ГЛАВА 1

При виде множества нацеленных в грудь мушкетов волей-неволей задумаешься, не сбился ли ты с праведного пути. И я действительно задумался об этом, глядя на ружейные дула, казавшиеся огромными, как разинутая пасть дворняги, бегающей по каирским улицам. Но нет, грехи мои ничтожны, более того, я уверен в своей правоте, а вот французская армия, на мой взгляд, сбилась-таки с праведного пути. И я мог бы объяснить это моему бывшему союзнику, Наполеону Бонапарту, если бы он не находился за пределами слышимости, на прибрежных дюнах, с отчужденным и раздражающе рассеянным видом подставив свои блестящие пуговицы и награды лучам средиземноморского солнца.

Первый раз я оказался на одном берегу с Бонапартом, когда он высадил свою армию в Египте в 1798 году, и тогда он поведал мне, что нынешним утопленникам предначертана вечная слава. И вот спустя девять месяцев с момента той высадки в палестинской гавани Яффы к вечной славе уже собирались приобщить и меня самого. Французские гренадеры готовились пустить в расход несчастных мусульманских пленников, а заодно с ними и меня, и в очередной раз я, Итан Гейдж, пытался придумать, как бы мне обмануть злополучную судьбу. Близился, видите ли, момент массовой казни, а мне как раз удалось навлечь на себя сильное недовольство генерала, с которым мы когда-то едва не подружились.

Как далеко зашли мы оба за короткие девять месяцев!

Я спрятался за спиной самого здоровенного, на мой взгляд, чернокожего пленника с Верхнего Нила, прикинув, что только в его мощном торсе может застрять мушкетная пуля. Всех нас согнали подобно стаду на этот пустынный берег, на темных лицах поблескивали лишь белки округлившихся глаз; красные, кремовые, изумрудные и синие краски мундиров почти не просматривались под пятнами крови и копотью — следами недавнего варварского нападения на город. В толпе пленных с турецкими сержантами соседствовали гибкие марокканцы, высокие и суровые суданцы, агрессивные албанцы, черкесские кавалеристы и греческие пушкари — разнородные рекруты обширной империи, посрамленной французами. И в эту компанию угораздило попасть также одинокого американца, вашего старого знакомого. Не только меня озадачивало их непонятное встревоженное ворчание — даже сами они зачастую не понимали друг друга. Военнопленные столпились на берегу, их офицеры уже погибли, и этот беспорядок поразительно контрастировал с четкими рядами наших палачей, выстроившихся как на параде. Вызывающее поведение турок разъярило Наполеона (им не следовало насаживать головы французских послов на пики), а множество голодных пленников стало бы непомерной обузой для его вторжения. Поэтому нас вывели из апельсиновой рощи на песчаный полумесяц берега, окаймленный изумрудно-золотистыми, поблескивающими на мелководье волнами, на южной окраине захваченного порта, куда не долетал дым со стороны горящего на холме города. Я видел зеленые плоды, чудом уцелевшие на опаленных обстрелом деревьях. Мой прежний благодетель и недавний враг, сидевший на своей лошади подобно молодому Александру, готов был (по причине отчаяния или излишней расчетливости) проявить дикую беспощадность, о которой подчиненные ему командиры будут еще долго шептаться на протяжении многих военных кампаний. Однако он даже не счел нужным удостоить устроенную им бойню своим вниманием, а увлеченно читал очередной мрачный роман из своей полевой библиотечки, по привычке стремительно пробегая взглядом по книжным страницам, затем вырывая прочитанные и раздавая их своим офицерам. Босоногий и окровавленный, я топтался на берегу всего в каких-то сорока милях от того места, где умер ради спасения нашего мира Иисус Христос. Последние несколько дней преследований, перестрелок и пыток отнюдь не убедили меня в том, что усилия Спасителя по улучшению человеческой натуры увенчались заметным успехом.

— Готовьсь!

Множество мушкетных курков было разом взведено.

Сторонники Наполеона обвинили меня в шпионаже и предательстве, потому-то я и оказался среди прочих пленников на берегу близ Яффы. И более того, по стечению обстоятельств в таком обвинении имелось зерно правды. Но изначально, по крайней мере, я и не помышлял ни о какой измене. Я жил в Париже как простой американец, чьи знания в области электрических сил — и необходимость спасения от совершенно несправедливого обвинения в убийстве — привели к тому, что год назад меня приняли в компанию именитых ученых, трудившихся в Египте во время его ошеломительного завоевания Наполеоном. Я также проявил изрядную изворотливость, попадая в самые опасные переделки. Меня пытались отправить на тот свет мамелюкские кавалеристы, любимая женщина, арабские головорезы, бортовые залпы британских пушек, мусульманские фанатики и французские гусары, но вообще-то я вполне миролюбивый и славный парень!

В роли моей самой последней французской Немезиды выступил закоренелый мерзавец Пьер Нажак, убийца и вор, упорно стремившийся отомстить мне за то, что в прошлом году я ранил его в окрестностях Тулона, когда он пытался отнять у меня священный медальон. Это долгая история, достоверно описанная в предыдущей книге. Нажак вновь ворвался в мою жизнь подобно разъяренному кредитору и теперь злорадно наблюдал, как я тащусь в толпе пленных, подгоняемой саблями кавалерии. Он предвкушал мою близкую кончину с тем же чувством торжества и ненависти, какие испытывает человек, умудрившийся раздавить на редкость омерзительного паука. А мне оставалось лишь сожалеть, что в свое время я не прицелился чуть повыше и на пару дюймов левее.

Как я упоминал раньше, вся эта история началась с карточной игры. Тогда в Париже благодаря удачному раскладу я выиграл таинственный медальон, из-за которого и начались все мои неприятности. На сей раз очередная попытка разжиться деньжатами, выиграв у озадаченных моряков британского военного фрегата «Дейнджерс» имеющуюся у них наличность перед высадкой на берег в Святой земле, не принесла мне особых выгод и, в сущности, хотя это спорно, привела меня к сегодняшнему затруднительному положению. Позвольте же мне повторить: азартные игры — порочное занятие и только глупец готов во всем полагаться на удачу.

— Цельсь!

Но я забегаю вперед.

Итак, большую часть своих тридцати четырех лет я, Итан Гейдж, провел, стремясь избегать всяческих проблем и утомительной работы. Как, безусловно, не преминул бы заметить мой ныне покойный наставник, работодатель и великий человек Бенджамин Франклин, эти два стремления противоречат друг другу так же, как положительные и отрицательные электрические заряды. Стремление уклониться от работы почти неизбежно уводит с праведного пути, что как раз порождает проблемы. Но подобные уроки — как головная боль от похмелья или измены красотки — забываются столь же часто, как и усваиваются. Именно отвращение к кропотливому труду усугубило мою склонность к карточной игре, той самой, что наградила меня золотым медальоном, из-за которого я отправился в Египет, убегая от преследований множества влиятельных негодяев и отъявленных головорезов, в тот самый Египет, что подарил мне встречу с моей очаровательной, но ныне потерянной Астизой. Она, в свою очередь, убедила меня, что мы должны спасти мир от хозяина Нажака, франко-итальянского графа и колдуна Алессандро Силано. Все это вынудило меня перейти на сторону противников Бонапарта. Но в ходе египетской экспедиции я умудрился влюбиться, найти тайный путь в Великую пирамиду, а в результате этого чертовски важного открытия опять был вынужден спасаться бегством на захваченном у французов воздушном шаре и потерял все, что стало для меня дорогим.

Я уже говорил вам, что это долгая история.

Так или иначе, но прекрасная и сведшая меня с ума египетская жрица Астиза — изначально моя потенциальная убийца, а потом служанка и возлюбленная, — не сумев забраться в корзину воздушного шара, упала в Нил вместе с моим заклятым врагом графом Силано. С тех пор я с отчаянным упорством старался разузнать об их судьбе, и мою тревогу усугублял тот факт, что напоследок мой враг крикнул Астизе: «Ты же знаешь, я по-прежнему люблю тебя!» Представляете, что значит по ночам терзаться сомнениями? Какие же чувства их связывали? Именно поэтому я согласился на предложение отчаянного английского сумасброда сэра Сиднея Смита, и он высадил меня на берег в Палестине для сбора разных сведений незадолго до вторжения туда армии Наполеона. Дальнейшая цепочка событий привела меня в плен к французам, и теперь я стою перед множеством оружейных стволов.

— Огонь!

Но прежде чем я расскажу вам о том, что случилось после этого мушкетного залпа, вероятно, надо вернуться назад, к моменту окончания моей предыдущей истории, когда в октябре 1798 года меня подняли на борт британского военного корабля «Дейнджерс» и он, вспенивая воды морских глубин, на всех парусах понесся к Святой земле. Какой же уверенной силой дышало все вокруг, реяли на ветру английские флаги, мускулистые матросы, распевая во весь голос удалые песни, натягивали крепкие пеньковые лини, высокомерные офицеры в треуголках мерили шагами квартердек, и брызги средиземноморской воды, засыхая на жерлах пушек, искристо поблескивали соляными звездочками. Иными словами, как раз к такому типу воинственного, сурового похода я успел проникнуться изрядным отвращением, с трудом пережив стремительные атаки мамелюкской конницы в битве при Пирамидах, взрыв «Ориента» в Абукирском сражении и вероломные нападения арабского змеепоклонника, Ахмеда бин Садра, которого мне в итоге удалось отправить в уготованную ему преисподнюю. Я едва перевел дух после этих ураганных приключений и скорее предпочел бы, убравшись домой в Нью-Йорк, заняться мирной работой счетовода или галантерейщика, а возможно, даже адвокатскими делами, связанными с печальными завещаниями, доставшимися облаченным в траур вдовам или неоперившимся, невинным отпрыскам. Да, спокойная работенка за столом, заваленным пыльными гроссбухами, — такая жизнь мне сейчас вполне подошла бы! Но сэр Сидней, конечно, не мог прочесть мои тоскливые мысли. Однако я и сам окончательно понял, что больше всего в этом мире сейчас меня волнует судьба Астизы. Я не мог спокойно отправиться на родину, не выяснив, выжила ли она после падения в Нил вместе с негодяем Силано и не требуется ли ей моя помощь.

Насколько же проще было жить, потакая лишь собственным желаниям!

Планы в голове Смита, вырядившегося как турецкий адмирал, громоздились подобно штормовым облакам, приносимым шквалистым ветром. Он получил приказ помочь туркам и всей Оттоманской империи остановить продвижение французских войск из Египта в Сирию, поскольку молодой Наполеон уже вознамерился создать собственную восточную империю. Сэр Сидней нуждался в союзниках и разведчиках и, выловив меня из Средиземного моря, предложил встать на сторону англичан и поработать к нашей общей выгоде. Как он справедливо заметил, мне не стоило безрассудно возвращаться в Египет к разъяренным моим бегством французам. Я мог разузнать об Астизе и в Палестине, одновременно выяснив, какие из многочисленных религиозных сект готовы выступить против Наполеона. «Наша цель Иерусалим!» — провозгласил Смит. Уж не лишился ли он рассудка? Ведь этот полузабытый город на задворках Оттоманской империи, покрытый пылью веков и погрязший в эпидемиях и бесконечной вражде религиозных фанатиков, выживал теперь, как известно, только благодаря усердно навязываемым визитам легковерных паломников трех вероисповеданий. Но, по мнению такого воинственного английского прожектера, как Сидни Смит, преимущество Иерусалима заключалось в том, что он находился в Сирии, на перекрестке многочисленных культур, являя собой многоязычное сборище мусульман, иудеев, православных греков, католиков, друзов, маронитов, монофиситов, турок, бедуинов, курдов и палестинцев, чье неизбывное неуважение друг к другу уходило в глубь тысячелетий.

Честно говоря, я не рискнул бы приблизиться к такому сборищу и на сотню миль, если бы Астиза не пришла к выводу, что украденная Моисеем из недр Великой пирамиды священная книга древней мудрости могла попасть вместе с его потомками в Израиль. А это означало, что самое вероятное место ее хранения находится в Иерусалиме. До сих пор все связанное с Книгой Тота, даже одни слухи о ней, влекло за собой лишь неприятности. Однако, если в ней действительно сокрыты тайны обретения бессмертия и власти над миром, разве мог я начисто отказаться от ее поисков? То есть судьба упрямо влекла меня в Иерусалим.

Смит считал меня заслуживающим доверия союзником, и, по правде говоря, мы заключили что-то вроде соглашения. Я познакомился с ним в цыганском таборе после того, как подстрелил Нажака. И он выдал мне перстень с печатью, благодаря которому после абукирского фиаско французов адмирал Нельсон не повесил меня на нок-рее. В общем-то за Смитом закрепилась слава настоящего героя, он сжигал французские корабли и с помощью бывшей подружки, подавшей сигнал в зарешеченное окно его камеры, сбежал из парижской тюрьмы. Потом мне удалось набрать кучу сокровищ в тайном подземелье Великой пирамиды, но пришлось и расстаться с ними, дабы не утонуть. Также спасая свою шкуру, я украл у моего друга и товарища Никола Жака Конте воздушный шар, потом поджег его, рухнул в море, и меня подняли на палубу «Дейнджерса», где судьба еще раз свела меня лицом к лицу с сэром Сиднеем и предоставила на милость этого британца. Мне уже осточертели военные действия и погоня за сокровищами и хотелось поскорее уехать домой в Америку, однако мои суждения мало кого интересовали.

— Итак, Гейдж, дожидаясь в сирийской Палестине известий о судьбе вожделенной вами дамы, вы можете также разведать, какие христиане и евреи готовы оказать сопротивление Бонапарту, — предложил мне Смит. — Ведь они могут встать на сторону лягушатников, и если Бони поведет туда свои войска, то нашим турецким союзникам понадобится помощь, чтобы противостоять его наступлению. — Он положил руку мне на плечо. — Насколько я понимаю, вы превосходно подходите для такого задания, поскольку не только добродушны, общительны и не имеете прочных корней, но и совершенно не обременяете себя глубокими раздумьями или вопросами веры. Считая вас, Гейдж, не слишком значительным человеком, люди с легкостью поделятся с вами своими мыслями.

— Только потому, что я американец, а не англичанин или француз…

— Именно так. К нашей обоюдной выгоде. Джеззара поразит то, что нам удалось завербовать даже такого легкомысленного человека, как вы.

Джеззар-паша, чье имя в переводе означает «мясник», правил в Акре с деспотичной жестокостью, снискавшей ему дурную славу, и британцы наверняка рассчитывали на него в борьбе с Наполеоном.

— Но я плохо говорю по-арабски и ничего не знаю о Палестине, — резонно заметил я.

— При вашем роскошном остроумии и храбрости это пустяки, Итан. У нас есть союзник в Иерусалиме, мы зовем его Иерихон, раньше он служил в британском флоте, а теперь держит там кузницу и торгует скобяными товарами. Он поможет вам разыскать Астизу и выполнить наше задание. У него есть торговые связи с Египтом. Несколько дней вашей искусной дипломатии, вероятные прогулки по следам самого Иисуса Христа, и вы вернетесь обратно со священной реликвией в кармане, лишь слегка запылив сапоги и разрешив другую вашу проблему. Судьба порой распоряжается нами поистине изумительно. Тем временем я помогу Джеззару организовать оборону Акры, на тот случай если Вони двинется на север, как вы предупреждаете. И тогда уже в ближайшем будущем мы с вами станем чертовски прославленными героями, которых будут чествовать в салонах Лондона!

Если кто-то начинает нахваливать вас и употреблять эпитеты вроде «роскошный», то самое время проверить, на месте ли ваш кошелек. Но, клянусь сражением при Банкер-хилл, я хотел разузнать о судьбе Книги Тота и терзался воспоминаниями об Астизе. Момент, когда она принесла себя в жертву ради моего спасения, стал худшим мгновением в моей жизни, — честно говоря, я не страдал так, даже когда взорвалась моя любимая пенсильванская винтовка, — а в моем разбитом сердце зияла столь огромная дыра, что в нее могло свободно пролететь пушечное ядро. Такое поведение, на мой взгляд, очень похвально для женщины, и мне хотелось быть достойным ее. В общем, конечно, я сказал «да», самое опасное слово в английском языке.

— Мне не хватает только одежды, оружия и денег, — заметил я.

Из сокровищницы Великой пирамиды мне удалось вынести лишь двух маленьких золотых серафимов, или коленопреклоненных ангелов; по утверждению Астизы, они когда-то украшали посох Моисея, а я весьма постыдно спрятал их в штанах. Поначалу я планировал заложить их, но теперь они приобрели для меня своеобразную сентиментальную ценность, несмотря на то что норовили исцарапать меня. По крайней мере, они представляли собой резервный запас драгоценного металла, о котором я предпочел умолчать. Пусть лучше Смит выдаст мне денежное пособие, раз уж ему так хочется завербовать меня.

— Вы превосходно смотритесь в арабской одежде, — заявил этот британский капитан. — Да и ваша кожа, Гейдж, изрядно задубела и потемнела от солнца. Прикупите в Яффе плащ и тюрбан, и вас будет не отличить от аборигенов. А вот английское оружие может привести вас в тюрьму, если турки заподозрят, что вы шпионите в нашу пользу. Целым и невредимым вам поможет остаться ваш собственный ум. Я могу выдать вам лишь карманную подзорную трубу. Именно такой прибор великолепно подойдет вам для того, чтобы заранее увидеть приближение военных отрядов.

— Вы забыли о деньгах.

— Королевское содержание будет вполне уместным.

Он выдал мне кошелек с набором серебряных и медных монет: испанских реалов, оттоманских пиастров и русских копеек, среди которых поблескивали всего два датских серебряных талера. Да уж, королевская «щедрость».

— На это едва ли удастся даже позавтракать!

— Ну не могу же я снабдить вас фунтами стерлингов, Гейдж, они мгновенно выдадут вас с головой. Вы ведь изобретательный человек. Сумеете как-нибудь разжиться деньжатами! Адмиралтейство знает, что делает!

Что ж, изобретательность надо проявлять прямо сейчас, сказал я себе, подумав, не сыграть ли мне по-приятельски в картишки со свободными от вахты членами экипажа. Когда я еще был на хорошем счету в ученой компании египетской экспедиции Наполеона, то с удовольствием обсуждал законы вероятности с такими знаменитыми умниками, как математик Гаспар Монж и географ Эдме Франсуа Жомар. Эти разговоры заставили меня задуматься о более систематическом подходе к определению решающих взяток и выгодных ставок, позволив усовершенствовать игровое искусство.

— А могу ли я предложить вашим людям сыграть в карты?

— Хм! Но будьте осторожны, как бы они не оставили вас вовсе без завтрака!

 

ГЛАВА 2

Я начал с «брелана», неплохой карточной игры с наивными моряками при условии удачного блефа. В парижских салонах у меня была отличная практика — в одном Пале-Рояле на шести акрах земли насчитывалась сотня игральных салонов, — а эти честнейшие английские моряки не могли соперничать с тем, кого они вскоре назовут франкским обманщиком. В общем, я изрядно обобрал их, притворяясь, что имею на руках приличные карты, и проверяя их терпение — или позволяя им ошибиться в моей слабости, когда карты на моих руках были убедительнее, чем набитые деньгами кушаки мамелюкского бея, — а потом предложил сыграть в другие игры, в которых все, казалось, зависело лишь от удачного расклада. Энсины и помощники канониров, уже проигравшие половину месячного содержания в требующем навыка «брелане», азартно поставили на кон целое месячное жалованье в новой игре, основанной на чистом везении.

Хотя, конечно, в любой игре есть свои тонкости. В простом «ландскнехте» банкомет, коим был я, определяет начальную ставку, которую должны поддерживать понтирующие игроки. Сначала открываются две карты, левая карта — банкомета, а правая карта — понтеров. Потом я продолжаю открывать карты до тех пор, пока не выпадет одна из открытых карт. Если первой выпадает правая карта, то выигрывает понтер, а если первой выпадает левая карта, то выигрывает банкомет. Равные шансы, верно?

Но по правилам если первые две карты одинаковы, то выигрыш сразу переходит к банкомету. Легкий математический расчет после нескольких часов игры обеспечил мне значительную прибыль, и в итоге они взмолились о другой игре.

— Давайте сыграем в «фараона», — предложил я. — Такая игра сейчас очень популярна в Париже, и я уверен, что удача вернется к вам. Вы же мои спасители, в конце концов, и я у вас в долгу.

— Да уж, хитрый американец, мы должны отыграть наши денежки.

Но в «фараоне» обычно у банкомета еще более выигрышное положение, поскольку он, как сдающий, безусловно выигрывает первую карту. А последняя карта в колоде из пятидесяти двух карт называется «заложницей» и не учитывается. Более того, банкомет выигрывает также при выходе двух одинаковых карт. Несмотря на очевидность моих преимуществ, они полагали, что со временем обставят меня, если будут играть целую ночь, хотя время как раз работало на меня — чем дольше мы играли, тем больше становилась выигранная мной горка монет. Чем сильнее они веровали в то, что когда-нибудь я неизбежно должен потерять удачу, тем более непоколебимым становилось мое преимущество. На борту корабля, конечно, много не заработаешь, поэтому я не особо рассчитывал на приличный выигрыш, однако обыграть меня захотело так много народа, что, когда на рассвете вдали замаячили берега Палестины, мое состояние значительно увеличилось. Мой старый приятель Монж в очередной раз мог бы назвать математику властительницей удачи.

Забирая у проигравшего деньги, важно убедить его в том, что он великолепно играл, а проигрыш объясняется лишь капризами фортуны, и смею сказать, что я проявил столько сочувствия и понимания, что приобрел надежных друзей среди тех, кого обобрал больше всех. Они поблагодарили меня за то, что я простил долги четырем самым азартным неудачникам, хотя оставшийся при мне изрядный выигрыш позволил бы любому путешественнику пожить в Иерусалиме на широкую ногу. А когда я вернул одному идиоту заложенный им медальон с локоном возлюбленной, они были готовы выбрать меня председателем судового комитета.

Однако пара матросов упорно не желала смириться со своими проигрышами.

— У тебя какая-то дьявольская удача, — сердито бросил здоровенный краснощекий моряк, недаром прозванный Большим Недом, хмуро пересчитывая оставшуюся у него мелочь.

— Или ангельская, — возразили. — Твоя игра была мастерской, приятель, но провидение, видимо, улыбнулось мне в эту длинную ночь.

Я осклабился со всей любезностью, приписываемой мне Смитом, и постарался подавить зевок.

— Никому не может везти с таким завидным постоянством.

Я пожал плечами.

— Только тем, кто быстро соображает.

— Я хочу, чтобы ты сыграл со мной в кости, — заявил этот красномундирник, прищурившись и скривившись, будто извилистая александрийская улочка. — Вот тогда и проверим, не отвернется ли от тебя удача.

— Разумный человек, мой любезный моряк, в частности, не станет проверять свою удачу на чужих костях. Кости являются дьявольской игрушкой.

— Ты не желаешь дать нам шанс отыграться?

— Просто мне хватает карточных игр, а вы можете сами продолжать играть в ваши кости.

— Ну тогда понятное дело, этот американец слегка трусоват, — язвительно заметил приятель здоровенного моряка, приземистый и задиристый парень, прозванный Малышом Томом. — Да еще жадничает, опасаясь, что два честных матроса могут выиграть у него.

Если размерами Нед походил на небольшую лошадь, то Том выглядел как мелкий бульдог.

Меня посетило тревожное предчувствие. Остальные моряки следили за нашим разговором с нарастающим интересом, поскольку не задумывались о продолжении игры для возвращения своих денег.

— Напротив, господа, мы все доблестно сражались в карты целую ночь. К сожалению, вы проиграли, хотя я уверен, что вы играли прекрасно, меня даже восхитило ваше упорство, но, вероятно, при случае вам стоит позаниматься математикой. Каждый человек добивается успеха своим умом.

— Чем позаниматься? — переспросил Большой Нед.

— По-моему, он имел в виду, что хитроумно облапошил нас, — выдал свое толкование Малыш Том.

— Бросьте, в данном случае нечего и говорить о каком-то обмане.

— И все же наши матросы сомневаются в вашей честности, Гейдж, — с неприятным для меня воодушевлением заметил один лейтенант, кошелек которого я облегчил на пять шиллингов. — Говорят, вы меткий стрелок и умело сражались с лягушатниками. Конечно, вы не позволите красномундирникам подвергнуть сомнению вашу репутацию.

— Разумеется, не позволю, но мы все знаем, что игра была честной и…

Большой Нед громыхнул кулаком по столу, и пара игральных костей, точно две блохи, спрыгнула с его громадной ладони.

— Позволь нам отыграть наши деньги в эти кости, или тебе придется встретиться со мной в полдень на шкафуте, — прорычал он с улыбочкой на редкость противной и притворной.

Очевидно, этот здоровяк не привык проигрывать.

— К тому времени мы будем уже в Яффе, — попытался увильнуть я.

— Тем больше у нас будет свободного времени для выяснения отношений.

Что ж. Быстро осознав, что мне предстоит сделать, я встал из-за стола.

— Ладно, пожалуй, нужно преподать тебе урок. Встретимся в полдень.

Игроки одобрительно загомонили. Новость о предстоящей драке долетела с носа до кормы «Дейнджерса» лишь чуть медленнее, чем слух о романтическом рандеву мог бы пролететь по всему революционному Парижу. Моряки предвкушали, что их ждет зрелищный кулачный поединок, в котором Большой Нед изрядно намнет мне бока, заставив поплатиться за каждый выигранный пенни. А потом я взмолюсь о пощаде, пообещав отдать весь выигрыш. Желая выкинуть из головы слишком яркие картины этого малоприятного будущего, я поднялся на квартердек, решив глянуть на приближающиеся берега Яффы в новую подзорную трубу.

Настроив это отличное карманное оптическое устройство, я увидел, как маячит на равнинном туманном берегу главный порт Палестины, пока не ведая о будущем его завоевании Наполеоном. На вершине холма за крепостными стенами высились башни и минареты, а на склонах теснились жилые кварталы, спускаясь к подножию террасами домов с куполообразными крышами. В окрестностях зеленели апельсиновые и пальмовые рощи, переходящие в золотистые поля и бурые пастбища. В амбразурах чернели жерла орудий, и, хотя до городской гавани оставалось еще более двух миль, до нас уже доносились завывания муэдзинов, призывающих правоверных на молитву.

В Париже мне доводилось пробовать привезенные из Яффы апельсины, знаменитые своей толстой кожурой, которая позволяла транспортировать их в Европу. Этот процветающий город окружали такие обширные фруктовые сады, что он выглядел как замок посреди лесных угодий. Турецкие флаги трепетали на теплом осеннем ветру, на заборах висели красочные ковры, а запах топящихся углем печей доносился уже до нашей палубы. При подходе к берегу обнаружились коварные рифы, заметные по светлым участкам на водной поверхности, а чуть дальше темнела небольшая гавань, заполненная одномачтовыми арабскими суденышками и фелюгами. Как и прочие большие корабли, мы бросили якорь, не подходя к берегу. Стайка арабских лихтеров тут же направилась в нашу сторону в надежде на нечаянный заработок, и я приготовился к отъезду.

Но до того, конечно, надо быстренько разобраться с этим несчастным моряком.

— Я слышал, что из-за вашей прославленной удачи, Итан, вы поссорились с Большим Недом, — сказал сэр Сидней, протягивая мне сумку с сухими галетами, на которых я должен был продержаться до прибытия в Иерусалим; этот англичанин наверняка понятия не имел, из чего их стряпают. — У него бычья силища, а башка крепка как дуб, и держу пари, что мысли в ней не менее дубовые. У вас есть план, как перехитрить его?

— Я мог бы сыграть в его кости, сэр Сидней, но подозреваю, что если бы их еще немного утяжелить, то ваш фрегат дал бы сильный крен на один бок.

Он рассмеялся.

— Да уж, он обманул многих новичков, а вида его мощных бицепсов достаточно для того, чтобы умолкли любые жалобщики. Он не привык проигрывать. Многие моряки обрадовались, что вам удалось обчистить его. Жаль только, что поплатиться за это вы можете собственным черепом.

— Вы могли бы запретить наш поединок.

— Нет, парни раззадорились, как петухи, и не собираются сходить на берег до самой Акры. Хорошая потасовка поможет успокоить их. Вы выглядите достаточно изворотливым и ловким. Заставьте его поплясать!

Да уж, изворотливость проявить придется. Я отправился на поиски Большого Неда и нашел его около плиты на камбузе, где он смазывал жиром свои впечатляющие мускулы, чтобы они выскальзывали из моего захвата. Он весь уже лоснился, как рождественский гусь.

— Можем мы поболтать без свидетелей?

— Неужто желаешь дать задний ход?

Он усмехнулся. Его зубы выглядели такими же здоровенными, как клавиши новомодного пианино.

— Да я подумал тут немного над этим делом и пришел к выводу, что нам лучше враждовать с Бонапартом, а не друг с другом. Но у меня есть своя гордость. Послушай, давай попробуем разобраться с этим иным способом.

— Нет. Ты отдашь деньги не только мне, но каждому матросу нашей команды!

— Это невозможно. Я же понятия не имею, кто сколько проиграл. Но если ты пойдешь со мной прямо сейчас, пообещав оставить меня в покое, я отдам лично тебе вдвое больше того, что ты проиграл.

В его глазах блеснула жадность.

— А, дьявол с тобой, так и быть, но отдай втройне!

— Тогда пошли быстро на нижнюю палубу, и я достану свой кошель, не вызывая ажиотажа.

Он потащился за мной, как тупой, но усердный дрессированный медведь. Мы спустились на нижнюю палубу фрегата, где находились склады.

— Я спрятал деньги здесь, чтобы никто не украл их, — объяснил я, поднимая люк трюма. — Мой наставник, Бен Франклин, говорил, что богатство умножает проблемы, и смею сказать, что он попал в точку. Тебе стоит запомнить это.

— Будь проклят твой мятежный Франклин! Его давно нужно было повесить!

Я спустился вниз.

— О боже, кошель куда-то делся. А, вижу, он упал. — Растерянно посмотрев вокруг, я взглянул на этого маячившего в полумраке Голиафа с той искусной притворной беспомощностью, которую испытывало на мне множество девиц. — Сколько ты проиграл, три шиллинга?

— Четыре, клянусь Богом!

— Значит, втройне будет…

— Да, ты должен мне десять!

— Твои руки длиннее моих. Может, попробуешь достать кошель?

— Дотягивайся сам!

— Я могу лишь коснуться его кончиками пальцев. Надо бы найти какой-нибудь багор или хоть палку.

Я стоял, старательно изображая полную беспомощность.

— Ну и наглый же ты, американец… — Он опустился на колени и сунул голову в трюм. — Тут вообще ни черта не видно.

— Там, справа, неужели ты не видишь, вон там серебро поблескивает? Вытяни руку, насколько сможешь.

Хмыкнув, он опустился в люк по грудь и начал шарить внизу рукой.

Тогда я собрал все силы и одним толчком помог ему перевалиться через край. Даже нижняя половина тела Неда оказалась тяжеленной, как мешок с мукой, но в итоге это сыграло мне на руку. С громким всплеском он рухнул в грязную трюмную воду, и, не дав ему опомниться и позвать на помощь, я быстро закрыл люк и задвинул засов. Батюшки, какие цветистые выражения понеслись снизу! Чтобы заглушить их, я перекатил на этот люк несколько бочек с водой.

Потом я достал свой кошель оттуда, куда на самом деле спрятал его, — из-за бочек с галетами, — сунул за пояс и, засучив рукава, поднялся на шкафут.

— Ну что, судовой колокол уже пробил полдень! — крикнул я. — Где же мой противник, во имя короля Георга?

Поднялся хор голосов, призывающий Большого Неда, но ответа не последовало.

— Может, он спрятался! Не стану винить его за то, что он расхотел встречаться со мной.

Для виду я бодро молотил кулаками воздух.

Малыш Том сердито сверкнул глазами.

— Клянусь дьяволом, я готов сразиться с тобой.

— Ну уж нет. Я не собираюсь драться с каждым моряком на этом корабле.

— Нед, — заорал Том, — выходи же да вздуй хорошенько этого хитрого америкашку, как он того заслуживает!

Но ответа никто не дождался.

— Интересно, не вздремнул ли он на брам-стеньгах?

Я задрал голову, насмешливо взглянув на мачты, и с изумлением увидел, что Малыш Том начал карабкаться наверх, продолжая кричать и обливаясь потом.

Я нервно прохаживался по палубе, как нетерпеливый драчун, а потом, сочтя, что достаточно показал свою смелость, обратился к Смиту:

— Долго еще мы будем ждать этого труса? Ведь у меня неотложные дела на берегу.

Матросы выглядели сильно разочарованными и очень недоверчивыми. Если я не уберусь в ближайшее время с борта «Дейнджерса», то, как понял Смит, он, вероятно, потеряет своего новоявленного и единственного американского агента. Запыхавшийся и расстроенный Том спустился на палубу. Смит проверил песочные часы.

— Да, уже четверть первого, и Нед упустил свой шанс. Проваливайте, Гейдж, и выполните свое задание ради любви и свободы.

Поднялся рев негодования.

— Не надо садиться за карты, если не можете позволить себе проиграть! — крикнул Смит.

Под свист и язвительные насмешки моряков я беспрепятственно дошел до веревочной лестницы. Том устремился на нижние палубы. Время поджимало, и, боясь новых осложнений, я спрыгнул на грязные рыбацкие сети в один из арабских лихтеров.

— Пошли к берегу, и я заплачу лишнюю монету, если ты быстро доберешься до него, — прошептал я лодочнику.

Я оттолкнулся от борта фрегата, и этот мусульманский рыбак начал с удвоенной энергией грести к береговым скалам гавани, хотя я предпочел бы, чтобы он еще удвоил усилия.

Я повернулся и помахал Смиту, сопроводив прощальный жест вежливыми словами:

— Жду не дождусь нашей новой встречи!

Явная ложь, конечно. Только бы узнать о судьбе Астизы и разведать, где находится Книга Тота, и я больше ни за что не приближусь к англичанам или французам, которые уже тысячу лет враждуют, как кошка с собакой. Лучше уж отправлюсь в Китай. Особенно учитывая, что с оружейной палубы доносились возмущенные крики и там появилась голова Большого Неда, побагровевшего от яростного напряжения, похожего на мокрую крысу. Я глянул на него в новую подзорную трубу и заметил, что он весь испачкался, получив боевое крещение в грязной трюмной воде.

— Только вернись, трусливый прохвост! Я разорву тебя на части!

— А по-моему, прохвостом оказался ты, Нед! Надо вовремя являться на поединок!

— Ловко ты надул меня, американский шельмец!

— Я же обещал преподать тебе урок!

Становилось плохо слышно, поскольку мы быстро удалялись к берегу. Сэр Сидней снял шляпу и, криво усмехнувшись, отсалютовал мне. Английские моряки столпились на нижней палубе возле баркаса.

— Слушай, Синдбад, а ты мог бы грести немного быстрее?

— За дополнительную монету, эфенди.

Вскоре началась отчаянная гонка, поскольку весла сильных моряков бурно вспенивали волны, точно лопасти водяного колеса, а на носу шлюпа маячил Большой Нед. Хорошо еще, что Смит рассказал мне кое-что о Яффе. В город ведут только одни ворота, а без проводника в нем легко заблудиться. Учитывая фору на старте, я успею затеряться на его извилистых улочках.

Чтобы выиграть еще немного времени, я схватил рыбацкую сеть моего перевозчика и, не дав ему времени для возражений, швырнул ее в сторону приближающегося баркаса, надеясь, что в ней запутаются весла правого борта, и лодка действительно начала кружить на одном месте, а моряки выкрикивали такие проклятия, какие вогнали бы в краску и закаленного в боях сержанта.

Мой перевозчик выразил протест, но у меня было достаточно денег, чтобы расплатиться за пропавшую сеть и убедить его продолжать грести. Исполненный решимости найти Астизу и навсегда забыть о военных перипетиях, я выпрыгнул на каменный причал на добрую минуту раньше моих преследователей — моля Бога о том, чтобы судьба никогда больше не подкинула встречи с Большим Недом или Малышом Томом.

 

ГЛАВА 3

Яффа поднималась румяным караваем на дрожжах Средиземного моря, в легкой дымке скрывались разбегающиеся к югу и северу извилистые пустынные берега. Она уступила первенство торгового порта лежащей к северу Акре, выбранной Мясником-Джеззаром в качестве резиденции, но оставалась еще процветающим сельскохозяйственным городом. В нее постоянным потоком прибывали направляющиеся в Иерусалим паломники, а убывали из нее торговые корабли, груженные апельсинами, хлопком и мылом. Лабиринт ее улиц вел к башням, мечетям, синагогам и церквям, вздымавшимся на вершине городского холма. Незаконные пристройки домов нависали над темноватыми улочками. А по каменным ступеням неизменно цокали копыта бредущих вверх и вниз ослов.

Каким бы неблаговидным путем ни достались мне выигранные деньги, но они оказались бесценными, когда уличный мальчишка привел меня на верхний этаж гостиницы к его разочаровывающе невзрачной сестре. Деньги позволили мне прикупить хлебные лепешки, съедобную закуску из бобовой муки под названием фалафель, несколько апельсинов и подкрепиться всем этим, спрятавшись в комнате с тенистым балконом, пока банда разъяренных британских моряков промчалась вверх по одной улице и спустилась по другой, тщетно пытаясь найти мою грешную персону. Запыхавшиеся и разгоряченные, они наконец обосновались на пристани в христианском трактире, чтобы обсудить мое вероломство за кружкой скверного палестинского вина. А я тем временем украдкой выскользнул из дома, чтобы потратить еще часть выигрыша. Я купил коричневый, окаймленный белыми полосами бедуинский халат с длинными рукавами, новую обувь, свободные легкие штаны (гораздо более уместные в здешней жаре, чем плотные европейские), кушак, фуфайку, две легкие рубахи и материю для тюрбана. Как и предсказывал Смит, в итоге я превратился в еще одного экзотичного обитателя этой многоязычной империи, предусмотрительно державшегося подальше от заносчивых и подозрительных турецких янычар в их красно-желтых башмаках.

Выяснилось, что до святого города не ездят никакие экипажи и туда нет даже приличной дороги. Я стал излишне бережлив — опять-таки благодаря наставничеству Франклина, — что не позволило мне истратить кучу денег на покупку и содержание лошади. Но зато я скромно приобрел осла, способного худо-бедно дотащить меня до иерусалимских стен. Оружие мне тоже не помешало бы, и тут мне вновь удалось сэкономить, ограничившись покупкой арабского ножа с рукояткой из верблюжьей кости. Я плохо управлялся с саблей и не мог также позволить себе потратиться на один из длинных и нескладных, но богато украшенных турецких мушкетов. Их перламутровая инкрустация очаровательно поблескивала, но я видел, как скверно они проявили себя в Египте в сравнении с французскими мушкетами во время сражений с Наполеоном. Да и какой же мушкет может сравниться с шикарной пенсильванской винтовкой, которой мне пришлось пожертвовать в Дендере, чтобы спасти Астизу. Если упомянутый Иерихон знаком с кузнечным ремеслом, то, возможно, он сумеет выковать нечто подобное!

В качестве проводника и телохранителя на пути в Иерусалим я выбрал бородатого и упорно торгующегося дельца, назвавшегося Мухаммедом — такое имя, похоже, носила половина мусульманского мужского населения этого города. Благодаря моим элементарным познаниям в арабском языке и примитивному французскому Мухаммеда, которому он выучился у французских купцов, завладевших торговлей хлопком, мы сносно понимали друг друга. По-прежнему экономя средства, я прикинул, что если мы покинем город достаточно рано, то вознаграждение, причитающееся ему, можно будет урезать на день. К тому же мне хотелось выскользнуть отсюда незаметно на тот случай, если английские моряки еще шныряют по улочкам.

— Значит, договорились, Мухаммед, но я предпочитаю отправиться в путь после полуночи. Дорога будет свободнее, как ты понимаешь, да и прохладнее ночью. Рано вставать очень полезно, говаривал Бен Франклин.

— Как пожелаете, эфенди. Может, вы убегаете от врагов?

— Нет, конечно. Говорят, что по натуре я миролюбив.

— Тогда, должно быть, от кредиторов.

— Мухаммед, ты же знаешь, что я заранее выдал тебе грабительское вознаграждение. У меня достаточно денег.

— А-а, ну тогда из-за женщины. Сварливая жена? Я видал христианских жен. — Он неодобрительно покачал головой и передернул плечами. — Сам шайтан не смог бы их утихомирить.

— В общем, будь готов к полуночи, договорились?

Несмотря на мою печаль из-за потери Астизы и пылкое стремление узнать о ее судьбе, признаюсь, что часок-другой я пытался найти в Яффе общительную девицу. Арабские мальчишки со смущающей настойчивостью зазывали прохожих, суля разнообразные сексуальные утехи, от самых грубых до изощренных, несмотря на осуждение проституции любой из местных религий. Я не привык вести монашескую жизнь и рано или поздно прибегнул бы к услугам здешних прелестниц. Но фрегат Смита маячил на якоре перед входом в гавань, и при небольшом упорстве и моем пресловутом везении Большой Нед вполне мог найти меня в объятиях шлюхи, лишенного остатков хитроумия. Поэтому, серьезно взвесив возможные последствия, я похвалил себя за благочестие, решив, что найду утешение в Иерусалиме, хотя даже мысль о плотских отношениях в этой Святой земле заставила бы поперхнуться моего старого пастора. И, по правде говоря, воздержание и сохраненная Астизе верность добавили мне самоуважения. Египетские испытания приучили меня к некоторой сдержанности и дисциплине, и вот я успешно прошел первую проверку. Как любил повторять мой наставник Франклин: «Чистая совесть сулит вечный праздник».

Мухаммед опоздал на час, но зато быстро вывел меня из темного лабиринта улочек на грязную от навоза мостовую за городскими воротами. Торговля требовала держать их открытыми по ночам, и я прошел под сводчатой аркой с тем радостным возбуждением, что появляется обычно перед началом нового рискованного путешествия. Моя ажитация усиливалась также тем, что мне удалось успешно пройти восемь кругов ада в Египте, восстановить кредитоспособность благодаря умелой карточной игре и получить задание, не имевшее ничего общего с усердной работой, несмотря на мои недавние неискренние мечты о кропотливых трудах усердного клерка. Книга Тота, как считали верующие, могла даровать многое, начиная от ученой мудрости и кончая вечной жизнью, но, вероятно, она утрачена навеки… и все-таки хотя бы ничтожный шанс ее случайного обнаружения придавал моему путешествию оптимистичный настрой кладоискательства. Также, несмотря на мою похотливую натуру, я действительно страстно полюбил Астизу. И возможность узнать о ее судьбе, будучи пособником Смита в Иерусалиме, подстегивала меня все сильнее.

Итак, мы выехали из ворот… и остановились.

— В чем дело? — спросил я припавшего вдруг к земле Мухаммеда, размышляя, не собирается ли он сотворить некую дорожную молитву.

Но нет, он устроился поудобнее, точно собака, улегшаяся на ковре возле камина. Никто не умел так наслаждаться отдыхом, как турки; во время сна размягчались, казалось, даже их кости.

— Дорога в Иерусалим полна банд бедуинов, эфенди, они грабят всех невооруженных паломников, — небрежно заметил из темноты мой проводник. — Идти по ней в одиночку не просто рискованно, это чистое безумие. Сегодня, немного позже, мой родственник Абдулла поведет туда караван верблюдов, и мы присоединимся к нему для безопасности. И тогда уж мы с Абдуллой обеспечим защиту нашему американскому гостю.

— Но зачем же мы тогда так рано вышли?

— Вы заплатили, вот мы и вышли.

Сказав это, он погрузился в глубокий сон.

Вот проклятье. В кромешной темноте ночи мы отошли всего на полсотни шагов от городских стен, и я плохо представлял себе даже, в какую сторону нам предстоит идти, к тому же, вполне вероятно, он говорил правду. Палестина была печально известна как страна, наводненная бандитами, враждующими кланами, мародерствующими дезертирами и вороватыми бедуинами. Поэтому часа три я пребывал в смятенном раздражении, с тревогой ожидая, что обманутые моряки могут случайно набрести на меня, но Абдулла и его фыркающие верблюды вышли-таки из ворот задолго до рассвета. Мы познакомились, мне одолжили на время турецкий пистолет, мое состояние уменьшилось еще на пять английских шиллингов в уплату за оружие и дополнительный эскорт, а шестой шиллинг пошел на пропитание моего осла. Я пробыл в Палестине меньше суток, но мой кошелек уже значительно отощал.

Разведя костер, мы заварили какой-то травяной напиток и долго чаевничали.

Наконец звезды потускнели, забрезжил рассвет, и мы двинулись в путь через апельсиновые рощи. Вскоре рощи сменились полями хлопчатника и пшеницы, раскинувшимися за обсаженной финиковыми пальмами дорогой. В утренних сумерках темнели крытые соломой фермерские дома, местонахождение которых подтверждал заливистый собачий лай. А о продвижении нашего каравана возвещали скрипящие седла да ворчание верблюдов. Небо посветлело, защебетали птицы, закукарекали петухи, и в розовом сиянии рассвета проступили на горизонте резкие очертания холмов, на которых разворачивалась когда-то библейская история. Леса в Израиле истощились, деревья зачастую сжигались ради получения угля и золы для производства мыла, однако после безводной египетской пустыни эта прибрежная равнина выглядела такой же плодородной и радующей глаз, как долины голландской части Пенсильвании. Да уж, поистине обетованная земля.

Святая земля, как я узнал у проводника, номинально входила в состав Сирии, провинции Оттоманской империи, а местная столица, расположенная в Дамаске, находилась под властью Блистательной Порты. Но так же, как Египет до захвата его Бонапартом, в сущности, контролировался независимыми мамелюками, так и Палестина на самом деле находилась под властью Джеззара-паши, выходца из Боснии, бывшего мамелюкского воина, который правил ею из Акры и уже четверть века славился своей неуемной жестокостью, с тех самых пор как подавил мятеж в нанятых им же войсках. Джеззар удавил нескольких своих жен, не затрудняясь проверкой слухов об их неверности, изувечил ближайших советников, чтобы помнили, кто хозяин, и утопил раздражавших его генералов и капитанов. Такая жестокость, как полагал Мухаммед, была необходима. Эту провинцию населяли многочисленные религиозные и этнические группы, которые чувствовали себя здесь так же спокойно, как кальвинисты на пиршестве католиков. Вторжение в Египет породило новый поток беженцев в Святую землю, Ибрагим-бей привел сюда своих мамелюков и поисках опоры и защиты. В ожидании французского вторжения прибывали сюда и новые оттоманские рекруты, а британское золото и обещание морской поддержки разгорячили их и без того горячую южную кровь. Одна половина населения шпионила за другой половиной, и каждый клан, секта или верующие многочисленных конфессий глубокомысленно взвешивали возможности Джеззара и пока непобедимых французов. Вести о поразительных победах Наполеона в Египте, последней из которых стало подавление мятежа в Каире, потрясли всю Оттоманскую империю.

Я знал также, что Наполеон еще надеялся в конечном счете объединиться с силами Типу Султана, известного франкофила, сражающегося с войсками губернатора Британской Индии Ричарда Уэлсли. Крайне честолюбивый Бонапарт уже собирал верблюжий корпус, рассчитывая в итоге пересечь восточные пустыни более успешно, чем Александр. Этот двадцатидевятилетний корсиканец хотел превзойти великого македонца, стремительно проскакав до Южной Индии, чтобы примкнуть к «гражданину Типу» и лишить Британию ее богатейшей колонии.

По заданию Смита мне надлежало разобраться в жуткой мешанине взглядов и предпочтений местного населения.

— Палестина похожа на запутанное скопище праведников, — заметил я Мухаммеду, плетясь рядом с ним по пыльной дороге на спине моего худосочного осла, хребет которого по жесткости мог сравниться со стволом гикори, к тому же это животное едва ли способно было быстро передвигаться даже под весом десятилетнего ребенка. — А фракций тут у вас не меньше, чем в городском совете Нью-Гемпшира.

— Все люди здесь у нас святые, — мирно сказал Мухаммед, — но нет ничего более раздражающего, чем равно святой сосед, исповедующий другую веру.

Аминь, верно сказано. Для иного человека убежденность в своей правоте оборачивается уверенностью в неправоте соседа, что является причиной половины мировых кровопролитий. Французы и англичане могут служить прекрасным примером, продолжая обрушивать друг на друга бортовые залпы и спорить, кто из них более демократичен: Французская республика с ее кровавой гильотиной или Британский парламент с его долговыми тюрьмами. Прежде, живя в Париже и интересуясь только карточными играми, женщинами да случайными фрахтовыми контрактами, я ни к кому не испытывал особой неприязни, да и мною, насколько я помню, все были довольны. Но выигрыш пресловутого медальона привел меня в Египетский поход, к знакомству с Астизой, Наполеоном, Сиднеем Смитом, и вот я уже погоняю эту бедную скотину к мировой столице твердолобой вечной вражды. В тысячный раз я задумался о том, что же меня довело до такой жизни.

Из-за позднего выхода и неторопливой поступи верблюжьего каравана мы долго добирались до Иерусалима, прибыв туда в сумерках третьего дня. Это утомительное путешествие и извилистые узкие дороги, которые мог перегородить любой обладающий чувством собственного достоинства козел и, очевидно, не приводившиеся в порядок со времен Понтия Пилата, за малое время привели нас от бурых, поросших клочковатым кустарником холмов в предгорья, напоминающие крутизной Аппалачские горы. Мы вскарабкались к селению Баб аль-Вад, к соснам и можжевельникам, зеленеющим над побуревшими осенними лугами. Воздух стал значительно холоднее и суше. Поднимаясь и опускаясь, обходя непреодолимые преграды, мы продолжали путь вместе с кричащими ослами, пускающими ветры и покрытыми пеной верблюдами, оставляя на обочинах повозки перегонщиков скота, чьи быки бодались, пока их хозяева спорили друг с другом. Мы обогнали облаченных в коричневые рясы монахов и миссионеров из Армении, бородатых ортодоксальных иудеев с длинными пейсами, сирийских купцов, одного или двух французских переселенцев, занявшихся торговлей хлопком, и неисчислимые группы замотанных в тюрбаны мусульман, уныло постукивающих суковатыми посохами. Словно пенные водные потоки, струились вниз по склонам гор гонимые бедуинами стада овец и коз, а по обочинам дорог соблазнительно покачивали бедрами юные селянки, ловко удерживая на головах большие глиняные кувшины. Талии женщин были затянуты яркими кушаками, а темные глаза блестели, как черные камушки на речном дне.

К сожалению, девушки, приходившие к нам в гостиницы, выглядели значительно менее соблазнительными. Впрочем, не слишком привлекательными выглядели и сами гостиницы, называемые здесь караван-сараями, — зачастую они представляли собой просто обнесенные стенами дворы, разделенные на кишащие блохами загоны. Нам также встречались отряды воинственных всадников, которые в четырех разных местах стребовали с нас дань за проезд. И всякий раз я ожидал, что мои проводники потребуют у меня несправедливо завышенную долю. Эти сборщики дорожной дани казались мне обычными грабителями, но Мухаммед уверял, что эти местные деревенские бандиты не подпускают к дороге гораздо более страшных головорезов и каждая деревня имеет право на долю дорожной мзды, так называемый гафар. Вероятно, он говорил правду, ведь налоги на защиту от грабителей взимают власти всех стран земли. Эти вооруженные мужланы были чем-то средним между частными вымогателями и полицейскими чиновниками.

Когда я забывал о растущей утечке монет из кошелька, то начинал замечать своеобразное очарование Израиля. Хотя Палестина и не выглядела столь древней, как Египет, зато была настолько общеизвестной, что, казалось, в ушах звучат голоса давно ушедших иудейских героев, христианских святых и мусульманских завоевателей. Мощные стволы оливковых деревьев достигали в обхвате размеров винной бочки, а раскидистые кроны за бесчисленные века успели сплестись в плотные шатры. Останки исторических руин встречались на склоне каждого холма. Останавливаясь на водопой, мы спускались к источникам или колодцам по скалистым уступам, истертым и отполированным множеством сандалий и башмаков, которые топтали их на протяжении тысячелетий. Как и в Египте, здесь сияло яркое солнце, разительно отличающееся от туманного светила Европы. Воздух также имел особый привкус пыли, наводящий на мысль о многовековой истории и множестве живших здесь народов, вдыхавших его до нас.

А в одном из караван-сараев мне напомнили, что я не слишком отдалился от того мира, где был создан мой медальон. Нам встретился один чудак неопределенного вероисповедания и возраста, получавший скудную пищу от хозяина за поденную работу, причем он выглядел таким кротким и непритязательным, что мы обратили на него внимание, лишь когда нам понадобилась кружка воды и лишняя овчина для лежанки. Особое внимание я мог бы уделить юной служанке, но потрепанный, машущий метлой парень меня совершенно не заинтересовал, поэтому когда я разделся после полуночи и на мгновение выложил моих золотых серафимов, то испуганно отскочил, столкнувшись с ним и впервые осознав его присутствие. Он таращил глаза на моих распростерших блестящие крылья ангелочков, и сначала я подумал, что этот старый босяк крутится тут в надежде поживиться чужим добром. Но вместо этого он попятился, оцепенев от ужаса.

Я накрыл серафимов бельем, их блеск исчез, словно загашенное пламя свечи.

— Тайный знак, — пробурчал он по-арабски.

— Что?

— Стрелы шайтана. Да защитит вас милосердный Аллах.

Он вел себя как настоящий безумец. И все же его перепуганный вид встревожил меня.

— Это моя личная реликвия. Держи язык за зубами.

— Мой имам по секрету рассказал мне о ней. И о логове…

— О каком логове?

Они же хранились в тайнике Великой пирамиды!

— Логове Апопа, — буркнул он и, ничего больше не добавив, развернулся и убежал.

В общем, я был поражен не меньше, чем в тот момент, когда сработали подвески священного медальона. Апоп! Так называют змеиного бога, или демона, чье логово, по утверждению Астизы, находилось в недрах Египта. Я не воспринял ее слова серьезно — в конце концов, я же ученик Франклина, здравомыслящий западный человек, — но что-то же двигалось в той дымящейся пропасти, к которой мне совершенно не хотелось приближаться. Однако я надеялся, что весь гот кошмар и сам Апоп остались далеко позади в Египте… А теперь его имя произнесли вновь! Клянусь шакалоголовым Анубисом, мне более чем хватило языческих богов и богинь, испортивших мне жизнь, точно нежеланные родственники, натащившие грязи в дом на своих ботинках. И вот некий дряхлый подметала опять произнес змеиное имя. Наверняка это ничего не значащее совпадение, но оно привело меня в смятение.

Я поспешно оделся, вновь спрятав ангелочков, и быстро вышел из крохотной спальни, чтобы найти улизнувшего старика и спросить его, что означало в здешних краях это имя.

Но он точно сквозь землю провалился. А утром владелец постоялого двора сказал, что этот слуга, очевидно, сбежал, прихватив с собой свои убогие пожитки.

И вот наконец мы прибыли к легендарному Иерусалиму. Признаюсь, вид его меня совершенно потряс. Город теснился на одном из множества холмов, и с трех сторон его окружали крутые склоны узких долин. А с четвертой, северной стороны обычно приходили захватчики. На окрестных взгорьях раскинулись оливковые рощи, виноградники и фруктовые сады, да и сам город напоминал цветущий сад. На несколько миль протянулось надежно защищавшее жителей кольцо внушительных крепостных стен, воздвигнутых по приказу мусульманского султана Сулеймана Великолепного. Ко времени нашего прибытия в городе обитало около девяти тысяч человек, живущих за счет паломников, скромного гончарного и мыловаренного производства. Вскоре я выяснил, что тысячи четыре горожан были мусульманами, тысячи три — христианами и около двух тысяч — иудеями.

Украшением города несомненно служили его здания. Золотой купол важнейшей мусульманской мечети Омара, возведенной над священной скалой, сверкал в лучах закатного солнца. Ближе к тому месту, где мы остановились, возле Яффских ворот высилась древняя военная цитадель, ее зубчатые бастионы завершались круглой, похожей на маяк башней. Такие же огромные каменные глыбы, какие я видел в Египте, образовывали и фундамент здешней крепости. Подобные глыбы я заметил потом также на Храмовой горе, на площади древнего иудейского храма, хотя ныне они служили основанием для главной городской мечети. Очевидно, Иерусалим заложили древние титаны.

На фоне небесной синевы темнели очертания многочисленных куполов, минаретов и колоколен, возведенных крестоносцами или прочими завоевателями, которые стремились увековечить в священном строении, прославляющем их веру, память об очередной кровавой бойне. Создавалось впечатление, что эти богоугодные строения соперничают друг с другом, как овощные прилавки на субботнем базаре; звон христианских колоколов перемежался криками муэдзинов и монотонным бормотанием иудейских богомольцев. Виноградные лозы, наряду с цветами и кустарниками, скрывали трещины полуразрушенных стен, а на площадях и в садах высились мощные стволы пальм. Спускающиеся от крепостных стен рощи оливковых деревьев распространялись по каменистым долинам, где дымились кучи сжигаемого мусора. От этих земных адских свалок взгляд возносился к небесам, там кружили птичьи стаи под божественными облачными чертогами, совершенными по своим изысканным формам. На закате Иерусалим, как и Яффа, приобретал теплый медовый оттенок, его известняки словно оживали в золотистых солнечных лучах.

— Многих людей приводят сюда какие-то надежды и чаяния, — заметил Мухаммед, пока мы глазели на раскинувшуюся за крепостными стенами древнюю столицу. — А вы что хотите найти, эфенди?

— Мудрость, — ответил я, в общем-то не покривив душой.

Ведь именно она вроде бы содержалась в Книге Тота, и, клянусь очками Франклина, я смог бы воспользоваться ее благами.

— Да еще я надеюсь узнать здесь новости о дорогом мне человеке, — прибавил я.

— Ну и запросы у вас, однако! Многие отдают таким поискам всю жизнь, не находя в итоге ни мудрости, ни любви, поэтому вы поступили разумно, придя сюда, где обе ваши молитвы могут быть услышаны.

Насколько мне известно, именно из-за славы святого города Иерусалим захватывали, сжигали, грабили и разрушали чаще, чем любое другое место на земле.

— Будем надеяться, — ответил я. — Ладно, давай я расплачусь с тобой и пойду искать человека, у которого буду жить.

Я постарался не слишком бренчать монетами, появившимися в моем кошельке после выдачи остатка оговоренной платы. Он жадно взял деньги, а потом заявил с искусно разыгранным возмущением:

— Неужели я не достоин никакой награды за то, что поделился с вами знаниями о Святой земле? Никакого вознаграждения за безопасную доставку? Никакого проявления щедрости за столь великолепный вид?

— Ты готов слупить дополнительную плату и за хорошую погоду.

Мухаммед выглядел обиженным.

— Я старался хорошо служить вам, эфенди.

Не желая обидеть его, я склонился к седлу, чтобы он не видел, как мало у меня осталось наличности, и выдал ему чаевые, которые уже едва мог себе позволить. Поклонившись, он разразился бурными изъявлениями благодарности.

— Аллах да улыбнется вам за вашу щедрость!

Не сдержав ворчливого настроения, я буркнул:

— Бог в помощь.

— Да пребудете вы в мире и здравии!

Его благословения, как оказалось, не имели никакой силы.

 

ГЛАВА 4

Проехав по грязной дороге и деревянному мосту под темными чугунными Яффскими воротами к расположенному за стенами базару, я заметил, что Иерусалим изрядно обветшал. Местный субаши (полицейский) проверил, нет ли у меня оружия — запрещенного в оттоманских городах, — но разрешил оставить скромный кинжал.

— Мне думалось, что франки вооружены получше, — проворчал он, узнав во мне европейца, несмотря на арабский наряд.

— Я всего лишь паломник, — ответил я.

Его взгляд выразил явное недоверие.

— Странно, что вы прибыли в одиночестве.

Ловко продав осла за ту же цену, что заплатил за него, — вернул хоть немного денег! — я попытался сориентироваться.

Движение через эти ворота шло непрерывным потоком. Купцы встречали свои караваны, паломники самых разных вероисповеданий, войдя в святые стены, громко возносили благодарственные молитвы. Но оттоманское владычество уже два века пребывало в упадке, а слабые правители, набеги бедуинов, взимание грабительских налогов и религиозные столкновения привели к тому, что процветающий город зачах, словно ростки кукурузы, пробивающиеся на мощеных дорогах. Рыночные прилавки теснились на главных улицах, но выцветшие тенты и полупустые полки только подчеркивали уныние этого исторического периода. Иерусалим погрузился в вялую дремоту, а на его башнях поселились птицы.

Мой проводник, Мухаммед, поведал, что город теперь делится на разные кварталы, где живут мусульмане, христиане, армяне и иудеи. По извилистым улочкам я постарался как можно быстрее добраться до северо-западного квартала, разместившегося вокруг церкви Гроба Господня и резиденции францисканцев. Улицы там выглядели почти безлюдными, по ним носились лишь курицы, которых вспугнуло мое появление. Половина домов казалась покинутой. Эти домишки возвели из древних камней, но неряшливо пристроенные к ним деревянные навесы и балконы торчали, словно фурункулы на дряхлой коже древней старухи. Как в Египте, мечты о процветающем Востоке оказались разбитыми.

Расплывчатые указания Смита и мои личные изыскания вскоре привели меня к двухэтажному дому, сложенному из известняка и возвышающемуся за крепкими деревянными воротами, которые венчала подкова; в остальном его фасад выглядел совершенно непритязательно — в арабском стиле. С одной стороны виднелась небольшая дверца, и до меня донесся едкий запах горящего в кузнице угля. Я постучал в эту скромную входную дверь, подождал, а когда постучал снова, то открылось смотровое оконце. С удивлением я осознал, что на меня смотрит, скорее всего, женский глаз: в Каире я успел привыкнуть к здоровенным мусульманским привратникам и скрывающимся в гаремах женам. Более того, смотревшие на меня светло-серые, полупрозрачные глаза вообще редко встречались на Востоке.

Вспомнив совет Смита, я начал по-английски.

— Меня зовут Итан Гейдж, у меня есть рекомендательное письмо от английского капитана для человека, которого называют Иерихоном. И вот я прибыл…

Дверной глазок захлопнулся. После нескольких минут ожидания у меня появилось сомнение относительно правильности выбранного дома, но дверь вдруг как-то сама собой распахнулась, и я осторожно вошел. Сразу стало понятно, что я попал в рабочий двор кузнеца, вымощенный изрядно закоптившимися плитами. Впереди под крышей пристройки жарко горело пламя горна, а на ее стенах висело множество инструментов. Слева располагалась скобяная лавка, полная законченных изделий, а справа темнел сарай с запасами металлического сырья и угля. Слегка нависая над этими тремя пристройками, поднимался жилой этаж из неокрашенного дерева, окаймленный балконом с увядшими розами в железных горшках. Несколько лепестков белело на прокопченных плитах двора.

Дверь за мной закрылась, и я осознал, что за ней действительно скрывалась женщина. Ничего не сказав, она удалилась, словно призрачное видение, но продолжала искоса следить за мной, и откровенность ее любопытства показалась мне удивительной. Я, конечно, парень симпатичный, но вряд ли такой интерес вызвала именно моя наружность. Свободное платье девушки оставляло открытыми лишь стройные лодыжки, голову покрывала накидка, традиционная в Палестине для любых верующих, и, несмотря на скромно опущенное лицо, я увидел достаточно для получения общего впечатления. Обитательница этого дома была милым и прелестным созданием.

Округлость ее красивого лица навевала воспоминания о прелестницах, изображенных на полотнах эпохи Возрождения; гладкая, светлая для этой части мира кожа сохранила бледную матовость. Линия полных губ изящно изгибалась, а когда мне удалось встретиться с девушкой глазами, она застенчиво потупила взор. Как у многих жителей Средиземноморья, нос у нее был с легкой горбинкой, которую я всегда находил соблазнительной. Из-под накидки выбивалась лишь пара волнистых прядей, которые наводили на мысль о том, что девушка светловолоса. О ее фигуре я мог сказать только, что она выглядела достаточно стройной. Потом девушка исчезла за дверью дома.

Закончив эту безотчетную предварительную оценку, я обернулся и увидел бодро вышедшего из кузницы крепкого бородача в кожаном переднике. Пламя горна слегка подпалило мощные бицепсы кузнеца. Копоть, однако, не скрыла его рыжеватых волос и поразительно синих глаз, смотревших на меня с некоторым недоверием. Неужели и викингов занесло к берегам Сирии? Его суровую, воинственную внешность смягчали полноватые губы и румяные щеки, которые предполагали наличие у их обладателя той благочестивой доброты, что была свойственна, по моим представлениям, святому плотнику Иосифу. Ангелоподобная моложавость роднила его с встретившей меня женщиной. Он сбросил кожаную рукавицу и протянул мне мозолистую руку.

— Гейдж?

— Итан Гейдж, — подтвердил я, пожимая его твердую, как доска, ладонь.

— Иерихон.

Возможно, природа и наделила этого здоровяка женственными губами, но рукопожатие его было крепким, как тиски.

— Вероятно, ваша жена объяснила…

— Сестра.

— В самом деле?

Что ж, вот уже и приятное известие. Не скажу, что в этот момент я начисто забыл об Астизе, просто женская красота возбуждает естественный интерес в любом здоровом мужчине, и лучше всего сразу определить, кто есть кто.

— Она боится незнакомцев, поэтому не надо смущать ее. Вполне впечатляющее предупреждение от могучего как дуб брата.

— Ну конечно. Однако она, очевидно, понимает английский язык, такие удивительные познания заслуживают похвалы.

— Было бы более удивительно, если бы ей не удалось приобрести таких познаний, ведь она жила в Англии. Вместе со мной. Но она не имеет никакого касательства к нашим делам.

— Такое очарование пропадает зря. Она сравнима с самыми изысканными дамами.

Он среагировал на мое остроумие с живостью каменного истукана.

— Смит известил меня о вашем задании, поэтому я готов предоставить вам временное жилье и дать проверенный временем совет: в дураках останется любой иноземец, пытающийся понять политическую жизнь Израиля.

Я решил проявить свойственную мне учтивость.

— Значит, я быстро справлюсь с заданием. Задам вопрос, не пойму ответа и отправлюсь домой. Как обычный паломник.

— Вы предпочитаете арабскую одежду? — спросил он, смерив меня взглядом.

— Она удобна, безлика и, на мой взгляд, может принести известную выгоду на базарах и в кофейнях. Я немного говорю и понимаю по-арабски. — Мне захотелось проверить его остроумие. — Правда, что касается вас, Иерихон, то мне непонятно, как могла рухнуть такая крепость.

Он озадаченно промолчал.

— Вспомните библейскую историю с рухнувшими стенами Иерихона. А вы выглядите крепким как скала. Надеюсь, вы используете свою силу во благо?

— Я родился в деревне. И там нет никаких стен.

— А я и не рассчитывал встретить в Палестине такие синие глаза, — смущенно промямлил я, не зная, что еще сказать.

— Крестоносцы постарались. Корни моей семьи уходят в глубь веков. В наследство нам мог бы достаться смешанный набор красок, но в нашем поколении верх взяла европейская бледность. Кто только не побывал в Иерусалиме: крестоносцы, персы, монголы, эфиопы. Полный набор разнообразных вероисповеданий, мировоззрений и народов. А вы откуда будете?

— Американец, предки быстро и благополучно забыты, что является одним из преимуществ жителей Соединенных Штатов. Верно ли я понимаю, что вы изучили английский, общаясь с моряками Британского флота?

— Из-за эпидемии чумы мы с Мириам стали сиротами. В католическом приюте нас познакомили с внешним миром, а потом в Тире я нанялся на английский фрегат и научился чинить металлические корабельные части. Моряки и прозвали меня Иерихоном. А в Портсмуте я поступил подмастерьем к одному кузнецу и вызвал к себе сестру. Это был мой долг.

— Но почему-то вы не задержались там.

— Нам не хватало солнца. Понятно, почему англичане бледные, как дождевые черви. Во флоте я познакомился со Смитом. За проезд сюда и определенное жалованье я согласился держать открытыми глаза и уши. Мне приходится принимать друзей Смита, которые выполняют тут его распоряжения. Век живи, век учись, дураком помрешь. Соседи считают, причем их мнение недалеко от истины, что я просто извлекаю пользу из своего знания английского языка, приманивая случайных жильцов.

Да, этот кузнец умен и грубовато прямодушен.

— Сидней Смит считает, что мы с ним можем помочь друг другу. Я попал с Бонапартом в Египет. А теперь французы планируют двинуться в ваши края.

— И Смит хочет узнать, чего можно ожидать от здешних христиан, иудеев, друзов и монофиситов.

— Именно так. Он старается помочь Джеззару организовать сопротивление французам.

— Вряд ли ему помогут те, кто ненавидит тирана Джеззара, жестоко попирающего их права. Не так уж мало людей сочтут французов освободителями.

— Если так, то я готов доставить сообщение обратно. Но мне еще нужна помощь, чтобы разобраться с моим собственным делом. В Египте я потерял след одной близкой знакомой. В общем, она упала в Нил. Мне необходимо узнать, жива ли она и если жива, то как мне спасти ее. Мне говорили, что у вас есть связи в Египте.

— Женщина? Так она дорога вам? — Он, похоже, слегка успокоился, узнав, что меня интересует кто-то помимо его сестры. — Такие сведения стоят дороже, чем сбор политических слухов в Иерусалиме.

— И насколько дороже?

Он опять окинул меня оценивающим взглядом.

— Больше, по моим подозрениям, чем вы можете позволить себе заплатить.

— Так вы не хотите помочь мне?

— Мои желания тут ни при чем, а вот мои связные в Египте не захотят помочь вам, учитывая отсутствие денег.

Я уверил себя, что он не пытается обмануть меня, а просто говорит правду. Мне также хотелось бы обзавестись помощником, если я собираюсь как-то продвинуться в поисках книги, и этот синеглазый кузнец превосходно подходил на такую роль. Поэтому я намекнул ему на то, что мой интерес связан еще с одним видом поисков.

— Думаю, вы сможете помочь мне. А я обещаю разделить с вами величайшее сокровище на этой земле.

Он наконец рассмеялся.

— Величайшее сокровище? И какое же?

— Это тайна. Но оно может сделать человека владыкой мира.

— Ах так. И где же спрятано такое сокровище?

— Прямо под нашим носом, я надеюсь, в Иерусалиме.

— А вам известно, какое множество идиотов надеялось найти в Иерусалиме несметные сокровища?

— Но тот, кто найдет их, будет далеко не идиотом.

— Вы хотите, чтобы я потратил свои деньги на поиски вашей женщины?

— Я хочу, чтобы вы тем самым сделали вклад в ваше благополучное будущее.

— Смит, видимо, нашел смелого и наглого пройдоху, — заметил он, облизнув губы.

— Не слишком ли поспешно вы судите о людях?

Он мог с недоверием относиться к моим словам, и все-таки они его заинтересовали. И я мог поспорить, что плата за сведения об Астизе будет для него не такой уж большой. К тому же ему, как всем нам, свойственна алчность: каждый человек мечтает найти спрятанные сокровища.

— Я подумаю над вашим предложением.

Кажется, мне удалось зацепить его.

— Есть еще одна вещь, которую мне хотелось бы раздобыть, — добавил я. — Хорошую винтовку.

Иерихон жил скромно, несмотря на приличный доход от его скобяной торговли. Он исповедовал христианскую веру, и потому обстановка в его доме отличалась большим разнообразием, чем в мусульманском жилище: магометане полагаются лишь на подушки, которые можно легко передвинуть, чтобы изолировать женщин, когда в гости приходят мужчины; в этом традиции бедуинских кочевников остались неизменными. Христиане, напротив, привыкли держать головы ближе к теплому потолку, чем к прохладному полу, и предпочитают в суматохе своей оседлости церемонно восседать на высоких стульях. Поэтому вместо исламских подушек и сундуков Иерихон обзавелся стульями, столом и вместительными шкафами. Однако грубо сколоченная мебель отличалась пуританской простотой. Дощатый пол не сочли нужным покрыть коврами, и единственным украшением оштукатуренных стен служило затейливо выполненное распятие с изображением какого-то святого: чисто, как в монастыре, и так же неуютно. Сестра кузнеца, Мириам, содержала дом в безукоризненном порядке. Еды было вдоволь, но также простой: хлеб, оливки, вино и овощи, ежедневно покупаемые на ближайшем рынке. Ради поддержания мышечной силы могучего брата Мириам готовила мясо, но такое дорогое удовольствие случалось не так уж часто. Приближалась зима, а тепло в доме поддерживал лишь топившийся углем кухонный очаг да кузнечный горн, находившийся на нижнем этаже. В самые студеные дни лишенные стекол оконные проемы заставлялись мешками с опилками, отчего в доме становилось еще сумрачнее. Из-за пронизывающих ветров, холодной воды и дороговизны свеч и масла мы существовали в режиме сельских жителей, по свету пробуждаясь и в сумерках отходя ко сну. Для такого парижского бездельника, как я, жизнь в Палестине стала настоящим потрясением.

Наше сближение началось с изготовления моей новой винтовки. Молчаливый и спокойный Иерихон считался усердным и искусным мастером (думаю, мне следовало бы взять с него пример) и пользовался в городе заслуженным уважением. Оно читалось во взглядах покупателей — мусульман, христиан и евреев, — заходивших в закопченный внутренний двор за потребными в хозяйстве железными орудиями. Я наивно полагал, что открою ему секреты изготовления хороших ружей, но он знал больше меня.

— Вы хотите такую охотничью винтовку, как у германских егерей? — спросил он, когда я описал утраченное мной оружие. — Мне приходилось делать такие. Нарисуйте-ка на песке, какой длины ружье вам нужно.

Я нарисовал ствол длиной около метра.

— Не великоват ли?

— Такая длина обеспечивает хорошую прицельность и дальность выстрела. Сорок пятый калибр как раз то, что надо; скорость полета пуль тут будет выше, хотя они и меньше мушкетных. К тому же можно сделать более значительный запас патронов, учитывая меньший вес пуль и пороха. Ковкая сталь с глубокой винтовой нарезкой обеспечивают большую точность, а курок на ложе, кроме того, уберегает лицо от вспышки пороха на ружейной полке. Мне доводилось держать в руках винтовку, которая с пятидесяти метров прошивала шляпку гвоздя три раза из пяти выстрелов. И пусть приходится заряжать ее целую минуту, но зато первый же выстрел наверняка поразит цель.

— В наших краях обычно пользуются гладкоствольным оружием. Оно заряжается быстро, и стрелять можно чем угодно, хоть камешками. А для такой винтовки понадобятся очень точно отлитые пули.

— Это гарантирует меткость выстрела.

— В ближнем бою порой выигрывает скорость.

Во флоте у него, очевидно, сложилось предвзятое мнение о морских сражениях и отчаянных абордажных захватах.

— Но меткий выстрел позволит не подпустить врага близко. По-моему, сражения с обычными мушкетами так же бессмысленны, как походы в бордель с завязанными глазами: можно, конечно, случайно добиться желаемого результата, но с той же вероятностью можно и сильно промахнуться.

— Ну об этом мне ничего не известно.

Черт возьми, похоже, он совершенно не воспринимает юмора.

Он задумчиво оглядел сделанный на песке рисунок.

— Да, непростая работенка, ее и за месяц не закончишь. И вы собираетесь заплатить мне за нее из ваших сокровищ?

— Двойную цену. А пока вы будете мастерить винтовку, я буду проводить усердные поиски.

— Нет уж. — Он неодобрительно покачал головой. — Легко обещать деньги, которых еще не раздобыл. Вы будете моим подмастерьем в кузнице. Узнаете наконец на личном опыте, что такое настоящая работа. А в свободные дни можете охотиться за вашим сокровищем или разведывать обстановку, выполняя поручение Сиднея Смита. Кстати, можете выставить ему счет, чтобы расплатиться со мной.

Честный труд? Сама идея показалась мне интересной — по правде говоря, я иногда завидовал мастерам вроде Иерихона, — но одновременно и устрашающей.

— Ладно, я буду помогать вам в кузнице, — решил поторговаться я. — Но вы должны пообещать, что обеспечите меня нормальной едой и сном. Сделаем винтовку хотя бы к концу зимы, когда сюда заявится Наполеон, а к тому времени я найду сокровище да вдобавок получу деньги от Смита. Выжать что-то из военно-морского министерства — все равно что пытаться продать шнурки для башмаков, но до весны еще далеко. Всякое может случиться.

— Тогда разводите огонь и беритесь за дело.

Я старательно и быстро выполнял все его указания, до ломоты в спине таскал металлические заготовки и перелопатил кучу угля.

— Мириам считает, что вы хороший человек, — в итоге неохотно признал он.

И я понял, что благодаря ее поддержке завоевал у него некоторое доверие.

Сначала Иерихон выковал металлический прут, так называемый дорн, немного меньшего диаметра, чем ствол моей будущей винтовки. Он раскалил брусок дамасской стали, или прокатной заготовки, и сформировал из нее полосу той же длины, что будущий ружейный ствол. Затем начал наматывать размягченный металл по спирали на дорн. Я держал этот прут и передавал ему нужные инструменты, а кузнец, поместив заготовку ствола в специальный желоб наковальни, бил по ней молотом, сплавляя края. Сковав небольшой участок заготовки, он вытаскивал дорн, и еще мягковатый металл с шипением погружался в бочку с водой. И, продолжая постепенно раскалять и наматывать заготовку, он сваривал металл дюйм за дюймом. Работа оказалась не только нудной и кропотливой, но и необычайно зачаровывающей. Эта удлиняющаяся трубочка вскоре могла стать моим новым надежным спутником. Горячая работенка не давала мне замерзнуть, и я получал, к собственному удивлению, своеобразное удовольствие от тяжелого физического труда. Простая, но сытная еда и здоровый сон привели к тому, что я даже полюбил праведную скромность моего нового жилища. Заметно наросли и мои начавшие укрепляться еще в Египте мускулы.

— Вы еще не женаты, Иерихон? — попытался я как-то вызвать его на разговор.

— Разве вы видели в нашем доме жену?

— Почему же, ведь вы красивый и преуспевающий мужчина?

— Не встретил пока никого, на ком захотел бы жениться.

— Я тоже. Трудно встретить хорошую девушку. А потом пропала и моя знакомая египтянка…

— Мы вскоре получим известие о ее судьбе.

— Значит, вы так и сиротствуете тут вдвоем с сестрой, — продолжал выспрашивать я.

Он раздраженно отложил молот.

— У меня уже была жена. Она умерла, вынашивая моего ребенка. Потом началась другая жизнь. Я нанялся на британский корабль. А Мириам…

— Продолжает заботиться о вас как о скорбящем брате, — вставил я, осознав ситуацию.

— Так же, как я забочусь о ней, — не сводя с меня мрачного взгляда, буркнул он.

— А если у нее появится поклонник?

— Она не желает никаких поклонников.

— Но она очень красивая девушка. Добрая. Скромная. Послушная.

— А вы лучше думайте о вашей египтянке.

— И все-таки вам нужна жена, — заявил ему я. — И дети, чтобы научить вас смеяться. Может, я помогу вам найти подходящую особу.

— Мне не нужны в доме чужие люди. И лишние траты.

— И все же вы терпите их, с тех пор как я здесь!

Я усмехнулся, а он угрюмо сдвинул брови, и мы вернулись к ковке металла.

В свободное время мне удалось немного познакомиться с Иерусалимом. В зависимости от исследуемого квартала я слегка разнообразил свои наряды и старался разжиться полезными сведениями, общаясь с людьми на арабском, английском и французском языках. Иерусалим привык к паломникам, и на мои топорные речи никто не обращал особого внимания. На городских перекрестках шла бойкая торговля, там смешивались богачи и бедняки, а воинственные янычары зачастую делили трапезу с простыми ремесленниками. Бедноту обеспечивали похлебкой в хаскийях, так называемых благотворительных столовых, а кофейни привлекали людей всех вероисповеданий, там они с удовольствием потягивали бодрящие напитки, курили кальяны и обсуждали дела. Насыщенный ароматом этих темных зерен воздух с густой примесью турецкого табака и гашиша действовал одурманивающе и возбуждающе. Порой я уговаривал прогуляться со мной и Иерихона. Язык у него мог развязаться только после кружки — а то и двух — вина, но уж если он начинал неохотно говорить, то выдавал бесценные замечания о жизни его родины.

— Все в Иерусалиме уверены, что живут на три ступени ближе к небесам, — заявил он как-то. — А это означает, что все вместе они создают тут собственный маленький ад.

— А мне показалось, что ваш обезоруженный город ведет на редкость мирный и набожный образ жизни.

— Только до тех пор, пока один верующий не наступит на набожную мозоль другого.

На вопросы о причине моего пребывания в здешних краях я отвечал, что являюсь торговым представителем Соединенных Штатов, которым и правда служил в Париже. Я говорил, что пока выжидаю тут время, собираясь потом заключить сделку с победителем. Мне хотелось дружить со всеми.

Переполняемый слухами о скором вторжении Наполеона город гудел как растревоженный улей, бурно споря по поводу того, какая сторона с большей вероятностью одержит победу. Четверть века люди терпели жестокое правление Джеззара. Бонапарта, однако, следовало остановить. Англичане контролировали морские подходы, а Палестина была всего лишь островком в обширных водах Османской империи. Мусульманские общины шиитов и суннитов пребывали в острейшей взаимной вражде, а менее многочисленные христиане и иудеи также с тревогой и недоверием поглядывали друг на друга, и в итоге оставалось совершенно неясным, кто может взяться за оружие и против кого его направить. Потенциальные религиозные диктаторы полудюжины разных вероисповеданий мечтали создать собственные пуританские утопии. Смит надеялся, что я привлеку рекрутов для британской стороны, но, в сущности, мне вовсе не хотелось помогать ему. Меня по-прежнему прельщали идеалы Французской республики и нравились люди, с которыми довелось поработать, заманчиво выглядели и мечты Наполеона о просвещении Ближнего Востока. Чего ради я должен встать на сторону высокомерных британцев, с отменной жестокостью пытавшихся подавить независимость моей родины? На самом деле мне хотелось лишь дождаться новостей о судьбе Астизы и выяснить, есть ли хоть какая-то вероятность того, что легендарная Книга Тота каким-то невероятным образом за три тысячи лет не рассыпалась в прах. А потом бежать без оглядки из этого восточного бедлама.

В общем, по возможности я знакомился с местной кальянной культурой. При скромных размерах города по нему неизбежно распространились слухи о подрабатывающем в кузнице Иерихона неверном, рядившемся в арабские одежды, но слишком много горожан с темным прошлым задерживались тут по самым разнообразным причинам. Я практически ничем не отличался от множества людей, живущих в ожидании, — а ожидание лучших времен как раз и составляет главную часть человеческой жизни.

 

ГЛАВА 5

На протяжении зимы я всячески старался привлечь внимание Мириам. Как-то раз я приобрел на базаре обработанный янтарь с застывшим внутри насекомым. Камень выдавали за гладкий и блестящий амулет, приносящий удачу, но я увидел в нем полезный для науки артефакт. Однажды я подкрался к девушке сзади, пока она ощипывала курицу, энергично потер янтарь о свой халат, а потом протянул руку над этими пушистыми перьями. Часть из них поднялась к моей ладони.

— Как вам это удалось? — в смятении спросила она.

— В Европе и Америке я овладел таинственными силами, — монотонно произнес я.

Она перекрестилась.

— Грешно заниматься магией в почтенном доме.

— Это не магия, а простой фокус с электрическими силами, о которых рассказал мне мой наставник Франклин. — Перевернув ладонь, я показал ей камень. — Даже древние греки знали о силе его притяжения. Если потереть янтарь, он обретает свойство притягивать вещи. Мы называем такую магию электрическим притяжением. Я изучил некоторые свойства электрических зарядов.

— Какая дурацкая затея, — неуверенно сказала она.

— Вот, попробуй сама.

Не обращая внимания на настороженность, я взял ее руку и вложил в нее янтарь, радуясь предлогу минутной близости с девушкой. Ее сильные пальцы покраснели от работы. Потом я потер янтарем по ее рукаву и поднес камень к перьям. Естественно, несколько перышек поднялось и прилипло к его поверхности.

— Теперь ты тоже узнала кое-что об электричестве.

Она пренебрежительно хмыкнула и отдала камень обратно мне.

— Как вы находите время для бесполезных игр? — спросила она.

— Но что, если они вовсе не бессмысленны?

— Если вы такой ловкий, то пусть ваш янтарь поможет вам ощипать следующую курицу!

Я рассмеялся и провел янтарем вдоль ее щеки, подняв им прядь ее роскошных волос.

— Вероятно, его можно использовать как гребешок, — заметил я, когда опустившиеся волосы рассыпались белокурой вуалью, из-под которой за мной подозрительно следили глаза Мириам.

— А вы, вероятно, наглец.

— Скорее мне присуща дерзость любознательного человека.

— И на что же распространяется ваша любознательность? — Задавая вопрос, она покраснела.

— Ага. Вот вы уже и начинаете понимать меня, — подмигнув, сказал я.

Но на этом она предпочла закончить наше общение. В свободное время я пытался подыскать компаньонов для карточных игр, но вряд ли на земле найдется еще один город, где люди настолько не расположены к каким-либо интересным вариантам проведения досуга. Развлечений в Иерусалиме оказалось меньше, чем на аскетичном пикнике квакеров. Не нашлось там и особых сексуальных искушений, ведь местные жительницы ходили запеленатые в плотный одежный кокон, точно младенцы в завьюженном северном Мэне, поэтому мне поневоле пришлось продолжить начавшееся в Яффе воздержание от любовных утех. Правда, поначалу женщины то и дело одаривали меня соблазнительными взглядами, но я пережил сокрушительный удар — их очарование мне отравили зловещие болтуны кофеен, красочно описывающие увечья, наносимые разъяренными отцами или братьями гениталиям совратителя. Мое богатое воображение невольно охлаждало вожделение и наводило на благочестивые мысли.

Со временем скука и разочарование так утомили меня, что и решил развлечься, вспомнив электрические опыты Франклина и даже воодушевившись игрой с янтарем. Ведь парижские салоны очаровал остроумный трюк с наэлектризованным поцелуем — легко добиться искры, проскочившей между губами целующихся, если зарядить женщину от моего устройства, — но после пребывания в Египте я стал относиться к таким опытам более серьезно. Возможно ли, что в древности людям удалось превратить эти таинственные силы в могущественную магию? Не в этом ли заключался секрет взлета их цивилизации? За время этой досадной зимней задержки в Иерусалиме мне захотелось хотя бы завоевать некое уважение с помощью науки. Электричество было здесь в новинку.

С неохотного дозволения Иерихона я соорудил в качестве генератора заряда фрикционное ручное устройство со стеклянным диском. Когда я крутил его ручку, то между прокладками, имевшими проволочный вывод, накапливался статический заряд, передаваемый в стеклянные сосуды со свинцовыми сердечниками: мой кустарный вариант лейденской банки. Для соединения этих искрообразующих батарей я использовал полоски меди, а накопленное в них электричество заставляло вздрагивать коснувшихся их клиентов, причем онемение пальцев долго не проходило. Психологов, изучающих человеческую природу, не удивило бы то, что многие люди захотели испытать таинственную силу и затем трясли в благоговейном страхе онемевшими конечностями. Я даже завоевал репутацию мага, когда, наэлектризовав собственные руки, притянул к пальцам медную стружку. В общем, видимо, я уподобился графу Силано, став фокусником. Люди начали шептаться о моих способностях, и, признаюсь, меня порадовала такая дурная слава. На Рождество я откачал воздух из стеклянной сферы, раскрутил ее с помощью моего устройства и приложил к ней ладонь. Возникшее фиолетовое сияние осветило сарай, приведя в восторг соседских ребятишек (правда, две старушки хлопнулись в обморок, раввин выскочил во двор, а католический священник угрожающе направил в мою сторону крест).

— Это всего лишь салонный фокус, — заверил я их. — Во Франции мы постоянно устраивали такие зрелища.

— Но во Франции живут одни неверные и атеисты! — возразил священник. — От вашего электричества никакой пользы.

— Наоборот, ученые доктора во Франции и Германии полагают, что электрическим шоком можно исцелять больных или безумных.

Но поскольку всем известно, что лекари чаще убивают, чем исцеляют, соседей Иерихона едва ли впечатлило такое утверждение.

— Неужели вы потратили столько времени на сооружение устройства, способного лишь причинить боль? — спросила Мириам, также по-прежнему пребывая в сомнениях.

— Но почему оно причиняет боль? Именно это и хотел понять Бен Франклин.

— Это происходит из-за движения, верно?

— Да, но почему? Разве вы получаете электрический заряд, сбивая масло из молока или вытаскивая ведро из колодца? Нет, тут возникает особая сила, и, как полагал Франклин, на ней, возможно, основана жизнь всей нашей Вселенной. Л вдруг именно электричество оживляет наши души?

— Вот уж богохульство!

— Нашим телам присущи электрические свойства. Электрики пробовали оживлять умерших преступников с помощью электричества.

— Тьфу! — с отвращением воскликнула она.

— Но их конечности действительно двигались, хотя дух уже отлетел. Не в электричестве ли заключена наша жизненная сила? Что, если мы сумеем овладеть этой силой так же, как научились владеть огнем, или мышцами, или лошадьми? Что, если древним египтянам удалось покорить ее? Представьте человека, узнавшего, как обрести невообразимое могущество.

— И это то, что вы ищете, Итан Гейдж? Невообразимое могущество?

— Если бы вы увидели древние пирамиды, то задумались бы, не имели ли их строители такого могущества. Почему бы нам вновь не обрести его в наши дни?

— Возможно, потому, что оно принесло больше зла, чем добра.

Между тем Иерусалим обладал своим собственным магическим очарованием. Не знаю, могла ли человеческая история впитаться в землю, как зимний дождь, но посещаемые мной места несли в себе ощутимые, даже навязчивые признаки времени. Каждая стена хранила воспоминания, каждая улица помнила исторические события. Здесь проповедовал Иисус, там Соломон приветствовал царицу Савскую, на этой площади обосновались крестоносцы, а через эти ворота вошел Саладдин, отвоевав город. Самый замечательный, на мой взгляд, юго-восточный городской район включал в себя и искусственно насыпанную Храмовую гору, где в библейские времена Авраам собирался принести в жертву Исаака. Площадь на ее вершине, вымощенная плитами по приказу Ирода Великого, протянулась на четверть мили в длину и три сотни ярдов в ширину, занимая, как мне сказали, тридцать пять акров земли. Неужели ее воздвигли только для того, чтобы скрыть простой храм? Почему она такая большая? Не спрятано ли под ней что-то более важное? Мне вспомнились наши бесконечные размышления об истинном назначении пирамид.

На этой горе до первого прихода вавилонян стоял храм Соломона, позднее также разрушенный и перестроенный римлянами. А потом на его же основании мусульмане возвели златокупольную мечеть. В том же южном районе имелась и другая мечеть, Аль-Акса, перестроенная крестоносцами. Каждая вера стремилась оставить здесь свой след, но общий результат вылился в невозмутимый пустырь, возвышавшийся над торговым городом, как сами небеса. Там резвились дети и жевали траву овцы. Я поднимался туда иногда через Железные ворота и обходил его по периметру, обозревая окрестные холмы в карманную подзорную трубу. Мусульмане оставили меня в покое, шепча, что я — джинн, избранный таинственными силами.

Несмотря на мою репутацию, а возможно, и благодаря ей мне иногда позволяли подходить к выложенной синими плитами священной скале, сняв обувь перед вступлением на ковер с красно-зелеными узорами. Возможно, они надеялись, что я приобщусь к исламу. Купол мечети опирался на четыре мощных простенка и двенадцать колонн, интерьер украшали арабские письмена и мозаичные узоры. Под ним находилась священная скала — Куббат ас-Сахра, основополагающий камень мироздания; Авраам собирался здесь принести в жертву своего сына, а Мухаммед вознесся с него на небо. С одной стороны от скалы возвышалась ограда, как говорят, под ней находилась какая-то пещерка. Не спрятано ли там что-нибудь интересное? Если на этом месте когда-то стоял храм Соломона, то не здесь ли схоронены главные иудейские сокровища? Но спускаться в эту пещерку не разрешалось никому, а когда я задерживался там слишком надолго, мусульманский уборщик выпроваживал меня из мечети.

В общем, я проводил дни, строя разные предположения и помогая Иерихону мастерить подковы, серпы, печные щипцы, дверные петли и прочие разнообразные бытовые скобяные товары. Времени для разговоров с кузнецом у меня имелось в избытке.

— А нет ли в этом городе тайных подземелий, где в древности могло быть спрятано нечто ценное?

Иерихон разразился лающим смехом.

— Тайные подземелья в Иерусалиме? Да любой погреб связан с лабиринтом заброшенных туннелей и затерянных улочек. Не забывайте, что этот город на протяжении тысячелетий грабило множество разных народов, включая ваших европейских крестоносцев. Здесь порубили столько голов, что грунтовые воды могли бы превратиться в кровь. Это просто многослойный пирог, начиненный руинами, не говоря уже о множестве соединяющихся пещер и каменоломен. Тайные подземелья? Да наземная часть Иерусалима представляет лишь малую толику того, что скрыто под землей!

— Я хочу найти то, что принесли сюда древние израильтяне.

— Только не говорите мне, что вы ищете ковчег Завета! — со стоном произнес он. — Это же идиотский миф. Может, эта святыня и стояла когда-то в храме Соломона, но о ней ничего не слышали с тех самых пор, как Навуходоносор еще в пятьсот восемьдесят шестом году до Рождества Христова разрушил Иерусалим и пленил евреев.

— Да что вы, у меня и в мыслях нет ничего подобного.

