Во дворе кипел первый весенний футбол. Пальто, сумки, шапки были кучей свалены на лавке у стены, от игроков валил пар.

Владик стоял на ящике и пытался судить встречу. Лицо его горело, к потному лбу прилипли спутанные волосы. Легко было догадаться, что он только что выбыл из игры: правый ботинок после «смертельного» удара по воротам разинул рот и «запросил каши».

Мальчишки суматошно метались по двору, очередной гол, как говорят спортивные комментаторы, «назревал». Но вот в острой схватке ноги защитников и форвардов так перепутались, что у ворот мгновенно выросла куча мала. Судейский свисток поперхнулся и иссяк.

— Пенальти!! — отчаянно завопил судья. Но его никто не слушал. Выкатившийся из-под кучи мяч классическим ударом в падении был довольно точно направлен в окна первого этажа, но, к счастью, попал в простенок и отскочил. Тотчас вновь залился судейский свисток.

— Вне игры!! — тщетно взывал Владик.— Вбрасывание!!!

Но на него не обращали внимания. Мяч перелетел через двор и, задев контейнер для мусора, вкатился в ворота.

— Четырнадцать — двенадцать,— ни к кому не обращаясь, произнес судья. Он слез со своего возвышенного, но — увы! — бесполезного поста, надел пальто и, хромая, побрел прочь.

— Владик! — окликнул я.

— Вот народ! — словно продолжая прерванный разговор, обернулся ко мне Владик.— Зачем тогда вообще в футбол играть! Вы же видели — чистая подножка!

— Было,— согласился я.— А за ботинки-то влетит...

— Еще как! — с лихостью осужденного отозвался Владик.— Отец — ничего, он сам такой был, а мама... Она ботинки совсем недавно купила.

— Да-а... Когда-то я тоже немало обуви тут профутболил. Дело наше такое — куда денешься?

— А кем играли?

— Кем попало, но больше — в воротах.

— Значит, в штаб это вы приходили?.. — помолчав, сказал Владик.— Я потом догадался.

— Уж так вышло. Сперва я хотел окликнуть тебя, но, понимаешь, очень уж интересно было послушать.

— Интересно? Вам? — Владик покосился на меня, не шучу ли.— Вы же про все водяные дела лучше меня знаете.

— Гм... Видишь ли, взрослые довольно скверно устроены — может, они и вправду знают все на свете, только совсем по-другому. Порой для нас даже очень сложное — просто, но вот самое главное — удивительность — пропадает.

— Удивительность? — Владик остановился, наморщил лоб, пошевелил толстыми губами и тяжело вздохнул: — Вчера стоял за хлебом, и вдруг в самое ухо: «Ау, проснись, мальчик!» А я и не спал, я задумался: «Что если космонавт в космосе заблудится? Лечу — и ни Земли, ни Солнца...»

В классе тоже: сижу слушаю и вдруг нечаянно оказываюсь где-то в горах или иду по незнакомому городу. Вызовут — «Чудобыльский!» Я встаю и хлопаю глазами. Ну, все, конечно, смеются.

Меня вообще считают каким-то непутевым. А мне скучно жить обыкновенно. Ну не хочу я делать электрогитару, копить на проигрыватель, говорить просто так и думать о разных пустяках... Иногда мне кажется, что я вот-вот откуда-то вынырну. Насовсем вынырну. И все станет просто и спокойно. Может, это и к лучшему.

— Знаешь, лучше будь таким, как есть, не торопись выныривать.

— А вы разве знаете, из чего?

— Кажется, догадываюсь. Это когда видишь на старой, облупленной стене то корабль, застигнутый бурей, то битву конников... А потом снова глянешь — стена и стена. Так?

Владик повернулся ко мне, рот его был приоткрыт, а глаза... Я впервые увидел его глаза — то есть я видел их и раньше, но только теперь заметил, как они могут изменять все его лицо. Глаза словно бы распахнулись, потемнели, и не стало пухлых щек, широкого носа картофелинкой, теперь, наконец, передо мной был тот непонятный, удивительный маленький человечек, который был «на ты» с чудесами и умел сочинять сказки.

