1387 год
Декабрь месяц, а за окном дождь со всеми вытекающими последствиями – теплынь морозу свои указы навязывает. Ледоставом даже не пахнет, река Ока как хочет, так и полощется. На этой волне и вошел с красного крыльца к Олегу Рязанскому именитый хваткий купец в третьем поколении с объемистым ржаным снопом в крепком объятии:
– Явился я к тебе, Ольг Иваныч, с делом важным, неотложным, сногсшибательным, на бумаге изложенном для ознакомления.
– Ишь, настрочил, аж, два листа с огрызком да с цифирью, да с печатью на куцей веревочке. О чем просишь?
– Про то написано…
– А ты, купеческая душа, не поленись князю своему изустно изложить суть. Кратко, доходчиво, убедительно.
– Постараюсь, Ольг Иваныч. У тебя – трон, а у меня торг и на носу зимняя ярмарка. Далековато от нас, аж, за Нижним Новгородом, но по значению превосходящая все остальные ярмарки вместе взятые, и нам, рязанским, есть чем там покрасоваться!
– Скакунами?
– Бери выше, княже!
– Мечами из белого железа с зубцами пильчатыми?
– Еще выше!
– Что может быть лучше хорошего оружия?!
– Хлебное зерно, Ольг Иваныч, нашенское, рязанское, хоть с княжьих полей, хоть с нив подворных…
– Начав разговор, не позабудь о конце.
– Зерно рязанское, не в пример тверскому либо московскому, особенное. Долголежащее, не преющее, быстро всходящее, стойкое к заморозкам, гнили, вредителям. Зернышки одно к одному и на каждом бороздка приметная, ни с каким другим зерном не спутать. На ярмарку его и привезем в трех видах: цельным, дробным, в муку превращенным. Пробуй, вкушай, оценивай – любой продукт подачу любит! В итоге цена на остальное зерно упадет, а на наше, рязанское, возвысится. За счет твердости зерна и клейкости. Но если твердость лежит на поверхности, то клейкость купцам-перекупщикам доказать надобно.
– А я при чем?
– Купеческую хвать развивать следует. Во всех направлениях. И ты, Ольг Иваныч, должен посодействовать изъятию одного куля зерна с каждого двора поименно, а с княжьих амбаров в двойном удвоении.
– Для каких нужд?
– Для испечения пробных караваев со вкушением их за бесплатно! Оценив на вкус сладость рязанского хлеба, ярмарочные перекупщики скупят на корню зерно даже будущего урожая – хороший товар сам себя хвалит!
– Тит Никитич, ты в своем уме? Пока довезешь караваи до ярмарки они зачерствеют!
– Ольг Иваныч, ну, как ты не поймешь, что мы повезем не караваи, а баб нашенских!
– Каких?
– Рязанских! Настоящих, ядреных, с бабьей хваткою! Двух, трех или четырех! Для завлечения.
– Не многовато ли?
– В самый раз, чтобы спрос на торгу постоянный был, а отказа не было! Свежий ходовой товар нарасхват пойдет, от желающих отведать отбоя не будет…
– Чего? – распушил усы Олег Иванович.
– …откушать караваев рязанских, духовитых, румяных, с хрустящей корочкой, испеченных нашенскими бабами! А ты о чем подумал?
– Так и печь надо везти!
– И печь повезем… Наконец-то ты, Ольг Иваныч, стал мыслить в правильном направлении, посему и пиши распоряжение о добровольном привлечении для ярмарочных нужд трех толковых баб с ухватами, прихватами, горшками, корчагами и погрузом их на плавсредства вместе с кулями, дровами и печью не позже сегодняшнего вечера.
– Зачем спешить, сегодняшний день не без завтрашнего.
– Завтрашнему дню сегодня нельзя верить.
– Где спешка там и задержка…
“Поторговались малость и поскольку хлеб всему голова порешили отправить хлебный караван вниз по реке Оке самоходом-самокатом ночкой темною да безлунною на пару с молодым месяцем.
