МАЛЬЧИК

Н А

ГОРЕ

ВИНЧИ

СТАРЫЙ

ПУТЬ

КОЛУМБУ

ТАЙНАЯ

СНОВА

МИЛАНЕ

ПАПА

ГЕНИИ

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Леонардо да Винчи. Автопортрет. Рисунок.

Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения РСФСР

Москва 1959

В этой книге рассказывается о замечательной жизни гениального итальянского художника и ученого Леонардо да Винчи (1452 — 1519).

Леонардо да Винчи жил и творил в эпоху итальянского Возрождения, о которой Фридрих Энгельс писал: «Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености».

Таким титаном эпохи Возрождения и был Леонардо да Винчи. Он вошел в историю человечества не только как художник и ученый, но и как инженер, строитель, писатель и архитектор.

Юный читатель с интересом прочитает эту книгу о гениальном художнике и ученом Леонардо да Винчи.

МАЛЬЧИК

Н А

ГОРЕ

ОЛНЦЕ поднималось все выше и выше. Становилось жарко. По узкой тропинке, круто взбиравшейся в гору, шли два мальчика. Первый, лет двенадцати — тринадцати, высокий, стройный, мускулистый, шел крепким, ровным шагом. Иногда он останавливался, внимательно осматривался вокруг и затем снова решительно шагал дальше. У него были правильные черты лица, большой широкий лоб, прямой нос и блестящие серо-голубые глаза.

Сзади, то отставая, то догоняя, шагал другой мальчик, поменьше ростом, послабее. На одном из крутых поворотов он жалобно протянул:

— Ну, Леонардо... И куда это ты все спешишь!..

Старший, казалось, не расслышал слов спутника. Не уменьшая шага, он шел дальше.

— Леонардо, не спеши... — продолжал умолять младший.

Он остановился и вытер рукавом пот, обильно струившийся со лба. Мальчик очень устал. Казалось, что он вот-вот упадет.

— И куда это ты мчишься? — ухватив руку старшего товарища, простонал он. — Ты идешь все выше и выше...

— Да, все выше и выше, — как бы в рассеянности, ответил Леонардо. Затем с внезапным оживлением продолжал: — Ты знаешь, как это хорошо подниматься все выше, видеть новые места, новые горы, ущелья, долины!.. Так легко дышится! Какое это счастье, что мы живем здесь, в горах!

— Счастье-то счастье, — уныло повторил Франческо, — но уж очень трудно лазить по горам. То ли дело найти хорошее местечко и залечь...

— Знаю, знаю, — прервал его Леонардо. — Тебе бы только хорошее местечко!

Почувствовав в его словах иронию, Франческо обиделся и нахмурил брови.

— Ну, милый Франческо, не сердись. Ведь ты знаешь, как я люблю тебя.

И действительно, Леонардо любил Франческо, любил, несмотря на то что они были противоположны по характеру. Леонардо был стремителен, настойчив, смел и решителен. Франческо — мягок, вял, сентиментален. Но их сдружила страстная любовь к птицам. Франческо был яростный птицелов и знаток птиц. Ради какой-нибудь редкой птицы он готов был, обливаясь потом, ползать по кручам, мог целыми часами лежать в кустах в ожидании момента, когда неосторожная птичка попадет в силок. Если добыча была хороша, Франческо забывал и огорчения и усталость.

Леонардо достаточно было утром крикнуть условное «пью-пью», как немедленно на пороге дома появлялся Франческо с неизменными клетками и силками на спине. Так было и в этот раз. Вот уже три года они посещали поляну, где Леонардо нашел настоящее «охотничье место». Здесь-то он и решил оставить Франческо.

— Вот где много птиц, — оказал он своему другу, а сам двинулся дальше.

— Леонардо, не уходи далеко!

Но Леонардо, не оглядываясь, полез напрямик, цепляясь за камни и кустарник.

Через полчаса Леонардо уже был на небольшой площадке, огражденной с одной стороны огромным столетним, разбитым молнией каштаном. Когда-то это могучее дерево гордо возвышалось над долиной своей широкой, ветвистой кроной. Теперь оно стояло сухое, с почерневшей, опаленной верхушкой, угрюмое, мрачное. Жизнь давно уже отлетела от него, и оно лишь напоминало о былом. Но сбоку, из трещины почерневшего ствола, сквозь толстую, огрубевшую кору пробивалась нежная молодая поросль.

Леонардо любил это старое дерево, эту молодую поросль, побеждающую смерть и разрушение.

С этой площадки открывался широкий горизонт. Далеко-далеко на восток протянулись цепи гор. Это могучие Апеннины, причудливые вершины которых резко вычерчивались на бесконечной синеве неба.

Внизу расстилались зеленые долины. На склоне горы темным пятном стояли пинии. Свободно можно было различить их кроны, как плоские крыши покрывающие теплую, ласковую землю. Кое-где долина желтела созревающими хлебами. Казалось, чуть нагнуться — и можно было услышать перешептывание тяжелых колосьев и крик перепелок. Дальше темнели виноградники, зеленели сады. По дорогам шли люди, катились тяжелые, на высоких толстых колесах повозки. Иногда луч солнца падал на шлем всадника, и тогда шлем сверкал так ослепительно, что глазам становилось больно.

Но больше всего Леонардо любил наблюдать полет орлов. Здесь, в никем не тревожимой тишине, они летали, свободно раскинув широкие крылья, медленно плавали в потоках теплого воздуха или, описывая круги, величественно поднимались к высокому синему небу.

Часами сидел Леонардо, не сводя глаз с могучих птиц. Как зачарованный, он следил за каким-нибудь орлом, вместе с ним совершая полет. Ему казалось, что это летит он сам. Леонардо вспоминал чудесные сказания древних об искусном мастере Дедале, который сделал крылья, и об Икаре, смело полетевшем к солнцу. И Леонардо казалось, что у него за плечами вот-вот вырастут крылья... Он подходил к краю площадки, острым, пронзительным взглядом всматривался в раскрывающийся перед ним беспредельный простор. Один взмах крыльями — и он полетит. Но крыльев нет!

«Надо сделать крылья! — думает он. — Но сейчас я еще не могу сделать их».

Леонардо отходит от края площадки.

Теперь его взгляд устремлен на запад.

Там, далеко-далеко, должно быть море. Его не видно, но в порывах ветра, дувшего оттуда, с запада, казалось, был слышен шум прибоя. Мечта уносит Леонардо к пустынному берегу неизвестной земли. Огромные пенистые валы катятся на песок. Недалеко от берега качается каравелла, а Леонардо в шлюпке, подскакивающей на волнах, спешит к берегу. Вот, воображает он, еще один взмах весел... Он прыгает на мокрый песок и с силой, властно вонзает в него древко знамени Флорентийской республики.

Площадка хороша еще и тем, что почти посреди нее лежит большой, совсем как стол, плоский камень. На него можно положить бумагу и рисовать. На поясе у Леонардо всегда связка бумаги. Рисовать — какое это неизъяснимое наслаждение! Вот чистый белый, чуть шероховатый лист. На нем еще ничего нет. И вот вначале неуверенная левая рука (он был левшой) начинает наносить штрихи, робкие и колеблющиеся. Потом рука уже бежит сама, движения ее становятся все увереннее, властнее: неясные, разбросанные штрихи соединяются в стройное целое. Уже видны очертания, можно узнать дерево — старый каштан. Верхушка его расщеплена. Сюда надо побольше тени — она почернела от огня. А здесь надо бы чуть-чуть той замечательной светло-зеленой краски, которую недавно привез из Флоренции дедушка, и листочки оживут, зазеленеют...

Проходит час, другой. Вокруг мертвая тишина, изредка нарушаемая далеким клекотом орлов да щебетом каких-то (Франческо-то наверняка их знает) птиц в чаще...

Но вот движения руки маленького художника становятся медленнее, карандаш все реже и реже касается бумаги. Леонардо внимательно вглядывается в рисунок.

— Нет, не выходит! — с досадой восклицает он.

На глаза навертываются слезы. Резким движением он комкает рисунок, яростно рвет его. Обрывки бумаги летят вниз, плавно кружась и цепляясь за кусты.

Но Леонардо терпелив и настойчив. Снова за работу. И снова проходит час за часом, и снова бумага покрывается штрихами, и так до тех пор, пока Леонардо, откинувшись назад, не скажет: «Ничего, все-таки это лучше».

«Но как трудно, как трудно!» — думает Леонардо. Вместо могучего дерева — что-то беспорядочное, уродливое. Листочки, такие нежные, так удивительно вырезанные, получаются на рисунке безобразными темными пятнами.

Еще хуже, когда пытаешься нарисовать пейзаж. На холодном, противном листе бумаги вместо всего богатства и красоты природы выступают какие-то однообразные линии, горы налезли друг не друга. На рисунке тесно, нечем дышать.

Может быть, бросить? Может быть, лучше заняться латынью да поучиться у отца искусству составления деловых бумаг и стать нотариусом?

Леонардо любит отца, уважает его труд, но стать самому нотариусом, когда мир так прекрасен, — нет, ни за что!

Говорят, что во Флоренции есть такие люди, которые учат рисовать. Вот бы хорошо поехать во Флоренцию!

Винчи, родина Леонардо да Винчи. Гравюра неизвестного художника.

Легкий шорох. На камень «ползает ящерица. Как она хороша! Как гибко ее тело, как блестят ее черные глазки, как серебрится ее кожа! И, забыв о своих грустных мыслях, Леонардо снова берется за карандаш. Лист быстро покрывается линиями. Еще два — три штриха, и рисунок будет готов... Но как передать блеск глаз? И вдруг:

— Леонардо-о-о! Не пора ль домой?

И из-за кустов показывается Франческо. Он обвешан клетками, в которых на разные голоса трещат птицы.

Ящерица мгновенно исчезает. С губ Леонардо готово сорваться ругательство. Он в ярости смотрит на Франческо, но маленький хитрец делает такую умильную рожицу, что гнев быстро проходит. Леонардо окидывает взглядом рисунок: опять плохо. Вместо ящерицы, у которой пульсирует каждый кусочек кожи, — какое-то безжизненное чудовище.

Леонардо хмурится, берет листок и уже готов его скомкать.

— Стой! — слышит он громкий крик. — Как ты глуп, Леонардо! — И Франческо с возмущением вырывает листок из рук Леонардо. — Ты посмотри только, ведь она живая. Она дышит. Живая, — быстро говорит он. — А ты...

Он старательно разглаживает листок и прячет его в карман.

Леонардо не протестует. Ему все равно. Он уже понял, чего не хватает в рисунке, и завтра снова будет рисовать ящерицу, рисовать ее до тех пор, пока она действительно не станет «дышать».

Друзья садятся у камня. Появляются домашний сыр и хлеб. Усталые, они едят с аппетитом. Молчание изредка прерывается несвязным бормотанием Франческо, которому не терпится рассказать другу обо всех своих злоключениях. А их всегда бывает много, так как Франческо не отличается ни ловкостью, ни смелостью.

Солнце еще высоко. Оно палит беспощадно. В горле пересохло. Друзья поднимаются и идут искать воду. Она где-то совсем близко — ветерок доносит шум ручья. Снова вверх, потом вниз. Франческо уже не рад, что пустился на поиски воды, и, по обыкновению, жалобно стонет.

Еще одно усилие — и друзья останавливаются в изумлении. Низко нависшие скалы образовали грот. Густая зелень почти скрывает его. Тянет прохладой, сыростью, гниющими листьями. По камням с веселым журчанием бежит ручей. Как путники в пустыне, друзья припали к холодной, живительной влаге. Франческо, отдуваясь и пыхтя, пьет и пьет, не в силах оторваться, а Леонардо уже шагает вниз, вдоль ручья. Его всегда привлекает к себе бегущая вода. Ему кажется, что она ведет его в какие-то неведомые страны. И вот он идет и идет за потоком, иногда останавливается и поднимает камень. Леонардо любит рассматривать прихотливые прожилки, любоваться игрой красок и формой камней. А карманы его штанов и куртки наполняются листьями, коробками с жуками и бабочками, камнями.

— Франческо! Иди сюда скорее!

Франческо быстро подбегает.

Леонардо стоит у края обрыва. Там, внизу, ручей, превратившийся в мощный поток, с огромной силой ворочает большие камни. Еще ниже — поваленные, вероятно, ураганом деревья преграждают путь потоку. Яростное кипение воды, брызги пены. Не выдержав напора, деревья стремительно несутся дальше.

— Леонардо! Что ты делаешь? Сумасшедший! — кричит Франческо.

Леонардо, низко наклонившись над обрывом, пристально всматривается в воду.

— Ты упадешь! Утонешь! — кричит Франческо. — Отойди!

— Ты только посмотри, какая сила, — говорит Леонардо. — Вот если бы ею овладеть, что бы было! Сколько мельниц могла бы она вертеть! Какая сила!.. Ты видел, Франческо, какая струя вращает колесо нашей мельницы в Винчи? Сколько же колес может вертеть такой поток?!.

— Да-а-а... — важно отвечает Франческо. — Я думаю, мельниц десять, а то и двадцать!..

* * *

Друзья возвращались домой. Впереди, как обычно, шел Леонардо. В руках у него была длинная толстая палка с рогаткой на конце — настоящий посох путешественника. Желая помочь своему маленькому приятелю, он тоже нагрузился клетками. Он шел бодрым, быстрым шагом и громко пел:

Наших милых Альбанских гор Нет красивей во всех Апеннинах!..

У Леонардо был сильный, звучный голос. Он пел хорошо деревенские и городские песни; юноша сочинял и сам.

— Леонардо! Леонардо! Змея! — вдруг услышал он отчаянный крик Франческо.

Леонардо быстро обернулся и застыл на месте.

На широкую тропинку, по которой они спускались вниз, медленно выползала змея.

— Леонардо, Леонардо!

Охваченный страхом, Франческо прыгнул в кусты. Клетки из его рук упали на землю, перепуганные щеглы, дятлы и малиновки подняли многоголосый писк.

Леонардо кинулся вперед и быстрым, сильным движением палки крепко прижал к земле голову змеи. Один, два, три удара — и змея была мертва.

Прошло всего несколько секунд. Франческо, стоявший с зажмуренными глазами, недоумевал: вместо отчаянных криков — тишина. Он медленно приоткрыл глаза и увидел своего друга, склонившегося над змеей.

— Леонардо! Что ты делаешь!

Наконец после молчания, показавшегося Франческо вечностью, он слышит сначала тихий, а затем все более громкий смех друга. Франческо не в силах удержаться, и оба они заливаются смехом.

— Хороши мы... — говорит Леонардо сквозь душащий его хохот, — обыкновенного ужа приняли за ядовитую змею!..

И снова смех одолевает его и не дает выговорить ни слова.

Франческо смущен: ведь это он со страху крикнул: «Змея!» Он сердится. Действительно, принять смирного, спокойного, благодушного ужа за ядовитую змею смешно. А если бы это оказалась настоящая змея?.. Франческо хмурится, он готов, если Леонардо будет смеяться над ним, сейчас же кинуться в драку. Но Леонардо уже перестал смеяться и зашагал дальше.

Солнце совсем близко к закату. Утомленные долгой прогулкой, друзья молча спускаются в долину. Нагретая за целый день дорога приятна для босых ног.

По затихающей долине мелодично разносятся звуки колокола. В Ан-киано звонят к вечерне. Друзья ускоряют шаги и входят в селение. На пороге длинного, приземистого дома стоит высокий, крепкий, с большой густой бородой старик и, приложив руку к глазам, вглядывается в даль. При виде Леонардо на лице его появляется добрая, радостная улыбка. Это дедушка Леонардо. С удовольствием он осматривает стройную, сильную фигуру мальчика. Ласково кладет он свою большую руку на кудрявую голову внука и ведет его, усталого, по полного впечатлений, в дом.

В ДОМЕ

ВИНЧИ

ЕОНАРДО любит этот старый уютный дом, прочно сделанный из больших, массивных (камней. Огромные дубовые балки, поддерживающие потолок, небольшие окна, тяжелая мебель, изготовленная искусными флорентийскими резчиками. В доме все дышит достатком — недаром уже четыре поколения семьи беспрерывно выполняют обязанности нотариусов, людей уважаемых, пользующихся большим (доверием. К доходам от обязанностей нотариуса прибавляются — правда, небольшие — и доходы от маленького участка земли и виноградника.

Леонардо думал, что он всегда, со дня своего рождения, жил в этом старом доме. Во всяком случае, никакого другого он не помнит и не знает.

Отец Леонардо часто приезжал сюда, в Винчи, из Флоренции, где он заканчивал свое образование. Веселый, жизнерадостный, легкомысленный, он полюбил красивую крестьянку Катарину, но вскоре они расстались.

Разойдясь с Катариной, Пьеро женился на девушке из богатой семьи — Альбьере Амадори. Альбьера своих детей не имела и всю свою материнскую нежность перенесла на Леонардо. Особенную же любовь к нему питали дед и бабушка.

Мягкий, спокойный характер Леонардо располагал к нему всех родных. Он учился охотно, без принуждения, с интересом. Его главным развлечением были прогулки по окрестностям. С годами прогулки все более и более удлинялись. Мальчик был физически хорошо развит и силен, как немногие из его сверстников.

Воспитанием и обучением Леонардо занимался сам дед, Антонио да Винчи. Он был уже стар в это время, но полностью сохранил ясность ума. Много поживший и побродивший на своем веку, перевидавший множество людей, умный и наблюдательный, он хорошо понимал натуру своего внука. Ему нравилось в нем все — и внимательная сосредоточенность на уроках арифметики, и легкость в усвоении латинского языка (без которого в ту пору нельзя было и шага ступить), и его любовь к природе, и его интерес к людям, и особенно его страсть к рисованию.

Дед любил рассказывать внуку разные житейские истории. Он рассказывал ему о больших городах — о Флоренции, Риме и Милане, о море и морских портах — Генуе и Венеции.

В дом часто приходили люди самого разнообразного общественного положения. Здесь бывали купцы, помещики, настоятели монастырей, бывали и простые крестьяне. То скупо, то пространно излагали они сэру1 Пьеро свои дела, посвящали его в свои планы или горестно жаловались на судьбу, на неурожай, на притеснения помещиков.

Леонардо любил наблюдать людей. Тихонько спрятавшись где-нибудь в уголке, он слушал их рассказы, разглядывал и запоминал лица. Когда кто-нибудь из старших замечал его, мальчика немедленно выпроваживали на двор или в другую комнату.

Дед любил Леонардо, многое прощал ему, но бывал и строг. Ему хотелось, чтобы внук был настоящим человеком, трудолюбивым, честным, смелым, решительным.

Зная усидчивость Леонардо, его большой интерес и блестящие способности к математике, он нередко задавал ему трудные задачи и уходил, оставляя мальчика одного в комнате. Вернувшись через несколько часов, он тщательно проверял работу Леонардо и сдержанно хвалил его. О своих далеких прогулках Леонардо должен был отдавать деду обстоятельный отчет. Слушая его, старик пользовался каждым случаем, чтобы расширить знания внука. Так было и в этот раз. Антонио много смеялся над тем, как внук «победил змею», и тут же подробно описал ему все признаки настоящих ядовитых змей.

Затем они принялись разбирать принесенные Леонардо камни и растения, и снова Леонардо услышал несколько чудесных историй о далеких странах, об удивительных деревьях, животных и птицах.

Леонардо показывал деду и свои рисунки. Антонио давно уже понял, что внук его не просто забавляется рисованием, а относится к этому горячо и страстно, вкладывая в это занятие всю свою душу. Он еще и еще раз хотел проверить и мальчика и себя. Он знал, какое значение будет иметь его слово, когда будет решаться судьба внука. «Хорошо, — думал озабоченно старик, — если из Леонардо выйдет настоящий большой художник, человек уважаемый и живущий в достатке». Но видеть любимого внука среди тех художников, что десятками осаждают дворцы богачей, бродят по стране в поисках грошового заработка, Антонио решительно не хотел. Втайне же он с глубокой радостью следил за тем, как шаг за шагом росло и крепло дарование Леонардо.

* * *

Прошел год. Однажды Антонио сидел у окна и смотрел на заходящее солнце. Он чувствовал, что силы его слабеют, сказывались годы. Все чаще и чаще он задумывался о будущем внука. Еще в прошлом году он съездил во Флоренцию и, выполнив все формальности, записал его в книгу «граждан Флорентийской республики». Теперь он с нетерпением ожидал возвращения из Флоренции сэра Пьеро, который должен был показать кому-нибудь из больших художников рисунки Леонардо.

Длинная тень на миг заслонила окно. Тоненький гнусавый голос протянул:

— Мир дому сему!

Антонио узнал фра2 Бартоломео, ученого монаха, исполнявшего в Анкиано обязанности приходского священника. Хотя Антонио и был человеком верующим, но он не любил этого хитрого, всюду сующего свой нос монаха, появление которого всегда несло с собой что-нибудь неприятное.

— Входите, фра Бартоломео, — все же произнес он.

Тихо, на цыпочках, мягким кошачьим шагом, монах вошел в комнату. Он был одет в сильно поношенный плащ из грубого сукна, держался смиренно, даже подобострастно. Он хороню знал, каким уважением пользуется Антонио, и всячески старался подчеркнуть это.

— Что нового, фра Бартоломео? — устало спросил старик.

Монах начал рассказывать о том, что граф Кариньяно принес в дар их монастырю два участка хорошего виноградника — да благословит его господь на всех путях его, — о том, как Джованни Луппо, купец из Винчи, по возвращении своем из-за Апеннин, тоже принес святой церкви дар украшенную драгоценностями чашу для причастия, — о том, как...

Антонио слушал рассеянно. Он хорошо знал купца Луппо, знал, какими путями тот создавал свое богатство, как беспощадно он грабил крестьян, сажал их в тюрьмы за малейшую просрочку в возврате одолженных им под очень высокие проценты денег. Знал он и графа Себастьяно Ка-риньяно, человека легкомысленного и беспечного, прокутившего уже не одно имение. Антонио знал, что все эти рассказы — только предисловие, только подготовка к настоящему разговору.

— Как велико милосердие господне, мессер3 Антонио! — сказал монах. — Воистину неисповедимы пути господни, и сам он, великий, решает, кого одарить и кого наказать... Вот гляжу я на вашего внука и...

При этих словах скука мгновенно оставила Антонио. Он так и знал, что монах зашел поговорить именно о Леонардо. Но чего хочет этот хитрец? Не собирается ли он забрать в свои руки Леонардо? За свою долгую жизнь Антонио встречал немало талантливых художников, попавших в ловко расставленные служителями церкви сети. Эти художники уходили от мира и весь свой талант отдавали прославлению церкви. Антонио не хотел такого пути для Леонардо. Он мечтал о другом: может быть, из Леонардо при его способностях выйдет новый Фидий 4.

— Он хороший мальчик, очень хороший, — говорил тем временем монах. — Он прославит своей кистью господа бога. Это все в руках божьих. Но он...

— Что он? — уже плохо скрывая раздражение, опросил старик. — Разве Леонардо непочтителен к святой церкви? Разве не исполняет всех предписаний ее? Может быть, он непочтителен к вам, фра Бартоломео?

— Нет, нет, юный Леонардо, — продолжал вкрадчивым, тихим голосом монах, — исправно посещает церковь и ведет себя в ней вполне благопристойно. Но он...

Флоренция около 1490 года. Современная гравюра.

— Что, что — он?

— Но в его мыслях и поведении нет того, что должно быть у истинно, глубоко верующего отрока. Он... как бы это сказать... мало чувствует божественное...

И, понимая, что он сам начинает путаться, монах решил пояснить свою мысль примером. Он выглянул в окно, под которым играли дети, и позвал Франческо.

— Франческо, — спросил он вошедшего в комнату мальчика, — скажи, Франческо, что должен делать человек, когда ему угрожает какая-нибудь большая опасность?

Мальчик стоял молча. Казалось, он не понимал вопроса.

— Ну, предположим, — решил пояснить монах, — вот ты вместе с кем-нибудь, скажем с Леонардо, идешь по лесу и на вас нападает змея...

Сразу поняв, в чем дело, Франческо опустил глаза и заученным тоном быстро заговорил:

— Когда человеку угрожает большая опасность, он должен пасть на колени, возвести очи горе и смиренно молить господа бога о том, чтобы он но неизреченному милосердию своему пролил на него свою милость...

— И что тогда воспоследует? — спросил удовлетворенный монах.

Перед глазами Франческо стояла картина их приключения в лесу. Он

готов был расхохотаться, но, взглянув на монаха, взял себя в руки и снова монотонно заговорил:

— И если человек этот не обременен грехами и если обращение его ко господу искренне, то молитва его может достичь престола божия, и господь по неизреченному милосердию своему, снизойдя к одному из малых сих, ниспошлет своего ангела, и он отвратит от человека грозящую ему беду.

Выпалив все это, мальчик продолжал стоять, смиренно опустив голову.

— Именно так, — вскричал, захлебываясь от восторга, монах. — Именно так должен думать и поступать юный христианин1 А вот...

Он на минуту замолчал, ибо боялся огорчить Антонио, человека очень уважаемого, влиятельного и достаточно обеспеченного, каким-нибудь резким словом.

— Понимаю, понимаю, — оказал Антонио, которому эта комедия уже порядком надоела. — Понимаю. Мой Леонардо не таков, это верно. Но все же я верю, что господь не оставит его своими милостями.

И он встал, показывая, что разговор окончен. Монах начал спешно прощаться.

Хлопнула выходная дверь. Старик опустился в кресло и задумался.

СТАРЫЙ

ЗАМОК

ЕДАЛЕКО от селения Анкиано, всего лишь в получасе ходьбы, на высокой одинокой скале стоял старинный замок.

Мрачным нагромождением башен и зубчатых стен возвышался он над равниной. Толстые каменные стены, увитые снизу доверху диким виноградом, опоясывали обширный двор, вымощенный большими каменными плитами. Направо от входа стояло большое двухэтажное здание с узкими, высокими, похожими на бойницы окнами. В нем некогда жил граф Кариньяно. Глухие каменные переходы соединяли это здание с высокой четырехугольной башней. В глубине двора ютились небольшие постройки, в которых жила челядь и замковая стража.

Стены замка уже сильно обветшали. Груды камней почти засыпали высохший ров, окружавший замок.

В замке было пусто, безлюдно, стояла угрюмая тишина. Граф Кариньяно давно уже переселился во Флоренцию.

Одним из любимых развлечений Леонардо было посещение этого замка.

Однажды он бегом поднимался по крутой, извилистой дороге, ведущей к замку. Запыхавшись, он подходил к пересохшему рву и ступил на давно уже не поднимавшийся подъемный мост.

Его пылкое воображение населяло замок жизнью. Ему казалось, что со скрипом опускается подъемный мост; звеня копытами по каменным плитам двора, выезжают закованные в латы всадники; впереди скачет герольд, оповещая громкими звуками трубы о выезде графа; на верху башни и на стенах стоят часовые, зорко вглядываясь в даль...

Заслышав шаги Леонардо, из сторожки вышел седой как лунь старик. Он был одет в старый, сильно порыжевший камзол и в такие же старые, потерявшие свой прежний цвет штаны. Лицо его было покрыто шрамами. Это был и привратник, и смотритель, и управляющий замком — старый преданный слуга графов Кариньяно — Андреа.

Старик был очень одинок и почти ни с кем не общался. Десятки лет, проведенные на службе у графов Кариньяно, уже давно отдалили его от граждан городка. Он не понимал ни их, ни их интересов, и они не понимали его. Из всех обитателей городка он был близок только с мессером Антонио да Винчи и его внуком.

Он любил Леонардо за его живой ум я любознательность. Пытливость мальчика, внимание, с которым он слушал рассказы старика о прошлом замка, наивная радость, с которой он встречал новое, неизвестное для него, трогали Андреа. Он мог целыми часами бродить с ним по замку, рассказывая мальчику разные истории.

— Здравствуйте, синьор Андреа! Это вам дедушка посылает, — с этими словами Леонардо подал старику фляжку вина. — О чем сегодня будете рассказывать? О графе Манфреде и его походе на неверных или о графине Лукреции?

— Можно и о графе Манфреде, — в раздумье ответил старик.

Потом, как будто вспомнив что-то, сказал:

— Сегодня я покажу тебе то, что ты еще не видел... Мы пойдем с тобой вон туда... в ту башню...

И он повел Леонардо по огромным запыленным залам замка. Углы комнат были густо затянуты паутиной. Полы скрипели под ногами. В разбитые окна врывались порывы ветра, звенели развешанные по стенам доспехи.

На стенах мрачного длинного коридора висели старинные портреты. Они-то больше всего и интересовали Леонардо. Он уже много раз бывал в церкви в Винчи и хорошо знал все фрески, которыми были украшены ее стены. Это были изображения святых. Однообразные, скучные, нарисованные тусклыми красками, они так походили друг на друга, что, казалось, были сделаны одним и тем же художником. Худые, изможденные лица, неестественные позы, раз навсегда застывшее выражение лиц, — все это было так далеко от жизни, которая окружала мальчика!

Каждый раз, отправляясь в замок, Леонардо надеялся найти здесь что-нибудь новое, ранее им не виданное. Именно потому он с такой жадностью и рассматривал эти портреты. Но всегда было одно и то же. Рыцари в латах, на конях и без коней с гордым видом смотрели с полотен. Хотя они и больше отличались друг от друга, чем святые на фресках, но были так же безжизненны. Останавливаясь на минуту перед портретом, старик быстро говорил:

— Граф Лоренцо, сын графа Федериго, прославил себя в боях под Павией. Граф Бартоломео, пал в боях на Кипре...

Леонардо думал:

«Почему они все такие... как бы неживые?..»

И он с волнением спросил старика:

— Скажите, дедушка Андреа, неужели они были все такие... — Он запнулся.

— Какие? — не понял старик.

— Да вот такие... неживые?

— Хо-хо! Они-то были неживые? Да вот этот, — он махнул рукой в сторону портрета, — я-то хорошо его знал. Здоровый, сильный — подковы руками гнул. Пил, ел за четверых. А как начинал смеяться, так в местечке было слышно...

Наконец после долгих блужданий по знакомым для Леонардо залам и коридорам они поднялись по узкой, темной лестнице в башню и остановились перед тяжелой, окованной железом дверью. Андреа снял с пояса большой ключ, и дверь со звоном открылась. На Леонардо пахнуло сыростью и гнилью. Полутемная комната была завалена шлемами, щитами и латами. На полу валялись опрокинутые вверх дном медные и бронзовые сосуды, чаши для вина, кувшины невиданной Леонардо формы и отделки. Большой кованый ларец с измятой крышкой был наполнен какими-то медными украшениями. Рядом лежала груда зазубренных и заржавленных кинжалов. В углу были сложены разорванные и простреленные знамена. На них тускло блестели вышитые золотом и серебром изображения различных гербов: башни и стены, птицы и животные, сказочные единороги, звезды и полумесяцы.

Старик взял тяжелое бархатное знамя и осторожно развернул его — пыль так и посыпалась на пол:

— Вот что я хотел показать тебе, Леонардо! Вот это остатки былой славы графов Кариньяно.

Старик задумался на минуту и продолжал с грустью:

— Но кто о ней теперь помнит? — Дрожащими руками он перебирал знамена. — Это знамя графа Прованского! А вот это, с полумесяцем, — короля Мавританского. Это — египетского султана...

Прорвавшийся сквозь узкую бойницу луч солнца упал на пол. Яркими красками — густо-синей, темно-красной и солнечно-желтой — заиграл лежавший на полу старый ковер. Леонардо вскрикнул от изумления. Даже покрывавший ковер толстый слой пыли не мот скрыть свежести и сочности красок.

Фантастические цветы, птицы и животные были так необычайны и вместе с тем так хороши, что глаз нельзя было оторвать.

— Что это? Откуда? — спросил Леонардо.

— Это? Восточный ковер. Привезен графом Манфредом с Кипра, — рассеянно отвечал старик, все еще занятый знаменами.

Леонардо любовался ковром и думал: значит, есть на свете люди, которые любят яркие краски, смелое сочетание их. Значит, не обязательно рисовать так однообразно и тускло, как на фресках церкви и на этих портретах...

Взгляд его упал на висевшую на стене картину. Сквозь пыль на него смотрело сухое узкое лицо с плотно сжатыми губами.

— Кто это? — отпросил Леонардо, стирая пыль с картины, изображавшей женщину на коне.

— Графиня Лукреция, — отвечал старик. — Она была божественной красоты. Как она была хороша, как красива! — восклицал старик. — Когда она улыбалась, казалось, весь мир радуется. Со всей Италии... да что Италии — из Франции, Испании, Фландрии и даже из далекой Англии съезжались рыцари и бились излза нее. Говорили — и это святая правда, — что более красивой женщины во всем мире нет...

Леонардо слушал и думал: где же эта красота? Бледное, безжизненное лицо, застывшая, искусственная улыбка, неестественная поза, тусклые глаза.

— Говорили, что рисовал ее лучший художник, какого только можно было сыскать во всей Италии... — продолжал старик, — а когда она садилась на коня, конь начинал танцевать от радости.

— Конь... — повторил Леонардо и улыбнулся.

Разве это конь? Вот он бы нарисовал коня... быстрого, стремительного коня, у которого играли бы все мускулы... Такого, каков он в жизни. Нарисовал бы так, что каждый, взглянув на него, сказал бы: «Да, действительно, этот всадник скачет».

Леонардо нетерпеливо оглянулся, чтобы найти еще что-нибудь интересное. Вдруг он порывисто наклонился и поднял с полу лист толстой бумаги.

Он стряхнул с него пыль и бережно расправил.

— Что это? — воскликнул он.

— Это... это... — сказал старик, вглядываясь в лист бумаги. — Это должно быть... Да, да, это его...

— Кого, кого? — допытывался Леонардо.

— Да вот этого... забыл, как его звали... художник, которого граф Манфред встретил во время путешествия и привез в замок. Он должен был учить маленького графа...

На листе бумаги был нарисован Геркулес. Могучий герой отдыхал после совершенного им подвига. Геркулес стоял, опираясь на ствол дерева и склонив обрамленную пышными кудрями голову. Глаза полузакрыты. Лицо дышит спокойствием. Рука, держащая дубину, опущена вниз... Эта могучая фигура казалась живой; вот-вот откроются глаза, распрямится исполинский торс, мощные мускулы нальются силой, рука крепко сожмет дубину и герой двинется вперед, на новые подвиги.

— Помню, — бормотал старик, — художник рассказывал, что в Греции найдена такая статуя и что этой статуе, может быть, тысяча и больше лет...

Леонардо смотрел на Геркулеса не отрываясь. Значит, можно изобразить живого человека. И если они делали это тысячу или больше лет назад, то разве нельзя сделать это теперь?

Видя, что юноша не расстается с рисунком, Андреа ласково сказал:

— Возьми его себе, Леонардо, возьми, ведь он никому не нужен.

Леонардо обнял старика. Он готов был расцеловать его. Через полчаса

Леонардо был дома.

В ПУТЬ!

ДНАЖДЫ вечером Леонардо сидел за столом, копируя чуть ли не в сотый раз Геркулеса.

Внезапно на улице раздался топот копыт, голос отца и веселые детские крики. Леонардо бросился на улицу.

Сэр Пьеро только что вернулся из Флоренции. С увлечением он рассказывал отцу о новых постройках во Флоренции, роскошных празднествах, устраиваемых Медичи, о новых статуях и картинах, которыми украшались дворцы и церкви.

Ну, как мое поручение? — спросил старый Антонио.

— Все исполнено, батюшка. Недели через две по приезде во Флоренцию, — говорил сэр Пьеро, — отправился я к моему приятелю, известному вам весьма прославленному синьору Андреа дель Верроккио.

— Хорошо, — с удовлетворением сказал Антонио.

Он давно знал Верроккио как крупнейшего мастера всей Италии.

— Беседуем мы с ним о всяких новостях, он спрашивает меня о нашей жизни, об урожае, об охоте. Вынимаю рисунки Леонардо и прошу его прямо и откровенно, по старой дружбе, сказать мне, достигнет ли Леонардо, отдавшись рисованию, каких-либо успехов.

— И что же? — нетерпеливо спросил Антонио.

— Синьор Верроккио долго и внимательно рассматривал рисунки, откладывал один, брал другой, снова возвращался к первому, рассматривал их то поодиночке, то сразу несколько.

— Дальше, дальше что было? Что он сказал? — торопил сына старик.

— Синьор Андреа пришел в такое изумление, что мне трудно передать его слова. Он сказал мне, что надо дать Леонардо возможность посвятить себя этому благородному искусству.

Антонио встал, прошелся по комнате. Он был доволен; он не ошибся в своем любимце. Крупнейший художник Италии, у которого учатся лучшие мастера, «пришел в такое изумление», увидев только первые опыты Леонардо! Что же будет впереди, когда мальчик пройдет хорошую школу...

Он приказал позвать Леонардо. Мальчик быстро вбежал в комнату и остановился удивленный торжественностью, с которой к нему обратился дед.

— Ну, внучек, ты поедешь во Флоренцию и будешь учиться у мессера Андреа дель Верроккио. Так мы решили.

Мальчик был поражен словами деда. Конечно, он мечтал поехать когда-нибудь во Флоренцию учиться, но как, когда это будет, да и будет ли вообще, он не знал и даже боялся думать. И вдруг сам дедушка говорит об этом! На глазах у Леонардо выступили слезы, он крепко прижался к дедушке и от волнения не мог вымолвить ни слова.

— Что ты отправляешь его, батюшка? Да, может быть, он и не хочет ехать во Флоренцию? — с улыбкой сказал сэр Пьеро.

Леонардо и на это ничего не ответил. Старик дрожащей рукой ласково гладил голову внука.

— Будь смелым, честным, всегда правдивым человеком, — говорил он. — Работай много, упорно, терпеливо.

Леонардо чувствовал, как от этих слов его сердце наполнялось какой-то необычайной силой. Казалось, что стены комнаты раздвинулись и перед ним открылся широкий мир, полный звуков, красок, людей. Казалось, что он опять на «своей» горной площадке, но теперь у него действительно за спиной крылья и он может лететь...