Хотя подобные мысли у меня имелись, по крайней мере возникла надежда, что поиски ковчега могут привести меня к книге или, в сущности, он-то мне и нужен. Ведь «ковчег» означает «ларец», а ковчег Завета, предположительно, представлял собой некий сундук, сделанный из акации и обложенный золотом, в нем бежавшие из египетского плена евреи хранили священные скрижали с Десятью заповедями. Считалось, что он обладал магическими силами и защищал их от врагов. Естественно, я задумался, не хранилась ли там заодно и Книга Тота, поскольку Астиза полагала, что Моисей забрал ее с собой. Но пока я не стал рассказывать о своих подозрениях.

— Тогда ладно. Но вам понадобится уйма времени, чтобы раскопать иерусалимские подземелья, и я подозреваю, что труды ваши будут тщетными. Ползайте по этим норам, если хотите, но найдете вы там только керамические черепки да прогнившие кости.

Мириам вела себя сдержанно, но постепенно я понял, что за ее молчаливостью скрывались острый ум и глубокий интерес к истории. Насколько она и Астиза различались по характеру, настолько же походили они друг на друга по умонастроению. Первые дни моего пребывания в их доме она готовила и подавала нам еду, но сама ела отдельно. Так продолжалось до тех пор, пока я, поработав какое-то время в кузнице с Иерихоном, не завоевал малую толику доверия, а вскоре мне удалось доказать им и свое приличное воспитание, что позволило ей присоединиться к нам за столом. Мне ее нерасположенность к общению показалась странной, в конце концов, мы же не мусульмане, чтобы изолировать друг от друга мужчин и женщин. Сначала она говорила только самое необходимое — в этом она также отличалась от Астизы, — а нужда что-то сказать у нее возникала редко. По моим представлениям, природа наделила ее подлинной красотой — при виде таких красавиц мне обычно вспоминается клубника со сливками, — но лишь за столом она нехотя снимала с головы накидку. Тогда волосы ее струились таким же, как у Астизы, водопадом, только не черным, а золотистым, и трудно было отвести глаза от ее лебединой шеи и прекрасного лица. Я продолжал гордиться своим целомудренным поведением (поскольку попытки найти амурное приключение в Иерусалиме сравнимы с поисками девственницы на диване парижского распутника, я старался найти моральное удовлетворение в моей вынужденной добродетельности), но меня поразило то, что красота Мириам, похоже, не потрясла еще никого из соседских парней. По вечерам девушка тщательно мылась в деревянной лохани, и я, слыша плеск воды, невольно представлял себе ее груди и живот, округлости бедер и стройные длинные ноги, образы которых виделись моему взбудораженному воображению в мыльных ручейках, низвергающихся по совершенным очертаниям ее бедер, коленок и лодыжек. И тогда, издав тихий вздох, я старался переключиться на мысли об электричестве и в итоге сжимал кулаки, пытаясь собрать туда всю свою волю.

За ужином Мириам с удовольствием прислушивалась к нашим разговорам, оживленно поблескивая очаровательными глазками. Брату и сестре удалось повидать мир, и поэтому они с радостью слушали мои истории о жизни в Париже, детстве и отрочестве в Америке, о ранних торговых походах за мехами с охотничьей партией на Великие озера, о путешествиях по Миссисипи к Новому Орлеану и на Карибские сахарные острова. Их также заинтересовала экспедиция в Египет. Я не стал посвящать их в тайны Великой пирамиды, но описал Нил и живописную красоту его берегов, прошлогоднее морское сражение и храм в Дендере, в котором побывал, углубившись в южные края. Иерихон много рассказывал мне о Палестине и странствиях Иисуса по Галилее, а также о христианских святынях, сохранившихся на Масличной горе. Постепенно поборов нерешительность, Мириам начала принимать участие в наших разговорах, и ее замечания показывали, что она знала об истории Иерусалима гораздо больше, чем я мог себе вообразить, — более того, гораздо больше своего брата. Она не только умела читать — что довольно редко для женщин мусульманского мира, — но и любила чтение, а поскольку кавалеры и малые дети ее не обременяли, то все свободное время она поглощала книги, которые покупала на базаре или заимствовала в женских монастырях.

— О чем вы читаете? — однажды поинтересовался я у нее.

— О прошлом.

Иерусалим обладал богатейшим и многообразным прошлым. Холодной зимой я бродил по окрестным холмам, глядя на длинные тени, отбрасываемые безымянными руинами. Как-то раз сильный ветер принес легкий снежок, белое покрывало затянуло голубые небеса, а стылое солнце парило в вышине, как призрачный воздушный змей. Лишь его свет лениво и скупо освещал поднебесные пейзажи.

Между тем изготовление винтовки продолжалось, и я заметил, что Иерихон с удовольствием занимается этим требующим большого мастерства делом. Закончив сварку ствола, мы довели его внутренний диаметр до нужного размера, я вертел рукоятку, а он подталкивал зажатый в тиски ствол в мою сторону. Тонкая работенка. Когда мы завершили этот этап, Иерихон тщательно проверил внутреннюю поверхность, отшлифо вав и исправив все неровности и огрехи. Искусный разогрев И ковка сделали ружейную трубку идеально прямой и гладкой.

Винтовая нарезка ствола, по которой будет лететь пуля, проводилась с особой точностью. Она осуществлялась с помощью семи метчиков и поэтапного вращения. Эта работа требовала необычайной кропотливости, метчики сменяли друг друга, и для получения нужной глубины нарезки каждый из них приходилось протаскивать через ствол по паре сотен раз.

Но до завершения было еще далеко. Затем последовала полировка и воронение стали, изготовление множества мелких металлических деталей для кремневого замка, курков, пороховницы, патронной сумки, шомпола и прочих мелочей. Мои руки были не лишними, но за все качество отвечал только Нерихон, его мясистые лапищи производили детали, изящество которых соперничало с изысканными изделиями, сплетенными ловкими пальчиками кружевницы. Во время такой сложнейшей работы он выглядел счастливейшим из смертных.

Однажды меня удивила и скромница Мириам, пожелавшая измерить длину моих рук и плеч. Оказалось, что она собиралась вырезать ложу для винтовки, которая должна соответствовать размерам стрелка так же, как ладно скроенное пальто. Она сама любезно предложила свои услуги.

— У нее точный глаз и отменный художественный вкус, — пояснил Иерихон. — Нарисуйте ей примерные размеры и изгибы привычной для вас ружейной ложи.

В Палестине, конечно, не росли клены, поэтому выбрали акацию, такое же дерево использовалось и для ковчега: оно, конечно, тяжелее, чем мне хотелось бы, но зато его древесина очень прочна и долговечна. После того как я набросал желаемую форму, отличную от арабских ружей, девушка сделала по моему эскизу изящный рисунок, навеявший мне мысли о Пенсильвании. Когда она снимала мерку, чтобы определить удобный размер приклада, прикосновение ее пальцев заставило меня трепетать как мальчишку.

Вот каким целомудренным я стал.

Так я и зимовал, посылая Смиту туманные политические и военные сведения, которые могли бы смутить любого стратега, достаточно глупого, чтобы обратить на них внимание, но однажды вечером наш ужин прервал стук в дверь дома Иерихона. Кузнец вышел во двор и вернулся вместе с запыленным, заросшим бородой путником, прибывшим с торговым караваном.

— Я привез для американца новости из Египта, — заявил гость.

Сердце забилось у меня в груди.

Мы усадили его за грубо сколоченный трехногий стол, предложив оливки, хлеб и кружку воды — будучи мусульманином, он отказался от вина. Пока он, смущенно благодаря нас за гостеприимство, поглощал еду с жадностью голодного волка, я встревоженно ждал, поражаясь охватившему меня ужасному волнению. За проведенные с Мириам недели мысли об Астизе улеглись на дно копилки моей памяти. Сейчас долго скрываемые чувства вырвались из-под спуда с такой силой, словно я еще держал Астизу за руку или в отчаянии смотрел, как она покачивается на канате под корзиной воздушного шара. Меня уже начало трясти от нетерпения, а щеки запылали огнем. Мириам следила за мной.

Хозяин обменивался с гостем традиционными приветствиями, они желали друг другу благополучия, расспрашивали о здоровье и воздавали хвалы божественному провидению.

— А как у вас обстоят дела с…

Так начинался один из самых принципиальных вопросов моего времени, учитывая широкую распространенность подагры, малярии, водянки, обморожений, воспалений глаз и прочих разнообразных мучительных хворей, — и далее следовало перечисление тягот, перенесенных в путешествии.

Наконец благословенный миг…

— А что слышно о судьбе подруги этого человека?

Посланец допил воду и степенно стряхнул с бороды хлебные крошки.

— Ходят слухи, что во время октябрьского мятежа в Каире французы потеряли воздушный шар, — начал он. — Но никто не говорит, что на его борту улетел этот американец; он вроде просто исчез или дезертировал, бросив французов. Ходит много историй о том, что его видели в самых разных местах, и не менее разнообразны предположения о его дальнейшей судьбе. — Он глянул на меня и уставился на дощатую поверхность стола. — Но вашу собственную историю не подтверждает никто.

— Но наверняка ходят какие-то слухи о судьбе графа Силано, — сказал я.

— Граф Алессандро Силано тоже исчез таинственным образом. Говорят, он занимался исследованием Великой пирамиды, а потом пропал. Некоторые предполагают, что он погиб в этой самой пирамиде. Другие считают, что он вернулся в Европу. Легковерным кажется, что исчез он с помощью магии.

— Нет-нет! — запротестовал я. — Он тоже упал с того воздушного шара!

— Об этом, эфенди, никто ничего не знает. Я рассказываю нам только то, о чем говорят в Каире.

— А об Астизе?

— Нам не удалось найти никаких ее следов.

Мое сердце екнуло.

— Никаких следов?

— Дом Келаба Альмани, у которого вы жили и которого называли Енохом, после его убийства опустел, и там устроили французские казармы. Юсуф аль-Бени, приютивший, по вашим словам, эту женщину, вообще отрицает, что она жила у него гареме. Ходили слухи о какой-то красавице, сопровождавшей корпус генерала Дезе в экспедиции по Верхнему Египту, но если это верно, то, значит, она тоже исчезла. Об упомянутом вами раненом мамелюке Ашрафе мы ничего не слышали. Никто не вспоминает о появлении Астизы в Каире или в Александрии. Солдаты болтают о какой-то соблазнительной красотке, верно, но ни один не утверждает, что видел или знал именно ее. Такое впечатление, что ее вообще не существовало.

— Но она тоже упала в Нил! Целый отряд видел их падение!

— Если и так, приятель, значит, она не выплыла. Воспоминания о ней подобны миражу.

Все во мне словно оцепенело. Я пытался постичь возможность смерти Астизы, погребения ее выброшенного на берег тела. Я надеялся, что она выживет, даже если ее посадили в тюрьму. Но полное исчезновение?! Неужели течение унесло ее в море и никто так и не нашел ее, хотя бы чтобы устроить приличные похороны? Что же случилось с ней на самом деле? И Силано, похоже, тоже бесследно пропал… Но это как раз усиливало мои сомнения. Неужели ей удалось выплыть и она ушла с ним? Такое мучительное предположение показалось мне гораздо более ужасным.

— Вам наверняка известно еще что-то! О боже, ее же знала вся армия! Сам Наполеон обратил на нее внимание! Ведущие ученые взяли ее на корабль! А теперь вдруг все начисто потеряли память?

Он сочувственно посмотрел на меня.

— Мне очень жаль, эфенди. На мой взгляд, Господь порой оставляет нам больше вопросов, чем ответов.

Человек привыкает ко всему, кроме неопределенности. Самыми страшными монстрами являются те, с которыми мы еще не столкнулись. Но я столкнулся с ними, услышав ее последние слова, которые и сейчас звучали в моей голове: «Найди ее!» После этого Астиза перерезала веревку, и ее крик постепенно затихал, пока она летела вместе с Силано в нильские воды, блестящие в ослепительных лучах солнца, а мой воздушный шар уносился ветром к морю… Неужели все это было просто кошмарным видением? Нет! Ее падение было реальным, как этот трехногий стол.

Иерихон уныло поглядывал на меня. И в его унынии, помимо сочувствия, сквозило настороженное осознание того, что именно эта египтянка удерживала меня на расстоянии от его сестры. Мириам взглянула на меня с особой откровенностью, в ее глазах читалось скорбное понимание. И в этот момент я догадался, что она тоже кого-то потеряла. Именно поэтому она не поощряла поклонников и брат стал для нее единственным близким человеком. Нас всех объединяло горе.

— Что же за ответ вы в итоге привезли мне? — прошептал я.

— Ответ заключается в том, что ваше прошлое осталось в прошлом. — Наш гость поднялся. — Мне очень жаль, что я не смог привезти белее обнадеживающие вести, но я всего лишь посланник. Друзья Иерихона будут, конечно, продолжать собирать сведения. Но не стоит обольщаться. Она исчезла бесследно.

И, сказав это, он также исчез из нашего общества.

 

ГЛАВА 6

Первая здравая мысль призывала меня немедленно покинуть Иерусалим и проклятый Восток раз и навсегда. Странная экзотическая одиссея с Бонапартом — бегство из Парижа, отплытие из Тулона, штурм Александрии, знакомство с Астизой, а затем ужасные битвы, потеря моего друга Антуана Тальма и жуткие тайны Великой пирамиды — так напоминала погребальную процессию, что то и дело возникало желание посыпать голову пеплом. Ничего хорошего она мне не принесла — ни богатства, ни прощения за мнимые парижские преступления, ни приличного статуса в обществе отправившихся в наполеоновскую экспедицию уважаемых ученых и никакой печной любви с пленившей и околдовавшей меня женщиной. Я потерял даже свою драгоценную винтовку! Единственной настоящей причиной моего прибытия в Палестину было желание узнать о судьбе Астизы, и теперь, когда выяснилось, что о ней ничего не известно (могло ли быть более жестокое известие?), выданное задание потеряло для меня всякий смысл. Меня совершенно не волновало грядущее вторжение в Сирию, судьба Мясника-Джеззара, карьера Сиднея Смита или политические расчеты друзов, монофиситов, иудеев и всех прочих фанатиков, охваченных бесконечной жаждой мести и пылающих завистью друг к другу. Как же меня самого угораздило оказаться в таком безумном, пропитанном ненавистью некрополе? Пора опомниться и отправиться на родину, в Америку, пора вернуться к нормальной жизни.

И все-таки… мою решимость уехать и покончить со всеми несчастьями ослаблял сам факт неизвестности. Никто ничего не слышал ни о жизни, ни о смерти Астизы. Она просто исчезла. Если я уеду, то буду мучиться сомнениями всю оставшуюся жизнь. Слишком много воспоминаний связывало меня с ней — во время путешествий по Нилу она показала мне звезду Сириус, помогла мне победить Ашрафа в яростной битве при Пирамидах, меня пленили ее изящество и красота, когда она в одиночестве отдыхала во внутреннем дворике дома Еноха, и ее уязвимость и чувственность в цепях храма Дендеры. А потом на нильских берегах она подарила мне незабываемые, полные нежной страсти ночи! За сотню, а то и за две сотни лет человек, возможно, и свыкся бы с такими воспоминаниями — но отрешиться от них не смог бы никогда. Ее живой образ постоянно преследовал меня.

История Книги Тота, если уж на то пошло, вполне могла оказаться сказкой — ведь мы нашли в подземной сокровищнице пирамиды лишь пустой золотой ларец и треклятый посох, возможно в насмешку оставленный Моисеем, — но тем не менее вдруг она не придумана и желанная реликвия на самом деле спрятана где-то под моими ногами? Иерихон приближался к завершению работы над винтовкой, и я с гордостью думал, что приложил руку к изготовлению оружия, которому, вероятно, суждено превзойти по качеству потерянное в Дендере ружье. А еще я привязался к Мириам и чувствовал, что она стала моим товарищем по несчастью, пережив когда-то трагическую потерю. После известия об исчезновении Астизы красота женщины, с которой я делил кров, чьи руки готовили мне еду и вырезали деревянную ложу для моего ружья, показалась мне еще более дивной. Кто, собственно, ждет меня в Америке? Никто. В общем, несмотря на испытанное разочарование, я вдруг решил еще немного задержаться, по крайней мере до окончания изготовления винтовки. Опять Я поступил как игрок, ожидающий удачной раздачи карт. Может быть, очередная карта будет выигрышной.

К тому же меня заинтересовало, кого потеряла Мириам.

Она общалась со мной с пристойной сдержанностью, однако теперь наши взгляды встречались чаще, чем раньше. Передавая мне тарелку с едой, она подходила заметно ближе, и тон ее голоса — возможно, только в моем воображении? — стал более мягким и сочувственным. Иерихон начал пристальнее следить за нами обоими и иногда сердито вмешивался в наши разговоры. Мог ли я винить его? Она была для него прекрасной помощницей, преданной как собака, а я был никчемным иноземцем, охотником за сокровищами с неопределенным будущим. Я невольно мечтал обладать ею, и Иерихон, будучи здоровым парнем, отлично понимал, какие желания свойственны мужчинам. Хуже того, я мог увезти ее в Америку. В итоге, по моим наблюдениям, он начал посвящать горазда больше времени изготовлению моей винтовки. Ему хотелось поскорей закончить ее и распрощаться со мной.

В сумрачном спокойствии Иерусалима мы пережили последние зимние дожди. По сообщениям, Дезе, лучший генерал Бонапарта, продолжая поход к верховьям Нила, доложил ему о новых победах и обнаружил новые впечатляющие руины. Смит бороздил море, поддерживая блокаду Александрии и осуществляя связь Акры с Константинополем в целях подготовки к весеннему наступлению Наполеона. Французские войска стягивались к Эль-Аришу, ближайшему к палестинской границе городку. Усиливающийся жар солнца медленно прогревал городские камни, слухи о приближении войны становились все более определенными, и вот в один из туманных вечеров, когда перед ужином Мириам собралась пройтись по городским базарам за недостающими приправами, я вдруг решил последовать за ней. Мне хотелось улучить момент, чтобы поговорить с ней без покровительственного присутствия Иерихона. Уважаемые мужчины в Иерусалиме не стали бы навязывать свое общество одинокой женщине, но я надеялся, что мне случайно представится возможность для разговора. Я изнывал от одиночества. О чем же мне хотелось поговорить с Мириам? Этого я и сам пока не знал.

Я следовал за ней на расстоянии, усиленно придумывая благовидный предлог для разговора и планируя, где можно опередить ее и пойти навстречу, чтобы наше столкновение выглядело случайным. Как странно, что нам, людям, приходится придумывать окольные пути, чтобы попросту излить кому-то свои чувства. Однако Мириам шла слишком быстро. Обогнув водоемы Езекии, она спустилась к большому базару на границе квартала, купила там что-то, прошла мимо пары прилавков и повернула на улицу, ведущую к рынкам мусульманского квартала Везефы, за резиденцией паши.

А потом Мириам исчезла.

Только что я видел, как она спускалась по виа Долороза к Темничным воротам Храмовой горы и минарету Баб аль-Гаванима, а через мгновение исчезла из виду. Недоуменно вытаращив глаза, я оглядывал опустевшую улицу. Неужели она заметила мое преследование и решила улизнуть? Ускорив шаги, я поспешно миновал ряд закрытых ворот, пока наконец не осознал, что, должно быть, зашел слишком далеко. Возвращаясь обратно, я проходил мимо древней римской арки, перекинутой через улицу, когда из ближайшего двора до меня донесся громкий и страстный разговор нескольких людей. Странно, как звуки или запахи могут порой разбередить воспоминания, и я мог поклясться, что один мужской голос был мне очень знаком.

— Куда он здесь ходит? Что ищет?

Вопросы задавались угрожающим тоном.

— Я не знаю! — испуганно ответил голос Мириам.

Мимо железной ограды я прошел в сумрачный, усыпанный каменными обломками двор, используемый иногда в качестве загона для коз. Испуганную молодую женщину окружили четыре грубияна во французских мундирах и европейских башмаках. Как уже говорилось, вооружение мое ограничивалось висевшим на поясе арабским кинжалом. Но они пока не видели меня, поэтому я мог воспользоваться преимуществом внезапности. Судя по виду, они были не робкого десятка, поэтому я окинул взглядом двор в поисках более основательного оружия. Как любил говорить Бен Франклин: «Располагая лишь собственными средствами, положись на власть фортуны». Хотя сам он тогда располагал средствами немалыми.

В итоге мне приглянулся изувеченный каменный купидон, давно лишившийся лица и оскопленный в ходе выполнения мусульманами или христианами указов об уничтожении фальшивых идолов или непристойных фаллосов языческих богов. Он лежал на боку среди обломков, точно забытая кукла.

Эта довольно тяжелая скульптура — примерно в треть человеческого роста, — к счастью, не удерживалась на земле ничем, кроме собственного веса. Еле-еле мне удалось поднять ее над головой. И, вознося молитву этому римскому богу любви, я швырнул его воплощение в сторону сгрудившихся негодяев. Купидон обрушился на их спины, и они, извергая проклятия, кучей попадали на землю, словно сбитые шаром кегли.

— Беги домой! — крикнул я стоявшей в нерешительности Мириам, заметив, что одежда на ней была уже частично порвана.

Испуганно кивнув мне в ответ, она сделала шаг в сторону, но тут один из мерзавцев дотянулся до ее ноги. Я подумал, что он потянет ее за собой вниз, но она с ловкостью танцовщицы огненной джиги резко ударила его прямо между ног. Я услышал лишь глухой звук удара, и француз оцепенел, как фламинго, замерзший в квебекских снегах. Она вырвалась на свободу и выбежала из ворот. Смелая девушка! Я не догадывался, насколько она отважна и сведуща в вопросах мужской анатомии.

Теперь свора французских бандитов ополчилась на меня, но я уже вновь вооружился купидоном, ухватив его за голову. Раскрутившись вместе с ним, я в подходящий момент выпустил его из рук. Двое мерзавцев опять упали, а изваяние, увы, разбилось. Между тем жители окрестных домов, услышав шум ожесточенной драки, начали громко возмущаться. Третий бандит уже вытаскивал спрятанную под плащом саблю — очевидно, пронесенную в город тайно, без предъявления у ворот Иерусалима, — но мне удалось успокоить его арабским кинжалом, прежде чем он справился с ножнами, и клинок вернулся на место. Я частенько участвовал в драках, но мне еще не приходилось никого закалывать, и меня поразило, с какой легкостью лезвие моего кинжала вошло в плоть, с жутким звуком царапнув по ребрам. Француз захрипел и так резко отпрянул, что рукоятка выскочила у меня из руки. Я невольно пошатнулся, осознавая, что остался совершенно безоружным.

Тем временем допрашивавший Мириам негодяй вытащил пистолет. Слыша возмущенные крики жителей, он, конечно же, не осмелится осквернить все законы и стрелять в этом священном городе!

Но пистолет оглушительно громыхнул, полыхнув молниеносным огнем, и что-то обожгло мне висок. Полуослепленный, я отскочил в сторону. Пора немедленно отступать! Шатаясь, я выбежал на улицу, а шельмец, размахивая саблей, последовал за мной, плащ развевался за его спиной, как крылья черной птицы. Откуда же взялся этот дьявол на мою голову? Ошарашенный выстрелом, я слабо различал происходящее вокруг.

Когда я наконец повернулся, чтобы хоть как-то попытаться отразить нападение, мимо меня пролетела какая-то палка и ее конец ударил моего преследователя в верхнюю часть груди. Он зашелся жутким кашлем и рухнул на спину, поскольку ноги его скользнули вперед. Ловя ртом воздух, он изумленно таращил глаза. На помощь мне, как оказалось, пришла Мириам, схватившая шест рыночного навеса и метнувшая его как копье! Мне просто везет на встречи с сообразительными и отважными женщинами.

— Ты! — выдавил он, устремив взгляд на меня, а не на нее. — Почему ты все еще не сдох?

Я мог бы задать ему тот же вопрос. В полумраке узкой улочки я с изумлением узнал сначала эмблему, которую выбил удар Мириам из-под его рубахи, — букву «G», заключенную в масонские циркуль и угольник, — а потом и смуглую физиономию «таможенника», который привязался ко мне во время поездки в Тулон, когда я в прошлом году бежал из Парижа. Тогда он пытался украсть у меня медальон, и в итоге я выстрелил в него из винтовки, а Сидней Смит, оказав мне нежданную поддержку, покончил с другим бандитом. Раненый «таможенник», завывая, рухнул на тулонскую дорогу, а я сбежал в лес, размышляя, смертельна ли его рана. Очевидно, он выжил. Что же этот дьявол делал теперь в Иерусалиме, вооружившись до зубов?

Но я с ужасом понял, что он, конечно, прибыл сюда с той же целью, что и я, намереваясь раскрыть древние тайны. Этот приспешник Силано, вероятно, не собирался сдаваться. Он явился сюда за Книгой Тота. И для начала разыскивал меня.

Но мне не удалось убедиться в своих подозрениях: он с трудом поднялся на ноги и, услышав вопли прохожих и крики стражей порядка, убежал, хрипло ругаясь.

Когда мы отправились к дому Иерихона, Мириам начала бить дрожь, и я обнял ее за плечи. Между нами никогда еще не было такой физической близости, но сейчас мы шли, бессознательно прижавшись друг к другу. За зиму я успел хорошо изучить Иерусалим и теперь выбирал наименее людные улочки, где сновали разве что крысы; я заметил их, когда оглядывался через плечо, проверяя, нет ли за нами слежки. Обратный путь к дому Иерихона шел в гору — этот город вообще построен на холмах, и христианский квартал расположен выше мусульманского, — поэтому после подъема мы зашли в ближайший укромный уголок перевести дух и заодно убедиться, что я выбрал верное направление, несмотря на плачевное состояние моей головы.

— Мне очень жаль, Мириам, — сказал я. — Им не нужна была ты, они гнались за мной.

— Кто же эти люди?

— Тот, что стрелял в меня, француз. Я видел его раньше.

— Где видели?

— Во Франции. Честно говоря, я тогда тоже стрелял в него.

— Итан?!

— Он пытался меня ограбить. Жаль, что я его не прикончил.

Она смотрела на меня так, словно видела впервые в жизни.

— Нет, он не пытался отнять у меня деньги, его интересовало совсем другое. Я пока не рассказывал вам с братом ту историю.

Она удивленно приоткрыла рот.

— Видимо, пора это сделать.

— А та женщина, Астиза, тоже причастна к ней? — тихо спросила она.

— Да.

— А кто она такая?

— Ее интересует древняя история. На самом деле она жрица, служительница одной очень древней египетской богини, Исиды, если ты слышала о такой.

— Черная Мадонна, — прошептала она.

— Кто-кто?

— Когда-то давно люди поклонялись изваяниям праматери богов, вырезанным из черного камня. Одни просто воспринимают их как вариант христианских статуй, но другие считают, что на самом деле это продолжение культа Исиды. То есть что существуют две разные мадонны — белая и черная.

Как интересно! Имя Исиды не раз всплывало в ходе моих поисков в Египте. И вот оказывается, что эта скромная, молчаливая женщина, судя по всему благочестивая христианка, также знает кое-что о ней. По-моему, ни одна из языческих богинь не пользуется такой широкой известностью.

— Но почему такое различие: белая и черная?

Мне вспомнился черно-белый шахматный рисунок пола в парижской масонской ложе, где я познавал секреты франкмасонства. А еще две одинаковые по форме колонны, обрамлявшие алтарь в той ложе, они также различались по цвету: одна — черная, а вторая — белая.

— А вас не удивляет, почему есть ночь и день? — заметила Мириам. — Ведь все в мире двойственно, такое учение возникло в глубокой древности, задолго до появления Иерусалима и Иисуса. Мужчина и женщина. Добро и зло. Высота и низость. Сон и бодрствование. Наше сознательное и бессознательное. Мироздание находится в постоянном противоречии, и все-таки противоположности должны сходиться, чтобы образовать целое.

— То же самое говорила мне Астиза.

Она кивнула.

— Вы не заметили, что на шее у стрелявшего в вас француза висела медаль, символизирующая эти противоречия?

— Ты имеешь в виду масонский знак пересекающихся циркуля и угольника?

— Я видела такие в Англии. Циркуль описывает круг, а плотничий угольник образует квадрат. И опять двойственность. А буква «G» означает God — по-английски «бог», или gnosis — по-гречески «знание».

— Еретическая ложа египетского обряда зародилась как раз в Англии, — объяснил я.

— Так что же нужно тем людям?

— Они ищут то же самое, что и я. То, что искали мы с Астизой. Они могли взять тебя в заложники, чтобы добраться до меня.

— Его пальцы впились в меня, точно когти, — все еще дрожа, сказала она.

Я испытал чувство вины из-за того, что нечаянно вовлек ее в эту историю. Поиск сокровищ, казавшийся легким приключением, грозил теперь серьезными опасностями.

— У нас появились соперники, и лучше бы нам успеть опередить их в поисках. Наверное, мне понадобится помощь Иерихона.

Она потянула меня за руку.

— Тогда пойдем скорей домой.

— Погоди. — Я увлек ее обратно в тень. Сознавая, что эта драка придала нашим отношениям долю чувственной близости, я решился задать более личный вопрос. — Ты ведь тоже потеряла кого-то, правда?

— Ну пойдем, пожалуйста, нам надо торопиться, — с нетерпением бросила она, уклоняясь от ответа.

— Я прочел это по твоим глазам, когда тот посланец сообщил мне, что Астиза пропала бесследно. Поначалу меня удивляло, почему у тебя нет мужа или жениха. Ты ведь очень красивая. Но у тебя уже кто-то был, я прав?

Она нерешительно помолчала, но пережитая опасность пробила брешь в ее сдержанности.

— Да, благодаря Иерихону я познакомилась с одним парнем, учеником кузнеца в Назарете. Мы тайно обручились, видя, что брат начал ревновать. Оставшись сиротами, мы с Иерихоном очень сблизились, но мои поклонники причиняли ему боль. Он все узнал и сильно рассердился, но я все равно хотела выйти замуж. Однако судьба развела нас, моего жениха призвали на службу в оттоманскую армию. И в итоге его отправили в Египет, откуда он так и не вернулся. Он погиб в сражении при Пирамидах.

В том сражении я, естественно, участвовал с другой стороны и видел, какую кровавую бойню устроили французские войска. Мамелюки понесли огромные потери.

— Прости, — неловко произнес я.

— Такова война. Война и судьба. А вскоре Бонапарт может прийти даже сюда. — Она передернула плечами. — То тайное сокровище, что ты хочешь отыскать, может помочь нам?

— В чем помочь?

— Остановить все эти убийства и ненависть. Вернуть святость нашему городу.

В общем, хороший вопрос, верно? Астиза и ее сторонники сомневались, вправе ли они воспользоваться магической Книгой Тота в благих целях или должны просто уберечь ее от недостойных людей, способных совершить зло.

— Я знаю только, что будет очень плохо, если стрелявший в нас негодяй найдет его первым.

И в этот момент я решился поцеловать ее.

Воспользовавшись преимуществом нашего волнения и смущения, я сорвал с ее губ этот краденый поцелуй, но все-таки она не сразу оттолкнула меня, хотя я крепко обнял ее, невольно испытывая сильное волнение: опасность и физическая близость этой женщины всколыхнули затаенные желания. Она слабо ответила на мой поцелуй. Потом, отстранившись от меня, тихо вздохнула.

Стремясь избежать новой близости, Мириам перевела взгляд на мой висок.

— У вас голова в крови.

Ей явно хотелось уклониться от разговора о наших отношениях. Я действительно чувствовал горячую влагу на виске, да и голова чертовски болела.

я, подавляя малодушный страх. — Пойдем поговорим с твоим братом.

— Похоже, нам пора поскорее закончить вашу винтовку, — заметил Иерихон, когда я поведал ему нашу историю.

— Отличная идея. А может, вы еще сделаете мне томагавк, — предложил я и тут же не сдержал стон от боли.

Мириам обрабатывала мою рану. Ее сильные руки оказались на редкость мягкими, и я чувствовал лишь легкое жжение, пока она бинтовала мне голову. Пистолетная пуля лишь оцарапала меня, но ее смертельная близость вызвала настоящий шок. По правде говоря, я также наслаждался тем, что со мной нянчатся. И вообще в отношении непосредственной близости с этой девушкой последний час превзошел для меня все четыре месяца пребывания в их доме.

— Практическая сфера применения таких топориков исключительно широка, а в Египте я лишился и подаренного индейцами томагавка. Нам необходимо подготовиться как можно лучше.

— Нужно выставить охрану на тот случай, если эти негодяи разнюхают, где мы живем. Мириам, ты больше не будешь выходить из дома.

Она открыла рот, но, подавив возражение, тут же закрыла.

— У меня появилась идея по усовершенствованию вашего ружья, если оно бьет так точно, как вы говорите, — задумчиво произнес Иерихон, продолжая мерить шагами комнату. — Вы, кажется, говорили, что издалека толком не разглядишь мишень.

— Верно, однажды я целился в одного мерзавца, а попал в его верблюда.

— Я заметил, что вы бродили по городу с маленькой подзорной трубой. Что, если воспользоваться ею для более точного прицеливания?

— Но как?

— Закрепив ее на стволе.

Вот уж совершенно нелепая идея. Она утяжелит ружье, сделает его более громоздким и осложнит процесс перезарядки. И вообще, такая идея наверняка плоха, поскольку никто раньше не пытался прицепить к стволу никаких подзорных трубок. Но что, если такое оснащение действительно поможет попасть в невидимую простым глазом мишень?

— Вы думаете, это возможно? — спросил я, осознав, что Франклин заинтересовался бы такого рода усовершенствованием: новинки, пугавшие большинство людей, привлекали его, как пение сладкоголосых сирен.

— Можно попробовать. Кроме того, нам необходима помощь, если эти бандиты еще в городе. Вы думаете, что убили одного?

— Проткнул кинжалом. Но кто знает? Во Франции я подстрелил их вожака, а он объявился здесь собственной персоной, целый и невредимый. Видимо, от этих мерзавцев трудно отвязаться.

Мне вспомнилось, с каким ожесточенным упорством преследовали меня в Египте Силано и Ахмед бин-Садр, нанося удар за ударом. Да, я не только нуждался в новой винтовке. Мне необходимо было еще успеть освоить ее.

— Я собираюсь связаться с Сиднеем Смитом, — объявил Иерихон. — Может, он пришлет нам подмогу, решив, что Британии выгодно обеспечить безопасность здешних агентов. Кстати, Мириам обмолвилась, что это нападение как-то связано с обещанным вами сокровищем. Что же вы ищете на самом деле?

Пришло время и мне довериться им.

— Здесь, в Иерусалиме, возможно, спрятано то, что способно изменить весь ход этой войны. Завершив почти безуспешные поиски в Египте, мы решили, что их нужно продолжить в Израиле. Однако всякий раз как я нахожу спуск или лестницу в подземный ход, так оказываюсь в тупике. Это не город, а сплошные каменные завалы. А теперь еще и эта банда французов наверняка начнет рыскать повсюду.

— Они спрашивали о вас, — напомнила Мириам.

— Да, но интересно, они только что узнали о моем присутствии или услышали о нем давно? Иерихон, могли ли ваши люди в Египте, пытаясь разузнать о судьбе Астизы, невольно выдать место моего нынешнего пребывания?

— Разве что невольно… но погодите. Что же составляет предмет ваших поисков? Что за сокровище вы все тут ищете?

— Книгу Тота, — тяжело вздохнув, ответил я.

— Книгу? — Он выглядел разочарованным. — Мне казалось, вы говорили, что это настоящее сокровище. Неужели я потратил целую зиму, делая винтовку ради какой-то книги?

— Книги бывают бесценными, Иерихон. Возьмем, к примеру, Библию или Коран. Но эта книга совсем иная, в ней заключена древняя мудрость и могущество… магии.

— Магии? — с вялым равнодушием повторил он.

— Можете, конечно, мне не верить. Я знаю лишь, что из-за этой книги — а вернее, из-за выигранного мной медальона, указывающего путь к хранилищу этой книги, — люди пытались убить меня, подбрасывали змей в мою кровать, преследовали меня на верблюдах и кораблях. Оказалось, что тот медальон открывал тайную дверь в сокровищницу Великой пирамиды, и мы с Астизой проникли туда. Там мы нашли подземное озеро с островком сокровищ, мраморной храмовой беседкой и золотым ларцом для этой книги.

— Так вы уже завладели сокровищем?

— Увы. Так уж получилось, что единственным выходом из недр той пирамиды служили подземные туннели, заполненные речным потоком. И тяжесть захваченных сокровищ не давала мне выплыть. Пришлось все бросить. Но главное сокровище иудеи могли спрятать здесь, в Иерусалиме.

Он смерил меня тем же недоверчивым взглядом, что я обычно замечал в Париже у моей квартирной хозяйки, мадам Дюррел, объясняя ей причины задержки арендной платы.

— Ну и где же книга?

— Золотой ларец был пуст. Зато в островной беседке обнаружился странный посох. И Астиза убедила меня, что этот посох принес в сокровищницу тот, кто украл книгу, и этим человеком, наверное, был…

Я помедлил, понимая, как прозвучат мои слова.

— Кто же?

— Моисей.

На мгновение он будто оцепенел. Потом прищурился и разразился презрительным лающим смехом.

— Ну и дела! Я приютил сумасшедшего! А Сидней Смит знает, что вы безумны?

— Я не рассказывал ему всех подробностей, да не стал бы рассказывать и вам, если бы не встретил того француза. Конечно, все это звучит очень странно, но тот грабитель помогал моему заклятому врагу, графу Силано. А значит, время не терпит. Мы должны найти эту книгу раньше его.

— Книгу, украденную Моисеем?

— Неужели это так невероятно? Египетский принц убивает надсмотрщика в припадке ярости, бежит из страны, потом возвращается, побеседовав с огненным кустом, с намерением освободить порабощенных евреев. Всему этому вы ведь верите, правда? Однако откуда вдруг у Моисея появилось небывалое могущество, как он умудрился вызвать чуму, разделить морские воды и накормить израильтян в пустыне Синая? Большинство людей назвало бы это просто чудесами, божественным даром, но что, если он обнаружил указания, научившие его, как все это сделать? Так полагает Астиза. Будучи принцем, он знал входы и выходы в пирамиде, верхняя часть которой служила лишь пустой приманкой и своеобразным указателем места тайного подземного хранилища, оберегающего священную книгу от недостойных глаз. Моисей выкрал ее, и когда фараон обнаружил, что она пропала, то как раз и стал преследовать Моисея и еврейских рабов на шестистах колесницах, но их поглотили воды Красного моря. А потом армия этих бывших рабов входит в Обетованную землю и успешно отвоевывает ее у законно живущих там культурных племен. Что же им помогло? Ковчег, дарующий таинственные силы, или книга древней мудрости? Я понимаю, насколько невероятной кажется вся эта история, однако тот француз тоже верит в нее. Иначе его приспешники не попытались бы схватить вашу сестру. И важность этой проблемы так же реальна, как синяки у нее на плечах и запястьях.

Выстукивая пальцами дробь по столу, кузнец глянул на меня тяжелым взглядом и буркнул:

— Чистое безумие.

Я огорченно тряхнул головой.

— Ладно, а что вы скажете на это? — спросил я, дотянувшись до плаща и вытащив двух золотых серафимов, размером в четыре дюйма каждый.

Мириам ахнула, а Иерихон вытаращил глаза. Его поразил, как я понял, не столько блеск золота, сохранившийся за тысячи лет, а скорее то, что эти коленопреклоненные ангелы с простертыми друг к другу крыльями когда-то украшали ковчег Завета. Они совершенно не походили на дешевые подделки, продававшиеся в ремесленных лавках. Более чем убедительную весомость этой золотой реликвии усиливало непревзойденное ювелирное мастерство.

— Один встреченный мной старик назвал их тайным знаком, — продолжил я, — Я не знаю, что он имел в виду. Более того, я сам не знаю, насколько правдива вся эта легенда. Год назад меня вынудили покинуть Париж, и с тех пор мне пришлось столкнуться с множеством научных теорий, различными предположениями и верованиями. Но в египетских пирамидах, похоже, зашифрованы математические законы, совершенно недоступные пониманию простых обывателей. А как вообще зародилась человеческая цивилизация? Такое впечатление, что в Египте она появилась уже полностью сформированная. Согласно легендам, люди обрели письменность и овладели законами зодчества, медицины и астрономии благодаря некоему мудрецу Тоту, прославившемуся как египетский бог, предшественник греческого бога Гермеса. Божественный Тот предположительно создал священную книгу мудрости, настолько могущественную, что ее могли с равным успехом использовать как во благо, так и во зло. И вот египетские фараоны, осознав ее значение, спрятали ее под Великой пирамидой. Но если Моисей выкрал ее, то эту книгу могли — должны были — принести евреи именно сюда.

— Моисей ведь так и не дошел до Обетованной земли, — возразила Мириам. — Он лишь увидел ее перед кончиной за водами Иордана с горы Нево. Бог не позволил ему войти.

— Но его наследники вошли, причем вместе с заветным ковчегом. Что, если помимо священных скрижалей в том ковчеге хранилась и Книга Тота? Разве ее не могли спрятать под храмом Соломона? И вдруг она избежала тления и пережила разрушение как Первого Храма Навуходоносором и вавилонянами, так и Второго Храма Титом и римлянами? Что, если она все еще лежит в тайнике, ожидая момента нового обнаружения? И вдруг первым ее найдет Бонапарт, мечтающий стать вторым Александром? Или сторонники графа Силано, которые мечтают прославиться и обеспечить могущество их порочной масонской ложе египетского обряда? Ведь даже если Астиза погибла, то Силано мог и выжить после падения с воздушного шара. Эта книга способна нарушить весь ход истории. Ее необходимо найти и защитить от злоупотребления или, в худшем случае, уничтожить. И ведь я предлагаю лишь осмотреть все вероятные тайные места, опередив французов.

— Вы целую зиму прожили в нашем доме, работая в моей кузнице, и до сих пор ни словом не обмолвились мне об этом? — При всем своем возмущении Иерихон, однако, с интересом поглядывал на золотых серафимов.

— Мне хотелось уберечь вас с Мириам от опасностей. Такие поиски не назовешь забавной игрой, скорее уж ночным кошмаром. Но сейчас если вы знаете о каких-то подземных ходах, то должны помочь мне. Тот француз не успокоится. Нам надо поторопиться, но шансов у нас больше.

— Я же занимаюсь кузнечным делом и никогда не лазал по здешним подземельям.

— И я вовсе не солдат, а простой торговый представитель, вовлеченный в какие-то дьявольские войны. Иногда судьба призывает нас, Иерихон. Ты призван помочь мне в этом деле.

— Ради нахождения магической Книги Моисея?

— Не Моисея, а Тота.

— Ага. Ради того, чтобы найти еретическую книгу, написанную каким-то мифическим божеством, языческим идолом.

— Нет! Ради того, чтобы предотвратить использование ее могущества в порочных целях недостойными людьми — еретиками из масонской ложи египетского обряда. — Я все больше расстраивался, сознавая, как безумно звучат мои доводы.

— Египетского обряда?

— Братец, ты помнишь, мы слышали о них в Англии, — вмешалась Мириам. — Там же ходили слухи о тайном обществе, совершающем порочные обряды. О них также с отвращением отзывались остальные масоны.

— Да, верно, — воодушевился я. — И как раз один из них, как я полагаю, напал на вашу сестру.

— Но я работаю с твердым железом и обжигающим огнем, — возразил Иерихон. — С реальными земными вещами. Мне ничего не известно о древнем Иерусалиме и его секретных туннелях или о потерянных книгах и порочных масонах.

Я досадливо поморщился. Как же еще привлечь его на мою сторону?

— Однако мы знаем, что в этом городе есть один ученый, который исследовал древние туннели, — заявила Мириам.

— Ты же не имеешь в виду того ростовщика?

— Но ведь раньше-то, братец, он изучал древности.

— Так он историк? — вмешался я.

Мне вспомнился Енох, который помог мне в Египте.

— Скорее он напоминает изувеченного сборщика податей, но верно, никто больше его не знает об истории Иерусалима, — признал Иерихон. — Мириам успела познакомиться с ним. Ладно, значит, нам нужны фонари, кирки, помощь от Сиднея Смита и… совет Хаима Фархи.

— И кто же он такой? — бодро спросил я, с облегчением понимая, что кузнец поддался на уговоры.

— Один книгочей, знающий как облупленных всех охотников за сокровищами, которые приходили сюда раньше… Кстати, возможно, рыцари-крестоносцы уже успешно опередили вас в этих поисках.

 

ГЛАВА 7

Я ожидал, что Хаим Фархи в какой-то мере будет обладать основательностью Аристотеля и внушительным достоинством Еноха, моего египетского наставника и толкователя древних книг, убитого приспешниками Силано. Но при встрече с ним мне с трудом удалось скрыть изумление. И не только потому, что появившийся в доме малорослый худощавый еврей средних лет со скрученными в спираль пейсами и в мрачном темном облачении вовсе не обладал солидностью Еноха. Дело в том, что мне еще не приходилось видеть столь изувеченного человека. Вместо носа на его лице осталась пара дырок, напоминающих поросячий пятачок. Правое ухо также отсутствовало. А пустую глазницу правого глаза стягивал уродливый шрам.

— О господи, что с ним случилось? — прошептал я Иерихону, пока Мириам принимала у двери его плащ.

— Он навлек на себя гнев Мясника-Джеззара, — тихо ответил кузнец. — Только не вздумайте жалеть его. Он воспринимает эти увечья как почетный орден. В итоге Джеззар облек его своим доверием, и он стал одним из самых влиятельных банкиров в Палестине. Даже после пыток Фархи сохранил преданность этому истязателю.

— Неужели люди доверяют ему свои сбережения и обращаются за ссудами?

— Ну, ущерб-то нанесли его физиономии, а не мозгам.

— Равви Фархи славится как самый выдающийся историк в нашей провинции, — немного громче обычного произнесла Мириам, когда они направились к нам, оба догадываясь о содержании нашего перешептывания. — Он также знаток древних мистических учений иудаизма. Его мудрый совет будет полезен любому человеку, надеющемуся проникнуть в тайны прошлого.

— О, я весьма признателен вам за то, что согласились нам помочь, — дипломатично сказал я, изо всех сил стараясь скрыть потрясение от такого знакомства.

— А я признателен вам за выдержку при виде злосчастия, выпавшего на мою долю, — ответил Фархи невозмутимым тоном. — Поверьте, я прекрасно понимаю, какое впечатление произвожу на окружающих. Мое безобразие отражается во взгляде любого испуганного ребенка. Но уединение увечного уродца дает мне время для погружения в легенды нашего славного города. Иерихон сообщил мне, что вы ищете утраченные реликвии стратегического значения, верно?

— Допустим.

— Допустим? Бросьте, разве вы не понимаете, что если мы хотим добиться успеха, то должны доверять друг другу?

Жизнь отучила меня от излишней доверчивости, но я не стал делиться своим опытом, а просто промолчал.

— И что эти тайные реликвии могут иметь некоторую связь с ковчегом Завета, — продолжил Фархи. — Разве это тоже относится лишь к области допущений?

— Нет, это верно.

Очевидно, он уже знал все, что я рассказал в доме Иерихона.

— Мне понятны как ваши побуждения, так и то, почему вы забрались в такие дальние края. Тем не менее моя печальная обязанность предупредить вас о том, что, возможно, вы опоздали на семь столетий. В поисках желаемого вами могущества в Иерусалим приходило множество людей.

— И вы готовы сообщить мне, что при всех стараниях они ничего не нашли.

— Напротив, я как раз собирался сказать, что, возможно, они нашли именно то, что ищете вы. Или, если их поиски и не увенчались успехом, вероятно, что и вы не преуспеете в таковых. Они проводили тут долгие годы. А Иерихон сообщил мне, что у вас в запасе в лучшем случае дни.

Что же известно этому изувеченному книгочею?

— А что именно они могли найти?

— Как ни странно, ученые все еще ведут дискуссии по данному поводу. Уехав из Иерусалима, группа христианских рыцарей приобрела непостижимое могущество, однако оно оказалось бессильным перед предательством. Так нашли они что-то? Или нет?

— Сказки, — с усмешкой бросил Иерихон.

— Но на них основана история, братец, — тихо заметила Мириам.

— Эти истории о тайных сокровищах в подземельях — просто легенды, — возразил Иерихон.

— В каждой легенде есть отголосок правды, — парировала сестра.

Я посматривал на эту троицу. Похоже, в последнее время они частенько спорили на эту тему.

— Какие легенды?

— О наших предках, рыцарях-храмовниках, — объяснила Мириам. — Их полное название — Бедные Христовы рыцари-защитники храма Соломона. Не все эти воинствующие монахи оставались холостяками, и, согласно преданиям, наш род происходит именно от них. Они искали то же самое, что ищете вы, и некоторые полагают, что нашли.

— И что же они нашли?

— Это любопытная история, — сказал Фархи. — Насколько я понял, господин Гейдж, вы ведь жили в Париже? Вы, случаем, не бывали в графстве Шампань, эта историческая область находится юго-восточнее Парижа, но севернее Труа?

— Мне довелось проезжать по этим краям и наслаждаться их красотами и дарами земли.

— Более тринадцати веков тому назад там произошло одно из самых великих сражений за всю историю Европы. На закате империи римляне нанесли поражение Аттиле, великому гунну.

— Битва на Каталаунских полях, — сказал я, мысленно поблагодарив Франклина за то, что пару раз он упоминал об этом древнем побоище: старина Бен был кладезем уникальных сведений и читал исторические фолианты толщиной в руку, написанные англичанином Гиббоном.

— В этой битве Аттила завладел таинственным древним мечом, обладающим магической силой, его происхождение теряется в глубине тысячелетий. Легенды о магии и рассуждения о том, что в нашем мире существуют силы, превосходящие простую силу мышц и стали, передаются из поколения в поколения франками, осевшими тогда в районе Шампани. И некоторые из франкских умников полагали, что в нашем мире есть некие незримые сущности, недоступные обычному пониманию или восприятию. Знаменитый святой и ученый-мистик Бернар Клервоский также ознакомился с их воззрениями.

Это имя тоже показалось мне знакомым. Французский ученый Жомар упоминал его в Египте, когда мы впервые спустились в Великую пирамиду.

— Минутку, я слышал о нем. Он толковал что-то о божественных измерениях, о высоте и ширине. О том, что священным сооружениям можно придать божественную соразмерность.

— Верно. Этот святой говорил: «Что есть Бог? Он есть длина, ширина, высота и глубина». А могущественный рыцарь Андре де Монбар, дядюшка святого Бернара, разделял идею того, что древние мудрецы могли спрятать тайны могущества на Востоке. А тайник, вероятно, устроили под храмом Соломона, от него-то и получила название Храмовая гора, и она находится поблизости от того дома, где мы с вами беседуем.

— Франкмасоны верят в это по сей день, — заметил я, вспомнив моего покойного друга, журналиста Антуана Тальма, и его восторженные рассуждения.

— В девятнадцатом году одиннадцатого века, — продолжил Фархи, — дядя Бернара, Монбар, в компании девяти рыцарей отправился в уже захваченную крестоносцами Святую землю с некой особой миссией. Прибыв в Иерусалим, эти девять рыцарей решили организовать новый орден воинствующих монахов, защитников храма, то бишь храмовников или, на французский манер, — тамплиеров. Однако их исходные цели казались загадочно-непонятными. Они намеревались вроде бы защищать христианских паломников, но эти выходцы из Шампани поначалу вовсе не стремились привлекать в свои ряды сторонников, и их мало заботила безопасность на дороге из Яффы. Вместо этого они, добившись от правителя Иерусалима, царя Балдуина Второго особого разрешения, разместили резиденцию своего ордена в мечети Аль-Акса, на южной стороне Храмовой горы.

— Неужели тем девяти пришельцам удалось обосноваться на Храмовой горе?

Фархи кивнул, не сводя с меня здорового глаза.

— Любопытно, не правда ли?

— А что связывало первых тамплиеров с Моисеем и ковчегом? — спросил я.

— Здесь мы переходим в область предположений, — сказал Фархи. — Ходят слухи, что они прокопали подземные ходы под основание исходного храма Соломона и нашли… нечто. Завершив здесь свои дела, они вернулись в Европу, получили особый статус от Папы и стали в итоге первыми на этом континенте банкирами и самым могущественным военным орденом. Желающих вступить в их ряды было хоть отбавляй.

Их богатство достигло несусветных размеров, и даже короли уже побаивались могущества ордена тамплиеров. А потом, в одну-единственную ужасную ночь — в пятницу тринадцатого октября тысяча триста девятого года — французский король приказал провести изрядную чистку и арестовать магистров упомянутого ордена. Сотни его монахов подверглись пыткам и сожжению на кострах. А с ними погибла и тайна того, что они нашли в Иерусалиме. С тех пор начали слагать легенды: как мог непритязательный рыцарский орден так быстро достичь невообразимого богатства и могущества?

— Вы полагаете, что они нашли ковчег?

— Никто никогда не видел его следов.

— Вскоре после этого, — добавила Мириам, — начали слагаться баллады о рыцарях и поисках Святого Грааля.

— Чаши для причащения с Тайной вечери? — уточнил я.

— По одной из версий, — согласился Фархи. — Но в исторических источниках можно найти самые разнообразные сведения о Граале, его описывают как котелок, блюдо, камень, меч, копье, рыбу, плиту… и даже как тайную книгу.

Он пристально следил за моей реакцией.

— Книгу Тота!

— До сих пор я не слышал, чтобы ее так называли. И тем не менее вы рассказали Иерихону и Мириам захватывающую историю. Ведь бог Тот был предшественником греческого бога Гермеса. Вам известно об этом?

— Да, я узнал об их связи в Египте.

— В легенде о Парцифале, законченной в начале тринадцатого века, герой ищет совета у мудрого отшельника Треврицента. Вам знакомо такое имя?

Я отрицательно покачал головой.

— Некоторые ученые полагают, что оно происходит от французского «трижды знающий».

Это пояснение взволновало меня.

— Трижды знающий! Ведь в греческой мифологии Гермеса называли Трисмегистом, и этот трижды знающий, открыватель всех искусств и ремесел отождествлялся с древним египетским богом Тотом!

— Да. Трижды величайший, легендарный Творец мира и открыватель всех наук. Он был первым великим автором, у нас, иудеев, его называют Енохом.

— Енохом называли и моего наставника в Египте.

— Неудивительно. Итак, после ареста тамплиеров обвинили в ереси. Им ставили в вину проведение непотребных обрядов, однополое сексуальное общение и поклонение таинственному Бапхомету. Слышали о нем?

— Нет.

— Он изображался демоном или дьяволом с козлиной бородкой. Однако в его имени есть нечто интересное. Если оно происходит из Иерусалима, то, возможно, имеется в виду искаженное арабское слово «абуфихамат», которое произносится как «буфихимат». А это означает «отец мудрости». И кто же это мог быть для людей, называвшихся рыцарями Храма?

Я слегка задумался.

— Царь Соломон.

— Точно! Связи расширяются. В древности, живя под гнетом иноземцев, евреи вели порой тайные записи, заменяя буквы цифрами. В такой Атбашской тайнописи каждая буква еврейского алфавита на самом деле обозначала другую букву. Первую букву исходного алфавита заменяли последней, вторую — предпоследней и так далее. Если записать слово Бапхомет на еврейском языке и перевести его с помощью Атбашского шифра, то получится «софия», что по-гречески означает «мудрость».

— Бапхомет. Соломон. София. Значит, эти рыцари поклонялись не демону, а мудрости?

— Такова моя версия, — скромно произнес Фархи.

— Тогда почему же их преследовали?

— Потому что король Франции боялся их и хотел заполучить их богатства. А разве не лучший способ опорочить могущественных врагов — обвинение их в богохульстве?

— А возможно, эти рыцари поклонялись чему-то более реальному, — предположила Мириам. — Разве вы не говорили нам, Итан, что английское слово thought, что означает «мысль» или «мышление», будто бы происходит от того самого Тота?

— Говорил.

— И тогда связи простираются еще дальше. Бапхомет является отцом Мудрости, то есть Соломоном, то есть Софией… но не мог ли он также иметь связь с мышлением, Тотом, вашим исходным богом всех научных знаний?

Я потрясенно молчал. Неужели рыцари-тамплиеры, предполагаемые предшественники наших братских масонских лож, знали об этом древнем египетском божестве? И даже поклонялись ему? Связала ли вся эта запутанная история одной нитью масонов с тамплиерами, а тамплиеров соответственно с греками, римлянами, иудеями и в итоге с Древним Египтом? Возможно ли, что параллельно общеизвестной истории существует и некая тайная история, объединяющая все мировые эпохи?

— А как, собственно, Соломон обрел мудрость? — задумчиво произнес Иерихон. — Если такая книга действительно существовала, то, должно быть, этот царь имел ее в своем распоряжении…

— Ходили смутные слухи, что Соломон обладал способностью вызывать демонов, — сказала Мириам. — И в общем эти истории переплетаются — праведники ищут только знаний, но сами знания могут развратить, указав путь к богатству и пороку. Заключается ли благо или вред в самом знании? Помните историю Эдемского сада с древом познания добра и зла? Похоже, начало этих легенд и дискуссий теряется в глубине времен.

Меня ошеломили означенные перспективы.

— Так вы полагаете, что рыцари-тамплиеры уже нашли эту книгу?

— Если и нашли, то вполне могли потерять ее во время последующих гонений, — сказал Фархи. — Возможно, от вашего разлюбезного Грааля осталась лишь кучка пепла или его передали на хранение в другие руки. Однако могущества тамплиеров никто не унаследовал. Ни один из рыцарских орденов не мог сравниться с ними, и с тех пор ни одно из братств не достигало уже особой популярности в Европе. А когда Жака де Моле, последнего великого магистра, приговорили к сожжению на костре за отказ выдать секреты ордена, он наложил ужасное проклятие и предрек, что король Франции и Папа последуют за ним в могилу в течение года. Для обоих пророчество сбылось. Вот и гадайте, нашли ли они ту книгу. Была ли она потом утрачена. Или ее…

— Перепрятали, — предположила Мириам.

— В Храмовой горе! — воскликнул я.

— Допустим так, но в столь глубоких тайниках ее будет трудно отыскать вновь. Более того, когда Саладдин отвоевал Иерусалим у крестоносцев, они, видимо, уже не могли проникнуть в тайные подземелья. Даже сейчас мусульманская стража ревностно охраняет священные места. Безусловно, мусульмане слышали о таких историях. И тем не менее они не дают разрешения ни на какие исследования. Открытие подобных тайн может потрясти все религии до основания, а ислам полагает черную магию порождением шайтана.

— Вы подразумеваете, что туда невозможно проникнуть?

Если мы попытаемся и нас обнаружат, мы будем казнены. Это священная земля. В прошлые времена раскопки приводили к мятежам. А наше проникновение могут расценить как угодно, к примеру, как очередную попытку выкопать мощи святого Петра.

— Тогда о чем мы говорим?

Мои собеседники обменялись понимающими взглядами.

— Ну… значит, нас не должны обнаружить.

— Вот именно, — сказал Иерихон. — Фархи предложил один возможный путь.

— А почему же он сам не воспользовался этим путем?

— Потому что он мокрый, грязный, узкий и, вероятно, неверный, — охотно пояснил Фархи. — Мы ведь опирались всего лишь на маловразумительные исторические легенды, но вот прибыли вы и заявили, что некая необычайно ценная реликвия могла быть доставлена сюда из Древнего Египта. Готов ли я поверить в это? Не готов. Вы можете оказаться талантливым выдумщиком или легковерным глупцом. Но могу ли я быть излишне недоверчивым, сознавая, что ее существование может придать моему народу могущественные силы? Разумеется, не могу.

— Так вы сможете сопроводить нас?

— Да, в меру возможностей изувеченного счетовода.

— Ради доли найденных сокровищ, я полагаю.

— Ради истины и знаний, достойных Тота.

— Но их, как заметила Мириам, можно использовать как во благо, так и во зло.

— То же самое, друг мой, можно сказать и по поводу денег.

Почему-то всякий раз, как малознакомые люди проявляют альтруизм и называют меня другом, я начинаю раздумывать, в какой из моих карманов они хотят запустить руку. Но разве я нашел здесь хоть что-то за месяцы самостоятельных поисков? Может быть, мы с ним сможем быть полезными друг другу.

— Откуда же мы начнем?

— Между храмом Омара и мечетью Аль-Акса находится фонтан Аль-Кас, — решительно сказал Фархи. — Вода в него поступает от древних водохранилищ, расположенных под Храмовой горой. Эти соединенные туннелями водохранилища сообщаются друг с другом. Некоторые летописцы полагают, что они являются частью системы подземных каналов, которые тянутся до самой скалы Куббат ас-Сахра, на которой Авраам приносил жертву Богу, — до краеугольного камня мироздания. Более того, эти водохранилища должны также подпитываться подземными источниками, а не только дождевой водой. В связи с этим десять лет назад Джаззар поручил мне найти древние записи о подземных ходах под Храмовой горой. Я сообщил ему, что ничего не нашел.

— Вы солгали?

— Признание в неудаче обошлось дороговато. В наказание меня изуродовали. Но главное, что я действительно нашел старые отрывочные записи, описывающие тайный путь к такому великому могуществу, какого нельзя было позволить достичь человеку, подобному Джеззару. А мы можем проникнуть в подземелье через источник Гион, что питает Силоамский пруд за городскими стенами. И тогда мусульмане не увидят нас.

— Сеть этих водохранилищ, — добавила Мириам, — может спускаться на ту глубину, где евреи хранили в тайниках ковчег, книгу и остальные сокровища.

— Только если их не обнаружили первыми рыцари-тамплиеры, — заметил Фархи. — И они также могли их перепрятать… после сожжения Жака де Моле. Есть и еще одна сложность, которая удерживала меня от проведения исследований.

— Эти туннели заполнены водой?

У меня сохранились страшные воспоминания о моем спасении из Великой пирамиды.

— Возможно. Но это еще не самое страшное. В одном из обнаруженных мной документов упоминались запечатанные двери. То есть то, что когда-то было открытым, теперь может оказаться закрытым.

— Решительные люди преодолеют любые запертые двери, достаточно применить силу мускулов или мощь пороха, — с воодушевлением заметил Иерихон.

— Никакого пороха! — воскликнул Фархи. — Вы что, хотите вызвать панику в городе?

— Тогда обойдемся мускулами.

— А что, если мусульмане услышат, как мы там копаемся? — спросил я.

— Такой вариант, — заметил банкир, — был бы крайне прискорбен.

Моя винтовка наконец была готова. Для точного определения центра наводки Иерихон аккуратно приклеил на линзу нашего своеобразного оптического прицела два волоска Мириам, и когда я опробовал это новое ружье за городом, то обнаружил, что уверенно попадаю в тарелку с двухсот ярдов. Мушкеты, для сравнения, легко мазали и после пятидесяти. Но когда я залез на крышу нашего дома, намереваясь последить за передвижениями французских бандитов, то никого из них не обнаружил, хотя до боли в глазах вглядывался в ближайшие улицы. Неужели они убрались из города? Мне это представлялось сомнительным, скорее уж сюда прибыл Алессандро Силано, чтобы тайно руководить ими, и тогда я смогу захватить его и разузнать об Астизе.

Но казалось, этой банды вовсе не существовало.

Из отполированной меди Мириам сделала две копии серафимов и закрепила их на обеих сторонах деревянной ружейной ложи и на пороховницах, где я хранил заодно смазочное масло. Попадая в ствол вместе с патроном, оно очищало его от остатков пороха перед каждым выстрелом. Серафимы простерли друг к другу крылья так же, как на ковчеге. Девушка также вырезала мне рукоятку для нового томагавка. Я был так доволен, что дал сомневающемуся Иерихону советы о том, как выигрывать в «фараоне», если ему доведется сыграть в карты, а в подарок Мириам купил золотой испанский крестик.

После нашего вечернего приключения меня совершенно не удивило, что Мириам упорно намеревалась сопровождать нас, несмотря на склонность иерусалимских женщин к уединению.

— Ей известно много древних легенд, от которых меня клонит в сон, — признал Иерихон. — А порой она понимает непостижимые для меня премудрости или те, что я не считаю нужным постигать. К тому же мне не хочется оставлять ее одну дома, пока по городу шныряют французские мерзавцы.

— На том и порешим, — заключил я.

— Кроме всего прочего, — заметила она, — вам обоим не хватает женской интуиции.

— Главное, чтобы мы двигались тихо как мыши, — добавил Иерихон. — Мириам сказала, что вы овладели навыками краснокожих индейцев.

По правде говоря, почерпнутый мною у индейцев опыт состоял главным образом в том, чтобы избегать всяческих встреч с этими дикарями и откупаться от них подарками при неизбежности такой встречи. О редких стычках с ними у меня сохранились ужасающие воспоминания. Перед Мириам я, конечно, прихвастнул (в силу дурной привычки) моими фронтирскими подвигами, однако сейчас было поздно признаваться в этом.

Мы уже подготовились к выходу, и к нам присоединился одетый во все черное Фархи.

— Мое участие, возможно, будет даже важнее, чем я полагал, — заметил он. — Со времени нашего последнего разговора я изучил знакомые тамплиерам иудейские тайны, включая нумерологию еврейской каббалы и книгу Зоар.

— Еще одна книга? И о чем же в ней толкуется?

— Некоторые из нас полагают, что Тору, или, по-вашему, Библию, можно прочесть на двух уровнях. На одном мы видим всем известные истории. А второй могут прочесть только посвященные, он представляет другую тайную священную историю, написанную между строк или зашифрованную с помощью числового кода. Такого рода толкования и содержатся в Зоаре.

— Неужели Библия закодирована?

— Каждой букве еврейского алфавита соответствует определенное число, и помимо того существует еще десять цифр, представляющие священные сефироты. В них и скрыта тайна шифра.

— Что же это такое?

— Сефироты, или сферы, определяют шесть направлений бытия: четыре главных — восток, запад, север и юг, добавочные — верх и низ, а также вещественные сущности Вселенной — огонь, воду, эфир и Бога. Эти десять сефирот и двадцать две буквы описывают тридцать два «пути премудрости», которые, в свою очередь, открывают семьдесят два священных имени Бога. Кстати, может быть, Книга Тота тоже закодирована? Тогда еще надо будет искать к ней ключ. Ладно, попробуем разобраться.

Ну вот, опять та же сумасшедшая тарабарщина, с которой я постоянно сталкиваюсь с тех пор, как выиграл в Париже проклятый египетский медальон. Сумасшествие, очевидно, заразно. Такое множество людей готово поверить в легенды, нумерологию и математические чудеса, что я тоже начал в них верить, хотя редко понимал заумные разговоры книжников. Но если уж изувеченный банкир вроде Фархи готов лазать по подземельям ради еврейской нумерологии, то такое занятие уж всяко достойно моего времяпрепровождения.

— Да уж, желательно. Ну что, пора в путь. — Я повернулся к Иерихону. — А зачем вы решили тащить с собой мешок раствора?

— Чтобы заделать стены, которые мы продырявим. Никто не узнает о краже, если скрыть все следы воровства.

Мне понравился ход его мыслей.

С наступлением темноты мы украдкой вышли из Навозных ворот. Уже начался март, а вместе с ним и вторжение Наполеона. До нас дошли известия о том, что пятнадцатого февраля колонна французских войск вышла из расположенного у границы Палестины Эль-Ариша, одержала легкую победу в крепости Газа и двинулась на Яффу. Время поджимало. Мы спустились по каменистому склону к Силоамскому пруду, входящему в водопроводную систему со времен царя Давида, и я оживленно начал раздавать советы, где надо пригнуться, а где лучше поторопиться, стараясь показать, что делюсь опытом алгонкинских индейцев. Честно говоря, моей стихией был скорее игорный салон, чем дикая природа, но мне удалось произвести впечатление на Мириам.

Недавно народилась новая луна, ее узкий серп еле-еле освещал темный склон холма, а ночи ранней весной еще дышали прохладой. Пока мы перелезали через древние развалины, пас облаяли собаки, сторожившие навесы и укрытия редких чабанов и пастухов. За нашими спинами темнели на фоне неба городские стены, окружающие южную часть Храмовой горы. Я различил в вышине очертания Аль-Аксы и стены и арки пристроек тамплиеров.

Посматривают ли сюда, вниз, мусульманские стражники? Пока мы крались вдоль стен, у меня возникло тревожное чувство, что за нами следят.

— Тут кто-то есть, — прошептал я Иерихону.

— Где?

— Не знаю. Я их чувствую, но не вижу.

Он оглянулся кругом.

— Да нет тут никого. По-моему, вам удалось спугнуть тех французов.

Покрепче сжав винтовку, я взялся за томагавк.

— Вы трое идите вперед. А я проверю, нет ли за нами слежки.

Но ночная тьма выглядела такой же пустой, как черный ящик фокусника. Наконец, сознавая, что меня ждут, я вернулся к Силоамскому пруду, прямоугольному чернильно-черному провалу на дне долины. Истертые каменные ступени вели к платформе, с которой женщины раньше набирали в кувшины воду. Встревоженно зачирикали гнездящиеся в выщербленных каменных стенах воробьи. Едва различимые в темноте лица подсказали мне, где остановились остальные.

Оказалось, что наша группа заметно увеличилась.

— Сир Сидней прислал подмогу, — пояснил Иерихон.

— Англичан?

И тут я понял, к чему вели мои дурные предчувствия.

— Нам же не помешают лишние руки в подземелье.

— Лейтенант Генри Тентуистл с британского корабля «Дейнджерс», к вашим услугам, мистер Гейдж, — нагнувшись ко мне, прошептал в темноте их командир. — Вероятно, припоминаете, как успешно обдули меня в «брелан».

Я мысленно чертыхнулся.

— Мне повезло, что вы проявили такое мужество, лейтенант.

— А вот и энсин Поттс, его вы обыграли в «фараон». Забрали жалованье за полгода.

— Ну, вряд ли так много. — Я пожал Поттсу руку. — Но я отчаянно нуждался в средствах, чтобы достойно выполнить задание короны здесь, в Иерусалиме.

— А тех двух парней вы также узнаете, я полагаю.

Даже в полночном мраке у Силоамского пруда я узнал эти большие, как рояльные клавиши, зубы и враждебный оскал широкой улыбки.

— Ты задолжал мне поединок, — процедил их обладатель.

— И наши денежки, кроме того.

Да, разумеется. К нам присоединились Большой Нед и Малыш Том.

 

ГЛАВА 8

— Гордись такой честью, мистер, — ехидно заявил Большой Нед.

— Да уж, ради тебя мы впервые в жизни вызвались добровольцами, — добавил Малыш Том.

— Сэр Сидней решил, что для всех нас будет только лучше, если мы поработаем вместе.

— И все мы пришли сюда, чтобы помочь тебе.

— Очень рад, — вяло промямлил я и шепотом спросил Иерихона: — Вы что, не могли посоветоваться со мной?

— Выучка сэра Сиднея: держи язык за зубами, меньше выболтаешь.

Что ж, мудро. И старина Бен говорил: «Трое могут сохранить тайну, если двое из них мертвы».

— Поэтому он ввел в курс дела еще четверых?

— Насколько мы поняли, тут на кону стоят большие деньги, и даже такому проныре, как ты, будет трудно утащить их, — с довольным видом пояснил Малыш Том. — А когда нас вооружили кирками, то мы сказали друг другу: что ж, должно быть, придется откапывать клад с сокровищами! Да и наш янки, он сможет разобраться с Недом прямо там, как обещал на фрегате… или поделится с нами долей.

— Не такие уж мы простаки, как ты думаешь, — пробасил Большой Нед.

— Понятно. Ладно, парни, — сказал я, глянув на откровенно недружелюбные ухмылки моряков, и, подавляя предчувствие грядущих несчастий, примирительно добавил: — Всегда буду рад принять помощь от тех, с кем познакомился на досуге за приятной карточной игрой. Итак. Дело наше чревато большими опасностями, и мы должны вести себя тихо как мыши, но зато есть и реальный шанс войти в историю.

Тайных кладов не будет, но мы, возможно, найдем тайный путь в стан врага на тот случай, если Бони захватит этот город. Таково наше задание. Мой принцип — что было, то прошло, и пусть будет, что будет, ведь худой мир лучше доброй ссоры. Так что давайте рассчитывать на взаимную поддержку. Ведь каждое пенни моего выигрыша пошло в итоге на дело государственной важности.

— Государственной важности? А на что нашему государству такое прекрасное ружье? — поинтересовался Маленький Том.

— Вот эта винтовка? — Она, как назло, блеснула своей замечательной отделкой. — Пожалуй, это отличный пример. Оружие необходимо для вашей же безопасности, ведь я должен защищать вас.

— Дорогостоящая защита, на мой взгляд. Эта штуковина так же шикарна, как первоклассная проститутка. Держу пари, на нее угрохана куча денег.

— В Иерусалиме она ценится очень дешево, — соврал я. — Отсталое восточное производство, тут слыхом не слыхивали о мастерстве европейских оружейников… В сущности, барахляное ружьишко, разве что с виду красивое. — Я уклонился от обжигающего взгляда Иерихона. — Короче, я не обещаю, что мы найдем что-то ценное. Но если найдем, то вы, парни, конечно, можете забрать мою долю, а сам я удовольствуюсь каким-нибудь пыльным свитком. В общем, надеюсь, войдя в это подземелье, мы будем стараться всячески помогать друг другу добраться до желанной цели. Ведь, как говаривал Бен Франклин, в темноте все кошки серы.

— Кто говаривал? — переспросил Том.

— Чертов американский мятежник, по которому плачет виселица, — буркнул Большой Нед.

— И что же этот висельник имел в виду?

— Что мы свора блудливых кошек или что-то вроде того.

— Что мы все должны забыть о ссорах и объединиться до окончания дела, — поправил Тентуистл.

— А что это еще за девица с нами? — спросил Малыш Том, ткнув пальцем в Мириам.

Она резко отступила, смерив его неприязненным взглядом.

— Моя сестра, — прорычал Иерихон.

— Сестра! — Том отшатнулся, словно ударенный электрическим зарядом. — Ты притащил сестру на охоту за сокровищами? Чего же ради, разрази меня гром?

— Она многое знает, — сказал я.

— Да черт с ней, пусть идет, — буркнул Нед. — А кто это там за тобой?

— Наш еврейский проводник.

— Еще и еврей?

— А девицы приносят одни несчастья, — проворчал Том.

— Да уж, не придется ли нам тащить ее на себе, — добавил его приятель.

— Так я вам и позволила, — фыркнула Мириам.

— Будь осторожен, Нед, — предупредил я. — Ее колено знает, как послать тебя в нокаут.

— Да неужели?

Он глянул на нее с новым интересом.

Клянусь лугами Лексингтона, от них можно ждать одних неприятностей! Я не испытывал бы более серьезную треногу, если бы пригласил анархистов для составления конституции. В общем, в полнейшей растерянности мы спустились в этот обмелевший водоем и прошли его по колено в воде. Питающий пруд поток истекал из грота, закрытого железной решеткой.

— Ее установили для безопасности детей и животных, — пояснил Иерихон, поднимая железный лом. — А не ради любителей приключений вроде нас.

Лом сослужил свою службу, замок с тихим лязгом слетел С нетель, и проржавевшая решетка со скрипом открылась. Как только мы вошли в грот, наш торговец скобяным товаром закрыл за нами эту калитку, приладив к ней захваченный из дома новый замок.

— Для этого запора лом не понадобится, у меня есть ключ.

Я оглянулся назад и окинул пристальным взглядом темные берега водоема. Не крадутся ли по ним какие-то тени?

— Вы никого не видели? — прошептал я Фархи.

— Я потерял способность видеть, как только мы вышли дома Иерихона, — пробурчал старый банкир. — Я не имею обыкновения дрызгаться в грязи по ночам.

Вскоре прохладная, но не холодная вода уже скрыла наши бедра. Раскинутых в стороны рук как раз хватило, чтобы выяснить ширину туннеля, по которому мы шли, его высота варьировалась от десяти до пятнадцати футов, а на каменных стенах виднелись четкие следы работы древних кирок. По этому рукотворному каналу город царя Давида снабжался водами природного источника, сообщил нам Фархи. Мы то и дело оступались, натыкаясь на препятствия неровного дна. Когда мы углубились в подземелье, Иерихон осмелился зажечь первый фонарь, и я догнал Тентуистла.

— Не могли ли вы привести на хвосте любопытных попутчиков? — спросил я.

— Мы заплатили нашим проводникам за молчание, — сказал лейтенант.

— Ага, и к тому же в Иерусалиме ни с кем даже словом не перемолвились, — вставил Нед.

— Погодите. Значит, компания из четырех «неприметных» английских моряков разгуливала по самому городу?

— Нам нужно было закупить провизию.

— Я же велел вам прятаться до темноты! — сердито прошипел Иерихон.

— Мы принарядились в арабские накидки и держались особняком, — заявил Тентуистл в свою защиту. — Из-за этого чертова капюшона я даже не видел толком дороги до Иерусалима, не разглядел и здешних красот. А ведь это прославленный город.

— Арабские накидки! — воскликнул я. t— Да вы так же похожи на арабов, как Санта-Клаус! Ваши краснолицые физиономии настолько узнаваемы, что с тем же успехом вы могли бы прошествовать под британским флагом!

— А вы что, рассчитывали, что мы будем целый день пухнуть с голоду, а потом ночью копать вам яму? — возмутился Большой Нед. — Тогда уж притащили бы нам жратвы, если вам так не хотелось, чтобы мы прошлись по базарам вашего драгоценного города.

Ладно, теперь все равно ничего не поправить. Я повернулся к Иерихону, его удрученное лицо озарялось янтарным светом фонаря.

— Давайте-ка поторопимся.

— Я повесил крепкий замок на решетку. Но вам с винтовкой лучше держаться в арьергарде.

— Не троньте меня! — взвизгнула вдруг из темноты Мириам.

— Простите, неужели я задел вас? — развратным тоном произнес Малыш Том.

— Не ерепенься, куколка, я обеспечу тебе безопасность, — добавил Нед.

Испуганный Иерихон взмахнул киркой, но я удержал его руку.

— Я разберусь с ними.

Поскольку я замыкал наш отряд, то незаметно подошел к Меду сзади и вставил ствол винтовки ему между ног.

— Дьявол тебя раздери! — взвыл он.

— Ах, как я неловок, — сказал я и, резко дернув винтовкой, прижал ее дуло к щеке Тома.

— Сукин сын!

— Уверен, что всем нам будет удобнее, если мы будем держаться на некотором расстоянии.

— Я буду идти так, как захочу… — Вдруг Том взвыл и подпрыгнул. — Эта сучка подкралась сзади!

Мириам вооружилась ломиком.

— Простите, неужели я задела вас?

— Я предупредил вас, джентльмены. Соблюдайте дистанцию, если вам дороги ваши мужские достоинства.

— А я лично кастрирую того, кто еще раз тронет мою сестру, — добавил Иерихон.

— И мой хлыст попляшет по вашим спинам, — добавил Тснтуистл. — Энсин Поттс! Проследите за порядком!

— Слушаюсь, сэр. Вы двое, ведите себя прилично!

— Ну, мы ж просто пошутили… Господь не даст соврать! Ба, что это с ним приключилось?

Фархи вошел в круг света от фонаря, и матросы перепугались, впервые увидев его изуродованное лицо: пустую глазницу, отрезанный нос и отсеченное ухо.

— Я тронул его сестру, — хитро сказал еврей.

Матросы побелели и отступили от Мириам как можно дальше.

Мы долго плутали по подземелью почти по пояс в воде, и если и была польза от такого похода, так это в том, что он сбил спесь с напористых матросов. Они не привыкли ни к тесным помещениям, ни к земляным работам, и поддерживала их дух только надежда заполучить древнее богатство. Желая заставить их попыхтеть, я предложил Тентуистлу, чтобы Нед и Том помогли Иерихону нести мешок с раствором.

— Чего ради мы тащим сюда такую тяжесть, когда тут полно всяких камней? — раздраженно спросил Нед, но покорно, как мул, взвалил на спину мешок, когда все мы собрались вокруг фонаря.

Разок я решил задержаться для проверки и, пропустив всех вперед, смотрел, как они уходят, оставляя меня в сгущающейся темноте. Словно эхо, по туннелю прокатился легкий шум. Может, лязгнул сбитый замок? Однако на таком расстоянии громкость этого звука скорее напоминала падение булавки. Наконец я опомнился и поспешил догнать остальных.

Вскоре вода зажурчала громче, поскольку свод туннеля постепенно понизился. В итоге нам пришлось передвигаться едва не ползком.

— Мы приближаемся к подземному источнику, — предупредил Фархи. — Согласно легенде, где-то над ним находится центр Иерусалима.

— А я думаю, что мы попали в ослиную задницу, — проворчал Малыш Том.

Поднимая и опуская фонари, мы старательно осмотрели все стены и действительно обнаружили под сводом какой-то темный и узкий лаз, не шире, чем карман скряги. Я не мог даже представить, что он выведет нас куда-то, но когда, поддерживая друг друга, мы забрались наверх, то оказались в сухом на сей раз проходе, поворачивающем обратно к центру города. Мы продолжали двигаться вперед, переползая через упавшие с потолка камни, причем Мириам это удавалось лучше любого из нас. Она первой проверила вместимость очередной мышиной норы, Большой Нед вскоре начал ругаться, еле проталкиваясь по тесному подземному каналу с объемистым мешком раствора. Его физиономия поблескивала от пота. Затем стены туннеля стали более ровными, очевидно, тут их уже подтесывали древние мастера. Начался постепенный подъем, но потолок неизменно маячил в футе над нашими головами, и вдвоем в этом узком коридоре было бы не развернуться. То и дело слышались проклятия Неда, ударявшегося головой о своды.

— Легенда гласит, что этот коридор строили ровно на ширину щита, — сказал Фархи. — Один воин мог защитить его от целой вражеской армии. Мы пойдем направо.

По мере нашего продвижения воздух становился все более спертым, а свет фонарей слабел. Я потерял ощущение времени и не представлял, сколь далеко мы зашли. Меня бы не удивило, если бы мне сказали, что, бродя и ползая по этим туннелям, мы умудрились достичь Парижа. Но пока мы миновали лишь пещерные своды и добрались до каменной кладки из обтесанных камней.

— Стены Ирода, — пробормотал Иерихон. — Значит, мы уже под Храмовой горой, правда, значительно ниже ее основания.

Мы ускорили шаги, и вновь я услышал журчание воды. Коридор вывел нас в большую пещеру, очертания которой едва проступали в слабом фонарном свете. Иерихон дал мне подержать его фонарь, а сам осторожно спустился в водоем.

— С глубиной все в порядке, — заявил он, — самое большее по грудь, и вода чистая. Мы уже дошли до подземных резервуаров. Теперь надо вести себя как можно тише.

Первый резервуар вывел нас к следующему коридору. Точно так же мы прошли еще два резервуара, каждый примерно по десять ярдов от края до края.

— В более влажные сезоны, — сказал Иерихон, — все эти каналы заполняются водой.

Вскоре поднимающийся туннель привел нас в сухую пещеру, и наконец наш путь резко оборвался. Потолок казался выше из-за обвалившихся камней, которые наполовину заполнили пространство зала, соответственно подняв и уровень пола. В дальнем конце виднелась верхняя часть каменного арочного свода. Проблема заключалась в том, что проход был полностью заложен обломками строительного мусора и кирпичами.

— Гром и молния, значит, мы зря тут корячились, — прохрипел Нед.

— Интересно! — удивленно бросил Иерихон. — Похоже, те, кто забил этот проход, не желали, чтобы мы увидели то что спрятано за ним.

— Или не хотели, чтобы мы выбрались отсюда, — добавила Мириам.

— Лучше бы мы захватили бочонок пороха, — с досадой произнес матрос, сбросив с плеча тяжелый мешок с раствором.

— Нет, главное сохранить тишину, — сказал Фархи. — Нам надо расчистить этот проход до утреннего богослужения.

— И заложить его вновь, — вставила Мириам.

— Полный бред, — презрительно буркнул Нед.

— Старина Бен сказал бы: «Утраченного времени не воротишь», — попытался я воззвать к разуму этого дубоватого верзилы.

— А Большой Нед сказал бы, что настало время воротить деньжата, нечестно заграбастанные карточным мошенником, — заявил он, скосив на меня взгляд. — Лучше бы, мистер, за этим завалом оказалось что-нибудь ценное, иначе я вытрясу из тебя не только содержимое твоих дырявых карманов, но и твою жалкую душонку.

Но, несмотря на угрозы, они с Малышом Томом все-таки энергично взялись за дело, мы образовали цепочку из восьми человек и передавали друг другу камни, чтобы быстрее освободить проход к основанию заложенного арочного пролета. Через два часа каторжного труда нам удалось расчистить завал. Широкий подземный проход был закупорен, как бутылка, разномастными известняковыми блоками.

— Вполне понятно, почему его заложили, — задумчиво произнес Тентуистл. — Чтобы в город не могла проникнуть вражеская армия.

— Этот арочный проход соорудили древние евреи, — уверенно заявил Фархи, — но арабы, крестоносцы или тамплиеры замуровали его. Землетрясения обрушили часть сводчатого потолка, и с тех пор про него забыли, он упоминается разве что в легендах.

— Так давайте размуруем его, — устало сказал Иерихон, поднимая железный прут.

Первый камень обычно труднее всего высвободить. Мы боялись стучать и грохотать, поэтому осторожно вычистили раствор, а потом наши силачи, Нед и Иерихон, попытались извлечь массивный камень. Их мускулы вздулись, известняковый блок еле двигался, скрежеща, как тяжеленный сундук, но в итоге они выдрали его из кладки и, подхватив на руки, тихо, точно домашние тапочки, опустили на пол. Фархи упорно поглядывал в потолок, словно мог как-то увидеть реакцию мусульманской стражи, дежурившей за каменной толщей.

Нагнувшись к отверстию, я вдохнул выходящий из него спертый воздух. Темнота. Выскребая раствор, скрепляющий соседние блоки, мы по очереди извлекли их и сложили у стены. Наконец отверстие стало достаточно большим, чтобы в него мог пролезть человек.

— Мы с Иерихоном пойдем на разведку, — сказал я. — А вы, моряки, оставайтесь на страже. Если там обнаружатся сокровища, то мы передадим их вам сюда.

— Вот еще, дьявол тебя разрази! — запротестовал Большой Нед.

— Я согласен, — решительно сказал Тентуистл. — Мы выполняем задание нашего морского командования, господа, и, нравится вам это или нет, все мы служим Британской короне. Кроме того, все изъятое достояние принадлежит государству и будет распределено позднее согласно призовым правам. Ваш вклад несомненно будет принят во внимание.

— А нам ваше морское командование не указ, — возразил Иерихон.

— Но вы же получаете жалованье от сэра Сиднея Смита, — заметил Тентуистл. — И Гейдж также работает на него. А значит, во имя короля и Британии, мы проникнем в эту дыру все вместе.

Я положил руку на ствол винтовки, оставленной у стены пещеры.

— Вас послали сюда не как кладоискателей, а как рабочую и охранную команду, — попытался возразить я.

— А вас, Гейдж, послали в Иерусалим как разведчика короны, а не как частного искателя сокровищ.

Рука лейтенанта потянулась к пистолету, его примеру последовал и энсин Поттс. Нед и Том схватились за рукоятки сабель. Иерихон с угрожающим видом взял наперевес лом.

Мы все дрожали от возбуждения, точно соперничающие псы в мясной лавке.

— Прекратите! — прошипел Фархи. — Вы что, окончательно сдурели? Начнете драку, и сюда сбегутся все мусульмане Иерусалима! Ссоры сейчас просто недопустимы.

Немного поколебавшись, мы опустили руки. Он был прав, со вздохом признал я.

— Ладно, и кто из вас хочет идти первым? В Египте дой стеной прятались змеи и крокодилы.

Ответом мне было встревоженное молчание.

— Похоже, ты, мистер, у нас самый опытный, — наконец буркнул Нед.

В общем, я пролез в дырку, помедлил чуток, убедившись, что никто на меня не нападает, вытянул из отверстия фонарь и осветил темный проход.

От неожиданности я едва не выронил светильник. Из рассеявшейся темноты на меня уставились зловеще оскалившиеся черепа.

При ближайшем рассмотрении черепа оказались ненастоящими, их изваяли из камня. И все-таки этот своеобразный фриз из высеченных в камне черепов со скрещенными костями, отделявший стены от сводчатого потолка, производил жутковатое впечатление. В Египте мне не встречалось ничего подобного. Остальные пролезли за мной, и когда они разглядели этот отвратительный бордюр, у моряков вырвались самые разные восклицания — от испуганного «Господи Иисусе!» до более радостного, но преждевременного заявления: «Пиратский клад!»

У Фархи нашлось более прозаичное объяснение.

— Пираты тут ни при чем, господа. Такие скелетные украшения присущи стилю тамплиеров. Вам известно, господин Гейдж, что эмблемы из подобных черепов со скрещенными костями появились по меньшей мере во времена этих бедных рыцарей?

— Я видел их также на масонских ритуалах. И на церковных кладбищах.

— Естественно, ведь всех нас тревожат мысли о смерти.

По обрамленному черепами коридору мы прошли в более просторное помещение. Там я увидел другие украшения, по моему разумению также имевшие масонское происхождение. Пол покрывали плиты в виде уже знакомой мне черно-белой шахматной доски, применяемой архитекторами со времен Дионисий, за исключением того, что посередине этот узор видоизменялся. Расположенные зигзагами черные плиты образовывали знак, похожий на гигантскую молнию. Странно. При чем тут молния?

Внутри зала, по обе стороны от входного проема, высились две массивные колонны: одна черная, а другая белая.

Рядом с входом, в стенных нишах друг напротив друга стояли скульптуры, похожие на мадонн, одна из алебастра, а вторая из эбенового дерева: белая и черная мадонны. Богоматерь и Мария Магдалина? Или Богоматерь и древняя Исида, богиня звезды Сириус?

— Двойственность мира, — пробормотала Мириам.

Невысокий куполообразный потолок выглядел, однако, достаточно мощным, чтобы выдержать вес давящей на него сверху платформы Ирода. В дальнем конце находился каменный алтарь, за которым также темнела ниша. Больше в этом зале ничего не было. Судя по размерам, он мог бы служить трапезной, и, возможно, рыцари пировали здесь, отдыхая от сооружения подземных ходов и поисков тайных кладов царя Соломона. И все-таки он был неутешительно пуст.

Мы обошли весь зал — он оказался пятьдесят шагов в длину. Поверхность алтаря украшала сдвоенная плита. С одной стороны на ней было грубо высечено изображение купольного храма, а с другой — двух рыцарей на одной лошади.

— Печать тамплиеров! — воскликнул Фархи. — Она подтверждает то, что именно они построили этот зал. Видите, это же храм со скалой вознесения Мухаммеда, такой же, как нынешняя мечеть над нами, они определяют место храма Соломона, так изначально называли его храмовники. И опять же два их рыцаря на одной лошади… Некоторые считают, что это символизирует добровольное принятие ими обета бедности.

— Но есть и такие, кто считает, что это знак двойственности мира, — сказала Мириам. — Мужчины и женщины. Развития и упадка. Ночи и дня.

— Да здесь же ни черта нет, — вмешался Большой Нед, окидывая взглядом подземный зал.

— Тонкое наблюдение, — сказал Тентуистл. — Похоже, господин Гейдж, мы корячились тут впустую.

— Исключительно во имя британской короны, — с кислой улыбкой отшутился я.

— Да уж, этот американец выжал из нас все соки, — проворчал Малыш Том.

— Эй, поглядите-ка сюда! — воскликнул энсин Поттс. Он старательно разглядывал Белую Мадонну. — Может, за ней есть особая дверца? Или тайный проход!

Мы собрались вокруг. Энсин потянул за поднятую в благословении руку мадонны, и статуя повернулась. При этом стена за ней отъехала в сторону, и мы увидели винтовую лестницу, хотя в этот стенной проем можно было протиснуться только боком. Крутые ступени уходили вверх.

— Наверное, она выведет нас к основанию храма, — сказал Фархи. — К древней резиденции тамплиеров, теперь ставшей мечетью Аль-Акса. Скорее всего, верхний проход закрыт, но мы должны постараться вести себя как можно тише. Звуки поднимаются вверх как по дымоходу.

— А чего тут тихариться-то? — удивился Нед. — Здесь внизу все равно ничего нет.

— Мы рядом с мусульманской святыней, глупец, и к тому же в священной еврейской земле. Если хоть кто-то из верующих услышит нас, они схватят всю нашу компанию, некоторым проведут обрезание, потом будут пытать за осквернение святыни и закончат полным расчленением наших бренных тел.

— О-о…

— Давайте попробуем открыть и Черную Мадонну, — предложила Мириам.

Мы перешли к другой статуе, но на сей раз, как бы Поттс ни давил на ее руку, скульптура осталась неподвижной. Дуализм Мириам, казалось, не принес пользы. Мы разочарованно топтались вокруг.

— Фархи, где же храмовые сокровища? — спросил я.

— Разве я не предупреждал, что тамплиеры могли опередить вас?

— Но этот зал выглядит по-европейски, значит, они сами построили его, а где же более древние помещения? И зачем они вообще так старались? Они явно переусердствовали, если хотели построить обычную трапезную.

— Здесь нет никаких окон, — заметил Поттс.

— Наверное, тут проводились какие-то ритуалы, — рассудительно заметила Мириам. — Но настоящими делами или поисками они занимались в другом подземелье. Где-то должен быть еще один проход.

— Эти стены выглядят слишком монументально, — сказал ее брат.

Мне вспомнились люки в египетском храме Дендеры, и я пригляделся к полу. Черные и белые плиты диагонально расходились от алтаря.

— По-моему, Большому Неду стоит попытаться сдвинуть этот каменный стол, — сказал я. — Давай, покажи свою силушку!

Сначала его усилия ни к чему не привели. Потом к нему присоединился Иерихон, а в итоге и мы с Малышом Томом. Все мы кряхтели от натуги, и наконец алтарный стол начал со скрежетом поворачиваться на скрытой опорной оси. Когда он отъехал в сторону, мы увидели отверстие люка. В подземный мрак уходила узкая лесенка.

— Вот это уже поинтереснее, — отдуваясь, пробурчал Нед.