* * *
Назавтра дверь в трапезную слегка приотворилась:
– Прибыл князь московский, Дмитрий Иванович!
Без предупреждения, без договоренности, в чем дело? И Олег Рязанский сам вышел встречать гостя. Символично узду его коня принял, самолично хозяину коня платок подал, чтобы тот символично утер пот с дороги. Поприветствовал:
– Рад встрече негаданной…
Приобняли друг друга, по плечам похлопали. Гость шутками отделывается, но без важной причины особы такого ранга не скачут по пустякам 150 верст плюс одна верста коломенская.
Для ослабления напряженности, Олег Иванович предложил:
– Пока то да се, может удочки закинем, вдруг и попадет на крючок что-нибудь стоящее?
– На рыбалку поздновато, а на охоту в самый раз.
– Можно напротив кабаньего водопоя залечь!
– Ха-ха! – рассмеялся гость, – до сих пор в памяти, как тебя из собственного двора собственный дворовой не выпустил!
– Теперь без затруднений… На задах оборудовал два подвижных бревна, якобы, потайной ход для утех сердечных, а караул и поверил! Так что, предлагаю настоящую царскую охоту без стремянных, сокольничих, загонщиков и псов гончих! Вдвоем! На зубра!
– А кто спасать будет, ежели зубр на нас упором пойдет?
– А мы от него – на дерево!
– Иль позабыл, что зубр до тех пор будет ствол бодать, пока не свалит дерево. Вместе с нами!
Пока смеялись, под лавкой что-то шебуршало, а за печкой кто-то недовольно ногами шаркал.
– Не домовой ли? – спросил гость.
– Нет. У всех в доме домовой, а у меня домовиха. Чистюля. Как заметит что разбросанное – уснуть не даст, рассердится, заверещит сверчком. Зато с конюшенным живем в ладу, к утру у лошадей гривы расчесаны, копыта очищены…
По традиции к серьезным разговорам князья приступали после пустяшных. Так и сейчас.
– Говорят, – сделал почин гость, – будто у тебя медведь из сыскной избы ночью сбежал?
– Верно. Повадился по городу приблудный медведь шастать. Лошадей пугал, людей, весь город по ночам терроризировал… А тем временем, у слободского старосты пропала серебряная утварь. В архиерейском подворье с икон исчезли серебряные оклады с каменьями. В доме у воеводы сняли со стен три кольчуги, два копья и колчан с заговоренными стрелами… Наконец, подкараулили мои сыскари косолапого, накинули на него сеть кольчужную, отволокли в сыск, бросили в яму. А наутро не оказалось в яме медведя! Убег! На двух ногах, обутыми в валенки! Лишь шкура медвежья на дне ямы валяется!
– А собаки почему не взлаяли?
– Косолапый их мясом ублажил из котла охранников!
– И кто ж медвежатничал?
– Тверские… – с нарочитым простодушием сообщил хозяин, а гость московский скрипнул зубами.
– А потом объявились в Рязань-городе ходячие покойники, ну, те, кои отправлены на тот свет не должным образом. У такой нежити свое обличье отсутствует, они пользуются чужими личинами, маскируясь под зарытыми заживо. Чаще всего такого рода покойнички навещали молодых вдовушек. Стукнет в лицевое оконце покойничек, воскресшим обзовется… Вдовушка в обморок, а воскресший снимет с ее ушек сережки, с шейки ожерельице, с пальчика колечко и был таков! Очнется вдовушка: ни воскресшего, ни сережек… Повязали и покойничков.
– Тоже тверские?
– Московские, – успокоил гостя московского хозяин, однако, Дмитрий Иванович снова скрипнул зубами.
– У тебя покойнички расплодились, а у меня взяточники. Отстраню одного, поставлю другого, а спустя неделю отстраненный всем нашептывает, будто не совладал с искушением поставленный на его место, не выдержал испытательный срок и взял взятку! А уличить взяткодателя и получателя никак нельзя – взятка во двор взяточника прискакала своим ходом в образе пяти породистых, ухоженных лошадей. Без хомутов, подков, клейм! Попробуй докажи чьи кони, от кого и откуда?
