Пролог

Плантация Оринда, Луизиана, весна 1854 года

Еще клубился утренний туман, когда сквозь его клочья, из-за завесы «ведьминых волос», заслонявших собой вид на береговую линию, появилась она.

Ее появление было столь неожиданным, что показалось сном. Он и понятия не имел, кто она такая. Она не была похожа ни на кого из виденных им доселе, но была именно такой, как в его мечтах выглядела женщина, которую он всегда хотел.

Она была красива. Ее тело, казалось, срослось с телом коня. Рука незнакомки держала поводья с уверенной мягкостью. Промокшая насквозь тонкая юбка плотно облепила ноги, крепко сжимавшие круп коня. Золотые волосы развевались у нее за спиной. Любой мужчина мечтает о такой женщине. Но если такая красотка попадается ему на пути, то она становится мукой, терзающей сердце и душу.

Может, все это ему привиделось?

Он медленно двигался среди толстых стволов деревьев, обросших мхом, несмело приближаясь к ней. Наблюдал за каждым ее движением с почтительным восхищением. Не успел конь остановиться на лужайке перед домом, как она спрыгнула на пожелтевшую траву и замерла, глядя на облупившийся фасад Оринды.

Она была очень мила. Точеный профиль, розовая кожа, пронизанная розовато-серым светом раннего утра. Выражение лица – воплощенная скорбь. Так смотрят на медленно умирающего близкого человека. Все было именно так, как ему грезилось: женщина его мечты должна была чувствовать ту же щемящую боль при виде Оринды, которую испытывал он, когда вернулся сюда через двадцать лет скитаний.

Она начала медленно подниматься к вершине холма, на котором стоял дом с облупившимися колоннами, которые, словно множество часовых, окружили его со всех сторон. Когда-то они служили украшением круговой веранды.

Оринда не была тем имением, которое могло бы принадлежать обедневшему отпрыску знатного рода, стремящемуся вернуть семье былое благосостояние путем удачного брака. Этот некогда роскошный дом был тем уютным гнездом, о котором он грезил всякий раз, когда думал о возвращении сюда. И вот тогда, когда женщина его мечты взошла на веранду и опустилась в кресло-качалку, задумчиво глядя на восток, туда, где над бухтой поднималось солнце, он подумал о том, что именно так должна проводить утро та, что приходила к нему во сне.

Он приближался к ней медленно, крадучись, словно боялся вспугнуть. Она сидела неподвижно, сложив на коленях руки. Все в ней дышало покоем, и лишь глаза цвета синего утреннего неба сияли жизненной энергией.

Он слышал ржание коня и щебетание птиц, он вдыхал запах земли, покрытой мхом, и этот аромат казался ему необыкновенно чувственным и таинственным, сродни той тайне, что была заложена в женщине, сидящей в кресле.

Во сне ему достаточно было лишь сделать шаг, и она поднялась бы ему навстречу без слов. Он молча обнял бы ее, объял собой ее красоту и юность. И никогда бы с ней не расставался.

Но он не шевелился, боясь нарушить гармонию этого чудесного мига. Она довольно долго сидела неподвижно. Словно античная статуя, сходство с которой ей придавало еще и то, что влажная ткань платья облепила крепкое тело. Жили в ней лишь синие глаза.

Солнце поднималось все выше. Жара нарастала. Он продолжал смотреть на нее в тишине, нарушаемой теперь лишь жужжанием вездесущих насекомых. Сколько прошло времени? Теперь она вызывала любопытство – неподвижность позы лишь подчеркивала ее напряженность. Чем объяснить такую странную пассивность? Будь она здесь впервые, скорее всего ей захотелось бы обойти дом, разведать то, что здесь происходит. Напрашивался единственный вывод: она приходила сюда и раньше, возможно даже, бывала здесь каждый день.

Он и сам вернулся сюда чуть больше недели назад и никуда не отлучался, разве что купить провиант и послушать местные сплетни. Он был уверен, что никто здесь не помнит Флинта Ратледжа, несчастного отщепенца.

О Клее Ратледже продолжали говорить как об убийце.

Прошло шесть месяцев, как отца не стало, а братец Клей купался в деньгах так, будто семейное достояние лилось из рога изобилия и никогда не могло иссякнуть. Именно его расточительство продолжало давать повод для сплетен. Слухи, что годами расползались по округе, приняли зловещий оборот после убийства отца собственным сыном из-за рабыни Мелайн. Клей убил своего родителя, и мужская честь была отомщена.

Флинт едва избежал искушения покинуть Оринду. Уйти не оглянувшись, как он это сделал двадцать лет назад. И до сих пор он не мог решить, как ему поступить. Но сегодня утром, подвергнутый иному искушению, он уже не считал отъезд хорошей идеей. Однако когда воспоминания покинули его, уступив место настоящей реальности, Флинт знал наверняка – воображение сыграло с ним злую шутку.

Женщины не было, а кресло продолжало качаться, должно быть, от весеннего ветерка.

Кто-то наблюдал за ней.

Она сидела, замерев от напряжения. Она была уверена, что за ней наблюдает Клей, готовый появиться здесь в любую минуту. В это время и на этом месте они обычно тайно встречались. Они соблюдали осторожность, дабы ее отец ничего не узнал. Она тщательно рассчитывала время, и к тому моменту, когда раздавался его хрипловатый, возбуждающий голос, успевала сомлеть от приятного предвкушения. Вот-вот он нарушит тишину, шепотом позвав ее по имени.

Ее душа, ее тело под тонким покровом влажных одежд томились ожиданием.

Клей... Они знали друг друга целую вечность. Сошлись тайно, восстав против своих семей, против тех запутанных отношений, что сложились между ними вот уже многие годы.

Но ни репутация, ни нарушение запретов, ни недавний скандал – ничто больше не имело значения. Кроме разве того, что он хотел ее, и она могла повелевать им. Она имела то, о чем могла лишь мечтать самая красивая девушка из трех окрестных графств, – Клей Ратледж был без ума от нее.

Смятение нарастало, кто-то скрывался в тени, и она больше не была уверена в том, что это Клей. Не в его правилах было так затягивать начало свидания. Он не отличался терпением, он привык получать то, что хочет, немедленно. У него не было лишнего времени.

И у нее его тоже не было. Она сидела, сжав руки на коленях. Влажная ткань холодила кожу и сердце. Она скорее почувствовала, чем поняла, что Клея здесь нет. Клей не придет. Но сегодня она не спустит ему с рук. Слишком плохо складывались дела в Монтелете. Пора действовать.

Она готова была предложить Клею очевидное решение. Но его нет...

Хотя как это похоже на Клея. Он чуял опасность как зверь. Он умел обходить капканы и искусно сплетенные ловушки, ускользал от опасности с легкостью и проворством утреннего ветерка. Поэтому он избегал и ее, поджидая, пока она остынет. Тогда он смело мог бы приблизиться к ней, не опасаясь проявления недовольства.

Он был таким проницательным. Умел распознавать ее душевный дискомфорт с расстояния сотни шагов, а то и больше. И к тому же он был таким капризным – испорченный ребенок, который привык, чтобы все было так, как он хочет.

Ну что же, для Клея Ратледжа настало время повзрослеть. Она неслышно поднялась с кресла и крадучись прошла в дом.

В доме кто-то жил. В гостиной перед камином был расстелен спальный мешок с седлом вместо подушки. На очаге стоял кофейник, жестяная сковорода, кружка, тарелка и кое-какая другая кухонная утварь. На обитом муслином диване лежала аккуратно сложенная стопка одежды.

Она не могла бы сказать, Клей ли жил в Оринде или кто-то другой. Дом не запирался. Но Оринда принадлежала им: в этих пахучих комнатах, в спальнях этого дома Клей затеял с ней игру, сулящую открытия, кульминацией которой должно стать что-то необыкновенное. Она испытывала досаду и гнев. Гнев из-за того, что не могла заставить его поступать так, как хочет, и еще, быть может, оттого, что была недостаточно хороша для него.

Она, Дейн Темплтон, недостаточно хороша для него?!

Дейн изо всех сил пнула спальный мешок.

Она недостаточно для него хороша? Он предпочел бы одну из этих тепличных девиц, закатывающих глазки и обмахивающихся веером, тех, что в простоте и слова не скажут?

Что-то стукнулось об пол, что-то, завернутое в одеяло. Она нагнулась, чтобы посмотреть. Ружье!

Ружье?

Зачем Клею понадобилось ружье? Она машинально вскинула оружие на плечо. Уж она-то знала, что делать с ружьем, если оно попало ей в руки.

«Пожалуй, я слишком для него хороша, вот!»

Дейн проверила, заряжен ли мушкет. И заряжен и отлажен на славу! Прекрасное средство для того, чтобы выйти на охоту за негодяем, который посмел заманить в Оринду другую женщину, чтобы заниматься с ней любовью.

Дейн подошла к окну и откинула занавеску. Она не увидела ничего, кроме неухоженной лужайки, спускавшейся к воде. Он был где-то там. Она точно знала. И она знала, как обращаться с тем, на кого охотишься. Надо быть посообразительнее, побыстрее и сначала стрелять, а потом задавать вопросы.

Вот так надо обращаться с Клеем!

Вблизи дома росли деревья. Дейн была так стройна, что запросто могла прятаться за толстым стволом и, перебегая от дерева к дереву, оставаться невидимой. Двигаться ловко и неслышно она умела.

Чертов Клей, будь ты неладен...

Она обогнула заросли, бывшие когда-то садом. Прислушалась.

Жар начал подниматься от земли, струясь зыбкой дымкой. Дышать было нечем. Платье все еще липло к телу. Мушкет становился тяжелее с каждой минутой. Воздух казался густым и вязким – чтобы поднять оружие, приходилось преодолевать немалое сопротивление. Но бросить ружье она не имела права. Она должна была разобраться с Клеем. Он должен заплатить за то, что вытворял втайне от нее. Она разрядит мушкет и отправит его вероломную душу прямиком в ад. Проблема разрешится!

Тишина действовала на нервы. Жара нарастала.

Давно надо было вернуться в Монтелет. Но она продолжала движение, ступая легко и уверенно, к дальнему краю дома, выходящему не на воду, а во двор, где располагался амбар. И там она застала его. Он стоял к ней спиной – голой спиной, – засунув голову в бочку с водой.

Отлично! Дейн могла бы пнуть его в зад. Так, для предупреждения.

Клей? Он не был таким высоким и мускулистым.

Она прикусила губу, глядя, как незнакомец поднял голову и потянулся загорелым телом, отряхнулся от воды с удовольствием и грацией дикой кошки. И тут он обернулся.

С бьющимся сердцем она прижалась к стволу.

О Боже... Не Клей!

Кто же тогда?

Дейн испугалась не на шутку. Этот человек был так близко – достаточно протянуть руку, и он бы схватил ее.

Она бочком зашла за дерево. Все, теперь в безопасности.

Он стянул с себя все до последнего и принялся энергично растирать тело.

Боже мой!.. Его тело...

Оно было таким смуглым – ничего общего с Клеем, который мылся лишь у себя в комнате и никого к себе не допускал. Даже в самых рискованных любовных играх он не снимал с себя ни единой из своих безукоризненных тряпок...

Так много волос – вся грудь, и предплечья, и ноги, вокруг и вниз от крепких ягодиц...

Как все это волнительно, как отлично от того, к чему она привыкла... Эти руки – сильные, с крупными умелыми ладонями, быстрыми и точными движениями, растиравшими тело.

Пусть повернется!..

Ноги у Дейн подкосились, руки дрожали так, что она боялась уронить ружье.

Пусть повернется!..

Ей надо было знать. Это было мужским обещанием и женским страхом. Именно это Клей отказывался перед ней демонстрировать. «Это, – сказал Клей, – сохраняется для жены и припасается для шлюхи». А Клей так и не смог назвать ни той, ни другой.

А Дейн надо было понять, что это за реликвия – одновременно священная и богохульная.

Пусть повернется!..

Она затаила дыхание в тот момент, когда незнакомец медленно повернулся в профиль. Она смогла заметить линию его бедра и то место, где оно соединялось с мускулистой ногой. Мужчина начал нещадно тереть свою волосатую грудь, захватывая участок плоского живота, все ниже и ниже.

Она прикусила губу. Во рту пересохло. Вот-вот откроется последняя тайна его тела.

Пусть повернется!

Он зажал мочалку между ног, нежно намылил самую интимную часть тела. Дейн отчего-то остро почувствовала удовольствие. И когда незнакомец обернулся, она решила, что сердце ее сейчас перестанет биться.

Он был отчаянно хорош собой, с фигурой, достойной античного героя, – широкие плечи, узкие бедра. Завитки волос ласкали каждый дюйм его тела, треугольником спускаясь вниз, туда, где находилась самая главная его часть – то, что должно быть твердым. Но сейчас там не было и намека на то, как быстро он может отвердеть и увеличиться в размерах силой одной лишь мысли.

Дейн все про него знала. Знала, как он ведет себя, когда эмоции мужчины выходят из-под контроля. И все из-за того, что он не в силах устоять перед искушением, которое представляет женская плоть. Клей называл ее Евой, разрушительницей, искусительницей, толкавшей его на все тяжкие, заставляющей забыть всякие ограничения, все нормы морали.

Как же такое возможно, чтобы один поцелуй превращал ее в желе, а его делал твердым как камень?

И как такое возможно, чтобы один взгляд на обнаженное тело чужого мужчины пробудил в ней такую реакцию?

Это было безумие. Незнакомец незаконно проник на территорию, ему не принадлежавшую. Надо было взять и отстрелить ему самую нежную часть тела вместо того, чтобы пялиться на него во все глаза. Представляя себе... всякое.

Дейн перевела дух и сказала себе, что сделает Клею одолжение, если прогонит незваного гостя...

Или большое одолжение она сделает себе?

Она зацепилась за последнюю мысль, решив обмозговать ее со всех сторон, при этом, прекрасно сознавая, что продолжает рассматривать голого незнакомца, уделяя особое внимание той части его тела, которую называют причинным местом.

Может, ей хотелось увидеть, как он начнет шевелиться?

Дейн хотела заставить его шевелиться. Но не потому ли, что между ними не было ничего, что могло бы помешать враз овладеть теми запретными знаниями, что так ее влекли?

Или она просто захотела запугать его до смерти, пользуясь тем, что незнакомец находился в весьма щепетильном положении?

Черт бы побрал все это...

Так он знал, что она здесь?

Мужчина взял полное ведро воды и опрокинул на себя. Она смотрела, как стекает вода, и вдруг позавидовала струям. Ей хотелось бы повторить весь тот путь, что проделала вода, с помощью своих ладоней, чутких пальцев, губ, языка...

Нет!

Черт, нет! Дейн прикипела душой и сердцем к Клею Ратледжу, и не важно, готов он принять ее любовь или еще нет. Скоро, очень скоро он поймет, что она предназначена ему судьбой.

– Кто там?!

Дейн вздрогнула, услышав его голос – он испугал ее. Она рефлекторно схватила ружье и подняла его к плечу.

– Черт побери, кто там?

Его голос был подобен голосу Бога – глубокий, с командными нотками, несокрушимый и твердый как гранит.

«Как он догадался? Откуда он знает?»

Дейн видела, как незнакомец обернул полотенце вокруг бедер и взял в руки одежду. Пытаться разглядеть больше она не посмела.

Достаточно!

Она не смела пошевелиться и не знала, идет ли он к ней или к дому. Звуки ничего не говорили. Возможно, он сейчас крадется к ней, и...

– Кто вы такая, черт возьми?

Девушка попятилась – голос прогремел чуть ли не над самым ее ухом.

Он успел заметить дуло ружья. Дейн поправила оружие на плече. Та власть, что оно давало, входила в странный диссонанс с ощущением беспомощности, овладевшим ею.

– Ружье у меня, – тихо промолвила она, – так что вам придется ответить, кто вы, черт возьми, такой.

Тогда он улыбнулся многозначительной ленивой улыбкой. Впрочем, опаловые глаза его оставались серьезными.

– Я герой либо ваших самых смелых фантазий, либо самых пугающих кошмаров.

Она ненавидела его за этот самоуверенный грязный взгляд. Ее руки слегка дрожали. Пришлось заставить себя отвести взгляд от его обмотанных полотенцем бедер.

– Не думаю, что из-за вас могу лишиться спокойного сна, – надменно бросила она.

«Вот так и бывает, – подумал он. – Мечтаешь о рае на земле, и тут тебе в райских кущах Господь являет змею».

– Я стану мучить вас во сне, особенно если вы меня убьете.

«Или умру от укуса змеи».

Она чувствовала слабость в коленях. Черт подери! Ее так сильно влекло к нему. Манил его искушенный голос, и глаза, и все остальное.

Дейн сжала зубы.

– Кто вы такой?

Атмосфера между ними накалялась с каждым ударом сердца.

– Я тот мужчина, с которым тебе хочется спать, моя сладкая. И, возможно, больше тебе ничего обо мне знать не нужно.

Она с трудом проглотила комок.

– Я не стала бы говорить так уверенно, незнакомец. Ружье-то у меня!

Его глаза неспешно окинули ее тело, прожигая в самых неожиданных местах.

– Посмею не согласиться с тобой, моя сладкая...

Господи, она лишь на долю секунды скосила взгляд на его обмотанные полотенцем бедра. Он был там, стоило только поддеть прикладом край полотенца, и перед ней открылись бы все его секреты.

– Какая ты горячая – ничего не стоит нажать на курок, – пробормотал незнакомец, проследив за ней взглядом. Он хотел улучить момент, чтобы перехватить ружье, и...

Пуля влетела в землю в паре дюймов от его ног, подняв столб пыли.

– Вот и я говорю, нажать на курок мне ничего не стоит, – самодовольно проговорила Дейн, перезаряжая ружье. – Так что мы могли бы поговорить, или пусть говорит мой мушкет.

Мужчина улыбнулся и прислонился спиной к дереву, не замечая того, что грубая кора царапает плечо.

– Я знаю, как мило он может говорить, моя сладкая. Но предпочел бы общаться с тобой напрямую, а не посредством дробовика.

– Ну что же, твоя картечь может доставить мне куда больше неприятностей, чем моя, незнакомец, и позволь тебя предупредить: на убийство никто не посмотрит как на преступление, если речь идет о покушении на частную собственность.

– Так это твоя собственность, моя сладкая? Ты владеешь домом и землей?

– Может, ты владеешь?

– Я просто проходил мимо, моя сладкая. Место это заброшенное, и никто не стал бы возражать.

– Я возражаю! Владелец будет возражать.

– Тогда пусть приходит и сам со мной разбирается, моя сладкая. Или, может быть, я приду, чтобы поймать тебя. – Он шевельнулся, и снова раздался выстрел. Пуля попала прямо в корень дерева.

– Вы скорее всего убили растение, – спокойно заметил незнакомец.

– Я убью еще одно растение, если вы не начнете отвечать на мои вопросы, – мрачно заявила Дейн.

И тогда он поймал ее. Словно только и ждал, когда она совершит эту маленькую ошибку – утратит контроль над ситуацией. Он схватил ружье за ствол, резким движением поднял его вверх и рванул на себя. Как раз в тот момент она спустила курок. Ружье разрядилось в воздух, но Дейн уже была в его объятиях, смотрела в черные как угли глаза, и тело ее было прижато к его твердому и пышущему жаром телу.

– Спать захотелось, сладкая? – пробормотал незнакомец и накрыл ее рот своим. Без всяких извинений.

Дейн провалилась в полуобморочное состояние. Она почувствовала, что ее руки ослабли. Ружье не успело выскользнуть из рук, он успел перехватить его и швырнуть через плечо.

Она чувствовала его желание, и все, что их разделяло, – это тонкая ткань.

Дейн понимала, что он удерживает свое желание в узде лишь напряжением воли.

Но помимо прочего она испытывала и страх – пульсирующий и ослепительный. Страх того, что может так легко пойти у себя на поводу и раствориться в этом соблазнительном мире ощущений, даже не попытавшись оказать сопротивление. Любопытство разыгралось в ней настолько, что она с трудом удерживала себя от того, чтобы не протянуть руку и не коснуться его там, где он стал таким большим и твердым.

Клей никогда так не возбуждал ее. В тот момент, когда в голову ей пришла эта мысль, Дейн нашла в себе силы оттолкнуть незнакомца.

– Сладкий поцелуй, – пробормотал он, вновь привлекая ее к себе. – Жаркий, сладкий, крепкий...

– О Господи, – простонала она. Нет, она не даст ему соблазнить себя сладкими речами.

«Клей, – неустанно повторяла она, словно имя это могло подействовать как заклятие. – Клей», – повторяла она, отталкивая своего соблазнителя... И он ее отпустил. Хотя ему ничего не стоило склонить ее волю. Когда она, тяжело дыша, посмотрела ему в глаза, то увидела, что ей незачем защищаться, поняла, что перед ней человек чести.

– Спи крепко, моя сладкая, – прошептал он. – Приятных сновидений.

Она бросилась бежать. Дейн бежала прочь от его глаз и от губ, от его твердого как сталь тела и от его твердой как сталь воли.

Но самое главное, она бежала прочь от себя.

 

Глава 1

Плантация Монтелет

Дейн Темплтон стояла, прислонившись спиной к одной из резных колонн, украшавших веранду усадебного дома Монтелет. Руки она сложила на груди, словно хотела защитить себя. Защитить себя от кого или чего? От грубияна незнакомца? От испорченного повесы, что играл с ней как кошка с мышью? Или от Найрин, которая была опаснее того и другого, вместе взятых?

Ей даже думать не хотелось о том, что ждало ее сегодня после обеда, и единственным способом уйти от унижения было представляться такой, какой она никогда не была.

Сейчас Дейн была одета как полагается: в муслиновое платье с четырьмя крупными воланами по подолу, платье с этими невозможными стальными крючками, рукавами фонариком, из-под которых выглядывали два слоя кружевных манжет.

Разряжена в пух и прах, с сарказмом подумала она. Принаряжена, чтобы выглядеть как настоящая юная леди с головы до пят, хотя на самом деле ничего от настоящей леди в ней и в помине не было. Она была готова к бою, хотя играть придется по правилам врагов, в число которых теперь входил и Клей.

– О, только взгляни на себя, мисс Прима. Такая холодная, такая невинная и спокойная. Если бы твой отец узнал о том, что ты устроила вчера на вечеринке у Пурди, клянусь, он бы выдал тебя замуж за первого встречного торговца, случайно забредшего в Монтелет.

– Ну тогда ты непременно должна ему об этом рассказать, Найрин. Ты ведь дождаться не можешь, чтобы быстрее от меня избавиться, не так ли?

Найрин сделала вид, что не слышит.

– Я просто не могу понять тебя, Дейн, – приехать к Пурди на этой старой кобыле, верхом, по-мужски, словно ты не леди, а какой-то ковбой, а потом соскочить с лошади так, чтобы все увидели твои панталоны и ничего, кроме них. Если бы твоя мать была жива...

– Но ее нет, – поспешила перебить Дейн, – и ты не имеешь права меня отчитывать. Кроме того, ты просто завидуешь из-за того, что все молодые люди крутились только вокруг меня. Им есть о чем со мной поговорить, Найрин. Представь, разговоры о лошадях, а именно о том, каковы шансы Боя на победу в ближайших скачках, им куда приятнее, чем жеманные обмены любезностями. Мужчинам нравятся женщины с характером, и от этого никуда не денешься.

Впрочем, для Дейн важно было лишь то, что женщины с характером нравятся Клею. Он неоднократно ей об этом говорил.

– Они не женятся на женщинах с характером, Дейн, – резонно возразила Найрин. – Разве твоя мать тебе об этом не говорила?

– А твоя говорила?

Дейн получила сатисфакцию, поскольку Найрин поджала губы и запальчиво сказала:

– Я, во всяком случае, не мотаюсь по всей округе, пытаясь вскружить головы младенцам, у которых молоко на губах не обсохло. Я предпочитаю мужчин постарше, с опытом.

– Да, – согласилась Дейн. – Это верно, именно этим ты и занимаешься.

Найрин сделала вид, что не поняла намек.

– На себя посмотри: вся слюной изошла, мечтая о Клее Ратледже. Твой отец умер бы, если...

– Мой отец последнее время не видит ничего, кроме того, о чем ты и сама знаешь. К тому же у нас на дворе не средневековье.

Но Дейн понимала, что правила игры остались неизменными с давних времен. Как знала и то, что играет с огнем, поощряя распутного и расточительного, пусть и обворожительного, Клея, который был на грани того, чтобы считаться изгоем общества после инцидента, что привел к смерти его отца. И было пыткой наблюдать, как он флиртует с другими дамами после того, как ее губы еще не остыли от его поцелуев.

Но он не мог показать, что всем этим дамам предпочитает ее, Дейн, не мог сделать этого перед лицом друзей ее отца, которые продолжали относиться к нему с настороженным недоверием. Он старался вести себя безукоризненно для того, чтобы сгладить волну, поднявшуюся после смерти его отца, а с дамами флиртовал лишь затем, чтобы привлечь их на свою сторону.

– Женщинам нравятся негодяи, – как-то раз сказал он ей, целуя на прощание, – но люблю я только тебя.

Она торжествовала, исполненная счастливым сознанием того, что он ее хочет. Когда придет время, они всем скажут о своих чувствах и обручатся, даже если ее отец с его феодальными представлениями этого не захочет. Он сам обещал ей это, и Дейн хранила и лелеяла его слова, словно нежное семечко, готовое прорасти в ее сердце.

– Я не стала бы так бездумно относиться к традициям, Дейн. Ты еще такой ребенок. Не понимаю, как можно по-детски относиться к жизни в твоем возрасте. Иногда я отказываюсь верить, что мы одногодки.

– Разумеется, мы не одногодки, – парировала Дейн. – Я нисколько не удивлена тому, что ты намного опытнее, если учесть твою компанию.

Найрин с шумом втянула воздух. Дейн была счастлива, что сумела ее задеть.

– Хорошо, – вкрадчиво сказала Найрин, – мы увидим, какими будут последствия твоих действий, когда отец вернется из города.

– Увидим. Ты ведь первой помчишься жаловаться на меня.

– С тобой просто невозможно общаться.

– Не смей говорить со мной так, будто ты моя мать!

– Тебе нужна наставница!

«Я-то тебе не говорю, что тебе нужно!»

– Ты никого не введешь в заблуждение.

– И ты тоже.

– Не желаю этого слушать.

– Замечательно, тогда уходи.

Она слышала, как Найрин трижды глубоко вздохнула, стараясь сдержать гнев.

– Может, будет лучше, если уйдешь ты, – злобно прошипела она, и Дейн остро почувствовала приближение беды.

Она может так поступить. Она может убедить отца, и тогда...

Ее отец, который, Дейн могла поклясться, дураком не был, и то не смог не поддаться сладостной иллюзии, что эта юная девица способна совершенно изменить тоскливую реальность его существования.

Найрин была родственницей, но не по крови, о чем Дейн никогда не забывала. Найрин была лишь родственницей второй жены брата отца. Родители прислали ее пожить в Монтелете, от силы полгода, а сами отправились на запад искать свое счастье.

Но, отосланная в Монтелет не мешать родителям воплощать мечту в реальность, Найрин самым жестоким образом разрушала мечту о счастье Дейн.

Все изменилось с того самого дня, как Найрин появилась в доме. Прошло уже четыре года, как она приехала, и за все это время ее родители не прислали ни весточки. Дейн фактически не выходила из спальни, где лежала, прикованная к постели, ее мать. А в это время Найрин, которая, как предполагалось, станет помогать Дейн ухаживать за больной хотя бы из чувства благодарности тем, кто поселил ее у себя, успела заставить отца Дейн поверить, что он не может обойтись без нее. Каким образом она этого добилась, Дейн предпочитала не думать. Но она хорошо помнила, как это случилось.

– Моя дорогая Дейн, – сказал он тогда таким противным голосом, каким вещают нечто якобы ведущее к всеобщему благу, – мы все знаем, что у тебя талант к уходу за больными. Стоит лишь вспомнить, сколько времени ты проводишь в конюшне, если лошадь заболеет или готова родить. У тебя гораздо больше терпения и сил. Я думаю, так будет разумнее в самом деле...

Однако Дейн не видела ничего разумного в том, чтобы отец вкушал удовольствия, которые имела ему предложить Найрин, в то время как Дейн приходилось сидеть у постели умирающей и, держа в руках бессильную, словно лишенную костей, кисть матери, уверять ее, что все идет так, как надо. На самом деле все разваливалось на куски.

Горькая правда состояла в том, что отца притягивала к Найрин ее молодость и чувственность. Найрин поощряла его, дразнила и медленно, но неумолимо выталкивала Дейн из его жизни.

...Лучше если ты уйдешь, сгинешь...

Найрин была уверена в своей силе.

Дейн почувствовала перемену в Найрин, когда та сменила гнев на милость: начала читать нотации менторским тоном.

– Моя дорогая кузина, полагаю, с этим надо заканчивать. Я просто хотела, чтобы ты поняла. Твои секреты уже давно ни для кого не секрет. Ты переоцениваешь этих господ. Джентльмены ведут себя как таковые только в присутствии дам. Мистер Пурди или кто-нибудь другой из тех, кто был на том барбекю, непременно расскажет твоему отцу о том, что случилось. Мужчины сплетничают хуже женщин, при этом они говорят тебе в лицо одно, а за глаза совершенно другое.

– И это, дорогая кузина, вполне отвечает твоим интересам. Ты мечтаешь о том, чтобы меня стали презирать все, в особенности мой отец.

– Я сдаюсь.

– Ты могла бы и не пытаться.

Найрин посмотрела на Дейн с открытой ненавистью.

– И ты тоже, – бросила она ей в лицо и пошла прочь.

Через две недели Флинт Ратледж вернулся в Бонтер. Здесь все было как раньше. Чего Флинт никак от себя не ожидал, так это мощной тяги к земле, ощущения, что они с той землей, по которой ступали его сапоги, одной крови. Он думал, что это чувство больше никогда не вернется.

– Ты опоздал, – сказала ему мать, как когда-то в прошлом.

Его внезапное появление, казалось, не удивило ее. Она давно смирилась с никчемностью одного сына и слепым безразличием другого. Она не припасла для него ни одного теплого слова, всегда держалась отчужденно.

И она всегда больше любила Клея.

– Дай мне посмотреть на тебя, – приказала она, не дождавшись от него ответа.

– А ты еще не насмотрелась? – тихо спросил он. Он был прежним и по-прежнему сохранил в себе независимость характера, из-за которой никогда не мог подчиняться чужой воле. Особенно ее, материнской.

«Такой же, как Вернье». И совсем на него непохожий – скорее похожий на ее дальних предков. Отец ее был таким же худым, с высокими скулами, с темными кругами под глазами, чувственным ртом со скорбными складками в уголках и блестящими черными глазами, от которых ничто не могло ускользнуть. И еще эти выразительные брови – четкий индикатор эмоций. А манера держаться? Словом, ей порой казалось, что ее отец ожил. Его руки, волосы, теперь, как у отца, подернутые сединой.

– Где ты пропадал, мой мальчик? – спросила она, стараясь не замечать того, что он видит, как она им любуется. – Впрочем, не важно. Ты все равно опоздал и ничего уже не поделаешь. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Ни в чьей, – с нажимом повторила мать. – Садись. Тул, принеси стул для господина Ратледжа.

– Слушаюсь, мэм, – почтительно сказал Тул и принес большой стул с жесткой спинкой.

Ратледж сел.

Она смотрела на него в упор.

– Ты мог бы не приезжать.

– Я не мог остаться.

– Это убило меня.

– Я был уже достаточно взрослым. Вернье хотел, чтобы я ему не мешал, и он был прав. Ты не могла бы остановить его, да и никто не мог. Самое лучшее, что можно было сделать, это уйти.

На лице женщины отразилась мука, но она сумела взять себя в руки. Оливия никогда не плакала на людях.

– Все в этом мире следует своему циклу, – загадочно произнесла она. – Твой отец мертв, Клей ни на что не годен, а ты промотал те двадцать лет, что мог бы отдать Бонтеру. Теперь я жалею, что мое письмо нашло тебя. Лучше бы ты никогда не возвращался.

Флинт встал.

– Я могу уехать сейчас. Очевидно, здесь нет ничего, что бы... – Увы, сейчас он не был в этом так уверен.

Однако ее колкости и недвусмысленно выражаемое неодобрение теперь не могли подействовать на него столь же губительно, как это было раньше. Он выработал иммунитет.

– Не уходи! – слова сорвались с ее губ. Во взгляде был испуг, словно она хотела затолкать слова обратно в глотку. – Не уходи, – повторила она, на сей раз, взвесив свои слова. По-видимому, у нее была серьезная причина попросить его об этом.

– Как пожелаешь, – холодно ответил Флинт.

– Я хочу знать, – начала Оливия и вновь замолчала. Она никогда не умела просить, как не могла позволить себе ни малейшего проявления той огромной радости, что испытывала от возвращения старшего сына. – Нам надо поговорить, – наконец сказала она. – Нам надо поговорить. Ты мог бы остаться на пару дней, может, на неделю?

Гостеприимная мать, которая не могла отказать гостю. Гостя надо принять и развлечь – так положено, и в этом смысле ничего не изменилось. Сплошным потоком будет литься вино, на стол будут подносить все новые кушанья. Вернье умер, и Клей, вероятно, не сможет его заменить, но лицо надо держать.

Флинт почувствовал укол жалости. Того чувства, что когда-то его мать умела подавлять мгновенно. Она постарела, но характером оставалась все той же.

Он не мог ей сказать «нет».

С третьего этажа, на котором располагалась ее комната, Найрин могла обозревать сады Монтелета. Она видела, как Дейн направилась к конюшне. Найрин чувствовала удовлетворение. Кузина шла тем же маршрутом, что и каждое утро. Приятно, когда люди всегда оказываются на том самом месте и в то самое время, как ты ожидаешь их увидеть.

Найрин была приятна мысль о том, что ей никуда не нужно спешить. Такая роскошная жизнь! Она и мечтать не могла об этом год назад.

Иногда предсказуемость спокойной и сытой жизни начинала действовать на нервы. Недостаток ощущений Найрин вполне восполняла тем, что мучила и дразнила отца Дейн, – это занятие приносило ей все необходимое для приятного существования возбуждение.

Все, что от нее требовалось, – это найти способ избавиться от взбалмошной девчонки – дочери Гарри – до тех пор, пока он не опомнится.

Ей требовалось прочно и безжалостно привязать Гарри к себе, чтобы в случае, если ему придется принимать решение, она была бы абсолютно уверена – он примет ее сторону.

Страсть их достигла взрывоопасного предела. Она уже успела внушить Гарри едва ли не ненависть к собственной дочери, поскольку та лишала его возможности предаваться любовным утехам.

И вот она – последняя капля. Дейн сама дала Найрин козыри в руки своими глупыми выходками на барбекю у Пурди. Все случилось как нельзя кстати. Теперь оставалось лишь заручиться поддержкой Гарри.

Найрин всегда умела рисковать. Пришло время высоких ставок. Отец вернулся из города поздно. Дсйн не знала, успел ли он что-то прослышать о злополучной вечеринке. Не было никаких вестей и от Клея. Ни извинений, ни просьбы о свидании. Дейн из-за этого сильно нервничала.

– Мисс Дейн, доброе утро.

Девушка сидела за столом одна, как обычно, и Зенона подавала ей завтрак – яйца, овсянку, фрукты и печенье.

– Мистер Гарри хочет видеть вас, мисс Дейн, сразу после того, как вы позавтракаете.

– Спасибо, Зенона.

Итак, Найрин все ему выложила, не успел он за порог ступить. Сколько же ей пришлось его ждать? И чем это, интересно знать, они занимались после того, как эта мерзавка все ему выложила?

Дейн ела медленно, и гнев столь же медленно и грозно закипал в ней. Она не знала, на кого злится больше: на Найрин или на Клея. Последний был слишком уверен в ней. А может, он все же вчера объявился и этот незнакомец убил его?

О, ей нравилось представлять эту душераздирающую сцену, поскольку Дейн вытесняла из памяти иные картины, внушавшие ей чувство вины. Те сцены, когда она в объятиях незнакомца с жадностью принимает его поцелуи.

За всю ночь она ни разу не вспомнила об этом эпизоде – ум ее был занят другим. Она упивалась ненавистью к Найрин. И вот теперь на тебе: ей придется предстать перед лицом родителя еще до того, как она сможет увидеться с Клеем или узнать о его судьбе.

Ну да ладно! Отец скорее всего будет у себя в конторе, даже если никаких дел, требующих его присутствия там, нет. Все у них шло как по маслу – толковый управляющий умело управлял рабами, был скор на расправу, и если возникали какие-то проблемы, то с ними справлялся Бастьен, а не хозяин – Гарри Темплтон.

Отцу контора была ни к чему. Дейн подозревала, что он использует это здание как убежище – место, где можно скрыться от надоевших домочадцев.

И если сегодняшним утром он решил укрыться там, то было не совсем понятно, зачем ему вызывать к себе дочь. Если только он хотел, чтобы Дейн хотя бы ненадолго оказалась вне поля зрения дотошливой Найрин. А это значит, отец впервые за долгое время принял во внимание чувства дочери, что само по себе знаменательно.

Контора располагалась в отдельно стоящем здании, вдали от дома. Окна спальни матери Дейн как раз выходили на него. Она смотрела из окна и видела мужа, идущего в контору, и женщине казалось, что все идет, как прежде.

Но это было не так. Дейн взошла на веранду – уменьшенную копию той, что украшала главное здание. Дверь была заперта. Но она никогда не запиралась, особенно если он ее ждал. В этом не было смысла. У Дейн был свой ключ.

Девушка опустила руку в карман, и вдруг что-то побудило ее застыть на месте.

Дейн овладел страх, смешанный с омерзением. Кровь бросилась к лицу.

Она отбросила запретную мысль, что закралась в голову. Что, если там кто-то еще? Поглубже вздохнув, она достала ключ и вставила в замок.

Дверь распахнулась, и дверной проем стал рамой той картины, что представала перед ней в худших из кошмаров: ее отец и Найрин. Кузина, нагая, раскинув ноги, предлагала себя, и было ясно, что ее грудь, рот, тело уже не тайна для мужчины.

 

Глава 2

– Бонтеру грозит разорение, – спокойно сообщила Оливия. – Мы живем в кредит от сезона к сезону, надеясь на то, что следующий урожай позволит рассчитаться с долгами предыдущих лет. Наличных денег мало, да и те, что есть, Клей постепенно растрачивает на оплату пресловутых долгов чести. В этом году или в следующем Гарри Темплтон все равно добьется своего: я приму его предложение продать Бонтер, если не найду иного выхода.

Но выход, конечно же, она найдет. Она как раз готовила почву для решения проблемы. Ей хотелось лишь, чтобы ее непоколебимый старший сын понял, к чему привели семью сначала его отъезд, а потом смерть Вернье. Ей очень хотелось, чтобы Флинт остался, но просить она ни за что не стала бы.

– Понимаю, – сказал он, сохраняя то же бесстрастное выражение лица. Он был настоящим сыном своей матери, только он знал, что она может достучаться до него, и видел замешательство в ее глазах в течение тех нескольких секунд, когда, как ей показалось, он не наблюдал за ней.

– Клей сейчас в Новом Орлеане, – продолжала Оливия, – искупает вину перед Ориндой, которую использовал в качестве дополнительного обеспечения во время последнего посещения игорного дома.

«Ах вот оно что!» Наконец в глазах Флинта вспыхнул гневный огонь – все же в нем не исчезло чувство собственности.

– Мне остается лишь надеяться, что он не проиграет ее в следующий раз, – тихо продолжила Оливия, – но ведь тебе все равно, не так ли, Флинт, мой мальчик?

– Абсолютно все равно, – равнодушно сказал он. – Еще что-нибудь хочешь мне сообщить, мама?

– Давай помолимся о том, чтобы Оринда была последней из того, что он проиграет, – спокойно сказала женщина. – Вероятно, это могло бы решить проблему проще, чем если бы я переписала Бонтер на Гарри Темплтона. Вероятно, мне не стоило так яростно бороться за то, что у нас есть. Зачем все это, если мне совершенно ясно – Клею ни до чего нет дела, а ты собрался вновь повернуться к нам спиной.

– Возможно, и так, – не стал спорить Флинт.

Она страшно злилась на него, на его упорное нежелание что-либо предпринимать. Он приехал два дня назад и продолжал вести себя так, будто он гость, впервые попавший в этот дом. Оливия не могла понять, что он при этом думает и что испытывает. Он так изменился, в то время как все остальное осталось практически таким же. Что же он видит во всем этом? Что же он чувствует?

– Флинт, – сказала она. В голосе ее не было ни командных ноток, ни оттенка мольбы. Нет, все же мольба была, потому что она произнесла одно лишь его имя.

Все верно, имя делает человеку судьбу. Он был назван в честь ее отца и походил на него во всем. Он был ее сыном, она чувствовала это, хотела этого и одновременно это отрицала. Флинт никогда не был ласковым, не был ласков он и сейчас. Но он был силен, и она нуждалась в его силе.

Оливия не хотела никаких объяснений. Все, что ей было от него нужно, – это сила, на которую она могла положиться. Но просить его об этом она не могла.

Она шмыгнула носом. «Интересно, о чем он сейчас думает?»

Нет, ей все равно. Это все равно что плести семейный круг. Он стоял особняком, и теперь Оливия перестала из-за этого переживать, перестала раздумывать над тем, как могла бы измениться жизнь, если бы не было этого двадцатилетнего отсутствия.

Она знала – Флинт должен продолжать жить своей жизнью. Его присутствие ничего не меняло, словно он вообще не приезжал.

Все! Наступил предел всякому терпению. Как только Дейн захлопнула дверь и Найрин исхитрилась извернуться так, чтобы помешать Гарри разглядеть искаженное ужасом лицо дочери, в тот долгожданный миг экстаза Темплтон понял, что ему надо делать.

Он слишком долго откладывал этот шаг, хотя друзья говорили ему, что медлить с такими делами не стоит. С него довольно жалких попыток Дейн привлечь к себе внимание. Она уже вполне взрослая женщина, надо было давно выдать ее замуж. Надо было... Разумеется, дело осложнялось болезнью ее матери, и присутствие Дейн было в равной степени необходимым и полезным, особенно после того, как с ними стала жить Найрин.

Он не винил дочь в том, что она была так сильно предана матери, да и ему тоже. Возмущала ее дурацкая детская привычка всюду совать свой нос. И еще упрямое нежелание полюбить Найрин.

Мысль о том, что Дейн покинет Монтелет, подарила Гарри приятное возбуждение. Ему больше не придется переживать из-за того, что кто-то может подслушать или застать его в неудачный момент.

Они с Найрин будут одни – наконец одни, – и никто и никогда не станет им мешать.

Он поднял глаза на любовницу, которая, соскользнув с кровати, подошла к двери и заперла ее.

– Соплячка ушла, – прошептала она.

– Мы от нее избавимся.

Найрин села к Гарри на колени и потерлась щекой о шею.

– У меня замечательная мысль.

Он попытался поцеловать ее.

– Расскажи мне.

Она крутила головой, избегая его поцелуев.

– Замечательное решение, Гарри. Такты получишь все, что хочешь.

– Скорее говори, – пробормотал Гарри. Ее тело отвлекало его.

– Клей Ратледж.

Ему показалось, что она плеснула ему в лицо холодной воды.

– Ты с ума сошла?

Найрин встала и отошла от него.

– Подумай, Гарри. Он живет по соседству, он наследник. Ты столько лет стремился получить Бонтер. Сам мне об этом говорил не раз. К тому же он ей нравится. Да не смотри на меня так, я знаю.

Найрин видела, что он не может принять ее предложение, что оно ему противно. И все же Гарри действительно пытался оценить преимущества такого исхода. Найрин внимательно следила за выражением его лица, и от нее не ускользнул тот момент, когда он смог увидеть, что сулит подобный ход: Дейн уходит с глаз долой, никчемный Клей ничему не мешает, Оливия безумствует от отчаяния, и Бонтер, требующий к себе внимания, разумеется, получает управляющего. Естественно, за процент от прибыли. Вот так он получит все, что хочет, – Найрин дело говорит.

Она злорадно усмехнулась и принялась ходить по комнате, покачивая бедрами. Она подходила все ближе и ближе...

– Но послушай, Гарри, – прошептала Найрин, – самое главное в том, – она могла бы и не произносить этих слов, поскольку оба подумали об одном и том же, – что этот брак просто убьет Оливию Ратледж.

С абсолютно ясной головой и спокойнее, чем вода в ручье, Дейн направилась к конюшне, оседлала Боя и медленно выехала из усадьбы по дороге мимо длинного пастбища.

Она решила, что не останется в Монтелете ни дня, так что пусть Клей выполняет обещание, и жениться на ней ему придется сейчас. Выгодным в финансовом отношении был Монтелет, отнюдь не Бонтер, да и отец никогда бы не дал разрешения на этот брак. Она и представить не могла, как разгневается Темплтон, узнав о ее решении.

Но все это не имело значения. Если она и любила отца, то после того, чему она стала свидетельницей, в душе все выгорело. Ничего не осталось. И терять ей теперь было нечего.

Дейн казалось, что внутри у нее все застыло – холод и спокойствие. И это было кстати. Самое подходящее состояние, чтобы принимать решение. Клей хотел ее, а ее отец хотел Найрин. Все просто. Клей ей не откажет.

Она проехала по дорожке, ведущей к плантациям тростника, простиравшимся на сотни миль.

Урожай Монтелста – залог богатства и процветания.

На мгновение Дейн стало страшно от того, что она задумала. Оставить эти поля? Но ведь далеко она не уедет: она выйдет за Клея и будет жить неподалеку, за холмом, как она всегда мечтала, как они вместе мечтали.

Оливия уже поджидала его, когда Клей вернулся из города.

– У нас гость.

– Прекрасно, мама, – беззаботно сказал он, швырнув шляпу слуге. – Папе всегда нравилось принимать гостей.

– Папа любил играть на публику, – едко заметила Оливия. – Что касается меня, то я этого никогда не любила. Впрочем, это все равно не твое дело. Надеюсь, Дюпен вернул Тебе документы?

– Мама...

– Разумеется, ты мне отдашь бумаги на хранение.

– Ну, я не могу этого сделать, мама. Я оставил их у своего банкира в Новом Орлеане.

– В самом деле? Как славно. У мистера Бертрана? Да, все верно. Он оказал твоему отцу немало добрых услуг. Конечно, он станет тебя баловать и заверять, что так будет продолжаться вечно. Урожай какого года мы кладем в его карман на этот раз? Нечего сказать? Впрочем, я не ждала от тебя объяснений.

Клей отошел к окну и, резко обернувшись к матери, сказал:

– Оринда не заложена. Признайся, мама, тебя только она и волнует.

Оливия подалась вперед.

– Что, если бы мы могли рассчитывать на более богатый урожай Бонтера? Что, если бы у нас была возможность хотя бы частично рассчитаться с долгами и подняться в глазах жителей Сент-Фоя?

– Мы уже говорили об этом, мама. Это невозможно.

– Очень интересно, Клей. А я говорила кое с кем, и мне сказали, что это возможно.

– Чепуха, – резко бросил Клей. – В округе не найдется ни одного человека, у которого нашлись бы время и силы, чтобы присматривать за еще одной плантацией.

– О, но мой гость...

– Кто этот придурок? – Клей устал от дурацкой игры в кошки-мышки.

– Это я, – произнес ровный голос у Клея за спиной.

Обернувшись, Клей увидел то, что до сих пор могло ему привидеться лишь в кошмарах: его старший брат, во плоти, который удрал, бросив их, и который вдруг объявился здесь, словно библейский патриарх, лишь для того, чтобы потребовать причитающееся ему наследство.

– Или я уйду, или пусть уходит он.

Клей выдвинул свой ультиматум вполне расчетливо. Он знал, что Оливия не переживет потери младшего сына. Она всегда обожала младшего, а для старшего на протяжении тех двадцати лет, что они жили без него, у нее не находилось ни единого теплого слова, лишь уничижения и упреки.

Предательство Флинта едва не сломило ее: она рассчитывала на то, что он сможет как-то усмирить отца. Что же касается Клея, то она с самого начала знала, что тот ничем не лучше Всрнье и ничего путного из него не выйдет.

Но Клей знал и то, что обладал тем же обаянием, тем же притягательным, непринужденным шармом, что и отец. Никто не мог устоять перед его мальчишеским обаянием, и много лет этот унаследованный от отца шарм был главной опорой в его жизни. До Бонтера ему не было дела, как и папаше. Лишь бы на жизнь хватало.

И вот на склоне лет старая ведьма решила-таки внять голосу рассудка и провернуть дело в пользу старшего братца?

Никогда!

Он уедет. Он продаст Оринду и покажет старой карге, кто тут главный.

Он знал, что Оливия все читает у него на лице, и открыто и дерзко насмехался над ее тупостью. Она ни за что не позволила бы ему продать Оринду. Клей видел, как она потемнела лицом, и это убедило его в правильности сделанного выбора.

Она вдруг так постарела, так осунулась. Хотел бы он, чтобы Лидия была здесь. Вот она бы посмотрела, как он сумел одержать победу над матерью. Пусть бы посмотрела, как он зажал Оливию в угол, как пригнуло ее к земле решение, которое она вынуждена принять.

Оливия знала, что Клей не пойдет на попятную. Он сделал свой выбор. Так что она могла бы просто сказать узурпатору, что ему здесь не рады и что он, Клей, будет управлять Бонтером, как это было раньше.

– Ну что же, – с трудом выдавила из себя Оливия.

Клей готов был выдавить из нее всю жизнь до капли, и ему было плевать на то, что он делает.

Беззаботный непосредственный Клей, всегда полагавшийся на то, что считал неизменным. Никогда не задумывавшийся над последствиями. Он, что всегда смотрел на нее как на бездонный источник денег, в водах которого его корабль никогда не сядет на мель, поскольку, когда все деньги иссякнут, ни ее, ни его уже не будет в живых.

Клей никогда ничего не понимал. Она это видела с беспощадной ясностью и при этом испытывала непростительное желание оставить все как есть.

– Ну что же, – повторила Оливия, слишком хорошо зная, что за этим последует, – сердцем и душой ты всегда стремился в Новый Орлеан, Клей. Думаю, тебе понравится жить там постоянно.

– Думаю, понравится, – холодно ответил сын, встречаясь с матерью взглядом, – как только я обустроюсь там как полагается. Думаю, ты поняла, что я имею в виду, мама.

– Я в самом деле понимаю, – сказала она. Она и представить не могла, как это будет больно. – Я понимаю и то, что у меня хватило глупости передать тебе документ на право собственности. Теперь ты поступишь с ним по своему усмотрению.

– Мама, – начал было Клей, но вовремя остановился. Он не станет ее ни о чем умолять. Он не станет... Но в какой-то миг, словно озаренный молнией, он увидел все, что теряет, заняв столь упрямую позицию: власть, ошеломляющую власть, что он имел здесь. Власть над жизнями многих, позволяющая ему поступать как заблагорассудится. В Новом Орлеане такого не будет. Если только он не согласится платить за удовольствие.

Но почему бы нет?

Клей гордо поднял голову. Пусть этот ублюдок, его братец, поставит имение на ноги, заставит его давать доход, вытянет из него все, что можно, а там... Всякое случается в жизни. А тем временем можно продать Оринду, и, быть может, настроение у него изменится к лучшему.

А если нет?

Так всегда под рукой есть эта вечно скулящая Дейн Темплтон: там денег немерено, и он готов жениться, чтобы присвоить их. Надо лишь, чтобы Гарри согласился их ему дать.

А если и тут ничего не выйдет... Ладно, об этом можно подумать позже. Не думает же Дейн, что отец ее будет жить вечно...

В конечном итоге так оно и вышло: мать смогла договориться с изменщиком, предателем семьи. По правде говоря, он вполне был в силах поставить Бонтер на ноги, сделать предприятие рентабельным. А когда деньги потекут рекой, а Оливия дойдет до отчаяния, тоскуя по младшему сыну, он объявится с полными карманами золота, полученными в результате настоящей мужской работы – за игорным столом.

Надо лишь проявить терпение, тогда Бонтер со всеми его богатствами окажется снова в его распоряжении. Все остальное может подождать.

– Я уезжаю, – сказал Клей решительно.

– Ничего другого я не ждала, – ответила Оливия.

Он направился было к двери, но обернулся и сказал:

– Это так глупо, мама, позволить Флинту вернуться и отдать ему плантацию. Ведь ты даже не знаешь, что он может сделать.

– Зато я знаю, что не можешь сделать ты. Хотя ты мог бы сделать для нас что-то большее...

– Лидия будет в бешенстве.

– Я была бы весьма тебе обязана, если бы ты пригласил ее пожить с тобой в Новом Орлеане.

– Мама...

– Не надо больше угроз, Клей. Я поговорю с Лидией, когда она вернется из Сент-Франсисвилла. Будь любезен, сообщи мне свой адрес, когда устроишься. Больше мне нечего тебе сказать.

– И мне тоже, мама, – обиженно бросил с лестницы сын. – Помни, это был твой выбор, а не мой.

– О нет, – пробормотала Оливия, глядя ему вслед, покуда он не скрылся из вида. – О нет, это был твой выбор, мой мальчик. И ты сделал его очень и очень давно...

Она никогда так близко не подъезжала к Бонтеру. Они всегда встречались в полях Монтелета или внизу, в Оринде, куда никто никогда не приходил. К белому усадебному дому она никогда не приближалась на расстояние мушкетного выстрела. Она почувствовала, как ноги ее обмякли от страха, когда Бой свернул в аллею, ведущую к дому с величавыми колоннами.

Перспектива и в самом деле была пугающей. Дейн до сих пор не приходило в голову, что она скажет, как устроит свидание с Клеем. Единственное, что ей оставалось, это подойти к двери и постучать, вызвав прислугу.

Зачем она вообще явилась в этот дом? Иначе, как безумным, ее поступок назвать нельзя. Что, если Оливия Ратледж сейчас где-нибудь на веранде и видит ее? Что, если отец выследил ее? Что, если Клея здесь не было и нет?

Дейн спокойно рассчитывала шансы, а Бой пританцовывал на месте, ожидая, пока хозяйка примет решение. Нет, к дому она не пойдет. По крайней мере сейчас. Девушке смертельно не хотелось встречаться с Оливией.

Она прикусила губу. С чего бы ей так нервничать? В конце концов, этот дом с колоннами мало чем отличался от того, где жила она. И тот мужчина, что жил там, злейший враг ее отца, уже умер. Что такого страшного может сделать с ней Оливия, обнаружив, что она, Дейн, посмела проникнуть на территорию, принадлежавшую ей?

Девушка полагала, что женщина может ее прогнать. Забавное будет зрелище: Оливия, грозящая метлой. Нет, Оливия никогда до такого не опустится.

«Скорее всего она пригласит меня на чашку чаю. Для этих людей самое главное – соблюдать приличия. Делать хорошую мину при плохой игре – вот их лозунг», – подумала Дейн.

Она впитала эту истину с молоком матери. Наверное, только поэтому не могла закатить настоящий скандал по поводу того, что происходило между ее отцом и Найрин.

И уж конечно, девушке, знающей, что прилично, а что нет, не пристало пускаться в погоню за Клеем. Не пристало самой являться в его дом до тех пор, пока он не сделает предложение.

Но теперь поздно о чем-либо сожалеть. Раз она здесь, Клея надо найти.

Ей не хватало храбрости, чтобы войти в дом. Вполне вероятно, что его там просто нет: он мог быть в конюшне, например. Проще всего попросить кого-нибудь позвать Клея.

А уж если так не получится, придется прибегнуть к последнему средству и подняться по парадным ступеням к двери.

Дейн отпустила Боя попастись, а сама направилась к дому с тыльной стороны, туда, где располагались помещения для слуг. Пробраться незамеченной, в обход дома надсмотрщика и сыроварни, огородами к конюшне, находящейся в дальнем углу усадьбы, оказалось нетрудно.

Впрочем, нельзя сказать, что ее вообще никто не заметил. Другое дело, что ее никто не остановил. Слуги посматривали на девушку искоса, гадая, стоит ли сообщать надсмотрщику о том, что в дом явилась незнакомка. Дейн решительно вошла в конюшню и окликнула Клея по имени.

И тут же перед ней вырос громадный негр. Такого крупного мужчину она в жизни не видела.

– Чего вы хотите, мисс?

Голос у него был подобен громовому раскату.

– Я ищу мистера Клея, – дерзко бросила Дейн.

– Он в каретной, мэм. Грузит багаж.

Грузит багаж? Что бы это значило?

Дейн проскользнула мимо гиганта и помчалась к каретной, притормозив лишь для того, чтобы привязать Боя.

– Клей! – громко крикнула она, настежь распахнув двери конюшни.

Клей вздрогнул, услышав ее голос, и выронил сундук, который, впрочем, ловко подхватил слуга.

– Господи, – пробормотал он испуганно. Впрочем, Дейн его не слышала. Она бежала к нему со всех ног. Она обняла его. Ей стало так спокойно, так хорошо.

– Дейн... – Клей высвободился из ее объятий как можно тактичнее. Заметив слезы в глазах девушки, он приподнял ее подбородок, чтобы лучше видеть лицо. – Что случилось? Ты бы никогда не приехала сюда просто так. Это связано с твоим отцом?

Может, он выдал себя? Может, она уловила нотки надежды в его голосе? Но если что-то случилось с Гарри, Клей мог считать себя спасенным. Все его проблемы решались одним махом.

– О да, – шмыгая носом, подтвердила его догадку Дейн. – Это из-за отца. Из-за моего глупого, распутного отца, которому дела нет до родной дочери... – Она была не в силах сдержать слезы, и они полились рекой. – Они... Они... Он и Найрин... – Дейн судорожно втянула воздух. Она чувствовала, что Клей теряет терпение. – Я их застукала. Они были вдвоем, одни, похотливые животные... А ведь еще и года не прошло, как умерла мама. Он собирается жениться на ней, Клей. Я знаю это, и я не могу ни минуты больше там оставаться. Быть там с ней... Я не могу.

Черт! Он не стал произносить бранного слова вслух. Он сумел сдержаться, преодолев жуткое ощущение, будто весь мир разваливается у него на глазах. Ничего рационального не приходило в голову.

– Это какая-то бессмыслица, Дейн. Твой отец... и?.. – Он действительно был потрясен. Найрин так молода. Так сочна и доступна. Совсем одна с Гарри во всем доме...

И вот тогда он почувствовал укол ревности. Снова Гарри обставил его, а он, Клей, остался с носом. Дейн отлично поняла, на что он намекает. Вот и Клей думает, что она сочиняет небылицы. Надо было догадаться, что слезы и истерика – эти женские штучки на него не действуют. Слезы мгновенно высохли. Она сжала кулаки. Дейн просто обязана была убедить его в том, что говорит правду.

– Они были вместе – в его офисе. Я их видела. Мне не стереть этого зрелища из памяти. Всякий раз, когда он или она попадутся мне на глаза, я буду вспоминать.

Она могла бы не продолжать. Он весьма отчетливо представил себе эту картину: Гарри и Найрин, слившиеся в одно целое. Гарри с этой черноглазой нимфой-искусительницей. И эта картина возбуждала – он не нуждался в словесных подробностях.

Черт...

Он не хотел этого говорить, но Клею совсем не улыбалась перспектива оказаться припертым к стенке, особенно Дейн. Она не входила в его планы. Пока. А может, и вообще. Но он все же сказал это, так как хотел, чтобы она высказалась определенно.

– Чего ты хочешь от меня, Дейн?

Она его не разочаровала. Она была так красива. Эти мерцающие голубые глаза и чувственный рот. Он наблюдал за тем, как ее губы, так красиво очерченные, движутся, скорее угадывая, чем воспринимая на слух слова, которые ни одна леди не решится произнести вслух.

– Я хочу, чтобы ты на мне женился.

Он все же услышал ее слова. И он понимал, что джентльмен должен был сделать предложение, как только услышал ее горькую повесть. И все же сердце ударило раз, другой, третий, а Клей продолжал молчать. Дейн боялась, что не выдержит и умрет прямо сейчас.

Впрочем, от Клея именно этого следовало ожидать.

– Я уезжаю в Новый Орлеан, – сказал он лишь для того, чтобы что-то сказать. – Послушай меня, Дейн. Я вынужден уехать из Бонтера. Это вопрос чести...

– Да, уж эти вопросы чести, – с горечью констатировала девушка.

– Я бы взял тебя в жены хоть сегодня, – заговорил он, пытаясь подсластить пилюлю, – но случилось то, чего никто из нас не мог предвидеть, – мой брат вернулся домой, и мать сделала выбор в его пользу. Теперь у меня нет иного выхода, кроме как уехать. Ты должна понять, Дейн. Она передает ему все, через мою голову, и я не могу, я не позволю этому ублюдку лишить меня наследства. Мне нужно время. Ты должна дать мне время. Поэтому я должен уехать...

– Не вижу причин для отъезда, – язвительно ответила она.

– Я должен уехать, – повторил Клей, – но я... Я пошлю за тобой, как только устроюсь, Дейн. Клянусь! Между нами все будет по-прежнему. Мы будем жить в Новом Орлеане, и жить по-королевски. Все будет так, как я планирую, Дейн. Я обещаю...

Дейн собралась с духом. Едва ли что-либо в жизни ей давалось с таким же трудом, как эти слова. Но он заслужил их. Он собирался сбежать от нее, сбежать из поместья, требующего приложения сил, и давно пора было сказать ему, что он собой представляет.

– Ну что же, раз так, мне придется вернуться домой и жить с тем, что я видела. Жить там, зная, как на самом деле относится ко мне отец. Но ты не оставляешь мне выбора. Пока ты устроишься в Новом Орлеане, могут пройти месяцы, а так долго я ждать не могу.

– Даже меня? – спросил он чуть обиженно. Впрочем, Клей действительно не хотел упускать ее. Не исключено, что она ему еще пригодится. А может, ее приданое.

– Тебя в особенности, – веско заявила Дейн и зашагала прочь. Дольше оставаться она не могла – не могла допустить, чтобы он увидел ее слезы еще раз. Унижаться ни перед кем она не хотела, особенно перед Клеем. Тем самым она дала бы ему в руки оружие против себя.

О, с ним покончено навсегда! Теперь он был для нее так же далек и чужд, как снег для этих южных краев.

– Дейн, подожди! Что ты собираешься делать?

– Найду кого-нибудь, кто на мне женится, – бросила она через плечо уже на пороге каретной. – И как можно скорее!

Господи, как он их всех ненавидел: глупую мать, ублюдка братца, эту пресную Дейн, которая не может подождать какой-то месяц, пока планы его начнут приносить плоды.

Какой-то месяц! Да он знал многих женщин, которые согласны были ждать годы! А как мастерски он ее в себя влюблял! То приближал, то отстранял, пробуждая интерес. Он так преуспел в этой игре, а теперь оказалось, что трудился зря.

Клей привязал последний сундук к багажнику кареты и отпустил слугу. Он готов был убить ее. Она разозлила его тем, что внесла дополнительные затруднения в и без того запутанные дела. Если бы только она могла месяц переждать спокойно, не поднимая шума. За месяц Гарри все равно ничего относительно Найрин не решит. А за это время они бы с Дейн что-то между собой смогли решить. Он стал бы приезжать в Оринду по выходным, и там бы они что-нибудь придумали.

Черт, она захватила его врасплох! Нельзя ждать от мужчины, что он ответит «да» на предложение, когда на него столько всего сразу свалилось. Черт, он, кажется, сглупил! Монтелет решил бы все его проблемы, а Дейн Темплтон – она как тесто в его руках. Надо было просто сказать ей «да»...

Он сказал бы «да»...

– Мистер Клей...

Он вскинул голову и не сразу узнал этот певучий голос.

– Мистер Клей...

– Кто это?

– Это я, мистер Клей, – жарко зашептала женщина, выступив из глубины каретной.

– Мелайн?

– Это я, мистер Клей, кто же еще, – заворковала рабыня.

– Тебе здесь не место.

Мелайн похлопала себя по животу.

– Мне надо поговорить с вами, мистер Клей.

– Мы уже говорили по этому поводу.

– Тут вы ничего поделать не можете, я знаю. Но пришла не об этом поговорить. Может, мистер Клей, вы согласитесь поговорить со мной до того, как убежать отсюда, оставить дом, что принадлежит вам по праву?

Ему хотелось как следует ее тряхнуть. Сейчас его меньше всего прельщала перспектива общаться с жалкой служанкой. Отец умер из-за нее, и мать уже заподозрила, что обстоятельства гибели мужа говорят отнюдь не в пользу обоих: ее супруга и ее сына. Но Клей ни за что не сознался бы в этом.

Господи, что за жизнь. Постоянно под прицелом чужих глаз. Вот и сейчас...

– Вам надо остаться, мистер Клей, у меня и у ребенка – у нас есть тайна...

– Это все глупые бредни, достойные ваших колдунов, – коротко бросил Клей, накидывая куртку. – О чем это ты говоришь?

Мелайн ощущала почти физическую боль. Отец ее ребенка не хотел иметь с ней ничего общего. Но чего еще она ждала? Хозяин и рабыня: между ними всегда так. Он может быть ласков с ней, только если чего-то хочет. Но только сейчас он ничего не хотел, потому что взял все, что мог взять.

Но у нее всегда была надежда. Мама научила ее не терять надежду. А не терять означало найти способ влияния на господ. Власть над ними. Кое-какая власть у нее была, и этот мужчина ей был нужен, поэтому надо было заставить его сменить гнев на нечто более похожее на милость.

– Приходите навестить Мелайн, мистер Клей, как раньше, и сделайте так, чтобы все между нами было хорошо, и тогда, возможно, я вам что-то расскажу.

Он терял терпение. Он не мог допустить, чтобы их поймали на месте преступления, и сейчас ей нечего было ему предложить. Но он знал, что его категоричность ее не отпугнет. С Мелайн такие вещи не проходят. Надо было быть с ней помягче, дабы сохранить в неприкосновенности ее гордость и их секрет.

– Что ты мне расскажешь? – в итоге спросил Клей, подавив гнев.

– У меня есть секрет, и я хранила его до того момента, пока он кому-то не понадобится.

– Мы оба знаем твой секрет, Мелайн...

– Нет-нет, мистер Клей. Я не об этом, – кокетливо сообщила служанка. – Приходите к Мелайн, и тогда я вам, может быть, расскажу. Этот секрет для мужчины. Женщина ничего не может с ним сделать, особенно такая, как я. Но умный мужчина... Мужчина, который умеет держать слово...

– Я умею держать слово, – осторожно сказал Клей.

– Постольку поскольку, – возразила Мелайн. – Но в этом случае вы сдержите все обещания, мистер Клей. Вы найдете способ. Все, что от вас требуется, это прийти к Мелайн после того, как вы уютно устроитесь у себя в городе. Вы разыщете Мелайн, и мы мило поговорим, мистер Клей, об обещаниях и о том, что моя мама мне рассказала. Глаза Клея внезапно сверкнули.

– Драгоценности...

– Ну вот, мистер Клей, как же все будет, если я вам прямо сейчас все расскажу? Вы будете делать то, что вы должны, а затем придете и разыщете Мелайн, когда будете готовы.

Он рванулся к ней в тот самый миг, как она растворилась в сумраке.

Драгоценности... О Господи! Он не думал об этом вот уже много лет... Он забыл эту навязшую в зубах старую семейную притчу... Драгоценности!

Боже, вот так удача! Но как такое могло случиться? Мать Мелайн умерла, и дом их сгорел – так Оливия сказала. Какой же он дурак, если поверил отчаявшейся лживой служанке, даже если она и носит его ребенка...

Или он сам отчаялся до такой степени, что готов поверить чему угодно?

Тупая женщина!

– Джордж! – закричал Клей, прыгнув в карету. Кучер бежал со всех ног. – Черт тебя подери! Где ты шляешься? Давай, двигаем к чертям из этого места!

Знай своего врага...

На чердаке каретной притаился Флинт Ратледж. Его черные блестящие глаза провожали карету, пока та не скрылась из вида.

«Человек ничему не должен доверять, – угрюмо думал он, – ни своим родственникам, ни своим мечтам, ни даже своим инстинктам».

Он и себе доверять не может. Флинт не шевелился, пока стук колес не затих вдали, и даже тогда он не стал поднимать шум, легко и пружинисто, как кот, спрыгнув с чердака на пол.

Из открытой двери в каретную лился солнечный свет. Там, снаружи, виднелась петляющая дорога, обсаженная с двух сторон деревьями. Флинт знал здесь каждое деревце, каждый куст. Он мог бы пройти в любую точку поместья с закрытыми глазами. Он любил это место, этот дом с белыми колоннами и широкой верандой...

«Все мое...»

Флинт смял в ладони конверт из вощеной бумаги.

Как быстро он все осознал.

«Мое...»

Он потратил двадцать лет на то, чтобы отыскать то единственное, к чему его сердце прикипело с самого начала. Что принадлежало ему изначально.

«Мое...»

Все это – Бонтер, женщина, изгнание Клея, – все, чего он желал, было у него в руках.

Он медленно разгладил толстый конверт, который Тул вручил ему как раз перед тем, как Флинт последовал за братом в каретную.

«Мое...»

Письмо было адресовано Оливии и написано незнакомым почерком. Когда он перевернул его, то увидел аккуратно выписанное имя Гарри Темплтона.

«Мое...»

Флинт решительно вскрыл конверт и пробежал глазами послание.

«Моя дорогая Оливия, я беру на себя смелость попросить зайти вас завтра, чтобы обсудить вопрос, важный для нас обоих».

«Мое...»

Все. И он отнюдь не был таким легковерным, как Оливия. Флинт сделал свой выбор. Жребий брошен. Он смял письмо и направился к дому.

 

Глава 3

Плантация Монтелет

– Как ты смеешь, как, черт возьми, ты посмела сунуться туда, куда тебе не положено? Что, черт возьми, с тобой не так?

Дейн подняла глаза на отца, но ответить то, что ей хотелось, она не смогла, а лишь подумала: «Но кому-то очень хотелось, чтобы я все это увидела. Кое-кто славно все устроил...»

– Когда я думаю, – в запальчивости продолжал отец, – о том последнем желании твоей матери... она меня просила, чтобы я выдал тебя замуж как подобает...

– Ни за что! – вырвалось у Дейн. – Я ни за что не выйду замуж!

– Будь жива твоя мать...

– Эта шелудивая кошка никогда бы не посмела и шагу ступить в твой кабинет, а тем более лечь с тобой в постель, – прошипела Дейн. – Или теперь мужчины считают за честь соблазнять гостей дома наряду со слугами?

– Ты все совершенно неправильно поняла...

– Где уж мне! Ты хочешь от меня избавиться, чтобы все свое время посвящать ей. Не надо отрицать этого, отец. Не надо громоздить одну ложь на другую.

Она прочла приговор в его глазах. Ему не надо было произносить ни слова.

– Я хочу, чтобы ты вышла замуж, дочь, и поскорее. Это решение окончательное. Я все устрою.

– Лучше выгони меня из дома, как ты выгнал Питера.

– Ах да! Питер. Он скоро вернется, и я тебе обещаю, что с удовольствием примет мои условия, как и разделит мое желание устроить твою жизнь.

«Питер молокосос», – подумала Дейн, пылая негодованием.

– Питер вряд ли обрадуется, узнав, что ты продаешь меня тому, кто заплатит больше. А ведь именно так ты собираешься поступить – ты разошлешь приглашения, и каждый будет приходить и называть свою цену.

– Заткнись, Дейн! Это не твое дело. Послушная дочь помалкивает, предоставляя отцу решать, что для нее лучше.

– Прекрасно, – бросила она.

Почему у него было столько власти над ней? Отчего так устроен мир? Как же она это все ненавидела! Гарри поступал так, как поступают все мужчины. Чуть что не по их воле, как они начинают бросаться угрозами. Но хуже уже быть не может. Чем ее можно напугать после того, как Клей ей отказал?

– Почему бы тебе просто не созвать аукцион, отец? Так будет честнее. Поставишь платформу где-нибудь на лужайке перед домом, чтобы издали видели, на что ставить деньги. Меня оденешь в лохмотья, пусть каждый подходит и осмотрит покупку. Она сильна, господа, и она молода! Посмотрите, какая мускулатура! А зубы, господа? Ни одной дырки. Волос много, и бедра широкие – настоящая племенная кобыла. Вы даже представить не можете!..

Дейн дернулась. Отец дал ей пощечину. Ударил сильно. Поток слов мигом иссяк, она схватилась за щеку. И тогда девушка проглотила слезы и улыбнулась.

– Какая разница, как продавать меня, отец? Я ведь не больше чем рабыня, с которой ты можешь творить все, что угодно, отец?

Странно, но Гарри не испытывал сожаления. Она заслужила наказания своей язвительностью. Она заслужила все то, что теперь ее ждет, мстительно думал он. Она не имела права вмешиваться в его жизнь, а он имел все права на то, чтобы направлять и контролировать жизнь своей дочери.

Чего она не понимала, так это того, что ей не пристало демонстрировать свою осведомленность. Он ненавидел Дейн за то, что она все понимала не хуже его, и за этот тон всезнайки, которым все ему расписывала. Но он не собирался извиняться перед ней, идти на попятную или искать ласковые слова, чтобы загладить то, что сделал.

– Именно так все скоро и произойдет, Дейн, и чем скорее ты с этим смиришься, тем лучше будет для тебя.

– Прекрасно, отец! Хочу сразу сказать: мне все равно, кого ты для меня выберешь. Я готова выйти за первого мужчину, который переступит порог этой комнаты.

Он смотрел на нее с недоверием. Она сделала это двусмысленное предложение, еще не зная, что в тот момент незнакомца уже провели в комнату и он стоял, гладя на девушку со смешанным чувством благоговения и удивления.

– Соблазнительное предложение, милая, – раскатисто прозвучало у нее за спиной, – но я за тебя гроша ломаного не дам.

По спине у Дейн пробежал холодок. Так он ей не привиделся!

– Я не виню вас, – учтиво сказал гостю Гарри. Замечание незнакомца не застало его врасплох. Впрочем, разве Гарри не дал дочери понять, что все будет так, как хочет он, а не она? – Я одобряю ваш выбор. Не стоит ловить даму на слове. Но, быть может, вы не вполне осознаете, от чего именно отказываетесь?

– Поверьте мне, я знаю.

Дейн почувствовала, как лицо заливает краска. Вот болван...

– Славно сработано, Дейн, – громко воскликнул отец, хлопнув в ладоши. – И как вовремя! Похоже, ты лишь забыла ввести его в суть дела. Он не знает свою роль. Где ты его раздобыла, Дейн?

Гарри протянул незнакомцу руку.