* * *

В последний раз за поворотом дороги мелькнули дома Винчи. Тихое маленькое местечко уходило в прошлое. Легкий утренний туман еще закрывал вершину Монте Альбано. Не видно было ни старого одинокого каштана, ни любимой площадки. Не было и орлов. Шумная дорога — запряженные то парой, то четверкой лошадей тяжелые повозки, мулы, навьюченные так, что их едва было видно, скачущие всадники, все более занимала Леонардо. В последний раз взглянул он на любимую гору. Сердце его сжалось.

Но грустить, тосковать не было свойственно его натуре. Жадно, горящими от любопытства глазами он разглядывал людей, лошадей, новые, с каждым поворотом дороги открывавшиеся картины. Его, до сих пор еще не выезжавшего за пределы Винчи, поражало все. Вот едет странствующий торговец. Его почти не видно из-за тюков. Маленький ослик не спеша перебирает крепкими ногами. Он не обращает внимания на грозные окрики седока, на его понукания, на удары. Седок спешит, он хочет пораньше приехать в город, чтобы подороже продать свой товар. Иногда торговец яростно кричит на крестьян, чьи тяжелые, грубые повозки закрывают дорогу. Окрики, жесты, выражение лиц — все, все занимает Леонардо.

А вот по обочине пыльной дороги идет крестьянин. Грубая, вся в заплатах блуза, короткие, до колен, штаны с бахромой книзу. Высокий, худой, с изможденным лицом, он шагает устало. Куда? Что его гонит вдаль от родных мест?

Леонардо видел немало таких крестьян, уходивших в город. Тяжелое раздумье заставляло их головы склоняться вниз, к пыльной дороге. В руке толстая палка, за плечами маленький узелок с куском хлеба и сыра — все имущество бедняка. Он уже не смотрит на поля и виноградники. Хотя его сердце еще здесь, среди этих полей, столь дорогих и привычных, но он не смотрит на них.

Его нагоняет торговец. Желая разминуться со встречной повозкой, он наезжает на путника и сам же кричит громко и сердито:

— Эй, бродяга, куда лезешь не глядя! Разве не видишь, кто едет? Развелось вас, бездельников!..

Крестьянин с недоумением оглянулся, глаза его блеснули, рука на мгновение крепко сжала палку.

Сколько таких сцен видел Леонардо в дни своего переезда во Флоренцию! Видел он, как разряженный, словно петух, в шляпе, украшенной перьями, в бархатном, шитом золотом камзоле, гордо возвышаясь на настоящем арабском коне, скакал какой-то знатный господин. Видел, как тот, не останавливаясь, не сдерживая коня, мчался прямо на людей... Кто не успевал вовремя посторониться, оказывался под копытами. Сердце маленького Леонардо кипело от негодования. Он готов был броситься на этого высокомерного (всадника, но чувствовал твердую руку отца, сидевшего рядом с ним.

К вечеру они въезжали в Эмполи5 — небольшой городок на полпути во Флоренцию. Это был уже настоящий город. Дома, маленькие и большие, улицы, площадь, запруженная людьми. Но более всего привлек внимание Леонардо старинный собор, на портале которого можно было разобрать год начала его сооружения — 1093.

«Почти четыреста лет!» — подумал Леонардо с восхищением.

Особенное впечатление произвели на него высота и размеры собора — таких больших зданий он еще не видел. Высоко в небо вздымались две банши. Тяжелые, массивные двери работы искусных мастеров вели внутрь собора. Перед этим огромным каменным сооружением человек должен был чувствовать себя маленьким, слабым существом. Как видно, строители собора хотели прежде всего поразить посетителя величиной здания, тяжестью его сводов, толщиной стен.

Леонардо поднялся по ступеням широкой лестницы и вошел в собор. Узкие длинные окна едва пропускали дневной свет. Смутно виднелись изображения святых. Где-то вдали, в глубине, монотонно звучали слова священника. Здесь, внутри, еще больше, чем снаружи, Леонардо чувствовал, как давит его эта каменная громада, как гнетут полумрак и тишина...

Леонардо вышел на площадь. Глубоко вздохнув, он посмотрел вокруг. Здесь было лучше: яркое солнце, чистый воздух и множество людей.

* * *

— Вот и Флоренция! — воскликнул сэр Пьеро.

— Где? Где? — нетерпеливо спрашивал Леонардо.

Он вытягивал шею, поднимался на сиденье, рискуя свалиться под копыта лошадей. Он ожидал увидеть нечто грандиозное — башни до небес, стену, толщиной в улицу, ворота, охраняемые сотнями закованных в латы суровых воинов. Ему казалось, что перед ним раскинутся широкие, просторные площади, длинные, прямые, обсаженные деревьями улицы, дома такой изумительной красоты, каких он никогда не видел и не мог себе представить. Улицы, полные веселых, красиво одетых, смеющихся людей.

Но то, что он увидел, было и так и не так.

Длинная, высокая стена, прерывавшаяся многими еще более высокими мощными башнями, окружала город. Посередине города катила волны ре-

Понте Веккио (Старый мост) во Флоренции.

ка Арно, но воды ее были не хрустально-прозрачны, как думал Леонардо, а тяжелые, желтые, грязные.

У городских ворот скопилось несколько десятков повозок: крестьянские с мукой, мясом, овощами, фруктами; огромные, запряженные четверкой купеческие повозки, груженные тюками шерсти. Каждый въезжающий в город должен был уплачивать пошлину. Десятки людей, окружив сборщиков, громко кричали, спорили. Равнодушные, хмурые сборщики грубо срывали прикрывавшие товары полотнища и коротко бросали: «Два флорина», «Четыре флорина»... Снова поднимался крик. Кто-то более предприимчивый совал в карман сборщику монету, и тот, вытянув руку, кричал страже:

Палаццо Веккио во Флоренции.

— Пропустить!

Повозка сэра Пьеро медленно ехала по городу.

Были здесь и широкие, просторные площади, вымощенные большими плитами, но во много раз больше было узких, кривых улочек. Были дома и большие, красивые, поражавшие размерами и роскошью отделки, и маленькие, жалкие хибарки, теснившиеся около них.

Улицы были переполнены людьми. Прохожие скромно и даже бедно одеты. Это были ремесленники, мелкие торговцы, крестьяне, приехавшие в город, нищие в грязных лохмотьях.

Высоко вздымалась к небу четырехугольная башня Палаццо Веккио (Старый дворец). Это было массивное четырехэтажное здание, сложенное из огромных обтесанных глыб. В нижнем этаже, мрачном, суровом, редкие окна были забраны толстыми железными решетками. Только в следующих этажах были большие светлые окна. По краям плоской крыши, выдаваясь вперед, шла невысокая зубчатая стена. Вот дом крупного флорентийского богача. Он был похож и на крепость и на дворец одновременно. Нижний этаж также был сложен из больших, грубо обработанных камней; четыре маленьких, с решетками окошечка смотрят на площадь. Только во втором и третьем этажах — большие двухстворчатые окна, через которые широкой волной вливается солнечный свет. А еще выше — длинный балкон, украшенный изящной колоннадой.

Рядом с маленькими часовенками (капеллами) — большие, стройные здания церквей. Вот показался угол церкви, совсем необычной: окна длинного фасада чередуются с глубокими нишами, в которых стоят статуи такой красоты, что от них невозможно оторваться.

Повозка выехала на залитую солнцем площадь, посередине которой возвышался большой фонтан — сказочные рыбы высоко выбрасывали струи сверкающей воды, с неумолчным шумом падавшей обратно в бассейн.

Миновав площадь, повозка свернула в узкую улицу. При въезде в нее сэр Пьеро громко крикнул, чтобы встречные остановились и дали ему дорогу. Здесь было темно и грязно. Осколки разбитой посуды, тряпки, шелуха каштанов, апельсиновые корки валялись так густо, что нога, казалось, утопала в них. Через улицу были протянуты веревки с развешанным на них бельем, нередко таким рваным, что можно было только удивляться, что его кто-то еще носит. Оборванные, полуголые ребятишки бежали за повозкой, громко выпрашивая милостыню.

Утомленный дорогой, Леонардо с удовольствием слез с повозки перед небольшим скромным домиком, который купил во Флоренции сэр Пьеро.

Все здесь было иначе, чем в Винчи. Дом был невелик, комнаты небольшие, старая дедовская мебель казалась здесь особенно громоздкой, неуклюжей. Все было чуждо, незнакомо.

— Ну, ложись, устал, наверно, — сказал сэр Пьеро. — А завтра пораньше пойдем к мессеру Верроккио.

Леонардо засыпал. Перед глазами бесконечной вереницей проходили люди, дома, церкви, башни...

В МАСТЕРСКОЙ

ВЕРРОККИО

ЯТЬСОТ лет назад художников учили иначе, чем теперь. Их учили не только искусству рисовать карандашом, красками на холсте, на доске, на стене, умению смешивать и растирать краски, но и многому другому. В те далекие времена художник был одновременно и скульптором, и архитектором, и ювелиром. Учение продолжалось много лет.

Сэр Пьеро и Леонардо, то красневший, то бледневший от волнения, подошли к большому двухэтажному длинному дому на одной из узких улиц города. Дом снаружи был очень непригляден. Покрывавшая его когда-то краска облупилась, длинные желтые полосы от дождей расчертили фасад странным рисунком. Небольшие окна, тяжелая, массивная дверь. В этом доме жил Верроккио, здесь же помещалась его мастерская.

Несмотря на ранний час, сквозь распахнутые окна вырывался смех. Дверь поминутно открывалась. То нетерпеливо прыгая по ступенькам, то важно и чинно входили в дом ученики знаменитого скульптора и художника.

Несколько человек стояло у входа, кого-то ожидая.

— Идет, идет! — услышал Леонардо восторженный шепот.

Он оглянулся. По улице неторопливой походкой приближался молодой человек. Невысокий, стройный, улыбающийся, он привлекал к себе с первого же взгляда.

— Смотрите, смотрите, вот он!

Ожидавшие окружили молодого человека.

Он что-то говорил им улыбаясь.

— Кто это? — спросил Леонардо у отца.

— Это Сандро Боттичелли6, известный художник. Ему предсказывают блестящую будущность. Он очень талантлив.

Леонардо с восхищением посмотрел на молодого художника. Так вот каковы они, будущие знаменитости!

Но задерживаться было нельзя. Отец и сын поднялись по ступенькам и вошли в широко открытую дверь.

Большая, просторная комната. Несколько юношей занимались кто рисованием, кто лепкой, кто чеканкой. Одни стояли неподвижно, погрузившись в размышления, кисть как бы застыла в руке. Другие, весело напевая, смело работали кистью. В воздухе стоял запах красок и пыли. Было жарко и душно, несмотря на открытые окна.

От стола к столу, от мольберта к мольберту неторопливым шагом ходил невысокий, коренастый человек с большим лбом и умными, внимательными глазами. На вид ему было не более тридцати лет.

Иногда он наклонялся к ученику, тихо говорил ему что-то или, взяв кисть, делал два — три мазка. Потом он переходил к другому, юному ювелиру, и, наклонившись, крепкой, сильной рукой наносил несколько ударов по кусочку металла.

— А-а-а! — воскликнул он, увидев сэра Пьеро. — Сэр Пьеро! Вот приятный, долгожданный гость! Прошу, прошу!

И с этими словами, протянув руки, он направился к сэру Пьеро. Они обнялись, как старые друзья. Леонардо, стоявший с низко опущенной в почтительном поклоне головой, заметил, что мастер бросил на него быстрый, внимательный взгляд. Верроккио сказал с мягкой улыбкой:

— Так вот он каков, твой Леонардо!

Он отошел шага на два назад, немного склонил голову набок, еще раз внимательно посмотрел на залившееся краской смущения лицо мальчика, на миг задумался и снова повторил:

— Так вот он каков, твой Леонардо!

Леонардо не мог вымолвить ни слова. Ведь перед ним стоял сам Андреа дель Верроккио, слава о котором гремела по всей Италии. Знаменитый

Л о р е н ц о д и К р и д и. Портрет Андреа Верроккио.

художник и скульптор, строгий, взыскательный учитель, в мастерской которого проходили свое обучение лучшие художники страны.

— Сандро! — воскликнул Верроккио. — Иди сюда, посмотри, какие вещи рисует этот мальчик.

И Леонардо увидел, как Боттичелли, оставив кисть, подошел к ним. Сэр Пьеро, гордый вниманием, оказанным его сыну, открыл сверток и развертывал один рисунок за другим.

Леонардо вдруг захотелось убежать, когда он увидел, как следившие за этой сценой юноши оставляли свои места и подходили к Верроккио. Он смутился еще более, когда Верроккио, обращаясь к высокому, красивому юноше, сказал:

— И ты, Пьетро ', посмотри.

Юноша подошел, взглянул на рисунок, отодвинул его от себя на всю длину вытянутой руки и тихо сказал:

— Да-а-а! Удивительно, просто удивительно!

Юноша снова приблизил рисунок к глазам. Казалось, что он не хотел расставаться с ним. Потом он начал перебирать другие листки. Одни он откладывал в сторону, бросив на них быстрый взгляд, а другие долго держал в руке, повторяя:

— Хорошо! Прекрасно!

— Ну что же это ты, Пьетро, завладел всем! — сказал Боттичелли улыбаясь.

Тонкими, длинными пальцами он взял рисунок Леонардо, долго, внимательно рассматривал его и потом молча отошел в сторону.

— Что, Сандро? — воскликнул Верроккио. — Разве не нравится? Разве плохо?

— Н-н-нет, — медленно отвечал Боттичелли, — не то чтобы не нравилось, но...

Он замялся, как будто подыскивая слова.

— Что, что? — спросил Верроккио.

— Что-то в этих рисунках есть такое, что я не могу еще выразить, — в раздумье сказал Боттичелли. — Что-то новое, непривычное... Все здесь слишком ровно, определенно. Слишком много земного...

И он решительно пошел к своему мольберту.

Верроккио посмотрел вслед Боттичелли, затем повернулся к Леонардо и сказал: 7

Сандро Боттичелли. Автопортрет на картине «Пришествие трех волхвов».

— Ну что ж, Леонардо, оставайся. Они, — он кивнул головой в сторону Боттичелли и Перуджино, — твои старшие товарищи. Они люди хорошие и с талантом. Ты и у них можешь многому поучиться.

* * *

Так начался новый период в жизни Леонардо. Как и многие другие ученики Верроккио, он жил в его доме. Так было принято в те времена.

Он вставал с восходом солнца и до заката трудился неустанно и упорно. Он хотел знать все, и не только знать, но и уметь. И обучение и жизнь в доме Верроккио были очень интересны. Учитель терпеливо разъяснял ученикам законы живописи и скульптуры. Чтобы расширить их кругозор, он излагал им и основы архитектуры. Часто он устраивал дискуссии, в которых горячо обсуждались вопросы создания новых совершенных произведений.

Годы учения Леонардо (1466—1476) были годами расцвета таланта многих славных художников тогдашней Италии. Это были годы борьбы за новое искусство, искусство, тесно связанное с жизнью и ставящее своей задачей изображать ее такой, какова она есть на самом деле. Господствовавшее до того в течение многих веков искусство средневековья отживало свой век. Оно было порождено религией, католической церковью, которая видела в нем лишь средство утверждения своей власти над людьми. Церковь стремилась подчинить себе людей, а для этого надо было отвлечь их от земной жизни и обратить к небу. В искусстве поэтому вместо воспроизведения чувств и переживаний обыкновенных людей были лишь изображения Иисуса, богородицы, ангелов, мучеников в виде каких-то бесплотных существ. Католическая церковь запрещала художникам обращаться к жизни. Все, что выходило за пределы учения церкви, считалось «грехом». «Грехом» было даже изображение природы, так как это отвлекало человека от религии. Художник должен был изображать молящихся святых, сцены из священного писания — из евангелия и библии. Беспрекословное подчинение всему, чему учила церковь, было нужно потому, что этим поддерживался весь средневековый строй. Господство феодалов в течение многих веков держалось не только силой палки, кнута и меча рыцаря-дворянина, но и силой католической церкви, которая сама была крупнейшим феодалом. Церковники и феодалы хорошо понимали,

Леонардо да Винчи. Воин в шлеме. Рисунок.

что если люди будут меньше верить в бога или не верить совсем, то их власти придет конец.

Но пробуждающийся после многовековой спячки народ требовал другого. Во многих странах Европы вспыхивали восстания крестьян и городской бедноты против господства феодалов, крупных купцов и банкиров. Борясь за свободу, народ хотел, чтобы наука и искусство отвечали его интересам. Возникли новая народная наука и новое народное искусство.

Но власть прошлого была еще очень велика. Положение борцов за новое искусство и науку осложнялось еще и тем, что заказчиками являлись феодалы и крупные купцы, в руках которых были сосредоточены и власть и средства, необходимые для проведения научных опытов и создания произведений искусства.

Еще в юношеские годы Леонардо пришел к выводу, что нельзя стать настоящим художником, не зная жизни. Ему хотелось рисовать не святых и не рыцарей, а обыкновенных людей, деревья, птиц и животных. Теперь он понимал, почему его детские рисунки были так мало выразительны. У него был талант, об этом говорили все, но не было знаний, без которых один талант ничего не может дать. Он понял, что дело не только в желании и вдохновении, но и в глубоком знании жизни и законов искусства. А можно ли хорошо знать то и другое без науки, без научного познания мира?

Вот на эту тему и происходили горячие споры в мастерской Верроккио. Одни говорили, что талантливый художник и без знаний может написать хорошую картину, другие возражали, что одного таланта недостаточно, надо опираться на науку, знать жизнь, изучать природу, человека и обстановку, в которой он живет.

Леонардо с интересом слушал эти споры, но долгое время не вмешивался в них. У него было обыкновение — сначала хорошо изучить, о чем идет спор, и только после этого высказывать свое мнение.

Он запоминал имена художников, на произведения которых ссылались сторонники старого, шел в церкви, где находились их работы, и внимательно рассматривал их. И что же? Те же призраки вместо людей. Вместо сверкающего синевой неба, зеленеющих деревьев мрачный пейзаж...

«Не то, не то... — говорил он себе. — Да разве это люди? Это какие-то тени... Люди! Вот они! Как их много, и какие они разные! Они говорят, думают, чувствуют, действуют...»

Он бродил по улицам, площадям, внимательно вглядываясь в лица прохожих. Вот старик. Одетый в рубище, с лицом, изборожденным глубокими морщинами, дрожащими от старости руками он отсчитывает печеные каштаны двум веселым мальчишкам.

— Дедушка! Дай еще три штуки! — просит старший. — Тетка Франческа дает на скуди три десятка...

— Вот еще, что выдумал! — ворчит старик. — Хочешь за одно скуди получить целый воз!

Мальчики отходят от старика. Старший вынимает каштан и, подняв его вверх, показывает брату. Мальчик тянется к каштану. Все тело его напряжено, ручонка поднята вверх. Малыш радостно улыбается: он так любит печеные каштаны!

Леонардо смотрит на них не отрываясь.

— Да ведь это они, они! Иисус и Иоанн.

Перед глазами всплывают только что виденные на фреске деревянные фигуры мадонны с Иисусом и Иоанном. Мадонна сидит, устремив ничего не выражающий взор куда-то вдаль. От всей фрески веет тоской.

— Не так, не так надо их изображать! — говорит Леонардо.

Связка бумаги всегда с ним. Он быстро зарисовывает мальчишек. Но как трудно схватить выражение их улыбающихся лиц — лукавое у старшего и полное ожидания у младшего! Лист за листом покрываются рисунками.

Но вот Леонардо хмурится. Рука движется медленнее. Затем он резко захлопывает альбом и засовывает его в карман.

— Нет, это не то, не то. Видно, еще рано я берусь за это. Опять ничего не вышло. Разве это живые дети? Нет! Надо учиться, учиться...

Глубоко задумавшись, Леонардо медленно идет дальше. За спиной он слышит веселый, довольный смех мальчишек.

ЩИТ ДЖУЗЕППЕ

ДНАЖДЫ Леонардо сидел в своей комнате, рассеянно рисуя что-то на лежавшем перед ним листке бумаги.

Неожиданный стук в дверь заставил его вздрогнуть.

«Кто бы это мог быть? — с неудовольствием подумал Леонардо. — Должно быть, это опять Марио».

Леонардо не любил, чтобы ему мешали. Именно поэтому он нередко уходил из мастерской Верроккио и запирался на целые дни в своей комнате. Его ближайшие друзья знали эту привычку и не отваживались нарушать его одиночество.

Громкий стук в дверь повторился.

«Кто же это может быть? — снова с досадой подумал Леонардо, направляясь к двери. — Ну, если это Марио, так я ему задам!»

В комнату стремительно и шумно, как всегда, вошел его отец, сэр Пьеро.

Хотя с тех пор, как он привез во Флоренцию маленького Леонардо, прошло уже добрых восемь лет, сэр Пьеро не только не постарел, но выглядел даже лучше. Теперь он был в полном расцвете сил. Дела его шли отлично, ему удалось стать своего рода юрисконсультом одного богатого монастыря и нотариусом республики — должность очень почетная и довольно доходная. Он снова женился, нанял хороший большой дом и жил

широко и весело. Он по-прежнему любил Леонардо, хотя до сих пор не мог понять его увлечения искусством и относился к этой его страсти снисходительно, надеясь в глубине души, что когда-нибудь Леонардо займется «настоящим делом».

— Здравствуй, мой милый мальчик! — громко воскликнул он. — Надеюсь, ты вполне здоров?

Он с нескрываемым удовольствием оглядел высокую, крепкую фигуру молодого человека.

— Ну, как дела? Рисуешь все? Или больше чертишь? — сказал он, намекая на занятия Леонардо математикой. И, не ожидая ответа, быстро заговорил: — Знаешь, ты мне можешь серьезно помочь. И кстати покажешь на деле, чему ты научился у мессера Верроккио.

Он сел, устроился поудобнее и продолжал своим громким, полным бодрости голосом, который особенно любил в нем Леонардо, не выносивший вялых, бездеятельных людей.

— Ты помнишь старого Джузеппе?

Ну как же было Леонардо не помнить старого Джузеппе, человека, известного не только в Винчи, но и во всей округе. Джузеппе был охотником, отличным знатоком птиц и животных, за многие годы до тонкости изучившим все их повадки, охотником, с которым ходил на охоту даже граф Ка-риньяно. Суровый, нелюдимый, молчаливый, он говорил редко, только по крайней надобности, не признавал никого над собой и умел постоять за себя.

Однако этот молчаливый гигант, обычно не замечавший детей, подружился — да, да, именно вдруг подружился — с Леонардо. Старому охотнику нравилась скромность мальчика, его умение помолчать, его выносливость в длинных переходах, терпеливость в выслеживании зверя...

Они совершали вместе большие походы, уходили на целые дни в горы, где нередко их заставали грозы. Иногда приходилось целый день довольствоваться лишь небольшим куском хлеба, но ни разу Джузеппе не слышал от своего юного спутника ни слова жалобы.

— Джузеппе, батюшка? Ну конечно, хорошо помню, — ответил Леонардо. — Как он? Здоров?

— Что ему сделается, этакому богатырю! Здоров и, как всегда, целые дни в лесу... Так вот, поехал я на прошлой неделе в Винчи поохотиться. Зашел по старой памяти к нему. Пошли, побродили дня три. Не без результата, конечно! Собираюсь ехать домой, а он, смотрю, тащит какую-то круг-

лую штуку и говорит: «Вы, сэр Пьеро, свой человек в городе, так не можете ли вы отдать вот это какому-нибудь живописцу, чтобы он мне нарисовал здесь что-нибудь...» Как отказать Джузеппе? Нельзя! «Охотно, говорю, сделаю».

При этих словах сэр Пьеро толкнул ногой прислоненный к ножке стола большой деревянный круг. Леонардо взял его в руки и начал внимательно рассматривать.

И что это ему в голову пришло? — продолжал сэр Пьеро. — Должно быть, увидел у кого-нибудь, понравилось и тоже решил украсить свою хижину. Так вот, сынок, тебе работа. Что скажешь?

А Леонардо уже поворачивал во все стороны круг, прищурив глаз, смотрел, как он выровнен; ощупывал пальцами все его неровности.

— А не сказал он, что нарисовать?

— Нет! Да ведь ты его знаешь: сунул мне доску, пробурчал два слова и умолк.

— Что ж, хорошо, — ответил Леонардо. — Посмотрю, что выйдет...

Работа заинтересовала его. Немало времени он затратил на приведение

доски в надлежащий вид. Он тщательно выстругал ее, придав ей форму правильного овала, убрал малейшие шероховатости. Затем он загрунтовал поверхность. Когда все было кончено, Леонардо задумался над тем, что нарисовать.

Это должен был быть деревянный разрисованный щит, употреблявшийся для украшения стен. Леонардо хотел, чтобы рисунок его был насыщен содержанием, давал пищу не только для глаз, но и для ума.

«Что такое щит? — раздумывал молодой художник. — Каково его назначение? Что это — простое украшение или он выполняет какую-то задачу? Конечно, некоторые люди носят щит только для того, чтобы похвастаться перед другими его отделкой, но не это же самое важное. Прежде всего он служит для защиты человека. Это его основное назначение, значит и роспись на нем должна служить этой же задаче. Хорош тот щит, который при одном взгляде на него настолько пугает противника, что заставляет его отказаться от нападения...»

Леонардо решил написать на щите изображение странного чудовища. Но как создать такое чудовище? Можно, конечно, просто выдумать его. Нет, так не годится! Ведь природа богаче всяких фантазий. Только надо хорошо ее изучить.

Леонардо старательно ловит и собирает всякую живность и несет ее домой. Постепенно его комната наполняется множеством хамелеонов, змей, стрекоз, кузнечиков, ящериц, летучих мышей. Все это ползает, движется, вступает между собой в борьбу, нападает, защищается.

Целыми днями, отрываясь лишь на короткий срок, чтобы перекусить, Леонардо наблюдает этот странный мир. Он делает множество зарисовок.

Никто из приятелей не решается даже входить в его комнату: здесь, рассказывает старинный биограф Леонардо, стоит такой смрад, что только великая любовь к искусству давала художнику силы выносить его и изо дня в день терпеливо и настойчиво продолжать свои наблюдения.

Наконец работа была закончена. Однажды утром снова раздался знакомый стук в дверь.

— Обождите минутку, батюшка, — попросил Леонардо.

Быстро схватив щит, он поставил его на мольберт так, чтобы свет падал не прямо, а чуть сбоку. Затем так же быстро вернулся к двери и открыл ее.

Сэр Пьеро перешагнул через порог, на миг остановился и тут же резко отпрянул.

— Что это, что это? — забормотал он. Затем глубоко вздохнул, выпрямился, взглянул еще раз и снова отшатнулся. — Что это такое? Что это за чудовище?

Только увидев спокойно стоящего сына, он окончательно пришел в себя. Вытянув вперед руки, как бы защищаясь от чего-то, сэр Пьеро сделал шаг к мольберту.

— Боже! Какой ужас! — воскликнул он.

Из глубины пещеры, чуть озаренной лучами заходящего солнца, прямо на него выползал какой-то страшный зверь. Длинное гибкое тело извивалось могучими кольцами. Разинутая пасть изрыгала огонь. Тонкий, длинный язык шевелился, с него падали тяжелые капли ядовитой жидкости. Дым из ноздрей, казалось, наполнил всю комнату.

— Уф-ф! — тяжело вздохнул сэр Пьеро. — Вот черт, напугал как!..

Глядя на отца, Леонардо весело улыбался. Он был доволен: он достиг

того, чего хотел.

— Это ты, ты сделал это? Какой ужас! — сказал сэр Пьеро, и лицо его сморщилось от отвращения.

— Да, батюшка, — отвечал Леонардо. — Возьмите щит и отдайте Джузеппе. Эта вещь действительно служит тому, для чего она сделана.

— Ну, этото-то ты достиг вполне!

Верно? Неужели это так? — спрашивал Леонардо.

— Да, уж куда тут, так напугал, что я и до сих пор не могу отдышаться... Вот оно, каково действие-то, — закончил он, явно гордясь своим сыном.

Веселый и довольный, сэр Пьеро взял щит и вышел.

Леонардо немало был огорчен, когда отец признался ему, что он не отдал щит Джузеппе, а продал его купцу за сто дукатов — огромная по тем временам сумма. «А купец, вот ловкач, — об этом сэр Пьеро говорил уже с досадой, — вскоре перепродал щит миланскому герцогу за триста — подумай только, Леонардо! — за триста дукатов!»

Узнав, что щит, таким образом, не дошел до Джузеппе, Леонардо вылепил фигуру косули и послал ее старому другу.

Впоследствии, когда Леонардо стал прославленным художником и имя его гремело не только по всей Италии, но и в Европе, старый охотник подводил своих гостей к полочке, на которой стояла косуля, такая живая, что казалось — вот-вот она прыгнет и исчезнет, и на вопрос, откуда у него такая чудесная вещь, с чувством большой гордости отвечал:

— Это сделал мне в подарок тот самый Леонардо из Винчи!

УЧЕНИК, ПОБЕЖДАЮЩИЙ своего учителя

СНОЕ солнечное утро. Улицы были еще почти пусты, когда Леонардо совершал свою обычную утреннюю прогулку. Она была ему необходима и для того, чтобы освежиться после сна, и для того, чтобы обдумать предстоящую днем работу.

Леонардо работал в мастерской Верроккио уже десятый год. Срок обучения давно закончился, но Леонардо еще не решался покинуть своего учителя. Знания Верроккио во всех областях искусства были так обширны, его рассуждения так глубоки, что Леонардо готов был слушать их часами. По-прежнему в мастерской шли жаркие споры об искусстве. Уходили, кончив годы учения, одни, на их место (приходили другие, но споры не прекращались.

Для Леонардо давно уже стало ясно, вокруг чего идут эти споры, откуда такая ярость спорщиков, их наскоки друг на друга и крики до утра. Хотя новое, реалистическое искусство побеждало, но не все еще было понятно.

Бродя по пустынным улицам, Леонардо вспоминал вчерашний вечер.

Собрались, как обычно, в таверне «У старого каштана». Большая комната с низко нависшим закопченным потолком. В конце ее — высокий прилавок, за которым стоит знакомый всем художникам Кривой Якопо. Если судить по количеству ежедневно выпиваемого здесь вина и съедаемых кушаний, этот добродушный толстяк уже давно должен был бы стать богачом, купить себе хороший домик и спокойно жить, ничего не делая.

Однако вот уже сколько лет он все еще стоит за своей стойкой. Причина этого проста: Кривой Якопо — страстный поклонник живописи. Он знаком со всеми художниками Флоренции, знает не только все написанные ими картины, но и все, что было задумано, начато, но не закончено. Он гордится тем, что имел счастье пожимать руку виднейшим мастерам Италии.

Якопо любит помогать молодым художникам. Когда он видит человека с ввалившимися щеками и лихорадочно блестящими глазами, он подходит к нему и, не говоря ни слова, ставит перед ним фляжку вина, хлеб и сыр. «Повезет — заплатит», — думает он. И правда, бывали случаи, когда внезапно исчезнувший из Флоренции молодой художник возвращался сюда через несколько лет знаменитостью, шел в таверну Кривого Якопо и вручал ему мешочек с золотом...

Когда Леонардо вчера пришел в таверну, почти все столы уже были заняты. Служанки едва успевали подавать вино и сыр. Несколько человек, сгрудившись вокруг большого стола и горячо жестикулируя, кричали во весь голос. Леонардо прислушался к спорившим.

Спор шел о пейзаже. Высокий, стройный юноша, один из ярых последователей Боттичелли, влюбленный в каждый его штрих, сердито говорил о том, что пейзаж не имеет значения, что важны только человеческие фигуры.

Он приводил в пример картины своего учителя и несколько раз с запальчивостью повторил его фразу:

— Изучение природы напрасно. Достаточно бросить в стену губку, пропитанную различными красками, и она оставит на этой стене пятно, которое и будет представлять собой красивый пейзаж.

При всем своем уважении к Боттичелли Леонардо был крайне возмущен этими словами. Так вот до чего доходят противники изучения природы — до едких насмешек над поисками истинного искусства!

Он вмешался в спор. Спокойно и хладнокровно — Леонардо вообще волновался очень редко, а в спорах старался быть еще сдержаннее — он говорил о том, что без глубокого изучения природы невозможно создать подлинно художественное произведение.

Он говорил о том, как бесконечно разнообразны явления природы, сколько красоты, настоящей, а не выдуманной, заключено в ней.

— Великая любовь, — утверждал он, — порождается великий знанием того предмета, который ты любишь, и если ты его не знаешь, то... не можешь любить.

И, когда ему возражали, что настоящему художнику достаточно только одного взгляда на природу, он отвечал:

— Мастер, который внушает себе, что он может удержать в памяти все формы и произведения природы, кажется мне в высшей степени невежественным, ибо произведения природы бесконечны, а память наша не так необъятна, чтобы ее хватило на все.

Размышляя о вчерашнем разговоре, Леонардо вспомнил, как некоторые художники смеялись над тем, что он, Леонардо, никогда не расстается с записной книжкой. Они удивлялись тому, как жадно собирает он материал, и утверждали, что для создания картины достаточно одного воображения.

Леонардо только улыбался в ответ на эти слова: он понимал, как далеко ушел он от многих своих товарищей.

* * *

Когда Леонардо вошел в мастерскую, ему сообщили, что Верроккио нет, что он уехал куда-то договариваться о большом заказе. Рисовать Леонардо почему-то не хотелось, и он занялся математикой. Погруженный в вычисления, он не слышал, как подошел к нему возвратившийся Верроккио, и только слова учителя: «Где же ты прячешься, Леонардо?» — заставили его поднять голову.

— Пойдем со мной, ты нужен мне.

Они вошли в комнату, где работал Верроккио. В удивительном для художника порядке лежали краски, кисти; в углу большая глыба мрамора, казалось, ждала ударов резца мастера.

На небольшом столике лежал рисунок. Леонардо наклонился, чтобы его рассмотреть.

«Это набросок к новой работе учителя», — подумал он и наклонился ниже.

Верроккио, положив руку на плечо Леонардо, произнес:

— Скажи, мой друг, чувствуешь ли ты себя способным принять участие в моей картине?

Леонардо было известно, что многие художники, имеющие учеников, как правило, поручали им выполнение различных частей своих картин. Верроккио поступал иначе. Он очень редко привлекал учеников к своим работам. Строгий и требовательный к себе, он не считал возможным выполнять данный ему заказ при помощи других, если не был уверен в их способностях.

Леонардо покраснел, как тогда, когда десять лет назад Верроккио похвалил его детские рисунки. У него захватило дыхание: значит, он уже вырос настолько, что может сотрудничать с таким мастером, как его учитель! Чуть слышным голосам он ответил:

— Благодарю вас, мессер!

Верроккио рассказал ему, что он пишет картину на тему «Крещение Христа».

Довольно обычная евангельская тема, много раз выполнявшаяся художниками. Иисус, стоящий в воде, принимает благословение от Иоанна Крестителя, в стороне — два ангела на коленях.

Леонардо внимательно рассматривал набросок. Четкая композиция, легко доходящее до зрителя содержание картины. Все это так характерно для Верроккио. Но фигуры несколько суховаты и статичны...

— Я бы хотел, чтобы ты написал ангелов, обоих или одного, сколько успеешь, — сказал Верроккио.

* * *

Леонардо приступил к работе с огромной энергией.

Рисуя ангела, он широко использовал свои многочисленные наблюдения над людьми. Ему хотелось изобразить молодого человека, именно человека, а не какое-то божественное существо.

После многих поисков Леонардо наконец удалось создать то, что он хотел. Изображенный молодым художником ангел совершенно не походил на обычных ангелов, сотни раз встречавшихся до того на картинах. Естественность и свобода позы резко отличали Леонардова ангела от тех нежизненных фигур, которые изображали другие художники. Ангел, написанный Леонардо, поражал красотой и нежностью лица, мягкостью и изяществом всего облика. Особенно обращали на себя внимание волосы: пышно ниспадая на плечи, они были как бы пронизаны светом.

Много внимания и труда уделил Леонардо одежде ангела. Ему и здесь хотелось достичь возможно большей естественности. Для этого он лепил

Андреа Верроккио. Крещение

Андреа Верроккио. Крещение. Деталь. Ангел, написанный Леонардо да Винчи.

из глины фигуры, покрывал их мягкой, пропитанной гипсом материей, а затем терпеливо срисовывал складку за складкой.

Стремясь придать всей сцене крещения Иисуса — происходившего, согласно легенде, на пустынном берегу реки Иордана, — большую естественность, Леонардо четко вырисовывает на фоне светлой ткани тонкий кустик остролистой травки.

Все вместе — от выражения лица ангела, далекого от какого бы то ни

Леонардо да Винчи. Этюд складок.

было благоговения, полного простого интереса к происходящему, до складок на одежде и травки — все отличало ангела Леонардо от других фигур картины.

Написанный Леонардо ангел говорил о таком высоком мастерстве молодого художника, что Верроккио, как рассказывает старинный биограф Леонардо, решил более не прикасаться к живописи, считая обидным, что у мальчика больше мастерства, нежели у него».

Конечно, этот рассказ — легенда: Верроккио еще много лет после того писал картины, и значительно лучшие, чем «Крещение Христа». Но легенда эта интересна в том отношении, что довольно верно передает изумление учителя работой своего ученика.

Картина «Крещение Христа» была написана, как полагают, в 1476 году. И в этот год и в последующие Леонардо работал очень много. Им было задумано и начато несколько картин. Наиболее завершенной из них считается «Благовещение».

ЧЕЛОВЕК, УКАЗАВШИЙ

ПУТЬ

КОЛУМБУ

ОЛЬШАЯ, просторная комната. Узкие, высокие окна, забранные снаружи решеткой, пропускают скудный свет, несмотря на то что на улице яркое весеннее солнце.

Комната напоминает музей. Посередине — огромный стол, на котором лежит нарисованная от руки большая карта мира. На карте — причудливые очертания материков. Они мало напоминают нынешние. Легко можно узнать только Европу. Африка уже значительно менее похожа. Из Азии начерчена лишь западная часть, восточная обрисована пунктиром и то не вся. Америки нет совсем. Бесконечные волны разливаются во всю ширь от берегов Европы до далекой Чипангу (Япония). В середине этого безбрежного пространства чьей-то, видно, робкой рукой поставлен вопросительный знак.