— Я... я все такое еще и на обоях вижу. То море, то сражение, то лес,— растерянно и радостно сказал Владик.— Я сначала зажмуриваюсь и рассказываю себе, что вчера видел, потом смотрю — и все оживает. Даже такое замечаю, чего раньше не углядел. А на стене, что перед моим окном, я ведь тоже видел корабль. Он почти скрылся в волнах, мачты сломаны, парусов уже нет — ураганом сорвало...

— Мачты сломаны. Но парусов, по-моему, там вообще не могло быть.— припомнил я.— Корабль-то с трубой, а из трубы — дым.

— Точно! — воскликнул Владик.— Вы что, мою стенку видели?

— Не знаю, какая твоя, я свою вспоминаю. Комнатка была маленькая, темноватая, окно выходило прямо на стенку.

Владик задумался о чем-то, потом спросил:

— А штаб? Как вы про штаб узнали?

— Что ж тут узнавать, если я в этом сарае тоже когда-то был не последним человеком.

И тут Владик сказал такое, что у меня от неожиданности все слова застряли в горле.

— Вы были командиром разведки, да?

— Ком... Раз... Кха! Верно! Командиром разведки. Но этого ты никак не можешь знать.

— А ведь знаю! — восторженно хлопнул себя по коленке мой приятель.— Оказывается, я вас давно знаю. Вот оно что получается. А начальником штаба у вас был Гриша Чернов.

— Д...да. Ныне доктор физико-математических наук Григорий Чернов. Только теперь я уже ничегошеньки не понимаю.

— Э-э! — Владик хитро прищурился.— Разве можно забывать военную тайну? Сами прятали, а теперь... Ну, железная коробка в печной трубе, неужели не вспомнили?! Там на бумажке все ваши имена и еще какая-то карта.

Словно вспыхнуло что-то в памяти: как я мог забыть коробку из-под зубного порошка?! В этом «сейфе» хранились штабные документы: наши имена, должности, пароли. А на карте был изображен неведомый географам остров-крепость, откуда уходили наши придуманные быстроходные крейсера мстить фашистам. За Ленинград, за Севастополь, за ночные бомбежки Москвы, а еще за испанских сирот — детей отважных бойцов-антифашистов. (В десятом классе учились две девочки-испанки, беззащитный пароход, на котором они плыли к нам с другими беженцами, расстрелял фашистский крейсер.)

Мы сели на сложенные доски. Я рассказал Владику о нашей карте, а Владик о том, как он с приятелями ломал голову над тем, где находится этот остров с зарытым кладом (иначе зачем же было прятать карту?).

— А у меня тоже есть карта,— помолчав, сказал Владик.— И на ней придуманная страна... Кто туда попадет, с тем обязательно случаются всякие чудеса.

— Любопытная страна. И что же с тобой там приключалось?

— Разное... Много чего.

— А все-таки?

— Длинная история.

— Расскажи, спешить некуда.

Владик посмотрел в небо, прищурил глаз, пошевелил губами.

— Что ж рассказывать... Как я в эту страну раньше попадал, уже позабылось, а в последний раз...

— Вот про последний раз и расскажи.

— Ну да! А если в этой истории я окажусь каким-то... чудаком — лопухом?

— Думаю, что ты преувеличиваешь. А может, так для рассказа и надо?

— Гм... Я тогда сам на себя злился, потому так и получилось. Нет, моей малышне я все равно буду рассказывать не про себя. Придумаю какого-нибудь чудака, и пускай все случится с ним, а не со мной.

— Но я хочу записать эту историю, как мне быть? Про кого она? Про тебя или...

— А, пишите, как хотите. Тот, кто прочтет, все равно меня не знает.— Владик сдвинул на затылок шапку, подпер кулаком подбородок и, уставившись на что-то, мне невидимое, сообщил:

— Вышло все из-за того, что я схлопотал двойку. После этого краткого предисловия Владик поведал мне историю, которую я потом записал...

* * *

Пустяк — он и есть пустяк. Об этом и говорить бы не стоило, если б порой удивительнейшие истории, необыкновеннейшие события не начинались как раз с самых пустяковых пустяков.