Спустившись по ступеням, мы столпились в небольшом нижнем помещении. В конце его темнела массивная железная дверь, покрытая рыжими пятнами ржавчины. На дверной поверхности выделялось также десять позеленевших от времени медных дисков, каждый размером с обеденную тарелку. От верхнего диска расходились вниз лучи двух боковых рядов из трех дисков. А между ними, но пониже располагался вертикальный ряд из трех последних дисков. В центре каждого диска находилась затейливая щеколда.

— Десять дверных ручек? — спросил Тентуистл.

— Скорее, десять замков, — сказал Иерихон. — Видимо, поворот каждой такой щеколды сдвигает засов, скрытый в косяке этой железной двери. — Он попытался повернуть одну рукоятку, но ничего не вышло. — Жаль, что их не прошибешь даже ломом.

— А значит, ее, возможно, никому не удалось открыть и все сокровища остались в сохранности, — сделал вывод Нед, удивив меня сообразительностью. — По-моему, это добрый знак. Того и гляди наш мистер найдет в конце концов заветный клад. Что же они в древности ценили так высоко, что решили выкопать эту кроличью нору да еще снабдили ее такой мощной дверью?

— Десять замков? И ни одной замочной скважины, — заметил я.

Как ни старались Иерихон с Недом дубасить или толкать массивную преграду, она даже не шелохнулась.

— Она вмурована в камень, — наконец вынес заключение кузнец. — Может, это и не дверь вовсе, а чистое украшение.

— Времени осталось мал о, — предупредил Фархи. — Скоро рассветет, и мусульмане начнут молиться над нашими головами. Если мы будем колотить по железу ломом, нас наверняка услышат.

— Погодите, — сказал я, вспомнив тайну египетского медальона. — Не кажется ли вам, что это особый рисунок? Десять дисков, расходящихся, как лучи солнца… десять — это же священное число. И оно что-то означало для тамплиеров, как я подозреваю.

— Но что?

— Сефирот, — медленно сказала Мириам. — Это дерево.

— Дерево?

Фархи вдруг отступил назад.

— Да-да, теперь я догадался! Эц Хаим, Древо жизни.

— Каббалистическая символика, — подтвердила Мириам. — Еврейская мистика и нумерология.

— Рыцари-тамплиеры тоже были евреями?

— Разумеется нет, но они склонялись к экуменизму, когда речь шла о поиске древних тайн, — рассудил Фархи. — Изучив еврейские тексты, они узнали, где находится этот подземный тайник. Мусульмане поступали так же, как и все прочие люди. Их интересовала любая символика, способная открыть путь к нужным знаниям. Перед нами десять сефирот, завершающихся кетером, или венцом, от него отходит бина, распознавание, а напротив — хокма, символ мудрости, и так далее.

— Милость или великодушие, крепость или суд, торжество, красота или великолепие, слава или величие, основание, независимость или царство, — процитировала Мириам. — Все непостижимые аспекты Бога. Мы не в силах постичь Его, кроме как через подобные проявления Его сущности.

— Но как все это связано с дверью?

— Наверняка тут какая-то загадка, — сказал Фархи и поднес поближе свой фонарь. — Да, я узнаю еврейские слова, написанные на древнееврейском языке. Хезед, тиферет, нецах…

— Египтяне верили, что слова обладают магическим свойством, — припомнил я. — Что, произнося их, можно вызвать божество или обрести силы…

Большой Нед перекрестился.

— Прости Господи! — ужаснулся он. — Что за языческое богохульство! Да еще эти ваши рыцари, принявшие иудейское учение… Неудивительно, что их посжигали на кострах!

— Они не приняли его, а воспользовались им, — терпеливо пояснил Иерихон. — Здесь в Иерусалиме принято уважать чужие верования, даже если мы сомневаемся в их истинности. Тамплиеры, видимо, разгадали тайну этой двери. Возможно, ее задвижки следует поворачивать в правильной последовательности.

— Первый венец, — предположил я. — Вон ведь кетер наверху.

— Давайте попробуем начать с нее, — согласился Иерихон, однако щеколда осталась недвижимой, как и остальные.

— Минутку, надо подумать, — сказал Фархи. — Если мы ошибемся, то ничего не сработает.

— Или мы попадем в ловушку, — заметил я, вспомнив опускающиеся с потолка плиты, которые едва не раздавили меня в пирамиде. — Тут наверняка скрывается какая-то загадка, чтобы не допустить к святыням недостойных.

— С чего бы начал тамплиер? — задумчиво произнес Фархи. — Крепость? Они были воинами. Слава? Они нашли славу. Мудрость? Если среди сокровищ была книга. Ум?

— Мысль, — сказала Мириам. — Мышление подобно Тоту, как та книга, что ищет Итан.

— Мышление?

— Если соединить линиями эти диски, то они пересекутся вот здесь, в центре, — показала она. — Разве не в центре сосредоточен для еврейских каббалистов непостижимый разум Бога? Разве не к центру он стягивается? Не к сущностному единству? К тому, что мы, христиане, называем душой.

— Ты права, — сказал Фархи, — но в этом месте нет никакой задвижки.

— Да, единственное место без замка — в сердце. — Определив точку пересечения лучей от десяти дисков, она пристально пригляделась к этому центру. — Но здесь вырезана маленькая окружность.

И, прежде чем кто-то успел остановить ее, Мириам взяла ломик, который раньше использовала для защиты от Малыша Тома, и ударила концом точно в центр этого кружка. Глухой, раскатистый гул заставил всех нас вздрогнуть. Но кружок скрылся в толще двери, послышался щелчок, и вдруг все десять замков на десяти медных дисках начали одновременно поворачиваться.

— Приготовьтесь к любым опасностям! — воскликнул я и поднял винтовку.

Тентуистл и Поттс схватились за пистолеты. Нед и Том достали из ножен кортики.

— Нас ждет богатство, — выдохнул Нед.

Когда замки перестали вращаться, Иерихон слегка навалился плечом на дверь, и она со скрежетом медленно опустилась на цепях, как подъемный мост, и с тихим стуком легла на запыленный пол. В воздух взмыло серое облачко, а когда оно рассеялось, мы увидели, что этот мост перекинут через зияющий в полу провал. Дно скрывалось в кромешном мраке.

— Основательная пропасть, — озадаченно произнес Фархи, вглядываясь в темную бездну. — От начала времен эта горная вершина связывалась с путем к небесам, но, возможно, нам открылся проход в подземный мир.

— Все в мире двойственно, — повторила Мириам.

Из каменной трещины дохнуло холодным воздухом. Все мы испытывали смутную тревогу, а мне вспомнилась адская бездна египетской пирамиды. И тем не менее алчность побудила нас пройти по мосту.

Второе помещение оказалось значительно меньше верхнего зала тамплиеров, оно напоминало келью с низким сводчатым потолком. Свод украшали скопления звезд, знаки зодиака и диковинные создания доисторических времен — подобные круги символов я видел в храме Дендеры. В его центре поблескивала, по-видимому, золоченая сфера, изображавшая, я думаю, солнце. В центре кельи стоял каменный пьедестал примерно в половину человеческого роста, похожий на постамент для статуи или выставочный стенд, но пустой. На стенах были начертаны письмена, но таких букв я никогда прежде не видел, они не имели ничего общего с арабским, еврейским, греческим и латинским алфавитом. Они отличались также и от египетских иероглифов. Большинство знаков имело геометрическую форму: квадраты, треугольники и окружности, но остальные выглядели как змейки или миниатюрные лабиринты. В дальнем конце помещения громоздились деревянные и медные сундуки, рассохшиеся и проржавевшие от времени. А в них…

Не было ничего.

И опять мне припомнилась Великая пирамида, где предназначенное для великой книги золотое хранилище также оказалось пустым. Бесконечный ряд жестоких разочарований. Сначала обнаружилась пропажа книги, потом пропала Астиза, и вот теперь новая насмешка…

— Что за дьявольщина! — возопили Нед и Том, хлопая крышками сундуков.

Нед швырнул один из сундуков в каменную стену, и старое дерево с грохотом разлетелось на куски.

— Здесь же ни черта нет! Все украли!

Украли или нашли и перепрятали. Если здесь и хранились сокровища — а я подозревал, что хранились, — то их давно унесли: тамплиеры увезли их в Европу и, вероятно, перепрятали в новый тайник, когда их магистров отправили на костер. Но возможно, они пропали еще в те времена, когда Навуходоносор поработил евреев.

— Тише, вы, идиоты! — взмолился Фархи. — Вы что, специально крушите тут все с таким грохотом, чтобы сообщить о наших поисках мусульманской страже? Ведь Храмовая гора испещрена пещерами и подземными ходами! — Он повернулся к Тентуистлу. — Неужели грубая сила английских моряков соперничает с дубовыми мозгами?

Лейтенант вспыхнул.

— А что написано здесь на стенах? — спросил я, разглядывая непонятные символы.

Все промолчали, даже Фархи ничего не мог сказать. Но тут Мириам, занимавшаяся какими-то подсчетами, обратила наше внимание на узкий выступ на верхней границе стены у начала свода. Там стояли странные каменные подсвечники или масляные лампы.

— Фархи, сосчитайте их, — попросила она.

Изувеченный банкир выполнил ее просьбу.

— Семьдесят два, — медленно произнес он. — Подобно семидесяти двум именам Бога.

Иерихон подошел к ним.

— Надо же, в них еще есть масло, — с удивлением заметил он. — Как же оно могло сохраниться за столько веков?

— Возможно, они являются частью хитроумного механизма, открывающего дверь, — предположила Мириам.

— Нам обязательно надо зажечь их, — с внезапной убежденностью заявил я. — Их свет принесет нам полное понимание.

Мне представилось, что свет предусмотрен храмовой магией, чтобы помочь нам разобраться в этом тайнике. Иерихон поджег щепку над фитилем своего фонаря и поднес ее к маслянистой поверхности первого каменного светильника. Она загорелась, потом язычок пламени пробежал по масляному каналу, воспламенив следующий.

Один за другим по всему периметру свода вспыхивали огни светильников, образовав своеобразную огненную цепь, и в итоге сумрачное помещение озарилось светом и наполнилось живыми изменчивыми тенями. Но этим чудеса не ограничились. На сводчатом потолке обнаружились каменные ребра, сходящиеся к центру, и в каждом ребре имелся желобок. От поднимающегося снизу тепла или света эти желобки начали светиться жутковатым пурпурным цветом, похожим на тот, что я видел во время электрических опытов с вакуумными стеклянными трубками.

— Логово Люцифера, — прошептал Малыш Том.

Солнечная сфера в центре потолка, показавшаяся мне позолоченной, также начала изливать сияющий свет. И фиолетовый луч, подобный тому свечению, что я устраивал с помощью электрических зарядов на Рождество, упал вниз, прямо на каменный постамент в центре кельи.

А ведь там, возможно, лежала некая книга или свиток, предназначенные для чтения.

Иерихон и Мириам молча перекрестились.

В центре постамента действительно обнаружилось углубление, в котором могла лежать книга или свиток. Но их там не было, и луч света упал прямо на камень…

И тогда раздался громкий скрежет, словно проворачивалось проржавевшее колесо. Моряки замерли в молчаливом изумлении. Я глянул на потолок в поисках признаков начавшегося разрушения.

— Эй, поглядите-ка на Черную Мадонну! — крикнул энсин Поттс с лестницы, ведущей наверх в трапезную тамплиеров. — Она поворачивается!

 

ГЛАВА 9

Мы ринулись наверх к этой статуе, словно рассчитывали увидеть чудо. Недвижимая раньше рука повернулась, и вместе с ней отодвинулась и Черная Мадонна, а в нише обнаружился проход, подобный тому, что находился за Белой Мадонной. Когда статуя остановилась, то оказалось, что она указывает на вновь открывшийся путь.

— Клянусь всеми святыми, — заявил Нед, — там должны быть сокровища!

Поттс, вооруженный пистолетом, зашел первым и вскарабкался по крутому извилистому коридору.

— Погодите! — воскликнул я.

Если с помощью этого странного светового луча открылся новый проход, то только потому, что пропавшая с постамента книга позволила лучу пройти в отверстие. То есть, возможно, отверстие в постаменте являлось ключом к новым тайным сокровищам… либо передавало тамплиерам сигнал тревоги, свидетельствующий о пропаже книги…

— Там может быть ловушка!

Но все четыре моряка уже скрылись в проходе, мы с Иерихоном неохотно последовали за ними, а Мириам и Фархи замыкали шествие. Ряд грубо высеченных ступенек напомнил мне о мастерстве строителей водных туннелей, уходящих от Силоамского пруда: очевидно, тамплиеры трудились здесь гораздо позже. Может, по этим ступеням поднимался еще сам царь Соломон или даже Авраам? Лестница поднималась вверх по спирали и приводила к каменной плите с массивным железным кольцом.

— Тяни, Нед! — приказал Тентуистл. — Тяни изо всех сил, и покончим с этим делом! Скоро уж светать начнет!

Матрос выполнил приказ, и, когда он медленно сдвинул плиту, я заметил, что обратная сторона двери выглядит как необработанная скала. Значит, с другой стороны эту последнюю дверь могли и не видеть, воспринимая ее просто как часть пещерной стены. Известно ли вообще сейчас в Иерусалиме о существовании такого прохода?

— Куда, черт возьми, мы попали? — удивился Поттс.

За скальной дверью обнаружилась более просторная и светлая пещера.

— Подозреваю, что мы попали в пещеру, что находится прямо под священной скалой, — шепотом произнес я. — Над нами Куббат ас-Сахра, священная скала, исходный камень мироздания и мечеть Омара.

— Да, прямо над нами когда-то стоял храм Соломона, — задыхаясь от спешки, взволнованно сказал Фархи, шедший в хвосте нашей компании. — И там могли храниться храмовые сокровища или даже сам ковчег…

— И мы прямо под тем местом, откуда нас могут услышать охранники мечети, — предостерег Иерихон.

Все происходило слишком быстро.

— Вы думаете, что мусульмане…

Моряки потеряли терпение.

— Вперед за сокровищами! — крикнул Нед и вместе с остальными моряками ринулся в светлый коридор.

Послышался крик какого-то араба, раздался выстрел, и голова бедного Поттса разлетелась на куски.

Только что энсин с безумным воодушевлением звал меня вперед, а через мгновение его мозги забрызгали всех нас. Он рухнул, как марионетка, лишившаяся управляющих ею ниток кукловода. Узкий проход заполнился пороховым дымом и знакомым едким запахом.

— Быстро вниз! — крикнул я, и мы сбежали обратно по ступеням.

Нас сопровождали грохочущие выстрелы и свистящие пули.

— Аллах акбар!

Великий боже! Мусульмане, обнаружив проникновение неверных в их святая святых, призвали на помощь охранников-янычар. Наше неосторожное появление мгновенно расшевелило осиное гнездо. Сквозь клубы дыма я увидел, как стражники перезаряжают ружья.

Я тоже выстрелил, и раздался ответный крик. Следом прогремел пистолет Тентуистла, упал второй стражник, и теперь уже янычары в панике искали укрытия.

— Отступаем! — крикнул я. — Быстрей, ради бога! Обратно через ту дверь!

Однако когда мы начали закрывать плиту, янычары бросились за нами, и дюжина мусульманских рук ухватилась за ее край. Издав громовой крик, Нед резанул кортиком по нескольким пальцам, но после очередных выстрелов за плечо схватился Малыш Том. Кляня все на свете, он повалился на бок. Дверь продолжала неумолимо открываться, поэтому Нед, взревев как медведь, набросился на удерживающие ее руки и обрубил их все с остервенением воинствующего дервиша. Потом он с грохотом установил плиту на место и подпер одним из наших ломов, чтобы янычарам пришлось помучиться, открывая ее. Мы сбежали по винтовой лестнице в пустую тамплиерскую трапезную. Сверху уже доносились тяжелые удары мусульман, колотивших по скальной плите.

Если бы они добрались до нас, то перерезали бы всех за такое святотатство.

Нам оставалось надеяться только на разобранный арочный проход. Когда мы шли сюда по узким туннелям, Фархи упомянул, что один человек тут мог остановить армию. Мы пронеслись по коридору с бордюром из черепов к проделанному нами час назад отверстию. С кинжалом и винтовкой я мог бы выиграть немного времени, дав моим спутникам возможность скрыться в подземном лабиринте. Надо же было нарваться на эти чертовы неприятности!

Однако положение наше таинственным образом изменилось в худшую сторону. Проделанное нами отверстие заметно уменьшилось. Вытащенные камни вновь легли на свои места, а в оставшуюся щель проползти было невозможно.

— Au revoir, месье Гейдж! — крикнул знакомый голос через эту узкую щель.

И вновь я узнал ехидный голос так называемого таможенника, пытавшегося ограбить меня во Франции и пристрелить в Иерусалиме после того, как мне удалось вырвать Мириам из лап его банды. На сей раз он прощался со мной, блестя глазами в отверстии для единственного не доложенного камня! Значит, магия тут ни при чем, это очередные происки предателя Силано. Последний камень скользнул на место перед нашими лицами, начисто закрыв проход. Как я и опасался, этот француз проследил за нами, взломал повешенный Иерихоном замок, открыл решетку Силоамского пруда и, вероятно услышав наши крики, узнал, что мы не нашли сокровища. И тогда, решив помешать нашему возвращению, он начал закладывать отверстие, воспользовавшись нашим же мешком с раствором, который тащил Большой Нед. Нас сгубила собственная предусмотрительность.

— Никакой раствор не может так быстро застыть! — взревел Нед.

Но либо этот известняк слишком быстро скрепляется, либо обновленную кладку подперли с другой стороны балками и камнями. Пытаясь пробить стену, Нед отскакивал от нее как мяч. Матрос начал в отчаянии молотить по закрытому арочному проходу кулаками, его приятель Малыш Том шатался как пьяный, зажав рукой кровоточащую рану.

— Не трать попусту времени! — рявкнул Тентуистл. — Мусульмане скоро откроют верхнюю плиту и спустятся по лестнице к Черной Мадонне!

— Есть же еще лестница за Белой Мадонной! — воскликнул Фархи. — Она наш единственный шанс!

Бегом мы вернулись в зал тамплиеров. Раздался грохот, и по винтовой лестнице за черной статуей прокатилось эхо воинственных криков арабов. Они проломили плиту! Мы с Тентуистлом подбежали к проходу и наугад выстрелили вверх, свист наших пуль вызвал легкое замешательство у преследователей. Тем временем Фархи уже протиснулся за Белую Мадонну и начал подниматься по второй лестнице. Иерихон подтолкнул сестру следом за евреем. Потом и вся наша компания последовала за ними к проходу, и мы один за другим начали подниматься по ступеням. Большой Нед даже пропустил меня вперед.

— Я позабочусь об этом сброде! — крикнул наш голиаф, обхватил Белую Мадонну и, поднатужившись, поднял ее.

Уже появившиеся в зале тамплиеров янычары начали удивленно оглядываться, а потом заорали, увидев нас на другой стороне. Повернувшись боком, Нед едва протиснулся в узкое отверстие, втащив за собой голову Мадонны, и забил этим каменным изваянием весь вход. Оно должно было задержать погоню. Мы бросились бежать вверх по лестнице.

Волна мусульман с дикими криками хлынула за нами и, наткнувшись на преграду, откатилась с возмущением и разочарованием. Они принялись тянуть статую, стремясь освободить проход.

Мы карабкались вверх в отчаянной спешке. Вслед нам неслись разочарованные крики и грохот яростных ударов по статуе, которая защищала наш путь к свободе. Слышались и очередные выстрелы, но пули, не причиняя нам вреда, лишь выбивали осколки из нижних ступеней. А в городе уже явно началась тревога, и возмущенные мусульмане собрались на Храмовой горе, ожидая нашего неминуемого появления. Мы приблизились к запиравшей выход из подземелья железной решетке. Пальнув по замку из пистолета, Тентуистл устранил эту проблему. Распахнувшаяся решетка зазвенела, как гонг. Воспользовавшись паузой, я зарядил винтовку. Мы оказались на Храмовой горе, в мечети Аль-Акса. Я сразу заметил признаки проведенной крестоносцами реконструкции; благодаря рядам стрельчатых арок и высоких окон это темноватое сооружение теперь представляло собой странную архитектурную смесь арабского дворца и европейского собора. Как и подозревал Фархи, лестницу за Белой Мадонной построили, должно быть, для обеспечения тайного прохода из главной резиденции тамплиеров в подземные коридоры и залы.

Мы подбежали к двери мечети. В предрассветной мгле темнела перед храмом обширная площадь, уже заполненная сотнями вооруженных чем попало и растревоженных, как пчелы в улье, мусульман. За ними невозмутимо маячили голубые штаты и золотой купол мечети Омара, у ее входа как раз и собрались объятые ужасом и гневом правоверные. Монотонное гудение размахивающей дубинками толпы прорезалось тревожными возгласами. К счастью, там было мало янычар и мало ружей. Наконец кое-кто из них увидел нас, толпа с громкими воплями развернулась и ринулась в наступление.

— Что за свистопляску вы нам устроили, — бросил мне Нед.

И тогда я прицелился.

По ночам мечеть Аль-Акса освещали огромные медные паникадила, которые зажигали, опуская вниз с помощью длинных белых веревок. Одно из таких паникадил — с несколькими дюжинами свечей, вставленных в железную конструкцию десятифутовой ширины с кованой решеткой, весившей значительно больше тонны, — горело над главным входом мечеть. Когда толпа хлынула внутрь, я поместил петлю веревки, накинутую на вбитый в изысканно украшенный потолок крюк, в центр прицельной трубы винтовки, отмеченный перекрещенными волосками, и спустил курок.

Мой выстрел перебил веревку, светильник рухнул вниз, как гильотина, и приземлился со страшным грохотом на первые ряды толпы. Остальные преследователи моментально дали задний ход, испуганно глядя наверх. Этого промедление было достаточно, чтобы дать нашей похожей на грязных и окровавленных троглодитов компании драгоценные секунды для отступления к задней части мечети.

— Они завладели священными реликвиями Мухаммеда! — на разные голоса выкрикивала разъяренная толпа.

Египте или Будда во время его долгих странствий? Неужели история всех вероучений, мифов и легенд, переплетаясь в затейливо написанных древних текстах, являет собой бесконечную череду наследования древнейшей мудрости и скрывает столь же бесконечную череду тайн? Еретические мысли… Но они невольно посетили меня здесь, в этом религиозном центре мира.

Мы пробежали по вытертым красным коврам, покрывавшим каменный пол мечети, и быстро миновали небольшие приемные, расположенные за главным залом, опасаясь, что впереди нас ждет очередной тупик. Но в том конце, где Аль-Акса и Храмовая гора выходили к внешней городской стене, темнела очередная запертая дверь. Большой Нед изо всех сил треснул кулаком по этой преграде, и на сей раз она подалась, осыпав пол сухими щепками старого дерева. Мы выглянули наружу. По южному краю Храмовой горы проходила крепостная стена Иерусалима. Дойдя до башни, она поворачивала на запад и спускалась с горы вместе с раскинувшимся за ней городом.

— Если нам удастся попасть в лабиринт улиц, то мы собьем их со следа, — выдавил Фархи.

Спотыкаясь от усталости, банкир с Мириам и раненым Томом побежали вдоль крепостного вала к лестнице, что вела вниз, к Навозным воротам. Задержавшись на валу, мы с Тентуистлом перезарядили ружья, а Нед и Иерихон взяли сабли на изготовку. Когда в дверном проеме показались первые преследователи, мы встретили их выстрелами. Потом под прикрытием дымовой завесы в атаку бросились наши фехтовальщики. Раздались стоны раненых, топот убегающих ног, и Нед выбежал к нам, забрызганный кровью.

— Теперь они будут поосторожнее, — заявил он, сверкнув широкой белозубой улыбкой.

Иерихон выглядел несчастным, его клинок потемнел от крови.

— Этот грех на твоей совести, — сказал он моряку.

— Насколько я помню, кузнец, именно вы с вашей драчливой сестрой втянули нас в эту дьявольскую передрягу.

Мы продолжали спешное отступление, слушая их переругивания.

Если бы толпа была получше вооружена, мы уже были бы мертвы. Но тяжелые испытания ограничились лишь несколькими выстрелами, хотя пули летели нам вслед с жутким свистом, способным вызвать оцепенение, если позволить себе задуматься о нем. Закончив спуск по лестнице, мы выбежали на улицы Иерусалима. Навозные ворота уже давно закрыл отряд янычар, вооруженных кривыми саблями и готовых преградить нам выход из города. Над нами, на зубчатых крепостных стенах, толпились орущие мусульмане, и первые преследователи уже бросились к лестнице.

— Скорей в Еврейский квартал! — крикнул Фархи. — Это наш единственный шанс!

С минаретов уже неслись крики, призывающие к оружию, трезвонили и христианские колокола. Мы перебудили весь город. Люди в смятении устремились на улицы. Со всех сторон доносились крики, перемежаемые собачьим лаем и блеянием овец. Мимо нас промчалась перепуганная коза, свернув на ближайшую улицу. Запыхавшийся Фархи вел нас вверх по улице в сторону синагоги Рамбана и Яффских ворот, толпу мусульманских преследователей освещала прерывистая огненная змейка зажженных факелов. Даже если бы я успел вновь зарядить винтовку и выстрелить, мой одиночный выстрел уже не смог бы удержать нарастающий гнев, который мы вызвали, посягнув на их святыни. Если мы не найдем помощи, то будем обречены.

— Мусульмане взбунтовались! — кричал Фархи высыпавшим на улицы встревоженным евреям. — Они хотят поджечь синагоги Рамбана и Йоханана бен Заккая! Надо позвать на подмогу христиан!

— Синагоги! Спасем наши священные храмы! — на разные голоса вторил ему хор толпы.

И благодаря его хитрости мы обрели защитников. Евреи преградили путь хлынувшей в их квартал волне мусульман. А христиан предупредили, что осквернить хотят храм Гроба Господня. В итоге началось столпотворение, грозившее перерасти в жуткий хаос.

Тем временем Фархи умудрился незаметно покинуть нас.

Я собрал остальных.

— Нам надо разделиться! Иерихон и Мириам, вы живете здесь. Ступайте домой!

— Я слышал, как мусульмане выкрикивали мое имя, — мрачно заметил кузнец. — Нам нельзя оставаться в Иерусалиме. Они меня опознали. — Он сердито глянул на меня. — Теперь мой дом разграбят и сожгут.

Я испытал мучительное чувство вины.

— Тогда захватите все, что сможете, и бегите к морю. Смит организует оборону Акры. Там вы найдете защиту.

— Пойдем с нами! — воскликнула Мириам.

— Нет, вы же местные жители, и ваши передвижения не привлекут внимания. А на нас все будут пялиться, как на снеговиков в июле. — Я вложил в ее руку серафимов. — Возьми их и спрячь до нашей новой встречи. Мы, европейцы, сумеем как-нибудь вывернуться, немного побегаем, а потом выскользнем из города, не дожидаясь рассвета. А теперь вы поспешите к дому, а мы пойдем в другую сторону, чтобы отвлечь преследователей. Не волнуйтесь. Мы еще встретимся в Акре.

— Из-за каких-то давно опустевших сундуков я потерял хороший дом и репутацию, — с горечью бросил Иерихон.

— В той келье хранилось нечто важное, — упорствовал я. — Вы же понимаете, что хранилось. Вопрос в том, куда все перепрятали. И когда мы найдем новый тайник, то разбогатеем.

Он пристально посмотрел на меня, гнев в его взгляде смешивался с отчаянием и надеждой.

— Уходите же побыстрей, а то скоро рассветет, и тогда Мириам своим грязным видом будет привлекать ненужное внимание!

Тентуистл уже дергал меня за руку.

— У нас тоже не лучший видок, так что надо, пока не поздно, выметаться из города!

Итак, мы разделились. Догоняя моряков, я оглянулся на брата и сестру и крикнул:

— Мы обретем мудрость!

Мы направились к Сионским воротам. Я еще раз обернулся, но Иерихон и Мириам уже затерялись в толпе, словно обломки кораблекрушения в бушующем море. Мы поплелись по улицам с замедленной безнадежностью. Рука Малыша Тома сильно кровоточила, и он не мог быстро передвигаться, но держался мужественно. Войдя в Армянский квартал, мы достигли желанных ворот. Охранники куда-то ушли, вероятно, их отправили подавлять мятеж или искать его виновников: первая удача в нашем провальном приключении. Мы сняли массивный засов, с трудом отворили сворку ворот и покинули город. Небосвод еще лишь начинал розоветь. Огни фонарей, факельный свет и грядущий рассвет окрасили небо и городские стены за нашими спинами в оранжевые тона. Впереди нас ждали тенистые зеленые убежища.

Справа находилась гора Сион и гробница Давида. Слева в темной низине маячила долина Гиона и Силоамский пруд.

— Мы обойдем город с севера и выйдем на Наблусскую дорогу, — сказал я. — Если будем идти по ночам, то дня за четыре доберемся до Акры и пошлем весть Сиднею Смиту.

— А как насчет сокровищ? — спросил Тентуистл. — Что будет с ними? Неужели мы откажемся от поисков?

— Вы же видели, что здесь их не оказалось. Сначала надо попытаться выяснить, где дальше искать. Я молю Бога, чтобы Фархи не схватили. Он может знать вероятные места новых поисков.

— Нет. По-моему, он предаст нас. Почему вдруг он так незаметно ускользнул?

Я тоже размышлял о его исчезновении.

— Сначала хорошо бы подумать, как спасти наши собственные шкуры, — пробасил Большой Нед.

И тут наш лейтенант вдруг пошатнулся, а по холму разнесся отзвук выстрела. Еще несколько пуль взметнули пыль у наших ног. Тентуистл с хриплым стоном опустился на землю. Потом до меня донеслась французская речь.

— Точно, они все-таки выбрались! Рассредоточимся! Отрежем им путь!

Похоже, именно банда французов, прицепившаяся в городе к Мириам, пыталась замуровать нас в подземелье. Выбравшись оттуда по нашему пути через Силоамский пруд, они услышали, что в городе началось восстание, и решили дождаться первых беженцев.

Я пристроился рядом с Тентуистлом и прицелился. Найдя в прицеле одного из сидевших в засаде бандитов, я спустил курок. Моя пуля сразила его наповал. Отличная винтовка. Я лихорадочно перезарядил ружье.

Нед взял пистолет Тентуистла и тоже выстрелил, но дальность пистолетной стрельбы не позволила ему достать наших противников.

— Своими вспышками ты только помогаешь им прицелиться, — сказал я ему. — Забирай Тома и лейтенанта, и отходите обратно к воротам. Я немного задержу их здесь, а потом мы затеряемся в Армянском квартале.

Над головой просвистела очередная пуля. Тентуистл закашлялся, сплюнув кровавую слюну, глаза его начали тускнеть. Очевидно, долго он не протянет.

— Ладно, мистер, попробуй выиграть нам немного времени.

Нед потащил назад Тентуистла, за ним нетвердой походкой последовал Том.

— Поттс погиб, еще двое наших ранены, — пробурчал он. — От твоих чертовых затей одни неприятности.

Рассвет набирал силу. Французы подобрались поближе, и их пули опять засвистели. Я выстрелил еще разок и оглянулся. Моряки уже проходили в ворота. Нет времени перезаряжать, пора уходить! Прижимаясь к земле, я поспешил к ним. Бандиты приближались, как стая голодных волков. Потом я услышал стук. Ворота закрывались! Я стремительно сбежал к ним и, оказавшись у стены, услышал, как лег на место засов, оставив меня за городом. Да, засов с лязгом улегся на крюки.

— Нед! Открой! — крикнул я, слыша угрожающий приказ подлого таможенника, но успел распластаться на земле, прежде чем прогремел залп. Пули градом забарабанили по железным воротам. Практически я находился в положении поставленного к стенке преступника. — Скорей, они уже на подходе!

— Я думаю, мистер, на этом наши пути расходятся, — отозвался Нед.

— Но у меня-то какой путь? Побойся Бога, не дури…

— Вряд ли эти лягушатники будут охотиться за парой бедных британских моряков. Тебе ведь одному известны тайны сокровищ, верно?

— Как, ты хочешь бросить меня им на расправу?

— Может, ты сумеешь обхитрить их так же, как нас.

— Проклятье, Нед, давай останемся вместе, как говорил лейтенант!

— Его уже нет, да и мы уходим. Не обманывал бы ты, мистер, честных моряков за карточной игрой, тогда и друзей не потерял бы. Так-то.

— Но я не обманывал, я переиграл вас!

— Один черт.

— Нед, открой ворота!

Но в ответ раздался лишь приглушенный скрежет металла.

— Нед! — Лежа на земле, я барабанил по неподатливому железу. — Нед, впусти меня!

Но он не сжалился, конечно, и я, напрягая слух, услышал их шаги, удаляющиеся в сторону мятежного города. Повернувшись назад, я обнаружил, что французы уже находятся всего в нескольких ярдах и на меня нацелены дула мушкетов. На лице одного верзилы расплылась кровожадная улыбка.

— Мы распрощались под Храмовой горой, но судьба опять свела нас! — воскликнул их вожак, снял треугольную шляпу и отвесил ироничный поклон. — Вы просто какой-то вездесущий, месье Гейдж, но и мне везет на встречи с вами! — У него была усмешка палача. — Конечно, вы помните нашу первую встречу на тулонской дороге? Пьер Нажак, к вашим услугам.

— Еще бы не помнить, редко встретишь грабителя, прикинувшегося таможенником. Так, значит, ваше настоящее имя Пьер Нажак?

— Относительно настоящее. Что случилось с вашими друзьями, месье?

— Разочаровались в карточной игре, — сказал я, медленно вставая.

 

ГЛАВА 10

Как дьявольски мне не повезло, я понял, когда Нажак заставил меня созерцать шрам его пулевого ранения. Именно благодаря мне год назад его грудь обезобразил паршивый красный рубец, из-за которого он долго не мог мыться с мылом и мочалкой. Маленькая воронка под левым соском — на пару дюймов левее и ниже — подтверждала, что меткость подвела меня. Более того, я обнаружил, что от Нажака чертовски дурно пахнет.

— Ваша пуля сломала мне ребро, — сказал он. — Представляете, как я обрадовался, оклемавшись и узнав, что вы, возможно, еще живы и я могу помочь хозяину разыскать вас. Сначала вы поступили достаточно глупо, направив своих разведчиков в Египет. Потом, прибыв в эти края, мы заловили трясущегося старого болвана, и он, как только мы слегка поджарили ему пятки, признался, что встретил некоего европейца с золотыми ангелами самого шайтана. Вот тогда-то я и почуял, что вы обретаетесь где-то поблизости. Чем дольше откладывается месть, тем она становится слаще, вы ведь согласны со мной?

— Да, пожалуй, я дам вам знать, когда соберусь окончательно пристрелить вас.

Встретив мою скромную шутку недобрым смехом, он встал и саданул меня в висок с такой силой, что ночная мгла вспыхнула голубыми искрами. Связанный по рукам и по ногам, я покачивался над костром, моя одежда медленно тлела, и боль наконец стала настолько нестерпимой, что я начал извиваться.

Это весьма порадовало моих мучителей, хотя, с другой стороны, обычно мне даже нравилось быть в центре внимания. Жаль, что ожоги продолжали еще долго терзать меня. Дело происходило ночью следующего дня после нашего бегства из Иерусалима, и единственными чувствами, удерживающими меня от потери сознания, были страх и боль. Истощенный и измученный, я чувствовал себя ужасно одиноким. Банда нажаковских громил увеличилась до доброго десятка, половина — французы, а остальные — уродливые, как жабы, бедуины, казалось собравшие на себя вековую грязь арабской кухни. Помимо отсутствия половины зубов у всего личного состава, в этой банде отсутствовал и тот француз, которого я заколол, отбивая Мириам. Я потешил себя надеждой, что набил руку за этот год и он отправился в мир иной. Хотя, возможно, он тоже где-то зализывал свою рану, мечтая о том дне, когда пырнет меня под ребро при очередной встрече.

Настроения Нажака не улучшило и то, что при мне не оказалось никаких ценностей, кроме винтовки и томагавка, которые он, по воровской традиции, не преминул присвоить. Серафимов я доверил Мириам, а во время той ночной вылазки лишился и кошелька — похоже, с легкой руки Малыша Тома или даже Большого Неда. Никого не порадовали и мои упорные рассказы об опустошенной подземной сокровищнице Иерусалима, не менее разочаровывающей, чем остров сокровищ в недрах Египта.

Что же я делал там, если не нашел ничего ценного?

И я ответил, что выяснял, как выглядит снизу краеугольный камень мироздания.

В общем, меня изрядно поколотили, но убить не решились. После нашего бегства туннели под Храмовой горой кишели людьми, как муравейник, и мусульмане, вероятно, пребывали в недоумении относительно предмета наших поисков. Поднятый ими шум исключал возможность возвращения туда этой французско-арабской банды, поэтому я оставался для них единственной путеводной нитью к тайным сокровищам.

— Я дожарил бы вас прямо сейчас, если бы Бонапарт и мой хозяин не хотели видеть вас живым, — прорычал Нажак.

Он позволил арабам поразвлечься, и они вовсю орудовали кинжалами, забрасывая мои ноги и руки тлеющими красными углями, но не более того. Время было достаточно позднее, и мои истошные крики не привлекали внимания.

Но измученное сознание вскоре покинуло меня, и я очнулся от боли лишь на следующее утро, когда меня пнули в бок, приглашая к завтраку, состоявшему из воды и гороховой лепешки. После чего мы продолжили путь от Иерусалимских холмов к тем прибрежным равнинам, где уже маячили вдали столбы дыма.

Французская армия усердно трудилась.

Когда мы прибыли в лагерь Наполеона, у меня возникло странное ощущение, как у скитальца, вернувшегося домой, пусть и в положении пленника. Я хорошо помнил поход армии Бонапарта к Каиру и случайную встречу с солдатами из подразделений Дезе в Дендере. А сейчас военные в европейских мундирах разбили белые палатки уже под стенами Яффы. От кухонных костров доносились знакомые запахи походной пищи, и снова мой слух радовало мелодичное изящество французской речи. Когда мы проезжали через первые ряды палаток, солдаты с любопытством поглядывали на банду Нажака, а некоторые из них, очевидно признав меня, удивленно переглядывались. Не так давно я еще числился в отряде французских ученых. И вот теперь меня доставили в лагерь в качестве дезертира и пленника.

Да и сама Яффа выглядела знакомой, хотя представала передо мной в новом виде с выгодных позиций осаждающей стороны. В гавани уже не пестрели разноцветные навесы и красочные ковры, а в крепостных стенах зияли свежие раны от артиллерийского обстрела. Оттоманские пушки, видно, тоже не молчали, о чем свидетельствовали расколотые стволы и срезанные кроны апельсиновой рощи, в чьей тени расположилась наполеоновская армия. Уже вздымались защитные земляные валы над вырытыми в песчаной почве окопами, и множество лошадей французской кавалерии возбужденно перемещались в устроенных для них тенистых загонах, откликаясь испуганным ржанием на орудийные залпы. Взмахи лошадиных хвостов напоминали движения маятника метронома, а от взлохмаченных грив исходил знакомый и приятный запах.

Нажак скрылся в большой палатке Наполеона, а я оцепенело торчал на средиземноморском солнце с непокрытой головой, томясь от жажды и склоняясь к фатализму. Однажды в Канаде я испытывал подобное смутное чувство мучительной неизвестности на реке Святого Лаврентия во время головокружительного падения на скалы… однако тогда мне повезло налететь на куст и, миновав скалистую твердь, нырнуть в воду.

И здесь, возможно, найдется какой-то спасительный куст.

— Гаспар! — еле ворочая языком, выдавил я.

Да, я увидел поблизости выдающегося французского математика Гаспара Монжа, который помог мне разрешить некоторые загадки Великой пирамиды. Он стал доверенным советником Наполеона после знаменитых генеральских побед в Италии, а во время Египетского похода наставлял меня, как непутевого племянника. И вот ему пришлось сопровождать эту армию и в Палестину.

— Гейдж! — прищурившись, воскликнул Монж, подходя ближе. — Как вы здесь оказались? По-моему, я советовал вам уехать в Америку!

Гражданское платье ученого давно потеряло пристойный вид, на коленках появились заплаты, куртка изрядно пообтрепалась, щеки заросли щетиной. Он выглядел как усталый пятидесятидвухлетний человек.

— Я пытался. Послушайте, а вы слышали что-нибудь об Астизе?

— О той женщине? Но она ведь сбежала с вами.

— Верно, но нас разлучили.

— Вы улетели на воздушном шаре вместе с ней — так сообщил мне Конте. Ох и разъярился же Никола из-за вашей проделки! Спасительный полет, как же все наши ученые завидовали вам… и зачем вы вернулись в этот жуткий бедлам? Милостивый боже, парень, я понимал, что вам далеко до настоящего ученого, но вы, похоже, начисто лишились и здравого смысла.

— Пожалуй, я согласен с вами, доктор Монж.

Он ничего не знал не только о судьбе Астизы, но, очевидно, и о нашем проникновении в глубины пирамиды, и я сразу решил, что лучше не посвящать его в былые приключения. Если французы, не дай бог, узнают, какие в ней скрыты сокровища, то разнесут эту древнюю громадину в пух и прах. Лучше оставить фараона покоиться с миром.

— Астиза упала в Нил, а воздушный шар в конечном счете опустился в Средиземное море, — пояснил я. — А Никола тоже здесь?

Я слегка опасался встречи с Конте, экспедиционным воздухоплавателем, после того как украл его разведывательный воздушный шар.

— К счастью для вас, он задержался на юге для организации нормальной доставки нашей осадной артиллерии. В его гениальной голове родился проект великолепной конструкции многоколесных повозок для транспортировки пушек через пустыню, но у Бонапарта нет времени на внедрение подобных новшеств. Мы рискнули отправить их морем. — Монж умолк, осознавая, что выбалтывает секреты. — Но почему вы торчите здесь в одиночестве, со связанными руками? — Он выглядел озадаченным. — В какой грязи вы вывалялись и откуда эти ожоги… о господи, что же с вами приключилось?

— Он английский шпион, — заявил Нажак, выходя из палатки. — И вы, месье ученый, рискуете навлечь на себя такое же подозрение, уже просто разговаривая с ним.

— Английский шпион? Не болтайте чепухи. Гейдж — дилетант и бездельник, прирожденный бродяга. Какой уж из него шпион, его же никто всерьез не воспринимает.

— Неужели? А вот наш генерал воспринимает.

После этих слов появился и сам Бонапарт, полог его шатровой палатки величественно вздулся, словно заряженный электрической силой ее обитателя. Выехав из Тулона около года тому назад, все мы успели уже побронзоветь под южным солнцем, и лицо генерала также покрывал густой загар, но успех и ответственность придали его чертам особую жесткость, хотя он еще не отметил даже тридцатилетний юбилей. Жозефина ему изменяла, правоверные египтяне с презрением отнеслись к его планам преобразования Египта на манер Французской республики, и ему пришлось жестоко подавить восстание в Каире. Его идеализм находился в осадном положении, а в романтизме была пробита серьезная брешь. Здесь, в Палестине, серые глаза Наполеона уже поблескивали ледяным огнем, темные волосы разлохматились, в его воинственной внешности появилось нечто ястребиное, а походка стала более нервной и взвинченной.

— Итак, вот и вы! Я полагал, что вы давно мертвы.

— Он перешел на сторону англичан, mon general, — с готовностью пояснил Нажак.

Этот бандит напомнил мне школьного ябедника, и я пожалел, что не прострелил ему язык.

— Это правда, Гейдж? — подавшись ко мне, спросил генерал. — Вы перебежали от меня на сторону врагов? Неужели вы отказались от разумных республиканских идей и спелись с реакционерами, роялистами и турками?

— Нас развели случайные жизненные обстоятельства, генерал. Я лишь пытался узнать о судьбе женщины, с которой познакомился в Египте. Возможно, вы помните Астизу.

— Еще бы, нечасто красотки палят из мушкетов. Судя по моему опыту, Гейдж, любовь приносит людям больше зла, чем добра. Так именно ее вы рассчитывали отыскать в Иерусалиме, когда Нажак захватил вас?

— Как ученый, я пытался провести некоторые исторические исследования и…

— Нет! — запальчиво оборвал меня он. — Уж одно-то я теперь знаю наверняка, научные исследования вам недоступны!

И я не собираюсь больше тратить время, выслушивая ваш идиотский лепет! Вы перебежчик, лжец и лицемер, сражавшийся в компании с английскими моряками! Вероятно, вы действительно могли бы стать их шпионом, как и сказал Нажак. Если бы не были чертовски глупы, как не раз подчеркивал Монж.

— Сэр, когда я следовал в Тулон, чтобы присоединиться к вашей экспедиции, Нажак пытался украсть у меня ценный медальон. И предатель как раз он!

— Он сам подстрелил меня, — вставил Нажак.

— Он пособник графа Алессандро Силано и член еретической ложи египетского обряда, враг всех истинных масонов. Я уверен в этом!

— Замолчите! — прервал меня Бонапарт. — Я отлично понял, что вы, Гейдж, враждебно относитесь к графу Силано. Я также знаю, что он проявил поразительную преданность и стойкость, несмотря на травму, полученную при исследовании пирамид.

«Так, — подумал я, — значит, Силано жив». Плохие новости сыпались одна за другой. Неужели граф заявил, что упал не с воздушного шара, а свалился с пирамиды? И почему никто ничего не говорит об Астизе?

— Если бы вы обладали преданностью Силано, — продолжал Бонапарт, — то не докатились бы до такого ужасного положения. Побойтесь Бога, Гейдж, вас обвинили в убийстве, а я предоставил вам все возможности для спасения, и, однако, вы болтаетесь, как маятник, из стороны в сторону.

— Такая уж подлая у него натура, mon general, — с наглым видом подпел Нажак.

Мне отчаянно захотелось задушить его.

— На самом деле вы искали здесь сокровища, не так ли? — требовательно спросил Наполеон. — Вас сгубила американская расчетливость, а попросту говоря, жадность.

— Жажда познания, — поправил я, не слишком погрешив против истины.

— Ну и что же вам удалось познать? Говорите правду, если цените свою жизнь.

— Ничего, генерал, как вы можете видеть по моему положению. Такова правда. Все, что я говорю, правда. Я всего лишь американский исследователь, втянутый в войну не по своей…

— Наполеон, очевидно же, что этот парень скорее дурак, чем изменник, — вмешался математик Монж. — Его грех заключается в невежестве, а не в предательстве. Взгляните на него. Что он может знать?

Мгновенно сообразив, что определение математика для меня выгоднее, чем обвинения Нажака, я изобразил глупую усмешку — уж не знаю, насколько глупой она получилась, учитывая мою врожденную сообразительность.

— Могу сообщить вам, что политическая обстановка в Иерусалиме чертовски сложна, — тупо проговорил я. — Совершенно непонятно, кому отдают предпочтение христиане или иудеи, а друзы на самом деле охвачены…

— Достаточно! — Бонапарт обвел нас мрачным взглядом. — Гейдж, я не знаю, что с вами делать. То ли расстрелять, то ли дать вам шанс проявить способности в налаживании отношений с турками. Может, мне послать вас в Яффу, чтобы вы дождались там прихода моих войск? Мои солдаты уже теряют терпение, особенно после сопротивления в Эль-Арише и Газе. Или лучше отправить вас к Джеззару с рекомендательным письмом, поясняющим, что вы шпионите для меня?

— Думаю, я мог бы помочь доктору Монжу… — пролепетал я, подавив отчаяние.

Но тут прогремел пушечный залп, послышались звуки труб и возбужденные крики. Мы все глянули в сторону городских стен. Под грохот турецких пушек из южных ворот Яффы вышла колонна оттоманской пехоты. На ветру трепетали флаги, а ряды турок неслись вниз по склону к незавершенным валам огневых позиций французов.

В ответ прозвучали сигналы французских трубачей.

— Проклятье, — проворчал Наполеон. — Нажак!

— Oui, mon general!

— Я должен руководить сражением. Вы сможете выяснить, что ему известно на самом деле?

— О да, — с усмешкой ответил он.

— Потом доложите мне. Если он по-прежнему бесполезен для нас, то я прикажу расстрелять его.

— Генерал, — вновь попытался Монж. — Позвольте мне поговорить с ним.

— Если вы и поговорите с ним, доктор Монж, то только ради того, чтобы услышать его прощальное слово.

И Бонапарт устремился в сторону грохочущей артиллерии, призывая своих адъютантов.

Я не трус, но когда улюлюкающая банда франко-арабских головорезов подвесила меня за ноги над вырытой в дюнах ямой, то через некоторое время мне захотелось малодушно рассказать им все, что они хотят услышать. Кровь уже, казалось, вскипала в моей голове, и мне просто хотелось прекратить эту чертову пытку. Французы отразили вылазку оттоманской пехоты, но смелым туркам все же удалось добежать до незаконченных укреплений огневой батареи, и количество убитых ими французов сильно разозлило войска Наполеона. Когда прошел слух, что я стал английским шпионом, несколько пехотинцев с воодушевлением предложили банде Нажака помощь и, быстро выкопав яму, соорудили над ней из стволов пальмы что-то вроде турника, на котором и подвесили меня. Формально эту пытку устроили для того, чтобы заставить меня признаться во всех утаиваемых секретах. Но практически мои мучения стали наградой отборным негодяям, фанатичным садистам и извращенным грабителям банды Нажака, своеобразным поощрением, гарантирующим выполнение ими в ходе этого вторжения любой грязной работы.

Я уже множество раз говорил им чистую правду: «В подземелье ничего не было!», «Я ошибся, рассчитывая найти там хоть что-то!», «Да и не знал я толком, что хотел там найти!»

Но если пытка практически становится самоцелью, то жертве лучше говорить только то, что способно умерить раж мучителей. Такая пытка скорее похожа на медленную казнь.

В общем, они обвязали веревкой мои лодыжки и подвесили меня вниз головой на поперечной балке над выкопанной в песке ямой так, чтобы мои руки не доставали до ее краев. Яма уходила в глубину на добрых десять футов, да и прекратили ее рыть только потому, что уперлись в какие-то камни, и тогда заявили, что такой глубины вполне хватит для моей могилы. Потом один из бедуинов подошел к яме с плетеной корзиной и высыпал туда ее содержимое. Вниз упал шипящий и извивающийся клубок змей.

— Не правда ли, Гейдж, оригинальный способ казни? — задал риторический вопрос Нажак.

— Вам грозит проклятие Апопа, — пробурчал я, уже потеряв нормальный голос из-за прилива крови к голове.

— Что?

— Проклятие Апопа! — громче прохрипел я.

Он притворился, что ничего не понял, но реакция арабов показала, что эти слова прозвучали вполне внятно. Они отпрянули, услышав зловещее имя и явно зная это древнее змеиное божество Египта, которому поклонялся изменник и убийца Ахмед бин-Садр. Более того, очевидно, судьба опять свела меня с остатками его египетской шайки, поскольку от моих слов они так задергались, словно пытались вылезти из своих подлых шкур. Я заронил опасения в их головы. Какие же страшные тайны могли мне открыться, — мне, поразившему иерусалимских горожан электрической магией? Нажак, однако, сделал вид, что ему незнакомо это имя.

— Змеиные укусы чертовски болезненны и убивают мучительно медленно. Мы прикончим вас быстрее, месье Гейдж, если вы поведаете нам, что на самом деле искали и что вам удалось найти.

— У меня есть более приятное предложение. Идите к дьяволу…

— Вы отправитесь к нему первым, месье. — Он обернулся к бандитам, державшим мои веревки. — Опускайте его!

Веревка рывками начала опускаться. Моя голова достигла уровня земли, и я, покачиваясь над самой ямой, видел теперь только башмаки и сандалии, владельцы которых продолжали глумиться в свое удовольствие. Удерживающая меня веревка продолжала опускаться. Откинув назад голову, я глянул на дно ямы. Да, в глубине шипели эти твари, ползающие на брюхе, как им и предначертано. Они напомнили мне о предательской смерти бедняги Тальма и о всех отвратительных злодеяниях, совершенных Силано и его головорезами ради получения священной книги.

— Я прокляну вас именем Тота! — крикнул я.

Движение веревки вновь прекратилось, и между арабскими бандитами разгорелся какой-то спор. Я не мог уследить за бурным потоком слов, но разобрал знакомые: «Апоп», «Силано», «колдун» и «электричество». Все-таки я приобрел репутацию! Они явно побаивались меня.

Нажак сердито прикрикнул на своих приспешников. Веревка опустилась еще на фут и вновь остановилась, спор продолжался. Внезапно раздался грохот пистолетного выстрела, от очередного рывка я опустился еще фута на два и опять остановился. Мое тело уже почти погрузилось в яму, и до змей оставалось около четырех футов.

Я глянул вверх. Слишком долго споривший с Нажаком бедуин осел на землю, одна из его обутых в сандалии ног свесилась с края ямы.

— Следующий спорщик успокоится навсегда вместе с американцем на дне этой ямы! — угрожающе заявил Нажак.

Споры затихли.

— Ну что, теперь все согласны со мной? Опускайте его! Медленно, чтобы он успел помолиться!

О, я действительно молился, и молился как одержимый. Какая гордость может устоять перед угрозой змеиных укусов? Но молитвы не принесли никакой пользы, разве что бандиты получали все большее удовольствие, продолжая опускать веревку. Я выкрикивал все, что, по моим предположениям, им хотелось услышать, молился разным богам, извиваясь и обливаясь потом, капли которого обжигали мои глаза. Когда мои жалкие стоны начали надоедать, кто-то подтолкнул меня, и я начал раскачиваться. Поистине головокружительное ощущение. Еще немного, и я мог бы потерять сознание. Оцепенело следил я, как змеи скручиваются в кольца, но вдруг заметил еще кое-что.

— Эй, вы забыли лопату!

— Для вашего же удобства, месье Гейдж, вы сами зароетесь в могиле после того, как змеи израсходуют свой яд, — крикнул Нажак. — Или, может, вам легче объяснить, что же вы увидели под Храмовой горой?

— Я уже сказал, что ничего!

Меня опустили еще на фут. Вот что получается, когда говоришь правду.

Окаянные змеи издавали отвратительное шипение. Эти рептилии разъярились на меня совершенно несправедливо, поскольку не я сбросил их в яму.

— Ладно, была там одна интересная вещица, — внес я изменение.

— Терпение не относится к моим достоинствам, месье Гейдж.

Веревка вновь опустилась.

— Погодите, погодите! — всерьез запаниковал я. — Поднимите меня, и я все расскажу!

Я придумаю что-нибудь! Пара раскачивающихся змей уже тянула вверх головы, явно намереваясь укусить меня.

Лучи восходящего солнца проникли в мою могилу. И вновь мой блуждающий взгляд скользнул по лопате, подползающим к ней змеям и остановился на неровном дне ямы, выкопанной усердными могильщиками. Только сейчас я осознал, что там внизу проступает какая-то изогнутая поверхность, похожая на рыжий обломок глиняного сосуда или черепицы. Она имела довольно правильную округлую форму, как мне показалось, возможно даже цилиндрическую, насколько можно было судить по слою налипшего сверху песка. Похоже на какую-то трубу, прикинул я. Нет, точно… это действительно груба.

И эта труба, размышлял дальше я, тянется в сторону моря.

— Думаю, мы услышим вас и оттуда, — сказал Нажак, заглядывая в яму.

Я протянул вниз руки, пытаясь дотянуться до ручки лопаты. Но до нее оставалось еще около фута. Заметив эти попытки, мои мучители любезно приспустили веревку. Но тут одна из змей взвилась к моей ладони, и я резко поднял руки и испуганно потер их, вызвав тем самым хохот внимательных наблюдателей. Теперь они начали заключать пари на то, успею ли я схватить лопату, прежде чем рептилии укусят меня. И вновь меня опустили на пару дюймов. Ох, как же великолепно развлекались мои захватчики!

— Убив меня, вы никогда не найдете величайшее сокровище! — предупредил я.

— Так поведайте же нам скорей, где оно спрятано?

Очередной спуск на несколько дюймов.

— Я могу только отвести вас туда, если вы сохраните мне жизнь!

Переводя взгляд с ползающих змей на лопату, я раскачивался и изгибался, постепенно приближаясь к ее деревянной рукоятке.

— И что же это за сокровище?

Тело очередной змеи изогнулось в мою сторону, я невольно взвыл и услышал новый приступ общего смеха. Мне не удавалось так развеселить даже парижских куртизанок.

— Это…

Веревка опустилась еще ниже, змеи застыли в боевой готовности, но в последний момент я успел дотянуться до ручки лопаты и, схватив ее, отразил их выпад. Мой отчаянный удар отбросил на песчаные стены двух самых прытких рептилий, вызвав спонтанное падение остальных. Рухнувшие друг на друга твари зашипели с новой ужасающей яростью.

— Вытащите, вытащите же меня, я все расскажу, клянусь Богом, только вытащите!

— Какое же, месье Гейдж? Какое именно вы нашли сокровище?

Что же еще я мог придумать? В голове воцарилась одуряющая пустота; тупо зажав деревянную рукоятку обеими руками, я размахнулся и, получше прицелившись, яростно ударил лезвием лопаты по изогнутой поверхности глиняной трубы. Она разбилась!

В яму хлынула мутная жидкость.

Вряд ли кто-то поразился больше меня.

Под удивленные возгласы бандитов веревка опустилась еще немного, и мои волосы окунулись в зловонную смесь сточной и морской воды. Неужели здесь проходит яффская клоака? Я в отчаянии зажмурился, ожидая, что извивающиеся твари впрыснут свой яд мне в нос, уши или глаза. Но шипение вдруг стало заметно тише.

Я приоткрыл глаза. Змеи ползли по бортам ямы, убегая от вонючего потока. Очевидно, мне подбросили пустынных змей и их не порадовала вырвавшаяся из трубы жидкая мерзость так же, как меня.

Веревка опять дернулась, и теперь уже мой лоб погрузился в грязную клоаку. Клянусь долларом Гамильтона, неужели я избежал змеиного яда только для того, чтобы захлебнуться нечистотами?

— Грааль! — заорал я. — Я знаю, где спрятан Грааль!

Услышав этот вопль, Нажак отдал приказ, и меня начали медленно вытаскивать из ямы.

Арабы подняли шум, крича, что это электрическое чудо, а я колдун, превративший песок в воду. Нажак с недоверием поглядывал на зажатую у меня в руках лопату. Яма внизу продолжала наполняться, змеи пытались забраться наверх, но падали обратно.

Моя голова уже поднялась над землей, привязанное за ноги тело раскачивалось, как мясная туша на крюке.

— Повтори-ка, что ты там сказал? — потребовал Нажак.

— Грааль, — вяло выдохнул я. — Святой Грааль. А теперь, умоляю, пристрели меня.

И конечно же, ему самому этого хотелось. Но вдруг Бонапарт сочтет мое признание очень важным? Раздумья Нажака прервал грозный гул, стремительно выросший до яростного рева, — французская армия начала атаку.

 

ГЛАВА 11

Зверство невозможно оправдать, но иногда оно объяснимо. Войска Бонапарта боролись с собственным разочарованием с тех самых пор, как высадились в Египте прошлым летом. Одуряющая жара, бедность и враждебность населения — все стало потрясением. Французы ожидали, что их будут приветствовать как республиканских спасителей, несущих дары просвещения. Вместе этого им оказывали упорное сопротивление, сочтя неверными и безбожниками, а остатки скрывавшихся в пустынях мамелюкских отрядов до сих пор вели партизанскую войну. Гарнизоны в деревнях жили под постоянной угрозой быть отравленными днем или зарезанными под прикрытием ночи. На все это Наполеон ответил продолжением похода и отправился покорять Палестину.

В Газе французов встретил неожиданно ожесточенный отпор. Ранее турецких пленных отпустили, взяв с них обещание сохранять нейтралитет, но в подзорные трубы офицеры увидели, что им противостоят их бывшие пленники, примкнувшие к защитникам стен Яффы. В Европе такую ситуацию сочли бы вопиющим нарушением правил ведения войны. Однако даже это могло бы не вызвать последующей массовой бойни.

Неукротимую всеобщую ярость вызвали действия турецкого военачальника Ага Абдаллы — в ответ на предложение Наполеона обсудить условия сдачи города он казнил двух французских послов и выставил их насаженные на кол головы на всеобщее обозрение.

С безрассудной гордостью мусульмане рассчитывали на численное превосходство. Французская армия протестующе взревела, подобно разъяренному льву.

Теперь о жалости уже не могло быть и речи. Артиллерийская атака началась через считанные минуты. Воздух взорвал грохот и свист пушечных ядер, взметались к небесам клубы земли и обломки городских зданий. Поначалу войска ликовали при каждом удачном попадании, но за долгие часы бомбардировки сокрушение обороны Яффы превратилось в монотонную работу. С востока и севера орудия выдавали по залпу через каждые шесть минут. А с южной стороны, где пушечные жерла нацелились на город через ущелье, покрытое густой растительностью, которая могла служить хорошим прикрытием для будущей атаки, выстрелы слышались каждые три минуты, и в крепостных стенах постепенно расширялись бреши. Оттоманская артиллерия вела ответный огонь, но из устаревших орудий и неумелыми канонирами.

Нажак помедлил, убедившись, что все его змеи утонули, потом приковал меня к стволу апельсинового дерева, а сам пошел наблюдать за обстрелом и обдумывать сказанные мной слова. Ему не хотелось пропустить столь впечатляющую своими жертвами битву, но я подумал, что он найдет минуту, чтобы доложить Бонапарту о моей болтовне насчет Святого Грааля. Сгустились сумерки, в Яффе замелькали огни, а я все торчал под деревом, томимый голодом и жаждой, и слушал однообразный грохот пушек. Этот гром меня в итоге и убаюкал.

На рассвете в южной стене образовалась большая брешь. Многие похожие на свадебный пирог белые дома были обезображены черными дырами, Яффа прикрывалась уже лишь дымовой завесой. Прицельный огонь французов отличался почти хирургической точностью, и проломы в стенах неуклонно увеличивались. Я заметил множество использованных ядер, они чернели, точно изюм в тесте, в грудах обломков под крепостными стенами. Вскоре к ущелью направились два гренадерских отряда и саперное подразделение, тащившее взрывчатку. К штурму готовились и другие отряды.

Нажак развязал меня.

— Пошли к Бонапарту. Если ему не понравятся ваши откровения, то вы сдохнете.

Наполеон стоял в окружении офицеров, уступая всем в росте, но превосходя всех по масштабу личности, и сопровождал свои приказы резкими жестами. Заполонившие ущелье гренадеры отсалютовали, достигнув проломленных стен Яффы. Оттоманские пушечные ядра с грохотом врезались в заросли, сотрясая листву, как рыскающие медведи. Пехотинцы не обращали внимания на эту неточную стрельбу и ливень пуль, срезающих листья.

— Посмотрим, чьи головы в итоге насадят на кол! — крикнул один сержант, когда очередной отряд, примкнув штыки, протопал в сторону крепости.

Бонапарт мрачно улыбнулся.

Старшие офицеры пока не замечали нас, но, когда первые отряды двинулись на штурм, Наполеон резко переключил свое внимание на меня, словно желал заполнить чем-то тревожное время ожидания исхода операции. Вышедшие из ущелья гренадеры, паля из мушкетов, бросились в пролом, но он даже не оглянулся.

— Итак, месье Гейдж, насколько я понял, вы теперь творите чудеса, извлекая воды из камней и заговаривая змей?

— Я обнаружил старый трубопровод.

— И Святой Грааль, насколько я понял.

— Генерал, — вздохнув, сказал я, — именно его я искал в пирамидах, и именно им стремится завладеть граф Алессандро Силано вместе с его еретической масонской ложей, чтобы погубить всех нас. И Нажак тоже заодно с этими мерзавцами, ведь они…

— Месье Гейдж, я очень долго терпел ваши невнятные речи и не помню, чтобы вы принесли нам какую-то ощутимую пользу. Если вы еще не забыли, я предложил вам сотрудничество, предложил участвовать в переделке этого мира на основе идей наших двух революций — французской и американской. Но вы сбежали на воздушном шаре, разве я не прав?

— Но только потому, что Силано…

— У вас есть пресловутый Грааль или нет?

— Пока нет.

— Вам известно, где он?

— Нет, но мы искали его, когда вот этот Нажак…

— Вы знаете, что именно вы ищете?

— Не совсем, хотя…

Он повернулся к Нажаку.

— Очевидно же, что он ничего не знает. Зачем вы опять притащили его ко мне?

— Но там, в яме, он сказал, что знает!

— Еще бы, когда ядовитые змеи тянутся к голове, можно сказать все, что угодно. С меня хватит всей этой вашей чепухи! Я хочу, чтобы его наказание послужило уроком всем прочим болтунам и изменникам: он не только бесполезен, но и чертовски утомителен! Его проведут перед строем пехотинцев и расстреляют как предателя. Я устал от масонов, колдунов, змей, рассыпающихся в прах богов и всех прочих идиотских легенд, что мне пришлось выслушать с начала этого похода. Я член государственного института! Франция — воплощение научной мысли! Единственный Грааль — это огневая мощь.

В этот момент пуля сбросила с генерала шляпу и сразила стоявшего за ним полковника, пробив ему грудь.

Вздрогнув, генерал потрясенно глянул на упавшего офицера.

— Mon dieu! — Нажак перекрестился, что я счел верхом лицемерия, учитывая, что цена его набожности едва ли потяпула бы даже на европейский грош. — Это знак! Вам не следовало говорить такого!

Наполеон на мгновение побледнел, но справился с волнением. Он сосредоточенно взглянул на толпящихся на стенах врагов, перевел взгляд на распростертого полковника и высоко поднял свою шляпу.

— Пулю получил Ламбе, а не я.

— Но таково могущество Грааля!

— Второй раз небольшой рост спасает мне жизнь. Если бы я вымахал, как генерал Клебер, то умер бы уже два раза. Таково объяснение вашего чуда, Нажак.

Мой захватчик не сводил глаз с дырки в генеральской шляпе.

— Возможно, это знак того, что мы еще можем быть полезны друг другу, — вставил я.

— Я хочу, чтобы этого американца не только связали, но и заткнули ему рот. Еще одно слово, и я лично убью вас.

Сочтя наш разговор законченным, нисколько не улучшив мое бедственное положение, он гордо удалился, командуя на ходу:

— Отлично, они заняли хорошую позицию! Ланне, дайте-ка трехфунтовым по тому пролому!

Я рад, что мне не довелось увидеть дальнейшего избиения. Турецкие войска сражались с такой отчаянностью, что один капитан инженерных войск по имени Аим умудрился незаметно пробраться по яффским подвалам и, зайдя в тыл захватчикам, пошел на них со штыком. Разозленные французские солдаты уясе начали бои на городских улицах.

Тем временем на северной стороне города генерал Бон превратил свою отвлекающую атаку в настоящее наступление во всех направлениях. Вид многочисленных французских войск сломил дух защитников, и турецкие новобранцы начали сдаваться. Однако французы еще не утолили ярость, вызванную глупой казнью послов. Начавшиеся убийства и грабежи в итоге пробудили неукротимое, дикое бешенство. Пленных поражали пулями и добивали штыками. Дома подвергались полному разорению. Когда вечерние сумерки набросили легкий покров на этот кровавый день, улюлюкающие победители уже тащились по улицам, сгибаясь под тяжестью трофеев. Размахивая окровавленными саблями, они продолжали палить по окнам из мушкетов. Обезумевшие мародеры бросали без помощи даже своих же раненых соотечественников. Офицеров, пытавшихся остановить эту бойню, с угрозами отпихивали в сторону. Женщин лишали не только покрывал, но и остальной одежды. С любым мужем или братом, пытавшимся защитить их, расправлялись на месте, и насилие свершалось прямо на трупах. Осквернялись как мечети и синагоги, так и христианские церкви, и в их пламени гибли без разбору мусульмане, иудеи и христиане. На трупах родителей лежали плачущие дети. Дочери, насилуемые на телах умирающих матерей, отчаянно молили о милости. Пленников сбрасывали с крепостных стен. Стариков, больных и ущербных убивали прямо в постелях. Кровь журчала в сточных канавах, как дождевая вода. В эту чудовищную ночь все страхи и разочарования почти годовой мучительной кампании обрушились на один беспомощный город. Прибывшее из столицы разума гуманное войско сошло с ума.

Бонапарт отлично понимал, что не стоит даже пытаться остановить эту разрядку; история знала множество примеров такой полной анархии со времен падения Трои до грабежей крестоносцев в Константинополе и Иерусалиме.

— Глупо запрещать то, что невозможно предотвратить, — заметил он.

К рассвету людские страсти поутихли, изнуренные солдаты растянулись на земле рядом со своими жертвами, ошеломленные содеянным и пресыщенные, точно сатиры после буйной оргии. Голод, дьявольски яростный голод был утолен.

Более трех тысяч мрачных, голодных и испуганных оттоманских пленников также достались в наследство победителям после осады Яффы.

Наполеон не отступил от своих жестоких решений. При всем его восхищении поэтами и творцами, в душе он оставался артиллеристом и военным инженером. Он вторгся в Сирию и Палестину, где жило около двух с половиной миллионов человек, приведя с собой всего тринадцать тысяч французских солдат и две тысячи египетских наемников. После падения Яффы в его войсках появились случаи чумы. Строя потрясающие планы, он мечтал, подобно Александру Великому, дойти до Индии, пополнив армию азиатскими наемниками, и утвердить границы империи на Востоке. Однако Горацио Нельсон практически уничтожил флот Наполеона и лишил его возможности получить подкрепление из Франции, а Сидней Смит усердно организовал защиту Акры, поэтому Бонапарту необходимо было запугать Мясника и вынудить его к сдаче города. Он также побоялся отпустить на свободу пленников, но был не в состоянии кормить и охранять их.

Тогда-то он и решил устроить массовую казнь.

Это было самое чудовищное решение в его противоречивой карьере, а мне оно казалось еще более чудовищным, поскольку я сам оказался в числе пленных, которых он распорядился казнить. Меня даже не удостоили чести пройти перед собравшимися полками в качестве достопримечательного изменника и шпиона; Нажак попросту втолкнул меня в толпу потрепанных и покалеченных марокканцев, суданцев и арабов, как будто я ничем не отличался от турецких рекрутов. Эти несчастные еще не знали своей участи, ведь они сдались, полагая, что им сохранят жизнь. Может, Бонапарт отправит их на кораблях в Константинополь? Или их отвезут в Египет для рабского труда? Или они будут тупо торчать под стенами дымящегося города, пока французы не отправятся дальше? Но нет, ничего подобного их не ожидало, и мрачные ряды гренадер и фузилеров, выстроившихся с мушкетами в шеренги, вскоре вызвали страшные догадки, и началась паника. На берегу с двух сторон от толпы пленных расположились отряды французской кавалерии для предотвращения попыток бегства. На краю апельсиновой рощи выстроилась пехота, а за нашими спинами плескалось море.

— Они собираются убить нас! — раздавались отдельные возгласы среди пленных.

— Аллах защитит нас, — обещали другие.

— Как он защитил Яффу?

— Послушайте, я пока не нашел Грааль, — прошептал я Нажаку, — но он существует… это книга… и если вы убьете меня, то сами никогда не найдете ее. Еще не поздно договориться…

Он ткнул меня в спину острием сабли.

— Вы собираетесь совершить ужасное преступление! — прошипел я. — Мир не простит вас!

— Чепуха. Война списывает все преступления.

В самом начале этой истории я уже описал надвигающуюся казнь. Одним из замечательных ощущений, связанных с осознанием смерти, является обострение всех чувств. Словно легкокрылый мотылек, я ощущал малейшую вибрацию воздушных масс, мое обоняние различало запахи моря, крови и апельсинов, босые ноги чувствовали каждую песчинку на берегу, а в ушах громко отдавались еле слышные шорохи и щелчки заряжаемого оружия, взмахи грив и перетаптывание застоявшихся лошадей, жужжание насекомых и крики птиц. Как же не хотелось умирать! Люди рыдали и молили о пощаде на дюжине языков. Над плененной толпой разносился приглушенный молитвенный гул.

— По крайней мере, я утопил ваших проклятых змей, — вяло заметил я.

— Зато вскоре вы почувствуете, как пуля вонзается в тело, — ответил Нажак. — И не одна: пальба тут будет нешуточной. Я надеюсь, вы будете долго мучиться, истекая кровью, — свинец наносит отвратительные раны. Пули сбивают с ног и выворачивают кишки. Я лично предпочел бы змеиный яд, но такой расстрел практически не хуже.

Увидев, что на нас нацелились мушкеты, он быстро отошел в сторону.

— Огонь!

Земля содрогнулась от оглушительного грохота, и первые ряды пленников зашатались. Пули достигали цели, в воздух взлетали обрывки плоти и фонтаны крови. Так что же спасло меня? Мой темнокожий сосед, в мольбе воздев руки, побежал за Нажаком, будто этот головорез мог даровать помилование, и заслонил меня от мушкетов как раз в момент первого залпа. Полученные пули опрокинули его на спину, и я оказался под кратковременным щитом. С криками падали раненые, и на меня пролилось так много крови, что поначалу я испугался, что тоже ранен. Некоторые пленники рухнули на колени, а часть бросилась прямо к рядам французов. Но большинство, включая меня, почти подсознательно устремилось к морю.

— Огонь!

Громыхнул второй ряд стрелков, и пленники задергались, кружась и падая в смертельной пляске. Мой сосед словно поперхнулся, изо рта у него хлынула кровь; другому снесло макушку, и его голова скрылась в брызгах красного тумана. Волны взметнулись вверх слепящей завесой, приняв в свои объятия сотни людей, пытавшихся избежать ужаснейшего и невообразимого кошмара. Некоторые падали и со стонами продолжали ползти по мелководью. Другие продолжали бежать, схватившись за раненые руки или ноги. Призывы к Аллаху звучали безнадежно.

— Огонь!

Надо мной засвистели пули, я нырнул и поплыл по дну, осознав при этом, что большинство турок вокруг меня даже не умеют плавать. Стоя по грудь в воде, они, казалось, оцепенели. Я проплыл несколько ярдов и оглянулся назад. Частота выстрелов снизилась благодаря тому, что часть солдат бросилась вперед, примкнув штыки. Раненых и парализованных страхом людей закалывали, как свиней. Остальные французы спокойно перезаряжали ружья и, переговариваясь друг с другом и указывая на очередные мишени, целились в тех из нас, кто уже достиг воды. Залпы превратились в общую беспорядочную стрельбу.

За меня цеплялись тонущие пленники. Я отвязался от них и продолжал бегство.

Примерно в пятидесяти ярдах от берега светлела полоса плоского рифа. Он скрывался под волнами всего на глубине одного или двух футов. Многие из нас доплыли до этого каменистого возвышения, вскарабкались на него и поползли в сторону морских глубин. При этом мы стали отличными мишенями; многие внезапно замирали, дергались и падали в уже порозовевшую пенную воду. Гавань за нами кишела ныряющими головами и спинами раненых или утонувших турок, а французы бродили по мелководью с саблями и секирами.

Это было безумие! Чудесным образом я оставался невредимым, пока Наполеон следил за казнью с вершины дюны. Преодолев риф, я нырнул в глубину с безнадежностью отчаяния. Куда я мог доплыть? В замешательстве я вяло перемещался за дальним краем рифа, наблюдая, как толпятся вверху пленные и падают, найденные в итоге очередными пулями. Не Нажак ли там яростно носится по берегу, выискивая мой труп? Изгибаясь к набережной Яффы, риф заметно повышался и выступал из воды. Может быть, за ним найдется укромное местечко?

Бонапарт, как я заметил, уже удалился, не имея желания досматривать до конца устроенную им бойню.

Я доплыл до выступающей из воды скалы, на которую уже карабкались прискорбно заметные, как мухи на бумаге, люди. Французы спустили на воду небольшие баркасы, чтобы прикончить уцелевших пленников.

Не представляя, что делать, я опустил голову под воду. Открытые глаза позволили мне увидеть дрыгающиеся ноги людей, которые цеплялись за наше ненадежное убежище, и туманную синеву вокруг уходящей вниз скалы. На глубине темнел провал подводного грота. В таком безвыходном положении он выглядел благословенно удаленным от ужасного шума, царящего на поверхности. Я нырнул и вплыл туда, вытянув руки. Они натыкались на острые и скользкие изгибы известняка. И вдруг моя протянутая вверх из последних сил рука оказалась на воздухе. Я вынырнул на поверхность воды.

Мои легкие вновь наполнились воздухом! Я оказался в воздушном кармане подводной пещеры, еле освещенной лучом света, падавшим из узкой щели над моей головой. До меня вновь донеслись крики и выстрелы, но приглушенные каменной толщей. Я не смел крикнуть о своей находке, чтобы не выдать французам спасительное убежище. В любом случае места в моей крохотной пещерке едва хватало для меня самого. Поэтому я, дрожа всем телом, погрузился в терпеливое ожидание, оцепенело слыша, как бьются о скалы деревянные корпуса лодок, грохочут последние выстрелы и последние стоны пленных затихают под ударами сабель или штыков. Солдаты действовали с методичной расчетливостью; им не хотелось оставлять живых свидетелей.

— Вон там! Добей еще одного!

— Погляди, вон корчится какой-то дохляк.

— Вон еще один, прикончи его!

Наконец все стихло.

Я остался единственным выжившим.

Когда все проклятия и вопли сменились тишиной, я осознал, что все-таки выжил, все сильнее дрожа от холода. В Средиземном море не слишком большие приливы, поэтому риск утонуть был невелик. На казнь нас вывели утром, но только на закате я осмелился покинуть свое убежище. Моя кожа посинела, как у разбухшего от воды утопленника. Одежда порвалась в клочья, и зубы выбивали барабанную дробь.

Что дальше?

Я окоченело передвигал конечностями, удаляясь в морскую даль. Мимо проплыла пара трупов. Я видел, как вырисовывается на фоне неба догорающая Яффа, окаймленная огнями тлеющих углей. В достаточно ярком звездном свете проступали темные силуэты прибрежных кустов и деревьев. Между ними проглядывали костры французов, и до меня доносились случайные выстрелы, крики или взрывы горького смеха.

Продолжая плавание, я столкнулся с какой-то темной штуковиной, но, слава богу, это оказался не труп, а бочонок из-под пороха, выброшенный во время сражения кем-то из противников. Ухватившись за него, я почувствовал себя более уверенно. Еще несколько часов над моей головой кружили звезды, а очертания Яффы становились постепенно все более туманными. Холод отнимал у меня последние силы.

А потом в предрассветных сумерках, спустя почти сутки подле начала расстрела, я заметил лодку. Это был небольшой арабский лихтер, похожий на тот, что доставил меня в Яффу с борта «Дейнджерса». Хрипло вскрикнув, я взмахнул рукой и закашлялся, лодка подошла ближе, над бортом появились чьи-то горящие глаза, поглядывающие на меня с пристальной настороженностью испуганного животного.

— Помогите, — еле пробормотал я.

Сильные руки схватили меня и втащили на борт. Вяло, точно медуза, я без сил растянулся на дне и, моргая, смотрел в серое небо, не вполне уверенный в том, жив я или мертв.

— Эфенди?

Я вздрогнул. Знакомый голос!

— Мухаммед?

— Что вы делаете в открытом море, если я доставил вас в Иерусалим?

— А ты-то когда успел стать моряком?

— Когда пал наш город. Я украл лодку и покинул гавань. К сожалению, я понятия не имею, как управлять этой посудиной. Поэтому просто дрейфую по течению.

Поморщившись от боли, я приподнялся на локтях. Город маячил в туманной дали, и я с облегчением понял, что мы находимся вне досягаемости от преследования французов. В лихтере обнаружился треугольный парус, а я научился управлять подобными лодками на Ниле.

— Ты пустил свой хлеб по водам, — прохрипела. — Я умею управляться с парусом. Мы сможем добраться до какого-нибудь дружеского судна.

— Но что случилось в Яффе?

— Все мертвы.

Он выглядел потрясенным. Несомненно, в осажденном городе у него оставались друзья или родственники.

— Нет, не все, конечно, — добавил я, хотя первый ответ был Долее честным.

Долгие годы уже историки силятся объяснить стратегические причины вторжения Наполеона в Египет и Сирию, причины этой бойни в Яффе и его военных походов, не имеющих очевидной цели. Труды ученых тщетны. Войны не имеют никакого разумного оправдания, они основаны исключительно на эмоциях. Если им и присуща логика, то это логика адского безумия. Все мы не ангелы: пороки, глубоко скрытые у большинства, доставляют удовольствие немногим, но у всех проявляются во время войны. Люди отказываются от всего ради такого проявления, снимая крышку с котла этих страстей, они едва понимают, что в нем кипит, а потом уже навечно погружаются в их пучину. Французы — при всей путанице с республиканскими идеалами, союзами с далекими индийскими султанами, научными исследованиями и реформаторскими мечтами — прошли, помимо прочего, через ужасный катарсис, который позволил им понять, что выпущенный на волю порок неизбежно уничтожит и их самих. Война губительна для славы.

— А вы знаете, какой корабль дружественный? — спросил Мухаммед.

— Британский, вероятно, и у меня есть новости, которые необходимо им доставить.

«И должники, с которыми нужно разобраться», — мысленно добавил я.

— У тебя есть вода?

— Да, есть и хлеб. И немного фиников.

— Тогда, Мухаммед, мы отправимся в совместное плавание.

— Все в руках Аллаха, верно? — просияв, сказал он. — А вы нашли то, что искали в Иерусалиме?

— Нет.

— Значит, найдете позже.

Он поделился со мной водой и скудной провизией, но, даже совсем немного подкрепившись, я испытал необычайный прилив сил, словно зарядился электричеством.

— Когда судьба неуклонно ведет тебя, то она же помогает и выжить, — с уверенностью заявил Мухаммед.

Как утешительно было бы обрести такую веру!

— А может, я не достоин таких поисков и судьба карает меня за грешное любопытство. — Я отвернулся от жуткого зарева на далеком берегу. — Ладно, лучше помоги-ка мне поставить парус. Мы возьмем курс на Акру, к английским кораблям.

— Да, и вновь я буду вашим проводником, эфенди, на моей новой и крепкой лодке! Я доставлю вас к англичанам!

Я отдыхал, пристроившись на банке.

— Спасибо за спасение, приятель.

— И за него вы будете должны мне всего лишь десять шиллингов! — кивнув, добавил практичный Мухаммед.

 

ГЛАВА 12

Я прибыл в Акру героем, но не потому, что избежал массового истребления в Яффе. Скорее потому, что отомстил французам, своевременно доставив важные сведения.

На второй день плавания мы с Мухаммедом встретили британскую эскадру. Вереницу этих кораблей возглавляли линкоры «Тигр» и «Тезей», и, когда мы с подветренной стороны подошли к флагману, я приветствовал не кого иного, как самого доброжелательного дьявола-искусителя, сэра Сиднея Смита.

— Гейдж, неужели это действительно вы? — воскликнул он, стоя у борта. — Мы полагали, что вы переметнулись обратно к лягушатникам! А вы вдруг вернулись к нам.

— К французам, капитан, я попал из-за предательства ваших собственных матросов!

— Предательства? Но они поведали нам, что вы сбежали!

Ну не наглые ли лжецы после этого Большой Нед и Малыш Том?! Безусловно, они рассчитывали, что меня убьют и никто не сможет уличить их во лжи. Мысль о том, какими неожиданными путями порой вскрывается обман, лишь усилила мое возмущение.

— Едва ли! Ваши задиристые морячки не только сами сбежали, но заперли перед моим носом ворота! Вы должны нас наградить. Так ведь, Мухаммед?

— Французы старались убить нас, — сказал мой товарищ по лодке. — А он должен мне за спасение десять шиллингов.

— Удивительно, как же вы оказались в открытом море? — Смит почесал затылок. — Проклятье! Чертовски трудно верить человеку, которому так ловко удается выкрутиться из любых передряг. Ладно, поднимайтесь на борт, разберемся.

И вот мы поднялись на его первоклассный восьмидесятипушечный флагман, казавшийся огромным бегемотом рядом с нашей легкой, взятой на буксир лодчонкой. Британские офицеры обыскали Мухаммеда, словно он мог в любой момент броситься на них с кинжалом, а также смерили подозрительным взглядом и меня. Но я уже решил вести себя как потерпевший, причем имея на руках козыри. Поэтому сразу изложил свою версию событий.

— …И тогда передо мной захлопнулись железные ворота, а банда французских и арабских мерзавцев подходила все ближе…

Однако вместо того, чтобы выразить возмущение и заслуженное мною сочувствие, Смит и его офицеры недоверчиво разглядывали меня.

— Лучше расскажите правду, Итан. Слишком уж легко вам удается переходить с одной стороны на другую, — заметил Смит. — И выбираться целым и невредимым из самых ужасных переделок.

— Вот именно, а вдобавок он еще американский мятежник, — вставил один лейтенант.

— Погодите. Неужели вы думаете, что французы позволили мне сбежать из Яффы?

— По нашим сведениям, выжить там никому не удалось. Вы не находите, что ваше спасение весьма подозрительно?

— И что это за варвар с вами? — спросил другой офицер, показывая на Мухаммеда.

— Мой друг и спаситель, и я готов спорить, что соображает он получше всех вас.

Тут они так разозлились, что я, похоже, оказался под угрозой очередных поединков. Смит поспешно вмешался.

— Ладно, оставим споры до лучших времен. Мы имеем право допросить вас со всей серьезностью, а вы имеете право ответить на наши вопросы. Честно говоря, Гейдж, несмотря на вложенные в вас средства, вы не прислали мне из Иерусалима сколько-нибудь полезных сведений. К тому же мои моряки доложили, что вы приобрели дорогостоящую шикарную винтовку. Где она?

— Украдена Нажаком, окаянным грабителем и палачом, — сказал я. — Если бы я переметнулся к французам, то разве болтался бы в лохмотьях посреди моря в одной лодке с мусульманским погонщиком верблюдов, весь обожженный, израненный и обезоруженный? — Я рассердился. — Если уж я перешел к французам, то почему не попиваю сейчас кларет в шатре Наполеона? Да, давайте выясним правду. Позовите-ка сюда ваших шельмоватых матросов и…

— Малыш Том потерял руку, и его отправили домой, — сообщил Смит.

При всем моем возмущении эта новость изрядно огорчила меня. Ведь потеря конечности неминуемо означала для человека нищету.

— Большой Нед получил другое назначение и остался на берегу вместе с основной частью команды «Дейнджерса», они сейчас занимаются укреплением оборонительных сооружений Акры, помогая Джеззару. Вероятно, вы обсудите с ним спорные вопросы прямо там. Мы собрали разнородную компанию крепких парней, готовых дать отпор Бонапарту, смешанные отряды из турок, мамелюков, торговых людей, мошенников и английских храбрецов. На нашу сторону перешел даже офицер из французской королевской артиллерии, Луи Эдмон Фелипо. Пока что он руководит в порту фортификационными работами.

— Вы взяли в союзники француза, а в моих словах сомневаетесь?

— Он помог организовать мой побег из парижской тюрьмы, и я мог бы пожелать вам, Гейдж, стать для нас таким же преданным другом. Любопытно, как порой разделяют людей взрывоопасные времена, вы не находите? — Он пристально посмотрел на меня. — Поттс и Тентуистл мертвы, Том искалечен, из вашей затеи ничего не вышло, однако вы вновь у нас. По мнению Иерихона, вы также либо мертвы, либо сбежали к французам.

— Значит, вы разговаривали и с Иерихоном?

— Он в Акре вместе с сестрой.

Что ж, хоть одна приятная новость. Удрученный собственными неприятностями, я, однако, взбодрился, услышав, что Мириам жива. Интересно, сохранила ли она моих серафимов?

— Сэр Сидней, — со вздохом сказал я, — уверяю вас, я окончательно порвал с французами. Это произошло, когда я болтался, подвешенный за ноги в яме со змеями.

— О господи, варвары! Неужели вы так ничего им и не сказали?

— Конечно нет, — солгал я. — А вот они сообщили мне кое-что, и благодаря этому я могу доказать вам мою преданность.

Пришло время разыграть мою козырную карту.

— И что же они сообщили?

— Что осадные орудия Бонапарта отправлены морским путем, и если нам повезет, то мы сможем захватить их до того, как они достигнут Акры.

— Правда? Что ж, это меняет дело! — Смит просиял. — Найдите мне их орудия, Гейдж, и я награжу вас медалью. У турок шикарные медали — они больше наших и вдобавок богато украшены. Их тут раздают корзинами, и если вы говорите правду, то считайте, что одна из них уже ваша. Вы получите ее без всяких проволочек.

Конечно, вдобавок ко всем моим несчастьям зарядил дождь, уменьшив наши шансы обнаружить французскую флотилию, а сгустившийся туман еще больше снизил видимость. Эта мрачная погода вскоре вновь привела англичан к мысли о том, что я двойной агент, словно мне под силу управлять циклонами. Но если у нас возникли сложности с обнаружением французских судов, то у них возникли сложности с уклонением от встречи с нами. Туман был также и их врагом.

В общем, французы столкнулись с нами утром восемнадцатого марта, когда капитан Станделет огибал мыс Кармель и входил в залив, ограниченный Хайфой на юге и Акрой на севере. Три корабля грузовой эскадры капитана Станделета сбежали. Однако еще шестерым не удалось скрыться, и в их трюмах оказались осадные орудия, стреляющие двадцатипятифунтовыми снарядами. Одним махом мы захватили самое мощное оружие Наполеона. После утренней вахты меня провозгласили защитником Акры, ловкачом Яффы и хранителем тайн. Наградили также и обещанной медалью, султанским орденом Льва, который Сидней Смит тут же выкупил у меня обратно, чтобы отдать мой долг Мухаммеду, после чего в моем распоряжении осталась буквально пара монет.

— «Тратьте меньше, чем зарабатываете, — вот вам и философский камень», — наставительно произнес он. — Как вы понимаете, я тоже знаком с афоризмами вашего Франклина.

Итак, я прибыл в этот древний, укрепленный крестоносцами город. Наш морской курс проходил вдоль берега, параллельно столбам дыма, отмечавшим продвижение по суше войск Наполеона. Судя по донесениям, во время этого перехода его полки постоянно подвергались нападениям мусульманских отрядов, но именно в Акре ожидалось главное противоборство.

Этот город расположен в северной части средиземноморского залива Хайфа, на полуострове, на две трети окружен водой, а гавань его защищена молом. Акра меньше Иерусалима, протяженность ее крепостных стен со стороны моря и со стороны суши составляет менее полутора миль, но выглядит она более преуспевающей и почти такой же многолюдной. Ко времени моего прибытия французы уже подошли к городу со стороны суши, и над полумесяцем их лагерей выделялись трепещущие на ветру триколоры.

В обычные времена Акра представляет собой замечательный городок, с его приморских стен открывается отличный вид на аквамариновые рифы, а со стороны суши к стенам подходят зеленеющие холмы. От расположения французов к его рвам тянется древний, но давно пересохший акведук. Очаровательные контуры крытых черепицей зданий, башен и навесов подчеркивают красоту внушительного, зеленоватой меди купола главной мечети и ее пронзающего небо минарета. Над извилистыми улочками нависают верхние этажи домов. Пестреющие яркими навесами базары заполняют оживленные центральные улицы. Весь порт пропитан запахами соли, свежей рыбы и специй. В прибрежном районе расположены три главных постоялых двора, или караван-сарая, как их тут называют, служащих одновременно гостиницами и складами для прибывших на судах товаров: Хан эль-Умдан, Хан эль-Франджи и Хан эль-Шуарда. Уравновешивает все это очарование возвышающийся вблизи северных стен дворец правителя, мрачное здание времен крестоносцев с круглыми башнями по углам, его суровый облик смягчают лишь окна гарема, что выходят в обширные тенистые сады, зеленеющие между дворцом и мечетью. Мощная цитадель в этом хаотично застроенном средневековом городке с черепичными крышами напомнила мне строгого и грозного школьного директора, надзирающего за ватагой озорных рыжеволосых учеников.

Правительственные и религиозные здания занимают северо-восточный квартал города, а крепостные стены, выходящие на север и на восток, объединяет мощная угловая башня. Именно она станет ключевой точкой будущей осады, и французы в итоге назовут эту твердыню la tour maudite, «проклятая башня». Но сможет ли Акра дать отпор захватчикам?

Многие явно думали, что не сможет. Следуя за баркасом «Тигр», мы направились к берегу на лихтере Мухаммеда и, достигнув причала, увидели, что весь берег запружен беженцами, стремящимися покинуть город. Вместе со Смитом и Мухаммедом я протолкался через близкую к состоянию паники толпу. В основном спешили сбежать отсюда женщины с детьми, но большинство богатых купцов также заплатили Джеззару за свой отъезд огромные отступные. Выживание в военное время порой зависит от денег, а рассказы об ужасной бойне в Яффе уже разнеслись по всему побережью. Захватив с собой посильную поклажу, люди оплачивали проезд на торговых судах. Встревоженная женщина бережно держала серебряный кофейный сервиз, а орущие малыши цеплялись за подол ее платья. Торговец хлопком запихнул за набитый золотыми монетами кушак заряженные пистолеты. Очаровательная черноглазая девчушка лет десяти, едва не плача, прижимала к груди скулящего щенка. Используя африканских рабов в качестве пробивной силы, в первые ряды вырвался краснолицый банкир.

— Не обращайте внимания на бегущих в панике обывателей, — сказал Смит. — Без них нам будет только легче.

— Неужели они не доверяют городскому гарнизону?

— Сам гарнизон не верит в свои силы. Джеззар, конечно, может навести страх на любого, но французы до сих пор сокрушали все встреченные войска. Ваши орудия помогут нам. У нас теперь больше пушек, чем у Бони, и мы сделаем из них отличную батарею прямо у Сельских ворот, укрепив защиту выходящих на сушу стен. Но именно угловая башня будет тем крепким орешком, о который этот задиристый корсиканец сломает зубы. Она находится дальше всего от берега, и ее оборону трудно поддержать нашей морской артиллерией, и тем не менее она самая надежная твердыня этой крепости. Она станет кровавым щитом Акры, но подлинным нашим секретным оружием является один человек, который ненавидит Вони даже больше нас.