В углу карты нарисованы толстощекие мальчишки, изо всех сил дующие в трубы, — это ветры. Горы изображены черными массивами с редкими белыми пятнами. Реки толщиной в мизинец. Города — небольшие картинки. Особенно красочно нарисованы Рим и Флоренция.

Другой большой стол завален чертежами. Тут же колбы, реторты, небольшие ящики с костями каких-то животных, папки с засушенными растениями.

В углу — лабораторный столик, весь изъеденный кислотами. Как бы заглядывая в большую реторту, над ним склонился скелет человека. С потолка свешиваются скелеты птиц, ветви диковинных растений.

Вещей так много, что их невозможно перечислить.

В другом углу — под скелетом крокодила большое, глубокое кресло. Искусный флорентийский резчик украсил его подлокотники фигурами спящих львов, а на высокую спинку посадил сову, птицу мудрости. Уже много лет таращит она свои круглые глаза на эту странную комнату и сидящего в кресле старика.

Над столом возвышаются только его голова и плечи. Огромный, резко выдающийся вперед лоб изборожден глубокими морщинами. Густые, косматые брови почти закрывают маленькие зоркие глаза. Большая, длинная борода не дает возможности определить форму губ. Сухонькие плечи, тонкие, сморщенные старческие руки.

Дом, как видно, помещается где-то в стороне от больших улиц, в глухом переулке. Часами не доносится сюда ни звука, мертвая тишина нарушается только скрипом пера.

Старик — это был крупнейший итальянский географ, физик и естествоиспытатель, математик и астроном Паоло даль Поццо Тосканелли — медленно писал, выводя букву за буквой.

Легкий стук в дверь. В комнату, тихо шаркая туфлями, вошел Джованни, старый слуга ученого. Чуть склонив голову, он проговорил:

— Простите, синьор, вас хочет видеть один молодой человек.

Молчание. Никакого ответа.

— Ваша милость, молодой человек ждет уже более получаса.

Тосканелли хорошо знал, как Джованни дорожит его временем и как

самоотверженно охраняет его. Не раз знатные посетители из дворца герцога и даже из резиденции самого папы жаловались ученому, что этот свирепый слуга не допускал их к нему. Но раз Джованни впустил посетителя, значит что-нибудь действительно важное или интересное.

Зови, — ответил нехотя ученый.

* * *

В комнату вошел Леонардо. Немного поношенный плащ мягкими складками спадал с его плеч. В руках он держал маленькую легкую шапочку и сверток бумаг.

Еще на пороге он низко поклонился и, сделав два шага вперед, повторил свой глубокий поклон.

Из-за большого стола на него смотрел человек, встречи с которым он так долго искал. Много раз он прохаживался вдоль этого дома в заброшенном переулке, не решаясь войти.

И вот Леонардо в кабинете знаменитого ученого.

Тосканелли смотрел на вошедшего недружелюбно. Он нетерпеливо вертел в руке гусиное перо.

— Ваша милость, — начал Леонардо тихим голосом, — разрешите принести вам мое глубочайшее уважение...

«Обычные, много раз слышанные слова», — подумал Тосканелли.

Он мельком взглянул на стоявшего перед ним высокого, сильного молодого человека и снова склонился над столом.

«Пришли новые времена, и с ними новые люди, новые мысли!.. — продолжал раздумывать старый ученый. — Вот Христофор Колумб просит сообщить ему кратчайший путь в Индию... Когда-то... давно это было... я сам мечтал открыть прямой путь в Индию. Я знаю, что он есть, но его нужно найти. А сколько еще надо искать! Как бесконечно широко поле науки! Одному человеку становится все труднее охватывать его. Как много еще хочется сделать...»

В этот момент до слуха ученого, прерывая его размышления, донеслись сказанные с чувством глубокой искренности слова Леонардо:

— Я знаю, поле науки необозримо: не только всей человеческой жизни, но, может быть, жизни многих людей не хватит на то, чтобы узнать великую книгу природы и понять законы, управляющие миром...

Острым, внимательным взглядом Тосканелли окинул гостя.

«Нет! Это не придворный шаркун, не ловкач из банкирских контор Медичи...»

— Кто вы? Чем могу быть вам полезен?

— Я живописец, — ответил Леонардо и, видя недоумевающий взор хозяина, быстро прибавил: — Вы с вашими знаниями, можете принести искусству необычайную пользу... Вы...

— Каким образом?

Леонардо с увлечением начал рассказывать о трудностях, с которыми сталкивается художник, когда хочет правильно передать на полотне то, что видит. И тут Леонардо развертывает перед Тосканелли лист бумаги. Рисунок пером изображает пейзаж. Перед зрителем открывается огромный простор, уходящая вдаль долина, темнеющие на горизонте цепи гор, рвущийся между утесами поток, старинный замок, приютившийся на склоне скалы.

Леонардо да Винчи. Благовещение.

Чем-то родным повеяло на Тосканелли от этого пейзажа, чем-то далеким, почти забытым, но всегда милым.

Ах, да ведь это тосканский пейзаж, а он, Тосканелли, тосканец.

— Смотрите, ваша милость, — продолжает Леонардо, — здесь вот...

— Говорите проще, без этих «милостей», — прерывает его Тосканелли.

— Вот здесь, мессер Паоло, — голос Леонардо становится тверже, — вы без труда заметите мои ошибки. Их немало! Я только теперь начинаю понимать их. Посмотрите, разве это тосканские деревья? Это какие-то фантастические пальмы, а не наши родные каштаны. А замок? Ведь если бы я хорошо знал законы перспективы, разве нарисовал бы его так? Он совсем близко от зрителя, рукой подать, а что нарисовано: крошечные коробочки вместо высоких толстых стен и башен. Так вот...

— Но, синьор Альберти8, мне кажется, сделал все для выяснения законов перспективы, — прерывает Тосканелли.

— Да, я очень уважаю и высоко ценю труды синьора Альберти. Но разве он сделал все, что можно и что надо? В его сочинениях больше говорит художник, чем ученый. Синьор Альберти знает, что такое перспектива, и даже объясняет ее как физик и математик. Однако этого еще мало, и поэтому в наших картинах все еще недостаточно чувствуются воздух, пространство, глубина. Надо, чтобы наука дала живописи твердые основы по-

Леонардо да Винчи. Тосканский пейзаж. Рисунок.

нимания явлений природы. Тогда будет положен конец ошибкам и заблуждениям художников... Вот еще пример.

Леонардо вынимает другой рисунок. Античная статуя.

— Посмотрите, как она хороша. А почему? Потому что великие ваятели древности соблюдали строгую, гармоничную пропорцию между различными частями человеческого тела, по так называемому «золотому сечению». А что делают сейчас? Рисуют призраков, а не живых людей...

— Но ведь художники рисуют не людей, а святых и ангелов, — пробует возразить Тосканелли, уже полностью захваченный стремительной мыслью своего собеседника.

— А что такое святой, что такое ангел? — запальчиво восклицает Леонардо. — Разве это не...

— Тише, тише, молодой человек! — властно останавливает его Тоска-нелли. — Не забывайте, что я верю в бога и что нас могут услышать...

Долго длилась беседа Тосканелли с молодым художником. Уже спустились сумерки. Уже Джованни принес и поставил на стол ужин — холодная куропатка, сыр и вино, — а они все говорили и говорили. Леонардо поражался огромным знаниям Тосканелли в физико-математических и естественных науках. Тосканелли удивлялся пытливости юноши, глубине его вопросов, умению приводить отдельные явления в систему. К тому же в суждениях Леонардо нередко мелькало что-то такое, что заставляло его задуматься...

Но как же его зовут? Входя в комнату, молодой человек назвал себя, но, занятый своими размышлениями, Тосканелли не расслышал его имени. Может быть, сославшись на старческую рассеянность и некоторую глухоту, опросить сейчас?

— А как вас зовут, молодой человек? Вероятно, вы назвали себя, но я иногда плохо слышу.

— Леонардо да Винчи, мессер.

«Винчи, Винчи... Нет! Это имя ничего не говорит», — думает Тосканелли. Но вот в памяти всплывает это имя, совсем недавно произнесенное одним из его друзей, художником Мауро. Мауро рассказывал о событиях при дворе герцога, о кознях французского короля и, наконец, о новой картине художника Андреа дель Верроккио. Картину Мауро хвалил. Однако, описывая детали картины, Мауро неожиданно резко заметил, что картину портит один ангел, удивляющий зрителей своей необычностью.

«В чем же дело?» — опросил Тосканелли.

«Представьте себе, мой друг, — почти кричал Мауро, — этот ангел совсем не похож на ангелов, как мы их себе представляем и как их обычно изображают. Здоровый, полный жизни, цветущий мальчик... Если бы картина не была подписана Верроккио, то, конечно, этого «ангела» убрали бы... И подумать только, — продолжал он возмущенно, — написал его какой-то мальчишка, не то Лоренцо, не то Леонардо Винчи».

Тогда Тосканелли только посмеялся над возмущением своего приятеля и забыл фамилию.

— Леонардо да Винчи, — задумчиво повторил он и с добродушной улыбкой прибавил: — Это ваш ангел нарисован на картине Верроккио?

— Да! — заливаясь краской, ответил Леонардо и тут же горячо заговорил: — Но я не мог иначе! Не мог! Я хотел показать, что жизнь всюду, везде...

— Понимаю, понимаю, — махнул рукой Тосканелли, а сам подумал: «Так вот он каков! Ну что ж, посмотрим, что будет дальше».

И снова потекла беседа о многих и многих вещах. Наконец Тосканелли встал. В ответ на глубокий поклон Леонардо он сказал:

— Приходите, если не боитесь поскучать со стариком.

А когда Джованни закрыл за юношей дверь, Тосканелли заметил:

— Джованни, приметь этого молодого человека, он будет одним из великих людей нашей страны, если не всего мира!

— Я уже приметил его, синьор.

— Когда же?

— Да вот когда он вошел.

* * *

С тех пор Леонардо стал частым гостем в кабинете Тосканелли. Иногда здесь собиралось большое общество, центром которого был знаменитый ученый. Здесь бывал географ и астроном Карло Мармокки, невысокий, коренастый мужчина с густой черной бородой, делавшей его похожим на разбойника.

Здесь бывал пользовавшийся огромной известностью автор многих научных трудов по математике и учебников по арифметике Бенедетто дель Абако. Он был прямой противоположностью Мармокки. Очень высокий и худой, он напоминал длинную сухую жердь. Говорил тонким, визгливым голосом и часто поглаживал свою острую бородку. Бывали и другие, менее значительные ученые, имена которых не сохранила история.

Леонардо обычно садился где-нибудь в уголке и жадно вслушивался в разговоры.

К Леонардо относились хорошо. Слова «мой юный друг», которыми Тосканелли представлял его своим приятелям, уже заранее располагали к нему. Поэтому никто не удивлялся, если вдруг среди горячего спора из далекого угла раздавался спокойный, мелодичный голос, в самой тончайшей по вежливости форме предлагавший вопрос или решение. Предложения Леонардо нередко ошеломляли присутствующих. Ограниченные сравнительно узким кругом знаний, эти ученые не всегда умели связать подмеченные ими явления с другими. Их больше интересовали специальные вопросы, Леонардо же шел дальше. Он работал над установлением связей между наукой и искусством. Для этого он изучал законы математики, физики и астрономии.

Леонардо хорошо сознавал, насколько скромны были его собственные познания, и всеми путями старался пополнить и расширить их. Отсюда его жадное внимание, с которым он следил за спорами в кабинете Тоска-нелли.

Но иногда, даже в моменты напряженного внимания, он внезапно чувствовал, что какая-то сила властно влечет его к карандашу. Бумага быстро покрывалась штрихами, штрихи сливались, разбегались, дополнялись новыми, и через некоторое время на листе появлялся портрет сурового милого старика с огромным выпуклым лбом и твердо устремленным вперед взором.

ПРАЗДНИК СБОРА ВИНОГРАДА

ОРОГА была утомительна. Леонардо — хороший ходок, но и он начал уставать. Он вышел из города вскоре после обеда, а теперь солнце уже начинало клониться к закату. Не раз он присаживался отдохнуть. Придорожные таверны были полны прохожими и проезжими. Всюду чувствовалось какое-то лихорадочное оживление. Встречавшиеся на перекрестке дорог крестьяне спрашивали, где идет война. Одни, выдавая себя за всезнающих, авторитетно заявляли, что войска римского папы под командованием знаменитого кондотьера9 Николо Монтефельтро уже перешли границы Сенегалии и вот-вот вторгнутся в Тоскану. Другие, скептически посмеиваясь, указывали на дорогу, ведущую в Болонью, — оттуда, дескать, враг норовит ударить на город. Что происходило в действительности, никто хорошо не знал.

Остановившись у таверны, Леонардо садился в сторонке, спрашивал себе вина и сыра, внимательно глядел и слушал. Он любил простой народ. С ним он чувствовал себя лучше, чем в пышном дворце Медичи или Пацци. Там — безумная погоня за золотом, постоянная зависть к успевающим, вражда, злоба, интриги, клевета. Деньги становились властителями мыслей и желаний и подавляли все лучшие человеческие чувства, убивали в человеке все хорошее.

Леонардо да Винчи. Зарисовки жука и стрекозы.

Все это было не только чуждо, но противно и ненавистно Леонардо. Его тянуло к таким же труженикам, каким был он сам. В разговорах с ними он отдыхал от злобных сплетен и пустой болтовни богатых, знатных бездельников.

Сегодня, по старинному многовековому обычаю, праздник завершения сбора винограда. Леонардо любил этот праздник. Бесхитростное, искреннее веселье крестьян, их песни и пляски доставляли ему большое удовольствие. Ему хотелось отдохнуть от суеты городской жизни, широкой грудью свободно вдохнуть запах полей, виноградников, лесов.

Маленький берет на голове, короткий красный плащ, связка бумаг у пояса, толстая палка в руке — вот и все снаряжение. Как и в детстве, карманы полны камней, редких растений. Правда, теперь их становится все меньше и меньше, ибо с годами Леонардо уже основательно изучил окрестности Флоренции. Но все же и теперь удается иногда найти что-нибудь новое, невиданное.

Теперь он чаще обращается к «альбому» и «записной книжке». Он не пропускает ничего мало-мальски интересного, будь то человек, животное или даже дерево, чтобы не зарисовать. А недавно появилось новое увлечение — собирание слов. Любовь к родному языку, такому богатому, звучному, изящному, такому яркому в сравнении с латынью, заставляет Леонардо внимательно вслушиваться в разговоры. Как красив итальянский язык! Сколько слов для обозначения одного и того же понятия, сколько метких, красочных выражений! Правда, во всем этом трудно разобраться: в стране нет одного общепринятого языка и каждая область говорит на своем диалекте.

Сидя на скамейке в углу небольшого садика, Леонардо жадно смотрит и слушает.

Вот старик. Невысокого роста, коренастый, широкий в плечах. Большая голова, умное, энергичное лицо. Глубокие морщины. Упрямая складка у рта, губы тесно сжаты. Но самое замечательное в нем — это глаза. Таких глаз Леонардо давно не встречал. Из-под нависших бровей они смотрят в упор на собеседника, словно стараясь прочесть в его лице что-то глубоко скрытое. Иногда они загораются таким огнем, что взгляд их трудно выдержать. Должно быть, в гневе этот человек страшен.

Как передать эти глаза — разнообразие их выражений и внутренний мир этого человека?

Шум на дороге оторвал Леонардо от размышлений. Он повернулся и увидел длинную вереницу медленно движущихся повозок. Между ними нестройные толпы воинов-пехотинцев. По обочине дороги всадники в латах.

— Вот саранча, пожирающая наши посевы и наш труд! услышал Леонардо слова старика. Взгляд его, устремленный на дорогу, горел ненавистью и гневом. — Им бы только воевать! Мало награбили, надо больше...

Сказав это, старик встал и пошел на задний двор таверны, откуда вскоре послышалось:

— Но-о-о!

«Как он прав!» — подумал Леонардо. Лучше других знал он причину появления этих войск. Это были войска папы Сикста IV. Жадный, корыстолюбивый, он прославился тем, что, призвав верующих жертвовать на новый «крестовый поход» против турок, раздал собранные огромные средства своим родственникам. А теперь он с завистью смотрел на богатства

Леонардо да Винчи. Старик и юноша. Рисунок.

Флоренции. Знал Леонардо и о том, что властитель Флоренции, Лоренцо Медичи, тоже много лет зарится на папские владения.

Войско приближалось. Это были наемные солдаты, люди без роду и племени, бродившие по всем странам и (продававшиеся каждому, кто хотел их купить. Разнузданная толпа полупьяных людей, готовых в любой миг ограбить землепашца или купца. Горланя песни, солдаты направлялись к таверне.

Посетители таверны — мирные крестьяне, говорившие об урожае и скорой зиме, мелкие странствующие торговцы, тихо обсуждавшие, где

можно подороже продать свои товары, — начали вставать и уходить. Встал и Леонардо — встреча с пьяной ватагой наемников не входила в его расчеты.

Он уже успел отшагать немало, когда громкий крик и гулкий топот заставили его оглянуться.

Десяток лошадей, напрягая все силы, тащили огромное сооружение, похожее на черепаху гигантских размеров. Из-под выдающегося вперед навеса высовывалось длинное толстое бревно, на конце которого была укреплена большая металлическая бабка в виде бараньей головы. Большие, тяжелые колеса гулко грохотали по камням дороги. Это был таран — орудие для разрушения стен осажденного города.

— Стой! Стой! — услышал Леонардо отчаянный крик.

Он оглянулся и увидел пару бешено скачущих коней. Они были впряжены в повозку, за высокими бортами которой виднелось бледное, с широко раскрытыми глазами лицо женщины. Она судорожно (прижимала к себе двух маленьких девочек. Подскакивая на камнях дороги, повозка металась из стороны в сторону, рискуя каждую минуту перевернуться. За повозкой, прихрамывая на одну ногу, весь в пыли, бежал старик. Он громко кричал.

Леонардо мгновенно оценил происходящее. Никогда не видевшие тарана лошади взбесились и понесли. Старик был сброшен с передка повозки.

Отбросив палку, Леонардо прыгнул и схватил коня под уздцы. Бешеный рывок. Леонардо чувствует, что его вот-вот оторвет от земли. Огромное напряжение всех мускулов: ноги как бы вросли в землю. И все же он делает несколько шагов вперед. Совсем близко от себя он видит горящие бешенством глаза лошади, а с ее губ крупными хлопьями падает пена. Еще рывок, но уже менее сильный...

Остановившуюся повозку окружают люди. Они сбегаются со всех сторон, опрашивают, ахают, кричат. Леонардо чувствует во всем теле страшную слабость. Ноги слегка дрожат. Старик, женщина, дети стоят перед ним и низко кланяются.

Подходит несколько солдат.

— Ну и здоров! — кричит один. — Эй, молодец, иди к нам!

— Смотри, как одет! Видно, знатный господин, — говорит другой. — Должно, и в карманах найдется что-нибудь, если пошарить.

— Попробуй, если жизнь надоела, — замечает третий. — С ним не управишься. — Огромного роста, густо заросший черными длинными волосами, весь обвешанный оружием солдат с интересом смотрит на Леонардо.

— Ну, коли так, пойдем дальше.

Они затягивают песню я удаляются.

— Прошу вас, синьор, не откажите, пожалуйте с нами в Феличе. Сделайте милость, синьор! — просит женщина.

И вот они едут. Маленькие девочки робко осматривают «синьора». Какой же он «синьор»? Они знают синьора дель Джимиано, владельца замка близ Феличе. Они не раз видели его, важно едущего во главе кавалькады разряженных господ, окруженного закованными в панцири воинами. Они боялись синьора дель Джимиано. Его именем пугают маленьких детей.

А это разве «синьор»? У него такие добрые глаза, такие ласковые руки, когда он гладит по голове!..

Наконец они в Феличе. Богатое село. Нарядно одетые мужчины, женщины, юноши и девушки толпятся на большой площади. Бродячие музыканты уже настроили свои инструменты и готовы начинать. Звучат песни. Молодые люди прохаживаются по кругу, гордясь своей силой, красотой, костюмом. Но девушки еще не решаются вступить в круг. Все ждут приезда почтенного Баттиста Факона, старосты села. Он немного запоздал из-за приключения на дороге.

Начинается праздник. Пляшут без устали. Леонардо сидит на почетном месте. Он слушает песни. Старые, давно знакомые ему. Ведь точно так же пели в Анкиано.

Музыка звучит громче. Тарантелла. Ноги сами пускаются в пляс. Пары кружатся все быстрее и быстрее. Ритмичные удары подковок сливаются с визгом скрипок. Из толпы несутся крики: «Живее, живее!» Старики ворчат:

— Разве теперь умеют плясать? Вот в наше время...

Взгляд Леонардо падает на высокую, стройную девушку. Нарядная, с венком из виноградных листьев на голове, она спокойно стоит, сложив руки на переднике. Но глаза, черные и блестящие, задорно сверкают. Высокий красивый парень низко склонился над ее плечом. Он зовет ее танцевать. Она качает головой. Парень сердится, начинает отчаянно жестикулировать. Она снова качает головой.

— Это моя старшая внучка, — говорит старик. — Наша гордость и счастье. Сколько хороших молодых людей сватается к ней, но она не идет.

Говорит, успею еще... Мария! — кричит он. — Иди-ка сюда, угости дорогого гостя.

Девушка подходит. В руках у нее поднос, на котором стоит запыленная глиняная фляжка.

— Столетнее, — говорит старик. — Такой гость бывает раз в сто лет.

Он наливает кружку. Леонардо любуется золотистым отливом вина. Холодное, крепкое, оно освежает и бодрит.

Снова подходит Мария. Леонардо встает и берёт ее за талию. Красный плащ и берет на скамейке. Еще громче визжат скрипки. Еще быстрее кружатся пары. Одна пара уже не выдержала. Шатаясь, выходит она из круга. Немного погодя уходит и другая. Затем третья. А музыканты все ускоряют темп. Кажется, что вот-вот лопнут струны. Старики встают со своих мест и смотрят, как мелькает в вихре тарантеллы короткая серая куртка пришельца и белое платье Марии.

— Да! Этот умеет танцевать по-нашему!

— Живо! Живо!

— Эх! Здорово!

— А ну-ка, еще живей!

Леонардо, крепко держа Марию, пляшет все быстрее. Из-под ног летит пыль. В горле пересохло. Теперь они одни. Весь круг кричит, хлопает в ладоши.

— Ну, а теперь пора и горло промочить, — говорит Баттиста и машет рукой.

Музыка обрывается. Леонардо мог бы еще танцевать, танцевать до утра. Он крепко пожимает руку Марии, смотрит в ее горящие черные глаза. Он садится за стол. Со всех сторон к нему тянутся руки с кружками, полными вина.

Снова звучит музыка. Но вот Леонардо властным движением руки останавливает музыкантов, берет лютню и начинает петь.

Сначала он поет старые, слышанные им еще в детстве песни крестьян, виноградарей, охотников. Потом свои, сочиненные им самим. Он поет о жизни, о радостях и печалях тружеников полей, виноградников и дымных деревенских кузниц. Он возносит хвалу мирному труду:

Пахарю,

своим упорным трудом вырастившему на сухой, каменистой земле большой урожай» —

слава!

Виноградарю,

превратившему свой пот и слезы в тяжелые кисти золотистого винограда, —

слава!

Пастуху,

умело прогоняющему по горным кручам стадо к сочным альпийским лугам, —

слава!

Охотнику,

смело идущему на медведя,

метко разящему врагов наших стад, —

слава!

Кузнецу,

отковавшему прочный лемех для плуга, острый серп и звонкую косу, —

слава!

Плотнику,

построившему крепкий дом, которому не страшны зимние бури, —

слава!

Девушкам нашим,

красивей и милее которых нет на свете, чьи голоса более звонки, чем пение птиц, —

слава!

Юношам нашим,

твердым и упорным в труде,

смелым и храбрым в защите родной земли, —

слава!

Уже при первых звуках голоса певца шум затихает. Люди окружают его тесным кольцом. Умолкают разговоры. Старики поднимают руки к ушам, стараясь не пропустить ни одного слова.

Песни льются, торжественные, светлые. В них слышно, как звенит ручей, освежающий своей ледяной водой путника в полуденный зной, песня жаворонка, взвивающегося к солнцу, веселый смех детей...

Но вот голос певца меняется. В нем звучит гнев, острая насмешка по адресу богачей-тунеядцев, жестоких помещиков и жадных купцов.

Леонардо умолкает. Долгое время стоит тишина. Кажется, что где-то далеко-далеко еще звенит песня.

Уже поздно. Праздник на исходе. Пары кружатся все быстрее и быстрее, и даже тот, кто сидел за чашей вина и не собирался танцевать, встает и пускается в пляс.

— Ну, отдохнули. Эй, музыканты, за дело!

Леонардо снова входит в круг. В минуту короткой передышки к нему приближается Мария и украшает его разметавшиеся кудри венком.

Леонардо танцует со всеми девушками: он не хочет никого обижать. Приятель Марии, следивший за ним издали ревнивыми глазами, спокоен. Проходя в танце мимо Леонардо, он весело кивает ему.

На землю опускается ночная прохлада. Гаснут дымящиеся факелы и плошки. Люди начинают расходиться. Многие подходят к Леонардо и благодарят его за песни.

Леонардо жарко. Он поднимает руку к голове и, желая освежить ее, снимает венок. Только теперь он может рассмотреть его. В смутном, колеблющемся свете факелов Леонардо не узнает знакомых изящных вырезов виноградных листьев. Это что-то другое. Он вглядывается внимательней и улыбается. В руках у него венок из лавровых листьев.

НЕКОРОНОВАННЫЙ КОРОЛЬ

ЛОРЕНЦИЕЙ в эти годы правил «некоронованный король» — Лоренцо Медичи, прозванный «Великолепным» за склонность к роскоши и за пышность двора. Флоренция была республикой, но уже давно власть в ней захватили крупные купцы, владельцы мануфактур и банкиры. Рядом с ними, то ссорясь, то мирясь, находились у власти и наследники старых феодальных аристократических родов. Во Флоренции было и Народное собрание, и избираемое народом правительство (синьория), на деле же управляли городом Медичи.

Медичи владели крупнейшим во всей Западной Европе торгово-банкирским домом. Они сосредоточили в своих руках львиную долю всей итальянской торговли шерстяными и шелковыми тканями. Они всюду скупали сырье, а из Флоренции вывозили уже готовые ткани. Эти ткани расходились по всей Европе — от берегов туманной Англии до далекой, загадочной Московии. Повсюду, на всех дорогах, можно было встретить караваны лошадей и мулов с вьюками флорентийских тканей, которые раскупались нарасхват. Чуть ли не в каждом мало-мальски значительном городе Западной Европы действовали агенты Медичи, везде были склады их товаров.

Но больше всего дохода приносили кредитные операции. Медичи охотно давали деньги — конечно, под высокий процент и хорошее обеспечение — королям, князьям, герцогам и прочим синьорам. Они ссужали деньгами также купцов и ремесленников. Это были крупнейшие ростовщики во всей Западной Европе.

Жадные к наживе, они прибирали к рукам имения разорившихся феодалов, жестоко эксплуатировали крестьян и ремесленников.

Медичи знали цену науке и искусству, понимали, что покровительство ученым, писателям и художникам создает им славу. Поэтому они собирали их вокруг себя, давали заказы.

Правда, за все это, за «счастье» и «честь» бывать при самом пышном дворе Италии, нужно было платить. И люди таланта платили своей свободой, своим личным достоинством. Поэты слагали стихи, художники писали картины, скульпторы создавали статуи, прославляя «величие» и «благородство» дома Медичи: ученые посвящали им книги с унизительными словами благодарности. Один художник, не знавший, как больше возвеличить своего щедрого покровителя, герцога Козимо, не нашел ничего лучшего, как изобразить его на своей картине среди святых.

Медичи с ненавистью относились ко всем, кто не склонен был служить им. Они наводнили Флоренцию целой армией шпионов и доносчиков. Медичи постоянно боялись потерять свою власть, хотя и стояли на вершине могущества. Боялись народа, боялись новых идей. Поэтому, как только доходили вести о появлении какого-нибудь нового талантливого художника, поэта или мыслителя, они начинали внимательно к нему присматриваться.

Так было и с Леонардо. Когда его известность проникла и в придворные круги, он получил приглашение явиться во дворец герцога.

* * *

Трехэтажное, самое большое во всем городе здание темной массой высилось на узкой улице. Оно полностью отражало дух времени и характер его владельцев. Высокий нижний этаж был сложен из громадных, нарочито грубо отделанных каменных плит («рустика»). Низкая, очень узкая, тяжелая дверь крепко отгораживала дворец от улицы. Только на втором и третьем этажах были прорезаны широкие большие окна. Это был дворец-крепость, толстые стены которого надежно хранили несчетные богатства семьи Медичи.

Пройдя мрачный, едва освещенный проход, посетитель попадал во внутренний двор. Насколько мрачен и угрюм был фасад дворца, настолько

Флоренция. Дворец Медичи.

изящен, светел и радостен был этот внутренний дворик. Тонкие резные колонны работы лучших мастеров Италии легко поднимались ввысь к солнечному небу. Все здесь — от перил лестницы до мраморного колодца внутри двора — было покрыто искусной тончайшей резьбой. Журчал фонтан, лениво покачивались пальмы, блестело солнце на каменных плитах дворика. Между колоннами стояли статуи работы великих мастеров античности, рядом с которыми произведения современных итальянских скульпторов казались тяжелыми.

Дворец был заполнен множеством людей. Кого только здесь не было! Послы иностранных государств, епископы, аббаты, купцы европейских и азиатских стран, поэты, ученые, художники, скульпторы, музыканты. Все спешили сюда. Одни искали денег, другие — славы, каждый надеялся найти здесь, в этом нарядном дворике, то, к чему стремился.

Разодетые в шелк, бархат и золото люди собирались в небольшие группы и снова расходились. Всюду слышались приглушенные голоса. Ожидали выхода Лоренцо Великолепного.

Леонардо знал многих.

Вот высокий, худощавый молодой епископ — полномочный посол папы. Он говорит мало, но его глаза видят все. Тонкие, длинные пальцы перебирают четки. Иногда к нему подходит кто-нибудь из гостей. Почтительно склонившись, смиренно принимает благословение, шепотом говорит что-то. Ходят слухи, что этот епископ причастен к заговорам против Медичи.

В тени, за колонной, стоит широкоплечий статный мужчина. Его красивое лицо хмуро. Презрительно прищуренными глазами смотрит он на толпящихся людей. Иногда его лицо искажается гримасой, весь он напрягается; кажется, что рука его нащупывает кинжал. Это один из Пацци, крупнейших богачей Италии. Пацци ненавидят Медичи до глубины души, они постоянные участники всех заговоров и интриг против своих соперников. Еще не так давно главари заговора Пацци были казнены; уцелевшие же должны были во избежание подозрений бывать при дворе Медичи. И вот он стоит здесь, полный злобы, зависти и ненависти.

Недалеко от Леонардо три поэта с восторгом обсуждают последнюю поему Лоренцо. Помимо всего прочего, Лоренцо — поэт. Придворные льстецы сравнивают его с Данте и Петраркой, искусно намекая на то, что он выше их.

Поэты читают, закатив глава, стихи Лоренцо. К ним присоединяется известный зодчий, мечтающий о том, как бы получить от Медичи хороший заказ. Они возносят хвалу Лоренцо, его отцу, Козимо, за щедрость, за тонкое понимание искусства.

Все говорят тихо — знают, что дворец полон шпионов и доносчиков, ловящих каждое слово, каждый взгляд, подстерегающих каждую интонацию, каждый жест.

Еще несколько лет назад Леонардо был привлечен к суду по тайному доносу. Выдвинутое против него обвинение было так нелепо, что сам судья вынужден был признать это. Но все же с тех пор Леонардо был взят под наблюдение тайной полицией.

Сейчас он стоит, прислонившись к колонне, и с интересом рассматривает собравшихся, слушает их разговоры. Что ему нужно? Чего он ищет в этом блестящем собрании льстецов и интриганов? Прежде всего это изумительная галерея типов. Обычно этих синьоров бывает трудно увидеть. В окружении многочисленной стражи они быстро проносятся на ко-

Флоренция. Дворец Медичи. Внутренний дворик.

нях, обдавая прохожих пылью. А здесь они стоят целыми часами, как будто позируя. Куда девались их надменность и высокомерие, которыми они, как щитом, отгораживаются от простых людей? Все волнующие их чувства — алчность, зависть, злоба, коварство, хитрость — выступают здесь наружу. И Леонардо жадно вглядывается в этих людей, изучает каждую морщину, каждую складку лица, чтобы крепче запомнить. Такое богатство типов не всюду найдешь.

Интересует Леонардо и другое. Он как бы воочию видит здесь всю силу и могущество денег.

Дворец Медичи для него своею рода лаборатория по изучению политической жизни современного ему общества. Здесь заключаются и расторгаются договоры и сделки, от которых зависят судьбы целых стран.

Здесь — в тишине, полушепотом — решаются важнейшие политические дела, эхом которых нередко бывает гром пушек. Здесь, в тени этих стройных колонн, честолюбцы торгуют своей совестью и разменивают таланты на звонкую монету.

И еще одно, в чем Леонардо признается только самому себе. Жизнь уже научила его, что без денег трудно, почти невозможно осуществить то, о чем мечтаешь. А у него столько планов, столько смелых, дерзких идей! Соединить Флоренцию с Пизой каналом, оросить сотни тысяч истосковавшихся по воде участков земли, построить в городе новые здания, пустить в ход множество водяных машин... На все это нужны деньги и деньги. Проклятые деньги!..

Правда, иногда закрадывается в голову мысль, что Лоренцо Великолепный, которому так нравится прославлять себя, который так хвастается всем «созданным» им, поймет мечты Леонардо и поможет их осуществить.

Задумавшись, Леонардо не заметил, как из внутренней двери вышли четверо, по два в ряд, пышно одетых герольда. Они громко возвестили, что идет их светлость. За герольдами следовали шесть здоровых, рослых слуг, среди которых два араба огромного роста. Они изогнутыми саблями расчищали и без того свободную дорогу. За ними шли музыканты с флейтами и лютнями, исполняя что-то торжественное.

Вот наконец и он, некоронованный владыка Флоренции. Невысокого роста, еще довольно стройный, хотя уже начавший полнеть мужчина. Лицо его было бы красиво, если бы не было так высокомерно и холодно. Оно совершенно спокойно, живут только глаза. Густые черные брови, длинные ресницы — не сразу разберешь, о чем говорят эти глаза. Пальцы медленно перебирают звенья длинной толстой золотой цепи — подарок вечного врага, папы Климента IV. Почти незаметным движением головы поклоны направо и налево.

Он идет по коридору, образованному низко склонившимися людьми. За ним следует льстивый шепот, как бы нечаянно вырываются сказанные более громко слова: «Божественный!», «Великий!», «Поистине великолепный!», «Наша гордость и наша слава!». Он как будто не слушает, но краешком уха все же улавливает слова.

Лоренцо окружают гости. Леонардо стоит поодаль. Его никто не замечает. Внезапно он чувствует чей-то внимательный взгляд. Леонардо поднимает голову, и глаза его встречают взгляд Лоренцо. Тот отводит глаза.

Андреа Верроккио. Бюст Лоренцо Медичи.

Через минуту перед Леонардо вырастает слуга и сообщает, что «их светлость» желает с ним говорить.

Сопровождаемый завистливым шепотом, Леонардо подходит к Лоренцо и отвешивает поклон. Лоренцо спрашивает, чем он занят.

«Вот удобный момент», — думает Леонардо и сначала спокойно, а затем все более и более горячась, развертывает перед Лоренцо свои планы. Через окно он видит Арно... Узкие берега реки раздулись, по светлым волнам с поднятыми парусами проплывают корабли вдоль высокой красивой, обрамленной величественными постройками набережной... Далеко за городом, по обоим берегам реки, стоят стеной золотые хлеба, зреет виноград... Веселые, здоровые юноши и девушки идут с песнями... Могучие водяные машины высоко поднимают воду, она падает шумным, водопадом, заставляя вертеться сотни станков...

Лоренцо слушает внимательно. Он очень вежлив, этот Великолепный. Только менее увлеченный собеседник мог бы заметить, как холодеют его глаза и становится все рассеяннее взор. Он думает:

«Странный этот Винчи! Говорят, он очень талантлив, но откуда у него эти мысли, совершенно ненужные для художника?»

Наконец Леонардо умолкает. Умолкает от тишины, внезапно окружившей его. Короткое молчание — и вдруг вопрос:

— Скажите, Леонардо, это правда, что вы пишете стихи?

Леонардо чувствует, что его ответ излишен. Ведь он уже много лет живет во Флоренции и хорошо знает, что каждое сказанное им слово, а тем более стихотворение, давно известно некоронованному владыке Флоренции. Поэтому он только молча склоняет голову.

— Странные темы выбираете вы для своих стихотворений, — продолжает медленно Лоренцо. — Разве нет других?

Леонардо вспоминает, что не далее как вчера вечером, сидя с друзьями в таверне, он читал свое новое стихотворение, в котором едко высмеивал толстых флорентийских купцов.

— Не лучше ли писать о божественной красоте природы, о возвышенных чувствах, вызываемых в нашей душе созерцанием великих дел творца... — слышит Леонардо.

Он поднимает голову и смотрит прямо в лицо Лоренцо.

— Вы настоящий художник, Винчи, Да, настоящий художник, продолжает вкрадчивый голос, — но вы еще очень молоды и можете легко сбиться с пути...

Леонардо видит, как глаза Лоренцо зажигаются гневом, но голос его по-прежнему тих и ровен.

— Вы как будто что-то ищете. А что искать? Все найдено...

Леонардо чувствует, как хитроумная паутина обволакивает его, какие-то путы связывает руки, что-то сжимает мозг.

— Напишите мне мадонну со святыми для капеллы свитого Бернарда во дворце Синьории, — продолжает все тот же тихий голос. — Надеюсь, вы поняли меня.