– Вы вовремя передумали. Мудрый выбор, очень мудрый. От вас ждали иного. Что вы согласитесь...

– Нет, – любезно ответил незнакомец, – вы играете в свои игры, а я тут ни при чем. Но должен сказать, что тот актер, который должен был произнести нужные слова, так и не появился. Я пришел вместо него.

Гарри отдернул руку.

– Кто вы такой, черт возьми?

– Я ваш ближайший и одновременно столь далекий сосед. Разве я не представился? Флинт Ратледж, недавно из Монтаны. Новый управляющий плантацией Бонтер.

Дейн закрыла глаза. Его брат, тот самый блудный старший сын, приезда которого Клей так опасался. И вот он явился, чтобы отобрать у него все... И у нее тоже.

Самый жуткий из его кошмаров, а теперь и ее тоже. Дейн запахнула шаль. Кажется, отец был шокирован не меньше ее самой. Видит Бог, он был в точности таким, каким она его помнила, и даже более того. Одежда сидела на нем как влитая, не столько скрывая, сколько подчеркивая контуры тела. Дейн подняла голову и встретилась с Флинтом глазами. Нет, она не смутится, даже если от его жаркого взгляда пробивала дрожь словно от поцелуя.

И тот поцелуй она тоже не станет вспоминать.

– Ну что же, отец, теперь я могу чувствовать себя в безопасности. Мистер Ратледж не готов сделать ставку. Я премного ему благодарна.

Девушка улыбнулась ему как можно соблазнительнее. Как же она разозлилась, когда он в ответ и бровью не повел. Флинт Ратледж продолжал пристально смотреть на Дейн.

– Да, боюсь, что ставки в вашей игре я делать не буду, – лениво протянул он. – Это ваш отец любит рискованные игры, я – пас.

– Отец? – Дейн вопросительно смотрела на родителя. Гарри окинул дочь взглядом, давая понять, чтобы она не лезла не в свое дело.

– Где Оливия?

– Я пришел вместо нее, поскольку все вопросы, имеющие отношение к Бонтеру, теперь в моей компетенции. Вы бы хотели обсудить деловые вопросы? – насмешливо спросил гость.

– Не ваше дело, что я хотел обсудить с Оливией, – резко ответил Гарри, под бравадой скрывая тревогу. – И я буду говорить с Оливией, а не с вами, так что желаю вам приятного вечера, мистер Ратледж. Думаю, дорогу из дома вы найдете сами.

Гарри вышел из комнаты, хлопнув дверью, не смущаясь тем обстоятельством, что оставил Флинта Ратледжа наедине с дочерью. Ничего, пусть пообщается с этим чудовищем – она заслужила урок. Пусть этот проходимец поставит ее на место. Тогда, возможно, она станет посговорчивее. Полезно бывает узнать, что не всех мужчин легко очаровать. Хоть на что-то этот сукин сын сгодится.

Дейн оказалась загнанной в угол. Она чувствовала себя как бабочка, которую прикололи к картонке. Как она сможет теперь уйти красиво? Флинт явно наслаждался ее растерянностью.

Она ненавидела его. Надо было пристрелить его тогда. Отстрелить самую... выдающуюся часть тела. И жить дальше. Флинт продолжал разглядывать ее с тем же смешанным выражением восхищения и недоумения, что и раньше. Будто он видел ее впервые.

Но она действительно выглядела сегодня по-другому. Дейн была одета так, как положено одеваться дочери преуспевающего плантатора. Та дочь, которую он был готов выдать за первого встречного, который, в свою очередь, – и слава Богу – не согласился взять ее в жены.

Дейн расправила плечи. Этот Ратледж отказал ей с таким видом, будто Бонтер слишком великое сокровище, чтобы вручать его ей. Словно у него уже была на примете красотка из местных – скромница, разумеется, которую он мог бы осчастливить в ближайшем будущем.

Господи, как она его ненавидела!

– Мне так хотелось бы вам нагрубить, мистер Ратледж, но не могу. Меня приучили к хорошим манерам. Полагаю, ваше дело здесь закончено.

– Но как насчет того дела, что касается нас двоих? – негромко спросил он.

Очевидно, ее сегодняшняя манера поведения его весьма заинтриговала. Он не думал, что Дейн может так походить на леди. Она вовремя прикусила язык. Короткий и грубый ответ крутился на языке. Пора было поставить этого мистера Ратледжа, который на нее и гроша бы не поставил, на место.

– Какие дела между нами? Вы, должно быть, что-то путаете. Я с вами ни разу не встречалась до сегодняшнего вечера и надеюсь не встречаться впредь.

С этими словами девушка плавно развернулась и выплыла из комнаты. С прямой спиной, легко и изящно. Мать могла бы гордиться дочерью в эту минуту. Такая осанка, и как она умела держать подбородок!

Пусть смотрит! Она умеет быть рафинированной южной барышней получше многих других. Глупые мужчины. Им всем только этого и надо! Глупую женщину, которую они могли бы возвести на пьедестал и оставить там, покуда сами будут охотиться за более лакомой дичью.

Кем бы она ни была, Дейн оставалась южанкой и дочерью богатого плантатора. Она умела показать, кто есть кто, когда наступал критический момент.

Дейн не могла успокоиться, постоянно напоминая себе о нанесенном ей оскорблении, в то время как отец полным ходом готовился выдать ее замуж. Гарри рассылал приглашения потенциальным мужьям. А оставшееся время посвящал Найрин. Дейн не могла засвидетельствовать этот факт, но так ей казалось. Нет, она была уверена в этом. Сама атмосфера в доме была пропитана чувственностью. Было очень тихо, удушающе тихо, и эта густая тишина давила на нее, не давая забыть о том, что происходит.

Даже Бой, ее любимец, которому девушка посвящала столько времени и сил, чувствовал, что в доме творится неладное. Казалось, будто само время остановилось и ждет чего-то непостижимого.

Гарри старался вовсю. Сколько же женихов было у него в списке? Дюжина, а то и больше! Все сыновья плантаторов, которые, на его взгляд, отвечали самым высоким требованиям.

«Заманчивое предложение... Но я не дам за вас и ломаного гроша».

В сотый раз Дейн прокручивала в уме эти слова. И поцелуй, который словно припечатался к ее губам... Она столь же остро чувствовала его вкус. Непонятно, как одно могло уживаться с другим, если только предательство и обман не были присущи самой природе мужчин.

Флинт был настоящим отродьем сатаны, таким же, как ее отец. И Найрин тоже принадлежала их кругу. Эта загадочная порочная улыбка, этот жаркий, всепонимающий взгляд. Все будет так, как она сказала: Гарри позаботится о том, чтобы она, Дейн, ушла из их жизни навсегда. И как можно скорее.

Она ненавидела отца за то, что он готов был отказаться от нее ради этого ничтожества, Найрин. А этот несносный братец Клея, посмевший так высокомерно отказаться от нее. Как будто кто-то ему ее предлагал!

Он еще поплатится за это! Дейн рисовала в воображении картины его унижения. Он еще будет ползать у нее в ногах. Как ей хотелось обрести над ним ту жаркую чувственную власть, что имела Найрин над ее отцом!

И когда он сдастся на ее милость, Дейн отшвырнет его прочь как ненужную тряпку! «Я не взяла бы тебя, Флинт Ратледж, даже если бы мне за это заплатили...»

Какие сладкие грезы. Они развлекали ее все то время, пока она каталась верхом, пока они с Боем не торопясь объезжали знакомые с детства поля.

Дейн знала здесь каждый акр, все ей было знакомо, до самого тоненького стебля тростника, таинственным образом выраставшего из крохотного семени, – новый урожай поднимался из семян, оставшихся на полях с прошлого года. Вспаханные в феврале, весной поля покрывались побегами, и рабы пропалывали их, копали дренажные канавы, потом готовились к уборке урожая. Те, кто не трудился в поле, собирали топливо для сахарных заводов или делали бочки и строили амбары для сахара и патоки.

На полях Монтелета кипела работа, и каждый знал, что и когда должен делать.

И только Дейн была не у дел.

«Значит, у меня все же есть что-то общее с братом Клея, – угрюмо подумала она. – И сахарные поцелуи, что тают на языке, как конфета, сладкие и чувственные, попробуешь раз – и хочешь еще».

Видит Бог, она хотела заставить его пожалеть...

Дейн пересекла короткую дорогу, соединяющую два поля, и направила Боя к гряде холмов, откуда открывался вид на всю плантацию Монтелет и отчасти на Бонтер. Еще два дня назад Бонтер был наследством Клея.

«Как мог этот человек после двадцати лет отсутствия вот так запросто войти в жизнь семьи? Как Оливия могла позволить ему сделать это?»

Ответ был как на ладони. Заскорузлые, неухоженные поля Бонтера. Клей ничего не сделал для этой земли, оставил ее заботам управляющих, сменяющих друг друга едва ли не каждый год, людей, которые не любили эту землю и видели в ней лишь источник собственного обогащения.

Клей уехал в Новый Орлеан, и даже если бы его брат не объявился, он так и прожигал бы жизнь. Но у нее был бы Бонтер и она могла бы управлять плантацией. И делала бы это с удовольствием.

Да, если бы плантация Бонтер попала в руки Дейн, она нашла бы способ улучшить положение дел. Значит, у нее были бы и Клей и плантация, а это куда больше, чем то, что было у нее сейчас: изматывающее, гложущее изнутри желание отомстить.

Усадьба Бонтер умирала. Случилось то, чего так хотел Гарри. И значит, сплавив дочь с рук, он постарается заполучить Бонтер. То, что Флинт Ратледж вернулся, ничего не меняло – старший отпрыск едва ли намного лучше младшего. Он предложит Оливии хорошую цену, и она вынуждена будет принять его условия. Она повержена, она окончательно осознала тот факт, что ее сыновья просто органически не способны на какое-либо продуктивное дело. Заполучив Бонтер, Гарри и Найрин заживут королями – самые богатые, недостижимо богатые плантаторы во всем Сент-Фое.

Единственное, чего Дейн не понимала, зачем Флинт Ратледж явился в тот вечер к ним в Монтелет. Он сказал, что у него было дело.

Какие могут быть дела между Гарри и Оливией?

Гарри уже сейчас собирался предложить цену за Бонтер? Ну, разумеется! Он ведь не знал о возвращении Флинта Ратледжа. Но тогда при чем тут Оливия? Если предлагать свою цену за плантацию, то Клею, а не ей. Нет, он не стал бы обсуждать покупку Бонтера с Оливией, с которой они не разговаривали двадцать пять лет.

Двадцать пять лет молчания, и вдруг ему понадобилось поговорить о делах?

О каких делах?

«Как о каких? О делах династии, разумеется», – нашептывал ей внутренний голос. Существовал один путь, самый надежный, заполучить Бонтер и сбыть Дейн с рук. Способ убить двух зайцев одним выстрелом.

Нет!

Она даже не смела подумать об этом – все в ней противилось тому, чтобы связать воедино два действия. Гарри предлагал ее Клею с целью заполучить Бонтер, используя ее как приманку для осуществления своих планов – развязать себе руки и целиком предаться порочной страсти к Найрин.

Дейн затошнило.

В голове помутилось. Она сходила с ума лишь от того, что постигла простую и жуткую истину. Принял бы Клей предложение ее отца?

Нет... Можно себе представить, как он наслаждался бы тем, что Гарри оказался хоть на момент в его власти. И тогда он не стал бы уезжать. Он был бы потрясен, ибо никогда не догадался бы о хитроумных планах отца Дейн.

Девушка была на волоске от того, чтобы восхититься элегантным решением Гарри. Сбыть свою дочь транжире и моту, сыну человека, которого он ненавидел больше всего в жизни, и получить вознаграждение в виде плантации, которая в ближайшем будущем окажется все равно в его руках. Плантации, о которой он всю жизнь мечтал.

Как хитро придумано!

И тогда становилось совершенно очевидно, зачем появился Флинт Ратледж в Монтелете. Гарри пригласил Оливию для того, чтобы продать ее, Дейн, Клею. И она сыграла бы как раз на руку отцу. Если бы Клей согласился на ней жениться, Гарри вообще ничего не пришлось бы за нее предлагать.

Она бы сама все для него сделала. Должно быть, Гарри всерьез запаниковал, увидев вместо Оливии незнакомца, даже если он и приходился Оливии старшим сыном. Гарри к этому не был готов.

Дейн испытала мстительное удовольствие от того, что столь тщательно продуманный и красиво сработанный план провалился из-за недомыслия Клея и приезда Флинта Ратледжа.

Все складывалось как нельзя лучше. Флинт производил впечатление человека целеустремленного. Этот Ратледж не из тех, кем Гарри мог бы манипулировать.

Впрочем, ей-то какое дело. Он все равно ее не возьмет. Ни гроша на нее не поставит.

Все, о чем она мечтала, получить разрядку – сладостное ощущение, когда, как следует разжевав, она просто возьмет и выплюнет его.

Почему бы нет?

В этот момент размышления Дейн были прерваны появлением всадника – он приближался со стороны пребывавших в печальном запустении полей Бонтер.

С этого расстояния узнать человека она не могла, но кому бы это быть, как не ему самому, Флинту Ратледжу? Кому бы еще пришло в голову кататься верхом в этих местах?

Она направила Боя туда, где заметить се было труднее всего, под дерево, росшее возле кустарника.

Почему бы нет? Что она, собственно, теряет? И вообще, есть ли ей что терять?

Колода роздана. Карты в этом мире достаются лишь мужчинам. Они играют по своим правилам. Она не смогла остановить Клея, ей не удалось уговорить его остаться. Она не смогла переубедить отца. Смогла бы она хоть одного мужчину заставить покориться своей воле? Одного мужчину – того, кто отказался от нее с легкостью, с которой стряхивают соринку с рукава. Смогла бы она соблазнить его? Довести до той точки, когда желание превозмогает все, а потом насладиться сполна: отослать прочь.

Действительно ли ей хотелось сыграть в эту опасную игру с Флинтом Ратледжем?

Насколько эта игра опасна, если Гарри вознамерился во что бы то ни стало сбыть дочь с рук тому, кто проявит интерес? Ее будущий муж даже не ее будет покупать, а приданое: Монтелет и все прочее. То, что Гарри захочет за нее отдать. Все, что не перейдет Питеру и этой суке Найрин.

Документы и обещания – любой потенциальный муж, считающий себя достойным этой роли, будет на этом настаивать. А ее мнения никто даже не спросит.

...сладкие поцелуи...

И медовые речи – женщины всегда падки на слова. Дейн задумчиво смотрела вслед всаднику, который, свернув на проселок, постепенно скрылся из вида.

Проезжая по пришедшим в упадок полям Бонтера, Флинт прятал свой гнев под маской бесстрастности. Ничего не изменилось. Ровным счетом ничего. Приходил сезон сбора урожая, и рабы отказывались трудиться. Никакие громкие речи тех, кто ошивался в столице, ничего не могли изменить.

Вот уже три дня он большую часть времени проводил в полях, из которых только половина была засажена. В садах тоже царило запустение. Сорная трава по пояс. Оливия допустила такое безобразие, а что с этим теперь делать ему, он и понятия не имел.

Но мать рассчитывала на то, что сын что-то исправит. Флинт никогда не видел, чтобы отец прикладывал усилия к наведению порядка. Не было заметно и участия Клея. Флинт чувствовал, что эта земля принадлежала ему от начала времен и, дремлющая, лишь ждала, когда он пробудит ее ото сна.

И не одна лишь земля. Он чувствовал, что и в его душе есть что-то скрытое, ничем не проявлявшее себя до сих пор. Но оно вот-вот готово проснуться, как эти поля. Это чувство возникло у него сразу, как только Флинт ступил ногой на землю Бонтера.

Эта земля была его, всегда была и будет.

А все остальное может подождать. Года два или три...

Он даже не удивился, что начал мыслить категориями вечности. Воспринимать жизнь как нечто постоянное. И это несмотря на то что Флинт ненавидел установившийся здесь жизненный уклад. Он ненавидел его столько, сколько помнил себя.

Но теперь он должен был жить той жизнью, которая была ему завещана. И иной не будет. Ему ничего не оставалось делать, как смириться и подчинить этот уклад себе.

И ничто не могло остановить Флинта – даже слоновье упорство Гарри Темплтона в желании приобрести Бонтер любой ценой. Гарри не побрезговал выставить в качестве приманки собственное состояние и тело своей дочери.

Он собирался заключить сделку с Клеем, пригласив в качестве брокера Оливию. Богатства Монтелета должны были послужить средством убеждения. Управляющий Гарри освободил бы Клея от любой ответственности за Бонтер, и тогда Клей смог бы спокойно проматывать приданое, что Гарри собирался отдать за дочь. Какой славный расклад для Клея! Но тут все срывается с возвращением старшего братца.

И вот теперь дочка Гарри ездит по меже, разделяющей две плантации. Несколько раз туда и обратно. О чем она думает? Что гложет ее? Мысль о мщении? Хочет отомстить ему за непочтительность и бестактность?

Флинт, разумеется, успел заметить ее. Глаза его были привычны к тому, чтобы выглядывать врага в прериях. Он заметил ее еще в тот, первый раз, два дня назад, когда она поспешила юркнуть от него под дерево.

Потом Дейн приезжала сюда на следующий день и еще несколько раз. Что она замышляла? К чему готовилась? Он понимал, что в гневе она пойдет на все. Флинт скорее доверился бы гремучей змее, чем женщине в гневе.

На четвертый день он поднялся на вершину холма. И решил ждать гостью здесь.

Иногда стоит подняться на холм, чтобы посмотреть на все с иной точки. Все видится по-другому даже с высоты десяти футов.

Отсюда он мог видеть на несколько миль вокруг, до самой старицы в низине. Плодородные поля Монтелета, множество рабов, прорубающих себе путь в высоких зарослях сахарного тростника. На полях кипела работа: одни рубили тростник, другие оттаскивали его в сторону и грузили на телеги. Флинт даже видел покатую крышу усадебного дома в Монтелете, утопающего в зелени сада. И веселую яркую зелень лужайки.

Но стоило Флинту посмотреть в противоположном направлении, как глазу открывалась удручающая картина запустения. Сезон закончился, так и не успев толком начаться.

Он видел будущее Клея, его наследство, каким оно было бы, ибо Гарри Темплтон все равно присвоил бы его себе.

Теперь этому не бывать!

Флинт гадал, знал ли Гарри о том, что Клей сбежал, когда приехал его ненавистный старший брат...

Неожиданно Флинт заметил ее. Было так, словно он увидел ее впервые. Дейн поднималась по склону холма так медленно, так плавно, что приближение ее было подобно тому, что бывает во сне. Или в мечте. Она сама была подобна мечте. Одета девушка была в свободное платье, которое позволяло ездить верхом. Ее золотистые волосы на этот раз были скручены в узел и заколоты на затылке.

Она соскользнула с коня и привязала его к дереву, а сама, прислоняясь к стволу, стала смотреть туда же, куда совсем недавно смотрел Флинт. Он видел, что она пышет гневом. Ярость сверкала в ее глазах. Она сдерживала ее из последних сил, изливая во взгляде, направленном в сторону Монтелета.

«Неужели ей нужен Клей?» – подумал Флинт, и у него сильно забилось сердце.

Она красива. Она не выглядит сумасшедшей...

Впрочем, может, девушка лишь казалась ему таковой. Ведь она была его воплощенной мечтой. Единственное, в чем Флинт мог быть уверен относительно Дейн, так это в том, что язык у нее острее змеиного жала и стреляет она отлично.

Поэтому Гарри готов был продать ее любому, кто мог лучше делать это. Или это всего лишь заговор с целью выманить Клея...

Он ее не получит! Этому не бывать...

Казалось, девушка угадала мысли Флинта. Она резко обернулась, лицом к Бонтеру и прошептала злобно:

– Черт бы побрал тебя, Клей. Черт бы побрал тебя за твою ложь и предательство... – Она опустила плечи. – Господи, покажи мне, что делать. Научи меня...

Флинт превосходно рассчитал время – он соскользнул с ветки и, навалившись на Дейн, свалил с ног. Она была такой мягкой, такой нежной. Ему казалось, что она тает под ним.

Его мечта... Его реальность.

Земля качнулась. Флинт взглянул Дейн в глаза и увидел в них вражду. Но это не имело значения: он хотел почувствовать ее губы, ощутить медовый вкус ее языка.

И прижался к ее рту. Он вкушал наслаждение.

«Моя!» Он чувствовал то, что она принадлежит ему, с той же острой непреложностью, с какой ощущал своей мягкую родную землю Бонтер.

Больше никто, никто...

Дейн извивалась, отчаянно стараясь увернуться.

Сахарные поцелуи... Как она могла их забыть?

Он накрыл ее собой. Он почти подчинил ее своей воле. Все то женское, что было в Дейн, стремилось покориться, отдаться ему. Инстинкт диктовал свое.

Флинт сам это чувствовал. Ее дрожь, ее инстинктивный порыв. Она не осталась равнодушной к его поцелуям. Но была сильна тем, что скорее бы умерла, чем призналась бы в этом.

Такая сила... ее тело вздымалось. Рот ее, непокорный, исполненный любопытства – она толкала его и тянула к себе, как будто могла с ним справиться.

Она ничего не могла противопоставить нежной власти его губ. И тело ее поднималось ему навстречу, как будто стремилось растаять в крепких объятиях, – нежное и податливое. Дейн извивалась, поднимаясь волной навстречу его сдержанным толчкам, пластичному давлению губ.

Как и раньше, видит Бог, она не могла не поддаться требовательному призыву его рта. Нет, она отнюдь не была невосприимчива к его чарам.

Или дело было совсем не в нем? Может, любой, абсолютно любой мужчина мог взять ее, и она отдалась бы ему назло отцу и всему тому, что было связано с навязанными ей правилами игры?

Возможно, так она и поступила бы, но только этот любой не должен быть им. Только не ему!

– Ты, ублюдок, что ты делаешь? – прошипела Дейн, сопротивляясь.

– Целую тебя, – пробормотал Флинт в ответ.

Голос его звучал вполне осмысленно, что при данных обстоятельствах было странно. Он сжимал в ладонях ее лицо. – Здесь нет границ, сахарная моя, здесь ничейная земля – она никому не принадлежит, ни Ратледжам, ни Темплтонам. Тут просто нечего захватывать и нечем обладать. Мы могли бы обладать друг другом.

– Никогда! – Она отшвырнула его руки и толкнула в грудь. – Никогда! Уберите руки, мистер Флинт Ратледж.

Дейн разозлилась из-за того, что ей понравились его поцелуи. Противоречивость ее поведения забавляла его. Он послушно отстранился, приподнялся на локте, словно случайно пришпилив к земле рукав ее платья.

Дейн дернула руку, с запоздалым ужасом услышав звук рвущейся ткани. Тонкая материя оказалась порвана от плеча до подола. Теперь она оказалась наполовину обнаженной и... такой уязвимой.

Под платьем у нее почти ничего не было. Рубашка, которая тоже порвалась у плеча, приоткрывая вздымающуюся грудь, нижняя юбка, через которую просвечивало кружево панталон, черные фильдеперсовые чулки и тонкие кожаные туфельки с завязками вокруг лодыжек.

Он зажегся как от огня.

«Я хочу ее!»

Желание его было настолько острым, что Флинт произнес эти слова вслух.

Хотя, возможно, он мог бы ничего и не говорить. Возможно, она была действительно настолько опытна с мужчинами, что ему вообще ничего не надо было ей говорить.

И Дейн действительно поняла его желание. Она почувствовала по тому, какой напряженной вдруг стала тишина. Он наблюдал за переменами в ней. Испуганная голубка минуту назад, она превратилась в холеную хищную львицу, решившую слегка поиграть со своей добычей.

Если бы у нее было ружье на этот раз, он мог бы считать себя мертвецом. И этот взгляд. Бесстыдно оценивающий. Женский взгляд. Опасный. Корыстный.

Дейн думала, что понимает природу мужчины и знает, как надо себя вести, чтобы получить то, что хочешь. Но все будет как раз наоборот. Он собирался насладиться ею, помучить всласть, да так, чтобы эта мука показалась ей самой сладостной.

 

Глава 4

Она уловила тот миг, когда к ней пришло осознание собственной власти. Это было как откровение, как знак небес, как озарение. И этот неземной свет вдруг высветил бесчисленное множество открывавшихся возможностей.

Позже, наедине с собой, Дейн вспоминала эту минуту. Теперь у нее было ощущение того, что в этой игре правила устанавливает она сама. Теперь она больше не ощущала себя куклой в отцовских руках. Почувствовав себя женщиной, способной зажигать мужчину, Дейн в меньшей степени была склонна рассматривать себя как товар, который будет продан тому, кто заплатит большую цену.

Хотя, конечно, рано или поздно ее все равно продадут. Если отец будет действовать в этом направлении недостаточно активно, на него поднажмет Найрин.

Но до того дня...

Как приятно было думать о том, что Флинт Ратледж хотел ее. Нет, не ее как таковую, но ее плоть, поцелуи. Желание его так очевидно выдавал его взгляд.

Клей никогда на нее так не смотрел. И ни один другой мужчина тоже. Этот взгляд, такой многообещающий, такой страстный, вызывал к жизни мечты. Воображение ее полнилось запретными образами. Она видела его обнаженным – воплощение грубого, примитивного мужского начала и с ним она представляла себя. Они делали такое, что она могла бы совершать только с ним, с ним одним.

И тогда...

Когда он будет окончательно ею околдован, совершенно в ее власти, она стряхнет его как назойливую муху, и сделает это так же неожиданно, как это сделал он, когда спрыгнул на нее с дерева. Она раздавит его, уничтожит, придавит каблуком и заставит молить о пощаде.

Да, именно так! Что-то было захватывающее в этих мыслях. Что-то очень возбуждающе-грубое. Острый привкус боли, проступающий сквозь медовую сладость.

Надо попробовать, так ли это на самом деле. Что терять той, которую все равно вскоре продадут подороже?

Терять ей было нечего. Дейн посмотрелась в зеркало. Взъерошенная, обнаженная, с приоткрытыми для его поцелуев губами.

Так вот чего на самом деле хочет мужчина: ему не нужны ни ум, ни сердечность, ни участие. Мужчина хочет теплого тела, пухлых губ и постоянной готовности отдаться.

В этом состояла проблема. Но тут ничего не поделаешь, ей придется пойти на это, если она хочет как следует досадить отцу. И не только это. Это был единственный способ узнать и понять, что бросило его в объятия Найрин. И таков был единственный способ удовлетворить собственное любопытство насчет того, что могло бы быть между ней и этим псом Клеем, если бы он не сбежал.

В целом, решила Дейн, это должно весьма ее просветить, и ценой просвещения станет девственность. Интересно, потенциальным женихам отец гарантировал ее девственность?

– Тсс – она в соседней комнате.

– О, Гарри, я не могу это выдержать, не могу! Куда бы я ни пошла в этом доме, мне кажется, что она готова меня перехватить. И всякий раз, как нам хочется побыть наедине, я до смерти боюсь, что она постучит. Нам негде спрятаться, совершенно негде.

– Бог видит, Найрин, я знаю... Ты нужна мне...

– Я не могу! Не здесь. Как можно? Ты даже представления не имеешь, как сильно я тебя хочу. Прямо сейчас... Подумай об этом, Гарри, если бы ее не было в доме, я бы сняла с себя все до нитки, прямо сейчас, и дала бы тебе все то, что ты хочешь, – прямо здесь, прямо сейчас...

Он застонал и потянулся к ней. Она шлепнула его по руке.

– Если бы ее не было здесь, мы могли бы заниматься любовью где угодно и в любое время, когда тебе бы этого захотелось. Я могла бы просто войти в комнату, в любую комнату, и ты мог бы просто сказать: «Сними одежду...»

О да, да, Найрин видела, что Гарри истекает слюной. Ее слова возбудили его сверх всякой меры. Им было так легко управлять, а Дейн просто тупая девчонка. Она облизнула губы, обведя абрис кончиком языка.

– Мне так нравится об этом думать, Гарри. Я могла бы сесть к тебе на колени прямо там, в холле, в твоем огромном роскошном холле... Я могла бы прямо там раздеться догола... если бы ее не было в доме. И ты мог бы чувствовать мое тело, Гарри, ждущее, желающее тебя. – Найрин отпрянула от его распростертых рук. – Но, разумеется, это лишь мои мечты. Ты знаешь, как я много думала о нас двоих, обнаженных, одних в этом доме? Нас никто бы не беспокоил. Знаешь, что за сладкие вещи я воображала себе? Если бы только мы могли остаться одни...

Гарри сглотнул вязкую слюну и привлек девушку к себе, усадив на колени так, чтобы она почувствовала, как сильно он ее хочет.

– Что бы ты сделала, Найрин?

Она прижалась к нему и коснулась губами мочки уха.

– Я бы вообще никогда не одевалась, Гарри. Я стала бы рабыней твоих желаний. Только об этом я мечтаю с тех пор, как попала сюда. Подумай об этом, Гарри... – Она заерзала у него на коленях. – Господи, я с трудом сдерживаюсь...

Он поцеловал ее в шею.

– Я делаю все, что могу. Этот негодяй Клей смылся в Новый Орлеан, а чертов Флинт Ратледж вернулся в Бонтер. На Ратледжей надежды нет. Не надо было мне писать Оливии.

Найрин замерла и, отвернувшись от его ищущего рта, сказала:

– Но это было такое хорошее решение.

– Ну что же, этот ублюдок уехал. Тут ничего не попишешь, Найрин. В следующий раз я все более тщательно подготовлю, обещаю тебе.

– О Господи! Так все хорошо складывалось. А теперь все займет куда больше времени. – Она принялась поглаживать свою грудь. – Только подумай, если бы ее здесь не было.

– Давай притворимся, что ее нет...

– Гарри, это невозможно. – Найрин накрыла груди ладонями, так что отвердевшие соски натянули ткань. Рот Гарри наполнился слюной от одной мысли, что он мог бы попробовать их на вкус.

– Мы пойдем наверх...

– И сколько, по-твоему, мы сможем там пробыть? – довольно грубо спросила она.

– Достаточно для того, чтобы сделать то, чего мы хотим, – пробормотал Гарри, стараясь захватить ртом сосок.

Она откинулась, не позволяя ему дотянуться до желанной цели.

– У нас могло бы быть куда больше времени...

– И у нас оно будет, обещаю тебе. Я над этим как раз сейчас работаю. – Гарри снова потянулся к ее груди, – Дай мне, ну позволь... Я все устрою быстрее, чем ты думаешь.

– Обещаешь? – надув губы, спросила она.

– Я хочу то, что ты мне пообещала, – простонал Гарри. – Я хочу этого сейчас.

Он не заметил ее всезнающей улыбочки. Он не видел ничего вокруг себя, когда, схватив ее за руку, потянул из комнаты. Он не мог ждать. Не мог дождаться, пока они поднимутся по ступеням. Гарри затолкал Найрин в каморку под лестницей, сорвал с нее одежду и утолил свой голод спелой, налитой соками плотью.

Девушка довольно улыбалась в темноте, когда, обхватив его руками, позволяла Гарри делать то, что он хочет.

Холм располагался на нейтральной полосе между Монтелетом и Бонтером. Все как он сказал. Дейн можно было ездить туда – Бою нужна разминка, и никто не удивился бы, если бы заметил, что она останавливается передохнуть в тени деревьев.

А если ей случалось взглянуть в сторону Бонтера – что тут такого? Она лишь рассеянно осматривала окрестности. Что в том предосудительного? Дейн и раньше тут бывала.

Но только на этот раз пребывание здесь приобретало еще один аспект, игнорировать который она не могла.

Все это напоминало игру. Чем усерднее работал Гарри над отбором кандидатов в мужья, тем более дерзкой становилась потенциальная невеста. Язвительные комментарии Найрин и ее колючие взгляды лишь подстегивали Дейн. Включившись в игру, она стала спокойнее относиться к нравоучениям возлюбленной отца и не перечила ему.

И каждый день она все больше времени проводила вне дома, подальше от душной атмосферы Монтелета, подальше от Найрин, которая все не унималась.

– Кто, спрашиваю тебя, захочет в жены девушку, которая болтается целыми днями неизвестно где и вести себя не умеет? – возмущалась она, обращаясь к Гарри. – Она целыми днями дома не бывает. Случись ухажеру нанести визит, и где ее искать?

Дейн в ответ на упреки Найрин отвечала так:

– Зачем тебе так волноваться? Ведь это я должна проводить дни в ожидании, пока кому-нибудь не случится нас навестить. Если отец, разумеется, сумеет устроить такого рода визит.

– Вот именно! Тебе надлежит сидеть дома и ждать, – воскликнула Найрин. – Ее никогда не бывает дома, – пожаловалась она Гарри. – Слуги совсем распустились – она забросила хозяйство, а меня они не слушают.

– Им придется научиться слушать ее, – говорила Дейн отцу со злобной усмешкой, – куда им деваться – ведь ты меня гонишь из дома.

Найрин предпочитала общаться с отцом Дейн, а не с самой виновницей ее переживаний.

– Она делает все, чтобы расстроить брак. Она нарочно портит со всеми отношения. Я уже устала потакать ей. Дейн ведет себя недопустимо, Гарри. По отношению к домашним и по отношению к тем, кто мог бы составить ее счастье. Что ты собираешься по этому поводу предпринять?

– Сбыть ее с рук как можно быстрее, – хмуро отвечал Гарри. – Слышишь, ты, юная леди? Я найду тебе дурака без гроша в кармане, который станет мириться с твоими выходками. Тогда узнаешь, чего ты стоишь. А у меня еще будут дочери, которые станут ценить то, что дает им отец.

Найрин вытянулась в струнку и замерла.

– Разумеется, они будут это ценить, Гарри, обещаю тебе, – сказала она, выйдя из оцепенения.

– Прекрасно, – отвечала Дейн. – Я не собираюсь вшиваться здесь в ожидании, пока это случится, дорогой папочка. Прошу меня извинить. Если прекрасный рыцарь на белом коне, который является, чтобы вызволить меня, войдет в эту дверь, я с радостью упаду в его объятия. Но до тех пор мое время принадлежит только мне, и, поскольку Найрин твердо вознамерилась стать хозяйкой Монтелета, по справедливости работать тут должна она. Ты так не думаешь, отец?

– Что ты сказала? – Гарри целиком занимала мысль о том, как Найрин будет носить его детей, и слова дочери пронеслись мимо. – Ты будешь помогать Найрин управляться с прислугой, моя юная леди, столько, сколько я тебе врио это делать. И ты будешь...

– Не буду! Хотелось бы знать, нет ли у тебя какого-нибудь дальнего родственника, к которому я могла бы приехать с визитом лет на двадцать пять. Предпочтительно живущего где-нибудь в Англии или во Франции. Или, может в Канаде?

Гарри едва сдерживался. Список кандидатов в мужья у него уже имелся, и все остальное было лишь вопросом времени. Он должен был действовать не торопясь, с толком и расстановкой. Сначала Найрин пустит в дело свой экзотический шарм, а потом дело довершит умопомрачительная красота Дейн. Гарри оставалось лишь надеяться на то, что последняя будет держать рот на замке, а перспективный жених сосредоточит внимание на красоте невесты и величине приданого.

Все просто! Даже самую вредную каргу можно легко выдать замуж при наличии такого состояния. Дейн не дала отцу возможности ответить на дерзость. Она выбежала из комнаты, не обращая внимания на оклик Найрин.

Дейн не раз задумывалась над тем, как могла позволить Найрин завоевать в доме столь прочные позиции и влиять на отца. Надо быть либо слепой, либо совсем глупой, чтобы допустить такое!

Впрочем, дело ее было проиграно с самого начала: едва Найрин ступила на порог и послала изголодавшемуся по женской ласке Гарри свою коронную улыбочку.

Дейн ничего не могла с этим поделать, не могла предотвратить дальнейшее развитие событий в той же мере, в какой не сумела предотвратить смерть матери. Рано или поздно Гарри женится на своей юной родственнице. Дейн видела этот взгляд в его глазах. Однажды Найрин Драгуне станет хозяйкой – осквернительницей святых для Дейн стен, а сама Дейн будет предусмотрительно удалена подальше, чтобы не быть свидетельницей творящегося здесь греха.

Как это все похоже на сказку: рыцари в латах, тщетно осаждающие замок...

Один рыцарь, верхом на коне, бешено скачет через поля Бонтера, заметный издали, спускается с холма...

– Он там, Бой, – шепнула Дейн на ухо коню и вдруг почувствовала острое возбуждение.

Она не отдавала себе отчета в том, что делает, ощущение обретенной власти, то, что она познала несколько дней назад, успело испариться. Теперь девушка понимала, что тогда навлекла на себя нескончаемые бедствия.

А может, она сама хотела этого? Может, просто ждала подходящего момента?

Может, это из-за него, из-за его ужасной отповеди? Или, возможно, Дейн напрашивалась на неприятности с того самого момента, как завела отношения с Клеем?

Но зачем думать об этом? Клей исчез, а его брат был здесь, и она готова упасть в его объятия.

Разве она не приветствовала его поцелуи?

Не хотела, чтобы он целовал ее еще?

Разве не так?

И не по этой ли причине она сейчас находилась здесь? Не потому ли приезжала сюда каждый день, высматривая его в долине?

Но нет, он всякий раз появлялся и ускользал, словно манил ее за собой.

Он не стал бы...

Дейн вспоминала глаза Флинта, эти черные непроницаемые глаза, исполненные какого-то непонятного чувства. Всякий раз как он смотрел на нее, в них появлялось это выражение.

Разве она не...

Дейн облизнула губы и почувствовала вкус... сахара...

Она не смогла бы...

На сей раз вкус был соленый...

Все семейства в округе знали друг друга. Гарри был уверен, что ни один из подходящих мужей для его дочери не мог быть им позабыт. Если не лично, то понаслышке он знал всех. Он приготовил приглашения всем, кто мог бы составить для Дейн подходящую партию.

Ключом ко всему были деньги, которых у него было в избытке. Его единственным врагом являлось время, а желание владеть безраздельно Найрин грозило выйти из-под контроля. Чем больше она позволяла ему брать, тем сильнее Гарри ее желал. Она умело питала его фантазии подробным описанием того, что могло бы быть между ними при условии, что Дейн не будет жить в отцовском доме.

Если бы ему сошло с рук убийство собственной дочери, он и на это бы решился.

Он только и думал, что о Найрин, воображение услужливо рисовало ему картины одну обольстительнее другой. Каждый ее отказ сопровождался рассуждением на тему, что могло бы быть, если бы не Дейн, и Гарри уже не мог думать ни о чем другом.

Гарри не знал, как проживет еще один день без этого грешного и сладкого юного тела. Он догадывался, что Найрин им манипулирует, но не придавал этому значения. Он знал, чего хочет. Запах се тела сводил его с ума, Гарри жил лишь ожиданием того дня, когда все много раз описанное Найрин наконец произойдет.

Она была квинтэссенцией женского существа и, как истинная женщина, могла отдаваться и ускользать, постоянно заставляя его мечтать о большем. Гарри мечтал создать сказочное королевство, где он был бы полновластным хозяином, королем, и где она была бы его королевой и в то же время послушной рабой его желаний.

– Гарри, дорогой!..

Какой у нее голос – низкий, соблазняющий!

Гарри поднял глаза. Найрин стояла в дверях его кабинета. Встретив его потемневший от похоти взгляд, она медленно закрыла за собой дверь и подошла ближе, покачивая бедрами, – влекущая, соблазнительная сверх всякой меры.

На ходу она принялась расстегивать лиф. Он упал с ее плеч, обнажив грудь. У Гарри перехватило дыхание, и признак его пола мгновенно ожил и восстал. Контраст между платьем, приличествующим настоящей леди, и обнаженной грудью с твердыми выступающими сосками возбудил его до последнего предела.

Она позволила ему насмотреться на себя вдоволь. Она все читала в его глазах и знала, он уже почти не владеет собой. Все пока шло как надо. Ее фантазии, те, что она регулярно ему скармливала, делали свое дело. Гарри стал ручным.

Она обошла его со спины и прижалась к плечу.

– Надеюсь, ты работаешь над чем-то весьма прибыльным, Гарри, – хрипло прошептала Найрин, убедившись, что затвердевший сосок уткнулся ему прямо в ухо.

Гарри сглотнул, почувствовав щекотливое прикосновение, а потом это давление мягкой, спелой плоти.

– Прямо здесь, прямо сейчас, – прошептал он, повернув голову, чтобы захватить сосок ртом, но Найрин отклонилась.

– Скажи мне кто... скажи мне как, – выдохнула она, скользнув голой грудью по его затылку.

– Позволь мне дотронуться...

– Гарри, милый, – укоризненно проворковала она, отстраняясь, – вот тебе наглядный пример того, как действительность вступает в противоречие с нашими желаниями. Вот она я – я здесь для того, чтобы провести остаток дня голой у тебя на коленях, но мне приходится волноваться за то, что в любую минуту сюда могут заглянуть. Спрашиваю тебя, по отношению ко мне это справедливо? Справедливо, да? Мы и десяти минут за день не можем провести наедине.

Она наклонилась, дав ему вволю вкусить сладость созерцания своей нагой груди.

– О, Гарри, кому это знать, как не тебе, но одно ведет к другому, и...

Но голос его уже охрип от желания.

– Мне все равно, Найрин, мне все равно. Позволь, позволь...

– Обещай, – сказала она, обнимая его за шею и прижимаясь грудью к его затылку.

– Все, что захочешь, – сдавленно проговорил Гарри, лаская тугой сосок. – Все, что захочешь. Завтра... Завтра к нам кое-кто придет, и мы увидим... увидим, что произойдет...

– Завтра, Гарри? – Найрин целиком владела ситуацией. Стон в нужный момент, на высокой ноте, на низкой... а потом предельно четкий вопрос, немедленно требующий ответа.

– Да, – простонал он, и она вознаградила его, соскользнув вниз так, чтобы он мог взять в рот ее сосок.

Было жарко, очень жарко. Жарко в Монтелете и жарко внутри. Дейн должна была как-то скрыться от этого пепла – от ненависти, от жара собственного воображения.

Ждать было труднее всего. Очень скоро отец выставит ее на продажу – будет демонстрировать самым предпочтительным из женихов.

«Мисс Дейн Темплтон, господа! Крепкая здоровьем и телом, вполне способная к деторождению, а что касается ума, так он женщине без надобности».

Женихи, вероятно, будут и на зубы ее смотреть, будто покупают породистую лошадь.

Черт возьми, все так и есть! Они и в самом деле покупают породистую кобылу, и единственное, до чего им есть дело, так это ее способность рожать сыновей для продолжения династии. И как только с этим будет покончено, они примутся искать удовольствие где угодно. А жена становится пленницей плантации и рабыней, ибо ей надлежит следить за тем, чтобы все в доме шло как надо.

Но в конце концов, разве не для этого она была рождена и выращена? Дейн испытывала ни с чем не сравнимый гнев, острую ярость, когда задумывалась над тем, на что обрекает ее отцовская похоть и эта змея Найрин.

В итоге Гарри получит то, чего хочет: дочь исчезнет со сцены, Найрин будет целиком в его распоряжении, и дальше все будет так, словно ее, Дейн, никогда не существовало. А если Питер посмеет явиться домой и вмешаться, отец в одно мгновение выставит его вон без угрызений совести и не задумываясь о последствиях.

Вот как можно крутить мужчинами... Как Найрин это удается?

Как она смогла забрать всю волю отца в свой маленький кулак и сделать его своим рабом, рабом похоти?

Впрочем, Дейн догадывалась о том, как это делается. Она заметила огонь похоти в черных глазах одного мужчины. Она почувствовала свою власть над ним, пусть на краткое мгновение. Всю глубину власти, всю сладость познания – ценой лишь отказа от девственности.

И стоит ли ее потенциальный муж, который все равно будет пользоваться ею как пожелает, того, чтобы она преподнесла ему такой подарок?

Они действительно почитают в женщине скромность и добродетель, эти плантаторские сынки...

И в то же время ими можно манипулировать, прибегая к чувственным чарам, таким, каким оказался подвластен ее отец. Единственный вывод, который она сделала из всех этих рассуждений, состоял в том, что куда интереснее использовать против мужчин их же проклятую похоть, чем всю жизнь играть роль послушной и покорной жены.

Итак, почему бы не попробовать?

Разве она не была в шаге от того, чтобы...

Она не изнывала от любопытства насчет...

Разве ей не хотелось использовать страсть мужчины против его самого просто так, ради собственного удовольствия?

Против какого-нибудь заносчивого типа вроде Флинта Ратледжа?

Нет, но она не станет думать об этом... Не будет, и все тут. Иначе легко увлечься.

А ей и так было слишком жарко. Слишком...

Дейн спустилась с холма к пологому прохладному берегу мелководной речушки, к Оринде – тому единственному уголку, где никому бы не пришло в голову ее искать. У нее было такое чувство, что она не была здесь целую вечность. Со времени ее последнего визита прошло не больше двух недель, а столько всего случилось.

Слишком много...

И очень скоро она будет вынуждена уехать.

Дейн соскочила с коня прямо в воду, намочив подол платья.

Сюда, в Оринду, она всегда ездила босиком и налегке. Ни к чему было натягивать на себя корсет и прочие ненужные предметы туалета, которым надлежало подчеркнуть ее принадлежность к женскому полу. Здесь не надо думать о хороших манерах, не надо ни в чем себя ограничивать. Можно быть самой собой – нагой под платьем и закрытой от всего мира.

Здесь она могла пройтись босиком по траве, ощущая приятное покалывание иссушенных солнцем стебельков. Она могла упасть в кресло-качалку на облезлой веранде и сколько душе угодно проклинать незадачливого и никчемного Клея.

И еще она могла в тени поросшего мхом дерева плести эротические картины.

Ей хватало пищи для фантазий. Хватало для того, чтобы представлять возможности развития событий. Достаточно после того, как она увидела тайны нагого мужского тела и ощутила горячую сладость поцелуев.

Довольно...

– Сладкий сахар в высокой траве, – пробормотал у нее за спиной мужской голос.

Дейн замерла от страха. Или в ожидании чего-то? Она не повернула головы. Пусть смотрит на ее гордо развернутые плечи. Это все, чего он заслужил.

– Да поможет мне Бог, – язвительно заметила она, – змея в траве тут, в самой Оринде.

– Твой укус смертельнее моего, сахарок, – пробормотал он, присаживаясь рядом.

– С удовольствием бы тебя укусила, – прошипела Дейн. Глаза его блеснули от удовольствия. Она его забавляла.

– Ты настоящая отрава, сахарок, я бы не осмелился приблизиться и на десять шагов к твоему ядовитому языку.

Видит Бог, она ощущала свою власть. Прямо там и тогда. Он совершенно ничего не делал, и в то же время лишь от звука его голоса то женское, что было в ней, давало о себе знать – разгибалось, извивалось, поднималось, расправлялось от гордости.

Он желал ее. Он просто не хотел, чтобы она верховодила в их игре. А она так сильно этого хотела.

– Даже Адам не смог устоять против змеи, – сказала Дейн, неторопливо расправляя влажную тонкую ткань платья на коленях.

Ей нравилось, как материал облепил ноги, ткань была такой тонкой, что, казалось, таяла под ее прикосновениями. Вот так, и никак иначе.

– Мне всего лишь хочется думать, что Адама заворожили эти вращательные движения со сложной траекторией, – понизив голос, продолжил он, – вверх и вниз, внутрь и наружу... – У Дейн перехватило дыхание от звука его голоса. – ...обволакивающих и округлых, привязывающих, завораживающих... – Губы его были в нескольких дюймах от ее губ. – Лижущих, пробующих, сосущих...

Она была заворожена его взглядом – непостижимым, черным как ночь и как черное небо недоступным пониманию. О эти глаза...

– Сосущих? – прошептала она.

– Высасывающих жизнь из того мужчины, кто проявит излишнее любопытство, – сказал он спокойно и ровно и... отстранился от нее так внезапно, что Дейн чуть было не упала на спину.

Она не сразу осознала его отступничество. Прошла секунда или две, покуда она продолжала пребывать в загипнотизированном состоянии.

Змей!

Она встретилась с ним взглядом. Его глаза блестели холодным светом. В них не было ни капли раскаяния и намека на доброту или желание защитить от собственных побуждений.

Прекрасно! Она не напрашивалась на это. Она знала, чего хочет. Знала и отдавала себе в этом ясный отчет. Дейн хотела поработить его так, как Найрин поработила Гарри.

И больше ей ничего от него не было нужно. Только одно – заставить его унижаться, ползать в ногах. Обрести над ним власть! И он станет молить ее о пощаде, если только ей вздумается его бросить.

Дейн встретила этот черный, тяжелый взгляд с завидным спокойствием. Она получит его, чего бы ей это ни стоило, чего бы ей ни пришлось для этого сделать. Свое наступление она намеревалась начать немедленно – пока пышущий гнев сжигал мосты к отступлению.

– Или вдохнуть жизнь в мужчину, который осмелится... на дерзость... – прошептала она, слегка приподняв подбородок, предлагая ему свои губы лишь намеком. Для нее это было поступком величайшей смелости.

– Ну разве ты не маленькая бесстыдница...

Она таковой не являлась, но собиралась стать. Она выпрямила спину, упираясь босыми ногами в землю.

– Я представляю, как это бывает, мистер Ратледж. Мужчины могут быть сколь угодно бесстыдными, но стоит женщине попросить их о чем-то, ее тут же клеймят. – Дейн искоса взглянула на Флинта, медленно оправляя юбку.

Он наблюдал за ней. Она видела, как взгляд его скользнул, повторяя движения ее рук.

Вот где была эта власть! Она чувствовала ее, и все тело словно налилось сладостным нектаром. Вот чего хотят все мужчины: женщину, которая не против, но при этом прячет свою готовность за жеманными протестами. Дейн достаточно долго наблюдала за Найрин, чтобы освоить ее тактику. И старина Флинт оказался в этом смысле не лучше отца. Жар черных глаз грозился обжечь ей кожу. Дейн коснулась стоп. Да, она делает все правильно. Она видела этот блеск, могла его почувствовать.

– Прекрасно блефуешь, сахарок, но ты так же девственна, как утренняя роса.

Дейн тут же распрямилась. Она была в ярости. Она должна была покорить этого мужчину. Любой ценой. Любой!

Девушка проглотила готовую сорваться с губ реплику и скромно потупила взгляд – чтобы он не догадался, что она на самом деле чувствует.

– Разве, мистер Ратледж? В самом деле? – Она скользнула ладонями вверх по икрам, к подолу платья, и вдруг откинула край, обнажив колени и то, что выше.

Она была нага. Никаких нижних юбок, никаких панталон. Эти тряпки были неуместны здесь, в Оринде, где разыгрывался великий роман. Ее бедра словно обдало горячим дыханием.

Она откинулась на локти и вытянула одну ногу. Дейн чувствовала, как растет ее возбуждение, и это было странно, потому что оно словно отделилось от нее и зажило собственной жизнью. Новый опыт не был похож ни на что доселе испытанное ею.

Дейн ощутила силу и власть своего тела. Он хотел ее, и это желание было ключом к науке управлять им. Они были наедине. Лицо Флинта теперь походило на стянутую маску. Он хотел ее так, что сдерживаться стоило ему огромного труда. Она это видела, чувствовала. Его сопротивление было подобно стеклянной стене, прозрачной и хрупкой, которую ничего не стоило разбить, если бы только она нашла в ней трещинку.

Дейн слегка изменила позу так, что поднятый подол платья скользнул по искушающей округлости ягодицы. На его щеке дернулась мышца. Пока все шло хорошо.

– Я изнемогаю, мистер Ратледж, – пробормотала она. – Жара невыносимая. Боюсь, у меня там ожог. – Дейн потерла бедро.

Она лежала на боку. Ее ноги оставались совершенно обнаженными, а платье лишь прикрывало промежность.

Дейн смотрела на Флинта в упор, оценивая, как далеко придется зайти, чтобы не доводить его до того состояния, когда он просто возьмет и потребует от нее полной капитуляции.

– Представьте, мистер Ратледж, – продолжала она, невзначай поигрывая с задранным подолом, – разве я могла бы в Монтеле позволить себе такой комфорт? А здесь раньше, бывало, разденусь догола и гуляю себе...

Ничего. Никаких действий. Он даже не шевельнулся, несмотря на то что она обнажила перед ним то место, которое ни один мужчина не должен видеть до дня свадьбы.

Никаких признаков того, что он станет ее о чем-то просить. Никаких!

Дейн, злобно сжав зубы, вернулась в сидячее положение, после чего встала на колени.

– Я так изжарилась, что, пожалуй, так и поступлю...

Флинт схватил ее за лодыжку в тот момент, когда Дейн собиралась подняться на ноги. Рука у него была сухая и горячая, а хватка такая крепкая, что он грозил перекрыть ей доступ крови к пальцам ног. Ей показалось, что сердце у нее прямо к горлу подскочило. И тут он излил на нее свой гнев – жаркий, пламенный и неукротимый, как торнадо.

– Чертова девственница! Чертова девственная сука, ты и понятия не имеешь, с каким огнем играешь, сладкая, и лишь раскидываешь зажженные спички повсюду!

Нет, Дейн знала, с каким огнем играет. Тело ее конвульсивно сжалось от его прикосновения, а рот приоткрылся сам по себе, поощряя к дальнейшим действиям несмотря ни на что.

У нее было чувство, словно, начав эту игру, она больше не сможет остановиться.

– А может, я просто знаю, как разогреть кровь мужчины, – проворковала она, превозмогая дающий о себе знать предательский страх. – Мне так жарко! Я имею полное право одеваться и вести себя так, чтобы мне было комфортно. Так что, мистер Ратледж, оставьте меня в покое, никто не просит вас здесь задерживаться.

– Позволь не согласиться с тобой, сладкая. С тех пор как мы с тобой познакомились, ты постоянно намекаешь, что не против поиграть. А злишься оттого, что я не принимаю твоих приглашений.

– Так стоит ли принимать мое приглашение сейчас? – злобно проговорила она, глядя прямо ему в глаза.

«Послушай, мистер Ратледж. Сейчас ты бы не отказался меня взять, готова спорить на все, что угодно». Проблема была лишь в том, что теперь уже она сама не знала, готова ли получить то, на что напрашивалась.

– О нет, милая! Я хочу получить немного того сладкого жара, что ты так настойчиво предлагаешь.

Флинт сделал движение рукой, и Дейн подпрыгнула. Ей показалось, что ладонь его прикипела к ее ноге, она продвигалась все выше и выше под юбку, к ямочке под коленкой, затем по бедру и... она едва не взвизгнула, когда он слегка сжал нежную округлость ее ягодицы.

Даже под угрозой смерти Дейн не смогла бы пошевелиться. Она никак не могла ожидать от себя такой реакции. Все ее тело стало ватным, она была готова упасть в объятия Флинта под воздействием одного лишь гипнотического, запретного ощущения, что даровали ей его ласкающие пальцы.

Как такое случилось? Она думала, что все будет не так, а теперь оказалось, что они поменялись местами, и он достиг этого практически без усилий. У нее было такое чувство, будто она готова была целую вечность не двигаться с места, позволяя ему ласкать ее.

Дейн чувствовала, как наливается тяжестью ее грудь, как твердеют соски, превращаясь в острые тугие пики, откровенно проступая сквозь тонкую ткань платья. Она готова была раскинуть ноги и предложить ему свое единственное сокровище лишь за одну ласку, эти нежные и непостижимо возбуждающие поглаживания опытных пальцев.

И она хотела бежать как можно дальше и как можно быстрее от своего соблазнителя, чтобы стряхнуть наваждение.

И все же Дейн не двигалась. Не могла шевельнуться. Теперь обе его ладони скользили вверх и вниз по ее обнаженным ногам, по ягодицам, нежно сжимая их. Его руки узнавали ее тело, знакомясь с ним так близко, так тонко, так умело, что Дейн почти позволила себе забыться от наслаждения.

Именно этого он хотел от нее. Именно этого хотят от женщин все мужчины – полной капитуляции. Это обостряет их ощущения, дает новый импульс к тому, чтобы ласкать, обладать. Это и есть пропуск к власти: ее готовность, ее желание окунуться в море наслаждения и пировать... Это...

– Сладкая моя, – пробормотал Флинт, раздвигая Дейн колени.

Она почувствовала корень его страсти, острие обладания – он был возбужден, желал ее.

– Поцелуй меня, сладкая.

«Эти сладкие поцелуи, что тают во рту как сахар, эти короткие поцелуи...»

Она вспомнила их.

Да, мужчиной движет желание и тот орган, что за него отвечает; теперь она вполне ясно это осознавала. Он словно жил своей жизнью, хотел ее, пытался коснуться, преодолеть барьер, который отделял его от нее...

Она стремилась обрести власть над ним. Заставлять его желать все сильнее оттого, что она не станет поддаваться мужскому обаянию. Но план Дейн не сработал. Она не могла сопротивляться.

– О нет, я не хочу разжигать вас сильнее, мистер Ратледж. Вы и так в огне, – пробормотала она, изворачиваясь в надежде прервать его ласку. Увы, эти движения привели к обратному результату.

Ему это нравилось. Если бы он ухаживал за ней как положено, ему бы ни за что не удалось прикоснуться к ней до самой брачной ночи. Мужчинам нравятся темпераментные женщины, они просто не любят брать их в жены. Его руки становились все смелее и настойчивее, и Дейн это не нравилось. К несчастью, у нее не хватало воли остановить Флинта, таким сильным было наслаждение. Когда бы еще она могла узнать об этом искушении плоти?

Никогда!

Дейн ненавидела Флинта. Она хотела бежать. Ситуация стремительно уходила из-под контроля. Она чувствовала себя в ловушке, опутанной тонкой паутиной чувственности, которую Флинт так умело плел.

Блестящая паутина, липкая, густая, с замысловатыми узорами, словно кружево, и такая же прочная, как если бы она была сплетена из самых лучших прутьев.

Спасения не было.

Его руки были сильные. Они пробирались под платье, они ласкали каждый дюйм ее нагой плоти...

Она не смогла остановить его сейчас. И, несмотря на все возрастающую панику, позволила ему...

Он уже ласкал ее между ног, просил впустить его...

– Сейчас, маленькая негодница, сейчас я хочу отведать твоего меда...

Дейн внезапно подалась назад. Он улыбался, но улыбку его никак нельзя было назвать приятной.

– Вот сейчас мы посмотрим, насколько ты разогрелась, сахарок. Сейчас мы подойдем к тому сладкому угощению, которого жаждет каждый мужчина...

«Сейчас та тайная власть, с помощью которой женщина может управлять мужчиной, сейчас...»

Была ли она достаточно дерзка, достаточно разгневанна и распущенна, чтобы позволить ему сейчас открыть перед ней эту тайну?

– Девственница с сердцем Изабель и усмешкой стервы – ты любишь дразнить, сладкая, тебе нравится дразнить и мучить мужчину. Ты делаешь это до той поры, пока он не начинает исходить слюной от желания обладать тобой, а потом окунаешь его прямо лицом в грязь... Ты ведь только это готова дать, не правда ли? Лишь пригубить твоего меда, только разбудить аппетит? Но не успел он начать пиршество, как ты идешь на попятную...

Дейн жадно ухватилась за озвученную Флинтом мысль. Именно этого она хотела: разыграть все так, как он говорил, и уйти.

– Вы все совершенно правильно поняли, мистер Ратледж, – холодно заявила она, ценою неимоверного усилия воли освободившись из его объятий. – Пожалуй, хватит удовольствия... на сегодня.

Она видела, насколько он зол. Но принуждать ее к чему-либо не входило в его намерения. Флинту Ратледжу ни к чему было принуждать женщину к любви силой, и тем более эту женщину.

– Сука, – прошипел он, – ты девственница, сладкая моя, и ты напугана. У тебя никогда еще не было мужчины.

Дейн ненавидела его. Она ненавидела его за то, что он раскусил ее, понял, что за игру она собралась вести. Дейн подхватила юбки, потрясла ими, будто желала стряхнуть с них пыль, словно невзначай задирая их все выше и выше – хотелось напомнить ему, что она могла бы ему дать, если бы захотела. Она собиралась доиграть свою роль до конца. Зрителю, которому в соответствии со сценарием не положено было стать счастливым.

– – Этого мужчины у меня еще не было, но на сегодня с него хватит. – Как легко было произнести эти слова и как непросто далась сама капитуляция. – Возможно, в другой раз, сахарок, может, в другой раз я покажу тебе, что делает настоящая женщина, когда хочет мужчину.

Отлично сказано! Так, словно она знала, о чем говорит. Она знала благодаря Найрин, змее, свившей гнездо в ее, Дейн, доме. Она просто не была вполне готова к... полной капитуляции.

– Только не ищи для своей цели меня, сахарок. Такая стерва, как ты, едва ли мне по вкусу.

Флинт мрачно смотрел на нее сверху вниз, и ей так сильно хотелось ударить его ногой по лицу.

Проклятие, она могла бы...

И тогда она придумала кое-что получше. Дейн приподняла ногу и погладила его по набухшему члену. Видит Бог, он был громадный, больше, чем ей показалось, когда он прижимался к ней телом. Она скользнула по нему ступней и начала медленно водить вверх и вниз по всей длине, ощущая дрожь и вибрацию.

Трудно поверить, но она оценивала его реакцию, подглядывая из-под опущенных ресниц. Флинт хотел ее, она чувствовала свою власть в полной мере и радовалась. Будет еще встреча. В другое время у нее будет еще один шанс, и тогда она заставит его ползать у ее ног, выпрашивая милость.

Но она уже не хотела ждать другого раза.

– Нет, я не могу удовлетворить твои потребности, мой сладкий. Я могу определить это по тому, какой ты лежишь маленький и тихий. Да, зовите меня Изабель, мистер Ратледж, зовите меня стервой. – Она поставила ногу на ту часть его тела, что оставалась на удивление твердой, и встала над ним – королева амазонок над поверженным воином.

– Надейся и мечтай, что когда-нибудь, когда я буду в настроении, я дам тебе еще один шанс.

И тогда она опустилась на колени, крепко поцеловала его в губы, после чего вскочила и убежала.

 

Глава 5

Она прочувствовала свою власть и испытала грубое, бесстыдное удовлетворение от того, что переиграла Флинта. Ей нравилось заставлять его уступать своей воле, несмотря на наличие определенных сомнений. Дейн пустила Боя вскачь. Она гнала коня вскачь по полям Монтелета вне себя от ярости.

В другой раз все будет по-другому. Дейн не позволит себе расплыться словно жидкое тесто, когда он коснется ее. В следующий раз не останется места неуверенности и сомнениям, она будет знать, как поступить, потому что теперь знает, каково это: испытать на себе ласку мужчины.

Теперь Дейн понимала природу того затягивающего, словно омут, возбуждения, способного перекрыть все доводы рассудка. Она понимала, как умело воспользоваться этим состоянием и как обрести контроль над партнером.

Дейн хотела этого очень сильно. Сын злейшего врага ее отца лепил из нее все, что заблагорассудится, словно она была куском теста. Вот так и Найрин обращалась с Гарри.

Заставляла желать себя так, что нутро сводило. Дейн хотелось знать, как это делается, и она успела уяснить для себя, что дразнить и искушать мужчину недостаточно. Женщина должна быть готовой сыграть свою роль до конца.

Если она хотела, чтобы мужчина ползал у нее в ногах, вымаливая награду, она должна быть готова взять то, что он был готов ей дать, и не задумываться о цене. Но какова цена? Мгновенная боль в уплату за бесконечные часы наслаждения и славы, сладостного сознания того, что можешь подчинить себе мужчину.

Неужели этого мало? Или лучше спрятать голову в песок, как страус, в зыбкий песок бессильного гнева?

Она должна была увидеть его снова. Как можно скорее, прямо сейчас, чтобы навеки покончить с этим, стряхнуть с себя сомнения и нерешительность, сведшие на нет всю ее игру в осведомленность и опыт.

Но это будет ужасно глупо. Так поступила бы девственница, опьяненная доселе запретным знанием, а ей хотелось вести себя так, будто она была искушенной соблазнительницей. Нет, в следующий раз, когда она выманит его...

Дейн требовалось время подумать и взвесить каждый шаг. Обдумать все, что случилось. Еще раз взвесить все им сказанное и дать справедливую оценку собственным поступкам. И еще Дейн хотелось погрузиться, как в роскошную ванну, в эти новые чарующие ощущения, что Флинт пробудил в ней. Она хотела понять их и воспользоваться ими.

Они дадут ей власть, но только в том случае, если она подчинится этим новым чувствам. Дейн поднялась на холм, откуда Монтелет была как на ладони. Черт, уже довольно поздно: работники возвращались с полей в свои хижины.

Она опоздает к ужину – это непременно. И все будут ее ждать, а ведь ей еще надо переодеться, чтобы выглядеть презентабельно. Ей придется пробраться в дом тайком, через черный ход. Дейн вовсе не хотелось встречаться за ужином с родственниками. Сейчас бы в кровать, но не затем, чтобы спать, а чтобы думать.

– Где она? Где ее носит?

О Господи, Найрин орала во всю глотку! Дейн с большой осторожностью обогнула лестницу, ведущую на половину слуг.

– Люсинда!

– Да, мэм. Я... я не видела мисс Дейн. Ее нет в доме уже час или два, а то и больше...

– Ты лжешь! Шлепок.

Дейн поежилась.

– Где она?

– Я не видела мисс Дейн с утра. Еще одна пощечина.

– Ты изводишь меня! Все время за нее заступаешься! В этом доме никто ничего не знает и никто ничего не делает! Ну что же, Люсинда, мы еще посмотрим, как ты запоешь, когда я выйду замуж за мистера Гарри. Убирайся с глаз моих, слышишь!

– Да, мэм.

– Заткнись! – взвизгнула Найрин, и тут же по дощатому полу зазвучал торопливый топот заскорузлых босых ног. Звуки шагов стихли. Дейн слышала, как часто дышит Найрин.

И тут голос ее вдруг стал совсем другим: нежно воркующим.

– Гарри, милый...

– Не досаждай мне чепухой, – хрипло прорычал в ответ Гарри, – подойди ближе, Найрин, еще ближе. Ты видишь, я к твоим услугам в любое время.

– Хотела бы я, чтобы это было так. Хотела бы, чтобы ты мог делать со мной все, что пожелаешь, в любое время, прямо сейчас, Гарри, милый. Ты сам это знаешь. Но ты сам устроил этот ужин, мой дорогой, и это мерзкое насекомое, твоя дочь, все никак не найдется. Честно говоря, мне кажется, что она нас сейчас подслушивает. Мне так неловко, Гарри. Нам придется подождать, а мне еще нужно найти эту девку до того, как прибудет наш гость.

Найрин, зазывно шурша тафтяными нижними юбками и панталонами, удалилась.

– Целую тебя, дорогой. Надеюсь, нашему гостю понравится то, что он увидит.

Тишина.

Итак, он все же это сделал. Дейн убедилась, что холл пуст, и шмыгнула в дом. Она до последней минуты не верила, что Гарри так поступит. Но он пригласил на ужин того, кто должен на нее посмотреть и прицениться. Отец готов был подписать контракт прямо сейчас.

«Мы об этом позаботимся».

В этот момент планы Дейн переменились. Она не стала подниматься к себе. Время было выбрано как нельзя удачно – с дороги, ведущей к усадебному дому, доносился скрип колес. Ее потенциальный муж явился в карете.

Ухажеру должен понравиться дом и подъезд к нему. Вначале среди густой растительности лишь угадывается силуэт дома с белыми колоннами, и вдруг он предстает перед ним во всем своем великолепии – стройное строение с высокой крышей, устремленной в синее небо, символ знатности и богатства.

Все, о чем он мог бы мечтать еще до встречи с невестой.

– Так вот ты где!

Найрин стремительно приблизилась к Дейн и больно схватила за предплечье.

– Господи, посмотри, на кого ты похожа! Ну ладно, переодеваться уже некогда, мисси. Мистер Этьен Бонфил вот-вот войдет. Не сомневаюсь, что ему понравится то, что он увидит.

– И я не сомневаюсь, – сухо ответила Дейн, выдирая руку из цепких пальцев Найрин. – Лучше всегда смотреть правде в глаза.

Найрин уставилась на нее.

– Ты хоть панталоны надела? Не надо отвечать. Может, тебе этот урок пойдет на пользу, как и твоему отцу. Отчего-то он считает, что твоя мать воспитала тебя как полагается. Ну что же, теперь он увидит, как оно есть на самом деле, и тогда мы уже вместе займемся поисками подходящего мужа для тебя. Жаль, что мистеру Бонфилу придется сыграть роль жертвенного ягненка. С другой стороны... – Найрин замолчала, услышав звонок, – ему может даже понравиться то, что он увидит тебя такой, как есть, без прикрас.

Дейн оказалась в ловушке. Услышав звонок, в холл вышел отец. Он появился как раз в тот момент, когда Найрин открывала дверь перед соискателем, и по выражению лица Гарри Дейн мгновенно определила, что сделанный ею выбор оказался правильным.

Дейн не питала иллюзий по поводу того, какой она предстанет перед ухажером. Гарри брезгливо поджал губы, окинув взглядом простенькое платье дочери и босые ноги с налипшей на ступни грязью, оставшейся после перехода вброд обмелевшей речушки.

Сколько денег ни предложи, мистер Бонфил ни за что не купит такое сокровище. Кому нужна женщина, способная держаться гордо и независимо, несмотря на бедный наряд и грязные ноги. К тому же этот понимающий взгляд, выдающий неженский ум.

Ужин обернулся настоящим бедствием. Найрин добилась своего, только одна деталь вышла из-под контроля: мистер Бонфил не желал заглатывать наживку. Найрин не терпелось обеспечить Дейн ухажером, а проклятая девчонка ухмылялась ей через стол и с шумом втягивала в себя суп, исподволь наблюдая за тем, как мистер Бонфил зеленел от отвращения.

Найрин ничего не смогла бы с этим сделать. Дейн не собиралась плясать под ее дудку. Она предоставила отцу вести застольную беседу, поскольку Гарри, будучи мужчиной, знал, что именно нужно говорить другому мужчине, чтобы уломать его на сделку. Женщины в подобных делах беспомощны, им отводится роль безмолвных свидетелей.

Мистер Бонфил прекрасно это понимал, но Найрин ему понравилась куда больше, чем та, что прочили ему в жены, и он даже осмелился сообщить об этом Гарри, охарактеризовав любовницу хозяина дома как «дочь, которая получила правильное воспитание».

– Но мисс Найрин уже помолвлена, – сказал Гарри с самым серьезным видом.

– Жаль это слышать. Я благодарю вас за гостеприимство, мистер Темплтон. Спасибо за прекрасный вечер.

– Вам спасибо. – Гарри копил ярость, чтобы выплеснуть ее на негодницу после того, как за мистером Бонфилом закроется дверь.

– Ты выглядишь как шлюха!

– Неужели, папа? Я всего лишь беру пример с Найрин, – невинно хлопая ресницами, ответила Дейн.

Гарри готов был ударить дочь по губам.

– Две недели, – процедил он сквозь зубы, сжав кулаки, – две недели, и я найду тебе мужа. Такого, на которого твои штучки не подействуют. Так что можешь играть в свои игры, но через две недели я выгоню тебя из дома. А теперь иди в свою комнату.

С глазами, полными слез, Дейн побежала к себе. Она не хотела, чтобы отец видел, как сильно ее задели его слова.

Две недели... Не может быть, чтобы за этот срок отыскался в их краях тот, кто захотел бы на ней жениться. Гарри блефовал...

Как бы там ни было, она от своего не отступит. Дейн взбежала по ступеням, на площадке обернулась и увидела Найрин в объятиях отца. Она делала свое дело, превращая Гарри в раба.

Решимость Дейн крепла. Что бы там ни замышлял против нее отец, в ее распоряжении было две недели, чтобы подчинить Флинта Ратледжа своей воле.

Злость улеглась лишь поздно вечером, когда Дейн, надев тонкую и воздушную, такую же легкую, как то платье, в котором она выезжала верхом, ночную рубашку, опустилась на прохладную простыню и закрыла глаза.

И тогда тело ее вдруг вспомнило прикосновение мужских рук, ласку и ту власть, что она возымела над Флинтом. Только в этих сферах она могла быть по-настоящему свободной: ни перед кем не держать ответ. Дейн решила, что в следующий раз ничто ее не остановит. Она забудет о своей девственности.

Следующую вылазку она спланирует как можно тщательнее. Дейн соскочила с кровати и вышла в холл.

– Люсинда! Люсинда!

– Чего изволите, мисс Дейн? – служанка бегом бросилась на зов хозяйки.

– Мне нужна твоя помощь. Хочу кое-что переделать в своей одежде.

Эта идея пришла к ней только сейчас. Завтра она предстанет перед Флинтом настоящей леди: одетой как подобает, будет дамочкой, застегнутой на все пуговицы... до той поры, пока она, если сочтет нужным, не позволит ему приблизиться на достаточно близкое расстояние.

Таким образом она обеспечит себе контроль над ситуацией и фору в игре.

На следующий день Дейн одевалась весьма тщательно: корсет благодаря усилиям Люсинды сильно приподнял грудь, буквально выставив ее напоказ. Она попросила подать ей самые нарядные панталоны, которым было уже несколько лет и которые сейчас сидели на ней весьма плотно. Сделанные из самого тонкого батиста, они были украшены кружевом по поясу и у колен. Кружевом также был оторочен треугольник между ногами.

Она не стала надевать ни рубашку, ни нижнюю юбку поверх металлического каркаса, который Люсинда, ворча, застегнула у нее на талии. Атласный зеленый жилет и желтая муслиновая юбка завершили наряд.

– И какую вы собираетесь блузку с этим надеть?

– Никакой блузки сегодня не будет, Люсинда, – беззаботно ответила Дейн, любуясь обнаженными плечами, которые благодаря зеленому атласу казались белее. – Я возьму кружевную шаль, ту самую, с зеленой косой, в ней мне будет прохладнее.

– Если ваш отец увидит, как вы оделись, прохладно вам не будет – от плетки его станет ох как жарко...

– Я ему ничего не скажу, если и ты не скажешь. Кроме того, в такую жару чем меньше на тебе надето, тем лучше. Я даже не скажу никому, что ты помогала мне. Ну хватит, давай иди отсюда быстрее...

– Я должна знать...

– Тихо!

Люсинда вышла, и Дейн тут же бросилась к зеркалу.

Господи, сколько ненужных тряпок! Если одеваться по всем правилам, то на ней должны быть еще рубашка под корсетом, несколько нижних юбок, блузка, жилет, юбка... В эдакую жару она бы упала в обморок, неся на себе все эти тряпки, еще до того, как успела бы спуститься с лестницы.

