должна была понять, что я сделала это намеренно.

Однажды, перед свадьбой, Рэй сказал, что не видит никакого смысла в том, чтобы пытаться понять, из-за чего волнуются другие.

– Возможно, – размышлял он, – можно понять, что беспокоит человека, на котором ты женат. Но только если он сам захочет в этом признаться. Иначе, – он развел руки и пожал плечами, – просто невозможно.

Я не согласилась. Мы не говорили о Джоан напрямую, но это было как раз в тот период, когда Джоан совсем съехала с катушек, а я большую часть времени пыталась выяснить, где она и что я сделала не так. Однажды мне удалось понять ее, в молодости, когда я стояла на галвестонском пляже и наблюдала, как Джоан ныряет в море. Но это было так давно.

Теперь мне хотелось сделать ей больно. Хотелось показать, на что я способна.

Мария осталась дома, и я была счастлива. На вечеринке не будет ни Марии, ни Джоан. Только мы с Рэем и все наши друзья. Дарлин будет со своим мужем, Кенна с Сиэлой со своими, как и все в Хьюстоне. Рэй был рад, потому что я радовалась и потому что там будут танцы. Когда мы проезжали Эвергрин, я решила промолчать. Я просто смотрела, как он проплывает мимо. Но Рэй заговорил:

– Наверное, у Фарлоу целая тысяча слуг, иначе как управиться с таким участком?

Мысленно я не могла решить, стоит ли поправлять Рэя или же оставить все как есть. Конечно, он понимал, что Фарлоу уже не в состоянии принимать решения, что дни, когда он был ответственным за все, в далеком прошлом. Он даже не может самостоятельно одеться. И, естественно, он не нанимает садовников и не говорит главному из них, что делать с зимними клумбами.

Но затем Рэй включил радио и принялся насвистывать мелодию «Love Letters in the Sand», и стало ясно, что он больше не думает об Эвергрине, о Фарлоу или о роли Мэри в благоустройстве их участка. Он вообще не сильно много думал о Фортиерах, только желал, чтобы я начала меньше думать о Джоан.

Он уложил волосы помадой, и я заметила небольшой засохший кусочек на его виске. Я убрала его, а Рэй поймал мою руку и поцеловал ее. Я думала, что он сейчас ее отпустит, но он продолжал держать. Я была тронута.

Он держал меня за руку всю дорогу до «Трилистника» и отпустил, чтобы свернуть в очередь на парковку, которая протянулась через всю улицу.

– Боже всемогущий, – сказал Рэй, заняв очередь и поставив машину на нейтральную передачу. – Кажется, сам Элвис приехал.

– Нет, – возразила я, – всего лишь Бриллиантовый Гленн.

На удивление, очередь двигалась достаточно быстро, камердинеры старались работать расторопно – хотя Элвиса там не было, но зато были все остальные. Бриллиантовый Гленн Мак-Карти, как всегда, сидел в углу, развлекая толпу. Он перебрасывал золотую зажигалку с огромным бриллиантом из руки в руку. «Трилистник» больше не принадлежал Мак-Карти – он потерял его во время одного из финансовых кризисов – но сам клуб все еще был его. Мак-Карти заметно постарел, относительно нашей молодости, – щеки опустились, волосы стали реже. Годы его не щадили.

– Бедный официант, – сказал Рэй, кивнув в сторону высокого уставшего мужчины, принимавшего заказы у столика Мак-Карти. – Я слышал, что он не дает чаевых.

– Такой богатый мужчина?

Рэй пожал плечами:

– Сколько у тебя есть и сколько ты даешь – не всегда совпадает, дорогая.

Он поцеловал меня в щеку. Сочувствие к Мак-Карти вмиг испарилось.

Вдруг я увидела Сиэлу и Джей-Джея у бара. Сиэла помахала нам, и я потащила Рэя сквозь толпу сверкающих тел. Мы все были немного потными, лучше сказать – «блестящими». Я прошла мимо грузной леди, вытирающей лоб носовым платком; на тонкой ткани остался оранжевый след от ее тонального крема. В помещении был кондиционер, работали вентиляторы, но всего этого не хватало – люди все прибывали и прибывали в клуб.

