В осенний ясный полдень Диана не спеша отправилась пешком в отделение милиции. Пробыв там около часа, она, демонстративно помахивая сумочкой, возвращалась домой. Ее путь лежал через набережную и мост, и, несмотря на то что Диана знала, что ее охраняет не меньше десятка опытных оперативников, ей было очень страшно. Особенно когда она поднялась на мост. Мост был предназначен для перевозки железнодорожных грузов, но имел с двух сторон узкие пешеходные дорожки. Он давно не ремонтировался, и кое-где зияли дыры. Диана старалась не смотреть вниз, сквозь эти просветы далеко внизу темнела река. Настил под ногами жалобно скрипел, и казалось, что хлипкие дощечки вот-вот развалятся и девушка сорвется в ледяную воду.
На мосту было пусто, Диана прибавила шаг, гадая, где же здесь могут прятаться охраняющие ее оперативники. Внезапно сзади послышался шум железнодорожного состава, затем гудок, и Диана побежала вперед. Увидев человека на пешеходной дорожке, машинист убавил скорость, состав пошел медленнее. Спотыкаясь, Диана бежала изо всех сил, забыв про гнилые доски.
Вдруг из поравнявшегося с ней вагона выпрыгнул мужчина в вязаной лыжной шапке с прорезями для глаз и резко выхватил у нее из рук сумку. В другой руке у него опасно блеснул нож. Диана завизжала и толкнула мужчину, он покачнулся, но устоял на ногах. Она бросилась назад, мужчина в маске за ней. Неожиданно появился Прозоровский и, заслонив собой Диану, бросился на преследователя, тот вонзил ему в плечо нож. Арнольд взвыл от боли и ударил противника изо всей силы, толкнул его на железные перильца моста. Мужчина ударился головой и потерял сознание. Тут подоспели оперативники и скрутили преступника.
— Вы нам чуть операцию не провалили! — накинулся на певца Суржиков.
— Да если бы не я — Диану убили бы! — фыркнул Прозоровский. — Она мне ничего не сказала про ваш замысел, иначе я бы ее не отпустил! И хорошо я за ней догадался проследить! Как вы так операцию разрабатывали и не учли, что по этому мосту ходят грузовые составы?
— Все мы учли, — сердито буркнул Суржиков. — У нас в вагонах два оперативника в засаде сидели, все равно бы его поймали.
— После того как он Диану убил бы? — язвительно спросил Арнольд.
Когда с преступника содрали шапку, Суржиков удивленно ахнул, злодеем оказался электрик Сушков, который сам приходил в милицию как свидетель ссоры Фарятьева и Вебер.
— Это вы, Сушков? — потрясенно произнес Суржиков.
Злобно сузив глаза, встрепанный электрик сплюнул в сторону и промолчал. Надев на Сушкова наручники, оперативники повели преступника в милицейский «уазик».
— Надеюсь, я свободна? — сердито спросила Диана. — Мне еще Арнольда в больницу отвезти надо.
— Вообще-то вы нам нужны, — виновато вздохнул Суржиков. — Надо письменно оформить задержание Сушкова.
— Ну, знаете ли, — возмутилась Диана, — сначала я должна позаботиться об Арнольде!
— Хорошо, хорошо, — закивал Суржиков. — Сходите в больницу, здесь рядом, на Пироговке, а потом в отделение придете.
Рана оказалась неглубокой, Арнольду сделали перевязку и отпустили.
Когда они пришли в следственный отдел, допрос Сушкова еще продолжался.
Сушков от всего отказывался, и только когда у него дома сделали обыск и обнаружили скрипичные струны и записную книжку Эмилии Бобрышевой, он стал давать показания.
Все оказалось до банальности просто: спускаясь по лестнице, Сушков случайно услышал, как Фарятьев требует от старушки Вебер ценности, он подумал, что речь идет о драгоценных камнях, и решил Вебер ограбить. Сначала хотел пробраться к ней в квартиру. Но замки у нее были хорошие, а когда он под разными предлогами пытался напроситься к ней в гости, она его не пускала. Сушков понял, что задуманное у него не получится, старуха его опасается, разозлился и решил убить ее и украсть ключи. Виолетта Генриховна, не иначе как предчувствуя смерть, побежала к нотариусу и сделала завещание на Диану Арсеньеву, так как была уверена в ее порядочности. Отдать реликвию Моцарта ни Любочке Ланской, ни Элеоноре Разумовской Вебер не решилась, но надеялась, что втроем девушки примут мудрое решение.
