Лидия всегда оставалась в стороне от событий. Даже в светлые счастливые дни юности и позже, в хмельные, когда они с Оливией снискали дурную славу своим сумасбродным поведением, она держалась так, будто наблюдала все происходящее со стороны.

Конечно, все дело было в Оливии, красивой, бесшабашной, склонной к авантюрам и презиравшей условности.

Все обожали Оливию. Рядом с ней Лидия чувствовала себя ненужной, неинтересной, вечно ворчала, говорила одни банальности. Оливия делала что хотела, в то время как Лидия часто проявляла нерешительность.

Оливия, пренебрегая моралью, спала с кем хотела, пила, как матрос, курила сигары.

Лидия колебалась, стоя на краю бездны, в то время как Оливия прожигала жизнь. До тех пор, пока не появился Мортон. Высокий, красивый, светловолосый и такой же бесшабашный, как Оливия. Но, как ни удивительно, Мортон обратил свое благосклонное внимание на Лидию. Если бы ему удалось уложить в постель эту девственницу, никто не смог бы ему больше воспротивиться. И он пустил в ход все свое обаяние, настойчивость и целую кучу лжи. И Лидия ему поверила. Мортон стал любовью всей ее жизни. Он разглядел ее сущность. Он должен был измениться, исправиться. Он тосковал по любви чистого, безгрешного существа, которое могло бы создать семейный очаг. Их прошлое не имело никакого значения. Он воздвиг для нее пьедестал и боготворил землю, по которой она ступала. Однако это не мешало ему спать с Оливией.

В отместку Лидия поддалась чарам бедуинского принца из Сирии, заканчивавшего Оксфорд. Позже она и сама не могла понять, в действительности ли увлеклась им или ей просто захотелось переплюнуть Оливию, которая путалась с принцем, продолжая спать с Мортоном.

И Лидия выиграла. Она все еще была девственницей, и Бахтум оценил это. Лидия выхватила принца прямо из-под носа Оливии и бежала с ним под покровом ночи. В первый год их брака она не пожалела о содеянном. В кочевой жизни есть своя прелесть, не говоря уже о том, что супружество налагало на нее определенные и довольно приятные обязанности. И лишь забеременев, Лидия почувствовала себя в ловушке, потому что со всех сторон ее окружали песчаные холмы и в пустынях Саффуда не было никаких нянек. А от нее ожидали приплода ежегодно, чтобы супруг мог доказывать свою мужественность, порождая многочисленных сыновей.

Ее поселили в отдельном шатре, надели чадру. Это было все равно что оказаться в монастыре, еще хуже.

Пошел второй год жизни в пустыне, но Лидия так и не родила. Бахтум был добр к ней, но она не могла не заметить произошедшей в нем перемены. Она поняла, что он видит в ней лишь сосуд для вынашивания его сыновей.

Он посещал ее раз, а то и два раза в день, иногда даже чаще. Все тело у нее ныло от этих бесконечных соитий.

Он был энергичен, пылок, настойчив. Не считаясь с ее желанием, мог взять ее силой.

Он ничего не знал о хитростях, к которым прибегают английские женщины, чтобы предотвратить беременность. Понятия не имел о всевозможных пилюлях, настоях и о травах, а также внутренних барьерах, которые можно поставить на пути жизнеспособного мужского семени.

Поцелуи Иуды, чтобы удержать его в рамках. Страстное и жадное до ласк тело. Она и сама не знала глубины своих плотских желаний, и в первые годы их жизни он щедро одаривал ее ласками.

Но после того, как на третий год супружества она не родила ему сына, в то время как он знал, что она не бесплодна и одного уже произвела на свет, у него возникли подозрения. Сама мысль о том, что, возможно, она стала бесплодной, была невыносима.

Лидия знала, что ее ложь скоро раскроется. Да и сама она все с большим трудом выносила подобную жизнь. Изоляция, одиночество, гнев и насилие. Опасность быть пойманной с поличным и обреченной на смерть за предательство толкнула ее на отчаянный шаг. С огромным трудом ей удалось отправить письмо Мортону, в котором она умоляла спасти ее.