Но так, вот так: когда кожа ее обнажена, подставлена жаркому солнцу, когда грудь ее так соблазнительно выпирает из зеленого атласа, вот так будет в самый раз. Так хорошо Дейн давно себя не чувствовала. Удивительно, как она раньше до этого не додумалась.

Дейн схватила шаль и накинула ее на плечи. Она вся лучилась от переполнявшей ее силы, женственности. Но этого может и не хватить. Не помешает прихватить с собой еще и ружье.

– Итак, сегодня ты решила поиграть в дочь хозяина дома, – ехидно заметила Найрин, увидев Дейн, надменно и гордо спускающуюся по лестнице. – Как это мило с твоей стороны, если учесть, что твой отец устраивает сегодня еще один званый ужин. На этот раз приглашен мистер Ханском из соседнего прихода. Полагаю, его имя может показаться тебе знакомым.

Дейн помедлила с ответом. Она закипела от ярости. Еще немного, и гнев плеснет через край. Это имя было известно каждому.

– Полагаю, я с ним знакома.

– Гарри уполномочил меня предупредить тебя о том, что о повторении вчерашней унизительной сцены не может быть и речи. Ты должна быть соответственно одета, и никаких опозданий. Напоминаю: платье, туфли и прическа – и все в полном порядке.

– Разумеется, ни о чем другом я и помыслить не могла, – внятно заявила Дейн и, обойдя кузину, пошла к выходу.

– Твой отец больше не станет мириться с подобной чепухой, – с угрозой в голосе бросила ей вслед Найрин.

– Если только чепухой станешь заниматься ты, Найрин, – огрызнулась Дейн и хлопнула дверью перед носом родственницы, не дав ей времени на ответ.

Едва дверь за Дейн закрылась, в холл крадучись вошел Гарри.

– Великолепно, дорогая. Сегодня она будет паинькой.

– Ты можешь это гарантировать? – желчно поинтересовалась Найрин, отталкивая его шаловливые руки. – Ты можешь мне обещать?

– Я могу пообещать тебе нечто замечательное, моя дорогая. Сейчас, когда мы остались одни! Она ушла по крайней мере на час, – бормотал он, уткнувшись носом Найрин в шею, – а может, на два...

Найрин колебалась. Последнее время она и так поднимала много шума вокруг Дейн, а его держала на голодном пайке. Он успел проголодаться. Она едва успевала отбиваться от назойливых ласк Гарри.

– О, дорогой, только не здесь. Я бы чувствовала себя гораздо лучше, если бы...

– Где? – хрипло пробормотал он.

Она улыбнулась – искушенно и лениво и в то же время с триумфом, как кошка, сумевшая одолеть мышь, но Гарри не способен был замечать оттенки. Он видел в ней только объект, которым во что бы то ни стало хотел обладать.

– В твоем офисе, Гарри, милый. Через минуту ты найдешь меня там. Я только должна удостовериться, что она действительно ушла. Если я буду знать, что она не придет, то смогу показать тебе, каково нам будет, когда она уберется отсюда навсегда, когда мы останемся вдвоем...

Дейн отправилась в Оринду длинной дорогой, и не верхом, а в коляске, запряженной пони. Так она любила ездить, когда была еще совсем маленькой девочкой, с короткими волосами и в коротком платьице.

Теперь же она превратилась во взрослую женщину с прической и декольте, но, словно ребенок, все искала приключений. Вернее, искала беду на свою голову. Она знала, что ничего путного из ее затеи не выйдет. Это ощущение шло рука об руку с гневной обидой на жизнь, на то, какой она приняла оборот.

Но женщина никогда еще не имела власти над собственной судьбой, никогда. Теперь рядом с ней не было матери, которая умело создавала иллюзию того, что нет никаких строгих правил и все будет именно так, как захочет ее дочь. Вне сомнений, она бы сумела внушить эту ложь во спасение, передав ее как знамя своей собственной дочери, и скоро ей предстоит вступить в брак, но что это будет за брак! Фарс, да и только. И детей в этом браке быть не может, если только она не сумеет распорядиться той властью, природу которой она только-только начала понимать. Если только она не сможет подчинить этой власти мужчину, который, так или иначе, ее купит.

Хотя Дейн было все равно...

Возбуждение от перспективы обмануть ожидания отца и одновременно спровоцировать врага было подобно наркотику. Она чувствовала себя храброй, беззаботно-распутной и на удивление сильной и сексуальной. На этот раз Дейн отдавала себе отчет в том, что делает.

Она ехала в Оринду с пистолетом в кармане, одетая как распутная девка, и питала надежду на то, что сможет соблазнить мужчину, заставив его взять ее и открыть те тайны, которые женщине до свадьбы знать не положено.

«Все просто!»

Дейн казалось, что она получила заклинание на счастье от мамаши Деззи. Впрочем, Найрин никаких заклятий не требуется. Да и Дейн может попросить у высших сил то, что хочет.

«Хочу обрести власть над этим мужчиной, над каждым мужчиной, особенно над тем, за кого я вынуждена выйти замуж...»

До Оринды было двадцать минут езды в коляске. Еще пять минут потребовалось, чтобы от дороги добраться до амбара. Строение покосилось и вот-вот грозило рухнуть, как и все в Оринде. Двери амбара были распахнуты, словно кто-то ожидал ее прихода.

Дейн заехала на коляске в амбар, после чего отправилась за водой. Бочка, полная свежей дождевой водой, стояла в тени деревьев. Она набрала ведро, которое всегда возила с собой, и понесла верному пони. Накидку Дейн давно сняла, да и от кринолина юбки ей тоже хотелось избавиться, но она желала предстать перед Флинтом во всей красе.

Если только он здесь, если она не сошла с ума...

Может, жара сводит ее с ума?

В конце концов, разве не она стоит сейчас посреди амбара, вдыхая обычный для этого места аромат гнили и кожи, что источала старая упряжь, висящая на стене?

С чего бы ей думать, что Флинт здесь?

Она подошла к одному из крюков у двери и осторожно провела пальцем по кожаной плетке. «Это лучшее средство убеждения, нежели пистолет или ружье, – подумала она, – если, конечно, он здесь».

Дейн сняла плеть и хлестнула спертый воздух. Раздался резкий щелчок – приятный звук, дающий чувство удовлетворения. Короткий и четкий. Ей понравилось ощущение – как ловко и крепко лежала в ладони плетеная рукоять. Она была слегка размочалена, но сам хлыст был гибок и тверд – от долгого и частого употребления он стал лишь послушнее воле хозяина.

Дейн обмотала его вокруг запястья – кожа была приятной на ощупь. Ей нравилось, как он выглядит. Просто до примитивности и в то же время чувственно и странно возбуждающе.

Что угодно на голой коже...

Что угодно...

Девушка бросила пистолет в коляску и медленно вышла из амбара.

Ее обдало жаром, словно она оказалась у печного жерла. Солнце палило, жгло голову и обнаженные плечи. Дейн захотелось раздеться немедленно, такой жары еще не было. Жара накатывала волнами, толкала в грудь, мешая пройти пару дюжин шагов до веранды, примыкающей к тыльной части дома.

Никто бы не смог перенести это пекло. Никому бы и в голову не пришло явиться в Оринду, кроме того, кто напрашивается на неприятности.

Она зашла в дом. Двери в Оринде никогда не запирались. Там было прохладнее. Внизу находилось четыре комнаты: столовая, кабинет, буфетная и комната для прислуги, а также каморка под лестницей. Той самой, которой она воспользовалась, чтобы подняться этажом выше. В холл, где так удобно устроился мистер Флинт Ратледж перед тем, как вернуться в Бонтер.

Дейн была шокирована тем, что увидела: судя по всему, он еще не вполне распрощался с этим приютом. Там все еще было кое-что из его одежды. Постельные принадлежности аккуратно сложены у камина, там же корзина и кувшин с водой – вещи, без которых не может обойтись человек.

Ружья не было – он усвоил урок. И кувшин наполовину наполнен водой. Что бы это значило?

Дейн открыла дверь на веранду и вышла из зала. И снова ее опалило жаром. Было так жарко, что она машинально принялась развязывать пояс. Медленно, очень медленно отстегнула юбку и сняла каркас. Юбка упала на пол, но Дейн словно и не заметила этого. Затем потребовалось пожертвовать малым: всего лишь расстегнуть крючки верхние и нижние, и грудь ее, приподнятая корсетом, открылась свежему воздуху.

Она окинула себя взглядом.

Дейн была вся в белом, от туфель до корсета, и с этой белизной контрастировал курчавый треугольник в прорези панталон, темно-розовые соски и несколько темных полос кожи, обвитых вокруг кисти.

Вот сейчас она была готова.

Сегодня мистер Ханском...

Не хочется об этом думать. Мысль о встрече с мистером Ханскомом подействовала на Дейн как ушат холодной воды. Неужели она всерьез могла поверить в то, что, заставив Флинта Ратледжа пасть к ее ногам, она может сделать общество мистера Ханскома более приятным?

Какая она все-таки дура...

И тут Дейн увидела его. Флинт шел со стороны конюшен, с обнаженным, блестящим от пота торсом. Остановившись на солнечной поляне, он опрокинул на себя ведро с водой. Потом поднял голову и увидел ее.

Дейн сразу поняла, что он не удивился. Она знала, что застала его здесь лишь потому, что он был уверен – она придет. Его прозорливость раздражала. Дейн злило то, что Флинт так легко просчитывал каждый ее шаг. Это делало перспективу сбить его с толку весьма туманной.

Дейн напряженно выпрямилась и провела кончиками пальцев по намотанной на кисть полоске кожи.

«Это мы еще поглядим, – сказала она себе и медленно пошла по направлению к лестнице, расположенной там, где веранда огибала угол дома. – Мы еще поглядим...»

– Ну-ну, разве это не девственная королева Монтелета? Вы что-то потеряли, ваше высочество? Или только хотели бы потерять?

Флинт стоял в двадцати ярдах от нее, и с него стекала вода. Он весь сочился сарказмом, и ей так хотелось смахнуть с его физиономии эту самодовольно-циничную ухмылку.

– Нет, мистер Ратледж! А почему вы спрашиваете?

Ей так и не удалось отвести взгляд от его покрытой темными жесткими волосами груди. Ему не удастся ее запугать. Ни за что!

– Ничего я не потеряла, мистер Ратледж, в том числе и самообладание, а единственное, что мне до сих пор удалось здесь обнаружить, это змею, которая ждет, когда ее ядовитое жало запихнут ей обратно в глотку.

– О, сладкая, я вижу, что кое-кому мой язык не дает покоя, и я с радостью покажу вам, куда...

Она едва не вздрогнула, попытавшись представить то, что он не успел сказать. Ее спокойствию мало способствовало и то, что Флинт ни на миг не отводил взгляда своих угольно-черных глаз от ее груди.

– Вам не удалось меня искусить, мистер Змей.

– Разве? – спросил он тихо и вкрадчиво.

Ах эта мужская самонадеянность...

– Нисколько, мистер Ратледж, – спокойно заявила она. – Возможно, это вы...

– Я всецело в твоей власти, – с готовностью признал Флинт, выбив почву у нее из-под ног. – Ты и представить себе не можешь, как мне хочется снова вас потрогать.

У Дейн перехватило дыхание, когда он приблизился на шаг. Она продолжала стоять на своем – у нее не было иного выбора, она предстала перед ним на все готовой и жаждущей его ласки, и он это знал.

– Сегодня ты оделась, чтобы дразнить меня, сладкая. Ты знаешь, чего хочется мужчине в такой жаркий денек.

Он сделал еще шаг.

– Мужчина хочет видеть женщину, пришедшую получить то, что он может дать ей, предлагая на этот раз чуть больше, в совокупности с воспоминаниями о том, что она позволила ему делать в прошлый раз.

Дейн была околдована его голосом, собственные ощущения подводили ее – она словно таяла на глазах, тело ее хваталось за воспоминания о жаркой ласке, что он дарил ей в тот, прошлый раз. Внезапно стало так легко согласиться на полную капитуляцию, потому что на его стороне было все: и сила, и волшебство.

И тогда Дейн ухватилась как за соломинку за последнее средство, способное помочь ей обрести контроль над ситуацией. Глаза ее словно невзначай опустились вниз и вспыхнули, когда она увидела его реакцию. Конечно, вот он – способ! Как она раньше не догадалась.

Но теперь-то она кое-что поняла. Она знала, насколько это делает его уязвимым. Она до сих пор не предприняла ни одной попытки его остановить, и он сделал еще один шаг. Он думает, что он тут главный!

Еще один шаг.

– Ты хочешь получить то, что я могу тебе дать, сладкая. Ты тешишь себя тем, что провоцируешь меня, играешь в Изабель. Даже разделась передо мной, выставила себя напоказ, мол, бери то, что я тебе предлагаю, а теперь ты хочешь сказать мне «нет»? Еще один шаг.

– Ты не можешь дождаться этого. Ты пришла ради этого... Ты хочешь этого...

Он был сейчас от нее в двух футах и гипнотизировал ее своей властью, своим мускусным мужским запахом, он делал для нее последний шаг к полной капитуляции таким естественным и легким.

И если она пойдет у него на поводу, если она так и поступит...

Глаза Дейн ярко блеснули при взгляде на ту часть его тела, что так заметно реагировала на ее взгляд, и принялась отматывать полоску кожи.

– Ты хочешь этого сейчас...

Резкий свист прорезал воздух. Щелчок хлыста был произведен одним ловким движением кисти.

– Вот так-то лучше, мистер Ратледж. Плетка способна привести вас в чувство.

– Ну-ну, наша девственница полна сюрпризов, – пробормотал он.

– Я пришла сюда охладиться, мистер Ратледж, и иных целей у меня не было.

– Разумеется, – охотно согласился он.

– Так что, прошу меня извинить, мы с мистером Хлыстом устроимся поудобнее. Мы всего лишь притворимся, что вас здесь нет.

– Все, что угодно, сладкая.

Удар, и плеть просвистела в нескольких дюймах от его тела.

– Зовите меня мисс Сладкая, – надменно заметила Дейн, после чего повернулась к Флинту спиной и мелкими шажками, покачивая бедрами, плавно направилась к кромке воды. Она надеялась, что у него слюна потекла при виде ее плавно подрагивающего зада. Она хорошо помнила, как ягодицы ее сжались, когда их коснулась его ладонь, но она не желала помнить о своем тогдашнем смятении и скорее умерла бы, чем призналась себе в том, что до боли хочет, чтобы Флинт снова ее так же приласкал.

Она приподняла волосы и повернулась к нему в профиль.

– Видит Бог, Изабель, ты вводишь мужчину в грех...

Он подошел к ней, и голос его был нежен. Он звучал у самого ее уха, и руки его уже уверенно скользили по шелку ее панталон к той ждущей плоти, что была под ними. Она чувствовала жар его тела, влагу его обнаженной груди, трущейся о ее спину, чувствовала и ту часть его тела, что стала твердой и все сильней прижималась к ней, и в этом была тайна...

– Ты ведь не можешь терпеть. Ни одного дня не можешь, так?

– Ты не можешь, – прошептала она, поколебавшись лишь крохотное мгновение перед тем, как отдаться тем ощущениям, что рождали его всезнающие опытные пальцы.

– Ты оделась для меня...

– Возможно, как-нибудь тебе повезет и я для тебя разденусь...

– Ты уже почти разделась, сладкая, – сказал он и, обхватив ее одной рукой поперек талии, начал движение вверх, к ее обнаженной груди.

В этот момент Дейн поняла, что если он коснется ее обнаженного тела, то она потеряет контроль. Она уже почти потеряла его, отдавшись магии его ласки. Но она не могла.

– Ах! – Дейн слегка ударила его по руке рукоятью хлыста. – Я так не думаю, мистер Ратледж.

– Воображаешь себя всемогущей?

Отлично! Она смогла зацепить его за живое. И сделать больно.

– Держите дистанцию, мистер Ратледж. – Дейн замахнулась на него хлыстом. – Теперь мы играем по моим правилам.

«По ее правилам? Она хочет, чтобы игра велась по ее правилам? – думал Флинт. – Дай ей волю, она вообще не дала бы мне шевельнуться».

«Да, убирай эти смертоносные руки подальше. Да!»

– И что это, черт побери, значит?

– Это значит, что я совершенно не могу вам доверять, – заявила Дейн. – Мне придется вас связать, чтобы точно знать, где в следующую секунду будут ваши руки.

«Да, точно. Кстати, вот оно, дерево».

– Так почему бы вам прямо сейчас не присесть под дерево и не обхватить руками ствол за спиной? Так делайте то, что вам говорят, мистер Ратледж! – Дейн щелкнула хлыстом и на этот раз слегка задела Флинта.

Он не мог ничего с этим сделать. Он искал возможность обезоружить ее, но, черт возьми, эта девка отлично управлялась с плетью. Поворчав, Флинт опустился на траву под деревом, задаваясь вопросом, где она могла научиться так ловко обращаться с хлыстом. Дейн опустилась на колени, плотно стянула его кисти кожаным ремнем. Завершив дело, она поднялась и обошла дерево так, чтобы он мог ее видеть.

«О Боже, – подумала она. – Вот это замечательно!» Она была тут, а он там, и он ничего не мог сделать, а она могла делать все, что пожелает.

И больше всего Дейн хотелось заставить его возжелать себя до безумия. Отлично: она могла получить от него все, что угодно, и при этом подчиняться ему не было нужды.

– Вот так гораздо лучше, – пробормотала девушка, наклонившись так, чтобы Флинт мог вдоволь налюбоваться ее грудью с набухшими сосками. – Мне действительно нравится быть хозяйкой положения. – Она провела рукой по его взмокшей груди. Флинт поморщился.

– Сука, – выплюнул он ей в лицо. Но черные уголья глаз не сходили с нагло торчащих сосков.

– Мне нравится, когда ты меня так называешь, – проворковала Дейн, опускаясь на колени рядом с ним и играя с завитками на его груди.

– Я не могу решить, то ли ты так невинна, то ли безнадежно тупа.

Она пробежала пальцами по его соскам, и он снова поморщился.

– Я именно то, что ты про меня сказал, – пробормотала Дейн, лаская обеими ладонями его грудь.

Чем ниже опускались ее руки, тем больше нарастало возбуждение. Мускулистая твердость его тела, мускусный запах пота, жар глаз, пожиравших ее нагую грудь в тот момент, когда она потирала пальцами его твердые соски... вот так, только так, твердость и мягкость и запах плоти...

И он, беспомощный в ее руках...

Дейн раздвинула его колени и опустилась напротив, прижав ладони к его соскам.

– Сука... Я хочу тебя...

– Я знаю... Мне это нравится...

– Да, такой суке, как ты, это должно нравиться.

Дейн улыбнулась – едва заметно, эдакой завораживаю – . щей улыбкой, при виде которой Флинт, наверно, захотел бы ее убить.

Отлично! Разве она не этого добивалась? Сидя на коленях, она вполне явственно ощущала силу и размер его желания, как чувствовала и то, что он в равной мере был обуян желанием и гневом.

– Хочу сладких поцелуев, сладкий, – прошептала она, наклонившись к нему и подставляя свои губы.

– Пошла к черту!

– О нет, сладкий, твои поцелуи уносят меня в рай, а там чертей нет. – С этими словами Дейн прижала губы к его губам и просунула язык между разомкнутыми зубами.

Он не мог сопротивляться. Она хотела испытать его на вкус. Ее тело, крепко прижатое к нему, требовало удовлетворения.

Она обнимала его, лаская обнаженную грудь. Дейн чувствовала его всем телом, ощущала, как Флинт инстинктивно стремится преодолеть разделяющий их барьер, таким бы неуловимым он ни казался.

И это чувство ее возбуждало. Язык ее стал влажным от желания, соски каменными.

Флинт не спешил прервать поцелуй, и она извивалась от желания. Она почти сидела на нем верхом, явственно ощущая его гранитную твердость. Руки ее метались по его телу.

И затем медленно-медленно она отстранилась. Как все замечательно! Как роскошно!

В этот момент Дейн поняла, что хочет большего.

– Изумительно, мой сладкий, – прошептала она и коснулась рукой символа его мужественности.

Настало время для самой трудной части. Он сдавленно застонал, когда она обнажила его, открыв жаркому солнцу и собственной пламенной нужде.

Она знала, что ожидать. Она уже видела его раньше. Но сейчас это было близко, этот клинок, этот символ мужской власти – громадный и толстый и гордо торчащий вперед, движущийся, как будто он жил по своей воле?..

Вот во что могут превратиться поцелуи и невинные на первый взгляд игры...

Дейн хотелось потрогать его, испытать его силу. Флинт наблюдал за ней, и в его угольно-черных глазах медленно горело чувство, названия которому она не знала. Она не отшатнулась, а спокойно встретила этот взгляд. Потом дотронулась до него и обнаружила, что он сделан из кожи и мускулов и действительно живет своей жизнью.

Но сила... Откуда такая сила? Она провела подушечкой пальца вверх и вниз, и Флинт прикусил язык, сдерживая стон.

Интересно – одним лишь прикосновением она заставила его таять как масло.

А что, если она...

Дейн крепко сжала его, и он вздрогнул.

Власть! Власть лежит здесь, и эта власть не его... Ее... Как чудесно!

В нем была особая красота. И он словно был создан под ее руку. Дейн подняла глаза и встретила обжигающий взгляд Флинта. Он ненавидел ее. За то, что она овладела ситуацией. Но больше всего он ненавидел ее за то, что не мог пустить в дело свои руки. Она в его глазах читала ответ на свой вопрос: она знала, что он сделал бы, если бы имел возможность до нее добраться.

Его гнев ее возбуждал. Ее возбуждало то, что в руках у нее было средоточие его силы. И вдруг внезапно Дейн почувствовала неутолимый голод, ей страшно захотелось его поцелуев, влажных, глубоких, хотелось прижаться к наготе Флинта всем своим невинным телом.

Она по-кошачьи протиснулась между его бедрами и прижалась к нему так, что его клинок оказался зажат между его животом и ее ногами.

– Я хочу еще твоих поцелуев, мой сладкий, – пробормотала Дейн, качая бедрами.

Но и этого было мало. Она придвинулась теснее, раздвинув колени так, чтобы они оказались по обе стороны от его бедер, так, чтобы ощутить его там, где ей больше всего этого хотелось.

И вот сейчас Дейн его почувствовала. Как раз там, где плоть ее была самой нежной. Но и этого было мало. Ей хотелось большего. Флинт был так восхитительно беспомощен, его плоть так тверда и горяча. Глаза его жарко горели. Все его существо принадлежало ей, было так доступно – только бери.

И еще она почувствовала... когда прижалась и потерлась о его мужское естество, твердое и горячее, просто шокирующее ощущение – непереносимо острое и сладкое.

– О, мой сладкий, как сладко, – прошептала Дейн, конвульсивно сжимая бедра.

Она не ожидала этого. Дейн оказалась захваченной ощущениями, идущими из сердцевины ее существа, поднимавшимися, подобно волнам, и разбухавшими, как взбитые сливки. И его глаза – этот горящий понимающий взгляд в тот момент, когда он начал серию коротких толчков, так, что твердый конец его все теснее прижимался к бархатистой складке.

Флинт знал, что делает. Знал, что чувствует Дейн, но ей это было безразлично, она хотела все больше и больше. Она чувствовала, что ей чего-то не хватает, что она стремится к чему-то, пытается дотянуться до неизвестного.

Она взбиралась на него все выше и выше, так что ее груди оказались почти на линии его губ, он мог бы запросто взять ее напряженный сосок в рот...

От этой мысли по всему телу Дейн побежали мурашки.

«О да, мой сладкий, возьми его, возьми...»

Она захотела почувствовать это. Ее тело терлось о торс Флинта. Груди тряслись от того, что Дейн сотрясали конвульсии.

Так близко!

И он прижался лицом к ее груди, обвел влажным языком сосок. В это мгновение все выплеснулось через край. В голове у Дейн взорвались звезды, ее накрыло волной и подняло вверх, в сияющую белым пламенем бездну.

 

Глава 6

– Мне пора возвращаться домой, мой сладкий. Проводи меня к дому.

Дейн щелкнула плетью в дюйме от его голого бедра, и Флинт неохотно поднялся. Раздраженный с виду, он ни за что не желал признаться даже самому себе, что так же, как и она, испытывал безмерное удовольствие. Флинт ненавидел орудие ее власти и нисколько этого не скрывал.

Дейн мысленно поздравила себя с удачным решением. Она раздела Флинта догола, швырнула одежду в ручей. Лишь после этого развязала его, тщательно отслеживая ситуацию и не давая ему возможности перехватить инициативу, воспользовавшись какой-нибудь ее оплошностью.

– Проблемы, мой сладкий? – спросила Дейн, прекратив на миг развязывать узел.

Господи, разве она только что не млела от вида его голого тела? Но сейчас в нем не ощущалось ничего сильного. Он был расслаблен и, может, от этого казался особенно уязвимым. Дейн видела, что Флинту подобная расстановка сил совершенно не нравится.

Впрочем, ей было все равно. Вернее, даже наоборот: чем хуже для него, тем лучше ей. Дейн было приятно все то, что его злило. Она получила то, зачем пришла. Переиграла его, обрела над ним власть и даже больше: сумела получить удовольствие.

Они поднялись на веранду, и Дейн указала Флинту на ступени, где лежала ее одежда.

– Одень меня, мой сладкий.

Глаза мужчины вспыхнули от ярости.

– Подержи каркас, я должна оказаться внутри – вот так, и не надо лишних движений, потому что я всегда могу воспользоваться этой штукой и... той, – Дейн кивнула в сторону его члена и занесла ногу над каркасом. – Вот так! Теперь та зеленая атласная жилетка.

Она продела руки под бретельки, с удовольствием вслушиваясь в хрусткий звук застегиваемых крючков.

Затем пришла очередь юбки – и тогда был миг, когда Дейн не могла его видеть и не смогла бы отреагировать, если бы Флинт решил выкинуть какую-нибудь штуку.

Он вел себя слишком тихо, черт побери! Чертовы крючки...

Не стоит волноваться! Не похоже, чтобы он что-то затевал.

Затем пояс.

– Проводите меня до амбара, мистер Ратледж. Там вас никто не увидит, и я смогу удостовериться в том, что вы не броситесь за своей одеждой, а потом не погонитесь за мной.

Но на самом деле проблема Дейн была в том, что пони, на которой она приехала, была слишком нерасторопной. Когда коляска была благополучно вывезена из амбара и Дейн влезла на облучок, Флинт схватил ее за руку и едва не скинул на землю.

– Не такая уж ты и невинная, Изабель. Какое представление! Какая замечательная игра!

Дейн тут же взорвалась.

– Вам чертовски повезет, мистер Ратледж, если вы еще хоть что-то от меня получите. Но я получила такое удовольствие от своего хлыста, что, может быть, нанесу вам еще один визит.

– О, все может сложиться совсем по-другому, если ты придешь, Изабель. Я намерен показать тебе, что если кто-то здесь может командовать, то это я, а не ты.

Она надменно усмехнулась.

– Какое дерзкое заявление, мистер Ратледж.

– Мне не терпится как следует отшлепать тебя. Ты это заслужила, сучка! Приходи, и тогда посмотрим, кого на этот раз будут учить уму-разуму.

Эрекция наступила у него при одной мысли об этом. Сомнений быть не могло по поводу того, кого Флинт прочит в роль наказуемого, а кого – в роль палача.

Дейн, прищурившись, пристально взглянула на восставшую часть его организма.

– О да, мой сладкий, мы посмотрим, кто будет суровым хозяином. – Она подняла плеть и, взмахнув ею над головой, щелкнула в воздухе в паре дюймов от его мужской гордости. – Возможно, это позволит тебе продержаться... до следующего раза.

Мистер Ханском был столь же занимателен, сколь может быть занимателен ком глины. Дейн откровенно скучала. Разговор за столом шел вяло, и она не делала попыток оживить беседу, когда реплики были адресованы лично ей.

– Дейн, дорогая, тебе, должно быть, жарко в этой пелерине, – то и дело говорила Найрин.

– Спасибо, я прекрасно себя чувствую.

– Глядя на тебя, и мне становится жарко, – сказала Найрин, которую пассивность Дейн раздражала так же, как и ее агрессивность. – Зенона, забери у мисс Дейн пелерину, пожалуйста.

– Не делай этого, – одними губами сообщила Дейн служанке.

– Мисс Дейн...

Дейн подняла глаза и встретила выжидательно-одобрительный взгляд отца. Ну что же, сейчас все сразу изменится.

Она отстегнула шаль и дала ей соскользнуть с обнаженных плеч, со злорадством взглянув сначала на Гарри, потом на Найрин. На мистера Ханскома она не смотрела, но зато слышала, как щелкнула его челюсть – от удивления он слишком резко закрыл рот.

– Так очень прохладно, – ни к кому конкретно не обращаясь, сообщила Дейн. Она понимала, почему шокирован ее потенциальный жених, но чему удивлены отец и Найрин, она не могла взять в толк.

Мистер Ханском ничего не сказал. Впрочем, это понятно: он был джентльмен, а поэтому не имел права критиковать даму, особенно в ее собственном доме. Хотя, будучи джентльменом, мистер Ханском не сочтет для себя зазорным пересказать сегодняшний эпизод по крайней мере раз двадцать, введя в курс событий каждого, кто пожелает его слушать, вдоль всего течения реки.

Стоило Дейн снять шаль, как все пошло наперекосяк. Мистер Ханском не мог отвести своих маленьких свиных глазок от ее обнаженных плеч.

Вечер все никак не кончался, и тут Гарри Темплтон, решив, что ему не хватит никаких денег, чтобы окупить все огрехи его непутевой дочери, решил, что пора прибегать к отчаянным мерам.

Черной овце нужна в пару овца столь же черная. Не все могут быть такими одновременно храбрыми и правильными, как Найрин. Гарри нашел способ выпроводить мистера Ханскома и, провожая его взглядом, уже знал, как следует поступить.

«Пусть страдает, – думала Дейн, проснувшись утром следующего дня. Она вспомнила сон, отмеченный тем наслаждением, что испытала накануне. – Пусть помучается. Пускай станет молить о встрече со мной, и тогда я, возможно, подумаю о том, чтобы...»

– Как можно быть такой тупой? – Грубое вторжение Найрин прервало самые сокровенные мысли. – Неужели думаешь, что отец не понимает, чего ты на самом деле добиваешься?

– Отчего же? – спокойно ответила Дейн, обернувшись простыней, чтобы Найрин не стала задавать лишних вопросов, например о том, почему она спит без белья. – Полагаю, он знает, чего пытаюсь добиться я. Поэтому ему придется предпринять что-то другое.

– О да, – прошептала Найрин, – он и в самом деле приготовил для тебя кое-что новенькое. Так что, Дейн, дорогая, он знает тебя лучше, чем ты думаешь. – С этими словами Найрин вышла из комнаты так же внезапно, как и вошла.

Дейн тут же позвала Люсинду и велела приготовить ванну и легкое платье, которое не требует длительной застежки на крючки. Сегодня она не хотела терять на это время.

Она обнаружила странное свойство своего тела: оно никак не могло забыть ощущений вчерашнего дня. Ее лоно увлажнилось от желания.

Нет!

...О да! В конце концов, времени у нее было не много. Очень скоро кто-то другой потребует ее ласк.

Ей надо было научиться всему – и как можно быстрее. Это чувство наготы и возбуждения никуда не уходило, оно словно прилипло к ней.

С этим чувством Дейн пришла на конюшню проведать Боя. Бедное животное. Для него все тоже пошло вкривь и вкось с тех пор, как в доме появилась Найрин. До ее приезда Дейн собиралась подготовить его к гонкам в Сент-Франсисвилле. Она должна была найти для него наездника, а отец собирался поставить на него крупную сумму.

Но сейчас...

Никому не было дела ни до нее, ни до Боя. Дейн погладила животное по носу, дала ему морковку и глубоко вдохнула запах конюшни.

Густой, плодородный, возбуждающий. О, она выбрала верное место, если хотела отдаться своему новообретенному ощущению.

Удачное место, учитывая обилие новой упряжи, висящей вдоль стен, чудной кожи, которая так заводила ее воображение.

...Только представить Флинта затянутым в ремни, чтобы его роскошная часть тела торчала между полосками кожи. Запеленатый в кожу, затянутый в кожу, ее налитый кровью пленник не сможет никуда деться от изысканной пытки, которую она только сможет выдумать...

И Дейн сможет направить его прямо туда, куда хочет...

Как мило было со стороны Питера научить ее всем этим трюкам с плетью. Она сняла один хлыст, затем другой, взвесила каждый на руке, попробовала в деле.

Если Флинт выглядел бы весьма провоцирующе в коже, то как бы могла выглядеть она?

При мысли об этом Дейн вздрогнула от предвкушения.

Она принялась лихорадочно срывать упряжь с крюков, словно обуянная голодом. Собрав все, что было можно, она отнесла добычу к себе, чтобы поиграть на досуге.

– Не тронь меня!

– Найрин, милая, я клянусь тебе...

– О, когда я думаю, Гарри, обо всех тех чудных вещах, которыми мы могли бы заняться, будь у нас возможность побыть наедине... При мысли о том, что делает Дейн, я становлюсь больной.

Найрин подняла глаза и слегка отодвинулась, готовая к новой отговорке.

– У женщин тоже есть свои потребности, Гарри. И я не хочу умереть от стыда, если меня застигнут в компрометирующей ситуации. А здесь я все время этого боюсь. Боюсь, что, когда я стану показывать тебе, чего хочу, твоя стервозная дочка войдет и застукает нас. Посмотри на меня, Гарри...

Найрин отошла подальше и приподняла юбки.

– Знаешь, Гарри, надежда всегда есть, – она еще приподняла юбки, обнажая ляжки, – иногда, когда я чувствую, что ты мне так нужен, я делаю то, чего не должна делать ни одна леди.

Юбка поднялась еще выше. Найрин была голая и видела, как Гарри истекает слюной.

Она отпустила руки, и юбки упали словно тяжелый занавес.

– Но что, если...

Гарри застонал.

– Господи, Найрин, неужели ты думаешь, что я этого не знаю? Неужели ты думаешь, что я над этим не работаю? Я не могу без тебя. Не проживу и минуты.

– Но она не сидит взаперти весь день. И мы уже согласились в том, что она делает все возможное, чтобы отвадить любого из достойных мужчин. Так что ты еще планируешь?

Гарри подвинулся и обхватил любовницу за тонкую талию.

– Удачный план, дорогая. Тот, который сработает, гарантирую. Или мой план сработает, или я рискую тебя потерять, так что можешь сама убедиться, как я в нем уверен, Найрин.

Он, не теряя времени, подбирался к ней под юбки. Найрин уже чувствовала, как его восставший член трется об ее обнаженные ягодицы.

– Гарри! – воскликнула она с четко выверенной ноткой возмущения. – Она может войти в любую минуту!

Его жадные пальцы уже протиснулись между ее ног.

– Не войдет, Найрин. Только дай мне почувствовать тебя, позволь мне... в качестве награды за мой блестящий план...

Она по-хозяйски огляделась. – За шторой, Гарри. Я не хочу, чтобы она нас увидела. Он толкнул ее за фигурную парчовую портьеру и прижал к стене.

Найрин помогла ему – подняла юбку и убрала с пути, потихоньку усмехаясь про себя. Она дала ему взять то, чего он так хотел.

Только громадным усилием воли Дейн заставила себя не ехать в Оринду. Она нашла себе иное занятие. С помощью ножа Дейн нарезала из кожи тонкие лоскуты и обмотала ими все свое нагое тело, стараясь выглядеть как можно соблазнительнее. Полоска кожи вокруг шеи, на запястьях, лодыжках, крест-накрест вокруг груди, кожаный поясок вокруг талии; длинный хлыст без рукояти. Завершив работу, она встала перед зеркалом, любуясь собственным отражением.

«О да, именно то, что надо!»

Она так думала или этого хотела? Все, что Дейн могла ощущать, это ласкающее прикосновение кожаных полос, только подчеркивающих бьющие через край эротические ощущения.

И еще она видела в зеркале роскошную гриву волос, надменный взгляд и развратную наготу своего тела.

Пусть подождет, пусть подождет, мы посмотрим, кто сильнее, чье желание сильнее...

Но даже при мысли об этом Дейн чувствовала то возбуждение, что овладело ею, когда он был почти там... Этого ей не забыть.

От воспоминания слегка кружилась голова, но вспоминать, даже просто вспоминать об этом было приятно. Она не могла дождаться того часа, когда снова все это испытает. Завтра... завтра она снова его покорит.

Змея в саду. Человек об этом знает и тем не менее раздевается донага и дает змее укусить себя, впиться в плоть до краев...

«И, вероятно, сделает это снова», – саркастически добавил про себя Флинт, ступая по сожженной солнцем траве на запущенной лужайке Оринды.

Черт возьми, здравомыслящий человек не стал бы раскрывать грудь нараспашку перед богатой, избалованной и испорченной сучкой, пробравшейся ему под кожу. К тому же она дочь Гарри Темплтона – полное дерьмо.

Этой белокурой чертовке нормальный человек никогда не позволит верховодить, особенно зная о том, как она владеет плетью, а ему она дала в этом убедиться со всей наглядностью.

Но то было в прошлый раз, не сейчас.

Флинт не стал обходить разросшиеся кусты, пошел напрямик. Он не стал брать коня, а предпочел прийти пешком. Он знал, что она будет там, и хотел быть с ней наедине в душной тишине этого райского сада – Адам и Ева, и никого, кто бы им помешал. Наедине с тайнами, которые они только друг другу могут открыть.

С самого утра пекло нещадно, все тело его покрывали капельки пота. Флинт провел рукой по лбу и расстегнул рубашку.

На этот раз...

Он был абсолютно уверен, что Дейн придет. Более того, она, с ее звериным чутьем, должна догадаться, что он будет там. И, как бы ни неприятно было признаваться в собственной дурости, он был здесь и вчера, явился готовый преподать ей урок.

Такие стервозные красотки словно созданы для того, чтобы их учить послушанию. Флинт прекрасно знал этот тип женщин. Он исколесил тысячу миль за двадцать лет, чтобы окончательно стряхнуть с себя мораль того общества, что построило свое благополучие на спинах черных рабов. Общества, в котором таким красоткам, как эта, надлежит продолжать род белых плантаторов, а чернокожим рабыням рожать незаконных господских детей.

Она была надменна и презрительна, и в довершение всего была дочерью ненавистного Гарри Темплтона. Господи, он не мог дождаться момента, когда стащит ее с пьедестала в самую грязь – пусть купается в густой глине, в сгущенном запахе собственного вожделения – она покорится ему, сдастся на милость.

Да, она будет извиваться под ним, цепляться за него, умолять...

Его мечта, его фантазия...

Жаркая, страстная, ждущая, обезумевшая от желания женщина, принадлежащая ему одному...

Дейн пришлось все взять с собой – она не могла покинуть Монтелет без ничего, лишь обвязанная кожей.

То ощущение, что тогда потрясло ее, то чувство, будто он трется о ее женственную плоть, оставалось с ней всю ночь и все утро.

Она не хотела, чтобы хоть что-то касалось ее возбужденного тела, и спала ночью нагой, лишь вокруг запястий кожаные ремешки – как напоминание о том запретном удовольствии, что ждало ее. Эту ночь она спала плохо – металась по постели.

Странно, но периодически тело ее предательски напрягалось от невесть откуда взявшегося возбуждения, ей не терпелось ощутить его твердость, его, скользящего вдоль нежной влажной плоти. На следующее утро Дейн проснулась с ощущением, что ей никогда не насытиться им – ни теми чувствами, ни его силой.

И ей уже было плевать на все последствия, он назвал ее сукой. Да, она была ею и не желала, чтобы он об этом забывал. Когда Гарри, наконец, найдет какого-нибудь дурака, что согласится на ней жениться, то и его заставит об этом помнить.

Дейн соскользнула с кровати. Она точно знала, что хотела прихватить с собой сегодня, как хотела выглядеть. Она заставила его ждать. И сделала правильно. Она хотела, чтобы ожидание разогрело его, разозлило, заставило желать ее с еще большей силой. Дейн хотела продлить волнующее чувство ожидания.

Она готовилась к свиданию не спеша. Люсинда приготовила ванну и нашла пару ботинок из козлиной кожи – именно эту обувь Дейн решила надеть сегодня.

Служанка разложила одежду: чулки, белье, корсет и нижнюю юбку, но ведь Ева в своем Эдеме может одеваться, как ей вздумается, не так ли?

И если сегодня змею удастся сломить ее сопротивление, то она в конце концов узнает тайну запретного наслаждения.

Но так легко она не сдастся!

Дейн аккуратно смотала каждую из полосок кожи в моток и положила его в ридикюль, который собиралась пристегнуть к платью.

Сегодня она надела легкое платье из хлопка, с короткими рукавами и завышенной талией – свободное, не стесняющее движений и не сжимавшее зудящее от напряженного ожидания тело.

Подол из-за отсутствия каркаса и нижних юбок волочился по земле, надо было следить за тем, чтобы не наступать на него, но это неудобство ее не смущало, очень скоро она избавится от него.

Дейн взяла с собой плеть, шляпу, чтобы укрыть лицо от солнца, а может, и от Флинта тоже.

В Оринду она отправилась верхом на Бое, который нуждался в разминке. Там, где начинался разросшийся сад, девушка спешилась и отпустила коня попастись. А сама медленно направилась к дому, отмечая широкие шаги ударами хлыста.

Щелк!

Она стояла на верхней веранде дома и прорезала кнутом воздух. Удар! Еще удар, и еще. Свист воздуха и короткий щелчок кожи по деревянному полу.

Дейн выглядела как воплощение разврата, и знала об этом. Она ждала подтверждения этому в блеске черных глаз Флинта. Он не торопясь вышел на свет – прятался от жары на нижней веранде. Флинт ждал ее, ждал...

Господи!..

Она была в коже – кожаные манжеты вокруг кистей, кожаный ошейник с двумя шедшими от него крест-накрест тонкими полосками, завязанными так, что они приподнимали грудь, и она выглядела так, будто специально выставлена для ласки.

Еще Дейн перевязала черной полоской бедро – нечто наподобие кожаной подвязки для чулок, с той лишь разницей, что чулок на ней не было, специально, чтобы привлечь взгляд к темному треугольнику между ног.

И еще ботинки – мягкие ботиночки на шнуровке из тонкой кожи, ловко обхватывающие голые ноги, и плеть – эта чертова плеть, которая делала ее похожей на укротительницу львов...

Быть может, она таковой и являлась по своей сути?

И Флинт, в парусиновых грубых штанах для верховой езды, и больше ни в чем, покрытый жаркой испариной, источавший сильный, волнующий запах, весь воплощение неутоленного голода.

Дейн ухватила все сразу: его гранитную твердость, увлажненные потом завитки на груди, медлительность движений – эту ложную пассивную бесстрастность, которая могла бы ввести в заблуждение, если бы не жаркий огонь в глазах. Нет, он не падет к ее ногам, он будет тянуть время.

Она опустила взгляд на свою грудь, на соски, жесткие от предвкушения.

Она чувствовала тяжесть кожи на шее и запястьях, чувствовала вес своего желания – полновесную тяжесть созревшего плода.

– Иди и возьми меня, мой сладкий, – хрипловато проговорила Дейн, прислоняясь к перилам веранды так, чтобы грудь ее выглядела как можно соблазнительнее.

– А что, если я не хочу этого, сладкая?

– Ничего! Я просто надену мое старенькое платьице и пойду домой в надежде, что там найду того, кто не станет притворяться, будто мои чары на него не действуют.

«Господи, неужели она в самом деле это сказала?» Дейн говорила почти искренне. Напряжение достигло такого накала, что еще минуту она просто не выдержала бы.

– Сука, – прошипел Флинт. Он не ожидал, что станет так ее ревновать, однако картинка немедленно нарисовалась в его воображении: она и какой-то слюнявый мальчишка...

Он медленно подошел к лестнице. Очень медленно, как бы наказывая ее за то, что посмела предположить такое развитие сценария. Дейн оперлась нагим бедром о перила веранды.

– Сегодня тебе повезло, мой сладкий, – проворковала она. Кажется, мужчинам нравится такая манера изъясняться.

– Разве? Ты заставила меня прождать два дня, а теперь угрожаешь отдать другому то, что обещала мне. И это ты считаешь моей удачей?

Она щелкнула плетью – на волосок от его босой ноги.

– Я ведь не отдала другому то, что обещала тебе, верно? Я ведь сейчас здесь и с тобой? Так что ты заслужил маленькую награду, но только тебе придется заложить руки за спину, милый. Быстрее! – Удар хлыста, треск. – Или мне стоит опять тебя связать?

Черт! Он заложил руки за спину.

Она хитро улыбнулась. О том, как это ее забавляло, могла догадаться лишь она сама.

На каблуках Дейн почти сравнялась с ним ростом. Губы его могли бы коснуться ее лба, если бы она подошла вплотную. Но Флинту совсем не хотелось целовать девушку. Куда с большей радостью он отшлепал бы ее хорошенько.

Она стояла рядом, заставляя Флинта смотреть на свою нахально выставленную напоказ грудь с набухшими сосками. Потом Дейн выгнула спину, отклонившись назад, с нарочитой медлительностью взяла груди в ладони, прикоснувшись сосками к его вспотевшей груди.

Вжимая соски в мускулистую твердь его груди, она чувствовала, как все его тело звенит от возбуждения.

Он не знал, как удержаться от того, чтобы не прикоснуться к ним.

– Не делай этого, мой сладкий, – прошептала Дейн. – Разве ты их не чувствуешь?

Глаза его блеснули – другого ответа было не нужно.

Дейн не шевелилась.

Тело его истекало желанием, но она лишь плотнее прижала соски к его груди.

Только соски!

Боже, это ощущение... Она чувствовала его всего через острые пики сосков, ощущала его жар, желание, похоть. И все это лишь для нее одной...

Еще минута, другая...

Она прервала контакт, внезапно, резко, намеренно, и снова улыбнулась. Надменная улыбочка, будто она ничего не чувствовала и ей было наплевать на его невыносимое желание.

Дейн отошла назад, чтобы он мог полюбоваться ее телом; ей нравилось, когда он смотрел на нее, очень нравилось. В его взгляде отражалась сила – та власть, что ее нагое тело имело над ним.

Дейн видела, насколько успешно справляется со своей ролью, глядя в глаза этого мужчины.

– Вам нравится то, что вы видите, мистер Ратледж?

– Я вижу суку, истекающую соком, сладкая моя.

Вот это ей не понравилось.

– Тогда вы – кобель, мистер Ратледж, типичный самец.

Дейн повернулась спиной и закинула плеть за спину так, что черная полоса кожи прошла как раз между ягодицами. Потом наклонилась, чтобы взять в руки конец плети, и потянула его на себя. Она почти физически ощущала его ярость.

Она посмотрела через плечо.

– Ну как, мистер Ратледж? – пробормотала Дейн, провоцируя Флинта на необдуманные поступки.

И тогда он взорвался.

Шагнув к ней, он схватил ее горячее нагое тело и грубо привлек к себе, прижал изо всех сил. Одной рукой прижимая ее, визжащую, изворачивающуюся, другой завел ее руки за спину и приник к ее рту. Потащил за собой к белой колонне, прижал к ней спиной.

– Сука, сука, – твердил он, кусая ее губы, – если ты посмеешь проделать такое со мной еще раз, я ударю тебя плетью.

– Не могу дождаться, – прошипела Дейн, извиваясь всем телом, возбуждая его еще сильнее, еще больше накаляя собственное желание.

– Заткнись!

– Заставь меня...

Он сдавил ее податливые губы своими.

– Ты заслужила, чтобы тебя как следует отшлепали.

– Не могу дождаться, когда ты наложишь на меня руки, мой сладкий.

– Черт... – Он вновь овладел ее ртом, жарко, грубо, так, будто то было ее тело, будто он мог делать с ее телом все, что проделывал с ртом.

Дейн чувствовала, что он сходит с ума, и сама теряла контроль. Она прижала бедра к его ставшему твердым как камень члену. Она хотела всего, всего... даже собственной наготы было ей недостаточно. А если он откажется пойти до конца?

– Сука, сука, – пробормотал Флинт. – Я не хочу тебя, не хочу.

Дейн стало страшно. Она отстранилась. Нет, она не станет упрашивать! Последнее, что бы она стала делать, это просить.

– Тогда отпусти меня, мой сладкий.

Флинт смотрел сверху вниз в ее штормовые синие глаза. Медленно, неохотно он ослабил хватку. Теперь они стояли друг против друга, вплотную. Оба разгоряченные, тяжело дышали, задыхаясь от желания. Если Дейн не удастся заставить его возжелать ее вновь, что тогда? Какая у нее будет над ним власть, если даже наготы недостаточно?

Его взгляд блуждал по ее губам, припухшим от поцелуев.

– Черт, – пробормотал Флинт, вновь овладев ее ртом так, будто овладевал ее телом.

Она таяла под ним, ее руки были теперь свободны, чтобы обнимать его, дотянуться до его плеч, повиснуть на нем, как будто уже ничто не имело значения.

И руки Флинта приступили к пиру, они ласкали ее тело везде. Ее шею с полоской кожи, грудь, ниже и ниже. Левой рукой он провел по кожаной «подвязке», затем двумя руками обхватил Дейн за ягодицы и приподнял так, чтобы она вполне могла почувствовать силу и мощь его твердости.

– Что за роскошная женщина, – пробормотал он, лаская ее там, где ей больше всего этого хотелось. – Я уж не знаю, девственница ли ты.

– Почему бы тебе это не проверить? – прошептала она ему в губы.

– Не сомневайся, именно этим я и собираюсь заняться, – выдохнул Флинт, не переставая ласкать, приводя Дейн в состояние покорности, – но лишь после того, как преподам тебе урок послушания.

Он прервал поцелуй и развернул ее к себе спиной так быстро, что она едва осознала, что произошло. Поняла лишь, что теперь она забыла об осторожности и стояла лицом к колонне, а руки ее оказались перетянуты ее же плетью.

– Изабель...

Его руки вновь ласкали ее. Дейн закрыла глаза и прогнула спину.

А затем... шлепок! Один, другой.

Она почувствовала, как его рука обожгла ягодицы, но ощущение было из тех, что она даже приветствовала.

Шлепок. Еще один.

Он за это получит. Она извивалась, вертела бедрами так, будто ей нравилось то, что он делал.

– Так кто твой хозяин, Изабель?

– Склоняюсь перед вашей превосходящей силой, – язвительно ответила она.

– Ты все еще совершенно несведуща в тех играх, что бывают между мужчиной и женщиной, – пробормотал Флинт, шлепнув ее еще разок.

– О, если бы мои руки были свободны, – простонала Дейн, тщетно пытаясь высвободиться из пут.

Он вновь ударил ее по ягодицам.

– Что бы ты стала делать, Изабель?

– Я бы остановила тебя в мгновение ока.

– Как интригующе. Мне интересно, каким образом?

– Я бы предпочла тебе показать... – Ей надо было как-то заставить его прекратить это обжигающее отшлепывание.

– Скажи мне, и я тебя отпущу. Но если ты мне не скажешь... Впрочем, ты и так знаешь, что будет.

Черт его подери. Она облизнула губы.

– Я бы обеими руками... – Слова застряли в горле. Но подумав о том, как больно жжется его рука, Дейн игриво продолжила: – Взяла тебя за то место между ног и стала ласкать до тех пор, пока ты...

Она почувствовала, что узел, стягивающий ее запястья, ослаб.

– Сделай это.

Дейн с шумом выдохнула и обернулась.

Он стоял перед ней, обнаженный, с плетью в руке, ждущий, желающий. Клинок его был тверд как железо и длинен, как ручка ухвата; он был сродни его естеству, как ручей или солнце.

Их взгляды встретились.

И тогда она протянула руку, а Флинт подошел к ней. Дейн взяла в ладонь источник его мужества и принялась массировать и ласкать его, пока он почти не растаял в ее руке.

– Подними ногу, – приказал он. – Правую. Мне нравится эта подвязка... Ты знаешь, Изабель, как это делать; клянусь, мне порой кажется, что я тебя выдумал...

Он опустился перед ней на колени.

– Я доставлю тебе удовольствие, Изабель... на этот раз, – сказал он, уткнувшись носом в щель между ее ног. – Держись, сахарная моя.

И она держалась – она изо всех сил сжимала перила веранды, но она бы не выдержала. Все началось сразу, едва его язык коснулся ее наготы. Он потягивал и всасывал, он проталкивал язык внутрь, как... как... Он проталкивал его внутрь так, словно он точно знал, где именно...

И что именно... ...да...

Но этого было слишком много, чрезмерно много, и тогда, во влажной расщелине, в сплетении женской сущности и желания, он нашел точку, при прикосновении к которой все тело Дейн словно раскололось на части.

– О Боже, о Боже!..

У нее не было других слов, никаких других чувств, только это – то, к чему она так стремилась, о чем мечтала, то, что бродило внутри ее, – маленький крохотный узелок желания. Узелок, в котором таилась развязка, освобождение.

И Флинт знал это. Но откуда? Он мог бы запросто поработить ее, обладая этим знанием... О Господи, она сейчас умрет...

Флинт продолжал ласкать ее языком, и тело Дейн начало сотрясаться, биться в конвульсиях, сокращения исходили из сердцевины ее существа, они были сродни второму рождению. С каждой новой схваткой в нее вливались новые силы, новые соки, и все чувства были сосредоточены в крохотном узелке – в одной точке, сосредоточии удовольствия. Еще раз, еще, и вдруг – внезапно и резко – все.

О Господи!..

Не было других слов, чтобы выразить это удовольствие, этот пароксизм наслаждения.

Дейн опустилась на пол, схватилась за него и, словно во сне, почувствовала, как он поднял ее и понес на свою самодельную кровать.

– Просто полежи спокойно, сладкая моя, мне минуты хватит...

Всего лишь минута, минута на то, чтобы раздвинуть ей ноги и лечь между ее вздымающихся грудей, и еще одна, чтобы скользнуть вверх и вниз по эротическим выпуклостям, раз, другой, третий, и снова, и снова. Затем замер и начал серию быстрых, резких толчков, и с последним толчком пришла развязка. Он брызнул семенем ей на грудь.

Дейн удивленно коснулась его, затем растерла по груди, по твердым пикам сосков.

– Великолепно, – пробормотал он, склонившись над ней, чтобы поцеловать. – Великолепно!

 

Глава 7

Флинт лежал рядом с ней, закинув ногу на ее бедра. Дейн раскраснелась от приятного тепла и чувствовала себя одновременно утоленной и изнеможенной, и все же она была бы не против испытать нечто похожее, повторить то, что было, или даже что-то большее; ей только не хотелось больше двигаться.

Свободной рукой он водил по ее телу: поглаживал ягодицы, плечи, ногу, смахнул прилипшую ко лбу прядь, избегая, намеренно, как она подумала, касаться искушающей полной груди – того единственного места, где бы ей всего сильнее хотелось почувствовать его ладонь.

Было очень тихо и очень жарко.

Дейн закрыла глаза и погрузилась в ощущения, наслаждаясь его лаской.

Губы Флинта коснулись ее губ... один раз. Пальцы раздвинули ягодицы, провели по разделявшей их полоске, продвинулись дальше, погружаясь во влажное лоно.

Да, вот там... Дейн судорожно вздохнула, когда Флинт коснулся ее в том месте, и снова почувствовала возбуждение. Как можно так скоро вновь захотеть его?

Дейн скользнула рукой по его бедру, к пульсирующей силе его мужества. Он успел ожить.

Она закрыла глаза – наверное, было что-то большее, должно быть. Она хотела чувствовать.

– Ах, Изабель, – шепнул Флинт, – совершенная Изабель, нагая и жаждущая моих ласк, не побоявшаяся ценой маленького наказания купить всю полноту удовольствия... Не шевелись, нагая Изабель, не шевелись...

Дейн могла бы поклясться, что его клинок стал еще тверже, еще сильнее вжался в ее влажный плоский живот.

И тогда она поняла почему.

Рука его скользнула к ее груди, и он начал легонько водить подушечкой большого пальца по ее отвердевшему соску. В то же время он подтянул Дейн ближе к себе, чтобы получить наилучший доступ к ее телу.

Ей казалось, будто она сама предлагает ему грудь, тело ее ликовало в экстазе, отзываясь на каждое его неспешное движение. Он продолжал водить пальцем по соску вверх и вниз, вверх и вниз, и вдруг Дейн показалось, что больше она не выдержит.

Каждая клеточка ее тела напряглась, отзываясь на его ленивые движения.

Она хотела большего, чего-то большего. Но она не знала чего. Давление. Дейн нуждалась в том, чтобы он надавил на ту другую точку, тот другой узел наслаждения, что находилась в тайнике ее тела... она хотела...

Его рука коснулась того места и вдруг, не отдавая отчета в том, что делает, Дейн выгнулась навстречу его руке, его ищущим пальцам.

Там, да!.. Там, о, там!..

Затем его божественный язык – горячий, влажный и быстрый – прикоснулся к тверди ее соска. Он захватил его губами, да, именно так, как она хотела...

Дейн застонала, когда он стал одновременно ласкать эти две точки, потирая и всасывая. И затем случилось то, что уже было – словно она дрейфовала в черной патоке, уносимая густым, тягучим потоком. И снова он делал это с ней, какое сладкое, какое тягучее наслаждение!

Дейн чувствовала, что оргазм приближается, что вот-вот Вселенная взорвется и начнется спиралевидное падение в бездну. Она лишь не знала, с какой стороны ждать этого. Оно пришло внезапно, из ниоткуда, из жара его рта и требовательного пальца. Оно волной прокатилось по ее телу, порывом вихря, стремительным потоком, сгустилось до невозможности, заставило отрешиться от всего...

И только тогда он остановился. Убрал руку, разомкнул губы. Тишина поразила ее как гром.

Они были одни на Земле, Адам и Ева – первые люди, которым было дано познать наслаждение.

Дейн открыла глаза и встретила его мерцающий взгляд.

– Лучшее еще впереди, Изабель.

– Я не могу дождаться, – выдохнула она.

– Девственная искусительница. Господи, я не могу ничего с собой поделать. Мои руки так и тянутся к тебе.

– Я не хочу, чтобы ты убирал руки, – прошептала она, прижавшись губами к его груди.

– У тебя замечательные соски, – пробормотал Флинт, проведя рукой по ее груди. – Твое нагое тело словно создано для мужской руки.

Она вздрогнула от удовольствия, услышав его слова. Оказывается, даже слова имели силу возбуждать. Все, что касалось отношений мужчины и женщины, имело власть дарить сладострастие. Но только в том случае, если женщина была готова отдать все, без утайки.

Она была готова. Дейн еще не нашла утоления.

– Мое тело – твое, – прошептала она.

Он перекатился на нее и приподнялся, опираясь на колени и локти.

– Ты можешь сказать «нет» сейчас, сладкая, и это будет конец...

– Я говорю «да», – прошептала она, при этом испытывая легкий страх и чувство вины из-за того, что так быстро сдалась.

– Ты знаешь, что это значит...

– Думаю, что да... – Знала ли она на самом деле? Знала ли она вообще что-нибудь в этой жизни? Станет ли это заметно по ее лицу, по походке? Заметит ли отец или Найрин? Сможет ли определить это тот, кто на ней женится?

Дейн посмотрела Флинту в глаза и поняла, что ей все равно. Она капитулировала безоговорочно. Она с самого начала этого хотела.

Он опустился и скользнул по ней своим клинком. Дейн вздрогнула. Он был такой большой.

А потом, она не знала... просто было уже поздно...

Она чувствовала, что он у нее между ног, там, где был тот узелок – сплетение наслаждения, там, где она была влажной и готовой. Она дрожала от предвкушения. Он легко вошел в нее и остановился. Дейн почувствовала его там, между нежными губами... Да...

Еще один толчок, и затем сопротивление... Но да, он ожидал этого, а она нет, и ее больно задело то, что он знал ее тело лучше, чем она знала свое.

– Будь со мной, сладкая, – прошептал Флинт, схватив Дейн за бедра и подтягивая ее к себе за ягодицы.

Он поднимал ее все выше, пока ей не пришлось балансировать, повинуясь команде его рук. Флинт сделал новый толчок, ломая сопротивление. И тогда она почувствовала боль – несильную, как будто что-то в ней оказалось снесено мощным движением его тела. Она застонала.

Флинт тут же прекратил движение.

– Все кончено, сладкая, – пробормотал он, поглаживая ее дрожащие бедра. – Все плохое позади, осталось самое лучшее. Скажи мне когда. Я не стану шевелиться, пока ты мне не разрешишь.

Лучшее? Что может быть приятного в этой тянущей несильной боли, как будто ее с силой ущипнули за самое интимное место?

Неужели она так сглупила? Ничего похожего на прошлые разы, кроме... кроме... этого ощущения наполненности. Внезапно боль кончилась. Он оказался так глубоко, что у нее перехватило дыхание. Чего еще она могла хотеть – он был весь в ней, весь, целиком.

– Я дома, сладкая моя.

– Ты обещал, – слегка задыхаясь, произнесла она. И в тот же миг у Дейн родилось желание убежать от него, как-то избежать этого нежданного, всеобъемлющего и немного постыдного обладания. Убежать, чтобы ее жизнь продолжала оставаться только ее жизнью.

– Все закончено, боли больше не будет.

Внезапно она поняла, что он говорит правду. Пощипывание полностью прекратилось, , оставив после себя головокружительное чувство от того, как тело сливается с телом.

– Господи, – выдохнула Дейн. – О Господи...

Этого было достаточно – было ли это на самом деле все? Но она знала, что для него по крайней мере этого было мало. Он пульсировал и дрожал в ней, он жил своей жизнью. Он хотел большего, еще большего...

– Ты таешь вокруг меня, – пробормотал Флинт, прижимая Дейн к себе еще теснее. – Давай со мной, сахарная...

Да...

Ее тело уже поняло все, и это выражение благоговейного ужаса в расширенных зрачках. Она поняла, что он начинает брать ее по-настоящему.

Флинт приподнялся на локтях, чтобы видеть перемены эмоций на ее лице.

Он хотел бы продолжать вечно, вечно чувствовать этот ее жар, эту влагу...

Всегда, всегда...

Он чувствовал приближение, он хотел заставить себя остановиться, чтобы отшвырнуть себя от точки высшего наслаждения, продлить удовольствие, но не мог.

Один взгляд на ее возбужденные соски, на грудь. Нет, он не смог.

Флинт вошел в нее еще раз, другой – его наслаждение достигло высшего накала, охватило его, опустошило до той степени, когда он не мог больше ничего дать... Флинт готов был бушевать от ярости, что все это кончилось так скоро.

Затем он взглянул в ее блестящие глаза и почувствовал нежное подрагивание бедер. Флинт прижался к Дейн, вонзился в нее в последний раз, чтобы отдать свое тепло и свою твердость.

О да, он нашел опять эту точку, и Дейн застонала, схватила его за мускулистые плечи, чтобы отдать себя целиком под ласковые нашептывания одобрения...

– Раскинь ноги пошире, сладкая, иди ко мне, иди, не держи ничего в себе, давай, сладкая...

И она пришла, оно пришло, в жаркой волне, прокатившейся по телу. На этот раз не было взрыва, не было фейерверка, лишь медленное соскальзывание вниз, приятное ощущение тепла, исходящее из центра ее существа.

Вместе с ним, вот так...

...да...

Теперь она знала.

– Мы можем оставаться здесь весь день, сладкая моя.

Она тоже могла быть надменной, как королева.

– Я так не думаю, мистер Ратледж. Я думаю, с нас вполне довольно.

Дейн снова почувствовала себя Изабель.

– Что ты имеешь в виду под этим «вполне довольно»?

Она лучезарно улыбнулась.

– Довольно, на сегодня.

– Черт побери, девчонка! Ты ничего не знала об этом до сегодняшнего дня. Могла бы быть и поблагодарнее. Я потратил на тебя немало времени.

– Черта с два дождетесь от меня благодарности! Человек должен трудиться, добывая свой хлеб. Если ты меня хотел, тебе надо было потрудиться. Я этого стою, сладкий.

– Возможно, возможно. Все равно ты неблагодарная сучка...

– Держите, мистер Ратледж, мою подачу: я благодарна за то, что узнала силу своего пола... – Дейн отошла от него, поджав губы. – И силу желания мужчины. Вы меня весьма просветили в этом вопросе. А все остальное, как мне показалось, я усвоила самостоятельно.

Она открыла дверь на веранду и вышла на свежий воздух. Там, в дальнем углу, валялась плеть. Дейн медленно нагнулась, намеренно предоставляя Флинту роскошный обзор.

– Увидимся, мой сладкий, – бросила она через спину.

– Возможно, – пробурчал он.

– Все верно: возможно. Когда-нибудь. После дождичка в четверг.

– Тебе захочется чего-то большого и твердого между ног, Изабель, и нигде в другом месте ты этого не получишь...

– Может, и так, – пробормотала она и величавой походкой отправилась прочь – за угол веранды, подальше от его глаз.

– Ты придешь, – пробормотал Флинт, опираясь на перила и глядя ей вслед. – Теперь, когда ты все узнала, ты точно придешь, и тебя ничто не остановит.

Гарри принудил Дейн нанести визит семейству Пайпс, живущему в поместье Ля-Бруссар.

Шаг был весьма предусмотрительный. Будучи в гостях, Дейн, в силу полученного воспитания, просто не могла поставить Гарри в неловкое положение. А значит, она могла бы произвести хорошее впечатление на потенциального ухажера.

Звали его Тевис Пайпс. Он был высок, темноволос, с глазами навыкате и полными, сочными губами – губы были самой отличительной чертой его внешности.

Теперь, вооружившись новым знанием, Дейн, глядя на него, то и дело задавалась вопросом, каково это – целоваться с мужчиной с такими губами.

Впрочем, они были слишком толстыми и мокрыми, и на нижней губе у него постоянно висела сигара, да к тому же возможность поцеловаться с ним ей бы все равно не представилась: он обращался с ней так, будто она была эдаким тепличным растением.

Мать Тевиса была близкой подругой покойной матери Дейн и всегда относилась к ней ласково. Честно говоря, девушке было приятно встретиться с Тевисом, хотя жить в их доме ей не слишком хотелось. Она чувствовала себя странно. Ее воспринимали здесь как невинную девушку, и она должна была вести себя соответственно, при этом явственно ощущая произошедшую в ней перемену. Оказывается, осведомленность в вопросах пола сильно меняет взгляды на людей и на жизнь.

Люсинда собрала вещи Дейн и вызвалась сопровождать хозяйку в качестве личной горничной.

О том, чтобы одеваться так, как хотелось бы Дейн, не могло быть и речи. Дейн истекала потом и сильно страдала от удушливой жары.

Да и разговоры не улучшали положения. В разговорах с отцом Тевис тщательно избегал высказывать какое-то определенное мнение, а с Дейн вообще вел себя так, будто она была ангелом, спустившимся с небес.

Как ей хотелось сказать ему...

Нет! Не стоит! Она была леди и умела играть свою роль, и если в Оринде она была Изабель, то здесь играла роль примерной девочки.

– Она ведет себя как полагается, Гарри, – ликующим шепотом повторяла Найрин, тискаясь с любовником при каждом удобном случае за портьерами.

– Будем надеяться, – вторил ей Гарри, вне себя от счастья: наконец-то ему был дозволен допуск к телу.

– О Боже, Гарри, как ты думаешь, он ее возьмет?

– Я убедил его и родителей. Получить кусок Монтелета они не против. Если семейка на это купится, мне не придется пускать в ход последнее средство.

– Как скажешь, Гарри, – задыхаясь от вожделения, говорила Найрин.

– Что бы ни... – Гарри замолк на полуслове, после чего было слышно лишь тяжелое дыхание.

Дейн отошла от окна – она оказалась там случайно, в надежде скрыться от всех и побыть наедине с собой. Черт его подери! Черт подери его планы – кусок Монтелета...

То, что она узнала, оказалось недостаточным. Кроме того, никакие знания не упасут ее от того, что уготовил для нее отец.

Никогда еще она не испытывала такого отчаяния. Гнев и безнадежность – и больше ничего. Чем хорош каркас для платья: он удерживал Тевиса на почтительном расстоянии. Впрочем, он все равно обращался с ней как с хрупким и капризным растением.

Ля-Бруссар – фамильная усадьба Пайпсов – располагалась недалеко от реки, что в период разлива создавало трудности, как благодушно заметил хозяин дома.

Но именно сюда должен будет вернуться его сын, когда женится. Чтобы молодая пара могла уединиться, к дому пристроили два флигеля, с каждой из сторон. А до той поры там жили гости.

В этих кругах гостеприимство было в почете; впрочем, мать Тевиса ясно дала понять, что, когда молодые будут жить в доме, ее невестка должна будет активно помогать ей по хозяйству и большую часть времени проводить с ней – своей свекровью.

Найрин такое не грозило. Впрочем, что говорить про Найрин: Гарри сразу же без обиняков заявил, что она уже помолвлена. Дейн с тоской соглашалась на прогулки с Тевисом и вполуха слушала его воодушевленные речи, касавшиеся хозяйственных планов.

Прошло уже четыре дня, а конца визиту не было видно. Люсинда постоянно приглядывала за Дейн. Да и Гарри не спускал глаз с дочери. Дейн чувствовала себя марионеткой: отец дергал за ниточки, и она совершала желанные па.

– Да, Тевис, это было бы замечательно...

– О нет! Сегодня слишком жарко для прогулок. Я, знаете ли, должна беречь цвет лица...

– О, спасибо, миссис Пайпс. Лимонад – как чудесно! Слова вставали комом в горле.

– Когда мы возвращаемся домой, отец?

– О, дорогая, разве тебе здесь не нравится?

Она посмотрела Гарри в глаза.

– Нет.

– Мы уедем, когда Тевис выскажется в ту или иную сторону.

– Спасибо, что сказал мне об этом, отец, – с ноткой металла в голосе сказала Дейн. Она теперь знала, что делать. Надо было лишь настроить Тевиса против себя, и отъезд с бесчестьем им обеспечен.

Хуже всего ей приходилось ночью.

Ночью тело ее было открыто, оно истекало влагой и желанием. Она не могла подавлять свои чувства, не могла давить в себе новую потребность, не могла справиться с отравлявшим ее желанием.

Только ночью Дейн могла дать волю мечтам и воображению, которым запрещала себе предаваться днем. Она должна заставить Гарри вернуться в Монтелет. Она больше не могла терпеть. Он был ей нужен, она должна была быть тем, кем в действительности являлась, – распутницей, которая сперва играла со своим любовником, а потом падала в его объятия.

«Если бы это было так, – нашептывал ей тоненький и ехидный внутренний голосок, – с тебя хватило бы и Тевиса Пайпса, разве не так?»

А что, если?..

Дейн рывком села в кровати. Он подойдет, подойдет. Она просто применит философию Гарри к своему обретенному знанию. Любой мужчина сойдет, и Пайпс с его процветающей плантацией в этом смысле ничем не хуже другого.

Всяк лучше, чем отверженный сын из обедневшей семьи, чья плантация вот-вот будет продана с молотка...

На следующее утро Дейн оделась весьма тщательно и, как подобает барышне, мелкими шажками скромно спустилась к завтраку. Найрин, миссис Пайпс, Тевис и Гарри уже сидели за столом.

– Присаживайтесь рядом со мной, – сердечно предложил Гарри.

Дейн улыбнулась и томно опустилась на предложенный стул.

– Моя дорогая, что пожелаете? Кофе, печенье, ветчину, яйца, фрукты...

«Можно подумать, что сегодня они могут предложить мне что-то отличное от того, что было вчера или позавчера».

Дейн бросила на Тевиса оценивающий взгляд и передала свою тарелку мажордому.

Что ей так не нравилось в Тевисе? Крепкого сложения, любил поесть – это видно. Отлично сшитый костюм из самого дорогого материала. Благородного происхождения и богат, с представительной внешностью и безупречными манерами. Он обращался с ней как с принцессой, а с ее отцом и Найрин – как с самыми знатными придворными. Гостеприимство его не знало границ.

Может, лицо у него было простоватое и губы толстоваты, но зато целоваться с ним было бы сплошным удовольствием. Может, его бледноватые глаза тоже могли загораться тем же огнем страсти, как и у того, кого она в этом смысле знала получше?

Способен ли вообще этот мужчина на страсть?

Мажордом протянул ей тарелку с немыслимой по величине порцией яичницы с беконом, а другой слуга налил кофе.

– О, выглядит весьма аппетитно, – сказала Дейн, взяв в руки вилку.

Подразумевалось, что она съест совсем чуть-чуть и на настойчивые приглашения отведать еще станет возражать, ссылаясь на то, что совсем не голодна. Так она обычно и поступала, но на этот раз Дейн решила устроить Тевису испытание.

Она съела все подчистую. Отец был в недоумении, а мать Тевиса в настоящем шоке.

– Мне нравятся дамы с хорошим аппетитом, – игриво заметил Тевис, по-джентльменски сгладив неловкость, вызванную обжорством гостьи.

Дейн захлопала ресницами.

– Я так рада, Тевис: И кофе такой вкусный. Две-три чашки с утра, и все дела идут как по маслу. – Дейн успела допить ту чашку, что ей налили, и ждала продолжения.

Все в ужасе смотрели на то, как девушка, словно не замечая того, что больше за столом никто не ест, допила третью чашку кофе.

– Вы так вкусно умеете готовить кофе в Ля-Бруссаре. Найрин, дорогая, ты должна взять рецепт, чтобы мы сказали повару...

Кузина вспыхнула.

– Разумеется, Дейн, дорогая. Что еще ты хочешь, чтобы я для тебя выяснила?

Дейн лучезарно улыбалась.

– О, я еще хотела узнать... – Но тут, словно случайно заметив, что все смотрят на нее с явным неодобрением, торопливо добавила: – Но про это как-нибудь в другой раз. О, я даже встать из-за стола не могу. Набила себе живот, как индюшка перед Рождеством.

– Ну, мисс Дейн, позвольте предложить вам немного прогуляться...

– Дорогой Тевис, как мило, что вы меня об этом попросили! – заворковала она, перебив его в самом начале того, что должно было стать речью о пользе прогулок для здоровья. Особенно после обильной еды. – Я с радостью пойду с вами прогуляться.

Он явно пребывал в замешательстве, но хорошие манеры запрещали ему отказать даме. Тевису ничего не оставалось, как любезно проводить ее из-за стола. Было заметно, что он очень старается сохранить хорошую мину при плохой игре.

– Спасибо, Тевис. Я и шевелюсь с трудом. Но прогуляться мне не помешает. Куда пойдем? Может, к реке?

– Меня это вполне устроит, – сказал он, на сей раз несколько напряженно, без обычного благодушия, и не слишком охотно взял гостью под руку.