– Тебе, наверное, жарко? – прошептала я Рэю. – Не хотела бы я оказаться сейчас в твоем пиджаке.

– Или в брюках, – сказал Рэй, когда мы подошли к бару. – Это единственный раз, когда я завидую вам, леди. – Он провел пальцем по моей ключице, остановившись у изгиба на платье. Второй раз за вечер я подумала, что Рэй сегодня проявляет инициативу.

– Дайкири и джин-тоник? – спросил бармен Луис. Я дома.

Сиэла протиснулась между Рэем и мной, пока тот забирал наши напитки.

– Рэй сегодня отлично выглядит, – сказала она, и я покраснела.

– У него сегодня хорошее настроение.

– А почему бы и нет? Эта ночь совсем не похожа на другие. Я слышала, Мак-Карти потратил десять тысяч на фейерверки. У нас столько ликера, что можно наполнить бассейн. Джей-Джей уже пьяный. И я скоро буду.

Мне вдруг захотелось рассказать Сиэле о Томми, эти слова прямо рвались наружу. Он заговорил! Я бы так и сказала. Просто немного позже, чем остальные, вот и все. Но ведь Эйнштейн заговорил только в пять лет.

Рэй рассказал мне о нем вчера. Сиэла внимательно наклонилась вперед. На ней было открытое платье с бриллиантовой брошью в форме звезды, приколотой на правой груди.

– Ты что, язык проглотила?

Я покачала головой и притронулась к ее броши. Я могла бы никогда и не сказать ей о Томми, в этом не было ничего страшного. Это просто секрет, мой и Рэя. Томми никогда не узнает, как мы переживали.

– Мне нравится, – сказала я.

– Скоро будет фейерверк.

– Ах, – сказала я. – точно.

– А Джоан? – спросила Сиэла. – Где звезда этого клуба?

– Понятия не имею. – Я выпила свой дайкири так быстро, что он обжег горло.

Мы танцевали. Мы пили «Голубые Гавайи» в честь Дня независимости, даже мужчины, и ели маленькие канапе, когда официанты в белых перчатках проходили мимо нас с бесконечными серебряными подносами: фрикадельки на красных шпажках; прямоугольные копченые сосиски; крошечные сэндвичи с ростбифом средней прожарки под соусом из крови и голубики. Я проглотила около тысячи закусок и залила все это дюжиной коктейлей, но мое платье ничуть не стало мне жать, макияж не испортился, а когда я ходила в уборную, то увидела, что мои волосы все так же аккуратно лежат во французском пучке.

Рэй держал меня, и мы покачивались под песню «Love Letters in the Sand», которую слушали по пути в клуб, – она всегда казалась мне до ужаса избитой. «Ты смеялась, а я плакал, каждый раз смотрел на морской прибой, собирая любовные письма с песка».

– Что это вообще значит? – спросила я Рэя, перекрикивая песню.

– О чем ты? – Нужно было орать, чтобы услышать друг друга, но была в этом своя прелесть, потому что, даже если ты кричал максимально громко, люди, стоящие рядом, все равно ничего не слышали.

– Эта песня! В ней нет смысла.

– В ней и не должно быть смысла. Просто позволь ей унести тебя.

Рэй взял мою руку и положил ее себе на сердце, драматично улыбнулся, и я поняла, что мы оба намного пьянее, чем думали, в хорошем смысле.

Я желала лишь, чтобы Джоан осознала, что я о ней не думаю. Мне хотелось думать лишь о себе, Рэе и этой ночи, одной из тех, что описывают в книгах.

Затем толпа ринулась к выходу. Рэй схватил меня за руку, и мы вместе поспешили на улицу. Лысеющий мужчина с отвратительным зачесом наступил мне на ногу; женщина без подбородка с бокалом шампанского в каждой руке извинилась за него, лишь беззвучно сказав губами «простите». Я покачала головой и махнула рукой, давая понять, что все хорошо.

– На что мы идем смотреть? – спросила я Рэя.

– Надеюсь, на что-то хорошее, – сказал он.

– Фейерверки! – заорал молодой человек в белой спортивной кофте. – Нас позвали смотреть на фейерверки.