Милостивый кивок головой. Леонардо еще раз взглянул в эти вновь похолодевшие глаза и откланялся. Он шел под завистливый шепот людей, изумленных тем, что «его светлость» так долго беседовал с художником. А Лоренцо, провожая глазами высокую, стройную фигуру Леонардо, думал: «Необычные мысли у этого человека... И как он независимо держится!» Владыка Флоренции делает едва заметный знак глазами стоящему около него начальнику тайной полиции.

Леонардо вышел из дворца. Окинув взглядом еще раз его темную громаду, облегченно вздохнул. На душе было горько оттого, что его мечты встретили холодное равнодушие. Утешало лишь то, что есть теперь заказ, есть немного денег. Теперь он может продолжать свои поиски и свою работу.

.МАДОННА С ЦВЕТКОМ". „ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ'

БОЛЬШИМ подъемом принялся Леонардо за выполнение заказа Лоренцо Медичи. Ему хотелось показать на деле, в большой самостоятельной картине, к чему привели многолетние раздумья, многолетние наблюдения над людьми и жизнью, поиски нового.

Весь ушедший в себя, Леонардо проводил многие часы в своей мастерской один, не встречаясь ни с кем.

Надо было изобразить мадонну с Иисусом. На эту тему, столь излюбленную церковью, было написано бесчисленное множество картин. Образы Марии и маленького Иисуса варьировались без конца: фигуры их размещались на полотне то так, то иначе, повертывались к зрителю то одной, то другой стороной. Но все эти вариации были подчинены одному строго установленному правилу: образы Марии и Иисуса должны были внушать зрителям чувство преклонения перед божественной силой. Картина должна была заставить зрителя забыть обо всем земном, обратить его к созерцанию божественного.

Леонардо в голову приходит мысль, странная и необычная. Он не мог выполнить заказ так, как это было принято до него. Пусть останется тема, заданная заказчиком. Тут ничего не поделаешь. Но содержание будет новое.

По существу, что в этой старинной легенде о Марии и Иисусе есть реального?

Леонардо да Винчи. Мадонна с цветком (««Мадонна Бенуа»).

Мадонна с цветком. Деталь. Голова мадонны.

Мать и дитя! Молодая мать, радующаяся своему первенцу, с великой любовью и нежностью смотрящая на него, ловящая каждое его движение. Великое чувство материнства.

Вот оно, подлинное, естественное, настоящее чувство. И изобразить его надо правдиво, просто и жизненно.

Раздумья кончились. Рука сама потянулась к кисти. Скорей, скорей! Скорей надо выбрать краски, смешать их, подготовить доску и начать писать.

Вот когда пригодились его «альбомы», эти десятки зарисовок, набросков, на помощь к которым приходит могучая, натренированная память

Мадонна с цветком. Деталь. Младенец.

художника. Сколько таких счастливых матерей видел он на улицах и площадях Флоренции, в домах горожан и крестьян! Сколько раз любовался он смущением молодой матери, застигнутой пытливым взором художника! Он глубоко понимает это материнское чувство, восхищение матери своим первенцем. Жизнерадостный характер, умение располагать к себе, обаятельная улыбка во многом облегчали Леонардо наблюдать людей и их чувства... Леонардо вспоминает девушку, с которой танцевал он в Феличе на празднике сбора винограда. С тех пор прошло более двух лет. Осенью этого года Леонардо снова побывал в Феличе. Здесь все было по-прежнему. Старик Баттиста, как и прежде, исполнял обязанности старосты. Годы не тронули его. На вопрос Леонардо, а где же Мария, из дома вышла молодая женщина с ребенком на руках.

Гостеприимные хозяева долго не отпускали своего дорогого гостя. Снова собрались соседи, появились покрытые пылью фляжки с вином, полились разговоры. Леонардо любовался новой красотой Марии, новым выражением ее лица, улыбкой, обращенной к ребенку.

Так, облик мадонны найден. Это совсем юная мать. Цветущее, улыбающееся лицо, не красивое, но удивительно привлекательное, полное какой-то особенной прелести. Гладко причесанная, нарядно одетая, она сидит вполоборота к зрителю, совсем просто, без всякой позы. На коленях — веселый толстый, крепкий мальчуган. Забавляясь сама, мать протягивает ему цветок, ребенок тянется к цветку всем своим пухлым тельцем. Все его внимание сосредоточено на цветке. Толстыми, как будто перевязанными ниточкой ручонками он старается схватить цветок, но движения его еще неуверенны.

Прорезь окна заполнена глубокой синевой итальянского неба. Солнца не видно, но его лучи наполняют всю комнату, золотят фигуру младенца. Эта удивительная игра света и тени прославили имя Леонардо в веках.

Поразительны естественность лиц, фигур, поз, глубокая правдивость передачи простой жизненной сцены. Ничего «божественного», ничего «святого». Не «пречистую деву Марию» прославлял в своей картине Леонардо, а мать, миллионы счастливых матерей.

Картина вызвала многочисленные споры. Одни, сторонники старого, кричали о «ниспровержении основ», о дерзости художника, готовы были обвинить его в «богохульстве». Другие — их было большинство — тоже были поражены новаторством художника. Но они прощали его смелость, восхищенные прелестью и жизненностью изображенного. Сам Леонардо не вполне был доволен своей работой. Взыскательный художник, он понимал, что это только первый шаг, что в картине нет еще желаемой глубины, что не хватает движения, что нет пейзажа, что краски не так ярки и богаты, как сама природа.

В эти же годы (1474—1480) Леонардо написал поражающий своей выразительностью портрет Джиневры де Бенчи, красивой молодой флорентийки. Писать портрет и писать картину на избранную тему — далеко не одно и то же. Портретист связан необходимостью дать сходство изображения с оригиналом, художник же, пишущий картину, свободен в этом отношении. И здесь Леонардо снова показал себя высоким мастером.

Леонардо да Винчи. Портрет Джиневры де Бенчи.

В июле 1481 года монахи монастыря Сан-Донато заказали Леонардо написать для монастырской церкви большой алтарный образ на сюжет старой евангельской легенды поклонения волхвов. Легенда (рассказывает, что когда разнеслась весть о рождении Иисуса, то на поклонение к нему приехали волхвы мудрецы и повелители далеких сказочных стран. Опять-таки и на этот сюжет еще до Леонардо было написано немало картин в старом религиозном духе. Леонардо и здесь решил поступить по-своему. Сюжет увлек его возможностью дать большую, сложную, со многими фигурами картину.

Надо было решить много новых задач: искусно расположить фигуры (композиция картины), показать их в движении, показать своеобразие каждого изображенного человека.

Леонардо да Винчи. Поклонение волхвов. Не закончено.

Леонардо принял заказ и начал работать с обычной для него энергией. Он сделал множество новых зарисовок, набросков. Однако кончить картину не удалось: в его жизни наступил большой перелом — переезд в Милан.

Хотя и не законченная, картина «Поклонение волхвов» производит огромное впечатление, показывая, до какого совершенства уже в это время дошло мастерство Леонардо.

В центре картины — дева Мария с Иисусом на коленях. Ребенок одной рукой благословляет поклоняющихся ему волхвов, другой тянется к вазе, которую подносит ему один из них. Труднее всего для Леонардо было найти удачное выражение лица Марии. Опыт «Мадонны с цветком» здесь не годился. Там была маленькая, скромная, обычная житейская сценка. Здесь же было поклонение младенцу — сцена большого значения. Поэтому и выражение лица и поза Марии должны были быть иными, более торжественными.

Волхвы, стоя на коленях, приветствуют Иисуса. Вокруг толпа людей. Все охвачены одним чувством — изумления, соединенного с восхищением, но выражает его каждый по-своему.

В картине нет ни одной фигуры, которая повторяла бы другую.

Интересен задний фон картины. Справа — гористый пейзаж, слева возвышаются какие-то руины, должно быть античных зданий. Скачут, сражаются и повергают друг друга на землю всадники в античных костюмах.

Зрителей пленяло необычайно тонко выписанное дерево, ветки которого как бы колышутся от ветерка, проносящегося по равнине.

Н А Б Е Р Е Г У А Р Н О

' ft ’ч\ term If« '■ И ' к,

' ‘Я S-*-- 4

ЯйЯГл*

ЕОНАРДО медленно шел по берегу Арно. Далеко позади остались богатые кварталы Флоренции с их широкими площадями, высокими громадами дворцов, пышно украшенными церквами. Здесь все было иначе. Маленькие домики, скорее лачуги, бедняков теснились у реки.

Угрюмо смотрели закованные в толстые железные решетки окна изредка встречающихся складов. Узенькие, грязные улочки переплетались, разбегались и снова сходились на берегу реки.

Было раннее утро, час, когда во дворцах еще спят. А здесь, по улицам, брели люди, одетые в лохмотья, их заспанные лица были сумрачны, редкий смех странно звучал в тишине.

Это был час, когда шли к станкам работники прославленных на весь мир флорентийских ремонтных мастерских и мануфактур, голодные, грязные, вечно усталые люди, трудом и умением которых создавались удивлявшие всю Европу тончайшие сукна и шелка.

Необычная в этих местах наружность и костюм Леонардо — он, как всегда, был одет в куртку и красный короткий плащ — вскоре обратили на себя внимание. Люди с удивлением и нескрываемым раздражением смотрели на этого неизвестно зачем зашедшего сюда человека. Он не был похож ни на купца, ни на приказчика, ни на странствующего проповедника, ни, наконец, на сыщика тайной полиции.

Недоуменные взгляды вскоре сменились возгласами:

— Эй, петушок! Что привело тебя сюда в такую рань?

— Должно быть, вчера здорово хватил и дорогу домой позабыл!

— Гляди, гляди-ка, на поясе-то что у него!

— Это, видно, новый сборщик податей, вот он и повесил на пояс свои записи.

— Ха-ха-ха! Проваливай-ка отсюда, братец! Здесь много не насобираешь. Ты пройдись лучше в Палаццо Веккио...

— Нет, какой это сборщик? У тех морды — смотреть противно, а у этого...

— Что ж, тогда, должно быть, за красавицами сюда пожаловал...

— Вон они! Смотри, смотри!

Из-за угла показалось несколько молодых женщин. Это были ткачихи и красильщицы, спешившие на работу.

Молчавший до того невысокий коренастый парень с мрачным выражением лица решительно шагнул к Леонардо с явным намерением поговорить с ним по-своему.

— Эй, Дамьяно! — подзадоривали его. — Посмотри, какой гребешок у этого петушка!

Подталкиваемый парнями, Дамьяно подошел почти вплотную к Леонардо.

— А ну-ка, красавчик, проваливай отсюда! — вызывающе сказал он.

Леонардо спокойно смотрел на него. «Какое лицо... — думал он. —

Сколько силы в этом человеке!»

— Ну, ну, поворачивайся, да поскорее, нетерпеливо говорил Дамьяно.

Но удивительно спокойный взгляд незнакомца расхолаживал его.

— Ты кто? — спросил он уже более мягко.

— Я художник, — ответил Леонардо.

— Художник? — недоверчиво протянул Дамьяно и тут же воскликнул с яростью: — Так какого же черта тебе здесь надо! Уходи! Иди и рисуй святых. — Дамьяно крепко сплюнул на землю. — Торопись, а то мы поможем тебе!

— Я пришел сюда сам и сам уйду, когда захочу, — хладнокровно заметил Леонардо.

Где-то ударил колокол. Люди повернули в открытые железные ворота. Вместе с ними в ворота вошел и Леонардо.

Еще накануне он через своего отца, сэра Пьеро, уважаемого всеми суконщиками города, получил разрешение посмотреть мануфактуру, принадлежавшую высокочтимому мессеру Бенвенуто Корси.

Леонардо переходил от станка к станку и удивлялся тому, как грубы, неуклюжи, тяжелы в работе эти старые сооружения. Сколько труда, тяжелого, упорного, требуют они, а что дают? За целый день работы — от восхода до заката солнца — ткач может напрясть так мало пряжи, что за вычетом хозяйской доли ему остается лишь на кусок хлеба. Вот одна из причин нищеты, голода, которые так безжалостно истощают этих людей. А сколько их умирает в молодые годы!

Леонардо долго смотрел, как молодые, исхудавшие донельзя, кашляющие все время женщины занимались стрижкой шерсти. В воздухе носились тысячи тонких ворсинок. Они забивались в рот и легкие.

Леонардо вышел во двор. По каменным плитам текли потоки разноцветных красок.

Воздух был насыщен острым, зловонным запахом.

У чанов, над которыми стояли тяжелые облака пара, возились люди. Раздетые почти донага, обливаясь потом, они тащили большие, тяжелые куски ткани и, напрягая последние силы, погружали их в чан, мешали в нем, внимательно следя за малейшим изменением краски.

Леонардо смотрел и думал: к чему же наука, к чему математические исследования, механика и физика, все эти споры, за которыми так приятно проходят часы, если человек и теперь должен работать с такими же мучениями, как и раньше, когда люди не знали «божественной геометрии»! Что же? Так должно быть и впредь?

Вдруг раздался громкий крик. Леонардо растерянно оглянулся.

Двое рабочих старались повернуть огромный красильный чан, чтобы вылить из него уже использованную краску. Чан был очень велик, почти в два человеческих роста высотой и в несколько обхватов по окружности. Невысокий, коренастый рабочий толкал чан вперед, а другой, худой и изможденный, старался чуть-чуть наклонить его.

Неожиданно огромный, многопудовый чан стал медленно клониться вниз, угрожая всей своей тяжестью задавить людей.

Не раздумывая, Леонардо бросился к чану и уперся в него плечом. Все тело напряглось, кажется нечем дышать. Но вот стало совсем легко.

Леонардо выпрямляется. Его еще шатает. Вокруг толпятся рабочие.

Это они бросились ему на помощь так же, как он оказал помощь тому, кто в ней нуждался.

И что поразило Леонардо: на лицах людей появились улыбки. Раздались громкие, приветливые голоса:

— Браво, браво!

— Вот молодец!

— Ну и силища! И где только родился такой...

Пробивая толпу, как таран, прямо на Леонардо шел коренастый парень. Он подошел к нему вплотную и остановился остолбенев. Леонардо узнал в нем Дамьяно.

— Здравствуй! — сказал Леонардо. — Вот и еще раз увиделись.

Дамьяно не верил своим глазам. Уж он-то, давно работавший здесь,

лучше других знал, что было бы с ним, если бы этот человек не подставил свое плечо под падавший чан.

— Кто ты? — задыхаясь от волнения, спросил он.

Леонардо улыбнулся:

— Я художник.

— Я это знаю, — ответил Дамьяно. — Но как тебя зовут? Откуда ты родом?

— Я Леонардо из Винчи.

— Леонардо из Винчи, — громко повторил Дамьяно.

И вслед за ним и другие люди, стоявшие вокруг, повторили это имя.

* * *

С тех пор Леонардо стал частым гостем на мануфактуре, его уже знали и встречали, как своего.

Вскоре он вполне освоился со всеми станками и приспособлениями, применявшимися здесь. Бывал он и в лачугах бедняков, единственная комната в которых была занята огромным ткацким станком. За ним тоже работали от зари до зари. Труд людей, работавших на дому, был очень дешев, и владельцы мануфактур широко пользовались им.

Леонардо изучает не только существовавшие в его время машины, но и обращается к механике древних, учится многому в кружке Тосканелли. Упорно, внимательно исследует он отдельные части машин, тщательно измеряет и рассчитывает их в поисках наилучшей формы как деталей, так и всего целого.

Леонардо да Винчи. Чертежи по механике.

Он убеждается в том, что ученые древности только-только подходили к пониманию основных законов механики. Нужно было почти все начинать сначала.

И вот Леонардо ставит один опыт за другим. Опыты говорят ему, как много в старой науке было от фантазии, от незнания действительности. Они давали Леонардо не только правильное понимание уже известного, но и двигали его мысль дальше.

Понятно, почему уже в это время Леонардо в своих записных книжках возносит хвалу опыту:

«Простой и чистый опыт есть истинный учитель».

Защищаясь от упреков представителей старой науки, требовавших слепого преклонения перед авторитетами и тем задерживавших движение вперед, Леонардо писал:

«Хорошо знаю, что некоторым гордецам, потому что я не начитан, покажется, будто они вправе порицать меня, ссылаясь на то, что я человек без книжного образования. Глупый народ!.. Я мог бы так ответить им, говоря: «Вы, что украсили себя чужими трудами, вы не хотите признать

Леонардо да Винчи. Стригальная машина. Рисунок.

за мною права на мои собственные»... Не знают они, что мои предметы более, чем из чужих слов, почерпнуты из опыта, который был наставником тех, кто хорошо писал; так и я беру его себе в наставники и во всех случаях на него буду ссылаться».

И в другом месте:

«Они [приверженцы старой науки] расхаживают чванные и напыщенные, разряженные и разукрашенные не своими, а чужими трудами, а в моих мне же самому отказывают... Сами [они] — не изобретатели, а трубачи и пересказчики чужих произведений».

Проверяя свои предположения и расчеты опытами, Леонардо впервые в истории науки сформулировал некоторые основные законы механики и разработал проекты ряда машин. Он явился первым ученым, сформулировавшим закон сложения сил. Обращаясь к практике, без которой Леонардо не мыслил научной работы, он создал проекты валяльных, прядильных, ткацких и других машин. Особенное значение придавал он сконструированной им механической прялке, намного превосходившей своей производительностью все применявшиеся в то время.

Леонардо да Винчи. Проект автоматического оружия. Рисунок.

Много труда положил Леонардо на разработку конструкций водяных двигателей.

Он прекрасно понимал, что использовавшаяся в качестве двигателей сила человека и животных (силы пара в то время еще не знали) для приведения в движение больших и сложных машин недостаточна. К тому же работа этих «естественных двигателей» во многом зависела от их состояния, она не могла быть регулярной, длительной, равномерной. Правда, изыскания по использованию силы воды начались задолго до Леонардо. Создавались многочисленные проекты, строились различные неудобные установки, простейшими из которых были обычные водяные мельницы. Однако они были очень громоздки, дороги и малопроизводительны. Самым же значительным недостатком этих конструкций было плохое устройство передач.

И здесь у Леонардо теория шла рука об руку с опытом. Математический расчет сопровождался, проверялся, исправлялся, пополнялся данными наблюдений.

Замыслы Леонардо были широки. Он мечтал о том, чтобы переложить тяжесть труда человека на силы природы и машины. Это был грандиозный план, к осуществлению которого он приступил еще во Флоренции и работал над ним всю жизнь.

Еще одна отрасль техники занимала внимание Леонардо в флорентийский период его жизни. Это — военная техника. Она привлекала внимание Леонардо прежде всего потому, что его родина, Флоренция, в продолжение многих лет вела упорную борьбу с большой коалицией противников во главе с римским папой Сикстом IV и неаполитанским королем. Леонардо, горячо любивший свою родину и свой народ, не мог даже представить, чтобы жадные, хищные враги вторглись в любимый им город, разрушили его, опустошили поля и виноградники. Поэтому он отдавал обороне Флоренции всю силу своего ума и таланта.

Военная техника занимала Леонардо еще и потому, что при сооружении военных машин можно было разрешить многие научные и технические задачи. Так, при разработке проектов более мощных метательных орудий Леонардо вплотную подошел к идее использования пара и создал несколько проектов «паровых пушек». Разработка вопросов военной техники давала ему возможность глубже заняться изучением проблемы автоматизации, то есть автоматического (без непосредственного участия человека) управления машиной. Это имело громадное значение и для развития промышленности, освобождая большое количество рабочих рук.

Большинство разработанных Леонардо да Винчи проектов текстильных и других машин оставалось только на бумаге. Жадные и скупые промышленники и купцы крайне неохотно шли на технические новшества.

Но Леонардо никогда не падал духом, не отчаивался. Он работал много и упорно, твердо веря, что придет время, когда плоды его мысли найдут свое применение.

ПЕРЕЕЗД В МИЛАН. „ЧТО Я МОГУ ДЕЛАТЬ?“

ОЗДНЕЙ осенью 1482 года Леонардо выехал в Милан.

Еще несколько месяцев тому назад он был снова вызван к Лоренцо Медичи. Лоренцо сказал, что его друг, правитель Милана герцог Ло-довико Моро, просит прислать ему хорошего скульптора для изготовления конной статуи отца Лодовико, Франческо Сфорца, Лоренцо прибавил еще несколько незначительных фраз, которые должны были означать, что он надеется, что Лоренцо «поддержит славу флорентийского искусства». Аудиенция была коротка, но собеседники хорошо поняли друг друга.

Для Леонардо было совершенно ясно, что Лоренцо с удовольствием откликнулся на просьбу Лодовико, так как она давала ему возможность без шума и лишних разговоров освободиться от Леонардо. Так оно действительно и было. Лоренцо давно уже подумывал о том, как бы избавиться от «странного человека», особенно после того, как ему начали доносить о частых посещениях Леонардо мануфактур и его разговорах с мастеровыми. К обвинениям Леонардо в «нечестии» стали присоединяться новые — в «подозрительных знакомствах».

Жизнь во Флоренции при Великолепном начала тяготить и самого Леонардо. Он хорошо понимал, насколько он чужд двору правителя, насколько его занятия науками и техникой внушают подозрения. Особенно стало тяжело после того, как однажды, придя на мануфактуру, он узнал о

внезапном исчезновении его нового друга — Дамьяно. Куда девался этот человек, так привязавшийся к Леонардо, никто сказать не мог.

Был еще неприятный разговор с отцом Бартоломео, каноником церкви Санта-Мария Новеллиона, о занятиях Леонардо анатомией. Почтенный каноник долго «отечески» убеждал его не доискиваться до «сокровенных тайн» мира.

Леонардо слышал о Лодовико Моро. Это был ловкий авантюрист, ни перед чем не останавливавшийся для достижения своих целей, хитрый интриган, мастер закулисной дипломатии, человек жестокий и вместе с тем трусливый. Леонардо было известно, как путем лжи, обмана и интриг Лодовико стал опекуном своего племянника — миланского герцога Джан Галеаццо, веселого, беспечного, погруженного с головой в кутежи и охоту молодого человека.

Но Леонардо знал также и то, что Лодовико высоко ценил военную технику и инженерное дело. Поэтому Леонардо надеялся найти в Милане приложение своим силам.

* * *

Дорога круто поднималась в гору. Лошади, выбиваясь из сил, с трудом тащили тяжелую повозку с немногим имуществом, среди которого самым ценным был удивительный музыкальный инструмент. По словам старинного биографа Леонардо, Вазари, этот инструмент, в виде лошадиной головы, был сделан Леонардо собственноручно, большею частью из серебра. «Вещь странная и новая, обладавшая гармонией большой силы и величайшей звучностью». Леонардо вез ее в подарок Лодовико.

Леонардо спрыгнул с повозки и пошел пешком. Идти было хорошо: чистый воздух горных высот бодрил тело и душу. Все испытанные во Флоренции огорчения тускнели и скоро совсем померкли. Будущее представлялось полным ярких впечатлений, творческих удач, встреч с интересными людьми. Воображение рисовало новые большие полотна, грандиозные постройки, парки, украшенные статуями.

Дорога резко свернула направо, и всё вокруг изменилось как бы по волшебству. Тяжелая завеса тумана разорвалась, и в просветах далеко внизу сверкнула голубовато-серебряная лента реки. К ней справа и слева почти вплотную подходили круто падавшие, покрытые могучим лесом склоны. Последние клочья тумана бессильно цеплялись за торчавшие из ущелья острые скалы. А вдали, там, где ущелье расширялось в долину, играло, щедро заливая все расплавленным золотом, солнце.

Леонардо остановился и невольно залюбовался этой величественной картиной борьбы света с мраком.

Треск ломающихся сучьев и ветвей вывел его из раздумья. Леонардо повернул голову и увидел какое-то странное, мало похожее на человека существо, вылезавшее из чащи кустарника. Одежда на нем была разорвана в клочья, лицо в ссадинах, черные свалявшиеся волосы полны сухих листьев. Человек, видимо, был ранен: он припадал на правую ногу.

Леонардо с изумлением смотрел на незнакомца. Он много встречал людей — здоровых и больных, бедных и богатых, красивых и некрасивых, — но такого он видел впервые. Да было ли это существо, более похожее на лесного зверя, человеком?

Так они стояли друг против друга: молодой, красивый, изящно, даже богато одетый художник и ученый и жалкое, покрытое лохмотьями и грязью, в крови и синяках, затравленное, загнанное существо; только большие, полные ярости глаза говорили о том, что это тоже человек. В первый момент Леонардо от неожиданности даже подался назад и чуть не оступился.

— Осторожнее, синьор! Там даже костей не соберешь! — прохрипел незнакомец.

Леонардо повернул голову и вздрогнул: внизу чернела пропасть.

Откуда-то издалека донеслись звуки охотничьего рога и заливистый лай собак. Незнакомец втянул голову в плечи и беспокойно заметался.

— Это за тобой? — скорее сказал, чем спросил Леонардо.

Тот только молча кивнул лохматой головой.

— Эге-гей! Посторонись! — озорно закричал возница, поравнявшись с ними.

Он даже поднял кнут, чтобы хлестнуть бродягу, но Леонардо движением руки остановил его.

Мельком взглянув на незнакомца, который, казалось, весь превратился в слух, Леонардо подошел к повозке и пошарил в ней. На дорогу полетели старый камзол, штаны и сапоги.

— А ну, быстро... и вот сюда! — Он кивнул головой на повозку.

Незнакомец не заставил ждать. В мгновение ока сбросил он с себя лохмотья и быстро переоделся. Потом, сверкнув черными, глубоко запавшими глазами на Леонардо, скользнул в повозку.

Опоздай он на минуту, было бы уже поздно.

Из кустов выскочил огромный медиоланский пес. Длинная острая морда его почти касалась земли, налитые кровью глаза горели бешенством, рыжая шерсть стояла дыбом. Когда Леонардо сильным ударом ноги сбросил вниз, в ущелье, валявшиеся на земле лохмотья, пес яростно залаял и закрутился на месте.

На дороге показался всадник.

— Кто такой? — зычно крикнул он, с трудом сдерживая рвавшегося вперед коня.

Леонардо спокойно смерил взглядом всадника с головы до ног и неторопливо ответил:

— Флорентийский художник Леонардо да Винчи.

Всадник остановил коня и сорвал с головы пеструю шляпу:

— Прошу трощения, синьор! Скажите, вы не видели здесь, — он обвел хлыстом широкий круг, — бродяги? Мои собаки, синьор, почти схватили его...

— Кажется, он прыгнул туда. — Леонардо указал рукой на ущелье.

— А-а-а! — Всадник перегнулся в седле и посмотрел вниз. — Туда ему и дорога! Если бы вы, синьор, знали, сколько хлопот доставил нам этот негодяй! — Он сплюнул вниз и с явным удовлетворением прибавил: — Думаю, что теперь все кончено: оттуда не выскочишь!

Он приложил к губам рог и затрубил. Большой желтый пес, бегавший все время от дороги к обрыву, снова залаял и вдруг, навострив уши, подбежал к самому краю. Он готов был ринуться вниз.

— Назад, Беппо! Назад! — закричал всадник. — Что ты там нашел? А, понимаю, понимаю тебя, мой верный пес!

Внизу, зацепившись за куст терновника, чернели лохмотья бедняка.

— Счастливого пути, синьор! — И всадник, снова оглашая ущелье громкими звуками рога, поскакал дальше.

Только поздним вечером, когда горы остались далеко позади, Леонардо выпустил незнакомца из повозки. Они сидели в придорожной таверне и ужинали. Огромные ломти хлеба, целый круг сыра, большие куски жареного мяса один за другим исчезали во рту бедняка. Странно было то, что он не пил вина. Зато воды для него пришлось принести из колодца целое ведро.

Дожевав последний кусок, незнакомец отодвинулся от стола, встал и поблагодарил Леонардо.

— Вы спасли мне жизнь, синьор. Если хотите, возьмите ее...

Леонардо взглянул на него с удивлением.

— Кто ты? — спросил он.

Заикаясь, прерывая рассказ длинными паузами — видно, говорить долго было ему непривычно, — незнакомец рассказал обычную, одну из многих, историю бедняка.

Баттиста Вилланис, как он назвал себя, жил со своими стариками родителями в маленькой, сделанной их собственными руками избушке далеко в горах.

Прадед, дед, отец Баттисты были людьми свободными. Они пасли небольшое стадо на горных пастбищах, охотились и были сыты.

Так они жили много лет и прожили бы, надо думать, еще долго.

Земля, на которой сидели Вилланисы, перешла к графам Роверето. Новый управляющий, желая выслужиться перед графом, потребовал от горцев плату за пользование лугами, да не за один год, а чуть ли не за все последние сто лет. Вилланисы, как и многие другие горцы, отказались платить за старое, да если бы они и захотели заплатить, все равно было бы нечем. Тогда управляющий, тот самый, что встретился с Леонардо, бросил старика Вилланиса, отца Баттисты, вместе с другими в подвал замка, где тот от голода и побоев умер. Избушку в горах сожгли. Мать Баттисты умерла от горя и слез. Лишенный крова и пристанища, Баттиста ушел в лес и занялся охотой. Правда, охотился он не столько за дичью, сколько за управляющим. Попался, конечно. Его жестоко избили, бросили в тот же подвал, где умер отец. Так проходил месяц за месяцем.

Но нашлись добрые люди. Они помогли ему бежать, и он опять очутился в горах. День за днем и ночь за ночью он выслеживал своего врага, управляющего, и наконец встретился с ним на узкой горной тропинке. Но силы оказались неравны: у Баттисты был один только его верный нож, а у Манфредо — мушкет. Раненный пулей в ногу, Баттиста все же убежал и скрылся в лесной чаще. Больная нога долгое время не давала возможности двигаться, и он питался только кореньями и ягодами. А в это время по всей округе рыскали выдрессированные для охоты за людьми испанские медиоланские собаки, сильные и злые.

Истощенный голодом и страданиями, он решил выйти на дорогу, чтобы здесь ударом ножа покончить с обидчиком, хотя и знал, что это ему едва ли удастся. Остальное синьору известно.

Леонардо смотрел на заросшее густой щетиной лицо молодого человека, на его покрытые ссадинами и ранами лоб и руки, на худую, жилистую шею, на зло и остро сверкавшие глаза, слушал его глухой, прерывистый голос и думал, до чего может дойти человек, преследуемый жадностью и корыстью более сильного... Он видел перед собой не только измученного и затравленного горца, а Человека. Ему было мучительно обидно за него, разум и искусные руки которого создали столько прекрасного в мире и столько еще могли создать!

Долго они сидели молча. Наконец Леонардо тихо сказал:

— Хорошо, Вилланис. Идем ко мне.

Баттиста встал и молча низко поклонился Леонардо. Они уговорились, что впредь он будет именоваться Зороастро.

Так Леонардо да Винчи обрел преданного друга и верного слугу.

* * *

Милан встретил наших путешественников неожиданно ярким, веселым солнцем. Тучи, казалось, зацепились за вершины Апеннин и остались далеко позади. Гигантской дугой высились на севере Альпы. Оттуда тянул прохладный ветер.

На следующий день, рано утром, Леонардо медленными шагами обходил огромную, обрамленную высокой толстой стеной с башнями площадь миланского «кремля» (Кастелло). Здесь было меньше пышности, блеска, чем во Флоренции, но зато все выглядело солиднее. По высокой стене беспрерывно ходили часовые, зорко вглядываясь в даль. Двор Кастелло был густо уставлен пушками, осадными и наступательными военными машинами.

Сотни солдат в самых разнообразных костюмах бродили по двору, готовые по первому зову трубы взяться за оружие. Все это напоминало военный лагерь.

Леонардо несколько раз измерил площадь. Это нужно было ему для того, чтобы точно определить место, где он должен был воздвигнуть памятник Франческо Сфорца. И в последующие дни, нередко с первыми лучами солнца, Леонардо снова появлялся на площади, вымерял ее, делал зарисовки.

Леонардо да Винчи (приписывается). Портрет музыканта.

Леонардо да В и н ч и. Проект гигантского самострела. Рисунок.

Так началась его трудовая жизнь в Милане.

Часто он, не заходя на площадь, шел прямо в конюшню герцога, выбирал хорошего скакуна и отправлялся за город. Иногда он уезжал довольно далеко, любуясь окрестностями Милана.

Все было здесь для него ново. Большая широкая река По медленно катила свои волны. Справа и слева в нее вливались мелководные речки и ручьи, сбегавшие с высоких заснеженных гор. Повсюду, почти под самым городом, были огромные пространства заболоченной земли. В одних местах воды было слишком много, а в других виднелась потрескавшаяся еще от летнего зноя земля. Леонардо ехал и думал, как много можно здесь сделать для того, чтобы все эти земли были одинаково хорошо орошены.

Дни проходили за днями. Кончилась зима. Леонардо чувствовал огромный прилив сил, ему хотелось строить, конструировать: конная статуя не могла поглотить всю кипящую в нем энергию.

Леонардо да Винчи. Танк. Рисунок.

Леонардо решается написать Лодовико Моро письмо, рассказать о том, что он не только скульптор и художник, но техник и изобретатель.

До нас дошла только копия (или, может быть, черновик) этого письма, написанная рукой одного из учеников Леонардо. Письмо это очень хорошо рассказывает об интересах Леонардо этого времени.

«Славный мой синьор, после того как я достаточно видел и наблюдал опыты тех, кто считается мастерами и создателями боевых приборов, и нашел, что их изобретения в области применения этих приборов ни в чем не отличаются от того, что находится во всеобщем употреблении, я попытаюсь, не нанося ущерба никому, быть полезным вашей светлости, раскрываю перед вами мои секреты и выражаю готовность, как только вы того пожелаете, в подходящий срок осуществить все то, что в коротких словах частью изложено ниже.

1. Я умею делать мосты, очень легкие, прочные, легко переносимые, с которыми можно преследовать неприятеля или отступать перед неприятелем, а также и другие, подвижные, без труда устанавливаемые и снимаемые. Знаю также способы сжигать и уничтожать мосты неприятеля.

2. Я знаю, как при осаде неприятельского города спускать воду изо рвов, перебрасывать бесчисленные мосты, делать щиты для прикрытия атак, лестницы и другие осадные орудия.

3. Также, если по случаю высоты укреплений или толщины стен осажденный город не может быть подвергнут бомбардировке, я знаю способ, как разрушить любую крепость, если только она не построена на скале.

4. Я умею также отливать пушки, очень легкие и легко переносимые, заряжать их мелкими камнями, и они будут действовать подобно граду, а дым от них будет вносить великий ужас в ряды неприятеля, причинять ему огромный урон и расстройство.

5. Также я знаю способы, как путем подкопов и извилистых подземных ходов, бесшумно проложенных, выходить к определенному пункту, хотя бы пришлось проходить под рвами или под рекой.

6. Также я могу сделать закрытые безопасные и непроницаемые колесницы, которые, врезываясь в ряды неприятелей со своей артиллерией, смогут прорвать их строй, как бы они ни были многочисленны. А следом за ними может двигаться пехота беспрепятственно и не неся урона.

7. Также в случае необходимости могу сделать бомбарды, мортиры и огнеметные приборы, очень красивой формы и целесообразного устройства, непохожие на обычные.

8. Там, где не применимы пушки, я могу сделать катапульты, манганы, стрелометы и другие орудия, действующие не обыкновенно и не похожие на обычные; словом, смотря по обстоятельствам, могу сделать бесконечное количество разнообразных наступательных и оборонительных приспособлений.

9. А в случае, если военные действия будут происходить на море, я могу сделать много всяких вещей, чрезвычайно действительных как при атаке, так и при защите, например суда, которые будут выдерживать действие самых больших пушек, пороха и дыма.

10. В мирное время, думаю, смогу не хуже всякого другого быть полезным в постройке общественных и частных зданий и в переброске воды из одного места в другое.

Также я могу выполнять скульптурные работы из мрамора, бронзы и гипса, а также, как живописец, могу не хуже всякого другого выполнить какой угодно заказ.

И еще могу взять на себя работу над «Конем», которая принесет бессмертную славу и вечную честь блаженной памяти вашему отцу и светлейшему дому Сфорца.

Если же что-либо из перечисленных выше вещей показалось кому-нибудь невозможным или невыполнимым, я вполне готов сделать опыт в вашем городе или в другом месте по указанию вашей светлости, почтительнейшим слугой которого я пребываю».

Так писал, сознавая силу своего научного и художественного гения, великий Леонардо.

ПРИ ДВОРЕ ЛОДОВИКО МОРО

ГРОМНЫЙ, украшенный яркими красочными фресками зал. Высокие, широкие окна выходят в густой, тенистый парк. Веет прохладой весеннего вечера. Богато одетые мужчины и женщины медленно кружатся под звуки невидимого оркестра. Некоторые стоят у пышно убранных, отягощенных бесчисленными кушаньями и винами столов. Всюду оживленные разговоры, взрывы смеха. Даже одетые в черные мантии фигуры епископов и аббатов не могут нарушить общее веселье. Да и сами они хохочут во все горло над удачной шуткой или неловким танцором.

Музыка умолкает. Середина зала заполняется гостями. Шум и смех становятся еще громче и заразительнее. Пример во всем подает высокий красивый юноша в черном бархатном костюме, расшитом золотом. Это молодой герцог Джан Галеаццо. Он весел и беспечен. Государственные заботы не отягощают его. Всеми делами государства заправляет его властолюбивый дядя — Лодовико Моро. А чтобы коронованный племянник не мешал ему, он всячески поощряет его веселую жизнь и сам принимает в ней немалое участие.

Внезапно шум смолкает. Прохаживающиеся по залу пары останавливаются, люди, стоящие лицом к окнам, оборачиваются к двери. Все как-то невольно расступаются, образуя широкий проход.

Легким, свободным шагом входит в зал Леонардо да Винчи. Он одет

Леонардо да Винчи. Портрет дамы с горностаем (Цецилия Галлерани?)

в любимый ярко-красный плащ. Волосы и борода тщательно расчесаны. В руках — знаменитая серебряная лютня. Он улыбается, готовый сказать острое слово или спеть веселую песню.