Они некоторое время прошагали в молчании. Дейн чувствовала, что доставляет ему серьезные неудобства. Хорошо, парень. Но то ли еще будет...

– Здесь так красиво в это время дня. Я понимаю, почему вам так нравятся эти места, Тевис.

– Мне в самом деле здесь нравится, мисс Дейн. – Казалось, он хочет еще что-то добавить, но то ли не решается, то ли у него на то другая причина. – В самом деле, – повторил он и замолчал.

Интересно, о чем он хотел заговорить? О том ли, что усадьба должна перейти к следующему поколению? Или о том, что, если бы она была воспитана как подобает быть воспитанной девушке с юга, он прямо сейчас предложил бы ей руку и сердце.

Но Дейн не была «правильной девушкой» и никогда не будет. Ее это вполне устраивало. А теперь пришло время украсить пирог...

– Тевис... – проговорила она тоненьким голоском.

– Да, мисс Дейн? – На этот раз выражение его лица оставалось непроницаемо-сумрачным.

Все лучше и лучше...

– Тевис! – В ее голосе появились командные нотки. Он остановился и посмотрел на нее.

– Да?

– О, Тевис!.. – Дейн распростерла руки ему навстречу. – Тевис, поцелуй меня... пожалуйста, поцелуй меня. Я только и думала день и ночь что о твоих губах и твоих объятиях. Прошу тебя, Тевис!

– Мисс Дейн!

Он был шокирован. Она обхватила его руками и прижала к себе, пользуясь замешательством. Он опомнился и стал отдирать ее руки.

– Прошу, Тевис... – Неужели правда получилось? Этот надрыв в голосе... Как она замечательно играет, будто и в самом деле погибнет без его поцелуя.

– Мисс Дейн...

– Как ты можешь мне отказать? – Она знала, как добиться своего. – Я столько дней ждала, пока мы сможем остаться наедине. Неужели поцелуй – между друзьями – такая шокирующая вещь?

– Между друзьями? – слабым голосом переспросил он.

– Мне так хочется, чтобы ты меня поцеловал, – прошептала она. Разве она не знала, как манипулировать мужчиной, который и так охотно ведется? – Маленький сладкий поцелуй, который я могла бы взять с собой в Монтелет, – наш маленький секрет, наша тайна?

– Тайна?

– Драгоценная маленькая тайна, – прошептала Дейн. – О которой знаем только мы с тобой. Ты не хочешь поцеловать меня, Тевис?

Господи, есть ли на Земле более неподатливый мужчина? Или он считает, что мать его детей никогда в жизни его не поцелует?

– Поцелуй меня, Тевис, – продолжала канючить Дейн, поднимаясь на цыпочки и стараясь дотянуться губами до его губ.

– Наш секрет? – недоуменно повторил он, почти касаясь губами ее губ.

– Вечная тайна, – поклялась она, покрепче прижимаясь губами к его рту.

Жирные, мокрые, скользкие, неумелые поцелуи...

Господи, зачем ей вообще пришла в голову эта идиотская мысль?

Все, что она могла, это заставить себя не отвернуться и не шевелиться после этого примерно с минуту, после чего она принялась яростно обмахиваться веером. Это ей было надо для того, чтобы собраться с духом и продумать план дальнейших действий.

– О, я в восторге, – пробормотала Дейн, наконец, потому что он ожидал услышать именно это.

Но она ошиблась. Он был похож на грозовую тучу.

– И это вполне на вас похоже, развязная вы девица, – припечатал он. – Этот поцелуй не был поцелуем невинной девушки, мисс Темплтон. Это был поцелуй женщины, которая, которая... имеет некоторый опыт...

Дейн опустила глаза.

– Ну, меня на самом деле целовали раз или два, Тевис. Но разве это имеет значение?

Но она знала, что это имеет самое решающее значение. – Мы возвращаемся домой, мисс Темплтон. Не думаю, что нам есть что сказать друг другу.

Но Гарри и мистеру Пайпсу было что сказать друг другу, и в конечном итоге, не напрямую, а, как это принято у южан-аристократов, обиняком, Гарри намекнули, что им пора уезжать, поблагодарив при этом за компанию.

«Нет, спасибо, Тевис не желает жениться на мисс Дейн, дают за нее Монтелет или нет, не важно».

Пять дней – шесть, если считать с дорогой, – это время показалось Дейн вечностью.

Гарри всю дорогу домой пребывал в состоянии тихой злобы. Он был уверен, что маленькая стерва что-то выкинула, потому что еще вчера утром он мог бы поклясться, что Тевис созрел для предложения.

Очевидно, его шлюха-дочь сделала что-то немыслимое, если смогла так резко отвадить от себя Тевиса. Но сути это не меняло. Жаль, конечно, потраченного времени и сил, но, с другой стороны, он с самого начала не надеялся на счастливый конец.

Две недели, что он обещал Найрин, подходили к концу. Но он и это предвидел. Очень скоро Дейн сделает предложение некто, кому она отказать не сможет.

В Оринде ничего не осталось, лишь запах после их занятий любовью все еще был там, висел в душном воздухе. Только в Оринде Флинт мог найти Дейн, нигде больше, а она там не появлялась уже неделю. Он готов был ее убить.

Не думал он, что окажется во власти чар луизианской красотки. Кто-то, но только не он должен был попасть в ее сети. Он думал, что знает все топи и мели в этих болотах.

Но человеку не суждено знать, где и когда осуществится его мечта, и человек никогда не бывает готов, когда его воплощенная мечта появляется у него на пути и со спины бьет плетью.

Он жил в глуши, был среди первопроходцев, привык довольствоваться малым, и это полунищенское существование он променял на другое, столь же убогое. Он привык называть вещи своими именами и знал, что двум смертям не бывать. Он считал себя неподвластным ни любви, ни смерти.

Но оказалось, что это не так. Флинт оказался столь же подвластен любви, сколь и другие смертные, и даже более. Он увидел свою мечту, он хотел только ее, и ничего больше.

Пять дней.

Пять дней без нее!

Пять дней он все еще ощущал на руках ее запах. Он отпечатался у него в ноздрях. Он не мог забыть Дейн, забыть того наслаждения, что подарил ей.

Он никогда ее не забудет! Он никогда не даст об этом забыть и ей.

 

Глава 8

– Ты вдоволь повеселилась, – сказал Гарри, когда после шести дней отсутствия они вернулись в Монтелет и сели ужинать. – А теперь можешь начинать готовиться к свадьбе.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Дейн, подозрительно прищурившись.

Они ехали не останавливаясь всю ночь и весь день, так, будто были беглыми рабами, а за ними гналась целая свора. Гарри не произнес ни слова, и Найрин тоже помалкивала, гадая, какое возмездие отец готовит своей непокорной дочери и как он собирается успеть осуществить свой план к сроку, который сам себе выставил. У него оставались считанные дни.

– Я сказал то, что хотел сказать, юная леди, но у тебя на этот счет, как я погляжу, своя точка зрения. Ну что же, конец твоим фокусам близок. Я выдам тебя за того, кого ты заслуживаешь. – Гарри потянулся через стол, чтобы похлопать по руке Найрин. – И вот тогда, – заключил он, – я смогу, наконец, пожить для себя.

Найрин блаженно улыбалась.

– Не могу дождаться, – одними губами произнесла она, и он улыбнулся в ответ. В это время Дейн подумала, что эти двое просто омерзительны.

– Простите, – сказала она, швырнув салфетку на стол. – Я не хочу есть.

– Надеюсь, замуж ты хочешь, – бросил ей вслед Гарри.

– Конченый ублюдок, – прошептала девушка. И как она могла так думать о собственном отце?!

Да, она отшивала ухажеров, и делала это сознательно, но никогда в жизни не могла предположить, что отцу так не терпится избавиться от дочери.

Она просто ему не верила. Дейн отчего-то думала, что, когда по истечении двух недель никого подходящего не подвернется, он махнет рукой на свою затею. Но Найрин действительно сумела его околдовать. Какую же власть над ним имела эта проходимка?

Невозможно поверить: Гарри готов избавиться от собственной дочери, лишь бы никто не мешал ему тискаться с Найрин!

Кузина была само совершенство, в то время как она, Дейн, была далека от идеала. Найрин знала, что делает, но теперь и Дейн знала кое-что о том, как склонить мужчину к своей воле.

Да, существовал единственный способ этого добиться. Ты играешь с ними, порабощаешь их запретными утехами и наконец получаешь, потому что они дуреют от твоего спектакля, от того, что ты столь бесстыдно демонстрируешь свое желание.

Дейн не могла поверить в то, что Найрин действительно хотела ее отца. Она хотела Монтелет и все, что приходило вкупе с ним: богатство, престиж, репутацию, уважение, которое заслужил Гарри своей деловой хваткой, власть, которой безусловно наделена хозяйка плантации. Все это, вместе взятое, тянуло на ту цену, что готова была заплатить Найрин.

А отец, дурак, только упрощал ей задачу.

Что же касается Флинта Ратледжа с его презрительной небрежностью по отношению к ней, Дейн, то он точно заслуживал того, чтобы навечно оказаться рабом своей страсти.

Стоило Дейн подумать о нем, как сразу же возникло и то желание, что на протяжении недели нещадно терзало ее. Но нет, всегда лучше заставлять мужчину ждать. Прошло уже шесть дней, и Дейн полагала, что этот урок пойдет ему на пользу.

За семь дней он обезумеет от желания.

Больше томить его она не могла себе позволить – у нее не было времени.

Утром следующего дня Найрин проснулась не слишком рано и не торопясь спустилась позавтракать. Она могла насладиться завтраком в одиночестве, потому что Гарри спозаранку отправился в поля – проверить работу надсмотрщика и оценить виды на урожай тростника.

Зенона подала печенье, кофе и мясо с подливой. Она не проявляла личной инициативы и не выказывала никакого неудовольствия. Эта девица с лицом, похожим на маску, страшно раздражала Найрин. Много раз она просила Гарри избавиться от нее – на примере Зеноны прочие рабы должны были получить урок. Теперь все должны были повиноваться ей, Найрин, ведь в скором времени она станет хозяйкой Монтелета.

Это был лишь вопрос времени. Ей так не терпелось поскорее сменить статус, но все шло не так, как хотелось бы. Самой главной загвоздкой было то, что Гарри все никак не мог подобрать для дочери мужа. К тому же возникло еще одно недоразумение в виде таинственного сына Гарри, который вот-вот должен был появиться в доме после многолетнего отсутствия.

Ей стоило таких трудов установить в доме нужный баланс сил. Найрин с трудом сдерживала нетерпение. Ей порой так хотелось встряхнуть Гарри, наорать на него, но она знала, что, торопя его, лишь все испортит. Все, что она могла в данной ситуации, это скармливать ему маленькими порциями свою соблазнительность и разжигать в нем голод.

Но как хотелось порой устроить настоящий скандал с боем посуды!

Но Найрин знала себя – стоило ей как следует разойтись, и она могла потерять самообладание. Тогда прощай Монтелет и все, что с ним связано. Порой она даже задавалась вопросом, стоит ли Гарри и его усадьба таких усилий.

Но нет, игра стоила свеч! Всякий раз, когда Найрин выходила на веранду и обводила взглядом окрестности, ей виделись долларовые значки там, где простирались поля, и рисовались лучшие платья от самых дорогих портных. Она никогда не могла бы себе позволить такую роскошь, если бы не природная сметка и потрясающая интуиция сродни той, что позволяет некоторым обыгрывать всех за карточным столом.

Возможно, она была прирожденным игроком. Найрин шла к цели истово, сметая с пути все преграды, и, когда придет время, она позаботится о том, чтобы этот невесть откуда взявшийся братец ей не помешал.

Она села в плетеное кресло на веранде и взяла в руки шитье, которое всегда держала неподалеку.

Мысленно она похвалила себя за находчивость. Никому никогда не приходило в голову взглянуть на ее работу, и все, что от нее требовалось, это втыкать иголку в материал с отрешенным видом, именно таким, какой должен быть у воспитанной барышни, любящей рукоделие.

Пальцы ее покалывало: от смеха. Про себя она не переставала удивляться тому, насколько сильно отличалась от той, за кого себя выдавала. Все дело в подходе. Вас видят таким, каким вы сами себя видите. Еще лучше, сочинив миф о себе, в него самой и поверить. Она всегда руководствовалась таким философским подходом. Всю жизнь.

И Гарри был воплощенным примером плодотворности такого подхода. Размышления о доверчивости окружающих прервал голос Гарри у нее за спиной.

– Черт возьми, Найрин, где Дейн?

Найрин спокойно, с горделивой неспешностью отложила рукоделие и повернулась к нему лицом.

– Не знаю. Я думала, она наверху.

– Нет, черт побери! Люсинда сказала, что она повадилась каждый день исчезать из дома на несколько часов, и это началось незадолго до нашего визита к Пайпсам.

Найрин покачала головой.

– Ничего об этом не знаю.

– Черт! Я хотел слегка приоткрыть ей перспективу ее будущей жизни. Ее нареченный явился с визитом.

Он сделал шаг к Найрин, и она едва сдержалась, чтобы не захлопать в ладоши. Конечно, все так и должно было быть. Гарри похлопал визитера по плечу. «Ну что же, сынок, я бы на твоем месте пошел поискал свою будущую невесту».

Дейн думала, что это будет легко. Она просто оденется соответственно, затем разденется и войдет в дом, в Оринду, где сможет наконец расслабиться в сладостном забытье.

Так просто!

Но руки ее дрожали, когда она вытаскивала смотанные в клубок полоски кожи, спрятанные в дальнем углу шкафа. Тело ее горело, когда она взяла их в руки. О да, она помнила – власть, и силу, и возбуждение...

Его большие руки, широкие ладони и эту... часть.

Выдающуюся часть мужчины. Она подняла голову и посмотрела на себя в зеркало, как тогда, неделю назад, перед тем как отправиться в Оринду.

Все было так же, ничего не изменилось. Никакой каиновой печати. Никак не скажешь, что теперь Дейн обладала знанием, отличным от того, каким владела любая женщина, что она была не так невинна, как тогда, когда отправилась в Оринду.

Если бы не этот лихорадочный румянец и блеск в глазах, появившийся тогда, когда она стала осторожно наматывать кожу вокруг шеи и поперек груди.

Ей понравилось это ощущение. Словно по телу прокатилась горячая волна. Соски тут же набухли и отвердели, сердцевина ее существа увлажнилась.

Она намотала еще одну полоску вокруг бедра, пропустила длинный конец между ягодиц.

«А что, если обрезать полоску и обмотать лодыжки?»

Сердце забилось при мысли о том, как он снимет с нее сапоги и обнаружит эти полоски кожи на голых ногах.

Теперь сапоги – до середины голени, со шнуровкой впереди. Неудобно? Не страшно. Нижняя юбка, чтобы придать платью законченную форму, а поверх всего – нарядный жакет с рукавами в полоску, подходящие по цвету кружевные манжеты и воротник. Жакет на мелких пуговках, которые ему придется расстегнуть, чтобы увидеть ее наготу.

Довольно, может, даже слишком много. Дейн в нетерпении заходила по комнате, нервно теребя кожаный ошейник. Решение найдено – на шее должен быть кружевной шарф, чтобы сделать ошейник незаметным постороннему глазу.

И наконец, ее любимая плеть. Дейн была готова и уже дрожала от возбуждения.

Сегодня она отправится в Оринду верхом. Они разделят с Боем приятное возбуждение.

Никто не задал ей ни одного вопроса, никто не остановил ее. Никому не было дела до того, куда она идет.

Бой был уже готов к прогулке. Она оседлала его и вывела из конюшни так, чтобы уход ее не бросался в глаза. Дейн вскочила на коня по-мужски, подоткнув юбки, чтобы не мешали, голым телом ощущая прикосновение кожи.

Полоски кожи касались самых возбудимых точек, щекотали нервы, ни на миг не давали забыть о той силе чувственного возбуждения, что переполняло ее. Все в ней звенело от почти непереносимого напряжения, тело требовало удовлетворения.

Ей казалось, что она вот-вот взорвется от полноты ощущений.

Он будет там, он должен там быть...

Дейн пересекла ручей, быстрее, быстрее, так, чтобы в полной мере ощутить силу своих мышц, свою ловкость, чтобы полнее почувствовать, что живет. Напор, устремленность вперед как контраст застоявшейся воде в старице после разлива. Быстрый перестук копыт звучал как музыка.

И вдруг Оринда открылась перед ней – внезапно, как удар. Она пустила Боя вскачь вдоль берега и через лужайку. В тени деревьев спешилась, стреножила коня и дала ему воды. Затем медленно пошла к дому. Ева в своем саду наслаждений, пленница страсти.

Оринда оглушила ее тишиной, которая давила, как жара, влажная, удушливая. В воздухе стоял гул от обилия насекомых, она чувствовала пульсирующий ток крови, казалось, загустевшей от переполнявшего ее возбуждения.

Скоро, скоро... Он был ей нужен, она хотела, чтобы он усмирил ее тело и проник к ней в душу.

Дейн готова была отдаться целиком в его власть в тот момент, когда ей было так необходимо сохранять самообладание.

Нет, такого не будет! Она не даст этому случиться... В этой игре была суть наслаждения – он покорял ее, а она подчиняла его своей воле.

Все было так великолепно именно потому, что правила игры оставались незыблемыми. Она распахнула дверь, ведущую в дом, и ее обдало запахом запустения. Так уже было.

Дейн медленно прошла на второй этаж. Запах собственного тела, горевшего возбуждением, бил ей в ноздри. Дверь в холл оказалась закрытой.

Она распахнула ее. Он лежал там нагой, распростершись на самодельной постели перед камином. Его член был тверд и велик и похотливо выставлял себя ей навстречу.

– Привет, сладкая! Как мило с твоей стороны заглянуть сюда этим утром. Быстро снимай с себя все тряпки и тащи сюда свою задницу, не то я сам это за тебя сделаю.

Дейн остановилась, глядя на Флинта. От одного его вида у нее подкашивались ноги, она вся разомлела от нестерпимого желания. Но нельзя это показывать.

– В самом деле, мой сладкий? – только и смогла спросить Дейн. – Так почему бы тебе меня не раздеть?

– Признайся, тебе этого ох как недоставало, не так ли? – прорычал он и, вскочив, в три прыжка оказался рядом. – Ты ведь только этого и ждала... – Он протянул руку к крохотным пуговицам ее жакета, мимоходом отметив, как высока и роскошна ее грудь, и одним рывком распахнул его, обнажив кожаный ошейник и полоски кожи крест-накрест, выставляющие напоказ обнаженную грудь, заостренные, напряженные, вздрагивающие соски. А этот взгляд, поощрявший его, возбуждавший сверх меры! Он резко потянул оба рукава вниз.

Дейн этого не ожидала. Его ярость приводила ее в восторг, а собственная беспомощность возбуждала. Плеть упала на пол, но ей не было до этого дела.

Флинт отошел на шаг, чтобы посмотреть на нее, и, прикоснувшись к ее соскам, принялся массировать их, потирая между пальцами.

Она выгнула спину, подставляя груди его ласкам. Тепло струилось по телу.

– Мне нравится то, что ты со мной делаешь, – прошептала она.

– Я знаю, что тебе нравится, – грубо ответил Флинт и прижался губами к ее губам. Он целовал ее грубо, словно наказывал за непослушание. – Я знаю, что ты это любишь...

Дейн пребывала в раю. Она вся горела, дрожала от возбуждения. Она наслаждалась его поцелуями и той яростью, что он в них вкладывал.

Внезапно Флинт оторвался от ее рта и сорвал с Дейн юбку.

– Ну-ну, сладкая, что у нас там?

Она вскинула голову, глубоко разочарованная тем, что он оставил ее соски и губы, которые требовали большего.

– Очевидно, ничего, что пришлось бы тебе по нраву.

– Я не стал бы говорить об этом с такой уверенностью, – пробормотал он, обойдя девушку кругом, разглядывая интригующую полоску кожи, пропущенную между ягодиц. – Да, есть что-то в женских ягодицах, с таким украшением. Да, мне это явно нравится. Выглядит так, будто ты умоляешь...

Он вдруг перехватил Дейн поперек туловища и приподнял над полом.

– Умоляешь, сладкая, чтобы тебе преподали урок.

Она охнула от неожиданности, когда он отнес ее на кровать и уронил лицом вниз.

– Просишь, – с укором произнес он, пробегая своими широкими ладонями по ее крутым ягодицам, по мягкой податливой темной полоске воловьей кожи, протянутой как раз посредине, – чтобы твой хозяин наложил на тебя руку, – он слегка шлепнул ее, – чтобы отчитать тебя, – еще один несильный шлепок, – за твое возмутительное отсутствие, – и еще один шлепок, – когда он ждал тебя здесь, – шлепок, – чтобы ты его обслужила. – Шлепок. – Ты поняла это, сучка? Ты должна приходить сюда каждый день, покуда я хочу тебя видеть.

Шлепок. Он не делал ей больно, совсем нет, но как унизительна необходимость подчиняться его требованиям!

– Я буду приходить каждый день, покуда я этого хочу, – дерзко крикнула Дейн.

Шлепок. Она пыталась увернуться от его руки, увернуться от того странного чувства стыда и возбуждения, которое закипало в ней.

– Ты еще та штучка, сладенькая моя. Дай такой стервочке, как ты, волю, и она решит, что может кого угодно к черту послать. Но я тебе говорю: если тебя не будет здесь каждый день, нагой и ждущей того, чтобы я тебя урезонил, если ты опоздаешь хотя бы на минуту, ты меня больше никогда не увидишь. Теперь ясно?

Флинт ждал, просунув палец под полоску кожи и возбуждающе поглаживая углубление между ягодицами. Дейн вздрогнула. Никогда! Никогда! Она не знала, сможет ли это пережить. Ей надо было это вынести.

– А как насчет тебя? Что, если тебя не будет на месте, нагого и голодного, когда я буду ждать тебя?

Он еще раз шлепнул ее.

– Тогда тебе придется подождать.

Дейн сцепила зубы, чтобы унять дрожь.

– Ну что же, ты здесь, пришел, нагой и голодный, и я уже не могу ждать, мой сладкий.

Она слышала, как Флинт застонал, почувствовала, как он обнял ее поперек живота и приподнял, приблизив к себе ее раскрасневшиеся ягодицы.

– Ты права, сладкая. Ты здесь, и я нагой и такой твердый, что не могу дождаться, когда возьму тебя.

Дейн вздрогнула от возбуждения, почувствовав, как он разводит ладонями ее ноги и ласкает по-новому. Так сладострастно! У нее темнело в глазах от сладостного ощущения его проникающих пальцев. И вдруг он заменил пальцы жаркими, твердыми, мощными толчками своего члена.

Он проникал все глубже и глубже, пока не оказался полностью во влажных жарких глубинах ее тела.

– Не поворачивайся, не смотри... Ты ведь для этого пришла, ты ведь этого хотела...

И это было так! Это был он и та первобытная, примитивная часть его, что так яростно толкала себя внутрь ее бархатистых глубин.

Если она могла довести его до этого, сделать беспомощным перед лицом непобедимого яростного желания, если могла заставить его угрожать лишь потому, что пытка ожиданием соития оказалась для него невыносимой, если смогла разыграть перед ним развратную девку, готовую исполнить любое желание, о какой жажде власти могла идти речь и какой в том вред?

Что опасного в том, что ей нравилось дразнить его, доводить до точки?

И скоро благодаря тому, что делал он и его умные пальцы, она сама почувствовала почти неуловимое приближение развязки. Пульсация начиналась где-то там, глубоко внутри, и шла к нему навстречу, словно стремясь и его вовлечь в орбиту, соединить два существа в едином наслаждении. Спираль раскручивалась все быстрее, все мощнее, пока не изверглась в потоке чистого наслаждения.

Дейн словно со стороны услышала собственный стон. Она не могла сдержаться, не могла не озвучить того, что чувствовала.

Флинт прижал ее к себе, накрыл своим телом, вошел в нее резко, как можно глубже, словно он никак не мог насытиться, но и больше взять не мог, и единственное, что ему оставалось, это остановиться. Лишь одна мысль, намек на утоление в густом жарком меду ее плоти, и он снова инстинктивно стал твердым и последняя порция семени излилась в ее тело.

Когда тело его прекратило извержение, словно остывший вулкан, он перевернулся на бок, оставаясь в ней, по-прежнему твердый, все так же глубоко, и, прижимая ее к себе, чувствовал, как вздрагивает ее тело – отзвуки только что прокатившейся бури.

– Где ты была?

– Меня невольно задержали, мой сладкий.

– Кто?

Ей нравилась угроза в его хрипловатом голосе, как будто он в самом деле ревновал. Она надеялась, что он ревновал, ибо сейчас лежал, по-хозяйски закинув волосатую, ногу на ее бедро и его член был все еще в ней.

Дейн хотела заставить его ревновать безумно, заставить постоянно ее желать, и только ее одну.

– Не важно, – рассеянно пробормотала она, погладив Флинта по ноге теперь уже свободными руками. «Некий настолько неважный, мой сладкий, туповатый склизкий джентльмен, который, возможно, захотел бы на мне жениться, если бы ты не научил меня целоваться...»

– Интересно. Не важно, кто тебя задержал... Важно лишь то, что он семь дней мог пить из твоего источника. Семь дней, моя сладкая, и все это время я ждал тебя. Подумай об этом; пока ты разыгрывала комедию перед каким-то молокососом, я был здесь, ждал тебя, нагой и жаркий, наполненный кровью, а ты раздавала свои поцелуи какому-то трусливому простофиле. Скажи мне, сладкая, как тебе пришлись его поцелуи?

Ей хотелось раскалить Флинта докрасна.

– Они были влажные и глубокие, – сказала она хрипло. Он прорычал что-то невразумительное, и Дейн почувствовала, как его естество стало больше.

– Он трогал твои соски?

Она вильнула бедрами.

– Я ему не позволяла, но он был так настойчив...

Она почувствовала, что он шевельнулся, вышел из нее и слегка шлепнул ее по ягодицам.

– Какая ты сука, – сказал Флинт, встал, отошел в другой угол комнаты. – Где ты была?

Дейн лениво перевернулась на спину.

– Это не твое дело, мой сладкий.

– Это мое дело, если тебя нет на месте, когда я хочу тебя.

– Мне пришлось, и это все, что ты должен знать.

– Я хочу, чтобы ты была здесь каждый день. Каждый день!

– Я тоже хочу, чтобы ты был здесь, – пробормотала она, дразня его голосом. Затем села, откинулась на локти и раздвинула ноги.

Он отреагировал немедленно. Его член стал как камень. Дейн улыбнулась ускользающей, понятливой улыбкой и слегка придвинулась к краю кровати.

– Ну, мой сладкий, – сказала она, медленно встав, и, покачивая бедрами, подошла к нему.

Дейн остановилась в дюйме от его агрессивно торчащего члена и приподняла одну ногу, чтобы погладить его мускулистое бедро.

– Почему бы тебе не снять с меня сапоги, чтобы я была так же нага, как и ты? – промурлыкала она, слегка оттягивая большими пальцами кожаную повязку на бедре.

Флинт чуть наклонился и провел своей широкой ладонью по ее ноге от того места, где кончался сапог, до скрещения ног и снова вниз. Затем стал медленно расшнуровывать сапог. Все это время она смотрела на него блестящими, чуть усмехающимися синими глазами.

Флинт медленно стащил сапог и увидел кожаный шнурок вокруг лодыжки. Он швырнул сапог в противоположный угол, все еще удерживая ее ступню в своей жаркой крупной ладони.

Дейн медленно опустила ступню, коснувшись его восставшего члена, осторожно провела по нему пальцами ноги, в то время как Флинт продолжал поглаживать ее лодыжку.

– Ты вот-вот лопнешь, дорогой, – сказала она, коснувшись пальцем ноги крохотной жемчужной капли, что появилась у щели на головке.

– Я готов для твоего густого жаркого меда.

– Позволь мне ласкать ногой все твое могучее тело, и пусть мое бедро останется здесь, на твоем бедре, чтобы я могла добраться ближе и ближе...

Дейн приподнялась, обхватив его ногой за талию и открываясь для него. Он не стал входить в нее глубоко, лишь коснулся сливочных губ с внутренней стороны. Она чувствовала, что он собирает силы для одного, но сильного толчка. И он овладел ею и замер, наполнив ее собой до самых глубин.

– Тебе это нужно, сладкая.

– Ты этого хочешь, сладкий.

– Скажи мне, что ты чувствуешь.

– Он большой и твердый, как камень. Как раз такой, как я люблю, – пробормотала Дейн, одной рукой обняв Флинта за шею, чуть отклонившись назад, чтобы он мог свободной рукой накрыть ее грудь. – Поцелуй меня, забияка.

Она лизнула его губы. Флинт накрыл ее грудь горячей ладонью. Она принялась дразнить его языком. Когда он приник к ее губам, Дейн сдалась, открыв жадный до ласки рот навстречу его поцелуям.

Он погладил ее возбужденный сосок.

– О, мой сладкий, – выдохнула она ему в лицо, – ты должен...

– Я хочу брать тебя так каждый день.

Она застонала и приоткрыла рот.

– Ты создана для этого, ты создана для меня, – прошептал Флинт и впился в ее губы.

Она пила его поцелуи, жаркие, жадные, сочные.

– Я сделал тебя развратной. Ты принадлежишь мне.

– Да, – простонала она.

Она начала двигаться навстречу ему короткими толчками почти бессознательно. Он целовал ее соски, доводя Дейн до бесчувствия. Ей так это нравилось: он был здесь, для нее, и она могла делать с ним то, что хочет, волнообразно вращая бедрами, движимая нараставшим напряжением в сосках.

О Господи, сколько ощущений дарили ей собственные соски и та крохотная почка у центра ее существа, что она раздражала собственными движениями. О да!..

И его поцелуи, долгие, жаркие, влажные поцелуи...

Ощущения нарастали, силились – и вдруг внезапно разразились в лучащийся жар, охвативший все ее тело. Это продолжалось бесконечно, пока он не толкнулся в нее с силой и не приник губами к ее рту, из которого срывался стон, и пока не выбросил в нее свое семя.

Потом они медленно опустились на пол.

– Это слишком, слишком, – пробормотала Дейн. Он убрал с ее лба влажную прядь.

Она лежала в его объятиях, крепко прижимаясь к вспотевшей груди.

– Слишком много не бывает, даже достаточно никогда не бывает.

– Я не знала, – скорее для себя, чем для него, пробормотала она.

– Ты все знаешь.

– Почти все.

– Тс...

Было так тихо, что Дейн слышала собственное дыхание. Она ничего не чувствовала. Семя его стекало по ногам, и она не желала ничего, лишь вот так вечно лежать с ним в обнимку.

Она ощущала легкость во всем теле. Земная тяжесть исчезла. Возможно, она спала? Дейн показалось, что она очнулась после чудного сна. Она чувствовала, что желание растекается по телу, но Флинта не было рядом.

Комната была пуста. День клонился к вечеру. В душном воздухе витал запах плоти.

Дейн хотела видеть Флинта немедленно... О, он нравился ей. Он обладал такой мощью, так кружил голову, что одна мысль о нем подгоняла ее желание. Она перевернулась на живот, встала на колени и потянулась по-кошачьи. Как кошка, которая хочет, чтобы ее гладили и ласкали.

Откуда взялся этот чувственный голод?

Да будет благословенна память, способная оживить воспоминания о наслаждении, воссоздать все во всех деталях, увидеть, ощутить, почувствовать запах. И возжелать большего.

Такая сила! Такое удовольствие!

Куда он запропастился? Он ведь сказал, что всегда будет ждать ее.

Дейн поднялась на ноги и подошла к стеклянной двери, ведущей на веранду. Распахнула ее, прошла туда. Она увидела его у берега старицы, так далеко, что ей захотелось завизжать от злости. Возможно, пришло время наказать его за то, что он посмел оставить Изабель.

Она вернулась в комнату, взяла плетку и щелкнула хлыстом. Так, для пробы. Звук ее вполне устроил. Прихватив плеть, Дейн зашагала по залитой предвечерним солнцем лужайке.

Щелк!

Плеть просвистела в паре дюймов от ног Флинта, и он, вздрогнув, обернулся. Глаза его горели гневом, но член при виде ее тут же ожил.

– Я бы сказала, что ты опоздал более чем на минуту. Я ждала, а тебя не было. Ты сказал, что будешь наг и готов для меня. Тебя следует поучить дисциплине и наказать за непослушание. – Она взмахнула кистью, и плеть ударила о близлежащее дерево.

– О нет, моя сладкая, ты все неправильно поняла. Это ты ждешь, а я наказываю.

– Думаю, нет, мой сладкий. У кого из нас плеть? – ласково спросила Дейн и щелкнула хлыстом, едва не задев его бедро.

Флинт поймал кончик хлыста и потянул его к себе. Дейн, потеряв равновесие, упала бы, но он подхватил ее, прижав к груди.

– Ну, расскажи мне, Изабель, у кого сейчас плеть?

Она страшно разозлилась из-за того, что он так легко ее провел. Дейн попыталась извернуться, но тщетно.

– Я хочу тебя, моя сладкая.

– Ты опоздал. Таковы правила. Ты сам их придумал.

– Сучка! Отлично, будем играть по твоим правилам. – Он уронил руки и отпустил ее. – Увидимся позже, сладкая.

Черт его побери! Со смешанным чувством Дейн смотрела Флинту вслед. Так у кого была власть? Как мог он просто взять и уйти?

Это ей надо было понять. Приняв решение, Дейн быстрым шагом направилась к амбару.

– Жду тебя, сладкая.

О Господи! Он был там. Лежал на одеяле, брошенном на сено. Его член в ожидании ее все еще был твердым как кость.

Дейн молча подошла к нему и, забравшись на него сверху, медленно опустилась на торчащий клинок.

– Ты такой большой, мой сладкий, – протяжно сказала она, – такой твердый.

– Сучка!

Она улыбнулась и устроилась поудобнее.

– Я просто хочу сидеть здесь и чувствовать тебя в себе. Не шевелись. Не шевелись! О Боже, ты тверд как камень!

Она чувствовала, как он дрожит, ему просто не терпится выстрелить. Она чувствовала, как охватывает его, вбирает в себя глубоко-глубоко, так глубоко, что ни для чего, кроме желания, не оставалось места.

Он стал ласкать ее грудь руками, затем взял один сосок в рот, а другой продолжал ласкать рукой.

– Сахарные карамельки, – пробормотал Флинт, обводя сосок языком.

Дейн почувствовала, как ее тело непроизвольно сжалось.

– Дразнишь меня, сладкая, – выдохнул он, приступая к другому соску. – Сахарные губки, – прошептал он прежде, чем накрыть поцелуем ее рот.

Мед... Он весь в меду, она текла медом, и движения – быстрые, плавные, вращательные... как будто трением она хотела высечь из их тел огонь, чтобы они расплавились в сладком забытье наслаждения. Вместе...

– Давай, сладкая, – шептал Флинт, сжимая руками ее бедра и направляя вниз. – Вот так и вот так, почувствуй это, Изабель. Это ты. Это ты...

Дыхание его сбилось, когда тело Дейн начало непроизвольно двигаться все быстрее и быстрее, приближаясь к развязке.

И тогда их стало двое, тяжело и часто дышащих в почти животном стремлении к обладанию. Ничего подобного он никогда не испытывал в жизни. Оба взорвались одновременно, их тела сплавились своими корнями, ничтожные рабы того инстинкта, той потребности, что не имела ничего общего с их чувственными играми.

И больше ничего и никогда не было нужно. Дейн медленно приподнялась.

Его горящие глаза неотрывно следили за ней, но что было в этом взгляде, оставалось для нее загадкой.

– Увидимся завтра.

Она не стала перечить.

В дальнем углу амбара невидимый соглядатай усмехнулся про себя. Он прибыл в Оринду по другому поводу, махнув рукой на свое первоначальное намерение, но было так, словно он нашел золото. Прищурившись, он смотрел на нагую Дейн Темплтон, на ее заботливого партнера, помогавшего ей одеть нечто такое, в чем она могла бы сойти за презентабельную барышню.

Никогда не говори, что действительно знаешь тех, кого думаешь, что знаешь...

Открытие его весьма порадовало.

Оливия Ратледж чувствовала себя старой. Хорошо, что Флинт вернулся и взял дела в свои руки, она ничего не знала о местонахождении своего сына, и это отнюдь не радовало.

Он покинул дом рано и вернулся поздно, и в глазах его, обычно непроницаемых, был свет – лучистый, искрящийся. Ничего не изменилось за двадцать лет. Флинт ничего ей не говорил, а Оливия отказывалась задавать вопросы.

– В этом году мы получим хоть какой-то урожай, – сказал он за ужином. – Поля, примыкающие к Монтелету, ничего не дадут, но те, что тянутся вдоль реки, от Оринды выше и ниже по течению, спасти еще можно. Там кое-что взошло самосевом. В этом есть и положительная сторона, культура может быть даже сильнее – ведь это то, что пробилось само, и на следующий год можно попробовать произвести скрещивание.

Оливия ничего не слышала, кроме долгожданного «на следующий год». Итак, он собирался остаться по крайней мере до следующего года.

– Девяносто процентов дохода пойдет на уплату долгов, – безжалостно продолжал Флинт, – и половина этой суммы – поэтапная выплата личного долга Клея. Насколько я понимаю, нам придется семь лет расплачиваться за его шалости, не считая того, что надо будет платить за семена, обработку полей и расширение производства. И это при условии, что братец сейчас не плодит новые долги в Новом Орлеане.

Оливия замерла. Но отступать было уже некуда. Клей уже наделал новые долги. Он никогда не испытывал угрызений совести, когда обращался к ней за помощью, и из чувства вины она засовывала руку в и без того дырявый карман Бонтера, чтобы успокоить очередного кредитора.

«Я вспылил и взбрыкнул, – писал Клей, – но в глубине души я понимаю, что ты правильно поступаешь, вверяя ему Бонтер. Что я сделал в жизни, чтобы ты чувствовала себя спокойнее? Все, что я даю тебе, это скорбь, и, находясь здесь, приношу тебе еще больше огорчений, но в Твердой вере в то, что мой брат способен вытащить Бонтер из долговой ямы, я умоляю тебя одолжить мне денег в последний раз...»

Но, наконец, жизнь научила Оливию. Она должна назвать точную цену. Право собственности на Оринду. И когда этот документ будет ей передан, лишь тогда она вручит Клею требуемую сумму и пожелает катиться, куда он хочет.

Она никогда не была способна предъявить сыну ультиматум. И сейчас испытывала непривычное для себя чувство уверенности в себе. Но нет, уверенной она не была – все перекрывала беспомощность перед лицом скрытности старшего сына.

Слова его проходили мимо ее сознания. Он держал в руках ручку и называл цифры, много цифр: предполагаемая прибыль от урожая и те резервы, на которые они могли рассчитывать.

Ну что же, ей не было надобности слушать то, что он говорит. Оливия знала, как в действительности обстоят дела и сколько денег уйдет в бездонные карманы Клея. Флинту не обязательно знать об этом сейчас. Ему вообще ни к чему об этом знать. Если бы только она могла так устроить...

Но было еще кое-что, о чем она не могла сказать сыну.

Как и то, о чем она не могла его спросить – где он проводит дни.

...Не только дни, но и вечера, и ночи сердцем он был с Дейн Темплтон. Она была само совершенство в той роли, что играла, – бесстыдная стервозная красотка, прятавшаяся под личиной настоящей леди. Она и девственницей больше не была.

Ему нравилось это противоречие, нравилась скрытая ирония.

И Флинт с вожделением мечтал о том миге, когда вновь окажется в своем Эдеме, разденется донага, отдавая себя целиком во власть извечного желания.

Он ждал ее, Дейн была в этом уверена. Она не могла исчезнуть из дома пораньше и без хлопот, но это больше не имело значения.

Он будет там, и за их встречей последует непередаваемое наслаждение. Одна мысль об этом воспламеняла, делала предвкушение предельно волнующим.

Что сегодня надеть для него?

Конечно, ошейник! Дейн не могла представить себя без кожаной перевязи, поднимающей грудь, выставляющей ее напоказ, но только ему одному.

Впрочем, дело было не только в этом. А в том, как она его чувствовала, как ощущала прикосновение кожи к телу, вокруг шеи, знак ее подчиненности собственной чувственности, и еще роскошное ощущение собственной наготы и того, какое она производила впечатление на Флинта.

Она смотрела на себя, оборачивая гибкие полоски кожи вокруг шеи и под грудью, закрепляя их в нужном месте, наблюдала за тем, как твердели соски, чувствовала, как тепло растекается по телу.

Сегодня она наденет черные чулки. Дейн внимательно осмотрела их на предмет обнаружения возможных дыр. Длинные чулки, подвязанные у самого треугольника между ног.

А затем сапоги на каблучках. И кожаные манжеты на запястьях – этого довольно.

Сегодня она должна укрыть свое соблазнительное тело длинным платьем с высоким воротником и надеяться, что сможет покинуть Монтелет спокойно – без лишних вопросов, куда она направляется.

Необходимость изворачиваться лишь подогревала ее.

И это возбуждение не покидало все время, пока Дейн добиралась до Оринды. Пока, пройдя сквозь заросли, она не вошла в дом. В ее персональный рай.

Медленно поднялась по ступеням. Желание ее росло, поднималось, как клубы тумана над рекой.

Перед тем как войти в комнату, она подготовилась – расстегнула платье до талии, расстегнула сапожки, поправила чулки и подвязки. Ей нравилось это ощущение: она была одновременно и одета и обнажена. Она чувствовала, как соски царапает лиф расстегнутого платья. Зная, что Флинт ждет ее в комнате, и лишая себя еще нескольких мгновений наслаждения – Дейн была готова взорваться от желания, – она замерла, набрала в легкие воздуха и толкнула дверь.

Он ждал ее, обнаженный, готовый к любовным играм. Он лежал у камина, в котором горел огонь. На крюке висел чайник.

Она медленно подошла к нему.

– Ты, как всегда, опаздываешь, Изабель. Тебе нравится заставлять меня ждать.

– Мне просто нравится, – она коснулась его копья ступней, – делать тебя большим.

Он поймал ее за ногу и стянул сапог.

– Ты права, Изабель, я действительно большой. – Флинт скользнул широкой ладонью под платье, провел вверх по ноге. – Я хочу видеть тебя подо мной. – Флинт потянул ее вниз. – Нагой, Изабель. Мне нравятся твои чулки. Я с удовольствием сниму их с тебя.

Дейн отшатнулась в тот момент, когда почувствовала его пальцы там. Если он станет ласкать, то она прямо сейчас лишится рассудка.

Но ей так нравились их эротические игры. Она скинула второй сапог, поставила ступню на его возбужденную плоть и стала медленно поглаживать ее затянутыми в шелк пальцами ног.

– Большой человек, – хрипловато протянула она. Флинт потянул ее за подол платья.

– Изабель, ты любишь играть, черт возьми!

– И ты тоже, сладкий. Ты явно в игривом настроении.

– Я в настроении содрать с тебя платье и взять прямо сейчас, сладкая.

– Так сделай это, – прошептала Дейн.

Он сел, и она накинула юбку ему на голову, волнуя его своим запахом и продолжая поглаживание ступней. Флинт вдыхал ее аромат, густой аромат женщины, ее страсти, желания.

Он схватил ее за бедра, и Дейн почувствовала, как его мужское достоинство выскользнуло из-под ее ступни.

– Это патока, – пробормотал Флинт, прижимая ее теснее к своим губам. – Раздвинь ноги пошире, чтобы я мог полакомиться всласть...

О нет!.. Она почувствовала, что ноги стали ватными. Если бы не его руки, Дейн упала бы. Но он действовал умело, удерживая ее так, что самое чувствительное место ее существа оказалось более чем доступно его языку.

Откуда он знает?.. Она извивалась, словно языческая принцесса, непроизвольно исполняя какой-то странный танец.

Он знал, что делает! Флинт знал, что искать. Вот она, крохотная почка, теперь разбухшая от удовольствия.

Ей хотелось сорвать с себя все, чтобы ничто не мешало запредельному наслаждению. Она хотела видеть то, что он делает. Ей хотелось видеть, как язык сменится его каменной плотью, хотелось отдаться ему целиком.

Она почувствовала, как все тело бросило в дрожь, стоило ей представить все это воочию.

Он вновь нашел ее. Дейн закричала от непередаваемой радости. Она чувствовала, как центр наслаждения разбухает словно по волшебству. Язык его таинственным образом знал, чего именно она хочет в каждую последующую секунду.

Она хотела, чтобы их ничто не разделяло, совсем ничего, и в неистовстве сорвала с себя платье, швырнула его прочь.

И затем она взорвалась, и одна волна удовольствия сменяла другую, не меньшую по силе, и так бессчетное число раз. Она думала, что это вообще никогда не закончится.

– Не шевелись...

Дейн чувствовала его рот там, и ей казалось, что она была на облаке, и спускаться на землю совсем не хотелось. А он все продолжал гладить ее по затянутым в чулки ногам, по ягодицам, делая возвращение на землю приятно-долгим и безболезненным.

– Итак, ты насытилась, а я остался голодным.

Дейн секунду помедлила с ответом, но при мысли о том, что он наполнит ее собой, сердце заколотилось чаще.

– Я тоже голодна, мой сладкий, – пробормотала она и медленно начала опускаться, направляемая движением его властных рук.

Наконец она оказалась там, где он хотел. Мягкое вокруг твердого, твердое в мягком. Она задохнулась от удовольствия, почувствовав его в себе. Она сидела на его коленях, и грудь ее была на уровне его рта. Дейн молила о поцелуях.

Она прогнулась ему навстречу, предлагая свою грудь. Ей нравилось наблюдать за его реакцией. Она знала, что искушает Флинта.

Он коснулся языком тугого соска. Она вздрогнула.

– Дразнишь меня, сладкая. – Его рот сомкнулся вокруг соска, и она в ответ теснее прижалась к нему.

Он целовал ее нежно, не сильно, чуть-чуть, и она чувствовала его внутри себя, и тело ее слегка покачивалось в такт движению его языка...

Ей было хорошо, и больше ничего не было надо.

Ничего...

Вдруг стремительный поток ощущений нахлынул на Дейн откуда-то извне, захватил, обжег...

И он толкнулся в ней раз, другой, третий. Ее сосок оставался у него во рту, и тогда наступила разрядка – тело Флинта сотрясали спазмы, а семя все лилось и лилось, один выброс следовал за другим...

А потом, свернувшись возле него клубочком, Дейн уснула. Дейн не давала ему расслабиться. Флинт постоянно пребывал в возбуждении. Он был готов для нее прямо сейчас, он хотел разбудить ее и взять вновь, хотел делать с ней все, что можно и нельзя, испытывать вновь и вновь пределы ее чувственности, любить ее так, как никто никогда не любил.

Но всему свое время. Лакомиться надо медленно, смакуя каждый кусочек. Он подвесил над огнем маленький котелок и, взяв ложку, помешал содержимое.

Эта дурочка считает, что имеет над ним власть... В этом что-то есть!

Флинт помешал содержимое котелка, зачерпнул ложку варева и капнул на блюдце. Еще немного, и будет готово.

Почти...

Она зашевелилась.

– Полегче, сладенькая, – пробормотал Флинт, снимая котелок с огня.

Господи, он не знал, что ему нравится больше: когда она одевается в кожу или в черный шелк. Он погладил Дейн по бедру, представив, что дюйм за дюймом скатывает с нее чулок.

Она потянулась, закинула руки за голову. И когда почувствовала, что он схватил ее за запястья и прижал руки к матрасу, открыла глаза.

. – Я тверд, и я хочу тебя, – пробормотал Флинт, накрывая губами ее рот. – Мне нужны твои сладкие поцелуи.

Она с жадностью вобрала в себя его язык, играя с ним, переплетая с собственным языком, осыпая его поцелуями, отвечая на его желание все возрастающим собственным.

Она застонала, выгибая спину. То, что руки оказались обездвижены, мешало ей.

– Я хочу чувствовать тебя, мой сладкий, – прошептала она у его губ.

– Чувствовать что, сладкая?

– Как ты тверд, как готов для меня.

– Еще как готов, чуть тебя с постели не скинул. Флинт перекатился, оказавшись сверху, и она почувствовала его между ног.

– Да, – прошептала она, открыв рот для поцелуев.

Он целовал ее, медленно, не торопясь, возбуждая, провоцируя. Он отпустил ее руки, коснулся кожаного ошейника, двинулся к плечам, к груди и ниже, по стройным бедрам, по ногам в черных чулках.

Он замер и лизнул ее там, где заканчивались чулки. Оставив влажную полоску, ведущую к треугольнику между ног, Флинт поддел подвязку языком и потянул чулок вниз. И затем руками помог себе, покрывая поцелуями каждый дюйм ее тела, с мучительной бережностью скатывая чулок.

Когда эта сладкая пытка закончилась, Флинт раздвинул ее ноги, просунул язык между складками и нашел жаркую пульсирующую почку. Он замер, целуя ее там, прежде чем приступить ко второй ноге.

Затем, когда Дейн, почти без чувств, лежала, раскинув ноги, он вошел в нее именно так, как она хотела...

Закинув ее руки за голову и прижав их к постели. И все время он не переставал нежно целовать ее. Вдруг все это кончилось.

Она ждала, дрожа от томления. Он потянулся к маленькому котелку, зачерпнул содержимое ложкой и поднес к губам.

То, что надо: достаточно горячо, чтобы плавиться, но не настолько, чтобы обжечься. Флинт вновь зачерпнул из котелка и стал медленно выливать черный сироп, капля за каплей, с высоты на ее лоно.

Господи, горячо, как приятно! Капли образовали дорожку от темного треугольника по центру живота к груди.

– О!

Капли накрыли соски.

– А теперь, – сказал он, убрав ложку, теперь, черный сироп мгновенно застыл, образуя горячую плотную корку, но там были уже его губы – он слизывал патоку с ее лона, с той набухшей почки...

Нет, еще не все...

С ее живота, вверх, к подрагивающим соскам.

– Сахарные сосочки, – пробормотал он, ловя устами ее стон наслаждения.

Потом он вошел в нее вновь, на этот раз медленными, осторожными и неглубокими толчками, до тех пор, пока не остался в ней весь. Он завис над Дейн, опираясь на руки.

– Скажи мне, чего ты хочешь, – приказал он.

Чего она хочет? Она уже имела все. Имела его. Так чего еще она могла хотеть?

– Того же снова, – выдохнула Дейн.

– Чего снова?

– Того, того сахарного...

– Скажи чего.

– Нет, я не знаю, как это назвать...

Он опустил голову и стал слизывать патоку с ее сосков.

– О! – Он был таким большим и твердым и был так глубоко, и рот его творил такие чудеса...

Она не могла больше терпеть.

– Сладкая, медовая, – он все ближе и ближе склонялся к ней, – сахарные сосочки, – он сомкнул губы и чуть прикусил.

Все ее тело вздрогнуло, взорвалось от восторга, и она металась под ним и в бешеном ритме поднималась ему навстречу, приближая развязку. И пришел конец. Она умерла, и все, что осталось – ритмичные движения его тела, усердно трудящегося над ней, и в конце Флинт замер. Он отдал себя без остатка.

А потом не было ничего, кроме приятного тепла и чувства удовлетворения, согласия и мира, что царили между ними. Слегка потрескивал огонь в очаге, и соглядатай на веранде довольно потирал руки. Невольный свидетель огнеметной страсти, которая все равно оставила у него в душе неприятный осадок.

 

Глава 9

– А, вот и ты, – раскатистым басом констатировал Гарри. Дейн, одетая как подобает, с аккуратно уложенными в пучок на затылке волосами, спускалась из своей комнаты в зал. Чувствовала она себя превосходно: приятная легкость во всем теле, удовлетворенность и спокойствие.

– Здравствуй, отец. – Тон ее был прохладным.

– Я так рад, что ты решила почтить нас своим присутствием. Не думаю, что ты горишь желанием сообщить нам о том, где провела день.

– Нет, такого желания у меня нет.

– Жаль. Ты могла бы помочь с объявлениями о свадьбе.

Она вскинула голову.

– Что?

– Мы с Найрин уже устали писать приглашения. Ты не проголодалась, Дейн? Зенона сейчас накроет ужин. Кстати, свадьба назначена на воскресенье. В ближайшей церкви.

– Что? – Дейн потеряла ориентацию во времени и пространстве, словно случайно попала в чужой кошмарный сон. – Какая свадьба? Какие приглашения? О чем вообще ты говоришь?

– Как, ты забыла? Я обещал за две недели найти тебе мужа. В воскресенье срок истекает, но я успел. Муж у тебя есть, он согласен на мои условия, мы обговорили дату и время. Рад сообщить: он останется у нас до дня бракосочетания. Проходи в столовую, Дейн, – отец жестом указал на дверь, при этом угрожающие нотки в его голосе приняли более отчетливое звучание. – Все уже сделано, и ты ничего не в силах изменить.

– Я могу убежать.

– Я на твоем месте не стал бы и пытаться. За тобой будет послана погоня, словно за беглой рабыней, и, клянусь, тебе это не понравится. Насколько мне представляется, чтобы продолжать жить так, как ты привыкла, тебе остается одно: продать то единственное, что у тебя есть. Так что, Дейн, смирись с этим, прими жизнь такой, как есть, и встречай жениха.

– Кто он?

– Некто, кто превосходно тебе подходит, дочь моя. Некто, с кем ты уже давно успела познакомиться. Клей, мальчик мой, надеюсь, шампанское вам понравилось? Превосходно. Найрин, дорогая, позвони, пусть и Дейн принесут бокал. Сегодня нам есть что отпраздновать.

– Предатель, – прошипела Дейн, пряча губы за бокалом.

– Ах, Дейн, перестань. Ведь в конце концов ты сама этого хотела, – сказал Клей таким тоном, будто предлагал ей мир.

– Я передумала.

«Нисколько не сомневаюсь, – ехидно подумал он, оценивающе приглядываясь к ней. – Я знаю твои пристрастия. Выдать бы тебя за дикого вепря – было бы в самый раз. Но меня ты вполне устроишь. Флинт получит плантацию, на которой надо работать, а я получу девчонку, которую он уже всему научил. Великолепно!»

– Слишком поздно, дорогуша. Мне чертовски нужны деньги, а твой папочка так ими и швыряется. Видно, не много находится желающих взять в жены его бешеную дочурку. Но ведь и ты за меня хотела, так в чем же проблема?

– Проблема в том, – Дейн цедила слова сквозь зубы, с трудом сдерживая ярость, – что мой отец тебя покупает, а я тебя не хочу.

Она повернулась, но Клей успел схватить ее за руку.

– Не слишком ли мы занеслись, мисс Дейн Темплтон? Что-то не вижу здесь никого, кто бы явился по вашу душу, проехав добрую сотню миль. Если бы не я, вы вообще могли бы остаться в девках.

– Как страшно! Я не против помереть старой девой! Это положение меня вполне устроит.

– Ну уж нет. Скорее я дам тебе умереть в иной позе, вишенка...

Господи!

Она дала ему пощечину.

Раз, другой.

– В тебе нет ничего, что могло бы меня заинтересовать, Клей!

– Аналогично, вишенка. И никогда не было, – сказал он, потирая щеку. – К тому же денежки всегда греют лучше, чем холодные стервы вроде тебя.

– Прекрасно. Я... Я велю отцу отказать тебе, и мы будем квиты.

– Он ни за что на это не пойдет, вишенка. Он хочет погреться о ту маленькую сучку, которая около него крутится, и, клянусь, ради этого он пойдет на все. Мне больно тебе об этом говорить, Дейн, но у нас нет выхода: ты и я – навеки. Так что лучше тебе и не дергаться.

– Скатертью дорожка в Новый Орлеан! Тебе здесь незачем оставаться!

– Не волнуйся за меня. В Новый Орлеан дорожка давно проторена, как и дорожка к тебе. Такова жизнь, Дейн, и ты должна ее принять. Мужчинам положено развлекаться, и твой отец станет снабжать меня деньгами, чтобы я мог вести тот образ жизни, что положен мне по статусу. Люди меня уже простили и забыли смерть отца. Я снова чувствую себя «золотым мальчиком». Представляешь, какой будет фурор в воскресенье? Два самых знатных семейства в округе соединяются родственными узами! Я вновь на коне, и теперь даже тень моего братца не сумеет меня затмить. – Он поднял бокал. – Я пью, Дейн, за щедрость твоего отца и за твои ласки. Не хочешь выпить со мной? Сучка! Ну что же, я пью сам за свое счастье. Я собираюсь как следует насладиться этим браком. Черт, Дейн, ты не умеешь проигрывать. Зачем ты пролила шампанское на костюм? Он стоит штуку баксов. Хотя готов поспорить: Гарри купит мне другой. Эй, Дейн, не уходи! Нам есть о чем поговорить, есть что обсудить. Столько планов на будущее...

Кошмар!

Абсолютный, беспросветный кошмар. В слепой ярости она налетела на Гарри.

– Ты собираешься приобрести себе в зятья этого мальчика-убийцу?

– Ничего так и не смогли доказать.

– Вы все заодно! Я скорее убью его, чем позволю до себя дотронуться.

– Черта с два тебе это позволят, детка. Лучше смирись и попытайся извлечь из этого лучшее. Все равно уже все решено.

– Я убью тебя, – прошипела она. – Как ты мог сделать такое со мной?

– Ничего такого я не сделал. Я был уверен, что угодил тебе. Из надежных источников мне стало известно, что вы с Клеем поладили.

– Он все убил.

– Успокойся, Дейн. Ты все равно живешь здесь только до воскресенья. А потом тебе тут не место.

– Неужели ты сможешь протерпеть аж до воскресенья? – едко спросила Дейн.

– Черт возьми, дочь! Я ждал благодарности. Что я за дурак.

– Ты и вправду дурак – ты старик, а тебе затуманила голову похоть. Эта шлюха из тебя веревки вьет. Она хочет того же, что и Клей, и карманы у нее так же глубоки. Ты что, думаешь, она тебя хочет? Только деньги твои ей нужны. – Дейн давилась слезами. – Тебе наплевать на это, наплевать на меня. Вот что я скажу, отец. Тебе сейчас от этого ни жарко, ни холодно, но увидишь – падать будет больно. И тогда я уже никогда и ни за что не смогу тебя простить.

Дейн повернулась к нему спиной и пошла прочь, стараясь держать спину прямо.

Через минуту в комнату Гарри неслышно зашла Найрин.

– Она ушла?

– Потерпи еще три дня, дорогая.

– И тогда они уедут в Новый Орлеан, а Монтелет будет принадлежать нам.

– Он и сейчас наш, дорогая.

– Я знаю, знаю.

– Почувствуй себя свободной, дорогая.

– Скоро, – прошептала Найрин, обнимая Гарри. – О, совсем скоро...

Он усадил ее к себе на колени. Ему нравилось это. Она с удовольствием подарила бы ему ласку. Но Найрин успела провести упоительные полчаса в постели с Клеем Ратледжем и едва была готова к чему-то большему, чем просто посидеть на мужских коленях.

Она подумала, что ей сильно повезло в том, что Дейн выходит замуж за молодого и резвого жеребца. Она была в восторге от того, что парень так же пренебрегал условностями, как и она, и ее весьма прельщала перспектива то и дело уделять ему время – когда только захочется. Она рассчитывала на то, что видеться они будут часто – все-таки ближайшие родственники.

Как приятно думать об открывающихся при этом возможностях. Она не станет ни в чем себе отказывать – вместе с Клеем они станут проматывать в Новом Орлеане денежки Гарри.

А пока пусть он ее погладит – это так приятно убаюкивает. Все шло как нельзя лучше.

«Дорогая мама, деньги мне в итоге не понадобились. Я собираюсь жениться на Дейн Темплтон, поскольку ее отец сделал весьма щедрое предложение. Ты приглашена на свадьбу, которая состоится в это воскресенье в полдень в церкви Сент-Фоя. Друзья и члены семьи извещаются. Надеюсь, ты сможешь присутствовать. Извини, что не сообщил заранее, но, поскольку у меня есть кое-какие неотложные дела в Новом Орлеане, я решил обойти формальности».

«Господи, что же делать?» Оливия скомкала письмо и швырнула его в угол комнаты.

Дочь Гарри и ее сын. Если есть Бог на небе, то он сейчас смеется. Дейн Темплтон станет ее невесткой. Как же сказать об этом Флинту?

Она не пришла. Флинт не мог в это поверить. После всего, после всех их игр и договоренностей, после того, что испытали оба, она не пришла, и гнев его рос пропорционально количеству часов и минут, что он проводил в ожидании.

Но это было еще не все.

Он чувствовал себя дураком. Такие, как Дейн Темплтон, словно рождены для того, чтобы кружить головы мужчинам, такова их природа.

Он не знал, почему ждал от нее другого. Почему считал, что она – особенная. .

И поэтому в ту пятницу Флинт не стал ждать Дейн долго. Случилось то, что случилось: Ева отведала плод от древа познания, познала силу своего пола, и теперь ни один мужчина не мог ее удержать.

В субботу он вернулся с полей, сознательно измотав себя до бесчувствия.

Оливия велела служанке принести сыну лимонаду, попросила присесть его рядом. Держалась она странно – с вызовом и несколько нервозно.

Она решила рассказать сыну все. Ведь брак Клея вносил решительные коррективы в их жизнь, они могли потерять Оринду.

Но не это самое худшее – самое худшее то, что Клей женится на дочери Гарри.

Оливия не могла в это поверить и не знала, как это переживет. Она наблюдала, как Флинт жадно пьет, и велела принести еще кувшин.

– У меня есть к тебе разговор.

Она не была уверена в том, что он ее слушает. Но это так на него похоже: Флинт всегда был себе на уме, и она могла надеяться лишь на то, что ее сообщение разгневает его и заставит действовать.

Но на какие именно действия она могла рассчитывать?

– Говори.

Он стал еще больше «вещью в себе». Дрожащими руками Оливия расправила скомканное письмо и несмело положила его ему на колени.

– Что это?

Она поджала губы.

– Черт!.. Дерьмо...

Господи, он и впрямь разозлился.

– Сукин сын!.. Этот никчемный сукин сын...

– Флинт...

– Черт!.. Какого дьявола он... Не обращай внимания. Проклятие...

– Гарри завещает ему деньги, – Оливия набрала в легкие воздух, – и ты знаешь, что это означает. Но что еще хуже, Флинт, это ведь будут деньги Ратледжей.

– Что? Какого черта... – Он готов был убить негодяя лишь за то, что тот посмел посягнуть на Дейн Темплтон.

А теперь еще его мать...

– О чем это ты, мама?

– Ты должен что-то сделать. Ты просто обязан что-то предпринять. Я не желаю, чтобы мой сын женился на дочери этого вора. И если Клей наложит руки на это проклятое приданое... Видит Бог, Клей неразборчив и жаден как акула, ты ведь это знаешь. Он не может жениться на дочери Гарри Темплтона.

– Похоже, что может, – резонно возразил Флинт.

– Я ненавижу его! Я ненавижу Гарри. Ты знаешь почему. Много лет назад, когда я ему отказала, он придумал, как украсть у нас деньги.

Флинт эту историю знал. Многократно ее слышал. Как и тот вопрос, который должен был последовать.

– Откуда он мог взять деньги, чтобы купить Монтелет?

Флинт знал, что Оливия верила в свою версию: будто Гарри так разозлился на нее за то, что, отказав ему, она приняла предложение Вернье, что стал обхаживать за спиной Оливии ее служанку, пообещав купить ей свободу и отвезти на север.

И то, что Гарри уговорил ее помочь финансировать совместный побег, украв у хозяйки драгоценности, которые было легко продать.

– Гарри всю свою жизнь построил на драгоценностях Ратледжей и сейчас собирается бросить как собаке свои деньги Клею. Я не могу этого вынести...

Гарри поступил с Селией, служанкой, так, как поступил бы любой на его месте – использовал и бросил. Бросил с ребенком на руках...

Спустя год – Оливия так часто рассказывала эту историю, что члены семьи успели выучить ее наизусть, – после того как Оливия и отец Флинта поженились, у Селии родился ребенок, а драгоценности пропали. Гарри уехал из Сент-Фоя и вернулся через несколько лет уже весьма богатым человеком, словно только и дожидался возможности отомстить.

– И никто до сих пор ничего не мог доказать, – с горечью заключила женщина. – Гарри всегда удивительно везло во всех начинаниях...

Вот в этом и состояла суть – Гарри и отец Флинта постоянно соревновались друг с другом, и первый в этом состязании всегда выигрывал.

Конкуренция велась по неписаным правилам, принятым у феодалов: никто никогда не говорил друг другу худого слова, но во всех сферах жизни – от производства до общественного положения каждый стремился обойти соперника, и Флинт положа руку на сердце не мог сказать, кто из этих двоих был более безумен, Гарри или его отец. Скорее последний.

А может, настоящей сумасшедшей была Оливия, которая всю жизнь считала, что Селия передала Гарри не все драгоценности. Кое-что и для себя припрятала.

Селия вскоре после рождения дочери погибла при загадочных обстоятельствах, и тайну ее смерти узнать было не у кого. Оливия не остановилась даже перед тем, чтобы зайти в хижину рабыни и перерыть ее на предмет обнаружения улик.

Оливия, очевидно, и в самом деле была сумасшедшей, поскольку считала, что Селия успела передать дочери тайну расположения клада и теперь уже дочь покойной приманивала Клея и мужа Оливии, обещая поделиться информацией о сокровище.

Он знал все о юной Мелайн, чей единственный акт капитуляции стоил жизни отцу Флинта, вступившемуся за ее честь.

Он все понимал и даже умудрялся кивать Оливии в нужных местах, при этом имея собственные мотивы для ярости, перекрывавшие все то, что могла ему сообщить мать.

– Я всегда клялась, что скорее умру, чем позволю Гарри захватить Бонтер, но теперь я вижу, что худший из моих кошмаров сбывается. Клей скачет по жизни вприпрыжку – ничего не видит вокруг, ничего не замечает под ногами, – отец убит во имя какой-то дурацкой мужской чести, Лидия безумно влюблена в Питера Темплтона, влюблена в него лишь потому, что знает: ей никогда его не получить, и еще чтобы мне досадить...

А теперь еще это – Гарри передает Клею то, что мое по праву. Разве не подходящее приданое для Дейн Темплтон? И снова Гарри победил!

Оливия вдруг вскочила – гнев был настолько силен, что она не могла усидеть.

– Гарри опять в выигрыше. Не могу поверить в это. Он возьмет Бонтер и похоронит нас – обоих. – Беспомощно взмахнув руками, она вновь опустилась в кресло. – Я все это время искала утраченные драгоценности, – устало добавила она. – О, здесь ничего не найти. Я везде смотрела. Сама обыскала хижину Селии. Ничего светлого впереди не осталось. Если Клей женится на дочери Гарри, то я не смогу жить... Ты должен что-то сделать.

Флинт так долго молчал, что Оливия не могла понять, о чем он думает. Не могла сказать, слышал ли он хоть слово из того, что она говорила.

Безнадежность... Она иссушала ее. Ничего нельзя изменить. Клей женится на дочери Гарри и уедет в Новый Орлеан, а Гарри пошлет в поля Бонтера – поля своего зятя – своих людей, и сделает это на законных основаниях. Тогда земля эта перестанет принадлежать Ратледжам. Закончится их эпоха, и королем здесь станет, по сути, один лишь Гарри Темплтон.

Господи!..

А Оринда, ее усадьба, ее дом, отданный в качестве приданого, уйдет, уйдет Оринда – Клей проиграет ее в карты...

Бедная Дейн, бедная девочка, которую некому поддержать...

– Сынок, ты должен что-то сделать. Клей не может жениться на Дейн Темплтон.

Слова матери звучали в его ушах далеким эхом. Но он знал с того момента, как начал читать это наглое послание, что Клею Дейн не видать. Как знал и то, что вернет матери ее состояние.

Не Клей, а он получит Дейн Темплтон – получит как миленькую!

Итак, она шагнула из рая в ад, и вновь ситуация совершенно вышла из-под контроля. С той лишь разницей, что сейчас у нее не было никакого выхода. И выбирать было не из чего: либо выйти за Клея, либо бежать куда глаза глядят.

И то и другое ничего хорошего не предвещало.

Не могла она просить помощи и у мистера Ратледжа, который прямо так и заявил, что гроша ломаного за нее не даст. А он ведь ждал ее. Но Дейн не смела даже думать об этом. Ведь завтра она явится к нему в дом в виде свояченицы.

И ей не придется ничего предпринимать – в качестве члена семьи она станет для него столь же доступной, сколь доступны служанки.

Довольно горькая ирония судьбы.

Утром на нее наденут свадебное платье и повезут в церковь венчаться. Повезут в ту самую маленькую церковь, в которую они всей семьей ходили по воскресеньям.

Клей будет ждать ее – счастливый обладатель брачного контракта, свидетельства абсолютной бессердечности ее отца. По условию договора Гарри станет выплачивать зятю ежемесячное пособие, на которое можно безбедно существовать, требуя от него лишь одного: жить в Новом Орлеане и носа не совать в Монтелет, где безраздельно станут править Гарри и Найрин. Дейн понимала, что на деньги отца Клей станет жить с ней на широкую ногу, ни в чем себя не ограничивая.

Она в отчаянии закрыла глаза. Для нее Монтелет был всем. Никакая роскошь не могла искупить страшной утраты – ей не пережить вечной разлуки с родной землей.

Было в этом еще кое-что. Покинуть Монтелет навсегда означало все отдать Найрин. Нет, Дейн скорее умрет, чем это допустит.

Нельзя дать Найрин получить приз в ее бесчестной игре. Пусть отец ее был беспросветным дураком, но когда-то и он умрет. И тогда от него останется лишь Монтелет. Не Клей, не Найрин, а старое поместье.

Только оно – плодородное и вечное: земля и дом.

И, следовательно, ей надо смириться с этим браком, чтобы дать начало новому роду – чтобы, родив ребенка, упрочить свое положение.

Дейн неохотно надела старинное платье цвета слоновой кости. Кружева, плетеные и вязаные, тонкой ручной работы, светились, почти сплошь покрывая атласный лиф и юбку. Платье простого элегантного покроя выигрывало за счет филигранно сделанных кружев, и к этому одеянию как нельзя лучше шел венок из белых цветов, украшавший прическу и поддерживающий фату.

Она несла маленький букет цветов и передвигалась самыми мелкими шажками, стараясь отдалить неизбежное. Только Люсинда не позволит ей задержать свадьбу. Глядя в зеркало, Дейн мечтала о том, чтобы этот брак совершился по любви, а если не по любви, то по династическим соображениям.

– Вы такая красивая, мисс Дейн. Ваша матушка смотрит на вас с небес и радуется, молится о том, чтобы вы были счастливы.

Если бы только она могла изменить что-то своими молитвами...

Люсинда выглянула из окна.

– Экипаж подан!

– Спасибо, Люсинда.

Дейн подобрала кружевной шлейф и направилась к двери.

– Все будет замечательно, мисс Дейн. Матушка Деззи приготовила завтрак. Вам все понравится.

Нет, не все...

– Спасибо, Люсинда.

Дейн шла медленно. Сегодня они останутся в Монтелете, а потом Клей получил строгий наказ уехать в Новый Орлеан. На следующее утро после бракосочетания.

Пародия на брак, фарс, при котором всем следует вести себя так, будто все происходит всерьез. И она не знала, как с этим справиться. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих», – думала Дейн, понимая при этом, что выбора у нее нет.

Она была в ужасе, увидев, что в церкви полно людей. Неудивительно – церковь находилась на главной улице, и любопытных хватало.

Многих заставило прийти сюда желание понаблюдать за тем, как объединятся семейства, столько лет пребывавшие в смертельной вражде. Вне сомнений, многие задавались вопросом, что подвигло их объединиться. У каждого была своя версия происходящего. Дейн обвела взглядом толпу. Здесь были друзья семьи, были и простые горожане, которые тем не менее оказали почтение брачующимся, одевшись в самое лучшее.

Заметила Дейн и Оливию Ратледж – прямую как палка, в черном кружевном платье и черной накидке. Боже, это и в самом деле произойдет...

Алтарь был задрапирован белой тканью и украшен цветами. Вероятно, жена священника постаралась устроить все, как полагается. Дейн почувствовала, как слезы подступили к глазам.

Если бы только все действительно было всерьез.

– Вот и ты, – поприветствовал дочь Гарри. Он был во фрачной паре. – Ну что же, я могу тобой гордиться, Дейн. Ты выглядишь так, как выглядела твоя мать двадцать пять лет назад.

Слезы жалости к себе мгновенно испарились.

– Не трать напрасно слов. Ни сравнения, ни комплименты не заставят меня изменить отношения к этому фарсу, – заявила Дейн.

– Ладно, – сказал Гарри, предпочтя не реагировать на ее колкость. – Пойду посмотрю, готов ли священник. Клей сейчас беседует с ним, и Найрин тоже здесь. Она будет исполнять роль подруги невесты.

– Если она посмеет приблизиться ко мне, я ее ударю! И тогда ты получишь то, на что напрашиваешься, – публичный скандал, что, учитывая твои далеко не отеческие чувства к нам обеим, тебе совсем не на руку.

– Вы с Клеем прекрасно друг другу подходите, – заключил Гарри.

– Ты знаешь, чего хочешь. Заполучить Бонтер и убрать меня с дороги. Но не тешь себя иллюзиями – я делаю это не ради тебя. Я делаю это по причинам, которых тебе не понять. Со временем я тебе это докажу, даже если мне придется для этого кого-то убить.

– Не стоит говорить об этом в день свадьбы, – нравоучительно заметил Гарри, демонстративно поправляя галстук. – Кажется, пора начинать, – сказал он, взглянув на часы. – Позволь мне привести священника и твоего жениха.

Гарри удалился в тот момент, когда появилась Найрин. Одетая в атласное платье цвета слоновой кости, смуглая и черноволосая, она выглядела словно заморская птица.

– Поздравляю, Дейн. Какое красивое платье.

– И я тебя поздравляю, Найрин. Красивая победа. Кажется, я понимаю, как тебе удалось этого добиться. Увы, в окрестностях не найдется подходящего старого дурака, на котором я могла бы продемонстрировать, как это делается...

Найрин зло поджала губы.

– У тебя гадкий язык, Дейн. Не скажу, что мне будет не хватать твоего остроумия.

– Смею сказать, что по мне ты точно скучать не будешь, но кто знает, что готовит для нас будущее.

Найрин криво усмехнулась, а Дейн решила добить ее – если не делом, то словом.

– Но ты, очевидно, знаешь, что будущее готовит лично для тебя.