— Вы имеете в виду Мясника-Джеззара?

— Нет, я имею в виду сотоварища Наполеона по королевской военной школе в Париже. Наш пикардиец Луи Эдмон де Фелипо сидел за одной партой с этим корсиканским пролазой, и в юности пикардийский аристократ наставил много синяков провинциальному выскочке. Фелипо всегда побеждал Бонапарта на экзаменах, и именно Фелипо закончил школу с лучшими успехами и получил прекрасное назначение. Если бы революция не вынудила наших друзей-роялистов покинуть Францию, то сейчас он, скорее всего, командовал бы Наполеоном. В прошлом году он тайно вернулся во Францию в качестве нашего агента и помог мне бежать из тюрьмы Тампль, представившись полицейским комиссаром и заявив, что меня переводят в другую камеру. Он никогда не проигрывал Наполеону, выиграет и на этот раз. Пойдем, познакомитесь с ним.

«Дворец» Джеззара сильно смахивал на бывшую парижскую Бастилию. Перестраивая его, крестоносцы стремились не украсить, а всячески укрепить здание, для чего прорубили в его стенах множество бойниц, причем две трети орудий Джеззара было нацелено не на французов, а на подвластный ему город. Мощная и неприступная, эта цитадель была так же неумолима, как железный кулак правления Джеззара.

— В дворцовых подвалах разместился арсенал, на первом этаже — казармы, на втором — управленческие конторы, на третьем — апартаменты Джеззара, а на самом верху его гарем, — дал пояснения Смит, особо показав на последнее заведение.

На окнах гарема я заметил традиционные металлические решетки, скрывающие его обитательниц, как птичек в клетке. Словно сочувствуя затворницам, между ними и растущими внизу пальмами летали стайки ласточек. Я не горел желанием навестить эти султанские владения, имея печальный опыт вторжения в каирский гарем. Египтянки мне попались на редкость пугливые.

Мимо здоровенных оттоманских стражников мы прошли в массивные, обитые железом деревянные двери и оказались в полутемном помещении. После ослепительного солнца Леванта этот зал напоминал подземелье. Прищурившись, я пригляделся к обстановке. На этом этаже разместилась преданная гвардия Джеззара, и казармы выглядели на редкость малонаселенными. Из темноты на нас настороженно взирали солдаты, уныло чистившие мушкеты и точившие клинки. Они выглядели почти такими же радостными, как новобранцы в Вэлли-Форде. С лестницы донесся звук быстрых шагов, и к нам спустился гибкий и более оживленный француз в изрядно запачканном и потрепанном белом мундире армии Бурбонов. Должно быть, это и был Фелипо.

Будучи заметно выше Наполеона, этот изящный в движениях военный обладал той томной самоуверенностью, что выдает знатное происхождение. Фелипо отвесил вежливый поклон, изобразив слабую улыбку, но его черные глаза, похоже, оценивали все с точностью артиллерийского расчета.

— Месье Гейдж, мне сообщили, что вы, вероятно, спасли наш город!

— Едва ли.

— Я уверяю вас, захваченные вами французские пушки окажут нам бесценную помощь. Ах, какая ирония. Учитывая, что вы американец! Мы идем по стопам Лафайета и Вашингтона! У нас тут получился шикарный международный альянс: британцы, французы, американцы, мамелюки, евреи, османцы, марониты… и все против моего бывшего однокашника!

— А вы действительно учились вместе?

— Он подглядывал у меня ответы. — Он усмехнулся. — Пойдемте, теперь мы присмотрим за ним!

Мне сразу понравилась его смелая напористость.

Фелипо провел нас наверх по винтовой лестнице на крышу замка Джеззара. Какой великолепный вид! Недавние дожди сменились прекрасной солнечной погодой, вдали над заливом вздымались голубоватые хребты горы Кармель. А ближе к городу раскинулся французский лагерь, населенный, казалось, ожившими оловянными солдатиками. Разноцветные палатки и навесы напоминали весеннюю ярмарку. В Яффе мне удалось увидеть, как проходила их лагерная жизнь: в распоряжение армии доставили обильные продуктовые запасы и специально закупили выпивку для укрепления смелости атакующих отрядов, многочисленные кухарки, прачки и проститутки обеспечивали готовку и стирку да заодно согревали по ночам, а солдаты с удовольствием сорили деньгами, трезво оценивая не слишком большие шансы выживания в нынешнем походе. За крепостными стенами Акры раскинулся обширный пологий холм, достигавший сотни футов в высоту, и на его вершине, на расстоянии, явно превышающем дальнобойность наших пушек, я заметил группу всадников под развевающимися знаменами.

— По моим расчетам, именно там Бонапарт разместит ставку со своими адъютантами, — произнес Фелипо, с аристократическим презрением копируя произношение итальянца. — Уж поверьте, я знаю его и понимаю ход его мыслей. В данной ситуации мы с ним предприняли бы одинаковые действия. Он прикажет вырыть окопы, а его подрывники попытаются заминировать стены. Также я знаю, что он понимает ключевое значение этой башни.

Я проследил за резким перемещением его указательного пальца. На крепостные стены уже затащили пушки, а под ними проходил выложенный камнями сухой ров около двадцати футов глубиной и пятидесяти футов шириной.

— А этот ров заполняется водой?

— Изначально он заполнялся от пресноводного источника — его дно выше уровня моря, — но у наших инженеров есть одна идея. Около Сельских ворот мы сооружаем резервуар, соединенный со Средиземным морем, и с помощью насосов закачаем в него воду. В критический момент мы сможем заполнить этот ров.

— Такой план, однако, удастся завершить еще не скоро, — заметил Сидней Смит.

Я понимающе кивнул.

— А пока вы рассчитываете на крепость башни.

Она казалась совершенно монолитной, словно скалистый мыс на морском берегу. На мой взгляд, со стороны французов она выглядела еще мощнее.

— В этих стенах она укреплена надежнее всего, — сказал Фелипо, — но ее также можно обстреливать и атаковать с двух сторон. Если республиканцы пробьют в ней брешь, то устремятся в эти сады и смогут атаковать наших защитников с тыла. Если не смогут, то их пехота сдохнет со скуки.

Я попытался оценить обстановку глазами этого опытного тактика. От города к французскому лагерю тянулся полуразрушенный акведук. Он обрывался почти у самой крепости, к которой когда-то поставлял воду. Я заметил, что французы уже выкопали окопы вдоль него, поскольку он обеспечивал укрытие от опустошающей стрельбы. Сбоку от него находилось что-то вроде пересохшего пруда. Внутри него французы подготовили площадку для артиллерийского подразделения.

— Они осушили водоем, чтобы обеспечить защитную глубину для расположения их пушек, — сказал Фелипо, словно читая мои мысли. — В ближайшее время они затащат туда привезенную по суше легкую артиллерию.

Я оглянулся на город. Сад напоминал тенистый оазис мира, окруженный подготовкой к войне. Вероятно, обычно там прогуливались женщины гарема. Сейчас, при таком множестве заполнивших бастионы солдат и моряков, их держали под замком.

— Для защиты города мы привезли дополнительно около сотни пушек, — сказал Фелипо. — А теперь, отобрав у французов тяжелую артиллерию, мы наверняка удержим их на расстоянии.

— И тем самым не позволим Джеззару сдаться, — добавил Смит. — И в этом плане, Гейдж, мы сильно рассчитываем на вас.

— На меня?

— Вам знакома армия Наполеона. Я хочу, чтобы вы убедили нашего союзника, что ее можно победить, поскольку это станет возможным, если он поверит. Но для начала вы должны сами поверить в такую возможность. Вы верите?

Я задумался на мгновение.

— Бонапарт застегивает штаны, как любой из нас. Он просто еще не встречал такого же драчуна, как он сам.

— Отлично. Тогда пошли к Мяснику.

Нам не пришлось ждать аудиенции. После бойни в Яффе Джеззар осознал, что его собственная жизнь зависит от новых европейских союзников. Нас провели в приемный зал — небольшое, но изысканно украшенное помещение с затейливым резным потолком и ковровой дорожкой, проложенной по восточным коврам. В золотых клетках щебетали птицы, а с вышитой подушки на нас лениво глянула дикая пятнистая кошка, словно оценивая, достойны ли мы стать ее обедом. Примерно так же, как мне показалось, на нас глянул и сам Мясник, восседавший рядом со своей любимицей; от его несгибаемой, но стареющей фигуры исходило ощущение физической силы. Мы сели, скрестив ноги, перед ним, а его суданские телохранители не сводили с нас настороженных глаз, словно из союзников мы могли внезапно превратиться в наемных убийц.

В свои семьдесят пять лет Джеззар выглядел как неистовый пророк, а не как добрый дедушка. Его густая борода побелела, но губы были сурово сжаты, а в глазах сверкала стальная непреклонность. Из-за пояса у него торчал пистолет, а рядом с ним поблескивало лезвие кинжала. Однако его вызывающий взгляд омрачила тень сомнения в собственных силах, вызванная предстоящим сражением с подобным ему жестоким громилой, Наполеоном.

— Я привел американца, о котором вам говорил, — сказал Смит и представил меня.

Джеззар, прищурившись, оценил мой вид — позаимствованную у моряков одежду, грязные ботинки, потемневшую на жарком солнце и соленых морских ветрах кожу — и не стал скрывать своего презрения. Однако к нему примешивалось и явное любопытство.

— Вам удалось сбежать из Яффы.

— Французы приказали расстрелять меня вместе с остальными пленными, — сказал я. — Но мне удалось заплыть на глубину и найти в скалах подводную пещерку. Яффское побоище было ужасным.

— Способность к выживанию является, однако, признаком выдающейся личности. — Коварство Мясника, конечно, помогло ему пережить всех наследников. — Вдобавок, слышал, вы помогли захватить неприятельскую артиллерию.

— Часть ее, по крайней мере.

Он пристально изучал меня.

— По-моему, вы находчивый человек.

— Не более, чем вы, паша. Но уж и не менее находчивый, чем Наполеон.

— Да, меня трудно превзойти, — с улыбкой заметил он. — На моем счету великое множество убитых мужчин и покоренных женщин. Итак, нас ждет противостояние. Осада. И Аллах призывает меня использовать неверных для борьбы с неверными. Я не доверяю христианам. Они вечно вынашивают какие-то темные планы.

Благодарность явно не относилась к числу его достоинств.

— Как раз сейчас мы вынашиваем планы спасения вашей жизни.

Он пожал плечами.

— Так расскажите же об этом Бонапарте. Он терпеливый человек?

— Ни в малейшей степени.

— Но обычно он быстро добивается того, чего хочет, — добавил Фелипо.

— Он с ходу примется осаждать ваш город, даже не дождавшись прибытия тяжелых пушек, — вставил я. — По его мнению, быстрый удар превосходящих сил поражает волю противника. Его солдаты отлично вымуштрованы, а точность их стрельбы весьма велика.

Взяв финик из вазы, Джеззар так удивленно разглядывал плод, словно видел впервые, потом сунул его за щеку и, пережевывая, сказал:

— Тогда, наверное, мне лучше сдаться. Или сбежать. Он превосходит мой гарнизон вдвое.

— С британским флотом вы отобьете его атаки. Он находится в сотнях миль от его основных сил в Египте и в двух тысячах миль от Франции.

— То есть мы разобьем его прежде, чем он получит подкрепление.

— У него практически нет лишних войск для охраны захваченных городов. А его солдаты устали и стосковались по дому.

— Они страдают не только от тоски, — заметил Джеззар. — Говорят, у них участились случаи чумы.

— Несколько случаев было еще в Египте, — подтвердил я. — Я слышал, что в Яффе больных стало значительно больше.

Джеззар обладал проницательностью в отличие от прочих слабых османских правителей, облеченных властью по воле Блистательной Порты в Константинополе. С усердием ученого он собирал сведения о своих врагах.

— Слабость Наполеона, паша, заключается в недостатке времени. Каждый день, проведенный им перед Акрой, чреват тем, что константинопольский султан пришлет подкрепление, способное окружить его. У него нет возможности получить свежие силы и пополнить запасы провианта, а нас обеспечит всем необходимым британский флот. Он стремится в одночасье закончить то, на что по-хорошему потребовался бы год, и в этом тоже его слабость. Он пытается завоевать Азию с десятью тысячами солдат, и никто лучше его самого не понимает, что это чистый блеф. Причем обман раскроется в тот самый момент, когда противники перестанут его бояться. Если вы сумеете противостоять…

— То он уберется восвояси, — закончил Джеззар. — Никому не удавалось победить этого коротышку.

— Мы победим его здесь, — торжественно пообещал Смит.

— Если только он не найдет чего-то более мощного, чем артиллерия, — произнес кто-то из темноты.

Я вздрогнул. Мне знаком этот голос! И действительно, обезображенное лицо Хаима Фархи проступило из темноты зала за удобным, обложенным подушками возвышением Джеззара. Смит и Фелипо моргнули при виде его увечий, но не отпрянули. Похоже, что они тоже видели его раньше.

— Фархи! Что вы делаете в Акре?

— Служит своему хозяину, — сказал Джеззар.

— Мы оставили Иерусалим в растревоженном состоянии, месье Гейдж. И без книги не было никакой причины там задерживаться.

— Вы пошли с нами ради этого паши?

— Ну конечно. Вам же известно, кто видоизменил мою внешность.

— Я оказал ему услугу, — прогремел Джеззар. — Красивая внешность порождает тщеславие, а гордыня является смертным грехом. Шрамы позволяют ему сосредоточиться на его излюбленных вычислениях. И заслужить райскую жизнь.

Фархи поклонился.

— Вы неизменны в вашем великодушии, господин.

— Значит, вы сбежали из Иерусалима!

— Точно. Я покинул его, сознавая, что моя физиономия привлекает слишком много внимания и что необходимо предпринять дальнейшие исследования. Что франкам известно о наших тайнах?

— Ярость мусульман удержит их от дальнейших поисков в подземельях. Они не знают ничего и угрожали мне змеями, пытаясь выяснить, что мы узнали. Мы все ушли с пустыми руками, я полагаю.

— Что значит с пустыми руками? — удивился Смит.

Фархи повернулся к британскому офицеру.

— Ваш союзник прибыл в Иерусалим не только для того, чтобы служить вам, капитан.

— Верно, еще его интересовала судьба одной женщины, насколько я помню.

— И некое сокровище, с отчаянной безнадежностью разыскиваемое людьми.

— Сокровище?

— Не деньги, — объяснил я, досадуя на Фархи, легкомысленно выдавшего мой секрет. — Книгу.

— Книгу магических знаний, — добавил банкир. — По слухам, ей много тысяч лет, и ее искали еще рыцари-тамплиеры. Когда мы попросили у вас на подмогу моряков, то рассчитывали найти вовсе не секретный стратегический проход в Иерусалим. Мы хотели отыскать эту книгу.

— Так же, как и воинственный француз, — добавил я.

— Меня она тоже интересует, — заявил Джеззар. — Блюдя мои интересы, Фархи привык держать ухо востро.

Этот изверг вполне уместно использовал единственное число, поскольку сам отрезал советнику второе ухо.

Смит пристально посматривал на всех нас, пытаясь осознать ситуацию.

— Но ее там не оказалось, — сказал я. — Скорее всего, ее вовсе не существует.

— И тем не менее по всей Сирии рыскают ищейки, — сказал Фархи. — Арабы в основном, с целью увезти обратно в Египет какой-то таинственный знак.

Я встревожился.

— Мне сообщили, что граф Силано еще жив.

Фархи пожал плечами.

— Жив. Воскрес. Бессмертен.

— Твое мнение, Хаим? — спросил Джеззар тоном хозяина, не терпящего уклончивых ответов своих подчиненных.

— Как и сказал Гейдж, возможно, все ищут несуществующую реликвию. Однако если она существует, то мы не имеем средств продолжить ее поиски, запертые здесь армией Наполеона. Верно замечено, что время его враг. Но оно бросает вызов также и нам. Если мы просидим в осаде слишком долго, то можем опоздать, и тогда поиски графа Алессандро Силано могут успешно завершиться. — Он показал на меня. — А пока еще не слишком поздно, вот он должен придумать, как нам продолжить поиски утерянной книги.

Следуя на запах дыма, я пытался найти Иерихона. Он трудился в недрах подвального арсенала дворца Джеззара, мускулистые руки, озаренные пламенем кузнечного горна, выковывали, подобно Тору, военные орудия: мечи, копья, раздвоенные пики для сбрасывания осадных лестниц, штыки и шомпола. Словно черные жемчужины, застыли в литейных формах свинцовые пули, а все обрезки лежали в куче, ожидая превращения в картечь и шрапнель. Мириам раздувала кузнечные меха, пряди ее кудрявых волос падали на блестящие от влаги щеки, пропитанное потом платье волнующе прилипло к телу, ручейки пота стекали по шее в соблазнительную ложбинку. Я не знал, какой мне окажут прием, учитывая, что из-за устроенных мной беспорядков они потеряли дом в Иерусалиме, но когда девушка увидела меня в этом адском жару, ее глаза вспыхнули радостным огнем, и она бросилась мне в объятия. Какое наслаждение доставила мне ее близость! Я еле удержал свою руку, потянувшуюся к ее округлым бедрам, вовремя заметив настороженный взгляд ее брата. Однако даже молчаливый Иерихон расщедрился на скупую улыбку.

— Мы думали, вы погибли.

Поцелуй Мириам бездымным огнем горел на моей щеке. Я держался от нее на почтительном расстоянии, иначе мой собственный восторг по поводу нашего воссоединения стал бы слишком очевиден.

— А я боялся, как бы то же самое не случилось с вами обоими, — сказал я. — Мне очень жаль, что наши поиски завели вас в этот осадный капкан, но я действительно надеялся, что мы найдем сокровища. Мне удалось спастись из Яффы на лодке моего приятеля Мухаммеда, — пояснил я, пожирая взглядом Мириам и осознавая, как сильно соскучился по ней, по ее поистине ангельской красоте. — Новости о том, что вы живы, стали нектаром для умирающего от жажды человека.

Мне показалось, что из-под слоя сажи на ее щеках проступил смущенный румянец, а вот улыбка с лица ее брата определенно стерлась. Не важно. Я все равно не снимал рук с ее талии, а она — с моих плеч.

— И вот мы все трое живы и здоровы, — сказал Иерихон. — Все собрались здесь.

Наконец я отпустил ее и кивнул.

— Во владениях человека, прозванного Мясником, и в компании одержимого английского капитана, изувеченного еврея, сердитого однокашника Бонапарта и предприимчивого мусульманского проводника. Стоит ли говорить, как украсят ее крепкий мастеровитый кузнец, его ученая сестра и никчемный американский игрок. Веселенькая же у нас получилась мужская компания.

— Не только мужская, — возразила Мириам. — Итан, мы слышали о том, что произошло в Яффе. Что же будет, если французы прорвутся сюда?

— Не прорвутся! — В моем голосе прозвучало больше уверенности, чем я на самом деле испытывал. — Нам вовсе не обязательно побеждать их… надо просто удержать их за стенами, и в итоге они вынуждены будут отступить. У меня есть на сей счет одна идейка. Иерихон, нет ли в этом городке каких-нибудь лишних крепких цепей?

— Я видел такие, их используют на кораблях да еще в гавани для промеров глубины. А зачем вам?

— Хочу украсить цепной гирляндой башню, чтобы приветствовать французов.

Он осуждающе покачал головой, уверенный, что я, как обычно, глупо шучу.

— Чтобы предложить им удобный способ подъема?

— Верно. Но скорее всего, их не порадует ее электрический заряд.

— Опять ваше электричество!

Он перекрестился.

— Эта идея посетила меня, пока я скитался по морю с Мухаммедом. Если мы запасем достаточный заряд в батареях лейденских банок, то сможем передать его по проволоке на эту подвешенную цепь. Они получат тот же удар, что я демонстрировал в Иерусалиме, но на сей раз он сбросит их в ров, где мы сможем убить их.

Я стал вполне кровожадным воителем.

— Вы имеете в виду, что они не смогут удержаться за цепь? — спросила Мириам.

— Это все равно что держать в руках раскаленный докрасна металл. Мы устроим им огненный барьер.

Иерихон заинтересовался.

— Неужели и правда сработает?

— Если не сработает, то Мясник повесит нас на ее звеньях.

 

ГЛАВА 13

Мне требовалось накопить такой большой электрический заряд, о каком даже не мечтал Бен Франклин, поэтому, пока Иерихон трудился, собирая и сковывая звенья цепей, мы с его сестрой занялись сборами стекла, свинца, меди и банок для сооружения гигантской батареи. Мне редко приходилось так увлекаться каким-либо проектом. Мы с Мириам не просто работали вместе, а стали единомышленниками, что в каком-то смысле напомнило мне наш союз с Астизой. Застенчивая робость, с которой я поначалу столкнулся, осталась в подземелье Иерусалима, и теперь девушка проявляла оживленную уверенность, укреплявшую смелость всех, кто работал рядом с ней. Никому из мужчин не захочется выглядеть трусом перед женщиной. Мы с ней трудились плечом к плечу, слегка касаясь друг друга, порой без всякой необходимости, и мне все вспоминалось, как воспламенил ее поцелуй мою щеку. Нет ничего более желанного, чем очаровательная, но не завоеванная женщина.

Во время работы мы слышали отзвуки залпов французских пушек, проверяющих дальнобойность из ближайших к городским стенам окопов. Даже эти недра дворца Джеззара содрогались, когда железное ядро врезалось во внешние стены.

Франклин назвал «батареей» ряд соединенных лейденских банок, потому что они напоминали ему батарею орудий, установленных в ряд для ведения усиленного огня. В нашем случае, по моим предположениям, соединение между собой большого числа банок создаст мощный заряд, способный отбросить назад потрясенных французских солдат. Вскоре мы соорудили такую длинную цепь, что задача зарядить все банки с помощью трения — поворачивая рукоятку — казалась уже подобной труду Сизифа, без конца вкатывающего на вершину холма тяжеленный камень.

— Итан, как долго нам придется проворачивать эти стеклянные диски, чтобы зарядить все ваше хитрое изобретение? — спросила Мириам. — Нам понадобится целая армия помощников.

— Не армия, а грубая сила одного недалекого здоровяка.

Я имел в виду Большого Неда.

Сойдя на берег в Акре, я постоянно размышлял о новой встрече с этим могучим задиристым моряком. Он должен заплатить мне за предательство у иерусалимских ворот, и тем не менее надо учитывать, что этот силач по-прежнему злится из-за карточного проигрыша. Я тщательно продумал, как проучить задиру, и теперь оставалось подловить его в невыгодном положении. До меня дошли слухи, что он, узнав о моем чудесном возвращении, хвастался, как поколотит меня на поединке, когда я перестану прятаться за женские юбки. Когда мне сообщили, что ему поручили быстро залатать кладку во рву у подножия главной башни Акры, я появился в ее верхних воротах для вылазок, решив помочь ему найти меня.

Стена без трещин гораздо лучше выдерживает удары пушечных ядер, поэтому Смит и Фелипо приказали в срочном порядке отремонтировать ее. Для такой работы требовались смельчаки, и британские стрелки обменивались меткими выстрелами с французскими снайперами в их траншеях, пока несколько добровольцев, включая Неда, трудились в темноте под стенами города. Несмотря на сложности моих отношений с Недом и Томом, меня восхищала несгибаемая стойкость английских матросов, бедных и безграмотных работяг, далеких от идеализма французских добровольцев, но зато обладавших собачьей преданностью британской короне и родной стране. Нед к тому же обладал и недюжинной силой. Под вспышки и грохот мушкетных выстрелов — как же мне не хватало моей винтовки! — корзины камней, раствора и воды спускались в ров к команде ремонтников, и они сноровисто занимались там обтеской, подгонкой и зачисткой. Перед рассветом, не обращая внимания на свист пуль, они начали стремительно, как ловкие обезьяны, подниматься обратно по веревочной лестнице, а я подавал каждому руку при входе в башню. Наконец внизу остался один Нед. Он сильно дернул конец веревочной лестницы, чтобы проверить ее крепость.

Я получил бесценное наслаждение при взгляде на лицо этого матроса, когда его спасительный путь вдруг слетел вниз и рухнул у его ног. Все-таки в мести есть своя сладость.

— Невесело торчать снаружи, неправда ли, Нед? — крикнул я, перегнувшись через стену.

Он побагровел, как помидор, когда узнал меня на пятидесятифутовой высоте.

— А, американский бродяга, осмелился-таки наконец вылезти из султанского дворца! Я уж думал, ты и на сотню миль не подойдешь к честным британским морякам после того урока, что я преподал тебе в Иерусалиме! И теперь ты задумал оставить меня в этом рву, чтобы французы расправились со мной вместо тебя? — Сложив ладони рупором, он заорал: — Вот он, подлый трус, вот он!

— О нет, — запротестовал я. — Мне лишь хотелось, чтобы ты вспомнил о своем собственном подлом предательстве, хорошенько прочувствовал его вкус, да еще интересно было понять, хватит ли у тебя смелости встретиться со мной в честном поединке, не захлопывая передо мной ворота и не отсиживаясь в корабельном трюме.

От распиравшего его возмущения глаза Неда, казалось, готовы были вылезти из орбит.

— Встретиться с тобой в честном поединке! Да клянусь Богом, я порву тебя на клочки, жулик проклятый, если ты хоть раз наберешься храбрости, чтобы сойтись лицом к лицу, как мужчина с мужчиной!

— Только бандиты полагаются на размеры кулаков, Большой Нед, — крикнул я вниз. — Сразись со мной честно, скрестив клинки, как делают джентльмены, и я преподам тебе настоящий урок.

— Гром и молния, да с нашим удовольствием! Я готов сражаться с тобой на чем угодно: на пистолетах, костылях, дубинках, кинжалах или хоть на пушках!

— Я сказал, на клинках.

— Ладно, только дай мне подняться! И если мне не суждено удавить тебя, то уж я сумею раскроить твою башку!

Договорившись об удовлетворявшем меня дуэльном оружии, я отпустил веревку, удерживающую наверху лестницу, и позволил Неду вернуться в крепость Акры до того, как рассветные лучи сделали из него приметную мишень.

— Не забудь, что я проявил к тебе куда больше милосердия, чем вы все ко мне, — укоризненно сказал я, пока Нед сердито отряхивал пропыленную одежду.

— А я готов отплатить за милосердие, проявленное тобой в карточной игре. Давай скрестим клинки и покончим с этим делом раз и навсегда! Теперь я не соглашусь принять никаких отступных, даже если ты предложишь мне в десять раз больше!

— Мы встретимся в дворцовом саду. Что ты предпочитаешь, рапиры, шпаги или сабли?

— Сабли, разрази тебя дьявол! Они переламывают даже кости! И я приведу наших парней, чтобы посмотрели, как вы будете истекать кровью! — Он яростно взглянул на команду строителей, которые с интересом прислушивались к нашему разговору. — Никто еще не побеждал Большого Неда.

Мою готовность сразиться с таким детиной подогревали надежды на будущие выгоды. Франклин всегда подкидывал мне вдохновляющие идеи, и, работая в новой кузнице Иерихона, я прикинул, как этот филадельфийский мудрец мог бы использовать изобретательность вместо мускульной силы. Обмозговав все детали, я принялся за дело.

Мой простой тайный план имел целью сразу отбить у Неда охоту драться. Отсоединив деревянную рукоятку его абордажной сабли, я заменил ее на медную, сделал насечки, чтобы мой противник покрепче схватился за нее, отполировал и поставил на место. Металл ведь проводит электричество.

С моим оружием предстояла более сложная работа. Я высверлил в рукоятке паз, выложил его медью, увеличил обмотку для моей собственной добавочной изоляции и — как раз перед самым началом поединка — прижал конец медного стержня к широкому контакту сооруженной мной батареи. Заметив, что мой противник вошел во внутренний двор, я быстро двинулся ему навстречу со своей заряженной электричеством саблей.

Нед подозрительно прищурился.

— Чем это ты тут занимался, американский бродяга?

— Магией, — ответил я.

— Эй, так не пойдет, на сей раз я хочу честной схватки!

— Так за чем же дело стало? Давай скрестим клинки. Твоя сила против моего ума. Честнее и не придумаешь, верно?

— Итан, он же расколет вас, как щепку, — предостерег меня Иерихон, когда я готовился к поединку. — Это безумие. Любой ловкач проиграет силище Большого Неда.

— Честь требует, чтобы мы скрестили клинки, — произнес я с отрепетированным смирением. — Вне зависимости от его мастерства и силы.

Не буду спорить, очень опасно дразнить быка, но какой же матадор не взмахнет красной накидкой?

Я помедлил еще немного, давая возможность группе собравшихся моряков сделать ставки на мой проигрыш, — я перещеголял их всех благодаря ссуде кузнеца, рассчитывая, что вправе получить выгоду от всей этой суеты — а потом встал в защитную стойку на садовой дорожке, где мы решили сразиться. Меня согревала мысль о том, что сверху на нас смотрят обитательницы гарема, да и сам Джеззар, как я узнал, собирался взглянуть.

— Защищайся, хвастливый задира! — крикнул я. — Если я проиграю, то отдам тебе весь твой проигрыш, но если проиграешь ты, за тобой будет должок!

— Если ты проиграешь, я получу все, что мне причитается, превратив тебя в рубленый бифштекс!

Толпа с хохотом восприняла его шутку, и Нед горделиво приосанился. Потом он приблизился ко мне и сделал выпад.

Я парировал его удар.

Хотелось бы мне рассказать, как между нами произошел замечательный рыцарский турнир, мастерский танец с саблями, как ловко я противостоял его грубой силе и военной выучке. Но правда заключается в том, что соприкосновение двух клинков породило оглушительный, как от выстрела, треск и огненный фейерверк, заставивший зрителей с криками отскочить в сторону. Наши клинки всего лишь соприкоснулись, однако Нед рухнул на землю, словно его лягнул здоровенный бык. Его сабля, пролетев по инерции вперед, едва не попала в одного из приглашенных им приятелей, а сам он грохнулся на спину, как поверженный Голиаф, и, закатив глаза, застыл на земле. Сабля обожгла руку и мне, но изоляция резко снизила силу удара. В воздухе сильно запахло жареным.

Неужели он умер?

Я коснулся его концом клинка. Он дернулся, как одна из подопытных лягушек Гальвани.

Зрители совершенно онемели от страха.

Наконец по телу Неда прошла дрожь, он моргнул и зажмурился.

— Не трогай меня! — прохрипел он.

— Но разве ты не хочешь попытаться отыграться, Нед?

— Гром и молния, как тебе это удалось?

— Магия, — вновь повторил я, показав всем свою саблю. — Я честно выиграл в карты и так же честно выиграл этот поединок. Итак, кто еще хочет помериться со мной силой?

Все отступили от меня точно от прокаженного. Боцман потешно бросил мне кошель с собранными денежными ставками. Хвала Господу, многие британские моряки подвержены азарту.

Обалдело поматывая головой, Нед с трудом приподнялся О земли и сел.

— Никому еще не удавалось побить меня. Даже отец ни разу с тех пор, как мне стукнуло лет восемь или девять, не смог выпороть меня.

— Ну, теперь ты наконец убедился в силе ума?

Он тряхнул головой, пытаясь прояснить затуманенное сознание.

— Ты говорил, что за мной будет должок. Да, мистер, тебе известны какие-то тайные силы. Теперь я понял это. Тебе всегда удается выжить, хоть среди друзей, хоть среди врагов.

— Просто я пользуюсь своими мозгами, Нед. Если мы договоримся, то я и тебя научу тому же.

— Еще бы. Драк с тобой с меня хватит, уж лучше я буду служить тебе.

Еле-еле ему удалось подняться на ноги, но его еще сильно пошатывало. Я примерно представлял себе, какое странное покалывание он испытывает. Травматический шок от электрического удара.

— А вы все, — прохрипел он своим приятелям, — тоже послушайте меня. Лучше не ссорьтесь с этим американцем. Иначе вам придется иметь дело со мной. Мы с ним теперь товарищи, так вот.

Он заключил меня в медвежьи объятия.

— Не касайся клинка сабли, приятель!

— О да.

Он резко отскочил назад.

— Итак, мне понадобится твоя помощь в создании новой магической силы, но на сей раз против французов. Мне нужен сильный парень, который сможет крутить мое устройство, как сам дьявол. Ты способен на такое, Нед?

— Если ты не будешь трогать меня.

— Нет, мы же рассчитались, — подтвердил я. — Теперь будем друзьями.

Наступило временное затишье, французы, копошась как муравьи, прорывали ходы к стенам Акры, расставив по местам оставшиеся у них пушки. Они копали, а мы выжидали, с вялым, изматывающим осажденный город фатализмом. Началась Святая неделя, и в праздничном настроении Смит и Бонапарт решили устроить обмен пленными, захваченными в набегах и перестрелках. Джеззар, словно неугомонный мартовский кот, расхаживал по крепостным стенам, тихо призывая проклятия на головы христиан и всех неверных, а потом уселся в свое массивное кресло в угловой башне, стараясь собственным свирепым видом придать куражу унылым солдатам. Я корпел над электрической цепью, но мне приходилось несладко без помощи Иерихона, поскольку Мясник, Смит и Фелипо закидывали наш подвал срочными заказами новых партий оружия и снарядов. В ближнем бою на этих бастионах холодное оружие не менее важно, чем требующее перезарядки огнестрельное.

Большая нагрузка не позволяла толком отдохнуть. Наш металлург со смахивающим на ангела лицом стал более взвинченным, его глаза окружили темные тени. Французские орудия грохотали круглосуточно, Иерихон уже забыл, как выглядит дневной свет, и его все больше тревожила наша возрастающая близость с Мириам. Кроме того, этот безотказный трудяга излишне серьезно относился к порученной работе. Он колотил своим молотом и днем и ночью, когда мы с Мириам, разойдясь по разным углам арсенала, в изнеможении проваливались в короткий сон.

А посему именно кузнец разбудил нас в предрассветных сумерках двадцать восьмого марта, когда усилившаяся дробь французских орудий возвестила о надвигающейся атаке. От пушечного обстрела содрогались потолочные балки даже в глубинах дворцового подвала Джеззара. Нас осыпало облаками пыли, а огонь в горне от таких сотрясений запылал с новой силой.

— Французы решили испытать прочность нашей обороны, — неуверенно предположил я. — Не выпускай отсюда сестру. Вы оба представляете больше ценности как мастера по металлу, чем как мишени.

— А вы?

— Устройство еще не готово, но я пойду посмотрю, как можно использовать нашу цепь.

Время едва перевалило за четыре часа утра, и пандусы еще освещались факелами. Меня увлек вверх на стены поток турецких солдат и английских моряков, ругавшихся на разных языках. С верхнего парапета обстрел напоминал непрерывный раскатистый гром, иногда усиливаемый попаданием в кладку пушечных ядер или прорезаемый дикими воплями тех, над чьими головами они пролетали. Французская сторона озарялась вспышками света, показывающими, где стояли их пушки.

Смит со странной улыбочкой вышагивал за отрядом морской пехоты. Фелипо как безумный носился по стенам, общаясь с солдатами на причудливой смеси французских, английских и арабских слов, дополняемых страстной жестикуляцией при определении наводки городских пушек. На угловую башню подняли сигнальные фонари, чтобы обеспечить поддержку корабельной артиллерии.

Старательно вглядываясь в предрассветный мрак за стенами города, я не смог увидеть там вражеских отрядов. Позаимствовав чей-то мушкет, я наугад выстрелил в сторону французов, надеясь спровоцировать их на ответные выстрелы и таким образом определить местоположение противника, но эти вояки строго соблюдали дисциплину. Поэтому я пошел к башне вслед за Фелипо. Стены вздрагивали, как дерево под ударами дровосека.

Наши орудия тоже начали огрызаться в ответ, их вспышки пробивали кратковременные бреши в ураганном грохоте французской артиллерии, но также давали вражеским канонирам возможность прицелиться. Ядра полетели выше, а потом снаряд ударил по верхнему зубчатому краю парапета, и обломки камня разнеслись во все стороны, как осколки гранаты. Взорванная турецкая пушка покачнулась и рухнула, раздались вопли солдат, ослепленных взрывом.

— Чем я могу помочь? — спросил я Фелипо, старательно подавляя естественную дрожь в голосе.

От грохота орудий у меня заложило уши. Стены крепости и рва порождали эхо, усиливая громкость взрывов, а кроме этого в воздухе стояла едкая и одуряющая пороховая вонь.

— Позовите Джеззара. Он единственный человек, которого турки боятся больше, чем Наполеона.

Я с удовольствием ухватился за это поручение и, вернувшись во дворец, едва не столкнулся в покоях паши с Хаимом Фархи.

— Нам нужен ваш хозяин, чтобы подбодрить его солдат!

— Его нельзя беспокоить. Он в гареме.

Клянусь штанами Казановы, неужели этот правитель способен к оплодотворению в такое время? Но вскоре дверь, ведущая в верхние апартаменты, открылась и оттуда появился бородатый Джеззар с обнаженным торсом и сверкающими глазами, напоминая одновременно сатира и пророка Илию. Из-за пояса у него торчали два пистолета, а в руке поблескивала старая прусская сабля. Раб притащил ему проржавевшую средневековую кольчугу и плотную шерстяную поддевку. До того как он закрыл дверь, я успел услышать возбужденную трескотню и рыдания женщин.

— Фелипо нуждается в вашей помощи, — без надобности сообщил я.

— Наконец-то франки осмелились подойти поближе, теперь я вмиг перестреляю их, — пообещал он.

Когда мы взошли на башню, первые лучи рассвета озарили наблюдательный пункт Наполеона на зеленом холме. Британские корабли вошли в гавань Акры, как я заметил, но их огонь не доставал до атакующей колонны. Теперь я уже разглядел в неглубоких земляных траншеях копошащуюся массу людей, напоминающих гигантскую темную многоножку. Многие гвардейцы тащили лестницы.

— Они проломили стену башни над самым рвом, — доложил Фелипо. — Пролом небольшой, но если французы рванут на штурм, то турки дадут деру.

Ходило слишком много разных слухов о побоище в Яффе. И возбужденные ими наши османские союзники боялись не только сражаться, но и сдаваться.

Высунувшись за край башни, я взглянул на дыру, чернеющую над сухим рвом. Войти в нее французы смогут достаточно легко, но смогут ли они выйти?

— А что, если воспользоваться бочонком пороха? — предложил я. — Хватит даже его половины, а сверху дополнить гвоздями и обломками снарядов. Можно поджечь его и сбросить на них, когда они попытаются прорваться внутрь.

— Ай да американец! — с усмешкой воскликнул роялистский полковник. — У вас проснулись кровожадные инстинкты. Да, мы осветим этот путь для Корсиканца!

— Наполеон! — заорал Джеззар, забравшись на сиденье своего наблюдательного поста и красуясь там, как полотнище на флагштоке. — Сейчас мамелюки зададут тебе перцу! Я лично вздрючу тебя, как только что вздрючил десяток моих жен! — Пули свистели мимо, не задевая его, словно он был заговоренный. — Давай повесели меня, как мои наложницы!

Мы стащили его вниз.

— Если вы нарветесь на пулю, мы все погибнем, — увещевал его Фелипо.

Мясник сплюнул.

— Вот что я думаю об их меткой стрельбе. — Полы его кольчуги ритмично покачивались при ходьбе, а сам он с напыщенным видом отправился обходить этажи башни, укрепляя решимость своих солдат. — Не думайте, что я не вижу, как вы сражаетесь!

Вскоре сероватый свет пронизали солнечные лучи, и я увидел, насколько поторопился Наполеон со своей атакой. Траншеи были еще слишком мелкими, что уже лишило его пары десятков солдат. Из-за недоделанных земляных работ также вышли из строя несколько пушек резервной батареи, а старый акведук, взорванный попаданиями наших ядер, осыпал каменными обломками сгрудившиеся под ним отряды. Кроме того, их штурмовым лестницам до смешного не хватало длины.

Тем не менее на ветру вдруг затрепетал триколор, голоса слились в ликующий ор, и французы ринулись в атаку. Из стремительное наступление, как обычно, проходило с редкостным воодушевлением.

Впервые я видел их безрассудную храбрость с другой стороны, и зрелище это было устрашающее. Людская многоножка приближалась к крепости, с пугающей быстротой заполняя землю между окопами и рвом. Турки и английские моряки попытались снизить темп их продвижения орудийным огнем, но опытные французы устроили прикрывающий обстрел, вынудив наших стрелков попрятаться в укрытия. Мы подстрелили всего нескольких пехотинцев. Добежав до края рва, первые ряды съехали на каменистое дно. Их лестницы были слишком коротки — предварительную разведку провели наспех, — но первые храбрецы, оказавшись внизу, быстро связали вместе пары коротких лестниц, и их товарищи тут же последовали за ними. Остальные палили через ров по образовавшемуся в башне пролому и подстрелили несколько наших защитников. Османские отряды начали падать духом, воздух огласился стонами и причитаниями.

— Молчать! Что это вы расхныкались, как бабы! — взревел Джеззар. — Вам хочется узнать, что я сделаю с вами, если вы обратитесь в бегство?

Французская пехота уже приставляла связанные лестницы к другой стороне рва. Но их концы все равно не доставали до большого пролома на несколько футов, непростительный просчет. Наступил момент, когда они могли бы залезть наверх и ухватиться за провисшую цепь. Без электрического заряди она помогла бы им забраться в город, и тогда Акру могла ждать ужасная участь Яффы. Но при наличии заряда…

Самые храбрые турки еще высовывались в бойницы, стреляя или швыряя обломки камней, но при этом в них неслись точные пули французских стрелков, выстроившихся на другой стороне рва. Один из защитников с воплем повалился на дно. Я сам начал палить из мушкета, проклиная его неточность.

Несколько османцев бросили свои орудия. Английские моряки не смогли остановить этих охваченных паникой отступников. Решив пресечь бегство, с башни спустился Джеззар, грозно размахивая прусской саблей.

— Чего перепугались? — заорал он. — Их лестницы слишком коротки! Они не смогут забраться в город! — Он перегнулся через стену, разрядил в атакующих оба пистолета и сунул их турецкому защитнику. — Не будь бабой, займись делом! Перезаряди их!

Его люди, оживившись, вновь начали стрелять. Они боялись французов не меньше, чем свирепого гнева Джеззара.

А потом с башни полетел пылающий метеор.

Я догадался, что наконец сбросили бочонок пороха. Ударившись о фундамент башни, он отскочил в ров и взорвался.

С оглушительным грохотом в воздух взлетело лучистое облако щепок и металлических осколков. Наступление гренадер замедлилось, ближайших солдат разнесло в клочья, многие получили серьезные ранения, но большинство просто оцепенели от мощности взрыва. Люди Джеззара возликовали и с новыми силами начали стрелять в ошеломленных французов, вызвав панику в их рядах.

Таким образом, атака закончилась, не успев толком начаться. Из-за собственной артиллерии, лишенной возможности стрелять на близкие расстояния из-за опасности угодить в своих же солдат, из-за коротких лестниц, слишком маленького пролома и вдруг укрепившегося мужества защитников французы попусту израсходовали наступательный порыв. Атакующие развернулись и начали выбираться из рва теми же путями, что спустились.

— Ну что, видите, как они улепетывают! — крикнул Джеззар своим воинам.

И в подтверждение этому турецкие отряды начали изумленно кричать, обретая новую веру в свои силы. Беспощадные франки отступали! Значит, на самом деле они вовсе не являются непобедимыми. И с этого момента турецкий гарнизон исполнился отважной уверенности, и эта уверенность будет поддерживать его в предстоящие долгие и смутные недели осады. Несокрушимость крепостной башни вдохновит не только Акру, но и всю Османскую империю.

Когда солнце наконец достигло вершин восточных холмов и залило ярким светом поле битвы, ужасные потери стали очевидными. На поле боя осталось около двух сотен убитых и раненых, а Джеззар даже не думал снижать силу огня, чтобы позволить французам помочь пострадавшим. Целый день под стенами раздавались мучительные стоны, и многие умерли до того, как ближе к ночи выживших смогли наконец оттащить в безопасное место.

— Мы проучили франков, показав, какое гостеприимство оказывает Акра незваным гостям! — ликующе произнес Джеззар.

Но Фелипо не испытывал особой радости.

— Я знаю Корсиканца. Это была лишь пробная вылазка. В следующий раз удар будет гораздо сильнее. — Он повернулся ко мне. — Пора бы испробовать ваш электрический фокус.

Неудача первой атаки Наполеона оказала прекрасное воздействие на гарнизон. Близко к сердцу приняв успешный отпор, османские солдаты впервые восприняли свой долг не с былой фаталистической покорностью, а с гордой решимостью. Франков можно победить! Непобедим Джеззар! Аллах услышал их молитвы!

Английские моряки, напротив, отрезвели. Многочисленные победы на море побуждали их свысока смотреть на «лягушатников». Храбрость французских солдат, однако, произвела сильное впечатление. Бонапарт не собирался снимать осаду. Его отряды с удвоенной силой принялись углублять и расширять сеть окопов. А моряки чувствовали себя на суше как выброшенные на берег рыбы. Французы понаставили чучел, чтобы спровоцировать выгодную им стрельбу, и выкапывали наши снаряды, чтобы стрелять ими по нашей же крепости.

Положение города осложнялось убежденностью Джеззара в наличии в Акре христианского заговора против него, несмотря на то что атакующие французы после революции встали на путь атеизма. Несколько дюжин подозреваемых, помимо двух пленных французов, по его приказу сунули в мешки и сбросили в море. Смиту и Фелипо удавалось обуздывать ярость этого паши не лучше, чем Наполеону удалось удержать своих солдат от разграбления Яффы, но многие англичане пришли к выводу, что их союзник неуправляемый безумец.

Неугомонная враждебность Джеззара не ограничивалась последователями Христа. Салих-бей, каирский мамелюк и давний заклятый враг, покинувший Египет после победы Наполеона, прибыл к Джеззару с предложением объединить силы в борьбе с французами. Паша сердечно приветствовал его, угостил отравленным кофейком, и менее чем через полчаса после прибытия его труп выбросили в море.

Большой Нед убедил своих товарищей довериться «колдуну» — то бишь мне. Он уверял всех, что тот же трюк, что помог мне победить его, человека вдвое превосходящего меня в размерах и силе, поможет нам победить и Наполеона. Поэтому по нашему указанию моряки соорудили на скорую руку два деревянных ворота с обеих сторон от главной башни. Цепь должна была висеть, как гирлянда, по наружному фасаду, а ее длина регулировалась с помощью этих подъемников. Потом я перенес лейденские банки и заряжающие устройства на средний этаж башни, где находились те самые ворота для вылазок, через которые я бросил вызов на дуэль Большому Неду. Соединительным проводом между медным контактом лейденских банок и большой цепью служила короткая цепочка с крюком.

— Когда они начнут атаку, Нед, ты должен крутить рукоятку, как сам дьявол.

— Уж будь спокоен, мистер, я устрою этим лягушатникам фейерверк почище, чем в День всех святых.

Мириам помогла собрать наше изобретение, ее ловкие пальцы идеально справлялись с тонкими соединениями банок. Неужели древние египтяне знали и о таком волшебстве?

— Хотелось бы мне, чтобы старина Бен посмотрел на эту красоту, — заметил я, когда мы как-то вечером сели отдохнуть в башне, а металлические детали нашего волшебного устройства поблескивали в тусклом свете, проникавшем сквозь узкие стрельчатые окна.

— Кто такой старина Бен? — тихо спросила она, привалившись к моему плечу.

Мы сидели рядом на полу, и такая физическая близость уже не казалась чудесной, поскольку я мечтал о большей.

— Американский мудрец, один из основателей нашего государства. Он был франкмасоном, знал историю ордена тамплиеров, и кое-кто полагает, что на основе их воззрений он и создал наши Соединенные Штаты.

— Каких воззрений?

— В общем, я точно не знаю. Вероятно, они связаны с тем, на каких законах должна строиться жизнь страны. На какой вере.

— А во что верите вы, Итан Гейдж?

— Такой же вопрос задавала мне Астиза! Неужели об этом спрашивают все женщины? Я в итоге поверил в нее, и как только поверил, то сразу же потерял.

— Вы тоскуете по ней, верно? — сказала она, печально взглянув на меня.

— Как и ты, очевидно, тоскуешь по своему погибшему на войне жениху. Как Иерихон тоскует по своей умершей жене, Большой Нед по Малышу Тому, а Фелипо по монархии.

— Поэтому все мы здесь отмечены печатью скорби. — Она помолчала немного, а потом добавила: — А знаете, Итан, во что я верю?

— В христианские каноны?

— Я верю в уникальность, утверждаемую церковью.

— Ты имеешь в виду Бога?

— Я имею в виду, что в нашей безумной жизни существует нечто совершенно особенное. Я верю, что в жизни каждого человека бывают редкие моменты, когда мы чувствуем уникальность всего окружающего мира. Большую часть времени мы глухи и слепы, замкнуты в своем одиночестве, как цыпленок в яйце, но порой нам удается пробить скорлупу и выглянуть наружу. К блаженным праведникам часто приходят такие откровения, а к грешникам — никогда. Но когда это удается — когда осознаешь вдруг истинную самобытность, гораздо более реальную, чем все кошмары нашей обыденной жизни, — то все становится приемлемым. И я верю, что если удастся найти полного единомышленника по такой вере, того, кто так же пытается пробить ограничивающую нас яичную скорлупу… В общем, тогда совместными усилиями эти двое, вероятно, смогут полностью избавиться от скорлупы. А это самое большее, на что мы можем надеяться в этом мире.

Меня пробрала внутренняя дрожь. Неужели эта чудовищная война, в прошлом году поймавшая меня в ловушку, обернулась фальшивыми мечтами, заключив меня в непробиваемый панцирь? Знали ли древние, как выбраться из такой ловушки?

— Я не знаю, испытал ли хоть раз такой удивительный момент. Разве это означает, что я закоренелый грешник?

— Грешник никогда не признался бы в этом, даже самому себе. — Ее рука коснулась моей заросшей щетиной щеки, а глаза блеснули, как морская пучина за рифом в Яффе. — Но когда такой момент придет, вы должны понять его, чтобы узреть иной свет.

И тут она поцеловала меня, впервые с настоящей страстью, ее жаркое дыхание воспламенило меня, она пылко прижалась ко мне, дрожа всем телом.

И тогда меня затопила любовь не только к Мириам, но ко всему белому свету. Не схожу ли я с ума? На один кратчайший вздох я почувствовал связь со всеми смятенными душами нашего безумного мира, испытал странное чувство общности, наполнившее меня жестоким разочарованием и любовью. И я ответил ей долгим и страстным поцелуем. Наконец-то меня покинули мучительные воспоминания о давно потерянной Астизе.

— Итан, я сберегла ваших золотых ангелов, — пробормотала она, вытягивая бархатный мешочек, висевший у нее на груди. — Теперь вы можете забрать их.

— Сохрани их как подарок.

— Какой мне теперь прок от них?

Наш разговор прервал жуткий грохот, сверху посыпались обломки камней, и вся наша башня содрогнулась так, словно колоссальная рука титана вознамерилась вытряхнуть нас оттуда. На мгновение я испугался, что башня рухнет, но она перестала шататься и лишь осела, слегка накренившись. Прозвучали сигнальные трубы.

— Они взорвали мину! Началось наступление!

Пришла пора испробовать нашу цепь.

 

ГЛАВА 14

Я выглянул из проема в туманную мглу, насыщенную пороховым дымом и пылью.

— Останься здесь, — велел я Мириам. — Я попытаюсь выяснить, что там случилось.

Со всех ног я помчался на крышу башни. Фелипо был уже там, он стоял с непокрытой головой, перегнувшись через парапет, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули.

— Их минеры прорыли подкоп и заложили под башню пороховую мину, — сообщил он мне. — По-моему, они недооценили крепость кладки. Ров усыпан обломками, но в стене лишь пробили брешь. Я не заметил идущих наверх трещин. — Он отклонился назад и схватил меня за руку. — Готово ваше магическое устройство? Бонапарт исполнен решимости, — добавил он, махнув рукой в сторону французского лагеря.

Как и раньше, военная колонна быстро передвигалась вдоль древнего акведука, но теперь, похоже, в атаку бросили несколько батальонов. Длинные на сей раз лестницы покачивались из стороны в сторону согласно с бегом несущих их солдат. Я тоже перегнулся через парапет. В стене у основания башни зияла большая дыра, а ров завалил внушительный слой обломков.

— Отправьте к этому пролому ваших лучших людей, — посоветовал я Фелипо. — А я буду удерживать атакующих с помощью моей цепи. Когда они собьются в кучу, палите по ним из всех орудий. — Я повернулся к Смиту, который, запыхавшись, вышел на крышу. — Готовьте ваши бомбы, сэр Сидней!

Он перевел дух.

— Я покажу им, как гневается Громовержец.

— Действуйте со всей решительностью. Через какое-то время заряд моего устройства снизится, и они смогут прорваться в башню.

— К тому времени мы покончим с ними.

Спустившись с крыши, Фелипо бросился вниз к пролому, а я к моему новому помощнику.

— Итак, Нед, пора! Ступай к нашему агрегату и крути его что есть мочи! Они наступают, и наша баночная батарея должна быть заряжена под завязку!

— Ты опускай цепь, мистер, а я обеспечу искру.

Я поставил по паре моряков к лебедкам, велев им не высовываться до тех пор, пока я не прикажу опускать цепь. После взрыва мины началась всеобъемлющая перестрелка, размах и ожесточенность сражения казались умопомрачительными. Со всех сторон гремели пушки, вынуждая нас перекрикивать их грохот. В воздух взлетали кучи обломков от падающих на улицы города ядер. Порой мы замечали пролетающие над нашими головами сплошным потоком снаряды, а когда они приземлялись, слышался оглушительный треск и к небу вместе с бренными останками вздымались клубы пыли. Наши собственные ядра, падая на позиции французов, создали там подобие песчаной бури, порой опрокидывая или взрывая полевые орудия и пороховые тележки. Передовые силы французских гренадер уже стремительно бежали ко рву, выставив вперед лестницы как пики.

— Пора, пора! — крикнул я. — Опускайте цепь!

Моряки с обеих сторон начали раскручивать валы лебедки. Навитая на них цепь, словно праздничная гирлянда, со скрежетом опускалась по наружной стене к пролому.

Когда она достигла нужного положения, я приказал им закрепить ее, и в итоге цепь повисла перед проломом, как нелепое препятствие. Французы, должно быть, решат, что мы сошли с ума. Целые батареи обстреливали нас непрерывным огнем, а мы в ответ осыпали их градом картечи. Отовсюду слышался свист и скрежет металла. То и дело раздавались крики и стоны получивших ранения людей, бастионы стали скользкими от крови.

Джеззар опять облачился в древнюю кольчугу и расхаживал, как безумный сарацин, мимо распластавшихся или скорчившихся солдат, не обращая внимания на вражеский огонь.

— Стреляйте, стреляйте! Они отступят, сообразив, что мы не сдадимся! — подбадривал он турок. — Их мина не сработала! Видите, наша башня по-прежнему стоит!

Я сбежал по винтовой лестнице в помещение, где находились мои помощники. Сбросив рубаху, Нед яростно крутил рукоятку, его мощный торс блестел от пота. Стеклянный диск вертелся с головокружительной скоростью, фрикционные прокладки гудели, как рассерженный улей.

— Готово, мистер!

— Нужно подождать пока они не подойдут к цели.

— Они совсем близко, — сказала Мириам, выглядывая в щель бойницы.

Продолжая бешеное наступление, несмотря на опустошительный огонь, косивший их ряды, головные отряды гренадер уже пробежали по обломкам камня, наполовину заполнившим ров, и начали карабкаться к пролому, сделанному их миной, впереди бежал знаменосец, размахивая триколором. До меня донеслась команда Фелипо, а за ней последовал грохот выстрелов и резкие свистящие звуки летящих снарядов, выпущенных из пушек засевшими на нижнем уровне башни артиллеристами. Первые нападающие покатились назад, флаг упал. Но по их телам уже карабкались новые гренадеры, тут же подхватившие упавший флаг. Снизу доносились привычные уже глухие удары разрывающих плоть пуль, хрипы и вопли раненых солдат.

— Все практически готово, Нед.

— Вся мощь моих мускулов перешла в эти банки, — в изнеможении пропыхтел он.

Первые французы достигли моей железной гирлянды и вцепились в нее. Не представляя на вид никакой преграды, она скорее напоминала вспомогательное средство для подъема, и они собирались спустить ее вниз, чтобы помочь подняться остальным. Через какое-то мгновение солдаты ринулись на эту цепь, точно осы на мед.

— Давай! — воскликнула Мириам.

— О, Франклин, услышь мои молитвы, — пробормотал я.

Взявшись за деревянную рукоятку, я прицепил наш конец соединительной цепочки к медному выводу батареи. Мгновенные вспышки сменились потрескиванием.

Эффект не замедлил последовать. Снаружи донеслись испуганные крики, цепь начала искрить, и гренадеры отлетели от нее, точно отброшенные ударной волной. Некоторым не удалось отцепиться, они вопили от боли, обожженные странным огнем, а потом повисли на цепи, содрогнулись и обмякли. Это было жуткое зрелище. До меня донесся запах горелой плоти. На мгновение в рядах французов воцарилась заметная растерянность.

— Огонь! — крикнул Фелипо.

Следующие выстрелы из нашей башни вывели из строя очередных атакующих.

— Эта цепь раскалена! — кричали гренадеры.

Они дотрагивались до нее штыками и отлетали назад. Солдаты, пытаясь поднять или стащить ее, падали, как оглушенные ударом быки.

Хитроумное изобретение сработало, но надолго ли хватит его заряда? В какой-то момент атакующие, видимо, заметят, как подвешена эта цепь, и разрубят ее, но пока они нерешительно толпились у пролома, несмотря на то что сзади их уже подпирали следующие ряды пехотинцев. И благодаря такому скоплению многих из них сразили пули защитников города.

Внезапно я осознал некую пустоту и в ужасе оглянулся.

— Где Мириам?

— Она отправилась вниз к Фелипо подносить порох, — проворчал Нед.

— Нет! Она нужна мне здесь!

В этом проломе вскоре начнется кровавая бойня, как в мясной лавке. Я бросился к дверному проему.

— Продолжай крутить!

— Есть, — сказал он, поморщившись.

Двумя этажами ниже я попал в яростное сражение. Фелипо руководил командами турок и английских моряков, они сражались, примкнув штыки, на нижнем уровне башни около пролома, не давая французам пролезть внутрь под заряженной цепью или перепрыгнуть через нее. В обе стороны летели гранаты, и по крайней мере половина наших защитников уже полегла. На стороне французов мертвые тоже лежали штабелями. Брешь в стене выглядела как зияющий вход в пещеру, открытый для целой французской армии, адская дыра, заполненная вспышками света и дымом. Я увидел, что Мириам, вырвавшись к пролому, пытается оттащить одного из раненых от французских штыков.

— Мириам, ты нужна мне наверху!

Она кивнула, ее порванное платье окрасилось красными пятнами, волосы растрепались, а руки залила кровь. Свежие силы французов продолжали стремительный натиск, они натыкались на цепь и с криками отскакивали назад. «Крути, Нед, крути», — мысленно взмолился я, понимая, что заряд постепенно снижается.

Фелипо яростно орудовал саблей. Пронзив грудь одному лейтенанту, он снес голову с плеч другому.

— Проклятые республиканцы!

Громыхнул чей-то пистолет, и пуля просвистела мимо его уха.

Вдруг раздался женский крик, и я увидел, что Мириам уволакивают от нас. Один из солдат пролез под цепью и схватил ее за ногу. Он уже ухватил ее за спину, похоже собираясь бросить на наше цепное устройство. Она запросто могла поджариться!

— Нед, перестань крутить! Отсоедини цепочку от вывода! — заорал я, хотя тут же понял, что в таком грохоте он не услышит меня.

Я рванулся к ней на помощь. Клин французов уже проползал под цепью. Схватив брошенный мушкет, я начал ожесточенно расшвыривать им солдат, точно кегли, пока ружье не сломалось пополам. Расчистив путь, я набросился на захватчика Мириам, мы втроем отчаянно боролись, и ей даже удалось вцепиться ему в глаза.

Мы бешено кружились в этом бедламе, с обеих сторон к нам тянулись чьи-то руки, как вдруг меня что-то ударило, а ее вырвали из моих объятий и швырнули на цепь.

Я сжался, ожидая, что колдовское устройство убьет мою новую возлюбленную.

Но ничего не произошло.

Металлические звенья цепи стали безопасными.

Раздался ликующий вопль, и французы ринулись вперед. Они разрубили цепь, и она рухнула на камни. Дюжина солдат отволокла ее от стены, пристально разглядывая этот источник таинственной силы.

Мириам тоже упала. Я попытался проползти между бегущими гренадерами, чтобы добраться до нее, но меня едва не растоптали. Несмотря на давление солдатских сапог, проходивших по нашим спинам, мне удалось ухватиться за подол ее платья. Вокруг разносились выстрелы и крики по крайней мере на трех языках, люди хрипели и, затихая, валились с ног.

И в этот момент раздался очередной оглушительный взрыв, значительно превзошедший гром взрыва мины, поскольку его не приглушали земляные стены подкопа. Сидней Смит наконец сбросил с крыши огромную бомбу, собранную из нескольких бочек с порохом. Она рухнула на толпившихся перед проломом французских солдат и взорвалась, причем грохот ее взрыва с удвоенной силой отразился от стен башни и рва. Я прижался к обломкам, окружающий мир превратился в огненную преисподнюю. Словно потеряв силу притяжения, вверх взлетали оторванные конечности и головы. Топтавшие нас люди превратились в кровавый щит, рухнув на нас как подкошенные. Я буквально оглох.

А потом до нас докопались чьи-то руки и оттащили назад. Оглушенный, я видел лишь, как двигаются губы Фелипо, сопровождавшего свои слова жестами.

И вновь французы отступили, понеся на сей раз значительно более тяжелые потери.

Я оглянулся и закричал, сам не слыша своего крика:

— Мириам! Ты жива?

Она лежала недвижимо и безмолвно.

Я вытащил ее из заваленной обломками и людьми башни и отнес в дворцовый сад; в ушах у меня еще звенело, но в голове начало проясняться. За моей спиной Фелипо уже отдавал приказы инженерам и рабочим, призывая спешно заделать пролом. По саду расползались клубы черного дыма. Повсюду лежал слой пепла и копоти.

Положив мою помощницу на скамью возле фонтана, я приложил ухо к ее губам. Слава богу! Меня коснулось дуновение слабого дыхания. Она потеряла сознание, но не умерла. Окунув платок в порозовевшую от крови воду, я протер ей лицо.

Такое нежное и гладкое под сажей и грязью! В результате холодная вода привела ее в чувство. Она открыла глаза, слегка поежилась и вдруг резко села.

— Что произошло? — с трудом проговорила она.

— Все хорошо. Они отступили.

Обвив руками мою шею, она прижалась ко мне.

— Итан, какой ужас.

— Может, они больше не вернутся.

Она мотнула головой.

— Ты говорил, что Бонапарт неустрашимо преодолевает любые преграды.

Я понимал, что нужно нечто большее, чем заряженная цепь, чтобы остановить Наполеона.

Мириам взглянула на себя.

— Я выгляжу как мясник.

— Ты выглядишь прекрасно. Убийственно прекрасно. — Мое замечание было искренним. — Давай я провожу тебя в укрытие.

Я помог ей подняться, и она, положив слабую руку мне на плечи, прижалась к моему боку. Яне знал толком, куда лучше отвести ее, но, конечно, подальше от мастерской Иерихона и обстреливаемых стен. Мы направились в сторону мечети.

Потом появился Иерихон, его привел встревоженный Нед.

— О господи, что случилось? — спросил кузнец.

— Она влезла в бой у пролома. Сражалась как амазонка.

— Все в порядке, братец.

— Вы говорили, что она будет просто помогать вам с устройством, — произнес он обвинительным тоном.

— Но, Иерихон, защитники же нуждались в боеприпасах, — вмешалась она.

— Я мог потерять тебя.

Между двумя мужчинами, нуждающимися в одной женщине по разным причинам, возникло напряженное молчание. Нед с виноватым видом тихо стоял в сторонке, похоже переживая из-за своей ошибки.

— Ладно, теперь пошли обратно в кузницу, — отрывисто сказал Иерихон. — Там нас не достанет никакая пальба.

— Я пойду с Итаном.

— Пойдешь? И куда же?

Они оба посмотрели на меня, явно надеясь, что я знаю ответ.

— Мы пойдем туда, — медленно произнес я, — где она сможет немного отдохнуть. В мастерской, Иерихон, жутко шумно. Жарко и грязно.

— Я не хочу, чтобы вы шли с ней, — прямо заявил он.

— Я пойду с Итаном, братец, — мягко, но решительно сказала она.

И мы ушли, она по-прежнему опиралась на меня, а огорченный кузнец остался стоять в саду, сжимая кулаки от досады. За нами, подобно затихающему барабанному бою, погромыхивали артиллерийские залпы.

Мой приятель Мухаммед снял жилье в Хан эль-Умдане, на постоялом дворе с колоннами, предпочтя не покидать город, бросив нас на растерзание войскам Наполеона. Увлеченный работой над зарядным устройством, я забыл о нем, но сейчас решил найти именно его. Я закутал Мириам в плащ, но когда мы появились в его апартаментах, то оба выглядели как беженцы: прокопченные, грязные и оборванные.

— Мухаммед, нам нужно найти место для отдыха.

— Эфенди, тут все комнаты разобраны!

— Понятно…

— Хотя за хорошую цену кое-что подыскать можно.

— А нельзя ли нам отдохнуть у тебя? — криво усмехнувшись, спросил я.

Он отрицательно покачал головой.

— Здесь тонкие стены, да и воды маловато. В подобных местах дам не устраивают. Вы, может, и не заслуживаете лучшего, но она заслуживает. Давайте мне остатки тех денег, что вручил вам сэр Сидней за медаль, и ваш выигрыш на поединке. — Он протянул руку.

Я колебался.

— Давайте, вы же знаете, что я не обману. Деньги хороши тем, что их можно с пользой потратить!

Отбросив сомнения, я вручил ему кошелек, и он исчез. Через полчаса он вернулся с опустевшим кошельком.

— Пошли. Один купец тут сбежал из города, а молодой лекарь пользуется его домом для ночного отдыха, хотя ему это редко удается. Он отдал мне ключи.

В закрытом ставнями купеческом доме царил полумрак, всю сдвинутую к стенам мебель покрывали чехлы. Бегство владельца придало этому жилищу заброшенный, нежилой вид, и единственным его временным обитателем стал местный врач. Этот левантийский христианин, представившийся нам как Завани, был родом из Тира. Пожав мне руку, он с интересом глянул на Мириам.

— Я употреблю ваши деньги на покупку лекарственных трав и перевязочных материалов.

Мы находились довольно далеко от крепостных стен, и пушки звучали приглушенно.

— Наверху есть ванна. Отдыхайте. Я не вернусь до утра.

Он был красивым мужчиной, с добрыми, но запавшими от усталости глазами.

— Даме необходимо восстановить силы…

— Могли бы и не говорить. Я ведь врач.

Нас оставили наедине. В нише верхнего этажа мы обнаружили купальное помещение, над ванной возвышался каменный купол с витражными оконцами. Свет проходил через них многоцветными лучами, похожими на рассыпавшуюся радугу. Мы нашли дрова для нагрева воды, и я принялся за работу, оставив Мириам в полусонном состоянии. Когда комната наполнилась паром, я разбудил ее.

— Я приготовил ванну.

Я хотел выйти из купальни, но она остановила меня и сама раздела нас обоих. Ее маленькие груди с упругими розовыми сосками отличались идеальными формами, а низ живота скрывался под островком светлых волос. Она выглядела девственной мадонной, смывающей с нас обоих грязь сражения, и вскоре ее кожа вновь приобрела алебастровый оттенок.

На высокой, доходящей мне до пояса купеческой кровати с балдахином, затейливой резьбой и выдвижными нижними ящиками лежал объемистый тюфяк. Первой забравшись на кровать, Мириам откинулась на спину, поэтому я видел ее в тусклом свете. Нет зрелища более очаровательного, чем женщина, готовая принять мужчину. Ее мягкость обволакивает, как объятия теплого моря. Формы ее тела выглядели таинственным, неисследованным белоснежным холмистым кряжем. Вспомню ли я вообще, как поступают в таких случаях? Мои прошлые связи, казалось, остались в другой жизни. Внезапно меня пронзило острое — точно нож в сердце — воспоминание об Астизе, но его рассеяла заговорившая Мириам.

— Это один из тех моментов, Итан, о которых мы с тобой говорили.

И тогда я медленно и нежно овладел ею. Сначала из глаз ее полились тихие слезы, а потом, жарко прильнув ко мне, она заплакала навзрыд. Я тоже крепко прижался к ней, задыхаясь от нахлынувшего волнения, и с навернувшимися на глаза слезами размышлял о судьбах Астизы, Наполеона и Мириам, о том, скоро ли французы предпримут очередную атаку, разъярившись, как под стенами Яффы. Если они прорвутся внутрь, то поубивают всех нас.

Я повернул голову, чтобы она не видела ни моих слез, ни тревожного выражения лица, и вскоре нас сморил блаженный сон.

Около полуночи меня разбудил какой-то толчок. Я схватился за пистолет, не сразу узнав Мухаммеда.

— Какого черта? — прошипел я. — Неужели мы не вправе спокойно отдохнуть?

Он приложил палец к губам и кивнул головой в сторону двери, явно приглашая меня последовать за ним.

— Сейчас?

Он снова многозначительно кивнул. Вздохнув, я сполз на холодный пол и прошел следом за ним в большую гостиную.

— Зачем ты притащился сюда? — недовольно проворчал я, закутавшись в покрывало, как в мантию.

Город, похоже, успокоился, пушки затихли.

— Простите, эфенди, но сэр Сидней и Фелипо сказали, что дело совсем неотложное. Французы выстрелили за городские стены какой-то стрелой, а на ней обнаружилось ваше имя.

— Стрелой? Благословенна память Исаака Ньютона, в каком веке мы живем?

На той стреле болтался холщовый мешочек. А к нему действительно привязали записку с изящно написанным именем: «Итан Гейдж». Франклин порадовался бы оперативности такой почты.

— Как они узнали, что я здесь?

— Заряженная цепь лучше всякого знамени объявила о вашем присутствии. Не сомневаюсь, что о ней теперь пойдет слух по всей провинции.

Вполне вероятно. Что же, интересно, решили послать мне наши враги? Раскрыв мешочек, я вытряхнул на ладонь его содержимое.

Это было кольцо с рубином размером с вишню, и к нему прикладывалась лаконичная записка: «Ей нужны ангелы. Монж». Мир закачался у меня перед глазами.

Последний раз я видел это кольцо на пальце Астизы.

 

ГЛАВА 15

Мухаммед пристально следил за мной.

— Это кольцо вам о чем-то говорит, мой друг?

— И это все? Никаких других сообщений?

Подпись несомненно принадлежала Гаспару Монжу, французскому математику, с которым я виделся в лагере под стенами Яффы.

— Вас ведь впечатлил не только размер камня, верно? — не отставал Мухаммед.

Я устало опустился на диван.

— Я знал носившую его женщину.

Значит, Астиза жива!

— А по какой это причине французам так приспичило забрасывать к нам ее кольцо?

А действительно, по какой причине? Я повертел кольцо, вспоминая о его происхождении. Я же сам настоял, чтобы Астиза взяла его из подземной сокровищницы, что мы обнаружили под Великой пирамидой, хотя она протестовала, говоря, что такие трофеи сулят проклятие. Потом мы забыли о нем и вспомнили только тогда, когда она старалась забраться по веревке ко мне в плетеную корзину улетающего воздушного шара Конте, а граф Силано в отчаянии ухватился за ее лодыжки. Она вспомнила о проклятии и умоляла меня стащить с нее кольцо, но мне не удалось. Поэтому, не желая тянуть меня вниз, где поджидали французские солдаты, она обрезала веревку и с криком полетела в Нил вместе с Силано. Шар так резко взмыл вверх, что я упал на дно корзины и не увидел, чем закончилось их падение, слыша только стрельбу и крики французов, а когда поднялся и пригляделся к залитой солнцем реке… то ничего не смог разглядеть. Казалось, Астиза таинственно исчезла с лица нашей земли. И вот теперь она подает знак.

К тому же в записке говорится об ангелах. Найденных нами серафимах. Придется забрать их обратно у Мириам.

— Они хотят, чтобы я заинтересовался и пришел к ним.

— Так, значит, это ловушка! — заключил мой спутник. — Они боятся вас и вашего электрического колдовства.

— Нет, не думаю, что это ловушка.

Я не обольщался на свой счет, отлично понимая, что вряд ли они сочли меня столь грозным противником, что решили выманить из крепости и пристрелить. Вероятнее всего было то, что они не отказались от нашего общего поиска Книги Тота. И если что-то и могло вновь привлечь меня на их сторону, то это перспектива встречи с Астизой.

— Заряженная цепь просто подсказала им, что я жив, и, кроме того, они узнали, что у меня есть еще кое-что важное. Насколько я понимаю, это связано с моими поисками в Иерусалиме. И они знают, что если я и соглашусь вернуться к ним, то только из-за новостей об этой женщине.

— Эфенди, не собираетесь же вы покинуть крепость?!

Я оглянулся на спальню, где мирно спала Мириам.

— Я должен.

Он недоумевающе глянул на меня.

— Из-за какой-то женщины? У вас ведь уже есть одна, прямо здесь, под боком.

«Из-за того, что нечто очень важное ждет своего повторного открытия и благо или вред от его использования способны изменить судьбу мира», — подумал я.

— Мне нужно помочь французам найти книгу, но потом украсть ее у них. Для этого, Мухаммед, мне понадобится помощь. Как только я отыщу Астизу и то древнее сокровище, то должен буду бежать из Палестины. И мне может помочь тот, кто знаком со здешними дорогами.

Он побледнел.

— Я едва унес ноги из Яффы, эфенди! Опять попасть в руки этих французских шайтанов…

— Ты получишь свою долю от величайшего сокровища на земле, — попытался я завлечь его.

— Величайшего сокровища?

— Если мы найдем его, конечно.

Он задумался.

— Какую долю?

— Ну, скажем, пять процентов, по-моему, это вполне приемлемая цена за твои услуги.

— За то, что проведу вас через пустыни Палестины? Пятую часть как минимум!

— Может, мне дешевле будет нанять другого проводника. Семь процентов — самое большее, что я могу предложить.

Он склонил голову.

— Ладно, тогда сговоримся на десяти, это еще более-менее приемлемо. Плюс небольшой подарок, если нам понадобится помощь моих братьев, кузенов и дядьев. Вы также оплачиваете покупку лошадей и верблюдов. Оружия и пропитания. Все эти траты будут казаться вам сущей мелочью, если вы действительно найдете огромное сокровище.

Я вздохнул.

— Давай мы для начала посмотрим, сумеем ли целыми и невредимыми добраться до Монжа.

Меня, конечно, мучила совесть из-за такого неожиданного изменения планов. Только что я наслаждался объятиями Мириам, прелестнейшей из встреченных мной женщин, и вот уже собирался забрать у нее моих серафимов и тайно ускользнуть из города, чтобы узнать об Астизе, не сказав спящей бедняжке даже доброго слова на прощание. Я чувствовал себя законченным подлецом и не имел ни малейшего представления, какое оправдание не будет звучать по-хамски. Я вовсе не собирался предавать Мириам и хотел лишь сохранить преданность первой женщине, любя их обеих, но по-разному. Красавица Астиза, увлекшая меня за собой на путь поиска древних знаний, открыла мне душу Египта, приобщив к его древним тайнам. Мы познакомились после того, как она пыталась убить меня, сам Наполеон руководил тем маленьким штурмом, что помог нам захватить ее. Потом она не раз спасала меня от смерти и заполнила бессмысленность моего существования, дав цель в жизни. Мы стали не только любовниками, но и верными друзьями, объединенными общими поисками, и едва не погибли в Великой пирамиде. У меня были самые веские основания, чтобы отправиться на поиски Астизы, — присланное кольцо разожгло воспоминания, подобно попавшей в порох искре, — но к ним примешивалась легкая неловкость грядущего объяснения с Мириам. Такого рода повороты обычно расстраивают женщин. А следовательно, мне придется выяснить, зачем прислано кольцо Астизы, освободить ее, познакомить этих двух женшин, а потом…

И что же потом? Ладно, как уверял Сидней Смит, жизнь порой подкидывает нам великолепные возможности и сюрпризы. «Как удобно быть разумным творением, — говорил Бен Франклин, — поскольку оно по крайней мере способно поступить так, как подсказывает разум». Старина Бен и сам любил поразвлечься с дамами, забыв о томящейся в Филадельфии жене.

— Будем ли мы будить вашу подругу? — спросил Мухаммед.

— О нет.

Когда я предложил Большому Неду пойти со мной, он согласился с той же готовностью, с какой собака откликается на предложение хозяина пойти на прогулку. По натуре Нед принадлежал к тому типу людей, которые ничего не делают наполовину: либо он непримиримый враг, либо вернейший союзник. Он пришел к заключению, что я колдун с редкими способностями и дожидаюсь лишь наступления благоприятного момента для распределения богатств царя Соломона.

А Иерихон, напротив, уже давно отказался от всех разговоров о поисках сокровищ. Когда я, разбудив его, рассказал о принадлежавшем Астизе рубиновом кольце, он заинтересовался им только потому, что эти новые сведения могли увести меня подальше от его сестры.

— Поэтому, пока меня не будет, вам придется самому заботиться о Мириам, — сказал я, чтобы успокоить свою совесть, переложив всю ответственность на него.

Он выглядел таким довольным, что у меня невольно мелькнула мысль, не сам ли он послал мне это кольцо. Но потом он прищурился и отрицательно покачал головой.

— Я не могу позволить вам уйти одному.

— Я не один. Со мной пойдут Мухаммед и Нед.

— Язычник и болван? Вот уж подходящая компания, трудно даже представить, кто из вас троих первым доведет всех до беды. Нет, вам нужен человек, обладающий хладнокровием и рассудительностью.

— Таким человеком будет Астиза, если она жива. Вы же понимаете, Иерихон, что Смит, Фелипо и весь здешний гарнизон нуждаются в вас больше, чем я. Помогайте защищать этот город и Мириам. Когда мы найдем сокровища, я вернусь сюда и расплачусь с вами.

Поманив человека богатством, невозможно уже заставить его выкинуть из головы такую перспективу, какой бы туманной она ни представлялась.

Он взглянул на меня с новым уважением.

— Но вас ждет крайне опасный проход через французское расположение. Может быть, все-таки в вашем характере есть и положительные качества, Итан Гейдж.

— Ваша сестра тоже так думает.

И прежде чем мы успели затеять обсуждение столь щекотливой темы, я поспешно удалился вместе с Мухаммедом и Недом. Выйдя из городских ворот, мы могли бы попасть под перекрестный обстрел, поэтому нам показалось, что лучше будет покинуть город на той лодке, что помогла Мухаммеду улизнуть из Яффы. Под звездами смутно темнела Акра, давая французам минимальную возможность для точных наводок, хотя огни бивачных костров за неприятельскими окопами уже возвещали о приближающейся заре. Морская вода серебрилась в кильватере. Мы пристали к песчаному берегу за полукругом французского расположения и, пройдя по раздолбанным военными колоннами дорогам и вытоптанным полям, подкрались к их лагерю с тыла.

Вы даже не представляете, насколько легче проникнуть в военный лагерь с тыла, ведь там на периферии скапливаются владельцы фургонов, маркитанты, пристроившиеся к походу попутчики и всякие нерадивые солдаты, которые обычно не стремятся к участию в военных действиях. Я оставил моих спутников в густых кустах возле прохладного ручья, а сам отправился в лагерь, старательно изображая ученого, обо всем составившего собственное мнение, но не достигшего никаких успехов.

— Я привез сообщение для Гаспара Монжа от его ученых коллег из Каира, — сообщил я часовому.

— Он помогает в госпитале, — сказал он. — Можете зайти к нему, если не боитесь.

Неужели у них уже так много раненых? Небо на востоке немного посветлело, когда я нашел госпитальные палатки, сгрудившиеся в обширный парусиновый круг. Монж спал на походной койке, вид у него был явно нездоровый, поход Наполеона прибавил этому пожилому ученому и искателю приключений много седых волос. Несмотря на пребывание в южных солнечных краях, он выглядел бледным и похудевшим, болезненно истощенным. Я помедлил, не решаясь разбудить его.

Вокруг тихо стонали солдаты, концы параллельных рядов их плотно уложенных тел терялись во мраке. Похоже, мы нанесли им чертовски большие потери. Нагнувшись, я пригляделся к одному из судорожно подергивающихся бедолаг и ужаснулся увиденному. Лицо его покрывали пустулы, а когда я откинул простыню, то увидел зловещую опухоль в паховой области.

Чума.

От страха меня прошиб пот, и я резко отступил назад. До нас доходили слухи, что случаи чумы во французской армии участились, но их подтверждение навеяло жуткие исторические воспоминания. Болезни по пятам следовали за любыми армиями, а чума, с одной стороны всячески содействуя осажденным, зачастую поражала и их самих. Что, если она перекинется за стены города?

С другой стороны, эта болезнь ставила Наполеона в очень ограниченные временные рамки. Он должен добиться победы до того, как чума уничтожит его армию. Неудивительно, что он так стремительно атаковал.

— Итан, это вы?

Я обернулся. Взъерошенный и истощенный, Монж приподнялся на кровати и, прищурившись, смотрел на меня. И вновь его лицо чем-то напомнило мне физиономию мудрой старой собаки.

— Да, Гаспар, я снова пришел спросить у вас совета.

Он улыбнулся.

— Сначала мы подумали, что вы погибли, потом предположили, что вы, шальной электрик, умудрились пробраться в крепость Акры, а теперь вы явились сюда собственной персоной по моему призыву. Возможно, вы действительно наделены изумительными способностями. По крайней мере, вы самый загадочный человек в любой армии, никогда не известно, на чьей стороне вы будете сражаться.

— На сей раз, Гаспар, я прекрасно себя чувствовал в этом городе.

— Что за бред! С деспотичным пашой, безрассудным англичанином и завистливым французским роялистом? Я не верю вам. Бросьте дурачиться, я же знаю, что вы человек благоразумный.

— Фелипо говорил, что зависть съедала скорее Бонапарта, а не его.

— Фелипо, как, впрочем, и все защитники крепости, выбрал исторически неоправданную позицию. Наша революция выводит человека из тьмы веков суеверий и тирании. Рационализм неизбежно восторжествует над предрассудками. Наша армия сулит всем свободу.

— Наряду с гильотиной, массовыми убийствами и чумой.

Он печально взглянул на меня, огорченный моей непримиримостью, потом уголки его рта дрогнули. В итоге он рассмеялся.

— Какими же мы стали философами, забравшись на край земли!

— В центр, как сказали бы иудеи.

— Верно. Все армии в конечном счете проходят через Палестину, перекресток трех континентов.

— Гаспар, откуда у вас эта драгоценность? — Я достал кольцо, его камень кровавой каплей алел в бледном свете зари. — Последний раз я видел этот перстень на пальце падающей в Нил Астизы.

— Бонапарт приказал послать вам такое сообщение со стрелой.

— Но зачем?

— Ну, во-первых, она жива.

Мое сердце отчаянно забилось.

— Она пострадала при падении?

— Я не видел ее, но кое-что мне удалось узнать. После падения она находилась в коме, и граф Силано целый месяц выхаживал ее. Но мне сообщили, что она оправилась быстрее, чем он. Он влетел в воду первым, насколько я понимаю, а она свалилась на него, поэтому ему достался главный удар. Он сломал ногу и будет хромать всю оставшуюся жизнь.

Биение пульса отдавалось в моих ушах барабанным боем. Жива, жива…

— Теперь она ухаживает за ним, — продолжил Монж.

Мне словно залепили оплеуху.

— Вы, должно быть, шутите.

— Заботится о нем, я имею в виду. Она не отказалась от тех сомнительных поисков, которыми вы все, похоже, так увлеклись. Они разъярились, услышав, что вас приговорили к расстрелу в Яффе — благодаря усердным стараниям того фигляра Нажака, не представляю, почему Наполеон не прислушался к моим словам, — и пришли в ужас от того, что вас казнили. Вам известно нечто очень важное для них. Потом до них дошли слухи, что вам удалось уцелеть, и она послала кольцо. Мы увидели ваш электрический трюк. Мне велели поинтересоваться ангелами. Вы понимаете, что она имела в виду?

И вновь я ощутил прикосновение их крыльев к моему телу.

— Кажется. Мне необходимо увидеться с ней.

— Ее здесь нет. Они с Силано уехали к горе Нево.

— Какой горе?

— Это на востоке от Иерусалима, за рекой Иордан. Там Моисей наконец узрел Землю обетованную, но умер, так и не успев войти в нее. А теперь скажите-ка, Итан Гейдж, с чего вдруг они так заинтересовались Моисеем?

Он пристально следил за мной.

Значит, Монж и, вероятно, Бонапарт знают не все. Какую же игру затеяли Силано и Астиза?

— Даже не представляю, — солгал я.

— А что вам известно о тех ангелах, из-за которых вам с ними, очевидно, так захотелось вновь найти друг друга?

— А вот это уж совсем непонятно, — честно ответил я.

— Вы пришли сюда один?

— Друзья ждут меня в безопасном месте.

— В Палестине нет безопасных мест. Это смертоносная страна. Наш друг Конте изобрел усовершенствованные повозки для доставки дополнительной осадной артиллерии из Египта, поскольку коварные англичане захватили наши пушки на море, но их путь сюда задерживают постоянные перестрелки с турецкими отрядами. Эти люди никак не смирятся с поражением.

Если Наполеон ожидал прибытия новых больших пушек, то положение осажденных могло сильно осложниться.

— А зачем они направились к горе Нево?

Монж пожал плечами.

— Если бы вы, Гейдж, больше доверяли своим ученым собратьям, то, вероятно, мы пролили бы больше света на ваше будущее. Но вы, очевидно, предпочитаете осуществлять собственные идеи и планы, и в результате они вечно навлекают на вас неприятности. Вспомните хотя бы ваши глупые попытки найти на том медальоне треугольник Паскаля… кстати, вы наконец избавились от этой глупой игрушки?

— О да.

В Египте Монж пришел к твердому убеждению, что мой медальон на поверку оказался современной подделкой. Астиза, разумеется не в его присутствии, назвала его дураком. Таковым он, безусловно, не был, но его здравому восприятию мешала излишняя уверенность, порожденная накоплением огромного багажа научных знаний. Связь между образованием и здравым смыслом прослеживается не всегда.

— Но мне особенно нечем с вами поделиться. Когда вы забросили в крепость это кольцо, я просто ставил очередные электрические опыты.

— Опыты, убившие множество моих солдат.

Знакомый резкий голос заставил меня вздрогнуть. Из полумрака появился Бонапарт! Казалось, он всегда и повсюду успевал вовремя. Интересно, успевал ли он спать? Его озабоченное лицо приобрело нездоровый землистый оттенок, цепкий взгляд серых глаз излучал всю ту же непоколебимую и ледяную властность, благодаря которой он добивался мгновенного подчинения множества людей — подобно хозяину, взглядом усмиряющему свою кобылу. И вновь меня удивили его мастерские способности казаться выше своего роста и исходящая от него притягательная сила.

— Монж прав, Гейдж, ваше настоящее место на стороне науки и разума — на революционной стороне.

Мы расстались врагами, напомнил я себе.

— Значит, вы опять попытаетесь убить меня?

— Вчера, как вы сами понимаете, моя армия попыталась сделать это, — мягко сказал он. — А вы с вашим электрическим колдовством помогли сорвать наши планы.

— После того, как вы попытались убить и утопить меня в Яффе по наущению того сумасшедшего Нажака. Мне пришлось на том злосчастном берегу заглянуть в лицо вечности, а когда я нашел вас взглядом, то увидел, что вы заняты чтением очередного легкого романа!

— Мои романы далеко не так легки, я интересуюсь литературой так же, как и наукой. Известно ли вам, что в юности я сам написал роман? И даже мечтал опубликовать его.

Против своей воли я заинтересовался.

— О любви или о войне?

— О войне, конечно, и о страсти. Одно из моих любимых произведений называется «Маска пророка». В нем рассказывается об одном мусульманском фанатике восьмого века, вообразившем себя Махди, спасителем, и отправившемся воевать с калифом. Пророческий сюжет, не правда ли?

— И чем же закончилась его война?

— Мечты героя потерпели крах, когда он ослеп в сражении, и ему пришлось скрывать недуг, спрятав лицо под блестящей серебряной маской. Он говорил своим сторонникам, что скрыл лицо, дабы сияние Махди не ослепило тех, кто смотрит на него. Они поверили ему. Но он проиграл, а гордость не позволила ему сдаться, поэтому он приказал своим воинам выкопать огромную траншею, чтобы остановить вражескую атаку. Потом он устроил всеобщее пиршество с отравленными яствами. Перетащив безжизненные тела своих последователей в эту траншею, он поджигает их и сам бросается в это пламя. Мелодраматично, признаю. Инфантильная патология.

Неужели Святая земля так способствует игре воображения?

— Позвольте спросить, к чему вы клоните?

— Порочными оказываются крайности, на которые толкает человека навязчивое желание славы. — Он улыбнулся.

— Наряду с пророчествами.

— Вы считаете, что рассказанная история автобиографична? Я не ослеп, Итан Гейдж. Уж если на то пошло, я обречен видеть все слишком хорошо. И сейчас я определенно вижу, что ваш истинный путь ведет в мир науки и с него вам не следовало уклоняться. Вы полагаете, что отличаетесь от графа Силано, однако вы оба стремитесь к знаниям — и уже одно это способно объединить вас, так же как и привлекающую вас обоих женщину. Всем вам присуще своеобразное кошачье любопытство. Я мог бы приказать расстрелять вас, но не кажется ли вам, что разгадка вашей троицей заветной тайны является гораздо более заманчивой идеей?

— По крайней мере, генерал, — вздохнув, заметил я, — ваши слова более доброжелательны, чем в нашу последнюю встречу.

— Теперь у меня сложилось более четкое понимание цели, что обычно улучшает настроение. Я не отказался от мысли переубедить вас, американец. И по-прежнему надеюсь, что мы сумеем переделать мир к лучшему.

— Неужели бойня в Яффе стала шагом на пути таких переделок?

— Иногда жестокость спасает миллионы жизней, Гейдж. Я дал понять оттоманцам, какой опасностью может обернуться сопротивление, чтобы мы быстрее покончили с этой войной. Если бы их не поддерживали такие фанатики, как Смит и Фелипо, изменник своего же народа, то они могли бы попросту сдать город, и тогда не пролилось бы больше ничьей крови. Не позволяйте их недальновидности заловить вас в ловушку Акры. Отправляйтесь к Силано и Астизе и узнайте все возможное, а потом примите решение ученого о том, как распорядиться полученными знаниями. Я сам член Института, как вы помните. Моя верность науке безгранична. Не так ли, Гаспар?

Математик выдавил слабую улыбку.

— Никто из нас, генерал, не сделал больше вас для объединения науки, политики и военной стратегии.

— И никто не работал усерднее для блага Франции, чем наш доктор Монж, которому я лично помог справиться с недавним недугом. Он тверд в своих привязанностях. Учитесь у него, Гейдж! Итак, учитывая вашу странную историю, вы сами понимаете, что я должен назначить вам эскорт. Полагаю, вам будет даже интересно последить друг за другом.

И тут из темноты выступил Пьер Нажак, ничуть не изменивший со времени нашей последней встречи своего неряшливого и кровожадного вида.

— Вы, должно быть, шутите.

— Напротив, охрана назначена ему в наказание за то, что прежде он обходился с вами неразумно жестоко, — сказал Бонапарт. — Вы все поняли, Пьер?

— Я доставлю его к Силано живым и невредимым, — проворчал негодяй.

Мне слишком хорошо помнились ожоги и избиения.

— Этот мучитель всего лишь презренный грабитель. Мне не нужен такой эскорт.

— Но мне нужен, — отрезал Наполеон. — Я устал от ваших блужданий. Вы отправитесь под охраной Нажака или останетесь здесь. Он ваш единственный путь к этой женщине, Гейдж.

Нажак сплюнул.

— Не переживайте. После того как мы найдем то, что ищем, у вас появится шанс убить меня. Впрочем, у меня также появится шанс убить вас.

Я взглянул на его экипировку.

— Не из моей винтовки, надеюсь.

Наполеон изумился.

— Вашей винтовки?

— Я помогал делать ее в Иерусалиме. А потом этот бандит украл ее.

— Я обезоружил вас. Вы же попали ко мне в плен!

— А теперь мы вновь стали союзниками, хочу я того или нет. Так что пора отдать ее обратно.

— Будь я проклят, если вы получите ее!

— Я не буду помогать, если вы не вернете мне оружие.

Бонапарт выглядел очень довольным.

— Будете, Гейдж, еще как будете. Вы сделаете это ради той женщины, и, более того, будучи азартным игроком, вы не сможете отказаться от шанса удачной разгадки тайны. Нажак по-своему прав, ведь он взял вас в плен. Ваше ружье стало его трофеем.

— Да не так уж она и хороша, — добавил этот мерзкий тип. — Палит, куда попало, мажет почище дряхлых мушкетонов.

— Точность стрельбы зависит от умения стрелка, — ответил я, отлично зная, что она стреляет дьявольски точно. — Что вы понимаете в ее оптическом прицеле?

— Дурацкое приспособление. Я снял вашу подзорную трубку.

— Мне ее подарили. Если мы собираемся искать сокровища, то подзорная труба мне просто необходима.

— Это справедливо, — рассудил Наполеон. — Отдайте ему трубу.

Нажак неохотно выполнил распоряжение.

— И мой томагавк тоже.

Я знал, что он должен быть у него.