Здесь, при дворе Лодовико Моро, его знают и любят. Еще до приезда Леонардо разнеслись слухи, что в Милан приедет скоро знаменитый художник. Герцоги Сфорца и особенно Лодовико, стараясь ни в чем не уступать Медичи, также окружали себя известными людьми Италии. Уже давно жили в Милане знаменитый архитектор Браманте, архитектор и инженер Дольчебуоне, знаменитый математик Лука Пачоли, поэт Бернардо Беллинчони, новеллист Банделло и многие другие. Блеск и слава их имен должны были рассеять темные слухи, ходившие о миланских правителях...

Когда Леонардо появился при дворе, то изумление и восхищение им возросли еще более. При первых же посещениях дворца Лодовико он показал себя блестящим музыкантом, талантливым импровизатором стихотворений и рассказов, остроумным, тонким собеседником и... очень изобретательным пиротехником. Теперь уже ни одно празднество не обходилось без его участия.

Так было и в этот вечер. Как только он вошел в зал, к нему, бесшумно скользя по паркету, подошел паж и передал просьбу ее милости пройти к ней. Леонардо подошел к креслу, в котором сидела пышно одетая молодая красивая женщина, Цецилия Галлерани, возлюбленная Лодовико, и низко, но с большим достоинством поклонился.

— Чем вы порадуете нас сегодня, мессер Леонардо? — кокетливо спросила она.

Толпа молодых людей и девушек тут же окружила Леонардо.

— Спойте, мессер Леонардо! — кричал один.

— Нет, лучше расскажите что-нибудь, — просил другой.

— Пожалуй, я рассказал бы одну историю из жизни художников, если только... — и Леонардо лукаво взглянул на стоявшего невдалеке монаха.

— Ха-ха-ха! — оглушительно захохотал разряженный, как индюк, военный. — Фра Виченцо сам рассказывает такие истории, что... — И он снова громко рассмеялся.

— Ну, если синьор Монтефельтре берется меня защищать, то я, пожалуй, решусь, — сказал Леонардо.

— Просим, просим! — раздалось вокруг.

НО

Леонардо да Винчи. Мадонна Литта.

Леонардо уселся поудобнее и начал:

— «Один священник, обходя в страстную субботу свой приход, чтобы разнести, как то принято, святую воду по домам, зашел в комнату к одному живописцу, где и окропил той водой несколько его картин; а этот живописец, обернувшись к нему, с некоторой раздраженностью спросил, для чего мочит он так его картины. На это священник ответствовал, что таково обыкновенье, и что его обязанность так поступать, и что поступает он благостно, а кто поступает благостно, тот должен и себе ждать добра сторицей, что так-де обещал господь, и что за всякое добро, какое делается на земле, воздается свыше стократ.

Тогда живописец, выждав, чтоб тот ушел, высунулся сверху из окна и вылил преизрядное ведро воды тому священнику на голову, промолвив: «Вот тебе, получи свыше стократ, согласно твоему слову, как ты мне сказал, чтобы воздать за благо, что ты мне сделал своей святой водой, которой ты наполовину испортил мои картины».

Смех раскатился по всему залу. Смеялись все: и прекрасная Цецилия, и ее веселые подруги, и молодые люди, и храбрый Монтефельтре, и даже сам фра Виченцо: с тех пор как епископ Ровиго оттягал у него большой виноградник, он полюбил рассказы, в которых доставалось духовенству.

Леонардо не заставлял себя долго упрашивать. Он рассказал еще одну забавную историю — о двух странствующих монахах, которые остроумно отомстили обошедшему их ловкому купчику. Неудача купчика особенно понравилась присутствующим дворянам.

Леонардо знал множество историй. Большой знаток и страстный любитель родной литературы, он многие часы проводил за изучением бессмертной «Божественной комедии» Данте. Он высоко ценил сонеты Петрарки и новеллы Боккаччо, в которых так тонко и вместе с тем так беспощадно высмеивались пороки католического духовенства, жадной, скупой буржуазии и спесивого, чванного дворянства. Подобно Боккаччо, он собирал различные забавные истории и обрабатывал их; немало иронических, метких рассказов (фацеции) сочинял он и сам.

От забавных рассказов перешли к загадкам. И снова Леонардо блеснул своими талантами. Его загадки внешне были очень просты, но заставляли много думать.

— Люди будут выбрасывать из собственных домов те припасы, что

Этюд для головы «Мадонны Литта». Рисунок.

предназначались для поддержания их жизни. Что это такое? — спрашивал он улыбаясь.

Окружающие ломали себе голову, фантазировали, давали самые несуразные ответы, пока Леонардо не разрешил их мучений одним только словом:

— Посев.

Когда смех утих, Леонардо серьезным голосом произнес:

— Люди будут ходить и не будут двигаться, будут говорить с тем, кого нет, будут слышать того, кто не говорит.

Не дожидаясь отгадки, он торжественно продолжал:

— Люди будут с удовольствием видеть, как разрушаются и рвутся их собственные творения.

С разных сторон сыпались ответы. Отгадчики изощрялись, думая, что под этими «пророчествами» скрывалось что-нибудь сложное и таинственное. А на самом деле ответы были просты: сон и сапожники.

Однако далеко не все сочиненные им рассказы, «загадки-пророчества» и особенно басни читал Леонардо во дворце герцога. Многие из них были так остры по содержанию, давали такую резкую, беспощадную критику существующему строю, господству богачей и католической церкви, что Леонардо вынужден был во избежание неприятностей держать их зашифрованными в своих рукописях и рассказывать только близким людям.

При дворе никому и в голову не приходило, что этот живой, общительный человек был настоящим ученым и великим изобретателем. Здесь его находчивость, остроумие и быструю выдумку использовали лишь для развлечений, для удовлетворения прихотей и капризов богачей. Леонардо поручалось устройство придворных празднеств, пышных фейерверков, церемоний. Когда молодой герцог Джан Галеаццо решил жениться, в Милане было устроено необычайное празднество. Поэт Беллинчони написал стихи о планетах, спускающихся с неба, чтобы принести новобрачным свои приветствия. Леонардо же пришлось соорудить специальную конструкцию: под потолком большого зала вращались семь планет, которых изображали юноши и девушки; «планеты» эти спускались вниз и читали стихи Беллинчони. Молодая герцогиня была женщина избалованная. Однажды ей захотелось иметь ванну, в которую поступала бы горячая и холодная вода. Леонардо пришлось забросить свои работы над конной статуей и заняться конструированием такой ванны. В другой раз она пожелала, чтобы именно Леонардо, а не кто другой расписал красками сундуки и шкафы, в которых она хранила свои платья. Или вдруг ей пришло в голову иметь свой портрет работы Леонардо. И он должен был оставлять все и часами ожидать, когда герцогиня соблаговолит уделить полчаса для позирования.

Но больше всего и она и герцог любили фейерверки. Леонардо приходилось изощрять свою фантазию в изобретении все новых и новых фейерверков.

Часто он уходил из дворца, не дожидаясь окончания празднества. Он шел тихими темными аллеями парка в отведенный ему домик. Небо освещалось десятками разноцветных огней, вертелись, треща и рассыпая миллионы искр, огненные мельницы, вздымались к небу ракеты, образуя причудливые рисунки, громко играла музыка, а он шел угрюмый и сосредоточенный.

Сколько времени живет он здесь, а что сделано? Дни, месяцы уходят на эти пустяки. Заниматься тем, что интересовало, приходилось урывками. На это оставались только немногие ночные часы.

Скорей, скорей домой! Засветить лампу, высчитывать, снова чертить, открывая новые страницы науки, и так до зари, а потом короткий сон. Стук в дверь — паж герцогини. Опять проклятые ванны, сундуки с платьями!

АК протекала жизнь Леонардо в Милане. Работа над конной статуей затягивалась. Все свободные от пребывания при дворе часы Леонардо отдавал занятиям математикой.

Но все же и столь любимая математика не могла полностью удовлетворить Леонардо. Его по-прежнему тянуло к живописи.

С большой радостью откликнулся он на предложение принять участие в работе по отделке церкви святого Франциска.

25 апреля 1483 года он вместе с двумя другими художниками, Эванджелистой и Амброджо да Предисом, заключил договор, по которому обязывался написать образ мадонны. Работа затянулась, и Леонардо сдал заказ позже срока и в незаконченном виде.

Эта картина Леонардо получила название «Мадонна в скалах». Писал он ее с огромным увлечением. Ему хотелось более широко применить в ней те новые приемы, которые он начал разрабатывать еще во Флоренции.

Леонардо начал с тщательного продумывания сюжета. Заказчики определили его лишь в самом общем виде: изображение богоматери.

После долгого раздумья Леонардо нашел новую, еще ни разу не изображавшуюся сцену.

На фоне какого-то фантастического пейзажа, в пещере, образованной диким нагромождением скал, похожих на сталактиты, расположилась небольшая группа. В середине — мадонна. Чуть склонив голову набок,

Леонардо да Винчи. Мадонна в скалах

Мадонна в скалах. Деталь. Голова ангела.

она наблюдает за маленьким Иисусом. Лицо и вся поза мадонны выражают глубокое спокойствие.

Как и в ранних картинах, Леонардо изображает мадонну обычной женщиной. Она красива, но в ней нет ничего «божественного», ничего «святого».

Мадонна одета в широкое платье, ниспадающее тяжелыми, крупными складками. Достаточно хотя бы бегло сравнить одежду ангела на картине Верроккио и одежду мадонны, чтобы видеть, какой громадный шаг сделал Леонардо. Платье мадонны нарисовано так, что чувствуется даже ткань его.

Правой рукой мадонна касается Иоанна. Она как бы подталкивает его к Иисусу. Левую руку простерла над Иисусом. Обе руки выписаны с уди-

Мадонна в скалах. Деталь. Младенец Иисус.

вительным мастерством; кажется, что они находятся в движении. Фигуры мальчиков так жизненны и непринужденны, что только пальчики Иисуса, сложенные для благословения, напоминают о том, что на картине изображены «святые».

Мальчишек Леонардо знал хорошо. Еще во Флоренции все дети округи толпой теснились вокруг него. Они щебетали, как стайка воробьев, умолкая только в те минуты, когда он вынимал карандаш и принимался рисовать. С затаенным дыханием, вытянув шею, они напряженно следили за каждым движением его руки, как будто бы сами участвовали в создании, рисунка.

Дети осаждали его просьбами, зная, что никто не может сделать так

хорошо змея и запустить его под облака, как «дядя Леонардо». И, когда искусно сделанный змей уходил в синеву неба и одобрительный шум голосов возвещал удачу новой конструкции, Леонардо счастливо улыбался...

Четвертый персонаж картины, ангел, является дальнейшим развитием образа ангела в верроккиевской картине... Этот полный жизни юноша с прекрасным лицом изящным жестом руки указывает на Иоанна.

Всё, начиная от нависших над головой мадонны скал и кончая фигурой коленопреклоненного ангела, направлено к тому, чтобы зритель как можно более реально ощутил глубину пространства.

Вся сцена озарена тихим вечерним светом, исходящим из глубины пещеры и распространяющимся на лица и фигуры.

В этой картине уже явственно выступил могучий талант Леонардо. Многие технические трудности, ранее стоявшие на его пути, были блестяще преодолены. После многих поисков наконец-то найдена четкая и ясная композиция (изображенные фигуры как будто вписаны в воображаемый треугольник), которой отныне будут следовать все видные художники. Наконец-то Леонардо добился полного овладения светотенью. В дальнейшем светотень станет одним из наиболее излюбленных его приемов в живописи и даст ему возможность достичь совершенно не известных до того эффектов.

* * *

Картина «Мадонна в скалах» известна нам в двух вариантах. Последний был написан значительно позже первого, между 1494 и 1508 годами, при ближайшем участии ученика Леонардо — Амброджо да Предиса.

Второй вариант отличается от первого не только отдельными деталями, но еще большей стройностью композиции и высоким мастерством в обрисовке фигур

„ВЕЛИКИЙ

К О Л О С С “

СНОВНЫМ, для чего пригласили в Милан Леонардо, было создание памятника основателю династии миланских герцогов Сфорца — знаменитому кондотьеру своего времени, тонкому и ловкому политику Франческо Сфорца. Леонардо с охотой принял это предложение, в котором его привлекало многое. Ему очень хотелось глубоко и серьезно поработать в области скульптуры.

Миланские правители, преемники Франческо Сфорца, хотели почтить память своего предка с необычайной торжественностью и требовали создания такого памятника, равного которому еще не было.

Еще в годы обучения у Верроккио Леонардо получил первые уроки искусства ваяния. Ведь его учитель был не только живописцем, но и скульптором. Естественно, что он старался передать свое мастерство и большой опыт ученикам, и прежде всего самому любимому из них — Леонардо.

Старинный биограф Леонардо рассказывает, что великий художник еще в мастерской Верроккио занимался лепкой головок, преимущественно женских и детских.

Рассказывают также, что Верроккио, работая над большой скульптурной группой «Неверие Фомы», привлек к работе и Леонардо, поручив ему подготовку отдельных деталей.

Искусство ваяния в Италии в то время стояло на очень высоком уров-

Донателло. Св. Георгий.

не. Дух нового времени, поиски нового, отвечающего интересам народных масс, нашли свое яркое выражение и в скульптуре.

Еще бродя по улицам Флоренции, Леонардо часто останавливался перед нишами колокольни церкви Ор Сан-Микеле, в которых стояли великолепные скульптурные произведения Донателло. Он хорошо знал его «Святого Георгия» — статую, изображающую высокого, стройного молодого человека, у ног которого лежит поверженный им дракон. Стремление изобразить человека во всей его красоте — вот что привлекало Леонардо в скульптурах Донателло.

Донателло. Конная статуя Гаттамелаты.

Но, конечно, работы его учителя Верроккио были ему ближе. В его скульптуре «Давид», созданной на тему библейской легенды о смелом юноше, победившем врага своего народа Голиафа, также не было ничего библейского. Это было прославление смелости, ума и ловкости, побеждающих грубую физическую силу. Еще более поучительна для Леонардо была большая конная статуя знаменитого начальника кондотьеров Бартоломео Коллеони. Могучий боевой конь, торжественно ступая, несет на себе сильного, мужественного воина. Статуя была выполнена превосходно, с большим знанием натуры.

Андреа Верроккио. Давид.

Леонардо вспоминал эти прекрасные произведения и думал о том, что, несмотря на все их высокое мастерство, все-таки чего-то еще не хватает. Чего же именно?

Продумывая проект памятника, Леонардо еще и еще раз пересмотрел сделанные им многочисленные зарисовки лошадей и всадников. Он с детства любил лошадей. Мальчишкой вместе со своими сверстниками любил он ездить верхом, слушать, как лошади меланхолично жуют траву, как позвякивают недоуздки. Он любил рано, на заре, промчаться с гиком к речке, спрыгнуть с лошади и, обдавая нее вокруг брызгами, броситься в воду.

Андреа Верроккио. Конная статуя Коллеони.

Живя во Флоренции, он отказывал себе во многом только для того, чтобы иметь лошадей.

Он очень хорошо разбирался в повадках лошадей, внимательно изучил их нрав и знал, как к ним подходить. Даже только смотреть на лошадей доставляло ему большое удовольствие.

Ему нравилось, положив руку на холку, чувствовать легкое подрагивание кожи и мускулов, гладить блестящую шею, смотреть в большие, выразительные глаза.

Особенно же любил он быстрый бег коня. Ему казалось, что всадник и конь соединены какими-то невидимыми узами, превращающими их

Леонардо да Винчи. Набросок для памятника Франческо Сфорца.

как бы в одно целое. Он и сам любил мчаться на лошади так, что захватывало дух.

Миланские герцоги издавна славились своими конюшнями. Их доверенные люди рыскали по самым отдаленным странам в поисках наиболее породистых коней. В конюшнях бок о бок стояли арабские скакуны, быстрые, как ветер, трансильванские кони, маленькие степные лошадки из далеких прикаспийских и среднеазиатских степей, испанские чистокровные лошади и многие другие, которых даже Леонардо видел впервые.

Леонардо да Винчи. Голова лошади. Рисунок.

Почти каждое утро, чуть ли не на заре, Леонардо приходил или на площадь, где хотели установить памятник, или в конюшни. Десятки раз измерял он площадь, десятки раз делал зарисовки ее со всех сторон. Леонардо хотелось, чтобы «Великий колосс», как вскоре стали называть создаваемую им статую, был хорошо виден отовсюду. Он считал, что надо изобразить не спокойно, торжественно выступающего в сознании своего величия и власти всадника, а бурное, стремительное движение и всадника и коня. Не после победы, а в момент победы.

Но изобразить скачущего всадника неизмеримо труднее, чем спокойно

Леонардо да Винчи. Конь со всадником. Бронзовая статуэтка.

выступающего. И Леонардо с новой энергией принимается за изучение лошади в движении. Он изучал анатомию лошади, обращая особенное внимание на то, какие мускулы управляют тем или иным движением.

Листки записных книжек и альбомов покрываются всё новыми рисунками. Вот рисунок строения внутренних органов лошади. Вот результаты измерений различных частей тела лошади в поисках наиболее гармоничного соотношения. Вот рисунки голов лошадей. Как замечательно нарисованы глаза! Глядя на этот рисунок, как будто чувствуешь влажность и видишь блеск этих глаз. Вот рисунки ног лошади. Опять-таки, с каким вниманием и тщательностью выписан каждый мускул! Великий учитель

Леонардо — природа открывала перед своим внимательным, ищущим учеником новые и новые тайны.

Теперь можно приступить к лепке. Но эта работа затягивается на многие годы. При дворе Моро уже начали забывать о памятнике. Жизнь шла вперед, а с нею приходили новые заботы. Ухудшалось внешнеполитическое положение герцогства. Леонардо надолго отрывают от памятника для работы по реконструкции старых и созданию новых укреплений... При дворе опять торжество — и его снова отрывают от «Колосса». Работа затянулась на целых десять лет.

Наконец она окончена. На площади Кастелло возвышается грандиозная статуя. Всадник огромного роста на всем скаку останавливает бешено мчащегося коня. Конь поднялся на дыбы, вот-вот сейчас опрокинется, но властная рука всадника удерживает его.

Статуя произвела потрясающее впечатление. Посмотреть «Великого Колосса» приезжали из всех городов Италии и даже из соседних стран. Смелость замысла, искусное его выполнение поражали видевших статую.

Модель, стоящая на площади, была сделана из глины. Отлить статую из бронзы не удалось по причинам, нам неизвестным. Скорее всего, потому, что ухудшение международного положения заставляло герцога Моро экономить столь драгоценный — он шел главным образом на отливку пушек — металл.

Статуя так и стояла в глине до тех пор, пока французские солдаты, занявшие в 1499 году Милан, варварски не разрушили ее, превратив в мишень для своих упражнений в стрельбе.

До нас дошли только восторженные отзывы людей, видевших статую, рисунки, эскизы ее и маленькая бронзовая статуэтка, сделанная Леонардо.

ТАЙНАЯ

В Е Ч Е Р Я “

КОЛО 1496 года Леонардо да Винчи приступил к работе над своим величайшим художественным произведением, ставшим одним из шедевров мирового искусства, — картиной «Тайная вечеря».

Произошло это так. Герцог Лодовико Моро предложил Леонардо расписать одну из стен трапезной любимого герцогам монастыря Санта Мариа делле Грацие.

Леонардо сразу же приступил к работе.

Мы знаем, как Леонардо тосковал по работе живописца. Проходили месяцы, годы, он строил укрепления, делал фейерверки, проводил каналы, но ни на один миг не забывал о том, что он прежде всего живописец. Чем бы он ни занимался, он всегда думал о любимом им искусстве, разрабатывал его теорию, неустанно рисовал. В его записях миланского периода рассуждения о живописи и ее законах перемежаются с расчетами и проектами машин, зарисовками внутренних органов человека, набросками отдельных лиц, рук, пейзажей. Понятно поэтому, с какой страстью отдался он новому делу.

«Тайная вечеря» — известная евангельская легенда о последней трапезе Христа с его учениками. На эту тему до Леонардо писали многие, в том числе такие крупные художники, как Джотто и Гирландайо, которые излагали эту легенду так, как требовала того католическая церковь. Их картины были выдержаны в строго традиционном духе. Они должны

были внушать чувства религиозного преклонения, и изображенные на них фигуры были поэтому мало жизненны.

Евангельская легенда рассказывает о том, что Христос незадолго до своей казни в последний раз собрал своих учеников (апостолов) и за трапезой сообщил им, что сегодня один из них (Иуда) предаст его.

В чем сущность этой легенды? Церковь утверждала, что Иисус Христос — сошедший на землю сын божий, который своими страданиями принял на себя «грехи» людей и тем самым дал им возможность заслужить прощение бога и «спастись». В истории страданий и казни Христа церковь считала главнейшим его смирение, покорность судьбе, примирение со всем происходящим и призывала верующих благоговейно преклоняться перед всем этим.

Леонардо решил подойти к этой теме по-иному. Как раньше, когда ему приходилось рисовать мадонн и святых, так и теперь его больше привлекало дать изображение настоящих людей, а не просто иллюстрацию к созданным церковью легендам. Он стремился найти новое толкование «Тайной вечери».

И он его нашел. Нашел путем вдумчивого изучения современной ему общественной и политической жизни Италии.

Леонардо презирал систему обмана, предательств, подлости, которую широко применяли правящие круги, чтобы укрепить свою власть. Годы жизни при дворе научили его ненавидеть все приемы, которыми пользовались итальянские тираны и «наместники бога на земле», в особенности предательство. Леонардо хорошо знал, как беспринципны были эти феодалы и богачи — купцы и банкиры, — когда дело заходило об интересах страны. Он знал, как римские папы строили бесчисленные козни, вели войны, пускали в ход отравленные кинжалы, чтобы убрать своих противников и захватить их богатства. Предательство — вот основной порок правящих верхов тогдашней Италии.

И Леонардо решил, используя легенду об Иуде, показать это гнусное преступление во всей его мерзости.

Конечно, его занимал не частный случай — предательство Христа Иудой, — а стремление осудить вообще предательство, вызвать у людей отвращение к нему.

Так родилась идея картины. Но нужно еще очень много работать для того, чтобы найти удачное воплощение этой идеи. Все надо делать по-новому. Надо разрешить вопрос композиции (построения) картины. Ведь на картине должно быть изображено тринадцать фигур (Христос и двенадцать его учеников): как разместить их так, чтобы глаз зрителя мог охватить и всю картину в целом и вместе с тем каждую фигуру в отдельности? Старые приемы не годились: они не были основаны на научных данных и поэтому не могли разрешить эту задачу. И вот здесь-то и нашли применение многолетние поиски Леонардо, его размышления, исследования, его опыты и особенно занятия математикой.

Не напрасно он еще юношей ходил к Тосканелли я просил помочь ему связать науку и искусство. Математика, в частности геометрия, давала ключ к решению задачи. Фигуры учеников на картине надо расположить группами, по три в каждой, в виде воображаемого треугольника. Повседневный человеческий опыт показывает, что глаз легко охватывает это простейшее геометрическое построение, и, следовательно, легко схватит подобное размещение и на картине.

Однако, если эти сочетания будут точно повторять друг друга, зритель, посмотрев один-другой такой «треугольник», быстро утомится, станет равнодушным. Значит, при размещении фигур таким способом нужно вносить в их сочетание как можно больше разнообразия. Рассмотрев одну группу, зритель должен заинтересоваться другой, третьей.

Затем вставала проблема красок и общего колорита картины. Согласно легенде, последняя встреча Христа с учениками происходила вечером, в тайне от римских властей. Яркие краски, следовательно, неуместны. Результаты плодотворных исследований Леонардо над соотношением света и тени сказались еще раз и здесь. Только мастерским размещением света и тени при обрисовке отдельных фигур и во всей картине в целом удалось Леонардо решить эту задачу.

Самое главное, конечно, заключалось в обрисовке персонажей картины. Для Леонардо было совершенно неприемлемо традиционное изображение Христа и апостолов в виде каких-то особенных, «святых» людей. Картина его должна была дойти до сознания человека. То, к чему стремился Леонардо, то, что он выдвигал как основу искусства — жизненность, реальность, правдивость, — должно было найти в этой картине наиболее полное и совершенное воплощение.

Снова пригодились сделанные им в течение многих лет зарисовки лиц, наброски различных положений человеческого тела. Накопленные за двадцать пять лет тончайшие наблюдения над людьми, поиски наиболее характерных лиц и поз легли в основу картины.

Церковь Санта Мариа делле Грацие в Милане.

Как раньше во Флоренции, так и теперь в Милане, бродил Леонардо по улицам, заходил в кабачки, проводил многие часы на берегу реки Мин-чио, в окрестных селах, отыскивая наиболее подходящие лица для воплощения своего замысла.

Эти поиски отнимали очень много времени. Не только дни и недели, но и месяцы проходили, прежде чем требовательный к себе великий мастер находил то, что ему было нужно.

Известный уже нам старинный биограф Леонардо, Вазари, рассказывает остроумную историю о том, как сам Леонардо объяснял свою медлительность.

«Рассказывают, — пишет Вазари, — что приор (настоятель) монастыря очень настойчиво требовал от Леонардо, чтобы он кончил свое произведение, ибо ему казалось странным видеть, что Леонардо целые полдня стоит погруженный в размышления, между тем как ему хотелось, чтобы Леонардо не выпускал кисти из рук, наподобие того как работают в саду. Не ограничиваясь этим, он стал настаивать перед герцогом и так донимать его, что тот принужден был послать за Леонардо и в вежливой форме просить его взяться за работу».

Рассказав дальше о беседе Леонардо с герцогом, в которой художник изложил свои взгляды на искусство (кстати, весьма плохо понятые и переданные Вазари), биограф передает ответ Леонардо на жалобу невежественного монаха.

Леонардо сообщил, что ему осталось писать только две головы — Христа и Иуды, что он давно и много ищет подходящей натуры для них, но еще до сих пор не мог найти. Упомянув о том, что он «хотел бы еще поискать» голову Иуды, Леонардо сказал, что «в конце концов, ежели не найдет ничего лучшего, он готов использовать голову этого самого приора». Понятно, что после такого ответа монах должен был впредь отказаться от всяких попыток понукать великого мастера.

Как много и упорно работал Леонардо над картиной, говорят не только его рисунки, но и записи. Он по многу раз перестраивал не только общую композицию картины, но и каждую фигуру в отдельности, набрасывал новые позы, жесты, выражение лиц.

Результатом этого гигантского труда, занявшего несколько лет, и явилась картина «Тайная вечеря».

Мечты Леонардо о том, чтобы произведение искусства по своей реальности сравнялось с природой, нашли в этой картине наиболее полное воплощение. Своим удивительным мастерством он достиг такой силы выразительности и правдивости, что, когда вы входите в трапезную, кажется, что вы видите перед собой в глубине ее длинного зала большой стол, за которым сидят люди. Картина являлась как бы продолжением трапезной.

Великий мастер применил все свое теоретическое и практическое знание перспективы для достижения максимального выражения впечатления пространства. Этот эффект был достигнут путем очень искусного использования естественной обстановки трапезной и создания новой живописными средствами. Сводчатый потолок трапезной как бы переходил над воображаемым залом на картине в плоский, перекрытый балками. Стены трапезной как бы удлинялись, перспективно сокращаясь на картине; висящие «на стенах» ковры создавали впечатление большой глубины. Фреска была написана на глухой стене и освещалась из окон боковым светом. Леонардо нарисовал большое окно, через которое в зал как бы проникал вечерний свет. Виднеющийся в окне пейзаж — долина, река, горы — подчеркивал глубину пространства. Для того чтобы трапезная казалась еще более естественной, Леонардо усилил освещение правой стороны фрески, как будто бы на нее падает свет из окон трапезной, находящихся с левой стороны.

Длинный, узкий стол, покрытый новой (ясно видны складки) узорчатой скатертью, уставлен посудой. За столом сидят тринадцать человек. Внимательно вглядываясь в них, вы легко различаете их глубокую индивидуальность, своеобразие. Тут и рыбак, и земледелец, и ремесленник, и человек умственного труда. Старые и молодые, с различными характерами, то спокойными и уравновешенными, то, напротив, порывистыми и стремительными, — по существу, все основные разновидности характера человека представлены на картине. В середине — Христос. Он только что сообщил собравшимся страшную весть о предательстве. Его опущенные глаза не смотрят на учеников. Лицо выражает покорность человека, безропотно подчиняющегося судьбе. Правая рука напряжена от сдерживаемого волнения, левая же как будто спокойно, ладонью кверху, касается стола.

Слова Христа «Один из вас сегодня предаст меня» производят потрясающее впечатление на всех собравшихся. Предательство! Что может быть более отвратительным, омерзительным? Предательство учителя учеником, продажа учителя за тридцать сребреников — может ли так низко пасть человек? Кто он? Вот чувства, охватившие учеников при словах учителя. Чувства эти общи для всех (за исключением Иуды), но каждый переживает и выражает их по-своему, в соответствии со своим характером.

Леонардо хотел показать, как различные люди реагируют на одно и то же волнующее их известие, как по-разному выражают они свое отношение к нему.

Выполнение такой задачи требовало от художника очень многого. Нужно было тончайшее понимание человеческой психики во всем ее разнообразии, надо было уметь ясно представить себе, как тот или иной тип людей проявляет свои чувства. Одни переживают потрясающие их вести в себе, скрытно, другие же не скрывают своих чувств.

Ученики потрясены и подавлены чудовищной вестью.

Вот первая слева группа — Варфоломей, Иаков Младший (Алфеев) и Андрей. Первый в страшном волнении вскочил на ноги, большими, мускулистыми руками землепашца он крепко уперся в стол. Вытянув длинную жилистую шею, он слушает, не скажет ли учитель еще что-нибудь.

' -

Леонардо да Винчи. Тайная вечеря. По гравюре Рафаэля Моргена

Тайная вечеря. Деталь. Варфоломей.

Второй, с лицом, выражающим крайнюю подавленность, протянул левую руку по направлению к Иисусу, как бы желая услышать подтверждение сказанного им. Андрей, старый, благообразный, с большой седой бородой, беспомощно, растерянно поднял обе руки вверх, ладонями к зрителю. Пальцы рук широко растопырены: то ли он хочет отстраниться от ужасной вести, то ли еще не верит ей.

Второй «треугольник» — Иуда, Петр и Иоанн. Иуда — маленький, тщедушный, с темным лицом. Судорожно сжимая в правой руке мешок с деньгами, полученными за предательство, он, пораженный разоблачением его преступления, откинулся назад и со страхом и ненавистью смотрит на

Тайная вечеря. Деталь. Андрей.

Христа. Потрясенный ужасной вестью, Петр привстал, а Иоанн бессильно склонился к нему. Рука Петра, начавшая резать хлеб, застыла.

Справа новая группа, образующая тоже «треугольник», — Фома, Иаков Старший и Филипп. Все они в состоянии бурного возбуждения. Может быть, больше, чем лицо, их волнение передают руки. Взоры обращены к Христу: сказанное им так чудовищно, что словам невозможно верить, это слишком невероятно, но не верить тоже нельзя, ибо говорит учитель. Прижимая руки к груди, Филипп в волнении спрашивает: «Неужели на меня пало подозрение, учитель?»

Огромное богатство выражения чувств, разнообразие поз, лиц, жестов

Тайная вечеря. Деталь. Иуда и Петр.

и в изображении последней группы апостолов — Матвея, Фаддея и Симона. Матвей весь в стремительном взмахе рук, крепких и сильных. Сколько характерного в жесте правой руки Фаддея, как бы убеждающего в чем-то Симона! Сухое, суровое лицо последнего резко контрастирует с богатой жестикуляцией его рук.

Такова эта фреска, о которой можно писать десятки страниц. На картине нет не только ни одного повторяющегося лица, но даже ни одного повторяющегося жеста, ни одной повторяющейся складки одежды.

Все это было результатом огромного труда, многодневных размышлений и поисков. О том, как Леонардо работал над этой фреской, хорошо

Тайная вечеря. Деталь. Иоанн.

рассказывает его современник, новеллист Банделло, как раз в эти годы живший в Милане.

«Леонардо, — рассказывает он, — я много раз видел и наблюдал это, имел обыкновение рано утром подниматься на помост... и от восхода солнца до вечерней темноты не выпускал из рук кисти и писал непрерывно, забывая о еде и питье. А бывало, что пройдут два, три, четыре дня, и он не прикоснется к картине, а час или два простоит перед ней и, созерцая ее, про себя судит о своих фигурах... Видел я также, что... он в полдень... уходил со Старого двора, где он лепил своего изумительного глиняного «Коня», шел прямо в Грацие, поднимался на подмостки и, взяв кисть, прика-

Тайная вечеря. Деталь. Фома, Иаков Старший, Филипп (фреска со следами

разрушений).

сался двумя — тремя мазками к одной из фигур, а потом внезапно уходил оттуда и шел по другим делам».

Таков был этот строгий, взыскательный художник. Он хотел создать глубоко правдивое произведение, произведение, воплощающее в себе все богатство действительности во всем ее разнообразии, и своим неутомимым трудом создал его.

* * *

Но как печальна была судьба этой гениальной картины!

Великий художник-экспериментатор, искатель нового, при работе над ней не захотел идти проторенными путями — делать фреску только водя-

Леонардо да Винчи. Этюд головы Иуды. Рисунок.

ными красками. Он сочетал фресковую живопись с последующей доработкой масляными красками. Это имело много положительного, давало возможность более тонко передать светотень, увеличивало выразительность и рельефность изображения. Но стена, на которой писалась картина, оказалась сложенной из камня, содержавшего в себе селитру и выделявшего влагу. Влага проступала на протяжении столетий и покрыла фреску белесыми пятнами.

Более серьезными врагами картины Леонардо явились два извечных врага настоящего, подлинно человеческого искусства: невежественная

католическая церковь и варварство захватчиков. Известно, что монахи никогда не любили творчества Леонардо да Винчи и поэтому преступно беззаботно относились к этому гениальному произведению. Чтобы было удобнее ходить из кухни в трапезную, «святые отцы» не придумали ничего лучшего, как пробить стену, на которой была написана картина, и сделать в ней дверь. Так была совершенно уничтожена часть картины с изображением ног Христа. При этом были расшатаны камни стены и начала осыпаться известка вместе с покрывавшей ее краской. Пары, свободно проникавшие теперь из кухни в трапезную, увеличили влажность стены и появление сырости на картине.

Не лучше отнеслись к картине и завоеватели. Когда в 1796—1797 годах армия Наполеона заняла Милан и расположилась в нем, в трапезной Грацие была устроена сначала конюшня, потом склад сена, а затем тюрьма.

В августе 1943 года при бомбежке Милана часть трапезной была разрушена и еще более испорчена фреска.

Неоднократные попытки восстановить ее не дали хороших результатов. Поэтому теперь при изучении фрески чаще обращаются к старинным копиям, довольно удачно передающим краски картины и позволяющим судить о многих уже погибших ее деталях.

ПОКОРИТЬ ВОДУ! ЗАСТАВИТЬ ЕЕ СЛУЖИТЬ ЧЕЛОВЕКУ

АБОТА над «Тайной вечерей» и конной статуей Франческо Сфорца, несмотря на всю ее грандиозность, не могла, однако, поглотить всю энергию Леонардо. Он по-прежнему много занимался вопросами науки и техники.

В это время его внимание было привлечено особенностями рек Северной Италии, их стремительными, сокрушительными разливами, когда бурный поток в несколько часов уничтожал плоды многих месяцев тяжелого крестьянского труда.

Достаточно было далеко в горах разразиться грозе, чтобы небольшая, спокойная речка быстро превращалась в грозный, бурный поток.

Проходили годы, а реки бушевали, почти не встречая отпора.

* * *

Леонардо обрадовался, когда Лодовико Моро вызвал его к себе и сказал, что поручает ему построить новый канал для снабжения водой Милана.

— Дело очень просто. Канал «Навильо Гранде» устарел, — говорил Лодовико Моро. — С тех пор как его построили, прошло почти триста лет. А город за это время вырос во много раз, и теперь он насчитывает более трехсот тысяч жителей. Вода очень нужна, и чем больше, тем лучше.

Много еще говорил Лодовико Моро. Из его слов Леонардо понял, что истинные причины перестройки канала были другие. В первую очередь канал нужен был для усиления обороны Милана: над Италией сгущались тучи, французский король давно уже мечтал поживиться богатствами страны. Нуждались в канале и возросшая торговля и промышленность города. Однако в этом предложении правителя Милана Леонардо видел возможность претворить в жизнь свои давнишние проекты гидротехнических сооружений.

Лет двадцать назад он разработал грандиозный план создания канала между Флоренцией и Пизой, но этот проект не был принят. Теперь же его многолетние исследования в области гидротехники могли пригодиться.

Он развернул широкие изыскательные работы, съездил несколько раз в Геную, где внимательно изучал работу порта. Он создал проект машины, изготовляющей каменные блоки для портовых сооружений — набережных и волноломов.

В эти годы Леонардо сблизился с крупнейшим итальянским математиком, профессором университета в Павии Лукой Пачоли. У Пачоли Леонардо пополнял свои знания в области математики. Нередко он превращался из ученика в учителя, делясь с Пачоли, подготовлявшим в это время свой знаменитый труд «О божественной пропорции», своими многочисленными наблюдениями.

Частенько после таких бесед Пачоли начинал убеждать Леонардо оставить занятия живописью и целиком отдаться науке.

Наконец Леонардо наметил трассу будущего канала. Выбор его остановился на многоводной реке Адде, вытекавшей из озера Комо. Расстояние от города до Адды достигало тридцати пяти километров. Сооружение канала усложнялось тем, что трасса шла не по ровной местности, поэтому пришлось проектировать постройку шлюзов.

* * *

Еще когда Леонардо производил предварительные изыскания и много ездил по окрестностям Милана, у него произошла интересная встреча.

Однажды он сидел на берегу небольшой речки и изучал скорость движения воды, внимательно наблюдая за брошенными в воду поплавками. Вокруг было тихо. Неожиданно за кустами послышался шорох и голоса. Говорили двое.

Неизвестный художник. Портрет Лодовико Моро.

— Это что за господин тут бродит? — спрашивал низкий голос. — Что ему тут нужно?