– Дмитр Иваныч, с ума сойдешь, ежели начнешь расследовать внутренние дела… Полгода назад белым днем, при всем честном народе сняли с городской колокольни колокол. Самый большой. Басовитый. Его на глазах всех увезли на берег реки, якобы для придания колоколу блеска полировкой свежим речным песком. Чтобы колокол не только пел, но и сиял! С тех пор ни слуху о нем, ни духу…
– Отыщется, – посочувствовал хозяину гость, – колокол – вещь приметная, где-нибудь и объявится. Звоном, голосом серебряным… – и для смягчения горечи утраты предложил: – Ольг Иваныч, если пожелаешь, байку новую расскажу…
Олег Рязанский пожелал…
– Стоят под березой два подберезовика. Крепенькие. В котелках на босу ногу. Принципиальный вопрос обсуждаю т: кто из них двоих раньше на свет появился… Вдруг, рядом, кто-то еще из-под земли вылез и спрашивает:
– Интересно, в какую продовольственную корзину мы угодим: в московскую столичную или в рязанскую застольную?
– Кстати, – прервал смех рассказчик, – приезжал ко мне по весне некто. Племянником твоим представился. Передал от тебя поклон низкий. Спустя неделю другой племянник объявился. С двумя поклонами. И знаешь что попросил? Во век не догадаешься! Зерна и лошадей!
– Для меня?
– Для твоей дочери, что в Смоленске замужем.
– Зачем?
– Отвезти смоленским погорельцам семенного зерна, которое сгорело вместе с амбаром, а посевная страда на носу!
– Почему за зерном к тебе, а не ко мне обратились?
– Потому, что от Москвы до Смоленска ближе чем от Рязани! Разве мог отказать я? Отсыпал погорельцам посевного зерна, впридачу овса, гороха, медовухи… Ольг Иваныч, может тебе ведомо, какой урожай собрали погорельцы? Зерно-то мое отборное, удлиненное, двояковыпуклое, хладоустойчивое, сухоты не боящееся…
– Дмитр Иваныч, о каком зерне речь, о каких лошадях? Неужто ты сам всему счет ведешь? Год прошел, а ты обо всем досконально помнишь?
– Не я помню, а книга амбарная, точнее, амбарщик. Дотошный, каждый гвоздь подковный на учет ставит. Проведал, что я к тебе еду и предъявил мне претензии за убытки в его хозяйстве, произошедшие по моей вине. Пришлось лошадей с телегами списать за счет изношенности, зерно – как безвозвратное, а насчет жеребят отчет в амбарной книге отсутствует, в виду неясности… Просил выяснить у тебя, сколь получилось приплоду от моих списанных кобыл? По обычаю стародавнему жеребят полагается отдавать хозяину, то есть, в данном случае, мне!
– Ни сном, ни духом… Да, есть у меня дочь Настюха, замужем за смоленским князем Юрием и точно знаю, что ничего в Смоленске не горело, иначе бы дым до Рязани дошел!
Обретенный два года назад мир затрещал по швам… Едва занялись уточнениями, как в дверь просочился посыльный:
– Ольг Иваныч, к тебе с каким-то делом племянник просится… Допустить сразу или повременить?
– Чей племянник-то?
– Князя московского, Дмитрия Ивановича.
Князья переглянулись…
– Впусти и немедленно! – распорядился Ольг Иваныч.
Племянник вскорости появился. Поясной поклон обеими руками изобразил.
– С чем пожаловал? – вопросил вошедшего Олег Рязанский, пиная под столом своей ногой ногу князя московского, молчи, дескать…
– Дело к тебе, Ольг Иваныч, непростое, деликатное, почти секретное, наедине бы переговорить… – понизил, голос посетитель, кося глазом на князя московского.
– Говори! – повысил голос Олег Иванович, – от друга моего старинного секретов у меня нет, так что излагай свою просьбу без стеснения. Кстати, чей ты сынок: князя суздальского или нижегородского?