— Этому американцу опасно доверять оружие, — предупредил Нажак.

— Это не оружие, а орудие.

— Верните ему топорик, Нажак. Если вы с дюжиной людей не уследите за нашим американцем из-за одного топора, то мне придется отправить вас обратно и сдать в руки полиции.

Нажак скривился, но выполнил приказание.

— Этот инструмент подходит скорей дикарям, чем ученым, — проворчал он. — С ним вы выглядите как неотесанный мужлан.

Я взвесил на руке приятную тяжесть томагавка.

— А вы выглядите как грабитель, ни черта не понимающий в достоинствах чужой винтовки.

— Как только мы найдем ваш треклятый секрет, Гейдж, я разберусь с вами раз и навсегда.

— Поживем — увидим.

На моей винтовке уже появились грязные пятна и зазубрины — неряшливость Нажака распространялась не только на одежду, но и на оружие, — но тем не менее она еще не потеряла исходной гладкости и изящества линий. Я соскучился по ней, почти как по женщине.

— Сделайте мне одолжение, Нажак. Сопровождайте меня на расстоянии, чтобы мне не приходилось вдыхать исходящую от вас вонь.

— Но учтите, вы постоянно будете в пределах дальности выстрела.

— Объединения всегда чреваты некоторыми сложностями, — саркастически заметил Наполеон. — Однако Нажак теперь распоряжается винтовкой, а вы, Гейдж, — подзорной трубой. Объединив усилия, вы попадете точно в цель!

Раздраженный шуткой генерала, я счел нужным ответить ему тем же.

— И я полагаю, вам необходимо, чтобы мы вернулись как можно скорее? — сказал я, махнув в сторону больных.

— С чего вы взяли?

— Чума. Она должна посеять панику в ваших войсках.

Но мне никогда не удавалось вывести его из равновесия.

— Она придает решительность их натиску. Но не стоит переживать по поводу сроков моей кампании. Грядут куда более важные события. От ваших поисков зависит судьба не столько Сирии, сколько Европы. А моего скорейшего возвращения ждет сама Франция.

 

ГЛАВА 16

Мне казалось, что мы с головорезами Нажака отправимся прямиком к горе Нево, но он рассмеялся, когда я высказал такое предположение.

— Тогда нам пришлось бы отбиваться от половины оттоманской армии!

После вторжения Наполеона в Палестину Блистательная Порта в Константинополе сразу набрала новых рекрутов в свои войска, чтобы остановить французов. Галилея, сообщил мне Нажак, кишит отрядами турецкой и мамелюкской кавалерии. Святая земля восприняла галльскую свободу с тем же «воодушевлением», что и Египет. Сейчас дивизии генерала Жана Батиста Клебера, высадившейся около года тому назад вместе с Бонапартом на берега Александрии, предстояло избавиться от этих мусульман. А нашей поисковой группе надлежало проследовать вместе с его войсками на восток до реки Иордан, что течет на юг от Галилейского моря, или Тивериадского озера, в сторону Мертвого моря. После чего мы могли продолжить поход самостоятельно и, проехав по берегам легендарного Иордана, достичь в итоге подножия горы Нево.

Мухаммеда и Неда не порадовала перспектива путешествия с французской дивизией. Клебер был известным командиром, но также славился и горячей головой. Однако выбирать нам не приходилось. Путь наш проходил по дорогам, контролируемым оттоманской кавалерией, совершенно не склонной делать различия между теми или иными отрядами европейцев. Мы положились на то, что грозная сила Клебера послужит нам хорошей защитой.

— Гора Нево! — воскликнул Мухаммед. — На ней водятся одни призраки да козлы!

— И сокровища, насколько я понимаю, — проницательно добавил Нед. — Иначе зачем же наш колдун вновь сговорился с лягушатниками? Там спрятан клад Моисея, верно, мистер?

Для сельского увальня он проявил чудеса дальновидности.

— Там состоится встреча людей, изучающих древнюю историю, — сказал я. — И там меня ждет одна знакомая египтянка. С ее помощью мы найдем тайные сокровища, которые пропали из подземелья Иерусалима.

— Да, а я слышал, что ты уже завладел одной хорошенькой безделушкой.

Я стрельнул взглядом в Мухаммеда.

— А что тут особенного, эфенди? — пожав плечами, спокойно сказал он. — Естественно, этому матросу не терпелось узнать, чего можно ждать от нашего похода.

— Тогда уж узнайте, что такая безделушка приносит несчастье. — Я вынул из кармана кольцо. — Оно украдено из гробницы покойного фараона, и проклятия будут преследовать любого его незаконного владельца.

— Проклятия? Да такого богатства не заработать за целую жизнь, — в изумлении произнес Нед.

— Но ты же видишь, что я не ношу его, верно?

— Тебе не идет такой цвет, — согласился Нед. — Он и правда ярковат, слишком бросается в глаза.

— Короче, мы будем следовать за этими французами, пока нам не представится возможность вырваться на свободу. Вероятно, нас ждет парочка потасовок. Вы согласны?

— Для потасовок у нас нет даже толкового оружия, не считая твоего хилого топорика, годного разве что для нарезки колбасы, — сказал Нед. — К тому же, мистер, ты подобрал неважнецкий эскорт. У этого типа, то бишь Нажака, чисто людоедский вид, по-моему, он сварил бы даже собственных детей, если бы выручил шиллинг за такую похлебку. И все-таки мне нравится, что мы вырвались из крепости. Там я чувствовал себя как в тюрьме.

— А теперь ты увидишь настоящую Палестину, — посулил Мухаммед. — Весь мир стремился завладеть ее богатствами.

В том-то и состояла проблема, насколько я мог судить.

Считались мы союзниками или пленниками французов? Мой томагавк был нашим единственным оружием, и, охраняемые с двух сторон отрядом егерей и бандой Нажака, мы не имели никакой свободы передвижения. Однако нам выдали добрых лошадей, а Клебер прислал бутылку вина и прочие подарки из своих личных запасов, и в походе с нами обходились как с гостями, мы ехали во главе колонны, избавленные в основном от вздымаемой дорожной пыли. Нас охраняли, держа на поводке, как призовых собак.

Нед и Нажак сразу невзлюбили друг друга. Матрос не забыл перестрелку, в которой погиб Тентуистл, а Нажак завидовал силище английского парня. Приближаясь к нам, этот бандит распахивал плащ, показывая заткнутые за пояс пистолеты и явно намекая, что с ним шутить не стоит. В свою очередь Нед громогласно заявлял, что родню такого уродливого лягушатника он видел лишь раз, за грязнейшим из борделей Портсмута, в частном пруду, где квакали чудовищно уродливые жабы.

— Если бы хилый размер твоего мозга достигал хоть половины размера твоего бицепса, — парировал Нажак, — то, может, я и поинтересовался бы, что ты хотел сказать.

— А если бы хилый размер твоей мужской подвески достигал хоть половины размера твоего пустомельного языка, то ты не выглядел бы таким перепуганным всякий раз, как спускаешь штаны, — не замедлил ответить Нед.

Несмотря на эти перебранки, я наслаждался нашим уходом из Акры. Святая земля пробуждает замечательные чувства; хорошо орошаемая в этой северной части, она напоминает обильно зеленеющий и цветущий весенний рай. Тучные поля пшеницы и ячменя чередовались с роскошными лугами, и сама природа раскидывала по ним широкими живописными мазками полянки алых маков и желтой цветущей горчицы. Нам попадались лужайки лиловеющего льна, купы диких хризантем, на стеблях которых ветвилось множество золотистых цветов, и величавые пасхальные лилии белоснежных оттенков. Уж не попали ли мы в Божественный сад? Вдали от моря синие небеса соперничали с синевой покрова Девы Марии, и в лучах яркого солнечного света поблескивали крошечными драгоценными вкраплениями кристаллы слюды и кварца.

— Смотрите-ка, овсянка, — заметил Мухаммед. — Эта птаха приносит весть о приближении лета.

Подобно синей змее, ползущей по Эдему, продвигалась вперед наша дивизия, и французский триколор возвещал о нашем невероятном проникновении во владения Оттоманской империи.

Медленно, словно морские воды, разделялись при нашем приближении отары мирно пасущихся овец. Подскакивали на кочках легкие полевые пушки, приветствуя блеском своих бронзовых украшений теплое палестинское солнце. Покачивались из стороны в сторону крытые светлые фургоны. Где-то на северо-востоке жил своей жизнью Дамаск, а на юге — Иерусалим. Избавленные от утомительных забот осады, солдаты пребывали в хорошем настроении, после захвата Яффы дивизия изрядно пополнила свои денежные запасы и могла позволить себе приличное пропитание, не прибегая к грабежу населения. К концу второго дня пути, забравшись на большой хребет, мы увидели на горизонте роскошную зеленовато-бурую низину с молочно-голубой чашей того самого Галилейского моря. Это огромное озеро, расположившееся значительно ниже уровня моря, скрывало свои священные воды за туманной дымкой. Мы не стали спускаться к нему, а направились по горному склону к знаменитому Назарету.

Родина Спасителя оказалась беспорядочным горным селением, по его главной улице, предназначенной для гужевого транспорта, передвигались в основном козы. Мечеть и францисканский монастырь стояли прямо лоб в лоб, словно не сводя глаз друг с друга. Мы набрали воды из источника Девы Марии и зашли в церковь Благовещения и православный грот, полный тех затейливых реликвий, что вызывают у протестантов несварение желудка. Дальше мы спустились в плодородную, располагающую к лени Ездрилонскую долину, главную житницу древнего Израиля и излюбленное место для размещения военных биваков на протяжении трех тысячелетий. Скот пощипывал травы на зеленых холмах, скрывавших под своими бархатными покровами стены великой древней крепости. По проложенным римскими легионами дорогам погрохатывали местные телеги. Моих спутников раздражал этот затяжной военный поход, но я жадно впитывал в себя красоты легендарной страны, осознавая, что простой американец не мог даже надеяться на такое счастье. Святая земля! Именно здесь, по общему мнению, человеческая душа способна приблизиться к Богу. Проходя по священным местам, некоторые солдаты осеняли себя крестным знамением или бормотали молитвы, забыв о провозглашенном революцией атеизме. Но с наступлением вечера они принимались точить свои штыки, и эти привычные шелестящие звуки убаюкивали нас, как стрекотня сверчков.

При всем горячем желании увидеть Астизу я испытывал, однако, понятное смущение. Мне ведь не удалось спасти ее. Когда-то она имела более тесные связи с этим оккультистом Силано. Мои политические связи стали еще более запутанными, и вдобавок в Акре меня ждала Мириам. Я прикидывал начальные оправдания всем своим поступкам, но они казались совершенно банальными.

Мухаммед между тем неустанно бубнил, что нашего трехтысячного сопровождения далеко не достаточно.

— Во всех селениях болтают о том, что турки собрали против нас огромную армию, — предупредил он. — В ней больше солдат, чем звезд на небе. Войска движутся из Дамаска и Константинополя, Ибрагим-бей ведет мамелюков из Египта, а из Самарии спускаются отряды горных стрелков. Шииты и сунниты объединили свои силы. Они набирают в свои ряды наемников повсюду, от Марокко до Армении. Безумие оставаться с французами. Они обречены.

— У нас нет выбора, — сказал я, махнув рукой в сторону бандитов Нажака.

Генерал Клебер, несомненно, стремился найти турецкие войска, а не избежать столкновения и надеялся атаковать их, спустившись с Назаретского нагорья. «Подчиняясь страстям, — говаривал старина Бен, — мы лишаемся мудрости». На самом деле Клебера, весьма сведущего генерала, уже целый год нервировало подчиненное положение в армии Наполеона. При всей зрелости и значительном военном опыте обладавшего к тому же внушительным телосложением Клебера, вся слава Египетской кампании доставалась низкорослому и неопытному Корсиканцу. В посылаемых на родину сводках главная роль во всех победах Египетской экспедиции приписывалась исключительно Бонапарту, именно Бонапарту доставалась львиная доля трофеев, и лишь Бонапарт поддерживал воинственный дух в армии. И как назло, в сражении при Эль-Арише в начале Палестинского похода дивизия Клебера проявила себя не с лучшей стороны, тогда как его соперник, Рейнье, заслужил похвалу Наполеона. Не имело никакого значения то, что в отличие от Наполеона Клебер обладал высоким ростом, безупречной выправкой и шевелюрой, достойными героического командующего, и что он слыл более метким стрелком и более ловким наездником. Его соратники сразу смирились с подчиненным положением. Никто открыто ничего не обсуждал, но при всех недостатках и просчетах Бонапарта его признали интеллектуальным руководителем, тем самым светилом, вокруг которого безотчетно вращалось все армейское офицерство. В общем, эта самостоятельная операция по уничтожению турецкого подкрепления давала Клеберу шанс блистательно выделиться. Подобно Бонапарту в Египте, ворвавшемуся в лагерь мамелюков среди ночи и заставшему их врасплох, Клебер решил выступить затемно, намереваясь захватить полусонный лагерь турок.

— Безумие! — опять возмутился Мухаммед. — Мы еще слишком далеко, чтобы застать их врасплох. Солнце уже будет слепить нам глаза, когда мы доползем до турецкого лагеря.

И действительно, дорога вокруг горы Фавор оказалась гораздо длиннее, чем ожидал Клебер. И вместо планируемого ночного нападения французов ждало столкновение с турецкими дозорными на рассвете. К тому времени, когда мы выстроились для атаки, наши противники успели позавтракать. Вскоре толпы оттоманской кавалерии уже неслись со всех сторон, и амбиции Клебера начали уступать место здравому смыслу. Поднявшееся солнце показало, что он со своей трехтысячной дивизией собирался атаковать воинство, насчитывающее порядка двадцати пяти тысяч солдат. Неужели именно дурацкая натура так и тянет меня выбрать слабую сторону в чертовски опасных сражениях?

— Так, говорите, кольцо ваше приносит несчастье? — пробормотал Мухаммед. — Возможно, Бонапарт не оставил попыток казнить вас, эфенди, но выбрал лишь более хитроумный способ?

Мы втроем изумленно глазели на огромные орды грозной кавалерии, лошадей наполовину скрывала высокая весенняя пшеница, а их седоки бессмысленно палили из ружей в воздух. Нашему немедленному отступлению, видимо, помешало только смятение, царившее во вражеских рядах; похоже, никто не собирался брать на себя командование разрозненными отрядами. Эту армию набрали понемногу в разных концах империи. Перед нами всеми цветами радуги пестрели мундиры разных оттоманских полков, за ними маячили длинные обозы телег и палатки, веселящие глаз ярмарочной раскраской. До начала сражения военное расположение представляет собой великолепное зрелище.

— Повторяется история битвы при пирамидах, — попытался я успокоить спутников. — Взгляните на их замешательство. У них же не армия, а толпа неорганизованных солдат, ведь им не удается даже нормально выстроиться.

— Им и не нужно выстраиваться, — пробасил Большой Нед. — Достаточно устроить массовую атаку. Клянусь морским дьяволом, я предпочел бы сейчас оказаться на фрегате. Там хоть воздух чище.

Если Клебер второпях и недооценил размеры вражеского войска, то сейчас проявил себя как искусный тактик. Мы отступили на холм, называемый в здешних местах Джебель-аль-Дахи, что дало нам выгодное по высоте положение. Вблизи вершины громоздились руины крепости крестоносцев Ле-Фаба, возвышающейся над широкой долиной, и французский генерал отправил на эти полуразрушенные бастионы сотню своих стрелков. Из оставшихся сформировали два каре пехотинцев, одним командовал сам Клебер, а другим генерал Жан Андош Жюно. Эти каре напоминали построенные из людей крепости, защищенные со всех четырех сторон так, что было невозможно объехать их с флангов. Ветераны и сержанты стояли за рядами новичков, чтобы помешать им обратиться в бегство и нарушить непробиваемый строй. Такая тактика смутила мамелюков в Египте, и то же самое, похоже, могло произойти сейчас с новоиспеченной турецкой кавалерией. Не имело значения, с какой стороны они бросятся в атаку, все равно их встретит крепкая преграда, вооруженная мушкетами и штыками. Наш продовольственный обоз и мы трое наряду с подопечными Нажака находились в центре.

Турки сглупили, дав Клеберу время сформировать каре, а потом с боевым кличем, размахивая саблями, галопом устремились в пробную атаку на наши ряды. Французы хранили полное молчание до тех пор, пока не прозвучала команда: «Огонь!» — и тогда по первым рядам каре пронеслась волна вспышек и оглушительных выстрелов, воздух затуманился облаками белого дыма, а первые ряды вражеской кавалерии попадали с лошадей. Остальные повернули назад.

— Гром и молния, смелости-то у них побольше, чем разума, — прищурившись, сказал Нед.

Солнце продолжало медленное восхождение. В долину, воинственно завывая и потрясая копьями, вливались новые отряды вражеской конницы. Время от времени к нашим каре с разных сторон наезжало по несколько сотен кавалеристов. Очередной залп приносил все тот же ожидаемый результат. Вскоре вокруг нас образовался полукруг из сраженных выстрелами воинов, их шелковые одежды смотрелись как головки срезанных цветов.

— Что, дьявол их разрази, они делают? — удивленно проворчал Нед. — Почему не нападают по-настоящему?

— Может, ждут, когда мы побежим за водой или снарядами, — предположил Мухаммед.

— После того, как они заглотят все наши пули?

По-моему, они рассчитывали, что мы бросимся бежать — их бывшие противники, должно быть, обладали меньшей непоколебимостью, — но французы не дрогнули. Наши защитники ощетинились, как дикобразы, и туркам не удавалось пробить бреши в каре.

Клебер, не слезая с лошади и не обращая внимания на свист пуль, медленно проезжал сзади по сторонам квадратов и подбадривал людей.

— Держитесь, молодцы, держитесь! — хрипло восклицал он. — Помощь придет.

Помощь? Бонапарт был в Акре, слишком далеко. Возможно, турки затеяли с нами какую-то хитрую игру, желая дать нам вдоволь попотеть и подергаться от страха, прежде чем предпринять предпоследнее массированное наступление.

Однако, поглядев в подзорную трубу, выданную мне сэром Сиднеем, я усомнился в том, что мы вообще дождемся решительной атаки. Многие отряды упорно держались позади, предоставляя возможность другим первыми попытаться прорвать наш строй. Часть воинов раскинулась на траве и устроила пикник, другие прилегли отдохнуть. И это в разгар сражения!

Солнце, однако, припекало все сильнее, и наша выносливость постепенно таяла, а их самоуверенность возрастала. Запасы снарядов подходили к концу. Мы начали затягивать время залпов и стреляли уже в самую последнюю секунду, чтобы не тратить попусту ни одной драгоценной пули. Они почувствовали наши сомнения. Естественно, раздался многоголосый ликующий вопль, турки пришпорили коней, и волны кавалерии устремились на нас, как прибой на берег.

— Ждем… ждем… пусть подъедут ближе… огонь! Так, так, отлично, второй ряд, огонь!

Лошади с диким ржанием падали на землю. Роскошно одетые янычары кувыркались в пыли. Лавируя между упавшими сотоварищами, вперед вырывались отчаянные храбрецы, но, когда они подъезжали к нашим рядам, их встречали ощетинившиеся штыки, и лошади становились на дыбы. Турецкие пистолеты и мушкеты оставили отметины в наших рядах, но на их стороне убитых было несравнимо больше. Поле боя буквально покрылось лошадиными тушами, и турки уже с трудом добирались до нас, преодолевая такие препятствия. Мы с Недом и Мухаммедом помогали оттаскивать раненых французов на середину каре.

Наступил полдень. Раненые стонали, вдобавок изнывая от жажды, как и все мы. Наш холм выглядел сухим, как египетская гробница. Солнце зависло в зените, обещая спалить нас или окончательно сломить сопротивление, а турки начали перебрасываться язвительными замечаниями. Много французов выбыло из строя, и Клебер отдал приказ перегруппироваться в одно каре, чтобы укрепить ряды защиты и боевой дух усталых солдат. Создавалось впечатление, что все мусульмане мира собрались тут против нас. Поле вспахали конские копыта, и к небу высокими столбами поднимались пылевые облака. Турки попытались обогнуть холм Джебель аль-Дахи и зайти сверху к нам в тыл, но егеря и карабинеры, оставленные в старой крепости крестоносцев, дали им решительный отпор, и они беспорядочно скатились вниз по склонам, позволив нам уменьшить их численность огнем по флангам.

— Огонь!

Прогремел очередной залп, сопровождаемый едким и ослепляющим дымом, ошметки пыжей разлетелись, как падающие снежинки. Над полем разнеслось ржание уносившихся прочь лошадей, уже без седоков. В который уже раз зубы откусывали концы патронов, и драгоценный порох высыпался на полки ружейных замков. Земля вокруг побелела от бумажных клочков.

Часам к трем дня мой язык стал ватным и еле ворочался во рту. Над трупами громко жужжали стаи мух. Некоторые солдаты от долгого стояния под палящим солнцем теряли сознание. Вялое бессилие турок было очевидным, и тем не менее мы не могли сдвинуться с места. «Конец наступит, — подумал я, — когда мы все передохнем от жажды».

— Мухаммед, если турки нас одолеют, то нам надо будет прикинуться мертвыми и дождаться, когда они уйдут. А ты можешь спастись как мусульманин. Нет нужды разделять судьбу безмозглых европейцев.

— Аллах не учил человека бросать друзей, — с суровой непреклонностью ответил он.

Потом вдруг началось странное волнение и разнеслись оживленные крики. Прошел слух, что в долине на западе заблестели ряды штыков.

— Ура, к нам идет маленький капрал!

— Разве мог Бонапарт так быстро добраться сюда? — недоверчиво произнес Клебер и поманил меня к себе. — Давайте-ка доставайте свою морскую трубу.

Английская подзорная труба давала более сильное увеличение, чем обычные французские трубы.

Я последовал за ним, покинув безопасное каре, и мы направились к уязвимому склону нашего холма. Путь наш проходил через кольцо павших мусульман, некоторые стонали, раскинувшись в траве, их алая кровь растекалась по примятым колосьям зеленеющей пшеницы.

С полуразрушенных бастионов крестоносцев открывался панорамный вид. Пожалуй, теперь, обозрев окрестности, я обнаружил, что турецкие войска еще более многочисленны, чем казалось. Тысячи всадников перемещались и кружили по долине, жестикулируя и ведя споры о дальнейших действиях.

Множество их воинов уже полностью окружило подножие нашего холма. Вдали виднелись палатки, обозы с провиантом и бесчисленные толпы маркитантов и слуг. Наша дивизия напоминала голубую скалу в море, окрашенном в красные, белые и зеленые тона. Одна решительная атака — и они, конечно, начисто сметут наше построение! Тогда мы бросимся врассыпную, и это будет конец.

Хотя они пока явно не собирались атаковать.

— Вон там, — показал Клебер. — Вы видите французские штыки?

Я вглядывался в окуляр, пока у меня не заслезились глаза. На западе колыхались волны высокой травы, но я не знал, чем вызвано такое волнение — порывами ветра или продвижением пехоты. Эта покрытая пышной растительностью земля скрывала армейские маневры словно суету муравьев.

— Возможно, там действительно проходит колонна французов, так сильно колышутся травы. Но как вы и сказали, разве удалось бы им добраться сюда так быстро?!

— Мы сдохнем от жажды, если придется долго торчать здесь, — сказал Клебер. — Или люди начнут разбегаться, и их перережут, как цыплят. Не знаю, идет ли к нам подкрепление, но вскоре все должно выясниться.

Он поспешил обратно, и я следом за ним.

— Жюно, начинай формировать колонны. Надо достойно встретить наше подкрепление!

Люди взбодрились, надеясь с безнадежностью отчаяния, что изменение боевого строя не повлечет за собой опустошительную вражескую атаку. Когда каре перестроилось в две колонны, турецкие кавалеристы заметно оживились. У них появилась возможность атаковать нас с тыла и флангов. По полю уже разносились их радостные крики и громкие звуки сигнальных труб.

— Вперед!

Мы начали спускаться с холма. Впереди колыхалось море турецких копий и сабель.

Но тут прозвучал отдаленный пушечный залп. Французы по-деловому, словно заказывали обед в парижском ресторане, четко определили калибры выстреливших орудий. Мы оглянулись и увидели расплывающиеся облачка дыма. Подмога действительно пришла! Французы возликовали, даже начали петь.

Вражеская кавалерия остановилась, в нерешительности глядя на запад.

С развевающимися на ветру триколорами мы стройными рядами спускались с Джебель-аль-Дахи, словно выходя на парад.

Потом со стороны вражеского лагеря повалил дым. Оттуда доносились выстрелы, слабые крики и триумфальные звуки французских горнов. Кавалерия Наполеона, ударив по туркам с тыла, посеяла панику. Драгоценные запасы продовольствия и снарядов уже начало пожирать пламя. С грохотом взрывались склады боеприпасов.

— Спокойно! — крикнул Клебер. — Держать строй!

— Когда турки приблизятся, залечь на землю и стрелять по команде! — весомо добавил Жюно.

Внизу, возле селения Фула, мы увидели озерцо. Наше волнение усилилось. Перед желанной водой нерешительно топтался какой-то оттоманский пехотный полк. Наши офицеры пробежались вдоль колонн, отдавая приказ готовиться к сражению.

— В атаку, вперед!

С громкими криками покрытые кровью французы пролетели остаток склона и устремились к этой самаритянской пехоте, обосновавшейся на краю деревни. Перестрелку сменили глухие удары мушкетных прикладов и лязг штыков, а потом враг бросился бежать. Тем временем турецкая конница, опасаясь движущегося с запада неизвестного подкрепления, начала спешное отступление. Чудесным образом за считанные минуты двадцатипятитысячная армия обратилась в паническое бегство на восток, оставив позади всего несколько тысяч французов. Кавалерия Бонапарта проскакала мимо нас, устремившись в погоню за турками к долине Иордана. Отряды оттоманской конницы преследовались и уничтожались до самого берега легендарной реки.

Мы нырнули в воды озерца Фулы и, утолив жажду, как пьяные, вылезли на берег, где валялись опустошенные патронные сумки. Вскоре прискакал Наполеон, лучезарный, как спаситель, хотя и в побуревшей от пыли одежде.

— Я подозревал, Клебер, что вы попадете в переделку! — воскликнул он. — Мы выступили вчера, сразу после получения донесений! — Он улыбнулся. — Грохот наших пушек поверг турок в паническое бегство!

 

ГЛАВА 17

Будучи прирожденным политиком, Бонапарт, не раздумывая, переименовал наше едва не закончившееся провалом сражение на скромном холме Джебель-аль-Дахи в битву при горе Табор — гораздо более внушительной и удобопроизносимой вершине.

— Военная история еще не знала победы, достигнутой столь малыми силами над огромным войском противника, — заявил он. — Я хочу, чтобы в Париж как можно скорее был отправлен подробнейший отчет.

Я был уверен, что он не стремился с той же поспешностью отослать сообщение о массовом убийстве в Яффе.

— При наличии еще пары дивизий мы смогли бы завоевать и сам Дамаск! — воскликнул Клебер, опьяненный этой невероятной победой.

Забыв о зависти, он теперь изумленно взирал на своего военачальника, так вовремя подоспевшего со спасительным маневром. Бонапарт умел творить чудеса.

— При наличии еще пары дивизий, генерал, мы смогли бы завоевать Багдад и Константинополь, — поправил Наполеон. — Проклятый Нельсон! Если бы он не уничтожил мой флот, я завладел бы всей Азией!

Клебер кивнул.

— И если бы Александр не умер в Вавилоне, а Цезаря не закололи в Риме или Роланд вовремя протрубил в свой рог…

— Один-единственный гвоздь порой решает исход сражения, — пропел я фальцетом.

— Что?

— Так частенько говорил мой наставник Бен Франклин. Любой из нас может споткнуться, не заметив на пути корягу. Он считал, что крайне важно обращать внимание на мелочи.

— Франклин был умный человек, — сказал Наполеон. — Скрупулезное внимание к мелочам жизненно важно для солдата. И ваш наставник известен как настоящий ученый. Он мог бы озадачиться разгадкой древних тайн не ради собственной выгоды, а ради науки. Вот потому-то вы теперь и отправитесь на встречу с Силано, верно, месье Гейдж?

— Да, похоже, вы смахнули противника с нашего пути, генерал, — любезно ответил я. Бонапарт разбивал войска противника подобно Моисею, разделившему море. — Однако мы пока на пороге Азии, в тысячах миль от Индии и вашего тамошнего союзника Типу Султана. Вы еще не взяли даже Акру. Как же с такими малыми силами вы превзойдете Александра?

Бонапарт задумчиво нахмурил брови, хотя вряд ли его одолевали сомнения.

— Македонское войско было не так уж многочисленно. И Александру приходилось застревать на осадах, к примеру в Тире. — Его взгляд омрачился печалью. — Но в нашем мире все гораздо сложнее, и во Франции назревают новые события. Мне приходится уделять внимание слишком многим вещам, и ваше открытие, Гейдж, может оказаться нужным скорее в Париже, чем здесь.

— Во Франции? — переспросил Клебер. — Вы думаете о доме, сражаясь в этом сирийском захолустье?

— Я стараюсь думать всегда и обо всем, потому-то и надумал, что вашей экспедиции понадобится помощь, задолго до того, как вы, Клебер, осознали ее необходимость, — резко ответил Бонапарт, хлопнув по плечу этого рослого генерала с львиной гривой роскошных волос. — Только так мы достигнем заветной цели. Выполняйте ваш долг, и мы поднимемся вместе!

Клебер с подозрением глянул на него.

— Но ведь наш долг служить здесь, а не во Франции. Разве я не прав?

— А вот долг этого американца завершить наконец то, ради чего мы и привезли его сюда, — разгадать тайны пирамид и древних магов вместе с графом Силано! Действуйте быстрее, Гейдж, время поджимает.

— Мне, как никому, хочется поскорей попасть на родину, — сказал я.

— Тогда найдите вашу книгу.

Развернувшись, он гордо удалился в компании адъютантов, выпаливая на ходу приказы и дополняя их энергичными жестами. А меня между тем охватило уныние. Впервые он упомянул при мне о книге. Очевидно, этот француз знал больше, чем я рассчитывал.

И Астиза рассказала им больше, чем мне хотелось бы.

Да, похоже, мы окончательно запутались в сетях порочной масонской ложи египетского обряда, вынужденно став пособниками Силано. Тамплиерам удалось найти нечто крайне важное, и инквизиторы сожгли их на костре, пытаясь выведать тайну. Но я надеялся, что моя собственная судьба окажется не столь плачевной. Надеялся и на то, что не стану причиной гибели моих новых друзей.

Мы поужинали захваченным у турок мясом и хлебом, стараясь не обращать внимания на дурной запах, доносившийся с погрузившегося во тьму поля боя.

— Что ж, вот оно, значит, как, — туманно произнес Большой Нед. — Если такая огромная орда не смогла устоять против жалких дивизий лягушатников, то какие шансы на победу у моих товарищей в Акре? Там будет еще одна кровавая резня, как в Яффе.

— Не забывай, что в Акре есть свой Мясник, — сказал я. — Он не позволит никому сбежать или сдаться.

— И пушки Фелипо и Сиднея Смита, — добавил Мухаммед. — Не переживай, моряк. Город выстоит до нашего возвращения.

— Да уж, подоспеем к финальным грабежам.

Он хитро глянул на меня.

Я догадался, что на уме у этого моряка. Найти сокровище и сбежать. Не могу сказать, что столь здравая мысль не приходила мне в голову.

Французская кавалерия продолжала преследовать остатки рассеявшейся оттоманской армии, а мы проехали по вытоптанной ими дороге и спустились в долину Иордана. Покинув роскошные поля, мы попали в изобилующий стадами коз засушливый горный район, с узкой полосой мелких притоков и цветущих вдоль речного русла лугов. Каждый святой когда-то прошел по этим легендарным берегам, где-то поблизости проповедовал и Иоанн Креститель, но наша бандитская компания не имела к святости никакого отношения. Дюжина французов и арабов Нажака до зубов вооружились винтовками, мушкетами, пистолетами и саблями. К тому же вокруг шныряли и местные любители легкой наживы, и мы заметили, как пара банд, завидев нашу боевую экипировку, спешно ретировалась, облизнувшись, как стая голодных волков. Мимо нас также проплывали трупы подстреленных турецких солдат, вздувшиеся, словно покрытые одеждой шары. Мы постарались скорее уйти от них как можно дальше, чтобы избежать зловония разлагающихся тел, и теперь пользовались только родниковой водой.

По мере продвижения на юг долины становились все более безводными, а британский флот, который Нед называл родным домом, казалось, остался на другом краю необъятной земли. Как-то вечером здоровяк подполз ко мне и прошептал:

— Давай бросим этих бандитов, мистер, и пойдем дальше своим путем. Чертов Нажак таращится на тебя, точно дожидающийся добычи стервятник, готовый выклевать глаза трупу. Даже если вырядить этих мошенников как мальчиков-певчих, то их физиономии все равно привели бы в ужас обитателей Вестминстера.

— Да уж, их отношения с законодательством и гигиеной не лучше, чем у каторжников, но не забывай, что без них нам не добраться до женщины, носившей рубиновое кольцо.

Он застонал, и я решил немного подбодрить его:

— Не переживай, в нужный момент я воспользуюсь электрическими силами. А достигнув цели, мы с лихвой отплатим этим негодяям.

— Я мечтаю о том дне, когда смогу поколотить их. Как же я ненавижу лягушатников! И этих арабов тоже, за исключением Мухаммеда.

— Наше время скоро придет, Нед. Совсем скоро.

Мы ехали рысью по тропе, которая, по словам Нажака, вела в городок Иерихон. Я не заметил вокруг никаких признаков жилья, и вообще, глядя на окружающую нас суровую природу, с трудом верилось в то, что здесь когда-то мог выситься город с мощными стенами. Мне вспомнился также и кузнец, и вновь я испытал чувство вины за то, что тайно покинул Мириам. Она заслуживала лучшего прощания.

Мертвое море вполне оправдывало свое название: берега его покрывала толстая соляная корка, а за ней до самого горизонта простиралась отвратительно соленая ярко-синяя вода. Птицы не слетались на его мелководье, а у поверхности не плескались даже рыбы. Туманный воздух потяжелел от удушливой жары, словно за два дня пути мы перемахнули через два месяца и попали в разгар знойного лета. Тревожное смятение Неда передалось и мне. Впереди простиралась странная мифическая земля, породившая слишком много пророков и безумцев.

— Иерусалим в той стороне, — спокойно сказал Мухаммед, показывая на запад. Потом, махнув рукой в противоположном направлении, добавил: — А вот и гора Нево.

Горные склоны круто взмывали вверх от берега Мертвого моря, словно спешили избавиться от его крутого, едкого рассола. Выше всех поднимался похожий на пик хребет, усеянный чахлыми сосенками. В каменистых ущельях, вода в которых появлялась только во время дождей, розовели цветущие кусты олеандра.

Нажак, отличавшийся редкой немногословностью во время нашего путешествия, достал сигнальное зеркальце и пустил вверх солнечного зайчика. Но никакого ответного сигнала мы так и не дождались.

— Ну вот, теперь мы еще и заблудились из-за этого дубиноголового грабителя, — проворчал Нед.

— Имей терпение, тупица, — огрызнулся француз.

Он вновь просигналил зеркальцем. И вскоре на горе Нево появился дымок сигнального костра.

— Ура! — дружно заорал наш эскорт. — Это гора Моисея!

Подгоняя лошадей, мы начали карабкаться по склону.

Мы с облегчением покинули уже надоевшую долину Иордана. С гор повеяло прохладой и терпким запахом чахлых сосен. На горных уступах теснились палатки бедуинов, и я разглядел одетых в черное арабских пастушков, которые присматривали за стадами низкорослых коз. Мы двигались вверх по караванному пути, лошади шлепали по жидкой грязи и нервно фыркали, проходя мимо куч верблюжьего навоза.

После четырех часов утомительного подъема мы достигли наконец вершины горы. Перед нами действительно вновь явилась Обетованная земля, в бурой дымке она простиралась за Иорданом, напоминая с такой высоты просто медово-молочную туманность. Мертвое море поблескивало внизу, как синее зеркало. Но поблизости я не увидел никакой пещеры, сулившей спрятанные сокровища. Вместо этого в ложбине стояла французского вида палатка, окруженная зеленой травкой, намекающей на близость водного источника. Рядом громоздились какие-то низкие развалины, возможно древней церкви. Несколько человек ожидали нас возле почти потухшего бивачного костерка, недавно подавшего нам сигнальный дым. Нет ли среди них Силано? Но, так и не получив пока ответа, я заметил в стороне от этих людей на камне под храмовыми развалинами одиноко сидящую особу. Отделившись от нашей компании, я остановил свою лошадь и спешился.

Это была женщина в белом одеянии, она наблюдала за нашим приближением.

Когда я подошел к ней, она встала. Из-под белой солнцезащитной накидки выбивались ее по-прежнему длинные черные волосы, и прядями их играл легкий горный ветерок. Я не ожидал, что на этой залитой солнцем вершине ее женская красота проявится с такой яркостью. Для меня она давно превратилась в призрачное воспоминание, но вот оно растаяло, сменившись своим физическим воплощением. Придав египтянке в своих воспоминаниях все мыслимые совершенства, я готовился к разочарованию, но нет, даже мои самые идеальные образы не могли превзойти реальности, этой гармоничной гибкой фигуры, этих губ и овала лица, достойных Клеопатры, этих лучистых темных глаз. Женщины, как цветы, украшают наш мир, а красота Астизы соперничала с изысканным лотосом.

Однако она повзрослела. Что, впрочем, только добавило ей прелести. Ошибочно считают, что возраст наносит ущерб женщине, на самом деле женская красота просто становится более выразительной: взгляд ее приобрел новую задумчивую глубину, словно вобрав в себя события и переживания, которые она предпочла бы избежать. Мне вдруг подумалось, не изменился ли точно так же я сам: когда я последний раз видел себя в зеркале? Коснувшись ладонью трехдневной щетины, я внезапно осознал, что стою перед ней в грязной дорожной одежде. Правда, ее удобный для верховой езды наряд также выглядел запыленным. Его дополняли кавалерийские сапоги, довольно изящные, вероятно позаимствованные у какого-то юного барабанщика. Она достигла стройности танцовщицы, но, опять же, все мы изрядно отощали. Ее талию стягивал плетеный шелковый поясок, отягченный ножнами с изогнутым кинжалом. Рядом с ней на камне стоял бурдюк с водой.

Я молча топтался перед ней, забыв все, что собирался сказать, когда обдумывал нашу встречу. Казалось, она вдруг воскресла из мертвых.

— Мои посланцы пытались разыскать тебя, — наконец хрипло выдавил я; это прозвучало как попытка оправдания, неловкая и косноязычная, но я действительно пребывал в крайнем смущении, сознавая, что бросил ее, улетев на воздушном шаре. — Мне сообщили, что ты бесследно исчезла.

— Мой перстень у тебя?

Не радующее начало. Я достал кольцо с ярко сверкнувшим рубином. Она схватила его как-то по-птичьи быстро и, словно боясь обжечься, сунула в висевший на боку мешочек. «Она по-прежнему считает, что оно приносит несчастье», — подумал я.

— Я воспользуюсь им для жертвоприношений, — сказала она.

— Исиде?

— Всем, включая Тота.

— Я боялся, что ты погибла. Это похоже на чудо. Ты выглядишь как дух или ангел.

— Серафимы еще у тебя?

Ее холодная сдержанность обескураживала.

— Чтобы найти тебя, я прошел через огонь и воду, а ты интересуешься только какими-то украшениями?

— Они нам необходимы.

Внезапно я понял, что она изо всех сил старается не показывать своих чувств.

— Нам?

— Итан, Алессандро спас мне жизнь.

Ну вот и дождался! Стрела ревности вонзилась мне под ребра. Она ухватилась за спускавшуюся из корзины воздушного шара веревку, а Силано ухватился за ее ноги, не давая ей подняться ко мне, и тогда в конце концов она сама разрубила веревку томагавком, чтобы мой воздушный корабль не сбили выстрелы французских мушкетов. Мне не удалось втащить ее в корзину или избавить от хватки этого титулованного колдуна, когда-то бывшего ее любовником. Возможно ли, что они снова стали любящей парочкой? Если так, то будь я проклят, если смогу понять, зачем они послали за мной. Если им нужны были только эти безделушки, то я мог бы послать их с кем-то.

— Этот негодяй едва не убил тебя. Ты не смогла улететь со мной только потому, что он не позволил тебе.

Отвернувшись, она взглянула на долину и произнесла глухим неискренним тоном:

— Я помню только наше падение, и ничего больше. Последним воспоминанием стал твой взгляд, устремленный на меня из корзины. Такого ужаса я никогда еще не испытывала. Обрезав веревку, я увидела в твоих глазах море чувств.

— Море ужаса, если я правильно помню.

— Страх, досаду, сожаление, гнев, страстное желание, печаль… и облегчение.

Я хотел возразить, но вместо этого залился краской смущения, осознав ее правоту.

— Взмахом томагавка я освободила тебя, Итан, от навязанной обузы — охраны Книги Тота. Я освободила тебя и от меня. Однако ты не уехал в Америку.

— Никаким топором, Астиза, ты не смогла бы разрубить ту веревку, что связала нас.

Тогда она обернулась и посмотрела на меня уже совсем другим, неистовым взглядом, по ее телу прошла легкая дрожь, и тогда я догадался, насколько сильно она подавляет в себе желание броситься ко мне в объятия. Что же ее так сильно сдерживает? И вновь я не смог понять причины такого поведения. Не мог я также ничего требовать, ведь между нами стояла незримая стена долга и невыраженных сожалений, которую нам для начала придется разрушить. И такое начало представлялось далеко не легким, учитывая, как много нам нужно было сказать друг другу.

— Когда я очнулась спустя месяц, то узнала, что все это время Силано тайно выхаживал меня. Ученые предоставили ему в Каире помещение для научных исследований. Пока заживала его сломанная нога, он упорно читал обрывки самых разных имевшихся в его распоряжении древних текстов. У него набралось множество сундуков с книгами. Я даже видела, как он пытался разобраться в обгоревшем манускрипте, должно быть принесенном из библиотеки Еноха. Он ни на мгновение не усомнился в цели этих поисков. Догадавшись, что мы не нашли в пирамиде ничего ценного, он сообразил, что книгу перенесли в другое место. И тогда мне пришлось опять стать его союзницей, ведь только так я могла использовать его, чтобы вернуть тебя. Я надеялась, что ты еще где-то в Египте или поблизости от него.

— Ты сказала, что предположила, будто я вернулся в Америку.

— Признаю, я сомневалась. У тебя ведь была возможность уехать. Потом до нас дошли слухи, что меня кто-то разыскивает, и я воодушевилась. По просьбе Силано Бонапарт посадил в тюрьму настоящего посланника, а вместо него отправил в Иерусалим своего человека, чтобы отбить у тебя всякую охоту поисков. Однако его план не сработал. И когда граф придумал новый план, приказав Нажаку следить за тобой, я осознала, что судьба замыслила вновь свести нас всех вместе. Мы собираемся разгадать эту тайну, Итан, и найти книгу.

— Но зачем? Разве тебе не хотелось опять спрятать ее?

— Возможно, она пригодится для доброго дела. В свое время Древний Египет считался мирным земным раем, где процветали науки и искусства. Разве плохо, если мир опять пойдет по благотворному пути?

— Астиза, ты же видела, что творится в нашем мире. Или то падение совсем лишило тебя здравого смысла?

— Тут прямо над нами есть один храм, то есть теперь уже руины. Его возвели над тем местом, где, вероятно, сидел сам Моисей, глядя на Обетованную землю и сознавая, что при всех его жертвах сам он никогда не сможет ступить на нее. Древнейший бог вашей цивилизации отличался суровым нравом. Сама та постройка восходит к византийским временам. Мы обнаружили тут гробницу рыцаря-тамплиера, как и предполагали исследования Силано, и какие-то кости в той гробнице. В одной из бедренных костей была спрятана средневековая карта.

— Неужели вы раскололи кости покойника?

— Изучив древние книги в Константинополе, Силано нашел упоминание о такой возможности. Итан, тамплиеры пришли сюда, спасаясь от преследований в Европе. Они спрятали то, что нашли в Иерусалиме, в изображенном на этой карте затерянном городе. Силано обнаружил и еще кое-что, вероятно связанное с электричеством и вашим Бенджамином Франклином. Потом мы узнали, что тебя приговорили к расстрелу в Яффе, но твое тело им не удалось обнаружить. В отчаянии я отдала Монжу кольцо, надеясь, что ему удастся встретиться с тобой. И вот…

— Ты ведь любила когда-то Алессандро Силано?

Чуть помедлив, она ответила:

— Нет.

Не осмеливаясь сразу задать следующий вопрос, я молчал, надеясь, что она сама продолжит разговор.

— Меня не радует это, — добавила она. — Но он полюбил меня. И продолжает любить. Мужчины падки на любовь, но женщинам приходится быть осторожными. Мы были любовниками, но едва ли я смогла бы полюбить его.

— Астиза, я понадобился тебе здесь не из-за двух золотых ангелов.

— Итан, ты еще любишь меня, как уверял на нильском берегу?

Конечно, я любил ее. Но и боялся. Как там бедняга Тальма называл ее — ведьмой? Колдуньей? Меня страшила та власть, которую она возымела надо мной, когда я признал собственную очарованность. И что же будет с бедной Мириам, томящейся в осажденной Акре?

Однако подобные мысли уже не имели никакого значения. Все былые чувства охватили меня с новой силой.

— Я полюбил тебя в тот самый момент, когда вытащил из-под обломков в Александрии, — наконец порывисто подтвердил я. — Я любил тебя, когда мы шли на шебеке по Нилу, любил, когда мы жили в доме Еноха, любил даже в тот момент, когда думал, что ты предала меня в храме Дендеры. И я любил тебя, когда думал, что мы обречены погибнуть в недрах пирамиды. Моя любовь так сильна, что я вновь сошелся с британцами в надежде разыскать тебя, а теперь опять связался, похоже, с проклятыми французами. Путешествуя по этой речной долине и поднимаясь на эту вершину, я любил даже надежду на встречу с тобой, хотя понятия не имел, что скажу тебе или как ты выглядишь и каковы твои чувства.

Что это я так разболтался, неужели начисто лишился сдержанности и самообладания? Женщины способны лишить мужчину рассудка быстрее, чем бутыль аппалачского виски. И вот, затаив дыхание, я с надеждой ждал, какой приговор мне вынесет она. Я бесстрашно подставил грудь под ее мушкеты. Я с готовностью положил голову на плаху, сознавая, что меч в ее руке.

По губам Астизы скользнула печальная улыбка.

— Да, я едва ли смогла бы полюбить Алессандро, но с легкостью полюбила тебя.

Испытывая радостное головокружение, я слегка пошатнулся.

— Тогда давай скорей уйдем отсюда. Сегодня ночью.

Она отрицательно покачала головой, ее глаза увлажнились.

— Нет, Итан. Силано слишком много известно. Мы не можем оставить его одного в этих поисках. Мы должны постараться все узнать и в нужный момент завладеть книгой. Нам придется помогать ему, а потом предать его. Нам послала его сама судьба, недаром я встретила его в Каире, а ты познакомился с ним, выиграв медальон в Париже. И сама судьба привела нас сюда, на эту вершину, и поведет дальше, к другим горам. Мы завершим поиски, а потом сбежим.

— И какие же еще горы нас ждут?

— Нас ждет Город Призраков.

— Что?

— Это священный город, мифическая земля. Никто из европейцев не бывал там, по-моему, со времен тамплиеров. Наше путешествие не закончено.

— Будь проклята алчность Бенедикта Арнольда! — тяжело вздохнув, воскликнул я.

— Поэтому, Итан, пока нам необходимо относиться друг к другу отчужденно, чтобы ввести его в заблуждение. Ты должен сердиться на то, что я вновь связалась с Алессандро, и мы отправимся в путешествие как бывшие любовники, ныне обиженные друг на друга. До самого последнего момента они должны считать нас врагами.

— Врагами?

И тут она размахнулась и со всей силы влепила мне пощечину.

Удар прозвучал как ружейный выстрел. Я оглянулся. Наша встреча уже привлекла всеобщее внимание. А высокий мужчина аристократического вида, граф Алессандро Силано, следил за нами с особой пристальностью.

Силано явно лишился запомнившейся мне гибкости искусного фехтовальщика. Он заметно хромал при ходьбе, а мучения ожесточили его красоту, превратив обаятельного Пана в разочарованного, амбициозного и мрачного сатира. Травма, полученная при падении с воздушного шара, придала его чертам новую суровую выразительность, обольстительность начисто исчезла из его взгляда, уступив место одержимости. Его глаза пылали темным огнем, а губы искривила далеко не веселая полуулыбка. Морщась от боли, он спустился к нам по козьей тропе от развалин византийской часовни, но вовсе не для того, чтобы приветствовать меня или обменяться рукопожатиями. Отчего же он вдруг потерял всю обходительность? Мы по-прежнему оставались соперниками, и на моем лице еще горел след от пощечины Астизы. Я подозревал также, что Монж или армейские лекари снабдили его опиумом для снятия боли.

— Ну и как наши дела? — спросил Силано. — Есть они у него?

— Он не желает говорить, — сообщила она. — Не уверен, что должен помогать нам.

— Поэтому ты решила придать ему уверенности пощечиной?

Она пожала плечами.

— Есть неоплаченные долги.

Силано повернулся ко мне.

— Ну что ж, Гейдж, похоже, жизнь никак не разведет нас с вами по разным дорогам?

— Моя жизнь шла прекрасно, пока вы не прислали мне кольцо Астизы.

— И вы поспешили к ней, как верный рыцарь. Надеюсь, она научится ценить ваше отношение, прежде чем вам самому оно надоест. Любить такую женщину, американец, очень непросто.

Он глянул на нее не более уверенно, чем я, очевидно не зная, насколько можно доверять ей. И у меня сложилось впечатление, что она отвергла его. Они вновь стали союзниками, но не любовниками. Нелегко жить, сознавая собственное фиаско на личном фронте, а Силано был не из тех людей, которые готовы смириться с поражением. Мы все будем следить друг за другом.

— Астиза сообщила мне, что в вашем распоряжении находятся два металлических ангелочка, найденные в Великой пирамиде. Она права?

Я помедлил, просто желая потрепать ему нервы.

— Да, — наконец выдавил я. — Я привез их. Но это не означает, что я согласен использовать их, чтобы помочь вам. — Мне хотелось проверить, насколько враждебен его настрой. Он мог бы, конечно, и убить меня. — Пока мы не договоримся, они останутся спрятанными в надежном месте. Учитывая наши отношения, вы простите меня за то, что я не вполне доверяю вам.

Он склонил голову.

— Как и я вам, разумеется. И однако партнерам не обязательно становиться друзьями. Практически дружба в делах только мешает, а вот честное сотрудничество, по-моему, может быть весьма успешным. Ладно, я уверен, что вы изрядно проголодались в дороге. Давайте подкрепимся, и за трапезой я расскажу вам кое-что интересное. А потом уж вы решите, хотите ли помогать нам.

— А если не захочу?

— Тогда вы отправитесь обратно в Акру. И Астиза, при желании, может последовать туда. — Он захромал вверх по тропе, потом обернулся. — Но я не сомневаюсь в том, какое решение будет принято вами обоими.

Я глянул на Астизу, надеясь увидеть в ее глазах подтверждение того, что она презирает этого красавца, дипломата и дуэлянта, ученого фокусника и прожженного интригана. Но ее взгляд был не презрительным, а печальным. Она поняла, насколько ограничены мы в осуществлении наших желаний или проявлениях чувств. Мечтая найти сокровенные знания, мы попали в некое подобие страшного сна нашего собственного изобретения.

Мы прогулялись до лишенного крыши храма, по дороге разглядывая его руины. Внутри высились кучи земли и ямы проведенных раскопок. Астиза показала мне обнаруженный под полом и уже открытый каменный саркофаг, где раньше, видимо, покоились кости тамплиера.

— Силано нашел упоминание об этом захоронении в Ватикане и в библиотеках Константинополя. — сказала она.— Здесь покоился рыцарь Мишель де Труа, ему удалось избежать ареста в Париже и добраться до Святой земли.

— В одном из архивных посланий говорилось, что он упокоился вместе с Моисеем, — добавил Силано, — унеся с собой священные тайны. Далеко не сразу я понял, что упомянутое захоронение должно находиться на горе Нево, несмотря на то что могилу Моисея так и не нашли. Я надеялся просто найти в рыцарской могиле нужный документ, но его там не оказалось.

— И тогда вы в отчаянии разбили его останки, — сказала Астиза.

— Да, — неохотно признался он в собственной несдержанности. — И из расколовшейся бедренной кости выпало нечто ценное. В нее была вложена тонкая трубочка. Должно быть, после смерти рыцаря эту ногу отрезали и кость очистили от внутренностей. А в той трубочке мы нашли средневековую карту с латинскими надписями. Она указывала на следующий шаг в наших поисках. Именно тогда мы и послали за вами.

— Почему?

— Потому что вы учились у Франклина и знакомы с электричеством.

— При чем тут электричество?

— Это очень важно. Я объясню вам после ужина.

В общей сложности на горе нас оказалось человек двадцать: банда Нажака, моя троица, Астиза, Силано и несколько его преданных телохранителей. Близился вечер. Графские слуги разожгли в углу за полуразрушенными стенами храма небольшой костер, у которого позже остались только главные члены экспедиции. К моему неудовольствию, Нажак уселся вместе с нами, поэтому я настоял, чтобы Мухаммед и Нед также присоединились к нам за ужином. Астиза, как ни странно, устроилась чуть поодаль, скромно преклонив колени, а Силано занял главную центральную позицию. Мы расселись на песке, покрывающем древние мозаичные плиты с изображением римских охотничьих сцен: застывших в прыжках животных поразили копья охотившихся в лесу патрициев.

— Итак, вот мы и собрались наконец все вместе, — начал Силано, согревшись, в теплом коконе костра, защищавшего нас от холодных необитаемых небес; взлетающие вверх искры смешивались с россыпью звезд. — Мог ли Тот предвидеть, какие странные хитросплетения судеб понадобятся для разрешения оставленных им загадок? Неужели мы все невольно подчинялись воле богов?

— Есть только один истинный Бог, — пробурчал Мухаммед.

— Ага, — поддержал его Нед, — хотя ты, приятель, ошибся в выборе. Без обид.

— Я тоже верю в Единого, — заметил Силано, — и все в этом мире, все мировое бытие и все верования суть проявления Его таинства. В библиотеках, монастырях и гробницах нашего мира я исследовал множество разных путей, и все они сходятся к одному центру. Именно этот центр, мои несговорчивые союзники, мы и стремимся найти.

— Какой центр, хозяин? — с готовностью спросил Нажак, как хорошо выдрессированный пес.

Силано поднял с земли песчинку.

— Допустим, я скажу вам, что в этой песчинке заключена вся Вселенная. Что вы на это скажете?

— Я бы сказал, владейте ею и оставьте нас в покое, — быстро среагировал Нед.

Граф слабо улыбнулся и, подбросив песчинку, поймал ее.

— А допустим, я скажу вам, что окружающий нас мир всего лишь некая тончайшая незримая материя, подобная легчайшей кружевной паутине, и эта иллюзорная материя полна таинственных сил, недоступных нашему пониманию… И материя эта, возможно, пронизана одним лишь высшим разумом? Или… электричеством?

— Я не сказал бы, что принявший вас в свои объятия Нил оказался легчайшей паутиной, его воды обладали достаточной плотностью для того, чтобы сломать вам ногу, — ответил я.

— Цепь иллюзий бесконечна. С этим согласны и некоторые священные писания, порожденные мудростью Тота.

— Неужели и золото представляется вам лишь тонкой кисейной материей? Разве захват власти всего лишь сотрясает воздух?

— О нет. Хотя, в сущности, все мы живем в грезах, и эти грезы являются нашей реальностью. Но тут, впрочем, и заключается тайна. Давайте предположим, что самые твердые окаменелости, к примеру камни этого храма, являются практически несущественными формами. Что падение камня, как и падение звезды, подчиняется простому математическому закону. Предположим, что некое сооружение включает в себя божественную сущность, некая форма обретает священную силу, а душа постигает незримые энергии. Что откроется постигшему их созданию? Почему бы не сдвинуть горы, если они лишь субстанция паучьей сети? Почему бы не разделять моря, если они лишь субстанция тончайшего водяного пара? Почему бы водам Нила не превратиться в кровь, а лягушкам не стать порождением чумы? Трудно ли обрушить стены Иерихона, если они не крепче ажурной решетки? Трудно ли превратить свинец в золото, если оба вещества, в сущности, бренные останки нашего мира?

— Вы безумец, — сказал Мухаммед. — Сам шайтан вложил в вашу голову такой ужасный вздор.

— Нет. Я ученый! — Он поднялся на ноги, оттолкнув услужливо поданную руку Нажака, как только обрел устойчивое положение. — Да, Итан Гейдж, однажды на банкете Наполеона вы пытались отказать мне в этом звании. Вам хотелось подпортить мою репутацию, выдав меня за мелкого шарлатана.

Я невольно покраснел. Похоже, этот тип ничего не забывает.

— Однако в течение двадцати лет я исследовал тайные учения, — продолжил Силано. — Пока вы беспутно растрачивали свою жизнь, я корпел в порабощенном мамелюками Каире, изучая древние тайны. Я шел по следам древних знаний, пока вы ловили удачу в парижских салонах. Я старался постичь туманные намеки, оставленные нам древними мудрецами, пока все вы копошились в мирской грязи…

Ого, самомнения ему по-прежнему не занимать!

— И вот наконец, — торжественно заключил граф, — я постиг то, что мы ищем и чем мы должны овладеть, чтобы успешно завершить поиски. Мы должны овладеть молнией!

— Чем овладеть? — не поверив своим ушам, переспросил Нед.

— Насколько я понял, Гейдж, вы преуспели в использовании электричества, дав отпор атаке войск Бонапарта.

— Война выставляет свои требования.

— Я думаю, нам могут понадобиться открытия Франклина, когда мы приблизимся к Книге Тота. Насколько глубоки ваши знания об электрических силах?

— Я достаточно сведущий человек, но не понимаю, к чему вы клоните.

— Он клонит к тому, Итан, что нам необходимы серафимы, — подключаясь к разговору, более мягко произнесла Астиза. — Мы предполагаем, что они укажут на тот последний тайник, что устроили рыцари-тамплиеры после уничтожения их ордена. Они принесли найденное ими в иерусалимском подземелье сокровище в пустыню и спрятали его в Городе Призраков. Подтверждения тому весьма смутные, но, насколько мы с Алессандро поняли, Тот тоже владел знаниями об электрических силах, а тамплиеры воспользовались ими для создания проверочных испытаний искателям книги. Нам необходимо привлечь силу молнии, как делал Франклин.

— Вообще-то, по-моему, Мухаммед прав, — заметил я. — Вы оба сошли с ума.

— В подземелье Иерусалима, — продолжал Силано, — вы обнаружили странную келью со световым открывающим устройством. И одну таинственную дверь, правда?

— Как вы могли узнать об этом?

Я наверняка знал, что Нажак не смог проникнуть в обследованные нами помещения и увидеть странно украшенную дверь, открытую Мириам.

— Как уже говорилось, я много времени посвятил изучению древних документов. И мне известно, что на той тамплиерской двери вы обнаружили иудейские символы. Десять сефирот каббалы?

— Но какое отношение они имеют к молнии?

— А вот посмотрите.

Наклонившись, он начертил на песке возле костра две соприкасающиеся окружности.

— Все в мире двойственно, — пробормотала Астиза.

— И в то же время взаимосвязано, — добавил граф.

Он начертил вокруг них еще один большой круг, соприкасающийся с малыми окружностями. Потом последовательно добавил к ним еще несколько окружностей. Его рисунок становился все более замысловатым.

— Пророки пользовались такими знаниями, — сказал он. — Возможно, пользовался и Иисус. И тамплиеры, в свой черед, тоже применили их.

Места пересечения кругов он соединил прямыми линиями, получив в итоге две звезды: пятиконечную и шестиконечную.

— Одна из этих звезд имеет египетское, а вторая — еврейское происхождение, — пояснил он. — Обе они одинаково священны. Египетские звезды вы использовали на вашем новом американском флаге. Вы не задумывались о том, что их могли выбрать франкмасоны, способствовавшие основанию вашей страны?

И в заключение в промежутках он отметил десять точек, расположенных тем же особым образом, что и задвижки на двери в зале тамплиеров под Храмовой горой. Изображения десяти сефирот — так назвал их Хаим Фархи. В очередной раз, казалось, все говорили на древних, неизвестных мне языках и находили важный смысл в том, что я мог бы счесть обычным украшением.

— Узнаете? — спросил Силано.

— Что именно? — сдержанно уточнил я.

— Поверх этого рисунка тамплиеры начертили другой. — Последовательно соединяя точки, он получил изломанную зигзагообразную линию. — Вот. Удар молнии. Жутковато, вы не находите?

— Возможно.

— Не только возможно. Согласно их туманным указаниям, мы должны овладеть небесными силами, если хотим понять, где находится эта книга. На обнаруженной нами здесь карте имеется символ молнии, а также написаны стихи.

— Стихи?

— Ритмическое двустишие. Весьма выразительное.

Он процитировал:

— Для меня это чистая тарабарщина, Силано.

— Латынь. Неужели на вашем Диком Западе не изучают классические языки, месье Гейдж?

— На нашем Диком Западе классическим считается меткий и своевременный выстрел.

— Перевод этого документа, который я нашел во время моих ученых изысканий, поясняет, почему мне захотелось вновь встретиться с вами.

Что же может означать такая иносказательная чертовщина? Наш мир избежал бы чудовищных недоразумений, если бы все ясно выражали свои мысли, но такой привычки у людей уж точно никогда не бывало! И однако некоторые строчки этого перевода навели меня на воспоминания, которыми я пока не делился ни с Астизой, ни с Силано. Предчувствие понимания породило во мне внутреннюю дрожь.

— Мы должны найти священный алтарь в Городе Призраков, — сказал Силано, — и привлечь туда грозовой огонь, молнию, так же как ваш наставник Франклин делал в Филадельфии. А крылья серафимов должны указать на тайное место.

— Какое место?

— На какой-то храм или пещеру, по моим предположениям. Это станет очевидным, если нам удастся привлечь молнию.

— Но, видимо, пустынная улитка еще должна напиться живительной влаги?

— Влаги грозового ливня. По-моему, эта строка подразумевает наполнение сакрального сосуда.

«Или чего-то другого», — подумал я.

— А к чему упомянуты цветы и вера?

— По моей версии, они являют нам исходные символы самих тамплиеров и эмблему Розы и Креста, принятую розенкрейцерами. Существует множество гипотез о происхождении эмблемы, но по одной из них александрийский мудрец Ормуз, обращенный в христианство благодаря миссионерству апостола Марка в сорок шестом году нашей эры, обогатил христианское учение идеями древних египтян и создал новое гностическое учение. — Он пристально следил за моей реакцией, пытаясь понять, уловил ли я в его пояснениях связь с Книгой Тота. — В ходе истории религиозно-философские учения не раз сменяли друг друга, дополняясь или растворяясь в новых веяниях, но эмблема Креста и Розы возникла в глубочайшей древности и вобрала в себя понятия жизни и смерти, отчаяния и надежды. Даже возрождения, если угодно.

— И понятия женского и мужского начала, — добавила Астиза, — фаллический крест и цветок йони.

— В общем, цветок и вера символизируют качества, требуемые подвижникам, посвятившим свою жизнь разгадке этой тайны, — заключил Силано.

— Но при чем тут женское начало?

— Вероятно, как минимум при том, что в компании искателей должна быть женщина.

Я решил оставить при себе мои собственные версии.

— Так вы хотите узнать, что произойдет, если мои серафимы привлекут удар молнии?

— Да, в том месте, что предписывают найденные нами документы.

— То, о чем вы говорите, — задумчиво помедлив, сказал я, — называется молниеотводом, вернее, понадобятся два особых стержня, поскольку у нас два ангела. Я полагаю, что для притягивания небесной силы к земле нам понадобится металл.

— Мы как раз и заказали для наших палаток металлические колья, чтобы закрепить на них ваших ангелов. Я долго планировал эту экспедицию. Вам нужна наша помощь, чтобы найти этот город, а нам нужна ваша помощь, чтобы найти в нем место тайника.

— А как мы поступим потом? Разделим книгу пополам?

— Зачем же? — сказал Силано. — Для разрешения нашего соперничества нам не понадобится суд Соломона. Точно так же как наши древние предки, мы вместе используем ее во благо человечества.

— Вместе?!

— А почему нет, ведь в наших руках окажется великая сила для творения безграничного добра? Если истинная форма мира является легкой материей, то ее можно соткать и переместить. И о том, как это сделать, очевидно, и поведает нам эта книга. А если откроются безграничные возможности, то можно будет сдвигать горы, продлевать жизнь, примирять врагов и исцелять раненых. — Его глаза сверкнули.

Я глянул на его ногу.

— Возвращать молодость.

— Разумеется, и во главе нашего мира наконец встанет разум.

— Разум Бонапарта?

Силано бросил взгляд на Нажака.

— Я предан правительству, возложившему на меня эту миссию. И тем не менее понимание политиков и полководцев ограниченно. Будущим, Итан, будут править ученые. Древний мир был игрушкой царей и жрецов. Новый мир будет подчиняться ученым. Когда разум и магия соединятся, наступит золотой век. Жрецы сыграли такую роль в Египте. Мы станем жрецами будущего.

— Но ведь у нас с вами совершенно разные интересы!

— Ничего подобного. Мировая действительность соткана из противоречий. А нас с вами связывает Астиза.

Его вульгарная улыбочка выглядела омерзительно.

Да уж, святой троицей нас не назовешь. Однако можно ли добиться успеха, не подыгрывая ему? Я глянул на Астизу. Она сидела рядом с Силано, далеко от меня.

— Связь наша весьма сомнительна, ведь она отказывается даже простить меня, — солгал я.

— Я прощу, если ты поможешь нам, Итан, — отозвалась она. — Нам необходимо, чтобы ты привлек на землю небесный огонь. Необходимо, чтобы ты овладел небесной силой, как ваш Бенджамин Франклин.

 

ГЛАВА 18

Вход в Город Призраков начинался в сложенном из крупнозернистого песчаника ущелье, узком и розовом, как девственное лоно. Продолжением его служила извилистая теснина, такая же узкая, как в начале, над которой в далекой вышине синела полоска неба. Крутые склоны, достигавшие высоты шестисот футов, временами образовывали своды, словно сомкнутые силой мощных подземных толчков. По мере нашего обремененного тюками продвижения по сумрачному дну ущелья теснота этих горных объятий пробуждала смутное беспокойство. Однако если можно назвать скалы сладострастными, то это розовато-лиловое подобие древнего барбикана напоминало своеобразный сераль переливчатой извилистой плоти, которой водные потоки придали множество чувственных форм, радующих глаз не меньше, чем любимая жена султана. Горные массивы пестрели оттенками кораллового, серого, белого и лавандового цвета. Скальные породы струились вниз подобно застывшей патоке, местами вздуваясь глазированными пузырями, а местами рассыпаясь кружевными занавесами. Тропа, проложенная по каменисто-песчаному пересохшему речному руслу каньона, вела вниз к цели нашего похода, словно мощеная дорожка в волшебный подземный мир сладострастного сатира. Приглядевшись, я заметил, что природа в этих местах не являлась единственным творцом. На пути встречались ворота для пропуска караванов и вытесанные в крутых склонах каньона каналы, их потемневшие поверхности ясно показывали, что когда-то они служили акведуком древнего города. Выйдя из-под выщербленной римской арки, обрамлявшей высокий вход в ущелье, мы двинулись дальше и в молчаливом благоговейном страхе созерцали высеченные в склонах ниши, украшенные изваяниями богов и геометрическими резными орнаментами. Большие, вдвое больше обычных земных размеров, верблюды медленно шествовали вместе с нами, застыв в барельефах на выровненных стенах песчаника. Создавалось впечатление, что все почившие здесь создания просто окаменели, а когда мы завернули за последний поворот этой теснины, призрачное ощущение резко усилилось. Мы все потрясенно ахнули и затаили дыхание.

— Вот, полюбуйтесь! — нараспев произнес Силано. — На что способен полет творческой фантазии!

Да, именно здесь должна храниться такая книга.

Путешествие до этого ущелья от горы Нево заняло несколько дней. Сначала наша компания проследовала по высоким берегам Иордана, окаймленным зелеными пастбищами горного плато, мимо погруженных в вековые сны полуразрушенных крепостей крестоносцев, преданных забвению так же, как и сами тамплиеры. Иногда мы ныряли в низины или поднимались в прожаренные солнцем ущелья, сменившиеся на западе желтыми песчаными пустынями. В их сухих почвах поблескивали редкие крошечные ручейки. Поднявшись на перевал, мы продолжили путь на юг, где в восходящих потоках сухого теплого воздуха кружили ястребы, внизу по берегам пересохших речек паслись стада коз, а пастухи-бедуины спокойно следили с безопасного расстояния за нашим продвижением. Осада Акры, казалось, происходила в другом мире.

В дороге у меня было более чем достаточно времени для размышлений над переведенными Силано латинскими строками. Крылья ангелов, вероятно, могли бы послужить своеобразными указателями направления, хотя пока оставалось непонятным, как связать их с божественной силой. Но больше всего меня озадачивали упоминания о «спирали улитки» и «цветах». В воспоминаниях моих постоянно всплывали эти же образы, использованные раньше моим французским ученым другом Эдмом Франсуа Жомаром на вершине Великой пирамиды. Он говорил тогда, что в размерах этой пирамиды отражен принцип «золотого сечения», или соотношения 1,618, если память мне не изменяет, которое, в свою очередь, отображается геометрической последовательностью, определяемой числами Фибоначчи. Атакую математическую последовательность можно представить и в виде взаимосвязанной последовательности увеличивающихся в размерах квадратов, причем проведенная в них дуга образует вид спирали, повторяющей природный узор раковины наутилуса, а также, по словам Жомара, отражается как в строении цветов, так и в количестве цветочных лепестков. Мой приятель Тальма решил, что этот молодой географ слегка сбрендил, раз выдвигает столь сумасбродные идеи, но меня они заинтересовали. Неужели эта пирамида и правда предназначалась для увековечивания основополагающих природных истин? И могут ли они быть как-то связаны с тем городом, в который ведет нас сейчас тамплиерская карта?

Я пытался рассуждать как Монж или Жомар, эти знатоки математических хитростей. Что же имели в виду тамплиеры, написав: «Тогда наконец огненный луч пронзит неизвестность и откроет неведомую доселе и незримую мирскому глазу тайну»? Я терялся в самых абсурдных догадках, но все же в итоге у меня оформилась одна дикая идея. Неужели я нашел путь, который позволит мне забрать Книгу Тота из-под самого носа Силано?

Для ночных стоянок мы выбирали самые защищенные места и однажды вечером поднялись на холм, решив заночевать в развалинах сложенной из известняка крепости крестоносцев с полуразрушенными башнями, над которыми кружили ласточки. Низкие закатные лучи золотили остатки каменных стен, слегка затененных растущими в трещинах травами. Мы проехали по цветущему лугу, волнующемуся под весенним ветром. Казалось, сами цветы, склоняя головки, одобряли мою гипотезу. В их тихом шелесте мне слышались слова: «числа Фибоначчи».

Когда мы сгрудились возле покосившихся ворот, чтобы провести лошадей в заброшенный внутренний двор, мне удалось шепнуть Астизе:

— Встретимся под луной, на бастионе, самом дальнем от того места, где мы устроимся на ночлег.

Она еле уловимо кивнула, а потом, притворившись рассерженной, резко послала свою лошадь вперед, оставив меня позади. Все правильно, для виду мы продолжали вести себя как непримиримые бывшие любовники.

Наша троица предпочитала спать на некотором расстоянии от банды головорезов Нажака, и, когда уснувший Нед разразился могучим храпом, я незаметно отполз в сторону и, добравшись до темной ниши, затаился в ожидании. Она появилась как белое, поблескивающее в ночи привидение. Отделившись от стены, я втянул ее на бывший сторожевой пост, скрытый от любых глаз, кроме проникающего в стрельчатую бойницу молочного зрачка луны. Впервые после нашей встречи мне удалось поцеловать Астизу, ночная прохлада освежила ее губы, наши пальцы сплелись, но она развела мои руки.

— У нас нет времени, — прошептала она. — Нажак видел, как я ушла, и решил, что мне надо облегчиться. Он будет считать минуты.

— Ну и черт с ним, с этим негодяем, пусть считает.

Я попытался обнять ее.

— Итан, наша невоздержанность может все испортить!

— А от нашей воздержанности я могу взорваться.

— Нет. — Она решительно оттолкнула меня. — Потерпи! Мы уже близки к цели!

Проклятье, с самого отъезда из Парижа мне приходится вести почти пуританский образ жизни. Забот и тревог хоть отбавляй и почти никаких развлечений, не говоря уже о женщинах. Я вздохнул.

— Хорошо, послушай. Если наш трюк с молнией действительно сработает, то тебе придется помочь мне сразу отделаться от Силано. Мне будет необходимо остаться одному, чтобы проверить кое-что, а позже мы должны назначить свидание.

— Ты что-то узнал, но решил не сообщать нам об этом, верно?

— Возможно. У меня есть одно рискованное предположение.

— Понятно, ты ведь игрок. — Она немного подумала. — После того как мы укротим молнию, скажи ему, что ты готов отдать эту книгу в обмен на меня. Тогда я притворюсь, что изменила тебе, и пойду с ним. Мы покинем тебя. Тебе придется лишь разыграть обиду и разочарование.

— Это будет не трудно. Могу я верить тебе?

— Вера приходит изнутри, — с улыбкой сказала она и ускользнула от меня в темноту.

В остальное время мы старательно изображали неприязнь, и наше поведение напоминало отношения кошки с собакой. Я надеялся, что это была всего лишь игра.

Наше путешествие проходило по древним караванным путям, и я опасался встреч с оттоманскими разведывательными отрядами, но создавалось впечатление, что после столкновения у горы Табор турки временно исчезли. Мы забрались в пустынные, давно необитаемые края почти первозданной природы. Однажды за нами увязались какие-то местные кочевники, небольшой отряд бедуинов на верблюдах, но наши вооруженные до зубов бандиты выглядели слишком опасными, к тому же, видя нашу скудную экипировку, они едва ли сочли нас достойными ограбления. Нажак подъехал к ним, и, похоже, они быстро нашли общий язык, поскольку бедуины тут же поворотили назад своих верблюдов.

К тому времени, когда мы приблизились к указанному на карте тамплиеров городу, вокруг уже не было ни одной живой души.

Повернув на запад, мы увидели на горизонте пески пустыни и спустились с обширного плато. Между нами и этими песками, однако, находилась еще не виданная мною прежде странная геологическая формация. Маячивший в некотором отдалении зазубренный и мощный горный массив выглядел совершенно фантастично, а на подступах к нему громоздились бугристые и округлые скалы бурого песчаника. Они напоминали застывшую пену или выпеченный в гигантской печи и бурно поднявшийся на дрожжах хлеб. Эти странные горы казались непреодолимым препятствием, но, приблизившись, мы заметили в них множество дыр, делавших их похожими на стоглазое чудище. Этот песчаник, как я осознал, был буквально издырявлен пещерами. На поверхности обнаружились также резные колонны и ступени. Мы устроились на ночлег в пересохшем русле прямо под холодными, сверкающими звездами.

Силано сказал, что тропы, по которым нам придется идти завтра утром, будут слишком узкими и крутыми для лошадей, поэтому на рассвете мы привязали их у входа в ущелье, оставив под присмотром арабов из банды Нажака. Я заметил, что лошади ведут себя очень странно, они испуганно ржали и били копытами, шарахаясь от повозки, стоявшей на краю нашего лагеря. Этот приземистый крытый фургон появился у нас несколько дней назад, и Силано сказал, что часть мясных запасов вызывает страх у этих пугливых животных. Я хотел проверить его слова, но меня отвлек вид потрясающего, залитого утренним солнцем горного массива с его извилистым каньоном и гостеприимной римской аркой. В ущелье мы отправились пешком, и уже через несколько ярдов его стены скрыли от нас оставшийся позади мир. Полную тишину нарушал лишь звук наших шагов по дну идущего под уклон пересохшего речного русла.

— Когда-то здесь проходила булыжная мостовая, — сказал Силано. — Но дожди выворотили булыжники и размыли дорогу. Судя по старым документам, в это время года здесь бывают частые грозы с ливнями, вызывающими обильные паводки. Тамплиеры знали о таких особенностях климата и умело использовали их для устройства тайника. Нам нужно рассуждать так же, как они, чтобы отыскать его.

И вот, как я уже описывал, пройдя около мили по этому ущелью, мы сделали поворот и замерли в ошеломлении. Нашим глазам открылся второй, не менее впечатляющий каньон, проходивший под прямым углом к первому, но не он вызвал наше изумление. Перед нами высилось потрясающее сооружение, сравнимое по величию разве что с египетскими пирамидами. Прямо в скальной породе был высечен великолепный храм.

Представьте розовую, как девичья щека, высоченную отвесную скалу, в толще которой высечен витиевато украшенный языческий храм с колоннами, фронтоном и сводами, вздымающимися выше, чем церковная колокольня в Филадельфии. На его верхних карнизах я разглядел изваяния орлов размерами с хорошего буйвола, а ниши между колоннами занимали каменные скульптуры с ангельскими крыльями. Мое особое внимание, однако, привлекли вовсе не эти херувимы или демоны, а центральная фигура, расположенная над темным провалом храмового фронтона. Оттуда, с изящного барельефа, на нас настороженным и гордым взглядом взирала женщина, ее обнаженные груди были разъедены временем, а бедра драпировались складками каменной ткани в римском стиле. Мне уже встречались подобные изображения в святилищах Древнего Египта. В сомкнутых ладонях женщина держала рог изобилия, ее голову венчали остатки короны в виде солнечного диска, заключенного между бычьими рогами. Я вздрогнул, узнав очередное изображение богини, которая преследовала меня от самого Парижа, где римляне когда-то построили в ее честь храм — на месте его теперь высится собор Парижской Богоматери.

— Исида! — воскликнула Астиза. — Она как путеводная звезда ведет нас к этой книге!

— Арабы называют эту гробницу Эль-Хазне, — с улыбкой сказал Силано, — своеобразная сокровищница, где, согласно легендам, фараоны прятали богатства казны.

— Вы имеете в виду, что там спрятана и книга? — спросил я.

— Нет. Ее внутренние помещения слишком малы и совершенно пусты. Но тайник должен быть где-то поблизости.

Мы подошли к входу в Эль-Хазне, перебравшись через мелководный ручей, бегущий посередине нового ущелья, которое потом поворачивало вправо. К входу, темневшему под великолепным портиком, вели широкие ступени. Помедлив немного в прохладной тени за колоннами, мы внимательно осмотрели розовые скальные изваяния, а потом вступили во внутреннее помещение гробницы.

Как и сказал Силано, гробница выглядела разочаровывающе пустой, такой же незатейливой, как погребальный зал с пустым саркофагом в Великой пирамиде. Высеченные в толще скалы помещения выглядели как корабельные отсеки с отвесными стенами и прямыми потолками. После нескольких минут осмотра мы убедились в отсутствии какой-либо потайной двери или прохода. Святилище это выглядело незамысловато и уныло, как пустой склад.

— Здесь же ничего нет, если, конечно, в размерах этих комнат не закодированы какие-то тайные математические соотношения, — сказал я. — Каково их исходное назначение? Они выглядят слишком большими для обычного жилья, но мелкими и плохо освещенными для проведения храмовых ритуалов.

— Не будем строить домыслы, нам это неважно, — пожав плечами, заметил Силано. — Нам надо найти Небесный Жертвенник. А это место уж определенно скрыто от небес.

— Однако оно великолепно, — пробормотала Астиза.

— Иллюзия, как и все прочее, — отрезал Силано. — Реальна только душа. Вот почему бездушие, в сущности, не является грехом.

Мы покинули пределы Эль-Хазне, солнечный свет в каньоне соперничал с тенью. День выдался не слишком погожий.

— Нам повезло, — заметил Силано. — Тучи явно сгущаются, в воздухе пахнет грозой. Долго ждать не придется; главное — успеть все приготовить до того, как она разразится.

Постепенно расширяющееся ущелье позволило нам лучше оценить, в какое удивительное место мы попали. Взмывающие вверх скалы напоминали слоистые торты, округлые караваи и оплывшие башни. Их причудливые формы оттенялись цветущими кустами олеандров. Повсюду на склонах виднелись темные провалы, но на сей раз уже не природа позаботилась об их создании. Стесанные скальные поверхности приобрели очертания геометрических форм, а входы в них выглядели как прямоугольные дверные проемы, явно свидетельствующие, что над ними трудились усердные каменотесы. Перед нами лежал город, построенный не на склонах горы, а в самой ее толще. Мы миновали большой полукруг римского театра с рядами опять же высеченных прямо в скалах скамей и наконец вышли в обширную котловину, ограниченную крутыми стенами, словно большой внутренний двор. Это идеальное укромное место отлично подходило для города, ведь в него вели только узкие и легко защищаемые ущелья. Однако своими размерами оно могло бы сравниться с нашим американским Бостоном. С земли поднимались разрозненные полуразрушенные колонны. Стены каменных храмов окружали обломки их рухнувших крыш.

— О милосердная Исида, — прошептала Астиза. — Это божественный сон!

Один огромный скальный массив представлял зрелище, соперничающее с уже виденной нами гробницей Эль-Хазне. Он выглядел как целый сказочный город, с фасадами многоэтажных домов, уснащенных колоннадами, фронтонами и террасами, за которыми темнели оконные и дверные проемы, ведущие в лабиринт внутренних коридоров и залов. Я начал считать входы, но вскоре отказался от этой затеи. Их количество явно перевалило за сотни. Даже за тысячи.

— Это же огромный город, — переводя дух, выдавил я. — Как же мы найдем здесь книгу? По сравнению с ним египетские пирамиды кажутся почтовым ящиком.

— Именно вам предстоит найти ее. Вам с вашими серафимами. — Силано уже вытащил карту тамплиеров и старательно изучал ее. Наконец он обернулся и взмахнул рукой. — И для начала нам надо подняться на тот склон.

Верхний край возвышавшейся над древним театром горы был иссечен зубцами, но сама вершина казалась плоской. Наверх вели козьи тропы.

— Но зачем нам туда подниматься?

— Там должен быть Небесный Жертвенник.

Высеченные в песчанике ступени сменились узкой мощеной дорогой. Влажный воздух становился все более душным, и мы изрядно вспотели во время подъема, но зато с вершины увидели череду новых скальных жилых районов, испещренных дверными и оконными проемами. Однако мы не заметили ни единого признака человеческого присутствия. В этом покинутом городе стояла гробовая тишина, даже призраки не завывали. Свет начал приобретать багровые оттенки.

Достигнув вершины, мы вышли на ровное плато, с которого открывался панорамный вид. Далеко внизу виднелась серовато-бурая, окруженная горными отрогами котловина с полуразрушенными стенами и колоннами. За ними тянулись цепи островерхих зубчатых гор, совершенно лишенные растительности и похожие на изломанный хребет фантастического дракона. Солнце погружалось в угрожающие грозовые облака, которые неслись к нам, как воинственные стальные фрегаты. Принесший влажный зной ветер вздымал в воздух столбы пыли и кружил их, точно волчки. Древние мастера тщательно выровняли поверхность плато. Посередине имелось что-то вроде прямоугольного бассейна, правда очень мелкого и безводного, размером с бальный зал. Силано сверился с компасом.

— Все правильно, он ориентирован с севера на юг, — удовлетворенно заявил он, словно ожидал этого.

На западной стороне бассейна, откуда подступала гроза, четыре ступени поднимались к подиуму, очевидно служившему неким жертвенником. В его поверхности была выдолблена круглая чаша со сточным желобом.

— Для крови, — пояснил нам граф.

Его плащ развевался на ветру.

— Я не вижу тут ни единого места, где можно было бы спрятать книгу, — сказал я.

Силано махнул рукой в сторону маячившего внизу города с бесчисленным множеством темных провалов, превративших этот песчаник в подобие феерического улья.

— Зато там их бесконечно много. Так что пора воспользоваться, Итан Гейдж, вашими серафимами. Никакое золото не сравнится с их священным металлом.

— Каким металлом?

— Египтяне называли его ра-езри. Слезы Солнца. Перст Бога должен коснуться их, и тогда они укажут нам верный путь к тайнику. Что нам необходимо сделать для привлечения стрелы Тота? Каким образом дух Вселенной может подать нам знак?

Он выглядел как безумный фанатик, но так же вел себя старина Бен, я полагаю, когда вознамерился укротить в грозу воздушного огненного змея. Ученые все с большой придурью.

— Погодите. А что будет, когда мы найдем эту книгу?

— Будем изучать ее, — отрывисто бросил Силано.

— Пока даже неизвестно, сумеем ли мы прочесть ее, — добавила Астиза.

— Нет, я имею в виду, кто возьмет ее, — упорствовал я. — Кто-то же должен стать ее хранителем. Похоже, мои серафимы являются главным инструментом ее обнаружения, а без моего знания устройства молниеотвода вы даже не сможете применить их. И ведь, в сущности, я не связан обязательствами ни с англичанами, ни с французами, то есть сохраняю нейтралитет. Поэтому вам следует доверить мне ее хранение.

— Сами бы вы и за тысячу лет не нашли этот город, — взревел Нажак, — и тогда хранили бы у себя только счета из бакалейной лавки.

— А вы не нашли бы свое правое ухо, даже если бы оно было привязано веревкой к заднице, — бросил я ему.

— Месье Гейдж, я уверен, что мы найдем простой выход, — нетерпеливо сказал Силано. — Вы присоединитесь ко мне, вступите в ложу египетского обряда и получите в награду могущественные силы.

— Вы думаете, я буду действовать заодно с человеком, приславшим мне в Египте кувшин с головой моего друга?

Он вздохнул.

— Иначе вы не получите ничего.

Я должен был сыграть свою роль.

— А почему это вы решили, что у вас есть право забрать себе книгу?

Мой вопрос явно позабавил его.

— Да потому, что мои люди хорошо вооружены и обеспечены всем необходимым, и потому, что только мои знания, вероятно, позволят расшифровать то, что мы в результате найдем.

Сообщники Нажака внушительно достали свои пистолеты. Особенно досадно мне было видеть ствол моей собственной винтовки в грязных лапах Нажака.

— А вот что недоступно моему пониманию, — добавил Силано, — так это то, как Франклин мог связаться с таким дураком, как вы, Итан. Вы ведь чертовски медленно соображаете, не понимаете даже самых очевидных вещей.

Я показал на приближающиеся тучи.

— Однако я понимаю, что без моего дурацкого соображения они, очевидно, не сработают.

— Перестаньте строить из себя идиота. Если вы не поможете нам, то книгу не получит никто, в том числе и вы. Кроме того, я знаю, что вам все это интересно, так же как и мне.

— Тогда заключим сделку, — предложил я, глянув на Астизу. — Я помогу вам установить серафимов. Если устройство сработает, то вы таки получите книгу. Заберете ее, и на этом наши пути разойдутся.

— Мистер! — возмущенно воскликнул Нед.

— Но взамен книги вы отдадите мне Астизу.

— Она не моя собственность, месье, и я не вправе распоряжаться ею.

— Я хочу, чтобы вы позволили нам уйти целыми и невредимыми.

Он взглянул на нее.

— И ты поможешь, если я соглашусь уйти с тобой? — спросила она, избегая встретиться со мной взглядом.

Я кивнул.

— Нам лучше решить все побыстрее.

— Но это ее выбор, а не мой, — предостерег граф.

Лицо Астизы напоминало застывшую маску.

— Конечно, ее выбор, а не ваш, — самоуверенно подтвердил я. — Лишь об этом я и прошу.

— Договорились. — Он улыбнулся, но его ледяная усмешка могла бы заморозить воду. — Тогда помогите нам все подготовить.

Я удрученно вздохнул. Не напрасно ли я доверился ей? Верна ли вообще моя идея? Я сильно рисковал, поставив все на латинскую головоломку. Достав из потайного кармана сувениры, вынесенные из пирамиды, я заметил, как сверкнули при взгляде на них глаза этого колдуна.

— Используйте вот эти зажимы, которыми ангелы крепились к посоху Моисея, чтобы установить их на верхние концы ваших металлических кольев, — пояснил я. — Нам нужно соорудить что-то типа стержневого молниеотвода Франклина.

Заметив две дырки, просверленные в ровной поверхности жертвенника, я велел вставить туда колья, а Силано подтвердил, что о них упоминалось в документах тамплиеров. Однако наши стержни шли параллельно друг другу, оставаясь не связанными.

Я присмотрелся к поверхности между ними. В песчанике имелись прорезанные пазы, образующие шестиконечную звезду. А наши колья находились на противоположных концах звездных лучей.

— Нам необходимо соединить эти колья, — сказал я. — Для прохождения электричества нужен металлический провод. У вас есть что-нибудь подходящее?

Естественно, нет. Силано не утруждает себя такими мелочами. Темнота сгущалась, из-за клубивших свинцовых туч донесся удар грома. Со дна ущелья взметнулись пылевые вихри, кружившиеся и раскачивающиеся, точно пьяные.

— Я уверен, что стержни не сработают, если их не соединить, — предупредил я.

— А у тамплиеров сказано, что они должны сработать. Мои источники непогрешимы.

Самомнения у этого типа побольше, чем у самого Аарона Бурра. Что ж, мне пришлось быстро пошевелить мозгами и придумать, чем можно заменить металлический провод, поскольку мои враги были правы: мне все это интересно так же, как им.

— Нажак, чем смотреть волком, сделайте хоть что-то полезное, — наконец предложил я. — Заполните эти пазы водой и добавьте в нее немного соли.

— Водой?

— Бен говорил, что соленая вода проводит электричество.

Вода заполнила бороздки резной звезды, и вскоре в ней отразился зеленовато-фиолетовый небесный свет. Тучи полностью скрыли солнце, и температура воздуха заметно понизилась. Тела наши покрылись гусиной кожей. После очередного удара грома я увидел первые дождевые капли, но они испарялись, не долетев до земли. На западе полыхнула стрела молнии. Я отошел к краю плато. Нед и Мухаммед последовали за мной, но больше, похоже, никто не испугался. Даже Астиза, во все глаза глядевшая в небо, замерла в ожидании, лишь пряди волос своевольно развевались за ее спиной.

Гроза обрушилась на нас точно кавалерийская атака. Порывистый ветер взметнул песок, и нас накрыли тучи, наполненные огромными растягивающимися бурдюками грозового ливня, между которыми то и дело проскакивали серебряные змейки молний. Вспышки все чаще озаряли окрестные горные вершины, подбираясь все ближе и ближе к нашему плато. Тяжелые и горячие капли упавшего дождя поначалу напоминали расплавленный свинец, а не воду. Достигший бешеной силы ветер попытался сорвать с нас одежды. Но вот ослепительная вспышка мгновенно сменилась оглушительным грохотом, и гора вздрогнула. Молния ударила в один из кольев! Я почувствовал слабость в коленках. Засверкали искры, яркий голубой свет заполнил звездные бороздки между кольями, и через мгновение от ангела к ангелу протянулась яркая дуга. Серафимы засветились белым сиянием. Они раскачивались, раскручивая металлические стержни, а их крылья, повернувшись на северо-восток, немного сошлись, и продолжение указанного ими направления сходилось в точке, отстоящей примерно на двадцать ярдов. Молния уже погасла, но колья еще удерживали заряд, все вокруг заливало пурпурное свечение, мало отличающееся от того, что мы видели в подземелье Храмовой горы в Иерусалиме. А потом лучи света, исходящие из крыльев серафимов, встретились в воздухе, и их объединенный луч пронзил, точно выпущенная из винтовки пуля, великолепный, обрамленный колоннами проход храма, высеченного в скальном склоне примерно в двух милях от того места, где мы стояли. В воздухе рассыпался сноп искр.

— Ура! — заорали пособники Силано.

Указующий луч озарил провал входа, поиграв в нем, словно солнечный зайчик, и через мгновение рассеялся. Вершина горы погрузилась во мрак. Ослепленный, я взирал на наши металлические колья. Серафимы расплавились, концы кольев сплющились, как раздавленные грибы. Силано триумфально воздел к небесам руки. Астиза оставалась неподвижной, ее платье промокло, вода стекала по прилипшим к щекам прядям темных волос. Гроза отходила на восток, ее полыхающий фронт сменился более обильным дождем, уже более прохладным, с тихим шелестом насыщавшим горный воздух озоном. Вертикальные струи ливня заполняли прямоугольное углубление вокруг жертвенника. Мы все ощутили странную наэлектризованность атмосферы, от которой у нас шевелились волосы. Потоки воды залили уже все плато.

— Вы все заметили то место? — спросил Силано.

— Я найду его с закрытыми глазами, — уверенно заявил Нажак, слегка приглушив алчность тона.

— Происки дьявола, — пробурчал Большой Нед.

— Нет, Моисея! — возразил Силано. — А также рыцарей-тамплиеров и всех искателей истины. Мы все божьи твари, господа, и вне зависимости от того, является ли Творец в образе Тота, Иеговы или Аллаха, Его воплощения сводятся к одному: знанию.

Глаза графа сверкали необычайным огнем, словно в него проникла доля молниеносного заряда.

Я ничего не имею против знаний — более того, я с удовольствием присоединился к отряду ученых, — и тем не менее слова и страсть Силано встревожили меня. Мне вспомнились детские проповеди о сатане в образе змея, посулившем знания Адаму и Еве в райском саду. Какой же огонь мы разожгли здесь? Однако могли ли мы не поддаться искушению попробовать столь соблазнительное яблоко?

Я посмотрел на Астизу, мой духовный компас. Но ведь сейчас она должна избегать моих взглядов, как мы и задумали. Она выглядела совершенно пораженной — неужели она действительно так потрясена? — и очень встревоженной.

