Плакали, плавясь от яркого, трепетного пламени, белые свечи в бронзовых массивных подсвечниках. Загадочные тени танцевали на потолке и стенах просторного зала, заставленного картинами в подрамниках. Едва различимые в полумраке, тихо разговаривали мужчина и женщина. Молодая женщина, в строгом черном платье, сидела в кресле, а перед ней склонился на колени худощавый скуластый мужчина.
Матрена Саввишна Бестужева с печальной нежностью смотрела на художника Ивана Крамского. Лик ее казался неземным, прекрасным, словно ангельский. Легкая смуглость придавала нежному овалу лица какое-то особенное изящество. Темные, словно ночь, глаза под бархатными густыми ресницами были полны удивительного блеска и огня. Одновременно во взоре сквозила ледяная неприступность, некоторая отстраненность и… острая, беспощадная боль. Бестужева только что получила развод от мужа и, собираясь навсегда покинуть Петербург, в последний раз приехала в мастерскую к своему другу, прославленному художнику Ивану Крамскому.
– Ангел мой, – страстно и одновременно грустно говорил Крамской, сжимая ее нежные пальцы. – Вы не поверите, но, увидев в первый раз, я сразу полюбил вас безоглядно и… навсегда! Я никогда никого не любил так прежде, вы моя жизнь!..
– Милый Иван Николаевич, – печально вздохнула Матрена Саввишна. – Но ведь у вас жена, детки, я не хочу отнимать у них счастье любить вас. Наша любовь невозможна, я не могу строить свое счастье на несчастье других…
На лице Крамского отобразилось отчаяние.
– Матрена Саввишна, душа моя, только сейчас я понял, что такое любовь… Моя жена чудесный человек, я уважаю ее и буду помогать ей и детям, я заработаю много денег, очень много… И вы, и они ни в чем не будете нуждаться…
Графиня запротестовала:
– Вы не можете так говорить – она жена ваша перед богом…
– Да, она мне жена, но вы же расторгли свой брак с графом…
Пунцовые губы женщины растянулись в печальной улыбке, обнажив прекрасные, сравнимые разве только с жемчугом зубы.
– В этом я не образец для вас.
От ее дивной красоты, ее чудесного голоса у Крамского закружилась голова.
– Я не смогу жить без вас, – едва не плача произнес он.
– В свое время вы любили жену и так же признавались в любви ей, а сейчас вы к ней остыли, я не хочу думать о вас дурно.
– Погодите, не судите меня так строго, – взмолился Крамской. – Я не хотел этого говорить, но теперь уж все равно придется, я встретил свою будущую супругу в тот момент, когда счел, что пришла пора обзавестись семьей, теперь я понимаю – между нами не было истинной любви…
– Как ужасно то, что вы говорите! А ведь ваша супруга верит, что вы любите ее!..
– Позвольте, я все расскажу супруге! Признаюсь, что впервые так сильно полюбил, так, что не смогу жить без вас, она отпустит меня… Неужели вы ко мне совсем безразличны? – упавшим голосом произнес художник. – Неужели мне суждена жизнь несчастная, безрадостная, без вас, без любви?!
Матрена Саввишна взволнованно протянула ему руку:
– Спасибо за любовь, Иван Николаевич, но сейчас я все равно не готова вам дать ответ. Может быть, со временем что-то изменится в моей душе, но сейчас я словно каменная, неживая, во мне, кроме беспросветной, нестерпимой боли, ничего нет! Вы знаете, насколько я несчастна, я потеряла своего единственного дорогого сыночка, меня возненавидел муж… Нет, все решено, на днях я уезжаю к сестре, а дальше, как господь распорядится…
– Вы напишете мне? У меня есть надежда увидеть вас вновь? – встрепенулся Крамской.
– Ваше общество приятно мне, вы знаете об этом, я очень уважаю вас, – со слабой улыбкой ответила Бестужева. – Я вам обязательно напишу…
– Я буду очень ждать и сходить с ума в ожидании весточки от вас, – страстно прошептал художник.