– Суздальского, Бориса Константиныча.
Московский князь кашлянул глухо, так как Олег Рязанский еще раз пнул его сапогом, молчи, не встревай, раскусили мы мнимого племянничка как орех грецкий. Перепутал племянничек все на свете, суздальского князя не своим именем обозвал, а во-вторых, князь суздальский, царство ему небесное, два года уже как преставился… И громко, во весь голос:
– Ну, племянничек, излагай дело свое, послушаем…
– Заехал я к тебе, Ольг Иваныч, по нужде великой – с грузом дорогим, почти стратегическим… Двух лютых зверей везу в подарок князю московскому от князя суздальского. Пард – зверь редкостный. Если пятна темные – леопардом значится, со светлыми пятнами – барс, без пятен – пантера, с длинными ногами – гепард. Одного, с когтями медвежьими племянник князя черниговского подарил Гюргию Долгорукому, когда тот в 1147 году Москву основывал. Но если тот пард с когтями был в виде шкуры, то суздальские парды живые! Настоящие! Кусающиеся!
– От меня-то что надобно?
– Помощь! Беда нас в пути врасплох застала: пока верхом везли пардов – они мешки когтями разодрали и едва не выпрыгнули! Сопроводитель мой остался стеречь зверей лютых и клетки для них ладить, а я к тебе бежать с просьбою – дать две телеги со смирными лошадками для безопасной доставки груза бесценного князю московскому, моему любимому дядюшке!
Чем нелепее выдумка, тем больше она внушает доверия, если не переборщить… На сей раз Дмитрий Иванович оказался бдителен. Перестав реагировать на тычки подзольные, поднялся с места, уперся в поясницу руками:
– Ну, здрав будь, племянничек… Веди меня, показывай пардов своему любимому дядюшке!
Племянник отступил к порогу, а в дверях возник некто с криками:
– Пожар! Горим! Бежим! Лови поджигателей!!!
В сутолоке, в панике шельмеца-племянника и след простыл… Выяснилось, что никакого пожара и не было. Был мастерски разыгранный отвлекающий маневр напарника вымогателя на случай провала операции “дяди и племянника”.
Князья вволю отсмеялись, до слез, до икоты – спустили пары, успокоились… Ольг Иваныч решил, что приспела пора узнать о цели визита князя московского, задал дежурный вопрос:
– Как доехал, как добрался?
Дмитрий Иванович, похоже, только этого и ждал:
– С ветерком и в хвост, и в гриву, а торговую площадь решил пересечь пешком. Иду и слышу голос зазывальщика: “Подходи, народ, хоть задом наперед к исключительно редкостному событию – на продажу выставлен товар с клеймом князя московского!” Ну, как мимо пройти? Подошел и вижу: за мой бочонок с медовухой заломили такую баснословную цену, что я сам удивился! Оказалось, что бочонок с сюрпризом! Внутри бочонка что-то брякает, стукает, а что – никому неведомо и потому торгаши аукцион устроили – кто дает больше! Попытался я своим именем снять с продажи бочоночек, но торгаши смерили меня нехорошими взглядами, обозвали “самозванцем”, пригрозили позвать базарного старосту для выяснения личности… Потребовали – либо цену назвать, либо не морочить людям головы! Тогда я и решил купить этот брякающий бочоночек!
– Зачем?
– Из самолюбия! Иначе, приобретет кто-нибудь из недругов и начнет имя мое трепать, дескать, медовуха князя московского порченая! Мне это надо? Во век не отмоешься! Хвать за кошель, а кошеля с собой не оказалось! Ну, и порешил отколупнуть с пояса драгоценный камешек для оплаты, либо сам пояс в залог оставить… Хвать за пояс, а пояса тоже нет! Украли изверги!
– Может, пояс ослабился, распоясался, соскользнул с живота и с концами…
– Пояс на животе замкнут золоченой застежкой и без приложения человеческих сил не мог сам расщелкнуться! Как пить дать – снятие пояса дело рук мошенников в базарной сутолоке!