К счастью, на улице было прохладно.

– Это, – сказала я, – божественно.

Рэй уже давно снял пиджак, а его галстук свободно болтался на шее. Мы стояли на безопасном расстоянии от бассейна и любовались сотнями плавающих в воде красных, белых и синих свечей в форме флага. Ветер не давал им стоять на месте, отчего флаг казался еще красивее.

В воздухе витал аромат гардении, которая росла в огромных вазонах на веранде. Кто-то раздавал бенгальские огни; публика махала ими над головами.

– Смотри, – сказал Рэй и указал на официанта с серебряным подносом шампанского. – Я хочу принести нам пару бокалов. Видишь, вот Сиэла с Джей-Джеем. Подожди здесь. Я вмиг вернусь. – И он исчез в толпе.

– Я выгляжу хотя бы наполовину такой же пьяной, какой себя чувствую? – спросила Сиэла, а я, смеясь, покачала головой. Кстати, выглядела она как и все мы. Я убрала прядь волос со лба Сиэлы. Ее кожа была влажной. Я никогда не прикасалась к другим женщинам, кроме Джоан. Но в эту ночь я чувствовала себя на миллион.

Толпа начала шуметь; этот шум превратился в рев. Люди начали показывать пальцами, кричать. Вот когда я увидела ее. На сцене за бассейном, где играла группа. Я увидела лишь затылок, но я узнала бы его из тысячи. С ней был Сид.

Сиэла прокричала что-то мне на ухо, а я покачала головой. Я понятия не имела, о чем она спрашивала. Она снова наклонилась.

– Уродливо-привлекательный дружок, правда? У него это есть. Чем бы это ни было. Определенно есть. Прямо как у Джоан. – Я не заметила, как ее голос вдруг стал серьезным. – У меня это есть, но не совсем.

– Может, у него это из Голливуда, – сказала я.

– Голливуд? Сид Старк? – Сиэла рассмеялась. Она явно навела справки – несколько недель назад это имя ей ничего не говорило. – Я слышала, что он из Техаса. Родился и вырос во Фрионе.

– Нет. – Я покачала головой.

– Он заработал на жизнь на торговле крупным рогатым скотом, а затем казино, – сказала она.

– Нет. Ты, наверное, ошибаешься, – повторила я уже не так уверенно. Джоан врала мне об очень многих вещах. Почему бы ей не соврать и здесь?

– Может, и ошибаюсь, – наконец согласилась Сиэла. – Я не знаю его лично. Просто слухи.

В этот момент лидер группы, Дик Крюгер, одетый в белый костюм, закричал в микрофон так громко, что я прижала ладони к ушам. Джоан улыбнулась и засмеялась вместе с Сидом, пока Дик пытался успокоить толпу. Мы были буйные и пьяные. Мы не хотели молчать. На Джоан было платье с белым воротником, мне было больно признать, насколько красивой она была. Или, точнее, что она была красивой без моей помощи. Платье открывало большую часть ее загорелой груди: ее верх и пространство посередине. В ушах были сережки в форме перьев: осколки сапфиров росли из бриллиантовой середины.

– Ты в трансе? – шутя, прошептала Сиэла мне на ухо.

– Ее сережки, – сказала я и притронулась к своим ушам, к бриллиантовым сережкам, которые Рэй подарил мне на нашу первую годовщину. – Они новые. Наверное, это Сид подарил.

– Ты видишь отсюда?

– Я все вижу, – сказала я и не соврала.

Я видела кольцо на мясистом мизинце Сида. Я видела его неровно подстриженные баки, будто его парикмахер сильно спешил этим утром. Или же его брила Джоан в романтический момент.

– Думаю, не так уж мы и далеко, – сказала Сиэла, а мне просто хотелось, чтобы она закрыла рот, забрала Джей-Джея и удалилась. Тогда я спокойно смогла бы смотреть на Джоан. Я неожиданно ощутила себя совершенно трезвой.

И тогда я поняла, что нужно делать; все стало ясно как день.

– Мне надо идти, – сказала я Сиэле. – Нужно найти Рэя и уходить.