— Не знаю, дядя Паскуале! Я вот сам уже третий день слежу за ним, — ответил молодой юношеский голос. — А что он делает, не могу понять. Думал, рыбу ловит — нет. И ловить-то ему нечем. У него ни сетей, ни удочек нет. Думал, рисует — тоже нет.

Разговор прервался. Наступила тишина. Немного погодя голоса снова раздались.

— Слыхал, дядя Паскуале, что скоро всех погонят на работу — какую-то большую канаву рыть? Верно? — спросил юноша.

— Слыхал, — лениво ответил старший. Потом вдруг с внезапной яростью: — Им-то что? Им гулять, а работать-то нам. Видал я такую канаву, когда в городе был. Лодок на ней тысячи, народ разодетый, музыка, пение. А кто копал? Наш брат! Что ж, — продолжал он после некоторого молчания, — видно, опять будем спину гнуть да вместо того, чтобы хлеб убирать, землю рыть...

— А может, это и для нас... — робко начал юноша.

— Что для нас? Что для нас? — гневно воскликнул старший. — Нам ни чего! Кто о нас думает? Кто? Монах, синьор...

Леонардо не в силах был слушать дальше.

«Верно! Верно! — думал он. — Увлекшись разработкой проекта соединения Милана с Аддой, я чуть не забыл о людях, своим трудом создающих каналы. Верно, никакой пользы для себя от этого они не получают...»

Мысль его лихорадочно работала. Скорее, скорее в Милан, в большую комнату, где на столах разложены карты, планы, чертежи, расчеты. Скорее, скорее — пересмотреть все это!

Он вскочил, быстро собрал инструменты и пошел. Продираясь сквозь кусты, он увидел таинственных собеседников. Испуганные его неожиданным появлением, они вскочили с земли и теперь в недоумении смотрели на него.

Старший, мужчина среднего роста, широкий в плечах, коренастый, как видно очень сильный, был одет в обычный костюм крестьянина. Домотканая куртка была заправлена в короткие, покрытые заплатами штаны, на ногах — грубые самодельные башмаки. Лицо его было угрюмо, большие черные глаза смотрели тревожно, в руках он мял сдернутую с головы шапчонку.

Другой — юноша, высокий и стройный. Он смотрел широко открытыми глазами.

Леонардо поздоровался. Быстрыми, решительными шагами он подошел к старшему и спросил:

— А что хотели бы вы, дядюшка Паскуале? Вы, должно быть, немало думали...

Паскуале улыбнулся. Теперь он узнал этого странного человека. Бывая в городе, он слышал о живописце, написавшем картину «Тайная вечеря». О нем говорили, что он необыкновенный человек, что он многими часами бродит по предместьям Милана, заходит в таверны, много говорит с простыми людьми. Говорили, что отцы духовные недолюбливают его и что со знатными синьорами он держится смело и независимо.

«Пожалуй, с таким можно поговорить по душам...» — подумал Паскуале.

Леонардо да Винчи. Проект землечерпалки. Рисунок.

И он заговорил. Его слова были полны любовью к земле, жаждой свободного труда и жалобами на тяжелую подневольную судьбу... Казалось, что его устами говорил весь трудовой народ Италии.

— Много земли есть у нас, синьор Леонардо, но эти земли надо взять: надо осушить заболоченные места, оросить засушливые. Но никто не берется за это.

Разговор затянулся.

Солнце уже склонялось к закату, когда Леонардо возвращался в город. Он, конечно, хорошо понимал, что из сказанного ему крестьянином далеко не все может быть осуществлено. Несомненно было лишь одно: при окончательной разработке проекта канала надо возможно шире учесть пожелания крестьян.

Когда он через две недели пришел к герцогу Лодовико Моро и сообщил ему, что первоначальный проект канала подвергается некоторой переработке, так как надо провести несколько боковых оросительных и осушительных небольших каналов, герцог выслушал его внимательно. Следя за взволнованной речью Леонардо, рассказывавшего о новых полях и виноградниках, Лодовико соображал, что это даст ему. Решив, что эти

Леонардо да Винчи. Проекты гидравлических машин и приспособлений для водолаза. Рисунок.

«облагодетельствованные» крестьяне смогут составить хорошее войско, он не прерывал Леонардо.

— Только без всяких лишних расходов, синьор Леонардо, — сказал он. — Пусть делают что хотят, но сами, своим трудом. Ни одного скуди из моей казны!

Что ж, и это было уже хорошо!

Смотря вслед уходящему Леонардо, Лодовико Моро думал:

«Какой чудак! Думает о мужиках!.. А мог бы быть большим человеком».

* * *

Работы начались сразу на всех участках канала. Тысячи окрестных крестьян лопатами, мотыгами, ломами рыли и дробили землю. Сотни мулов, быков и лошадей отвозили вынутый грунт.

Леонардо смотрел на эти тысячи людей, обливавшихся потом, страдавших от солнечного зноя, и думал, насколько легче и скорее можно было бы выполнить все эти работы, применив машины. Он разработал несколько проектов громадных землечерпалок, машин для разбивки камней, мощных насосов, но все эти проекты должны были остаться на бумаге, ибо герцог не дал ни одной монеты на их постройку.

Особенно ярко инженерно-конструкторская мысль Леонардо проявилась в создании оригинальной системы шлюзов. Из гигантских, доставленных из альпийских лесов дубовых стволов были изготовлены шлюзовые камеры и ворота. Своими размерами, искусством постройки, четкостью и бесперебойностью работы эти шлюзы вызывали восхищение не только современников, но и последующих поколений. Недаром еще и ныне крестьяне этих местностей убеждены в том, что построенные Леонардо шлюзы действуют и сейчас, хотя с тех пор прошло четыре с лишним века и канал много раз реконструировался. Так в сознании народа навеки сохранилось имя великого строителя.

Проезжая по трассе канала и придирчиво строго осматривая работу, Леонардо не раз встречал своих друзей — дядю Паскуале и юного Луиджи. Теперь дядя Паскуале уже не смотрел так угрюмо. С огромной энергией он работал лопатой и ломом, зная, что постройка канала даст воду и его участку и участкам тысяч его друзей. Опираясь на тяжелый заступ, он приветливо смотрел на высокого, уже седеющего человека. Иногда, сняв с головы шапку, он наставительно говорил соседу:

— Посмотри хорошенько на этого человека. Это Леонардо да Винчи.

Наконец пришел долгожданный час, когда все работы были закончены. Все было готово. Тридцать пять километров широкого, как река, полноводного канала, на котором уже завтра появится множество лодок.

Канал был открыт. Широкая, полноводная река Мартезана прорезала безводное пространство. Леонардо смотрел, как воды Адды, пенясь и набегая друг на друга, заполняли ложе канала.

А его неутомимая мысль шла все дальше и дальше. Он смотрел не вниз, как другие, а вверх, на небо, где могучий коршун описывал плавные круги, и думал о новых боях, о новых победах человека, но теперь ужо не над водой, а над воздухом!

В СТРАНСТВИЯХ

«*■ } у.

.jl

ft

W

*' «

я

. .. ,

у/

7 > •*

ft

' V.

■•Vyj

•тещ

ЕТО 1498 года. Для всей Италии наступают грозные, тяжелые времена. Единой, цельной, крепкой Италии нет. Жадные, корыстолюбивые князья и герцоги во главе с папой Александром VI разорвали некогда богатую и цветущую страну на клочья и обессилили ее своими постоянными раздорами. Италия становится легкой добычей для иностранных завоевателей. Новый король Франции, Людовик XII, уже зарится на миланское герцогство. Он собирает большую по тем временам армию для похода в Италию.

Лодовико Моро сначала не очень был обеспокоен приготовлениями французского короля. Ловкими дипломатическими путями он сколотил большой союз итальянских государств — противников Франции: папа римский, Флоренция, Венеция, Мантуя, Феррара, Неаполь. К ним присоединился и германский император. К тому же у Моро много денег и прекрасно оборудованные крепости. Первая из них — миланский Кастелло, только недавно заново отделанный и расширенный под руководством славного инженера Леонардо да Винчи.

Вот когда Моро вспомнил о Леонардо. Чтобы задобрить его, Моро дает ему почетное звание «придворного инженера»; чтобы привязать к себе, дарит ему кусок земли с виноградником и садом в окрестностях Милана. Лодовико поручает ему еще раз осмотреть все укрепления города, проверить систему водоснабжения. С огромной энергией Леонардо выполняет все данные ему поручения.

Успокоенный, Моро уезжает на север собирать новые войска. И вот тогда-то происходит нечто совсем непредвиденное.

Когда летом 1499 года тридцатитысячная французская армия перешла Альпы и направилась к Милану, среди сторонников Лодовико Моро началось разложение. Интриги, измена, предательство, продажа интересов родины — все всплыло наверх.

«Союзники» Моро не пришли на помощь. Наоборот, перед лицом врага они сговорились между собой о разделе земель миланского герцогства. Папа был готов отдать французскому королю все что угодно, только бы сохранить свои владения. Пограничные крепости сдавались без боя. Снабженный боеприпасами и продовольствием на многие месяцы миланский Кастелло, во главе гарнизона которого стоял старый и «верный» слуга Моро, Бернардино да Корте, сдался на одиннадцатый день осады. Измена и предательство открыли французам ворота Милана.

Леонардо остался в городе. Моро говорил, что он скоро придет с войсками и выгонит французов. Леонардо наивно верил ему. Он не знал, что Моро в это время вел тайные переговоры с французским королем и готов был стать его вассалом. Но проходили месяцы, а Моро все не было. И тогда Леонардо решает покинуть Милан.

Леонардо покидал Милан с грустью. Здесь он оставлял своего «Колосса», еще не отлитого в бронзе, «Тайную вечерю». Здесь он работал много и плодотворно.

* * *

И вот начались годы странствий. Вместе со своим другом, математиком Лукой Пачоли, и одним из учеников, Салаи, Леонардо едет сначала в Мантую, где правит сестра герцогини Беатриче — Изабелла д’Эсте. Здесь он живет недолго и вскоре направляется дальше — в Венецию. Памятником его пребывания в Мантуе остаются два великолепно сделанных эскиза портрета Изабеллы, поражающих своей жизненностью и мастерством.

В Венеции Леонардо с головой уходит в новые научные работы. Он целые дни проводит на берегу моря, точнее — венецианской лагуны. Изучает явления приливов и отливов, расспрашивает старожилов об изменениях берега под влиянием волн. Бродит часами по берегу, собирая ракушки и раздумывая о прошлом Земли.

Наблюдения дают возможность Леонардо сформулировать некоторые соображения о происхождении Земли. Размышляя над раковинами, он

Леонардо да Винчи. Портрет Изабеллы д'Эсте. Рисунок.

создает целую теорию происхождения окаменелостей, блестяще подтвердившуюся впоследствии.

Как раньше флорентийские и миланские ремесленники часто видели у себя необыкновенного гостя, так и теперь Леонардо был постоянным посетителем Венецианского порта. Правда, золотые дни Венеции — «царицы Адриатики» — уже остались в прошлом, но все же еще и теперь сотни разнообразных судов приходили сюда. С обычным для него вниманием Леонардо изучал конструкцию кораблей, производил расчеты, экспериментировал, беседовал с моряками.

Беженцы из Милана принесли тяжелую весть: французские солдаты, избрав мишенью для своих упражнений в стрельбе конную статую, разрушили ее. Это известие ошеломило Леонардо. Труд многих лет и творческих поисков погиб под ударами врага.

Но Леонардо был человеком великой бодрости духа, великой веры в будущее. Несчастия, неудачи лишь закаляли его, еще более напрягали волю и силы. «Вперед! Только вперед! — говорил он себе. — Так много еще надо сделать!»

Направляясь из Венеции во Флоренцию, Леонардо думал, что там он найдет столь необходимый я желанный ему после потрясений последних лет покой и возможность снова плодотворно работать.

Ему было уже около пятидесяти лет. За плечами лежали многие годы упорной, настойчивой работы. Уже были созданы великолепные художественные произведения, доставившие ему великую славу. Неутомимая, вечно ищущая мысль его открывала перед ним всё новые и новые горизонты. Однако пора было подумать о том, чтобы собрать воедино и привести в систему все свои наблюдения и опыты. Сотни, вернее, тысячи записей нуждались в обработке, приведении в порядок.

Еще в Милане он задумал составить несколько трактатов по различным областям знания и искусства. Теперь это намерение созрело еще больше. А для этого нужен был покой, возможность, не отрываясь, не размениваясь на мелочи, сосредоточиться. На это и надеялся Леонардо, возвращаясь во Флоренцию.

Конечно, он хорошо понимал, что полного покоя у него не будет. Ведь никто ему не платил жалованья, у него не было своих средств, значит надо было опять работать по чьим-то заказам.

Обстановка во Флоренции к моменту возвращения сюда Леонардо, в 1500 году, коренным образом изменилась. Власть Медичи была сметена народным восстанием. Они были изгнаны из города в 1494 году. У власти стали другие люди, тоже купцы и богачи. Надеяться на их помощь было бесполезно. Вот почему Леонардо пришлось принять заказ монахов, которым было лестно иметь у себя работу прославленного во всей стране мастера. Ему было поручено изготовить большой заалтарный образ для церкви Аннунциаты. За это монахи обещали Леонардо полное содержание.

Конечно, это было далеко не то, что хотел Леонардо, но выбирать не приходилось. Он согласился и переехал в монастырь.

Однако вместо желанного покоя снова пришли заботы. Монахи торопили с написанием картины. А Леонардо не привык спешить. Мы знаем, как он работал над «Тайной вечерей», с каким старанием подбирал типы, искал наилучшие способы их изображения. Кроме того, его многогранная натура не могла ограничиваться одним делом. В голове роились новые технические замыслы, тянуло к новым научным изысканиям.

Две области науки особенно увлекают в это время Леонардо: воздухоплавание и анатомия. Глубокую, тщательную, всестороннюю разработку их он считал необходимым для завершения многих своих трактатов.

Уже давно флорентийцы были озабочены судьбой одного из наиболее замечательных архитектурных сооружений города — баптистерия (кре-щальни) Сен-Джованни. За несколько столетий баптистерий, вокруг которого наслаивалось все больше и больше земли, как бы врос в землю, и часть его находилась ниже уровня площади. Баптистерий надо было поднять. Многие архитекторы пытались решить эту задачу, но неудачно. Наконец был приглашен Леонардо. Он, как всегда, энергично принялся за дело и разработал проект поднятия здания с полным сохранением всех его архитектурных деталей. Под здание должны были быть подведены монументальные опоры, а к входам пристроены красивые величественные лестницы. В разработке этого проекта Леонардо показал себя одним из величайших зодчих мира.

В это же время он много работает над осуществлением своей старой, еще юношеских лет, идеи — прорыть канал от Флоренции к морю, выпрямить прихотливо извивающуюся реку Арно, значительно пополнить ее водой и оросить нуждавшиеся в воде земли. Но теперь этот проект стал много

совершеннее. Теперь у Леонардо за плечами опыт создания грандиозных гидротехнических сооружений в окрестностях Милана, результаты больших теоретических исследований законов движения воды.

В это же время Леонардо дает ценнейшее заключение о способах борьбы с оползнями на горе Сан-Сальваторе (близ Флоренции), которые создавали для жителей города множество хлопот и угрожали большими бедствиями.

В апреле 1501 года Леонардо закончил картон новой своей замечательной картины — «Св. Анна с Марией и Иисусом». Эта картина и должна была явиться заалтарным образом церкви Аннунциаты. Снова — воля заказчиков — старая евангельская, религиозная тема, и снова новое, оригинальное, глубоко реалистическое разрешение ее. Мальчик беззаботно играет с ягненком. Молодая мать с восхищением смотрит на него, радуясь каждому его движению.

Чарующая прелесть изображенных на картине лиц, жизненность и реальность нарисованной сцены, совершенство техники изображения были изумительны. Картон Леонардо, по словам его старинного биографа, «не только поверг в изумление всех художников, но... привлекал... в комнату на осмотр мужчин и женщин, молодых и стариков, словно на какое-то торжественное празднество. Это было вызвано желанием взглянуть на чудеса Леонардо, которые совершенно ошеломили весь этот народ».

Дни шли за днями, а никаких перемен к лучшему не предвиделось. Леонардо тянуло к большим работам, к изучению больших проблем науки и техники, но заняться всем этим во Флоренции не было возможности.

Вот почему Леонардо принял предложение Чезаре Борджа стать его главным инженером.

Чезаре Борджа, сын папы Александра VI, был одним из самых мрачных и гнусных итальянских политиков. Абсолютно лишенный каких бы то ни было моральных устоев, честолюбец и карьерист, он задумал создать себе государство. Были пущены в ход ложь, клевета, обманы, предательство, убийство из-за угла, разорение тысяч людей. Каждый шаг этого авантюриста был покрыт кровью и преступлением.

Но Чезаре был хитер — он понимал, что значит окружить себя большими людьми. Их присутствие при дворе несколько маскировало его преступную деятельность. Поэтому он и старался всяческими обещаниями привлечь их к себе. Так же он поступил и с Леонардо, назначив его своим главным инженером.

Леонардо хорошо знал Чезаре Борджа и нисколько не обманывался насчет него, но ему ничего не оставалось, как согласиться.

Леонардо уезжает из Флоренции в город Пьомбино, где он должен был осмотреть укрепления только что завоеванного Чезаре Борджа города. Он выполняет это поручение, но больше занимается изучением приливов и отливов, создает обширный проект осушения пьомбинских болот, постройки целой сети каналов, углубления и расширения реки Омброне.

Понятно, Чезаре Борджа это было не нужно, и он отнесся равнодушно к проектам Леонардо. Столь же равнодушно отнесся он и к другому

Леонардо да Винчи. Святая Анна с Марией, и младенцем Христом.

большому проекту Леонардо — соединить каналом город Чезену с Адриатическим морем. Внешне пока еще Борджа не выражает своего неудовольствия, он даже назначает Леонардо своим «генеральным инженером и архитектором», но в глубине души уже тяготится им и стремится освободиться от него. Конфликт рано или поздно должен был наступить.

Перед глазами Леонардо развертывалась картина восхождения к власти и могуществу одного из самых бессовестных людей тогдашней Италии. Леонардо видел, как этот жестокий человек ради своих честолюбивых замыслов безжалостно уничтожал тысячи ни в чем не повинных людей, разрушал и сжигал города и деревни.

В первых числах марта 1503 года Леонардо вернулся во Флоренцию, решительно порвав с Чезаре Борджа.

ПРОКЛЯТИЕ ВОЙНЕ! „БИТВА ПРИ АНГИАРИ“

ОНЕЦ февраля 1505 года. В этом году во Флоренции ранняя весна. Теплый ветер с моря разогнал тучи. Солнечные лучи весело играют на золотых крестах колоколен, задерживаются на высоких остроконечных шпилях башен, затем сбегают вниз, на площади и улицы. Воскресный день. Только что закончилось богослужение, и сотни разряженных по-праздничному горожан заполняют улицы.

По широкой мраморной лестнице Палаццо Синьории длинной вереницей вверх и вниз поднимаются и спускаются люди. Кого только здесь нет! Почтенные «отцы города» в нарядных бархатных камзолах, с золотой цепью на шее важно и чинно поднимаются по лестнице. Пышно одетые дамы, щеголяющие яркими, многоцветными платьями, золотыми украшениями, тончайшими брюссельскими кружевами. Молодые люди из аристократических семей с пренебрежением смотрят на богатых купцов и банкиров.

Поодаль от них не спеша, с чувством собственного, достоинства поднимаются по лестнице группы простых горожан. Вход в Палаццо Синьории в этот день открыт для всех.

На лестнице стоит неумолчный говор. Знакомые окликают друг друга, шутят, смеются. Дельцы не упускают случая поговорить о новых партиях фландрской шерсти, о ценах на сукно, о кознях, чинимых флорентийской торговле неаполитанским королем.

Шум стихает, когда посетители перешагивают порог нового зала Палаццо Синьории.

Прямо против входа на стене висит картон новой фрески Леонардо да Винчи. Художник только что закончил его и сегодня открыл для всеобщего обозрения.

Войдя в зал, зрители останавливаются в изумлении. Первые минуты все молчат. Картон настолько необычен, что с первого взгляда его трудно и охватить и понять. Немного позже начинают раздаваться голоса, сначала тихие, неуверенные, потом всё более громкие.

— Изумительно! Потрясающе! — говорит высокий старик с длинной белой бородой. Это богатый флорентийский купец, известный покровитель искусств. Он еще внимательнее вглядывается в картон и затем произносит тихо: — Но что это должно обозначать? Леонардо да Винчи не такой художник, чтобы просто нарисовать картину боя... Но как это сделано!

— Какой ужас! Какие лица! Сколько в них злобы, ненависти! Нет! Я не могу смотреть больше, мне становится страшно! — говорит нарядная полная дама.

— Н-да-а-а, — тянет изысканно одетый молодой человек.

Ему нечего сказать, поэтому он делает умное лицо и что-то невнятно бормочет себе под нос.

— Послушайте,— кипятится толстый человек в малиновом камзоле, с золотой цепью на шее, — что это такое? Мы приглашаем для росписи нового зала нашего дворца самых крупных художников. Мы хотим, чтобы они своими картинами прославили нашу республику, чтобы они написали... э-э-э-э... что-нибудь такое... А он делает что?

— Ведь это же битва при Ангиари! Разве вы не помните ее, синьор Петруччио?

— Как не помню! — кричит толстяк. — Конечно, помню. Но разве она такова, спрашиваю я вас? Где красота победы? Где триумф победителя? Где ликование народа?

— Да, да! — сюсюкает юный аристократ. — Где красота боя, где это упоение битвы?

И действительно, с картона смотрели на зрителей не трафаретные лица победителей, триумфально шествующих по улицам, а жестокая правда войны.

Картон Леонардо да Винчи изображал битву при Ангиари, происходившую между флорентийскими и миланскими войсками 29 июля

Битва при Ангиари. Гравюра Эделинка с копии Рубенса.

1440 года. Изображен был лишь один, центральный, эпизод битвы — бой за знамя.

Группа всадников схватилась в смертельной схватке. Колоссальное напряжение всех физических и духовных сил, страстное желание одних удержать знамя, других — добыть его какой бы то ни было ценой. Безумная ярость охватила не только людей, но и лошадей — они бьются, переплетаясь передними ногами, грызут друг друга зубами. Некоторые воины уже сбиты с коней и лежат на земле.

— Ты посмотри, как это сделано! — раздается густой бас человека, одетого в праздничный костюм ремесленника. — Сразу видно, что он рисовал не из головы, не выдумывал, а брал прямо из жизни. Ты погляди-ка, — продолжает он, обращаясь к собеседнику, маленькому худенькому человеку, чисто выстиранная одежда которого все же носила на себе следы

Леонардо да Винчи. Набросок для

«Битвы при Ангиари».

красок; знающий человек безошибочно узнал бы в нем красильщика. — Ведь это наш Олоньо! Такой же здоровый, рослый, сильный, и глаза у него такие же дикие.

Молчание. Затем опять густой бас:

— А вот этот, что лежит на земле и совсем уж готов отдать господу богу душу, — совсем наш Щербатый...

Тут доносится сюсюкание молодого аристократа, недовольного тем, что на картоне не показана «красота боя».

— Вот дубина-то! — говорит бас громким шепотом соседу. — Подавай

ему красоту боя. Да знает ли он, что такое война?! — И с жгучей ненавистью прибавляет: — Тоже вояка, за папенькиным прилавком!..

А вот побывал бы в настоящем бою, так иначе запел бы. Ему что! Всем им война только на руку. Тут и товары залежавшиеся можно сбыть, и

деньги вернуть с хорошими процентами. Они дома сидят, а вот наш брат воюй!..

Он, вероятно, распространялся бы еще больше, если бы сосед не толкнул его локтем в бок.

— Тс-с-с! — шепнул он, указывая на высокого красивого человека, внимательно прислушивавшегося к их разговору.

Это был Леонардо. Он пришел сюда, чтобы лично убедиться, какое впечатление производит на людей его новое произведение. Не выдавая себя, он долго стоял в стороне. Он слышал все разговоры, все реплики, все возгласы возмущения и негодования, но ничем не обнаруживал своего отношения к ним.

Да, он знал, что его новый картон едва ли понравится «отцам города» и праздным бездельникам. Он знал, что они едва ли поймут, что он хотел сказать своим картоном. Это, конечно, печально, так как он писал картон по договору с правительством Флоренции, желавшим украсить росписью новый зал Палаццо Синьории, и должен был этот договор выполнить. Но разве он может писать о войне иначе, чем он написал? Ведь этот картон, так же как и другие его произведения, — результат многих раздумий, плод мучительных размышлений о жизни людей и, в частности, о войне.

Он видел войну. Не так, как эти господа из правительства республики, сидящие за своими конторками, а на деле.

Знают ли эти люди, что такое в действительности война? Знают ли они, какое потрясающее действие производит она на человека, как развязывает она самые низменные стороны его существа? Какое безумие охватывает людей в момент боя, когда они в ярости теряют облик человека и превращаются в зверей! Именно это и происходит с человеком, если он не охвачен благородным стремлением, если он участвует в грабительских войнах. А ведь войны, происходившие в это время в Италии, были именно таковы.

Когда Леонардо обдумывал свою новую картину, он с отвращением вспоминал войны Чезаре Борджа, войны неаполитанских королей, стремившихся подчинить себе всю Италию, походы французских королей.

— Проклятие такой войне! — шептал он. — Проклятие ее разрушительной силе! Проклятие ей, несущей с собою гибель и разорение, страдания и слезы матерей и сирот!

И в его голове все более зрела мысль, дерзкая и смелая, — дать такое изображение этой войны, которое вызвало бы ненависть к ней, которое звало бы людей на борьбу с силами, ее вызывающими. Человек труда, ка-

ким всю жизнь был сам Леонардо, не мог иначе относиться к войне. Он дорожит своим трудом и его результатами, он думает о новых достижениях своего мирного труда и с ненавистью относится ко всем, кто посягает на них.

У Леонардо было только одно средство обращения к народам. Хотя он и писал стихи и новеллы, но главная его сила была в живописи. Его оружием была кисть художника, и именно этим оружием он выступил на борьбу с войной...

* * *

Картон Леонардо до нас не дошел. Не дошла также и подготовлявшаяся на основе его фреска. Работая над ней, великий мастер, по обыкновению, начал искать новые приемы и новые средства. Стремясь придать краскам фрески большую яркость и сочность, Леонардо решил в порядке эксперимента создать новый грунт. Эксперимент был очень сложен, и хороших результатов не дал. Краски не держались, и картина разрушалась еще до ее завершения. Не сохранился и картон. До нас дошла лишь копия с картона, сделанная знаменитым художником Рубенсом. Всю ли картину охватывает эта копия, или только ее центральную часть, вопрос до сих пор не решен.

«Битва при Ангиари» Леонардо была, по словам Бенвенуто Челлини, «школою для всего мира».

„Д Ж О К О Н Д А“

АННИМ мартовским утром, когда солнце только что всходило, Леонардо вышел из своей комнаты в монастыре Санта Мариа Новеллина, где он жил в это время. Он любил совершать утренние прогулки с юных лет. Именно в эти часы думалось особенно хорошо. Наступающий день всегда нес с собою что-то новое, неожиданное: какие-либо новые мысли, новые образы. Теперь это было особенно нужно Леонардо.

Несмотря на то что выставленный им недавно для всеобщего обозрения картон фрески «Битва при Ангиари» встретил у многих видевших его горячее одобрение и десятки людей шумно выражали свое восхищение, Леонардо был мрачен. Да, картон был закончен и действительно неплох. Лучший критик, не прощавший себе ни одной ошибки или недоделки, Леонардо мог сказать, что замысел его удался. То, что хотелось ему сказать в новом произведении, было выражено достаточно убедительно и ярко. Хуже обстояло дело с воплощением замысла в красках.

Вот и сейчас. Зайдя в зал Синьории, Леонардо увидел, что положенные им только вчера краски побледнели и растеклись. Конечно, он не станет падать духом. Временные неудачи только подстегивают его, толкают на новые исследования, на суровый, придирчивый пересмотр сделанного, на новые поиски. Ведь кто-кто, а он-то хорошо знает, какие безграничные, еще совершенно не ведомые возможности таит в себе живопись. Великий экспериментатор в науке, Леонардо да Винчи был великим экспериментатором и в искусстве. Всегда вперед, только вперед! Никогда не останавливаться на достигнутом, не успокаиваться, а идти все дальше и дальше!

Облокотившись на балюстраду, он смотрел на широко раскинувшийся у его ног город. Тысячи домов... Десятки тысяч людей, занятых мирным трудом. К небу поднимаются столбы дыма. Разжигаются очаги, вокруг них в ожидании утреннего завтрака собираются взрослые, дети.

И внезапно в голове зародилась мысль: надо показать людям, что на земле есть не только война, но и жизнь — прекрасная, красивая, радостная. Захотелось крикнуть, что жизнь хороша, есть за что бороться, ради чего работать...

Теперь это были уже не тягостные раздумья об ужасах войны и неудаче эксперимента с красками, а поиски нового сюжета для новой картины, которая сказала бы людям о красоте жизни.

Из этих размышлений Леонардо вывел голос его любимого ученика Салаи:

— Мессер, вас хочет видеть синьор Франческо дель Джокондо.

«Кто это?» — подумал Леонардо. В голове пробежали десятки имен,

но они ничего не говорили.

— Кто это? — спросил Леонардо. — Что ему нужно?

Раздосадованный тем, что его оторвали от мыслей, он отвернулся и

снова начал смотреть на город. Но спокойствие уже было нарушено. Память снова обращалась к людям, к именам, когда-либо слышанным. И вот он вспомнил. Он слышал это имя: какой-то разорившийся дворянин, начавший теперь заниматься торговыми делами, принимавший немалое участие в кипевшей во Флоренции политической борьбе. Человек не богатый, чуждый и искусству и наукам.

— Что же ему нужно от меня? — вслух спросил себя Леонардо. — Проси.

На площадку лестницы поднялся невысокий, коренастый, крепкий мужчина лет сорока пяти — сорока семи. Проницательные глаза Леонардо и его хорошее знание человеческих лиц сразу же сказали ему, что этот человек — делец, хотя и не из крупных.

— Чем могу служить? — обращается к нему с холодной вежливостью художник.

Синьор дель Джокондо кланяется, не слишком низко, но достаточно почтительно, и говорит, что он просит великого мастера написать портрет его жены — моны Лизы.

Леонардо удивлен этой просьбой. Он не любит писать портреты, тем более женские. Он не любит быть связанным живой натурой, тем более такой капризной, как обычно все эти дамы.

Синьор Джокондо мягко напоминает ему, что он, Леонардо, все же сделал замечательный эскиз портрета Изабеллы д’Эсте, портрет синьоры Джиневры де Бенчи. Леонардо недовольно отмахивается рукой. Да, все это было, но знает ли этот человек, почему он писал эти портреты? Только необходимость, жестокая необходимость вынуждала его делать это. Герцогине д’Эсте он должен был как-то отплатить за приют и гостеприимство, оказанное ему, беженцу из захваченного врагами Милана...

Оказывается, этот странный гость все знает. Больше того — он знает даже, что Леонардо сейчас вообще не до живописи, что он удручен неудачей эксперимента с грунтом для фрески. Синьор Джокондо говорит обо всем этом мягко, без тени дерзости, но убедительно. Именно поэтому великому мастеру и нужно дать отдых себе, переключиться с большой трудной работы на что-либо более легкое. А что может быть легче, чем портрет молодой, довольно красивой женщины?

Леонардо выслушивает все это равнодушно. Он почти не слушает тихого, вкрадчивого голоса гостя. Иногда только, когда последний особенно выразительно говорит о чем-то, Леонардо с досадой думает:

«Вот бы кому быть послом Флорентийской республики! Хороший оратор...»

Наконец он дает понять, что беседа окончена.

Нет, он ничего не обещает. Чего ради должен он писать портрет какой-то там дамы?

* * *

Прошло несколько дней. Синьор дель Джокондо и его просьба забыты. Целые дни Леонардо проводит в зале Синьории, настойчиво работая над фреской. Результаты те же. И чем мрачнее и озабоченнее становился мастер, тем чаще приходила ему в голову мысль о новой картине, по духу резко противоположной «Битве при Ангиари». И почему-то тут же вспомнился и нежданный посетитель — синьор дель Джокондо. Леонардо спрашивает о нем и его жене у своих учеников. Эти молодые люди, жившие беззаботно и весело, знают весь город. От них Леонардо узнает, что мона Лиза неаполитанка, что ей около тридцати лет, что она действительно красива.

Как-то уже после полудня Леонардо прогуливался по улице Сан-Сальваторе. В невысоких двухэтажных домах с большими садами жили обедневшие дворяне или ушедшие от дел купцы. Здесь почти не слышно было городского шума; редкие экипажи едва нарушали тишину. Можно было свободно отдаваться своим мыслям.

Леонардо шел неторопливой походкой, внимательно поглядывая по сторонам. Как всегда, ничто не ускользало от его взгляда, быстро охватывавшего лица встречных, отбиравшего наиболее интересные для будущих работ. Внезапно его внимание привлек мелодичный голос, прозвучавший откуда-то сверху.

— Какой прекрасный день! Какое радостное солнце!

Леонардо поднял голову. На балконе стояла женщина. Она не была красива, но как-то удивительно привлекательна. Черты лица ее были гармоничны, мягкие волосы ниспадали на плечи. Рот небольшой, улыбающийся. Одной рукой она грациозно отодвигала в сторону ветку дикого винограда, другой придерживала развеваемые тихим ветерком волосы.

Леонардо остановился изумленный. Сколько жизни, какое радостное восприятие мира было в лице и во всей фигуре этой неизвестной ему женщины! Как просто и естественно наслаждалась она теплом солнечных лучей, как глубоко, всем существом своим, переживала она этот прекрасный день! Все в ней было удивительно естественно и просто: и голос, и жесты, и прическа, и скромный, без всяких претензий костюм. Никаких украшений.

Леонардо внимательно разглядывал женщину. Она почувствовала его взгляд, смутилась, нахмурила лоб, возмущенная назойливостью незнакомого мужчины, резко повернулась и скрылась.

«Вот она, жизнь!» — сказал себе Леонардо и решительными шагами направился к крыльцу дома.

Это был дом синьора дель Джокондо.

* * *

Уже несколько месяцев работал Леонардо над портретом моны Лизы Джокондо. Давно не испытывал он такого огромного прилива творческих сил. Все, что было в нем самом жизнерадостного, светлого, ясного, вкладывал он в свою новую работу. Чтобы мона Лиза не скучала во время длинных сеансов, Леонардо развлекал ее рассказами из своей богатой

Леонардо да Винчи. Портрет моны Лизы («Джоконда»)

событиями жизни. Он пел ей сложенные им самим и слышанные от других песни, играл на лютне, читал свои и чужие новеллы, загадывал загадки.

Мона Лиза была хорошим слушателем и часто, когда Леонардо останавливался, колеблясь, стоит ли ей, такой жизнерадостной, рассказывать о многих мрачных и грустных вещах, она ласково просила его говорить обо всем, что он видел и что пережил. Нередко он приводил с собой певцов и музыкантов, которые песнями и игрой на лире развлекали молодую женщину и не давали ей грустить. Рассказывают, что Леонардо приводил и шутов, чтобы вызвать на лице моны Лизы улыбку.

Великий мастер и к портрету Джоконды подошел как к новой большой и важной задаче.

Уже в первых своих портретных работах Леонардо решительно начал порывать с традицией. Но это были только первые шаги, только подготовка к перевороту, произведенному им в сложном и трудном искусстве портрета.

И в этом отношении портрет моны Лизы Джокондо (обычно именуемый «Джоконда») имеет особенное значение.

Джоконда — прежде всего замечательная женщина. Она смотрит на мир с глубоким интересом открытыми ко всему прекрасному глазами, смотрит без страха, спокойно и уверенно. Это не тот человек, которого в течение многих столетий воспитывали в отвращении к миру, в «страхе божием». Изображая нового человека, Леонардо наносил еще один сильный удар по средневековому миру с его господством суеверий, страхов и угнетения.

Что наиболее интересно в лице Джоконды? Видна большая работа мысли, интерес ко всему окружающему. Едва заметная улыбка, играющая на лице, говорит о том, что это знание мира делает человека сильным, позволяет ему смотреть на мир спокойно и уверенно.

Лицо моны Лизы поражает какой-то особенной прелестью. Джоконда не может быть названа красавицей в обычном смысле этого слова. Черты ее лица — большой открытый лоб, улыбающиеся карие глаза, прямой нос, маленький рот, легкий румянец на щеках, чистая тонкая кожа и нежный овал лица — производят впечатление удивительной простоты. В улыбке Джоконды, такой мягкой и задушевной, так оживляющей лицо, видно богатое внутреннее содержание человека.

Лицо Джоконды обрамлено расчесанными на прямой пробор темными волосами, свободно падающими на плечи. Руки, очень красивые, с длинными тонкими пальцами, спокойно лежат на подлокотнике кресла. Чтобы усилить впечатление от лица, Леонардо облек Джоконду в простое, лишенное каких бы то ни было украшений, скромное темное платье. Впечатление простоты и естественности усиливается мастерской разработкой складок платья и легкого шарфа.

Много новых приемов пришлось разработать Леонардо для достижения наибольшей правдивости и выразительности изображения. Леонардо коренным образом изменил традиционную композицию портрета. Если раньше художники, рисуя портрет, ограничивались изображением только головы и верхней части тела, то Леонардо дает значительно большую обрисовку фигуры, почти до колен. Вместо надуманной, условной позы Джоконда изображена в легком повороте, простом и естественном.

Вся картина — фигура моны Лизы и развертывающийся на заднем фоне пейзаж окутаны мягкой светотенью. Этот не резкий, плавный переход от света к тени был великим достижением живописного мастерства Леонардо в его стремлении приблизить изображаемое к действительности. Недаром он писал: «Обрати внимание на улицах, под вечер, на лица мужчин и женщин, [или] в дурную погоду, какая прелесть и нежность видна на них».

Пейзаж картины производит впечатление необычайной глубины пространства благодаря постепенной смене цветов от коричневого на переднем плане через полутона к неясным голубым далям. Пейзаж этот, кажущийся некоторым фантастическим, на самом деле естествен и представляет собою результат многолетних изучений художником воздушной перспективы.