...Во дворе было пусто, только в дальнем углу кто-то бухал палкой по пыльному ковру. В других углах и посередине дремала скука.

Оглядев двор еще раз, Владик заметил шестилетнего Бовина из второго подъезда. Вовик сидел в песочнице под грибком и сосредоточенно болтал в мыльнице бумажной трубочкой. Потом он сунул трубочку в рот, надул щеки — и на конце трубочки появился радужный шарик. Покачавшись, шарик оторвался и поплыл по воздуху, а на его месте вздулся новый.

Владик только что схватил двойку, вдобавок был выдворен из класса за некие химические опыты на уроке математики. Все это привело его в такое расположение духа, когда синее весеннее небо на глазах тускнеет, веселое солнце становится просто третьесортной звездой, да еще, по выражению астрономов, «желтым карликом», и начинаешь задумываться о том, что мир устроен несовершенно или даже вовсе скверно.

Один маленький Вовик ничего этого почему-то не замечал. Он сопел и счастливо ойкал, когда очередной шарик уплывал к небу.

Изобиженная душа Владика не выдержала. Он подошел к песочнице и крикнул:

— Ну ты, «пузырь», не стыдно ерундой заниматься!

— Это не ерунда,— не оборачиваясь, отозвался Вовик.— Это мыльные пузырики.

— Вот-вот! «Пузырики»! — сердито подхватил Владик.— Пузыри пускать, баклуши бить, собак гонять, да? Потом двойки пойдут, из класса выгонят... А кто из тебя вырастет, знаешь?

С этими словами он выхватил у Вовика мыльницу.

— Пожалуйста, прошу вас, не мешайте этому мальчику! — раздалось над ухом Владика.

Мальчик обернулся и увидел сухонького старичка с бородкой. Владик мог поклясться, что секунду назад во всём дворе было всего два человека — он и Вовик.

Осмотрев старичка и установив, что он не из их дома, Владик выплеснул содержимое мыльницы и бросил ее под ноги заревевшему Вовке.

— Что вы наделали? — сокрушенно всплеснул ручками старичок.— Я же вас просил...

— Подумаешь,— хмыкнул Владик.— Пусть делом занимается, а не пустяками!

— Пустяками? — удивился старичок.— По-вашему, пузыри — это пустяки? А вы знаете, что такое пустяк?..

— Еще бы! — Владик поднял с земли камешек и бросил его к ногам старичка.

— Вот, пожалуйста.

— Это пустяк? — воскликнул старичок.— Да ведь на том, что вы сейчас сделали, держится все на свете! Это же, если хотите знать, закон всемирного тяготения! Не будь его, ваш камешек не упал бы на землю, а...— Старичок не договорил, а Владик разинул от изумления рот: камешек тихо поднялся с земли и... поплыл. Он поднимался все выше, выше и, наконец, растаял в небе.

— Поскольку наша планета вертится, с нее, как брызги с велосипедного колеса, сорвались бы и улетели дома, люди, машины, облака вместе с дождем. Ведь если исчезает притяжение — исчезает вес...

Старичок ловко, как муху, поймал упавший с неба камешек и положил его в карман.

— Так что учтите, юноша, в природе нет пустяков.

— Конечно, фокусы у вас здорово получаются, только пузыри все равно пустяк,— упрямо сказал Владик.

— Лучше не спорьте,— покачал головой старичок.— Повторяю, в природе не бывает пустяков. А пузыри — предмет особенно серьезный.

— Ладно, дедуся, шутите на здоровье,— усмехнулся Владик.— Доказать-то вам все равно нечем.

— О, я могу доказать! — затряс бороденкой старичок.

— Раз можете, что же не доказываете?

— Гм... Но у меня... очень веские доказательства.

— Как пузыри, да? — съехидничал Владик.

— А представьте себе, что вы оказались в стране, где вдруг исчезли бы все пузыри...

— Фантасмагория! — пожал плечами Владик.— Ну и очутился бы. И очень хорошо.

— Вот как? Что же, тогда пеняйте на себя,— насупив брови, сказал старичок.— Учтите, вы сами этого захотели.

В тот же миг все заволоклось густым туманом. В нем исчезли дома, растворился старичок, грибок вместе с Вовиком.