Найрин открыла было рот, чтобы сказать ответную колкость, но замолчала, недоуменно уставившись на дверь. Гарри выскочил из церкви в мятом фраке, с перекошенным галстуком, и в тот же момент священник зазвонил в колокольчик, приторным голосом объявив начало церемонии.

Тут же органист заиграл свадебный марш, и Гарри, схватив дочь, потащил ее к церкви. Найрин бросилась вдогонку, споткнулась, но не упала, стратегически заняв такую позицию, чтобы Дейн не могла ее лягнуть.

Дейн высвободила руку.

– Не надо тащить меня к алтарю. Ты не имеешь на это права. Мы просто пойдем рядом.

Она встала рядом с отцом, дожидаясь Клея. Тот вышел и встал рядом с Найрин. Дейн в недоумении взирала на него из-под фаты.

Вид у него был такой, как будто он только что подрался.

Пора невесте было подходить к алтарю. Дейн, поколебавшись мгновение, медленно, словно на эшафот, пошла к месту венчания. Гарри шел рядом.

Она не узнавала лиц. Она заметила лишь, что лицо Оливии оставалось холодным и бесстрастным, будто то было не лицо, а маска. И в цветном размытом тумане непривычно красное лицо Клея.

Дейн отошла от отца и выжидательно посмотрела на священника. Тот медлил, тем самым лишь сгущая тревогу. Она почувствовала, как Клей подошел к ней поближе. Она видела, как кивнул священник, и слышала, как он сказал:

– Начинаем.

Он перелистал свою книгу и начал вещать подобающе торжественно:

– Возлюбленные...

Дейн почувствовала, как слезы брызнули из глаз.

«Еще не поздно, еще не поздно». Она еще может развернуться и уйти отсюда. Пусть станет шлюхой, как предсказал отец. Разве жизнь продажной женщины хуже той, что ей уготована?

Она набрала в грудь воздуха, обернулась и в тот же момент почувствовала, как кто-то крепко ухватил ее за плечо. Это отец. Он хочет отрезать ей путь к спасению.

Она собралась сказать ему все, что думает по поводу затеянного им фарса, но то был не Гарри. Отец стоял в стороне, и лицо его было бледным и покорным. Это был Флинт Ратледж, и это он стоял рядом с ней у алтаря, крепко держа за запястье, а Клея нигде не было видно.

 

Глава 10

Ей хотелось пуститься в бегство – просто взять его и оттолкнуть, сбить с ног и убежать.

И никому никогда не придется больше смотреть в эти черные, горящие как уголья глаза перед алтарем.

– Возлюбленные...

Ладонь его крепко лежала у нее на запястье.

– Мы собрались...

– Даже не пытайся...

Голос его был подобен раскаленному железу, и бормотание священника было почти неслышным из-за гула в ушах.

– Соединенных в священном союзе...

– Если ты убежишь, я отдам тебя на милость Клея. Господи, что за угроза – стать женой Ратледжа-беспутного или Ратледжа, который уже как-то снялся с якоря и исчез на двадцать лет и в любую минуту может сделать это вновь.

Дейн вырвала руку и решительно вскинула голову. Сейчас она скажет священнику...

– Чего ты вполне заслуживаешь...

Господи, он явно был в ярости, но при этом жених из него получился на славу. Такой высокий, черноволосый, с таинственно-черными глазами. Костюм сидел на нем как влитой – черный фрак и темно-серые брюки.

Совсем, совсем не такой, как Клей...

Но стать его женой?

С каждым словом святого отца решимость покидала Дейн. Она заставила Флинта подчиниться своей воле – до конца, и не питала иллюзий: он, в свою очередь, заставит ее платить за это. Она заплатит сполна.

– Согласны ли вы... – начал священник, и Флинт решительно сказал:

– Да.

– А вы, Дейн Темплтон, согласны ли вы взять в мужья... Она слышала его слова словно сквозь сон. Неужели свершилось?

Дейн прикусила губу и посмотрела в горящие глаза Флинта.

Теперь отступать уже некуда.

– Я... согласна, – еле слышно произнесла она. наконец, но, взяв себя в руки, более уверенным тоном повторила: – Я согласна.

Паства хором выдохнула, и священник просиял.

– ...объявляю вас мужем и женой. Дамы и господа, позвольте представить мистера и миссис Ратледж.

Флинт схватил Дейн за руку и развернул к публике, встретившей рождение новой семьи вежливыми аплодисментами.

– Мистер и миссис Ратледж приглашают вас на завтрак, который пройдет на плантации Монтелет, – продолжал священник. – Карета доставит на место тех, у кого нет своего транспорта. Праздник начнется через час.

Органист ударил по клавишам. Заиграла мажорная мелодия.

– Ты не можешь, – прошипела Дейн в надежде, что из-за музыки слова ее услышит только муж.

– Еще как могу, Изабель. И я сделал это. Я отомстил за отца и избавил тебя от негодяя, чем заслужил по меньшей мере твою благодарность.

Святой отец ждал их у дверей.

– Сюда, пожалуйста. – Он проводил их в кабинет, где им надлежало подписать документы.

У Дейн дрогнула рука. Все было так официально, так непреложно.

– Да благословит вас Бог, – пробормотал священник.

– Ждем вас в Монтелете, – сказал Флинт святому отцу.

– Обязательно буду, – с почтительностью ответил святой отец, ставя свою подпись на свидетельстве о браке.

Флинт взял Дейн под локоть и провел через полутемный вестибюль на воздух, под солнышко.

На площади стояли кареты – не меньше дюжины. Люди переговаривались, искоса посматривая на молодых. Рождались новые сплетни. Дейн остановилась как вкопанная при виде Оливии Ратледж, ждавшей их у выхода.

– Моя дорогая, – сказала женщина, беря Дейн за руку. – Добро пожаловать в нашу семью.

Она произнесла эту короткую речь достаточно громко, чтобы могли слышать все. Она спокойно встретила недоверчивый взгляд невестки.

– Будь моей дочерью.

Затем она пожала руку сына.

– Я никак не ожидала, – заговорила она. – Я меньше всего ожидала этого от тебя, я... – Но, будучи Оливией Ратледж, она не могла потерять лицо на публике. Приличия прежде всего. – Я счастлива за вас, – заключила она, стараясь, чтобы ее тон был как можно теплее – народ слушал.

– Спасибо, мама, – сказал Флинт. – Это был правильный поступок.

– Да, понимаю, – рассеянно сказала она, – но в Монтелет я ехать не могу.

– Никто от тебя этого не ждет. И без этого хватит кривотолков. Гарри бесследно исчез, едва закончилась церемония. Ты отправила в Монтелет Праксин и Тула?

– Как только ты велел мне это сделать. Увидимся позже. В Бонтере.

Дейн позволила Оливии поцеловать себя – коснуться сухими губами щеки, и то лишь потому, что все на них смотрели, не понимая, как так вышло, что на Дейн Темплтон должен был жениться один брат, а женился другой.

Но сейчас это было не важно. Скоро в Монтелете должен начаться праздник – еда, выпивка, а кто виновник – не важно.

Наконец карета Оливии скрылась из виду. Под одобрительные смешки публики жених помог невесте сесть в карету, и все отправились на праздник.

Дейн стояла на веранде второго этажа и наблюдала за тем, как прибывают кареты. Она по-прежнему была в свадебном платье, лишь фату сняла – Люсинда настояла на том, чтобы опустить цветы в воду. Они должны были продержаться хотя бы до конца дня.

Там, внизу, слуги расставляли столы в виде буквы П и накрывали их белоснежными скатертями; все было украшено цветами.

Дейн наблюдала, как незнакомая чернокожая женщина – насколько она поняла, это и была Праксин – раскладывала серебряные приборы, а другая негритянка, статная и высокая, везла тележку с блюдами, которые аккуратно расставляла рядом с приборами. Зенона следовала за ней с подносом, уставленным бокалами. Сделав свою работу, служанки удалились.

Гости только начали съезжаться, и ей показалось, что выражение лиц у них озадаченно-печальное.

Флинт подошел к Дейн.

– Я подумал, что ты, возможно, хочешь переодеться.

Она покачала головой.

– У меня здесь только одно платье и одна ночная рубашка. Все остальное отец отправил в Новый Орлеан.

– Тебе больше ничего и не надо, – пробормотал Флинт, и Дейн почувствовала, как ее обдало жаром.

Этот мужчина стал теперь ее мужем, она не должна в нем видеть того, кто всего два дня назад так ублажал ее тело. Этот мужчина сказал однажды, что и гроша ломаного за нее не даст. И Дейн казалось, что она имеет над ним кое-какую власть.

Увы, никакой власти она над ним не имела. И вообще ни над чем; все решали за нее – кто будет ее мужем, как ей жить дальше. О чем вообще говорить, если она вошла в церковь, чтобы стать женой одного, а стала женой другого.

Дейн смотрела, как слуги выкладывают еду, приготовленную матушкой Деззи.

Может, мамаша Деззи заговорила свадебный торт.

Может, это она, Дейн, сходит с ума? Действительно ли она стоит сейчас на веранде дома в Монтелете с человеком, который своими рискованными ласками чуть не вышиб из нее дух, с человеком, который поклялся, что никогда не возьмет ее в жены.

И где-то по дороге в Новый Орлеан Клей сейчас клянет ее на чем свет стоит, проклинает свою горькую судьбу и удачу брата. Флинт Ратледж теперь хозяин Бонтера, да еще и муж женщины, которую Гарри отдал ему, Клею.

Флинт и в самом деле баловень судьбы. Дейн посмотрела в черные глаза мужа, мысленно спрашивая себя, сколько ему удалось урвать у Гарри.

Словно прочитав мысли жены, Флинт привлек Дейн к себе. Вышло это несколько грубо.

– Ты сука! Ты неблагодарная маленькая сучка, мисс Изабель. Ты всегда была ею и никогда не станешь иной. А я... Должно быть, я самый большой дурак на свете. Черт! – Он оттолкнул ее от себя. – Приходи, когда будешь готова. Впрочем, к этому ты готова всегда.

Найрин не чувствовала себя счастливой и не понимала почему. Она мерила шагами комнаты, не обращая внимания на снующих слуг. У нее было жуткое ощущение, что она серьезнейшим образом просчиталась. Но вот в чем просчет?..

– Найрин, – тихонько позвали ее из кладовки под лестницей.

Услышав призывный шепот, она, сделав вид, что что-то ищет, неспешно подошла к кладовке и открыла дверь.

– Клей, дурачок, что ты тут делаешь?

– Я сделал ставку и проиграл, малышка, и ты нужна мне. Сейчас.

– Ты что, спятил? Гарри может войти сюда в любую минуту.

– Наплевать! Этот сукин сын, мой братец, все себе присвоил. Все, кроме тебя.

– Гарри ему позволил, – пробормотала Найрин, втискиваясь в комнатушку, в которой для двоих едва хватало места.

С Гарри они там тоже частенько занимались любовью, но он был грузен и тучен, а Клей гибок и строен.

– Как это дерзко с твоей стороны вот так просто прийти и спрятаться в кладовке.

– Да, я дерзок, и я хочу тебя.

– Это видно. – Она быстро и умело раздела его. – Господи, какой ты славный. – Найрин задрала юбку, и Клей с радостью доказал, на что способен.

– О!

Вся интерлюдия заняла минут пять, после чего она принялась гнать Клея из дома.

– Не будь дураком. Если Гарри тебя поймает, тебе несдобровать. Ты должен отсюда сматываться, понял?

Ворча, Клей удалился через черное крыльцо, а между тем гости собирались на лужайке перед домом, размеры которого и роскошь заслуживали комплиментов, и они сыпались в изобилии.

И все же Найрин чувствовала беспокойство. К чему ей Клей сейчас? Разве что для удовольствия. Но сможет ли он позволить себе жить в Новом Орлеане без денег Гарри?

Нет, все пошло не так!

Гарри, как кабан во время гона, не давал ей прохода. Он и впрямь походил на животное. Свинья, вот он кто! Единственное, что в нем было привлекательного, это деньги и громадные лапы. Все остальное она себе придумала. Как и те эротические истории, которыми она исправно его кормила.

Ну что же: любишь кататься, люби и саночки возить. Она и покататься всласть не успела, а перспектива расплаты уже заставляла Найрин мучиться.

Сама по себе задача избавить Гарри от его денег придавала остроту и живость ее пребыванию в Монтелете. Теперь же оставалось одно – совокупляться с жирным боровом, когда он того захочет, отговариваться больше было нечем.

Ну что же, она знала и худшие времена. К тому же Клей вовремя появился на сцене.

Как Найрин ни уговаривала себя, что беспокоиться не о чем, тревожное чувство все не уходило. Словно все, ради чего она так старалась, вдруг потеряло смысл.

Но отчего же? Она желала получить Монтелет и теперь могла считать усадьбу своей. Да и денег у Гарри полно. Сколько ни трать, все останутся. Более того, она ни в чем не будет знать отказа: Гарри влюблен в нее до беспамятства.

Все, все в ее руках.

Она слышала, как хлопнула дверь наверху и как Флинт вышел из столовой. Посмотрев ему вслед, Найрин вдруг испытала прилив желания.

И тогда она поняла, почему чувствовала столь явное беспокойство. Потому что Дейн, которая, как предполагалось, должна была быть наказана браком, получила принца, а она – главная героиня сказки – заполучила себе лишь лягушку.

Все кареты подъехали, и Дейн неохотно спустилась вниз, чтобы поприветствовать гостей. Откуда-то из-за спины доносились жалостливые всхлипывания скрипки. Откуда бы здесь взяться скрипачам?

Должно быть, Флинт организовал все это, поскольку никто из членов ее семьи этим заниматься не стал бы. Дейн шла к накрытым столам, аккуратно придерживая кружевной шлейф, и в это время из дома вышел Тул, главный дворецкий Бонтера, элегантный и строгий. Именно он взял на себя честь и труд выкатить на тележке свадебный торт и маленькие белые сахарные пирожные, красиво уложенные на блюдо.

Свадебный торт, она совсем забыла об этом, как не помнила и о других трогательных мелочах, являющихся непременными атрибутами свадьбы. Но были и торт, и пирожные, и мамаша Деззи, сияя улыбкой, вышла из дома, и Тул с неизменной элегантностью расставлял подносы с пирожными между букетиками флердоранжа.

Флинт, наблюдавший за супругой из-за спин гостей, спешивших засвидетельствовать невесте свое почтение, прожигал ее взглядом. Она вскинула подбородок и направилась прямо к нему, чтобы встать рядом с мужем под навесом того, что напоминало беседку и появилось, должно быть, лишь сегодня.

Гости сгрудились по левую руку от Флинта, а Дейн встала по правую. Многих из гостей она не знала, но эти люди были любезны и их доброжелательность казалась искренней. Внезапно ощущение искусственности всего происходящего испарилось, и Дейн испытала благодарность к ним и к мужу за то, что их стараниями фарс отчасти уступил место реальным переживаниям.

Впрочем, этот брак не был фарсом в полном смысле этого слова. Он был настоящим. Слова произносились настоящие, и теперь Флинт, который был на нее, как обычно, зол, делал все, чтобы это знаменательное событие прошло как подобает.

Если бы на месте Флинта был Клей, то он давно бы отправил жену прочь, а сам заперся с Гарри, чтобы обсудить планы на ближайшее время: как побыстрее сплавить дочь подальше, чтобы не мешала развратничать с Найрин.

Дейн приятно волновал тот факт, что Найрин совсем не выглядела счастливой, всячески разыгрывая из себя гостеприимную хозяйку и выставляя напоказ свою заботу о комфорте гостей.

Не в силах постичь мотивов этого брака, гости лишь рассыпались в комплиментах невесте и желали молодым всего того, что положено желать. Дейн не переставала улыбаться, принимая поздравления.

Флинт вел себя с гостями весьма достойно. Маловероятно, чтобы эти люди его знали – кто-то, возможно, и помнил юнца, покинувшего дом много лет назад, но не более того, и те, кто знал, что все эти годы он вел суровую жизнь, были удивлены его хорошими манерами.

И дело не только в воспитании. В нем ощущалась теплота искренности, привлекавшая к нему как мужчин, так и женщин. Он избегал штампов. Ему невозможно было приклеить ярлык: никто не воспринимал его как плантаторского сынка. Он был другим, и он все время оставался собой. Он был человеком, который сам себя сделал, и каким-то образом все это чувствовали и отвечали теплом на тепло.

С Дейн люди так же были щедры в проявлении дружелюбия, и отчего-то ей казалось, что она этого не заслужила, что все эти годы, проведенные на плантации в праздности, сделали ее черствее и холоднее к окружающим.

Но что бы в действительности ни испытывали к ней многочисленные гости: симпатию или завистливое любопытство, – она утомилась от оценивающих взглядов и необходимости постоянно держать рот растянутым в улыбке.

Музыка продолжала играть, вначале подбадривая, потом лишь раздражая. И когда Дейн показалось, что она вот-вот упадет без чувств от усталости, на сцене появился Гарри. Она подумала было, не срежиссировал ли его появление Флинт.

Флинт взял жену под руку и, сделав почетный круг, подвел к центральному столу – напротив того места, где высился свадебный торт.

– Пора твоему отцу произнести тост.

– Тост? Гарри? – слабым голосом переспросила Дейн. Но Гарри уже был подле них, и Тул уже доставал шампанское из ведерка со льдом.

– Ах! – воскликнул Гарри, когда Тул, элегантно открыв бутылку, налил содержимое в бокал. – Шампанское...

Отец Дейн взял бокал из рук дворецкого и обратился к гостям:

– Дамы и господа, я выдал свою дочь за мистера Флинта Ратледжа, нашего теперешнего соседа, и хочу выпить за объединение династий.

Гости одобрительно встретили тост. Слуги успели наполнить бокалы всех присутствующих и готовились открывать бутылки для нового тоста.

Флинт поднял бокал и посмотрел в отчего-то подернувшиеся дымкой глаза Дейн.

– За союз неожиданный, но желанный, – сказал он и скрестил с нею руки, чтобы она пила из его бокала, а он из ее.

Гости встретили тост дружными восклицаниями.

– А теперь пора разрезать свадебный торт, – сказал Флинт. – Приглашаем всех принять участие.

Тул передал Флинту нож для торта (он тоже был захвачен из Бонтера – столовое серебро Оливия принесла в приданое) и, предварительно опустив нож в воду, принялся разрезать самый большой из трех тортов.

Два ломтика были специально предназначены для жениха и невесты. Когда они оказались отложены на тарелки из тончайшего фарфора, мамаша Деззи подошла и забрала торт, чтобы упаковать его и сохранить, а два оставшихся Тул начал аккуратно резать на равные куски.

Флинт принялся кормить жену тортом, просовывая щедро украшенный кремом кусок фруктового бисквита между губами. А Дейн стала кормить его, как бы нечаянно задерживая пальцы на его губах. Казалось, все это по-настоящему, словно она сама только об этом и мечтала.

«А может быть, все так и есть», – подумала она, когда они с Флинтом стали разносить торт гостям.

Найрин пряталась. Именно так – ни убавить, ни прибавить. Она просто не могла предстать перед Гарри сейчас, хотя знала, что он может явиться за ней в любую минуту.

Она была противна самой себе. Она обзывала себя тупицей за поспешность. Будь она прозорливее, догадалась бы, как стоит вести себя. Если бы Гарри относился к ней как к дочери, она могла бы выйти за того же Флинта Ратледжа и сегодня был бы ее день, ее праздник.

Найрин проклинала свою глупость и распущенность. Она невыносимо хотела Флинта. Братец Клей рядом с ним был никчемным мальчишкой.

Она не знала, что предпринять. Может, дело стоило того, чтобы решиться на убийство?

В конце концов было что поставить на карту: все денежки Гарри против нищеты Ратледжей. Впрочем, в том, что у Ратледжей не было денег, виноват только Клей.

Когда у мужчины нет денег, это плохо. Но зато какой мужчина! Высокий, черноволосый, таинственно-мрачный, и никаких признаков аристократического вырождения: отличная фигура, то, что надо. Она сразу успела оценить приобретение Дейн.

Ну что же... Она могла бы... Собственно, именно так она планировала поступить с Клеем.

Но этот был другой. Совсем другой. Этим мужчиной она не желала ни с кем делиться. Найрин мечтала заполучить его для себя, и навсегда. Но он достался этой маленькой сучке, и как с этим быть, она не знала. Пока не знала.

Кто знал, что в этом захолустье объявится такой красавец?

– Найрин!

Проклятие! Это Гарри. Найрин в испуге огляделась: куда бы спрятаться?

– Где моя дорогая девочка? Иди ко мне, Найрин, иди ко мне. Все устроено. Они уедут через час-другой, а я так хочу тебя, Найрин...

Найрин безнадежно вздохнула и вышла на свет.

– Гарри, милый... – Голос ее звучал вполне искренне, годы практики не прошли даром. Она была прирожденной актрисой, всегда была. Научилась этому в маленьких городках, кишащих золотоискателями, куда они с матерью так часто наведывались. Совсем юной она научилась делать из мужчин марионеток, обращаясь с ними как с королями.

И здесь она оказалась благодаря этому: мать ее влюбила в себя брата Гарри.

«Дорогая мамочка, – подумала Найрин, – я, кажется, сделала все так, как ты меня учила. Другому научить ты меня не могла».

Все получилось так, как они с матерью задумали. Найрин осталась в доме Гарри с тем, чтобы вытянуть у него все, что можно, и она была на волоске от завершения комбинации. Отчего же из-за какого-то Флинта Ратледжа ею вдруг овладело желание бросить все к чертям?

Это было бы крайней глупостью.

Через пару часов Дейн исчезнет из этого дома. Гарри вполне можно манипулировать. Скоро мать приедет к ней, и тогда уж они выжмут из Гарри все. Им хватит на всю жизнь.

Найрин улыбалась собственным мыслям, позволяя Гарри ластиться к ней и шептать на ухо свои желания. Пусть старый хряк надеется на то, что не успеет Дейн уехать, как он сможет делать с ней все, что захочет.

Они присоединились к гостям после того, как Найрин позволила Гарри потискать ее с четверть часа за портьерой в зале. К тому моменту как любовники вышли к гостям, народу заметно поубавилось. Флинт распорядился, чтобы желающих отвезли обратно в город. А те, кто все еще пребывал здесь, уже переступили предел дозволенного.

Флинт регулярно посматривал на часы. Шампанского он, возможно, выпил чуть больше, чем следовало, но ему было все равно. Прием прошел без сучка, без задоринки. Благодаря искусству дворецкого, поваров и неистощимым запасам винных погребов Бонтера.

Приличия соблюдены, и Флинт прекрасно понимал, что, если бы не он, Гарри давно выпроводил бы дочь из дому, не думая об условностях.

Он очень хотел, чтобы Гарри поплатился за свое безрассудство. И когда-нибудь этот момент настанет, Флинт о том позаботится. Гарри будет платить и платить и никогда не узнает, что расплачиваться ему предстоит за украденные у Оливии драгоценности и выкуп – его дочь.

Эта фарфоровая куколка, которую из себя изображала шлюха Гарри, получала в его доме то, что никогда не доставалось Дейн.

Он не мог дождаться минуты, чтобы увезти ее отсюда. Он нашел Дейн на кухне с мамашей Деззи.

– Да не стоит, милая, – говорила мамаша Деззи. – Мистер Гарри и не должен был ничего знать о торте и всем прочем, но я-то просто делала то, что надо, и все.

– Спасибо, – с улыбкой говорила Дейн.

– Не стоит, девочка. Смотри-ка, твой муж пришел сюда. Как говорится, вкуса желе не узнаешь, пока не откроешь банку. Ты вышла за него в воскресенье, а это значит, тебе с ним быть навсегда. – Она чуть подтолкнула Дейн к Флинту.

– Пора уезжать, – просто сказал он.

– Так скоро... – Дейн беспомощно смотрела на мамашу Деззи.

– В добрый путь, – сказала старая няня, ободряюще кивнув.

Флинт протянул руку жене, и она несмело вложила свою руку в его ладонь.

– До свидания, мама Деззи.

– Скоро увидимся, – в полной уверенности ответила няня, глядя молодоженам вслед.

Проводив их, она вернулась к своим горшкам и кастрюлькам.

– Скоро, скоро она вернется...

Солнце садилось, и лужайка перед домом погружалась в тень. Все уже было убрано, кроме столов. Двое рабов разбирали беседку. Ее предстояло погрузить на тележку и вернуть в Бонтер.

Все здесь дышало покоем – очевидный контраст недавней праздничной суете.

Флинт очень остро чувствовал это, наслаждаясь ароматным вином. Он ждал, пока Дейн переоденется, чтобы они смогли наконец уехать. Уехать так скоро, как это позволяла бы вежливость.

Но ему совсем не хотелось быть вежливым по отношению к Гарри Темплтону.

...Который в этот самый момент уговаривал Найрин сменить нарядное платье на что-то более удобное, что не требовало бы корсета и бесчисленных нижних юбок... что было бы легко сбросить с себя, как только они останутся наедине.

Найрин так устала от его увещеваний, что даже не пыталась отвечать. Стояла и бездумно смотрела в окно.

– Гарри, к нам едет еще кто-то.

Она хотела отвлечь его.

– Найрин, дорогая, молю тебя...

Ей это нравилось, когда он выпрашивал у нее что-нибудь, этот тон открывал много приятных возможностей.

– Гарри, это я тебя прошу: не ставь меня в компрометирующее положение. Флинт Ратледж сидит у тебя на веранде. К тому же у кого-то хватило наглости явиться сюда на два часа позже назначенного времени. Может, все же сначала стоит подумать о молодоженах? Обещаю, я всегда буду готова сделать все, что ты ни попросишь, когда они уедут.

Ну что же, ей придется. Придется, и все тут! Гарри все равно не успокоится, и к тому же еще эта карета, и Флинт Ратледж, один вид которого лишал ее самообладания.

И Дейн. Господи, ей никогда не избавиться от Дейн... Дейн Ратледж, Господи!

«...красивое платье... Гарри должен купить мне такое же, чтобы расплатиться за все, что я терплю...»

Скорее всего это карста, которая должна отвезти молодоженов в Бонтер.

– Ну, Гарри, мы должны оставаться людьми воспитанными и попрощаться с молодоженами. А потом, дорогой, мы отпустим льва на свободу...

Карета остановилась перед домом.

– Ты как раз вовремя, Дейн. Должно быть, экипаж прибыл за вами.

Они смотрели, как возница соскочил с Козел, но, вместо того чтобы направиться к Дейн и Флинту, обошел карету сбоку и открыл дверь. Из экипажа вышел мужчина. Стройный, хорошо одетый джентльмен. Он постоял минуту, огляделся и с таким видом, будто остался доволен увиденным, направился к ним неторопливой уверенной походкой.

И тогда Найрин смогла его рассмотреть получше – господин столь приятной наружности, что она готова была броситься ему навстречу и просить защиты.

Словно сквозь вату услышала она, как воскликнула Дейн:

– Господи!

И Гарри вторил ей:

– Черт!

Как будто визитер выбрал именно это время, чтобы испортить Гарри праздник.

И затем снова возбужденно-радостное Дейн:

– Питер! Питер приехал!

Никто не смог бы остановить ее. Забыв о подобающей ее положению степенности, она вприпрыжку бросилась навстречу брату. Через лужайку в распахнутые объятия юного бога.

Найрин была в смятении. Она и так ненавидела Дейн, но сейчас возненавидела ее еще больше. Еще один пункт в списке того, что отняла у нее Дейн Темплтон.

Господи, как она ее ненавидела. Она имела полное право обниматься с этим красавцем. С этим и с тем, с Флинтом, а ей, Найрин, оставалась лишь роль наблюдателя. Зеленея от зависти, она ждала того момента, когда Дейн позволит гостю подойти к остальным членам семьи.

О, она была и в самом деле очень хитрой, эта Дейн. Не зря она бросила на Найрин такой взгляд, словно могла постичь все ее тайные желания.

Найрин смотрела в синие искристые глаза Питера. Его взгляд завораживал. Словно во сне она протянула ему руку.

«Здравствуй, дорогой! Мне совсем не хочется становиться твоей мачехой».

И в этот ключевой момент узнавания и понимания она послала к черту все, что так тщательно планировала и так виртуозно исполнила. Послала к черту все три года, проведенные в Монтелете.

 

Глава 11

Все бесповоротно. Ничего изменить нельзя.

Но... если бы только она уговорила отца подождать еще один день, Питер избавил бы ее от необходимости идти к алтарю.

А теперь он приехал в Монтелет, испортив Найрин всю игру. А она, Дейн, стала миссис Ратледж, хозяйкой Бонтера, что бы это ни значило, навечно. Она села напротив Оливии на веранде второго этажа и смотрела на закат. Вечер опускался на реку словно шелковое покрывало.

Сказать Оливии ей было нечего, и поэтому тишина была весьма напряженной, прерываемой лишь звуками извне – стрекотом насекомых, шелестом листвы.

– Вы хотите пить, дорогая?

Голос Оливии надорвал тишину.

– Да, спасибо. – Дейн была сама вежливость. В конце концов, она общалась со свекровью.

Оливия взяла в руки серебряный колокольчик, лежавший на подносе.

Праксин буквально тут же появилась с подносом в руках.

– Миз Ратледж, – она уважительно поклонилась, и Дейн взяла стакан с лимонадом с подноса. – Миз Оливия?

Женщина жестом приказала прислуге поставить поднос на стол и уходить.

Дейн потягивала лимонад, любуясь тем, как день сменяется ночью. Оливия подняла стакан и посмотрела на него так, будто в руках у нее был хрустальный шар, по которому можно определить будущее.

– Клей уехал в Новый Орлеан, – сказала она наконец.

Дейн нечего было на это сказать. Гарри вообще не следовало бы приманивать его обещанием больших денег в обмен на согласие стать мужем его дочери. И все же всего несколько недель назад Дейн хотела стать его женой и даже явилась сюда, пробралась тайно, как воровка, чтобы уговорить его жениться.

Но он сказал «нет» ей и «да» Гарри, и Дейн закипала от ярости при мысли о том, что слова отца имели для него больший вес, чем ее чувства.

«Если бы только Питер...»

Нет, об этом поздно думать.

Питер, который вернулся домой, остался для нее прежним и все же стал чужим. За годы странствий он приобрел лоск человека, повидавшего мир. Он все видел, везде побывал, и, если она правильно поняла, возвращаться домой ему совсем не хотелось.

Деньги кончились, и это означало, что он должен вернуться и занять положенное ему место рядом с отцом. Хотя, судя по его виду, меньше всего на свете ему хотелось возвращаться сюда, в Монтелет.

Да и он тоже понимал ее с полуслова. Иногда с полувзгляда.

– Может, я мог бы шантажом заставить его дать мне средства на то, чтобы пожить в Европе еще полгода, – прошептал Питер на ухо сестре, прощаясь с ней. Он не шутил.

Дейн злилась из-за того, что должна расстаться с братом в тот момент, когда у нее столько накопилось невысказанного. Но он лишь хотел побывать на могиле матери и потом отдохнуть после поездки.

Они вместе сходили на могилу, и там Дейн не могла сказать ему о том, что их отец начал ухлестывать за Найрин еще тогда, когда мать умирала.

– Она умерла с миром, – пробормотала Дейн, наклонившись, чтобы вырвать сорняки из цветочного ковра, покрывавшего могилу. – Ее успокаивало сознание того, что ты занимаешься любимым делом, а у меня есть Бой и отец. Отец и Монтелет. Она любила Монтелет. Мама никогда не сожалела о том, что вышла замуж так неожиданно и приехала в Сент-Фой, и она ничего не имела против того, чтобы отец приютил у себя дочь своего брата. Она никогда не стояла за ценой. И отец тоже.

– Добрый, щедрый папочка. Такой альтруист, – сказал Питер, качая головой, когда они уже шли к дому. – Он собирается на ней жениться?

Дейн была потрясена откровением брата. Питер бросил на сестру скептический взгляд, и она ответила с прохладцей:

– Да, собирается.

– Значит, он от тебя избавился.

Эти слова ранили своей очевидностью. – Да.

– А теперь я вернулся и все ему испорчу. Интересно, что станет теперь делать моя сестричка?

– Твоя сестричка должна ехать домой с Флинтом Ратледжем, Питер, дорогой.

Он задал наводящий вопрос.

– Ты его не хочешь?

– Я хотела Клея. Раньше... А теперь отец хочет, сильно хочет, чтобы я не путалась у него под ногами, и за кого меня отдать, ему все равно. Откуда мне знать, хочу ли я его? – спросила она с горечью.

И вдруг Дейн поняла, что знает ответ на свой вопрос. Она хотела его, если могла над ним властвовать.

Но сейчас, сейчас... Дейн смотрела в темноту, накрывшую Бонтер. Сейчас у нее не было над Флинтом никакой власти. Их союз был освещен церковью, скреплен всевозможными подписями и печатями и не имел никакого отношения к ее желаниям и потребностям. Она была единицей имущества, и отец был вынужден изменить условия сделки, но все равно постарался извлечь из женитьбы дочери свою выгоду.

Так что у Дейн вообще не осталось никакой власти.

Брачная ночь.

Дейн переодела свадебное платье еще в Монтелете, уложила в дорожный саквояж ночную сорочку и сейчас свое единственное платье аккуратно повесила в шкаф. Теперь у нее здесь была своя спальня – спальня хозяйки Бонтера.

Это была просторная угловая комната с окнами, выходящими на разные стороны света, и таинственно-зловещей дверью, ведущей в смежную комнату – комнату мужа.

Муж... Сознание отказывалось называть этим именем человека, который был се страстным любовником последние две недели.

Муж...

Он купил ее! Гарри мог ставить условия, но Флинт Ратледж купил ее, как мог бы купить рабыню. Она не была больше его любовницей и в то же время ею оставалась. Он поставит ее на пьедестал и оставит тосковать, а сам пойдет искать развлечений в другое место.

Так было и так будет всегда.

Мужья из класса плантаторов не любят своих жен страстно, жарко, развратно. Для такой любви они держат любовниц в Новом Орлеане, эти женщины не связаны никакими ограничениями и могут получать удовольствие полной мерой.

Удовольствие...

Бесконечное удовольствие, бескрайнее удовольствие... в его руках. Господи, в его руках...

Дейн стояла и смотрела на себя в зеркало. Куда же сейчас подевалась Изабель?

Она была в своей спальне в Бонтере, одетая в корсет, рубашку, панталоны, чулки, нижние юбки, и на пальце у нее сияло золотое кольцо – все как у порядочной жены.

Ни тебе голого тела, ни испепеляющей страсти. И муж ее ни разу не появлялся на глаза, пока она высиживала вечер с Оливией в тягостном молчании.

Сейчас он не ждал ее, нагой и жаркий... Муж...

В тот момент, когда кольцо оказалось у Дейн на пальце, она пересекла некую черту. Как будто священник изгнал из нее бесов – бесов желания плоти.

Ей надо привыкнуть к одиночеству, привыкнуть снова быть девственной и целомудренной.

– Найрин! Черт возьми, пусти меня!

– Уходи, Гарри, хватит корчить из себя дурака!

– Проклятие! – Он отчаянно колотил по двери. Найрин оставалось одно – открыть ему, не то дураками будут выглядеть они оба.

– Что? Что такое?

– Ты знаешь что, – прорычал Гарри, у которого чуть глаза не вылезли из орбит при виде любовницы в шелковой тонкой сорочке, под которой, как ему было известно, ничего не было. – Пусти меня!

– Гарри. – Найрин слегка оттолкнула его. Тщетно. – Гарри, дорогой...

– Ты обещала, Найрин. Ты, черт возьми, обещала. Сегодня должна была начаться наша жизнь...

Она пожала плечами и отвернулась, а он демонстративно хлопнул за собой дверью.

– Да, я обещала, но я не думала, что у нас постоянно в доме будут гости.

– Он в своем флигеле, Найрин. Он нас не побеспокоит. Он ни о чем не подозревает...

Наивный Гарри. Питер Темплтон прекрасно понимал, что именно происходит – она заметила быстрый оценивающий взгляд, которым он окинул их с Гарри, и не питала иллюзий: оценка, которую он дал своему отцу, была не слишком высокой.

Но только Гарри говорить об этом не стоило. Он поверит в то, во что захочет поверить, и ей он верить точно не станет.

– Дорогой Гарри, – промурлыкала Найрин, – неужели ты думаешь, что я по тебе не соскучилась? Мужчины не понимают тех ограничений, которые накладывает общество на нас, женщин. Ты можешь иметь кого захочешь и когда захочешь, и никто из-за этого не станет думать о тебе хуже. Но я, я...

– Ты шлюха, и я не дам тебе снова меня провести! Все эти обещания, Найрин, ради чего они делались: ради меня или моих денег?

Она тут же поняла его настроение и заняла агрессивно-оборонительную позицию.

– Я хочу тебя, как ты мог в этом сомневаться? Или ты не берешь в расчет все то, что я сделала для тебя до сих пор? Ты ведешь себя глупо, Гарри, и тобой сейчас руководит не разум, а инстинкт. Твой сын спит всего лишь через комнату, а ты думаешь, что я могу гарцевать по дому голая, чтобы удовлетворить твою похоть? Тебе не приходит в голову, что он может бродить ночью, может увидеть меня и тоже захотеть?

Она добилась своего.

– Нет! – взревел Гарри. Господи, ему и в голову не приходило, что и сын его мог иметь похотливые мечтания. Но как может мужчина оставаться бесстрастным, когда рядом Найрин? Что, если он ее увидит? Что, если он на нее набросится?

Найрин улыбалась самодовольной улыбкой, которую Гарри в своем эгоизме даже не замечал. Она знала, что может рассчитывать на его ревность. Она очень хорошо знала мужчин.

Этот образ, так умело ею созданный – она и Питер, возжелавший ее, – поможет держать Гарри в узде, по крайней мере до тех пор, пока Питер будет жить в доме.

Это вполне ее устраивало, особенно потому, что Найрин самой очень нравилось представлять себя и Питера вместе. В конце концов Питер был хорош собой и молод.

– Так что, сам понимаешь, – сказала она, пожав плечами.

– Я хочу тебя.

– Конечно, дорогой, мне и самой этого хочется. Я просто не могу удовлетворить твою фантазию о том, чтобы я бегала по дому голая. – Она сделала паузу для пущего эффекта. – Пока не могу.

– Где ты будешь встречать меня нагой? – прохрипел Гарри, запирая дверь на ключ.

Она повернулась к нему спиной.

– Во всех укромных уголках, которые мы с тобой уже опробовали, и мы будем любить друг друга без устали, – ласковым шепотом проговорила Найрин, позволив халатику соскользнуть с плеч.

Она повернулась к нему лицом, распахнув халат. Она знала, что один вид ее нагого тела сделает его рабом. Она не позволяла ему видеть себя нагой слишком часто – она вела себя так, чтобы поддерживать в нем возбуждение, но сегодня Гарри заслужил награду за то, что предоставил ей возможность соблазнить его сына.

– Иди ко мне, Гарри, – сказала Найрин, роняя халатик на пол. – Иди в мои объятия.

Он сорвал с себя одежду, схватил ее на руки и отнес на кровать, а там, расчетливо, обдуманно, она обеспечила себе уверенность в том, что все будет продолжаться так, как она того хочет.

Его жена...

Словно зверь в клетке, Флинт бродил по усадьбе Бонтер, пытаясь как-то связать облик вкрадчиво-элегантной тигрицы, чье нагое тело он любил так страстно, с гордой и неприступной мисс Дейн Темплтон, которую он буквально принудил стать своей женой и которая сейчас ждала его в спальне.

Любовница или хозяйка, так или иначе, но она теперь принадлежала ему. И Оливия была отомщена. Монтелет теперь стал придатком Бонтера, и если Гарри думает по-другому, то вскоре ему придется взять в толк, что дело он имеет совсем не с Клеем Ратледжем.

Он уже сделал первый шаг. Дейн Темплтон Ратледж рассматривалась лишь как осложнение на пути к цели, как средство для утоления... плоти.

А теперь – его жена. И все, что с этим связано.

Его жена.

Укрощенная тигрица. Изабель, обращенная в пепел, раскаявшаяся грешница. А что еще может представлять собой жена? Жены не предстают перед своими супругами нагими, одетыми лишь в тонкие полоски кожи. Жены не заманивают мужей в укромные уголки, чтобы предаваться там похоти.

Жена рожает вам детей, и затем вы покидаете ее и ищете удовольствий где-нибудь в другом месте. А ей остается лишь примириться с тем, что муж должен оставаться свободным.

Флинт знал, как это все происходит. Его собственный отец жил достаточно полной жизнью, деля свой досуг между рабынями на плантации и любовницей-мулаткой в Новом Орлеане. Деньги всегда были прекрасным рычагом, и Вернье не жалел их.

Когда он завел интрижку с Селией, Флинт просто взял и ушел, оставив отца с никчемным Клеем, который растрачивал жизнь, развлекаясь с очередной рабыней.

Итак, он завершил цикл, Бонтер теперь был его собственностью, как тому всегда и надлежало быть. Клей уехал, и он взял дочь злейшего врага Вернье в жены.

Все складывалось как нельзя лучше. Если не считать очевидных намерений Гарри вернуть Бонтер. Только Темплтон и понятия не имел, с кем связался.

Но об этом он подумает завтра. Сегодня он хотел свою жену. Он хотел...

Флинт резко развернулся и пошел назад, к дому.

Он не знал, которую из двух женщин, носящих имя Дейн, он найдет в хозяйской спальне Бонтера. Когда Флинт открыл дверь, соединяющую две спальни, то увидел ее, стоящую перед зеркалом, одетую во все эти дурацкие, сковывающие тело дамские тряпки, и вдруг так сильно ее захотел.

Флинт прошел в комнату и встал у Дейн за спиной. Кровать разделяла их.

Его жена...

Он купил ее плоть, чтобы обеспечить себя потомством. Вдруг Флинт почувствовал, что она знает это. Странно, что никто из них не думал об этом раньше. Они были слишком заняты тем, чтобы достойно пройти сквозь церемонию венчания и последующего празднества. И еще их радовало, что удалось избавиться от Клея.

Но теперь все изменилось. Дейн не обернулась, лишь встретила взгляд мужа в зеркале. Черный, горящий взгляд.

Тишина сгустилась, встала между ними непроницаемой стеной. Изабель не могла существовать в пределах Бонтера. Здесь она была бессильна. У нее муж и новая жизнь, и где-то она должна была найти место для себя, вопреки тому, что тело ее было юным и сильным, вопреки тому, что она оказалась проданной в рабство, ему вопреки.

– Ну, муж, – глухо произнесла Дейн, и затем слова потекли, слова, которые она не собиралась произносить, или, быть может, собиралась, она не знала; возможно, все, чего ей хотелось, это вернуть чувственную сладкую власть, завораживающую, опьяняющую.

А может быть, она просто хотела его и не желала принимать во внимание возможные последствия. Что бы там ни было, она протянула руку к туалетному столику, взяла в руку щетку для волос, медленно распустила волосы и принялась расчесывать их. Флинт молча наблюдал за ее размеренными и сильными движениями.

Дейн тряхнула головой и сказала:

– Как мне думается, ты говорил, что всегда будешь голым ждать меня. Я не думаю, что мы оговаривали место и время, но... – она перестала водить щеткой по волосам и оглянулась, – думаю, что для тебя такие ограничения существуют. Ты, очевидно, не способен пылать страстью к своей жене, столь отличной от... – Дейн сделала шаг к супругу, еще один, – маленькой развратницы с плетью в руках и кожаным ошейником там, в Оринде. Ну что же, муж. Я вот что тебе скажу. Почему бы тебе, – и тут она оттолкнула его обеими руками, – не отправиться к ней, – она снова оттолкнула его, – ждущей тебя, такой горячей и такой страстной.

Флинт не шелохнулся, и блеск в его черных глазах стал ярче. Они, казалось, потемнели еще сильнее. Он весь пылал гневом.

– Иди поищи ее призрак, мой сладкий, – толчок, – и спи с ней в свою первую брачную ночь...

Он взорвался. Он грубо зажал ей рот ладонью, одновременно схватив ее руки и прижав к себе.

– Ты слишком много говоришь, моя сладкая, – пробормотал Флинт. Голос его выдавал неослабевающее напряжение, – и тебе, черт побери, нечего сказать. Послушай меня: я требую, чтобы моя жена ждала меня, жаркая, страстная и ко всему готовая, даже если для этого мне пришлось бы содрать с нее все одежду.

– Зануда, хам, – пыталась сказать она, но его ладонь мешала.

– Неужели? Да, черт возьми. Ты теперь моя, и я могу делать с тобой все, что захочу, а я точно знаю, : что хочу с тобой сделать.

Флинт убрал руку и рванул Дейн за рубашку.

– Не шевелись, моя сладкая.

Его руки, еще до того, как она успела отреагировать, резко потянули вниз. Дейн услышала звук рвущегося материала. Он сорвал с нее белье и швырнул его за дверь – в смежную спальню.

Все: ее туфли, чулки, панталоны – все было безжалостно сорвано, и, сколько она ни колотила его, сколько ни извивалась, сопротивление оказалось бесполезным.

Она не станет его умолять. Никогда!

Дейн стояла перед Флинтом, нагая, готовая дать отпор, но соски, затвердевшие от возбуждения, выдавали ее.

– Ну, мой сладкий, теперь я твоя нагая жена, но не вижу, чтобы ты исполнял условия сделки.

– Что же, причина в том, что я иду в Оринду к моей призрачной любовнице, а тебя оставляю здесь взаперти, каяться в грехах. Тогда, быть может, ты будешь чуть гостеприимнее со своим мужем и забудешь обо всем прочем.

– Я не забуду, что ты купил меня, – выплюнула она ему в лицо.

– Надеюсь, что нет, моя сладкая. Именно такой я и хочу тебя видеть: нагой и подчиняющейся мне во всем. – Флинт повернулся спиной и вышел из комнаты, медленно закрыв за собой дверь, чтобы она поняла, насколько сильно он зол.

– Вот что я купил, женившись на тебе, – пробормотал он. – Приятных снов, сладкая. – Флинт закрыл дверь и запер ее снаружи.

Дейн не могла поверить тому, что произошло. Он не мог этого сделать...

Она схватилась за дверную ручку и дернула ее – бесполезно. Дейн стучала в дверь изо всех сил минут пятнадцать, надеясь и не надеясь на то, что Оливия услышит и пришлет Праксин, но так ничего и не произошло.

Она бросилась к двери, ведущей в холл, и принялась дергать за ручку.

Напрасно! Господи, он в самом деле это сделал.

Было ощущение, словно спальни их существовали изолированно от всего остального мира и что никто не смел вмешиваться в их отношения. Она оказалась заперта у себя в спальне в первую брачную ночь словно ребенок, которого наказали. Нагая и одинокая, горящая от желания и жажды возмездия.

Дейн закуталась в ночную рубашку и побрела к постели.

«Голая, ждущая его – тоже мне, вообразил себя тираном. Пусть считает, что ему повезло, если я хоть на день здесь останусь. Я просто все расскажу Питеру, а он уж найдет выход. Этот дурацкий брак можно аннулировать. Я могу выйти замуж вторично. Нет, я вообще не буду выходить замуж. Я могу получить больше, оставаясь Изабель. Это мне больше даст, чем свидетельство о браке. Ни одна женщина в мире не остается одна в свою первую брачную ночь... Я ненавижу его, ненавижу...»

Хозяйка Бонтера или Изабель – почему ей приходится выбирать?

Но ведь Дейн могла стать женой этого смехотворного Бонфила или отвратительного мистера Ханскома...

В самом деле? Что же теперь, целовать мистеру Ратледжу ноги за то, что он избавил ее от такой участи?

Ее колотило от гнева – Дейн понимала, что и мистер Бонфил, и мистер Ханском, и мистер Ратледж, все хотели жениться на ней не из-за того, что вожделели ее, а лишь из-за того, что мечтали получить Монтелет.

Но если бы у нее была власть Изабель, они бы желали ее только за то, что она собой представляет, и это так же верно, как то, что с ней сейчас произошло.

Она спала и во сне забыла обо всем. Но сквозь дрему Дейн, кажется, услышала, как повернулся ключ в одной из дверей. Или, может, она так сильно этого хотела, что ей приснилось?

Она не спешила просыпаться и тогда, когда в комнату вошла служанка и поставила на столик возле кровати поднос с ранним завтраком.

Дейн действительно хотелось есть. Она удивилась, насколько сильно проголодалась. Она встала с кровати и сняла колпак с блюда с яичницей, с удовольствием набила рот печеньем, наливая себе кофе.

Утро.

Солнце светило в окна и желтым пятном растекалось на полу спальни. Легкий ветерок колыхал тонкие занавески, врываясь в открытое окно. Должно быть, Праксин открыла его, когда принесла завтрак.

Дейн подошла к окну, которое выходило на лужайку перед домом. Над рекой клубился туман, уже начавший распадаться на клочья.

Утро. Все выглядит чуть ярче, чуть радостнее...

Кофе был великолепен и все еще очень горяч, печенье теплое и нежное. Масло таяло у нее во рту. Дейн налила еще чашку кофе и подвинула к окну стул. Она чувствовала себя лучше, значит, все должно измениться к лучшему.

Флинт был скорее всего уже в полях, а Оливия еще крепко спала. Было раннее утро, время суток, которое дома, в Монтелете, Дейн любила больше всего. Она могла поесть, вымыться и одеться, и, возможно, побродить по Бонтеру, исследовать окрестности.

Господи, как же она проголодалась. Дейн съела все, что ей принесли, до последней крошки и выпила почти целый кофейник ароматного напитка. Солнце разгоняло последние остатки тумана.

Она чувствовала себя отдохнувшей и готовой ко всему. Поставив чашку на столик, Дейн подошла к шкафу.

Он был пуст. Ее единственное платье унесли, наверное, еще ранним утром или ночью. Бессильный гнев накатил на нее.

Дейн схватила чашку и запустила ее в пустой шкаф.

Жалобный звон разбитого фарфора.

Следом полетела тарелка. Настала очередь кофейника. Остатки кофе каплями разлетелись по полу и шкафу.

Поднос...

Но едва Дейн схватила его, как услышала тихий звук – ключ поворачивался в замке. Она медленно опустила руки и, подозрительно нахмурившись, уставилась на дверь. Звук исходил от той двери, что соединяла спальни.

Нет, ничего не слышно.

Она взяла поднос под мышку и подошла к двери. Протянула руку к ручке, но передумала и отступила на шаг.

«Он явился за мной», – подумала она, разрываясь между двумя возможностями: остаться там, где была, или улизнуть через его спальню в холл – там-то дверь наружу точно не заперта.

Дейн прикусила губу, в очередной раз в полной мере ощутив собственную уязвимость.

Невозможно представить, чтобы ту дверь отперла Оливия. Но выяснить это она могла одним лишь способом. Дейн решительно нажала на ручку и открыла дверь. Он лежал в постели.

– Доброе утро, жена, – лениво протянул Флинт, закинув руки за голову, чтобы Дейн в полной мере могла налюбоваться его сильным торсом. – Если ты швырнешь этот поднос, у тебя будут неприятности.

– Неприятности у меня уже и так есть. Это ты, – раздраженно ответила она, продвигаясь к двери в холл. – Не хочу дальше навязывать тебе свое общество.

– Не странно ли, сладкая? Мне и самому всю ночь снилось...

– Не могу представить, что тебе снилось, – ледяным тоном ответила она.

Он перевернулся на бок, чтобы лучше ее видеть. От него не ускользнуло то внимание, с которым Дейн окинула его тело и самую выдающуюся часть.

– Думаю, что можешь, сладкая.

Она вздрогнула от звука его голоса. Дейн сильно раздражало то, что она не могла оторвать взгляда от одного определенного органа.

– Не говорите чепухи, мистер Ратледж, – безжалостно заключила она. – Я жена плантатора. Откуда мне знать про такие вещи? Меня тщательно оберегали от суровой правды жизни.

– О да, жена. Бедная затворница. Всю жизнь в трудах по хозяйству. Но кто-то неплохо тебя научил, как угодить мужчине, и твой муж ожидает, что ты сделаешь все, чтобы доставить ему удовольствие.

– О, я так не думаю, муж! Мне кажется, жена плантатора имеет другие... задачи. И они требуют ее внимания дни напролет. – Дейн уже почти приблизилась к двери. – Так что, если вы меня из...

Флинт прыгнул на нее как лев, схватил за рубашку и подтащил к кровати. Увы, при этом рубашка порвалась. Поднос со звоном упал на пол, и Дейн почувствовала на теле жаркие мужские ладони. Мгновение – и она оказалась в постели.

– Жена плантатора должна исполнять свой долг, – прошептал Флинт ей на ухо тоном заправского соблазнителя. Он избавлял жену от остатков ночной рубашки.

– Исполнять долг? Долг? Родить тебе сыновей, чтобы ты мог найти в Новом Орлеане потаскуху и с ней утолять свою похоть? О нет, муж, это не по мне! Ты получил Монтелет, но сыновей у тебя не будет... со мной. Хочешь, пусть тебе любовница их рожает...

– У меня есть любовница, – прорычал Флинт, грубо подмяв Дейн под себя.

– О нет, у тебя есть жена. – Она задыхалась, отталкивая его, упираясь ладонями в его волосатую грудь.

– У меня есть, – он вот-вот накроет ее губы своими, – Изабель, чтобы согревала мою постель и любовница, – он лизнул ее в губы, – чтобы возбуждала меня... – Он просунул язык между губами и начал исследовать ее язык.

Дейн попыталась возразить, но почувствовала, как кончик его языка вторгся в ее рот, после чего предательское тело едва не растаяло от потрясающей комбинации: нежная сладость влажного языка и гранитная твердость орудия его страсти.

Рот ее открылся ему навстречу, и руки сжались в кулаки. Она уже не знала, хочет ли оттолкнуть его или боится дотронуться до его груди, чтобы не сдаться окончательно.

Поцелуи Флинта унесли ее в состояние полусна, сладкого, греховного забытья, где все, кроме собственных ощущений, теряло смысл.

Хрупкая – она ощущала себя такой хрупкой по сравнению с ним, с напором его желания. Она чувствовала то, что должна чувствовать жена: чувство долга обязывало ее покориться, но девичья честь призывала сопротивляться всякому проявлению похоти.

Она потерялась между невыносимым желанием и презрением к себе за то, что у нее не хватает воли к сопротивлению.

Между тем тело уже давно успело предать ее. Оно жаждало поцелуев Флинта и реагировало соответственно, в то время как мозг лихорадочно искал отговорки, способные отсрочить полную капитуляцию на возможно более длительный срок.

«Ну что же, пусть будет так, мне ни к чему отвечать. Я могу исполнять свой долг, как положено жене... И это послужит ему уроком. Он ожидал найти в постели страстную и искушенную Изабель, а нашел девственную жену».

Вот и найден выход. Дейн почувствовала, что Флинт раздвинул ее ноги, приподнял, и тихо застонала, почувствовав, как он входит в нее.

Он толкал и прекращал движения. Снова и снова, пока не довел ее до неистовства, и лишь затем овладел ею до самой глубины.

Он сжимал в ладонях ее лицо и целовал в губы. Дейн казалось, что она больше не выдержит, но, когда он повел ее к заключительной стадии, к вершине наслаждения, она поймала себя на том, что сопротивляется удовольствию, что старается вести себя так, как положено послушной своему долгу жене...

– Черт возьми, черт возьми!

Потом была тишина, леденящее молчание, и Флинт смотрел прямо в голубые глаза жены. С их триумфальным выражением. Смотрел так зло, что она понимала – лучше ей ни слова не говорить.

– Такая послушная, совестливая, услужливая супруга, – прорычал он. – Такая податливая, такая... такая лгунья, черт возьми!

Вот этого она никак не ожидала услышать.

– Что? – Дейн чуть не подпрыгнула. – Чего еще ты ожидал от жены, ты, ублюдок? Ты женился на мне из-за денег, запер меня, украл мою одежду, превратил меня в вещь. А мне, мне что остается? Я буду играть свою роль до конца – у вещей нет чувств, они не умеют играть в игры и управлять плантацией. Они просто неодушевленные предметы, которые можно продавать, покупать и выставлять напоказ. И вот я перед тобой – тряпичная кукла с руками, ногами и телом, которое ты можешь согнуть так и эдак – как тебе вздумается, мой муж, и делать с ним все, что тебе угодно.

О Господи, она слышала, как Флинт прорычал что-то невнятное. Она думала, он ее ударит. Глаза его были как горящие уголья.

– Вещь, говоришь? – прошипел он, скатившись с нее без особых церемоний. – Сейчас посмотрим.

Флинт раскинул ее дрожащие ноги.

– Нет, – застонала Дейн, когда пальцы его коснулись ее вибрирующего центра.

– Нет? Но ведь куклы не умеют говорить. Куклы не могут иметь свое мнение и требовать ничего не могут. Вещь не может стонать от удовольствия, – добавил он, когда она, вопреки собственной воле, застонала и раскинула ноги пошире. – Ты создана быть любовницей, Изабель. Создана для меня. Ты навсегда моя, – шептал он, чувствуя, как реагирует на ласку ее тело. – Моя сладкая, моя...

Он все время повторял это и чувствовал, как ее гнев мешался с острейшей потребностью в том, что он делал, и эта смесь выливалась в то, что, подняв бедра навстречу его проворным, опытным пальцам, Дейн толкала себя ему навстречу, и так до тех пор, пока ощущения не стали подобны громадному пульсирующему горячему шару, который, не в силах больше вместить в себя всю меру наслаждения, взорвался, отбросив ее в сверкающий мир чистого наслаждения.

Да, она навеки его.

Но она скорее умрет, чем признается в этом.

 

Глава 12

Он оставил ее одну в запертой комнате. На сей раз вообще без всякой одежды, поскольку ночная рубашка оказалась изодранной в клочья, а платье так и не нашлось.

Но ведь не может быть, чтобы отец не побеспокоился о том, чтобы сундук с вещами дочери доставили из Нового Орлеана. Когда это произойдет – лишь вопрос времени.

А между тем Оливия наверняка ее хватится, а может, и Питер решит заглянуть, и Флинт Ратледж будет вынужден позаботиться о том, чтобы его жена во что-то оделась.

«Муж обязан покупать жене платья», – говорила себе Дейн, когда, сорвав с кровати простыню, завернулась в нее, как в римскую тогу.

Получилось весьма удобное платье – легкое и не сковывающее движений. Ей ничего не оставалось, кроме как, пододвинув стул к окну, дышать воздухом. Выйти из комнаты она все равно не могла. Надо было лишь заставить себя не думать о муже.

Но, увы, Дейн больше не о чем было думать, вернее, все ее мысли так или иначе обращались к замужеству.

Хотелось, чтобы после обеда к ней заглянул Питер и они могли бы обсудить дальнейшие планы.

Дейн пошлет ему записку – попросит прислать Боя, чтобы она могла тренировать его в Бонтере, подготовить к скачкам, которые состоятся осенью в Сент-Франсисвилле.

Питер будет здесь осенью?

Праксин принесла ленч. Дверь в комнату распахнул для нее Тул, оставшись невозмутимо ждать в вестибюле, пока служанка поставит на столик поднос и удалится.

Невозможно поверить: ее муж действительно вознамерился держать супругу в этой комнате, как непослушного ребенка.

Муж...

Дейн подняла салфетку корзинки со свежими булочками. Помимо хлеба ей принесли маленькую тарелку супа. Горячий суп – повторение утреннего урока унижения.

Хлеб и вода для узницы – именно так. Ей хотелось швырнуть этот скудный обед в лицо Флинту, но вместо этого она съела все, до последней капли. Он пришел к ней ближе к вечеру, разгоряченный и пропотевший – прямо с полей. Вошел и сорвал с себя одежду.

– Я вижу, послушная жена ожидает меня, – ехидно заметил Флинт, протянул руки к простыне и сорвал ее с Дейн. – Послушная жена не прячет себя от мужа. Твое предназначение – постоянно ждать меня и быть готовой встретить так же, как я всегда готов быть с тобой, нагой и жадный до твоего тела.

И он действительно желал ее – грубая рабочая одежда не могла скрыть его сильнейшего возбуждения.

Флинт отнес Дейн на кровать без церемоний, ибо она уже была готова. Возбуждена его желанием и стремлением обладать ею грубо и жадно.

Дейн не думала. Она не знала, хотела ли сама того же, чего хотел он – быстрого и жадного соития, от которого у обоих захватило дух и которое, несмотря на то что оба достигли оргазма, оставило их обоих желать большего.

Она не знала, отчего ей так полюбится этот его запах, прикосновение мускулистого тела, напряженного после тяжких трудов в поле, его возбуждение, вызванное скорее не похотью, а жизненной силой.

Но она еще так многого не знала.

– Послушная жена будет ждать меня здесь, в постели, и у нее не должно быть никаких мыслей, кроме мечты о том, чтобы муж, вернувшись, вновь овладел ею. А он, в свою очередь, будет думать о ее теле, готовом принять его в тот миг, как он войдет к ней. Он живет ради этого мига, жена, и он весь день пребывает в состоянии возбуждения, зная, что его нагая и страстная жена ждет его возвращения.

Дейн почувствовала, как у нее перехватило дыхание, и тело, еще не остывшее после страстного совокупления, разгоряченное его дерзкими словами, томно потянулось. Она будто упрашивала его остаться.

Но Дейн была прирожденной искусительницей. Тело ее само знало, что делать, чтобы привлечь мужчину. Он уже был наполовину одет, но она шевельнула бедрами так, что он снова захотел ее. Он видел по ее глазам, что одного раза ей мало, что она тоже возбуждена.

Флинт закончил одеваться и провел своей большой жаркой ладонью по ее телу.

Затем он оставил ее, не забыв запереть за собой дверь.

Дейн еще долго оставалась в постели, чувствуя, как токи желания прокатываются по телу и жара и запах укутывают ее в тончайшие покрывала.

Вот каково это – быть рабыней ощущений. Собственное нагое тело позволяло ей пировать, наслаждаться тем, что оно способно было чувствовать и какие чувства вызывать, какой хаос оно могло посеять в сердце мужчины, который возжелал ее.

В этом была ее сила, и он, понимая это, запер ее, чтобы никто, кроме его самого, не мог видеть и обладать ею. Флинт пожелал смести все барьеры между своим эротическим желанием и собой. Он жаждал ее каждую минуту, и он не хотел, чтобы хоть что-то мешало осуществлению его желания.

Флинт хотел Дейн, томящуюся в страстном ожидании, нагую, исполненную желания получить то, что мог дать ей только он. Одна, вдалеке от всех, Дейн не испытывала потребности в том, чтобы прикрывать чем-то свое тело, и сама нагота действовала на нее возбуждающе. Тем более что нагая она не могла не думать о нем, о том миге, когда он придет к ней снова.

Тело ее вновь и вновь переживало полученное удовольствие, словно существовало отдельно. Его поцелуи, эротические ласки, плоть...

Тело Дейн истекало соками, оно желало вобрать в себя каждый дюйм его...

Такая сила! Сила и власть Изабель!

Та власть, которую она считала потерянной, когда он взял ее в жены... ибо неужели он мог захотеть взять в жены Изабель?

Дейн провела ладонями по своему гибкому, влажному от жары телу.

А чего хотела она?

Дейн хотела того, чего желала живущая в ней Изабель: его нагого в постели с ней, прямо сейчас!

Она хотела...

Дверь открылась...

Флинт стоял на пороге. Голый и желающий ее. Его черные блестящие глаза пировали, рассматривая жену, лежавшую перед ним в постели и переполненную желанием.

Дейн обернулась. Глаза ее сузились, и она улыбнулась как женщина, которая знала о нем все и знала, что ему не устоять. Дейн была в точности такой, какой он ее себе представлял: нагое тело ее чуть дрожало от возбуждения, и думала она лишь о нем и о том, как он станет любить ее тогда, когда явится, чтобы заявить свои права на нее.

Флинт закрыл за собой дверь.

Воздух сгустился.

Дейн не могла шевелиться. Просто лежала и смотрела.

И Флинт не хотел двигаться: просто стоял и смотрел, как будто взглядом мог навечно продлить их союз. Она знала это и не могла отвести взгляда от его могучего естества. Она томно потянулась, раскинула ноги, открываясь для него.

Флинт почувствовал острый ток желания, но не шевельнулся. Дейн заерзала под его горячим взглядом, тело ее звенело от возбуждения, соски набухли.

Флинт словно окаменел.

Она пробежала ладонями по своему телу, чувствуя то, что мог бы чувствовать он, лаская ее, как тому положено быть. Она видела очевидный эффект своих действий, проявляющийся в эрекции Флинта, но он не шевелился.

– Муж, – хриплым от желания голосом проговорила она, – ты тверд как гранит и выглядишь готовым...

– Еще недостаточно тверд, жена, и еще не готов. Еще не готов...

Она сдавленно застонала.

– И я буду смотреть на тебя голую столько, сколько захочу, жена...

– Я... Власть.

Ее нагое тело обладало властью – ему все было мало... Да! Да...

Дейн шевельнула бедрами и прогнула спину. Она чувствовала, что в его глазах она само совершенство – ее гибкое тело, заостренные твердые соски, форма груди, темный треугольник между ног, зовущий узнать тайну вновь и вновь...

Если он никак не может насытиться видом ее женственного тела, то сколько в нем силы, какая в нем власть...

– Муж, ты так удивительно тверд...

– Я оставался тверд все время, пока был без тебя. Когда я тебя покинул, стоило мне подумать о тебе, и я снова становился твердым и горячим...

– Мне нравится, что я могу делать это для тебя, – прошептала Дейн, протягивая руку. Такая власть. Такая чудесная власть... – Ты знаешь, что делаешь со мной?

– Почему бы тебе не сказать мне об этом... жена?..

– Я хочу тебя в себе прямо сейчас. Хочу почувствовать каждый твой дюйм, хочу быть нагой и готовой для тебя постоянно... Каждый раз, как я думаю о тебе, то хочу тебя. Мое тело нуждается в тебе. Позволь мне прийти к тебе, позволь...

Дейн сошла с кровати и пошла к Флинту, покачивая бедрами. Она остановилась в дюйме от него, и орудие его страсти железным стержнем встало между ними. Соски ее касались волосков на его груди.

– Позволь мне, – прошептала она голосом, дрожащим от еле сдерживаемого возбуждения. Так близко... Так томительно близко...

– Позволь мне, – выдохнул он, и она почувствовала его жаркие горячие ладони у себя на плечах.

Дейн подставила ему рот для поцелуя. Ладони его медленно заскользили вниз, накрыли грудь, большие пальцы ласкали возбужденные соски, и все это время он не отрывался от ее рта... Руки его сомкнулись у Дейн на талии. Вот они ласкают бедра, поглаживают тугие ягодицы, сжимают их...

Затем Флинт приподнял ее. Дейн согнула колени, прижавшись ногами к его бедрам, и обвила его руками, давая возможность войти в нее.

Он опускал ее медленно, дюйм за дюймом, пока она не охватила его целиком.

– Ты хочешь этого? – застонал он, прижимая се к стене спиной, чтобы иметь возможность двигаться.

– Я люблю это, – прошептала она у его губ. – Я чувствую тебя всего. Я хочу тебя.

Он накрыл ее рот поцелуем.

– Ты этого хочешь? – Флинт вошел в нее еще глубже, еще туже.

– Я хочу тебя как угодно, – прошептала Дейн, подставляя ему губы.

– Изабель, – пробормотал он, сжимая ее ягодицы и методически толкая себя внутрь.

– Изабель любит твои поцелуи, – прошептала она и открыла рот пошире, вбирая его язык.

То был еще один облик рая. Его поцелуи, сильные руки, сжимающие ягодицы, то, как он входил в нее словно поршень.

Дейн чувствовала его прикосновения, ей хотелось почувствовать то, что чувствует он, и узнать то, что знал он. Его ритм сровнялся с ритмом ее пульса, и та скользкая стеклянная гора, по которой она взбиралась, вдруг рассыпалась на обломки. Наслаждение растеклось по телу.

Его разрядка пришла на мгновение позже. Опустошающая, полная, полнее не бывает...

И тогда Флинт отнес жену на кровать. Она легла, уткнувшись лицом в его плечо, обвив ногами, не желая выпускать из себя.

Дейн проснулась не сразу, а проснувшись, поняла, что лежит на животе, что пальцы ее ухватились за жесткие густые волосы у его корня. Муж был рядом, и его ладонь поглаживала ее ягодицы.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на него. Флинт лежал на спине, раскинувшись, выставив, словно для обозрения, готовый к любви орган. Рука его продолжала двигаться, дразня, пробуждая ото сна.

Изабель так легко соблазнить. Дейн шевельнула бедрами, приглашая мужа к дальнейшим исследованиям, и он внял приглашению, лаская ее именно там, где ей больше всего этого хотелось.

Вот там, как раз там...

Дейн застонала, поощряя его к дальнейшим действиям. Его пальцы скользнули в самый центр ее существа, влажный и готовый к любви.

– Я не могу удержаться от того, чтобы тебя не трогать...

– Я не хочу, чтобы ты... – прошептала она, и его пальцы скользнули глубже.

Он не убирал руки, занимая такое положение, чтобы войти в нее сзади.

– Я хочу тебя сейчас...

– Ты хочешь меня? – Изабель любит поиграть, она знает свою власть. Она вообще все знает.

– Я слишком сильно хочу тебя...

– Достаточно ли ты тверд для меня? Флинт застонал.

– Мне нужно точно знать, насколько ты тверд, – прошептала она, и он, вздрогнув от возбуждения, вызванного ее словами, крепко сжав ее бедра, одним движением резко вошел в нее.

Флинт не останавливался, словно в нем жил мощный мотор. Дейн не могла видеть его, не могла дотронуться до него. Она лишь отдалась новым для себя ощущениям.

Мускус и магия – запах и чувства, это все, что она могла ощущать. Все, что она чувствовала, это как он вонзается в нее, доходит до глубин ее желания и еще раз делает ее своей.

И тогда обрывки ощущений, как клочья тумана, просачивающиеся из ее глубин, сгустились в пену – мягкое вокруг твердого, нежное на гранитно-жестком – и затем медленно, медленно отступили, оставив лишь камень, скалу...

А он все входил и входил в нее. Дейн была потрясена резким выбросом его семени, влагой, наполнившей ее. Она медленно опустилась вниз, так чтобы он полностью накрыл ее собой. Флинт все еще оставался глубоко в ней. Так они и уснули.

Найрин злилась. Она не знала, что делать с Гарри. Стоило ей решить, что подход к Питеру, красивому, стройному, молодому, найден, как Гарри вырастал у нее на пути.

Проблема состояла еще и в том, что Питер, казалось, не обращал внимания на ее чары, и она настолько оказалась неподготовленной к такому обороту событий, что даже одеваться стала вызывающе, надеясь хоть как-то оказаться замеченной.

Но на месте Питера всегда оказывался Гарри, который только и ловил случай, чтобы перехватить Найрин где-нибудь на лестнице и утащить к себе.

Все шло так, как мечталось старику. Питер каждое утро выезжал верхом в поля, тем самым оставляя Гарри простор для маневра. Весь день он только и занимался тем, что преследовал Найрин, заставляя выполнять обещания.

Но ей держать данное ему слово совсем не хотелось. Найрин хотелось давать обещание Питеру – их бы она выполняла с большим удовольствием. Ей хотелось пробраться к нему в спальню ночью и заставить его овладеть ею. Она хотела, чтобы Гарри ушел с дороги, а Питер сделал ей предложение руки и.сердца.

Найрин только не знала, как именно осуществить свои намерения. Питер жил в Монтелете уже неделю и ни разу не посмотрел на нее так, как обычно смотрели мужчины. Она хотела преподать Питеру урок, заставить его умолять ее отдаться, и это навязчивое желание мешало мыслить ясно.

Если бы только здесь была ее мать...

Появление Питера изменило все, все...

И она не знала, что было бы лучше: вначале выйти замуж за Гарри, а потом от него каким-то образом избавиться, или вначале соблазнить Питера.

Любой из сценариев имел свои слабые стороны, и отсутствие у Питера интереса к ней было одной из них. Именно это делало замужество с Гарри более предпочтительным, потому что, когда они станут родственниками, ему придется начать ее замечать.

Но быть женой Гарри и жить под одной крышей с этим изумительным куском юной мужской плоти... будет так трудно. Притом нет никаких гарантий, что Питер останется жить с ними и дальше. Но если Найрин сумеет соблазнить его и сделать рабом своей страсти...

Словно по мановению волшебной палочки Питер появился перед ней – свежий и элегантный.

– Доброе утро, Питер, – сказала Найрин несколько натянуто – это из-за того, что при виде его чуть не лишалась дара речи. – Ваш отец сейчас в полях. Вы, наверное, собираетесь к нему присоединиться?

Питер налил себе кофе.

– Я собираюсь переправить Боя в Бонтер. Об этом отец должен был позаботиться несколько дней назад. Боем никто не занимался со дня этой дурацкой свадьбы, а конь нуждается в выездке. Он принадлежит Дейн. Вы что-то сказали, Найрин?

Она ничего не сказала, она подавилась печеньем. Опять эта Дейн! Она не могла больше слышать ее имя.

«Куда ни кинься – всюду Дейн! Она заполучила Клея, стала женой самого красивого мужчины в округе, ее обожает Питер. Дейн оказалась победительницей. Как?»

Найрин никак не могла понять.

Она со смешанным чувством наблюдала за тем, как Питер допил кофе – завтракать он не стал, – как вышел из дома и направился к конюшне.

– Он еще не уехал?

Найрин чуть не подпрыгнула.

– Гарри, ты меня чуть до смерти не перепугал!

– Я просто хотел, чтобы он уехал. Думаю, Питер останется там на несколько часов, не меньше. Дейн заставит его остаться и выслушать историю ее скорбей, а у нас с тобой будет в это время чем заняться.

Чувство страха и отвращения накатило на Найрин. Как сможет она продолжать с легкостью притворяться перед Гарри, когда ей хотелось заполучить его сына?

Найрин взяла себя в руки и решила потянуть время, поглаживая любовника по щеке.

– Ну разве ты не хитрюга, мой милый? Кто на самом деле предложил доставить Боя в Бонтер?

– А ты как думаешь? Его несколько часов дома не будет. Даже эта зануда Оливия не посмеет выставить его за дверь немедленно. А мы с тобой сможем прекрасно провести время, Найрин. Несколько часов – это так много...

Она позволила ему прикоснуться к ней толстыми мокрыми губами и игриво пробормотала:

– И для чего нам так много времени, Гарри, милый?

– Для тех штучек, что ты обещала мне, Найрин, – прошептал он перед тем, как впиться в ее губы. – О чем я мечтал так долго...

– Разве я обещала тебе что-то, Гарри? Да, конечно! Разве мне не хочется того же, что хочешь ты? О, я так соскучилась по твоим поцелуям. Не будем терять времени на разговоры, дорогой...