— Господа, я полагаю, мы близки к историческому моменту, — произнес Силано. — Еще до сумерек спустимся вниз. Разобьем лагерь перед освещенным лучом скальным храмом и обследуем его с первыми лучами солнца.

— Или ночью с факелами, — пылко предложил Нажак.

— Я ценю твое рвение, Пьер, но не думаю, что за ночь наш многовековой тайник куда-то исчезнет. Месье Гейдж, ваше общество, как обычно, приятно развлекло нас. Но смею сказать, что никто из нас не будет сожалеть о расставании с вами. Вы выполнили вашу часть договора, поэтому я с удовлетворением отпускаю вас. Прощайте же, наш временный спутник, — с церемонным поклоном произнес он.

— Астиза, — сказал я, — теперь ты можешь пойти со мной.

— Я не могу, Итан, — выдавила она после продолжительного молчания.

— Что?

— Я пойду с Алессандро.

— Но я пришел сюда ради тебя! Из-за тебя покинул Акру!

Я изобразил больше ярости, чем адвокат, вдруг обнаруживший ужасное свидетельство виновности клиента.

— Итан, я не могу позволить, чтобы только один Алессандро распоряжался этой книгой. Я не могу отказаться от нее после всех страданий. Исида привела меня в этот город, чтобы завершить возложенную на меня миссию.

— Но он безумец! Взгляни на его приспешников. Это же порождение дьявола. Давай уйдем вместе. Поедем со мной в Америку.

Она упрямо мотнула головой.

— Прощай, Итан.

Силано улыбался. Он предвидел такой поворот.

— Нет!

— Месье, она сделала свой выбор.

— Ведь я помог овладеть молнией только ради тебя!

— Прости, Итан. Книга для меня важнее всего. Я пойду с Алессандро.

— Вы использовали меня!

— Мы использовали вас для нахождения книги. Ради всеобщего блага, я надеюсь.

В притворной досаде я угрожающе выдернул один из железных кольев, но банда Нажака тут же ощетинилась мушкетами. Астиза даже не оглянулась на меня, когда Силано, набросив ей на голову покрывало, повел ее к спуску с плато.

— Вскоре, Итан Гейдж, вы осознаете, от какого великолепного предложения отказались по собственной глупости, — крикнул Силано. — Вы поймете в итоге, что мог дать вам египетский обряд! И пожалеете о вашей дурацкой сделке!

— Вот-вот, — прохрипел Нажак, держа меня под прицелом пистолета. — Возвращайтесь умирать в свою осажденную Акру.

Выпавший из моей руки кол с лязгом прокатился по плитам. Наш обман удался. Если, конечно, Астиза честно сыграла свою роль.

— Ну и убирайтесь с моей горы, — дрожащим от гнева голосом вскричал я.

С самодовольными ухмылками они гуськом начали спускаться по дорожке, захватив с собой расплавившихся серафимов вместе с кольями. На этом спуске Астиза оглянулась на меня всего один раз.

Когда они удалились за пределы слышимости, Большой Нед наконец дал волю своему возмущению.

— Ради всех святых, мистер, неужели мы действительно позволим этому подлому паписту заграбастать наши законные сокровища? Мне казалось, что у тебя больше мужества!

— Мужество тут ни при чем, Нед, у меня больше сообразительности. Вспомни, как я победил тебя на саблях.

Он поумерил пыл.

— Ну, помню.

— Тогда я воспользовался силой мозга, а не мускулов. Силано знает не так много, как думает. А это означает, что у нас появился свой собственный шанс. Мы спустимся по другому склону этой горы и проведем наш поиск отдельно от этой своры головорезов.

— Как это — отдельно? Им же известно, где спрятана твоя драгоценная книга!

— Им известно только, в какое место попал луч света после удара молнии. Но я не думаю, что тамплиеры придумали столь тривиальную загадку. Надеюсь, что они тоже изучали Великую пирамиду.

— О чем ты толкуешь, мистер? — озадаченно спросил он.

— Держу пари, что сейчас мы были свидетелями всего лишь впечатляющей мистификации. Не забывай, Нед, я ведь азартный игрок. А размеры Великой пирамиды связаны с рядом чисел, известным как последовательность Фибоначчи. Ты, конечно же, слышал о ней.

— Нет, конечно, чтоб мне провалиться!

— На сей счет меня просветили в Египте французы. Так вот, эта последовательность, в свой черед, отображает некоторые основополагающие природные процессы. Она священна, если угодно. Именно такого рода загадки и могли интересовать тамплиеров.

— Извини, мистер, но мне казалось, что вся эта каша заварилась из-за древних сокровищ и тайных сил, а не из-за каких-то чисел и тамплиеров.

— Все это одно и то же. Короче, существует некая пропорция, проявляющаяся в геометрическом представлении этой последовательности, — приятное глазу соотношение между длинной и короткой линиями, примерно равное одной целой и шестьдесят одной сотой. Так вот, такое «золотое число», или золотое сечение, известно было еще древним грекам, а также строителям готических соборов и художникам эпохи Возрождения. Но помимо этого обнаружилось, что оно закодировано и в размерах Великой пирамиды.

— Золотое?

Нед смотрел на меня как на сумасшедшего, каким я, наверное, и был в ту минуту. Продолжая говорить, я нашел участок сырой земли и прутик.

— Следовательно, на самом деле наша книга может быть спрятана на некотором расстоянии от указанного места. По крайней мере, я готов держать пари. Итак, давай предположим, что основание пирамиды образовано тем самым световым лучом. — Я нарисовал на земле линию, указывающую на те руины, к которым направился Силано с компанией. — Проведем линию, перпендикулярную этой, — она будет направлена более-менее на запад. — Я махнул рукой в сторону горных отрогов, с которых на нас надвинулся грозовой фронт. — Где-то на этой новой линии находится точка, которая обнаружится, если мы дополним рисунок до прямоугольного треугольника, соединив вторую линию с точкой, в которую отправился Силано.

— И тогда мы найдем нужное место?

— Вот именно. Нам нужно узнать, какова длина третьей наклонной линии, то есть гипотенузы. Допустим, соотношение между ней и линией, ведущей к храму Силано, равно примерно одной целой и шестьдесят одной сотой, что соответствует золотому соотношению, физическому воплощению чисел Фибоначчи и творений природы и углу наклона самой Великой пирамиды. Размеры пирамиды определяются рядом основополагающих чисел, неизменных и для раковин, и для цветов. Да, конечно, трудно измерить расстояние по лучу света, но если мы предположим, что тот храм находится на расстоянии двух миль, то наша гипотенуза должна быть немного больше трех…

Теперь Нед, прищурившись, следил за моей рукой, переместившейся от расположенного на севере храма в западную сторону.

— Я думаю, что мой воображаемый западный луч попадет как раз туда, где находятся вон те впечатляющие руины.

Мы пригляделись. На дне долины маячили развалины древних зданий, выглядевшие так, словно их в течение множества лет подвергали пушечному обстрелу. Разрушения были на редкость сокрушительными и необратимыми, однако над обломками возвышались величественные останки уцелевших структурных элементов. И разрозненный ряд обветшалых колонн проходил, видимо, вдоль древней мостовой.

— А как вы узнали нужный угол наклона, эфенди? — попытался прояснить ситуацию Мухаммед.

— По углу наклона Великой пирамиды. Мне объяснил это мой друг Жомар.

— Вы имеете в виду, что этот шайтанов граф отправился на поиски в пустой храм?

— Это всего лишь предположение, но иных вариантов у меня нет. Друзья, не теряйте надежды. Разве вам не хочется убедиться в том, что тамплиеры постарались устроить нам такую же числовую головоломку, как древние египтяне?

— Я привык верить вам, эфенди.

— И я тоже. — Нед рассмеялся. — Вот будет весело, если мы первыми найдем эту треклятую книгу. И золотишко, конечно, тоже, уж будьте уверены, — заключил он и одарил меня своей широчайшей улыбкой, блеснув клавишными зубами.

 

ГЛАВА 19

Спустившись с алтарного плато, мы сделали вид, что направляемся к выходу из каньона, покидая Город Призраков. Но когда скалистые стены скрыли нас от Силано, мы нашли обходной путь к западу и спустились в живописную влажную ложбину. Проходя мимо очередных рукотворных пещер и полуразрушенных гробниц, мы увидели бурный водопад, порожденный грозовым дождем, — причем эта пустыня действительно на редкость быстро поглощала его, как и предсказывали тамплиеры, — и вскоре оказались на городской мостовой. Сгущались сумерки, дождь закончился. Стараясь оставаться незамеченными, мы пользовались защитой низких скал и еще до наступления темноты достигли площади с развалинами виденного нами с плато большого храмового здания. Воздух после грозы дышал прохладой, на небе появлялись первые звезды.

Это здание находилось в более плачевном состоянии, чем храм Дендеры, исследованный мной в Египте, и выглядело значительно менее впечатляющим. Крыша его обвалилась, и сохранилось лишь темное, заваленное камнями помещение с весьма скудными украшениями. Оно выглядело внушительным — стены поднимались на высоту сотни футов, а под арочным сводом мог бы пройти даже фрегат, — но невзрачным.

Нам не составило труда найти ведущий вниз туннель. В одном углу заваленного обломками храмового зала обнаружилось заметное углубление, словно кто-то уже расчистил это место в попытке отыскать сокровища, а дно его покрывали придавленные камнями толстые доски.

— Смотрите-ка, и правда нашли что-то! — тихо воскликнул Нед.

Убрав доски, мы увидели дыру с высеченными в песчанике ступенями. Из сухого валежника мы на скорую руку соорудили факелы, высекли кремнем искру, чтобы зажечь один из них, и спустились под землю. Однако вскоре нас ожидало разочарование. Пройдя тридцать ступеней, мы оказались перед каким-то колодцем с гладкими стенами. Я поднял камень и бросил его в темную колодезную шахту. Через несколько томительных мгновений послышался тихий всплеск. Снизу доносилось и журчание воды.

— Заброшенный колодец, — озвучил я свою догадку. — Бедуины обычно закрывают их, чтобы туда не свалились козы или дети.

Раздосадованные неудачей, мы поднялись обратно, обследовали весь периметр, но не нашли больше ничего интересного. Перед входом в храмовое помещение вдоль пустынной мостовой высились остатки колонн, вероятно в древности поддерживавших крышу галереи. Очередные кучи обломков обозначали границы давно разрушенных строений. Все хорошее, казалось, уже исчезло, повсюду валялись только черепки керамических сосудов. Я скажу вам, что такое история: разбитые черепки да забытые скелеты; множество обитателей нашей планеты полагают, что оставят в истории важный след, но все превращается в пыль. С окружающих склонов на нас молча глазели пустые провалы пещер. Утомленные поисками, мы сели отдохнуть.

— Похоже, твое предположение не сработало, мистер, — уныло промямлил Нед.

— Пока не сработало, Нед. Только пока.

Он окинул взглядом развалины.

— А где, интересно, обитают здешние призраки?

— Надеюсь, обсуждают в своем призрачном мире их собственные дела. Ты веришь в них?

— Ага, я их видел. Как-то стоял на ночной вахте, а наши покойные морячки расхаживали по палубе. А духи других, погибших в кораблекрушениях мореплавателей объявляются перед надвигающимися штормами. Они частенько пугают моряков, это уж точно. А еще я однажды снимал комнатенку в одном доме, так там по ночам плакал умерший ребенок и…

— Что за шайтановы разговоры, — вмешался Мухаммед. — Грешно так говорить о покойниках.

— Верно, друзья, давайте лучше поговорим о наших делах. Нам нужно найти вход в подземелье. Если и можно спрятать где-то сокровище, то только в земле.

— Согласен, — заявил Нед, — если награда за наши раскопки превзойдет жалованье землекопов.

— Утром, когда Силано войдет в освещенный лучом храм, то, возможно, ничего там не найдет. Держу пари, что ничего не найдет. Но самим нам надо успешно завершить поиски, причем чем раньше, тем лучше, чтобы успеть убраться подальше.

— А как же быть с твоей женщиной? — поинтересовался Нед. — Неужели, мистер, ты откажешься от нее?

— Она собиралась незаметно убежать от них и встретиться с нами.

— Ну-ну, значит, ты сделал ставку и на нее тоже! Разве можно полагаться на женщин? По-моему, от них одни убытки.

Я пожал плечами.

— Вся наша жизнь — игра.

— Как красиво журчит этот ручей, — заметил Мухаммед, явно желая сменить тему. Насколько я знал, азартные игры он тоже считал изобретением шайтана. — Редко услышишь такое в пустыне.

Мы прислушались. Действительно, до нас доносилось бодрое журчание потока, бегущего по желобу вдоль мостовой.

— Это все из-за грозового ливня. В этих краях наверняка большую часть года стоит ужасная сушь, — сказал Нед.

— Интересно, куда ж девается этот ручей? — добавил Мухаммед. — Мы ведь находимся на самом дне котловины.

Я встрепенулся. Действительно, куда? «Когда спираль пустынной улитки отверзнет иссохшие уста…» Внезапно, вдохновленный одной идеей, я с трудом спустился по разрушенным ступеням храма к мостовой и приблизился к поблескивающему в звездном свете дождевому потоку. Он бежал к западному горному склону, но по пути… исчезал!

Поперек этого журчащего потока, точно срубленное дерево, лежала древняя колонна, и именно под ней таинственно терялся наш поток. С одной стороны — резвый ручей, а с другой стороны — сухой желоб, покрытый слоем песка и гальки. Я вступил в прохладную воду, ощутив ногами ее напор, и заглянул под упавшую колонну. На дне желоба темнела горизонтальная щель, подобная прикрытому глазу сонного великана, — в нее-то и уходила вода. До меня донеслось эхо ее падения. Хотя скорее она напоминала не глаз, а гигантский рот. «И недра поглотят живительную влагу…»

— По-моему, я нашел нужный нам ход, — крикнул я.

Нед живо присоединился ко мне.

— Соскользнешь в эту дыру, мистер, и, возможно, поток доставит тебя прямиком в ад.

Да уж, все возможно. Но что, если каким-то чудом мои предположения верны и именно там тамплиеры в действительности спрятали найденный в Иерусалиме клад? Предчувствие подсказало мне, что мы на правильном пути. Я отступил от колонны и огляделся. Сточный желоб перекрывала одна-единственная колонна. Какова вероятность того, что она случайно рухнула именно на то место, где находится подземный ход? Причем обнаружить этот ход можно только после грозового дождя…

Я осмотрел колонну, верхний конец которой указывал в противоположную от храма сторону. Она упала под углом к основанию, словно сброшенная с него землетрясением, и оставшаяся часть торчала словно сломанный зуб. Поражало и то, что на плите у основания почти не было обломков, заполнявших все вокруг. Кто-то — вероятно, уже много столетий назад? — решил тут слегка прибраться, сбросив с себя средневековую кольчугу и белый плащ с красным крестом.

— Нед, помоги-ка мне убрать мусор. Мухаммед, собери еще валежника для факелов.

— Опять, мистер? — простонал моряк.

— Ты не забыл о сокровищах?

Вскоре перед нашими глазами появилась побитая временем мраморная плита, лежащая перед базой рухнувшей колонны. На мгновение мне представилось, каким мог быть этот город в пору расцвета: ряды колонн поддерживали тенистую сводчатую галерею, возведенную над центральной улицей, изобиловавшей красочными лавками, тавернами и чистой водой, струящейся в голубых фонтанах, а караваны хвостатых верблюдов, величаво покачиваясь, тащили сюда из Аравии на своих горбах богатые товары. Вокруг развевались флаги, звучали трубы, цвели сады фруктовых деревьев…

Отлично! На мраморе обнаружился рисунок. На квадратном основании колонны проступили резные очертания треугольников. На самом деле, как я заметил, мраморные плиты лежали на двух уровнях, причем верхние частично закрывали нижние. Они образовывали такую фигуру:

— Смотрите-ка, тут есть еще и какая-то эмблема, — сообщил я моим спутникам. — Она похожа на масонский знак с циркулем и угольником.

Мы занялись дальнейшими поисками.

— Твои картинки незамысловаты, как груди девственницы, — заявил Нед.

Что ж, тамплиеры были воинствующими монахами, а не каменщиками.

— Но нет ли тут какого-нибудь креста? Меча? Или каббалистических сефирот?

— Эфенди, это всего лишь рухнувшая колонна.

— Нет, тут должно быть что-то важное. Какой-то путь к цветам и вере, как сказано в стихах. Это какая-то закрытая дверь, и ключ к ней… должно быть, спрятан в этих квадратах. В одном четыре прямых угла и в другом еще четыре. В сумме — восемь. Священное число? Такое же, как в последовательности Фибоначчи.

Мои спутники тупо взирали на меня.

— Но есть также и два больших треугольника, три плюс три. Шесть. Нет, что-то не то. Вместе получается четырнадцать, странное число. Проклятье! Неужели я совершенно запутался?

Мне подумалось, что я все чересчур усложняю. Как же мне не хватало советов Монжа или Астизы!

— Если бы нам удалось сдвинуть эти треугольники, эфенди, то получилась бы еврейская звезда.

Ну конечно. Что может быть проще?

— Нед, давай попытаемся сдвинуть плиты у основания колонны. Надо проверить, не удастся ли нам преобразовать эти треугольники.

— Что?!

Снова он посмотрел на меня как на безумца.

— Давай-давай, поднатужимся! Помнишь, как ты сдвинул алтарь в подземелье Иерусалима!

С обреченным видом моряк присоединился ко мне. В одиночку мне наверняка не удалось бы даже пошевелить каменные плиты, но, когда Нед напряг свои мощные мускулы, камни начали сдвигаться. Мухаммед тоже помогал нам. Неохотно, с тихим скрежетом плиты у основания упавшей колонны смещались, наезжая друг на друга. Получающийся рисунок из смещенных треугольников все больше походил на Звезду Давида.

— Толкай, Нед, еще немного!

— Ты хочешь, мистер, чтобы нас поразил еще один удар молнии?

Но мы уцелели. Чем больше перекрывались треугольные плиты, тем легче они скользили. Когда звезда окончательно сформировалась, раздался тихий щелчок, и база колонны вдруг отъехала в сторону, повернувшись на скрытой угловой оси. Вся эта конструкция, казалось, потеряла свой вес. А как только база сместилась, плита с шестиконечной звездой начала опускаться.

Мы изумленно наблюдали за происходящим.

— Прыгайте, прыгайте, пока она не исчезла! — опомнившись, воскликнул я и спрыгнул на опускающуюся плиту.

После небольшого колебания Нед и Мухаммед последовали моему примеру, а запасливый араб прихватил и наши факелы. Опускаясь в подземелье, мы слышали скрип древнего механизма.

— О Аллах, мы попадем в преисподнюю, — простонал Мухаммед.

— Ничего подобного. Мы спускаемся в тайник за книгой и сокровищами!

Вода журчала все громче, гулко отражаясь от стен подземного зала, в который мы опускались. Мы погружались в шахту с высеченными в форме шестиконечной звезды краями, соответствующими нашей звездной платформе, но вот она вздрогнула и остановилась, достигнув дна. Я глянул наверх. Из такого глубокого колодца будет непросто выбраться. Высоко в небе я разглядел всего пару звезд.

— И как же мы вылезем обратно? — резонно поинтересовался Нед.

— Гмм. Может, стоило оставить кого-то наверху? Ладно, все равно уже поздно. Книга сама подскажет нам, как выбраться отсюда, — заявил я, стараясь подавить сомнения и придать своему голосу как можно больше уверенности.

От резного ствола нашей шахты отходил низкий горизонтальный туннель, из которого доносилось приглушенное журчание льющейся воды. Пригнувшись, мы прошли по шероховатому полу. Длина туннеля примерно равнялась высоте упавшей колонны, после чего мы оказались в темной пещере. Ее заполнял шум ревущей воды.

— Давайте зажжем факел, — громко сказал я. — Только один… другие нам могут понадобиться позже.

Вспыхнул желтоватый свет. Я ахнул. Наш грозовой поток, исчезавший в замеченную мной наверху щель, низвергался сюда и полностью поглощался иссохшими устами пустыни. Но мое внимание привлекло нечто иное. Мы попали в рукотворную пещеру, высеченную в форме рога или сужающейся книзу воронки. По ее поверхности проходил узкий карниз, шириной не больше фута. Мы теснились при входе на верхнем краю воронки. Уровень самого карниза понижался по спирали, напомнив мне ту раковину наутилуса, что показывал Жомар на вершине Великой пирамиды, ту самую раковину, что вдохновила его на мысль о последовательности Фибоначчи. «Цветы и вера». На дне воронки поток закручивался в бурный водоворот.

— Ну и что теперь, в омут с головой? — проворчал Нед. — Как-то не похоже, что где-то тут есть выход наверх.

— Ты не понимаешь, Нед, это же еще один особый знак. Тайны Вселенной связаны с числовыми законами, и тамплиеры или строители этого города стремились увековечить их в камне. Так же, как египтяне. И по моим представлениям, именно о них должно говориться в Книге Тота.

— О подземельях, понастроенных безумцами?

— О том, что скрывается за обычной, зримой жизнью нашего мира.

Он неодобрительно покачал головой.

— Да это ж просто сточная труба, мистер.

— Нет. Потайной портал.

Хотелось бы мне в это поверить!

— На черта я только увязался за тобой!

— И правда, эфенди, мы попали в дурное место.

— Наоборот, мы попали в священное место. Вы оба можете подождать меня здесь. Я готов поспорить, что они не построили бы таких хитрых ходов, если бы не хотели спрятать что-то внизу. Согласны?

Они таращились на меня, как на сбежавшего из сумасшедшего дома психа, и были недалеки от истины. Только безумные бездельники стремятся найти кратчайший путь к благоденствию. Но я убедился, что верно разгадал головоломку, придуманную тамплиерами, что тайник находится именно здесь, а не там, где его ищет Силано, и если Астиза выполнит обещание и найдет нас, то мне наконец удастся обрести все сразу — священные знания, богатство и любимую женщину. В общем, вероятно, меня будут ждать даже две женщины, но с этим придется разобраться в должное время. Меня вновь охватило чувство вины перед Мириам, соединенное со сладкими воспоминаниями о ее прекрасном теле, щедрых ласках и безоговорочной вере в мою порядочность. Какие странные мысли порой приходят в сложных ситуациях!

Я зажег второй факел и со змеиной осторожностью пополз вниз по спиральному карнизу. Мои напарники остались наверху. Когда я достиг бурно завихряющейся и непроницаемо черной воды, факел угрожающе зашипел в насыщенном брызгами тумане. Далеко ли еще до дна этого колодца? Не слишком ли он глубок, чтобы вытащить все, что побросали туда тамплиеры? Я уже не сомневался, что они побросали в эту воронку все вывезенные из Иерусалима сокровища, веруя, что выжившие собратья однажды вернутся и достанут их, дабы возродить их орден.

Я собрал все свое мужество. Вода, как я уже упомянул, выглядела совершенно черной и, бурно кружась, убегала в отверстие воронки, а по водной поверхности, словно сгустки свернувшегося кислого молока, плавала зеленовато-бурая пена. От нее тянуло какой-то могильной затхлостью. Но нам же все равно не выбраться отсюда по той шахте, в которую мы спустились, верно? В общем, положив факел на карниз, где он тут же погас — остался лишь слабый свет, исходивший сверху от факела Неда и Мухаммеда, — я набрал в легкие побольше воздуха и, молясь всем известным мне богам, нырнул в омут.

Вода оказалась холодной, но не обжигающей. Меня несло куда-то в чернильной темноте. Я ощущал противные прикосновения волокнистых водорослей, покрытых омерзительной слизью столетий. Возможно, там плавали еще какие-то мягкотелые призрачные твари — по крайней мере, мне показалось, что они извиваются в темноте, — но я упорно продвигался дальше, с отчаянной скоростью загребая воду. Роль утопленника меня не привлекала, оставалось надеяться, что за пару минут мы найдем наши сокровища.

Напор воды усилился, словно подгоняя меня. Я перепугался, осознав, как трудно будет в случае неудачи выбраться обратно против такого сильного течения, и тогда уж мне точно не хватит запасов дыхания. Путь назад был закрыт, и меня неумолимо несло в неизвестные глубины.

Я заметил странное свечение. Оно появилось впереди, совсем слабое, но весьма радующее после томительных мгновений кромешного мрака. Мне удалось даже разглядеть дно, и оно показалось обнадеживающе светлым, как чистый донный песок. Потом я осознал, что именно там светлеет, и едва не захлебнулся. Дно было устлано не песком, а костями.

Я уже видел в Иерусалиме фриз из черепов, украшавший подземный туннель тамплиеров, но этот был в сто раз страшнее, просто жуткий каменный оссуарий, полный людских скелетов. Здесь покоились настоящие черепа, тусклые и бледные, но вполне узнаваемые в омерзительном хаосе ребер, нижних и верхних конечностей. Просто какой-то выбеленный костяной риф, оскаливший длинные, как пальцы, зубы и зияющий черными провалами пустых глазниц. Поверх них темнели звенья цепей и каменных обломков.

Что это за местечко, похожее либо на камеру смертников, либо на жертвенный колодец?

Течение перетащило меня через это кладбище, подталкивая к проблескам света. Неужели из-за нехватки кровоснабжения в мозгу у меня начались галлюцинации? Но нет, впереди действительно маячил сумеречный свет, и вскоре я заметил над головой более отчетливое свечение. Изо всех сил помогая потоку побыстрее доставить меня к желанному выходу, я упорно бился головой о потолочный свод, проверяя, не появилось ли там воздушное пространство.

Наконец, уже готовый нахлебаться воды, я вынырнул на поверхность. Опять мертвецы! Заметив сбоку высеченный в песчанике карниз, я ухватился за него и, с шумом выбравшись из воды, улегся на камнях, ловя ртом воздух, словно полудохлая рыба. Наконец, слегка восстановив дыхание, я сел и огляделся вокруг. Я оказался на дне вырубленной в песчанике шахты или какого-то колодца. Поземный поток, из которого мне удалось выбраться на скальный карниз, проносился дальше и исчезал в очередном туннеле. Я содрогнулся. Возможно, ниже по течению еще больше костей и к ним вскоре присоединятся мои бренные останки.

В вышине маячил бледно-серебристый свет луны и звезд. Не увидев самого неба, я предположил, что его сияние отражается сюда с помощью особого устройства. Освещение, правда, было ужасно тусклым, но мне удалось разглядеть гладкие стены приютившей меня шахты, не имевшей никаких ниш или выступов для ног и в то же время слишком просторной, чтобы позволить вылезти из нее, упираясь в стены. То есть шанса подняться наверх мне по-прежнему не предоставили. И что же дальше?

Вдруг у меня появилось ощущение, что за мной следят какие-то призраки.

Насквозь промокший, я медленно встал и прошелся по сумрачной камере. Меня окружали люди, осознал я, могучие, погруженные в раздумья воины в средневековых кольчугах. Головы этих бородачей покрывали шлемы, а перед собой они держали четырехугольные щиты, упирая их в защищенные доспехами ноги. Правда, надо отметить, что окружающие меня вечные стражники были высеченными в стенах песчаника статуями. Возможно, они изображали великих магистров ордена тамплиеров. Их размеры, значительно превосходившие человеческий рост, достигали добрых девяти футов, а на лицах застыло мрачное выражение. Присутствие этой встроенной в стены стражи даже обнадежило меня, навеяв мысль, что они сторожат нечто действительно важное.

Но что же тут можно найти? Каменный саркофаг, как я заметил, был закрыт, в отличие от того, что стоял в царском зале Великой пирамиды. Эту гробницу сделали в европейском церковном стиле, и ее крышку украшал барельеф с изображением европейского рыцаря. Каменный саркофаг вырубили из известняковых глыб и, по моим предположениям, внутри покоился сам первый тамплиер: знаменитый Монбар, дядюшка еще более знаменитого святого Бернара. Хранитель вечности.

Крышка выглядела на редкость массивной и на первый взгляд совершенно неподъемной. Но когда я посильнее навалился на нее, она слегка сдвинулась с противным скребущим звуком. С краев саркофага посыпалась пыль. Напрягая все силы, я продолжил сдвигать крышку и вскоре уже умудрился опустить ее на землю. Потом я заглянул внутрь. В каменном саркофаге обнаружился еще один, но деревянный гроб.

Он замечательно сохранился, похоже, его сделали из акации. Обозревая новую находку, я помедлил, размышляя, не слишком ли далеко зашел. Но все-таки, отбросив сомнения, рывком снял деревянную крышку. Внутри лежал человеческий скелет, не устрашающий в этом последнем воплощении, но, напротив, маленький и бесплотный. Его плоть давно разложилась, и на костях темнели лишь клочья истлевшего облачения. Воинственный меч выглядел как жалкое проржавевшее напоминание о былом могуществе. Но одна рука скелета сжимала дивную реликвию, совершенно не подвергшуюся коррозии, и, более того, ее затейливые украшения блестели как новенькие. Пальцы покойного сжимали золотой цилиндр, по объему напоминавший колчан для стрел, а по длине способный вместить свиток. Поверхность цилиндра сплошь покрывали резные изображения мифических быков, ястребов, рыб, скарабеев и прочих диковинных существ, настолько экзотического и неземного вида, что я даже не знаю, как описать эти невиданные создания. По краям проходил орнамент из бороздок и арабесок, звездочек и прочих геометрических фигур, а в целом золотая вещица выглядела такой великолепно отполированной и изысканной, что я с невольным чувственным удовольствием погладил ее кончиками пальцев. Металл казался теплым. По весу цилиндр тянул на целое состояние, а цену содержимого и вовсе имел баснословную.

Должно быть, в нем и находится Книга Тота. Но когда я попытался вытащить раритет, рука скелета вдруг дернулась.

Я испуганно отпрянул, а цилиндр, слегка сместившись, сам выскользнул из руки хранителя. Потом я понял, что меня сбил с толку вес этого предмета. Я решился на еще одну попытку и на сей раз просто достал со дна гроба этот блестящий, но тяжелый, как якорный камень, цилиндр. Молния меня не поразила. Гром не прогремел. Не представляя, как мне хватило смелости на такой шаг, я с облегчением выдохнул. Как же просто владеть в этом сумраке тем, что люди, предположительно, разыскивали более пяти тысячелетий, не щадя живота своего. Но не наложено ли и на этот цилиндр проклятие? И не станет ли он моим проводником в лучший мир?

Да сумею ли я открыть его?

При более тщательном изучении цилиндра я разглядел уже знакомые мне символы. Не все, конечно, но часть из них я видел в храме Дендеры и на кольцах календаря, который изучал в трюме «Ориента» перед тем, как французский флагман взорвался в битве при Абукире. Так же как в календаре, здесь имелись черточки и расположенные над ними круги, а кроме того, самые разные символические изображения: животные, созвездия, пирамида и Телец, то есть знак быка, под которым проходила зодиакальная эпоха во времена строительства Великой пирамиды. Причем тут изображалась не только пирамида, но и какой-то крошечный храм с колоннадой. Части золотого цилиндра, как я заметил, имели шарнирное соединение, и их можно было вращать относительно друг друга, изменяя взаимное расположение символов, подобно кольцам календарного устройства. Поэтому я еще разок попробовал применить свои прежние знания: совместить знаки быка, пятиконечной звезды и символа летнего солнцестояния, как делал в трюме флагмана. Но этого оказалось недостаточно. Поэтому я совместил еще пирамиду с храмом.

Может, я стал чертовски сообразительным, а может, мне опять сопутствовала удача. Ведь на этом цилиндре можно было выставить множество разных комбинаций. Я осознал только, что раздался тихий щелчок и цилиндр разделился надвое между пирамидой и храмом, словно разрезанная пополам колбаса. И когда я разъединил его золотые половины, то увидел долгожданную находку: книгу в форме древнего свитка.

Дрожащими от волнения пальцами я развернул его. Ничего подобного этому папирусу, если, конечно, таков его материал, мне еще не приходилось ни видеть, ни держать в руках. На ощупь материал был очень гладким, прочным и эластичным, от него даже исходило слабое свечение, но его материальная основа, казалось, не имела ничего общего с бумагой, кожей или металлом. На редкость странный материал! А сам текст выглядел еще более загадочно. В отличие от виденных мной в Египте иероглифов или пиктограмм, этот свиток содержал какие-то таинственные абстрактные значки. Среди них встречались угловатые символы и расплывчатые геометрические фигуры, но совершенно удивительным мне показалось множество новых по форме наборов черточек, закорючек, петелек и сложнейших иероглифов. Я обнаружил книгу, открывающую тайны жизни, Вселенной или бессмертия, если верить безумцам, издавна охотившимся за ней. Но я не мог прочесть ни слова!

Где-нибудь в ином мире Тот сейчас смеется надо мной.

Что ж, прежде мне обычно удавалось находить выходы из любых ситуаций. И даже если этот свиток окажется недоступным для дешифровки, содержавшего его тубуса с лихвой хватит для получения пенсии, роскошной даже для короля Пруссии. Передо мной вновь забрезжили заманчивые картины шикарной жизни богатого бездельника.

Однако для начала хотелось бы просто выбраться из этого подземного царства.

Я призадумался. Обратно против течения мне наверняка не доплыть, а даже если бы я и доплыл, то опять оказался бы в шахте, из которой мы не сможем выбраться. А продолжение плавания вниз по течению чревато тем, что в этой подземной трубе вовсе не окажется воздуха. Сплавляясь по водоводу под Великой пирамидой, я едва уцелел, и у меня не хватало мужества еще разок так отчаянно рискнуть своей жизнью. Насколько я понял, этот грозовой поток вовсе не выходит на поверхность.

Как бы поступил в данной ситуации Бен Франклин?

Меня чертовски утомляли его афористичные изречения, когда приходилось слушать их ежедневно, но сейчас мне как раз не хватало их. «Мудрец не нуждается в советах, дурак их не воспринимает». Хорошо сказано, но вряд ли это сейчас поможет. «Упорство и труд все перетрут». Отлично, но только непонятно, к чему применить тут это самое упорство. Не прорубать же в скалах новый туннель. Я более тщательно осмотрел склеп. Каменные изваяния тамплиеров оказались монолитными в отличие от статуй мадонн под Храмовой горой. В стенах шахты не было даже намека на какие-то ниши, щели, проходы или хитроумную замочную скважину для вставления этого цилиндра, которая могла бы дать надежду на обнаружение тайного подъемного устройства. Я простучал все стены, но не услышал ничего, кроме одинаково глухих звуков. На мой крик ответило лишь бесполезное эхо. Никаких результатов не принесли и более сильные удары по стенам. Как же, черт возьми, сами тамплиеры приходили сюда? Вероятно, в промежутках между грозовыми ливнями этот туннель бывает сухим. Может, стоит подождать? Нет, может разразиться очередная гроза, и тогда этот поток будет бежать еще очень долго. С досады я изо всех сил пнул ногой стену, поморщился и взвыл от боли, но ничего не шевельнулось. «Не путай телодвижения с поступками», — советовал Бен.

Что же еще он мне говорил? «Лучше хорошо сделать, чем хорошо сказать». Конечно, лучше, только непонятно, как это поможет мне выбраться из нынешней переделки. «Все хотят жить долго, но никто не хочет быть старым». В данный момент старость казалась мне предпочтительнее смерти. «В реках и плохих правительствах наверху плавает самое легковесное». Ну, в последнем высказывании хотя бы упоминается река…

«Наверху плавает легковесное».

Я закинул голову назад. Если вниз просачивается свет, то наверху должен быть выход. Но туда не забраться без веревки, лестницы или хоть каких-то выступов в стене. Как бы мне сейчас пригодился один из воздушных шаров Конте… наверху плавает легковесное.

В отличие от большинства из нас Бен сначала думает, а потом делает. Почему же это так трудно? И все-таки в итоге у меня появилась одна идея, отчаянная, конечно, и — что самое важное — не имевшая практически никакой альтернативы. Ухватившись за край каменной крышки, привалившейся к боку саркофага, я перетащил ее к кромке воды. Потом, поднатужившись, перевернул и поставил вертикально, уравновесив на краю уступа перед подземной рекой. Крякнув от натуги, я столкнул крышку в воду. А сила течения прижала ее к отверстию туннеля, почти заблокировав сток.

Уровень воды мгновенно начал повышаться.

Она хлынула в мой склеп, быстро скрыв сапоги каменных изваяний тамплиеров. А вот это изделие, пожалуй, достойно лучшего применения!

— Простите великодушно, господин Монбар или кто бы вы там ни были, — сказал я и, вытащив деревянный гроб из каменного саркофага, вытряхнул из него древние останки.

С беспорядочным шумом упав на известняковое дно, они застыли в кощунственном беспорядке, и я мог бы поклясться, что череп глянул на меня с явным осуждением. Что ж, теперь мне, похоже, не избежать проклятия. Установив акациевый гроб на края саркофага, я сунул за пазуху золотой цилиндр и забрался в импровизированную лодку. Вода прибывала очень быстро, поднимаясь за минуту почти на фут. Вот она достигла колен тамплиерских стражей, потом краев саркофага, заполнила его — и наконец моя лодка пустилась в плавание. Я молился всем христианским, иудейским и египетским богам. Слава Господу, аллилуйя!

Мой ковчег поднимался. Шахта колодца все больше заполнялась водой. Я понимал, что усилившийся напор потока может опрокинуть поставленную мной внизу заслонку, поэтому мне оставалось только надеяться, что она продержится достаточно долго. «Кто живет надеждой, рискует умереть с голоду». По моему собственному убеждению, афоризмами старины Бена надо пользоваться сообразно ситуации, поэтому я продолжал лелеять отчаянную надежду. Пока мы покачивались на поверхности, быстро преодолевая драгоценные футы вертикального подъема, я осознал также, что из-за моей каменной затычки уровень воды мог повыситься и в той воронке, где находились Нед и Мухаммед.

Оставалось опять же надеяться, что оба они умеют плавать.

По мере нашего подъема света немного прибавилось, звезды тускло отражались в темной воде. Рука моя наткнулась на случайно оставшуюся в лодке пару ребер, и я бесцеремонно выбросил их за борт, рассудив, что меня самого совершенно не волновало бы, что произойдет с моим скелетом, когда душа моя перестанет нуждаться в его услугах. Уровень воды продолжал неуклонно повышаться, и вскоре я уже увидел серебристый диск, отражающийся от какой-то наклонной поверхности. И на этой поверхности обнаружились вырубленные в песчанике ступени! Я встал в моем шатком гробу, дотянулся до первой ступени и шагнул на нее. Надежная твердыня! А за моей спиной продолжала прибывать вода.

Потом раздался глухой звук, вода громко булькнула и начала с шумом всасываться обратно, увлекая за собой поднявший меня гроб. Скорее всего, от усилившегося давления сместилась крышка, перегораживающая основное русло потока, и он устремился по привычному пути. Вода убывала с головокружительной скоростью, но у меня не было времени следить за этим бурным процессом. Поднимаясь по ступеням, я осознал, что попал в тот самый наклонный ход, что мы обнаружили в углу разрушенного храма. Тогда мы не заметили никаких отраженных звезд, но если бы мы не сняли закрывавшие вход доски, то вниз ко мне не проник бы даже этот слабый отраженный свет. Выйдя из подземелья, я перелез через каменные обломки стен и побежал к мостовой, за которой находилась база рухнувшей колонны, где мы изначально спустились в звездную шахту.

— Нед! Мухаммед! Как вы там, еще живы?

— Чудом уцелели, мистер! Вся эта воронка заполнилась водой, и мы едва не утонули, как крысы! А потом река вдруг опять отхлынула!

— А вам, эфенди, как удалось выбраться? Что там случилось?

— Я просто устроил вам, ребята, легкое купание в гигиенических целях.

— Но как же вам удалось выбраться?

— Раздобыл одно перевозочное средство. — В глубине колодца, словно две луны, белели их поднятые кверху лица. — Потерпите немного. У меня появилась одна идея, сейчас я попытаюсь поднять вас.

После образования шестиконечной звезды база упавшей колонны, как вы, возможно, помните, повернулась на угловой оси, и тогда-то и начала опускаться в шахту наша плита. Теперь я повернул базу на место, раздался щелчок, и платформа начала подниматься из своей звездной шахты вместе с улюлюкающими в безумной радости Недом и Мухаммедом.

Как только они выбрались на поверхность, мы все вместе раздвинули в исходное положение ключевые плиты, запечатав тайный проход. Потом Нед обнял меня, как родную мать.

— Клянусь морским дьяволом, мистер, вы настоящий колдун! Сколько же раз вам удалось обдурить старушку смерть, вы живучий как кошка! Ну а что с сокровищами, вам удалось их найти?

— К сожалению, там не оказалось никаких сокровищ. — Их лица вытянулись. — Уж поверьте мне, я все осмотрел. Всего лишь склеп одного старого тамплиера, друзья мои. Ах да, и, конечно, вот это.

Словно волшебник, я извлек из-за пазухи золотой цилиндр. Они изумленно ахнули.

— Вот, попробуйте-ка, какой тяжелый. — Я позволил им подержать его. — В нем достаточно золота, чтобы обеспечить нам троим шикарную жизнь.

— Но, эфенди, — сказал Мухаммед, — где же ваша книга? Неужели она здесь? И в ней действительно полно разных магических секретов?

— Да, она здесь, верно, и это самая странная вещь из всего виденного мной ранее. Я уверен, что мы окажем нашему миру большую услугу, если убережем ее от лап Силано. Возможно, ученые когда-нибудь смогут осознать всю ценность ее мудрости.

— Ученые?

— Ну да, ученые, поскольку я не смог понять в этой книге ни слова, хотя и раздобыл ее, практически повторив подвиги Геракла.

Они оцепенело уставились на меня.

— Давайте пойдем на встречу с Астизой.

 

ГЛАВА 20

Самый удобный путь к выходу из Города Призраков вел мимо лагеря Силано, но встреча с его бандитами не сулила нам ничего хорошего. Поэтому, когда звезды на небе побледнели, мы сначала опять закрыли досками спуск к храмовому колодцу — мне не хотелось, чтобы на моей совести оказался упавший туда ребенок, — а потом, вновь совершив утомительный подъем на плато Небесного Жертвенника, быстро спустились с другой стороны и помедлили немного только раз по настоянию Неда, который вырвал с корнем какую-то чахлую засохшую сосну.

— По крайней мере, у меня будет дубинка, — пояснил он. — Даже монашки вооружены лучше нас.

По дороге он действительно придал сосне вид богатырской палицы, ободрав ветки своими могучими, как у Самсона, ручищами. Преодолев множество подъемов, перевалов и спусков, мы, изрядно выдохшиеся и усталые, достигли дна каньона, выйдя к развалинам амфитеатра. Лагерь Силано остался далеко позади, но до нас доносились звуки уже начавшейся в нем утренней суеты. Если Астизе удалось незаметно ускользнуть оттуда, то скоро ли они заметят ее исчезновение? На востоке пламенела заря. Вершины гор уже озарились первыми солнечными лучами.

Быстро пройдя по городу к узкому входному ущелью, мы вновь оказались перед фасадом увиденной нами в самом начале грандиозной гробницы Эль-Хазне. Пока мои спутники, преклонив колени, утоляли жажду у ручья, я поднялся по ступеням к шикарному портику и заглянул в темное помещение.

— Астиза?!

Тишина. Разве не здесь мы назначили встречу?

— Астиза! — ответило мне насмешливое эхо.

Проклятье! Неужели я вновь неправильно понял эту женщину? А может, Силано проведал о нашем плане и держит ее в плену? Или она просто запаздывает или плутает по городу?

Я выбежал из гробницы. Дымчатое сероватое небо поголубело, и скалистые гребни заливал яркий свет. Нам надо торопиться, чтобы успеть подальше убраться до того, как граф поймет, что я направил его по ложному следу! Но я не собирался обменивать любимую женщину на свиток, который мне не удалось прочесть. Если же мы уйдем без нее, то я опять буду горько сожалеть. Но если мы задержимся, то все можем пострадать от этих бандитов.

— Ее тут нет, — встревоженно сообщил я.

— Тогда нам пора уходить, — сказал Мухаммед. — Каждая миля, отделяющая нас от этих неверных франков, удваивает наши шансы на спасение.

— Я чувствую, что она придет.

— У нас нет времени ждать, мистер.

Нед был прав. До нас доносились слабые отзвуки голосов компании Силано, хотя мы не заметили в них особых признаков ярости или волнения.

— Подождем еще пару минут, — настаивал я.

— Неужели она так околдовала тебя? Ей же небось хочется, чтобы всех нас схватили вместе с твоей книгой!

— В крайнем случае мы можем обменять ее на эту книгу.

— О козни Люцифера, тогда зачем вообще мы притащились сюда?

И в этот момент она выбежала из-за поворота и, прижимаясь к подножию скал, защищавших ее от ненужных взглядов, устремилась в нашу сторону. Астиза уже задыхалась от быстрого бега, лицо ее побледнело, кудрявые пряди черных волос упали на глаза. Я бросился к ней.

— Что задержало тебя?

— Они так возбудились, что никак не могли улечься спать. Я улеглась первой и долго мучилась, всю ночь ожидая, когда они утихомирятся. Потом тайком поползла мимо спящих стражей, а безопасный каньон находился в сотне ярдов, а то и больше. — Она удрученно взглянула на свое испачканное платье. — По-моему, они уже заметили, что я исчезла.

— Ты еще в силах бежать?

— Если не возражаете, я бы немного передохнула.

В ее горящих глазах читался немой вопрос.

— Да, я нашел ее.

Она схватила меня за руки и радостно улыбнулась, словно ребенок в предвкушении подарка. Она мечтала об этой книге гораздо дольше меня. Я вытащил цилиндр. Она тихо ахнула и замерла.

— Попробуй, какой он тяжелый.

Точно вдруг ослепнув или не веря своим глазам, она ощупывала пальцами его поверхность.

— Неужели она действительно там?

— Да. Но мне не удалось понять ни слова.

— Ради Аллаха, эфенди, давно пора уходить, — взмолился Мухаммед.

Не обратив на него внимания, я повернул часть цилиндра и, открыв его, показал ей начало свитка. И вновь меня поразило, насколько незнакомыми выглядят начертанные на нем письмена. Бережно держа драгоценную книгу обеими руками, она явно не хотела расставаться с ней.

— Где ты нашел его?

— В недрах склепа тамплиеров. Я рискнул предположить, что в их стихах содержались еще кое-какие неявные указания, что им хотелось проверить искателя этого сокровища, загадав загадку, основанную на знаниях математических тайн пирамиды.

— Он может изменить мир, Итан.

— К лучшему, я надеюсь. Хотя, учитывая, что меня ждет, хуже уже, пожалуй, некуда.

— Мистер!

Крик Неда вывел нас из экстатического состояния. Он приложил руку к уху, а потом показал в ту сторону, откуда донесся отзвук выстрела.

Забрав свиток у Астизы и вложив в цилиндр, я сунул его обратно за пазуху и подбежал к моряку, решив взглянуть, что же он там увидел. Солнечные лучи начали скользить вниз по фасаду храма, придавая вырезанным в скале деталям великолепный розовый оттенок. Но Нед показывал рукой совсем не в ту сторону, откуда мы недавно пришли, а в сторону лагеря Силано. По скалам плясал яркий солнечный зайчик.

— Они кому-то сигналят. — Он показал на вершины разделявшихся у входа в каньон скал. — Вон там вдалеке какой-то негодяй подпихивает к краю здоровенный валун.

— Эфенди, люди Силано уже идут сюда!

— Значит, нам придется поспешить, чтобы успеть забрать наших лошадей, оставшихся под охраной арабов у входа. Ну что, орлы, готовы к схватке?

Видимо, такого рода вдохновляющий вопрос мог задать Нельсон или Смит.

— За родную Англию! — порывисто крикнул Нед.

Итак, мы бросились бежать, и уже через мгновение нашу компанию поглотило узкое входное ущелье с множеством извилистых поворотов и беспорядочно нависающими скалистыми склонами. На плечах Неда ритмично подскакивала сосновая дубина. А волосы Астизы волнами разлетались за спиной.

Откуда-то сверху донесся крик, потом грохот. Мы подняли головы. Отскакивая от стен узкого ущелья и разбрасывая осколки, точно шрапнель, вниз летел обломок скалы размером с бочонок пороха.

— Быстрее!

Мы рванули вперед и успели заметно удалиться от этого снаряда до того, как он грохнулся на дно. С верхнего края хребта послышались арабские проклятия.

Быстро придя в себя, мы продолжили бег. Вскоре раздался выстрел, за ним последовала вспышка света. Эти негодяи растянулись по всему хребту! Силано, должно быть, подозревал, что мы можем обмануть его, и предпочел устроить нам засаду на выходе. Ружейный выстрел вызвал обильный камнепад, и на сей раз я удержал моих спутников, мы переждали этот обвал под скальным навесом. Когда дно ущелья перестало сотрясаться от падающих камней, мы устремились дальше, перепрыгивая через появившиеся каменные преграды, но скрытые от арабов облаком пыли.

Выпущенные наугад пули не причинили нам вреда.

— Поднажмем! Пока они заряжают свои ружья!

Следующий выстрел вызвал второй камнепад за нашими спинами, но это нам уже не мешало, а вот погоню Силано вполне могло задержать. Я прикинул, что мы одолели половину пути по этому извилистому ущелью, и раз арабы забрались наверх, намереваясь помешать стрельбой нашему бегству, то, вероятно, лошади остались без охраны. Забрав наших лошадей, мы отпустим на волю остальных и…

Запыхавшись от бега, мы завернули за очередной поворот и увидели, что путь нам перегородила повозка. В таких оборудованных клеткой фурах, как я не раз видел, перевозили рабов, и, вероятно, именно ее появление вблизи нашего лагеря сильно напугало лошадей. Возле нее торчал одинокий араб, направивший на нас дуло мушкета.

— Беру его на себя, — прорычал Нед, поднимая дубину.

— Нед, не стоит подставляться под пулю!

Однако моряк успел сделать всего шаг, когда просвистевший мимо нас почти со скоростью пули камень поразил лоб араба, не дав ему прицелиться. Мушкет громыхнул, но пуля пролетела мимо нас. Я оглянулся назад. Мухаммед, развязавший свой тюрбан, ловко использовал его в качестве пращи.

— Так я в детстве отгонял собак и шакалов от наших овец, — пояснил он.

Мы бросились вперед, чтобы связать ошеломленного араба и убрать повозку, Нед впереди, за ним Астиза. Однако, падая, этот бандит задел какую-то задвижку, и повернутая к нам задняя сторона клетки с грохотом отвалилась. В фургоне маячила здоровенная темная зверюга, изготовившаяся к прыжку.

— Нед! — предостерегающе заорал я.

Этой твари, похоже, даже не понадобилось отталкиваться задними лапами, она вылетела на нас словно выпущенный из катапульты снаряд. Я заметил лишь песочную гриву, разинутую пасть с белыми клыками и вываленный розовый язык. Астиза завизжала. Столкнувшиеся нос к носу Нед и лев взревели в унисон, дубинка с треском обрушилась на голову хищника, а его челюсти в тот же миг сомкнулись на левом предплечье Неда.

Моряк взвыл от боли и ярости, но в ушах у меня звучал только треск львиных ребер, ломавшихся под ударами дубинки, наносимыми с такой бешеной мощью, что лев, не разжимая, однако, челюстей, повалился на бок, увлекая за собой Неда. Человек и зверь катались по земле, напоминая пыльное меховое облако. Разъяренный моряк продолжал колотить дубинкой, не обращая внимания на раздирающие его львиные когти. Одежда на нем повисла лохмотьями, обнажив израненную плоть. Меня охватила безумная ненависть.

Мой томагавк в данном случае был не полезнее чайной ложки, но я ринулся на помощь, невольно отбросив благоразумие и осторожность.

— Итан! — как в тумане услышал я голос Астизы.

Очередной камень из пращи Мухаммеда, просвистев мимо меня, врезался в голову хищника, и лев рухнул на землю.

Вмешательство оказалось весьма своевременным, поскольку я уже собирался врукопашную сразиться со зверем, чтобы отодрать его от Неда. Мой топорик пробил лоб над львиным глазом, и тогда лев, разжав челюсти, выпустил руку Неда и, оглушительно взревев от боли, задергался всем телом и забил хвостом, взметая пыль. Астиза тоже подключилась к сражению: словно атлет, она подняла над головой тяжелый камень и швырнула его прямо на окровавленную голову зверя, разбив ему морду.

Этот удар оказался решающим. Лев вдруг вскочил и, перемахнув через доставившую его сюда повозку, бросился к выходу из ущелья. Продолжая бегство, он не преминул, как я увидел, напасть на спешивших нам навстречу с явно недружелюбными намерениями арабов Нажака. Пронзительно завизжав при виде такой переориентации их собственного тайного оружия, бандиты развернулись и бросились наутек. Окровавленный лев свалил одного из них, чуть помедлив, разодрал ему горло, потом разделался с остальными и устремился к вольным склонам окрестных холмов.

Дико заржали перепуганные лошади.

Наши сердца тоже колотились со страшной силой, мы еще не оправились от потрясения. На окровавленное лезвие моего томагавка налипли волоски львиной шерсти. Астиза, задыхаясь от пережитого ужаса, склонилась к земле. Как ни удивительно, но все мы, за исключением Неда, не получили ни единой царапины. Опустившись на колени возле могучего моряка, я попал в такую зловонную атмосферу звериной мочи и крови, что слова застряли у меня в горле. Схватка Неда со львом стала для меня примером непревзойденной храбрости.

— Нед, Нед! Нам пора двигаться дальше! — наконец прохрипел я. — Силано скоро бросится в погоню, но я полагаю, что лев очистил для нас путь к свободе.

— Боюсь, нам не по пути, мистер, — с трудом процедил Нед сквозь сжатые челюсти.

Все его тело поблескивало живой алой кровью, словно у запоротого плетью человека. Мухаммед бинтовал ему руку тканью своего тюрбана, но в данном случае любые повязки были бесполезны. Рана выглядела так, будто плоть искромсали какие-то гигантские ножницы.

— Мы понесем тебя!

Он рассмеялся или, скорее, фыркнул, с присвистом выпустив воздух через стиснутые зубы, в его широко открытых глазах светилось знание собственной обреченности.

— Разве что с дьявольской помощью.

Так или иначе, мы попытались его поднять, но он взвыл от боли и отпихнул нас.

— Бросьте, мы все понимаем, что мне не суждено вернуться в Англию! — проворчал он, не замечая скатывающихся по грязным щекам слез. — Он задрал меня до самых ребер, нога у меня то ли вывихнута, то ли сломана, а вешу я больше короля Георга вместе с его коронационной каретой. Бегите, летите на всех парусах, тогда хоть я не зазря тут сдохну.

Его сжимающие дубину пальцы совсем побелели.

— Нет, Нед, будь я проклят, если брошу тебя! Да еще после такого подвига!

— И умрешь, если не бросишь, а ваша драгоценная книга окажется в руках безумного графа и его кровожадного громилы. Может, хоть Люцифер мне поможет с толком истратить остаток отпущенной жизни! Я переберусь вон за ту кучу камней и задержу этих негодяев.

— Но они же пристрелят тебя!

— И поступят милосердно, мистер! Милосердно. — Он поморщился. — Я как чувствовал, что не видать мне больше Англии, если пойду с тобой. Но это было чертовски интересно, Итан Гейдж. Я еще не встречал таких потрясающих американцев и хитроумных картежников.

Как же так получается, что злейшие враги порой становятся лучшими друзьями?

— Нед…

— Бегите же, гром и молния! Бегите, а если сыщешь мою матушку, то передай ей мою долю от нашего золотишка.— Отвернувшись от нас, он с трудом поднялся, сначала на колени, а потом на ноги, и, истекая кровью, побрел назад. — О господи, как же хочется пить.

Я стоял в оцепенении, но Мухаммед дернул меня за руку.

— Эфенди, нам надо уходить. Скорей!

И мы побежали. Гордиться тут, конечно, нечем, но если бы мы остались сражаться с вооруженными французами, то наверняка бы все погибли, а ради чего? Поэтому мы пронеслись мимо валявшегося возле повозки араба, перескочили через труп с разорванным горлом и, задыхаясь от бега, устремились вперед по наклонному дну ущелья, все еще опасаясь, что за каждым новым поворотом нас может ожидать разъяренный хищник. Но лев исчез. На выходе из ущелья эхо донесло до нас вопль, полный невыносимой боли. Нед еще старался выиграть для нас время, даже ценой собственных мучений.

Лошади были привязаны там же, где мы оставили их вчера; они беспокойно били копытами и пронзительно ржали. Мы выбрали себе трех лучших скакунов, а остальных взяли за поводья и поскакали во весь опор по той же дороге, что привела нас сюда. В ущелье началась стрельба, но мы уже успели отъехать на безопасное расстояние.

Забравшись на вершину холма, мы оглянулись назад. Банда Силано, выбежав из ущелья, продолжила погоню, но эти бегуны заметно выдохлись. Расстояние между нами неуклонно увеличивалось. Сознавая, что нам не справиться с целым табуном лошадей, мы оставили себе по одной запасной, а остальных отпустили на волю. Правда, на их поимку нашим преследователям тоже понадобится время.

Вскоре, печальные и совершенно измотанные, мы повернули на север в сторону Акры.

На закате впереди показалась та полуразрушенная крепость, где мы заночевали по дороге в Город Призраков. На мой взгляд, нам лучше бы уехать подальше, но, проведя бессонную ночь в поисках книги и изрядно вымотавшись за время бегства из ущелья, мы с Мухаммедом едва не падали с седел. Астиза чувствовала себя немногим лучше. Будучи игроком, я сделал ставку на то, что Силано и Нажак не смогут быстро вернуть своих лошадей. Поэтому мы решили устроить короткую передышку и, глядя, как багровеют в закатном зареве камни замка, подкрепились скудными запасами хлеба и фиников, найденными в седельных сумках. Костер развести мы побоялись.

— Вы двое будете спать первыми, — заявил Мухаммед. — А я пойду сторожить. Даже если наши французы и арабы еще ловят своих лошадей, то в здешних местах хватает и других бандитов.

— Ты же устал не меньше нас, Мухаммед.

— Поэтому, эфенди, через пару часов вы смените меня. Устраивайтесь вон в том углу на травке, да и здешние камни хорошо прогрелись за день и будут долго хранить тепло. А я пока поднимусь на развалины сторожевой башни.

Он исчез, по-прежнему исполняя роль моего проводника и защитника.

— Он специально оставил нас одних, — сказала Астиза.

— М-да.

— Давай ложиться. Я вся дрожу.

В этот сезон трава еще была зеленой и мягкой. Вечерние тени заметно удлинились, и ящерка, гревшаяся на камне, юркнула в укромную щель между валунами. Мы улеглись вместе на теплую каменную поверхность, не скрывая наших настоящих чувств впервые с тех самых пор, как Астиза влепила мне пощечину на глазах у Силано. Пытаясь унять дрожь, египтянка свернулась калачиком. Ее всю трясло, а на щеках блестели слезы.

— Как же тяжело на душе.

— Нед был хорошим парнем. А я привел его к гибели.

— Это Нажак, а не ты притащил сюда льва.

Но именно я потащил за собой Неда искать Астизу, приславшую мне кольцо. Я вдруг вспомнил о нем и вытащил его из мешочка, висевшего на ее поясе.

— Ты хранила его, даже считая, что оно проклято.

— Это все, что у меня оставалось на память о тебе, Итан. Видимо, пора принести его в жертву.

— А что, если боги специально позволили нам взять его?

— Не знаю. Я ничего не знаю.

Она сильнее прижалась ко мне.

— Может, этот перстень, наоборот, приносит удачу. Мы же в итоге завладели книгой. И мы вновь вместе.

Астиза глянула на меня с иронией.

— Хорошенькая удача. Нас преследует свора бандитов, мы приобрели свиток с нечитаемой мудростью и потеряли Неда. — Она протянула руку. — Дай-ка мне его.

Когда я выполнил ее просьбу, она приподнялась и с размаху швырнула кольцо в дальний угол этого заброшенного внутреннего двора. Я услышал, как оно звякнуло о камни. Пропал великолепный рубин, способный обеспечить человека на всю жизнь.

— Нам достаточно книги. Больше нечего и желать, почти нечего.

Сверкнув глазами, она легла обратно и обожгла меня огненным поцелуем.

Когда-нибудь, вероятно, у нас будет удобная кровать, но, так же как в Египте, время и место выбирать нам не приходилось. Давно сдерживаемая страсть выплеснулась потоком бурных и суетливых объятий, к слиянию стремились не столько наши тела, сколько души, жаждущие объединить усилия в борьбе с холодным, вероломным и жестоким миром. Задыхаясь в изнеможении, мы слились друг с другом в порыве животной страсти, Астиза тихо вскрикнула, и мы оба почти мгновенно провалились в бессознательное состояние, застыв в коконе наших спутанных одежд. Проваливаясь в сонное забытье, я дал себе слово вскоре сменить Мухаммеда, как обещал.

Он разбудил нас на рассвете.

— Ох, Мухаммед, прости меня!

Мы постарались побыстрее привести нашу одежду в приличный — по возможности — вид.

— Все в порядке, эфенди. Меня тоже сморил сон, наверное, почти сразу после моего ухода. Но я уже проверил дороги. Пока все чисто. Однако нам лучше как можно скорее отправиться в путь. Ведь неизвестно, когда эти бандиты отловят своих лошадей.

— Да, и, учитывая, что Палестина пока под властью французов, безопаснее всего отправиться обратно в Акру. И наши враги отлично понимают это.

— А как мы проберемся через лагерь Бонапарта? — воодушевленно, без тени тревоги, спросила Астиза.

В этом утреннем свете она выглядела отдохнувшей и помолодевшей, с сияющими глазами и спутанной шевелюрой роскошных волос. Я тоже чувствовал себя возрожденным. Похоже, мы поступили правильно, выбросив кольцо фараона.

— Мы поедем прямиком к побережью, наймем лодку и войдем в крепость со стороны моря, — сказал я, внезапно обретая уверенность в собственных силах. Ведь теперь у меня есть книга и Астиза… конечно, меня ждет и Мириам, но об этой маленькой детали я еще не рассказал Астизе. Ладно, пока есть дела поважнее.

Мы оседлали лошадей и галопом поскакали по склону крепостного холма.

Вторую ночь мы отдыхать уже не посмели. Нигде не задерживаясь, мы упорно подгоняли лошадей и, повторив наш маршрут до горы Нево, в облаке пыли, поднятой конскими копытами, быстро спустились к Мертвому морю и направились на север вдоль берега Иордана. Иерусалимское нагорье, по нашему предположению, еще кишело самаритянскими партизанами, которые вполне могли отнестись к нам недружелюбно, поэтому мы опять свернули в Ездрилонскую долину, обойдя, правда, стороной место сражения Клебера. Мы сделали привал на холме, не обращая внимания на круживших над ним стервятников. Наша компания все еще оставалась безоружной, не считая моего томагавка. Один раз мы заметили вдалеке отряд французской кавалерии и, спешившись, спрятались вместе с лошадьми в оливковой роще, где и переждали, когда они скроются из вида. Дважды мы так же прятались от отрядов турецких всадников.

— Давайте спустимся к морю возле Хайфы, — предложил я моим спутникам. — Французов там немного, и если нам удастся стащить лодку и добраться до англичан, то мы будем в безопасности.

И мы продолжили наше путешествие, питаясь, как Моисей, чем Бог пошлет, вспоминая Город Призраков как сказочный сон, а нелепую смерть Неда как непостижимый ночной кошмар. Наши с Астизой отношения вновь обрели свойственную любящей семейной паре добросердечность, а Мухаммед, словно играя роль дуэньи, стал нашим верным провожатым и другом. Со времени бегства от Силано он ни разу не заикался о деньгах.

Мы все изменились.

Спасительный берег уже казался совсем близким, но когда мы свернули на северо-восток к прибрежным холмам и возвышавшейся над Хайфой горе Кармель, то заметили на горизонте отряд расположившихся в ожидании всадников.

Забравшись на сосну, я вооружился подзорной трубой и с нарождающимся ужасом навел этот прибор на две до боли знакомые фигуры. Мне не хотелось верить собственным глазам.

Обновленной группой бандитов руководили Силано и Нажак. Умудрившись догнать и перегнать нас, они вдобавок устроили нам засаду.

Попробовать незаметно обойти их?

Но нет, это вряд ли удалось бы, перед нами расстилались неотвратимые открытые равнины, и, когда мы стремительно поскакали в этом северном направлении, они узнали нас и с ликующими криками пустились вслед. Они приняли все меры, чтобы не пропустить нас к побережью.

— Почему они держатся на расстоянии? — удивилась Астиза.

— Им надо лишь отрезать нам путь к побережью, вот они и гонят нас в сторону лагеря Наполеона.

В тот же вечер мы попытались незаметно пробраться к морю, но предупредительные мушкетные выстрелы сразу вынудили нас повернуть обратно. Арабы Нажака, как я подозревал, были опытными кочевниками и наверняка догадались, каким путем мы пойдем. Теперь нам не удастся отделаться от них. Благодаря нашим быстрым скакунам нам удавалось держаться от них на приличном расстоянии, но сами мы были беспомощны и безоружны. А они не особо спешили, сознавая, что деться нам некуда.

— Эфенди, может, нам лучше опять повернуть на юг к Назарету или Галилейскому морю, — предложил Мухаммед. — Или даже стоит поискать защиты у турецкой армии в Дамаске.

— Там мы потеряем все, что раздобыли, — мрачно заключил я. — Разве ты не понимаешь, что турки мгновенно отнимут у нас цилиндр. — Я оглянулся назад. — Нет, давайте попробуем другой план. Сделаем вид, что смирились и направляемся к французскому лагерю, собираясь сдаться Наполеону. Но на самом деле, не задерживаясь в лагере, двинемся к стенам Акры. Если Силано или французы последуют за нами, то попадут под обстрел англичан и Джеззара.

— А дальше, эфенди?

— Будем надеяться, что наши друзья не подстрелят заодно и нас.

Согреваемые этой слабой надеждой, мы устремились вперед, преодолевая последние мили пути.

 

ГЛАВА 21

С восходом солнца мы выехали на прибрежную долину, но цепь наших врагов преграждала нам путь к соблазнительно поблескивающей серебристой глади Средиземного моря.

Мы пустили лошадей в галоп, и наши преследователи, до этого сберегавшие силы собственных скакунов, также прибавили ходу. Разглядывая их в подзорную трубу, я узнал даже некоторых отловленных ими лошадей. Но они приобрели еще и новых животных, должно быть, взамен тех, что Силано загнал в ходе яростной погони. Дорого же обошлась нам ночевка в крепости крестоносцев.

Не имея иного выбора, мы надеялись лишь на то, что наше стремительное продвижение застанет французов врасплох.

— Астиза, когда мы приблизимся к сторожевому посту, тебе хорошо бы снять накидку и помахать ею как белым флагом! Нам надо сбить их с толку.

Пригнувшись к шее несущейся галопом лошади, она лишь кивнула в ответ.

За нашими спинами уже гремели выстрелы. Я оглянулся, преследователи были еще на безопасном расстоянии, но пытались привлечь внимание французских дозорных, чтобы те арестовали нас. Я делал ставку на замешательство, вызванное присутствием женщины в нашей компании.

Последняя миля пролетела в бешеной скачке, бока наших покрытых пеной лошадей тяжело вздымались, а мы старались как можно ниже пригнуть головы, поскольку выстрелы за спинами гремели все ближе.

— Пора, пора! Помаши им своей накидкой!

Астиза выпрямилась, сорвала с плеч импровизированный белый флаг, и накидка взвилась над ее головой, а встречный ветер, облепив платье вокруг ее стройной фигуры, отлично обрисовал выпуклости грудей. Караульные опустили ружья.

Мы пронеслись мимо них.

— Арабские бандиты! — крикнул я.

Команда Нажака безусловно имела бандитский вид. И теперь встревоженные стражники начали целиться в наших преследователей.

— Не снижайте скорость! — крикнул я моим спутникам.

Мы пролетели мимо лазарета и через длинные ряды окружавших его повозок. Возможно, где-то там отлеживается Монж и химичит Бертолле? Покинул ли уже Наполеон свою палатку? Не разбирая дороги, мы перескочили через кухонные костры, люди разбегались в разные стороны, вверх взлетали снопы искр, а завтракающие солдаты вскакивали с земли и удивленно вскрикивали, показывая на нас. Их мушкеты, поблескивая штыками, стояли поблизости, сложенные в аккуратные пирамидки. Взметая облака пыли, мы пронеслись по улочке, образованной рядами полковых палаток. Вслед нам уже неслись яростные крики и споры, разгоревшиеся между Силано и дозорными, остановившими его бандитов.

Хорошо бы французы задержали их подольше.

Какой-то сержант нацелил на нас пистолет, но я резко отклонился в его сторону, и моя лошадь снесла его с пути, а прогремевший выстрел никому не причинил вреда. Сообразительный Мухаммед подхватил по дороге триколор и размахивал им так, словно наша троица решила возглавить атаку на Акру. Но французы, похоже, уже опомнились, и между нами и еще далекими городскими стенами начала формироваться пехотная шеренга, поэтому мы продолжали петлять по краю лагеря, перемахивая через окопы и сточные канавы. Разразилась стрельба. Пули жужжали вокруг нас, точно назойливые шершни.

С крепостных стен донеслись звуки сигнальных труб. Что, интересно, подумал Смит, когда я покинул город, не предупредив его?

Впереди показалась очередная походная кухня, возле котлов озабоченно суетились безоружные кашевары и их многочисленные клиенты. Пропуская нас, люди рассыпались в стороны, а потом опять сошлись к кострам, обеспечив нам прикрытие от огня. Перемахнув через последнюю траншею, мы поскакали вдоль старого акведука к городу.

И вдруг я кувырком полетел с лошади.

Сначала я даже не понял, что произошло, и подумал, что подстрелили мою лошадь или у нее вдруг не выдержало сердце от бешеной скачки. Ударившись о землю, я откатился в сторону, почти ослепленный завесой пыли. Но, уже кувыркаясь в пыли, я заметил, что Мухаммед и Астиза тоже вылетели из седел и их лошади дико ржут, катаясь по земле с переломанными ногами. Тогда-то я и понял, что на нашем пути успели натянуть веревку. Она в итоге сорвалась с кольев, но один из кашеваров, увидев наше падение, издал торжествующий клич. Чертовски обидно, ведь наша цель была уже так близка!

С расцарапанными до крови руками я вскочил с земли и бросился назад к моим спутникам. Над нами продолжали свистеть пули.

— В акведук, эфенди! Он будет нашим прикрытием!

Кивнув, я резко поднял Астизу и потянул за собой. Она вывихнула лодыжку, но решительно хромала к акведуку, морщась от боли.

К счастью, нам подвернулся запас деревянных лестниц, приготовленных для очередной атаки; мы с Мухаммедом схватили одну и приставили к этому древнеримскому водопроводу. Подхватив Астизу, я вслед за Мухаммедом поднялся наверх и помог ей перебраться в водный канал акведука. Не слишком надежная защита. Пули отскакивали от стен, выбивая осколки камней.

— Пригнитесь, нам надо идти по этому каналу, пока не окажемся под прикрытием британских ружей, — сказал я. — Астиза, ты пойдешь впереди и подашь им сигнал белой накидкой.

Мужественная женщина сохранила выдержку, несмотря на неудачное падение с лошади.

— Нет, — крикнула она, сунув мне накидку. — Тебя они скорей узнают. Беги вперед один и обеспечь нам помощь. А я по мере возможности буду ковылять за тобой.

— Я помогу ей, — успокоил меня Мухаммед.

Я выглянул за край акведука. Весь французский лагерь, кипя от негодования, пришел в движение. Силано уже подгонял солдат, направляя их по нашему следу. А Нажак, похоже, заканчивал заряжать мою винтовку.

Времени на раздумья не осталось.

Я помчался по каналу, глубина которого не превышала трех футов. Позади свистели пули, осыпая спину взрывающимися осколками камней. Астиза и Мухаммед, страдальчески припадая ко дну, медленно ползли за мной. Хвала Тоту, что мушкеты практически не могли пробить каменную толщу акведука! Но впереди появилась новая опасность: дежурившие на передовых позициях пехотинцы, услышав лагерную тревогу, развернулись и подняли ружья.

Потом из Акры прогремел пушечный залп, взорвавший земляной вал, и французы подсознательно нырнули обратно в траншеи. Выстрелила еще пара пушек. Несомненно, защитники крепости пока не имели понятия, кому может помочь их стрельба, но решили, что любой враг французов должен быть их другом.

Вскоре громыхнуло еще какое-то орудие, и с пронзительным свистом снаряд врезался в опоры акведука. Французская артиллерия! Наш спасительный канал угрожающе содрогнулся.

— Скорей, — крикнул я, обернувшись к Астизе и Мухаммеду.

Я бежал, ныряя, как утка, и, надеясь на чудо, размахивал изо всех сил белой накидкой.

Над французской батареей поднялись клубы дыма, и очередные снаряды со зловещим свистом пролетели над нами, хотя часть из них попала в свои же окопы. Но пара ядер все-таки угодила в акведук. Меня осыпало выбитыми из верхнего края камнями. Я прищурился и оглянулся. Астиза, прихрамывая, упорно продвигалась за мной, Мухаммед маячил прямо за ней. Нам осталось преодолеть всего сотню ярдов. Пушечные выстрелы грохотали уже с обеих сторон; похоже, из-за нашей несчастной троицы началось целое сражение.

Услышав внезапный крик Астизы, я вздрогнул и оглянулся. Мухаммед резко выпрямился и замер на мгновение, изумленно раскрыв рот. На его груди расплылось красное пятно, и он, пошатнувшись, рухнул на дно. Я глянул на преследователей. Нажак как раз опускал мою винтовку.

Невероятным усилием воли я подавил безумный порыв броситься назад и убить этого мерзавца.

— Оставь его! — крикнул я Астизе, намереваясь дождаться ее.

Но в этот момент снаряд врезался в канал акведука между нами.

Это был отличный выстрел из большой осадной пушки. Французам, должно быть, доставили новые орудия, взамен тех, что мы захватили на море. Дно канала вздыбилось, обломки древних камней вместе с волной пыли разлетелись во всех направлениях, а между опорами акведука образовался огромный зияющий провал. Мы с Астизой вдруг оказались на разных сторонах этого провала.

— Прыгай вниз, а наверх я сам втащу тебя!

— Нет, беги, спасайся сам, — крикнула она. — Он не убьет меня! Зато я выиграю тебе время!

Оторвав подол от платья, она похромала назад, размахивая им, как белым флагом. Огонь французов ослабел.

Я мысленно выругался, но не смог ничего придумать, чтобы остановить ее. Удрученно вздохнув, я помчался в сторону Акры, уже в полный рост, сделав ставку на то, что в быстро движущуюся мишень довольно трудно попасть.

Если бы винтовка перезаряжалась быстрее, то Нажак мог бы еще достать меня. Но на зарядку ему понадобится целая минута, а выстрелы других ружей не отличались особой точностью. Я уже миновал первый ряд французских траншей, пробежал по разрушенному акведуку, который превратился в каменный вал, доходивший до стен Акры, и спрыгнул на землю, подняв за собой облако пыли.

Услышав топот копыт, я обернулся. Вдоль акведука за мной скакали арабы Нажака, пригнувшись к гривам лошадей и пренебрегая опасностью нарваться на пули англичан.

Я бросился к спасительному рву. Несокрушимая твердыня стратегической башни высилась в пятидесяти ярдах, солдаты на бастионах Акры уже показывали на меня. Спасение было так близко. Мои ноги дрожали от перенапряжения, но сзади неслись приближающиеся крики всадников, и я побежал так, как еще никогда в жизни не бегал. Теперь уже подняли стрельбу все защитники Акры, пули пролетали над моей головой, и я услышал ржание падающих лошадей и выкрики арабов.

Достигнув рва, я перевалился через край и, как мэнская выдра по снежному берегу, съехал на сухое дно. Вонь там стояла тошнотворная. Толстым слоем дно покрывали военные потери: разлагающиеся трупы, сломанные лестницы и брошенное оружие. Пролом в башне закрыла новая кладка, и никому пока не пришло в голову сбросить мне со стен спасительную веревку. Люди смотрели на меня сверху, но никто, похоже, пока не узнал меня. Не зная, что делать дальше, я побежал по заваленному мусором рву в сторону моря. Вдалеке уже маячили мачты британских фрегатов, а над моей головой продолжали греметь выстрелы. Смит вроде бы говорил, что они сооружают резервуар для морской воды в начале крепостного рва.

И вновь вслед мне понеслись воинственные крики. Я оглянулся. Проклятые арабские безумцы умудрились спустить в ров своих лошадей и продолжали с отчаянным упорством скакать за мной, не обращая внимания на прицельную стрельбу защитников крепости. Силано, очевидно, догадался, что я нашел книгу. Впереди показался пандус, поднимающийся к городским воротам, а за ним темнела пропитанная влагой дамба нового резервуара. Ловушка!

И тут над моей головой пролетел очередной снаряд и с грохотом взорвал темную дамбу. Ударная волна отбросила меня назад, и я, распластавшись на дне, увидел, как вал зеленоватой морской воды, рассыпаясь пенными брызгами, падает в ров и несется дальше, собираясь смести меня и моих преследователей. Я едва успел встать на колени, когда мощный поток подхватил меня и понес обратно, словно легкое перышко в сточной канаве.

Едва не захлебнувшись, я кувыркался в пенных, накрывших меня с головой волнах, полностью потеряв ориентацию. Вокруг меня кувыркались мои преследователи, и вдруг я наткнулся на какое-то препятствие — возможно, лошадь — и вылетел на поверхность. В мешанине всплывших трупов и осадных обломков нас несло к главной башне. Кашляя и отплевываясь, я отчаянно молотил руками и ногами, пытаясь доплыть до стены.

И тогда я увидел мою цепь! Ну, может, и не мою, но в любом случае спасительная цепь спустилась по стене башни, как гирлянда, и, проплывая мимо, я крепко ухватился за нее.

Она выдернула меня из воды, как ведро из колодца, и я начал рывками подниматься по шероховатой и царапающейся, как наждачная бумага, башенной стене.

— Держитесь, Гейдж. Вы почти дома!

Я узнал голос Иерихона.

На башню обрушился град мушкетных пуль, и я понял, что стал мишенью для всех французских стрелков. Один удачный выстрел, и мне конец.

Я подтянул ноги и съежился. Как же мне хотелось сжаться так, чтобы совсем исчезнуть.

Громыхнула пушка, и снаряд, огромный, как дом, врезался в кладку в паре ярдов от меня, породив шквал обломков. Вся башня содрогнулась, и меня отбросило взрывной волной, точно бусину на нитке. Стиснув зубы, я покрепче сжал цепь. Пушки не смолкали. Еще пару раз башня содрогнулась, и каждый раз я отлетал в сторону на спасительной цепи. Кончатся ли когда-нибудь эти мучения?

Я глянул вниз. Поток замедлился, но арабские всадники исчезли из вида, смытые бог знает куда. Поверхность воды буквально скрывалась под слоем обломков. Подо мной проплыл вздувшийся, как дохлая рыба, человеческий труп.

— Залезай! — крикнул Иерихон.

И в этот момент сильные руки схватили и втащили меня — едва не утонувшего и исцарапанного, подпаленного, избитого и павшего духом от потери любви и утраты спутников и, однако, чудом не подстреленного — через зубчатый край в амбразуру башни Акры. Бездомная кошка могла бы позавидовать моей живучести, тем более что грязным и изодранным видом я сильно смахивал на бродячего кота.

Я распластался на плитах пола, не в состоянии подняться на ноги. Как в тумане я видел обступивших меня Иерихона, Джеззара, Смита и Фелипо.

— Черт побери, Итан, — приветствовал меня Смит, — на чьей же стороне вы теперь воюете?

Но мой взгляд невольно устремился мимо них к золотистым волосам, изумленно округлившимся глазам и покрытому пороховым дымом лицу Мириам.

— Здравствуй, Мириам, — прохрипел я.

А французские пушки тем временем загрохотали с новой силой.

Судя по моему опыту, именно когда крайне необходимо собраться с мыслями, нечто на редкость притягательное полностью лишает вас способности соображать. Но в данном случае мне на помощь пришла вся французская артиллерия, изливавшая в массированном обстреле досаду по поводу моего удачного бегства. С трудом поднявшись на трясущиеся ноги, я глянул в бойницу. Весь лагерь Наполеона пришел в движение, отряды пехотинцев решительно маршировали к траншеям. Видимо, я располагал тем, что Бонапарту хотелось вернуть. Очень хотелось.

Бастионы содрогались под нашими шагами.

Устремленный на меня взгляд Мириам выражал целую гамму чувств: к потрясению примешивалось облегчение, а поднимающуюся волну негодования, окрашенного весомым оттенком подозрения, сдерживал встречный поток смущения и сострадания.

— Вы ушли, не сказав ни слова, — наконец умудрилась вымолвить она.

— Я не представлял, как объяснить причину ухода.

Мой ответ, казалось, только ухудшил ситуацию.

— От кого убегал этот христианин? — поинтересовался Джеззар.

— Похоже, от всей французской армии, — мягко заметил Фелипо. — Месье Гейдж, вы явно чем-то сильно разозлили их. Да и мы подумывали пристрелить вас за дезертирство и предательство. У вас вообще есть друзья?

— Это из-за той женщины, верно? — подумав немного, пришла к выводу Мириам. — Выяснилось, что она жива, и вы отправились за ней.

Я вспомнил наше расставание. Жива ли еще Астиза? На моих глазах только что убили моего мусульманского друга, а Астиза побрела обратно к мерзавцу Силано.

— Я должен был раздобыть один трофей, опередив Наполеона, — объяснил я.

— И вам это удалось? — поинтересовался Смит.

Я показал на собирающиеся войска.

— Он так думает и решительно хочет отнять у меня эту добычу.

Осознав неотвратимость надвигающейся атаки, командиры гарнизона отправились раздавать приказы, сквозь грохот канонады прорвались сигналы трубачей.

— Французы прислали мне знак, свидетельствующий о том, что она, возможно, жива, — тихо сказал я, обращаясь к Мириам. — Я должен был все выяснить, но не знал, что сказать тебе… особенно после нашей чудесной ночи. И она действительно оказалась жива. Мы с ней ехали сюда, чтобы вместе во всем разобраться, но, по-моему, ее опять взяли в плен.

— Неужели я что-то для тебя значу? Вообще?

— Конечно! Я люблю тебя! Вот только…

— Что только?

— Я не переставал любить ее.

— Ну и катись ко всем чертям!

Я впервые услышал, как с уст Мириам слетело грубое выражение, и оно потрясло меня сильнее, чем отборная брань кого-то вроде Джеззара. Мне хотелось найти подходящие елова, объясняющие, что мною руководили более высокие мотивы, но любые мои робкие оправдания звучали бы фальшиво и эгоистично даже для меня самого. В ту ночь после защиты башни мы отдались на волю вспыхнувших чувств, а к утру судьба и рубиновый перстень совершенно неожиданно развели нас. В чем же моя вина? И кроме того, у меня за пазухой лежал бесценный золотой цилиндр. Но все это чертовски сложно объяснить, когда приближается атака французской армии.

— Мириам, нам не всегда удается следовать своим желаниям. Ты же понимаешь.

— Нет. Излишнее упорство портит людей. Только и всего.

— Ну да, я вновь потерял Астизу.

— И меня тоже.

Но разве у меня не будет шанса еще раз завоевать ее сердце? Да, мужчины порой напоминают гончих псов, но женщины получают известное удовольствие, наказывая нас упреками и слезами. Любовь и жестокость, на мой взгляд, присущи обеим сторонам. Поэтому я смирюсь с ее отпором, приму участие в нынешнем сражении, а потом, если мы выживем, выстрою стратегию по заглаживанию прошлых грехов и верну ее любовь.

— Они наступают!

Радуясь, что дивизионы Наполеона избавили меня от тяжких объяснений с Мириам, я полез вместе с солдатами на крышу главной башни. Вся равнина ожила. Люди гуськом быстро перемещались по траншеям, приближаясь к крепости, их наступление прикрывала дымовая завеса пушечных залпов. Другие отряды подтаскивали на передовую легкие полевые орудия, чтобы вступить в бой, если тяжелой артиллерии удастся пробить заметную брешь в обороне. Лестницы покачивались в руках гренадер, которые двигались короткими перебежками по испещренной воронками и окопами полосе земли, а к батареям быстро подвозили новые запасы снарядов и пороха. Группа мужчин в арабских платьях сгрудилась возле полуразрушенного акведука.

Я вооружился подзорной трубой. Судя по виду, там собрались остатки банды Нажака. Но я не увидел среди них Силано или Астизы.

Смит хлопнул меня по плечу и указал рукой в другую сторону:

— Что за чертовщина там происходит?

Я перевел трубу в указанном направлении. В нашу сторону двигалась длинная колымага с шестью парами колес, с уложенным на нее толстым стволом мощного кедра. Солдаты тащили ее за веревки с двух сторон и подталкивали сзади. Ближний к нам конец ствола имел странное утолщение и темное, вероятно, металлическое покрытие, делающее его похожим на гигантский фаллос. Да, странно, что же, черт возьми, они там придумали? Эта махина выглядела как средневековое стенобитное орудие. Ну не думает же Бонапарт, что сможет пробить наши стены оружием многовековой давности? Однако странное бревно упорно тащили вперед.

Что за безумная идея возникла у Наполеона?

Мне вдруг вспомнились хитроумные изобретения, приводившие в восторг Бена Франклина, а еще больше моего американского приятеля Роберта Фултона, который слонялся по Парижу, одержимый множеством идей, связанных с устройством каких-то новых судов, называемых им пароходами и субмаринами. А у французов, насколько мне помнилось, тоже имелся один подобный изобретатель, мастер на все руки. Нашим гениальным изобретателем в Египте считался одноглазый воздухоплаватель Никола Жак Конте, чей воздушный шар нам с Астизой пришлось позаимствовать в Каире. Монж говорил мне, что он изобрел какую-то крепкую повозку для доставки в Акру тяжелой артиллерии. И по всем признакам именно он приложил руку к этому странному, движущемуся на нас бревну. Вряд ли это обычный таран. Наверное, Конте, как обычно, придумал некое техническое новшество. И даже весьма вероятно…

— Это же бомба! — вдруг догадавшись, заорал я. — Стреляйте в голову бревна, стреляйте в голову!

Начиненный взрывчаткой ствол уже, набирая скорость, съезжал по ведущему ко рву склону.

— Какая бомба? — удивленно переспросил Фелипо.

— В конец бревна заложена взрывчатка! Мы должны взорвать его!

Я схватил мушкет и выстрелил, но если и попал по этому набалдашнику, то пуля не смогла пробить металлическую оправу. Последовали и другие выстрелы, но наши солдаты и моряки в основном целились в тянувших телегу людей. Пара раненых французов упала, и этот монстр переехал их, уже по инерции все быстрее двигаясь вниз.

— Стреляйте же по нему из пушки!

— Слишком поздно, Гейдж, — хладнокровно бросил Смит. — Мы не успеем переориентировать орудия на такую близкую цель.

Тогда я схватил за руку Мириам и, задев плечом замершего в изумлении Иерихона, оттащил ее к задней стене башни, не дав времени опомниться и оказать мне сопротивление.

— Надо отойти подальше, вдруг бомба сработает!

Смит тоже отступил назад, а Джеззар, выйдя на крепостные стены, уже грозно покрикивал на турок, укрепляя их боевой дух. Но Фелипо медлил у бойницы, храбро пытаясь остановить движение махины точными пистолетными выстрелами. Чистое безумие.

Наконец разогнавшееся бревно достигло края рва, по инерции перелетело через него и врезалось в основание башни.

Тащившие его солдаты бросились врассыпную, лишь один задержался, чтобы задействовать запальное устройство. Огнепроводный шнур загорелся.

Через несколько мгновений железная голова ствола взорвалась с таким оглушительным грохотом, что я полностью потерял слух. К небу взвился столб пламени и дыма, а обломки кладки, взлетев над башней, казалось, зависли в воздухе, совершая странные замедленные вращения.

Наша крепостная твердыня, уже не раз сотрясавшаяся от взрывов, на сей раз зашаталась, как горький пьяница на лондонской Друри-лейн. Мы с Мириам упали, я накрыл ее своим телом. Сэр Сидней устоял, ухватившись за зубчатый край башни. И я смутно видел, как передняя стена оседает, увлекаемая в адскую бездну. Фелипо и Иерихон исчезли в этом провале.

— Брат! — пронзительно вскрикнула Мириам.

По крайней мере, так я истолковал тот звук, что вырвался из ее открытого рта. В ушах моих стоял отупляющий звон.

Она бросилась к обваливающемуся краю, но мне удалось задержать ее.

Я переполз через ее сопротивляющееся тело на полуразрушенный и угрожающе накренившийся выступ и глянул вниз на оседающие обломки, объятые клубящимся, как из кратера вулкана, черным дымом. Нижняя треть наружного фасада мощной башни полностью обвалилась, а уцелевший верх напоминал полый ствол дерева, скрепленный покореженными платформами этажей. Передние стены рухнули, точно сорванные кулисы, обнажив скрывающихся за ними растерянных актеров. Из-под заполнивших ров камней торчало множество человеческих тел. Новый звук прорвался в мои пострадавшие уши, и, выныривая из одурманенного состояния, я осознал, что его пробили ликующие вопли многотысячной армии. Французы ринулись к пробитой ими бреши.

Держу пари, Нажак среди них, и он будет искать меня.

Придя в себя, Смит обнажил саблю. Его голос я воспринял как невнятный гул, но предположил, что он призывает людей на защиту нижнего пролома. Я откатился назад, увлекая за собой Мириам.

— Обвалы еще не закончились! — крикнул я.

— Что?

— Надо уходить из башни!

Она тоже не расслышала. Кивнув, Мириам повернулась к наступающим французам и, неожиданно вырвавшись от меня, метнулась обратно к краю взорванной стены. Ринувшись за ней, я попытался остановить ее и вновь соскользнул на опасно накренившийся выступ. Она спрыгнула мягко, как кошка, на балки нижнего этажа и по обломанному краю спустилась к тому провалу, куда упал Иерихон. Чертыхаясь про себя, я последовал за ней, уверенный, что остатки крепостной конструкции могут рухнуть в любой момент и похоронить нас в каменной гробнице. Между тем пули жужжали, точно мухи в банке варенья, со всех сторон доносились залпы орудий, и осадные лестницы взмывали вверх, как когтистые лапы.

Смит, возглавлявший отряд британских моряков, пригибаясь, пронесся вниз по покосившимся винтовым лестницам и вылетел за нами к выходящей в ров бреши. Моряки бросились к французам, хлынувшим к пролому по засыпанному обломками рву, завязалась беспорядочная перестрелка, мушкеты и пистолеты извергали клубы дыма и огня, людские крики тонули в грохоте орудий. Вскоре началась рукопашная схватка, в ход пошли штыки, сабли и мушкетные приклады. Повалился на спину смертельно раненный Луи Бон, командовавший французским подразделением. На его место встал молодой адъютант Круазье, оскорбленный около года назад Наполеоном после неудачного преследования арабов. Мириам, отчаянно призывая Иерихона, металась в этой адской неразберихе. И я тоже, в полубессознательном состоянии, почти безоружный и закопченный пороховым дымом, последовал за ней навстречу передовым силам французской армии.

В высоких шапках и перекрещивающихся на широкой груди ремнях гренадеры, выглядевшие настоящими гигантами, устремились в атаку, выплескивая всю ту яростную досаду, что накопилась за время этой длительной и бесплодной осады. Наконец у них появился шанс повторить стремительный захват Яффы. Бросаясь в эту кровавую бойню, они с воинственным ревом перемахивали через обугленный кедровый ствол с раскрывшейся, словно бутон причудливого цветка, металлической главой. Однако их наступление встретило шквал копий, камней и гранат, швыряемых со стен турками Джеззара и косящих их ряды словно пшеницу, срезанную широкими взмахами сноровистого косаря. Если французы истосковались по решительным действиям, то мы противопоставили им разгоряченное отчаянием сопротивление. Если они захватят башню, то Акра будет разгромлена, а всех ее защитников, несомненно, перебьют. Развернувшееся перед башней сражение напоминало красно-синюю мозаику, расцвеченную английскими и французскими мундирами, орущие британские моряки встречали французов выстрелами из пистолетов и ударами абордажных сабель.

Я еще никогда не принимал участия в такой отчаянной рукопашной схватке, она напомнила мне, как троянцы с несокрушимым мужеством и беспощадностью противостояли нападению ахейцев. Извергая хриплые проклятия, люди орудовали саблями и штыками, молотили друг друга всем, что подворачивалось под руки. Круазье, несомненно доказав свою храбрость, расстался с жизнью, получив дюжину сабельных и пулевых ранений. Из-за завалов полуразрушенной башни, продолжавшей угрожающе сотрясаться, мы видели лишь малую часть этого массированного наступления. Я заметил заваленного камнями Фелипо, похоже, ему проломило спину, но он умудрился вытащить пистолет и пальнул в своих революционных противников. В ответ на него нацелилось полдюжины штыков.

Иерихон не только уцелел после падения, но и выбрался из-под обломков. Полуистлевшая одежда на нем висела клочьями, а сам он посерел от пыли и копоти, но, не раздумывая, подхватил какой-то погнутый железный брус и, как Самсон, бросился в самую гущу наступающих французов. Люди попятились, видя, как бешено он вращает этой импровизированной дубиной. Сбоку в него прицелился французский фузилер, но Мириам, раздобыв где-то офицерский пистолет, сжала его двумя руками и выстрелила практически в упор. Несчастному фузилеру начисто снесло половину головы. С другой стороны к Иерихону подбирался гренадер. Быстро метнув томагавк, я успел заметить, как топорик, покрутившись в воздухе, врезался в шею этого пехотинца. Тот рухнул, как срубленное дерево, и я вновь завладел моим единственным оружием. Потом нам с Мириам удалось оттащить Иерихона от грозно нацеленных на него штыков, на которые он так стремился нарваться. Тут мимо нас на французов пронеслись новые отряды Джеззара. На поле боя росли горы трупов. Потерявший шляпу и раненный в голову Смит как одержимый размахивал саблей, кося врагов направо и налево. Свистящие и жужжащие пули порой находили живую плоть, то и дело слышались крики боли и глухие звуки при падении очередных жертв.