Одновременно послышался нарастающий свист и рев. Земля под ногами мелко задрожала.

Когда Владик пришел в себя и протер глаза, то увидел, что стоит он... на аэродроме, возле огромного серебристого самолета. Самолет еще свистел турбинами и вздрагивал после стремительного полета. На здании сверкающего стеклом аэровокзала огромными буквами было написано «Фантасмагория». А пониже — «Добро пожаловать».

Не успел Владик толком осмотреться, как рядом завизжали тормоза и шофер, распахнув дверцу автомобиля, крикнул:

— Вы Владислав Чудобыльский из седьмого «Б»? Прошу!

— Куда вы меня хотите везти? — спросил потрясенный всем происшедшим Владик.

— Первым делом на завод! — отозвался шофер.— Только вы, как крупнейший специалист по пузырям, можете спасти производство. Иначе наша Фантасмагория останется без света.

Тотчас какие-то люди, почтительно подхватив Владика под руки, усадили его в автомобиль и повезли на какой-то завод, где, как выяснилось, он, Владик, должен был дать инженерам крайне необходимую консультацию.

Завод оказался электроламповым.

— Понимаете,— объяснял директор,— всей Фантасмагории угрожает темнота: наши автоматические машины разучились делать лампочки. Как вам известно, баллоны для ламп выдуваются из расплавленного стекла наподобие мыльных пузырей. Стекло мы сварили отлично, машины все проверены, а выдуть даже крошечного пузырька они не могут. Невероятно!

Но если бы только лампы! На соседнем заводе бутылочные автоматы тоже стали. Не то что бутылки, даже аптекарские пузырьки выдувать разучились. Только фукают попусту. Одна надежда на вас, растолкуйте нам, что происходит? В чем дело?

Перепуганный Владик стал объяснять, что произошла какая-то ужасная ошибка; его не за того приняли, за кого-то другого, а он, Владик, к лампам и бутылкам не имеет никакого отношения. Но беднягу и слушать не хотели.

— Мы наслышаны как о вашей поразительной скромности, так и о поистине неисчерпаемых .знаниях,— шаркнув ножкой, сказал директор.— Мы верим, что вы не оставите нас в беде.

Владик тоже шаркнул и пообещал, что разберется и все исправит, но не раньше, чем завтра, а сам тем временем лихорадочно соображал, как бы незаметно сбежать. Но не тут-то было. С почтительными поклонами его снова усадили в машину и отправили на другой завод — металлургический. Там дела обстояли совсем плохо. В домнах ревело пламя, руда давным-давно расплавилась, но... металла не получалось.

— Ничего не можем понять,— разводили руками инженеры.— Печи мы загрузили, как положено. И кокса насыпали сколько надо и известняка, чтобы они во время плавки забрали из руды лишнее и это лишнее всплыло бы пузыристой шлаковой пеной, а тяжелый жидкий металл стек бы на дно печи. Но шлаковой пены нет. Ни единого пузырька, хоть тресни!! И теперь в домнах ерунда какая-то варится — расплавленный винегрет.

Владик вздохнул, обещал помочь, только напомнил, что, если его срочно не отпустят домой, могут возникнуть крупные неприятности с родителями.

Владику ответили, что все предусмотрено, и отправили еще на один завод — горнообогатительный, который готовил для плавки медную, цинковую и другие руды. На заводе добытый камень, в котором содержалась руда, первым делом размалывали в муку. Потом эту каменную муку ссыпали в огромные баки, заливали водой и добавляли состав, который дает пену. Специальные мешалки перемешивали содержимое баков, на поверхность устремлялись пузырьки, а к ним прилипали пылинки чистой руды. Пылинки всплывали на пузырьках, как на воздушных шариках.

Рудную пену обычно тут же сгребали механические руки, а все ненужное оставалось на дне. Однако в этот день мешалки вертелись вхолостую, машины размахивали механическими руками, но ничего не могли сгрести: в баках не было не то что пены — с их дна не поднялось ни единого пузырька.

— Объясните же, наконец, в чем дело! — потребовали от Владика инженеры.

Владик сказал, что сейчас все объяснит, только ему надо руки помыть. «Уж тут-то я как-нибудь да сбегу»,— решил он.