Найрин впилась в его рот, как змея, голодная и опасная. Гарри застонал, прося пощады.

– Ты знаешь, чего мне хочется, Найрин. Она жевала губами его нижнюю губу.

– Ты уверен, что пора?

– Уверен.

– Это будет как аперитив к нашей совместной жизни, Гарри, – прошептала Найрин. – Иди, Гарри, и я буду ждать тебя через десять минут, как обещала, иди...

– Поклянись...

– Не веди себя как ребенок, Гарри.

– Я чувствую себя ребенком.

– Когда ты вернешься, то будешь чувствовать себя мужчиной. А теперь иди...

Оливия спустилась поприветствовать молодого человека, который был так похож на Дейн, что дух захватывало.

Те же голубые глаза, те же черты лица, но только гораздо более мужественные, те же густые светлые волосы и крепкое тело Гарри – каким оно было когда-то. Только этот молодой человек был выше и изящнее и очень, очень уверен в себе.

– Присоединяйтесь к завтраку, мистер Темплтон.

– Пожалуйста, зовите меня Питер.

– Конечно, Питер. А вы меня можете звать Оливия.

Она предложила гостю кресло у маленького столика, который Тул накрыл на веранде верхнего этажа. Праксин уже несла поднос с завтраком для Питера.

– Я думаю, что здесь приятнее, чем в столовой. А вы у себя в Монтелете где завтракаете? – Господи, у него и выражение лица было такое же, как у Гарри, когда тот был молод. Рука Оливии предательски задрожала.

Питер с благодарным кивком принял предложенный кофе, но отвечать на вопрос Оливии не стал. У него не было желания говорить. Он пытался составить свое мнение о женщине, которая так долго считалась злейшим врагом его отца.

– Я мало вижу сына и свою невестку, – деликатно заметила Оливия. – Впрочем, это так понятно. Свадебного путешествия у них не было... Всю эту неделю они проводят в основном наедине в отдельном крыле, так что фактически мы не общаемся...

Оливия замолчала. Не существовало способа дипломатично изложить то, что происходило в этом доме. То, что еду им Праксин приносила в спальню и что большая часть ее оставалась несъеденной.

– Мне кажется, я не должна их беспокоить, – в завершение сказала Оливия, стараясь говорить как можно более отстраненным тоном.

– Да, конечно, но Бой...

– Я уверена, она будет счастлива, – пробормотала Оливия, мысленно облегченно вздохнув.

Питер избавил ее от необходимости продолжать неприятную тему. – Расскажите мне о ваших планах, Питер. Как я понимаю, вы собираетесь задержаться в Сент-Фое?

– Я еще не решил, – рассеянно проговорил молодой человек, хотя он давным-давно все решил, еще до того, как вернулся домой. Он собирался снова уехать в Париж, и Гарри никак не сумел бы его заставить остаться в этом Богом забытом болоте.

– Это мудро – не торопиться с решениями, – пробормотала Оливия, гадая, каким образом сумеет протянуть разговор хотя бы на час, как того требовала элементарная вежливость.

– Угощайтесь печеньем, Питер. Скажите мне, как поживает Гарри?

Она ничего не хотела знать, но слушала, стараясь придать своему лицу заинтересованно-вежливое выражение, и даже кивала в нужных местах.

Гарри торопился как никогда. Настал момент истины – полной капитуляции Найрин, момент воплощения в жизнь самых смелых его фантазий.

Он замедлил шаг на ступенях, ведущих на веранду.

– Найрин! Найрин, милая, ты где?

Его голос отражался от стен, отдавался эхом в пустом вестибюле. Вдруг им овладел страх. Неужели она вот так взяла и бросила его?

– Найрин! – Он поразился той мере отчаяния, что сам услышал в своем крике. Проклятие! Это его дом, его деньги, это он опекун бездомной и бессердечной суки, брошенной собственными родителями! – Найрин!

– Не кричи, Гарри, – раздался за спиной хрипловатый голос. – Я здесь. Я жду тебя.

Он обернулся.

О боги! Она была нагая. Найрин стояла в дверном проеме, соединяющем два зала, и ждала его.

– Найрин, – выдохнул он.

Она зашла в зал и подошла к нему.

– Найрин...

– Позволь мне присесть к тебе на колени, Гарри, – прошептала она, и он опустился на ближайший стул – ноги отказывались держать его. Она оседлала его, предварительно раздвинув руками его ноги, и взяла в ладони его лицо. И тогда она поцеловала его, глубоко проникая в рот узким проворным языком, словно желала высосать из него душу.

– Я хочу тебя, – пробормотал Гарри, непослушными пальцами пытаясь расстегнуть одежду. – Я хочу тебя... На полу... Сейчас...

– Как пожелаешь, милый, – согласилась она, соскальзывая с той же кошачьей грацией и опускаясь на пол. – Иди ко мне, Гарри. Я так тебя хочу...

Он упал на пол. Он был словно во сне.

А Найрин лежала под ним, легко ему подыгрывая, ибо эту сцену она разыгрывала уже много-много раз в Богом забытых городках, разбросанных между Техасом и Невадой. И она делала свое дело мастерски. Стон здесь, похлопывание там, схватить, толкнуть, и все это с неизменной обольстительной улыбкой, не переставая шептать ему на ухо то, что он хочет услышать.

– Делай это со мной, – шептала она, поощряя Гарри к дальнейшим действиям. Она точно знала, когда надо замереть и вскрикнуть, она знала, что тем самым приближает развязку.

Но процесс мало-помалу захватил и ее, и вот ей уже не приходилось притворяться.

– О, Гарри, – простонала Найрин. Едва ли ей надо было говорить ему что-то еще, он в этом не нуждался. Он был уверен, что она его хочет.

Не стоит его разуверять.

Но, позволяя ему мечтать, Найрин целиком контролировала ситуацию, и это ей давалось легко. Все равно что ехать в повозке вниз с горы, не слишком высокой и крутой – элемент опасности присутствует, но поводья у тебя в руке и ты, когда надо, притормозишь. Вот и сейчас Гарри работал как насос, а она катилась с горы, потому что ему потребовалось слишком много времени, чтобы утолить свою похоть.

И тогда она услышала, как хлопнула дверь, как кто-то вошел в комнату. И взглянула в гневные глаза Питера. Она точно знала, что именно он увидел: ее смуглое тело сплелось с телом его отца, но глаза ее ясны и ничем не затуманены.

Питер ушел, и она была рада этому – рада тому, что он видел ее нагой, обвивающей ногами бедра отца. Он будет ревновать, он захочет переманить ее на свою сторону. И, возбужденная этой запретной фантазией, Найрин почувствовала, как тело ее напряглось по собственной воле и горячая волна удовольствия прокатилась по нему.

– Итак, монсеньор Клей, покажите нам карты.

Клей замер. Тот, кто говорил, некто Дювалье, знал его много лет, и ему Клей неизменно проигрывал. Он неохотно швырнул карты.

– Я поиздержался, Дювалье, вам придется взять расписку или закладную на Оринду.

– О нет, мой дорогой друг! Пришло время платить наличными. Расписка ваша ничего не стоит, потому что денег под нее вы все равно не соберете, а старая запущенная плантация ничего не даст. Позвольте сказать, что вы все время проигрываете и остаетесь мне должны, а играете рискованно, не принимая во внимание ваши стесненные обстоятельства. Вы ведете себя бесчестно, мистер, и оскорбительно по отношению ко мне. Итак, я вас спрашиваю: собираетесь ли вы отдавать мне долг чести?

Клей почувствовал страх. Впервые Дювалье отказывался брать расписку или закладную.

Но у него больше ничего не было. Только собственная жизнь.

У Дювалье хватит наглости потребовать сатисфакции по принципу «око за око», особенно в том случае, если речь идет о богатых плантаторских семействах. Но в Новом Орлеане все были в курсе того, что брат его вернулся и умыкнул денежки.

Клей рассчитывал на Гарри, на то, что щедрость его не оскудеет по крайней мере до той поры, пока не оскудеет его же козлиная похоть, и все было бы по его, Клея, желанию, если бы не вмешательство брата.

Клей делал ставки, рассчитывая на деньги Гарри, а еще раньше – на деньги, оставшиеся ему в наследство, и Дювалье не препятствовал ему в этом, хотя результат знал заранее.

– Ну, друг мой? Чем будешь расплачиваться? – терпеливо переспросил Дювалье. Терпеливо, потому что ответ знал заранее.

– Я, – у Клея слова застревали в горле, – я пока ничего не могу сказать. Мне надо вернуться в Бонтер. Там должно быть что-то, если мой брат и в самом деле такой оборотистый, каким пытается себя представить. Может, он уже заработал какую-то сумму, чтобы дать мне аванс.

– Откуда? Насколько мне известно, урожаи трех ближайших лет уже заложены. Монсеньор Клей, не делайте из меня дурака!

– Брат сообразительнее меня. Может, он и сумел выжать из плантации кое-что. Потом, я всегда могу обратиться к матери...

– О да, к бедной многострадальной Оливии. Я в курсе всего, месье Клей. О финансовом положении вашей семьи я знаю не меньше вашего.

Клей понял, что он мертвец.

– Вы должны позволить мне попытаться, – сказал он, надеясь, что просьба эта звучит не как мольба. Но он и сам знал, что деньги взять неоткуда.

Тем не менее Дювалье оказался не чужд состраданию. Он понимал, что человек должен сделать последнюю попытку. Он также знал, что месье Клей не сможет убежать от последней расплаты.

– Хорошо! Даю вам две недели на то, чтобы раздобыть деньги. Целых две недели, и ни дня больше. – Он щелкнул пальцами, подзывая телохранителей, которые сопровождали его повсюду.

Две недели!

Он умрет. Клей знал, что умрет, и не понимал, зачем выпросил эти две недели, когда мог остаться в Новом Орлеане и сделать последнюю ставку – на собственную жизнь, и проиграть тут же.

Но так или иначе, он провел ночь у дорогой проститутки, которой не смог заплатить, а утром с шиком позавтракал в отеле, заказал экипаж и неспешно, с ленцой, что должно было внушить впечатление, будто он ничем не озабочен, поехал в Бонтер.

Найрин слышала, как они ругались. Почти каждое слово отчетливо доносилось до спальни.

– Я не могу оставаться в этом доме, под одной крышей с этой потаскухой, – голос Питера дрожал от гнева, – ты был похож на кабана в гоне, видел бы ты себя, видел бы ты ее глаза...

– Будь ты проклят за то, что подглядывал! Я собираюсь на ней жениться, так что заткни свой грязный рот! Ты сын мне, а не судья, и я не позволю тебе чернить Найрин.

– Куда дальше! Да тебе любой скажет...

– Верно! Она невинная, целомудренная женщина, и я намерен дать ей свое имя.

– Она шлюха, и все это знают!

Шум – удар. Должно быть, Гарри толкнул сына и тот ударился об стену.

– Ну-ка повтори, сын...

– Она расчетливая грязная шлюха, и если бы я ее захотел, она сегодня же была бы в моей спальне.

Звук пощечины.

– Ты прав, сын, ты не можешь оставаться в этом доме. Убирайся немедленно!

Господи, она и впрямь испугалась и решила вмешаться, пока не поздно.

– Гарри, пожалуйста, не надо, не надо поспешных решений...

Найрин встала между ними. Мужчины тяжело дышали и раскраснелись от ярости. Оба готовы были убить друг друга.

– Гарри, послушай, не надо, дорогой. Подумай, что скажут люди?

– Ладно! Пусть будет по-твоему. Но только до тех пор, пока он не найдет себе пристанище. На мои деньги пусть не рассчитывает. Ты слишком добра, Найрин. Легко прощаешь его после того, что он о тебе говорил.

– Он твой сын, Гарри. Я не могу допустить, чтобы ты выгнал его из дома из-за меня.

Гарри посмотрел на Питера. Сын вернул ему взгляд – тяжелый, непрощающий. Он презирал Найрин за кошачью изворотливость и лживость.

– Ты уедешь, – решительно резюмировал Гарри, глядя на Питера. – Даю две недели. А потом, как бы там ни было, ты съезжаешь.

Питер весь свой гнев излил на Найрин.

– Ты, сука, держись от меня подальше! Я скорее убью тебя, чем дам себя поцеловать.

– Ловлю на слове, – промурлыкала Найрин.

Питер резко развернулся и ушел. Она смотрела ему вслед, изнемогая от желания.

– Ловлю тебя на слове, голубчик, – прошептала она еле слышно.

Прошла неделя. Семь дней, проведенные в возбуждении такого накала, что все остальное словно прекратило свое существование.

Флинт не отпускал ее. Он не мог допустить, чтобы что-то скрывало ее наготу, он хотел, чтобы она была доступна ему постоянно. Он никогда не уставал любоваться ею, и Дейн обнаружила, что ей нравится выставлять себя ему напоказ. Изабель, играющая своей властью.

Все в ней его возбуждало. Флинт мог проводить часы, только целуя ее и не касаясь, и лишь от поцелуев он становился твердым как камень.

Она могла сидеть у него на коленях, сжимая бедрами его горячий и твердый орган, подставляя рот для поцелуев и соски для ласки. Дейн нравилась эта позиция – она могла одновременно играть с ним и чувствовать себя наездницей, а он мог шептать ей на ухо любовную чепуху.

– Твои соски такие вкусные, – шептал он, сжимая их между пальцами и чуть оттягивая. – Мне нравится их трогать, мне нравится сосать их, я не хочу, чтобы ты их укрывала от моего взгляда. Никогда не прячь их, слышишь!

Дейн стонала от наслаждения, вызванного его речами и действиями.

– Ты хочешь держать меня голой пленницей всю оставшуюся жизнь, – бормотала она, – чтобы я только об этом и думала. – При этом она брала в руки его возбужденную плоть и начинала ласкать.

Слова и ласки приводили к тому, что они начинали медленный и томительно-приятный подъем к пику страсти, неизменно приводящий к полному взаимному удовлетворению.

А потом, через два или три часа, все начиналось вновь, с той разницей, что на этот раз страсть была бурной и жаркой.

Дейн стала пленницей гарема, состоящего из одной наложницы, и залогом ее власти было неутолимое желание ее мужа – желание, лишь к ней обращенное.

Но она знала, что они не могут пребывать в этом королевстве страсти вечно. Но когда он отопрет дверь, Изабель останется властительницей, наделенной той же силой, и даже большей, чем была у нее до этого.

Это произошло раньше, чем она ожидала. В тот же вечер, после раннего ужина, к которому и он и она едва притронулись, после очередного сеанса чувственности. В дверь настойчиво постучали.

– Флинт! Ты меня слышишь? Открой!

В голосе Оливии было нечто такое, что оба поняли – на этот шаг женщину могло подвигнуть что-то очень серьезное. Итак, что-то произошло. Что-то ужасное.

Он выскочил из кровати и бросился в соседнюю спальню.

– Одну минуту. – Флинт торопливо искал, что бы на себя накинуть. – В чем дело?

Мать окинула взглядом его взъерошенные волосы, небритый подбородок и голую грудь. Оливия не одобрила его поведения.

– Пора возвращаться в реальный мир, Флинт. Клей приехал домой, захватив с собой сундук с вещами Дейн. Через час жду вас обоих внизу, потому что говорить с ним один на один не могу. Слышишь меня? Клей вернулся. Он промотал все деньги в Новом Орлеане, а идти ему больше некуда.

 

Глава 13

Не такое возвращение домой Клей рисовал себе по дороге. Флинт сбежал вниз по ступеням злой как черт, едва одетый и небритый, с беспощадным выражением лица.

– Какого черта ты тут делаешь?

Никакого желания следовать приличиям – впрочем, чего еще можно ожидать от человека, проведшего в глуши двадцать лет.

Но Клей был воспитан как подобает, и посему он с улыбкой протянул брату руку.

– Добрый вечер, братец.

Флинт в негодовании оттолкнул руку.

– Чего ты хочешь?

– Отдохнуть за городом, чего же еще? Уверяю тебя, я не держу на сердце зла.

– Похоже, у тебя кончились деньги и ты хочешь выудить у меня нужную сумму, – едко ответил Флинт. – Забудь об этом, Клей. Твоя мать больше не станет ссужать тебя деньгами. Теперь делами занимаюсь я. А твое обаяние на меня не действует.

Черт!

Клей тщательно следил за тем, чтобы ничем не выдать гнев и отчаяние, им овладевшие.

– Я привез сундук Дейн.

– Я дам тебе чаевые, но они все равно не покроют твоих расходов.

– Ты стал очень грубым, брат.

– А ты стал законченным эгоистом.

Они стояли друг против друга: грудь в грудь, бровь в бровь – кровные братья, но более непохожих людей трудно встретить.

Клей чувствовал это. Флинта же это различие давно перестало удивлять. Он не придавал этому значения, как не придавал никакого значения брату и его проблемам.

У Клея чесались кулаки. В этом была жуткая несправедливость: Флинт только недавно явился сюда, а уже чувствовал себя полным хозяином положения.

Он ведь тоже пытался что-то сделать для этого дома, но всегда боялся испачкать руки. Вернье не верил в управляющих, и после его смерти денег категорически перестало хватать.

– Сыновей не принято изгонять из семьи, – назидательно проговорил Клей. – Даже после того, как они блуждают где-то двадцать лет, не говоря уже о двадцати днях.

– Иди к черту, – рявкнул Флинт. – Ты не станешь жить моими трудами, будь уверен в этом.

– Флинт, – тонким голосом заявила о себе Оливия. Она не могла позволить своим сыновьям драться. Не могла позволить, чтобы кто-то услышал о том, что Клея не пускают в дом. Не могла, несмотря на то что прекрасно знала: он здесь, чтобы выманить у нее деньги.

Но сегодня ей должно хватить мужества воспротивиться этому.

– Пусть он останется, – несколько свысока сказала она. – В конце концов, у него хватило рассудка привезти вещи Дейн.

Собственно, это был первый разумный поступок Клея, первое проявление заботы о других за несколько лет. А может быть, она чувствовала, что он бежит от неизбежного, и сердце ее от этого ныло.

Клей был ее сыном, не важно, как он себя вел.

– Я не стал бы называть этот поступок актом доброй воли, – заметил Флинт. – Это у него такая тактика – малыми средствами разжалобить тебя и выудить в десять раз больше. Меня, Клей, ты не одурачишь: когда тебя подстегнут, ты умеешь бежать быстрее гончей. И жалости в тебе не больше, чем у гончей к лисе. – Флинт стремительно обернулся к Оливии. – Позволь ему остаться, но не говори, что я тебя не предупредил.

«В некотором смысле, – думал Клей, проснувшись утром, – дома находиться даже приятно. Никаких обязанностей. Тебя обслуживают от и до, а что касается матери, то она не пристает ни с какими нравоучениями, что с ее стороны весьма мило».

Флинт, как и предполагал Клей, с раннего утра в поле. Он-то не боится черной работы. Клей сразу заметил сдвиги в лучшую сторону и остался под большим впечатлением от упорства брата во всех сферах.

Вчерашней тираде брата Клей не стал придавать значения, восприняв ее как следствие усталости после чрезмерных «трудов».

Чему очевидным свидетельством явилась Дейн с губами, опухшими от поцелуев, и довольным выражением лица. Госпожа Дейн, которая могла бы принадлежать ему... Странно, но ему было обидно оттого, что она ведет себя так, будто ничего не случилось. Как будто вмешательство Флинта не изменило его жизнь.

Но Клей решил об этом не думать, по крайней мере сегодня. Сегодня он будет отдыхать. После городской суеты ему требовалось время, чтобы акклиматизироваться к жизни на плантации. Если в Орлеане жизнь летела, то тут она передвигалась тяжелой поступью рабочего человека. И это Клея раздражало.

Видит Бог, ему было скучно.

А как бы все было великолепно, если бы он женился на Дейн и отправился тратить деньги Гарри в Новый Орлеан... Лучшего он и сам для себя не придумал бы. Клей все никак не мог взять в толк, отчего все рухнуло.

Конечно, во всем виноват Флинт!

Господи, как можно состязаться со старшим братом, способным одним махом выбить почву из-под твоих ног, из-под ног матери и украсть у тебя из-под носа женщину, которую тебе уже отдали в жены. Каково это, после всего случившегося, видеть, как эта сука выглядит довольной, удовлетворенной и эротичной. Впрочем, нетрудно догадаться: ведь он своими глазами видел, что они с братцем вытворяли в Оринде.

Впрочем, почему бы не использовать то, что он знает, сейчас? Такого рода информация вполне может сойти для шантажа, особенно учитывая то, что в его, Клея, положении средства не выбирают.

Все в этом мире относительно. У него не было никаких угрызений совести по поводу того, что он своим возвращением расстроил мать. Он мог легко делать вид, что до его отъезда ничего не произошло.

Оливия никогда не забудет, да и он тоже, что, если бы брат не вернулся, Клей никогда бы не явился сюда и с чистой совестью тратил те деньги, которые Гарри давал бы ему на откуп: чтобы не мешал управляться с Бонтером и вообще не мешал.

И кто мог бы предположить, что эта барышня, Дейн Темплтон, окажется такой любительницей эротических забав? Он об одном жалел: что сам об этом не догадался и не принял ее предложения.

Он мог бы научить ее всяким играм, таким удивительно приятным гадким играм, в которые любил играть сам. Когда он увидел ее тогда, то подумал, что, быть может, еще не слишком поздно. Нет ничего безопаснее и нет никого более нуждающегося в сексе, чем замужняя женщина, которая любит разврат.

Надо просто все сделать правильно, без лишних угрызений совести, не распространяясь о том, насколько срочно ему необходимо уладить денежные дела, и так, чтобы его брат об этом не узнал.

В конце концов, кто первым поцеловал ее в губы, кто первым приласкал ее девственное тело?

Как бы там ни было, у Клея имелись на нее кое-какие права. И он умел быть великолепным актером, когда хотел этого. Он играл всю свою жизнь.

Клей с удовольствием наблюдал за ней: как она его увидела, как, вспомнив о хороших манерах, поборола желание повернуться к нему спиной, как обратилась к нему.

– Доброе утро, Клей. – Дейн говорила сдержанно. – Жаркое утро, не правда ли?

– Не жарче, чем обычно, – ответил он, пожав плечами. – Такое жаркое, как тайны ночи, я бы сказал. – Клей усмехнулся про себя, заметив, что его замечание попало в цель. Синие глаза Дейн потемнели. Ей совсем не хотелось быть с ним любезной. – Присоединяйся ко мне. Моя мама сегодня, кажется, не выйдет к завтраку.

И вновь она не смогла отказаться. Осторожно присела на краешек стула, огляделась, как будто впервые увидела столовую. Она предпочитала смотреть куда угодно, лишь бы не на него.

– Ну что же, – беспомощно протянула Дейн, не зная, о чем с ним говорить. Как он только посмел объявиться здесь после всего, что произошло!

– Вот-вот, – сказал Клей весьма деловым тоном, – послушай, Дейн, давай не будем делать вид, что произошедшее случилось не с нами. Я не хочу, чтобы мое присутствие здесь тебя смущало. Я не держу на тебя никакой обиды. Не могу сказать, что не хотел бы, чтобы все сложилось по-другому, но ты меня знаешь, я как кошка – как бы жизнь меня ни швыряла, все время приземляюсь на четыре лапы. Кто я такой, чтобы оспаривать право Гарри выдать тебя замуж или оспаривать право моего брата вмешиваться в это дело?

Клей завладел ее вниманием. Он видел, что она слушает его с напряженным вниманием, но Дейн не смотрела на него – пока не смотрела, потому что не хотела. Но почему? Ей были невыносимы воспоминания о том, что между ними было?

Он надеялся на это. Господи, как приятна эта зловредная мыслишка. Особенно в свете того, на что она, оказывается, способна. И как тут после этого не держать зуб на брата? Но мисс Дейн не торопилась глотать наживку. А может, она еще раздумывала? Молчание становилось тягостным. Она не желала задавать очевидный вопрос.

Но любопытство в женщине выше здравого смысла. Эту истину Клей давно усвоил. Осталось только ждать.

– Что вы имели в виду, говоря о праве брата вмешиваться? – неохотно спросила она.

– А вы как думаете? – ответил он отстраненно, почти без всякого интереса.

Она снова отступила. Отвечать на его вопрос ей не хотелось. Она хотела сказать: «Потому что он не мог вынести того, что его Изабель коснется другой мужчина». Но разве Дейн могла сказать это Клею, если сама не была уверена в том, что Флинт вмешался именно из этих соображений.

Но для нее именно так все и было. Или нет? Так легко забыть о ненавистном Гарри, когда ты в тумане страсти. Конечно, у него были и другие причины. Должны были быть...

Она не хотела их знать.

– Не думаю, что ты знаешь, что произошло в тот день, не так ли? – продолжал Клей участливо.

– Мне ни к чему это знать, – резко ответила она, – результат был бы один и тот же, Гарри нужно было от меня избавиться.

Клей сделал вид, что не слышит.

– Мы подписали все бумаги, священник приготовил требник, и тут входит он, мистер Всемогущий Флинт Ратледж Первый, сгребает в кучу все документы – все, до последнего листка – и рвет их у нас на глазах. На мелкие кусочки. Потом он вышвыривает меня за дверь и очень доходчиво объясняет, что убьет меня, если я вступлю в этот брак. Никогда в жизни я не испытывал подобного унижения. Когда твой отец попытался прийти мне на помощь, он и его как следует вздул. И вот мы побиты, наше мужское достоинство попрано, и он начинает диктовать свои условия нашей капитуляции. У него оказалось на руках действительное разрешение на брак, священник тут же соглашается заново составить все бумаги, и по новому соглашению никаких денежных выплат он не требует, будь он неладен. Лишь полный контроль над Бонтером, как и было до этого, чтобы твой отец не смел туда и носа казать, и все.

Гарри мало что мог добавить от себя. Мой брат сам вызвался забрать тебя из дома как можно скорее, и никакого побуждения ему в этом не требовалось.

– Ну и что, – перебила Дейн. – Разве этого хватит? А что требовал от Гарри ты?

– И Гарри не имеет контроля вообще ни над чем, – продолжал, словно не слыша ее, Клей. – Но разве на твоего отца это похоже: никакой выгоды не получить от сделки?

Она ненавидела Клея. Ненавидела эту грязную ухмылку, высокомерные слова, ненавидела за то, что он явился сюда и представил обстоятельства ее свадьбы еще пакостнее. Теперь сила была на его стороне. Он видел, что расстроил ее, и тем наслаждался. Он ни на йоту не изменился, и Дейн не могла понять, как он мог ей раньше нравиться. Как она могла хотеть выйти за него!

Надо было переломить ход игры. Дейн резко встала.

– Ты не слышал ни слова из того, что я сказала, Клей. Так слушай, слушай хорошенько: я действительно не желаю знать ничего из того, что ты пытаешься сказать. Можешь держать свои гадкие соображения при себе. Я не собираюсь тебе помогать и видеть тебя больше не желаю. С меня хватит!

Она резким движением задвинула стул.

– Еще вот что тебе скажу, Клей. Ты должен был заключить с моим отцом контракт. На случай краха вашего предприятия. Возможно, тогда ты мог бы заставить его выплатить тебе неустойку, и это решило бы твои финансовые проблемы.

– Сука, – сказал он как можно любезнее. Клей старался не показывать гнева. Черт ее подери, она оказалась чуть сообразительнее, чем он думал, и в постели, и на язык.

Но он не считал, что дело с ней проиграно окончательно.

Клей смотрел Дейн вслед. Она шла с гордо поднятой головой, мелкими шажками, как положено настоящей леди, настоящей хозяйке Бонтера. И с этой ролью, похоже, она вполне сжилась.

Итак, он явился за ней.

И она была рада этому. Рада, что он дарил ей абсолютную уверенность в своей власти, и одна мысль о том, что он ее хочет, как хотел всю эту неделю, возбуждала.

Дейн не хотела больше думать об этом. Он пришел к ней, значит, она сумела подчинить его своей воле, значит, она оказалась не настолько беспомощной, как ей мнилось, несмотря на Гарри и его нездоровую страсть к Найрин.

Дейн хотела Флинта, прямо здесь и сейчас, но он ушел на сахарный завод посмотреть, как там идет работа. Ей некуда было скрыться, чтобы не терзаться присутствием Клея, кроме своей спальни, где этим утром, впервые за всю неделю, она надела платье.

Флинт одевал ее. Он стоял на коленях, натягивая на ее ноги белые шелковые чулки, пока она ласкала орудие его страсти голой ступней. Изабель до самых глубин ее существа, истекающая соком от желания, открытая для него, страстная.

Этим утром он взял ее на стуле. Она обвила ногами его бедра, и он стоял перед ней на коленях, отдавая дань ее сочному лону. Все было чудесно! Лучше не бывает!

Господи, зачем только сюда явился Клей!

Ей не надо было говорить с ним, не надо было позволять сеять сомнения. Флинт пришел за ней – чтобы спасти от жалкой участи.

Этого было довольно. Дейн поднялась по ступеням.

Этого более чем достаточно... Она открыла дверь в комнату и замерла. Он стоял у окна. Голый. Он ждал ее.

– Закрой дверь, Изабель, – хрипло скомандовал он, и она повиновалась, не отводя взгляда от его нагого тела. – Иди сюда!

И она пошла – медленно, чуть нарочито покачивая бедрами.

– Я не могу выносить, чтобы ты говорила с другим мужчиной.

– У твоего брата нет ничего, чего бы мне хотелось.

– Докажи мне.

– Как я могу – на мне столько всего надето. – Она была уверена в своей власти.

Флинт протянул руку к вороту ее платья и рванул так, что платье развалилось на две половины.

– Теперь нет, – сказал он, стаскивая с нее остатки одежды.

Дейн прогнулась в спине так, чтобы жесткие волоски на его груди ласкали ее нежные соски.

– Почему бы тебе не приступить прямо сейчас, – прошептала она.

Никто не сказал ни слова о том, что мучило обоих, что вносило в их страсть ноту отчаяния. В их саду действительно появился змей, и этот змей имел имя – Клей.

Даже глубокой ночью духота не исчезала, влажность была такова, что тело покрывалось испариной. Болотные испарения пропитывали тело, казалось, растворяли сами кости.

Клей о многом забыл. В Новом Орлеане так легко вышибает память. Навязчивые воспоминания гнала прочь развеселая городская жизнь.

Человеку не стоит привязывать себя к захолустью. Человек должен быть тем, кем он хочет быть, и иметь всех тех женщин, которых хочет иметь, – тогда он может считать себя свободным.

Но только если он жив – мертвому уже ничего не надо. А если долг не отдать вовремя, то можно уже сейчас считать себя покойником. С Дювалье шутки плохи.

«Но как отдать долг, если негде взять денег?»

Странный вопрос. Он может дать слово чести. Имя Ратледж что-то да значит в этих местах. Слова Ратледжа должно быть достаточно.

Так оно и было со всеми, но только не с Дювалье, не с инспектором манежа новоорлеанского цирка, негласно контролирующим весь теневой бизнес города: игорные дома, питейные заведения и проституцию.

Будь он поумнее, давно бы уже стал соратником Дювалье, но ведь Ратледж не может позволить себе испачкать свои аристократические руки. И, кроме того, Бонтер мог предоставить ему достаточно удовольствий, притом бесплатно, и на тот момент большего он не искал.

Тогда не искал.

Самое неприятное из того, с чем он столкнулся по возвращении в Бонтер, это укоризненный взгляд дворецкого Тула.

Мать не желала с ним общаться тоже. И госпожа Дейн избегала гостя весь день. Братец пропадал где-то в полях, надрывая спину в грязной работе. Но по крайней мере, в одном Клей преуспел: успел посеять зерна сомнения в весьма плодородную почву сознания Дейн.

Одно очко в его пользу.

Он зажег сигару. К ним он пристрастился в Новом Орлеане. Ему нравилось смотреть, как светится огонек на ее толстом конце. Словно маяк, зовущий ее величество Удачу.

Здесь, на нижней веранде Бонтера, было тихо и спокойно. Впервые за несколько недель Клей мог расслабиться, зная, что не услышит стук в дверь, означающий, что Дювалье явился по его душу.

Человеку нужно время, чтобы отдохнуть от проблем. Ему нужна хорошая сигара, тем более что она может стать последним удовольствием в жизни. Клей потушил сигару и бросил за перила. Было тихо. Казалось, сама природа притаилась, пряча свои тайны.

– Мистер Клей...

Тихий голос, таинственный, вкрадчивый, донесшийся из темноты.

– Мистер Клей...

– Я слышу тебя, – прошептал он.

– Отчего вы не пришли со мной повидаться, мистер Клей?

– Мелайн, черт побери, ты знаешь, что я только вернулся.

– Я знаю, что у вас большие неприятности, мистер Клей. Нам надо поговорить о том, чтобы раздобыть кое-что существенное, но вам, похоже, это неинтересно, потому что вы не собирались со мной встретиться. Он скользнул в тень, на голос.

Черт! Надо было позволить отцу овладеть ею, от нее одни неприятности.

– Тихо, Мелайн, тихо.

– Помните мой секрет, мистер Клей?

О чем это она?

– Перед тем как вы уехали в последний раз, мистер Клей, мы говорили с вами о том, что моя мама кое-что мне рассказала. Вам ведь нужны денежки, мистер Клей? Вы готовы получить их и в обмен сделать услугу Мелайн? Как только решите, вы найдете Мелайн, а пока, вижу, вам совсем неинтересно то, что она может вам сказать...

И с этим она растворилась в ночи. Но теперь Клей уже не мог не думать о том, на что она намекала. Все это было ему знакомо, так знакомо...

Тайна... Власть в руках у жалкой служанки...

Что-то, о чем ей могла рассказать ее мать?

Эта сцена стояла у него в памяти. Он клял себя на чем свет стоит, ибо сдуру поверил в то, что речь идет о драгоценностях. О той давней истории часто рассказывала им Оливия. Пропавшие драгоценности, украденные Селией и отданные Гарри Темплтону в надежде, что в обмен он отвезет ее на север и купит ей свободу. Оливия была уверена, что Селия отдала Гарри не все. Кое-что припрятала на случай, если Темплтон не исполнит обещания.

И когда он оставил ее и вернулся домой с невестой-креолкой, она перепрятала драгоценности понадежнее, а тайну клада передала лишь одному человеку – мисс Королеве Мелайн, своей дочери, соблазнительнице мужа Оливии и ее сына.

Видит Бог, эта маленькая сука перед ними в долгу, и отдать его она может, лишь рассказав правду, даже если окажется, что драгоценностей нет и Гарри получил их все.

Но что, если... о, какая изумительная перспектива... что, если они существуют?

Что, если один маленький бриллиант выпал из перстня и Гарри не заметил его, а Селия припрятала? Что, если где-то прячется больше, чем один бриллиант?

Смеет ли он надеяться? Осмелится ли он связаться с Мелайн еще раз, чтобы выяснить правду?

Что это? Жест отчаяния или леди Удача прилетела на его огонек?

Клей не знал, но готов был схватиться за последнюю возможность как утопающий за соломинку.

Найрин не могла уснуть. Прошло несколько дней после стычки Гарри с сыном, и каждый день Питер выезжал из Монтелета рано утром и возвращался поздно ночью, ибо не мог находиться с отцом под одной крышей.

Но ей было необходимо его видеть. Он был ей нужен.

Тем не менее она принимала Гарри в постели так, как будто ей это доставляло удовольствие, и стонала, и кричала, и бормотала то, что он хотел слышать.

О, если бы она знала о Питере!

Найрин подумала, что умрет, если не получит его. Ей надо было во что бы то ни стало задержать его в Монтелете. И она должна была каким-то образом избавиться от Гарри. Но как? Убить его?

Пока она не могла об этом думать. Найрин хотела Питера, а дни бежали, и вскоре он должен будет уехать.

Гарри храпел. Он спал глубоким сном человека, уставшего донельзя. Она позаботилась о том, чтобы вымотать его. Она потрогала его. Он не шевельнулся.

Найрин перекинула через него длинные ноги и встала с постели. Накинув шелковый халат и кое-как подвязав его, она, взяв свечу, выскользнула из комнаты.

Она пошла по коридору, даже не думая о том, что ей предстоит сделать, ее вел чисто животный инстинкт. Она осторожно зажгла свечу и направилась в спальню Питера.

Дверь. Как она не подумала об этом препятствии?

Дрожащей рукой Найрин взялась за ручку.

Не заперта! Она победно улыбнулась.

Осторожно, по стенке, прошла в комнату. Он лежал на боку, раскинув ноги и руки, простыня обмоталась вокруг корпуса.

Найрин затаила дыхание. Если ноги его были обнажены и обнажена грудь, покрытая курчавым волосом, то что до всего остального?

Господи, он был красив как бог! Она и представить не могла насколько. Разве можно разглядеть эти красивые мускулы под одеждой?

Ей надо было увидеть его.

Она почувствовала, что дрожит, и прикрыла свечу, чтобы свет не падал ему на глаза. Затем приспустила халат с плеч и медленно подошла к кровати.

Найрин никогда в жизни не испытывала такого волнения при виде мужчины. Она опустилась на колени и осторожно сдвинула в сторону простыню. Терпеливо, неторопливо, мучительно наслаждаясь тем, как поднимается в ней почти непереносимое желание. Она так хотела видеть, иметь его, что промедление само по себе тоже было сродни наслаждению.

Вот и все – простыня убрана, и он был перед ней – готовый к бою.

Она почувствовала, что горло сдавило волнение. Было так, словно он ждал ее. Будто она ему снилась.

Найрин осторожно коснулась его – ей надо было перевернуть Питера на спину.

Великолепно! Само совершенство. Она готова была съесть его целиком. Найрин осторожно пробежала пальцами по его груди вниз, к мужскому корню.

Тверд как железо. Она взобралась на кровать и оседлала его.

– Господи, как крепко он спит.

Тем лучше – тем легче занять то положение, которое ей так давно хотелось.

Она была достаточно увлажнена для них обоих и медленно опустилась, наслаждаясь ощущением того, как он все глубже и глубже погружается в нее. Он стремительно вырос в ней, и в тот же миг Питер проснулся.

– Какого дьявола?

Она наклонилась и жадно впилась в его рот – и чуть не умерла от удовольствия, которое подарили ей его твердые губы и сухой горячий язык.

– Не шевелись, – выдохнула она. – Тебе ничего не надо делать...

– Ты права, черт возьми, шлюха, слезай с меня немедленно!

– Нет уж, мой любимый... Мне сдается, тебе нравится то, что происходит, – промурлыкала она прежде, чем вновь овладеть его ртом.

Она была как тигрица. Отталкивала его и тянула на себя, терзая, доводя до той точки, когда он уже не мог остановиться, когда ему стало это нужно как жизнь, когда она стала нужна ему как жизнь, такая, как есть: ненасытная, жадная, грохочущий водопад ощущений, в которых он тонул, тонул безнадежно.

– Я знаю, что ты меня хочешь, – прошептала Найрин, прикусив его нижнюю губу. – Ты смотрел на меня и вспоминал мое нагое тело под другим мужчиной, спрашивая себя, что бы чувствовал ты.

– Сука, обманщица, шлюха...

– Я тоже тебя люблю, любимый, – проворковала она, прежде чем накрыть его рот очередным поцелуем.

И вот он, конец наслаждения, последний удар. Удар, в котором собрана вся его сила, удар прямо в ее развратную душу.

– Как мило, любимый, – пробормотала она. – Какой сильный, какой живучий, прямо металл...

– Сука... – сказал Питер устало.

– Теперь тебе от меня не избавиться.

Найрин подошла к двери, наклонилась, чтобы поднять халат, предоставляя ему полюбоваться ее круглыми ягодицами. Обернулась, чтобы он мог напоследок еще раз увидеть ее красивое тело – полную грудь и треугольник между ног.

– Я вернусь завтра ночью, любимый. Лучше тебе меня ждать.

Оливия и представления не имела, как Клей впишется в новый уклад Бонтера. Похоже, он собирался только есть, спать и слоняться без дела. Ничего больше.

Она полагала, что это бессовестно, но что предпринять, не знала. Избегать его постоянно она не могла – отчасти потому, что слишком терзалась любопытством: где он сейчас и чем занимается.

Когда сын спустился к ужину на следующий день, спустился позже всех, так что все вынуждены были ждать его, она поняла, что дальше так продолжаться не может.

Оливии ничего не осталось в этой жизни: ни радости от общения с детьми, ни утоляющей скорби по покойному мужу.

Один ее сын был упрямцем, другой – никчемным неудачником. Каким-то образом старший умудрился взять в жены женщину, предназначенную младшему; Клей по-прежнему был в беде, а Флинт по-прежнему держался отчужденно, демонстративно флиртуя со своей женой. Оливия не знала, как избавиться от ощущения полной безнадежности.

Единственное средство влияния – это деньги. Если бы они у нее были! Она могла бы путешествовать, нанимать рабочих, контролировать жизнь сыновей. Но все просочилось между пальцев, остались лишь дом, урожай и бесполезная Оринда. Сможет ли Флинт спасти то, что осталось, было под большим вопросом.

Ее поддерживала лишь вера в существование своих драгоценностей. Эта вера помогала ей жить. Она исследовала чуть ли не каждую пядь Бонтера в надежде заметить хоть одну искорку, одно колечко, которое могло бы спасти ее сына от нищеты.

Но тогда она не знала, что обездоленным окажется Клей.

И все же Оливия не переставала искать. Искала в тех же самых местах, где искала много раз до этого, в течение двадцати лет, надеясь и не надеясь увидеть – на этот раз – то, чего не замечала прежде.

– Мелайн... Мелайн...

Она вышла из хижины, и тело ее дрожало от восторга. Ей все же удалось приманить его.

– Смотрите-ка, – пробормотала она, – вот и мистер Клей. Наконец-то взял в толк, о чем я ему говорила. Мистер Клей хочет узнать тайну. Ну-ну...

– Мелайн, черт возьми!

О, этот гнев в хозяйском голосе. Она все про это знала. Мистер Клей не собирался вести милые беседы. Он хотел узнать тайну, но и у нее был свой интерес, и она тоже хорошо знала, чего хочет. Мелайн всегда была более крепка умом, чем ее мать.

– Тихо, мистер Клей. Я не привыкла чтобы на меня кричали, я не такая глупая, как мама; мне нужны документы о моем освобождении за то, что я вам скажу. Вам нужна моя тайна, а мне нужны бумаги. Я вам тайну, вы мне документы, и я исчезну. Как вам такой план, мистер Клей?

– Ты хочешь получить документы?

– Да, мне нужны бумаги, с которыми я могла бы уехать на север и получить свободу, мистер Клей, и тогда мы сможем поговорить. Думаю, что вы можете сделать эти бумаги за все камешки, которые спрятала моя мама.

Господи, она словно в душу его смотрела – вычислила самое слабое место, а может, так оно и было, потому что отцовство ребенка все еще было под вопросом. Чей он: Клея или его отца? Честно говоря, многие жители Сент-Фоя тоже хотели бы знать ответ на этот вопрос.

Насколько сложно будет сделать для нее какой-то документ?

Одной поездки в Новый Орлеан будет достаточно – не такая уж крупная инвестиция, но насколько важная. Одним махом решались все его проблемы, даже если для этого придется украдкой приехать в город.

– Ты получишь свои бумаги, – ворчливо сказал Клей. – А теперь ты должна дать мне что-нибудь в залог.

– Я даю достаточно, мистер Клей. Моя мама научила меня, и все это время я знала, но ничего не могла сделать. А теперь я могу, и мы оба получим то, что хотим.

– Поклянись мне, Мелайн.

– Зачем мне лгать, мистер Клей? Она действительно взяла драгоценности, как говорила госпожа Оливия, и отдала их мистеру Гарри, кроме маленького мешочка, который оставила у себя на случай, если мистер Гарри соврет. И правильно сделала. А больше вам ничего знать и не надо.

История, которую поведала ему Мелайн, была очень похожа на ту, что десятки раз повторяла Оливия, и у Клея зародилось подозрение, не подслушала ли служанка рассказ матери, а теперь пытается его использовать.

Но Клей был в отчаянном положении, и выбора у него не было. Вся его надежда была на этот заветный мешочек.

Клей не стал прощаться и пошел прочь. На следующее утро за завтраком Питер вел себя с Найрин так, будто ничего между ними не произошло. И она была готова убить его за это.

Как будто она и впрямь была тем, кем он ее вчера называл.

Закусив губу, Найрин смотрела вслед Питеру, выезжавшему верхом со двора. Она знала, что Гарри где-то поблизости и лишь ждет минуты, когда сын исчезнет из вида.

Она не могла поверить в то, что Питер просто взял и ушел, оставив ее с Гарри. Оставил, зная о том, какие чувства питает к ней отец! Как жаждет он вкусить от ее юного тела!

«Проклятие! Черт побери! Я знаю, мамочка, ты не могла предвидеть такого рода осложнений. А теперь что мне делать? Что делать?»

Впрочем, Найрин знала, что делать. Притворяться. Раздеться перед Гарри донага и раздвинуть ноги, все время при этом думая о Питере и о том, что ночью она придет к нему.

Флинт отправил ее к себе в спальню, словно она была ребенком, которого следует время от времени наказывать. Дейн была возмущена до глубины души.

– Ты ничего не должна моей матери, – гневно сказал он. – У тебя есть обязательства только по отношению ко мне. Когда ужин закончен, моя жена должна немедленно подниматься в спальню и снимать с себя все – до последней тряпки. И ждать меня.

– В самом деле? Может, это ты должен послушно бежать в спальню и, раздевшись догола, ждать меня?

Он ничего не ответил и вышел, уверенный в том, что она поступит так, как ей было велено.

Дейн так и поступила. Поднялась наверх и сняла одежду. Она не могла понять, то ли он поступил с ней жестоко, то ли мудро. Ожидание было пыткой после целого дня, проведенного без его ласки. Тело Дейн было как натянутая струна, оно томилось от желания оказаться в его объятиях. Но так и не дождавшись мужа, Дейн уснула.

И когда он пришел, то был тверд и горяч.

– О нет, Изабель, нет, – выдохнул Флинт, ложась рядом, лицо к лицу.

Он так сильно хотел ее, что зажал свой член у нее между бедрами и просунул в ее рот язык.

То было обладание без обладания, без движений и без разрядки, просто приятные ощущения от прикосновения его мускулистого тела и сладость его шершавого языка.

Только это, и все...

Дейн проснулась, потянулась, сжала его, обняла покрепче. Закинув ногу на его бедро, она предоставила ему доступ в рай.

И так они лежали, тело к телу, губы к губам.

Он не шевелился. Но в этой неподвижности была своя особая прелесть. В ней было что-то, предельно обостряющее ощущения.

Дейн чувствовала легкое подрагивание мышц и корня его желания. Он владел ее ртом, как муж владеет женой, в библейском смысле. Она вздрогнула при мысли об этом, наслаждение было в каждой клеточке ее существа.

Он не шевелился. Она чувствовала напряжение его воли, чувствовала, как его тело дает ей тепло, никакого поглаживания, никаких движений, просто самим фактом того, что он был в ней.

И в конечном итоге это наслаждение вылилось в поток, волной окативший ее. Одно лишь движение бедер, и волна страсти захватила и его, закружила и унесла в страну, где нет ничего, кроме чувственности.

Была глубокая ночь. В дальнем углу спальни горела керосиновая лампа. Флинт не спал. Он смотрел на Дейн. Она лежала на спине, закинув руки за голову, грудь ее была обнажена.

И, как всегда, он был тверд как камень и полон желания лишь от того, что видел.

Месть была сладка, думал он. Он пришел за ней как противник и теперь не знал, сможет ли когда-нибудь отпустить ее от себя.

В своем маленьком раю на двоих они чувствовали себя первозданными созданиями Господа, здесь между ними ничего не стояло.

Ему не надо было думать о долгах и возможной засухе, о надсмотрщиках, о сорняках. Ему не надо было оценивать мотивы и махинации, мечты и решения.

Все, в чем он нуждался, было в ней. Его любовница, его возлюбленная, его Изабель, его Ева.

Дейн была готова принять его, она словно чувствовала желание мужа и реагировала на него неизменным и сильным возбуждением.

Сейчас игра в ожидание начнется снова. Игра, позволяющая продлить и заострить наслаждение.

Он сидел откинувшись на стуле у окна, демонстрируя свое возбуждение, она лежала в постели, томно потягиваясь и изредка призывно двигая бедрами. Но Флинт не был готов обладать ею. Он хотел лишь смотреть на нее, в то время как мог вспоминать ощущения от обладания ею, от того удовольствия, которое ей доставлял.

– Ты хочешь меня, Изабель?

– Так же сильно, как ты хочешь меня, мой сладкий, – задыхаясь, прошептала она.

– Иди сюда.

Ее тело таяло, истомленное желанием, повиновалось его воле, словно он был паша, а она – его рабыня. Дейн протянула руку и погладила его там.

– Такой твердый. Вполне готов для меня.

– Не вполне. Приготовь меня, Изабель.

Она почувствовала, как по телу пробежала волна предвкушения. Его блестящие глаза ласкали ее нагое тело. Все, что ей было нужно, – это стоять перед ним и позволять смотреть на себя, пока он не будет готов взорваться.

Но ей хотелось, чтобы он целовал ее. Дейн хотела, чтобы пальцы его ласкали ее напряженные соски, она хотела, чтобы он взорвался – прямо сейчас, и знала, как побудить его к этому.

Дейн опустилась на колени, словно склоняясь перед символом его мужественности, перед превосходящей мужской силой, прогнула спину так, чтобы он уперся в ее возбужденный сосок. И затем она начала тереться об него, двигая плечами и грудью, продолжая все время смотреть ему прямо в глаза, наблюдая за тем, как они превращаются в горящие угольки желания.

Дейн почувствовала, как он напрягся. На конце его клинка появилась крохотная жемчужная капля. Она чувствовала, как он сопротивляется. Он вот-вот уступит напору собственного вожделения. Флинт толкнул жену на пол и овладел ею.

– Ты точно знаешь, как меня разжечь, Изабель, – простонал он. – Это у Изабель лучше всего получается.

Она закрыла своими губами его рот и завладела его языком. Больше никаких слов, никаких игр, только одно: принадлежать ему.

Время остановилось. Они вошли в бесконечность. Ей не хотелось возвращаться. И ему тоже.

Дейн лежала, свернувшись калачиком, у него на коленях и дремала.

Он уснул еще при свете лампы, но керосин догорел, и душная черная ночь заключила их в свои объятия. Сейчас он снова проснулся от того, что чувствовал рядом ее тело.

Он не мог удержаться. Руки его принялись ласкать ее тело.

Дейн открыла глаза. Не сразу, постепенно, блаженно улыбаясь от удовольствия. Она повернула к нему лицо, подставила губы для поцелуя. Флинт обнял жену покрепче и завладел ее ртом.

Рука его скользнула между ее ног. Он не торопился, он пока лишь дразнил ее, отодвигая тот миг, когда зайдет глубже.

Дейн застонала и раздвинула ноги.

Свободной рукой он ласкал ее соски.

Флинт не прерывал поцелуя и тогда, когда ее тело, изголодавшееся по нему, начало извиваться. Он оттягивал неизбежное, доводя ее до неистовства своими ласками.

– Сейчас, – прошептала Дейн, на мгновение прервав поцелуй.

Его пальцы замерли.

Она вздрогнула, прижимаясь к нему.

Больше никаких слов: лишь мед ее желания и его рука, его пальцы, проникающие все глубже и глубже.

Дейн целовала его, она требовала более жесткой ласки сосков. Она схватила его член и начала сжимать его и тереть изо всех сил.

Флинт не мог справиться с ее бьющимся в конвульсиях страсти телом. Дейн требовала все более глубокого проникновения, и он тонул в кораллово-сливочных глубинах ее плоти, она ласкала его с исступлением, и соски ее превратились в острые пики, и ей все было мало: мало его рук, мало поцелуев, мало его жара.

И вдруг он прервал поцелуй и взял в рот ее сосок. Дейн застонала – наслаждение горячей волной накрыло ее. За первой волной последовала другая, третья... В этот миг и его накрыла волна наслаждения – бурная и опустошающая.

 

Глава 14

Оливия провела бессонную ночь. У нее не было никаких сомнений в том, что у Клея неприятности и что он здесь потому, что пытается одновременно найти способ укрыться от кредиторов и выудить у нее денег. А если не у нес, то у кого-то другого.

Поэтому его сообщение о том, что он едет в Новый Орлеан, явилось для матери большой неожиданностью, причем неожиданностью приятной. По крайней мере на день он избавлял ее от своего присутствия.

Но у этого обстоятельства была еще одна сторона: он может вообще не захотеть вернуться домой, чтобы помочь управлять поместьем. Клей всегда считал работу на земле чем-то недостойным своего предназначения.

В этом состояло главное отличие Флинта от брата. Первый до своего скоротечного и, возможно, опрометчивого брака каждый день пропадал в полях, помогая с прополкой тростника, с его уборкой, с прокладыванием новых дренажных оросительных каналов, руководил заготовкой дров для сахарного завода. Все эти весенние и летние заботы Клея совершенно не касались.

Поэтому Оливии не следовало принимать близко к сердцу проблемы Клея. Она все равно ничем не могла помочь ему в смысле денег, если не считать бесплодных поисков, которыми она и так занималась на протяжении последних двадцати лет.

И еще были проблемы с Лидией, ее вздорной дочерью, которая души не чаяла в Клее и была его верным союзником. Лидия собиралась вернуться в Бонтер на несколько недель перед началом учебного года.

Оливия как раз держала ее письмо в руке, когда Флинт зашел в столовую.

– Лидия приезжает домой.

– В самом деле? – Тон Флинта был безразличным. Он помнил Лидию младенцем и никаких чувств к ней не питал.

– Не сразу, конечно. Две недели она собирается погостить у Августы Раштон в Велери, но это совсем рядом с нами. Я написала ей о твоей женитьбе. Думаю, что новость окажется для нее весьма волнующей, если принять во внимание ее чувства к Питеру Темплтону.

– О чем я, разумеется, ничего не знаю и знать не хочу.

Оливия должна была бы догадаться, что говорит с сыном о вещах, ему совершенно неинтересных, ибо упомянутых людей он не знал вовсе.

– Прости. – Женщина закашлялась. – Она влюблена в Питера всю свою жизнь. Влюблена безответно, и эта любовь переросла почти в болезнь, навязчивое состояние. Она только и жила надеждой на то, что он вернется из Европы, и хотя я не хочу быть первой, кто ей об этом скажет, она должна быть в курсе того, что здесь кое-что изменилось.

– Чем она обычно занимается?

– Учится до начала лета, потом наносит визиты подругам в других приходах, затем возвращается в академию в Сент-Франсисвилл, чтобы начать очередной учебный год. Но я не упускаю возможности, что, узнав о возвращении Питера, она поедет домой сразу и, возможно, не захочет уезжать.

– Каким образом ты до сих пор оплачивала ее обучение?

– Как все. Она должна получить образование. Это абсолютно необходимо, чтобы сделать хорошую партию.

На это Флинт ничего не мог сказать, потому что не знал, что считается необходимым для девушки на выданье. И ему действительно не было дела до этой незнакомой женщины, даже если она приходилась ему сестрой.

– В этом году мы что-нибудь получим с поместья? – осторожно поинтересовалась Оливия.

– Как мы можем что-нибудь получить, если Клей уже заложил всю прибыль на три года вперед?

Оливия отвернулась.

– Ну да, конечно...

– Ты все ему позволяла и теперь сама видишь конечный продукт своего попустительства: у него вообще нет совести. Он обнаглел до того, что посмел явиться сюда вновь – и ты прекрасно знаешь, зачем он здесь: из-за того, что кредиторы за ним охотятся. Но к черту это... – Флинт резко встал и, опершись о столешницу, навис над матерью. Она инстинктивно сжалась. – К черту все! Я смогу выйти победителем. Я выколочу деньги из этой земли и ни пенни не дам на то, чтобы оплачивать его глупости.

Он демонстративно вышел из столовой, не притронувшись к еде, и Оливия смотрела ему вслед со смешанным чувством: тот, кого она считала трудным ребенком, отщепенцем, стал теперь ее опорой, а любимчик и вундеркинд приносил одни неприятности.

Но если она сможет вознаградить себя и его... если то, во что она верит, – правда...

Господи, сейчас, как никогда прежде, ей надо было найти этот мешочек с драгоценностями.

Он ждал, он действительно ждал ее, вопреки всем тем гадостям, что наговорил. Питер Темплтон лежал голый в своей постели, когда Найрин вошла к нему следующей ночью.

У нее не было сомнений на этот счет. Он не мог отвергнуть ее, как не мог до него ни один из тех, кого она по-настоящему хотела.

И она покинула его, задыхавшегося и умолявшего дать ему еще, на рассвете, и осторожно скользнула в постель рядом с Гарри, который спал так глубоко, что даже не шевелился.

И потом у нее было время, чтобы понежить себя воспоминаниями о крепком, покрытом испариной теле Питера, о том, как приятно было опускаться на него дюйм за дюймом при неярком свете свечи.

У него было тело бога и похоть дьявола.

Она хотела заполучить его навсегда, и сейчас ей предстояло решить, что же по этому поводу предпринять.

Она готова была пойти на что угодно, лишь бы удержать его в Монтелете...

Дейн никогда не думала о том, что тот брак, который она воспринимала как обязанность и не более, может обернуться столь приятной стороной. Было так, словно судьба решила наказать ее отца за то, что свела ее с мужчиной, который оказался идеальным партнером.

Идеальным... Она дотронулась до своих припухших губ, ей совсем не хотелось выходить куда-то из этой комнаты. Флинт ушел рано утром – столь же неохотно, но его звали дела по хозяйству.

Когда она спустилась в столовую, там никого не было.

Дейн легко позавтракала: выпила кофе с печеньем – и отправилась к Бою. Она услышала его, как только зашла в конюшню. Ржание коня перемежалось с мужским голосом, низким и приятным – мужчина ласково успокаивал Боя.

– Миз Ратледж. – Голос звучал уважительно и казался знакомым. Она уже слышала его, когда явилась сюда к Клею.

Казалось, это было в прошлой жизни.

– Меня зовут Агус, мадам, – представился мужчина.

– Как он сегодня?

– Нуждается в выездке, мадам.

– Тогда седлайте его, Агус. Я его выведу на прогулку.

– Слушаю, мадам.

Она похлопала Боя по носу и скормила ему морковку. Конь благодарно закивал. Дейн вдруг подумала о том, как Питеру удалось умыкнуть коня у отца из-под носа и почему с того дня брат ни разу не приехал.

С того дня... Сколько прошло времени?

Измерять время днями или часами казалось бессмысленным, если она существовала в совершенно ином временном измерении.

Но выбраться на воздух было приятно. И Дейн и Бою пора привыкать к Бонтеру.

Она свернула с тропинки, ведущей к сахарному заводу, и выехала на узкую дорожку, ведущую мимо хижин рабов.

Сельскохозяйственный сезон начался совсем недавно. Повсюду трудились люди – пропалывали сорняки и убирали омертвевшие листья с молодых побегов. Еще одна команда работников пробиралась сквозь ряды растений, уничтожая вредителей.

Где-то среди них был Флинт, надсмотрщик и хозяин. Их хозяин. Ее хозяин...

Сотни акров длинных и тонких, еще тщедушных растений с широкими листьями, вбирающими силу солнца и земли. Эту картину она могла наблюдать изо дня в день в Монтелете. Но сейчас все это приобретало особую важность потому, что все здесь делал один человек, все достигалось трудами одного, противостоящего не превратностям судьбы, а разгильдяйству своего брата.

До нее дошли слухи о том, до какого запустения дошел Бонтер, оставленный заботам Клея. Разве он не жаловался на бестолковость надсмотрщиков, которых то нанимал, то увольнял каждый сезон? И что он оставил после себя, кроме долгов и разрушения?

Неудивительно, что в итоге он загорелся таким желанием на ней жениться. Интересно, что предложил бы ему ее отец?

И, соответственно, сколько заплатили Флинту? О Господи, Дейн не хотела думать об этом! Забыть навсегда! Это не имело значения, не могло иметь значения перед лицом их обоюдной всепоглощающей страсти.

Клей сказал, что Флинт не стал ничего принимать от ее отца. Ничего. Он пришел ради нее, за ней одной, так и должен был он поступить, но тогда Гарри не получал ничего взамен, а в это она никак не могла поверить. Она смотрела на зеленые поля Бонтера, зная, что заполучить их Гарри мечтал столько, сколько она его помнила.

Отец хотел получить контроль над имением, а что из этого вышло – она отказалась слушать.

Как она могла верить хоть одному слову Клея? Он все потерял – сделал ставку, а фортуна в очередной раз повернулась к нему спиной.

Она знала, что он собой представляет, всегда знала. Он любил рисковать, он восставал против принятого уклада, был картежником и распутником – он воплощал в себе все то, от чего мать, будь она жива, оберегала бы се.

Почему же Флинт вмешался и женился на ней? Дейн позволила себе стать рабыней своей чувственности, рабыней неконтролируемой, чудовищной похоти.

Если бы он пришел к ней прямо сейчас и велел ей лечь с ним в поле тростника, она бы сделала это. Едва эта мысль пришла Дейн в голову, тело ее услужливо откликнулось.

Она бы сделала это – хозяйка Бонтера, и она останется рабыней своей страсти до тех пор, пока не узнает правду. В чем же истинная причина того, что Флинт сумел преодолеть взаимное желание ее отца и своего брата сделать Дейн собственностью Клея на всю оставшуюся жизнь?

Насколько все видится по-другому, когда из дымного угара страсти выходишь на свет, залитый беспощадным солнцем разума.

Пора было нанести визит Гарри, пора пообщаться с Питером и узнать, действительно ли старания отца поскорее от нее избавиться были вознаграждены.

Пора было выяснить правду.

С вершины холма, с того достопамятного невысокого холма, разделявшего поля Бонтера и Монтелета, Флинт обозревал свои владения. Наблюдал за тем, как идут работы.

Он был рожден для этой земли. Он хотел сделать ее богаче.

Сразу по приезде он стал выходить в поле. Ему не нужна была плеть для понуждения к работе, он просто работал вместе со всеми, выполняя самый тяжелый труд.

Теперь за хижинами рабов был разбит огород, и сад, запущенный при Клее, приобрел ухоженный вид. И еще у него были планы построить молочную ферму и выращивать породистых лошадей, получив потомство от Боя, любимца Дейн...

Он видел, как будущее панорамой разворачивается перед ним, простираясь за пределы Бонтера и Оринды, снова плодоносящей и прекрасной. Дальше, за Ориндой, до самой Монтаны – склады, корабли, трюмы которых забиты его продукцией...

Все было возможным. Он чувствовал, что весь мир у его ног. У него были Бонтер и Дейн и ее сладкая, бурная страсть к нему. И если Клей встанет у него на пути, он срежет его так, как нож срезает тростник – четко, быстро и без всяких сожалений.

Дейн отчего-то казалось, что что-то должно измениться за ту неделю, пока ее не было дома, но на самом деле все оставалось таким же. Она свернула на тропинку, ведущую через поля к холму, где когда-то встретилась с Флинтом. Она выбрала этот путь отчасти для того, чтобы остаться незамеченной, чтобы никто не сказал, будто хозяйка Бонтера разъезжает по усадьбе как простая работница.

Первый, с кем она повстречалась в Монтелете, был надсмотрщик Бастьен. Он гнал группу рабов на новое место работы.

– Доброе утро, миз Дейн, – почтительно поздоровался Бастьен.

– Добрый день, месье Бастьен.

Рабы стояли опустив головы. Для них она была и остается дочерью хозяина – недосягаемая высота, не важно, за кого она вышла замуж и где живет сейчас.

Примерно в миле впереди был дом с его красной, устремленной в небо крышей, прокаленной солнцем. Вне времени – как сон.

Дейн натянула поводья и послала Боя в галоп, притормозив, только когда появились первые постройки – мельница для сахара, молочная ферма, дом надсмотрщика, контора ее отца, летняя кухня, и все это в тени высоких раскидистых деревьев, лишь сам особняк оставался открыт взгляду.

На ферме кипела жизнь, работа кипела и в конюшне, и в огороде кто-то возился.

Все работали, каждый знал свое дело, и в итоге все происходило эффективно и слаженно. Но, если честно, отец имел к этому отношение весьма относительное, все шло по раз заведенному, но отлично отлаженному порядку.

Дейн спрыгнула с коня у ореховой рощицы – Гарри никогда не давал указаний собирать урожай – и пошла, ступая по ореховой скорлупе, к дому.

В помещении было необычно тихо. Она взошла на веранду и, немного поколебавшись, толкнула дверь.

Снаружи было жарко и тихо. Все словно вымерло. Если бы она не видела, что работа кипит, глядя на Монтелет отсюда, с этой точки, она могла бы подумать, что жизнь здесь замерла.

В доме было прохладно, холл, из которого веером выходили двери в комнаты, был пуст.

Она открыла дверь, ведущую в гостиную.

– Отец?

Зашла в соседнюю, повторяя вопрос. Она звала Ширин, но никто не отвечал. Дейн точно знала, что отец должен быть здесь, и она была исполнена решимости найти его вне зависимости от того, чем он занят.

Она бегом спустилась на первый этаж и толкнула дверь в столовую...

Они были там. Найрин лежала голой на столе красного дерева, а ее отец, тоже голый, усердно работал над ней, и она ему активно помогала...

– К черту! – Гарри кончил и вытер себя скатертью перед тем, как застегнуть штаны и подумать о том, что стоит найти Дейн.

Она не ушла слишком далеко. Исполненная праведного гнева, Дейн расхаживала по лужайке перед домом, и чувствовала она примерно то же, что и тогда, когда застала Найрин с отцом в его конторе.

Гарри чувствовал себя виноватым. Как будто не имел права обладать такой великолепной женщиной, как Найрин, которая хотела его не меньше, чем он ее.

Черт побери, мужчина не должен чувствовать себя виноватым, если он хочет, чтобы маленькое жаркое тело извивалось под ним. И эти соски – темные сладкие соски, которыми он мог лакомиться часами...

Черт, слишком легко он возбуждается при одной мысли о чарах Найрин, которая сидела на столе, свесив ноги, по-прежнему нагая, и его сок стекал по ее ногам, прилипая к старинной, антикварной работы столешнице.

Господи, он снова ее хотел, но он не мог выйти и предстать перед дочерью в таком состоянии.

– Может, ты все-таки пойдешь наверх и оденешься, черт возьми!

Найрин протянула руку и погладила его восставший член.

– Гарри, милый. Ты просто не можешь остановиться. Мне как женщине очень повезло.

– Ты все, о чем я мог мечтать.

Найрин улыбалась своей коронной ускользающе-хитроватой улыбкой. «Любая шлюха – это то, о чем ты мечтал, тупой старикашка».

– Ты, вероятно, прав, дорогой. Я действительно не могу расхаживать по дому голой, когда твоя дочь здесь. – Она соскочила со стола и подошла к нему вплотную. – Но только подумай, – она потерлась сосками о его волосатую грудь, – я могу доставить тебе удовольствие, раздевшись для тебя снова.

Он что-то невнятно прорычал, когда, вырвавшись из его объятий, Найрин исчезла в служебном помещении, откуда могла подняться наверх по черной лестнице.

Он дотронулся до влажного пятна на столе. Теперь он никогда не сможет здесь есть, не вспоминая ее вкус. Но лучше об этом не думать, иначе он вообще не сможет предстать перед Дейн.

И все же возбуждение не проходило, а Дейн, судя по ее виду, все больше злилась. Пришлось, прижав член ладонью, подтянуть брюки и идти общаться с дочерью.

– Ну, дорогая...

– Ну, дорогой папочка, я тебя опять застукала с поличным.

– Дочь должна знать свое место и быть там, где ей надлежит быть, а не шпионить за мной в собственном доме.

– Надлежит быть? Я что, сундук, который запечатали и отправили, привязав к ручке адрес?

– Что-то вроде этого. В любом случае ты теперь не моя проблема, так что скажи мне, Дейн, какого черта ты суешь нос в те места, куда не следует?

– Сдается мне, это делаю не я, а ты, – ехидно сказала она. – Ты не видишь, что пригрел на груди змею. Ты еще не женился на ней?

– Это я успею. Ты за этим приехала? Да, я собираюсь на ней жениться и обещаю не просить тебя играть роль подруги невесты.

– Как мило с твоей стороны. Вижу, сдвиги есть – когда ты наспех выдавал замуж меня, мое отношение к этому вопросу тебя совсем не интересовало. И никаких угрызений совести по поводу подкупа Клея Ратледжа, чтобы он согласился стать моим мужем, у тебя тоже не было, верно? Так скажи мне, отец, что ты дал Флинту, чтобы он женился на мне? – Дейн почувствовала, что попала в яблочко. Гарри съежился, и в его взгляде сквозила растерянность. – Говори, отец!

– Он все равно собирался на тебе жениться.

– У тебя было отчаянное положение, если он побил Клея и был готов напасть на тебя.

– Ну, – Гарри пожал плечами, – это ты уже знаешь, а по поводу остального скажу, что от меня он ничего не хотел.

– Тогда ты чего-то хотел от него?

Гарри презрительно фыркнул.

– Теперь я имею отношение к Бонтеру как родственник, чего еще я могу желать?

– Нечто большее, чем отдаленно родственное отношение к Бонтеру. Даже я это знаю...

– Но я был не в той ситуации, когда можно диктовать условия, моя дорогая дочь. Я хотел, чтобы ты вышла замуж и покинула Монтелет, но теперь вижу, что твой муж не держит слова, если не может удержать тебя при себе.

Дейн покачала головой. Похоже, все так и было. Не в положении Гарри диктовать условия. Клей выбыл из борьбы, а Флинт был настойчив. Гарри отчаянно нуждался в свободе маневра, поэтому Флинт взял ее без всяких сделок и оговорок, просто взял, и все – именно это она и хотела услышать.

– Подожди, что ты имел в виду под «его обещанием»?

– Мне просто смешно. Если хочешь знать условия, обращайся к мужу.

– Я тебя спрашиваю. Значит, условия все-таки были? Он не принц на белом коне, отец? Или теперь нет абсолютно бескорыстных людей? Чего он потребовал за то, что пройдет через обряд?

Гарри отвернулся.

– Монтелет.

– Что?

– О, твой муж не эгоист. Я бы сказал, что он весьма справедлив. Я составил завещание прямо там, и священник, добрый человек, его заверил в двух экземплярах, поскольку твой муж заподозрил, что я могу его изменить. Но теперь изменить уже ничего нельзя. После моей смерти Монтелет будет разделен поровну между тобой и Питером.

– Что? Какой ему был в том резон? Твое завещание не дает ему Монтелет.

Гарри долго смотрел на дочь, и она видела, как потух его взгляд, словно он перед ней признавал свое поражение.

– Это дает ему все, чего он хотел: Монтелет будет принадлежать его семье. Я не хотел тебе об этом говорить. Видит Бог, не хотел.

Дейн была в смятении. Она никогда раньше не задумывалась о подобном. Но ведь должна быть причина.

– Почему? – прошептала она. – Почему?

– Он поверил в дурацкую историю, которую рассказала ему Оливия. Выдуманную историю о том, как я добыл деньги на Монтелет. А я тебе говорю, Дейн, что это не так, что такого никогда не было. А теперь уезжай и расспрашивай своего ублюдка мужа о том, что это за история.

Дейн хотела было дать отцу отповедь, но язык не поворачивался. Слишком много мыслей бродило в ее голове, среди них и та, что он лишил Найрин вдовьего содержания на случай, если умрет раньше ее.

– Я спрошу, – сказала она с нажимом. Кругом одно предательство! – Я обязательно спрошу.

Флинт поступил как человек деловой. Присовокупил солидный кусок к семейному достоянию. Она никогда этого не забудет. Никогда!

А ее отец? Он продал ее Флинту за свой собственный маленький кусок плоти.

Найрин была в ярости. Она спряталась за широкой колонной в столовой, завернувшись в скатерть. Все ее планы рухнули в одночасье.

Все началось с того далекого момента, когда они с матерью встретили веснушчатого брата Гарри и решили, что он будет подходящей мишенью, потому что у него на юге есть богатый брат. Им тогда казалось, что все идет как по маслу, потому что она легко смогла соблазнить Гарри, уже почти заставила его жениться на себе и фактически обеспечила себе и матери безбедное существование до конца дней.

Сколько лет у нее на это ушло? Два года? Три?

Она чувствовала, как тошнота подступает к горлу от отчаяния. Сколько времени убито! Сколько проклятых часов она потратила на то, чтобы терпеть его «маленькие вольности» и слушать, как он «учит» ее! Он решил учить ее тому, как должна вести себя женщина с мужчиной. Да она все знала во сто крат лучше его, знала с детства – когда ее продали группе господ, которым нравились девственницы в возрасте, предшествующем половому созреванию.

Гарри ничему не мог ее научить, это она собиралась вправлять ему мозги после того, как священник пожелает им жить вместе долго и счастливо.

Найрин хотелось чем-то швырнуть в Гарри. Но она не должна была поддаваться эмоциям. Когда человек плывет наудачу, надо всегда быть готовым вовремя сменить галс.

Она всегда руководствовалась этим принципом, и время, проведенное в Монтелете, было самым долгим из тех, что она прожила на одном месте.

Но теперь пора было менять курс. Найрин отделилась от колонны и скользнула в тень – бегом по черной лестнице к себе. Внезапно она услышала за спиной шаги – кто-то громко стучал сапогами по деревянной лестнице, и тут появился Питер Темплтон. Выражение его лица выдавало презрение.

– Привет, любовник, – промурлыкала она, медленно размотав скатерть и дав ей упасть на пол.

Она встретила его взгляд своей холодноватой кошачьей улыбкой. Но когда она невзначай опустила глаза чуть ниже его живота, улыбка стала шире.

Найрин спустилась на ступеньку, другую, пока не оказалась как раз над ним, пока не смогла потереться об него голым телом, впившись глазами в его синие штормовые глаза.

– Почему бы нам не воспользоваться моментом, – сказала она, накрывая его рот поцелуем и одновременно рукой высвобождая возбужденный член.

Найрин не дала Питеру остановить себя. Она опытной рукой направила его в нужном направлении.

– Мне нравится, как ты здороваешься, любовник, – прошептала Найрин, обвившись вокруг него как кобра.

– Ты гадкая сука, – сказал он. – Шлюха! Потаскуха!

– Тебе это нравится, любимый? – промурлыкала она, начиная движения, толкая его к холодной стене. – Называй меня как угодно, но ты меня хочешь, а я хочу разнообразия...

– Да, разнообразие, – чуть не плюнул он ей в лицо. – Ты ведь наверняка только что была с моим отцом...