Слух понемногу возвращался ко мне, и я крикнул Иерихону и Мириам:

— Нам надо отступить в крепость! Сверху мы можем принести больше пользы!

Но тут что-то обожгло мне ухо, и пролетевшая, словно разъяренный шершень, пуля вонзилась в плечо крутанувшегося волчком Иерихона.

Мгновенно развернувшись, я увидел моего дьявольского мстителя. Нажак, извергая проклятия, пристроил приклад моей собственной винтовки на камень и начал перезаряжать ее, его громилы предпочли не лезть в самое пекло, но палили из ружей над головами сражающихся пехотинцев. Выстрел Нажака предназначался мне. Им, конечно, хотелось заполучить мой труп, — они знали о том, что, вероятно, спрятано у меня за пазухой. И тогда меня тоже захлестнула безумная ярость и жажда мести, кровь застучала в висках, все чувства вдруг обострились до такой степени, что я подметил одну удивительную мелочь. На пальце этого подлеца полыхнул рубиновый перстень. Он завладел кольцом Астизы!

Я сразу сообразил, как ему это удалось. Мухаммед, не устояв перед искушением, забрал проклятую драгоценность, заброшенную Астизой в угол двора приютившей нас на ночь крепости. Пока мы спали, он прикарманил себе кольцо, потому-то и закончились его периодические напоминания о вознаграждении. А в итоге именно его, а не меня уложил выстрел винтовки Нажака, когда мы бежали по акведуку. А французский бандит, решив убедиться в смерти мусульманина, естественно завладел столь дорогим перстнем, не зная предысторию сей драгоценности. Она стала своеобразным подтверждением убийства. И тогда я быстро подхватил железяку Иерихона и направился к Нажаку, уже считая про себя секунды. Для перезарядки американской винтовки ему понадобится целая минута, а пока прошло только десять секунд. Я должен продраться через толпу французов и отомстить ему.

Точно одержимый рыцарь Христова воинства, я бросился вперед, размахивая звенящим орудием. И сил мне придавало отчаянное желание отомстить за Мухаммеда и за Неда. Время для меня замедлилось, все звуки слились в приглушенный гул, а угол зрения сузился до предела. Я видел лишь дрожащие руки Нажака, насыпающего порох на ружейную полку.

Двадцать секунд.

Моя заостренная железная оглобля сметала ощетинившиеся пики штыков, точно серп, расчищающий поле от сорных трав. Металл с лязгом валился из вражеских рук. Видя мою отчаянную целеустремленность, пехотинцы разбегались в стороны.

Тридцать секунд. С суетливой бестолковостью Нажак пропихивал в ствол туго свернутый патрон.

Орущие бандиты Нажака усиленно палили из пистолетов, но я ощущал лишь порывы обжигающего ветра. Мой взгляд машинально отмечал дрожащие в воздухе струйки дыма от пролетающих пуль, бешеный блеск глаз, перекошенные рты с оскаленными зубами, фонтан крови, заливающий лицо молодого офицера. Мое оружие ударило под ребра возникшего на пути гренадера, и он повалился на бок.

Сорок секунд. Короткий шомпол наконец забил в дуло непослушный патрон.

Пользуясь телами мертвых и умирающих от ран солдат как камнями на переправе, я прыжками продвигался по полю боя, с паучьей ловкостью не теряя равновесия. Словно в тумане я видел, как расползаются, так же как раньше от Иерихона, попавшие в радиус действия железной оглобли солдаты. Сабля Смита пронзила грудь дюжего егеря, рядом стонал умирающий моряк, и еще двое английских смельчаков неистово орудовали штыками. Сверху продолжали валиться обломки развороченных взрывом стен, а за спиной Нажака клубились черные столбы, порожденные взрывами гранат и артиллерийских снарядов. Мой мозг безотчетно фиксировал происходящее вблизи, а сам я упорно продвигался к намеченной жертве, лишь немного опережая новую волну турок и англичан, яростно размахивающих окровавленным оружием. Триколор то гордо реял, то падал, то вновь взмывал в воздух, подхваченный очередным солдатом.

Пятьдесят секунд. В спешке даже не вытащив шомпола, Нажак судорожно пытался, насыпав на полку порох, отвести затвор. В его глазах поселился жуткий страх, страх и отчаяние, усиленные, правда, жгучей ненавистью. Я почти достиг его, когда передо мной вырос один из бандитов, воздев над головой руки с кривой турецкой саблей, но острый конец моей оглобли врезался ему в висок, размозжив череп, из которого фонтаном брызнула кровь. Я даже ощутил ее тошнотворный привкус.

Уже видя перед собой расширившиеся от ужаса глаза Нажака, я поднял руку для сокрушительного удара, но тут порох на полке воспламенился, раздался грохот, меня опалило огнем, и моя собственная винтовка с невынутым шомполом выстрелила мне прямо в грудь.

Я резко повалился назад. Но, не желая умирать неотомщенным, я из последних сил ударил этого мерзавца по ногам и услышал, как хрустнули его кости. Он тоже свалился как подкошенный, на нас со всех сторон наседали солдаты, и я, осознав, что все еще не умер, пополз вперед, задыхаясь в дыму, и вцепился в ненавистное горло, оборвав мучительный вопль. Я сжимал его с таким неистовством, что на моей собственной шее вздулись жилы.

В его взгляде мелькнула безнадежная ненависть. Он беспорядочно шарил руками в поисках оружия и хрипел что-то, вывалив на сторону язык.

«Я отомщу тебе за Неда, — твердил я про себя, — за Мухаммеда и за Иерихона, и за всех остальных прекрасных людей, что ты прикончил в твоей поганой разбойной жизни». Мои руки продолжали из последних сил сжимать его горло, и моя же собственная кровь заливала побагровевшее лицо извивающейся жертвы. С удивлением я заметил, что из моей груди торчит шомпол. Почему же я еще жив?

Его руки шарили по моей талии, пытаясь выдернуть из-за пояса томагавк. Не сумев прикончить меня из моей собственной винтовки, он решил пробить мне череп моим же топориком!

С трудом соображая, я подался вперед, и торчавший из моей груди шомпол уперся в его грудь прямо напротив сердца. Коснувшийся его конец шомпола был острым, как швейная игла, и наконец я догадался, что произошло. Когда он выстрелил, эта своеобразная стрела попала прямиком в меня, но только в то самое место, где у меня за пазухой лежал цилиндр с Книгой Тота. Тупой конец шомпола врезался в податливое золото, отбросил меня назад, но не достиг моей груди. Теперь, когда Нажаку удалось-таки завладеть моим томагавком и он уже занес руку для удара, я навалился на него всем телом, всаживая застрявший в цилиндре шомпол в его грудь. Это усилие причиняло мне адскую боль, но в итоге я проломил грудину негодяя, острие шомпола вошло в него, словно вилочка в кусок торта. Мы слились в смертельном объятии, и я пронзил сердце Нажака, видя перед собой его округлившиеся глаза.

Кровь хлынула из его груди, бурля и шипя, как змея, покидающая тело своего подлейшего хозяина, на его губах вздулись пузыри кровавой пены, и он испустил дух, хрипло выдохнув мое имя.

До меня донесся ликующий воинственный гул, но на сей раз ликовали англичане. Я поднял голову. Французская атака захлебнулась.

Выдернув шомпол из своей груди, я с трудом поднялся на колени и с полным правом забрал обратно мою любимую винтовку. Пространство перед башней, однако, напоминало адское кладбище изуродованных останков людей, погибших в безжалостной схватке. В проломе валялись горы трупов, и весь ров заполнился жидким месивом, вобравшим в себя человеческие тела, сломанные осадные лестницы и каменные обломки, а крепостные стены Акры покрылись множеством выбоин и трещин. Но Наполеон приказал отступить. Турки тоже ликовали, их пушки посылали вдогонку французам прощальные залпы.

Отряды Смита и Джеззара не посмели начать преследование. Оставаясь на оборонительных позициях, они замерли, пораженные собственным успехом, но вскоре опомнились и начали перезаряжать ружья на случай возвращения противника. Сержанты уже отдавали приказы, организуя сооружение временного ограждения у основания башни.

Смит сам высмотрел меня и, широко шагая по бугристой вымостке слегка продавливающихся трупов, направился в мою сторону.

— Гейдж! Такого стремительного бега я еще не видывал! О господи, башня! Такое впечатление, что она может рухнуть в любой момент!

— Бонапарт, видимо, именно так и подумал, сэр Сидней, — задыхаясь, прохрипел я.

Никогда еще я не чувствовал такого полнейшего изнеможения, все мое тело сотрясалось от непроизвольной дрожи. Страсти выжали меня досуха. Теперь мне век не отдышаться. И не отоспаться за тысячу лет.

— Если британским инженерам дадут возможность залатать эту прореху, то уже к завтрашнему утру он увидит еще более незыблемую твердыню, — бодро ответил этот отважный морской волк. — О боже, мы победили, Итан, мы победили Корсиканца! Он может истратить на нас весь запас пушечных ядер, но ему не захочется получить еще одну такую трепку. Сами французы не позволят. Они взбунтуются.

Как он мог говорить с такой уверенностью? И однако время подтвердило его правоту.

— А где Фелипо? — подавив нервный зевок, спросил Смит. — Я видел, как он руководил атакой прямо в этой свалке. Да, клянусь Богом, вот что значит роялистская отвага!

Я печально покачал головой.

— К сожалению, по-моему, его убили.

Мы с трудом пробирались обратно. Обнаружив Фелипо под двумя трупами, мы оттащили их в сторону. Чудо из чудес, роялист еще дышал, хотя я сам видел, как полдюжины штыков пронзили его, словно говяжью тушу. Смит приподнял его и положил голову умирающего себе на колени.

— Эдмон, мы обратили их в бегство! — сказал он. — С Корсиканцем покончено!

— Что… они отступили?

Глаза Фелипо были открыты, но он ничего не видел.

— Прямо сейчас он хмуро пялится на нас со своего смотрового холма, его лучшие отряды уничтожены, а остальные обращены в бегство. Ваше имя, дружище, будет увенчано славой, ведь Бонн сломал зубы о стены Акры. Мы остановили этого республиканского тирана. Подобные генеральствующие политики недолго держатся после столь жестокого поражения. — Смит глянул на меня горящим взором. — Попомните мои слова, Гейдж. Мир вскоре забудет о существовании Наполеона Бонапарта, его имя навсегда предадут забвению.

 

ГЛАВА 22

И с последними словами Смита полковник Фелипо тихо отошел в мир иной. Неужели жизнь покинула его в тот момент, когда он понял, что победил? Трудно сказать наверняка. Но мне показалось, что в глазах героя блеснуло понимание того, что его смерть была не напрасной и в тяжком безумии этого самого жуткого осадного дня ему удалось одержать решающую победу.

Вернувшись к трупу Нажака, я наклонился и забрал мою винтовку, томагавк и злосчастный перстень, полыхавший на его пальце. Потом, еле волоча ноги, перебрался через груды обвалившихся с башни камней и побрел в город. Группа инженеров уже бодро руководила разбором завалов и замесом строительного раствора, а также оценивала состояние вывороченных балок. В очередной раз крепостную твердыню быстро подлатают и укрепят.

Я отправился на поиски Иерихона и Мириам.

К счастью, я не обнаружил тела кузнеца среди прискорбно длинных рядов погибших защитников, тела которых временно перенесли в дворцовый сад. Я огляделся вокруг. Птицы предпочли улететь подальше от военной какофонии, но я заметил за решетчатыми окнами гарема Джеззара горящие глаза его обитательниц. Часть деревянных конструкций дворца получила серьезные повреждения, в сохранившихся темных решетках зияли дыры, ощетинившиеся светлой на сломе расщепленной древесиной. Сам паша гордо расхаживал по стенам, как задиристый петух, одобрительно похлопывая по плечам своих измученных воинов и выкрикивая угрозы в сторону французов.

— Ну что, франки, вам понравилось мое гостеприимство? Тогда возвращайтесь, и я окажу вам еще более горячий прием!

Напившись воды из источника возле мечети, я устало побрел по залитым кровью и покрытым пороховой копотью улицам, встречая настороженные взгляды жмущихся друг к другу горожан. Мои глаза, очевидно, лихорадочно блестели на почерневшем лице, но взгляд был устремлен в морскую даль. Я остановился только на пристани около маяка и глянул на чистое и величаво спокойное Средиземное море, так резко отличающееся от грязного, суетного ужаса войны. Мой взгляд опять переместился на город. Пушки еще тихо погромыхивали, и над стенами поднималась дымовая завеса, подсвеченная склоняющимся к западу солнцем и напоминающая своими черными клубами тучи надвигающегося шторма.

Как стремительно пролетело время! Ведь мы бежали к этим стенам ранним утром.

Я вытащил фараоново кольцо, сулившее гибель любому незаконному обладателю. Неужели древнее проклятие всесильно? Приверженец рационализма Франклин, вероятно, усомнился бы в этом. Но я успел узнать достаточно, чтобы отказаться от мысли присвоить великолепный египетский рубин, поэтому вступил в прохладную морскую воду, зашел по колено, потом по пояс, пронизывающая волна холода докатилась до сердца. Нырнув, я поплыл, вглядываясь в зеленоватый сумрак и позволяя морю омывать меня. Полностью исчерпав запас воздуха, я утвердился в готовности исполнить задуманное, вынырнул на поверхность, мотнул головой, стряхивая лишнюю воду с давно не стриженных волос, размахнулся и забросил как можно дальше коварную драгоценность. Красный камешек, взмыв по дуге, улетел за границу кобальтовой синевы, отмечающую начало морских глубин. Раздался тихий всплеск, и перстень исчез.

С облегчением вздохнув, я поплыл к берегу.

Мириам я нашел в городском госпитале, переполненном новыми ранеными. Простыни окрасились красными пятнами, в ванночках плескалась розовая вода. В медных тазах алели куски ампутированных конечностей. Громко жужжали пирующие мухи, а в больничном воздухе стоял запах не только крови, но и гниющей, омертвевшей плоти, щелока и угольного дыма от жаровен, где прокаливались перед операциями хирургические инструменты. Время от времени стоны раненых прорезались мучительными криками.

Здание госпиталя еще потряхивало от затянувшейся артиллерийской стрельбы. Как предсказал Смит, Наполеон, видимо, решил истратить все боеприпасы, изливая в последнем сражении горькое разочарование из-за сорванных планов. Возможно, он надеялся просто сровнять с землей все то, что ему не удалось завоевать. На столах подвывали хирургические пилы. Обваливающаяся с потолка штукатурка засыпала глаза раненым.

Мириам, с облегчением увидел, ухаживала за братом. Побледневший Иерихон лежал с перебинтованной грудью, на бинтах проступили красные пятна. Но сознание его оставалось ясным, так что он смерил меня скептическим взглядом, когда я подошел к его лежанке.

— Опять никому не удалось пристрелить вас?

— Я убил того негодяя, который пытался пристрелить тебя, Иерихон, — вяло произнес я, испытывая странное безразличие. — Мы удержали башню. Ты, я, Мириам, все мы. Мы отстояли город.

— А где, черт возьми, вас столько времени носило?

— Это долгая история. Помните наши поиски в Иерусалиме? Я завершил их.

Брат и сестра уставились на меня, одновременно выдохнув.

— Нашли сокровище?

— Вроде того.

Сунув руку за пазуху, я извлек золотой цилиндр. Конечно, он погнулся и был почти пробит в том месте, где в него попал шомпол. На моей груди темнел кровоподтек размером с тарелку. Но обе части книжного футляра и мое собственное тело в общем уцелели. Мои друзья изумленно рассматривали блестящий металл, который я заслонил от взглядов остальных обитателей госпиталя.

— Он достаточно тяжел, Иерихон. Достаточно ценен для того, чтобы построить пару таких домов и кузниц, которые тебе пришлось бросить в Иерусалиме. Когда закончится война, ты станешь богатым человеком.

— Я?

— Я отдам его тебе. Мне сокровища приносят только неудачи. Однако я намерен оставить у себя книгу, что лежит внутри. Не могу прочитать ни слова, но, видимо, я становлюсь сентиментальным.

— Вы отдадите мне все это золото?

— Вам с Мириам.

Теперь он нахмурился.

— И что, вы надеетесь, что этим сможете расплатиться со мной?

— Расплатиться?

— За то, что разрушили нашу жизнь, лишили нас дома и дохода, а мою сестру — девственности?

— Это не плата! О господи, она не была… — У меня хватило ума не заканчивать. — Речь идет не о плате и даже не о благодарности. А только о справедливости. Вы окажете мне услугу, если примете его в качестве подарка.

— Вы соблазнили ее, овладели ею, сбежали, не попрощавшись, а теперь явились болтать о справедливости? — Бросая мне обвинения, он все больше распалялся. — Да я плюю на ваш подарок.

Очевидно, он не понял.

— Значит, ты плюешь на смиренные извинения твоего будущего зятя?

— Что? — воскликнули они хором.

Мириам с изумлением взглянула на меня.

— Мне ужасно жаль, что пришлось, ничего толком не объяснив, покинуть вас обоих и пуститься на две недели в опасный поход, — продолжил я. — Я понимаю, что мое поведение могло показаться черной неблагодарностью. Но у меня появился шанс довести до конца очень важные поиски, и я сделал это и вдобавок уберег драгоценный трофей от французов, которые могли воспользоваться им в дурных целях. Теперь им никогда не заполучить эту книгу, ведь даже если они прорвутся в город, я смогу отправить ее в безопасное место на кораблях Смита. Мне удалось завершить начатое нами дело и вернуться, чтобы закончить все остальное. Я хочу жениться на твоей сестре, Иерихон. С твоего благословения.

На его задумчивом лице отразилось недоверие.

— Вы что, окончательно свихнулись?

— Никогда в жизни я еще не был столь здравомыслящим.

Я осознал всю оправданность такого решения. Кто-то из богов указал мне благоразумный путь, лишив меня Астизы. Наше общение сулило обоим смертельные опасности, и этой несчастной египтянке будет куда лучше без меня. Мое сердце, наверное, не перенесло бы очередной ее потери. А здесь меня ждала милая Мириам, которой хватило мужества, защищая брата, схватить пистолет и снести французу половину головы, но тем не менее эта добрая женщина являла собой образец добропорядочности и спокойствия. И именно такое сокровище я обрел в Святой земле, а не ошеломительную в своей непонятности книгу! Итак, я готов жениться на добродетельной красивой девушке, остепениться и забыть мучительную привязанность к Астизе и еще навеки покончить с военными баталиями и Наполеоном. Я мысленно одобрил свое решение.

— Но как же Астиза? — удивленно спросила Мириам.

— Я не собираюсь лгать вам. Я полюбил ее. И эта любовь по-прежнему жива во мне. Но Астиза исчезла, Мириам. Я освободил ее, как уже делал это раньше, и точно так же, как раньше, опять потерял ее. В этой жизни мне многое непонятно, но, очевидно, нам почему-то не суждено быть вместе. Последние несколько часов этой адской битвы открыли мне глаза на многие важные вещи. Во-первых, я понял, как сильно полюбил тебя, какая ты замечательная девушка и как много доброго, я надеюсь, смогу тебе дать. Иерихон, мне хочется, чтобы мы стали почтенным мирным семейством. Я прошу твоего благословения.

Он долго смотрел на меня с непроницаемым загадочным выражением. Потом черты его лица исказила странная гримаса.

— Иерихон?

Лицо его сморщилось, но не от боли — он вдруг расхохотался. Он так зашелся от смеха, что слезы потекли по его прокопченным щекам, и вскоре Мириам тоже начала смеяться, поглядывая на меня с выражением, подозрительно близким к жалости.

Что же их так развеселило?

— Моего благословения! — хрипло воскликнул он, продолжая смеяться. — Даже если бы я захотел, то не смог бы дать его вам!

Видимо, в этот момент дырка в плече напомнила о себе, и он поморщился.

— Но я исправился, вы же понимаете…

— Итан. — Мириам взяла меня за руку. — Неужели вы думаете, что в мире ничего не происходит, пока вы блуждаете в поисках приключений?

— Да нет, конечно происходит.

Смущение все больше охватывало меня.

Овладев собой, Иерихон тяжело вздохнул и хрипло произнес:

— Гейдж, ваш хронометр сломался, поэтому вам не удалось определить нужный момент времени.

— Да о чем вы говорите? — Я перевел взгляд с брата на сестру. — Неужели мне нужно дождаться окончания войны?

— Итан, — со вздохом произнесла Мириам. — Вы помните, где оставили меня, отправившись искать Астизу?

— Здесь, в Акре, в одном доме…

— В доме одного лекаря. И он работает в этом госпитале. — Ее приветливый взгляд смотрел куда-то мимо меня. — Тем утром, вернувшись домой, чтобы немного передохнуть, этот человек нашел меня всю в слезах. Да, я в полном отчаянии оплакивала свою судьбу.

Я медленно повернулся. За мной стоял знакомый уже левантийский лекарь, темноволосый молодой красавец, имевший, несмотря на окровавленные руки, гораздо более достойный вид по сравнению с никчемным игроком вроде меня. Клянусь карьерой Джона Адамса, опять я оказался шутом гороховым! Цыганка Сарилла, гадая как-то мне на картах Таро, выложила передо мной шута и сразу поняла, какова моя сущность.

— Итан, познакомься с моим женихом.

— Доктор Хирам Завани к вашим услугам, господин Гейдж, — произнес этот мужчина с тем прекрасным произношением образованных людей, которому я неизменно завидовал. Благодаря ему они всегда выглядят втройне умнее вас, даже если ума у них не больше, чем у рабочей лошадки. — Хаим Фархи сказал, что вы не такой мошенник, каким кажетесь.

— Доктор Завани сделал из меня почтенную женщину, Итан. Я обманывала сама себя, размышляя о своих желаниях и потребностях.

— Именно такой мужчина и нужен моей сестре, — вставил Иерихон. — И вы, как никто другой, способны это понять. Но именно благодаря вам они теперь вместе! При всей бестолковости и легкомысленности вашей натуры, Итан Гейдж, вам удалось-таки сделать хоть что-то хорошее.

Они улыбнулись, а я раздумывал, следует ли мне обидеться на его слова или воспринять их как похвалу.

— Но…

Мне хотелось сказать, что она ведь любит меня и что, конечно же, ей следовало запастись терпением, пока я, имея сердечную склонность к двум женщинам, разберусь в своих привязанностях и выберу одну из них…

В общем, за один неполный день я потерял обеих красоток. А заодно лишился рубинового перстня и золотого цилиндра.

Ладно, возможно, не стоит спешить с выводами.

Все-таки сложившаяся ситуация сулила мне новую свободу. Я не посещал приличных борделей с тех самых пор, как бежал из Парижа, и вот жизнь сделала поворот и у меня появился шанс вновь стать свободным холостяком. Испытал ли я унижение? Да. Но не принесет ли оно облегчение? И я с удивлением осознал, насколько оно велико. «Просто удивительно, какие фортели порой выкидывает жизнь, — как-то сказал мне Смит. — Одиночество удручает? Бывает и так. Но благодаря ему вы избавляетесь и от множества докучных обязательств».

Я сяду на корабль и преспокойненько отправлюсь на родину, отдам эту мудреную книгу в библиотеку Филадельфии, и пусть там завзятые умники чешут в затылках, разбираясь в ней, а сам я вернусь к нормальной жизни. Возможно, Джону Астору опять понадобится помощник в пушной фактории. На болотах Виргинии, вне поля зрения добропорядочных американцев, уже росла новая столица. Вероятно, скоро там образуется тот самый притон, где будут в чести имеющиеся у меня склонности к предприимчивости, рискованным аферам и хитроумным сделкам.

— Примите мои поздравления, — проскрипел я.

— Нужно бы врезать вам как следует, — с усмешкой бросил Иерихон. — Но, учитывая сложившиеся обстоятельства, я просто позволю вам оказать нам помощь — заложить эту штуковину. — И он заговорщицки подмигнул Завани, показав на золотой цилиндр.

На следующий день, истратив основную часть боеприпасов в ходе заключительной яростной бомбардировки, не изменившей, однако, положение дел, французы начали готовиться к отступлению. Бонапарт рассчитывал на наступательный порыв. Если ему не удалось прорваться в город и застать противника врасплох, численное превосходство не принесло пользы. Акра дала ему отпор. Наполеону оставалось лишь вернуться в Египет и заявить об одержанных победах, умолчав о понесенных потерях и неудачах.

Я следил в подзорную трубу за бесславным уходом французов. Сотни не способных самостоятельно передвигаться больных и раненых ехали на телегах или вяло горбились на лошадях. Дальнейшая осада могла только усугубить их положение, и я заметил, что даже сам Бонапарт вел под уздцы лошадь, на которой сидел перевязанный солдат. Они сожгли все те запасы, что не смогли унести с собой, майский денек омрачили огромные столбы дыма, относимого ветром к мостам через Нааман и Кишон. Французы испытывали столь острую нехватку в упряжном скоте и запасах фуража, что бросили даже пару десятков пушек. За основной войсковой колонной следовали толпы евреев, христиан и монофиситов, примкнувших к французам в надежде на освобождение от мусульман. Они рыдали, как брошенные дети, поскольку теперь могли ожидать лишь беспощадной расправы Джеззара.

Отступая по прибрежным районам, французы мстительно сжигали все фермы и деревни, чтобы замедлить преследование, которое никем не задумывалось. Наш еще не пришедший в себя гарнизон и подумать не мог ни о какой погоне. Осада города продолжалась шестьдесят два дня, с 19 марта по 21 мая. Обе стороны понесли тяжелые потери. Чума, поразившая армию Наполеона, проникла и за городские стены, и первоочередной заботой было очистить улицы и дома от покойников. На Акру нахлынула жара, и трупы начали смердеть.

Я жил в усталом оцепенении. Астиза вновь пропала, сохранил ли ей жизнь Силано? Я вложил книгу в кожаный ранец и спрятал ее в комнате купеческого постоялого двора Хан эль-Шуарда, но мог бы поспорить, что никто не позарился бы на нее даже на центральном рынке, настолько бессмысленными выглядели содержавшиеся в ней закорючки. Постепенно до нас доходили слухи о продолжении отступления Наполеона. Через неделю после ухода из-под стен Акры он покинул Яффу, завоеванную такой ужасной ценой. В безнадежных случаях заразившимся чумой солдатам давали опиум и отраву, ускоряя их кончину, чтобы они не попали в руки мстительных отрядов самаритян из Наблуса. Потерпевшие поражение полки дотащились до границы Египта и второго июня, шатаясь от усталости, вошли в Эль-Ариш, там немного отдохнули, освежили силы городского гарнизона, а потом основная часть войска направилась в сторону Каира. Термометр, положенный на песок в этих пустынях, показывал 56 градусов по Цельсию. Добравшимся до нильских вод французам дали передохнуть и привести себя в порядок: Наполеон не мог допустить, чтобы они выглядели как разгромленная армия. Четырнадцатого июня он вновь вступил в Каир под флагами захваченных городов, заявляя об окончании победного похода, хотя эти заявления имели горький привкус. Я узнал, что осколок турецкого снаряда раздробил руку одноногому артиллерийскому генералу Луи Каффарелли, и он умер от заражения крови под стенами Акры, а физика Этьенна Луи Малюса, заболевшего чумой, оставили в Яффе; Монж и его друг химик Бертолле оба долго мучились от дизентерии, и их везли на повозках вместе с остальными больными. Рискованный поход Наполеона обернулся несчастьем для многих моих знакомых.

Смиту между тем не терпелось окончательно уничтожить заклятого врага. Турецкое подкрепление из Константинополя слишком запоздало, чтобы помочь Акре, но в начале июля их флот все-таки прибыл, доставив на своих бортах двенадцатитысячное оттоманское войско, готовое идти к Абукиру и отвоевать Египет. Английский капитан пообещал, что его собственная эскадра поддержит атаку. Я не был заинтересован в присоединении к их экспедиции, сомневаясь, что с таким войском можно одолеть главные силы французской армии. Мне по-прежнему хотелось взять курс на Америку.

Но седьмого июля одно торговое судно доставило мне из Египта письмецо. Его скрепляла красная восковая печать с изображением бога Тота с головой ибиса и клювовидным носом, и адрес был написан женским почерком. Мое сердце учащенно забилось.

Однако когда я открыл конверт, то обнаружил совсем не женский почерк, а решительную мужскую руку. Послание отличалось лаконичностью.

«Я могу прочесть это, а она ждет.

Силано».

Ключ находится в Розетте.

 

ГЛАВА 23

Я вернулся в Египет 14 июля 1799 года, через год и две недели после того, как первый раз высадился на его берегах с Наполеоном. На сей раз я прибыл с турецкой армией, а не с французской. Смит увлекся идеей нового контрнаступления, заявляя, что оно окончательно подорвет силы Бони. Я невольно заметил, однако, что он со своей эскадрой встал на якорь довольно далеко от берега. И трудно сказать, кто имел меньше уверенности в завершающем успехе этого вторжения: я или пожилой, белобородый военачальник турок, Мустафа-паша, который ограничился в своем наступлении тем, что захватил крошечный участок полуострова с одной стороны Абукирского залива. Его войска высадились, захватили французский редут к востоку от селения Абукир, уничтожили три сотни его защитников, заставили сдаться еще одну сторожевую заставу на другом конце полуострова и на том остановились. Там, где перешеек полуострова переходил в материк, Мустафа начал возводить три ряда укреплений, ожидая неизбежного контрудара французов. Несмотря неуспех защитников Акры, турки по-прежнему опасались встречи с Наполеоном в открытом сражении. После победы смехотворно малых сил Бонапарта над огромной турецкой армией у горы Табор паши (то бишь турецкие военачальники) пришли к выводу, что любые их смелые начинания обречены на провал. Поэтому они заняли прибрежную полосу и начали спешно окапываться, надеясь, что боевой дух французов иссякнет при виде вырытых траншей.

Мы видели, что первые французские разведывательные отряды Бонапарта быстро собирают защитные силы, поглядывая за нашими действиями из-за ближайших дюн.

Улучив удобный момент, я по собственной инициативе тактично посоветовал Мустафе двинуться на юг и связаться с мамелюками, к которым присоединился мой друг Ашраф, к маневренной коннице под командованием Мурад-бея. Прошел слух, что Мурад осмелился дойти до самой Великой пирамиды, забрался на ее вершину и с помощью зеркала послал сигнал своей жене, содержавшейся пленницей в Каире. Такой поступок характеризовал его как смелого и даже лихого командира, и, на мой взгляд, турки добились бы гораздо большего под командованием хитроумного Мурада, а не осторожного Мустафы. Но турецкий паша не доверял заносчивым мамелюкам, не хотел делить командование и боялся выйти из-под защиты земляных укреплений и военных кораблей. Если Бонапарт слишком поспешил, пытаясь завоевать Акру, то турки слишком поспешно высадились в Египте, собрав лишь малые силы.

Однако стремительно меняющийся ход жизни вносил свои коррективы в расстановку сил. Более того, оригинальные и великолепные стратегические расчеты Наполеона перестали быть загадкой. Год назад его флот уничтожил адмирал Нельсон, его наступление на Азию захлебнулось в Акре, а, согласно полученному Смитом донесению, Типу Султан, индийский падишах, с силами которого мечтал в итоге объединиться Бонапарт, погиб в Индии при осаде Серингапатама английским генералом Уэлсли. К тому времени, когда войска Мустафы высадились на берег, в Средиземное море вошел объединенный франко-испанский флот, намереваясь оспорить морское превосходство англичан. Расклад противостояний все больше осложнялся.

Я решил, что мне лучше всего как можно скорее провернуть дельце с Силано в Розетте, портовом городке в устье Нила.

Если я сумею вернуться в турецкий анклав до того, как прекратит существование их береговой плацдарм, то смогу наконец убраться подальше из этой страны. При удачном раскладе со мной поедет и Астиза. А в лучшем случае и мудреная книга.

Бонапарт и Силано не обманулись в расчетах. Я ощущал себя владельцем книги, и простое любопытство побуждало меня выяснить, что же в действительности открывают эти таинственные письмена. Даже старина Бен вряд ли устоял бы перед таким искушением. Как он сам мудро писал: «Легче подавить в себе первое желание, чем удовлетворить все последующие». Мне любыми путями хотелось выяснить, какой «ключ» известен Силано, в очередной раз освободить Астизу, а потом решить для себя, что же делать с этими тайными знаниями. Но единственное, в чем я не сомневался, так это в том, что мне совершенно не хочется обрести бессмертие, если в свитке Тота сокрыта тайна вечной жизни. Жизнь подкидывает слишком много трудностей, чтобы терпеть их вечно.

Пока турки окапывались в гнетущей летней жаре, углубляя траншеи перед их ярмарочными палатками, я нанял фелюгу, чтобы пройти на ней на запад к устью Нила и к Розетте. Мы проплывали мимо этого местечка в прошлом году, когда впервые приближались к берегам Египта, но я не помню, чтобы сей городок удостоился особого внимания. Местоположение придавало ему некоторую стратегическую ценность, но оставалось загадкой, почему Силано захотел встретиться именно там; естественно, мысль о том, удобно ли мне будет добираться туда, не пришла бы в голову этому колдуну. Самым вероятным объяснением казалось то, что его сообщение скрывало какой-то обман и ловушку, но приманки выглядели на редкость соблазнительно — любимая женщина и перевод, — чтобы я сунул голову в этот капкан.

Таким образом я оказался на судне капитана Абдула, и мы пристали к берегу на полпути в Розетту, поскольку мне понадобилось внести оригинальные усовершенствования в его парус, хотя он счел их веским доказательством глупости всех иноземцев. За пару дополнительных монет он обещал никому не выдавать секрет моей модернизации. А потом мы вновь направились по синему морю к бурому языку великой африканской реки.

Вскоре нас остановил французский патрульный корабль, но Силано организовал для меня пропуск. Лейтенант этой шебеки знал мое имя — очевидно, рискованные приключения и непостоянство в выборе союзников снискали мне определенную известность — и пригласил меня на борт. Я вежливо отказался, сказав, что предпочитаю остаться в нанятой лодке.

Он сверился с документом.

— Мне приказано, месье, конфисковать ваш багаж до вашей встречи с графом Алессандро Силано. Здесь говорится, что это необходимо для государственной безопасности.

— Мой багаж состоит из того, что вы видите на мне, учитывая, что мои подвиги оставили меня без денег и без союзников. Уверен, вы не захотите, чтобы я высадился на берег голым.

— Однако у вас за плечами висит ранец.

— Верно. И он весьма тяжел, ведь там лежит увесистый камень. — Я вытянул руку с ранцем так, что он повис над водой. — И если вы, капитан, попытаетесь отобрать у меня и эту жалкую собственность, то я выброшу ее в Нил. Если такое случится, я уверен, что граф Силано в лучшем случае подведет вас под трибунал, а в худшем — напустит какую-нибудь на редкость вредоносную древнюю порчу. Поэтому лучше попросту пропустите меня. Я одинокий американец в вашей французской колонии и прибыл сюда по собственному желанию.

— Но у вас есть еще винтовка, — возразил он.

— Которой я не собираюсь пользоваться, если никто не попытается забрать ее. Последний человек, пытавшийся сделать это, уже умер. Поверьте мне, Силано будет вам признателен.

Недовольно ворча, он еще несколько раз сверился с доставленным ему приказом, но поскольку я стоял у борта, с винтовкой на изготовку, а ранец угрожающе покачивался над речной водой, то настаивать на изъятии этих вещей было бесполезно. И вскоре мы, продолжив плавание под охраной шебеки, словно курицы, защищающей своих цыплят, высадились на пристани Розетты. Дома в этом затененном пальмами и богатом водными источниками сельском городке понастроили в основном из буроватого саманного кирпича, за исключением мечети с ее единственным минаретом. Я оставил особые указания капитану нанятой мной фелюги и отправился по извилистым дорожкам к французскому форту, названному Юлианским, еще незаконченному, но уже украшенному триколором, собрав по пути стайку любопытных уличных мальчишек. У ворот форта меня остановили стражники в черных треуголках, топорщившие внушительные усы. Мою печальную известность подтвердил явно неприязненный взгляд этих стражей, сразу узнавших меня. Совершенно невинный исследователь электричества стал кем-то средним между вечным нарушителем порядка и опасным преступником, и они поглядывали на меня как на зловредного колдуна. Вести из Акры, должно быть, уже долетели сюда.

— Вы не можете войти на территорию форта с винтовкой.

— Ладно, могу и не входить. Я прибыл сюда по приглашению, а не в приказном порядке.

— Мы сохраним ее для вас.

— Вы, французы, имеете привычку брать, но не отдавать.

— Граф не возражает, — вмешался женский голос.

И из темной ниши выступила скромно одетая в длинное платье Астиза, ее голову покрывала накидка, красиво обрамляющая шею. Моя луноликая красавица выглядела весьма озабоченной.

— Он прибыл для консультации в качестве ученого, а не в качестве шпиона.

Очевидно, ей передалась доля влияния Силано. Неохотно солдаты пропустили меня во двор, и засов главных ворот с лязгом закрылся за моей спиной. Под стенами незамысловатого, четырехугольного в плане форта тянулись дощатые строения на кирпичных фундаментах.

— Я сказала ему, что ты можешь прийти, — тихо произнесла она.

Солнце палило нещадно, и я слегка разомлел от этого жара, насыщенного ее ароматами — цветов и специй.

— И уйду с тобой.

— Не обольщайся, Итан: несмотря на твою винтовку, пока мы оба пленники. Нам придется еще раз пойти на компромисс, считаясь с интересами Алессандро. — Она кивнула в сторону крепостных стен, и я увидел, что за нами продолжают следить очередные постовые. — Нам нужно выяснить, есть ли что-то ценное в этих текстах, а потом придумать новый план.

— Неужели ты теперь подыгрываешь Силано?

Она огорченно посмотрела на меня.

— Почему ты не веришь, что я люблю тебя? Я же ехала вместе с тобой до самой Акры, и нас разделил случайный пушечный выстрел, а не мой выбор. Но судьба опять постаралась свести нас. Попытайся же сам лишь немного укрепить свою веру.

— Ты рассуждаешь как Наполеон: «Я все рассчитал. А остальным распорядится судьба».

— Бонапарт по-своему умен.

С этим признанием ума Бонапарта мы подошли к штабу, одноэтажному оштукатуренному зданию с односкатной черепичной крышей и крыльцом, крытым пальмовыми листьями. Внутри царили прохладные сумерки. Привыкнув к тусклому после яркого солнца освещению, я увидел за грубо сколоченным столом Силано, сидящего в компании с двух офицеров. Старшего я помнил со времен высадки в Александрии. Генерал Жак Франсуа Мену храбро сражался и впоследствии, как говорили, принял ислам. Древняя культура Египта очаровала этого не особо внушительного на вид офицера, круглолицего, с канцелярскими усиками, скорее походившего на какого-нибудь счетовода с облысевшей макушкой. Но молодого красивого капитана я видел впервые. В каждой стене этой штабной комнаты имелись закрытые на замки двери.

Силано поднялся из-за стола.

— Ах, месье Гейдж, вы упорно пытаетесь убежать от меня, а наши извилистые пути с тем же упорством вновь пересекаются! — воскликнул он, отвесив мне легкий вежливый поклон. — Наверняка теперь уж вы признали руку судьбы. Разве она не желает, чтобы мы стали друзьями, забыв о вражде?

— Мне было бы легче признать это, если бы ваши прочие друзья перестали пытаться убить меня.

— Даже лучшие друзья порой ссорятся, — небрежно произнес он и спросил, сделав соответствующий жест: — Вы знакомы с генералом Мену?

— Знаком.

— Вот уж не ожидал увидеть вас еще раз, вы на редкость изворотливый американец. Видели бы вы, как рассердился бедняга Никола, когда вы стащили у него воздушный шар!

— Меня вынудила к этому открытая по мне стрельба, — сообщил я генералу.

— Познакомьтесь и с капитаном Пьером Франсуа Бушаром, — продолжил Силано. — Он трудился над сооружением этого форта, когда его люди выкопали странную базальтовую глыбу. К счастью, капитан Бушар быстро оценил ценность их находки. На мой взгляд, этот Розеттский камень может изменить мир.

— Камень?

— Пойдемте. Позвольте мне показать его вам.

Открыв дверь соседней комнаты, Силано пригласил нас войти. Занавешенное от любопытных глаз узкое окно давало мало света. Но в глаза сразу бросался деревянный саркофаг. Его покрывали хорошо сохранившиеся яркие рисунки, видимо изображавшие путешествие души по стране мертвых.

— А внутри есть и мумия? — спросил я.

— Да, Омара, нашего вечного часового, — пошутил Мену. — Он неутомим.

— Часового?

— Я привез его по реке, а солдатам сообщил, что мы нашли священное захоронение на месте этого форта, — пояснил Силано. — Мумии внушают всем ужас, а этой теперь предназначено оберегать Розетту. Она защищает эту комнату от любопытных лучше, чем самая ядовитая королевская кобра.

— Удивительно, как хорошо сохранились краски, — заметил я, касаясь раскрашенной крышки.

— Возможно, тут тоже задействована магия. В наше время утерян секрет изготовления стойких красок, так же как утрачена формула витражного стекла, украшающего средневековые соборы. Нам не достичь и такой красоты. — Он указал на расписные керамические сосуды в углу комнаты. — Я провожу тут разные эксперименты. Может, однажды наш Омар соблаговолит дать мне ценную подсказку.

— И вы не верите в проклятия?

— Я верю, что сумею справиться с ними. Благодаря вот этой находке.

Рядом с саркофагом у стены стояло под брезентом нечто громоздкое — около пяти футов в высоту и немного меньше трех футов в ширину. Театральным жестом Силано сдернул брезентовую завесу. Из-за тусклого освещения мне пришлось наклониться, чтобы хоть что-то разглядеть. В глаза мне бросились высеченные на ровной поверхности каменной плиты разноязыкие надписи. Полиглотом меня не назовешь, но моих слабых знаний хватило на то, чтобы узнать в двух разных текстовых колонках греческие буквы и символы, виденные раньше в египетских храмах. Знаки третьей колонки я не смог опознать, но как раз над колонкой с храмовой письменностью увидел то, что заставило мое сердце учащенно забиться. Четвертая колонка содержала те самые странные закорючки, что были начертаны на свитке, найденном в Городе Призраков. Теперь стало понятно, что имел в виду Силано, отправив мне загадочное послание. Он надеялся сопоставить греческие слова с тайными словами Тота и разгадать язык свитка.

— А что за текст в этой колонке? — спросил я, показывая на совсем неизвестные мне символы.

— Демотическое письмо, скорописная форма египетской письменности, она пришла на смену древним иероглифам, — пояснил Силано. — Как я подозреваю, эти тексты выбиты в хронологическом порядке — древнейший язык времен Тота расположен в верхней части, а внизу нашлось место и для самого молодого, греческого языка.

— Когда Алессандро привел меня сюда, я узнала то, что мы видели в свитке, Итан, — сказала Астиза. — Понимаешь? Мне было суждено вновь попасть в плен.

— И теперь вы хотите, чтобы я помог вам расшифровать его, — сделал я вывод.

— Мы хотим, чтобы вы отдали нам книгу, а мы поможем вам расшифровать ее, — поправил Силано.

— А что вы можете предложить мне взамен?

— То же, что предлагал прежде. — Он вздохнул так, словно разговаривал с несмышленым малышом. — Сотрудничество, власть и бессмертие, если пожелаете. Тайны Вселенной, вероятно. Истоки жизни, сокровенное воплощение Бога и всемирное признание. Либо ничего, если вы предпочтете не сотрудничать с нами.

— Но ведь если я не соглашусь, вы не получите книгу!

Я заметил, что Мену подал скрытый знак. Капитан Бушар переместился ко мне за спину, блеснув заткнутым за пояс пистолетом.

— Вы ошибаетесь, месье, — сказал Силано и кивнул Бушару, который тут же сдернул у меня с плеча рюкзачок и грубо открыл его.

— Merde, — выругался Бушар, когда, перевернув мою кожаную сумку и вытряхнув ее содержимое, обнаружил лишь похожую на цилиндр деревянную скалку, оставившую вмятину на утрамбованном земляном полу.

Генерал и капитан озадаченно переглянулись, Астиза подавила смех. Силано помрачнел.

— Не думали же вы на самом деле, что я доставлю ее вам как курьер Франклина?

— Обыскать его!

Но свитка они, естественно, не нашли. Хотя заглянули даже в ствол моей винтовки, словно я мог как-то исхитриться и засунуть его туда. Они вырвали стельки из моих башмаков, проверили подошвы и так бесцеремонно ощупали все мое тело, что я даже возмутился.

— Может, еще в уши заглянете?

Досада Силано была очевидна.

— Где он?

— Спрятан в надежном месте и там и останется, пока мы не заключим честную сделку. Учитывая, что мы, американцы и французы, стремимся к торжеству свободы и разума, для нас несомненным является то, что перевод этой книги важен для всего человечества, а не только для еретической масонской ложи египетского обряда. Или властолюбивого генерала вроде Наполеона Бонапарта. Я хочу передать его институту ученых в Каире для дальнейшего распространения по всему миру. Также, возможно, Британской академии. И я хочу, чтобы ко мне окончательно вернулась Астиза. А вы, Силано, должны прекратить любые попытки выторговать у меня книгу, вне зависимости от той власти, какую вы сейчас имеете над нами. Пусть Астиза также даст обещание уйти со мной, если я предпочту такой вариант дела. Отныне и навеки. Пусть Бонапарту сообщат, что мы все вместе трудимся для его блага, чтобы никто из нас не мог вдруг загадочным образом исчезнуть. И я хочу, чтобы вы покончили с кровопролитиями. Обещайте мне все это, и я доставлю вам книгу. У каждого из нас есть свои мечты.

— Доставите ее? Откуда же, интересно? Из Акры?

— Вы получите ее в течение часа.

Он закусил губу.

— Мы уже обыскали вашу фелюгу, включая и ее жалкого капитана. Наши люди даже перевернули лодку и осмотрели днище. Ничего!

Й вновь из-под его светской маски проступило выражение злобной ярости, виденное мной в Париже год тому назад.

— Вы слишком самоуверенны, граф Силано, — с улыбкой сказал я.

Он повернулся к Астизе.

— Ты согласна с его условиями относительно тебя?

Я вдруг осознал, что за месяц делаю уже второе предложение. Ни одно из них не отличалось особой романтичностью, но тем не менее… должно быть, я начинаю стареть, желая связать женщину обязательствами, которые неизбежно свяжут и меня самого.

— Да, — ответила она, взглянув на меня с надеждой.

К чувству охватившей меня радости примешивался почти панический страх.

— Тогда пропади все пропадом, Гейдж, где она?

— Вы согласны на все мои условия?

Он нетерпеливо взмахнул рукой.

— Да-да, согласен.

— Вы даете честное слово дворянина и ученого? Пусть офицеры будут вашими свидетелями.

— Подумать только, с меня требует клятву американец, совершавший предательства сплошь и рядом! Но ради важности разгадки лингвистической тайны и перевода этой книги я согласен дать вам такое обещание. Мы станем просветителями всего мира! Но ничего не будет, если у вас ее нет.

— Она на лодке.

— Невозможно, — сказал Бушар. — Мои люди обыскали там каждый дюйм.

— Но они не поднимали парус.

Мы вышли из форта и спустились к берегу Нила. Солнце клонилось к закату, его низкие лучи пронизывали раскачиваемые знойным бризом разлапистые пальмовые листья. Зеленоватая вода выглядела мутной, по мелководью важно расхаживали белые цапли. Мой капитан, скорчившийся в углу своей вытащенной на берег фелюги, бросил на нас затравленный взгляд человека, в любой момент ожидавшего казни. Я мог лишь посочувствовать ему — видно, мне суждено пока приносить моим спутникам одни неприятности.

По моему указанию парус, закрепленный сверху и снизу на деревянных укосинах, подняли на мачту, и его полотнище полностью развернулось на ветру.

— Ну вот. Теперь, надеюсь, вы видите мой трофей?

Они подошли поближе. Закатные солнечные лучи высветили полосу бледных странных символов, окаймлявшую одну сторону паруса.

— Он пришил свиток к холстине паруса, — произнес Мену с изрядной долей восхищения.

— Совершенно верно, и свиток был отлично виден, когда мы поднимались сюда по Нилу, — заявил я. — Но никто не удостоил его внимания.

 

ГЛАВА 24

Перед нами стояло две задачи. Во-первых, использовав Розеттский камень, перевести текст свитка на французский язык. А во-вторых, нас ждала более трудоемкая работа — точный перевод и осмысление его содержания.

Теперь, заполучив наконец вожделенную книгу, Силано вновь стал проявлять долю того изысканного обхождения, которым покорял парижских дам. Морщины на его лице разгладились, хромота уже явно причиняла ему меньше страданий, и он с огромным воодушевлением принялся копировать загадочные символы языка Тота и искать их связь с греческими буквами и словами. Природа наделила его несомненным обаянием, и я начал понимать, что могла найти в нем Астиза. От него исходила тонкая и притягательная интеллектуальная сила. Более того, он, казалось, смиренно уступил мне Астизу, хотя я порой замечал его страстные взгляды, украдкой бросаемые ей вслед. Ее тоже, казалось, устроило наше соглашение. Да уж, странный у нас получился исследовательский триумвират! Я не забыл, сколько моих друзей погибло по вине Силано, но меня восхищало его усердие. Граф возил за собой сундуки заплесневелых фолиантов, и каждая выдвинутая гипотеза отсылала одного из нас к очередному пыльному тому для скрупулезной проверки грамматических правил или уточнения смысла той или иной ссылки. Туманная предыстория предположительного времени написания этого текста постепенно начинала проясняться.

С большим трудом мы разгадали оглавление древнего свитка.

«О бестелесной природе сущего мира и подчинении ее воле человека», — гласило название одной главы. Эта волнующая тема особенно заинтересовала меня.

«О свободе и судьбе», — гласил другой заголовок. Ну, на сей счет стоит поразмыслить.

«О единстве мышления, души и тела».

«О нисхождении манны с небес». Неужели Моисей прочел эту главу? Правда, нам не встретилась пока глава, связанная с разделением морских вод.

«О вечной жизни и разнообразии ее форм». Почему же он не обеспечил ее себе?

«О Нижнем и Верхнем мирах». Возможно, имеется в виду ад и рай?

«О подчинении людских умов воле одного человека». О, вот эта глава несомненно понравилась бы Бонапарту.

«Об исцелении болезней и заговаривании боли».

«О завоевании возлюбленной души». А вот эта глава может снискать огромную популярность.

«О сорока двух священных свитках».

Последнее название исторгло у меня стон протеста. Эта книга, очевидно, представляла собой первый из тех самых рассеянных по всей земле сорока двух свитков, которые, по утверждению моего египетского наставника Еноха, были не чем иным, как выборкой из тридцати шести тысяч пятисот тридцати пяти списков, — более чем по сотне на каждый день года.

И им суждено быть найденными достойными людьми в должное время. Хвала святым, я не отличался особыми достоинствами. Меня едва не угробили поиски первого свитка. Силано, однако, уже грезил о новых исследованиях.

— Поразительно! Я подозреваю, что этот текст является своего рода кратким изложением, списком основных тем и исходных базовых законов, а более глубокие знания и таинства открываются в каждом из последующих томов. Вы представляете, что будет, если мы отыщем их все!

— Фараоны полагали, что даже этот необходимо держать в секрете, — напомнил я.

— Фараоны жили в первобытные времена, не ведая о достижениях современной науки и алхимии. Развитие человечества, Гейдж, основано на знаниях. Эпохи приручения огня и изобретения колеса канули в Лету, наш мир достиг кульминации, породив множество идей, продуктов совместного или индивидуального творчества. Сегодня мы обладаем всей суммой знаний, обретенных человечеством на протяжении тысячелетий и дарованных нам неизвестно кем: богом, колдуном или иным высшим разумом, обитавшим в неведомой Атлантиде или на луне. Ясно одно, именно он положил начало цивилизации и способен даже сейчас возродить ее золотой век. В течение пяти тысяч лет эта величайшая книжная коллекция считалась утраченной, и вот сейчас она вновь явлена миру. Этот свиток укажет нам путь к остальным. И тогда правление перейдет в наши руки, в руки мудрейших людей, и мы приведем мир к гармонии, к высшему порядку. В отличие от королей и тиранов, я буду править, основываясь на идеальных научных законах!

Никто не обвинил бы Силано в смирении. Лишенный богатства революцией, вынужденный вновь искать расположения у демократов, коих считал всего лишь заурядными законоведами и памфлетистами, граф жаждал реванша. Тайные законы магии или колдовства могли вернуть ему то, что отобрали республиканцы.

Нам удалось перевести названия некоторых глав, но осознание их содержимого оказалось весьма утомительным занятием. Стиль изложения не укладывался ни в какие обычные представления, а простая подстановка слов совершенно не проясняла смысла.

— Такой труд под силу лишь полиглотам прославленных университетов, — сказал я графу. — Пытаясь сами разгадать эту тайнопись, мы проведем здесь, в Розетте, остаток жизни. Давайте отдадим свиток в Национальный институт или Британскую академию.

— Неужели вы полнейший дурак, Гейдж? Предоставить обычным ученым такую ценность — все равно что положить порох на хранение в пиротехнической лаборатории. Мне казалось, что вы как раз опасались ее неправильного употребления. Я десятки лет изучал предания, связанные с этими текстами. Астиза провела много лет в упорных трудах, чтобы стать достойной.

— А я?

— Вы, как ни странно, оказались необходимы для нахождения этого свитка. Один Тот знает почему.

— Цыганка нагадала мне однажды, что мне суждено быть шутом. Или дураком, которому суждено искать дурака.

— Впервые слышу правду от этих шарлатанов.

И чтобы подтвердить эту оценку, он в тот же вечер отравил меня.

У меня нет особой склонности к смиренным и умозрительным размышлениям, и я вообще редко задумываюсь о божьих тварях, за исключением тех случаев, когда охочусь на них или езжу на них верхом. Но я с симпатией отношусь к охотничьим собакам, ценю кошек за ловлю мышей, а птиц за их потрясающее оперение. Именно поэтому у меня появилась привычка подкармливать здешнюю мышь.

Силано и Астиза уже отправились спать, а я засиделся над свитком, продолжая сравнивать разноязыкие тексты, выискивать соответствия и размышлять о том, имеют ли хоть какой-то смысл странные слова о том, что «в вашем мире чистый случай является основанием фаталистической предопределенности». Наконец я вышел подышать воздухом на крыльцо, где звездные россыпи влажно поблескивали в низкой темноте летнего неба, и попросил дежурного солдата принести немного еды. Выполнение моей просьбы заняло у него слишком много времени, но в конце концов мне таки выдали тарелку с фулом, и я уныло попробовал бобовое варево, приправленное помидорами и луком. Почуяв запах снеди, в углу комнаты появилась моя частая вечерняя гостья, египетская иглистая мышь, названная так потому, что ее жесткая щетина прокалывала пасть хищникам. Испытывая недостаток общения в эту тихую ночь, я лениво положил ей немного пюре, несмотря на то что из-за таких грызунов, в частности, нам приходилось убирать свиток в железный сундук.

Потом я вновь углубился в работу. Какой многообразный язык! Я поразился множеству символов древнего языка, внезапно осознав также, что они стали искривляться, скользить, вращаться и сливаться у меня перед глазами. Я прищурился — слова по-прежнему расплывались. Неужели я так чертовски устал? Но мне ужасно хотелось понять, где же заканчивается одно высказывание и вообще использовал ли Тот традиционное построение фраз…

Свиток уже совсем расплывался. В чем же дело? Я глянул в угол. Моя мышиная гостья, величиной с домашнюю крысу, лежала на боку, ее лапки подрагивали, а в глазах, похоже, застыл ужас. Из ее пасти выступила пена.

Я оттолкнул тарелку с бобами и встал.

— Астиза! — попытался крикнуть я, но словно онемел, изо рта у меня вырвался лишь сдавленный, еле слышный хрип.

На ослабевших ногах я шагнул к двери. Какой же подлец Силано! Он счел, что больше не нуждается в моей помощи. Мне вспомнилось, как год назад в Каире он предлагал устроить трапезу с отравленным окороком. Совсем вдруг ослабев, я упал на пол, не понимая, что могло случиться с моими ногами, и так больно ударился головой, что перед глазами заплясали искры. Как в тумане, я увидел издыхающую мышь.

В комнату тихо вошли люди и склонились надо мной. Как он, интересно, собирается объяснить это убийство Астизе? Или планирует заодно покончить и с ней? Нет, она еще нужна ему. Крякнув, они подняли меня и потащили куда-то, точно мешок с мукой. Голова сильно кружилась, но я все осознавал — вероятно, потому, что едва притронулся в отравленному месиву. Хотя они предположили, что я уже мертв.

Меня выволокли из боковых ворот и понесли к реке и гарнизонной уборной, снабженной прорытым каналом. За ней в протоке, отклонившемся от главного речного русла, находилась небольшая заводь, благоухающая лотосами и дерьмом. Словно беспомощного ребенка, меня раскачали и бросили в эту самую заводь.

С тихим всплеском я скрылся под водой. Неужели они хотят обставить дело так, будто я сам утонул?

Однако водная стихия оживила меня, и от испуга онемевшие конечности начали слегка двигаться. Мне удалось вынырнуть на поверхность из этой стоячей воды и глотнуть воздуха. Малая доза какой-то отравы, похоже, оказалась не смертельной, дурман начал рассеиваться. Два моих потенциальных палача с интересом следили за мной, не слишком встревоженные странной живучестью. Неужели до них не доходит, что я слопал недостаточно яда? Они не делали никаких попыток пристрелить меня или войти в воду и прикончить меня саблей или секирой.

Может, я доплыву до берега и найду помощь?

И в этот момент за спиной моей раздался громкий всплеск.

Я обернулся. Над заводью темнел низкий причал, до меня донеслось позвякивание разматывающейся цепи, дорожка ее звеньев извивалась в мою сторону. Что за чертовщина?

Мои палачи начали посмеиваться.

Ко мне приближались выступающие из темной воды ноздри и выпученные глаза рептилии, самой омерзительной и ужасной из всех тварей — нильского крокодила. Доисторический монстр, покрытый крепкой броней ороговевших щитков, толстый как бревно и исполненный убийственной силы, мог поразительно быстро перемещаться и в воде, и по суше. Эта древняя, как драконы, тварь отличалась бесчувственностью машины.

Даже в одурманенном состоянии до меня мгновенно дошла суть их замысла. Подлые приспешники Силано держали на цепи хищника в этом водоеме и решили преподнести меня ему на ужин. Я так и слышал, какую сказочку будет рассказывать мудрейший граф. Мол, наш американец, пользуясь уборной, частенько подходил к Нилу искупаться или поглазеть на звезды, а крокодилы порой вылезают из воды — уж такие традиции издавна сложились тут у них в Египте, — и им достаточно щелкнуть пару раз челюстями, чтобы я исчез в их пасти. А Силано будет единолично владеть камнем, свитком и женщиной. Шах и мат!

Едва я разгадал этот неприятный сценарий, признавая со смутным восхищением остроумное вероломство Силано, как почувствовал атаку рептилии. Она поднырнула снизу и цапнула меня за ногу, но не стала сразу закусывать ею, а потащила меня на глубину, намереваясь, по своей вековой привычке, сначала утопить добычу. Настоящий ужас, порожденный тисками длинных челюстей с коническими зубами, замшелой броней и тупой решительностью кровожадной морды, промелькнул в моем сознании, побудив к действиям и подавив боль и дурман. Погружаясь в воду, я извернулся, выдернул из-за пояса томагавк и что было сил ударил тварь по морде, несомненно поразив ее этим жалким укусом не менее сильно, чем она поразила меня. Словно под действием пружины, зубы разжались, выпустив мою ногу, а я опять с размаху так саданул крокодила в верхнюю челюсть, что томагавк глубоко вошел в ее плоть. Гладь заводи буквально взорвалась от кружения извивающегося от боли крокодила, и, когда его цепь скользнула по мне, я инстинктивно ухватился за нее. Животное потащило меня наверх вместе с цепью, голова моя наконец оказалась на поверхности, и я вдохнул воздух. Потом мы опять нырнули, крокодил старался развернуться и цапнуть меня, несмотря на то что при каждом сжатии челюстей томагавк все глубже входил в его морду, усиливая боль. У меня хватило ловкости не доставить ему повторного удовольствия. Собрав все силы, я стремительно продвинулся по цепи в то место, где она, подобно ожерелью, охватывала шею рептилии, проходя под передними лапами. Мои руки вцепились в цепное ожерелье. При всей изворотливости хищнику не удавалось укусить меня.

Под водой я начал колотить крокодила по глазам. Тогда он заметался, как взбесившаяся лошадь, и я едва не свалился с его спины. Мы выныривали на поверхность, вновь уходили под воду, барахтались на илистом дне, а потом опять всплывали. Я услышал скрип и треск причала, ломающегося от мощных рывков посаженного на цепь животного. Смех зрителей на берегу резко оборвался. Нога моя кровоточила, и запах крови еще больше разъярил раненого зверя. Но у меня не было никакой возможности убить его.

Поэтому, когда метания привели нас поближе к причалу, я отпустил цепь и поплыл к берегу. Никому, видимо, еще не удавалось с такой рекордной скоростью вылетать из воды. Резко подтянувшись, я забрался на причальные мостки.

Крокодил развернулся, обмотался собственной цепью и рванулся за мной, в результате чего его морда врезалась в подпорку мостков. Ударившись, он взревел от боли, вызванной томагавком, но сжал челюсти, расщепив опорные стойки. Мостки начали погружаться в воду, а он полез по ним наверх из воды. До меня донеслись испуганные крики конвойных, бросивших меня в заводь. Потом я увидел кол с закрепленной на нем цепью, и в тот момент, когда натиск животного слегка ослаб, снял петлю цепи с кола, надеясь, что крокодил, получив свободу, уплывет в Нил.

Вместо этого чудовище наполовину вылетело из воды, и взметнувшаяся цепь просвистела в воздухе, как хлыст. Не желая попасть под ее удар, я метнулся в сторону. Животное рухнуло обратно в воду, осознав свою свободу, и вдруг бросилось в атаку, но не на меня. Его обезумевшие от боли глаза выискали на берегу двух типов, следивших за нашей схваткой. Крокодил вылез из воды и в фонтане брызг, загребая лапами, с бешеной скоростью понесся на них. Испуганно заорав, они бросились обратно к форту.

На короткие дистанции крокодилы могут бегать с быстротой лошади. Вскоре, догнав одного из моих палачей, он одним мощным ударом челюстей разорвал его надвое и устремился дальше за вторым прямо к форту. Улепетывающий конвойный начал орать как резаный, предупреждая об опасности.

Мне нельзя было тратить много времени на раздумья.

Будь я проклят, если не отомщу Силано за такую подлость. Я убил бы его, если бы смог, или заставил бы мучиться от нежданной потери. Мне захотелось забрать свиток и забросить его в бездонную глубь Средиземного моря. Раненный крокодильими зубами, истекая кровью и хромая, я поднялся по дорожке, следуя по колее, проложенной мощным хвостом рептилии. Не теряя головы, я слегка помедлил у задней калитки, из которой меня недавно вынесли. Крокодил уже метался по плацу, над которым разносились людские крики. Раздался предупредительный выстрел. Войдя во двор, я незаметно прополз по затемненному краю к своему жилью. Там я схватил винтовку и выглянул из двери. Крокодил замер, сжимая в огромных челюстях тело очередной жертвы, но в него уже стреляло множество людей. Тогда прицелился и я, но не в животное, а в фонарь, висевший в конюшне на другой стороне двора, которая, в свою очередь, соседствовала со складом боеприпасов.

Я собирался взорвать этот форт.

Это был один из самых точных выстрелов в моей жизни, я затаил дыхание и спустил курок. Пуля должна была пролететь через плац, попасть в открытое окошко и сбить фонарь, не погасив при этом его фитиль. В итоге фонарь упал, и пламя начало пожирать сено. Причудливые отблески света озарили бронированную спину и острейшие зубы нильского монстра, а солдаты панически заорали: «Пожар, пожар!» Из конюшни уже неслось испуганное ржание.

Но меня никто не заметил.

Поэтому я спешно дохромал до той комнаты, где меня отравили. По дороге я захватил одну из кирок, используемых при строительстве форта.

Свиток, черт бы его побрал, успели куда-то унести.

Я глянул во двор. Языки пламени взвивались уже высоко, лошади с диким ржанием выскочили из конюшен, добавив свою лепту в общий хаос.

— Склад! Склад боеприпасов! Надо залить его водой! — донеслись до меня крики офицеров.

Перезарядив винтовку, я сделал еще один хороший выстрел, попав в того, кто пытался организовать цепочку по передаче ведер с водой из колодца форта. Когда он упал, пожарная бригада в смущении разбежалась, не понимая, что происходит. Солдаты палили наугад во всех направлениях.

Крайне взволнованная, Астиза ворвалась в комнату прямо в ночной одежде, откидывая со лба прядь распущенных волос. Она взглянула на мою окровавленную ногу, мокрый костюм, потом на пустой стол, за которым я работал над свитком.

— Итан! Что ты наделал?

— Ты бы лучше спросила, что сделал твой бывший любовничек Силано! Он попытался отравить меня и скормить крокодилу, посаженному на цепь в заводи! Не думаешь ли ты, что будешь следующей его жертвой, как только он устанет от тебя? Он хочет безраздельно владеть этой книгой, не деля ее ни с учеными, ни с Бонапартом и, уж конечно, ни с нами. Она довела его до безумия!

— Я видела, как он бежал к дозорной вышке с Бушаром. Они захлопнули дверь и заперлись там.

— Он решил переждать в безопасности, позволив солдатам прикончить меня. А может, и тебя тоже.

Крики становились все громче, и теперь пули уже летели в сторону штабного здания, где мы проводили краткое совещание.

— Мы не можем позволить ему сбежать с книгой! — сказала она.

— Тогда хорошо бы для начала попытаться найти ее.

— Почему же знания так портят людей? Видно, такова наша грешная натура!

— У меня натура несколько иная, — возразил я, беря ее за руку. — Ты со мной?

— Конечно.

— Тогда раз мы не можем завладеть свитком, то уничтожим ключ, благодаря которому можно перевести его, и не позволим Силано стать обладателем бесценных знаний. Как бы нам выбраться из этой крысиной норы?

— За той дверью находится офицерский арсенал, и там есть запасы пороха.

— Ты думаешь, нам удастся справиться с целым гарнизоном?

— Нет, мы сможем проделать дыру в задней стене.

Я улыбнулся.

— Надо же, треволнения не только усиливают твою красоту, но и обостряют твою сообразительность.

На двери арсенала висел большой замок, но мне хватило одного выстрела, чтобы сбить его. Внутри хранилось только офицерское оружие, но, хвала Тоту, там стояли и две бочки с порохом. Раскупорив одну, я насыпал пороховую дорожку до самой двери.

— Теперь нам надо сохранить для себя верхнюю колонку текста.

— Это невозможно! Эта глыба совершенно неподъемна!

Я вытащил из своей сумки положенную туда для приманки скалку и усмехнулся.

— Бен Франклин верил в мои способности.

Издательское дело всегда казалось мне грязным ремеслом, но Франклин утверждал, что оно сродни выпуску бумажных денег. Закинув винтовку за плечо, я похромал в комнату, где стоял Розеттский камень, зловеще освещенный отблесками бушевавшего во дворе пожара. Солдаты выстроились по двору, организовав цепь к реке, и передавали ведра над хвостом мертвого крокодила. Стрельба затихла.

Я достал химические тигли, в которых Силано держал краску, и обмазал ею мою скалку. Потом прижал ее к верхней части Розеттского камня и прокатил по ней, в результате все высеченные знаки покрылись красочным слоем. И так же я потом поступил с греческой колонкой.

— Разденься, пожалуйста, до пояса.

— Итан!

— Мне нужно твое тело.

— О милосердная Исида, усмири мужскую плоть! Неужели в такое время ты способен думать о каких-то плотских…

Не обращая внимания на ее протестующие крики, я разорвал блузу на ее спине.

— Извини. Но твоя кожа более гладкая.

Она обиженно прижимала к груди разорванную одежду, а я нежно поцеловал гладкую женскую спину и затем прислонил ее к камню.

Она дернулась.

— Что ты делаешь?

— Превращаю тебя в книгу.

Я развернул Астизу и взглянул на оттиск. Не идеально, конечно, часть символов плохо пропечаталась из-за прогиба спины, но все-таки на ней теперь имелся зеркальный образ высеченного на камне текста. После аналогичной операции греческая колонка текста попала уже на верхнюю часть ее ягодиц. Вид получился на редкость эротичный, но женщины и без того обладают очаровательными спинами, и мне всегда особенно нравилось, как ткань драпирует выпуклости их бедер.

Но пора закончить дело. Пока Астиза, растеряв протестующий запал, приходила в себя от потрясения, я вооружился киркой и решительно атаковал этот памятник, имея намерение лишь укоротить его на верхнюю часть. Надеясь, что ученые не проклянут меня, я метил в разделительный паз, проходивший над иероглифами. Один удар, второй, третий, и наконец базальт дал трещину. Напоследок я прицелился поточнее и со всего размаха так ударил киркой по Розеттскому камню, что его верхняя часть с письменами времен Тота и частично с иероглифами откололась и рухнула. Обломки разлетелись по земляному полу.

— Помоги мне собрать их.

— Ты окончательно сошел с ума?

— Ключевая запись есть на твоей спине. А эту мы уничтожим. Нам не под силу поднять целый камень, но его обломки мы как-нибудь дотащим до арсенала.

— А потом?

— Взорвем их вместе со стеной. И тогда Книга Тота будет непереводимой, пока мы не завладеем ею вновь.

Куски базальта оказались весьма тяжелыми, но нам удалось, с трудом пиная, перекатывая и подталкивая, перетащить их из кабинета к дальней стене арсенала. Я втиснул их между бочками с порохом, прикинув, что они помогут пробить дыру в кладке$7

Потом я сходил за свечой, поджег пороховую дорожку и, прикрыв дверь, обернулся к Астизе. Она присела у окна, выглядывая наружу. Со двора доносились крики бегающих солдат. Пожар разгорался все ярче.

— Итан! — испуганно воскликнула она.

И тут началось настоящее светопреставление.

Первым взлетел на воздух крепостной склад боеприпасов, прогремел оглушительный взрыв, и множество обломков взметнулось ввысь на сотни футов. И хотя мы находились внутри каменного здания, взрывная волна припечатала нас к полу. Спустя мгновение грохнул второй взрыв из офицерского арсенала, также породив град обломков. Куски Розеттского камня разлетелись как шрапнель. Очаровательный торс Астизы теперь останется единственной записью языка времен Тота. Я дотронулся до нее.

— Краска уже подсохла, — с улыбкой заметил я. — Теперь, Астиза, ты будешь хранительницей священного текста и тайны жизни!

— Ты бы лучше подумал, чем прикрыть эту тайну. Я не собираюсь бежать по Египту обнаженной.

Я позаимствовал офицерский плащ. Томагавк пришлось оставить на память мертвому крокодилу. Вооруженные только моей винтовкой, мы с трудом вылезли из взорванного арсенала. В грязной кладке крепостной стены зияла брешь, и мы, перебравшись через обвалившиеся камни, вышли на улицы Розетты. В конце одной из улочек сушилось на веревках белье, и поблизости в загоне темнела тележка с перепуганным, орущим ослом.

 

ГЛАВА 25

Бегство со скоростью запряженного в тележку осла не назовешь быстрейшим способом спасения от врагов, но оно имеет свое преимущество, поскольку выглядит настолько нелепым, что не привлекает внимания преследователей. Присвоение выстиранного белья позволило нам приодеться в более или менее приличные египетские наряды. Вот только рана на моей туго перевязанной ноге болезненно постреливала. Я надеялся, что благодаря хаосу, вызванному разъяренным крокодилом, буйством перепуганных лошадей и взрывом склада боеприпасов, мы сможем незаметно убежать из Розетты. Если хоть немного повезет, вероломный Силано будет считать, что я погиб в брюхе гигантского крокодила, по крайней мере до тех пор, пока кто-то не догадается вспороть его. Если не повезет, граф может предположить, что мы попытаемся проскользнуть мимо сторожевых кораблей на Ниле. Мне в принципе хотелось незаметно пройти мимо французов, добраться до лагеря турок, оттуда перебраться на эскадру Смита и с безопасного расстояния обсудить возможности новой сделки. Если мы потеряли книгу, то Силано лишился возможности продолжать ее дешифровку.

Вера в успех такого плана начала убывать с восходом солнца, сулившего еще более жаркий денек. Когда мы покинули пойменную долину Нила и, повернув к Абукиру, вступили на красноватые пески, до нас донесся глухой рокот, напоминавший приближающиеся громовые раскаты, хотя безоблачное голубое небо со всей ясностью дало нам понять, что мы слышим отдаленные пушечные залпы. Битва за турецкий плацдарм шла полным ходом, а следовательно — если только турки не выиграют у французов, — нам предстояла встреча с армией франков. Было 25 июля 1799 года.

— Нам нельзя поворачивать назад, — предупредила Астиза. — Силано разыщет нас.

— Во время военных действий обычно царит жуткая неразбериха. Может, проскочим окольным путем.

Мы привязали нашего осла у подножия высокой дюны, а сами забрались наверх посмотреть, что происходит на Абукирском мысу. Картина была душераздирающей. В очередной раз слабость оттоманского войска проявилась со всей очевидностью. С храбростью у воинов Мустафы было все в порядке. Но им недоставало огневой мощи и мудрой тактики. Турки выжидали в окопах, точно завороженные зайцы; французы устроили бомбардировку, а потом пустили в атаку кавалерию. Мы стали свидетелями сокрушительного поражения, видя, как стремительный натиск отрядов Иоахима Мюрата не просто прорвал первый ряд окопов турок, но захватил также и оба последующих ряда. Конница рассыпалась по всему лагерю, ее противники обратились в паническое бегство, а их палатки мгновенно полегли на землю, лишенные растяжек, разрубленных сабельными ударами. Позднее мы узнали, что Мюрат лично взял в плен турецкого главнокомандующего, сразившись с ним в рукопашном бою и получив поверхностную рану на скуле от выстрела пистолета Мустафы, но зато в ответ сабельным ударом лишил самого пашу пары пальцев на руке. Бонапарт перевязал руку храброго противника своим личным платком. В 1799 году над войнами еще витал дух рыцарства.

А в общем после прорыва линий обороны началась очередная резня. Более двух тысяч мусульманских воинов полегло на недавно захваченную ими землю, и вдвое больше утонуло, пытаясь добраться вплавь до своих кораблей. Отряды в форте на берегу залива упорно держали оборону, но усиленный обстрел вынудил их сдаться. Потеряв около тысячи солдат, три четверти из которых составляли раненые, Бонапарт разбил очередную оттоманскую армию. Именно в такой триумфальной победе он нуждался после неудачной осады Акры. Одному из своих сослуживцев он сообщил, что «редко видел такие превосходные сражения», а для парижской Директории описывал его как «одно из самых ужасных». Оба описания были справедливы. Пролитая кровь воодушевила его.

Итак, прибыв в Розетту, мы с Астизой оказались между двух огней: позади расположился возбужденный французский лагерь, а впереди победоносная французская армия грабила наших бывших союзников, погибших на поле брани. Прямо из челюстей крокодила я попал в военное окружение.

— Итан, как ты думаешь, что нам лучше сделать?

Любому мужчине, по-моему, лестно, когда женщины спрашивают об этом, находясь в центре военной операции, но я не возражал бы, чтобы иногда они выдвигали и свои собственные идеи.

— Хорошо бы, я думаю, продолжать бегство. Только неизвестно, в какую сторону лучше бежать.

Тогда она смело внесла предложение.

— Помнишь оазис Сива, где Александра Великого провозгласили сыном Зевса и Амона? Наполеон пока не завоевал его. Давай отправимся туда.

— Но ведь до него сотня миль по безводным пескам! — не в силах скрыть отчаяния, воскликнул я.

— Ну да, поэтому лучше побыстрей отправиться в путь.

Мы оба могли проститься с жизнью, превратившись в мумии, обезвоженные и высушенные жарой, но куда еще могли мы пойти? Теперь Силано наверняка убьет нас. И Наполеон тоже.

— Хотелось бы мне, чтобы украденный нами осел с ошалевшими от стрельбы глазами не выглядел таким тощим, — заметил я. — Будь у нас побольше времени, я присмотрел бы нам более крепкую животину.

Неважно. У подножия дюны нас поджидал французский патруль.

Как и следовало ожидать, Наполеон в тот вечер пребывал в хорошем расположении духа. Ничто так не успокаивало его, как победы. Во Францию будут посланы сводки с красочным и подробным описанием очередного триумфа Бонапарта. Захваченные знамена уже подготовили к отправке в Париж для демонстрации новых завоеваний молодой республики. К тому же я, раздражающий его комар, сидел, надежно связанный веревками, вытянув пожеванную алчным крокодилом ногу; моей любимой тоже скрутили руки, винтовку опять отобрали, а осла отправили обратно законному владельцу.

— Я лишь старался спасти вас от черной магии, генерал, — без особого вдохновения попытался оправдаться я.

Он раскупорил бутылку бордо из своих личных запасов, присланных братом из Франции.

— Ах: вот как, теперь уже от черной магии? И в этом вам помогала ваша коварная красотка?

— Силано стремится вызвать дьявольские силы, чтобы ввести вас в заблуждение.

— А вы, Гейдж, значит, взорвали половину моего форта по наущению Господа.

Он сделал глоток.

В его трактовке это звучало угрожающе.

— Если вы, генерал, имеете в виду ночную перестрелку, так то была просто вражеская диверсия.

Возможно, мне следовало вести себя более дерзко и вызывающе, но я пытался спасти наши жизни.

Прибывший вскоре граф Силано, увидев меня, так изумился, будто я воскрес на третий день после погребения.

— Ох, месье, как же я устал от попыток убить вас, — заявил он.

— Я тоже устал от этого, — ответил я, улыбнувшись им обоим.

— Вы уничтожили верхнюю часть камня, — сказал Бонапарт. — Не она ли давала ключ к переводу древней книги?

К счастью, им не пришло в голову раздеть Астизу.

— Да, генерал.

— А что именно могла сообщить нам эта книга?

— Магические знания, — сказал Силано.

— Неужели магия все-таки существует?

— Мы могли бы овладеть ею. Магия является лишь высшим достижением науки. Магия и могущество бессмертия.

— Бессмертие! — Бонапарт рассмеялся. — Бегство от неизбежной судьбы! Но я видел слишком много смертей, поэтому уже обеспечил себе бессмертие. После нас остаются лишь воспоминания.

— Мы думаем, что эта книга позволила бы вам достичь бессмертия в более реальном смысле, — сказал граф. — Вам и вашим ближайшим сподвижникам.

— Таким, как вы? — Он отбросил опустевшую бутылку. — Так значит, у вас тоже есть стимул, мой друг! — Наполеон повернулся ко мне. — Досадно, что вы уничтожили часть камня, Гейдж, но Силано уже расшифровал некоторые знаки. Надеюсь, он разгадает и смысл остальных. А оставшиеся три четверти камня позволят ученым сосредоточиться на расшифровке иероглифов. В зависимости от того, кто в конечном итоге победит здесь, в Египте, эта плита окажется в музее либо Парижа, либо Лондона. Толпы посетителей будут глазеть на нее, даже не подозревая о пропавшей по вашей вине четверти текста.

— Я могу быть поблизости, чтобы рассказать им.

— Боюсь, вас ждет иной удел. — Наполеон взял кожаную папку и извлек оттуда пачку старых газет. — Смит прислал мне их в качестве подарка, когда я позволил туркам забрать своих раненых. Похоже, пока мы тут завоевывали славу в Египте, события в Европе вышли из-под контроля. Франции вновь грозит опасность.

Именно в тот момент я убедился, что Бонапарт отказался от прежней цели завоевания Азии, предпочтя ей новую — возвращение в Париж. Он завоевал все, что смог, а мы нашли то, что ему больше всего хотелось найти. Могущество, в том или ином смысле.

— С марта Франция находится в состоянии войны с Австрией, и к тому же нас вытеснили из Германии и Италии. Пока мы осаждали Акру, в Индии погиб Типу Султан. Директория пребывает в растерянности, а мой брат Люсьен пытается провести реформы в слабоумном парижском собрании. Британский флот в ближайшее время ослабит блокаду, чтобы пополнить запасы на Кипре. Вот тогда-то я и отправлюсь обратно, чтобы навести порядок во Франции. Долг прежде всего.

Его слова показались мне наглой ложью для прикрытия позорного бегства.

— Долг? Какой же долг призывает вас бросить вашу армию?

— Подготовка к ее достойному возвращению. Клебер, кстати, мечтал о командовании с тех пор, как мы высадились здесь. Теперь ему представится такая возможность. Моя депеша удивит его. Между тем сам я сильно рискую, ведь мне надо будет как-то избежать столкновения с британским флотом.

Да уж, силен риск! Рискует остающаяся в Египте непризнанная армия. Этот пройдошливый политик бросал своих верных воинов ради интриг в Париже! И тем не менее, по правде говоря, я восхищался такой хитростью. Мы оба с ним были одного поля ягоды: приспособленцы и игроки, способные к выживанию. Преследуя корыстные цели, мы стали фаталистами. Мы оба были падки на хорошеньких женщин. И смело бросались в авантюры, если они избавляли от скуки.

Наполеон словно прочел мои мысли.

— Война и политика выдвигают суровые требования, — сказал он. — Очень жаль, что нам придется убить вас, но тут уж ничего не поделаешь.

— Почему же ничего не поделаешь?

— Я чувствую, что меня несет к неведомой цели, и если в Египте вы, Итан Гейдж, могли помочь мне, то отныне с тем же успехом сможете и помешать. Никаких наших планов вы не завершили, зато ваше электричество помогло в Акре проклятым англичанам. А теперь вы вдобавок разгромили Розетту.

— Только по вине Силано. Он приказал бросить меня на съедение крокодилу…

Бонапарт решительно отмел мои пояснения.

— Прощайте, месье Гейдж. При иных обстоятельствах мы могли бы стать хорошими партнерами. Что ж, как говорится, напоследок вам удалось еще разок предать Францию. Вы оказались источником серьезных неприятностей, слишком изворотливым противником. Однако даже у кошки всего девять жизней. Наверняка к данному моменту вы израсходовали свой запас.

— Нет, если только вы не пожелаете этого проверить, — угрюмо ответил я.

— Я предоставлю вашу судьбу на волю Силано, уж он-то придумает, как поступить с вами и вашей дамой. В сущности преступницей, пытавшейся убить меня в Александрии.

— Она пыталась убить меня, генерал!

— М-да. И почему, интересно, все злодейки так красивы? Что ж, у каждого из нас свой удел.

Распорядившись нашими судьбами, он решительно удалился, уже всецело поглощенный своим новым проектом.

Кто-нибудь другой попросту пристрелил бы нас, но Силано был в некотором роде ученым. Мы с Астизой причинили ему достаточно неприятностей, чтобы ему захотелось доставить нам заслуженные, по его мнению, страдания, а кроме того, его заинтересовали исследования новых способов казни с использованием средств окружающей среды.

— Известно ли вам, что тела мумифицируют порой всего лишь с помощью одного песка?

— Куда уж нам до вашей эрудиции.

Короче говоря, после полуночи нас похоронили, правда закопав в песок только по шею.

— А нравится мне в такой казни то, что во время вашего тоскливого сгорания вы сможете наблюдать друг за другом, — заявил он, когда его приспешники закончили трамбовать песок вокруг наших голов.

Нам связали ноги, а также и руки, заломив их за спину. Естественно, ни о каких головных уборах и речи быть не могло, а от жажды мы и так уже давно мучились.

— С восходом солнца начнется ваша медленная пытка, — продолжил словоохотливый граф. — И ваши мучения час от часу будут усиливаться. Медленно поджарится и потрескается ваша кожа. Отраженный песком свет и пыль постепенно ослепят вас, и, глядя друг на друга, вы будете медленно сходить с ума. Раскаленный песок высосет из вас всю оставшуюся влагу, и ваши языки так распухнут, что вам станет трудно даже дышать. Вы будете молиться, чтобы укусы змей или скорпионов побыстрее закончили эту пытку. — Он склонился и погладил меня по голове, как ребенка или собаку. — Скорпионы предпочитают пожирать человеческие глаза, а муравьи в поисках пищи заползут в ваши тела через ноздри и уши. Грифы также, соперничая с муравьями, будут посматривать на вас с надеждой на хорошую трапезу. Но больше всего страданий причиняют обычно змеи.

— Как много вам известно о повадках здешней фауны.

— Да, я натуралист, а методы пыток изучаю долгие годы. Это изощренная наука, чистое удовольствие, если вы понимаете ее тонкости. Не так легко, знаете ли, поддерживать человека в состоянии мучительной боли, но не давать ему терять разум, чтобы он мог еще сообщить нечто полезное. В данном опыте интересно то, что закопанная в песок плоть испечется, усохнет и великолепно сохранится. Именно благодаря такому естественному процессу, как я подозреваю, древние египтяне придумали мумифицирование. Вам известно, что персидский царь потерял целую армию во время песчаной бури?

— Не скажу, что меня хоть немного волнуют потери персидского царя.

— Я изучаю историю, чтобы не повторять ее ошибок. — Он повернулся к Астизе, ее темные волосы веером раскинулись по песку. — А ведь я любил тебя, ты знаешь.

— Вы никогда никого не любили, кроме себя.

— Бен Франклин говорил, что себялюбцу не грозит встреча с соперником, — монотонно изрек я.

— Ах, как же занимателен ваш месье Франклин. Конечно, я оставался верным себе гораздо в большей степени, чем любой из вас по отношению ко мне! Сколько возможностей для совместной работы я предоставил вам, Гейдж? Сколько раз предостерегал вас? Однако вы предавали меня с завидным упорством, не единожды, и не дважды, и не трижды…

— Непостижимая странность.

— Мне хотелось бы послушать, как жалобно вы будете просить о пощаде перед смертью.

— Может, я и попросил бы, если бы считал, что в такой просьбе есть хоть капля смысла.

— Но к сожалению, судьба призывает и меня. Я должен сопровождать Бонапарта обратно во Францию, где смогу более обстоятельно заняться изучением этой книги, а ему несвойственно долго сидеть смирно. Впрочем, не безопасно уже и блуждать по морям, удалившись из-под защиты основных военных сил. Боюсь, что мы больше не увидимся, месье Гейдж.

— Вы верите в призраков, Силано?

— К сожалению, мой интерес к сверхъестественному миру не простирается на суеверия.

— Вам придется поверить, когда я приду за вами.

Он рассмеялся.

— И после того, как вы хорошенько попугаете меня, вероятно, мы сможем сыграть в картишки! Между тем я даю вам шанс еще на одно превращение. То ли в призрака, то ли в мумию. Возможно, я поручу кому-нибудь выкопать вас через пару недель, чтобы потом поставить в углу моей лаборатории рядышком с мумией Омара.

— Алессандро, мы не заслужили этого! — воскликнула Астиза.

Последовало долгое молчание. Мы не видели его лица. Наконец до нас донесся графский шепот:

— Нет, заслужили. Вы разбили мне сердце.

И он удалился, оставив нас страдать.

Нас с Астизой закопали друг напротив друга, меня лицом на юг, а ее — на север, чтобы солнце равномерно обжигало наши головы с рассвета до заката. В пустыне по ночам весьма прохладно, и первые минуты после того, как солнце поднялось из-за горизонта, его тепло казалось даже приятным. Потом розовая заря сменилась молочным летним маревом, жар лучей неуклонно усиливался, отражаясь от песчаной почвы. Уши у меня уже обгорели. Я услышал тихое приближение первых насекомых.

— Итан, мне страшно, — прошептала Астиза, находившаяся в шести шагах от меня.

— Мы потеряем сознание, — не слишком уверенно пообещал я.

— Исида, пошли ко мне наших друзей! Помоги нам!

Исида не ответила, а я сказал:

— Потерпи немного, вскоре на нас снизойдет бесчувствие.

Однако мучения продолжали усиливаться. Вскоре у меня разболелась голова и распух язык. Астиза тихо постанывала. Даже при самых благоприятных обстоятельствах солнечный удар летом в Египте получить совсем нетрудно. У меня появилось ощущение, будто моя голова лежит на наковальне Иерихона. Я слишком явственно помнил наше пребывание в пустыне с Ашрафом около года тому назад. В то время, по крайней мере, мы путешествовали на лошадях, а мой мамелюкский друг знал, как добыть воду.

Песок все сильнее накалялся. Кожа уже покрылась обжигающими песчинками, однако мне не хватало сил даже шевельнуть головой. Началось покалывание, острое, как осиные укусы, но непонятно было, то ли кто-то уже пожирает мою плоть, то ли сама жара вызывает такие терзающие ощущения. Мозг умеет увеличивать боль до ужасной остроты.

Упоминал ли я уже, что азартные игры порочны?

Обжигающий едкий пот почти ослепил меня, но вскоре высох и застыл соляной коркой. Мне казалось, что моя голова превратилась в одну сплошную опухоль. В глазах померкло от ослепительного света, и даже голова Астизы выглядела всего лишь как туманный, хотя и узнаваемый по очертаниям шар.

Наступил ли уже полдень? Вряд ли. Я услышал тихий отдаленный гул. Неужели опять где-то началось сражение? А может, надвигается гроза и вскоре хлынет ливень, как в Городе Призраков.

Нет, жара нарастала, обдавая нас неумолимыми сухими и знойными волнами. Астиза немного поплакала, но потом затихла. Я молился, чтобы она потеряла сознание. Я и сам ждал того же, блаженного медленного соскальзывания в смертельную бессознательность, но пустыня, похоже, хотела наказать меня. Температура неуклонно повышалась. Гореть начал и мой подбородок. Зубы поджаривались в деснах. Распухшие глаза закрылись.

Потом я увидел пробежку какого-то мелкого создания.

Черная маленькая тварь. Я мысленно застонал. Солдаты рассказывали мне, что укусы скорпионов ужасно болезненны. «Словно в вас одновременно вонзились жала сотни пчел», — говорил один из них. «Нет, нет, — возражал другой, — такое ощущение, будто к коже прижали раскаленный уголь!» А третий заявлял: «Скорее уж брызнули в глаза едучей кислотой! Или размозжили большой палец ударом молота!»

Суета вокруг нас стала оживленнее. Очередная тварь. Скорпионы то приближались к нам, то убегали. Я не слышал никаких звуков, но они, казалось, собирались в стаи, как волки.

Оставалось надеяться, что их нападение не выведет из обморочного состояния Астизу. Я упорно молился, призывая все свое мужество, чтобы не закричать. Странный гул становился громче.

Одно членистоногое существо уже подобралось совсем близко, с такого расстояния оно казалось моему ослабевшему зрению чудовищным, как крокодил. Оно словно созерцало меня, инстинктивно оценивая своим тупым и холодным крошечным мозгом, гожусь ли я в пищу. Его загнутый хвост подергивался, как будто прицеливаясь. И потом…

Смертельный удар! Я отпрянул, насколько позволяло мое скованное положение. Скрыв из виду черную тварь, перед моим носом опустился пыльный башмак. Он повертелся на месте, закапывая скорпиона в песок, а потом я услышал знакомый голос.

— Клянусь бородой Пророка, ты никогда не умел избегать опасностей, Итан!

— Ашраф? — Из моего горла вырвался лишь невнятный хрип.

— Я дожидался, пока ваши мучители уберутся подальше. Жарковато, знаешь ли, загорать в пустыне! И опять вы оба попали в ловушку, только нынче видок у вас гораздо хуже, чем в последний раз, когда я вызволил вас из плена. Жизнь так ничему и не научила тебя, американец!

Возможно ли такое чудо? Мамелюк Ашраф сначала попал ко мне в плен, потом стал моим другом, и мы сбежали из Каира и отправились освобождать Астизу. Второй раз он спас нас во время перестрелки на берегу Нила, выдал нам лошадей и, пожелав доброго пути, вернулся к партизанским войскам Мурад-бея. И вот теперь он вновь нашел нас? Может, сам Тот направил его нам на помощь?

— Я давно следил за вами, сперва в Розетте, а потом по дороге сюда. Меня удивило, зачем вы вырядились как феллахи, разжившись ослиной тележкой. А теперь, выходит, франки решили похоронить вас заживо? Тебе, Итан, надо получше выбирать друзей.

— Аминь, да будет так, — умудрился пробормотать я.

Я уже слышал благословенное шуршание лопаты, выкапывающей меня из песчаной могилы.

О последующих событиях у меня сохранились весьма смутные воспоминания. Слышанный мною гул вызвала скачка конного отряда хорошо вооруженных мамелюков. Вода, болезненно вливавшаяся в наши распухшие глотки. Улегшийся верблюд, к спине которого нас привязали. Потом покачивание на его спине, когда мы двинулись в путь на заходе солнца. В памяти также маячил какой-то оазис и сон в драной палатке, восстанавливающий наши силы. Наши покрасневшие головы покрылись волдырями, губы растрескались, а глаза превратились в щелочки. Полная беспомощность.

И опять нас привязали к спине верблюда и повезли дальше в пустыню, к тайному лагерю Мурада, извилистые пути к которому вели во всех направлениях, кроме северного. Там женщины смазали нашу обгоревшую кожу, а еда постепенно укрепила нас. Ощущение времени по-прежнему оставалось туманным. Если бы я смог забраться на вершину ближайшего бархана, то увидел бы лишь вершины далеких пирамид. А за ними скрывался Каир.

— Как ты сумел найти нас? — спросил я Ашрафа.