Сушков пробрался в кинотеатр во время сеанса и задушил старушку, но в квартире у нее ничего не нашел.
— Я решил, что плохо все осмотрел, и потом забрался еще раз. Меня вновь спугнули. Потом, когда вещи перенесли на склад, я взял ключ в диспетчерской, решил поискать еще, но там сплошь какие-то книги, альбомы да нищенское барахло, я разозлился ужасно, ушел и даже дверь не закрыл. А потом до меня дошло, что в первый раз, когда я нашел документы старухи, там было указано, что наследница директриса кинотеатра, я понял, что она драгоценности заграбастала, выследил, где она живет, а потом подкараулил…
— А зачем вы убили Кукушкиных? И не врите, в квартире нашли ваши отпечатки пальцев!
— Должен же я был как-то запутать следы!
— Как вам удалось, заставить Вячеслава написать предсмертное письмо, а затем выпить яд? Почему спортсмен, здоровый парень, подчинился вам?
— А я ему муляжом пистолета пригрозил, он, как свою мать мертвую увидел, сразу понял, что со мной шутки плохи!
Убить Вебер именно скрипичной струной пришло в голову Сушкову потому, что орудие убийства много места не занимало, его можно незаметно пронести, к тому же навести милицию на мысль, что убийца музыкант. А он недавно как раз нашел во дворе разбитую скрипку, тогда-то и придумал хитроумный план убийства.
После убийства Вебер он решил отвести от себя подозрение и убил вторую случайную женщину в глухом месте у моста, также струной. Он бы на этом остановился, но ему показалось, что при случайной встрече Эмилия как-то подозрительно посмотрела на него. И Сушков запаниковал, решил, что она что-то видела, поэтому выследил и убил ее. Затем он совершил еще одно нападение на женщину, чтобы поддержать легенду о маньяке, но тут появились оперативники, и Сушков чудом унес ноги.
— А куда вы дели сумку Эмилии Бобрышевой? — поинтересовался Суржиков.
— Выкинул в реку. А ее записная книжка случайно, наверное, выпала, когда я ее дома смотрел, нет ли у нее в сумке чего ценного.
— Вы действительно дурак, Сушков, за какие-то воображаемые сокровища лишили жизни пять человек, и вам светит пожизненное заключение! Стоят ли любые побрякушки чьей-то жизни? Уверен, что нет!
Самое интересное преподнесла записная книжка Эмилии: девица, оказывается, поддерживала отношения с Ирмой Оболонской, кадровичкой из консерватории, и с замдиректора Фарятьевым.
Диана очень удивилась, узнав об этом.
— Ничего себе! Интересно, как давно она знала их?
— Надеюсь, сегодня нам все станет известно, — усмехнулся Суржиков и поехал в консерваторию.
Оболонская только что вернулась из парикмахерской и перед зеркалом любовалась новой прической. Увидев следователя, она побледнела и медленно опустилась в кресло.
— Меня интересует, когда вы познакомились с Эмилией Бобрышевой? — сразу начал Суржиков. — И что вас с ней связывало?
— Ах, вот вы о чем, — с облегчением вздохнула Оболонская. — В начале года Виолетта Генриховна присылала ее в консерваторию, мы Вебер небольшую материальную помощь выделили, она попросила Эмилию съездить, забрать, и когда она приезжала за деньгами, мы и познакомились, очень милая молодая женщина.
— А с Фарятьевым она тоже тогда познакомилась?
Ирма покраснела:
— Фарятьев тоже был знаком с Эмилией?
— Да.
— Вот паскудник!
— Так зачем вы общались с Бобрышевой? Почему она сохранила ваши контакты?
Кадровичка вздохнула:
— Просто иногда созванивались, она мне понравилась, милая девушка.