– Как ты угадал, любимый. На столе в столовой – регулярное пиршество...

Он застонал, как раненый зверь, затем резко развернулся, так что она оказалась спиной к стене. Теперь он мог делать с ней все, что хотел, дабы этот образ похотливого – кабана, берущего ее на столе в комнате в нескольких ярдах от того места, где они находились, стерся у него из памяти.

Она прижалась к нему и отдалась наслаждению. Юная плоть совсем не то, что плоть старая. Он был хорош, велик, тверд и полон сил.

Чудесная юная плоть! И ее в любое время дня и ночи!

Какой неожиданный приз. Как вовремя вмешался этот Флинт Ратледж. Найрин была готова воздать ему по заслугам.

И при мысли о том, как именно она готова его отблагодарить, волна удовольствия окатила ее. Двое молодых роскошных мужчин – она сумеет их в это вовлечь, она это знала наверняка.

Она застонала, когда Питер, толкнув еще раз, влил в нее свое густое семя.

 

Глава 15

Дейн никогда, никогда не владела ситуацией. Ничто не было ей подконтрольно, ни ее собственная жизнь, ни судьба, ни обольщение Флинта Ратледжа. Ничто!

Никогда!

Она в гневе отвернулась от отца. «Пусть он умрет, пусть умрет хоть завтра, ноги моей не будет в Монтелете».

Она мчалась во весь опор, лишь бы скорее вырваться из Монтелета. Они с Боем промчались мимо рабочих в поле, напрямик через заросли. Ветки царапали лицо, но ей было все равно. Скорей бы покинуть Монтелет, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Дейн мчалась, пока не достигла холма, разделяющего два владения. Не думая, она резко остановила коня. Сползла с седла, повалилась на землю и зашлась в рыданиях.

Жизнь была к ней несправедлива. Все время она должна была делать то, чего от нее хотели, и никогда у нее не было свободы, даже тогда, когда она самой себе казалась свободной, восставшей против установленного порядка.

Она получила лишь видимость свободы, и какой ценой?

Ценой предоставления отцу его свободы – свободы не бывать у больной матери, удовлетворять свои похотливые инстинкты, и все это за ее счет...

Вся ее жизнь перевернулась, и кому какое до этого дело? Теперь она могла видеть конечный результат своего стремления к свободе, логичный конец – полное поражение. Флинт Ратледж с самого начала хотел вернуть семье Монтелет, а ее он не хотел никогда.

Он обманывал ее потому, что она была счастлива обманываться.

Дейн чувствовала себя тупой, неуклюжей. Она была жертвенным животным. Стала жертвой похоти своего отца и амбиций мужа.

Ей казалось, что сердце у нее вот-вот разорвется.

Бой осторожно тыкался в нее мордой.

Дейн плакала так горько и безутешно, что незаметно для себя уснула, опустошив душу и попав в благословенный провал между жизнью прошлой и настоящей. Проснувшись, она испытала такую пустоту внутри себя, что казалось невероятным, что душа ее снова может наполниться жизненной силой.

День клонился к вечеру. Было жарко и очень тихо. Она не слышала ни звука, не было ни ветерка. Словно она родилась заново в собственном маленьком мирке, где была себе хозяйкой.

В мире, где она могла что-то требовать от людей, где люди бы с ней считались... В мире, где она никогда бы не стала играть роль жертвенного агнца.

А сейчас Дейн хотела получить сатисфакцию за нанесенный моральный ущерб. Это то, чего благовоспитанная луизианская барышня требовать не могла, зато вполне могла требовать наглая чертовка – Изабель.

Она успела упаковать свои вещи еще в Монтелете, думая, что покидает дом с Клеем.

Достаточно просто снабдить себя всем необходимым вновь. Она медленно направила Боя через поля, в обход дома к конюшне.

Разумеется, ей придется иметь дело с Агусом, но Изабель и в голову не придет переживать из-за того, что может подумать о ней конюх, если она потребует немного кожи. В любом случае это не его дело.

Она спешилась во дворе и привела Боя в конюшню.

Агус тут же вышел ей навстречу, взял из рук поводья и повел коня в стойло.

Дейн огляделась с почти безразличным видом. Но, стоило им пропасть из вида, она сняла со стены плеть и с независимым видом вышла из конюшни.

Сознавать свою силу было приятно. Она свернула плеть в кольцо и спрятала под мышку и уже на выходе прихватила еще одну – полегче, попроворнее, не такую серьезную.

Плеть была гибкой, тугой, прекрасно подходила для ее целей.

Время пришло. Давно пора это сделать. Изабель знала, как достичь желаемого.

Было тихо, неестественно тихо. Никого не было, кроме Тула, который всегда находился где-то рядом, тихий и почти призрачный, как привидение, со всегда бесстрастным лицом, на котором ничего невозможно прочесть.

Дейн прошла мимо, кивнув, и стала подниматься по лестнице. Дом казался пустым и безжизненным. Дейн невольно задавалась вопросом, всегда ли здесь было так, а если да, то в каком окружении вырос Флинт.

И тут она остановила себя. Сочувствуя ему, она накликала беду на свою голову. Мистер Флинт был расчетливым бездушным шантажистом, а все остальное про него она просто придумала.

Вполне возможно, что все, включая их встречу в Оринде, он спланировал с самого начала. Видит Бог, от этой мысли ей стало еще хуже. Гнев требовал выхода. Она получит его объяснения.

Дейн не знала, как доживет до того момента, когда Флинт вернется с полей.

Но она найдет, чем себя занять. Изабель в ней знала, как ей следует приготовиться к встрече. Во-первых, надо найти нож, чтобы надрезать кожу на легкой плетке, во-вторых, надо искупаться и смыть все тревоги дня.

Ей хотелось очень тщательно спланировать то, что она собиралась сказать мистеру Ратледжу, как только он войдет в эту дверь.

Флинт не мог сосредоточиться на работе, забыть об утре, проведенном с Дейн. Ее невозможно было забыть. Он хотел ее постоянно, и эта потребность была настолько острой, что перекрывала все. Он не мог контролировать свое желание.

Оно просто жило в нем и заявляло о себе в самый неподходящий момент. Он мог даже не думать о ней, размышлять о будущем своего дела, и вдруг – оно накатывало. Флинт вернулся в Бонтер, чтобы напомнить о себе, а нашел возмещение утрат: теперь Бонтер принадлежал ему, и он отомстил за Оливию.

Он получил все, о чем мечтал и о чем не смел мечтать. Дейн – она оставалась вещью в себе, она стала для него подарком судьбы, о котором он не смел бы даже мечтать.

И разве он мог представить когда-нибудь, что женится на ней? И никогда ее не отпускать...

Никогда!

«Иди к ней прямо сейчас, иди...»

Флинт боролся со своим желанием, со своей похотью, но все напрасно. Он был на ступенях Бонтера, промчался мимо Тула вверх, невольно заметив, как гулко отдавались его шаги в тяжелых сапогах.

В своей спальне он поспешил сбросить рубашку, дверь между их комнатами была закрыта – она лежала там нагая, и тело ее истомили жара и желание.

«Моя!..»

Чувство обладания полностью захватило его.

«Моя – навечно моя!»

Флинт стянул с себя одежду. Его желание было настолько всепоглощающим, что он ни о чем другом не мог думать.

Он распахнул дверь.

Громкий щелчок плети остановил его.

– Дьявол!

Еще один удар.

– Не смей приближаться.

– Черт!.. – Он попробовал было сделать шаг, но плеть щелкнула в двух дюймах от его восставшего члена.

Выглядела она так, как ему нравилось. Воплощенная Изабель в кожаном ошейнике и кожаной перевязи через грудь. Полоски кожи намотаны на запястья. Полоска кожи вокруг правого бедра и пропущена между ног. На ней были ботинки на каблуках, и по ее виду можно было подумать, что она собирается дать ему ногой в лицо.

Щелчок плетью.

– Не смей делать ни шагу, сладкий мой.

– Черт побери, я хочу свою жену!

– Твоя жена сегодня не в настроении играть, так что, если не хочешь, чтобы я содрала полоску твоей шкуры, убери-ка свою игрушку подальше.

– Я знаю, куда мне хочется его засунуть, моя сладкая, и разве ты не поняла еще, что я не могу отвести глаз.

– Конечно, поняла, – надменно сказала Дейн. Она внимательно следила за выражением лица Флинта. Недоумение сменилось лукавством. – Я хочу, чтобы ты смотрел, смотрел и смотрел. – Она опустила плеть с плеча вниз, касаясь приподнятой перевязью груди, провела по тугому соску, затем вниз, по плоскому животу и ниже, так, что рукоять она придерживала бедрами, а сама плеть упала на пол. – Смотри, предатель, потому что больше ты этого никогда не увидишь.

Флинт думал, что выплеснет семя прямо здесь и сейчас. Он был в ярости. Он был растерян. Она была безжалостна, презрительна. Она не играла, и никогда еще он не хотел ее с такой силой.

Он сделал шаг.

– Почему бы тебе не объясниться, Изабель.

Удар плетью о пол. Ее руки были быстры как молния. Секунду назад она ласкала плеть и в следующую уже делала сильный и стремительный взмах.

– Ты, сукин сын, знаешь, о чем я говорю! Об этом браке. О твоем шантаже. Изабель не рабыня, которую можно выменять из чувства дурацкой мести, из-за вендетты, существовавшей между нашими семьями. Не шевелись, мой сладкий. Я свалю тебя в мгновение ока и сделаю тебя евнухом – и это будет вполне по заслугам. Как насчет возвращения долга?

– Я бы хотел войти в тебя, Изабель, глубоко-глубоко, и там бы мы уже с тобой отлично поладили – медленно и легко...

Щелчок.

На этот раз она задела его – едва задела скользящим ударом по бедру, но она была весьма опасно близка к самому сокровенному.

– О, я бы предпочла словесный поединок с тобой, мой сладкий, и мы бы прекрасно поладили – грубо и мило, вполне сродни твоим побуждениям жениться на мне.

– Черт побери, Изабель!

Удар. Плеть снова скользнула по бедру.

– Скажи мне, – сказала она шелковым голоском, поглаживая кожаное тело плетки, – расскажи мне о Монтелете и о том, каким образом мой отец раздобыл деньги на его покупку и какое это имеет отношение к Оливии Ратледж. И тогда, возможно, я оставлю тебя в покое...

«Черт! – Флинт потер ногу. – Кто, интересно, донес ей о соглашении с Гарри? И об этой дурацкой легенде с драгоценностями?»

Удар! На этот раз досталось другому бедру.

– Гарри сказал мне, мой сладкий. Он лишь опустил болезненные детали. Итак, если вы будете так любезны...

Он встретил ее взгляд и сгруппировался. Его возбуждение не уменьшалось, как не уменьшалось желание овладеть ею, и единственное, о чем она его просила, – это ответить на вопросы.

Что ж, он с удовольствием сделает это.

– Особенно нечего рассказывать, Изабель. Оливия верит в то, что, когда она согласилась выйти замуж за моего отца, Гарри завел интрижку с ее служанкой, женщиной по имени Селия, и убедил ее украсть фамильные драгоценности. Гарри пообещал, что отвезет ее на север, где она будет свободной, но вместо этого отнял драгоценности и бросил. Через несколько месяцев он объявился в Сент-Фое с купчей на Монтелет.

– Он мог раздобыть деньги где угодно, – раздраженно перебила Дейн, нетерпеливо ударив плетью по кровати. – Он мог выиграть их в карты. Он мог получить наследство.

Он мог бы...

– Но более вероятно, что это не так. Селия подожгла комнату, чтобы скрыть улики, и Оливия свято верит в то, что она отдала Гарри не все драгоценности, хотя бы из чувства самосохранения.

– Или зная, что все мужчины обманщики...

– И в то, что она спрятала их где-то в Бонтере.

Мешок с драгоценностями – здесь? Если она поверит в это, то... то все, на чем держалась ее жизнь, пойдет прахом. Выходит, что Гарри был ничем не лучше уличного вора, и положение ее семьи, их богатство, все – фальшивка.

– Но факт остается фактом – Гарри за очень короткий срок завладел весьма внушительным состоянием и поселился в оскорбительной близости от женщины, которая ему отказала. Ты можешь сама решать, каковы были его мотивы, Изабель, но я предпочитаю верить своей матери, и поэтому Монтелет вернулся в мою семью в обмен на то, что Бонтер стал твоим пристанищем.

– Это не может быть правдой.

– Это так же верно, как слова Селии. Она умерла, но дочери успела передать свою тайну. Дочь рассказала то, что узнала от матери, другим. Ничего нельзя доказать, но и делать вид, что ничего не было, тоже нельзя. Я получил возможность взять то, что считал своим, и я сделал это.

– Ты меня использовал...

– Я так не думаю. Тебе со мной хорошо. А то, что сделал твой отец и как это повлияло на мою мать, не должно тебя волновать.

Щелчок кнута, и плеть задела колено Флинта. Ей хотелось его наказать, причинить боль, заставить почувствовать боль в той же мере, в какой она испытывала ее сама.

– А меня как ты рассматриваешь, мой сладкий?

И тут Флинт прыгнул на Дейн до того, как она успела взмахнуть плетью, и прижал к кровати.

– Я бы назвал это огромным состоянием, – пробормотал он, целуя ее в грудь. – Я называю это совокуплением во всех смыслах, и ничего из нашего прошлого или настоящего не может предотвратить этого. Это просто есть, Изабель, как есть мы... Твое тело не отрицает этого, даже если ты отрицаешь.

– Мое тело не имеет рассудка, оно – раб наслаждения, – задыхаясь, проговорила Дейн, стараясь вырваться из его объятий.

Ничего не изменилось – совсем ничего. У нее не было никакой власти, раз она была не властна сопротивляться ему. Ее сила оказалась подкупной – она продалась за прикосновение его языка к тугим соскам, и весь ее апломб куда-то исчезал перед лицом его желания.

Но Дейн не могла этого допустить – даже перед лицом грядущего наслаждения, не могла отдать бразды правления одному лишь телу.

Она почувствовала тот момент, когда он посчитал, что дело сделано, и, воспользовавшись слабостью Флинта, извернулась, сбросив его с себя, на коленях подползла к краю кровати, где была плеть.

– Не думай, что все так легко, мой сладкий, – прошипела она. – Ты кое в чем виноват. Ты не совсем похож на прекрасного рыцаря, спасающего несчастную принцессу.

– Не похож, – сухо заметил он. Он сидел на корточках, и его член, по-прежнему готовый к любовному акту, был как магнит.

Рукояткой плети она погладила его.

– Ты получил то, что хотел, и тем не менее ждешь, что я буду раздвигать перед тобой ноги всякий раз, как ты этого захочешь. Как это по-мужски.

Он схватил плеть.

– Откуда тебе знать, что я хотел, моя сладкая?

– А чего еще хотят мужчины, кроме земли, денег, сыновей и власти?

– А что я получил, Изабель?

– Больше, чем определялось условиями сделки.

– Это правда, – пробормотал он, потянув плеть на себя. – А что ты получила?

Дейн рванула рукоять на себя, вырвав у него из рук конец, и смерила его взглядом.

– Предательство, мой сладкий, абсолютное предательство.

Жаркая душная ночь накрыла их удушающим черным одеялом.

Найрин лежала в постели рядом с Гарри, но мысли ее были весьма далеки от его охов и вздохов.

– Давай назначим день свадьбы, моя дорогая, – задыхаясь, говорил он, лаская ее грудь, живот, пробираясь ниже. – Мы должны назначить дату, Найрин. Я должен знать... – он вошел в ее шелковую глубину, – что ты всегда будешь моей...

Она с шумом вдохнула, пошире раздвинув ноги – его руки были такими большими, и иногда он делал ей больно. Но немного боли придает пикантность процессу, особенно когда занимаешься любовью со стройным, молодым и крепким мужчиной, но не с Гарри.

День свадьбы. Господи, как она могла думать о такой глупости. Он обездолил ее еще до того, как повести под венец. Кроме того, там, наверху, ее ждал другой, желанный...

– Когда скажешь, Гарри, – пробормотала она, стараясь хоть немного ему подыграть.

Но Гарри уже вошел в ту стадию, когда ей не надо было притворяться.

– Гарри, так жарко...

– Найрин...

Как она ненавидела его голос.

– Мне так жарко, – надув губы, пожаловалась она, зная, что стоит ей намекнуть, и он избавит ее от тяжести своего тела.

– Сейчас, сейчас... Только позволь мне, дорогая, только позволь мне...

Он пыхтел и трудился над ней еще пару-тройку минут, прежде чем выстрелить в нее своим семенем. И тогда скатился на бок.

– Ты само совершенство, моя дорогая.

– Спи, Гарри.

«Сегодня! Это должно случиться сегодня. Я должна выгнать его из своей жизни скоро... сейчас».

– Назови день.

– Мы поговорим завтра, – холодно ответила Найрин и отвернулась, отодвинувшись от него и его беспокойных рук.

«Мне надо избавиться от него, надо, надо...»

Она не знала как...

А может, знала...

Что, если он застигнет их с Питером? Он убьет ее, он может убить Питера. Только если Питер не успеет первым.

Об этом стоит подумать. Достаточно ли он ненавидит Гарри и сможет ли убить ради нее? Какая ошеломляющая мысль. Надо было придумать, как заставить его последовать за ней. Следовало бы подготовиться к тому, что он будет в ярости.

Ей было все равно – просто все равно, что бы она ни делала, ей нечего было терять.

Найрин лежала рядом с Гарри, бесформенной храпящей тушей, и строила планы.

– Убирайся из моей комнаты!

Она стояла на коленях, расставив ноги, на другом краю кровати, похлестывая плетью матрас, готовая отхлестать его не одними лишь словами. Дейн до сих пор не могла взять в толк, зачем отец так поступил. Чтобы снять с себя ответственность за ее дальнейшую судьбу? Он готов был отдать ее первому встречному и еще добавить половину Монтелета, лишь бы получить то, чего хотел.

Если он мог поступить с ней так, отчего бы не поверить, что тридцать лет назад он сделал то, в чем его подозревают. Он, безвестный, нищий, получивший отказ богатой невесты.

– Убирайся из моей комнаты! – Голос ее был убийственно спокоен. – Я убью тебя, если ты не уберешься отсюда немедленно.

Она подняла руку и щелкнула плетью в воздухе.

– Оружие дает человеку власть, мой сладкий, вы, мужчины, знаете это не одну сотню лет... Я не в настроении. Сегодня не в настроении, так что убирай его отсюда.

Щелчок.

– Непременно. – Он успел спрыгнуть с кровати за секунду до того, как там опустился конец хлыста. – Непонятно, зачем ты так оделась?

– Я оделась так, как мне нравится. А теперь – убирайся!

Флинт медленно попятился. Он действовал осторожно, она пребывала в опасном расположении духа. Ее глаза зло поблескивали, и она усмехнулась, увидев, что его член, устав от ожидания, поник.

Она захлопнула за ним дверь, словно отрезала его от своей жизни – навсегда. Флинт пришел к ней в момент триумфа, но он рано праздновал победу – за вероломство пришлось отвечать.

По-другому все равно сложиться не могло. Он бы все равно не допустил, чтобы она досталась Клею. Флинт упал на кровать, нагой, истекающий потом. Жара была липкой, неотступной, такой же, как мысли об Изабель.

Обещание непередаваемого удовольствия наконец прогнало ее с постели. Питер ждал.

Найрин тряхнула Гарри. Раз, другой. Видит Бог, его нелегко разбудить. Она не хотела, чтобы он проснулся окончательно, лишь настолько, чтобы ее слова отложились у него в сознании.

– Она с Питером, в его спальне, – прошептала она ему на ухо.

Он подавился храпом и замотал головой.

– Нагая с Питером, – прошептала она снова и выскользнула из комнаты, даже не потрудившись накинуть халат.

Питер ждал, закипая от взрывоопасной смеси похоти, гнева и жара. Он лежал нагой, раскинув руки и ноги, и тело его было скользким от пота. Свеча на тумбочке у кровати давала немного света – как раз столько, сколько нужно. Он схватил Найрин за руку и подтянул поближе к себе.

– Сука, давай сюда. Он делал с тобой это сегодня?

– А ты как думаешь, любимый?

Она забралась на него и раскинула ноги, чтобы он мог почувствовать ее.

– Ты шлюха! Ты перебегаешь из одной постели в другую, и тебе это нравится.

– И тебе тоже, – прошептала она, потираясь сосками о его грудь.

Он схватил ее за бедра и потянул вниз, на себя. Найрин чувствовала, как он входит в нее, чувствовала, как расслабляется ее тело, наполняется жаром. Он проскальзывал в нее легко, ибо лоно ее уже увлажнено семенем его отца.

Питер ненавидел ее за это. Он хотел наказать ее за то, что она отдается старику. Хотел сделать с ее развратным телом такое, чтобы она никого другого больше никогда не захотела.

– Что, если он обнаружит нас? – прошептала она у его губ.

– Я убью его, – прорычал он и вошел в нее глубоко и медленно, как плуг входит в землю. – Я бы убил его. Я ненавижу его. Я ненавижу тебя...

– Знаю. Я знаю... Ах, я знаю.

Да, она не просчиталась, он сделает это. Найрин уже праздновала победу – она слышала шаги Гарри со стороны лестницы, ведущей с одной веранды на другую. Гарри проснулся внезапно. Должно быть, от жары. Он едва мог заставить себя шевельнуться, настолько мучительной была жара. Он хотел перевернуться на бок, но вновь уронил голову на подушку.

Какая жара... Человек не в силах противостоять ей. Проще оставить попытки с ней бороться, как не стоит противостоять чувственным желаниям – тому удовольствию, что может подарить нежное и чувственное тело Найрин.

Он протянул руку. Пусто.

Найрин! Она ушла!

Сердце забилось так, что грудь заболела. «Где она? Куда ушла?»

Конечно, по нужде. Разумеется, куда же еще. Эта жара сводит с ума...

Такая женщина, как Найрин, сводит мужчину с ума...

Она сейчас вернется, и он осуществит свое право собственника – она была его, и он был вправе брать ее когда захочет.

Гарри терпеливо ждал... Терпеливо... Рассерженно... С ужасом...

Нет, по нужде не уходят на такое длительное время. Он со вздохом встал с постели. Где, черт возьми, Найрин? Она обещала всегда быть рядом, чтобы он мог взять ее когда захочет и как захочет.

А что сейчас? Где она шлялась посреди ночи?

Она пошла к Питеру – нагая с Питером...

Потаенная мыслишка пробила себе путь и стала осознанной.

С Питером...

Нет!

Он зарычал и стал бить себя в грудь. Гарри чувствовал, что все его тело сводит спазм убийственного желания...

– Нет! – Он был охвачен невыразимой болью – грудь, все тело, сознание... – Найрин!

Она была его женщиной. Она не могла... Она не...

Он должен был увидеть. Потому что она не могла быть там. Она не могла вот так его предать.

И все же противный тонкий голосок в его голове продолжал нашептывать: нагая с Питером, нагая с Питером, она пошла к Питеру. Скорчившись от боли, Гарри натянул штаны и, схватив свечу, дрожа от гнева, направился к спальне сына.

Сколько всяких странных звуков может померещиться человеку в темноте. Гудели насекомые. Жара делала воздух густым и липким, каждое движение требовало усилий.

Свист ли то, пыхтение или шаги?

Он не знал, чудится ли ему все это или нет.

Щелчок, шипение, пыхтение, скрип половиц...

Он уже почти дошел, почти...

Она не может...

Он вошел в комнату, в которой было темно как в склепе. Поднял свечу над кроватью Питера...

Найрин была там, спала, свернувшись калачиком возле Питера, и ладонь ее по-хозяйски накрывала его член. Развратная девка и соблазнитель невинных... Какая возмутительная наглость!

Гарри закричал...

Питер резко проснулся и полез под подушку, но Гарри уже выскочил за дверь. Сын спрыгнул с кровати и бросился за ним.

Выстрел прорезал тишину ночи, и затем глухой звук – как будто что-то тяжелое упало на землю с высоты.

 

Глава 16

Дейн надо было все восстановить в памяти и связать в одну цепочку: все перипетии судьбы, которые привели се сюда, в Бонтер, в эту постель, где она сейчас лежала, в хозяйскую спальню, спальню жены сына того человека, которого ее отец больше всех ненавидел и презирал, в то время как ее отец готовился связать себя узами брака с развратной и расчетливой приемной дочерью, которая была более чем вдвое моложе его.

Как, как все это связать?

Медленно она сняла с себя все атрибуты Изабель, отложив в сторону свернутые в клубок полоски кожи. Символы власти. Такие мягкие и податливые, когда их носишь на теле. Но хлыст – это тоже полоска кожи, грозное оружие в умелых руках. Стегать хлыстом – не дамское занятие. Всем этим вещам место в амбаре, но не в дамской спальне. Не в комнате леди.

Но она больше не считала себя леди. Дейн была лишь пешкой в игре, которая, если верить мужу, началась еще до ее рождения.

Началась, когда Гарри Темплтон сделал первый шаг в игре и потерпел поражение от соперника, добивавшегося руки женщины, которая могла предложить нечто большее, чем свое тело.

Она вполне могла понять выбор Оливии. Гарри был рискованным человеком – всегда в нем это было, – а ей хотелось стабильности, надежности и спокойствия. А может, Оливия сама была такого склада, что ей нужен был тот, кого она могла сделать своим рабом.

Едва ли Гарри подходил на эту роль.

Поэтому она приняла предложение Вернье Ратледжа, который, как и Гарри, в качестве жениха был малоперспективной партией. Но семья Оливии была не из бедных, и девушка получила в приданое столько средств, что их хватило на покупку изрядного участка земли, впоследствии получившего название Бонтер.

Об этом она знала от отца, когда была еще ребенком. Гарри всегда отзывался о Вернье как о человеке малодостойным. Уже тогда Дейн понимала, что отец считает его своим злейшим врагом.

Гарри рассчитывал на брак с Оливией и, соответственно, на все то имущество, которое могла дать за нее семья.

Так ли это? Стал бы он предлагать руку женщине, рассчитывая только на ее деньги? Как он рассчитывал на то, что отдаст замуж Дейн ради «приобретения» Найрин? Вложение, способное восполнить уходящую с возрастом мужскую силу?

Что он мог чувствовать, когда Оливия отказала ему, приняв предложение его ненавистного соперника?

Желание убить? Отомстить? Или просто обиду из-за предательства? Завидовал ли он Вернье потому, что тот получил доступ ко всему тому, на что рассчитывал Темплтон?

Достаточно ли сильно завидовал, чтобы посредством коварства и вероломства получить начальный капитал? Был ли он настолько испорчен, чтобы использовать в своих целях существо бесправное и безответное – служанку-рабыню?

Дейн впервые в жизни поняла, что такое «болит сердце».

Перед ее глазами разворачивалась пьеса, но только роль главного злодея в ней играл ее собственный отец. Отец и безграмотная рабыня – положившаяся на него, понадеявшаяся, вручившая ему свою судьбу.

И только из-за этого, из-за того, что Селия, возможно – всего лишь возможно, – была достаточно сообразительна для того, чтобы не ввериться ее отцу целиком, только из-за этого Флинт Ратледж побил Клея, и, шантажируя Гарри, который находился в безвыходной ситуации, взял Дейн в жены.

А ее отец сказал, что это глупые бредни, и даже подвигнул ее на то, чтобы она потребовала от Флинта правды. Он просто был уверен, что Флинт этого не сделает.

Душка Флинт – куда более коварный и расчетливый, чем Гарри, – ждал своего часа. Теперь она готова была биться об заклад, что это так.

Итак, Монтелет теперь принадлежал ей – наполовину ей, – в то время как она могла ожидать, что все имение будет положено на голые колени Найрин, а в довесок ей достался коварный муж и легенда о пропавших драгоценностях, которые могли быть украдены не кем иным, как ее отцом. И успокоить уязвленную гордость и попранную честь ей было нечем.

Лидия приехала на следующее утро. Оливия заметила облако пыли, которое поднимала карета, задолго до того, как экипаж завернул на дорогу, ведущую непосредственно к парадному подъезду. Веранда верхнего этажа, где она этим утром, как обычно, пила чай, была удобным наблюдательным пунктом.

– Проклятие, – пробормотала она, отставляя тонкую фарфоровую чашку. – Проклятие!

Она встала и подошла к перилам. Экипаж остановился у входа.

Конечно же, это приехала Лидия! С вечно недовольным лицом и худая как щепка. Увы, модный гардероб не добавлял прелести ни ее внешности, ни ее характеру.

Лидия остановилась на верхней ступеньке и посмотрела в лицо матери, отметив и ее усталый вид, и неодобрительное выражение лица.

– Здравствуйте, мама, – сказала она и лишь после этого позволила кучеру помочь ей спуститься. Она помахала конюху, и тот немедленно вышел из конюшни, чтобы занести в дом багаж.

К этому времени Оливия успела спуститься на нижнюю веранду.

– Здравствуй, Лидия, дорогая!

Что еще она могла сказать? Лидия была ее дочерью, хотя она, как это ни противоестественно, никогда ее не любила.

– Мы не виделись, похоже, целую вечность, – бодрым голосом сказала девушка, – а теперь, кажется, вся семья в сборе: Клей, я знаю, дома, и мой таинственный братец вернулся. Кстати, сколько мне было, когда он исчез?

– Ты была совсем маленькой, так что не можешь его помнить, – сказала Оливия. «И страдать», – добавила она про себя. Бог видит, как она страдала, как плакала.

А теперь создавалось впечатление, словно он и не уезжал никуда, а Клей и Лидия были ей чужими, а ведь когда-то они были куда ближе ей, чем Флинт.

– Заходи, твоя комната готова. Тебе захочется освежиться прежде, чем ты встретишься с Флинтом и его женой.

– Нет, с ними мне встречаться не так уж и хочется. Я хочу увидеть Питера.

Оливия тяжко вздохнула.

– Питера? Сейчас?

– Я ждала годы, – запальчиво возразила Лидия. – И домой я только ради него приехала. Мне нет дела до мерзкого старого Флинта и его тупой старой жены.

– Он женат на сестре Питера, – как бы невзначай сообщила Оливия, получив извращенное удовольствие от того, как тонкие губы Лидии, вечно поджатые, сложились в форме кольца.

– О!

Ну что же, она не стала сообщать ей об этом в письме. Она не задавалась вопросом, почему ей этого не хотелось. Возможно, именно потому, что она предвкушала этот момент, одновременно болезненный и возбуждающий. Это означало, что ей не придется искать повод, чтобы увидеться с Питером.

– Ну что же, – жеманно протянула она, – это все меняет, не так ли? Дейн, если я не ошибаюсь? В прошлом году у них с Клеем была интрижка, насколько мне известно. Августа мне об этом поведала, как ты понимаешь.

А вот тут очко в пользу Лидии – Оливия ничего об этом не знала. Но она вообще мало что знала о том, какой жизнью живет ее Клей.

– Где Клей?

– Я не знаю, – честно призналась Оливия. – Он скоро вернется. Из Нового Орлеана ему пришлось уносить ноги, а другого пристанища у него нет.

– Кроме матушкиных объятий, разумеется. Любящих и всепрощающих, – язвительно откомментировала дочь. – Ну что же, разве это не мило? Вся семья в сборе. Впервые за последние двадцать лет.

– Тсс! Лидия!

Она стремительно обернулась.

– Кто тут?

– Тсс.

Клей вышел из-за пристройки.

– О, братишка! Дорогой!

Она бросилась к нему на шею, и он крепко обнял ее, впрочем, при этом осторожно оглядевшись.

– Ты прячешься? Мама не знает, что ты дома?

– Разве я мальчишка в коротких штанишках? Черт, ничего тут не меняется.

– О нет, ты не прав. Теперь не ты тут всем заправляешь.

Клей пристально посмотрел на сестру. Он не мог понять: то ли она сочувствует ему, то ли издевается. Ее бледно-серые глаза блестели, но что это был за блеск, трудно сказать.

– Мне надо повидаться с Питером, – внезапно сказала Лидия весьма настойчивым тоном. – Я собираюсь улизнуть. Мамаша думает, что я наверху, отдыхаю. Отдыхать в такой момент! Когда решается вся моя жизнь!

– Эй, сестренка, без спешки! – сказал Клей несколько язвительно. Пришло время отплатить ей ее же монетой. – Он, вероятно, не настроен на выход в свет. У Гарри большие планы насчет свадьбы с молоденькой девкой, что живет с ним, а у нее хватает темперамента на всякого, кто ее пожелает. Впрочем, не расстраивайся. Питер чист во всем, что касается женщин, так что он хранит себя только для тебя.

Лидия ударила его по руке.

– Ублюдок. Сукин сын! Ничего не изменилось. Ты такой же злобный негодяй, как раньше!

– А ты будешь защищать меня до самой своей смерти, не так ли? Мы же любим друг друга!

– Я люблю Питера. Я готова умереть ради него.

– Зато Питер по тебе не сохнет, – с удовольствием уточнил Клей.

– Он не видел меня взрослой. К тому же теперь Гарри уже не может нам помешать, раз Дейн вышла за старшего брата, я хочу сказать. Никаких больше феодальных законов.

– Не от нас это зависит, детка. Питер Темплтон едва ли вообще знает о твоем существовании.

– Неправда! Помнишь, однажды он вытащил меня из воды и так надо мной суетился. И ему было наплевать на то, что папа смотрит и готов его убить. Папочке очень не нравилось то, что Питер так смело себя повел, и я знаю, что у него есть ко мне чувства. Я видела его тогда же и там же, как и ты Дейн – в церкви по воскресеньям. И он всегда смотрел на меня с таким блеском в глазах, что я понимала, что нравлюсь ему. Но если он и хотел познакомиться со мной поближе, то не мог из-за нашего папы и его отца. Так что, Клей Ратледж, не пытайся убедить меня в обратном.

– И не собирался, – сказал Клей, всплеснув руками. Он понимал, что делать это бесполезно. Лидия жила в придуманном мире последние семь или восемь лет, и он не хотел быть тем, кто снимет с нее розовые очки.

Тем более от него не многое требовалось – всего лишь представить Лидию сочащейся чувственностью Найрин, – он не мог не улыбнуться при мысли об этом и тут же почувствовал напряжение в теле, приятное тепло предвкушения... и сказал примирительно:

– Не дуйся, Лидия, я отведу тебя к Темплтонам, если ты действительно этого хочешь. Это простой визит вежливости, так что не гони коней. Ты знаешь, как джентльмен относится к женщине, если она ведет себя слишком смело.

– Ты знаешь, я до чертей устала от этого лицемерия, от тех, кто старается выглядеть как подобает джентльмену. Поступки их всегда входят в противоречие с видимостью, и женщины посмелее неизменно овладевают их вниманием. Ты знаешь, Клей, я поняла это летом в Велери: проси то, чего хочешь, потому что если будешь ждать, пока джентльмен сделает первый ход, то никогда не дождешься. Его умыкнет «леди», которая умеет привлечь к себе внимание. Короче, мне нужен Питер, и я намерена его получить. А теперь – ты идешь или... Черт, – пробормотала она. заметив женщину, махавшую им рукой, – Сью Мей, моя горничная. Это мамина идея снабдить меня личной горничной. Она с меня глаз не спускает...

– Мисс Лидия, – задыхаясь, звала девушка. – Я вас везде ищу. Мама зовет вас и мистера Клея в дом. Мистер Питер из Монтелета приехал, и они вас ждут.

Они вошли в зал как раз в тот момент, когда Дейн вошла со стороны коридора. Все было как в хорошо поставленной пьесе.

Питер стоял у камина и выглядел в точности так, как его помнила Лидия, – высокий и элегантный, с несколько взъерошенными светлыми волосами, с бесстрастным худым лицом. Он словно ждал...

Ее?

И еще там была мама. Она сидела на маленькой кушетке возле камина, и лишь руки выдавали ее волнение, а лицо оставалось спокойным.

В противоположном конце комнаты, у окна, находилось некое создание: стройное, самоуверенное, чьи длинные волосы были уложены кое-как, и платье – пик элегантности – отчего-то выглядело вульгарным. Может, дело было в форме выреза горловины или в том, как оно сидело на фигуре, обтягивая чуть сильнее, чем позволяли приличия...

Лидия чуть не позеленела от зависти: все в этой наглой девице – платье, осанка, наглая невозмутимость – раздражало. Даже то, что она, не проявляя никакого интереса к новоприбывшим, продолжала смотреть куда-то вдаль, словно там она видела нечто достойное ее внимания.

И наконец, Дейн Темплтон Ратледж – Лидия мысленно произнесла ее имя по слогам, насмешливо, издевательски, злобно. Та самая Темплтон, что посмела перейти черту, завладеть ее, Лидии, домом и занять место ее матери в качестве хозяйки Бонтера.

Она была одета просто, в темно-синее платье, подчеркивающее цвет ее глаз, которые, увидев раз, невозможно забыть. Глядя на нее, никакие соображения об элегантности не приходили в голову. Она была просто красива – ослепительно красива, – очень похожа на Питера, но на свой лад.

Дейн прошла через зал к Питеру, обняла и поцеловала. Лидия сжалась от ревности – она имела право на то, на что Лидия прав не имела.

– Питер, дорогой...

Молодой человек предупреждающе поднял руку.

– Мы ждем твоего мужа.

– Я здесь, – произнес Флинт с порога, и Лидия с любопытством посмотрела на него.

Крупный, грубовато сложенный. «Он не такой, как я, он похож на работягу, а не на хозяина поместья».

– Ну, – сказала Оливия, – мы все собрались, и вы выглядите весьма расстроенным, Питер. Что случилось?

Питер обвел взглядом собравшихся, задержавшись чуть дольше на Лидии Ратледж и остановившись на Флинте, на которого он собирался возложить свою ношу.

Ему ничего не оставалось, как прямо сказать:

– Прошлой ночью с Гарри случилось непоправимое... С фатальным исходом...

Руки Оливии вспорхнули к горлу. Дейн опустилась на кушетку рядом с ней, отмахнувшись от протянутой руки Флинта.

– Как? – спросила она голосом, лишенным какого бы то ни было выражения.

– Его застрелили с близкого расстояния. Он был на верхней веранде... – Питер замер на миг, не зная, как сделать так, чтобы его рассказ прозвучал связно. – Мы думаем, что на него напали, когда он поднимался по лестнице. Мы нашли его на нижней площадке и спасти не могли.

– Господи, – пробормотала Оливия. – Бедный Гарри... умер. – Долгие годы ненависти словно испарились. – Кто?

Питер покачал головой.

– Но там никого не было, – внезапно сказала Дейн, – кроме тебя и Найрин.

– И домашней прислуги, – вставила Найрин. Ее мягкий хрипловатый голос прорезал тишину как нож масло.

– Господи, так и есть, так и есть, – залепетала Лидия, привлекая внимание к себе в отместку Найрин, – об этом говорили в Велери, как слуги в соседнем поместье подняли мятеж и подожгли дом...

Наступила тишина.

– Возможно, это был чужак, какой-нибудь заезжий разбойник, – вставил Питер, собравшись с духом и воспользовавшись передышкой, которую подарила ему своим мелодраматическим выступлением Лидия.

– Должно быть, это был вор, – сказала Оливия и, поднявшись с кушетки, подошла к Питеру. – Мой дорогой мальчик, я сожалею...

– Я пригласил священника, мы хотим похоронить его завтра, ближе к вечеру. Рядом с мамой. Ты как, Дейн?

– Хорошо.

– Ты придешь?

– Я поклялась, что никогда не вернусь, – неожиданно эмоционально сказала она.

– Ради меня.

Она колебалась несколько мгновений.

– Только ради тебя. Я приду. Сегодня.

– Я тоже приду, – вызвалась Оливия.

– И я, – сказала Лидия, покосившись на Тварь, так она мысленно окрестила Найрин.

Оливия позвонила в колокольчик, и тут же появился вездесущий Тул.

– Вызови экипаж, Тул, пожалуйста. Дай мне подумать... Нам понадобится еда и питье. Клей, Флинт, завтра с утра нам надо обозначить место, где будет похоронен Гарри. Агус может помочь, и Джуниор, и этот неприятный человек – управляющий Гарри. Думаю, народу хватит...

Она была словно командир на поле брани, распоряжалась, направляла войска. Она знала о смерти все и могла позаботиться о том, чтобы все ритуалы выполнялись как подобает. Никто не скажет, что она потерялась перед лицом горя, которое свалилось на ее невестку. Дейн растерянно огляделась. Казалось, она вот-вот упадет в обморок, а ее собственная дочь уже готова была кричать от радости, когда вся компания во главе с Оливией направлялась вниз, к экипажам, чтобы ехать в Монтелет.

– Ну, мистер Клей, что вы для меня приготовили?

Клей вздрогнул, услышав ее голос, тот самый голос, который будет преследовать его вечно. Мелайн испытывала его терпение.

В Новом Орлеане у него были минуты, когда он готов был поверить в то, что все это дурацкий розыгрыш, сказка, придуманная Селией для того, чтобы обрести хоть какую-то власть, когда все надежды были потеряны. Теперь Мелайн подхватила эстафету у матери и несла эту палочку, как морковку перед носом осла, зная, что в своем отчаянии он купится на эту дешевку.

– У меня есть документы, – сказал он, похлопав по карману сюртука. – А что у тебя есть для меня?

– Ах, мистер Клей, я не такая легковерная, как моя мама, и вы это знаете. Вы даете кое-что мне, а я – вам. Сегодня ночью мы совершим обмен. Вы придете к Мелайн сегодня...

– Черт...

– Нет, мистер Клей, сегодня. Я знаю, что вы хотите сделать, и говорю вам – сегодня вы получите то, что хотите, в том самом месте. Я знаю, что вы его помните, никогда не забудете.

Она ускользнула в темноту так быстро, что он не успел ее схватить. Черт, на зазнавшуюся служанку всегда можно найти управу. Хотел бы он знать наверняка, что наследства Селии не существует.

Он показал бы Мелайн, что ей не удастся обвести его вокруг пальца и оставить с носом лишь потому, что он спал с ней, только потому, что он застрелил своего отца, когда они пытались выяснить, у кого на нее больше прав.

Будь она проклята! Клей надеялся, что Гарри вернется и станет ее проклятием. Может, Гарри знает, что сделала Селия со всеми этими драгоценностями много лет назад.

– Ты осунулась, детка, – сказала мамаша Деззи, когда Дейн забрела к ней на кухню. – Тебе не о чем беспокоиться. Мистер Флинт и миссис Оливия уже все сделали.

Дейн прикусила губу. Слез у нее не было. Она ничего не чувствовала.

– Здесь нехорошо, мисс Дейн. Я слышала, как ночью кричала сова, как раз перед тем, как на мистера Гарри нашла болезнь – болезнь похоти, словно женщина наложила на него заклятие. Плохая это женщина. Нехорошая, – с нажимом в голосе сказала мамаша Деззи и усадила Дейн на стул. – Я приготовлю для вас чай, мисс. Особый чай. Вам сразу станет легче, и мистер Гарри успокоится, потому что теперь ему не придется иметь дела с этой нехорошей женщиной.

Она поставила чайник на плиту и насыпала в него из какой-то банки ложку сухих цветов.

– Я заговорю этот чай, мисс Дейн, я дам вам защиту от этой плохой женщины. – Она заглянула в кладовку и вышла через минуту с куклой в руках, тряпичной, грубо сделанной. – Держите, мисс Дейн, – сказала она. – Я ее для вас сделала. Там внутри всякие снадобья – и сушеный чеснок, и рис есть, и перец. И еще немного испанского мха. Она поможет вам, обязательно поможет.

Дейн взяла куклу в руки как раз в тот момент, когда вода в чайнике зашипела и пламя вспыхнуло ярче и рассыпалось искрами. Дейн подпрыгнула и уронила куклу. Как может эта холодная, жутковатая вещь дать ей силу? Как такое возможно?

– Ну-ну, отлично. Вода закипела. – Мамаша Деззи сняла чайник с огня и налила воду в чашку, куда бросила пригоршню сухих трав из другой склянки.

– Вдохните, мисс Дейн, этот аромат. Он даст вам силы. Он войдет к вам в душу...

Дейн сжала куклу в руках и наклонилась над кружкой.

– Там анис и гвоздика, там корица и жимолость. Будет вкусно, и вы успокоитесь и сможете встретить то, что неизбежно. Чувствуете, мисс Дейн? Это входит в вас, глубоко в тело, глубоко в мозг. Эта женщина не сможет больше причинить вам вред.

Мамаша Деззи перелила содержимое первой чашки во вторую через сито.

– Это вам, – протянула она Дейн чашку и принялась суетливо перемещаться по кухне, давая указания помощникам.

Дейн потягивала чай. Медленно тепло разлилось по телу. Дейн почувствовала спокойствие и уверенность. Самой себе показалась сильнее.

– Мама Деззи о вас побеспокоится, – сказала старая няня, похлопав ее по плечу и неожиданно ущипнув. По телу Дейн пробежала вторая волна тепла.

Вот что такое волшебство.

– Не могу я покинуть Монтелет, но я буду творить заклинания, я буду о вас заботиться, мисс Дейн. Не бойтесь ничего, я не дам этой злой женщине вас обидеть. Обещаю, мисс Дейн, обещаю.

Лидия никогда раньше не бывала в Монтелете и потому бродила по дому, высматривая и вынюхивая, и ее любопытство переступало грани приличия.

Разумеется, в столовую она не заходила. Тело Гарри находилось там, и дверь была закрыта.

А наверху Питер, Тварь, Оливия и священник обсуждали, как все будет происходить.

Она ненавидела Тварь. Она сильно смахивала на ведьму, которая сперва околдовала Гарри, а теперь, похоже, взялась за сына.

Разумеется, никто, кроме Лидии, этого не замечал. Она забрела в зал, где Питер занимался написанием траурных писем, которые должен был доставить соседям расторопный и неглупый раб по имени Магнус.

– Мама Деззи позаботится об угощении, Тул и Праксин помогут. Все будет как полагается, – говорила Оливия. – И, Найрин, мы пошлем письмо вашей матери, чтобы она смогла за вами приехать.

– А это надо?

– Моя дорогая, вы не можете оставаться здесь сейчас, это просто невозможно.

«Спасибо, мамочка», – мысленно поблагодарила мать Лидия, прятавшаяся за дверью.

– Конечно, вы правы, – неохотно и без намека на благодарность согласилась Найрин.

– На самом деле я вынуждена настоять на том, чтобы вы сегодня же вернулись с нами в Бонтер, – продолжала Оливия, сделав вид, что не замечает, как напряженно вытянулась Найрин и какой томный взгляд она бросила на Питера, который, надо сказать, не произнес ни слова в ее защиту.

«Они все одинаковые, – подумала Найрин. – Все – одно притворство. Ничего настоящего».

– Завтра, – ровным голосом ответила Найрин. – Завтра я поеду к вам, а сегодня я бы хотела остаться с Гарри. Я многим ему обязана. Он взял меня к себе в дом, обращался со мной как с членом семьи, заставил меня почувствовать, что мне рады, что я дома... – Она снова взглянула на Питера и улыбнулась своей ускользающей кошачьей улыбкой. – И Питер. Мы только встретились, а я чувствую, будто обрела брата, которого у меня никогда не было.

– Конечно, дорогая, – сказала Оливия, тронутая искренностью Найрин. – Конечно, и Люсинда здесь, и Зенона, и мама Деззи, которая так участлива.

– О да, – сказала Найрин. – Я так люблю маму Деззи.

– Ну, хорошо. Это вполне приемлемо. Я пойду поговорю с Зеноной. Кстати, кто-нибудь видел Дейн?

– Вполне приемлемо, – пробормотала Найрин и, следуя за Оливией, специально прошла рядом с Питером, чтобы коснуться его своим телом. – Приемлемо. Для меня.

Еще одна душная ночь. Бонтер укрыла мгла, черным туманом пробираясь в комнаты. Она казалась живым существом. Ни пошевелиться, ни думать. Ты просто лежишь и терпишь эту муку в надежде, что придет сон и вместе с ним избавление.

Флинт не мог уснуть. Смерть Гарри потрясла его, заставила задуматься о том, о чем не хочется думать. О том, что человек смертен. И он никогда не знает, когда настигнет его смерть. Да, жизнь Гарри казалась пустой и напрасной. Но даже мертвый он продолжал вносить сумятицу в жизнь других людей.

Наша жизнь кажется неприкасаемой – и жизнь Флинта, и Дейн, и его сестры; откуда взялась эта женщина с лживыми глазами и завистливой грязной душонкой?

Он скорбел. Скорбел о смерти Гарри и о рождении жизни между ним и Дейн, но более всего о смерти своего отца, которая и замкнула их жизни в одну неразъемную цепь. Дейн лежала в постели, чувствуя себя так, будто ее опоили. Замученная жарой и острым запахом трав и специй, которыми была набита кукла, она не могла думать.

– Носите ее под платьем, – говорила ей мамаша Деззи. – Привяжите ее к поясу и держите под платьем, если знаете, что эта женщина рядом. Слышите?

Она держала куклу, поражаясь тому, как точно она легла в руку, дивясь, какое у нее выражение лица и как тверды руки и ноги – как палки.

Всего лишь тряпичная кукла, но источающая спокойствие и уверенность.

И все же Дейн боялась уснуть, словно сон был сродни смерти. Гарри умер, и она не могла до конца в это поверить. Она поднялась, подошла к окну и уставилась незрячим взглядом в небо.

Темно – сплошная темень.

Он знал Бонтер так, что мог с закрытыми глазами пройти в любой уголок. И все же им владели неуверенность и беспокойство.

Ни огонька. Душный, влажный мрак. Даже свет луны рассеивался мельчайшими капельками влаги, зависшими в неподвижном воздухе. Будто сам Бог прикрыл луну ладонью, чтобы не светила так ярко.

Клей чувствовал себя баловнем судьбы – это чувство не раз обманывало его, когда он вел игру на большие ставки. Ставки, выше которых была лишь жизнь.

А теперь его жизнь была в руках жалкой служанки.

И все же, все же, она не могла его перехитрить. Ей не удастся выудить у него то, что она хочет, а в обмен не дать ничего. Она ответит за смерть отца. И это будет по справедливости – не зря она оказалась хранительницей тайны драгоценностей.

– Мистер Клей...

Это ее голос, тихий, как дыхание.

– Мелайн...

– Бумаги?

– Они у меня.

– Откуда мне знать, что в них то, что мне надо?

– Я хочу то, что есть у тебя.

– Ну да, конечно.

Она не знала, насколько может ему довериться.

– Мелайн, я серьезно. Я не играю с тобой. Я действительно хочу отдать тебе то, что у меня есть, в обмен на драгоценности. Это так просто.

– Совсем не просто, мистер Клей. Отдайте мне бумаги. Я дам вам кое-что, над чем вы могли бы подумать, а сама проверю бумаги.

– Как ты их проверишь? – Внезапно у него родились подозрения. – Ты хочешь сказать, что умеешь читать?

– Я их проверю своим способом, мистер Клей, и лучше вам меня не обманывать, иначе никакого обмена вообще не будет.

– Нет, такие условия меня не устраивают. Я отдаю тебе бумаги, а ты говоришь мне, где спрятаны драгоценности, и дальше мы идем разными путями.

– Думаете, я дурочка, мистер Клей? Думаете, меня так же легко обмануть, как мою маму? Нет, у меня мозгов побольше и я в вас не влюблена, мистер Клей, так что вам меня сладкими речами не обмануть.

Он чувствовал, что в нем закипает ярость. То, что эта жалкая служанка имела над ним власть, казалось верхом несправедливости.

Безумием!

Он обезумел, если позволил себе занять такую позицию, и он едва сдерживался, чтобы не дать волю гневу. Держался из последних сил. У него осталась только неделя, чтобы вернуть долг.

– Дай мне то, над чем я должен подумать, как ты сказала, – ледяным тоном сказал он.

– Дайте мне бумаги, мистер Клей.

Она протянула руку. Какая-то служанка ставила его перед собой на колени.

Он медленно вытащил из кармана документ и провел по ее ладони.

Она схватила бумагу, ухватила за кончик, но он не торопился разжимать пальцы.

– Думаешь, я дурачок? – прошипел он. – Только попробуй потяни – порвешь бумагу, и ничего тебе не достанется. Скажи мне, что я должен знать, и бумага твоя.

Она потянула и услышала грозный звук. Мистер Клей был сообразительным, слишком умным для нее, и так было всегда. Но она, как и мать, не собиралась отдавать все. Если он сможет понять намек.

– Мама сказала:

не ищи в крынке, не ищи в колодце, не ищи в поле и в лавке не ищи.

Оно придет сладким прямо тебе в руки и будет сладким на вкус.

Прямо с земли придет на стол, встанет там, доживет до завтра и окажется прямо у тебя под носом...

Вот оно, мистер Клей.

– Что оно? – не веря своим ушам, грозно спросил он. – Что оно, тупая девчонка? Это же дурацкая речевка, чтобы работать легче, это же – ничего, – прорычал он, вырвав у нее документ. – Черт возьми, ты слышишь меня, Мелайн? Я хочу знать где, и не уйду, пока не узнаю!

Он схватил документ и потянул его за оба конца. Мелайн казалось, что ее душа сейчас порвется.

– Мелайн!

– Я ничего больше не знаю, мистер Клей. Она научила меня этому, когда я была совсем маленькая. Как я могу помнить какое-то тайное место всю жизнь? Что вы думаете?

– Я думаю, что ты лгунья, что ты такая же тварь, как твоя мать, – прорычал он, швырнув документ в темноту.

– Мистер Клей! – Ее крик был полон ужаса.

И это доставило ему удовольствие. Он схватил ее за шею и швырнул на землю.

 

Глава 17

Найрин просыпалась медленно, нежась в приятной истоме, радуясь тому, что просыпается в постели Питера, и тому, что сейчас он просто не сможет покинуть Монтелет.

Он появился на пороге, одетый как подобает для похорон. – Лучше бы тебе одеться. Они через полчаса приедут.

– У нас еще есть время, любимый, – промурлыкала она.

– Не тот случай, – безжалостно отрезал он. – В том, что касается похорон и свадеб, протокол здесь соблюдают неукоснительно. Не стоит допускать, чтобы Оливия застала тебя в моей постели. – С этими словами он покинул ее.

Найрин неохотно спустилась с кровати и, присев на край, стала решать, что делать дальше.

На самом деле ей совсем не хотелось одеваться. Она бы предпочла весь день проваляться в постели с Питером без всякой одежды. Но когда она в конечном итоге добрела до своей комнаты, то обнаружила, что Люсинда уже приготовила ванну и подходящую к случаю одежду.

– Они приедут в десять, мисс Найрин. У вас не много времени.

– Спасибо, – бросила Найрин и прямо при служанке залезла в ванну. – Мне уже все объяснили. Подай мыло и мочалку. Не надо меня тереть. Я сама вымоюсь. Просто подай мне полотенце и помоги одеться побыстрее.

Если бы она еще могла ей помочь избавиться от всех этих старых дурней, чтобы поскорей остаться наедине с Питером...

Она спустилась вниз как раз в тот момент, когда многочисленные экипажи стали выстраиваться в ряд на аллее перед домом. Дверь столовой была открыта, и тело Гарри было там, одетое как подобает, и в окружении зажженных свеч. Он лежал в гробу из простой сосны, сколоченном Бастьеном и плотником, работавшим на плантации.

Найрин резко отвернулась.

Вчерашняя ночь, вчерашний день – все казалось ей нереальным. Питер ради нее совершил убийство. Он так ее хотел, что ради нее убил собственного отца.

И этого было довольно.

Но теперь, когда соседи, обступив ее, стали по одному заходить в комнату и, преклонив колени, прощаться с Гарри, этого вдруг стало казаться слишком мало.

Гарри похоронили на маленьком кладбище рядом с Мирабель.

Священник говорил, прославляя Гарри как любящего отца и рачительного хозяина, как верного друга и долгожителя прихода. Никаких разговоров о свадьбе и шантаже. Никаких разговоров о нечестных сделках. После смерти Гарри стал уважаемым жителем, каким он всегда хотел слыть при жизни.

Но никто, кроме нее, никем иным его не считал. Только Дейн и Найрин будут знать правду: Гарри пал жертвой расчетливой потаскухи и отдал все, что мог отдать, ради того, чтобы иметь ее. Его грехи ушли в могилу вместе с ним, но не о такой каре мечтала Дейн. Даже у Питера глаза оставались сухими, в то время как все плакали. И еще Флинт стоял с каменным лицом, и никому не дано было постичь, о чем он думает.

После того как тело Гарри было предано земле, приглашенные на похороны вернулись в дом, где были накрыты поминальные столы.

И тогда Дейн пришлось пережить еще одно испытание – хвалебные поминальные речи в течение двух часов. Ей приходилось улыбаться и благодарить, в то время как сама она была на волосок от того, чтобы расплакаться. Но мама Деззи была настороже.

– Кукла при вас? – шепотом спросила няня, заставив Дейн выпить чаю – чаю с защитным наговором.

Девушка кивнула. Она не смогла бы переступить порог Монтелета, не выпив защитного зелья, и мама Деззи об этом знала.

– Она плохая, та женщина. Очень плохая. Посмотрите, какое у нее лицо – она выжидает, и наблюдает, и знает все. Слишком темно у нее на душе, чтобы понять, что там. Как будто там привидения.

Дейн подернула плечами.

– Мамаша Деззи...

– Когда ваша мама была жива, никаких привидений не было, – шепнула старая няня. – Тогда нечего было бояться.

– Спасибо тебе, мамаша Деззи.

Что еще она могла сказать? Только отзвуки того, что было сделано много лет назад, только тайны, невысказанные секреты.

Монтелет принадлежал теперь ей, Дейн, и Питеру, и, если поступать по совести, она должна была отписать свою долю Оливии. Или Флинту. Разве не ради этого он на ней женился? Может, это он приложил руку к тому, чтобы ускорить...

Нет! Дейн готова была умереть. Только не это в довершение ко всему прочему.

Она как привидение бродила среди людей, пришедших, чтобы отдать дань уважения Гарри, она благодарила их, принимала соболезнования, желала им в ответ всего наилучшего. И тут увидела Найрин, прячущуюся на веранде.

Найрин убила ее отца, и даже если не она послала ему пулю в сердце, все равно это сделала она. Ее жадность, эгоизм, желание заполучить состояние любой ценой. Так оно и было.

И вдруг Дейн прорвало. На нее накатила волна глубокой, искренней скорби. Она опустилась на колени и дала волю слезам.

– Мне это кажется неправильным, – строго заметила Оливия, когда они вернулись в Монтелет после чтения завещания и расселись в холле, чтобы немного отдохнуть. – Нельзя позволить этой женщине оставаться в Монтелете после того, как выяснилось, что здесь ей ничто не принадлежит. Необходимо уведомить ее мать и брата Гарри, чтобы они приехали и забрали ее отсюда. Как можно быстрее. Я весьма возмущена тем, что она не прислушалась к моему совету. Ничего хорошего не выйдет из того, что она останется в Монтелете наедине с Питером.

Лидия не могла не согласиться с матерью. И, что еще хуже, у нее оставалось совсем мало времени на осуществление своей задачи – привлечь внимание Питера.

Он мог бы сходить с ума от горя, но держался достойно, не позволяя никому узнать, насколько глубока его скорбь.

Совсем не так, как Дейн, которая вдруг разрыдалась у всех на глазах словно ребенок. К ней тут же подбежали и Питер и Флинт. Муж увез ее в Бонтер, а Питер остался в Монтелете. Он и сейчас был там, и один Бог знает, чем они занимались с этой Тварью.

Лидия старалась не думать о худшем, но все пути сходились к одному: воображение услужливо рисовало картины одну скабрезнее другой – Питер и Тварь вместе.

– Клей, ты такой тихий сегодня.

– В самом деле, Оливия? Человек умер... – И женщина, добавил он про себя. И ребенок родился неожиданно...

И он все это выдержал. Он отнес малыша мамаше Деззи глубокой ночью.

Няня умела колдовать, она позаботится о том, чтобы ребенок, зачатый от его семени или от семени его отца, получил благословение высших сил. Она не станет спрашивать, откуда он взялся. А что до Питера, то он слишком долго был в отъезде, чтобы заметить, что среди рабов появился еще один младенец.

А что касается матери малыша, то она, с ее стишками и предательской душонкой, заслужила то, что получила: наконец ее голос замолк.

Он обыскал ее, прежде чем скинуть тело в воду, и нашел это – маленький камень чистой воды, сверкающий, ошеломляющий своей чистотой и яркостью. Один маленький камень, но такой, какой мог появиться у Мелайн только из приданого матери Клея.

Тот камень, что маленькая сука припрятала для себя, чтобы превратить его в наличность, как только она окажется хотя бы в миле от плантации, на другом берегу реки. Но он позаботился о том, чтобы она навеки осталась на этом берегу.

А может, это и было все, что осталось от наследства матери, единственная вещь, которую Селия оставила для себя, возможно, потому, что была очарована мерцанием камня, исходящим из него светом, чистотой огранки. Маленький ограненный бриллиант, лежащий на загрубевшей от работы ладони рабыни, символ вожделенной свободы.

Свободы для него, Клея. Он был так тих, купался в триумфе, пил сладкий мед победы – победы над перипетиями судьбы. Он был игроком.

Он уедет завтра, и все свидетельства преступления унесет река.

– Клей! Клей?

Это снова Оливия. Въедливая, не дающая покоя, раздражающая своим назойливым вниманием.

– Мама, если вы позволите, я вас покину.

– Конечно, сын, – произнесла она уже ему в спину.

Лидия заторопилась следом.

И снова она осталась одна, наедине со своими воспоминаниями, мыслями и сожалениями. Со смертью бывшего ухажера ее жизнь отчего-то тоже казалась конченой.

– Мне нравится твое тело, – прошептала Найрин, проводя подушечкой пальца полоску посредине груди вниз, к жестким волоскам.

– Тебе нравится мое наследство, – грубо парировал Питер, отталкивая ее руку.

– И оно мне тоже нравится, но какая радость в том, чтобы делить его еще с кем-то, особенно с твоей сестрой, у которой уже есть плантация. Не у нее, так у мужа – но какая разница.

Он знал, что по этому поводу следует делать. Конечно, знал. Он стал бы управлять Монтелетом, если, конечно, решил бы остаться здесь. Они встретились бы с Дейн и договорились по поводу ее доли, и на этом можно было бы поставить точку.

– Я хочу сказать: что, если бы все это было твоим? – осмелилась спросить Найрин, продолжая возбуждать его своими поглаживаниями.

– Видит Бог, я бы поскорее смотал отсюда удочки. С чего бы мне хотеть, чтобы все это стало моим?

– Потому что твой отец был богат, и он делал неплохие деньги, выращивая и продавая сахар. И то же самое мог бы делать ты, любимый.

«Богат и привязан к месту, – подумал Питер. – Гнить в этом болоте и покупать за границей все, кроме еды!»

Питер не понимал этого образа жизни. Но он не собирался говорить об этом Найрин, особенно сейчас, когда она так приятно водила пальчиками вокруг его полных семени яичек. Когда она это делала, ему ничего так не хотелось, как остаться в Монтелете навсегда.

Лидия собиралась отправиться в Монтелет, чтобы найти Питера. Она прошла на конюшню. Здесь всегда найдется какая-нибудь спокойная и послушная кляча, чтобы довезти ее до места. Агуса нетрудно будет убедить в том, что ей надо развеяться – отдохнуть от всех этих печальных хлопот.

Конюх дал ей старую послушную кобылу, и Лидия выехала из Бонтера неспешно, но, едва дом скрылся из вида, пришпорила несчастное животное и уже через двадцать минут была у ворот Монтелета.

Вот та самая дорога, которая еще три часа назад была запружена экипажами. Сейчас она была пустынна. Наверное, и на душе у Питера так же пусто и одиноко.

Эта Тварь не может дать ему то, что могла бы дать Лидия, – она слишком холодна, чтобы согреть человека в горе. Такой джентльмен, как Питер, должен был видеть эту Тварь насквозь. И он захотел бы. пообщаться с кем-то из своего круга.

Теперь Лидия была взрослой женщиной, готовой к замужеству.

Может, стоит попросить у мамы Деззи заговор, чтобы Питер в нее влюбился?

Лидия спешилась прямо возле дома. Она была не робкого десятка, и ее не беспокоило, что о ней подумают. Она просто, как хорошая соседка, хотела поддержать Питера в тяжелую минуту.

Девушка зябко поежилась, проходя мимо окон столовой, и решила подняться выше, на веранду второго этажа, где все комнаты выходили на круговую веранду. В основном это были спальни, но дело не в этом. Ее мало интересовали чужие спальни, Лидии был нужен Питер.

Вдруг она услышала взрыв смеха и резко обернулась на звук. Она уже знала, что увидит, когда шла туда: Питер и Тварь, нагие, слившиеся в объятиях, наслаждающиеся друг другом.

Дейн только и думала что о загадочной смерти отца. Гарри умер, и ей казалось совершенным безумием то, что никто толком не знал, как это произошло, и не стремился узнать.

Но и ей не хотелось узнавать подробности, потому что стоило потянуть за клубок, и она оказалась бы в грязной мутной воде – там, куда ступать не хотелось. От этого она казалась себе еще более беспомощной.

Она абсолютно ничего не чувствовала. Было ощущение, что от нее осталась одна оболочка, а душа умерла и Изабель в ней никогда не существовала, как никогда не существовало страсти, связавшей ее и Флинта.

И Флинт тоже это видел. Он не думал, что смерть Гарри так подействует на Дейн, и ненавидел покойника за то, что он сделал с дочерью. Кроме того, Гарри после смерти приобрел ореол святости, которой у него никогда не было при жизни. Флинт не знал, как вернуть к жизни то чувственное, словно светящееся изнутри создание, которое он взял в жены.

– Тебе надо поговорить с Питером, – сказал он Дейн на следующее утро, когда они спускались к завтраку.

– Зачем? И какое тебе до этого дело? Или ты рассчитываешь на мое наследство по какой-то неведомой мне причине?

«А может, ты убил Гарри, чтобы завладеть им?» Эта мысль была как удар волны, который она была просто не в силах отразить. Монтелет сейчас принадлежал ей, а значит, и ему тоже.

Если бы только существовал способ вернуть ему то, что отнял у их семьи ее отец, не теряя при этом Монтелет.

Какой он умный, ее муж.

Муж. Слово звучало странно для нее самой.

Отец ее был вором, а муж – коварный соблазнитель.

Ну а если подумать?

Все вместе: соблазнитель, вор, муж.

Так насколько же они отличались друг от друга по сути?

Она не могла не думать об этом. Что останется в душе, если Дейн искренне поверит в то, что Флинт женился на ней только ради Монтелета?

Иначе он бы на ней не женился... Или женился?

Голова вот-вот лопнет.

В любом случае Дейн не могла выдержать глупой болтовни Лидии за завтраком и сочувственного взгляда Оливии.

Дейн взяла Боя и поехала по тропинке, ведущей вдоль реки, к Оринде. Там она могла побыть в полном одиночестве, в привычном для себя состоянии, ибо была совершенно одинока и тогда, когда ждала там Клея.

Дорога казалась одновременно знакомой и незнакомой.

С момента их первой встречи с Флинтом прошло не больше двух месяцев, и теперь казалось странным даже то, что она тогда приехала туда, чтобы встретиться с Клеем. Как она ждала той встречи!..

Она спешилась у амбара, привязала Боя и, не имея никакой определенной цели, пошла к дому.

Это пустынное место казалось настолько удаленным от всего мира, что время здесь словно остановилось.

Было тихо и жарко, хотя жара смягчалась близостью воды. Плеск воды убаюкивал. Дейн не могла забыть своего несчастья даже здесь, в этом месте, с которым было связано столько воспоминаний. Воспоминания не стирали вопросов и не помогали избавиться от неуверенности.

Кто-то решился напасть на ее отца. Ради Монтелета или по другой причине?

Найрин? Рассказал ли ей Гарри о своей бесчестной сделке с Флинтом? Возможно ли, что она, узнав это, так жестоко решила вопрос...

Решила, о Боже, вместо отца соблазнить Питера?

«Мелодрама, – насмешливо сказала она себе, – чистая выдумка...» Но ведь Найрин вполне на это способна, не так ли? Разве Найрин не сделала все, чтобы от нее избавиться?

Дейн приблизилась к кромке воды и посмотрела вниз.

...Красивая, если смотреть издали, и такая грязная, грязная как грех, при ближайшем рассмотрении...

Найрин...

И тогда что-то навалилось на Дейн, что-то злое и грозное. Она оступилась и упала в воду, начала бить руками и отплевываться. Ничего там не было...

Нет, что-то все же было. Мягкое и раздутое, что-то неживое.

Дейн дрожащей рукой убрала мокрые волосы с глаз и огляделась. Никого не было на берегу. Никого не было в кустах. И все же некий призрак толкнул ее в воду.

Она почувствовала, как по спине пробежал холод. Дейн медленно побрела к тому предмету, который увидела, когда вынырнула из воды, глотая воздух.

Нет, это не предмет. Что-то плыло по реке. Что-то яркое.

Платье?.. И кожа, темная кожа. Господи, нога...

Дейн завизжала и упала. Поднялась, выскочила на берег.

Тело! О Боже!

Она повернулась и побежала. Намокший подол путался под ногами, мешая бежать.

Надо позвать на помощь.

Хорошо, что с ней Бой – она вернется в Бонтер быстро и найдет тех, кто поможет похоронить беднягу.

Дейн добежала до амбара и поняла самое страшное – Боя не было. Отвязанный, он либо ушел сам, либо на нем ускакали. Придется идти в Бонтер пешком. Если ей вообще суждено туда дойти.

Дейн думала, что умрет. Чтобы добраться до Бонтера, ей потребовалось несколько часов, и она была в полном изнеможении, когда дошла до дома. А потом пришлось убеждать Флинта, что ей не почудился ни труп в воде, ни то, что ее толкнули, ни то, что Бой пропал.

Оливия решила, что у Дейн от солнца помутился разум.

– Больше нечего делать, кроме как бродить по окрестностям? И почему ты оказалась в Оринде? – недовольно поинтересовалась Оливия. – Разве мало работы по дому? А заготовки? А шитье? Я могу предложить тебе массу дел, если за две недели тебе так успел наскучить дом.

– Кто-то толкнул меня, – сказала Дейн. – И в воде утопленник. Мы не можем оставить его там.

Флинт не позволил Дейн поехать с ним. С Агусом и Джуниором они отправились в Оринду и привезли оттуда нечто, завернутое в белую хлопчатобумажную ткань.

– Это Мелайн.

– Господи, – ошеломленно пробормотала Оливия. – Но кто?

– Быть может, тот же, кто убил моего отца? – запальчиво предположила Дейн.

– Ерунда. Вор, не более того. Но это... это...

– Мы отнесем ее в хижину. Праксин позаботится о ней. Она говорит, что ребенок родился. – Флинт замолчал, дав собравшимся время осознать весь ужас произошедшего.

– Нам надо известить власти, – добавил он. – А потом мы похороним ее рядом с Селией.

– Надо поискать Боя, – нарушила тишину Дейн.

– Бой объявится, – сказал Флинт.

– Бой может никогда не объявиться, – возразила она, продолжая злиться вопреки здравому смыслу, злиться на него за то, что столько энергии было уделено Мелайн, которой уже все равно, а ей, Дейн, которой действительно нужна была помощь, никто не собирался помогать.

– Нельзя делать несколько дел одновременно! Сначала Мелайн – мы должны поискать ребенка, и очень хочется надеяться, что мы его найдем.

– Вы должны сказать миз Оливии, что надо послать за мамой Деззи, – сказала Праксин, обращаясь к Дейн. – Здесь что-то неладно. Пусть мама Деззи придет и очистит место от злых духов. Только тогда мы можем похоронить Мелайн.

– Я скажу ей, – уважительно ответила Дейн. Теперь, спустя несколько часов после возвращения, шок отчасти прошел, зато страх усилился. Кто-то убил Мелайн и бросил в реку.

– И еще ребенок, миз Дейн. Ребенок родился, но где он? Может, живет в Бонтере, с родственниками Мелайн?

– Я понимаю. Может, у мамы Деззи будут ответы, – сказала Дейн. – Я пойду скажу миз Оливии.

Она оставила Праксин на кухне, а сама пошла искать Оливию. Свекровь сидела со своей дочерью.

– Они хотят, чтобы пришла мама Деззи.

– Чепуха, – презрительно сказала Оливия. – Что она может сделать?

– Ваши люди верят в то, что она может что-то сделать. И это важно.

– Я никогда до этого не опускалась. Я не верю в дурацкие суеверия.

Дейн пристально посмотрела на свекровь. Что она знала об этой женщине, которая, прими судьба иной поворот, могла бы быть ее родной матерью? Она подумала вдруг, что Оливия, должно быть, ненавидит ее и считает, что Дейн в ответе за грехи своего отца. Она подумала и о том, что не знает, как Оливия обращается со своей прислугой. Фоном для размышлений Дейн была еле слышная, доносящаяся издалека, протяжная и печальная песня.

Флинт был в поле. Сегодня работников пригонят с работы пораньше ради похорон Мелайн.

То, что кто-то убил ее после рождения ребенка, было ясно с самого начала, а теперь осмотр тела это подтвердил. Все в Бонтере перешептывались, переглядывались с едва скрытой враждебностью к хозяевам.

Оливия не понимала своих людей. Мама Деззи должна была прийти ради того, чтобы успокоить их и наложить заклятие на злых духов.

Дейн это прекрасно понимала. Она отвернулась от окна, выходящего на лужайку перед домом. Хозяйкой Бонтера теперь была она. Она же и пошлет за мамой Деззи.

Они стояли в поле за рядом хижин, в одной из которых жила Мелайн. Мама Деззи начертила круг на земле, велела принести хворосту и дров для костра, а сама стала читать заклятие.

– Я презираю это, – громко заявила Оливия, наблюдавшая за происходящим с верхней веранды. – И мне очень не нравится то, что твоя жена взяла на себя ответственность за...

– Моя жена – хозяйка Бонтера, – ответил Флинт. Прикрыв глаза от солнца козырьком, он смотрел, как рабы встали вокруг мамаши Деззи. Один из них развел небольшой костер. – И она там, с ними, с мамой Деззи, где ей и надлежит быть.

Оливия молчала.

«Я и подумать не могла, что всего через пару недель после свадьбы она займет мое место и Флинт позволит ей сделать это...»

Она чувствовала себя отрезанной от мира, от всего, что ей было привычно и знакомо. Со смертью Мелайн рухнули все ее надежды. Никаких драгоценностей не было. Мелайн давно бы уже выдала себя, показав кому-нибудь то, чем владела. Но Мелайн умерла, а вместе с нею и прошлое Оливии – все, что наполняло ее жизнь смыслом, улетучилось как дым.