Он уже поведал нам о мамелюкских набегах и сражениях, изрядно досаждавших французам.

— Сначала до нас дошли слухи, что один кузнец, аж из самого Иерусалима, интересуется судьбой Астизы, — сказал он. — Я удивился, но потом узнал, что ты исчез, и догадался, откуда ветер дует. Потом Ибрагим-бей сообщил нам, что граф Силано отправился на север и исчез где-то в Сирии. Дальше произошло много разных событий… Наполеону дали отпор в Акре, но ты не вернулся с ним в Каир. Поэтому я предположил, что ты перешел на сторону англичан, и решил разыскать тебя в ходе вторжения турецких сил. И конечно, мы увидели, как загорелась Розетта, а потом я выследил вас двоих в запряженной ослом тележке, но французская конница находилась в опасной близости. Поэтому пришлось подождать, пока вас закопают, но в итоге французы убрались отсюда. Вечно мне приходится спасать тебя, мой американский друг.

— Вечно я буду у тебя в долгу.

— Нет, если вознамеришься отправиться в новое путешествие, а я подозреваю, что неизбежно отправишься.

— В какое это путешествие?

— Нам только что сообщили, что Наполеон вышел в море, захватив с собой графа Силано. Ты ведь собираешься остановить их во Франции. Наши служанки рассказали мне о загадочных знаках на спине твоей спутницы. Что за боевая раскраска?

— Эти древние письмена помогут нам прочесть украденную Силано книгу.

— Эта краска легко отлетит, но есть способ продлить жизнь вашей письменности. Я велел нашим женщинам сделать кашицу из хны.

Желто-красную хну, получаемую из листьев лавсонии, арабки использовали для украшения своих тел затейливыми узорами, похожими на временные татуировки.

Когда они завершили свою работу, спина Астизы приобрела экзотически красивый вид.

— А стоит ли вообще читать эту книгу? — спросил Ашраф, провожая нас в дорогу.

— Если окажется, что не стоит, ее тайна умрет вместе со мной, — сказала Астиза. — Теперь я стала Розеттским ключом.

 

ГЛАВА 26

Мы с Астизой высадились на южном берегу Франции одиннадцатого октября тысяча семьсот девяносто девятого года, всего на два дня позже прибытия туда Наполеона Бонапарта и Алессандро Силано. Как у нас, так и у них этот морской вояж занял много времени. Бонапарт, похлопав по округлым ягодицам любвеобильную Полину Форе и послав Клеберу депешу, в коей поручал ему командование армией (он предпочел избежать личной встречи с этим генералом), посадил на свой корабль Монжа, Бертолле, а также нескольких других ученых вроде Силано и покинул землю Египта, взяв курс на Францию, не спеша, однако, удаляться от безветренного африканского побережья, чтобы избежать встреч с британским флотом. Благодаря такому маршруту скучное морское путешествие затянулось на долгие сорок два дня. Пока он тайно пробирался в сторону дома, французскую политическую жизнь все больше запутывали многочисленные заговоры и контрзаговоры, как грибы выраставшие в осеннем Париже. Данная атмосфера полностью устраивала честолюбивого генерала, а сводки о потрясающей победе Наполеона в Абукире достигли Парижа на три дня раньше прибытия самого триумфатора. Его сухопутное продвижение на север сопровождалось толпами ликующих французов.

Наш вояж также надолго затянулся. Смит посадил нас на британский фрегат, и мы отправились прямо во Францию, надеясь догнать Наполеона, покинувшего Египет неделю тому назад. Медлительность спасла ему жизнь. Побывав на Корсике и в Тулоне за две недели до прибытия туда Бонапарта, мы, не узнав ничего нового, отправились в обратный путь. Даже с мачты, однако, можно увидеть лишь несколько квадратных миль морских далей, а просторы Средиземного моря неизмеримо больше. Трудно сказать, как близко находились мы друг от друга. В конце концов с патрульного корабля поступило донесение, что Бонапарт высадился сначала на его родной Корсике, а потом на побережье Франции и к тому времени, когда мы пустились вдогонку, успел изрядно опередить нас.

Если бы Силано не отправился с ним, я с удовольствием предоставил бы ему свободу действий. Я не нанимался следить за честолюбивыми генералами. Но у нас имелись свои счеты с графом, да и книга в его руках грозила стать вредоносным оружием, а в наших — могла принести благо. Много ли ему удалось узнать? И сколько еще полезных знаний мы могли обрести благодаря ключевым письменам на спине Астизы?

Пусть наше морское преследование было тревожным и не располагающим к благодушию, но проведенное в нем время позволило нам хорошо отдохнуть. Нам с Астизой редко выпадал случай перевести дух. Судьба вечно вовлекала нас в какие-то походы и поиски сокровищ, чреватые смертоносными опасностями. На корабле нам предоставили лейтенантскую каюту — наше уединение стало предметом зависти для одиноких офицеров и матросов, — и у нас появилась возможность поближе узнать друг друга на досуге, практически вкусив прелести супружеской жизни. Иными словами, времени оказалось предостаточно, чтобы напугать любого человека, опасающегося близких и постоянных связей.

Хотя, надо признаться, наши отношения мне очень понравились. Мы уже успели стать верными спутниками в поисках приключений и отличными любовниками. Теперь мы сделались друзьями. Благодаря хорошему отдыху и питанию Астиза вновь расцвела, ее кожа разгладилась, а волосы заблестели. Мне нравилось просто смотреть на нее, читая в нашей каюте или стоя погожим днем у борта и любуясь на морские дали, нравилось, как трепещут на ветру ее волнистые черные пряди и как красиво смотрится она в разных нарядах. А еще больше, безусловно, нравилось медленно раздевать ее. Но наши испытания наложили свой печальный отпечаток, и сладость ее красоты приобрела горьковатый оттенок. И когда мы, заходя в нашу тесную каюту, порой сливались в страстных объятиях, а порой со спокойной медлительностью ласкали друг друга, стараясь вести себя тихо на разделенном тонкими перегородками судне, я неизменно пребывал в полном восторге и смущении. Меня не переставало удивлять, как вообще могли поладить два столь разных человека: заблудший американский авантюрист и приобщенная к священным тайнам египетская жрица. И тем не менее оказалось, что мы дополняем друг друга, достигая вместе новых совершенств и предвосхищая взаимные желания. Я начинал думать, что впереди нас ждет нормальная жизнь.

Мне хотелось, чтобы это плавание продолжалось вечно, чтобы мы вовсе не нашли Наполеона.

И тем не менее она оставалась для меня загадкой, порой взгляд ее омрачался тревогой, словно она видела какие-то таинственные события прошлой или будущей жизни. И тогда я боялся, что опять могу потерять ее. Не только я, но и судьба предъявляла на нее свои права.

— Даже страшно подумать, Итан. Представь, что будет, если Бонапарт овладеет силами Моисея. Если французам откроются тайные знания рыцарей-тамплиеров. Если Силано обретет вечную жизнь и с каждым годом будет овладевать все новыми и новыми священными секретами, привлекая к себе толпы последователей? Наша миссия не будет выполнена, пока мы не вернем обратно Книгу Тота.

Итак, мы оказались на земле Франции. Конечно, мы не могли пристать к берегу в Тулоне. Астиза посовещалась с английским капитаном, изучила карту и решительно направила его к неприметной бухточке, окруженной крутыми береговыми склонами, практически необитаемыми, не считая пары пастухов с козами. Как она сумела разобраться в местной береговой линии? Ближе к ночи баркас доставил нас на галечный берег, и мы остались одни в безлунном мраке. Вскоре, однако, раздался тихий свист, и Астиза зажгла свечу, прикрыв ее накидкой.

— Так-так, вот наш шут и вернулся, — послышался из кустов знакомый голос. — Значит, он нашел того мудрейшего Шута, отца всех мыслей, зачинателя цивилизации, благословение и проклятие царей.

Из темноты проступили очертания смуглых людей в сапогах и широкополых шляпах, за яркими и широкими кушаками поблескивали лезвия ножей. Вожак отвесил нам поклон.

— Мы рады вновь приветствовать вас в нашем таборе, — сказал цыганский барон Стефан.

Меня приятно поразила эта встреча. Я познакомился с цыганами — или «египтянами», как называли их некоторые европейцы, считая эту народность скитальцами, происходившими от древних жрецов фараонов, — в прошлом году, когда мы с моим другом Тальма бежали из Парижа, чтобы присоединиться к экспедиции Наполеона. После нападения на тулонской дороге на наш дилижанс банды Нажака мне удалось убежать в лес и найти приют в таборе Стефана. Там же я впервые встретил Сиднея Смита и, что более приятно, красавицу Сариллу, которая предсказала мне судьбу, заявив, что я тот шут, которому предстоит найти Шута (одно из имен мудрого Тота), а также научила меня древним любовным играм. Завершающий этап моего путешествия в Тулон прошел в очаровательной компании и в безопасном сумраке цыганской кибитки, где я забыл о преследователях, охотящихся за моим священным медальоном. И вот, словно кролики из цилиндра фокусника, цыганские спасители вновь явились на моем пути.

— Уж не гадание ли на картах Таро привело вас сюда? — поинтересовался я.

— Конечно, мы опять поджидали вас.

— Я заранее послала им весточку с одним английским суденышком, — открыла секрет Астиза.

Ах вот оно что! Не эти ли самые цыгане и предупредили ее в прошлом году о моем прибытии с медальоном? А в результате бывший наставник Астизы едва не прострелил мне голову, весьма осложнив наше с ней знакомство.

— Бонапарт опередил вас, а его самого удачно опередили вести о его последних победах, — сообщил Стефан. — Теперь он триумфально шествует в Париж. Народ надеется, что завоеватель Египта станет спасителем Франции. Достаточно легкой помощи Алессандро Силано, чтобы он достиг всего, что пожелает, а его неуемные желания чреваты опасностями. Вы должны лишить Бонапарта поддержки, которую ему дает эта книга. Нужно надежно спрятать ее. Тайное хранилище тамплиеров продержалось почти пять столетий. Ваше, будем надеяться, продержится пять тысячелетий, а то и больше.

— Для начала нам нужно догнать его.

— Да, надо поторопиться. Мы на пороге великих событий.

— Стефан, меня очень порадовала встреча с вами, но, насколько я знаю, цыгане едва ли способны на быстрое передвижение. Как мне помнится, до Тулона мы добирались со скоростью пасущейся коровы, и едва ли ваши низкорослые лошадки смогут быстрее тащиться с кибитками.

— Верно. Но цыгане умеют быстро приспосабливаться к любым сложным обстоятельствам. Мы раздобудем карету с быстрой упряжкой, дружище, и довезем вас — представив как члена Совета пятисот — до Парижа с головокружительной скоростью. Я, скажем, сыграю роль начальника полиции, а наш приятель Андре — вашего кучера. Карло изобразит лакея, а эта дама — вашу почтенную супругу…

— Неужели, вернувшись во Францию, мы первым делом украдем карету и четверку лошадей?

— Если вы будете вести себя как надо, никто и не подумает о краже.

— Но ведь мы тайно вернулись во Францию. И на мне по-прежнему висит убийство одной проститутки. Мои враги могут использовать это против меня.

— Но разве им нужны причины для того, чтобы убить вас?

— В общем, нет.

— Тогда о чем же вам переживать? Но так и быть. Мы спросим Сариллу, как нам лучше поступить.

Эта цыганская гадалка, предсказавшая мою судьбу и вдобавок многому научившая меня, — о боже, с какой нежностью вспоминал я издаваемые ею страстные стоны, — сохранила не только памятную мне красоту, но и таинственную загадочность, усиленную посверкивающими в отблесках костра многочисленными кольцами, серьгами и браслетами. Прибыв в табор вместе с Астизой, я не слишком обрадовался перспективе нового общения с бывшей любовницей, и молчаливая встреча двух женщин, естественно, напоминала знакомство ощетинившихся, настороженных кошечек. Однако Астиза спокойно сидела рядом со мной, пока предсказательница раскладывала карты Таро.

— Судьба подгоняет вас на пути, — монотонно произнесла Сарилла, когда очередной картой оказалась колесница. — Мы с легкостью сумеем раздобыть карету для наших целей.

— Вот видите? — удовлетворенно сказал Стефан.

Признаюсь, мне нравятся расклады карт Таро. Они, похоже, способны поведать вам именно то, что вы хотите услышать.

Сарилла открыла еще пару карт.

— Но вам встретится женщина, которую обстоятельства вынудят к крайней спешке. И вам придется искать окольный путь.

Еще одна женщина?

— Но успешно ли закончится наше дело?

Она открыла еще несколько карт. Я увидел изображения башни, мага, шута и императора.

— Вас ждет опасная борьба.

Очередная карта. Влюбленные.

— Вы должны действовать заодно, — добавила Сарилла, глянув на нас.

Астиза с улыбкой взяла меня за руку.

И тут Сарилла перевернула еще одну карту. Смерть.

— Я не знаю, кому она предназначена. Магу, шуту, императору или влюбленным. Ваш путь чреват опасностями.

— Но возможны и удачи?

Смерть наверняка ждет Силано. А может, мне предстоит заодно убить и Бонапарта?

Еще одна карта. Колесо фортуны.

— Карты говорят, что вы игрок…

— Приходилось порой и поиграть.

Она открыла последнюю карту. Мир.

— У вас нет выбора, — медленно произнесла она, глядя на нас огромными темными глазами. — У вас будут необычные союзники и необычные противники.

— Тогда все в порядке, — поморщившись, заключил я.

Она озадаченно тряхнула головой.

— Погодите, посмотрим дальше. — Она долго размышляла над картами, потом взглянула на Астизу. — Опасность угрожает вашей новой подруге, Итан Гейдж. Большая опасность и, на мой взгляд, весьма таинственная. Она окрашена глубинной печалью.

Вот оно, началось соперничество.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что говорят мне карты. Ничего больше.

Моя тревога усилилась. Если бы изначально предсказанная мне судьба оказалась неправдой, я мог бы отмахнуться и от нового предсказания. В конце концов, я ведь ученик Франклина и в каком-то смысле просвещенный человек. Но как бы я ни смеялся над картами Таро, в их могуществе было нечто сверхъестественное. И я испугался за сидящую рядом со мной подругу.

— Я не хочу подвергать тебя опасности, — сказал я Астизе. — Лучше подожди меня на английском корабле. Еще не поздно подать им сигнал.

Астиза задумчиво посмотрела на открытые карты и на цыганку, а потом отрицательно покачала головой.

— Уж если дойдет до борьбы, то я тоже владею тайной магией, — сказала она и поплотнее запахнула плащ, пытаясь защититься от непривычного европейского холода, уже добравшегося до этих южных краев. — Наша реальная опасность — время. Нам надо поторопиться.

Сарилла благожелательно посмотрела на нее и дала ей карту с изображением звезды.

— Храните ее. Она поможет сохранить силу и вдохновение. Да пребудет с вами вера, жрица.

Астиза выглядела удивленной и тронутой.

— И с вами.

Итак, мы подкрались к конюшням богатого особняка, «позаимствовали» там карету с упряжкой лошадей и поскакали в Париж. После пейзажей Египта и Сирии я с трепетным восторгом взирал на золотисто-зеленое буйство европейской природы. На последних несобранных еще гроздьях золотились округлые зрелые ягоды винограда. Возницы резко отводили с нашего пути свои телеги, скрипящие под тяжестью осеннего урожая, стоило им заслышать грозные окрики и щелчки хлыстов людей Стефана, убедительно показывающие необходимость уступить дорогу важному представителю республики.

Сельские девушки выглядели на редкость аппетитными и полураздетыми при сравнении их нарядов с традиционными для пустыни закрытыми одеяниями; девичьи груди полнились, как спелые дыни, завлекательно покачивались крутые бедра, а под юбками мелькали испачканные виноградным соком стройные ножки. Пухлые губы красоток алели, словно сочные вишни.

— Посмотри, Астиза, как великолепна здешняя природа!

Но затянутые облаками небеса, опадающая листва и деревья, раскинувшие толстые ветви над нашей дорогой, лишь тревожили ее.

— Мне не близка ее красота, — ответила она.

Мы проехали несколько украшенных поникшими трехцветными флагами городков, главные улицы которых покрывал слой увядших цветочных лепестков, а в сточных канавах валялись опустошенные винные бутыли. Все свидетельствовало о недавнем проезде Наполеона.

— Наш маленький генерал?! — припомнил хозяин гостиницы. — О да, он отменный вояка.

— И красив, как сам дьявол, — добавила его жена. — Взлохмаченная черная шевелюра, яростные серые глаза. Говорят, он завоевал половину Азии!

— А следом за ним, говорят, прибудут древние сокровища!

— И вернутся все его храбрые воины!

Спеша наверстать время, мы вставали до рассвета и ехали до глубокой ночи, но путешествие до Парижа требовало многих дней. По мере продвижения на север осень увереннее вступала в свои права, и небо хмурилось все сильнее. Устилавший дороги лиственный ковер разлетался из-под колес везущей нас кареты. От наших лошадей валил пар, когда мы останавливались напоить их. На четвертый день пути мы продолжали бодро трястись по сумеречному тракту, до Парижа оставалось всего несколько часов езды, когда внезапно другая шикарная карета с отличными скакунами вылетела с боковой дороги и пронеслась прямо перед нами. Лошади испуганно заржали и, столкнувшись с препятствием, замедлили бег. Наша карета накренилась, проехала немного на двух колесах, а потом, медленно перевернувшись, свалилась в канаву. Мы с Астизой слетели с сиденья и упали в объятия друг друга. Цыгане успели ловко спрыгнуть.

— Идиоты! — послышался женский крик. — Мой муж приказал бы расстрелять вас!

Мы с трудом выбрались из канавы. Передняя ось нашей кареты сломалась, как и ноги двух наших рухнувших лошадей. Кавалеристы, сопровождавшие виновницу столкновения, спешились и, достав пистолеты, направились к лошадям, чтобы прикончить раненых и освободить уцелевших. Из окна стоявшей на дороге кареты на нас яростно кричала светская дама весьма впечатляющего вида — ее наряд мог бы разорить богатейшего банкира. Она обладала заносчивостью и высокомерием парижанки, но я не сразу узнал ее. Ведь я был простым американцем, по-прежнему разыскиваемым за устроенное Силано убийство и нелегально вернувшимся во Францию, причем, насколько мне известно, еще и преступно пренебрегшим сорокадневным карантином, положенным всем прибывшим с Востока путешественникам. (Впрочем, пренебрег им и Бонапарт.) Солдаты уже угрожающе поглядывали на нас, несмотря на то что виновата в крушении была карета их хозяйки. У меня возникло предчувствие, что справедливость нам тут не поможет.

— У меня дела первостепенной государственной важности! — в панике воскликнула шикарная дама. — Распутайте же скорее упряжки!

— Вы сами налетели на нас! — ответила Астиза с явным иностранным акцентом. — Ваша грубость так же неуместна, как неловкость вашего кучера!

— Потише, — предостереги. — Ее сопровождают солдаты.

Слишком поздно.

— А вы нахальны столь же, сколь и неуклюжи! — взвизгнула женщина. — Да вам хоть известно, кому вы дерзите? Я могу приказать арестовать вас.

Я выступил вперед и, пытаясь предотвратить дамскую перепалку, сделал ложное предложение о будущем вознаграждении за неудобства, просто чтобы дать возможность этой мегере поскорее убраться с нашей дороги. Цыгане благоразумно спрятались в лесу. После двух пистолетных выстрелов прекратилось мучительное ржание покалеченных лошадей, а кавалеристы обернулись к нам, решительно взявшись за рукоятки сабель.

— Простите, мадам, это всего лишь случайное столкновение, — мягко произнес я, улыбаясь со всем присущим мне обаянием. — Без всякой задержки вы сможете продолжить путь. Можно поинтересоваться, далеко ли вы направляетесь?

— К моему мужу, если сумею теперь разыскать его! Ах, ну что за напасти! Мы разминулись, поехав разными дорогами, и теперь братья увидят его первыми и опорочат меня перед ним. Если вы задержите меня надолго, то жестоко поплатитесь за это!

Мне думалось, что гильотина искоренила такого рода высокомерие, но, очевидно, его не так легко вытравить.

— Но Париж в другой стороне, — заметил я, показав в направлении нашего движения.

— Мне хотелось опередить его! — продолжала бурно пояснять она. — Но он проехал другой дорогой, и нам пришлось искать короткие пути, чтобы догнать его. Теперь он уже, наверное, прибыл домой и, обнаружив мое отсутствие, утвердился в худших подозрениях!

— Какие же могут быть подозрения из-за дорожной аварии?

— В супружеской измене!

И она разразилась слезами.

Вот тогда-то я и узнал ее черты, весьма знаменитые в парижских светских салонах, в которых я и сам иногда появлялся. Нам удалось столкнуться не с кем иным, как с Жозефиной, супругой самого Наполеона! Какой черт занес ее в преддверии ночи на темную дорогу? Но слезы, безусловно, взывали к сочувствию. Мне и так нельзя было отказать в галантности, а женские рыдания способны обезоружить любого джентльмена.

— Это жена Бонапарта, — прошептал я Астизе. — Получив накануне битвы при пирамидах донесение о ее измене, он едва не повредился в уме.

— И поэтому она так перепугана?

— Мы же знаем, насколько переменчив его нрав. В порыве гнева он способен приказать расстрелять даже ее.

Немного поразмыслив, Астиза быстро подошла к дверце кареты.

— Мадам, мы знакомы с вашим мужем.

— Что? — удивилась она. — Откуда вы можете знать его?

Стройную и невысокую, но изысканно одетую Жозефину, на мой взгляд, нельзя было назвать ни дурнушкой, ни отменной красавицей, хотя она обладала приятным цветом лица, прямым носом, полными губами и притягательным взглядом больших черных глаз, который даже в таком отчаянном положении отражал незаурядный ум. Черные кудрявые волосы не скрывали изящной лепки ее ушей, но от слез лицо ее покрылось красными пятнами.

— Мы сопровождали Бонапарта в Египетском походе. И нам самим необходимо срочно встретиться с ним, чтобы предупредить об ужасной опасности.

— Так вы знакомы с ним! Что за опасность? Убийство?

— Его спутник, Алессандро Силано, задумал предать его.

— Граф Силано? Как я слышала, он прибыл вместе с моим мужем. Он считается его доверенным лицом и советником.

— Он околдовал Наполеона и пытался настроить его против вас. Но мы сумеем помочь вам. Вы хотите с ним помириться?

Она склонила голову, блеснув влажными от слез глазами.

— Все это настолько неожиданно. Нас никто не предупредил о его возвращении. Я бросила ближайшего друга, чтобы поехать навстречу ему. Но мои охламоны выбрали неверную дорогу. — Она высунулась из окна кареты и сжала руку Астизы. — Вы должны убедить Наполеона, что я по-прежнему люблю его, несмотря ни на что! Если он разведется со мной, я потеряю все! Мои дети останутся нищими! Моя вина в том, что он проводит вдали от дома многие месяцы и даже годы.

— А вы не догадываетесь, зачем боги устроили это столкновение? — спросила Астиза.

— Боги?

Я оттащил мою спутницу от кареты, прошипев:

— Что ты несешь?

— Это наш ключ к Бонапарту! — тихо ответила Астиза. — Он окружен солдатами. Как еще мы доберемся до него, если нам не поможет его жена? Вероятно, она в чем-то провинилась перед ним, а это означает, что сама она поможет любому, кто согласится замолвить за нее словечко. То есть нам надо привлечь Жозефину на нашу сторону. Она выяснит, где находится свиток, ублажая его в постели, где мужчины теряют остатки и без того недалекого ума. И тогда мы выкрадем Книгу Тота!

— О чем это вы там шепчетесь? — с подозрением спросила Жозефина.

Астиза лучезарно улыбнулась.

— Простите, мадам, наша собственная карета сломалась, но нам срочно надо увидеться с вашим супругом. По-моему, наша встреча очень удачна, теперь мы поможем друг другу. Если вы позволите нам присоединиться к вам, мы устроим ваше примирение.

— Как?

— Мой спутник является сведущим членом масонской ложи. Нам известна тайна одной священной книги, которая может дать Наполеону огромную власть.

— Франкмасон? — Она искоса глянула на меня. — Аббат Баррюель в своей знаменитой книге поведал миру, что именно масоны довели Францию до революции. Все якобинцы участвовали в масонском заговоре. Но наши свободолюбивые газеты утверждали, что на самом деле масоны помогают заговорам роялистов, мечтающих вернуть на трон короля. Каких же взглядов придерживаетесь вы?

— Я считаю, мадам, что будущее принадлежит вашему мужу, — солгал я.

Явно заинтригованная, Жозефина задумчиво спросила:

— О какой священной книге идет речь?

— Из тайников Древнего Египта, — сказала Астиза. — Если бы у нас была карета, мы смогли бы добраться до Парижа к утру.

Нас отчасти удивило ее быстрое согласие. Сильно напуганная внезапным возвращением Наполеона, несомненно пребывавшего в ярости из-за ее любовных интрижек, она стремилась обрести любых союзников, какой бы невероятной ни казалась предложенная ими помощь. Поэтому мы бросили в канаве украденную, но сломанную карету, предоставив разбираться с двумя уцелевшими лошадьми спрятавшимся в лесу цыганам, и поехали с Жозефиной в Париж.

— Теперь вы должны рассказать мне все, что знаете, иначе я высажу вас, — предупредила она.

Нам пришлось рискнуть.

— Я нашел один древний свиток, который открывает путь к обладанию огромным могуществом, — начал я.

— Какого рода могуществом?

— Всемогущим даром убеждения. Даром магического очарования. Даром сверхъестественно долгой, возможно, даже вечной жизни. Способностью управлять судьбами мира.

Глаза ее алчно блеснули.

— Граф Силано выкрал у меня книгу и, как пиявка присосавшись к Наполеону, иссушает его ум. Но книга пока не переведена. И только мы способны сделать ее перевод. Если любящая жена предложит вернувшемуся мужу ключ к заветным тайнам, при условии, что Силано получит отставку, то ваши семейные отношения вновь наладятся. Я предлагаю вам союзничество. Наша тайна откроет вам двери в покои вашего супруга. А ваше влияние вернет нам книгу, поможет изгнать Силано и спасти Наполеона.

Она насторожилась.

— При чем тут какой-то ключ?

— Ключ, открывающий тайну давно утраченного древнего языка.

Астиза повернулась спиной к Жозефине и слегка распустила на спине шнуровку платья. Ткань разошлась, открыв глазам нашей новой союзницы затейливый текст, написанный полученной из хны краской.

Француженка ахнула.

— Это похоже на какие-то сатанинские письмена!

— Или божественные…

— Какая разница, чьи они, если мы выиграем! — немного поразмыслив, воскликнула Жозефина.

Неужели Тот наконец решил улыбнуться нам? Мы стремительно приближались к дому Бонапарта на недавно переименованной в честь его побед в Италии улице Победы. Не имея никаких иных планов, союзников и оружия, мы посвятили честолюбивую светскую даму в нашу тайну.

А что, в сущности, я знал о Жозефине? Только те сплетни, что с необычайной легкостью разлетались по Парижу. Она родилась на острове Мартиника шестью годами раньше Наполеона, не доросла до него на пару дюймов и обладала деятельной, исполненной жизнелюбия натурой. Она вышла замуж за молодого военного Александра Богарне, но его так смущали провинциальные манеры жены, что он отказался представить ее ко двору Марии Антуанетты. Позже она развелась с ним, пожила немного в Вест-Индии, но сбежала оттуда из-за восстания рабов и вернулась в Париж в разгар революции, где ее бывшего мужа отправили на гильотину в 1794 году, а потом и саму ее заключили в тюрьму. Ей повезло: террор закончился, и она уцелела. А потом повезло еще больше. Офицер по имени Бонапарт обратился к ней, чтобы выразить восхищение по поводу поступка ее сына Эжена: юноша попросил у него помощи, желая вернуть оружие казненного отца. И ей удалось обольстить молодого военного. Находясь в отчаянном положении, Жозефина сделала ставку на многообещающего корсиканца и вышла за него замуж, хотя продолжала соблазнять всех приглянувшихся ей мужчин, пока он воевал в Италии и Египте. Ходили слухи, что она страдает нимфоманией. Она жила у отставного военного, Ипполита Шарля, занимавшегося прибыльными поставками для армии, когда ей доставили тревожную новость о возвращении мужа. Учитывая, что революция одобрила разводы, она теперь подвергалась опасности потерять все в тот самый момент, когда Бонапарт уверенно шел к безграничной власти. Эта тридцатишестилетняя дама с испорченными зубами вряд ли могла рассчитывать на новый удачный брак.

С округлившимися глазами она жадно внимала Астизе, пояснявшей возможности сверхъестественного могущества. Уроженке одного из сахарных островов, Мартиники, ей было не чуждо увлечение магией.

— Эта книга может погубить незаконно завладевших ею людей, — предупредила Астиза, — и стать причиной катастрофических несчастий для народов, открывших ее сокровенные тайны. Древние люди понимали это и спрятали ее, но граф Силано, решив поиграть с судьбой, украл ее. Он околдовал вашего мужа мечтами о всемирном могуществе. Это может свести Наполеона с ума. Вы должны помочь нам вернуть древний свиток.

— Но как и зачем?

— Мы будем надежно охранять эту книгу, если вы передадите ее нам. А ваши тайные знания дадут вам огромную власть над мужем.

— Но кто вы такие?

— Меня зовут Астиза, а мой спутник — Итан Гейдж, американец.

— Гейдж? Знаток электричества? Воспитанник Франклина?

— Мадам, я счастлив, что мне выпала честь познакомиться с вами, и совершенно сражен тем, что вы слышали обо мне. — Я приложился к ее руке. — Надеюсь, мы сумеем помочь друг другу.

Она отдернула руку.

— Но вы же убийца! — Она с подозрением глянула на меня. — Убийца какой-то дешевой авантюристки!

— Это великолепный пример ложных оговоров Силано, этот тип так же ловко обманывает вашего супруга, желая разрушить все его замыслы. Я стал жертвой несправедливого обвинения. Помогите нам избавить вашего мужа от его ядовитых жал, и вы вновь сможете наслаждаться счастьем супружеской жизни.

— Пожалуй, вы правы. Во всем виноват Силано, а не я. Так вы говорите, что в древней книге скрыта огромная власть?

— Да, она способна поработить души.

Жозефина серьезно задумалась. Наконец она откинулась на спинку сиденья и улыбнулась.

— Вы решительно правы. Господь не забыл обо мне.

Дом Наполеона, приобретенный Жозефиной еще до их женитьбы, находился в модном районе Парижа на шоссе Д'Антен, некогда болотистой местности, где в прошедшем веке богачи понастроили имений с очаровательными, но никчемными сооружениями типа искусственных руин, называемых «причудами». Скромный двухэтажный особняк четы Бонапартов с уже отцветающим розарием и верандой, которую Жозефина покрыла деревянной крышей и украсила флагами и гобеленами, представлял собой типичное жилище деятельного чиновника средней руки. Ее карета остановилась, прошуршав по гравию обсаженной липами подъездной аллеи, и она, резво спрыгнув на землю, взволнованно похлопала себя по щекам.

— Как я выгляжу?

— Как очаровательная обладательница тайной силы, — заверила ее Астиза. — Все в вашей власти.

Печально улыбнувшись, Жозефина вздохнула. И мы вошли в дом.

В обстановке комнат царила странная смесь женского и мужского начала, кружевные занавесы вполне сочетались с богатыми обоями, но их украшениями служили карты и планы городов. Хозяйке дома явно принадлежали цветы, а хозяину — книги, множество книг, часть которых, только что извлеченную из сундуков, доставили из Египта. Женская аккуратность была очевидна, несмотря на то что на полу в столовой валялись мужские сапоги и на стуле темнела небрежно брошенная шинель. На второй этаж вела широкая лестница.

— Он в своей спальне, — прошептала Жозефина.

— Идите к нему.

— Его братья могли уже все рассказать ему. Он возненавидит меня! Я грешная, неверная жена. И ничего с этим не поделаешь. Я живу одной любовью. Мне казалось, эти войны убьют его!

— Все мы грешные люди, — утешил я ее. — И поверьте мне, он также не святой. Ступайте, попросите прощения и сообщите, что вы занимались вербовкой его союзников. Объясните, что вы убедили нас помочь ему и что его судьба зависит от нас троих.

Я не слишком доверял Жозефине, но разве у нас был выбор? Меня тревожило, что Силано мог болтаться где-то поблизости. Набравшись смелости, она преодолела двадцать ступеней и, свернув в коридор второго этажа, постучала в дверь спальни.

— Дома ли уже мой любимый генерал? — проворковала она.

Какое-то время мы ничего не слышали, но потом до нас донесся громкий шум, сменившийся рыданиями, всхлипываниями и мольбами о прощении. Бонапарт, как оказалось, запер дверь. Он вознамерился требовать развод. Но вот наконец плач Жозефины стих, супруги начали тихо переговариваться, и сразу мне показалось, что я услышал щелчок поворачивающегося ключа. Наступила тишина. Я спустился по лестнице в расположенную в цокольном этаже кухню, и служанка любезно угостила нас хлебом и сыром. Прислуга сгрудилась у стола, точно стая испуганных мышей, ожидая исхода разразившегося наверху шторма. Мы задремали от усталости.

Перед рассветом нас разбудила горничная.

— Госпожа желает вас видеть, — прошептала она.

Нас провели на второй этаж. В ответ на стук девушки раздался голос Жозефины:

— Войдите!

В ее тоне впервые появились легкомысленные нотки.

Мы вошли и увидели, что победитель Абукира и его вновь обретенная верная женушка лежат бок о бок на кровати, укрытые до подбородков покрывалами, и оба выглядят довольными, как кошки, объевшиеся сметаны.

— Боже правый, Гейдж, — приветствовал меня Наполеон. — Вы по-прежнему живы? Если бы мои солдаты обладали вашей живучестью, я завоевал бы целый мир.

— Мы лишь хотим спасти вас, генерал.

— Силано сказал, что зарыл вас в песок, оставив умирать под палящим солнцем. А моя жена поведала мне историю вашего знакомства.

— Генерал, мы стараемся лишь ради вашего блага, ради блага Франции.

— Вы стараетесь заполучить книгу. Как и все мы. Но никто не может прочесть ее.

— Мы можем.

— Благодаря тому, что вы зафиксировали письмена, которые сами же помогали уничтожить. Я восхищен вашими талантами. Что ж, утро вечера мудренее, и я убедился в том, что ваша долгая ночь породила одно доброе дело. Вы помогли мне помириться с Жозефиной, поэтому я пребываю в великодушном настроении.

Я взбодрился. Возможно, наш замысел сработает. Мой взгляд скользнул по комнате в поисках книги.

С лестницы донеслись тяжелые шаги, и я обернулся. Наверх поднималась группа жандармов. Когда я повернулся обратно, Наполеон держал наготове пистолет.

— Она убедила меня не убивать вас сразу, а заключить пока в тюрьму Тампль. Ваша казнь подождет до суда, который вынесет вам приговор за убийство шлюхи. — Он улыбнулся. — Должен признать, что моя Жозефина неутомимо защищала вас. — Он показал на Астизу. — Что же касается вашей судьбы, то для начала горничные моей супруги разденут вас в ее гардеробной. А потом мои секретари скопируют ключевой текст с вашей спины.

 

ГЛАВА 27

По злой иронии судьбы нас заключили в «храм», или Тампль, изначально принадлежавший рыцарям-тамплиерам, в его темницах после революции содержали до казни короля Людовика XVI и Марию Антуанетту, и, наконец, там безуспешно пытались удержать Сиднея Смита. Этот английский капитан, чья изобретательность определенно пришлась мне по сердцу, сбежал оттуда через тюремные окна благодаря участию одной дамы. И вот спустя полтора года в башне Тампль предоставили временное жилье и нам с Астизой, а нашим личным сторожем назначили тучного и жирного, раболепно исполнительного и глупого, но на редкость любопытного тюремщика Жака Бонифация, который в свое время усиленно пичкал сэра Сиднея легендами о вышеупомянутых рыцарях.

Нас доставили туда в железном тюремном фургоне, и мы удрученно взирали на парижские улицы через прутья решетки. Город выглядел по-ноябрьски мрачным, под серыми небесами сновали встревоженные горожане. На нас тоже поглядывали в ответ, как на диковинных животных, и это был досадно тягостный вариант знакомства Астизы с великим городом. Все здесь казалось ей чуждым: высокие шпили готических кафедральных соборов, шумный гомон торговцев кожей, тканями и фруктами, неблагозвучный хор, складывающийся из лошадиного ржания, грохота телег и выкриков уличных разносчиков, а также бесстыдство закутанных в меха и бархат женщин, стратегически выставлявших напоказ пышные груди и стройные ножки. Оскорбленная тем, что ее раздели для того, чтобы скопировать тайные письмена, она замкнулась в себе и молчала. Когда фургон проехал вдоль внешней стены этой отлично укрепленной крепости и оказался в промозглом и лишенном растительности внутреннем дворе, я мрачно бросил взор на ворота, отгораживающие нас от остального мира. Через их чугунные прутья нас разглядывали люди, всегда готовые порадоваться тому, что кому-то повезло еще меньше, чем им, и я вздрогнул, мельком заметив одну ярко-рыжую кудрявую шевелюру, знакомую, как арендная плата, и отвратительную, как нежеланное воспоминание. Не привиделась ли она мне? Ну конечно, у меня просто разыгралось воображение.

Тюрьма Тампль, построенная в тринадцатом веке, представляла собой тесную и невзрачную башню с островерхой крышей, вздымавшуюся на высоту пары сотен футов, кельи этой обители освещались узкими зарешеченными окнами. Они выходили в центральный атриум, на внутренние галереи винтовых лестниц, опоясывающих стены башни. Судя по всему, период террора прошел весьма успешно, поскольку тюремные камеры в основном пустовали. Всех их роялистских обитателей уже гильотинировали.

Что до условий существования в этом узилище, то мне доводилось бывать и в худших. Нам с Астизой разрешали гулять вдоль парапета, тянущегося по краю крыши — он находился на такой высоте, что не стоило даже пытаться спрыгнуть или спуститься вниз, — а кормежка казалась значительно приличнее той, что мне пришлось отведать в некоторых постоялых дворах по дороге в Иерусалим. В конце концов, мы ведь находились во Франции. Если забыть о том, что мы сидели за крепкими засовами, а Бонапарт и Силано, похоже, вознамерились завладеть миром, то я мог бы вполне насладиться подобным отдыхом. Ничто так не помогает оценить достоинства спокойного дневного сна, как бесконечные поиски сокровищ, древних легенд и военные сражения.

Но Книга Тота продолжала волновать наши умы, а словоохотливый Бонифаций с удовольствием делился с нами рассказами о многочисленных махинациях и кознях, связанных с ведущимися войнами или городскими беспорядками. Интриги и заговоры пеклись как блины, каждая политическая клика искала надежную «шпагу» для обеспечения военной мощи, необходимой для правительственного переворота. Состав пятерки директоров исполнительной Директории постоянно обновлялся по решению двух законодательных палат. Совет старейшин и Совет пятисот превратились в сборища охрипших и напыщенных спорщиков, облаченных в римские мантии, но бесстыдно бравших взятки и державших наготове оркестр для прославления их законодательных проектов в патриотических песнях. Экономика пребывала в разрухе, армия нищенствовала, не получая содержания, половину западной Франции охватили мятежи, подпитываемые британским золотом, а большинство генералов косило одним глазом на поле боя, а другим — на политическую ситуацию в Париже.

— Нам нужен сильный лидер, — заявил наш тюремщик. — Всех уже тошнит от демократии. Вам повезло, Гейдж, что вы сидите здесь, отгороженные от всей этой ужасной неразберихи. Выходя в город, я никогда не чувствую себя в безопасности.

— Сочувствую.

— Однако люди не хотят диктатора. Мало кому хочется и возвращения короля. Мы должны сохранить республику, но можно ли вообще удержать в узде наших норовистых законодателей? Это все равно что пытаться управлять парижскими уличными котами. Нам необходима мудрость Соломона.

— Да уж, не помешала бы.

Мы ужинали в моей камере. Точно так же Бонифаций вел себя прежде и со Смитом, скучая без приятельских разговоров. Его общество, по-видимому, составляло часть нашей пытки, но я проникся к нему своеобразной симпатией. Он проявлял к заключенным больше терпимости, чем хозяева порой проявляют к гостям, и относился к нам с большой заботой.

Его доброжелательность только усиливалась благодаря неизменно очаровательной внешности Астизы и тому, что сам я, безусловно, был на редкость приятным собеседником.

— Бонапарт желает стать новым Джорджем Вашингтоном, вынужденным принять на себя управление страной, — кивнув головой, заметил наш сотрапезник, — но ему не хватает основательности и сдержанности. Да, я много читал про Вашингтона, и его стоическая умеренность делает честь вашей молодой нации. А этот корсиканец прибыл сюда, рассчитывая, что волна восторженной массовой популярности вознесет его прямо в Директорию, но там ему оказали холодный прием. Чего ради он самовольно вернулся из Египта? Вы читали «Вестник»?

— Если вы помните, месье Бонифаций, мы никуда не выходим из этой башни, — мягко сказала Астиза.

— Ну да, конечно. Ох, как же смело эта газета осудила Египетскую кампанию! Сделала ее предметом насмешек! Неуправляемая армия! Бесполезная гибель солдат при осаде Акры! Причем унижению Бонапарта способствовал мой недавний подопечный, Сидней Смит. Наши газеты ведь являются рупором законодательной власти, как вы понимаете. И она обвиняет Наполеона в куче смертных грехов.

Тальма говорил мне, что враждебной прессы Бонапарт боялся больше, чем штыков. Но никто не знал, что у Бонапарта теперь имелась книга, а Силано вновь располагал всем необходимым для ее прочтения. Зря, конечно, мы доверились лукавой изменнице Жозефине. Эта женщина могла бы соблазнить и папу римского и в итоге довести его до нищенства.

Спросив Бонифация о построивших эту крепость рыцарях-тамплиерах, я словно открыл затвор некоего шлюза. На нас обрушился бурный поток фактов и версий.

— Здесь распоряжался их магистр, сам Жак де Моле, которого потом подвергли страшным пыткам. А известно ли вам, молодежь, что тут полно призраков, да-да, я слышал, как ужасно завывают они в зимнюю непогоду. Тамплиеров прижигали раскаленным железом и всячески пытали, вынуждая признаться в самых отвратительных грехах и поклонении дьяволу, а потом отправляли на костер. Однако куда подевались их сокровища? Предполагалось, что ими будут набиты кельи, в которых вы нынче сидите, однако, когда французский король явился, чтобы прибрать их к рукам, то ничегошеньки не нашел. В чем же заключался легендарный источник могущества тамплиеров? Де Моле не проронил ни слова, разве что позволил себе высказаться, взойдя на костер. Тогда-то он и напророчил, что король и папа не переживут его и на год. Как же запаниковала толпа зевак, услышав его предсказание! И ведь оно сбылось! Да, тамплиеры были не простыми воинствующими монахами, приятель, они владели тайнами магии. Вероятно, нашли в Иерусалиме священный Грааль, позволивший им овладеть необыкновенными силами.

— Представляю, что будет, если эти силы вновь откроются, — пробурчала Астиза.

— Да уж, тогда вояка вроде Бонапарта мгновенно пролез бы к власти. Тогда, доложу я вам, мы дождались бы серьезных перемен, да только неизвестно, к лучшему или к худшему.

— В худшем случае нас наконец осудят?

— Нет. Вас просто гильотинируют.

Он пожал плечами в типичной для французов манере.

Любопытного тюремщика очень заинтересовала история наших приключений, которую мы предусмотрительно отредактировали. Неужели мы побывали внутри Великой пирамиды? О да. Но там нечего смотреть.

И на Храмовой горе в Иерусалиме?

Теперь там высится мусульманская святыня, а христианам вход запрещен.

А верно ли говорят, что в азиатских пустынях есть затерянные в древности города?

Уж если они затерялись в древности, то как мы могли найти их?

Древние люди не смогли бы возвести такие гигантские памятники, если бы не обладали удивительными тайными знаниями, упорствовал Бонифаций. Тысячи лет назад жрецы спрятали магические знания. А наш механистичный и циничный век ограничен знаниями современных открытий, они уже никого не удивляют. Наука погубила таинства, а рационализм растоптал чудеса. Не осталось больше ничего похожего на Египет!

— А что, если они вновь открылись… — соблазнительно произнес я.

— Вам что-то известно, американец? Да-да, не мотайте головой! Вы что-то знаете, и, уж поверьте, Бонифаций сумеет выпытать это у вас!

Двадцать шестого октября наш тюремщик принес потрясающую новость. Люсьена Бонапарта, двадцатичетырехлетнего парня, только что выбрали председателем Совета пятисот.

Я знал, что Люсьен усердно трудился на благо своего брата в Париже задолго до того, как Наполеон вернулся из Египта. Он считался одаренным политиком. Но не рановато ли его выбрали председателем столь влиятельного совета Франции?

— Мне казалось, что на такой пост могут избираться только люди, достигшие тридцати лет.

— Потому-то весь Париж и гудит как рассерженный улей! Он наверняка солгал ради соблюдения правил Конституции, но его вранье шито белыми нитками. Однако же его все равно выбрали! Тут явно приложил руку его братец Наполеон. Депутаты то ли запуганы, то ли околдованы.

Следующая новость оказалась еще более интригующей. Члены Директории, еще недавно пренебрежительно относившиеся к Бонапарту, устроили торжественный прием в его честь. Неужели общественное мнение изменилось, а нашему генералу удалось переманить городских политиков на свою сторону?

Девятого ноября — восемнадцатого брюмера по новому революционному календарю — Бонифаций пришел к нам с выпученными глазами. Любознательный тюремщик стал нашей ходячей газетой.

— Невероятно! — воскликнул он. — Похоже, наши законодатели околдованы Месмером! Нынче в половине четвертого утра членов Совета старейшин вытащили из постелей и, окружив конницей, согнали этих сонных законодателей в Тюильрийский дворец, где они вотировали декрет о перенесении заседаний Советов из города в деревеньку Сен-Клу. Безумное решение: это же лишает их поддержки народа. Но они дали добровольное согласие, и за ними последуют члены Совета пятисот! Полное замешательство, все просто теряются в догадках. Но парижане затаили дыхание, узнав еще более поразительную новость.

— Какую же?

— Наполеону поручили командовать всеми столичными военными силами, сняв с этого поста генерала Моро! И сейчас часть отрядов гарнизона движется к Сен-Клу. Остальные дежурят в городе. Штыки сверкают повсюду.

— Он стал командующим гарнизона? Это же около десяти тысяч солдат. Ведь раньше парижские войска держали под контролем всех, включая и Бонапарта.

— Вот именно. Не понимаю, как законодатели допустили его к власти? Происходит нечто странное, что-то вынудило их отказаться от решений, принятых ими совсем недавно, всего пару дней назад. Не представляю, что это могло быть.

Я, конечно, мог представить себе причины таких перемен. Вероятно, Силано успешно продолжил перевод Книги Тота. Начали действовать хитросплетения магических заговоров, омрачая разум людей. Вступило в силу настоящее колдовство. Зачарованным стал целый город. Мы с Астизой переглянулись. Медлить больше было нельзя.

— Тайные знания Востока, — внезапно сказал я.

— Что?

— Вы, тюремщик, когда-нибудь слышали о Книге Тота? — спросила Астиза.

Бонифаций выглядел удивленным.

— Ну разумеется. В прежние времена все грамотеи читали о Трисмегисте, трижды величайшем предке Соломона, открывателе всех наук, Высшего Пути и Высшего Слова. — Его голос понизился до шепота. — Одни говорят, что бог Тот создал земной рай, да люди сами испортили его, растеряв мудрость, но другие говорят, что он не кто иной, как сам архангел тьмы, способный принимать множество обличий: Баала, Вельзевула, Бапхомета!

— Но ведь уже тысячи лет никто не слышал об этой древней книге.

— Может, оно и так, — хитро прищурившись, согласился он. — Да только ходили слухи, что тамплиеры…

— Жак Бонифаций, эти слухи подтвердились, — внушительно произнес я, поднимаясь из-за грубо сколоченного стола, за которым мы попивали дешевое вино. — Какие обвинения выдвинуты против нас с Астизой?

— Обвинения? Пожалуй, никаких. Мы не нуждаемся в обвинениях, чтобы держать кого-то в тюрьме Тампль.

— И вас даже не удивило, почему Бонапарт заключил нас сюда? Вы же сами видите, что мы безоружны и в городе у нас нет даже друзей. Он запрятал нас сюда, но не убил, сознавая, что мы еще можем быть полезны. Что вообще делать в Париже странной парочке вроде нас и какие известные нам секреты могут быть чертовски опасны для вашего государства?

Он настороженно взирал на нас.

— Ну да, меня удивляло ваше заключение.

— Вероятно… представьте такую возможность, Бонифаций… нам известно о сокровищах. — Я перегнулся к нему через стол. — Величайших на земле…

— Сокровища? — сдавленно прохрипел он.

— Да, сокровища тамплиеров, исчезнувшие в пятницу, тринадцатого числа тысяча триста девятого года, когда рыцарей ордена арестовали и пытали по приказу безумного короля Франции. Хранитель этой крепости, вас обманули так же, как и нас. И долго вы еще собираетесь торчать здесь?

— Пока мои магистры…

— А ведь вы, Бонифаций, могли бы сами стать магистром. Владельцем Книги Тота. Ведь мы с вами истинные ценители этих древностей. Мы не посмели бы, как граф Силано, доверить священные тайны такому амбициозному тирану, как Бонапарт. Мы постарались бы сохранить их для блага всего человечества, верно?

Он почесал затылок.

— Да уж, наверное, я думаю.

— Но чтобы сделать это, мы должны действовать, причем быстро. Сегодня вечером, по-моему, Наполеон собирается устроить государственный переворот. И его успех зависит от того, кто владеет утраченной и вновь найденной книгой. Ведь тамплиеры на самом-то деле спрятали свои богатства, и спрятали в таком месте, где, по их разумению, никто даже не осмелился бы искать их, — на ходу сочинил я.

— Где? — спросил он, затаив дыхание.

— Под храмом Разума на острове Сите, в том самом месте, где древние римляне возвели храм Исиды, египетской богини. Но только эта книга способна открыть нам точное местонахождение клада.

Он вытаращил глаза.

— Под собором Парижской Богоматери?

Бедность способствует вере в любые байки, а жалованье тюремщиков удручающе мало.

— Вам достаточно запастись только киркой и храбростью, месье Бонифаций. Именно храбрецы становятся богатейшими и могущественнейшими людьми в мире! Если, конечно, вам не лень немного покопаться в земле! И только один человек может указать нам точное место! Силано обуяла жадность, и нам необходимо остановить его и поступить справедливо с тайными знаниями древних, выполнив заветы франкмасонов и тамплиеров! Вы готовы помочь мне?

— Нам бы только добраться до кабинета Силано, потом вы можете спрятаться в крипте под собором и спокойно дождаться нашего прихода с расшифрованной загадкой спрятанного клада. И тогда мы все вместе изменим историю!

В более спокойные времена мне не удалось бы уговорить его. Но нынче Париж пребывал на грани переворота, и могли произойти самые невероятные вещи. Войска возводили на улицах баррикады, законодательные собрания охватила паника, блистательные генералы сходились к особняку Наполеона, а сам город погрузился в темное и зловещее ожидание. И еще важнее то, что революция запретила католические службы, и собор Парижской Богоматери стоял как великий призрак, в который заглядывали лишь набожные старушки да бедняки, подметавшие его ради получения пособия. Нашему тюремщику не составило бы никакого труда пробраться в крипту. Пока Бонапарт общался с людскими толпами в саду Тюильри, Бонифаций успел раздобыть необходимые орудия.

Выводя нас из тюрьмы, он, конечно, вопиюще нарушил служебные обязанности. Однако я предупредил его, что без нашей помощи он ни за что не сможет найти книгу и прочесть ее. И тогда весь остаток своих дней будет тоскливо служить тюремщиком в башне Тампль, сплетничая с приговоренными заключенными, вместо того чтобы стать наследником богатства и могущества рыцарей-тамплиеров. В тот вечер Бонифаций сообщил нам, что Бонапарт ворвался на заседание Совета старейшин, где они отвергли требование распустить Директорию и назначить его первым консулом. Он произнес пылкую, но настолько бессмысленную — по общим отзывам — речь, что собственные адъютанты предпочли увести его с трибуны. Он выкрикивал бессвязные фразы. Все, казалось, было проиграно. И однако в итоге законодатели не приказали арестовать его, они даже не отказались с ним встретиться. Более того, они согласились на все требования. Почему? В тот же вечер околдованные Наполеоном войска очистили зал оранжереи Сен-Клу от заседавшего там Совета пятисот, некоторые делегаты сбежали, выпрыгнув в окна, а старейшины приняли новый декрет о замене государственной Директории неким «временным исполнительным комитетом», возглавляемым самим Бонапартом.

— То и дело складывалась ситуация, грозившая разрушить все планы заговорщиков, и все-таки людям не хватило духу противиться его воле, — сообщил наш тюремщик. — А теперь они пытаются склонить на свою сторону и представителей Совета пятисот. Наполеоновские соучастники собираются добиться от них должностной присяги после полуночи.

Позднее ходили разговоры, что все это было заблуждением, порожденным страхом перед штыками и общей паникой. Но я вдруг подумал, не включал ли тот бессмысленный набор фраз слова могущественного заговора, не произносимого почти пять тысячелетий, подчиняющего заговора из древнего свитка, спрятанного под Городом Призраков в саркофаге рыцаря-тамплиера. Я подумал о том, что, возможно, Книга Тота уже пущена в дело. Если ее заговоры по-прежнему обладали силой, то Наполеон, новый правитель самой могущественной страны на земле, скоро станет владыкой планеты — а заодно с ним Силано и еретическая ложа египетского обряда. Начнется эпоха нового владычества оккультной мегаломании, и вместо долгожданного нового рассвета истории человечества оно погрузится в долгую и беспросветную ночь.

Мы должны действовать.

— Вы узнали, где обосновался Алессандро Силано?

— Он проводит опыты в Тюильрийском дворце под охраной людей Бонапарта. Но я слышал, что сегодня вечером он уйдет, чтобы помочь заговорщикам взять под контроль правительство. К счастью, основные военные силы отправились в Сен-Клу. В Тюильри осталась лишь немногочисленная охрана, да и сам старый дворец, в общем, пустует. Вы можете проникнуть в кабинет Силано и забрать вашу книгу. — Он пристально глянул на нас. — Вы уверены, что она у него? Если наш план провалится, нам может грозить гильотина!

— Как только вы заполучите Книгу Тота и сокровища, Бонифаций, то сами будете управлять гильотиной и всем остальным миром.

Он неуверенно кивнул, его униформа пестрела множеством грязных пятен, оставленных за неделю наших совместных ужинов.

— И все-таки наша затея чертовски рискованна. Сомневаюсь, что все пройдет гладко.

— Все великие проекты трудновыполнимы, иначе они не были бы великими! — Нечто в таком духе мог бы сказать Бонапарт, французам нравятся подобные фразы. — Помогите нам только добраться до кабинета Силано, и весь дальнейший риск мы возьмем на себя, а вы спокойно отправитесь в собор ждать нас.

— Но я же ваш тюремщик, мне не положено оставлять вас одних.

— Неужели вы думаете, что обладание величайшими в мире сокровищами не свяжет нас троих крепче любых цепей? Поверьте мне, Бонифаций… вам не удастся отвязаться от нас.

Нам предстояло пройти по Парижу около полутора миль, и мы не стали нанимать экипаж, чтобы иметь возможность незаметно обойти все расставленные на улицах военно-пропускные пункты. Париж, казалось, замер в тревожном ожидании. Под малочисленными фонарями топтались редкие стайки горожан, распространяя самые разноречивые слухи о происходящем перевороте. Бонапарт пришел к власти. Бонапарта арестовали. Бонапарт отправился в Сен-Клу, или в Люксембургский дворец, или даже в Версаль. Депутаты ждут поддержки народа. Депутаты поддержали Бонапарта. Депутаты бежали. Вялые пустые сплетни передавались из уст в уста.

Миновав управление муниципалитета, мы перешли на северный берег Сены и заметили, что даже освещенные обычно театры погружены во мрак. Я любил вспоминать их фойе, заполненные соблазнительно деловыми куртизанками. По берегу реки мы направились в западном направлении, удаляясь от Лувра. За нашими спинами на фоне затянутого облачной пеленой неба темнели освещенные мутной луной грандиозные шпили и контрфорсы собора, возвышавшегося на острове Сите.

— Вот там вы должны будете ждать нас в боевой готовности, — сказал я Бонифацию, указав на громаду собора. — Мы придем туда с книгой и плененным Силано.

Он кивнул. Мы нырнули под арку, пропуская с топотом пронесшийся мимо отряд кавалерии.

Разок мне показалось, что за нами кто-то следит, но я успел заметить лишь подол юбки, скрывшейся за углом дома. А в другой раз промелькнула и кудрявая прядь огненной шевелюры. Неужели у меня опять разыгралось воображение? Как бы мне хотелось иметь под рукой мою винтовку или хоть какой-то пистолет, но если бы нас задержали с оружием, то могли бы с ходу арестовать. Ношение огнестрельного оружия в городе было запрещено.

— Ты видела сейчас странную женщину? — спросил я Астизу.

— В Париже для меня все выглядят странными.

Остался позади Лувр и темный, как расплавленный металл, речной поток, и мы, пройдя по саду Тюильри, направились к великолепному фасаду дворца, выстроенного пару столетий назад по приказу Екатерины Медичи. Как и во многих европейских дворцах, его размеры и количество комнат раз в десять превосходили практические нужды, и, более того, после строительства Версаля он практически пустовал. Во время революции несчастному Людовику с Марией Антуанеттой пришлось переехать сюда, а потом ворвавшаяся в здание оголтелая толпа нанесла дворцу невиданный ранее ущерб. До сих пор дворец выглядел призрачным и необитаемым. Благодаря служебному пропуску Бонифация мы прошли мимо одного скучающего и сонного стражника, объяснив, что у нас сроч ное дело. А какие еще дела могли быть в эти судьбоносные дни?

— Не стоило бы женщине соваться туда, — посоветовал солдат, жадно глянув на Астизу. — Да и никому бы не стоило. Похоже, покои там охраняют привидения.

— Привидения? — бледнея, повторил Бонифаций.

— Мои напарники слышали их нынче ночью.

— Вы имеете в виду графа?

— Нет, когда он ушел, сверху доносился какой-то шум, словно кто-то ходил по его апартаментам. — Он усмехнулся, показав желтоватые зубы. — Вы можете оставить даму со мной.

— Обожаю общаться с привидениями, — ответила Астиза.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Архитектурные излишества дворца не подверглись разрушению: длинная анфилада больших залов, сводчатые потолки с затейливой резьбой, напоминающий мозаику паркет, набранный из разноцветных сортов дерева, и каминные полки с таким количеством безделушек, что хватило бы на украшение половины домов Филадельфии. Звук наших шагов отражался от стен гулким эхом. Но краска потемнела и запачкалась, обои свисали клочьями, а пол изрядно продавили и испортили пушки, которые толпа втащила сюда лет семь тому назад, чтобы противостоять гвардии Людовика XVI. Часть великолепных дворцовых окон была по-прежнему заколочена досками. Большинство ценных произведений искусства бесследно исчезло.

Проходя зал за залом, мы видели их бесконечные отражения в череде стенных зеркал. Наконец наш тюремщик остановился перед массивной дверью.

— Апартаменты Силано, — тихо произнес Бонифаций. — Даже стражникам он не разрешает приближаться к ним. Нам надо поторопиться, ведь он может вернуться в любой момент. — Он настороженно огляделся. — Где же прячется привидение?

— В вашем воображении, — ответил я.

— Но что-то же отпугивает от любопытных посетителей.

— Конечно. Вера в глупые сказки.

Запертая дверь легко открылась: давно общаясь с разного рода преступниками, наш тюремщик поднаторел в искусстве открывания замков.

— Тонкая работа, — сказал я ему. — Значит, вы без труда сумеете проникнуть в соборную крипту. Там мы с вами и встретимся.

— Вы считаете меня идиотом? Я уйду от вас только после того, как увижу своими собственными глазами, что у графа действительно имеется нечто ценное. И нам все же лучше поторопиться.

Он оглянулся через плечо.

Мы все вместе прошли через приемную в более просторную комнату и в нерешительности остановились. Силано тут явно не бездельничал.

Наше внимание сразу привлек стоящий в центре стол. На нем лежал труп собаки, на ее морде застыл болезненный оскал, испачканный пятнами йода мех местами был сострижен до кожи. Из этого трупа торчали какие-то металлические штыри, соединенные с проводами.

— Mon dieu, что же это такое? — прошептал Бонифаций.

— Обычный опыт, по-моему, — ответила Астиза. — Силано забавляется, ставя опыты по воскрешению животных.

Наш спутник боязливо перекрестился.

На полках теснились книги и свитки, должно быть привезенные Силано из Египта. Там же стояло множество склянок с консервирующими растворами; в желтой, как желчь, жидкости плавали разнообразные твари: пучеглазая рыба, змеевидные угри, птицы с клювами, уткнувшимися в намокшее оперение, водоплавающие млекопитающие и множество разных органов, часть из которых мне даже не удалось определить. Среди них имелись детские и взрослые конечности, мозги и языки, а в одном сосуде — подобно шарикам или маслинам — плавали глаза, до жути напоминающие человеческие. На одной полке выстроился ряд человеческих черепов, а также лежал целый скелет совершенно незнакомой мне твари. Искусно сделанные чучела грызунов и птиц поблескивали из темноты бусинами стеклянных глаз.

На полу около двери обнаружилась нарисованная пентаграмма, заполненная причудливыми символами, виденными нами в Книге Тота. На стенах висели пергаменты и доски, исписанные странными значками, а также древние карты и схематические изображения пирамид. Я заметил каббалистические знаки, которые видел в подземелье Иерусалима, и множество других цифр, линий и символов загадочного происхождения, переплетенных между собой и похожих на перевернутые и изломанные кресты. Все освещалось тускло горящими свечами: Силано недавно ушел, но, очевидно, намеревался вскоре вернуться. На втором столе лежал ворох бумаг, покрытых письменами из Книги Тота и черновиками Силано, корпевшего над их переводом на французский язык. Половина его писаний была зачеркнута и усеяна многоточиями. Отдельно стояли пузырьки с ядовитыми жидкостями и жестянки с химическими порошками. Кабинет пропитался запахами чернил, химических растворов, порошкового металла и какого-то основательного гниения.

— Это дурное место, — пробормотал Бонифаций.

Он взглянул на нас так, словно мы заключили договор со здешним дьяволом.

— Именно поэтому нам и необходимо забрать книгу у Силано, — сказала Астиза.

— Вы можете уйти, если боитесь, — вновь предложил я.

— Нет уж. Мне хочется самому увидеть вашу книгу.

Большую часть пола покрывал великолепный шерстяной ковер, местами грязный и разорванный, но явно сохранившийся со времен пребывания здесь Бурбонов. Его край достигал балкона, за которым стояла ночная мгла. Под ним виднелся нижний этаж, вымощенный плитами, и огромные двойные двери, за которыми, возможно, находились конюшни. Возле них теснились карета и три повозки, нагруженные ящиками. Похоже, Силано еще не закончил распаковывать свой багаж.

Оттуда в лабораторию поднималась деревянная лестница — становилось понятно, почему выбрали именно эту комнату, вполне удобную для быстрой и не привлекающей внимания погрузки и разгрузки вещей.

Таких, как деревянный саркофаг.

Гроб из Розетты скрывался в темном углу, но я наконец увидел его у стены. В тусклом свете темнели знакомые краски древних украшений. Однако этот ящик выглядел на редкость зловеще.

— Там находится мумия, — пояснил я. — Держу пари, что граф уже распустил о ней слухи. Именно об этом привидении и толковала стража, из-за древнего покойника никто не сунет сюда любопытный нос.

— Неужели там внутри настоящий покойник?

— Он умер тысячи лет назад, Бонифаций. Давайте посмотрим на него. Ведь никого из нас не минует такой конец.

— Вы хотите открыть гроб? Нет! Стражник же сказал, что он оживает и бродит по ночам!

— Разве что благодаря заговорам нашей книги, как я предполагаю, а мы еще не нашли ее. Ключ к богатству в подземелье собора может быть спрятан именно в этом саркофаге. Вы ведь посылали людей на казнь, тюремщик. Неужели вы испугались какого-то деревянного ящика?

— Это не простой ящик.

— Но Силано достаточно просто притащил его сюда аж из самого Египта.

И побуждаемый нами тюремщик, набравшись храбрости, решительно подошел к саркофагу и отставил в сторону крышку. И тогда Омар, мумифицированный страж с почти черным лицом, пустыми и закрытыми глазницами и оскаленными зубами, медленно покачнулся и упал в его объятия.

Бонифаций издал истошный вопль. Полотняный покров скользнул по его лицу, а облачко затхлой пыли запорошило глаза. Он отбросил Омара, словно его труп был обжигающе горячим.

— Он живой!

Скудная оплата государственных служащих приводит к тому, что служат государству далеко не лучшие индивиды.

— Успокойтесь, Бонифаций, — сказал я. — Он мертв уже несколько тысяч лет. Понимаете? Мы называем его Омар.

Тюремщик вновь перекрестился, начисто забыв о якобинском отвращении к религии.

— Мы совершаем страшный грех. Мы все будем прокляты.

— Только если потеряем смелость. Послушайте, время уже позднее. Долго ли еще вы намерены подвергать себя опасности? Идите лучше в собор, откройте замок и спрячьте в крипте наши инструменты. Спрячьте и спокойно ждите нас.

— Но когда же вы придете?

— Как только найдем книгу и добьемся нужных ответов от графа. А вы пока простучите плиты в подземелье. Одна из них должна издавать глухой звук.

Он кивнул, отчасти вновь охваченный жадностью.

— Значит, вы точно обещаете мне, что придете?

— Конечно, неужели мы откажемся от богатства?

Это удовлетворило его, к нашему облегчению, и он удалился. Я надеялся, что больше никогда не увижу его, так как, насколько мне известно, под собором Парижской Богоматери не было никаких сокровищ и я вовсе не собирался идти туда. Мумия Омара оказала нам услугу.

Я настороженно глянул на древний труп, заклиная его полежать спокойно.

— Надо поскорее отыскать книгу, — сказал я Астизе, надеясь, что мы завершим поиски до возвращения графа. — Ты посмотри на тех боковых полках, а я займусь этими.

В надежде найти древний свиток мы пересмотрели все книги, поочередно сбрасывая их с полок. На пол летели тома по алхимии и черной магии, писания Заратустры и Митры, исторические документы об Атлантиде и легендарной земле Тулии. Нам попадались и альбомы с масонской символикой, копиями египетских иероглифов, иерархической схемой рыцарей-тамплиеров, история деятельности розенкрейцеров и поисков таинственного Грааля. Силано также хранил трактаты по электричеству, долголетию и средствам усиления сексуального влечения, о свойствах целебных трав и возбудителей болезней, об установлении возраста Земли. Его интересы были безграничны, однако мы не нашли того, что искали.

— Может, он носит драгоценную книгу с собой, — предположил я.

— Он не осмелился бы выйти с ней на улицы Парижа. Наверняка припрятал свиток в немыслимом для нас месте… или там, куда мы не смеем… заглянуть.

Куда же надо осмелиться заглянуть? В Розетте Омар служил надежным стражником. Я присмотрелся к бедной упавшей мумии, уткнувшейся в пол разъеденным носом. Неужели?

Я перевернул Омара. В обмотках на его груди имелась прорезь, а за ней, насколько я понял, темнела пустота, давно лишенная внутренних органов. Поморщившись, я сунул туда руку.

И тут же нащупал гладкий, туго свернутый свиток. Умно.

— Так-так, мышь добралась до сыра, — послышался голос от двери.

Я обернулся, в растерянности осознав, что мы не подготовились к такой встрече. Помолодевший и подтянутый, словно скинувший десяток лет, Алессандро Силано приближался к нам бодрой, пружинистой походкой, покачивая из стороны в сторону поблескивающим лезвием рапиры. Его хромота исчезла, и вид у него был убийственно кровожадный.

— Вас трудно уморить, Итан Гейдж, поэтому я не собираюсь повторять милосердной ошибки, совершенной мной в Египте. Мне хотелось выкопать ваши мумифицированные трупы и досушить их в моем будущем дворце, но я также надеялся, что однажды у меня появится и другой шанс… Я страстно желал проткнуть вас обоих насквозь и незамедлительно сделаю это.

 

ГЛАВА 28

Мы с Астизой были совершенно безоружными. Моя спутница, не придумав ничего лучшего, схватила с полки череп. А я обхватил Омара с его вечным оскалом и спрятанной в груди Книгой Тота, сочтя, что он может послужить не только ее хранилищем, но и моим щитом. Мумия оказалась легкой и хрупкой. Обматывающие ее шершавые бинты напоминали крошащуюся старую бумагу.

— Как уместно, не правда ли, что мы вернулись в Париж, где и началась вся эта история? — заметил граф.

Смертоносное острие его рапиры подергивалось, как змеиное жало. Свободной рукой он развязал шейные тесемки уличного плаща и сбросил его на пол.

— Вы хоть раз подумали, Гейдж, — ехидно поинтересовался он, — насколько проще была бы ваша жизнь, если бы вы согласились продать мне медальон в тот первый вечер в Париже?

— Естественно. Но тогда бы я не встретился с Астизой и не отвоевал ее у вас.

Мельком глянув в ее сторону, он заметил, что она уже подняла руку, намереваясь бросить в него череп.

— При желании я без особого труда завоюю ее вновь.

Его губы скривились в презрительной усмешке, когда он ловко отбил рукояткой рапиры брошенный ею череп и костяная голова, лязгнув зубами, упала на ковер. Он продолжал приближаться ко мне, проходя мимо столов.

Он действительно резко помолодел — наверное, благодаря секретным снадобьям из этой книги, — но я вдруг осознал, насколько неестественной и напряженной была эта моложавость. Его туго натянутая кожа приобрела болезненный желтоватый оттенок, а запавшие, ярко горящие глаза были окружены тенями глубокой усталости. Он выглядел как давно не спавший человек. Как человек, навсегда потерявший сон. И поэтому его взгляд казался почти безумным.

В найденном нами свитке таилось нечто жутко опасное.

— В вашей лаборатории, Алессандро, попахивает серой, как в аду, — сказал я. — Неужели вы пошли в подмастерья к низвергнутым богам?

— Меня радует, Гейдж, что вы уже примерно представляете себе, куда скоро отправитесь. Очень скоро! — угрожающе воскликнул он и сделал резкий выпад.

Но я выставил вперед мой скорбный щит. Рапира пробила мумию Омара, но застряла в ней. У меня возникло странное чувство вины от сознания того, что бедный усопший подвергается такому испытанию, хотя его ведь уже тысячи лет ничего не волнует. Я с силой толкнул мумию к Силано, и она ударила его по руке, но в следующий миг рапира пронзила ее насквозь и скользнула по моему боку. Черт, как же больно! Кончик клинка был острым как бритва.

Выругавшись, Силано взмахнул свободной рукой — он восстановил-таки былую гибкость, — отбросил в сторону египетского кадавра и сделал выпад, я еле успел отскочить назад. Не отводя от меня лезвия рапиры, он неуверенно нагнулся к мумии, но уже через мгновение торжествующе вытащил из ее грудной клетки драгоценную рукопись. Теперь я стал совсем беззащитным. Он поднял свиток над головой и обжег меня убийственным взглядом. Астиза затаилась у стола, ожидая удобной возможности.

Я лихорадочно оглянулся. Деревянный саркофаг! Он оказался в непосредственной близости, и я, оттащив его от стены, спрятался за громоздким ящиком. Силано уже высвободил клинок, едва не разрубивший бедного Омара на две половины, сунул свиток за пазуху и вновь устремился ко мне. Меня защищал саркофаг, и клинок, воткнувшись в толщу древнего дерева, сильно изогнулся и, отбросив графа назад, сломался. Силано в ярости пнул гроб, нанеся сокрушительный удар ветхому сооружению, и, когда оно, упав на пол, раскололось надвое, из него выпало нечто весомое.

Моя винтовка!

Я наклонился за ней, но сломанная рапира резанула по моим пальцам, точно змея, и ее укус был настолько болезненным, что мне не удалось удержать ружье. Я ловко увернулся, когда Силано швырнул в меня половину гроба. С гримасой жгучей ненависти он выхватил из-за пояса пистолет. Под грохот выстрела я рванулся к книжным полкам, пуля просвистела в дюйме от моего уха. Она вдребезги разнесла одну из отвратительных стеклянных банок, стоявших на полке в дальнем углу лаборатории. Омерзительная бледная жидкость выплеснулась на пол возле балкона и начала растекаться в разные стороны. По комнате распространился жуткий запах, зловонные горючие пары смешались с едким пороховым дымом.

— Черт побери!

Он неумело начал перезаряжать пистолет.

И тут мне на помощь пришел старина Бен. «Упорство и энергия все победят», — любил повторять он. Энергия!

Астиза под столом подкрадывалась к Силано. Я снял куртку и швырнул ее в сторону графа, чтобы отвлечь его внимание, потом сорвал рубашку. Граф уставился на меня как на сумасшедшего, но мне нужна была обнаженная сухая кожа. Ничто лучше ее не создает силу трения. Сделав пару шагов, я нырнул к осколкам банки, упал на шерстяной ковер и, как пловец, скользнул по нему своим телом, сжимая зубы от обжигающей боли. Электрический заряд, как вы понимаете, создается трением, а соль в нашей крови превращает нас на некоторое время в заряженную батарею. Протерев весь ковер своим кровоточащим торсом, я хорошо подзарядился.

Разбившаяся банка имела металлическое донце. Скользя по ковру, я простер по нему руку, вытянув указательный палец, подобно Господу, протягивающему руку Адаму на фреске Микеланджело. И когда я коснулся этого донца, накопленная мной энергия мгновенно перешла на металл.

Вспыхнула искра, и раздался взрыв.

Пары колдовского зелья Силано сгустились в огненный шар, он прокатился по моему съежившемуся телу, метнулся в сторону графа и Астизы и, вылетев с балкона, опустился к карете и повозкам с сундуками, на которые капала сверху противогнилостная смесь. Багаж Силано тут же занялся огнем, порыв ветра взметнул со стола бумаги, опалив края некоторых из них. С подпаленными волосами и ноющими боками — один был уколот рапирой, а второй поранен упавшими на ковер осколками — я с трудом поднялся на ноги и поискал взглядом винтовку. Часть горючей жидкости попала на мои брюки, но я быстро сбил с них языки пламени. Лаборатория заполнялась темным густым туманом. Упавший Силано, как я мельком заметил, тоже начал подниматься, он выглядел ошеломленным, но вновь схватился за пистолет. Тут за его спиной выросла Астиза и набросила что-то ему на шею.

Ей удалось отмотать часть льняных бинтов Омара.

Я незаметно подбирался к винтовке.

Силано, согнувшись, поднял Астизу, оторвав ее ноги от пола, но она продолжала висеть на его спине. Во время их нелепого кружения жуткая мумия тоже начала подскакивать вместе с ними, образуя некий причудливо сплетенный ménage à trois. Я схватил мое ружье и выстрелил, но оно оказалось не заряженным.

— Итан, скорей!

Пороховница и сумка с патронами были, к счастью, под рукой, и я принялся заряжать винтовку, впервые проклиная трудоемкий процесс зарядки.

Отмерить, насыпать, забить патрон. Рука моя дрожала. Астиза и Силано кружились рядом со мной. Граф весь покраснел от удушающей петли, но ему удалось ухватить прядь волос египтянки, и он начал стаскивать Астизу со своей спины. Шомпол уже проталкивал патрон в глубину ствола… черт! Сцепившаяся пара вылетела на балкон и проломила часть перил. Внизу вовсю бушевало пламя. Связанная с Астизой мумия продолжала кружиться и подскакивать. Увидев меня с винтовкой, граф выставил Астизу перед собой в качестве щита и пытался дотянуться до своего пистолета. По потолку поплыли клубы плотного дыма. Мой выстрел должен быть идеально точным! Силано удалось сорвать бинты с шеи и накинуть их на Астизу. Он поднял и свое оружие.

Я отбросил шомпол, подсыпал немного пороха на полку ружейного замка и направил ствол винтовки на графа. Он выстрелил первым, но не смог хорошо прицелиться, удерживая сопротивляющуюся Астизу с явным намерением сбросить ее с балкона на объятые пламенем повозки. Они отчаянно боролись, и его шея как раз оказалась под моим прицелом…

— Он собирается сжечь меня!

Я выстрелил.

Пуля пробила ему горло.

Его крик захлебнулся в крови. Глаза Силано распахнулись от ошеломляющей боли.

И он рухнул вниз с балкона, увлекая за собой Астизу.

— Астиза!

Похоже, повторяется история с падением с воздушного шара. Астиза вскрикнула и исчезла из виду.

Я выбежал на балкон и глянул вниз, ожидая увидеть их пожираемые пламенем тела. Но нет, мумия зацепилась за сломанную балюстраду, ее грудная клетка и высохшие мышцы, несмотря на тысячелетия, сохранили изрядную крепость. Астиза висела на льняных бинтах, к ее дергающимся ногам уже подбирались языки пламени.

Граф Силано исчез в пламени, словно приговоренный к сожжению на этом импровизированном погребальном костре. А свиток между тем лежал у него за пазухой.

Пропади же пропадом эта злосчастная книга!

Я ухватился за ленту бинта, подтянул его, схватил Астизу за руку и потащил наверх. На сей раз я не позволю ей пропасть вместе с Силано! Когда она оказалась на краю балкона, Омар, наоборот, сорвался вниз, его льняная обмотка загорелась, и он мгновенно превратился в пылающий факел. Рухнув вниз, он сгорал рядом со своим хозяином. Я проследил за их сожжением. Сломанные конечности мумии дергались словно в агонии! Неужели в нем еще теплилась жизненная сила? Или эти судорожные движения объяснялись воздействием огненной стихии?

Говорят, тех, кто потревожит вечный сон мумий, ждет проклятие, но Омар оказался нашим спасителем. Древний Тот наконец улыбнулся нам.

А что же стало с заветной книгой? Когда одежда Силано сгорела, я заметил на его опаленной груди скрученный свиток. Пламя разгоралось все сильнее, кожа на теле графа начала пузыриться, и я отвернулся.

Мы с Астизой прижались друг к другу. Издали доносился колокольный звон, возбужденные крики и громыхающий шум тяжелых повозок. Скоро сюда прибудет пожарная бригада. К тому времени тайны, скрываемые людьми тысячи лет, превратятся в прах.

— Ты можешь идти? — спросил я. — У нас мало времени. Надо быстрей убираться отсюда.

— А книга?

— Она сгорела вместе с Силано.

Астиза заплакала. Уж не знаю, от радости или от горя.

Я услышал, как внизу распахнулись двери и заработал водяной нанос.

Окровавленные и опаленные, обходя осколки, растекшуюся жидкость, упавшие черепа, книги и обгоревшие бумаги, мы медленно побрели к выходу из лаборатории.

Коридор снаружи уже заполнился дымом. На мгновение у меня появилась надежда, что огонь оградит нас от любой погони и мы сможем спокойно добраться до безопасного места.

Но нет, в коридоре появилась группа жандармов.

— Вон он! Вон он, пропащий американец! — заверещал до противности знакомый голос, который я не слышал уже полтора года. — Он задолжал мне за квартиру!

Мадам Дюррел! Именно моя бывшая парижская домовладелица, от которой обстоятельства вынудили меня сбежать самым неподобающим образом, оказалась той самой рыжеволосой таинственной преследовательницей, то и дело смутно видевшейся мне с самого прибытия в Париж. Она никогда мне не доверяла, а во время моего бегства орала на всю улицу, что я пытался ее изнасиловать. Я мог бы оспорить такое обвинение, но на самом деле все и так было ясно при одном взгляде на сию парижанку. Даже пирамиды выглядели моложе мадам Дюррел и гораздо более привлекательно к тому же.

— Неужели мне никогда не избавиться от вас? — простонал я.

— Избавитесь, как только сполна заплатите должок!

«Кредиторы отличаются лучшей памятью, чем должники», — любил говорить Бен. На своем опыте я убедился в его правоте.

— Так вот почему вы преследуете меня с упорством тайной полиции Фуше!

— Конечно, я заприметила вас еще в тюремном фургоне и смекнула, что вы, как обычно, сбежите, а я опять останусь с носом! Ну уж дудки, будьте уверены, я глаз не спускала с тюрьмы Тампль! А когда увидела, что вы вошли в этот дворец с продажным тюремщиком, то побежала за подмогой. Сам граф Силано обещал мне, что задержит вас! Однако, вернувшись, я обнаружила, что тут начался пожар! — Она повернулась к жандармам. — Вот вам типичный американец. Он ведет себя как бескультурный дикарь. Попробуйте-ка стребовать с него мой долг!

— Мадам Дюррел, — со вздохом произнес я. — К сожалению, я вновь потерял все, что имел. У меня нет возможности расплатиться с вами, сколько бы жандармов вы ни привели.

Она хитро прищурилась.

— А что это за винтовочка у вас в руках? Уж не та ли, что вы украли из моей квартиры, да еще пытались пристрелить меня?

— Ничего я не крал, то была моя личная винтовка, а выстрелил я в замок, а не в вас. Но это совсем другое ружье…

Астиза предупреждающе сжала мою руку, и я умолк, отведя взгляд от старой домовладелицы и увидев появившегося в коридоре Бонапарта. Он приближался к нам в компании генералов и адъютантов. Его серые глаза пылали ледяным огнем, а лицо угрожающе нахмурилось. Последний раз я видел его в подобной мрачной ярости, когда ему сообщили об измене Жозефины, после чего он безжалостно истребил мамелюков в битве при пирамидах.

Я приготовился к худшему. О сокрушительных приказах Бонапарта на боевых учениях ходили легенды. Но, остудив свою ярость, он с завистливым удивлением покачал головой.

— Я мог бы догадаться. Видимо, вы действительно открыли тайну бессмертия, месье Гейдж!

— Я просто настойчив в своих стремлениях.

— Поэтому вы следуете за мной на протяжении двух тысяч миль, устраиваете пожар в королевском дворце и предоставляете моим пожарным возможность вытащить из пепла два трупа?

— Уверяю вас, мы предотвратили гораздо более ужасное бедствие.

— Генерал, он задолжал мне за квартиру! — взвизгнула мадам Дюррел.

— Мадам, я предпочитаю, чтобы вы обращались ко мне как к первому консулу, на пост которого меня избрали сегодня в два часа ночи. И много ли он вам задолжал?

Мы видели, как старуха, наморщив лоб, старательно прикидывает, насколько ей стоит увеличить исходную сумму.

— Сотню ливров, — наконец осторожно произнесла она, но, заметив, что никто не возмутился такой абсурдной величиной, быстро добавила: — Плюс еще пятьдесят, если с процентами.

— Мадам, — сказал Наполеон, — не вы ли помогли нам поймать его?

Дюррел раздулась от важности.

— Именно я.

— Тогда я добавлю вам в награду еще пятьдесят ливров от нашего правительства. — Он развернулся. — Бертье, выдайте этой доблестной парижанке две сотни.

— Слушаюсь, генерал. Простите, консул.

Мадам Дюррел просияла.

— Но вы, мадам, забудете об этом деле навсегда и никому никогда не обмолвитесь даже словом, — грозно произнес Бонапарт. — То, что произошло сегодня, затрагивает государственную тайну Франции, и благополучие нашей страны зависит от вашего молчания и мужества. Сумеете ли вы справиться с таким тяжким обязательством?

— Ради двухсот ливров я проглочу собственный язык.

— Превосходно. Вы истинная патриотка, — похвалил он, а когда его адъютант увел взволнованную мадам, чтобы выдать ей означенную сумму, новый правитель Франции вновь обратился ко мне: — Два тела обгорели до неузнаваемости. Можете ли вы, месье Гейдж, назвать мне погибших?

— Один из них граф Силано. К сожалению, нам не удалось возобновить наше сотрудничество.

— Понимаю. — Он с досадой притопнул ногой. — А второй?

— Наш старый египетский знакомый по имени Омар. Он спас наши жизни, как я полагаю.

— А что стало с книгой? — вздохнув, спросил Бонапарт.

— Увы, она тоже стала жертвой разрушительного пожара.

— Неужели? Обыскать их.

Не церемонясь, нас тут же обыскали, но ничего не нашли. Правда, один солдат опять отобрал у меня винтовку.

— Итак, вы предали меня безвозвратно. — Он поднял глаза и хмуро глянул на рассеивающийся дым, словно домовладелец, оценивающий величину ущерба. — Впрочем, пожалуй, мне больше не нужна ваша книга, учитывая, что у меня теперь есть Франция. Вам стоило бы посмотреть, как я буду править.

— Я уверен, что с вами французам скучать не придется.

— Вас давно следует расстрелять, и, когда это случится, Франция будет спать спокойнее. До сегодняшнего дня я безуспешно поручал вашу казнь своим подчиненным, поэтому полагаю, что теперь мне придется самому исполнить столь сложную миссию. Сад Тюильри ничем не хуже иных мест.

— Наполеон! — взмолилась Астиза.

— Вам не придется грустить по нему, мадам. Я намерен убить заодно и вас. И вашего тюремщика, если смогу найти его.

— Я думаю, что он ищет сокровища в криптах собора Парижской Богоматери, — сказал я. — Но не вините его. Он всего лишь бесхитростный малый с богатым воображением, единственный тюремщик, который вызвал у меня симпатию.

— Этот идиот проворонил и Сиднея Смита, также сидевшего в башне Тампль, — проворчал Наполеон. — Амне потом в результате пришлось столкнуться с ним в Акре.

— Верно, генерал. Но зато его рассказы вдохновили всех нас на поиски важной для вас книги.

— Тогда вместо него я, пожалуй, должен пристрелить вас дважды.

Нас вывели в сад. Струйки дыма поднимались в предрассветное серое небо. В очередной раз жизненные передряги вымотали меня до предела, мучения усугублялись бессонной ночью и кровоточащими ранами, нанесенными рапирой и осколками разбившейся банки. Если мне действительно сопутствует дьявольская удача, то стоило бы пожалеть того дьявола.

Бонапарт поставил нас к декоративной шпалере, увядание осени уже коснулось большинства ее цветов. В какой зловещий рассвет завершается моя жизнь: Наполеон пришел к власти, книга сгорела, моя любовь обречена. Мы настолько выдохлись, что у нас не было сил даже на молитвы. Солдаты подняли мушкеты и взвели курки.

«История повторяется», — с горечью подумал я.

И тут послышался резкий приказ:

— Отставить.

Я стоял с закрытыми глазами — мне с лихвой хватило зрелища мушкетных стволов в Яффе — и услышал лишь шорох сапог по мелкому гравию, когда Наполеон подошел к нам. Ну что еще? Я слегка приподнял веки.

— Вы ведь говорили мне правду об этой книге, Гейдж?

— Она исчезла навеки, генерал. Простите, первый консул. Сгорела дотла.

— Но она помогла мне, вы понимаете. Отчасти. Заговаривая людям зубы, можно заставить их согласиться с самыми исключительными требованиями. Вы нанесли нам огромный ущерб, американец.

— Никто не вправе околдовывать своих ближних.

— Я презираю вас, Гейдж, но одновременно вы изумляете меня. Вы живучи, как и я. Авантюрны в той же мере. И даже так же умны, хотя направляете ваш ум на странные цели. Я не нуждаюсь в магии, когда у меня есть государство. Так что бы вы сделали, если бы я отпустил вас?

— Отпустили меня? Простите, но я даже не думал о такой перспективе.

— Мое положение изменилось. Я же теперь представляю Францию. И не могу позволить себе опуститься до мелочной мести, мне необходимо думать о миллионах сограждан. В следующем году у вас в Соединенных Штатах будут выборы, и мне необходима помощь в налаживании государственных связей. Вам известно, какие дуэли разгорались в море между нашими двумя странами?

— Да уж, к несчастью.

— Гейдж, мне нужен представитель в Америке, умеющий самостоятельно шевелить мозгами в любых обстоятельствах. Франция имеет свои интересы в Вест-Индии и Луизиане, и мы не отказались от надежды восстановить наше влияние в Канаде. На вашем западе, судя по сообщениям, обнаружились древние памятники, способные заинтересовать такого авантюриста, как вы. Нашим народам лучше не враждовать, более того, мы можем даже помочь друг другу, как и поступили во время вашей революции. Вы успели узнать меня достаточно хорошо. Я хочу, чтобы вы отправились в вашу новую столицу, говорят, теперь она в Вашингтоне, или поехали в Колумбию и осуществили кое-какие мои задумки.

— Вы хотите, чтобы я стал вашим представителем? — уточнил я, глянув на стоящих за ним мушкетеров.

— Вы можете, подобно Франклину, помочь разным народам понять друг друга.

Солдаты опустили на землю ружья.

— Предложение крайне заманчивое, — откашлявшись, заметил я.

— Мы снимем с вас обвинение в убийстве и закроем глаза на плачевную кончину Силано. Интересный человек, но я никогда не доверял ему. Никогда.

Последние слова совсем не соответствовали моим воспоминаниям, но я вовремя напомнил себе, что в данном случае с Наполеоном лучше не спорить. Я почувствовал, как жизненные силы возвращаются в мои усталые конечности.

— А что вы предложите ей? — спросил я, кивнув на Астизу.

— Да, конечно, вы околдованы ею так же, как я Жозефиной. Это понятно любому человеку, и да поможет Господь нам обоим! Отправляйтесь в Америку вместе с Астизой, посмотрим, что вы сумеете разузнать, и помните… вы задолжали мне две сотни ливров!

Я улыбнулся со всей вежливостью, на которую был способен.

— Согласен, если только мне вернут винтовку.

— Договорились. Но ваши патроны, я думаю, мы оставим себе, пока вы не уберетесь от меня за пределы досягаемости. — Когда мне вручили обратно опустошенную винтовку, он отвернулся и задумчиво посмотрел на дворец. — Мое правительство, несомненно, будет заседать в Люксембургском дворце. А вот этот, на мой взгляд, мог бы стать моим домом. Ваш пожар послужит предлогом для начала его реконструкции: и она начнется нынче же утром!

— Как удачно, что я смог быть вам полезен.

— Вы осознаете, надеюсь, что ваша репутация настолько ничтожна, что нет смысла тратить на вас дорогостоящие патроны?

— В данном случае я готов согласиться с ее ничтожностью.

— И что Франция и Америка придерживаются общих взглядов на интриги вероломной Британии?

— Да, англичане порой бывают чересчур назойливы в своих притязаниях.

— Но я продолжаю относиться к вам, Гейдж, с недоверием. Вы изрядный мошенник. Но возможно, работа со мной улучшит ваши качества. Как вы понимаете, у вас еще есть шанс стать состоятельным человеком.

— Я отлично понимаю вас, первый консул. После почти двухлетних приключений у меня за душой нет ни пенни.

— К друзьям я умею быть щедрым. Итак. Мои адъютанты подыщут для вас гостиницу, как можно дальше от вашей бывшей косматой домовладелицы. Какая отвратительная Медуза! Для начала я назначу вам скромное содержание, но рассчитываю, что вы не станете рисковать им, посещая карточные салоны. Естественно, я буду урезать ваши доходы, пока не получу обратно мои ливры.

— Естественно, — вздохнув, признал я.

— Ну а вы, мадам? — обратился он к Астизе. — Вы готовы увидеть Америку?

Во время нашего разговора с лица ее не сходило озабоченное выражение. Сейчас, немного помедлив, она печально покачала головой.

— Нет, консул.

— Нет?

— В долгие хмурые дни нашего заключения я много думала о своих чувствах и поняла, что моя жизнь, в отличие от жизни Итана, принадлежит Египту. Ваша страна прекрасна, но холодна, а ее леса омрачают душу. Американские дикие просторы, возможно, покажутся мне еще более устрашающими. Мне там не место. Кроме того, я уверена, что мне предстоит и дальше искать следы мудрости Тота или тамплиеров. Посылайте Итана с вашим заданием, но постарайтесь понять, почему я должна вернуться в Каир и трудиться вместе с вашими учеными.

— Мадам, в Египте я не смогу обеспечить вашу безопасность. Я даже не знаю, сумею ли спасти мою армию.

— Исида уготовила для меня определенную роль, но мне нечего пока делать за океаном. — Она обернулась ко мне. — Прости, Итан. Я люблю тебя, и ты тоже полюбил меня. Но мои поиски далеко не закончены. Еще не пришло время для нашей спокойной жизни. Оно придет… вероятно. Когда-нибудь придет.

Клянусь болотами Джорджии, неужели мне никогда не повезет с женщинами? Я прошел через Дантов ад, избавился в итоге от ее бывшего любовника, получил приличную работу от нового правительства Франции — а она теперь хочет бросить меня? Какое-то безумие!

Или, может, как раз так будет разумнее? Пока я еще не имел настроения свить семейное гнездышко и даже не представлял, в сущности, в какие края забросит меня очередное приключение. Да и Астиза явно не относилась к тем женщинам, которые покорно следуют за своими возлюбленными. История Древнего Египта меня тоже очень заинтересовала, и, возможно, после выполнения заданий Бонапарта в Америке я присоединюсь к историческим изысканиям Астизы. Несколько дипломатических приемов, краткое или чуть более продолжительное знакомство с сахарными островами, и я стану свободным человеком, готовым планировать наше будущее.

— Ты будешь тосковать обо мне? — рискнул спросить я.

Она печально улыбнулась.

— Конечно буду. Жизнь полна печали. Но нашими жизнями распоряжается судьба, Итан, и отмена нашего приговора является знаком того, что должна быть открыта следующая дверь и разведана новая дорога.

Ее грустную, полную печали улыбку смягчила нежность взгляда. Она поцеловала меня в щеку и прошептала:

— Не переставай рисковать, Итан Гейдж. Оставайся игроком.