Но провожать знаменитого специалиста отправилась целая толпа инженеров и ученых. По дороге они ахали, качали головами и восторженно говорили друг другу: «Подумать только — он будет мыть руки!», «Вы слышали — феноменально!!!»

«И чего это они так удивляются? — подумал Владик.— А руки теперь и вправду придется мыть».

Однако мыло оказалось каким-то... странным, от него руки становились не то что чище, а даже еще грязнее.

— А мы-то надеялись, что вы справитесь с мылом,— разочарованно вздыхали инженеры.

— Я лично был уверен,— сетовал толстенький ученый в черной шапочке,— что с вашей помощью мыло будет как и прежде мылиться и извлекать своими крошечными пузырьками частички грязи, забившиеся в складки и поры кожи...

Пришлось Владику сказать, что мыться он пробовал исключительно с экспериментальной целью, для проверки некоторых своих научных предположений.

Потом Владика повезли в порт, поднимать затонувший корабль.

На дно бухты были опущены и привязаны к кораблю огромные стальные пузыри — понтоны. Оставалось только накачать в них воздух. Понтонам, как и всяким другим пузырям, полагалось всплыть и поднять вместе с собою корабль. Но — увы! — накачать в стальные пузыри воздух почему-то оказалось невозможно.

Из порта Владика повезли еще куда-то. И тут по дороге ему повезло: вдруг раздалось пронзительное шипение, и машина, подпрыгнув, остановилась.

— Все четыре колеса! — охнул шофер, осмотрев машину.— Что творится у нас в Фантасмагории!

— В конце концов, шины — те же пузыри,— философски заметил водитель.— И теперь их наверняка не накачать. Придется идти пешком.

Вот тогда, воспользовавшись тем, что улицы были буквально забиты остановившимся транспортом, Владик нырнул под какой-то самосвал и действительно сбежал.

День был жарким, бежать пришлось долго, и потому, переведя дух, Владик первым делом направился к киоску «Соки — воды». Но киоск оказался закрытым «на переучет газированных пузырьков», как гласила пришпиленная к прилавку записка.

Вспомнив, что с утра ничего не ел, Владик решил зайти в ближайшую булочную.

— Пончики? Пирожки? Да вы откуда свалились, молодой человек? — замахал руками продавец.— Неужели не знаете, что во всей Фантасмагории хлебозаводы остановились? Пекари в дёжи муку сыплют, сахар и дрожжи добавляют, воды, сколько надо, льют, а дальше хоть меси, хоть не меси — вместо теста какая-то замазка получается. Не подходит тесто — ни единого пузырька.

Владик вздохнул, подтянул потуже ремень и отправился дальше.

Его остановила огромная афиша: «Матч века! Встречаются сборные Фантасмагории и Северной Абракадабрии».

Стадион оказался рядом. Контролеры почему-то пропускали зрителей без билетов, и тем не менее на трибунах было почти пусто.

Игроки на поле лениво перекатывали какой-то странный мяч. Он не прыгал, ни отскакивал, а, взлетев, шлепался на землю, как тряпичный куль. Как выяснилось, мяч был и в самом деле набит тряпками, поскольку надуть его не было никакой возможности. В Фантасмагории упорно не надувался ни один пузырь — ни резиновый, ни стеклянный, ни мыльный.

Здесь, на стадионе, Владика разыскал его личный шофер, и уже не на машине, а в старинной карете, запряженной тройкой резвых цирковых лошадок, повез мальчика в гостиницу.

— Завтра вам предстоит выступить по радио и телевидению,— предупредил по дороге шофер.— Вы должны объяснить населению, что за чудеса творятся у нас в стране и кто в этом повинен.— Помолчав, шофер добавил: — Фантасмагория объявлена на осадном положении. Ходят слухи, что во всех наших бедах виноваты вы. Если это правда, я вам не завидую.