Я убежала раньше, чем она успела ответить. Моя сумочка, где она? Я помнила, как отдавала ее Рэю, который оставил ее со своим пиджаком. А вот и он – идет навстречу мне с шампанским в руках.

– Я думаю, нам нужно передохнуть, – сказал он и протянул мне бокал. – Шампанское не намного крепче холодной воды.

Мы всегда так общались? Мне вдруг стало противно от того, какими молодыми мы притворялись. Мы были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что мы делаем. Рэй в замешательстве посмотрел на меня, затем Дик Крюгер закричал в микрофон:

– Ну что ж, вы не успокаиваетесь, поэтому я буду просто орать. У нас здесь мисс Джоан Фортиер вместе со своим кавалером, Сиднеем Старком. Поприветствуем их!

Джоан уже так представляли раньше, на больших мероприятиях: на Хьюстонской выставке откормленного скота и родео, на разных церемониях открытия. Наверное, она делала это для Гленна Мак-Карти. Замешательство Рэя превратилось в полное понимание, а затем я увидела отражение собственного отвращения. Я почувствовала себя полностью безнадежно. Я ведь могла спасти эту ночь.

– Я хочу уйти, – сказала я. – Хочу домой, к Томми.

Томми, мой сынок, который остался на всю ночь с Марией. А что, если он проснется и по привычке станет тихо ждать, пока к нему придут? Мария не додумается прийти к нему. В конце концов, она ему не мать. В отличие от меня. Я улыбнулась Рэю.

– Пойдем. Давай заберем твой пиджак и мою сумочку и убежим.

Впервые я прочитала благодарность в его улыбке. За то, что я выбрала его, а не Джоан.

Я ошиблась. Он наклонил бокал и осушил его одним глотком. Затем он вытер губы тыльной стороной ладони; обычно я запрещала ему так делать, но тогда я просто стояла и ждала.

– Мы никуда не идем, – сказал Рэй и кивнул в сторону сцены.

Однажды, когда мы еще встречались, мы поехали на бейсбол в Элвин и какие-то хулиганы пристали ко мне, когда я пошла к лавке с едой за колой. Рэй спустился с трибуны; мальчики – они правда были мальчиками, не мужчинами – лишь посмотрели на него и удрали. Рэй был мощным, но обычно не использовал это для устрашения. Хотя я думала, что все мужчины так делают, даже если сами этого не осознают. Тогда злость Рэя успокоила меня, а теперь она меня напугала.

Шоу фейерверков было просто неимоверным. Но ночь обрела негативный оттенок. Джоан покинула сцену и исчезла в толпе. Я танцевала с Рэем у бассейна, но мы делали это совершенно неискренне. Я была благодарна Джей-Джею, когда он позвал нас с края танцпола.

– Джей-Джею что-то нужно, – сказала я Рэю, который настойчиво вел меня в танце. У меня было чувство, будто он не оставит меня в покое до самого утра.

– Мы собираемся покурить кубинские сигары, – сказал Джей-Джей Рэю.

Кажется, я неправильно поняла мужа, потому что он, не оглядываясь, последовал за Джей-Джеем внутрь.

Может быть, это проверка: что теперь буду делать я, когда Рэя нет? Пойду искать Джоан или Сиэлу? Чем же закончится эта ночь?

И он ушел, мой высокий, красивый муж, с которым мне так повезло. А ведь мне мог попасться какой-нибудь зануда в мокасинах, как муж Дарлин, или кто-то, кто избивал бы меня время от времени, как муж Джин Хилл, которая жила на окраине Ривер-Оукс и появлялась на встречах Клуба садоводов с чрезмерным количеством макияжа и тенями под глазами. Рэй действительно любил меня, несмотря на то, что я не была уверена, знает ли он меня до конца; он не видел меня в худшие дни, в отличие от Фортиеров, – но нужно ли ему все это?

Джоан нигде не было. Я пыталась протиснуться между пьяными людьми, сопротивляясь давлению потных тел и снося скользкие шлепки по мягкому месту – вот что случается, если разгуливать без мужчины, – и извиняясь бесчисленное количество раз. Но Джоан все не было.