Портрет Джоконды поражал современников. Биограф Леонардо, Вазари, рассказывая о «Джоконде», пишет, что эта картина «всякому, кто хотел бы видеть, до какой степени искусство может подражать природе, дает возможность постичь это наилегчайшим образом, ибо в ней воспроизведены все мельчайшие подробности, какие только может передать тонкость живописи. Поэтому глаза имеют тот блеск и ту влажность, какие обычно видны у живого человека, а вокруг них переданы все те красноватые отсветы и волоски, которые поддаются изображению лишь при величайшей тонкости мастерства. Ресницы... не могли бы быть изображены с большей естественностью... В углублении шеи, при внимательном взгляде, можно видеть биение пульса. И поистине можно сказать, что это произведение было написано так, что повергает в смятение и страх любого самонадеянного художника, кто бы он ни был».

Так была решена задача — дать живое лицо человека, дать образ неувядаемой прелести, полностью отражающий собою красоту мира. Мрачности «Битвы при Ангиари», беспощадному осуждению войны было противопоставлено произведение, утверждающее жизнь и красоту человека.

«Джоконда» была закончена, по всей вероятности, весной 1506 года. Это произведение Леонардо да Винчи по справедливости вошло в историю мирового искусства как одно из лучших достижений, потрясая и до сих пор зачарованного зрителя великой силой правдивого изображения жизни. Глубокое единство содержания и формы, идеи и мастерского воплощения ее, сделало эту картину прекрасным образцом решения самых сложных и трудных проблем искусства. Человечество давно забыло, а многие и вовсе не знали синьора дель Джокондо и его жену мону Лизу, но оно с признательностью сохранило, овеяв его вечной славой, имя создателя этого великого произведения — Леонардо да Винчи.

ПОКОРИТЬ ВОЗДУХ, ЛЕТАТЬ, КАК ПТИЦА!

1505 ГОД. Лето в разгаре. Раннее утро. По узкой каменистой дороге, петлями вползающей на гору, едут два всадника. Впереди — высокий красивый человек. Пышные, чуть начинающие седеть волосы обрамляют широкий, изрезанный морщинами лоб. Властные очертания губ говорят о большой выдержке, упорстве и настойчивости. Голубые глаза смотрят уверенно и твердо. Это Леонардо. Он держит в руке какое-то странное сооружение, похожее на птицу.

За Леонардо, чуть отставая от него, едет его верный ученик и слуга — Зороастро, хороший механик. Влюбленный в своего учителя, он уже много лет служит ему.

Наконец подъем окончен. Невысокая гора, носящая странное название «Монте Чечери» (гора Лебедь), с одной стороны обрывается вниз почти отвесно. Трудно отыскать место, более удобное для опытов с летательными приборами.

Леонардо сходит с коня, останавливается у самого края обрыва, ласково разглаживает крылья «птицы» и пускает ее в воздух. Свежий утренний ветерок подхватывает легкую крылатую «игрушку» и несет вдаль. Вот она резко опускается вниз, того и гляди упадет на землю. Один миг, и она снова поднимается вверх и плавно, чередуя взлеты и снижения, летит дальше.

Леонардо напряженно следит за полетом своей «птицы». В руке у него неразлучная записная книжка, он заносит в нее какие-то заметки. Леонардо поднимает голову, прикидывая высоту полета модели. Когда же модель резко падает вниз, лицо его морщится, но затем морщины разглаживаются.

— А ну-ка, друг Зороастро, запусти еще раз!

Зороастро медленно идет к привезенному им большому коробу, вынимает из него другую «птицу». Расправив крылья «птицы» и пожелав ей «доброго пути», Леонардо запускает ее в воздух. Снова молчание. Слышно только шуршание перелистываемых ветром листков записной книжки. Длина полета модели, время ее нахождения в воздухе, высота полета измеряются, и результаты записываются. Иногда на листке появляется длинная ломаная, идущая то вверх, то вниз линия — схема движения модели.

Так проходит час за часом, солнце уже поднялось к зениту и палит жестоко и беспощадно. Зороастро собирает модели, аккуратно укладывает их в короб и грузит на лошадь. За многие часы он не проронил ни слова и только теперь, взбираясь на коня, тихо бурчит:

— А когда же мы полетим?

— Скоро, скоро, мой друг! Не беспокойся, я помню свое обещание: ты будешь первым человеком, который полетит, как птица.

Больше Зороастро не спрашивает ни о чем — он знает, что слово Леонардо крепко, как камень. Он вполне спокоен. Спокоен и Леонардо. Он знает и любит своего верного друга, знает, что тот умеет хранить тайны. Так они молча спускаются с горы.

Леонардо вспоминает, как много лет назад стоял он точно так же на площадке Альбанских гор и наблюдал полет орлов. Был такой же летний день, такое же горячее солнце, такой же теплый ветерок. Он стоял над обрывом и жадным взором следил за полетом величественных птиц. Вот тогда у него и зародилась мысль, которая впоследствии никогда но покидала его. Мысль дерзкая, смелая — покорить воздух, летать, как птица!

С тех пор прошло почти сорок лет. Сколько пережито, передумано, сколько изучено и сделано! Он писал картины, строил каналы и шлюзы, проектировал грандиозные архитектурные сооружения, сочинял стихи и новеллы, но никогда, ни на один день, не оставлял мысли о покорении воздуха.

Он улыбнулся. Как он был наивен тогда! Ему казалось, что вот пройдет месяц-другой и он смастерит такую «птицу», которая поднимет его в воздух. Он полетит так же смело и гордо, как орел.

Леонардо д а Винчи. Испытание крыльев. Рисунок

Проходили месяцы, годы. Мальчик вырос, превратился в знаменитого художника и изобретателя, а такой «птицы» еще нет.

Но Леонардо не смеется над этим мальчиком из Винчи. Этот мальчик с пламенной верой в возможность покорить воздух дорог ему... Пусть в его мечтах было много детского, много наивного, но эти мечты ребенка, созрев, превратились в знание — твердую основу успеха.

Теперь, когда опыты с моделями проходят решающую стадию, Леонардо еще и еще раз мысленно пробегает весь длинный и сложный путь своих исканий...

* * *

Леонардо занимался проблемами воздухоплавания и тогда, когда жил в первый раз во Флоренции. Сначала это были просто наблюдения над полетом птиц, наблюдения самого общего порядка. Всё более углубленные занятия математикой и физикой постепенно привели его к необходимости изменить характер и цель этих наблюдений.

Он составляет план «Трактата по воздухоплаванию». «Прежде чем: говорить о том, что летает, надо написать, указывает Леонардо, о предметах, которые падают без ветра, затем о значении и роли ветра».

Изучение математики и физики давало для этого материал, но все же он был еще недостаточен.

Леонардо наблюдает полет коршунов, обращается к изучению полета стрекоз и мух.

Вот запись Леонардо, говорящая о глубине понимания им механики полета птиц:

«Коршун и другие птицы, которые мало машут крыльями, выискивают течение ветра, и, когда ветер господствует вверху, тогда будут они видимы на большой высоте, и, когда он господствует внизу, тогда будут они держаться низко.

Когда ветра нет в воздухе, тогда коршун взмахивает несколько раз крыльями при своем полете, так что поднимается ввысь...»

«Когда птица хочет подняться взмахами своих крыльев, поднимает она плечи и концами крыльев ударяет по направлению к себе, в результате чего уплотняет тот воздух, что [находится] между концами крыльев и ее грудью, и это напряжение воздуха поднимает птицу ввысь».

Однако все эти наблюдения еще далеко не были сведены в систему. Что же нужно для того, чтобы свободно разбираться в законах летания и затем на основе этого овладеть ими? Вот вопрос, долго мучивший Леонардо.

Решение пришло как будто бы со стороны — от занятий гидротехникой, от изучения законов движения жидкостей. Леонардо ужо давно пришел к мысли о единстве природы, давно разрушил те искусственные стены, которыми старые ученые отгораживали отдельные области явлений природы и изучение их.

Идея единства природы с давних пор волновала Леонардо. Вначале она выражалась в требовании для художника знать основы математики, геометрии, анатомии и т. п. С течением времени мысль эта все более обогащалась и укреплялась. Поразительная разносторонность Леонардо, многообразие его интересов и занятий были не чем иным, как отражением этой идеи единства природы. Когда Леонардо перешел к технике и изобретательству, то эта идея стала одним из основных принципов материалистического мировоззрения Леонардо.

Занятия гидротехникой и гидродинамикой, изучение законов движения воды, которыми так мною занимался Леонардо еще во флорентийский период и особенно в Милане — во время сооружения большого канала, дали ему ключ и к пониманию основных законов движения в воздухе.

Произведенное им большое количество наблюдений и экспериментов вскоре полностью убедили его в тождестве этих законов.

Леонардо да Винчи. Проект летательного снаряда. Рисунок.

«Для того чтобы дать истинную науку о движении птиц в воздухе, необходимо дать сначала науку о ветрах, которую докажем посредством движения воды». И в другом месте: «Движется воздух, как река, и увлекает с собой облака так же, как текущая вода увлекает с собой все вещи, которые держатся на ней».

Снова обращаясь к уже основательно изученным им данным гидродинамики, Леонардо заключает:

«Плавание показывает способ летания и показывает, что тяжесть, имеющая более широкую поверхность, большее оказывает сопротивление

воздуху...»

Леонардо старается применить свои теоретические обобщения на практике: он конструирует аппарат для плавания.

Начали проясняться и допущенные ранее ошибки, и неразгаданные ранее загадки.

Сначала Леонардо понимал процесс летания человека как простое подражание полету птицы. Ему казалось, что достаточно снабдить человека удачно сконструированными крыльями, подобными крыльям той или иной птицы, как человек при помощи своей мышечной силы может, приведя

эти крылья в движение, подняться в воздух и лететь. Он создал несколько проектов летательных снарядов. Из них особенный интерес представляет тот, в котором он обращается к «летающему механизму» летучих мышей.

«Помни, — писал он, — что птица твоя должна подражать не иному чему, как летучей мыши...

Названная птица должна при помощи ветра подниматься на большую высоту, и в этом будет ее безопасность, потому что даже в случае, если бы ее постигли... опрокидывания, у нее есть время вернуться в положение равновесия, лишь бы члены ее были большой стойкости, способные... противостоять стремительности и импульсу спуска — связками из прочной дубленой кожи и веревочными сухожилиями из прочнейшего сырцового шелка...»

Глубокое понимание законов гидродинамики и аэродинамики привело Леонардо к решению проблемы полета.

Прежде всего изменилось представление о птице. Сама птица стала рассматриваться не как живое летающее существо, а как своего рода механизм, искусно сделанный природой.

«Птица — действующий по математическим законам инструмент, сделать который в человеческой власти со всеми движениями его, но не со столькими же возможностями».

Останавливаясь на вопросе, в какой степени полет в воздухе может быть безопасен для человека, и как бы возражая своим противникам, говорившим, что летательный аппарат при подъеме в воздух неминуемо должен развалиться, Леонардо писал, что человек «сможет в значительной мере предотвратить разрушение того инструмента, коего душой и вожатым он себя сделал».

Значит, человек может сделать такой же инструмент для полета. Уже одна эта мысль, даже без осуществления ее на практике, представляет одно из величайших достижений гения Леонардо. Впервые в истории человечества проблема полета начала изучаться на основании подлинно научных данных и был указан путь для ее практического осуществления.

Но Леонардо не был бы самим собой, если бы ограничился только теоретическим изучением проблемы. Он всегда старался свои теоретические построения претворить в жизнь.

В основе разработанных им новых проектов летательных аппаратов лежала уже не наивная мысль о подражании птице, а знание законов дви-

Леонардо да Винчи. Проект геликоптера. Рисунок.

жения воздуха и использование их человеком. Так он пришел к мысли о создании планера, при посредстве которого можно если не летать, то хотя бы парить в воздухе. Он построил модель планера и готовился к ее испытаниям.

Стремление сделать полет как можно более безопасным привело Леонардо к изобретению парашюта. Он точно рассчитывает размеры плоскости парашюта, необходимые для поддержки человека в воздухе: «Когда у человека есть шатер из прокрахмаленного полотна шириною в 12 локтей10и вышиною в 1211, он сможет бросаться с любой большой высоты без опасности для себя».

Определив летательный аппарат как механизм и поняв после ряда опытов и расчетов, что мышечная сила человека недостаточна для приведения его в движение, Леонардо задумался над вопросом о двигателе, который приводил бы аппарат в движение. Он долго и упорно искал такой двигатель. Именно в этих поисках он пришел к идее геликоптера (вертолета):

«...Наружный край винта должен быть из проволоки толщиной с веревку, и от окружности до середины должно быть восемь локтей.

Я говорю, что когда прибор этот, сделанный винтом, сделан хорошо, то есть из полотна, поры которого прокрахмалены, и быстро приводится во вращение, — что названный винт ввинчивается в воздух и поднимается вверх...

Сделай, чтобы арматура вышеназванного [полотна] была изготовлена из тонких длинных трубок. Можно сделать себе маленькую модель из бумаги, ось которой — из тонкого листового железа, закручиваемая с силой, и которая, будучи отпущена, приводит во вращение винт».

Однако, как известно, такой «двигатель» Леонардо все же найти не удалось. Все, чем располагала техника его времени — водяные и ветряные двигатели, — было непригодно для воздухоплавания. Ни водяное колесо, ни ветряную мельницу нельзя было оторвать от земли. Даже использование силы пара (к чему в некоторых своих проектах подходил Леонардо) и то, как показывает опыт последующего развития авиации, не решало задачу.

* * *

У нас нет документальных данных о том, пытался ли Леонардо на деле строить спроектированные им летательные приборы и пытался ли он сам или Зороастро подниматься на них в воздух.

В записных книжках Леонардо есть такая запись:

«Большая птица первый начнет полет со спины исполинского лебедя12, наполняя вселенную изумлением, наполняя молвой о себе все писания, вечной славой гнезду, где она родилась».

То, что было сделано Леонардо в деле познания законов летания, в деле научного обоснования полета, достаточно, чтобы его имя было овеяно вечной славой, как имя одного из наиболее смелых покорителей воздуха.

СНОВА

В

МИЛАНЕ

ОСЛЕДНИЕ годы жизни во Флоренции были ознаменованы для Леонардо большим творческим подъемом. «Битва при Ангиари» и «Джоконда» — два замечательных произведения! Их одних достаточно для того, чтобы обеспечить создателю вечную славу. Много и плодотворно поработал в эти же годы Леонардо и в области науки. В основном были закончены исследования законов летания, создан ряд проектов летательных снарядов. Много сделано в области гидротехники. Успешно шли занятия математикой и анатомией. Однако при всем том он не имел ни покоя, ни минимальной обеспеченности.

Неудача с фреской «Битва при Ангиари» привела к тому, что расчетливые флорентийские купцы начали требовать обратно полученные деньги.

Положение было очень тяжелым. Леонардо всеми силами стремился к научным занятиям, брать мелкие случайные заказы ему не хотелось — они отнимали много времени, а денег давали мало. Над головой висел долг Синьории. Снова приходилось задумываться над тем, где бы найти себе работу, пристанище, необходимое спокойствие.

По-прежнему вся средняя Италия была охвачена почти беспрерывными войнами.

В это время Леонардо получил приглашение из Милана.

С тех пор как он покинул Милан, прошло шесть лет. Тогда он бежал из него, опасаясь преследований, как человек, служивший низвергнутому Лодовико Моро.

С тех пор многое переменилось. Стремясь укрепить свое положение в Милане, французские власти прекратили преследования бывших сторонников Моро и всячески старались привлечь их на свою сторону, хотели заставить их служить себе.

Наместник французского короля в Милане маршал Шарль д’Амбуаз герцог Шомонский любил Италию, ее искусство и литературу. Он очень высоко ценил Леонардо, работы которого, особенно «Тайную вечерю», хорошо знал.

С первых же дней своего приезда из Франции в Милан он думал о том, как бы привлечь сюда великого художника и ученого. Маршалу д’Амбуазу были известны и научные и технические работы Леонардо. Человек умный и дальновидный, он прекрасно понимал, какую огромную помощь может оказать Леонардо в деле восстановления и развития сильно разрушенных войной гидротехнических сооружений края.

Хорошо осведомленный своими флорентийскими агентами об условиях жизни великого мастера, маршал д’Амбуаз, предварительно договорившись с флорентийским правительством, которое принимало все меры к тому, чтобы сохранить хорошие отношения с Францией, обратился к Леонардо с приглашением приехать в Милан на несколько месяцев.

Летом 1506 года, получив от Синьории отпуск на три месяца, Леонардо приехал в Милан. В случае невозвращения во Флоренцию в назначенный срок он должен был уплатить большой штраф.

Но работы в Милане затянулись. На просьбу Леонардо продлить отпуск правитель Флоренции Содерини ответил таким оскорбительным письмом, что Леонардо, собрав с помощью друзей деньги для уплаты штрафа, решил остаться в Милане. Прежде чем принять это решение, Леонардо долго колебался. С одной стороны, ему, как итальянцу и патриоту, было трудно примириться с господством в Милане иноземцев, даже если они были так любезны и ухаживали за ним. Решиться на это его могли заставить только крайняя нужда и грубое поведение правителей Флоренции, которые были глубоко равнодушны к судьбе великого художника и ученого.

Письмо Содерини переполнило чашу терпения Леонардо. Это письмо прямо и открыто говорило о том, что флорентийским купцам важнее деньги, чем гениальные картины и научные достижения. Отвратительные торгашеские законы правителей Флоренции заставляли уехать вели-

Андреа Соларио. Портрет маршала д’Амбуаза.

кого человека из его родных мест и искать пристанища на стороне,

у чужих.

С другой стороны, Милан многим привлекал к себе Леонардо. Здесь он провел восемнадцать лет своей жизни, и, в конечном счете, не так уж плохо. Если не вспоминать о сундуках герцогини и букварях маленького герцога, которые Леонардо должен был расписывать картинками, то здесь были созданы «Тайная вечеря», «Великий колосс», большой канал Марте-зана, который и сейчас поил город свежей водой, здесь было достигнуто многое, очень многое во всех областях науки.

Маршал д’Амбуаз обещал не загружать Леонардо заказами и предоставить ему много времени для его личных занятий.

В Милане к этому времени собралось большое общество художников и ученых, среди которых яркой звездой блистал молодой ученый, анатом Долла Toppe, у которого Леонардо многому мог поучиться.

Вот так и случилось, что Леонардо превратил свой трехмесячный отпуск в Милан почти в шестилетнее пребывание в нем.

Как всегда, в Милане Леонардо работал много и упорно. Это Пыли занятия но математике, механике, гидравлике, аэродинамике и анатомии. Неустанно он пополнял и расширял свои знания. Большой, все более растущий опыт практического приложения его теоретических знаний заставлял его снова и снова пересматривать их, уточнять и пополнять.

Все больше внимания Леонардо уделяет приведению в порядок своих многолетних записей, все чаще мечтает о составлении «трактатов». Это была очень трудная, поистине геркулесовская работа. Леонардо не только хотел привести в порядок многие тысячи своих записей, что уже само по себе представляло бы ценнейший вклад в мировую науку, но, неустанно пересматривая и пополняя их, стремился свести все в единую, стройную систему.

В основе этой системы должно было лежать окончательно определившееся материалистическое миропонимание, полностью освобожденное от каких бы то ни было следов идеализма и религии.

Великая книга природы, как любил говорить Леонардо, открывает внимательному, пытливому уму действие основных законов, которым подчинены все явления. Отыскать эти законы и четко сформулировать их было особенно трудно.

Леонардо хорошо понимал, что он не может ограничиться изложением только одной какой-либо науки. Это было бы неизмеримо легче.

У Леонардо были все возможности до конца (конечно, по условиям времени) разработать какую-либо отдельную науку. Один из величайших математиков того времени, Лука Пачоли, говорил, что Леонардо вполне может быть профессором математики, если только захочет.

И теперь его новый друг, один из виднейших анатомов, Делла Toppe, с восхищением рассматривая анатомические рисунки Леонардо и его записи, называл его величайшим анатомом времени.

Но Леонардо не мог ограничить себя разработкой какой-нибудь одной науки. Он хорошо понимал, что время для этого еще не пришло, что сейчас главной задачей является не столько углубленная разработка отдельных наук или отдельных проблем, сколько закладывание основ нового мировоззрения.

Противник, старый мир, стоявший на пути победы нового мировоззрения, мировоззрения научного, материалистического, был еще очень силен. В распоряжении господствующих классов была такая огромная сила, как католическая церковь, еще крепко владевшая умами миллионов людей, сила жестокая, беспощадно расправлявшаяся кострами и пытками со всем новым. В их руках всё — университеты, книгопечатание, суды, полиция явная и тайная.

Для того чтобы подорвать эту громадную силу старого, средневекового мира, нужно было выступать против него во всеоружии. Надо было иметь ответы по всем вопросам, ответы пусть еще далеко не совершенные.

Он хорошо понимал, какую гигантскую работу время взваливает на его плечи. Но никогда, ни на один миг, не тяготился он этим. Всюду и везде, куда бы ни обращался его пытливый ум, он видел проявление великого начала — материи.

И потому, торопясь, он собирал, записывал все, что могло пригодиться для подлинной народной науки.

* * *

Так в трудах протекала жизнь Леонардо. 12 сентября 1508 года он начинает новую тетрадь своих записей. Эти записи резко отличаются от прежних.

Теперь он задумывается над положением Земли во Вселенной и приходит к мысли о ложности еще господствовавшей в науке и усердно поддерживавшейся католической церковью птолемеевой геоцентрической системы. Эта система утверждала, что центром Вселенной является Земля.

В результате своих размышлений и наблюдений Леонардо приходит к выводу, что Вселенная далеко не ограничивается теми узкими пределами, в которые ее замыкала старая наука, что она беспредельна, что миры бесчисленны.

Совершенно независимо от Коперника он одновременно с ним, а может быть, и несколько раньше, пришел к мысли о том, что Земля — такое же светило, как другие, и движется подобно им, что она «не находится ни в центре круга Солнца, ни в центре Вселенной». Крупными буквами он записывает, что «Солнце не движется».

Из последующего развития науки мы знаем, что Леонардо в этом случае ошибался — Солнце также имеет свое движение. Но тогда это положение, противоположное утверждениям церкви и старой науки, носило явно революционный характер.

Много раздумывал Леонардо о происхождении Земли. Он выдвинул ряд ценных положений о строении Земли, соотношении между сушей и водой, о движении воды, впоследствии блестяще подтвержденных наукой.

Не оставлял Леонардо и технику.

Как и раньше, много беспокойства жителям Милана и его окрестностей причиняла угроза наводнения. В годы военных действий гидротехнические сооружения, предохранявшие город от этого бедствия, пришли в упадок и нуждались в реконструкции. Миланские власти обратились за советом и помощью к Леонардо.

Он охотно пошел им навстречу и в 1509 году построил новый шлюз.

Особенное же внимание Леонардо в этот период привлекала анатомия.

Для выработки материалистического мировоззрения занятия анатомией имели большое значение, ибо рассеивали множество нелепых сказок, сочиненных служителями католической церкви.

Священники и монахи резко враждебно относились ко всем, кто пытался посягать на авторитет церкви. У них всегда было наготове обвинение дерзкого в «нечестии», «кощунстве» и «безбожии». Поэтому-то, чтобы сохранить жизнь, приходилось производить вскрытие трупов тайно.

* * *

Темная осенняя ночь. Далекая окраина Милана. Дождь, зарядивший еще с утра, превратил широкую немощеную улицу в непроходимое болото. Маленькие полуразвалившиеся домишки. Стены их, когда-то белые, давно уже покрылись грязными потеками и большими пятнами плесени. Около хибарок нет ни садов, ни цветников. Только одинокие старые ивы роняют на землю мокрые темно-желтые листья.

Глухая тишина. Слышен лишь плеск дождевых струй да редкий жалобный вой бродячих собак.

По узенькой дорожке вдоль стен домов, то и дело задевая их плечами или локтями, идут двое. Впереди — невысокий коренастый человек в больших сапогах, в черном плаще. В правой руке у него фонарь, скупые лучи которого тускло освещают безрадостную картину городской окраины. В левой руке, спрятанной под плащом, он держит тщательно завернутые в холст стеклянные банки.

— Здесь осторожнее, мессер!

— Спасибо, друг! — и в тот же момент крепкая, сильная рука Леонардо ловко подхватывает своего спутника и ставит его на дорожку.

— Благодарю вас, мессер!

И опять молчание. Вокруг так тихо, что кажется — нет ни большого города, ни людей. Только редкий лай собак да сочное чавканье грязи.

В этот час на окраине все спят. Мелкие ремесленники, рабочие мануфактур, рыбаки, лодочники, грузчики, нищие — все они с первыми лучами солнца должны быть на ногах. Унылая, беспросветная жизнь: тяжелый от восхода до захода солнца труд, несколько часов короткого, беспокойного сна.

Полное безлюдье. И даже тот, кому случится запоздать — рыбак или бездомный бродяга, ищущий пристанища, — спешит, завидев путников, нырнуть в калитку первого попавшегося домика и там переждать прохожих.

Вот и последние хибарки. Глаз едва различает мрачное приземистое строение. От него и на расстоянии веет какой-то безнадежностью. Это госпиталь святого Иоанна, последнее прибежище людей, выброшенных за борт жизни.

Они стекаются сюда со всего города и из его окрестностей в туманной надежде найти излечение своим неизлечимым, часто еще совершенно не ведомым тогдашней науке болезням.

— Ну, наконец-то! — облегченно восклицает Зороастро.

Он стучит в тяжелую дверь. Долгое молчание. Потом глухой голос:

— Кого бог принес?

В круге фонаря видна большая седая борода. Маленькие подслеповатые сонные глазки буравят пришельцев.

— Свои! — коротко отвечает Зороастро.

В руку сторожа падает тяжелая монета. Со скрипом и скрежетом дверь открывается шире.

Теперь все трое молча идут по двору. Справа распласталось низкое длинное строение почти без окон. Вместо них — незастекленные дыры, через которые вырывается наружу спертый, густо насыщенный зловониями воздух, слышится храп, стоны, бред людей.

Чем ближе к небольшому каменному домику, где помещаются мертвецкая и часовня, тем шаги проводника становятся медленнее, а доносящееся из-под густых усов бормотание громче:

— Господи, спаси и сохрани... Да не покарает меня...

Не дойдя до домика нескольких шагов, проводник останавливается и вопросительно смотрит на своих спутников.

Поняв его взгляд без слов, Зороастро снова лезет в карман куртки, и снова тяжелая монета легко утопает в морщинистой дрожащей руке старика.

Большой фигурно вырезанный ключ переходит в руку Зороастро.

— А мне-то что?.. Они сумасшедшие... Я ни при чем... — ворчит старик, возвращаясь обратно.

Леонардо и Зороастро входят в мертвецкую. Тяжелый потолок низко нависает над грязным каменным полом. Так душно, что Зороастро не сразу решается закрыть дверь. Он стоит на пороге и жадно вдыхает ночную сырость.

— Приступим, друг. Время не терпит!

Леонардо перешагивает через порог, вынимает пучок свечей и быстро зажигает их. Колеблемое ветром, проникающим сквозь разбитое стекло маленького, прорубленного под самым потолком оконца, пламя трепетно освещает большой стол, на котором лежит обнаженный труп. В углу на мокрой, пропитанной кровью соломе еще несколько трупов. Худые до того, что ребра выпирают наружу, покрытые кровью и грязью, они вызывают не столько страх, сколько жалость и отвращение.

Зороастро взбирается на табуретку и затыкает окошко. Потом зажигает большой светильник, раскладывает на краю стола блестящие инструменты. Сбросив плащ и камзол, Леонардо засучивает рукава и приступает к вскрытию трупа.

— Держи!.. Подай вот тот... Скорей, скорей!.. — говорит Леонардо своему верному помощнику.

Долгое время в мертвецкой стоит тишина, нарушаемая лишь позвякиванием инструментов.

Леонардо рассекает грудь трупа, осторожно отделяет ткани, кропотливо возится с мелкими кровеносными сосудами. Работа идет очень медленно. Многое, очень многое приходится делать наугад, лишь по догадке, и естественно, что ошибки часты и их много.

Часы идут своей неторопливой поступью. Белый халат Леонардо испачкан кровью. Лоб ученого покрыт крупными каплями пота. Руки, ноги, все тело ноет от огромного напряжения и усталости. Только глаза по-прежнему остры и внимательны.

Вдруг в тишине раздается какой-то едва слышный звук. Крыса, что ли, скребется? Зороастро отходит от стола и тихонько открывает боковую дверь в часовню.

На большом низком столе посередине стоит гроб, в головах покойника тускло горит свеча, на груди его лежит раскрытая, наспех брошенная книга.

Словно огромная летучая мышь, широко взмахнув полами сутаны, торопливо спрыгивает с табуретки, поставленной под окошком в мертвецкую, монах.

— Стой! — негромко говорит Зороастро и кладет свои железные пальцы на плечо монаха.

Монах сделал попытку вырваться. Бесполезно! Если уж кого схватит Зороастро, только смерть сможет его освободить.

— Пусти! — прохрипел монах. — Пусти! Ты понимаешь, что делаешь!

Зороастро ухмыльнулся:

— Понимаю, и очень хорошо.

— Ты знаешь, кому ты служишь? Дьяволу! Сыну дьявола! — прошипел монах.

— Потише, потише! — спокойно сказал Зороастро. — Не шуми, святой отец, а то...

— Ах ты, нечестивец! Смотри, как бы...

— Что — как бы?

— Кому ты служишь? Что делает твой господин? Великое кощунство! Оскверняет созданные богом существа! Нарушает установленный богом порядок: раскрывает то, что самим богом создано скрытым! Это великий, смертный грех! Непростительный грех! Молись, молись! Кайся! Кайся сейчас же! На колени! — И монах поднял вверх руку, призывая Зороастро стать на колени.

Но Зороастро продолжал стоять неподвижно. Он только убрал свою руку с плеча монаха. Монах передернул плечом.

— На колени, нечестивец, а то я прокляну тебя! Ты пойдешь в ад, и никакие силы не спасут тебя от страшных адских мук...

Монах почти кричал, а Зороастро продолжал почему-то улыбаться.

— Э! Нашел чем пугать! Я, святой отец, такие муки прошел — что перед ними ад! Да-да, вот здесь, на земле! А ты говоришь — ад!

— Что ты болтаешь, нечестивец! Опомнись! Твой господин еретик, безбожник! Он и тебя погубит...

Рука Зороастро снова легла на плечо монаха. Монах слегка подался назад, а затем бессильно осел на пол.

— Ты о моем господине молчи! Понял? Ни слова! — Он отпустил монаха, пошарил за поясом. В прыгнувшем вверх пламени свечи блеснул остро отточенный нож. — Слушай, святой отец! — Обычно столь молчаливый Зороастро неожиданно стал словоохотлив. — Если ты кому-нибудь скажешь хоть одно слово о том, что видел здесь, то...

Монах даже побелел от ярости. Он задыхался:

— Ты... ты... смеешь поднимать руку на служителя церкви!

— Тише! — властно сказал Зороастро. — Я знаю, что, если ты донесешь, мне не миновать казни. Но запомни, что наши души пойдут вместе. Твоя — в рай, моя — в ад, но клянусь, что они пойдут вместе!.. — И он многозначительно перекинул нож из одной руки в другую. — Запомнил? А теперь уходи! — Он открыл дверь и легонько подтолкнул монаха.

— Проклятый нечестивец! Слуга дьявола!.. — бормотал тот и, подобрав полы сутаны, побежал к воротам.

Зороастро вернулся в часовню. Аккуратно погасил свечу и тихо вошел в мертвецкую.

— Что там, Зороастро? С кем это ты говорил?

— Со сторожем, мессер.

— А-а-а, — рассеянно заметил Леонардо. Несколько минут он работал молча, потом выпрямился: — Смотри, мой друг! Вот он, великий и первый двигатель человеческого организма! Сколько труда стоило мне увидеть его, и вот наконец я держу его в своей руке!

Он поднял свою большую, широкую руку вверх. На ней лежало сердце. Под колеблющимся огнем светильника оно, казалось, жило, билось.

Леонардо осторожно положил его в подставленный Зороастро сосуд и тщательно закрыл.

— Не пора ли, мессер, собираться?

В открытое оконце пробивался мутный рассвет. Леонардо тщательно закрыл труп холстиной.

Когда они проходили ворота, старый сторож, опуская в карман туго набитый кошелек, бормотал себе под нос:

— Право, я тут ни при чем... Разве я знаю, что они там делали?.. Святой Иоанн, заступись и охрани меня...

Дождь прекратился. На востоке уже пролегла светло-розовая полоса. Утренний воздух был свеж. Леонардо пил его большими глотками, как ключевую воду. Он шел прямо, свободной, уверенной походкой. На душе у него было радостно.

Сделан еще один шаг в трудном деле познания мира!

Окраина начала пробуждаться. Со скрипом отворялись двери, там и сям хлопали открываемые ставни. Кое-где над крышами уже вился дымок. Из широко открытой двери таверны вырывался соблазнительный запах горячей колбасы и копченой ветчины.

Все чаще и чаще встречались прохожие. Начинался новый трудовой день. Позевывая и протирая заспанные глаза, они кто с недоумением, а кто подозрительно и с опаской смотрели на необычных здесь прохожих.

Солнце уже поднялось над крышами домов, когда Леонардо и Зоро-

193

Леонардо да Винчи. Сердце. Рисунок.

13 Леонардо да Винчи

астро наконец добрались до Кастелло. Сонный страж, громко грохнув алебардой, строго спросил:

— Кто идет?

— Художник его величества короля.

— Проходите.

Вот и дома. Как хорошо было бы сейчас растянуться на кровати и заснуть крепким сном! Зороастро так и сделал. Он поставил на стол банку, которую нес всю дорогу так осторожно, как если бы в ней было золото, затем он внимательно осмотрел замок двери, подтащил к ней длинную широкую скамью, служившую ему кроватью, вынул нож, проверил ногтем, достаточно ли он остер, и улегся спать. Спал он по-особому. Ни один звук, раздававшийся в комнате, не был в силах нарушить его богатырский сон, но достаточно было самого легкого шороха под окном или на крыльце, не говоря уж о шагах или голосах, как он немедленно вскакивал. Верный слуга и хороший друг!

А Леонардо? Нет, он не ложился. Ему надо было, пока впечатления были еще свежи и ярки, зарисовать виденное и записать приходящие в голову мысли.

Вот он сидит за столом, разбирая сделанные им наспех в мертвецкой наброски, переносит все это на большие листы и отделывает их. Лист за листом покрываются изумительно тонкими, точными зарисовками органов человеческого тела, схемами кровообращения. А поля листа и нередко промежутки между рисунками заполняются записями:

«Я, для правильного и полного понятия о них [о жилах], произвел рассечение более десяти трупов... Одного трупа было недостаточно... так что приходилось работать последовательно над целым рядом их, для того чтобы получить законченное знание... И, если даже ты имел бы любовь к предмету, тебя, быть может, отшатнуло бы отвращение, и даже если бы не отшатнуло оно, то, может быть, тебе помешал бы страх находиться в ночную пору в обществе подобных разрезанных на части, ободранных, страшных видом своим мертвецов...»

Послышался хруст гравия под окном. Зороастро поднял голову и взглянул в зеркало. Хитроумное приспособление, устроенное его господином, давало ему возможность, не покидая своего места, видеть всех, кто приближался к дому. Правда, час был ранний, но и в это время немало людей самого различного характера и занятий посещали прославленного мастера.

Не спрашивая, Зороастро открыл дверь.

i«in|

*Ч*Г *••*! : ***MMf ijfet ••1*1-«Л*Ч .!••■♦ r-.^jf4my4^) l#v. »Vb4 ' W •'«

•"Irtij | v» f r^ .K-

H'wVt' v/|nC) ^Mf*)

-wi •

«I '.>Uv«> | -»t*f| '** * *’* *<

. .|H~ -’Vl i,v

«/(*«** < f*»»■•■#*■*■

«J »—f -Ц ,.r| jJ,-

-V •*•** -*>lr

'*Ч*Ъ%я-. г . Дотфым', ,**t

^НЛ,‘ ;>'>

,•, ч*|- —|U.

'- *'

b|*W ЬАвЧ^**' '*

J*Л*)к>) .

a *V«**»4 •♦» j S"V"'*

Jl*D„.V» *Ц1 <'•+

* '

Леонардо да Винчи. Анатомия плеча. Рисунок.

В комнату вошел высокий, сухощавый человек, одетый в черный камзол. Пришелец был некрасив, и его малоподвижное лицо не обращало бы на себя внимания, если бы не большой лоб и глаза, горевшие каким-то особенным огнем. Ходил он не торопясь, медленными, небольшими шагами.

Леонардо поднял голову, взглянул на гостя и быстро вскочил с кресла.

— Ранний гость — лучший гость, синьор Маркантонио! — воскликнул он, радушно протягивая гостю обе руки.

— Простите за вторжение, но я никак не мог успокоиться после нашего вчерашнего разговора и едва дождался утра. Какой улов?

— Вот посмотрите! — И Леонардо широким жестом указал на стоявшие на столе банку и рисунки.

Гость — это был известный по всей стране замечательный ученый, анатом, профессор университета в Павии Маркантонио Делла Toppe — подошел к столу и уже за все время визита не отрывал от него взгляда.

— Поразительно!.. Чудесно!.. Если бы я не видел собственными глазами, то... Удивительно! Какая смелость, какая точность!..—восклицал он.

Со странным, совершенно несвойственным его натуре нетерпением Маркантонио перебирал лежавшие на столе рисунки, делал заметки в своей записной книжке, снова обращался к рисункам, отрываясь от них только для того, чтобы заглянуть в банку.

— Снова и снова, в десятый, а если понадобится, и в сотый раз скажу вам, дорогой и высокоуважаемый синьор Леонардо, что вы совершаете преступление перед наукой тем, что не решаетесь отдать себя ей полностью! Вы величайший художник нашего времени, но, если бы вы решились посвятить себя науке анатомии, вы были бы величайшим анатомом не только нашего времени, но и многих будущих веков!..