В гостиничном номере было так холодно, что у Владика зуб на зуб не попадал. По радио передавали какой-то странный прогноз погоды. «Возможны осадки,— говорил диктор,— и дальнейшее похолодание, хотя не исключена и жара. Ветер ожидается слабый, если не будет урагана. Служба погоды просит извинения, но более точных сведений получить пока не удалось, поскольку воздушные шары-зонды, поднимающие метеорологические приборы для исследования атмосферы, сегодня взлететь не могли. Надуть их пока не удалось».

— Это еще что! — раздался за стеной отчетливый голос.— Если этот Владик Чудобыльский будет упрямиться, тут у нас еще и не такое случится, верно, сосед? Вы меня слышите?

— Слышу,— отозвался Владик — Даже слишком хорошо слышу.

— Это потому, что в стенах были заложены плиты пенопласта,— объяснил голос из соседней комнаты.— Пенопласт, к вашему сведению, это застывшая пластмассовая пена. Но теперь между нами просто пласт — без пены: все воздушные пузырьки пропали. От этого и звук через стену проходит так легко, и холод тоже. Знаете, сосед, нам с вами еще повезло, вот в соседнем доме были перегородки из пеностекла. Отличный материал — легкий, прочный, в огне не горит, в воде не тонет, а уж как сохраняет тепло! Так сегодня все эти перегородки вообще рассыпались. И все из-за того, что пропали пузырьки.

Владик хотел объяснить соседу, что он и есть тот самый Владик, но что он не виноват, а всему причиной вредный старичок волшебник, который оказался у него во дворе, но в этот момент с улицы донесся грохот. В окно было видно, как в клубах пыли медленно оседало недостроенное здание.

— Видали! — крикнул сосед за стеной.— Все ясно: на этой новостройке применяли плиты из пенобетона. Он тоже считался отличным материалом. Прочную пенобетонную стену или потолок целой комнаты могли без особых усилий нести двое рабочих. Но пузырьки в пенобетоне исчезли, и...

Голос в соседней комнате умолк — где-то завыла сирена. Через минуту в коридорах гостиницы зазвенели звонки, и сразу же запахло дымом.

— Спасайтесь! — крикнул кто-то, распахнув дверь номера.— Горим! Взорвался баллон с газом!

Владик выскочил из комнаты, побежал к лестнице, и тут путь ему преградило пламя. Владик сорвал со стены красный огнетушитель, но пробегавший мимо пожарник крикнул:

— Бесполезно! В огнетушителях не получается пена!

— Пена, опять пена. Но при чем тут она? — думал Владик, изо всех сил колотя огнетушителем по мраморному полу. И вдруг он вспомнил: ведь огонь гаснет потому, что пена огнетушителей покрывает горящий предмет и не пропускает к огню воздух. А без воздуха огонь задыхается и гаснет.

Бросив бесполезный красный баллон, Владик побежал за пожарником, но тот уже скрылся. Где-то был запасной выход, но в дыму ничего нельзя было разобрать. Пламя трещало совсем рядом.

— Спасите! — не своим голосом завопил Владик.— Я домой хочу! Хватит с меня этой... Фантасмагории!

И в тот же миг... он очутился у себя во дворе. Вовик, как ни в чем не бывало, пускал мыльные пузыри, рядом стоял старичок и обмахивал лицо шляпой.

Владик ошеломленно вертел головой, еще не веря, что все его приключения кончились. На земле ослепительно сверкал кусочек стекла, ветер играл обрывком газеты, из лужи бежал тоненький ручеек...

— Все пустяки,— вдруг сказал старичок.— И лужа пустяки, и ветерок, и солнечный огонек на стекле... Не так ли?

— Ну нет! — попятился Владик.— Я теперь ученый. Я теперь эти пустяки за версту стану обходить. Я и смотреть на них не буду.

— Ну и зря. Вот когда ты к ним присмотришься, увидишь, сколько всего спрятано за тем, что мы слишком часто считаем пустяками, вот тогда ты, может быть, и вправду станешь ученым. А еще запомни.— Старичок поднял палец:

Сказав это, старичок исчез, остался лишь его многозначительно поднятый указательный палец, потом и он растаял.

...На этом можно было бы и кончить сказку, но Владик просил напомнить вам, что на самом деле все это произошло не с ним, а совсем с другим мальчиком, которого зовут... Впрочем, как его зовут, это теперь уже не имеет значения.