И Мортон не оставил ее в беде. В день, слепой от песчаной бури, вместе со своими наемниками налетел на лагерь бедуинского принца и разметал его. Они неистовствовали, грабили, разрушали, убили всех, даже ее сына. Спаслась она одна. И вышла в «свободный» мир, созданный мужчиной, для которого главной целью в жизни было распутство. Она с готовностью согласилась выйти за него замуж, не возражая против других женщин в его жизни. Он все еще желал ее. А она была ему бесконечно благодарна за это, особенно после того, что ей пришлось пережить. Мортон получал все, что пожелает. Лидия постепенно забывала о жизни в пустыне. Даже о сыне не вспоминала. Потребности Мортона мало чем отличались от потребностей Али-Бахтума. Когда же он уставал от нее, то обращал свое внимание на других, но всегда возвращался к ней. Ему льстила ее благодарность, ее неиссякающая нежная привязанность. Лидии нравилась стабильность ее нынешней жизни, нравилось принадлежать одному мужчине и ни о чем не заботиться.

Но сейчас она была обеспокоена. Появившийся у них чужеземец почему-то вызывал у нее тревогу. Она ощущала исходившую от него энергию. В его присутствии терялась, чувствовала себя неуверенной. Смуглый и необычайно красивый, он вызывал у нее какие-то смутные воспоминания. Ей чудилось в нем что-то знакомое, будоражившее ее. Она не сказала Мортону о своих страхах. Да и сказать-то ей было нечего.

И все же… все же… она была неспокойна.

Надо понаблюдать за ним, решила она. Осторожно. Тайно. Он не задержится здесь надолго. И вскоре ей не о чем будет беспокоиться. Как всегда.

И все-таки она беспокоилась.

Походка у чужеземца была как у мужчин из племени ее мужа… Но все они были мертвы. Так по крайней мере считал Мортон. Поэтому возмездия ждать было неоткуда.

Да и взять у нее нечего. Деньги давным-давно кончились, драгоценности, накопленные племенем ее мужа и принадлежавшие ей, распроданы Мортоном, и не только драгоценности. Мортон продал все, что нашел в лагере принца, чтобы оплачивать жизнь в их раю.

Она передернула плечами. Видимо, Мортон напал на лагерь не столько ради ее спасения, сколько преследуя свои корыстные цели. Теперь она это поняла.

Лидия все же успела захватить кое-какие ценности, втайне от Мортона.

Оливия была заинтригована. Элинг, бордель. Как увлекательно! А Генри? О нем она и не думала.

Но хотелось ли ей возвращаться домой?

В Блисс-Ривер-Вэлли она была по-настоящему счастлива. Одно название чего стоило! Блисс – наслаждение. Все эти жеребцы ее с удовольствием лапали, спали с ней, и Мортон не отказывался.

Но Элинг… Нельзя сказать, что она ненавидела Элинг. Она ненавидела Генри. Вялого, худосочного. Он больше подходил Лидии, но теперь уже поздно об этом говорить.

Генри охотно взял на себя заботы о ней. Он был тихой пристанью, но сумасбродная Оливия Уиндем задыхалась в этих спокойных водах, металась и искала выхода. В то время у нее не было выбора. Родители, черт бы их побрал, подрезали ей крылья. Кроме того, вручили Генри ключи от шкатулки с деньгами.

Они были готовы на все, только бы сбыть ее с рук. Не хотелось даже вспоминать об этом. Она оказалась на мели, когда на горизонте появился Генри и сделал предложение. Возможно, родители просто купили Генри. Наверняка. Теперь она в этом не сомневалась. Генри хотел иметь наследника, а потом она могла расстаться с ним и отправиться на все четыре стороны.

Поэтому, пока Мортон продолжал гнуть свою линию, она притворилась беременной, чтобы убедить Генри отправиться в Блисс-Ривер-Вэлли и предаться жизни, полной наслаждений.

Первым уехал Мортон, они с Генри – через год.

Она жить не могла без Мортона, готового исполнить любое ее желание.

Оказалось, что она действительно беременна, и, когда это стало заметно, Генри предложил вернуться домой, в Элинг. Она не соглашалась, хотела познать все тонкости разнузданной жизни в Вэлли.

Джорджиана родилась в Блисс-Ривер-Вэлли, а Генри отправился в Англию. Жизнь Мортона внезапно осложнилась появлением ребенка. Что делать с детьми? Оливия решила, что они пришли к блестящему компромиссу. И Джорджи была тому живым доказательством, самая красивая и желанная из всех, кто прошел церемонию павлиньего веера. Ах молодежь! Их научили хватать наслаждение обеими руками, научили всему, что считалось запретным. Дети видели, как живут их родители, из ночи в ночь меняя партнеров. И не могли дождаться церемонии инициации под опахалом из павлиньих перьев – инициации в области интимной жизни. Считалось, что девочки созревают к шестнадцати годам… А Джорджи уже исполнилось двадцать. Оливия начинала чувствовать свой возраст.

О нет, о нет, о нет! Она не хотела и думать об этом. Никогда. В Блисс-Ривер-Вэлли никто не стареет.