Наконец я добралась до холла и наткнулась на один из зеленых диванов. Именно сюда приходили люди, если хотели, чтобы их услышали. Было очень шумно, тесно и совсем негде сесть.

Наверное, Джоан уехала. Она согласилась посетить вечеринку в последний момент, потому что Гленн уговорил ее. А после выступления на сцене они с Сидом выскользнули, сели в машину и вернулись домой, где, казалось, она хотела проводить все свое время.

Если все было действительно так, то Джоан не врала мне и не избегала. Я расслабилась на диване. Мои веки отяжелели. Скоро придет Рэй, и ему будет очень приятно видеть свою примерную жену, которая его безропотно ждет. Мы повеселились вместе, а потом я позволила ему повеселиться без меня. Из меня вышла хорошая жена. Техасская жена.

И тут я услышала голос Джоан, а затем увидела, как она заходит в лифт в компании троих или четверых человек. Я поднялась.

Лифтеру было не больше восемнадцати лет. Я прикоснулась к его рукаву с зелеными кисточками и вошла в лифт.

– Восемнадцатый этаж, – сказала я.

Он сделал паузу.

– Но это пентхаус, – сказал он, немного заикаясь на букве «п». – Вы?..

– Я мисс Джоан Фортиер. – Я поправила прическу, вздохнула и выразительно взглянула на крохотные часы.

Это сработало. Как только я назвала имя Джоан, даже воздух в лифте стал другим. Конечно, он не знал, кто такая Джоан. Он был слишком молод. Но ее имя всегда оказывало волшебное действие: люди сразу начинали слушать. Я еще никогда не была в пентхаусе. Лифт остановился, и я подождала, пока передо мною откроются золотые ворота. Ждала так, будто я – это Джоан: будто я забыла, что ждала. Будто для меня это ничего не значило: всего лишь прервать закрытую вечеринку на восемнадцатом этаже «Трилистника». Зайти без приглашения в комнату, где я никого не знала, кроме той, что не желала меня видеть. Это ничуть не обидит Джоан. Все было так легко, если представить себя Джоан.

– Спасибо, милый, – сказала я и покинула лифт, чувствуя его взгляд на своей спине.

Комната, в которой я оказалась, выделялась баром из темного красного дерева. Я с удивлением увидела Луиса, который обслуживал посетителей и внизу. Вы можете подумать, что я обрадовалась, увидев знакомое лицо, но это не так. Я бы не хотела встретить здесь кого-то, кто знает меня как Сесе.

– Что будете пить? – спросил Луис, и я была благодарна, что он не предложил мне «как обычно».

– Джин с мартини, – сказала я. – Грязный. Нет, чистый.

Я лишь притворюсь, что пью. Если бы я выпила еще хоть немного, то отключилась бы раньше, чем нашла Джоан.

До сих пор, кажется, никто не засек моего присутствия. Но это был лишь холл, а я думала, что пентхаус будет похож на Банку – с полностью открытым пространством, где Джоан будет сложно спрятаться. Но я уже заметила несколько дверей, почти все они были закрыты. Я не имела ни малейшего понятия, за которой из них исчезла Джоан.

Неподалеку от меня болтала компания мужчин и женщин, одни стояли, другие сидели. Я даже надеялась, что кто-то из них обернется и спросит, кто я, но этого не случилось. Они были увлечены разговором, а я была просто одной из толпы.

– Джин с мартини, – сказал Луис. – Чистый.

Я хотела дать ему чаевые, но у меня не было с собой сумочки. И, возможно, в пентхаусе не принято давать чаевые. Кто знает. Интересно, как часто сюда приходила Джоан и с кем? Бывал ли здесь Сид и правда ли Джоан знала его так долго?

Я больше не чувствовала себя брошенной, как тогда, когда впервые увидела Джоан. Мою боль заменило сильное любопытство. Отчаянное любопытство. Мысль, которая пришла мне в голову во время чистки пола с Марией, не покидала меня: хорошо, когда Джоан нет. Мне хотелось выяснить, что с ней происходит и что происходило, перед тем как покончить со всем этим.

– А где все? – спросила я Луиса, попивая свой мартини через соломинку, украшенную трилистником.