Ничего у нее не осталось – Гарри и Мелайн умерли, Монтелет наполовину принадлежал Дейн... Флинт сделал именно то, что не сумел сделать Клей, – вернул Бонтер к жизни.

Но Клей исчез, снова таинственным образом исчез, на этот раз ночью, и никто его не видел.

А теперь на нее свалилась еще одна напасть: Флинт поддерживал жену в противовес матери. Оливия покачала головой. Еще месяц назад он и не думал обустраиваться в Бонтере, заводить семью.

Как все быстро меняется в этой жизни. Как стремительно все устаревает.

– Мама Деззи готовит травяные сборы – базилик, гвоздика, асафетида, иссоп, лимонник, тмин, мята, вербена... Говорят, что у этих растений магические свойства, – произнес Флинт, прервав тишину. – Она знает, что надо делать. Мелайн умерла насильственной смертью, и ее душу надо очистить.

– Мумбо-юмбо, – презрительно пробормотала Оливия.

– Она весьма влиятельная особа. В ее магию тут верят все. Она привяжет пучок трав к телу и сделает наговор, потом бросит траву в огонь, и душа Мелайн очистится.

– Ты так много об этом знаешь. Почему бы тебе не присоединиться к ним?

– Я и хотел. Просто побоялся оставить тебя одну.

«Но я и так одна», – подумала про себя Оливия. Душа ее исходила криком, но крик этот никому не был слышен.

Она продолжала смотреть вдаль – непреклонная, прямая как струна, и Флинт, оставив ее одну, направился к хижинам рабов. Опускались сумерки, дым становился темнее и гуще. Оливии казалось, что жар от того костра проникает и сюда, на ее балкон.

Не так все делается, думала она. Сын должен был быть на ее стороне, и невестка тоже должна поступать, как ей велят старшие, а собственная дочь вместо того, чтобы быть рядом с матерью, тоже, как видно, где-то там, в толпе рабов. Лидия легко может превратиться в нечто весьма грозное и опасное.

Оливия отвернулась и пошла к себе в тот момент, когда мама Деззи бросила в костер пучок травы. Дейн, находящаяся все это время вне круга, подошла поближе, чтобы не пропустить решающий момент. И в тот же миг ее кто-то сильно толкнул. Девушка оступилась и полетела в огонь.

Сильные руки подхватили ее и оттащили в сторону. Руки, которые никогда не посмели бы прикоснуться к своей госпоже из страха смерти, – эти руки спасли ее от огня.

– Боже, Боже... – нервно стуча зубами, повторяла она. Подол загорелся. Находящиеся рядом старались затоптать пламя, грозящее спалить ей ступни.

Дейн готова была упасть в обморок.

– Они ушли, хозяйка, – сказал кто-то. – Они ушли.

– Господи... – Разве забудет она толчок в спину и это чувство беспомощности? – Боже...

Мама Деззи... Дейн слышала ее голос, чувствовала тепло ее больших ладоней.

– Ты ведь носишь оберег, носишь? – настойчиво спрашивала она.

– Да, – прошептала Дейн. – Кукла со мной.

– Хорошо, духи тебя увидят, и никто не сможет причинить тебе вред, миз Дейн. Сила на твоей стороне... Твой муж к тебе идет.

– Флинт, – пробормотала она, теряя сознание. Он подхватил ее.

– Мама Деззи...

– С ней все в порядке. Я сделала для нее оберег, и, пока он с ней, все будет хорошо. А теперь нам надо продолжить, надо прогнать злых духов прочь.

И она взялась за свое дело. Медленно, с величайшей почтительностью она выбрала травы из каждого взятого с собой кулька, называя каждое из растений.

– Уверяю собравшихся, что дух Мелайн будет очищен и те, кто творил зло, те, кто убил ее и попытался нанести вред миз Дейн, будут наказаны.

Затем она подбросила пакет в воздух, еще раз прочитав заклинание. Он упал в огонь, и пламя взмыло вверх синими языками, рассыпалось тысячью искр, озарив погружающееся в сумерки пространство.

Мама Деззи сложила руки на груди и кивнула. – А теперь, – выразительно сказала она, – мы закончили.

 

Глава 18

Две смерти. Две случайные смерти. У нее не укладывалось это в голове. Как-то они между собой связаны? Со смертью Гарри Дейн становилась наследницей. Но Мелайн... Кому и зачем понадобилось убивать ее?

Дочь Селии. Которая могла знать тайну...

«Но нет, она была совсем маленькой, когда умерла ее мать. Слишком маленькой, чтобы запомнить и понять, насколько это важно».

И все же кто-то задушил ее и забрал новорожденного ребенка. Во всем этом не было никакого смысла.

И все же кто-то пытался... Что пытался? Убить Дейн? Утопить ее в реке? Толкнуть в огонь?

Могла ли она погибнуть? И тогда кто бы оказался наследником?

Дейн передернуло.

Она знала ответ на этот вопрос с того момента, как таинственным образом погиб Гарри. Кто-то спустил крючок и сделал ее наследство доступным для обладания.

И теперь кто-то охотился за ней.

– Пора готовиться к зиме, – сообщила Оливия на следующее утро, когда Дейн и Лидия присоединились к ней за завтраком. – И ты тоже, моя дорогая доченька. Отчего-то мне кажется, что в этих новомодных академиях не учат вещам, которые действительно могут пригодиться в жизни.

– Мама, – возмутилась Лидия, – мне есть чем заняться...

– Если это так, – отрезала Оливия, – то я до сих пор не видела, чтобы ты занималась чем-то полезным. Ты пойдешь с нами. Обещаю, твой будущий муж будет доволен твоими познаниями.

Она послала двусмысленный взгляд Дейн.

– Как, я полагаю, и ваш муж.

Дейн возмутил издевательский тон Оливии.

– Я достаточно хорошо знакома со своими обязанностями по хозяйству, Оливия. Вам только надо показать мне, где вы храните припасы, а об остальном мы с Праксин вполне можем позаботиться сами.

Оливия лишь презрительно поджала губы. До чего дошло! Дейн обращается с ней как со служанкой. Велит ей не лезть не в свое дело. Будто в ней здесь больше нет необходимости.

Хозяйка Бонтера – надменная, бесстыдная дочь ублюдка... Оливия до сих пор никак не могла свыкнуться с мыслью, что этот брак был единственным доступным способом спасти Бонтер от Гарри и Клея.

– Ну что же, вот кладовая – все там на месте. Клей закупил все необходимое в марте, и сейчас самая пора начинать консервирование. Дайте подумать... Ткани вон там. Мы закупили их в прошлом году, и ты увидишь, что Сью Мей и Диси – замечательные закройщицы и портнихи. – Оливия повернулась к дочери. – Видишь ли, Лидия, когда ты становишься хозяйкой большой плантации, у тебя появляется много обязанностей помимо того, что ты должна заботиться о своем муже. Столько всего требует твоего внимания: от выдачи работникам продуктов до копчения окороков. Я не хочу сказать, что слуги не будут тебе помогать, но дел по хозяйству будет столько, что ты и представить не можешь.

– Я и не хочу ничего представлять, – сварливым голосом возразила Лидия. – Почему я не могу просто получать удовольствие сейчас и думать об этом, когда выйду замуж.

– Увы, это более чем так. Сейчас твое время получать удовольствие, а все остальное придет потом.

«И кроме того, – обиженно добавила про себя Лидия, – Питер никогда не стал бы ждать, что я стану пачкать руки дурацкой работой по хозяйству. Зачем тогда рабы и домашние слуги?»

Ей было жутко оттого, что она стоит напротив женщины, которая была так похожа на Питера.

– Итак, дорогая, почему бы нам обеим не оставить Дейн заниматься домашними делами и не выпить по чашке чаю? Дейн, ты присоединишься к нам, когда закончишь?

И как это было сказано! Как оскорбительно-любезно, как ехидно. Дейн не понимала, откуда в Оливии столько ненависти.

Старая ведьма победила. Она и ее сын решили взять реванш, и им это удалось. Еще как! С шиком! Она даже не осознала, что, передавая заботы по хозяйству в чужие руки, записала дополнительное очко в свою пользу. Но и ей, Дейн, работа не была в тягость. Надо было чем-то себя занять, чтобы отвлечься от неотвязных мыслей. Бой не объявился, и Флинт не желал его искать, твердо считая, что это бесполезно.

– Он вернется, или кто-то его найдет. – Он был уверен в этом. Боя знали все.

Один маленький бриллиант. Один драгоценный, без изъяна, прекрасной огранки бриллиант, и все проблемы остались позади. И он вошел к ошалевшему Дювалье с деньгами в кармане.

– Мой дорогой Клей, я искренне удивлен. Вся сумма, до последнего доллара, и в срок. Ваша изобретательность меня изумляет. Ваше представление о чести, ваша верность слову произвели на меня огромное впечатление.

И все же он пересчитал всю сумму дважды.

– Мои друзья, месье Клей вернул долг. Его слово крепко, и я хочу, чтобы вы знали – он надежен, на него можно положиться и он платежеспособен. По крайней мере на этот момент. Верно?

– Как скажете, – пробормотал Клей, поморщившись. Теперь для него опять был открыт кредит. Дювалье так сказал, а слово его нерушимо.

Он уже чувствовал, что удача повернулась к нему лицом. Игра по маленькой где-нибудь сегодня вечерком, и сотня долларов может обернуться тысячей.

– Мой друг, кредит вам открыт. Но только не увлекайтесь. Говорю вам как другу. Не пытайтесь удвоить свою удачу. Не заставляйте меня снова требовать от вас выплаты долга. И, мой дорогой, предлагаю вам еще раз подумать о том, чтобы работать на меня. Если вы сможете держать страсть к игре под контролем, у вас неплохие перспективы. Вы сообразительны и ловки. Вы лишь слишком азартны и должны научиться справляться со своим пороком.

Деньги жгли карман. Клей был в Новом Орлеане, городе женщин и быстрых денег. И, при его теперешних ресурсах, он мог положить весь город к своим ногам.

Вначале ужин у Антонио, дабы отпраздновать победу над своим самым уважаемым врагом. Отпраздновать спасение собственной жизни, даже если она была оплачена ценой другой жизни.

По мере того как вечер приближался к ночи, голова у Клея все больше кружилась от сознания собственной силы.

Удача! Он чувствовал, что она дышит ему в затылок, чувствовал ее нежный, искушающий призыв. Она звала его, манила, как сирена, притягивала, Как это умеет делать женщина.

Одна игра в карты, ну, может, две или три – в его кошельке достаточно денег, чтобы играть по маленькой не один год. Он мог позволить себе ошибку, мог позволить себе неправильно расценить шансы партнера, мог позволить рискнуть.

«На этот раз, – нашептывала Клею на ухо судьба, – ты все будешь держать под контролем...»

И вот сейчас пришло время проверить это. Время взять ее за крылья и превратить те деньги, что случайно достались ему, в состояние, которого он заслуживал.

Найрин устала.

Устала от жизни в Монтелете, устала от удушающей жары, от ожидания, от притворства и особенно от нерешительности единственного мужчины, которого она действительно хотела заполучить на всю оставшуюся жизнь.

– Любимый, ты меня утомил донельзя.

– Я и сам утомился, – пробормотал Питер и повернулся к ней спиной. Они едва успели отдышаться после очередного бурного соития.

– Что ты думаешь делать с Монтелетом?

– Я решу, что мне с ним делать, после того как сюда приедет твоя мать.

Проклятие! Мать ее должна приехать! Будто она кисейная барышня из этих, местных! Такая, как Лидия Ратледж. Или он такую на самом деле хотел?

Питер не мог принять решение, потому что смотрел на нее как на горячую кобылку, с которой всегда можно заняться сексом, но не как на женщину, на которой хотел бы жениться.

Как будто он был царь или бог. Черт, если бы он был голубых кровей! Но на самом деле он был таким же дворнягой, как и она, с той лишь разницей, что Гарри умудрился «очистить кровь», приобретя плантацию и превратившись в сахарного короля Сент-Фоя.

Только ведь все это может быстро закончиться, если Питер не потрудится поднять задницу и проверить, что же этот Бастьен делает на полях с громадными толпами рабов.

Проклятие! Неужели ей все время придется делать все самой и думать обо всем?

Найрин очень хотелось сказать кое-что, но она подавила это желание, ибо вдруг поняла – она и есть его шлюха, и именно так он ее и воспринимает. А может, и видит в ней нечто хуже и ниже шлюхи.

Это открытие ошеломило ее своей очевидностью. Как она была слепа!

Питер никогда не женится на шлюхе. Он будет держать ее, как держат любовниц-мулаток такие же плантаторы. Возможно, он даже купит ей апартаменты в Новом Орлеане и будет приезжать, чтобы получать с ней удовольствие, давать ей деньги, покупать наряды, но никогда на ней не женится. Сукин сын...

Найрин должна была заставить его принять решение, и времени у нее для этого оставалось мало. Она видела, что с каждым днем пребывание в Монтелете становилось для него более тягостным.

– Может, мне не стоит находиться здесь, когда приедет мать, – с напускной скромностью предложила она, надеясь как-то его растормошить.

– А где еще, черт возьми, ты будешь?

– Ну... – Она поудобнее устроилась в постели, подоткнув под спину пару подушек. – Оливия Ратледж весьма неодобрительно отнеслась к моему пребыванию здесь. Моя мама может быть недовольна...

– В самом деле? – насмешливо пробормотал Питер. – Разве она не знает, что ее дочь – шлюха? Она не догадывается, что ты можешь спать сразу с двумя и тебе это может очень даже нравиться?

– Это тебя возбуждает, не так ли? – прошептала Найрин. – Скажи мне, что ты не твердеешь при мысли об этом. Скажи мне, что у тебя не встанет как у коня, если я найду еще одного любовника и стану делить тебя с ним?

– Господи!

Она откатилась на другую половину и резко встала.

– Я уезжаю!

– Что?

Найрин улыбнулась своей ускользающей кошачьей улыбкой и спокойно накинула халат.

– Мне было хорошо с тобой, любимый.

– Черт, иди сюда, ты, сука!

– Пока, любимый. Спи крепко!

Она успела скользнуть за дверь до того, как Питер попытался ее остановить. Он поймал ее уже за дверью и, швырнув на кровать, содрал с нее халат.

– Ты никуда не пойдешь, сука, и ты это знаешь, – прорычал он и резко, словно желая наказать, вошел в нее.

– Откуда столько уверенности, любимый? – пробормотала Найрин, помогая ему.

О, она готова была умереть ради этого молодого тела, истекающего потом от усилий доставить ей удовольствие. Силен как бык в период гона! Он мог бы умереть за это. Питер нигде не мог бы получить того, что давала ему она, и пора было понять, что он и так получил немало. Она хочет что-то взамен.

Найрин осторожно отодвинула его, крепко уснувшего прямо на ней. Осторожно опустила ноги на пол и на цыпочках вышла из спальни. Ей надо было собираться. Платье, кое-что из белья – у нее было не так уж много вещей, – соломенную шляпу, чтобы защититься от солнца.

Проклятие, надо было научиться ездить верхом или по крайней мере управлять повозкой.

Нет, кто-нибудь ее отвезет. Должен же быть кто-то, кто может ее отвезти. Найрин запихнула пожитки в сумку.

Оливия Ратледж была права – надо действовать по ситуации. Если Питеру нужна леди, умеющая вести себя как подобает, она разыграет перед ним такую леди, что ему тошно станет.

А тем временем он поймет, чего лишается и без чего не может жить. Шел дождь.

Было все так же душно и жарко, но неожиданно небо зловеще почернело, небеса разверзлись, и начался ливень.

Оливия ненавидела дождливые дни. Лидия надувшись сидела у окна.

Флинт был в конторе – работал со счетами. А новая хозяйка Монтелета орудовала на кухне с Праксин. Девушки варили варенье.

В дождливые дни Оливия не могла найти себе занятие. Даже книгу не хотелось брать в руки.

Во время дождя Оливии было трудно избегать размышлений о прошедшей неделе, о том, как угрозы, тайны, возвращение ее детей – всех сразу – выкристаллизовались в некий порядок, в некий узор, где все внезапно оказались на своих местах и только Оливия не вписывалась в этот новый быт.

Внизу, на кухне, Дейн, рассеянно слушая, как хлещет за окнами дождь, перебирала ягоды. Эта работа держала занятыми руки, а не голову. А в голове ее продолжали прокручиваться сцены, услужливо создаваемые фантазией, – сцены насилия, убийства, смерти.

Все это невозможно понять. Ее муж хотел своей доли Монтелета так сильно... что женился на ней, потом убил Гарри, чтобы войти во владение ее наследством, дважды покушался на ее жизнь и, наконец, украл ее коня, чтобы доказать, кто сейчас хозяин положения. И никакие плетки и игры ничего ей не дали.

Она чувствовала страх. Страх панический, животный. Как она могла бороться с ним?

Ничего нельзя доказать. Смерть Гарри была представлена как случайность. Единственный свидетель смерти отца ничего не скажет. Два связанных с ней инцидента представят как игру ее воображения. Вначале она поскользнулась на скользком берегу, а потом оступилась, слишком близко подойдя к костру. А Бой убежал, почуяв запах смерти.

Дейн просто переутомилась и нуждается в отдыхе.

Проклятие!

У нее начинала болеть голова, стоило ей попытаться связать события в логическую цепочку. Не было никакой логики и никаких объяснений. Гарри убит, она оказалась в беде. Дейн чувствовала это, она верила в это всем сердцем, и был только один человек, кто мог быть напрямую заинтересован в ее смерти. Флинт.

Она подошла к плите, чтобы закинуть ягоды в кипящий сироп, затем отвернулась и поставила тазик с ягодами на соседний стол.

– Миз Дейн!

Она услышала визг Праксин так, словно он доносился издалека.

– Миз Дейн!

В тот момент, когда Праксин произносила ее имя, Дейн уже успела отодвинуться в сторону, еще не видя и не понимая, что происходит. Громадный котел с кипящим сиропом накренился, пламя под ним взметнулось вверх, и горячий ягодный сироп полился на пол, чудом не задев ее.

Случайность? Должно быть, случайность. Дейн, наверное, сама задела котел.

– Не расстраивайтесь насчет ягод, – сказала Праксин потому, что должна была что-то сказать. Каким-то чудом кипящий сироп не опрокинулся на ее хозяйку. Каким-то чудом она осталась невредима. – Я все уберу.

– Спасибо, Праксин. – Голос Дейн дрожал. Ноги подкашивались. – Я думаю... Я поднимусь наверх, полежу немного.

– Да, мадам.

Она медленно пошла к двери из кухни, на ходу снимая фартук. Схватилась за перила черной лестницы.

– Господи Боже!

Опять это случилось. Еще одна случайность, еще одна неосторожность. Это ее секрет! Надо предупредить Праксин, чтобы никому не рассказывала.

Никому! Дейн заставила себя сделать шаг. Она должна его остановить.

Остановить человека, который соблазнил ее своими поцелуями и превратил в Изабель. Человека, который показал, что сдача в плен страсти была самым сильным ее оружием...

Отдаться ему...

И все, чего он хотел, – это Монтелет.

И все, чего хотела она, . – это остаться в живых. Ей нечего было поставить на кон. Если он убьет ее и завладеет долей Монтелета, с Питером у него проблем не будет. Брат не питал никаких чувств к Монтелету, он тут же продаст свою долю Флинту, возможно даже, на самых невыгодных для себя условиях.

И если что-то гадкое случится с ней, разве кто-то станет задаваться вопросом, была ли то случайность? Они похоронили Гарри, не задавая никаких вопросов. На все воля Божья.

Один неверный шаг, и Дейн тоже умрет, а все скажут, что после смерти Гарри она была сама не своя, так что неудивительно...

Господи, она представляла эту сцену во всех деталях. Даже слышала, как они говорят, как выходят, считают деньги...

Дейн заставила себя сделать еще один шаг наверх. Затем еще. Если она все понимает правильно, Флинт уже ждет ее на верхней площадке и жить ей осталось считанные минуты. Он будет казаться заботливым и добрым, и лишь она будет знать, как все обстояло на самом деле.

Дейн дрожала от страха. Она услышала шум, скребущийся звук, затем звук шагов. Застонала. И тогда до нее донесся голос, искаженный ее же страхом.

– Дейн! Дейн?

Господи, Флинт! Откуда он идет? Откуда ему знать, что она тут? Это Флинт стоит и ждет момента, чтобы сбросить ее вниз со ступеней.

Дейн повернулась и побежала назад, через кухню, через заднюю дверь, под ливень. И вдруг поняла, что не знает, куда бежать. Дождь лил сплошной стеной. Где-то в стороне она услышала перестук колес и испуганное ржание коня, которого едва не загнали.

Экипаж? Кто-то приехал? В такой ливень? Но это – это способ скрыться. Сумеет ли она спастись?

Дейн побежала, увязая в жидкой грязи, к парадному входу, на звук – возмущенное ржание. Скрежет металла – это остановилась карета, – перестук копыт. И вдруг она увидела Боя. Он приближался к ней сквозь пелену дождя. Пританцовывающий от счастья, что может бежать свободно, не замечающий ни дождя, ни сбруи, он пронеся мимо Дейн как фантом, как вспышка, и она не могла поймать его, не могла остановить.

Он резво побежал по тропинке к конюшне и скрылся из виду. Поднимавшийся от земли пар, дождь, туман – все это рождало ощущение нереальности.

Дейн вымокла и не знала, чего в ней больше – радости или страха. Надо было куда-то идти. Куда?

В дом она не могла. Он и его обитатели представляли смертельную угрозу.

Но она вымокла насквозь. Чтобы собраться с мыслями, надо было найти какое-то укрытие. Она спряталась под верандой и прижалась спиной к ближайшей поддерживающей колонне.

Здесь на какое-то мгновение Дейн почувствовала себя в безопасности. Но сердце ее бешено билось и страх нарастал пропорционально ливню.

Она хотела спрятаться.

Ей надо было спрятаться, чтобы подумать. Она не могла думать, когда яростно хлестал дождь.

Флинт. Флинт!

Она откинула с лица мокрые волосы.

Она могла оставить его. Но только куда пойдет и что будет делать? Дейн не могла вернуться в Монтелет – там ее станут искать в первую очередь.

И у нее не было денег – по крайней мере не было тех денег, которыми она могла бы сейчас спокойно распоряжаться.

Итак, выбор был весьма ограничен: остаться и умереть или уйти и умереть, потому что одинокая женщина на улице может только погибнуть.

Итак, она опять ничего не могла изменить – ничего от нее не зависело, как это было всю ее жизнь.

Дейн не могла оставаться рядом с домом.

И решила, что будет лучше, если она займется чем-то полезным, вместо того чтобы просто стоять и цепенеть от ужаса. Например, справится насчет Боя.

Она побрела к конюшне. Но с учетом того, что юбки промокли и отяжелели, ей потребовалось около четверти часа, чтобы пересечь лужайку.

А потом еще одно испытание – открыть тяжелую дверь. Агус, встревоженный скрипом, вышел навстречу с грозным видом, но, увидев, что перед ним Дейн, подобострастно поклонился.

– Миз Ратледж, что вы делаете на улице в такой ливень?

Хороший вопрос. Хотела бы она иметь на него такой же хороший ответ. Порядочная леди в такую погоду сидит дома. Она предпочла не отвечать, а сразу отвлечь конюха чем-то существенным.

– Я видела Боя.

– Нет, мадам. Он не возвращался.

– Я видела его, – настойчиво повторила Дейн, хотя в глубине души уже готова была поверить, что ей почудилось. – Он в Бонтере, он проскакал совсем рядом со мной.

– Я знаю, что вы переживаете из-за него, миз Ратледж. Но я его не видел.

– Я точно знаю, что видела его.

– Я верю вам, мэм. Как только дождь утихнет, я пойду искать.

Она не знала, что еще сказать, и повернулась, чтобы уйти.

– Не надо выходить в такой ливень, мэм.

– Я...

– Не надо. Вы здесь в безопасности. Мама Деззи сказала, что мы должны за вами приглядывать.

Глаза Дейн вспыхнули. Мама Деззи? Что он хочет сказать?

Она смотрела на стену воды в проем двери. Кажется, прошел год с тех пор, как она нашла тело Мелайн, но это случилось только вчера. Только вчера мама Деззи очистила от злых духов то, что принадлежало Мелайн, и освободила ее душу.

Только вчера.

Только один день с тех пор, как Мелайн отнесли из ее маленькой хижины на маленькое кладбище рядом со старицей.

Только день.

Мама Деззи ушла в ее домик с мешочками сухих трав, чтобы очистить хижину и изгнать злых духов и дурные мысли, но все знали, что к дому Мелайн не стоит подходить еще очень и очень долго.

Очень долго...

В голове у Дейн застучало. Кто будет искать ее там?

Долго, долго...

Она повернулась и, не сказав Агусу ни слова, выскочила из конюшни и скрылась за пеленой тумана и дождя.

Итак, Тварь все же явилась сюда. Тварь со лживыми глазами и змеиной хитростью. И эта змеиная хитрость позволила ей заставить мать проявить к ней великодушие, в то время как Лидии хотелось вцепиться ногтями Твари в лицо и визжать от злости.

И вот она стояла перед ними, и с одежды ее стекала вода. Почти две недели прошло, прежде чем она поняла, что заблуждалась.

– Разумеется, вы были правы, – говорила она. – Вы абсолютно правы, Оливия. – Мне не следовало оставаться в Монтелете наедине с Питером, и я надеюсь, что могу воспользоваться вашим приглашением остаться здесь.

И что могла сказать Оливия? Она не могла позволить себе явную грубость. Она никогда не отказывалась от тех приглашений, что делала, и, насколько это было известно Лидии, еще не пыталась связаться с родителями Найрин, ибо не могла опуститься до того, чтобы списываться с людьми явно ниже ее по происхождению.

Она оказалась в тупике. Оливия вынуждена была проявить гостеприимство, хотелось ей этого или нет.

– Конечно, можете. Вы правильно поступили, Найрин. «О, я-то знаю, что правильно поступила».

– Вы так добры, – сказала Найрин. – Я вам так благодарна.

Но в голосе ее не слышалось благодарности – он звучал самодовольно, с нотками триумфа. Оливия вызвала Тула.

– Мисс Найрин остается с нами на несколько дней. Приготовь для нее комнату, пожалуйста. Вели Сью отнести ее сумки и показать, где она может отдохнуть и переодеться к ужину. Да, чтобы решиться ехать в такой ливень, требуется немало мужества.

– В доме было так пусто. Я была одна. Питер куда-то уехал. Я чувствовала себя такой одинокой, всеми покинутой, такой зависимой от. Питера и слуг, что решила: настало время уезжать отсюда. Обещаю, что не стану злоупотреблять вашим гостеприимством.

Сью влетела в комнату.

– Наверху все готово, миз Оливия.

– Отлично! Покажи нашей гостье ее комнату.

Найрин вышла следом за служанкой, и при этом на губах ее продолжала играть ускользающая кошачья улыбка.

Лидия смотрела ей вслед, поджав губы и скептически прищурившись.

– Я ее ненавижу.

– Мы будем делать то, что положено, – сказала Оливия.

Единственное, с чем можно себя поздравить, так это с тем, что она сейчас не с Питером, а значит, они не могут заниматься этими ужасными гадкими вещами, как тогда, когда она увидела их голыми.

На этот раз все получится, решила она. Лидия слишком много приложила к этому труда. Все должно получиться. Должно.

Дождь...

Он начался на рассвете, он пришел по стопам жуткой, непередаваемой катастрофы, которая случилась с ним ночью. В игре ему катастрофически не везло.

Голова страшно болела...

Его сглазили...

Дювалье уже приходил.

«Совсем неразумно, месье Клей. Все эти милые доллары и все эти благие намерения – вы бросаетесь ими, как будто это пустые бумажки. Швырнули свое состояние на ветер, словно ненужную бумагу в воду. И она расползается на ваших глазах. Вы ведь не тупица, месье Клей. И, честно говоря, я был поражен, когда вы вернули долг и, как человек здравомыслящий, решили положить деньги под проценты. Но страсть вас подвела. Вы все же пошли играть и теперь оказались в еще большем долгу.

Да, дорогой друг, что вы на этот раз будете делать? Такая сумма. Две недели, друг мой, две недели – это очень щедрый срок. Надеюсь, ваш источник будет столь же великодушен».

Его источник...

Его источник? Крохотный красивый бриллиант, брошенный в ненасытную утробу игорной страсти. Он никогда не остановится, он знал это, даже когда начинал играть по-крупному. Большие ставки его не пугали. Он все повышал их в надежде отыграться. И так раз за разом.

Но Клей не сможет играть ни по маленькой, ни по-крупному, если умрет. Или если его искалечат, превратив в обездвиженного инвалида.

Теперь он терял день из-за дождя. Он никогда никуда не ездил в дождь, потому что было грязно, противно, мокро.

Клей повернулся на бок и застонал. Две недели тогда, две недели сейчас. Это что, заколдованный срок? Он закрыл глаза. В голове стучало. Было очень больно. Клей не знал, что делать. Мелайн больше не было – от нее осталась лишь дурацкая считалка, которую она выучила ребенком.

Он с трудом мог припомнить этот стишок. Он и имя свое помнил с трудом. Мелайн уже ничего не может ему рассказать.

Кто его выручит? Ему надо было уезжать из Нового Орлеана, он должен был уехать... но куда?

Он поедет в Бонтер и будет искать.

У него было две недели и самый страшный долг из всех, которые он когда-либо делал. Оринда дохода не давала, дом разрушался, и поместье это едва стоило земли, на которой было построено.

Разумеется, Оливия этого не знала, но он не замедлил бы расплатиться Ориндой, если ничего другого не останется. Но пока Клей мог продолжать искать. Если был один бриллиант, значит, есть и еще.

Плохо, что Мелайн начала дразнить его глупой песенкой. Что там, черт возьми, были за слова?

Господи! Он не мог позволить себе терять ни дня.

Клей медленно слез с постели и начал готовиться к отъезду в Бонтер.

 

Глава 19

Дождь не прекратился. Дейн так и не появилась. Флинт в гневе метался по дому.

– Она была на кухне, – в сотый раз сказала Оливия. – Она и Праксин. Они варили варенье. Флинт, ради Бога, я уже тебе сказала...

– Почему она побежала?

– Я не знаю. Откуда мне знать?

– Черт!

– А Праксин сказала, что котел с кипящим сиропом перевернулся чуть ли не на нее? А потом она просто исчезла? Как это возможно? Конечно, она наверху. А может, у Найрин?

– Очень маловероятно, – прорычал Флинт, вглядываясь в пелену дождя. Хорошо для урожая, но не для путника, что окажется застигнутым этим дождем...

Черт, она могла поскользнуться и упасть, и сейчас, быть может, лежала где-то, беспомощная, как Мелайн, во власти, возможно, той же силы...

Он не мог думать об этом.

Проклятие...

Флинту надо было давно все прояснить. Он слишком долго откладывал, он слишком грубо ее предал, и ей некуда было идти...

И все же она исчезла!

Дождь не переставал. Невозможно было определить, день на дворе или ночь. Но только небо внезапно почернело совсем и поиски приобрели лихорадочность отчаяния.

Что, если она была сейчас в чистом поле?

Из ее комнаты совершенно ничего не пропало, она не собиралась уезжать, не может такого быть, и все же, раз ее не было в доме, значит, она где-то там...

Одинокая и напуганная? Отчаянно нуждающаяся в помощи?

Все тело его свело судорогой от отчаяния беспомощности.

Проклятие, проклятие!...Дейн!

– Кто-то едет, – внезапно сообщила Оливия.

Он тоже слышал этот звук – поскрипывание рессор, перестук колес.

– В карете она приехать не может, – сказал Флинт, понимая, что искал ее тщетно.

– Может, она заблудилась. Может, кто-то ниже по реке спас ее, – предположила Оливия, сама понимая фантастичность своих предположений. Она-то не испытывала никаких мук по поводу того, что Дейн пропала. Но смотреть на страдания Флинта было невыносимо.

Шаги по лестнице.

Дверь распахнулась, и на пороге появился крупный силуэт.

– Ну? Кто-нибудь дома есть? Кто-нибудь собирается меня встречать? – беззаботно-бодрым голосом сказал Клей, скинув капюшон, с которого стекала вода, и вошел в комнату.

Питер проснулся. Он был один. Проснулся, оттого что дождь барабанил по крыше.

Где же носит Найрин?

Он слез с постели и пошел в коридор. Тело его было готово взять ее вновь.

Видит Бог, она была беспощадна. Просто чертовка!

А у него не было никаких угрызений совести по поводу того, что он брал все, что она давала.

Он даже был приятно возбужден – легкая щекотка самолюбия – из-за ее аморального отношения к его отцу и немного завидовал старому греховоднику из-за того, что тот еще был самцом хоть куда.

Он и сам чувствовал себя как баран во время гона.

Так где же, черт побери, ее носит?! Найрин нигде не было, и он злился на нее.

Черт, вот сука! Как ему теперь удовлетворить свою похоть? Неудивительно, что старик гонялся за ней как оглашенный. Питер неделю только тем и занимался, что трудился над ее податливым сочным телом. И в тот момент, когда ему особенно сильно ее захотелось, она исчезла.

Чего еще она ожидала?

Если шлюха предлагает себя и не просит никакой оплаты, то мужчина возьмет все. Он думал, она это знает. А может, у нее насчет него были свои соображения. Господи, этот кусок грязи – та, что раздвигала ноги перед стариком и приходила к нему, когда старое семя стекало у нее между ног? И она хочет, чтобы он на ней женился?

Дурацкая шутка!

Если бы Питеру была нужна жена, он искал бы среди дочерей самых богатых плантаторов. Он нашел бы себе маленькую дурочку, которая ловила бы каждый его взгляд и по первому слову неслась исполнять то, что он хочет. Которая вела бы его дом, в то время как он гонял бы шлюх по Новому Орлеану.

Каждый мужчина это знает. Он мог бы поклясться, что даже его собственный отец растил сына с подобными ожиданиями. Он помнит, как старик пропадал в городе по месяцу и больше, а мама стоически делала вид, что ничего не происходит, и не позволяла об отце слова плохого сказать.

Нет, он никогда не станет добровольным рабом маленькой сучки вроде Найрин, которая тешит себя надеждами завоевать его верность, притом что сама будет вольна соблазнять любого, кто попадется ей на глаза.

Глупая женщина! Ненасытная шлюха!

Питер решил, что ему все же следует ее разыскать. Он решил, что не станет ничего предпринимать и останется твердым до тех пор, пока, отыскав ее, не сольет свою похоть в ее тело.

Она была хороша по крайней мере в одном отношении, и пока он оставался в Монтелете, ничуть не был против того, чтобы она оставалась здесь ради его удобства.

Вначале он посмотрит в Бонтере – Оливия все равно предложит ему остаться, – и, если она окажется там, Питер решит, как обойтись с ней и ее предательским телом...

Это была очень маленькая деревянная хижина, на одного-двух человек. Попав сюда, любой чувствовал себя оторванным от мира, отрезанным от всех и вся. Казалось, что здесь уже очень давно никто не жил.

За дверью справа стояли кровать, комод и умывальник, слева – стол с керосиновой лампой и два стула; на стене висела полка с банками, тарелками, чашками и кувшином. В дальнем углу хижины располагался небольшой очаг с треножником и железным котелком. А на двери была прикреплена деревянная планка с пятью крючками для одежды.

Деревянный пол был идеально выскоблен, а кровать застелена вполне приличным стеганым одеялом.

Дейн это помещение пришлось вполне по вкусу. Она осторожно присела на кровать и прислушалась к шуму дождя, барабанившего по крыше. Крыша не протекала.

Здесь было пусто и строго. Мама Деззи убрала все личное, лишнее сожгла, а затем очистила ниши и стены своими защитными травами и наговорами. Кровать пахла анисом и кедром. Легкий запах гвоздики источало покрывало. На столе разложена мята.

Мама Деззи не оставила злым силам ни одного шанса. И Дейн тоже не оставит.

Девушка заглянула в банки. Там были мука, сахар и соль. За дверью стояла бочка с водой. Дейн выставила за дверь кувшин, чтобы набрать дождевой воды.

Итак, у нее было место, где выспаться, причем место, заговоренное самой мамой Деззи. Она могла попить воды, а утром приготовить на очаге лепешки.

Дейн легла на кровать и стала слушать дождь. В темноте ночи перестук дождя по крыше напоминал перешептывание.

Клей лежал в постели, прислушиваясь к ритму дождя, стараясь нарисовать в воображении то место, где он не подумал поискать драгоценности.

Две недели он чувствовал полное отчаяние. Это никогда, никогда не кончится. Ему нужен был собственный источник средств, из которого он мог черпать и черпать... Ему нужна была свобода от всяких уз, и прежде всего от Бонтера.

Здесь он чувствовал непосильную тяжесть того, что совершил по отношению к Мелайн. «Это ее молчание спровоцировало меня на убийство», – пытался он оправдать себя.

Он знал, что мешочек с драгоценностями существует. Куда они с Селией их спрятали?

О чем была эта тупая считалка? Клей напряг память.

...не ищи в поле . ...не ищи в лавке ...оно приходит сладким ...на стол ...и занимает твое место...

Сокровище – сладкое... Всегда ли оно так? Где в Бонтере он еще не смотрел? Ответ пришел ему на ум ранним утром. В хижине Мелайн, в том месте, куда белый никогда не заглянет.

Оливия не могла спать. Она прислушивалась к звукам дождя и спрашивала себя, не постигла ли Дейн та же участь, что и Мелайн. Интересно, что бы она чувствовала, если бы так оно и было?

«Я снова стала бы хозяйкой в собственном доме».

Эта мысль ее не шокировала. Скорее она почувствовала усталость. Оливия устала решать проблемы, искать деньги, Клей вконец измучил ее своим образом жизни, своей расточительностью; она отчаялась что-то внушить Лидии, которой отчего-то нужен был только Питер.

Женщина никогда не бывает свободной. Она потратила тридцать лет на служение мужу, и кто знает, как долго ей еще придется прожить в зависимости от Флинта?

Она ненавидела этот порядок вещей, ненавидела ту жизнь, что ей приходилось вести. И все из-за доверчивости Селии и ее воровства. Селия украла у нее свободу. Это было так очевидно. Если бы не она, если бы у Оливии были ее драгоценности, она могла бы сохранить Бонтер, оплатить грешки Вернье, и у нее еще кое-что осталось бы для себя.

Но глупая незадачливая Селия все перечеркнула.

Ну что же, в конечном итоге она свела с ней счеты, прекрасно зная, что тайна драгоценностей умрет вместе с ней. Оливия взяла реванш. Она помнит, какое получила удовлетворение, глядя на выражение лица Селии, когда та посмотрела на нее перед смертью.

Простая случайность. Ничто не доказуемо.

Она отчитала служанку, а та отшатнулась и потеряла равновесие. И все... умерла.

Но Оливия оказалась не так уж умна. Она так и не смогла узнать, что служанка сделала с драгоценностями. Мелайн то и дело намекала, что ей кое-что известно, провоцировала Оливию на то, чтобы та, потеряв терпение, выдала себя. Чтобы люди узнали, что Оливия имеет некое отношение к смерти Селии.

Но она ни разу не поддалась на провокации Мелайн.

Она тайно обыскала весь Бонтер, весь дом и все вокруг дома, но драгоценностей так и не нашла. Но Оливия не теряла надежды. Слушая дождь, она в который раз представляла себя на месте Селии и пыталась рассуждать, как она.

Куда могла бы Селия спрятать драгоценности?

Куда-то в знакомое место – чтобы Мелайн могла защитить их, – где-то у себя.

Оливия много раз бывала в хижине. Она видела нищету, но старалась ее не замечать. Нищету, лишний раз доказывавшую никчемность этой кражи для Селии. Она искала, но так ничего и не нашла.

Да и где было искать? Кровать, стол, матрас. И постоянный страх, что кто-то может заметить ее за этим занятием. Может, в страхе она что-то и проглядела.

Стоило ли делать последний рывок теперь, когда она почти решила сдаться? Стоило ли ускользать из дома в дождь, в темноту ночи, ради последней тающей надежды?..

Оливия встала с постели и начала одеваться.

Найрин не могла уснуть. Она лежала с открытыми глазами и думала, что совершила ошибку, покинув Монтелет. Но другого способа растормошить Питера, усилить его интерес к ней не существовало.

Он определенно принадлежал к категории мужчин, которых нельзя обвести вокруг пальца, используя их же член как рычаг. И он действительно питал органическое отвращение к шлюхам.

А она именно ею и была. Надо было смириться с потерями и бежать. Надо было ехать прямо на запад, чтобы найти мать и поселиться в каком-нибудь городке, где было бы много мужиков с деньгами.

Даже эта мысль показалась ей возбуждающей.

И поскольку мечта о Питере оказалась бесплодной, возможно, смерть Гарри была напрасной. Возможно, Питер так и не захочет управлять Монтелетом и продаст свою долю Ратледжу или отдаст в аренду с тем условием, что Флинт станет выплачивать ему процент с прибыли.

Но девушка имеет право на мечту, а может, даже и на надежду.

Она опустила ноги на пол как раз в тот момент, когда горизонт окрасился розовым. Близился рассвет. У нее еще оставалась надежда на то, что, если Монтелет будет в полном распоряжении Питера, он захочет остаться.

У нее уже давно была эта мысль, и она даже попыталась превратить мечту в реальность, но Дейн Темплтон оказалось чертовски трудно убить.

За ужином только и говорили о том, что она пропала и ее не могут найти.

Что-то удача последнее время ей изменила. Найрин казалось, что так легко воспользоваться состоянием Дейн, ее рассеянностью, ее болью – неужели Гарри так много для нее значил? – но ничего не вышло. Как в тот день, когда она попыталась столкнуть ее в воду. Еще проще оказалось затеряться в толпе, собравшейся вокруг мамы Деззи и скорбящей по Мелайн.

Потом Найрин решила, что котел с кипящим сиропом – очень удачная задумка. Она явилась в Бонтер и, прежде чем представилась Оливии, выяснила, где Дейн, взяла мотыгу из амбара, спряталась на кухне, а потом просто ткнула котел, и тот полетел.

Жаль, что и этот трюк не сработал.

А теперь... Ну что же, Найрин и теперь не собиралась сдаваться.

Пока – не время.

Особенно сейчас, когда Дейн исчезла. Может, судьба уже сделала с ней то, что хотела сделать Найрин?

Все возможно. Найрин подошла к окну. Ее комната на третьем этаже выходила на задний двор и хозяйственные постройки. Отсюда были видны сахарный завод, хлев, коптильня и хижины рабов.

Там было тихо, словно все вымерли – разве что одна необычная деталь: дымок, курящийся над одной из хижин. Легкий дымок, почти незаметный – но задолго до того, как рабов поднимали на работу.

Интересно, что бы это значило? Может, Дейн оказалась достаточно сообразительной, чтобы найти приют там? И если это и в самом деле Дейн, то разве не удача для Найрин найти ее в таком месте, где никого нет и никто не придет к Дейн на помощь?

Ей очень понравилась такая перспектива. Может, удача все же улыбнется ей? Может, стоит рискнуть? Найрин не любила раздумывать долго. Она накинула одежду и вышла из комнаты еще до того, как успела просчитать все за и против.

Лидии не спалось. Питер, ее Питер, был в доме и эта коварная Тварь.

Она не знала, как это переживет, – ведь Тварь была всего лишь через холл от него и он всегда мог к ней прийти. Если бы только он знал, если бы только догадался, что она сделала, чтобы обеспечить их счастье...

А теперь Тварь готова его отнять.

Лидия не могла оставаться в своей комнате и мучиться предположениями.

Она должна была пойти подсмотреть в замочную скважину, не заманила ли Тварь Питера к себе и не занимаются ли они этим грязным, мерзким делом... Вдвоем, нагие...

Лидия вышла из комнаты и прошла через холл к небольшой нише у гостевой спальни, где спала Тварь, и свернулась калачиком на полу. Она пробыла там час или два, когда Тварь вдруг быстро вышла из спальни и пошла к лестнице.

Лидия пошла за ней следом, одной рукой сжимая ружье, из которого был убит Гарри Темплтон.

Питер боролся с искушением. Всю ночь он провел в своей постели, прогоняя мысли о Найрин, о ее соблазнительном теле. Сейчас он осторожно, чтобы никто не увидел, проберется к ее комнате и посмотрит, с ней ли Клей Ратледж.

Черт! Дьявол! Эта картина так ясно встала перед глазами и гак явственно отозвалась во всем его теле, что он понял – дольше он ждать не может.

Питер выскользнул из спальни и стал красться по коридору... Он был на полпути к ее комнате, когда увидел, как Найрин прикрыла дверь в свою комнату и на цыпочках стала спускаться по лестнице.

Проклятие! Шлюха, она и есть шлюха. Ни одной шлюхе доверять нельзя. А уж этой тем более! Ну что ж, она получит по заслугам. А того ублюдка, который будет с ней, он попросту убьет.

Флинт не спал. Он всю ночь провел на верхней веранде, вслушиваясь в песню дождя, но ответов на свои вопросы не слышал и облегчения не находил.

Дождь стал утихать ближе к рассвету. В пять он разбудит рабов. Полчаса на сборы, и потом они выстроятся в ряд и он даст им задания на день.

Люди вставали рано, и часы сна были драгоценными, поэтому странно было видеть дымок, вьющийся над одной из хижин. Флинт не придал этому особого значения, он думал о другом...

Тени, неясные силуэты, размытые туманом, двигались цепочкой по краю усадьбы. У теней была определенная цель. Они шли к хижинам рабов. Они не могли знать друг о друге, поскольку их разделяло довольно большое расстояние.

Черт! К чему бы это все?

Они растворились в тумане – три тени, и Флинт не стал долго раздумывать, а бросился вниз по ступеням, чтобы последовать за ними.

Дейн спала, чувствуя себя под защитой заклинаний мамы Деззи, зная, что здесь никто не может причинить ей вред.

Она проснулась очень рано. Проснулась потому, что выспалась, и решила, что имеет смысл испечь лепешки до того, как проснутся остальные. Она разожгла огонь в очаге и смешала муку, сахар и соль с дождевой водой. Испечь пару лепешек было минутным делом. Возможно, она несколько пересластила тесто, но воды, чтобы запить, у нее хватало.

Она погасила огонь и снова легла, все еще чувствуя спокойствие и защищенность. Она снова задремала и, когда услышала довольно громкий звук, решила, что ей это снится.

Но когда она услышала этот звук вновь, то вжалась в стену, как будто могла скрыть свое присутствие. Дверь открылась, и Дейн увидела, что начало рассветать.

Еще она заметила, что дождь ослаб, теперь уже с неба падали отдельные капли. Вот почему утих этот шум – барабанная дробь по крыше. И тогда она увидела, что кто-то в темном пробирается в хижину.

Дейн оказалась в ловушке и замерла.

Если все, что она думала, верно, то это Флинт пришел по ее душу. Или кто-то другой, иной странник ночи, со своими тайнами и мотивами, хищник без совести, хищник, не желающий иметь свидетелей.

Она услышала, как чиркнула спичка. Зажегся огонек. Когда незнакомец поднес огонь к лампе, она увидела его лицо. Это был Клей.

Он поднял голову и заметил Дейн.

– Проклятие!

Они уставились друг на друга. Пространство и без того маленькой комнаты, казалось, сжалось до невозможности.

– Что ты тут делаешь? Флинт уже собирался послать за тобой поисковую партию.

Она не знала, что сказать. Разумеется, Флинту крайне необходимо ее найти. А Клей уже нашел ее, хотя зачем ему понадобилось сюда приходить, Дейн не могла понять.

– Клей...

– Черт! Ничего не говори, ладно. Мне надо подумать. Мне надо подумать, что делать. – Но он уже знал, что надо делать, хотя его разум отказывался воспринимать то, что казалось единственным выходом из положения.

Это была жена его брата, его почти невеста, которая принесла бы ему все, что нужно для комфортной жизни. Он должен был ненавидеть ее за то, что она позволила своему отцу пойти на поводу у Флинта. Он все потерял из-за этого.

Клей чувствовал, как в нем закипает гнев. Он не мог позволить Дейн увидеть, до какой степени опустился. Она и так слишком многое увидела. Сейчас она представлялась ему Мелайн, которая в новом образе явилась сюда, чтобы дразнить его.

Как и Мелайн, Дейн водила его за нос до последней минуты. Так какая разница между черной рабыней и южной белой барышней? У них было больше общего, чем различий. Обе были просто лживыми суками – обманщицами. И обе сделали из него посмешище.

Так почему мисс Дейн не заслужила той же судьбы? Кто станет искать ее здесь? Никто, точно так же, как никому бы в голову не пришло искать Мелайн в Оринде.

Просто ему не повезло, что Дейн забрела сюда, – это его фатальное, безумное невезение, которое преследовало его с того самого дня, как Дейн предложила ему жениться на ней, а он не увидел очевидных преимуществ этого брака.

Ну что же, было еще не поздно, и он совсем не хотел, чтобы она смотрела, как он будет обыскивать хижину Мелайн в поисках драгоценностей.

И по выражению ее лица он видел, что она читает каждую его мысль. Клей сделал шаг навстречу, и Дейн вжалась в угол.

– Моя дорогая Дейн, у меня нет иного выхода.

– Я вижу по крайней мере один выход. Ты сейчас разворачиваешься и уходишь отсюда и никому не говоришь, что видел меня здесь.

– Но ведь ты-то расскажешь, что я был здесь. И, возможно, они сделают выводы. Понимаешь, Дейн, дорогая?

У нее ком встал в горле. Она закашлялась.

– Нет, я не скажу.

– Ну что же, я пришел искать сокровище, и это последнее место, где оно может быть. Я намерен его найти.

– Но только если я не найду его раньше, – раздался голос у Клея за спиной.

Он обернулся и замер.

– Похожие умы мыслят одинаково, – сказала Оливия и протиснулась в комнатку.

– Удивительно, не так ли? Ничего не изменилось. Сын, ты как-то плохо выглядишь. Неужели думаешь, что за тридцать лет я ни разу тут не была? Мой милый мальчик, я давно начала поиски. Что касается другого... Ну, Вернье всегда заботился о подобных деталях, не так ли, Клей? И ты тоже. Он очень хорошо знал, как выглядит хижина. О, вы удивлены, Дейн? Вам кажется, что все это вам снится? Я всегда знала, что у Селии кое-что есть. Я просто знаю это. Как Клей знал, что у Мелайн есть ответ на его вопрос, не так ли? Мне любопытно, что ты посулил ей за ее маленькую тайну и что она дала тебе взамен, если это что-то привело тебя сюда. Ах да, понимаю! Она тебе не сказала, и ты решил ее за это наказать. Да, вполне в твоем стиле. Мне и самой это знакомо. Селия оказалась несговорчивой и тоже любила дразнить. Я думаю, может, ты унаследовал склонность к убийству...

Оливия начала медленно ходить по комнате, притрагиваясь к тому, что видела. К стенам, к каменному очагу, к котелку, к стульям, к столу.

– Если мы найдем камни – мы с Клеем, – то будем свободны. Я смею сказать, мы оба покинем Бонтер и оставим имение в ваших с Флинтом руках. Тогда я смогу найти в жизни иной смысл, кроме как шить одежду для рабов, делать сандалии и писать в журналы – чем я занималась последние тридцать лет. Я должна найти свои драгоценности...

– Мама...

– Что она сказала тебе перед смертью?

– Я... Я не могу вспомнить целиком...

Оливия толкнула сына.

– Никчемный слабак, ты всегда таким был...

– Это была рифмовка, – в отчаянии хватая ее за руки, сказал Клей. – Что-то, чему Селия научила Мелайн в детстве и чего она не могла забыть, – что-то такое... Не ищи в банке, не ищи в поле... что оно сладкое приходит на стол...

Мать и сын одновременно подпрыгнули.

– Смотри под стульями!

Клей посмотрел.

– Под кроватью!

Он столкнул Дейн с кровати и залез под нее.

– В камине смотри!

! Посмотрел.

– Под потолком, где балки.

Клей схватил стул и начал щупать за балками. И на полке...

Он сделал это – за полками и под посудой, рассыпая муку, соль и сахар по всему полу.

– Ничего, черт побери, ничего!

И вот тогда с надрывом в голосе он сказал:

– А теперь, дорогая Дейн, тебе остается только умереть.

 

Глава 20

Найрин обошла хижину с обратной стороны. Она слышала голоса – мужской и женский, и у нее было предчувствие, что она напала на след.

Она подошла к двери, где в свете керосиновой лампы вполне ясно разглядела Клея Ратледжа и еще край женского платья. Вне сомнения, это была Дейн. Найрин затаилась и стала ждать, когда придет ее час.

Еще один шанс, еще одна возможность сделать Питера полноправным хозяином Монтелета.

Как удачно получается! Всего-то дел – зажечь огонь, и хижина загорится как миленькая. И, возможно, удастся избавиться от этого заносчивого типа и его любящей мамочки.

Найрин опустилась на колени, поискала спичку и чиркнула ею. И тут кто-то толкнул ее в спину, перевернул и вырвал спички.

– Черт тебя подери, шлюха, какого черта ты тут делаешь?

Она лежала тихо, как неживая.

– Я умираю...

– Я убью тебя...

– Питер...

– Не шевелитесь! – еще один голос, женский, знакомый, окрашенный гневом, донесся до них откуда-то сверху.

Питер перекатился на бок и напряг зрение.

– Вы обманщики! – дрожащий голос, безыскусный. Боже! То была Лидия. – Я могу убить вас!

– Лидия!

– Нет-нет, не шевелитесь! Особенно эта Тварь. Ей вообще лучше не дышать.

– Лидия...

– Ты хоть имеешь представление, что я для тебя сделала? Что я сделала для нас, Питер? Ты хоть знаешь, как давно я тебя люблю? И после этого ты возвращаешься и позволяешь этой Твари вцепиться в тебя когтями. И, Боже, тебе это нравится! О мой Бог...

Она плакала. Слезы текли по ее лицу, она обезумела от страданий.

– Ты знаешь? Ты хоть представляешь себе, Питер! Я не знала о Дейн. Мама написала мне письмо, сообщив, что Флинт вернулся и женился, и о том, что ты вернулся в Монтелет. И раз уж я гостила неподалеку, то решила, что мы увидим друг друга и... И тогда я подумала, что этот дурацкий уклад, эта ненависть между Темплтонами и Ратледжами, опять нам помешают. И еще я решила, что если Гарри Темплтон не будет стоять у нас на пути, то мы действительно сможем узнать друг друга поближе и я смогу – действительно смогу – любить тебя и ни о чем больше не думать..-.

– Лидия, – нежно сказал Питер.

– Ружье заряжено! Из этого ружья я убила Гарри. Я думала убить его утром, но он встал среди ночи... Мне повезло, не так ли? Никто меня не видел, никто не знал...

– Я не знал, – прошептал Питер.

– Я думала, ты догадаешься. Я думала, ты поймешь, как сильно я тебя люблю.

– Откуда я мог знать об этом? – Господи, она убила его отца...

Он чувствовал, что Найрин дрожит. Он слышал, как она выдохнула:

– Она сумасшедшая, она нас убьет...

Питер тоже это понимал и старался говорить с Лидией осторожно и ласково, не злить ее.

– Лидия...

– Я видела тебя с этой Тварью, Питер. И мне было по-настоящему больно. Теперь я никогда не смогу тебе поверить.

– Лидия...

– Здесь темно, но я вижу, где ты сейчас, Питер. Не шевелись. Я бы предпочла видеть тебя мертвым, чем с ней...

Раздался выстрел, и он почувствовал, как в него вошла пуля. Питер почувствовал боль и нереальность всего происходящего.

– Господи, она меня пристрелила...

Еще один выстрел.

Лидия упала к ногам Питера. Кровь сочилась у нее из раны на спине. Она была мертва.

– Ты в порядке? – спросил Флинт.

Темнота понемногу рассеивалась.

– Она попала мне в плечо.

– Идти можешь?

– Думаю, да.

– Тогда беги назад, черт побери. Я должен вызволить свою жену.

Услышав выстрел, Клей побежал запирать дверь.

– Дьявол... Флинт!

Дейн попробовала пошевельнуться, но Клей оттолкнул ее к стене.

– Видит Бог, ты не так тупа, Дейн.

– Ты ничего не сделал.

– Моя дорогая, я сознался в убийстве, как и моя мать. И я не сомневаюсь, что Флинт слышал каждое слово. Вопрос состоит в том, что он будет делать, и я не хочу рисковать. Мой братец более суровый судья, чем любой из тех, что заседают в палате лордов. Ты что думаешь, мама?

– Нам надо найти драгоценности, – горячечным шепотом повторяла она. – Я знаю, что они здесь.

– Где? – прорычал Клей. – Мы не можем продолжать поиски, Флинт вот-вот взломает дверь.

– Я без них не уйду...

– Не шевелитесь! Оливия, Клей! Я пришел за Дейн.

– Нет! – Оливия схватила стол за ножку и с невесть откуда взявшейся силой швырнула его в сторону двери.

– Мама...

– Я должна найти свои драгоценности, Флинт, и я убью любого, кто посмеет мне помешать. Слышишь меня?

– Пусть Дейн выйдет, мама, и ищи себе до конца дней.

– Нет! Я устала от того, что вы, Ратледжи, все у меня отбираете. А теперь у меня есть кое-что, что вам нужно, так что вам придется подождать, как я ждала все эти годы, сын... как я ждала, когда твой отец прекратит спать с рабынями, как я ждала твоего возвращения, как я ждала, пока Лидия прекратит относиться к Питеру как глупый ребенок, как я ждала, пока Клей возьмется за ум и примет на себя хоть какую-то ответственность за происходящее... О, я ждала довольно и сейчас хочу получить то, что считаю своим. Так что теперь, Флинт, прояви и ты терпение.

Клей приподнял доску пола возле полки и посмотрел там. Но там ничего не было. Оливия сходила с ума прямо у Дейн на глазах. Дейн чувствовала, что все тело затекло от неподвижности, но стоило ей шевельнуться, как Оливия замахивалась на нее ножкой стола.

– Клей, приподнимай доски одну за другой.

Он взламывал пол, и отчаяние удесятеряло его силы. Под полом было грязное месиво.

– Там ничего нет, мама, ничего...

– Эта маленькая воровка, эта сука, она держала их здесь! Я знаю!

Оливия стала пинать все ногами и в своем возбуждении не сразу услышала то, что услышала Дейн.

– Ну что же, мама, твое время кончилось, – громко сказал Флинт из-за двери, – я захожу.

– Не смей!

– Довольно. – Он ударил дверь прикладом ружья.

– Не смей! Я тебя предупреждаю... Удар, еще удар.

– Не делай этого, Флинт! Уходи! Еще удар.

Дейн уже могла видеть его, освещенного поднимающимся солнцем. Еще удар, и дверь распахнулась; в тот же миг Оливия схватила керосиновую лампу и запустила в стену.

– Проклятие...

Стена занялась огнем, словно была сделана из бумаги. Огонь встал сплошной стеной. Пожар взревел, грозно, неотвратимо.

Оливия выбежала на улицу.

– Мама! – закричал Клей и бросился следом.

– Дейн! – Флинт не мог ее разглядеть. Он ничего не видел.

– Я здесь, на полу.

Она искала ту металлическую банку, в которой что-то звякнуло, когда Оливия пнула ее ногой. Он упал на пол рядом с ней.

– Ты что, с ума сошла? Не поднимайся, держись за мою руку. Мы сейчас выползем отсюда. Через минуту крыша обвалится.

Она схватила его за руку, за большую, сильную, твердую руку, и они медленно поползли из горящей хижины. Они оказались снаружи как раз в тот момент, когда Оливия с воплем «Мои драгоценности!» нырнула внутрь.

– Боже, – простонала Дейн, поднимаясь на ноги с помощью Флинта. Рабы уже выстроились в цепочку, передавая друг другу ведра с водой, которую черпали из реки.

– Мама! – Клей бросился следом. – Я должен... Я не могу позволить ей... – На четвереньках он влез в горящий дом. – Мама!

И тогда все разом закричали от ужаса, ибо балки, удерживающие крышу, прогорели и пылающая крыша провалилась в хижину.

Флинт был в смятении. Он чувствовал себя одновременно судьей и палачом. Он мог оттащить Клея, мог оставить Лидию в живых.

Как может жить человек с сознанием зла, которое, как гнойная рана, терзало его семью? Когда-то он просто решил сбежать от всего этого. Теперь ему придется жить с этим до конца дней.

От хижины остались одни головешки. О Лидии позаботился Агус. Он отнес тело в дом, где его должны были подготовить к похоронам.

Рабы продолжали заливать огнем угли – все, что осталось от хижины Мелайн.

Дейн держалась возле Флинта. Лицо, платье, волосы – все было в копоти. Она крутила в руках покореженную банку, на которой было нацарапано слово «сахар».

– Ты своей жизнью рисковала ради этой банки. Что это?

– Я не знаю, – сказала она, продолжая крутить банку в руках. – Возможно, ответ на тот вопрос, что давно меня мучает.

– Мы возвращаемся в дом, – сказал Флинт. – Здесь уже ничего не поделаешь.

Рана Питера была перевязана. Он сидел в холле. Найрин с угрюмым видом была рядом.

Флинт выглядел измученным, уставшим до изнеможения.

– Мне жаль, – начал было Питер.

– Жалеть не о чем, – махнул рукой Флинт. – Мама никогда не принимала Лидию всерьез. Какой еще мог быть у всего этого конец, если не печальный?

– Но Гарри...

Флинт посмотрел на Дейн.

– Лидия убила Гарри, так как считала, что он может чинить препятствия их с Питером браку. Мама не сочла нужным написать ей, на ком именно я женился. Мама... я с трудом в это верю.

– И не надо забывать Найрин, – стоически сказал Питер, отдавая ее прямо волкам на съедение.

– Как мы можем забыть, – согласился Флинт и, бросив взгляд в сторону Дейн, спросил: – Как насчет Найрин?

– Найрин строила планы по захвату той половины Монтелета, что принадлежит Дейн. Она сочла, что несчастный случай может весьма этому способствовать. Она и понятия не имела, что Оливия собиралась спалить хижину, она сама ради этого туда явилась, как мне удалось выяснить, когда я за ней проследил. Будь проклята ее душа...

– Этого ты мог бы не говорить, – вставила слово Найрин. Она не могла смотреть на Дейн, в любом случае на Питера смотреть ей было приятнее. Пусть то, что она сказала, ему не нравилось, но он мог понять ее мотивы. – Я вернула Боя.

Дейн почувствовала, что все в ней перевернулось. Это не Флинт. Ни тогда, ни позже. Флинт не имел к этому отношения. Найрин – первопричина всех ее несчастий, она желала ее смерти.

Она получила то, что хотела от всего сердца, и почти осуществила второе свое желание.

И все же она смогла приземлиться на четыре лапы, как кошка, и ни Питер, ни Флинт, похоже, не собирались требовать от нее отчета за грехи. Такие женщины, как Найрин, всегда остаются победительницами. Всегда.

Это то, природу чего она никогда не могла понять. Власть. Найрин всегда ее имела. А Дейн – никогда. И никогда не будет ее иметь.

– Я уезжаю из Сент-Фоя, – продолжал Питер, и Дейн пристально посмотрела на брата. Он покачал головой. – Я не фермер, Дейн. И мне придется увезти этот кусок дерьма из Сент-Фоя, прежде чем она попытается разрушить еще чью-нибудь жизнь. Я отправляюсь в путь со своей компаньонкой, а Флинт позаботится о Монтелете и будет посылать мне мою долю прибыли. Таким образом, моя красавица Дейн, мы все будем довольны и счастливы.

– Я согласен, – сказал Флинт и протянул Питеру руку.

– Я чертовски рад, что это ты женился на моей сестре. – Питер с чувством пожал руку Флинту.

– Тем не менее нам придется составить кое-какие документы.

– Насчет бумаг это верно, – сказала Найрин. – Надо послать письмо моей матери и сообщить, что Гарри умер.

– Мы и это тоже сделаем, – сказал Питер. – Мы сделаем все, а потом когда-нибудь вернемся и нанесем визит.

Дейн кивнула.

– Хорошо.

И все же она никак не могла примириться с тем, что Найрин сумела украсть у нее и отца и брата.

– Что это у тебя в руках? – спросила Найрин, и Дейн посмотрела на металлическую банку так, будто впервые ее видела.

– Я нашла это в хижине, – слабым голосом сказала Дейн. – Оливия ударила ее ногой, и там что-то зазвенело. Но там ничего не могло быть, потому что Клей перевернул все банки. – Однако Дейн чувствовала некоторую тяжесть в руках.

Клей повторял какие-то слова из считалки, что сообщила ему Мелайн. Что-то о том, что сладким приходит на стол.

Единственное, что может быть поставлено на стол, кроме тарелок...

Она перевернула канистру и потрясла.

– Я думаю, там что-то есть. Глаза Флинта блеснули.

– У меня при себе нож.

Он взял банку и воткнул острие в дно.

– Двойное дно?

Флинт воткнул острие поглубже и сделал надрез к краю.

– Ага, выходит...

Он перевернул канистру на ближайшем столе, и оттуда посыпались драгоценности – бриллианты, рубины, сапфиры, – камни, за которые было отдано четыре жизни.

Работа на плантации продолжалась. Ему требовалось время, чтобы залечить раны. Ему требовалось время, чтобы утихла скорбь о матери, что провела горькую жизнь и. ожидала награды. Чтобы утихла скорбь о брате, который думал, что все в жизни достается легко.

К июлю тростник поднялся высоко и колыхался над головами рабочих. Поля превратились в бескрайнее зеленое море. Настало то время года, когда все усилия сосредоточены на подготовке к сбору урожая.

Работать приходилось много, но физическая работа тем и хороша, что может довести до изнеможения, когда просто не можешь думать о прошлом – только о настоящем и будущем.

Но время придет. Время приближалось. Работа очищала душу и делала его человеком цельным.

Флинт скорбел об Оливии, и он нашел свою душу.

Не Флинт!

Все эти дни она считала, что Флинт предал ее, но это оказался не Флинт. Дейн была подавлена. Она не знала, как жить дальше.

Но выжила. Работа стала ее спасением. Работы было очень много – и в Монтелете, и в Бонтере. Флинт с головой погрузился в дела. Она очень мало видела его.

Он похоронил мать, брата и сестру с почтительностью, которой они не заслуживали в жизни, и если он и скорбел по умершим, то делал это наедине с собой, а она скорбела о том, как неправильно, как плохо все они жили.

Когда Агус привел ей Боя, она почувствовала, что круг замкнулся. Времени печалиться не было. Работа на плантациях продолжалась. Надо было готовить припасы, шить одежду, набивать тюфяки, выбивать ковры, ремонтировать мебель, делать свечи, солить мясо к зиме.

Она погрузилась в работу, и труд лечил ее сердце и помогал найти в жизни смысл.

В сентябре Бой принял участие в скачках в Сент-Франсисвилле. Он боялся толпы, шарахался и кусался, и с ним у них было еще много работы.

В сентябре земля в Бонтере дала небывалый урожай. Надо было собирать последние овощи лета и сеять новые, которые дадут урожай поздней осенью.

Дейн казалось, что у них с Флинтом уже никогда не будет того, что было прежде. Но к осени Флинт, кажется, пришел в норму – примирился с прошлым. А она никак не могла свыкнуться с тем, что не доверяла ему. Дейн скорбела о его ужасных потерях и хотела ему помочь.

Когда им пришлось забирать обгорелые тела из хижины, они нашли оправы, из которых Селия вытащила камни. Серьги, кольца – все это было спрятано в матрасе. Дейн обнаружила золото случайно.

Флинт собрал оправы и камни и похоронил Оливию вместе с ними, чтобы после смерти у нее было то, что не давало ей покоя тридцать лет жизни. Но когда июльская жара сменилась относительной сентябрьской прохладой, Дейн начала думать, что он сделал это, возможно, потому, что сам себе не доверял.

Возможно, Флинт на самом деле хотел ее так отчаянно, что заключил эту дьявольскую сделку с ее отцом для того, чтобы обеспечить наследством не себя – ее.

Как мог он после всего того, что у них было, просто стоять и смотреть, как ее отец отдает ее Клею? Особенно если принять во внимание то, что собой представлял его брат.

Может, Флинт действительно хотел ее спасти, хотел на ней жениться и никаких других соображений у него не было.

Их было только двое, предоставленных самим себе, только двое на две большие плантации. Иногда он оставался спать в Монтелете, когда очень уставал, работая там. Но чаще всего проводил ночь в своей спальне в Бонтере.

Дейн прекрасно знала, что он там, рядом. Не только знала, но чувствовала, и чем больше осознавала его присутствие, тем больше душа ее и тело выздоравливали, освобождаясь от чувства вины и чувства утраты. Она начала осознавать свое тело, к ней вновь вернулась уверенность в движениях, уверенность в поступках. Иногда ей казалось, что Флинт наблюдает за ней, иногда, когда они ужинали вместе, она замечала знакомый огонек в его глазах.

Дейн чувствовала, что наливается соком, что зреет, как урожай в поле и садах, что вот-вот она будет готова. И тогда ей стало казаться, что без его ласки она зачахнет и умрет, засохнет, как неубранный плод.

Она чувствовала себя так, как будто она – Ева, Ева на пороге открытия своего сада, своего Эдема. Она отправилась повидаться с мамой Деззи.

– Мама Деззи, хочу поговорить.

– Тебе ничего не надо, миз Дейн. У тебя есть все, что нужно. У тебя есть земля, есть муж. О чем ты говоришь? Этот мужчина тебя любит. Я видела это, когда он на тебе женился.

– Нет... – Она знала, что он испытывает к ней – желание утолить свою страсть в ее теле. Они были как животные, оба, не желавшие ничего, кроме того, чтобы спровоцировать друг друга на соитие.

Она и сейчас этого хотела. И хотела еще чего-то гораздо большего, но не знала, чего именно.

– Ничего не происходит, мама Деззи.

– На все нужно время, миз Дейн. Время лечит.

– Я знаю, знаю. – Но ведь они были тут вдвоем, только они, и больше никого. Почему нет?

– Шляпа должна подходить к голове, миз Дейн.

– Знаю, знаю.

– Нет смысла просить цыплят, чтобы снесли яйца. Потерпи, и ты их получишь.

– Мама Деззи...

– Я дам тебе кое-что, но ты должна будешь пойти в курятник и найти этого старого петуха...

Она не была в Оринде с тех пор, как обнаружила там тело Мелайн, и вдруг ею овладело желание отправиться туда, взять с собой траву, что дала ей мама Деззи, и высыпать ее в воду, чтобы очистить от зла, что проникло в нее.

Сладкие ароматные травы, чтобы привлечь любовь и защитить от сглаза. Гвоздика и кардамон, лимонник, фиалка и лаванда, смешанные с овсом и лавром.

– Брось их в воду, – сказала мама Деззи. – Принеси любовь и мир туда, и мир и любовь вернутся в твою душу.

Она стояла на берегу, под деревом, с которого свисали клочья испанского мха, и думала о короткой и полной отчаяния жизни Мелайн и о том, что она наконец свободна. Дейн вытащила мешочек с травами и посыпала ими воду, словно то был пепел усопшей.

Была ночь, жаркая и душная, и тело ее было горячим и покрытым испариной, и его сводило от невыносимого желания.

Флинта не было дома весь день. Чем больше она хотела его, чем больше об этом думала, тем сильнее становилось ее желание. Она больше не могла терпеть. Терпеть прикосновение одежды к коже. Она должна была почувствовать что-то твердое, сильное и мускулистое.

Она сняла одежду, как только зашла в комнату. Нагая, исполненная желанием и истомленная ожиданием. Ее тело было чем-то отличным от нее, существовавшим отдельно, и она не могла, не хотела покоряться его предательской памяти.

Дейн вспомнила грубую, сочную силу желания. Желания видеть, которое воспламеняло ощущения. Ее тело было создано для него. Она созрела. Ничего не изменилось, и больше ничто не имело значения.

Итак, все оказалось правдой – она была Изабель, для которой не существовало иной нужды, кроме нужды ее тела. И эту потребность она должна утолить любой ценой.

И Изабель не стала бы сидеть в своей комнате из страха быть отвергнутой. Изабель взяла бы то, что ей хочется. Она бы разобралась с целым птичьим гаремом, и все петухи были бы у ее ног.

Дейн чувствовала, как тает ее тело, чувствовала, как напряглись соски. Она чувствовала свою кожу – гладкую как атлас, зовущую к ней прикоснуться.

Изабель не нуждалась в коже и плетках – во всяком случае, больше не нуждалась. Лишь остроту желания должна была чувствовать она и силу своей женственности. И с этим она могла пойти к нему и поставить его на колени.

Дейн медленно встала с постели и подошла к двери, что соединяла их комнаты. Одно мгновение – секунда дерзости, и она могла бы получить что хотела. Повернула ручку и распахнула дверь. Комната была погружена в тень. На столе еле-еле горела лампа. Он лежал на постели нагой, такой, каким она его представляла, и был тверд и велик и рвался под потолок.

– Привет, сладкая. А вот и я – горячий и твердый – и готов для тебя.

– Я вижу... – пробормотала она и остановилась.

Но тело ее в тот же миг всколыхнулось, натянулось в напряженном ожидании, груди выскочили вперед, словно ждали его ласки.

Она медленно подошла к Флинту, и взгляд ее ни на секунду не отрывался от той его твердой части, которую он демонстрировал с такой надменной самоуверенностью. Она ничего не могла с собой поделать. Она смотрела на него как завороженная и даже присела на кровать, чтобы ей было лучше видно. Он был великолепен. Дейн хотела покрыть его поцелуями, но удержалась от этого и приняла не менее вызывающую позу.

– Изабель до самых печенок, – пробормотал он.

– Разве нет? – согласилась она.

Ей нравилось, как он смотрит на нее. Ее тело реагировало тонко и точно на жар его глаз. Она была его женщиной. Тело ее дрожало от желания, а он пожирал ее глазами, останавливая взгляд там, где она бы хотела почувствовать прикосновение его рук, его губ.

– Нагая для меня, Изабель, только для меня.

Это был вызов, она вздрогнула. Дейн чувствовала свою силу, а иначе откуда бы она узнала, что эта сила у нее есть. Он должен заставить ее поверить в это, показать, что у нее есть над ним власть.

– Те же правила, – сказал Флинт непреклонно. – Нагая, ждущая и всегда готовая. В любое время и в любом месте, когда мне захочется. У Изабель не должно быть проблем с удовлетворением этих требований.

Ей тоже нравились эти условия. Она обожала их. Ее сила становилась абсолютной. В любое время, в любом месте. Нагая и готовая его принять.

Все, что ей хотелось, – до конца дней.