Мортон – король. Он все еще жеребец и по-прежнему неутомим в любовных утехах.

В их жизни все было по-прежнему. Менялось только ее тело. Нет, оно не оплыло, не обвисло. Исчезали силы, она теряла вкус к жизни. Ведь удовлетворять всех этих жеребцов нелегко. Порой накатывала такая усталость, что ничего не хотелось, даже секса. Но Мортона это, конечно же, не касалось.

Она уже подумывала об Элинге и возможности отдохнуть в английской глуши. Эта жизнь измотала ее. Ибо соитие не всегда было наслаждением. Чаще – проклятой обязанностью, обычной работой.

Бордель…

В роскошном английском загородном доме, в окружении важных джентльменов с тугими кошельками, которые будут приезжать туда, мигрировать из Лондона, как лемминги. Об этом стоило подумать. Это был не худший вариант. Особенно когда молодость осталась позади.

Соблазнительная мысль. И все же пока у нее еще есть Мортон, не говоря об остальных. Всегда можно будет удовлетворить свою похоть. Она не собирается сдаваться. К тому же набьет себе карманы. Итак, Элинг? Конечно, ни о каком разводе не может быть и речи. Она не станет уступать Генри, как не уступала все эти годы. После того как он бросил ее и дочь. С какой стати, черт бы его побрал!

Он тоже никогда ей не уступал.

Они заново расчерчивали поле мелом. Полдюжины мужчин усердно трудились, измеряя и размечая поле – триста на двести ярдов в ширину, следя за тем, чтобы центральная линия была выровнена и проходила именно там, где полагается. И чтобы линии в тридцать, сорок и шестьдесят ярдов тоже были проведены точно. Чарлз в легкой рубашке, брюках для верховой езды и шлеме указывал деревянным молотком, где производить разметку. Предназначенный для этой цели агрегат лошади медленно тащили через поле, и выкопанные канавки наполнялись ровным слоем измельченного мела.

– Слишком много правил, черт возьми! – бормотал Мортон, ожидая окончания работ возле загона для лошадей. Лошади были строптивы и показывали свой норов. В данный момент все отдыхали в ожидании дальнейших инструкций и начала матча.

Джорджи заслонила глаза от солнца. Это был предлог, чтобы хорошенько разглядеть Чарлза.

– Они почти закончили.

– Но скоро полдень, и играть будет слишком жарко.

Так оно и было. Она чувствовала, как жар накатывает волнами, но, возможно, причина была в другом – прошлой ночью она так и осталась неудовлетворенной. Она не стала возвращаться к матери до утра, а пошла в клуб и лежала там на банкетке в баре, свернувшись калачиком. Это спасло ее от неизбежных расспросов и признания в том, что Чарлз Эллиот снова отверг ее.

Когда утром она проскользнула в дом в мятой рубашке Чарлза, никто не проронил ни слова. Ни о чем не спросил. Все было ясно: она провела с ним ночь. Он разорвал на ней платье и дал рубашку, чтобы она прикрыла свою наготу. Так, собственно, и должен был поступить джентльмен. И Чарлз получил молчаливое разрешение остаться в Вэлли.

– Надень шляпу, Джорджи, – раздался голос Оливии.

Он скрылся из виду, и она больше не могла наблюдать за ним. Вскочив на лошадь, он помчался к цели с головокружительной быстротой. Она восхищалась силой и упругостью его бедер, тем, как умело он управляет лошадью, стальной хваткой его рук…

Позор вчерашней ночи несколько забылся при ярком свете дня. Быть может, ее ободряющие крики заставят его взглянуть на нее по-другому, и он каким-то образом даст ей понять, что вел себя как глупец, не овладев ею?

Она нахлобучила шляпу. Он и есть глупец. Ведь, не прийди к нему она, пришла бы другая. И пока он здесь, так будет все время. Эта мысль была для Джорджи невыносима. Нет, этот мужчина полный болван, она зря потеряла с ним время.

– О Джорджи! – услышала она позади голос Лидии.

– Добро пожаловать на матч, Лидия. Ну не забавно ли? Мама считает, что эта езда утомит их до смерти.

– Они просто помешаны на такой бешеной езде, – кисло откликнулась Оливия. – И на игре в мяч. Могли бы заняться чем-либо более приятным.

– Хочешь поиграть в любимую игру, дорогая сестричка?

– Всегда готова, милая.

– Этот малый… Чарлз… просто великолепен. А как он в постели, Джорджи?

Джорджи поежилась. Они обо всем догадались. Даже Лидия.

– Вы и представить себе не можете, – уклончиво ответила Джорджи.