Я пыталась говорить так, будто мне вообще все равно, где все. Я больше не вела себя, как Джоан. Этот образ мне был нужен лишь для того, чтобы попасть сюда. Теперь я была Сесе, а глоток мартини, который я сделала, оказался таким терпким, что я едва не выплюнула его. Луис ничего не ответил, и я ощутила, как покраснели мои щеки.

– Я не понимаю, почему люди так рвутся сюда, наверх, – сказала я, уставившись в бокал. – Если Россия сбросит на нас бомбу, то мы пострадаем первые. Лучше уж быть внизу, – я подняла глаза на Луиса. Он молча смотрел на меня. Я показала на пол. – Чем тут, ближе к небу.

Я не могла остановиться. Я хотела было продолжить, но Луис протянул свою холодную ото льда и металлических шейкеров руку через бар и положил на мою. Луис годился мне в дедушки. Я приняла это как милость.

– Мисс Фортиер вон за той дверью, – сказал Луис. Он убрал руку и показал на ближайшую дверь. – Она не одна.

Я подошла к двери и, не дав себе возможности передумать, открыла ее. Сначала я не видела ничего, но потом мои глаза постепенно привыкли к темноте. Зачем только я собиралась с духом? Я оказалась в длинном пустом коридоре с дверью в самом конце.

Я прижала мартини к груди, проливая напиток на платье. Ковер был плюшевым, и было очень сложно идти на каблуках. Я непроизвольно вспомнила тот длинный коридор в Шугар-Лэнде, в Техасе, много лет назад. Тогда я тоже шагала в неизвестность в поисках Джоан. И вот, спустя пять лет, я делаю это снова.

Я вспомнила, как пахло в доме в Шугар-Лэнде: саше, пленка, накрывающая мебель, призрак парфюма Джоан.

Дойдя до второй двери, я прижала к ней ухо, но ничего не услышала.

Я повернула ручку, ожидая, что будет закрыто, – Сид и Джоан, наверное, там вдвоем, занимаются сексом, но мне было все равно.

Дверь оказалась открытой, и я сразу же увидела, что Джоан в комнате не было. Только Сид и еще трое мужчин, которых я обнаружила, войдя внутрь.

Они стояли у стеклянного стола и что-то рассматривали. Бумаги. Я заметила портфель и хрустальный графин с коричневым ликером. Ручку. Разнообразные мужские аксессуары.

– Сид, – сказала я дрожащим голосом. Я попыталась успокоиться. – Сесе. Сесилья Бьюкенен.

Я протянула руку – для рукопожатия? поцелуя? Я не знала. Но лицо Сида оставалось безучастным, его жизнерадостность, которую лицезрела публика, куда-то испарилась. Это был именно тот Сид, но казалось, что передо мной стоит совершенно другой человек.

Его друзья – или коллеги? – смотрели на меня такими же пустыми глазами, и я вспомнила день, когда увидела его впервые. То, как он напугал меня, а я даже не понимала почему. Я поставила мартини на край медного стола у двери и собралась уходить.

– Я, кажется, ошиблась дверью, – промямлила я.

Компания странных незнакомцев не внушала доверия. Я подумала, что, быть может, Джоан исчезла и я тоже могу исчезнуть. Все мы могли просто взять и исчезнуть.

Я чуть не ушла – моя рука уже касалась ручки. Но нет, я должна была найти Джоан.

Я обернулась и встретила взгляд одного из мужчин, который лениво перебирал сигарету между пальцев. Он остановился, посмотрел на Сида, и я поняла, что мне не стоит бояться никого, кроме самого Сида.

– Джоан? – сказала я, гордясь тем, насколько чисто прозвучал мой голос, как колокольчик в тихой комнате.

– Она там, – спустя пару секунд сказал Сид, хотя я понятия не имела, где это «там». Он хотел заставить меня ждать. Я подождала. – В спальне, – сказал он и указал на французскую дверь в дальнем углу комнаты. И махнул рукой, будто позволив мне пройти.