– Разве грабители не зрели, что ты есть князь?
– Так я, инкогнито к тебе ехал, без княжьих одежд и регалий… по твоему примеру… а оно, вишь, во что обернулось – ни пояса, ни бочоночка!
– А у твоего конвоя глаз, что ли, не было?
– Так я и от конвоя избавился, действуя по твоей выучке… неудобно перед конвойными к хмельным бочонкам интерес проявлять.
– Дмитр Иваныч, что ты нервы себе треплешь из-за какого-то бракованного бочонка? Плюнь да разотри!
– Ольг Иваныч, не береди душу… кабы знал ты, что скрывается за нутряным бряканьем…
Князь рязанский вдохнул-выдохнул, позвал Федора Шиловца, главного своего шлемника, объяснил ситуацию:
– Ежели за час не сыщешь пояс княжий, усыпанный брильянтами и золотыми заморочками, то…
– Разыщу непременно, Ольг Иваныч, только надобно мне для успешного розыска на один час более и особое разрешение на досмотр особ женской половины человечества…
– Ступай, – коротко ответил Олег Иванович и для большего вразумления метнул подсвечник о косяк двери.
– Неужто разыщет? – засомневался князь московский…
Спустя час с четвертью Федор Шиловец торжественно внес в трапезную сияющий златом и каменьями пояс княжеский. Олег Иваныч лично опоясал поясом живот пострадавшего, щелкнул застежками, посоветовал:
– Пересчитай камешки, Дмитр Иваныч, все ли на месте?
Но потерпевший так обрадовался, что не заметил наличия излишних камешков, взамен ранее утерянных. С радости отколупнул ножом один, протянул сыскарю в награду за скорость, оперативность, удачливость, везение, находчивость… Сыскарь отнекивался, обрадованный настаивал – обычная игровая чехарда благодетеля с оделяемым.
– Обидчика привел? – со всей строгостью спросил у сыскаря Олег Иванович.
– Обидчика не оказалось. Пояс, по-видимому, сам расстегнулся от тряски на лошади, упал под копыта… Так бы и затоптали его в грязюке, но кто-то разглядел под ногами что-то блестящее, нагнулся, поднял, удивился, отнес базарному старосте. Тут и я подвернулся.
Князь московский повеселел:
– Пояс нашелся, осталось отыскать и бочоночек!
– На дворе хмарь, хмурь, пасмурень вечерняя, – охолодил гостевой пыл хозяин, – дабы не переполошить продавца либо покупателя, лучше перенести поисковые заботы на завтра – утро вечера мудренее.
– Нутром чую, исчезнет бочоночек…
– Ольг Иваныч, – вмешался в разговор Федор Шиловец, – объясни гостю, пусть зря не волнуется, бочоночек непременно отыщется. Не завтра, так послезавтра… Каким способом? Зрительным, описательным, нюхательным. Если не по бряканью, то по запаху найдем обязательно! Медовуха многолетней выдержки издает дух в девять раз сильнее, поэтому с утра до вечера будем ходить и принюхиваться… От кого несет сверх меры, тот и есть утаитель бочоночка с непотребным бряканьем. Просто до обыкновенности!
В трапезную вплыла супружница Олега Рязанского – княгинюшка Евфросиньюшка. Одежда с верха до низа на частые перламутровые пуговки застегнута. На головке – сложное сооружение из чего-то невесомого, полностью скрывающего волосы. Прозрачное ушко занавешано бисерными висюльками, смоляные брови почти скрыты жемчужной сеткой, ошейник из стекляруса шейку прячет… Вся в строгости и оттого в прелести.