Суржиков сурово перебил ее:
— Только вот сказки не рассказывайте, мне нужна правда! Мы все равно до всего докопаемся, и если вы лжете, это будет хуже для вас!
— Эх, была не была! — воскликнула вдруг Оболонская и начала рассказывать: — Как-то мне позвонила Виолетта Генриховна и рассказала, что к ней в ученицы попросилась невеста ее соседа Вячеслава Кукушкина, зовут ее Эмилия, и Виолетте Генриховне кажется, что эта Эмилия вместе с соседом обчистить ее хотят, и попросила, чтобы я проверила, мол, что она за человек. И начала жаловаться, что вдруг у нее ключи от квартиры пропали, а потом внезапно появились, когда Эмилия пришла. Потом она стала замечать, что в ее отсутствие некоторые вещи меняют местоположение, и все в таком духе. Я познакомилась с этой девицей и скажу вам, она мне не понравилась. Но тут вдруг я вспомнила о том, что рассказывала Любочка Ланская про «Реквием» Моцарта, вы понимаете, о чем я говорю? — снисходительно взглянула она на Суржикова.
— Тот «Реквием», который Зюсмайер дописал?
Оболонская льстиво заулыбалась.
— Приятно иметь дело с образованным человеком.
Не обратив внимания на комплимент, Суржиков усмехнулся:
— И вы попросили Эмилию украсть у старушки ноты Моцарта и его письмо?
— Письмо Моцарта? — воскликнула Оболонская. — Вы все знаете?
— Именно так, — хмуро бросил Суржиков. — Значит, вы наняли Бобрышеву и Кукушкина, чтобы они выкрали вам эти ноты?
— Дело было не совсем так, — попыталась ввернуть Оболонская.
— И для того чтобы вам не мешала директриса кинотеатра Диана Арсеньева, вы решили ее напугать: Кукушкин сыграл роль маньяка, а Эмилия роль жертвы, на которую едва не напали?
Кадровичка искусственно засмеялась:
— Я была против, но они меня не послушали!
— Как соучастница, вы можете получить срок, — сурово заметил Суржиков. — А погром в квартире Ланской — это тоже ваша работа?
Оболонская в ужасе покачала головой. Сложив холеные ручки с перламутровым маникюром на груди, она залепетала:
— Это не я! Это Фарятьев! Может, конечно, не он сам, а Эмилия с женихом, но я не знала, что Любочка уехала, а он знал, что она была в Австрии! Кстати, это он подбивал меня найти «Реквием» Моцарта, хвастался, что у него даже покупатели есть, мне пятьдесят процентов предлагал. А я просто хотела удостовериться, правда это или нет, что есть ноты самого Моцарта. Ради искусства!
— Подпишите протокол, на днях я вызову вас в отделение, — сказал Суржиков и отправился к Фарятьеву. Но Фарятьева на месте не оказалось, он словно чувствовал, что его ждет, и куда-то уехал.
Суржиков вызвал его к себе и сразу устроил очную ставку с Оболонской. Сначала Фарятьев отпирался, заявлял, что Ирма, наговаривает на него, мстит за то, что он от жены к ней не хочет уйти. Старинные любовники рассорились в пух и прах. Но в итоге все же удалось установить истину. Оказывается, Вячеслав Кукушкин с Эмилией Бобрышевой подрядились сначала перед Оболонской, а потом перед Фарятьевым за определенную сумму найти и выкрасть у Вебер партитуру «Реквиема» и письмо Моцарта. Вот только они не знали, кому лучше отдать предпочтение, Оболонской или Фарятьеву. Кукушкин нашел в квартире Вебер завещание старушки и на всякий случай прихватил его и продал Оболонской за пятьдесят рублей. Но когда Фарятьев, не дождавшись реликвии Моцарта, пошел в обход Кукушкина и Бобрышевой и решил сам договориться со старушкой, они его наказали: Кукушкин заявил, как его соседке угрожали, а Бобрышева узнала его в присутствии Дианы. Фарятьев также сознался в том, что посылал своих подельников к Ланской, и отпечатки их пальцев в ее квартире были найдены в большом количестве.