Войдя, я поняла, что это номер люкс: Сид и его коллеги находились в гостиной, а Джоан – в спальне. Именно сюда придет Сид, завершив то, чем он там занимался; он скажет мужчинам уйти, зайдет в эту комнату, разбудит Джоан, и они займутся сексом. А может, он и не станет ее будить. А может, и не скажет мужчинам уйти. На протяжении многих лет Джоан позволяла едва знакомым ей мужчинам пользоваться собой. Что помешает ей поступить так еще раз? А может, она уже поступила?

Джоан спала в своем красивом белом платье, ее макияж был идеальным, несмотря на пятнышко пепла от фейерверков на щеке. Я аккуратно стерла его большим пальцем. Ну вот. Теперь она выглядела идеально. Я постояла секунду-две. Может, и десять. Я потеряла счет времени. Она не двигалась и была настолько уязвимой, что я ощутила такое желание защитить ее, какого не ощущала с рождения Томми. Я посмотрела на часы: половина четвертого утра. Рэй наверняка ищет меня внизу, но он был в миллионе километров отсюда.

Джоан открыла глаза. Она так долго молча смотрела на меня, что я подумала, что она все еще спит.

– Се, – сказала она. – Ты не должна быть здесь.

Значит, она соображает, что происходит. Это было первым, что я отметила. Но тут она села, и я увидела синяк на ее плече – там, где сморщилось ее платье.

Она заметила, куда я смотрю, притронулась к синяку, а затем снова положила руку на колено.

– Я нашла тебя, – сказала я, будто мы играли в игру, где Джоан – это приз. – Кто эти мужчины?

Джоан не ответила.

– Кто этот Сид, Джоан? Скажи мне, кто он.

Ответа не последовало.

– Джоан, тебе нужно уходить. Поехали со мной.

– Куда ты хочешь забрать меня, Се?

Об этом я не подумала.

– Домой, – уверенно сказала я. – Я отвезу тебя домой.

– Ко мне домой или к тебе?

Ко мне домой ее везти точно нельзя. А в ее доме теперь поселился Сид.

– В Эвергрин, – сказала я.

Она скривилась.

– Эвергрин. Ты и мама – единственные люди, которые все еще его так называют. Конечно, папа тоже называл бы, если бы его мозг не превратился в вату.

Я вытянула руку:

– Поехали туда.

Она посмотрела на мою руку, затем подняла взгляд на меня:

– Сесе, уезжай.

– Уехать?

Она кивнула:

– Уезжай. Оставь меня в покое.

– Не могу, – искренне сказала я. – Разве ты этого еще не поняла?

Джоан встала, уверенно подошла к окну – она не была пьяна – отодвинула темно-зеленую штору и прислонилась щекой к стеклу. Я чуть ли не физически ощутила эту приятную прохладу на ее горячей коже.

– Эвергрин – последнее место, где мне хочется быть, а ты – последний человек, которого мне хочется видеть.

– Эвергрин – твой дом, – сказала я, игнорируя ее колкость.

– Я давно покинула дом.

За спиной Джоан город сиял миллионами огоньков, демонстрируя свое трудолюбие, свое процветание. У Джоан был дом: Хьюстон. Город, без которого не могла жить она и который не мог жить без нее.

– Я боюсь, Сид обидит тебя. – Я подошла к ней. – Я переживаю.

– В последний раз, когда ты переживала, ты рассказала все моей маме и меня отправили подальше отсюда. Какое-то время я была хорошей, правда? Я была просто золотце. Но теперь я устала. – Она снова закрыла глаза. Она никогда не говорила о том, как ее отправили из Хьюстона; мы никогда не обсуждали ту ночь в Шугар-Лэнде. У нас с Джоан было так много историй, что все их можно было разделить на те, о которых мы говорим, и те, о которых молчим.

А тут Джоан вдруг упомянула то, о чем мы молчали так долго. Возможно, ей тоже казалось очевидным сходство этих двух ситуаций.

– От чего ты устала, Джоан? Расскажи мне.

– Я устала от всего этого.