Следом – услужники с подносами, солонками, ложками, ножами застольными. Каждая еда на своем блюде, а блюдо на скатерти, чтобы еду князья вкушали красиво и благостно, а не запихивали в рот по-быстрому за обсуждением одного и тог же вопроса вдвоем часами! А ей, Евфросиньюшке, все вопросы приходится решать одной. В курятнике, крольчатнике, свинарнике, гусятнике, в обществе буренок и прочих жвачных парнокопытных плюс сад-огород в 26 соток и чтоб ничего в закормах-погребах не мокло, не гнило и от мышей замкнуто было. Все хозяйство в ее руках, кроме псарни с конюшней. Вокруг снуют детишки, что воробьишки, народишко работной с лопатами-вилами-кадушками туда-сюда, туда-сюда… Не палаты княжьи, а проходной двор.
После застолья гость московский размяк, расслабился:
– Ольг Иваныч, позови своего златопесенника, коего я ныне на базаре слушал, пусть придет и песнь споет… эту… как ее… “хорошо бы, на стог улыбаясь, мордой месяца сено жевать…”
– По заказу он петь не будет.
– Ну, за вознаграждение…
– Он – бессребреник.
– Так прикажи!
– Частным лицам он поет только по вдохновению.
– Это я, князь московский, частное лицо?! Час назад, на торжище он три часа пел для всякого сброда! Не сочти за труд, Ольг Иванович, сопроводи меня к дому твоего привередливого златопесенника-бессребреника, я сам уговорю его спеть.
– У него нет дома, вернее, был, как и у всех нормальных людей, пока, через окно, не ушла от него девка бесшабашная, певунья, плясунья, источательница вдохновения и он – ранимая душа, тонкая натура, с отчаянья взвыл на Луну и в горести покинул дом родной, заявив, что отныне его дом в любом месте: на помостье, на погосте… не при госте на ночь глядя будь сказано… И впредь он не имеет права обзаводиться хозяйством, иначе домовой заест за сор у порога, за паутину в углу, за моль летающую, ибо песни надо держать в узде, как сноровистого коня и обеими руками, как любимую женщину, а ежели заняться мусором певучая плясунья может снова обидеться и сгинуть с глаз безвозвратно…
* * *
После затяжного междусобойного пустобреханья гость, наконец-то, удосужился изложить суть приезда:
– Тяжело на душе, сил нет терпеть… Год назад сбежал от Тохтамыш-хана сынок мой Василий. Поддался на чье-то подстрекательство на свою и мою голову. Домой, в Москву, не прямиком побежал, а через пределы литовские и попал в объятия литовского князя Витовта. Тот зря времени не терял. Заполучив задарма именитого московита, воспользовался случаем и обручил свою младшую доченьку с моим беглым сыном! В два счета его охмурил: окружил заботой, вниманием, безделием, обожанием, превратил в трутня изнеженного. Сынок возгордился, завоображал и проглотил наживку не заметив крючка, прельстясь радушием князя литовского, который за просто так ничего не делает. А мне каково? Обручение без сватанья, смотрин, родительского благословения – не по-людски как-то. Из огня да в полымя угодил сынок…
– Князю литовскому с тобой породниться и лестно, и выгодно. Спит и во сне видит невестино приданое по примеру брата своего двоюродного Ягайло, который надел на свою голову корону, женясь на польской королевне Ядвиге.
– Мне братание о Витовтом нужно как козлу портянки либо глисту валенки! Одно успокаивает, что обвенчать их сейчас нельзя по причине малолетства невесты. Пока я жив – не бывать свадьбе! А самовольщика ремнем поучу, пусть только домой заявится!.. У Тохтамыш-хана в амонатах-заложниках который год томится и сын князя тверского, и сын князя нижегородского да и твой сынок Родя. Однако, почитает Родя тебя, блюдет договоренность, не дергается, не подставляет тебя под горячую руку Тохтамыш-хана, не бежит от него сломя голову…
Тяжелая дверь трапезной скрипнула и на пороге возник некто… Голенастый, бровастый, с глазами голодными… Вгляделся Олег Иванович в головоногого, еле узнал:
– Сынок, Родя, ты ли?
– Я, отец.
– Тебя отпустил Тохтамыш-хан?
– Нет, отец. Я – убежал!