– Думаю, все пожелают с ним переспать, – сказала Лидия. – Небось уже записались в очередь?

– О, он не похож на других, – заявила Оливия, опередив Джорджи. – Мортон сделал свой выбор. И нечего пускать слюни.

– А я и не пускаю. Просто так поинтересовалась. Для меня он чересчур молод и к тому же не в моем вкусе.

– Дорогая, он отличный скакун. Представься мне возможность, уж я бы сумела завести его так, чтобы он весь был в мыле и пене. – Оливия снова стала следить за передвижением игроков. – Ты только взгляни на эти ноги, на эти бедра… Посмотри, как он двигается…

Лидия последовала ее совету, и лицо ее исказилось ужасом, однако Оливия ничего не заметила. Просто не обращала на сестру внимания. Но от Джорджи это не ускользнуло. Она дотронулась до руки Лидии.

– Лидия! – Ей показалось, что женщина сейчас потеряет сознание.

Поборов минутную слабость, Лидия ответила:

– Со мной все в порядке, Джорджи. Наверное, перегрелась на солнце.

«Нет, не может этого быть. Все они мертвы, все до единого. И сын тоже. Но его мне было жаль. А всех остальных – нисколько. Теллал Али-Бахтум был все же цивилизованным. Но все равно вырастил бы сына таким же дикарем, как и все они. Кроме того, чужеземца зовут Чарлз, Чарлз Эллиот. Чисто английское имя. Он из Аргентины. Там у него ранчо, он разводит пони для игры в поло. К тому же рекомендации его безупречны.

Мортон не позволил бы ему появиться в Вэлли без рекомендаций. А кто не хочет играть в игры Мортона?

Он приехал по доброй воле. Спал с Джорджи. Она сама рассказала. Все это игра моего воображения. Но то, как он вскочил на лошадь… Весь его облик, жесткая линия подбородка, скулы…»

Лидия отвернулась, не в силах на него смотреть. И все эти дни, что он провел здесь, держалась в стороне. Выглядел он вполне цивилизованно, отличался светскими манерами и нисколько не напоминал разбойников, от которых она бежала.

Но когда он сидел на лошади, жестокость его натуры была очевидна, а также проявлялась в игре. Глаза, затененные шлемом, струящийся по лицу пот, гибкие руки и ноги, умеющие управлять лошадью, контролируя каждое ее движение. Она узнала его! И ее охватил страх. По телу пробежала дрожь.

Этого не могло быть. Этого не должно было быть. Все они мертвы. Все до единого. Мортон об этом позаботился.

Она похолодела и не могла двинуться с места. Хотела знать правду и страшилась ее. Вместе с Джорджи и Оливией она ждала развязки игры, пока всадники не проедут вдоль ограды принимать поздравления зрителей.

Отстал только Чарлз. Он приостановился, чтобы снять шлем и вытереть пот с лица. Их взгляды встретились. Она заглянула в его глаза – жесткие, темные глаза дьявола, осуждающие глаза судьи. Но может быть, все это ей только кажется? Во всяком случае, она не должна показывать ему свой страх. Хорошо бы перерезать ему глотку, кем бы он ни был. Это единственный путь. В течение целой минуты она выдерживала его холодный взгляд, стараясь унять бешено бьющееся сердце, потом вздернула подбородок и с надменным видом отвернулась.

Оливия не должна ничего узнать. В конце концов, у каждой из них свои тайны. Но Мортону надо сказать. Он, конечно, решит, что она рехнулась. Ни за что не поверит, что парень оказался жив и жаждет возмездия.

Но Лидия знала. Она прочла смертный приговор в этих сверкающих недобрым огнем глазах. Он рыскал в поисках ее по всему свету. Поклялся отомстить за смерть отца. Так поступали все люди его племени. Он каким-то образом выжил и теперь охотится за ней, что ж, она готова умереть. Теперь она осознала, почему всегда держалась в стороне от всего происходящего в Вэлли. Не было ни счастья, ни наслаждений для женщины, виновной в убийстве своей семьи. Не было жизни для презревшей свой долг. Не было надежды зачеркнуть прошлое, не было и будущего.

Ее сын. О Господь милосердный! Этих слов она не произносила добрых тридцать лет. Он умер. Он был оплакан. Но она не тосковала по нему, потому что, останься она с его отцом, мальчик все равно не принадлежал бы ей. Она понимала, что это ее не оправдывает, что она совершила великий грех. Ведь после того, как Мортон ради ее спасения уничтожил ее мужа и всю его семью, она сама словно умерла.

Надо срочно разыскать Мортона и рассказать ему, какого змея он впустил в свой Эдем.