– Я уже видела тебя такой, – сказала я, понимая, что подхожу к опасной теме. Я никогда открыто не говорила о том случае из ее жизни. Из наших жизней. – Ты помнишь ночь, когда я нашла тебя? В том… В том доме. – Этот разговор был шокирующим для меня. Я не могла остановиться. – Ты была без сознания. С теми мужчинами. Они ведь могли сделать с тобой что угодно. – Мой голос сорвался; я поднесла руку ко рту. – А может, они и сделали.

Она открыла глаза. Я думала, что она плачет, но глаза ее были сухими. Наши лица были так близко, что я ощущала родинку на ее правом виске, под толстым слоем пудры.

– Мне нравилось то, что они со мной делали. Это так сложно представить себе? Меня не заставляли делать ничего такого, чего я делать не хотела.

Я замотала головой:

– Я тебе не верю.

– Как хочешь. Я не похожа на тебя, Сесе. И никогда не была похожа.

– Я верю лишь в то, – сказала я, – что ты внушила себе, что тебе это нравится. Потому что тогда ты была другая. Ты вернулась из Калифорнии – и ты изменилась. Что-то произошло, когда ты уехала. Калифорния была жестокой с тобой, не так ли? Там что-то с тобой случилось.

Она смотрела на меня.

– Голливуд не принял тебя, как Хьюстон, – предположила я.

– Прошу прощения? – Но она меня слышала. Она решила выслушать меня до конца.

– Ты не стала там звездой. Ты была такой же, как все остальные. Ты думала, что у тебя получится. Но у тебя ничего не вышло. И…

– О боже, – резко перебила меня Джоан. Она наклонилась и взяла серебряный портсигар со столика – ее спина содрогалась. Я заставила Джоан плакать. Я попыталась вспомнить, удавалось ли мне это раньше? Мне было стыдно; я зашла слишком далеко. Я подошла, чтобы обнять ее, но она развернулась и посмотрела мне в глаза. Она смеялась.

– Почему Дори вернулась? – спросила я.

Она резко подняла голову.

– Дори, – сказала я. – Я видела ее на кухне. В Эвергрине. Что она там делала, Джоан?

Джоан покачала головой:

– Не имею ни малейшего понятия.

– Ты знаешь! – расплакалась я. – Расскажи мне, Джоан. Прошу тебя, расскажи.

Джоан перевела взгляд на сигарету, которую положила на серебряную подставку. У кровати стояла пепельница. Даже в таком состоянии я это заметила. Именно это и делали такие женщины, как я: замечали детали. Держали мир в порядке. А такие женщины, как Джоан, обычно вносили беспорядок в нашу аккуратную, сложную работу. Такие женщины, как Джоан, всегда устраивали бардак в жизнях других людей, неосознанно, как дети. Но нельзя ведь злиться на ребенка за то, что он ребенок.

Как можно злиться на такую женщину, как Джоан, которая руководствуется порывом, а не здравым смыслом? Это как злиться на лошадь за то, что она бежит, на Рэя за то, что он хочет, чтобы я забыла о Джоан. На меня за то, что я не могу подчиниться.

– Уходи, Сесе. Возвращайся к Томми. Ты нужна ему. Не мне.

Опустив руки, я беспомощно стояла. Наш разговор подошел к концу.

– Иди, – настойчиво сказала она.

Я кивнула. Не было смысла оставаться.

– Се, – позвала Джоан, когда я открыла дверь. – Что он сказал? Расскажи.

– «Ма», – ответила я. – Он сказал «ма».

Я вышла из люкса. Сид внимательно следил за мной, подмигнув, когда я проходила мимо. Было неловко. Кем был Сид: смертельной угрозой или же просто очередным мужчиной, с которым развлекалась Джоан, ожидая следующего мужчину? Значил ли он для Джоан больше, чем я думала, или же не значил совсем ничего?

Внизу я узнала у камердинера, что Рэй уже уехал, но машину оставил. Мы оба были не в состоянии сесть за руль. Я была слишком уставшей, чтобы переживать по поводу того, что Рэй бросил меня. Я приехала домой на такси, открыла дверь ключом, который мы прятали под ковриком на заднем дворе, и направилась прямиком в комнату Томми. Я положила руку на его теплую спинку, и он пошевелился. Он об этом даже не вспомнит, как и о том, что его мама пришла так поздно. А я запомню это навсегда.