Леонардо слушал молча. Так или почти так заканчивался каждый их разговор. С каким-то особенным упорством и настойчивостью Маркантонио убеждал его оставить все и заняться только анатомией, рисовал перед ним блестящие перспективы научной работы, славу и обеспеченность.

А Леонардо думал о своем. Как мало еще он знает! Несмотря на многолетние труды в области анатомии, ему казалось, что он стоит только на пороге, что он только-только начинает познавать то громадное, сложное, что называется человеческим организмом. Что он знает? Кости, мускулы, связки, ткани, кровеносные сосуды — то, что можно было бы назвать остовом человека. Ведь он еще не знает главнейшего: как и чем приводится в движение этот могучий организм, что дает ему жизнь...

Леонардо да Винчи. Зарисовка голов.

Маркантонио умолк. Снова, уже не в первый раз, он видел, что ему не убедить этого упрямого в своей скромности человека. Не понимал он того, что для Леонардо да Винчи анатомия была отнюдь не всем, как для него, Маркантонио, а лишь одним из кирпичей в том обширном здании нового мировоззрения, которое строил этот великий мыслитель.

Беседа продолжалась еще часа полтора. Но теперь они говорили уже о специальных вещах — о путях движения крови, о влиянии, которое производят на организм различные болезни.

На крыльце послышался шум голосов и смех.

— Пора! Идут ваши ученики! — Маркантонио поднялся и, крепко сжимая в руке свернутые в трубку рисунки Леонардо, поспешил к выходу.

В комнату весело и шумно входила целая ватага молодых художников.

* * *

Тут были и только что начинающие художники, обучением которых занимался Леонардо, и уже зрелые, которые считали его своим учителем и работали под его руководством. Именно в эти годы сложилась так называемая «школа Леонардо да Винчи».

Ученики начали появляться у Леонардо вскоре же после того, как сам он оставил мастерскую Верроккио. Известность, распространившаяся о первых же его работах, привлекла к нему молодых людей. Леонардо всегда радушно принимал тех, в ком он видел серьезное призвание к живописи и твердое желание учиться.

В отличие от многих художников его времени, которые, боясь возможной конкуренции, скрывали даже от учеников «тайны» своего искусства, Леонардо широко и щедро делился своими знаниями.

Его возраставшая, особенно после «Тайной вечери», слава еще более усилила тягу молодежи к нему.

Покидая Милан в 1499 году, Леонардо оставил здесь группу молодых художников. Одни из них, как Джованни Больтраффио, Марко д’Оджоне, Салаи, были его непосредственными учениками. Другие пришли к нему, уже много поработав сами. Высоко ценя его указания и выполняя их, они начали перенимать характерные черты его художественного стиля и стали, по существу, как бы его учениками. Таковы Содома, наиболее выдающийся из всей «школы Леонардо да Винчи», и Амброджо да Предис.

Когда Леонардо приехал в Милан во второй раз, его окружили не только старые ученики, но пришли и новые — Андреа Соларио, Чезаре да Сесто, Джанпетрино, Бернардино деи Конти, Франческо Мельци и другие. Все они образовали большую, веселую, одухотворенную единой страстью к искусству компанию, которая много работала и много веселилась.

И вот, когда к Леонардо начали обращаться с просьбами о картинах и особенно когда французский король Людовик XII возвел его в должность «королевского художника» и стал донимать его заказами, Леонардо обратился к помощи своих учеников.

Совместная работа строилась так. Леонардо определял тему картины, четко формулировал все основные моменты ее построения — композицию, основные фигуры и трактовку их. Затем начинали работать ученики, выполняя данные им задания. По ходу работы Леонардо делал указания. Когда дело близилось к концу, он обычно сам брался за кисть и окончательно отделывал картину.

Именно таким образом были созданы картины, носящие на себе многие черты, характерные для стиля великого художника, но не написанные целиком им самим. Это обстоятельство является причиной многих и многолетних споров между искусствоведами в определении авторства той или иной картины, вышедшей из мастерской Леонардо.

Из работ Леонардо в этот второй миланский период нужно назвать две картины.

Одна из них — «Святая Анна с мадонной и младенцем Иисусом».

Более интересна другая картина, тоже, по-видимому, написанная в эти годы. Это «Иоанн Креститель». Замечательна эта картина тем, что в ней Леонардо в еще более резкой, чем в других своих картинах, форме выразил свое отрицательное отношение к старым, освященным авторитетом католической церкви традициям. Иоанн, согласно евангельской легенде, был отшельником, столь излюбленным в церковной пропаганде отрешенным от мира святым, скитавшимся в пустыне, питавшимся травами и медом диких пчел. Все художники до Леонардо и изображали его худым, изможденным, со взором, полным «святости».

Леонардо рисует Иоанна совершенно иным. Его Иоанн — красивый, здоровый юноша, в котором не только нет ничего «святого», но, наоборот, прославляется все земное.

«Иоанн Креститель» — одна из последних работ Леонардо. Когда он писал ее, ему было около шестидесяти лет.

Как видно, и старея, Леонардо все же оставался верным своему отношению к религии, оставался все таким же боевым противником ее, борцом с ней, как и в своих более ранних работах.

ПАПА

И

ГЕНИИ

ДРАВСТВУЙТЕ, здравствуйте, дорогой и высокочтимый синьор Винчи! Если бы вы знали, с каким нетерпением я вас жду, вы, вероятно, полетели бы сюда на ваших крыльях, а не в повозке, запряженной парой ленивых лошадей! Столько лет знать вас, стремиться увидеть и наконец узнать, что вы пропадаете где-то в ломбардских трущобах и никто не может сказать, где вы! Даже страшно подумать, что могло бы быть с вами...

Невысокий стройный худощавый человек в богатом бархатном камзоле, с толстой золотой цепью от плеча к плечу шел, широко раскинув руки, навстречу Леонардо да Винчи. Лицо этого человека было некрасиво, как у всех Медичи; его безобразил длинный тонкий нос и резко выступавший вперед подбородок. Глубоко сидящие глаза и тонкие губы говорили о деловитости, хитрости и вместе с тем о подозрительности. Если бы не глаза и улыбка, такая мягкая и доверчивая, он едва ли мог внушить кому-нибудь симпатию. Леонардо смотрел на него с удивлением, соединенным с недоверием.

— Вы меня, конечно, не помните, высокочтимый синьор Винчи, но зато я хорошо помню и знаю вас. Давно это было! Лет двадцать... нет, больше — двадцать пять назад! Помните дворец Медичи во Флоренции? Шумную толпу людей... И среди всей этой толчеи и сутолоки высокий красивый человек... Он стоит у колонны, гордый, независимый, и спокойно взирает на весь этот базар славы и денег... Конечно, вам было не до меня, вы не могли заметить в этой толпе подростка... А он смотрел на вас с таким интересом... Больше мне не пришлось видеть вас, а как я хотел этого, как стремился к этому! И вот теперь, благодарение господу богу и моему любезному братцу, я могу наконец-то принять вас у себя так, как должно принимать величайшего художника и ученого наших дней!

Он сделал несколько шагов назад и низко, поклонился Леонардо.

Легким взмахом небольшой, в драгоценных кольцах руки он обвел высокую, просторную, искусно отделанную замысловатой росписью комнату. Тяжелые кресла, тонко инкрустированные столики, широкие, удобные восточные диваны, мягкие ковры украшали комнату, говорили о тишине, покое и беспечности.

Через широкие окна были видны старый парк, усыпанные морским песком аллеи, фонтаны, беседка.

— Прошу вас, дорогой мой учитель — разрешите мне называть вас так, — располагать всем этим как своим, быть здесь как в своем собственном доме...

— Благодарю вас, синьор Джулиано! — ответил не на шутку растроганный всей этой, правда, несколько напыщенной любезностью Леонардо. — Но я, право, не знаю, чему обязан всем этим, таким душевным, таким приятным мне после всего, что я пережил, гостеприимством! Я...

— Довольно, довольно, дорогой учитель! — Человек в бархатном камзоле энергично замахал руками. — Довольно того, что вы — Леонардо да Винчи, гордость и слава Италии!.. Но что же это я все говорю и говорю, а не соображаю, что вы проделали далекий и трудный путь и, разумеется, устали! — спохватился Джулиано Медичи. — Садитесь, дорогой учитель!

Они сели. Леонардо — у окна, Джулиано — против него. Маленький человек смотрел на Леонардо с таким любопытством и таким нескрываемым интересом, что Леонардо стало даже не по себе.

Этот человек назвал себя Джулиано Медичи. Такая же подпись стояла в конце письма, которое он получил в один из самых тяжелых моментов своей жизни, когда он буквально не знал, куда ему деваться, письма, любезно приглашавшего его в Рим.

Леонардо редко вспоминал о Медичи, а особенно о Лоренцо Великолепном, и то только тогда, когда жизнь повертывалась к нему спиной... И вот теперь опять Медичи...

— Мне было тогда пятнадцать лет, а брату уже двадцать три или все двадцать пять. Он был веселый человек в полном смысле этого слова: кутила, весельчак, игрок, одним словом, жил вовсю. Признаться, я даже немножко завидовал ему, — говорил, весело улыбаясь, Джулиано. — Ну, пока флорентийцы терпели нас, все было хорошо. А потом наступили другие времена. Пришлось убраться из Флоренции и подумать, чем заняться. Я уехал в Урбино и поселился при дворе герцога. Занимался математикой, механикой, увлекался живописью. Вот здесь я еще больше узнал о вас. Сначала о ваших картинах, а потом о ваших ученых трудах. И хотя, скажу откровенно, я не всегда понимал ваши картины, но я всегда видел в них руку гения, величайшего мастера наших дней...

Джулиано посмотрел прямо в лицо Леонардо, словно хотел увидеть в нем черты вечности. Он рассматривал это уже носившее на себе приметы приближавшейся старости, похудевшее лицо и говорил:

— А брат стал служителем церкви, кардиналом. Кутила и весельчак — и вдруг служитель церкви... Красная кардинальская мантия, мессы, псалмы, церкви... А что же было делать ему? Торговать и давать деньги в рост, как отец и дед? Не всякий на это способен, и не у всякого дело пойдет. А вот быть кардиналом может всякий, только бы нашлись покровители... Так и случилось.

Джулиано громко засмеялся. Смеялся он так весело и заразительно, что и Леонардо последовал его примеру.

— Вы знаете, что сказал мой братец, когда узнал о том, что его избрали папой? Я, знаете, человек верующий, и меня его слова немножко покоробили. — Он наклонился вперед и понизил голос: — Брат сказал: «Будем же наслаждаться папством, которое даровал нам господь!» Каково, а? Хорошо? — И Джулиано снова залился громким смехом. — Ну, вот и наслаждается! Вы, мой дорогой учитель, человек свободомыслящий, поэтому ничто вас удивить не может. Ну, а я, человек простой, выросший к тому же в провинции, был несколько... как бы это сказать... шокирован такими словами. Правда, недолго. Когда я по приглашению брата приехал сюда, я такое здесь увидел, что... — Он развел руками и умолк.

Вот теперь Леонардо мог связать воедино то, что слышал: в 1512 году Медичи снова, при помощи испанских войск, вернулись во Флоренцию; через год, после смерти папы Юлия II, новым папой был избран Джованни Медичи, принявший имя Льва X.

— И вот мы теперь в Риме, дорогой учитель! Новый папа хотя и не так уж много понимает в искусстве, но, во-первых, он продолжатель дела папы Юлия и папы Николая, которые — заслуженно или нет, это нас не касается — прославились как покровители искусства и наук, а во-вторых, он — Медичи, а это тоже обязывает. Одним словом, когда я ему сказал, что хочу пригласить вас в Рим, он выразил удовлетворение. Здесь вам будет хорошо, синьор Винчи. Здесь вскоре соберутся все, кем славна наша страна. Здесь Рафаэль, Браманте, скоро приезжает Микеланджело — три великих гения нашей страны... что я говорю — страны, мира! Какое счастье, какая радость для всех истинных знатоков и ценителей искусства!

Леонардо слушал словоохотливого хозяина и только иногда кивал головой. Он очень устал от длинной и тяжелой дороги и сейчас хотел только одного — хорошенько отдохнуть. Наконец это заметил и Джулиано. Пожелав своему дорогому гостю всего лучшего и еще раз заверив его, что весь дворец к его услугам, он ушел.

Леонардо встал с кресла и подошел к окну.

Перед ним проходили события последних месяцев.

Он вспомнил то несчастное утро, когда звонкая певучая труба горниста созвала на площадь Кастелло французские войска и длинный обоз покинул город. А потом день за днем через город начали проходить войска, направлявшиеся на восток.

Началась война. Воинственный папа Юлий II, выдавая себя за «спасителя страны», наконец-то сколотил большую коалицию итальянских государств и выступил в поход против французов. К нему присоединился сын Лодовико Моро, Массимилиано, который надеялся при помощи швейцарских солдат, данных ему германским императором, вернуть себе отцовский престол. Французы были разбиты, и Массимилиано вступил в Милан.

Леонардо знал Массимилиано, когда тот был еще мальчиком и великий художник разрисовывал для него букварь. Казалось, он мог бы, не опасаясь ничего, продолжать спокойно жить в Милане. Но случилось иначе.

Как вчера Леонардо помнит темный дождливый вечер, когда к нему пришел закутанный с головой в черный плащ его друг Делла Toppe. Он был бледен, и его некрасивое лицо от волнения стало еще безобразнее. Голос его дрожал, слова путались. Он пугливо озирался по сторонам.

— Что с вами, дорогой друг? — испугавшись не на шутку, спросил Леонардо.

Делла Toppe приложил палец к губам и вопросительно посмотрел на дверь в мастерскую.

— Можете говорить спокойно: там никого нет.

— Прошу вас, не теряйте времени... Уезжайте! Сейчас же уезжайте! — Голос гостя звучал глухо и прерывисто. Он прислушивался к каждому звуку, доносившемуся извне.

Где-то близко грохнул выстрел из мушкета, раздался звон оружия и крики.

— Они вас убьют! Спешите!

— Кто?

— Швейцарцы!

— Почему?

— Они убивают всех, кто служил у французов! Одного этого достаточно... К тому же у вас есть и другие враги... — Делла Toppe запнулся.

— Но Массимилиано...

— Что Массимилиано? Что он может сделать? Ведь он сам является игрушкой в руках швейцарцев... Этой разнузданной солдатчины.

— Как же так... — пытался еще возразить Леонардо.

Но Делла Toppe не слушал его и продолжал твердить:

— Скорей! Скорей! Берите только самое необходимое!..

Ночной гость ушел. Леонардо еще долго сидел в раздумье.

Снова в путь! Куда? Будет ли когда-нибудь покой, такой нужный, такой желанный именно теперь, когда он наконец-то, как ему казалось, мог приступить к приведению в порядок записей, к подытоживанию всего продуманного и пережитого...

Рассеянным взглядом он обвел комнату, в которой так много и хорошо думалось, большой стол, уставленный банками с анатомическими препаратами, заваленный рукописями. Тяжело вздохнув, он посмотрел в угол комнаты, где, едва видные в полумраке, выступали очертания созданной им первой летательной машины, крылья которой должны были поднять человека на воздух и сделать его подобным горным орлам...

Он тихо открыл дверь в мастерскую, по привычке взял было кисть с тем, чтобы поправить смутно вырисовывавшееся на холсте лицо...

А Зороастро не терял времени. Чутко прислушиваясь к идущим извне звукам, он быстрыми, ловкими движениями собирал листки рукописей, обертывал их кусками пергамента и благоговейно укладывал в мешки. Только мгновение он постоял перед банками, а затем, решительно махнув рукой, выбросил их содержимое в ведро. Дольше он стоял перед крыльями. Он грустно покачал головой, почему-то примерил их к себе, попытался сложить. А затем решительно своим острым ножом начал резать планки, навощенное полотно и шелк. Глаза его мрачно сверкнули, губы шептали:

— Негодяи! Мерзавцы!..

Когда Леонардо снова вернулся в кабинет, неся в руках охапку свернутых в трубку холстов, все уже было готово к отъезду: на полу лежало несколько аккуратно увязанных мешков, а в углу высилась гора мусора. «Ничего, ничего мы не оставим им», — казалось, говорил Зороастро.

В дверь тихонько постучали. Пора!

Они вышли на двор. Под навесом уже ждали оседланные лошади.

Светало. Смутно серели стены и башни Кастелло, так хорошо знакомые Леонардо. Где-то едва слышно журчала вода, которую он привел издалека в этот город. Вдали ударил колокол. Может быть, это в Делла Грацие, где он писал свою «Тайную вечерю»...

Предутренняя свежесть пронизывала, как иголками. Подошел Франческо Мельци. Он заботливо поправил открывшийся на шее учителя плащ.

— Ну, пора!

— Куда?

— Пока в Монте Альто, а там видно будет.

Не возбуждая ничьего подозрения, они выехали из замка. Туго набитый кошелек, который Франческо бросил страже, открыл перед ними городские ворота.

Так 24 сентября 1513 года был оставлен Милан. Месяц-другой прошли спокойно под гостеприимным кровом отца его ученика Мельци. Расположенное вдали от больших дорог, поместье Мельци долго не привлекало к себе внимания новых завоевателей Милана. Но потом опять поползли слухи, один беспокойнее другого. Надо было снова подумать о пристанище. Вот тут-то и пришло письмо от Джулиано Медичи.

* * *

Первые дни в Риме были целиком посвящены отдыху. Как-никак, шестьдесят лет за плечами! И каких лет! Полных огромного творческого напряжения, поисков, мучительных раздумий. Джулиано Медичи честно сдержал свое слово. Он поместил Леонардо в Ватикане, в Бельведере. Здесь были собраны принадлежавшие папам античные статуи, среди них — зна-

Больтраффио. Портрет Франческо Мельци.

менитый Аполлон Бельведерский. Леонардо получил возможность изучать эти великолепные произведения античного искусства, поражавшие своей красотой и гармоничностью.

У Леонардо была большая мастерская, постоянное содержание. Таким образом, в материальном отношении он был устроен вполне удовлетворительно.

Леонардо часто гулял в знаменитых ватиканских садах, больше напоминающих лес, чем обычный сад. Иногда во время этих прогулок к нему присоединялся Джулиано, и между ними завязывались длинные беседы.

— Как вам нравится Рим, мой дорогой учитель? — не раз спрашивал Джулиано.

Сначала Леонардо молчал. Он сам еще не мог разобраться в своих впечатлениях от жизни в Вечном городе. Уж очень они были сложны и мало приятны, а обижать гостеприимного хозяина не хотелось. Сказать ему всю правду? Но она едва ли дойдет до него. Ведь Джулиано так упоен всем, что раскрывалось перед ним в этом большом городе, так доволен! Но сам Леонардо думал и чувствовал иначе. Он лучше и больше знает и понимает жизнь, и никогда внешний блеск не может скрыть от него истинную сущность явления.

Рим — средоточие католической церкви, резиденция папы, «наместника Христа на земле», Рим, в котором было собрано столько «святынь», — напоминал собою огромный базар. Это был не «святой город», а какая-то всемирная ярмарка. Не только со всех концов Италии, но и из Франции, Испании, Германии, из всех стран Европы, куда только простиралась власть папы, съехались в Рим десятки тысяч людей. Среди них было мало истинно верующих, зато много карьеристов, авантюристов, проходимцев, ринувшихся сюда в надежде заработать что-либо у нового папы.

Нигде власть золота, освященная высшим авторитетом католической церкви — папством, не принимала таких уродливых, диких форм, как здесь.

За пышно разодетыми кавалькадами всадников в камзолах и мантиях бежали одетые в лохмотья толпы голодных, истощенных людей. Контраст между безумной роскошью и крайней нищетой, пожалуй, нигде так не бросался в глаза, как в «святом городе». Рядом с великолепными дворцами, чудом архитектурного искусства, стояли полуразвалившиеся лачуги бедняков. На площадях, украшенных изумительными по мастерству скульптурами и фонтанами, играли голые, худые, изможденные дети. Путника или всадника на каждом шагу останавливали толпы нищих.

Леонардо был поражен этой картиной роскоши и нищеты. Он впервые попал в Рим и до сих пор слышал о нем только хвалебные рассказы. Правда, жизненный опыт научил его не верить сказкам о молочных реках и кисельных берегах, но того, что он увидел здесь, он все же не ожидал.

Сопровождавшее его всю дорогу смутное чувство усилилось еще более. Зачем он приехал сюда? Что он будет здесь делать? Расталкивать локтями толпу льстецов и бездельников, чтобы как-нибудь выбиться вперед и попасть на глаза святейшему? Расписывать его опочивальню и сочинять похвальные оды? Или, может быть, ему закажут написать какую-нибудь большую картину на библейскую тему и изобразить чуть пониже бога нового папу в виде лицемерно склонившего колени пышно одетого старика? Нет! Леонардо никогда не был придворным льстецом и слугой. Он всегда был свободным художником, честно служившим тому, что он считал истинным и прекрасным.

Джулиано не торопил его с заказами, папе тоже было не до него, и Леонардо с увлечением отдался занятиям наукой и техникой. Он начал писать трактат «О геометрических играх», который, к сожалению, как и другие его трактаты, остался неоконченным.

Когда после бессонной ночи, посвященной математическим вычислениям, Леонардо просыпался утром с тяжелой головой, он шел гулять. Но и во время своих прогулок он неустанно работал. Во рвах римской крепости он изучал распространение звука в жидкой среде (воде) и достиг в этом отношении больших результатов.

А то он отправлялся в окрестности Рима. Детская привычка собирать все интересное, что попадалось на пути, сохранилась у него на всю жизнь. Как и раньше, его карманы были полны камнями и растениями. С увлечением он исследовал образцы почв, приводил свои знания о горных породах в систему, работал над вопросами происхождения найденных им в земле окаменелостей, остатков растений и животных древнейших периодов истории Земли. Сделанные им наблюдения и обобщения намного обогнали существовавшие в его время представления о Земле и ее истории.

В Риме же он продолжал и свои работы над изучением законов развития животных и растений.

Леонардо был первым, кто всерьез и глубоко занялся проблемами анатомии и физиологии растений. В итоге многолетних наблюдений он раскрыл причины происхождения жилок на листьях, обобщил явления гелиотропизма. Он работал над выяснением влияния солнца, воздуха, воды и почвенных солей на жизнь растения.

Многие современные ученые считают Леонардо да Винчи первым исследователем, поставившим важнейшую проблему биологии — установление связи между живыми существами и окружающей их природной средой.

Не оставлял Леонардо и своих занятий по воздухоплаванию. Вазари, биограф Леонардо, рассказывает о том, что Леонардо делал из воска

Леонардо да Винчи. Дерево. Рисунок.

Леонардо да Винчи. Листок записей по ботанике.

фигурки, наполнял их воздухом и затем пускал летать. Как и многие современники, Вазари считал эти занятия Леонардо каким-то непонятным чудачеством, странностью великого мастера. Его туманное сообщение не дает возможности точно определить, что это были за «восковые фигурки» и какой цели они служили, но, во всяком случае, несомненно одно: Леонардо продолжал исследование законов воздухоплавания и делал новые и новые опыты.

Уже одних этих занятий было достаточно, чтобы вокруг Леонардо стали создаваться легенды. Окружавшие его люди в большинстве своем были очень косны и невежественны. Все выходившее за пределы узкого круга их мелких интересов и ничтожных знаний внушало им подозрения. Особенно нетерпимо относилась к новому католическая церковь. Служители церкви наводнили все страны шпионами, доносчиками, клеветниками. Особенно много, конечно, их было в Риме.

На этой почве и произошел резкий конфликт Леонардо с духовными властями.

Леонардо да Винчи. Зарисовки растений.

Сразу же по приезде в Рим Леонардо начал знакомиться с римским госпиталем.

Как во Флоренции и Милане, Леонардо с увлечением отдался работе в госпитале. Уже прежние его исследования привели к мысли о необходимости глубже изучить связи между строением различных органов тела и их функциями. Таким образом, Леонардо начал переходить от анатомии к физиологии человека, без разработки которой, конечно, не могло быть поставлено лечение болезней.

Как и в Милане, с наступлением ночи Леонардо отправлялся в госпитальную мертвецкую и здесь при свете огарков производил вскрытие трупов, внимательно изучал, зарисовывал и записывал свои наблюдения. Это, конечно, не осталось незамеченным служителями церкви. Они начали распускать слухи о том, что Леонардо «богохульствует», занимается «осквернением» трупов, что он «служит дьяволу», что он маг и чародей. Чтобы подкрепить эти обвинения, церковники привлекли к себе угрозами и деньгами слуг Леонардо. Среди них нашлось двое бездельников и пья-

Рафаэль. Портрет папы Льва X с кардиналами.

ниц. Леонардо давно хотел от них освободиться и наконец прогнал их. Тогда они отправились в тайную папскую полицию и сделали на Леонардо гнусный донос. Не ограничиваясь этим, они стали бегать по городу, всюду крича, что Леонардо «чернокнижник» и «слуга дьявола».

Такие обвинения грозили смертью. Предшественник папы Льва X, папа Юлий II, строжайше требовал от инквизиторов усилить розыски «колдунов и колдуний» и беспощадно истреблять их. Он призывал «не жалеть никаких средств, чтобы вырвать с корнем еретические мысли». Он обещал «отпущение грехов» каждому, кто окажет помощь и содействие инквизиторам в разыскании еретиков. Он тысячами истреблял свободомыслящих и, не довольствуясь инквизицией, создал в 1511 году еще один монашеский орден для борьбы с еретиками.

Новый папа Лев X, хотя и был из рода Медичи, хотя и хвастался своим покровительством наукам и искусству, не только оставил в силе все дикие распоряжения своего предшественника, но и сам неустанно требовал усиления борьбы с еретиками. Таким образом, обвинение в ереси могло повлечь за собой казнь.

Только заступничество Джулиано спасло Леонардо. Папа ограничился тем, что приказал не допускать великого ученого в госпиталь.

Для Леонардо стало ясно, что ни покоя, ни работы по душе в Риме он не найдет.

Вскоре произошло еще одно событие, показавшее Леонардо, что нужно незамедлительно покинуть Рим.

Папе стало известно, что, несмотря на свои научные занятия, Леонардо написал две картины — мадонну и голову мальчика (эти картины до нас не дошли). Тогда папа решил дать ему заказ от себя.

Рассказывают, что Леонардо, получив заказ, одновременно с обдумыванием сюжета начал готовить новый лак для покрытия будущей картины: существовавшие лаки не удовлетворяли его.

Враги Леонардо немедленно донесли об этом папе.

Выслушав их, папа резко иронически заметил: «Увы, этот ничего не сделает. Он думает о конце, еще не приступив к началу». Этими словами папа ясно показал, что он не много понимал в искусстве и не представлял себе, с каким великим художником имеет дело.

Так все привело к тому, что Леонардо изо всех сил стал стремиться уехать из Рима. Римский папа не понял гения.

* * *

Леонардо покинул Рим в июле 1515 года. Пробыв короткое время в Пьяченце, он переехал во Флоренцию, но и здесь тоже прожил недолго.

Новый французский король, Франциск I, не мог примириться с потерей французами Милана. Быстро собрав армию, он снова захватил его и намеревался продвинуться дальше. Опасаясь этого, папа Лев X решил договориться с ним. Было назначено свидание в Болонье, куда вместе с Джулиано Медичи приехал и Леонардо.

Молодой французский король знал картины Леонардо. Он видел их во Франции. Еще более поразило его искусство Леонардо, когда в Милане он увидел «Тайную вечерю». Узнав о приезде Леонардо в Болонью, он решил познакомиться с великим художником.

После нескольких бесед Франциск был совершенно очарован Леонардо: его талантом, его знаниями, его умением говорить. Он решил пригласить Леонардо во Францию. Делая это, Франциск I, помимо личного преклонения перед великим художником и ученым, преследовал и политические цели: он стремился украсить свой двор и свою страну присутствием гения.

Многое передумал Леонардо, когда получил предложение Франциска I. Покинуть родину, жить на чужбине — что может быть тяжелее этого! Но что делать? Снова бродить по Италии в поисках пристанища и прочного положения? Для этого уже нет сил. Леонардо чувствовал себя глубоким стариком, бесконечно уставшим от странствий, от общения с тупыми, злыми, не понимавшими его людьми. Да и где теперь в Италии найдешь такое пристанище? Леонардо не мог забыть того, что даже «просвещеннейший» папа поверил возведенной на него гнусной клевете, что он, прославляемый как «покровитель искусств и науки», на деле оказался грубым, невежественным человеком. В других государствах Италии было еще хуже.

Французский король, приглашая Леонардо, не ставил никаких условий, не требовал ничего. Леонардо волен заниматься чем хочет.

Наконец-то великому мастеру предоставляется возможность отдаться настоящей большой работе, привести в порядок многолетние записи, написать задуманные и частично начатые трактаты! Раздумывая над этим, Леонардо хорошо понимал, что это не только его личное дело, что это нужно для науки, которой он посвятил всю свою жизнь.

Он соглашается и едет в Милан. Здесь он, но теперь уже не как придворный мастер, а как свободный художник, принимает участие в устройстве празднеств по случаю возвращения короля из Болоньи.

Сочетая оригинальную выдумку с тонкой изобретательностью, он создает автомат — механического льва. Когда король начал принимать поздравления, к нему, вызывая удивление и восторг всех присутствующих в зале, приблизился огромный лев с косматой гривой. Лев встал на задние лапы, грудь его раскрылась, и оттуда посыпались белые лилии (цветы лилии украшали герб тогдашних французских королей).

Догорели огни праздника. Король уехал во Францию.

Снова тяжелые раздумья. Наконец решение принято, и Леонардо следует за королем.

Великий гений итальянского народа покидал родину. Италия невежественных пап, феодалов и торгашей отвернулась от него. Он был слишком велик для этих ничтожных людишек, занятых своими мелкими повседневными делами. Он смотрел вперед, а эти люди безумно боялись всего нового и всеми силами старались поддержать старый, разлагающийся мир. Он был чужим для них, более того — опасным, так как он был гений, мощная сила которого не знала границ.

Тот, кто мог бы удержать его на родине — итальянский народ, — сам был закован в тяжелые цепи экономического и политического рабства. Его силы, еще лежащие под спудом, вдохновляли гений Леонардо. Леонардо служил народу, для него он создавал свои замечательные картины. Именно для своего народа — а через него и для всего человечества — работал этот великий художник, ученый и изобретатель. Но народ не мог помочь ему.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

НА ЧУЖБИНЕ.

УРОВАЯ ЗИМА КОНЦА ДЕКАБРЯ 1516 года. По узкой обледенелой дороге медленно ползет в гору повозка. Лошади устали, от них валит пар. Едва переступая ногами, они с усилием тащат тяжелую повозку. Вокруг тишина, только ветер тянет какую-то жалобную, бесконечную песню. Метет. Мелкий снег, крутясь вихрем, забивается в повозку, проникает в щели. Холодно.

Высокий, одетый в тяжелую меховую шубу старик выглядывает из окна повозки. Когда он на миг снимает шапку, ветер развевает длинные седые волосы. Глубокие морщины изрезали лицо. Складки вокруг рта, в них таится грусть и скорбь. Кожа щек обвисла. Все говорит о старости.

Только светло-голубые глаза по-юношески молоды: они внимательно смотрят вперед, приглядываются с большим интересом ко всему, к каждому перевалу, каждой внезапно вынырнувшей из облаков горной вершине, к каждому зверьку, показавшемуся у края дороги.

Так же живы и подвижны руки. Большие, с длинными тонкими пальцами, они часто хватаются за листок бумаги и что-то быстро чертят на нем. Обжигающий холод заставляет прятать их.

Перевал. Тяжело дыша, кони остановились. Возница соскакивает и начинает подтягивать тормоза. Леонардо вылезает из повозки, подходит к краю обрыва.

Далеко внизу, в разрыве облаков, видна еще зеленеющая долина. Большая, стремительно несущаяся на восток река. Смутные очертания городов, селений.

Леонардо снимает шапку и долго смотрит вниз. Там, внизу, осталась Италия, родина! Такая близкая, такая дорогая, как никогда!

Снова в путь. Начинается спуск. Лошади бегут быстрее. Вот за поворотом дороги скрылась маленькая хижина, стоящая на перевале.

Леонардо смотрит вперед. Его лицо сурово. Иногда он поднимает руку, как бы намереваясь смахнуть что-то, снежинку, упавшую на глаза.

* * *

Наконец тяжелая дорога окончена. С удовольствием Леонардо сбрасывает шубу и греется у камина. Огромные толстые поленья весело трещат. В комнате тепло и уютно.

Только через несколько месяцев после приезда во Францию Леонардо смог осмотреть свое новое жилище. Это был небольшой замок Клу-Люсэ, недалеко от Амбуаза. Замок стоял на высоком холме и был окружен старым парком. Внутри он был обставлен с королевской роскошью, ибо еще недавно в нем жила мать короля.

Леонардо привез с собой все свои рукописи и несколько картин. Вместе с ним приехал его ученик Франческо Мельци, которому Леонардо особенно доверял и которого охотно допускал к рукописям.

Здесь, на чужбине, жизнь Леонардо шла так же, как и раньше. Он, пока был на ногах, работал целые дни и нередко засиживался далеко за полночь. Иногда многие часы он проводил в разъездах по окрестностям и прогулках по парку. Единственное, что отличало его жизнь в эти последние годы, — это спокойствие.

Значительно меньше прежнего Леонардо занимался живописью. Вскоре после приезда у него отнялась правая рука. Правда, это не мешало, ему рисовать, как и раньше левой, но картины писать уже было нельзя. Тем с большей энергией Леонардо отдавался рисованию. Многие рисунки он делал по памяти, значительно меньше — с натуры.

Наиболее замечательной работой Леонардо этих лет является его автопортрет, поражающий не только мастерством рисунка, но особенно его внутренним содержанием. Это лицо мудреца, мыслителя, всю жизнь посвятившего изучению мира.

На портрете Леонардо выглядит старше своих лет. Его состарили не годы, а борьба с трудно преодолимыми препятствиями.

Одной из первых работ Леонардо во Франции был проект нового дворца в Амбуазе. Леонардо не нравился тесный, рассчитанный на узкий круг людей старый дворец. Он задумал построить большое, красивое здание с портиками, обрамляющими просторный двор. В нижнем этаже дворца должны были разместиться обширные приемные залы, в верхнем — жилые комнаты. При разработке проекта дворца Леонардо применил много технических новинок: балки и перекрытия во избежание пожара должны были быть обернуты огнеупорными материалами, в стенах проведены вентиляционные трубы.

При оборудовании комнат намечалось широко использовать автоматически закрывающиеся и открывающиеся двери.

Однако, как и многие другие проекты Леонардо, этот проект остался неосуществленным.

По собственной инициативе он разработал грандиозный проект канала между Роной и Сеной, канала, который должен был улучшить судоходство по этим рекам и дать воду многим тысячам участков крестьянских земель. Как во Флоренции, а потом в Милане, Леонардо производил тщательное обследование местности, готовил чертежи и расчеты. Однако и этот проект при его жизни остался неосуществленным. Лишь много лет спустя французские инженеры, широко использовав чертежи Леонардо, построили этот канал.

Но большую часть времени Леонардо отдавал работе над своими рукописями. Многие тысячи листов записей и рисунков содержали в себе гигантский научный материал, такой большой, что, конечно, обработать его было не под силу одному человеку, даже такому, как Леонардо. Все же многое он успел привести в относительный порядок. Таковы его записи по анатомии, по искусству, о движении вод, «О различных машинах» и другие.

Составить сводный текст, объединяющий эти отдельные записи, Леонардо не успел.

Уже с начала 1519 года он почувствовал себя плохо. Силы угасали, В апреле того же года он призвал к себе нотариуса и продиктовал ему завещание — свою последнюю волю.

Важнейшим в этом завещании было указание о передаче всех рукописей Леонардо в распоряжение его ученика Франческо Мельци. Этим

Неизвестный художник. Портрет Леонардо да Винчи.

Леонардо да Винчи передавал результаты своих трудов Италии, родной стране, своему народу.

Через несколько дней, 2 мая 1519 года, Леонардо да Винчи скончался.

Ему было всего лишь шестьдесят семь лет от роду, и он мог бы прожить много дольше и сделать еще больше, если бы жил и работал в других условиях и в другой обстановке.

1952—1956

К читателям

Издательство просит отзывы об этой книге присылать по адресу: Москва у Д-47, ул. Горького, 43.

Дом детской книги.

Переплет, титул и буквицы Л. Зусмана

Для средней школы

Дитякин Валентин Тихонович

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

Ответственный редактор И. Я. Прусаков Художественный редактор Г. С. Вебер Технический редактор С. К. Пушкова Корректора

Е. И. Вальтер и 3. С. Ульянова Сдано в набор 5/11 1959 г. Подписано к печати 19/VI 1959 г. Формат 72 X 94V16 — 14 печ. л. - 17,16 усл. печ. л. (11,6 уч.-изд. л.). Тираж 115 000 экз. А05319.

Цена 6 руб.

. , Детгиз. Москва, М. Черкасский -пер.,. 1. _

Фабрика детской книги Детгиза. Москва, Сущевский вал, 49. Заказ М» 1588.

яШ

notes

1

Так в те времена в Италии именовались нотариусы.

2

Ф р а (сокращенное от «фрате» — брат) обычное в Италии обращение к монахам.

3

М е с с е р (итал.) — господин.

4

Фидий — знаменитый древнегреческий скульптор.

5

Эмполи расположен в тридцати трех километрах от Флоренции.

6

Сандро Боттичелли (1444—1510) — известный итальянский художник.

7

Пьетро Перуджино (1446—1523) — известный итальянский художник

8

Леон Баттиста Альберти (1404—1472) — известный итальянский худож

ник, писатель и ученый. Особенно прославился своими сочинениями по вопросам теории искусства, в частности разработкой вопросов перспективы.

9

К о н д о т ь е р — предводитель наемных военных отрядов в Италии в XIV— XV веках.

10

Локоть — приблизительно 45 сантиметров.

11

То есть всего 30 квадратных метров.

12

Гора Монте Чечери.