На протяжении долгих лет моего одинокого детства, когда мне казалось, что дворец отца вот-вот сожмет меня и будет держать в своих тисках до тех пор, пока дыхание мое не остановится, я приходила к Дхаи-ма, своей няне, и просила ее поведать мне какую-нибудь историю. Хотя она знала множество дивных и поучительных сказок, я снова и снова просила ее рассказать историю моего рождения. Думаю, я так любила ее потому, что она заставляла меня чувствовать себя особенной — в те дни мало что еще указывало на мою исключительность. Возможно, Дхаи-ма осознавала это. И может быть, именно поэтому она уступала моим мольбам, хотя мы обе знали, что мне следовало проводить время с большей пользой, как это подобает дочери короля Друпада, правителя Панчаала, одного из самых богатейших королевств на материке Бхарат.

Эта история побуждала меня придумывать себе необычные имена: Наследница мести, Нежданная, но Дхаи-ма только разводила руками на мою склонность все драматизировать, называя меня «Девочка, которую никто не ждал». Кто знает, возможно, она была права, в отличие от меня.

В один из зимних дней Дхаи-ма, сидя в позе лотоса, освещенная едва пробивающимся сквозь оконную щелку солнечным светом, сказала:

— Когда твой брат, родившись из священного огня, ступил на холодные каменные плиты залов дворца, все собравшиеся вскрикнули от изумления.

Дхаи-ма шелушила горох. Я наблюдала с завистью за ее быстрыми, подобно вспышкам молнии, движениями пальцев. Мне хотелось помочь ей, но у Дхаи-ма были свои особые представления о том, что можно делать принцессе, а что нет.

— Мы не успели и глазом моргнуть, — продолжала она, — как ты появилась из огня. Все остолбенели. Было так тихо, что можно было услышать пуканье комнатной мухи.

Я напомнила ей, что мухи не издают подобных звуков.

Она искоса посмотрела на меня и лукаво улыбнулась:

— Дитя, вещи, о которых ты не знаешь, заполнят молочный океан, где спит повелитель Вишну, и перельются через его края.

Я посчитала себя оскорбленной, но мне хотелось услышать историю до конца, поэтому я попридержала язык. И через мгновение Дхаи-ма продолжила рассказ.

— Все — твой отец, сотня приглашенных им в Кампилию жрецов, возглавляемых прозорливыми Яхой и Упаяхой, королевы, посланники и, конечно же, слуги — молились в течение тридцати дней, от восхода до заката солнца. Мы также воздерживались от пищи. Нельзя сказать, чтобы у нас был выбор, каждый вечер мы ели одно и то же: рис, вымоченный в молоке. А царь Друпада не ел даже этого. Он только пил воду, которую приносили из священной реки Ганг для того, чтобы боги чувствовали себя обязанными ответить на его молитвы.

— Как он выглядел?

— Он был тонок и крепок, как острие палаша. Можно было пересчитать все его косточки. Его глубоко посаженные глаза сверкали, словно черные жемчужины. Он едва держал голову, но конечно же не снимал корону, без которой его никто никогда не видел, включая его жен. И я слышала, что он даже спал не снимая ее.

Дхаи-ма была внимательна к деталям. Отец мало изменился. Хотя возраст и вера в то, что он наконец был близок к тому, чего хотел на протяжении долгого времени, смягчили его характер.

— Некоторые люди, — продолжала она, — несмотря на то, что он умирал… однако у меня не было подобных опасений… Душа любого, кто жаждал мести так сильно, как твой отец, не покинула бы тело с такой легкостью.

Она замолчала, задумавшись, с горсткой гороха в руках.

— Наконец, — напомнила я Дхаи-ма, — наступил тридцатый день.

— День, которому я была благодарна всем сердцем. Молоко и рисовая шелуха полезны священникам и вдовам, но как же я обрадовалась карри с зеленым стручковым перцем и тамариндом! Мое горло было словно исцарапано изнутри всеми этими непроизносимыми санскритскими словами. И, клянусь, от сидения на холодном каменном полу мои ягодицы были плоскими, словно лепешки чапати. Я испуганно смотрела по сторонам. И не только я одна. Что если церемония огня будет происходить не так, как описано в Священном Писании? Казнит ли нас всех царь Друпада, обвинив в том, что мы недостаточно усердно молились? Случись такое прежде, я бы рассмеялась в лицо тому, кто предположил бы, что наш царь способен на это. Но все переменилось с того самого дня, как Дрона появился при дворе.

Я хотела расспросить Дхаи-ма о Дроне, но я знала, что она ответит: «Хотя ты теперь и достаточно взрослая, чтобы тебя выдали замуж, но ты нетерпелива, словно семена горчицы, трещащие в масле! Каждой истории настанет свой черед».

— Поэтому, когда твой отец встал и вылил последний горшок топленого масла гхи в огонь, мы все затаили дыхание. Я молилась, как никогда в жизни. И не только за твоего брата. Просто Каллу, который в то время был учеником повара, ухаживал за мной, и я не хотела умереть, пока не испытаю радость близости с мужчиной. А сейчас, когда мы в браке уже семь лет… — Здесь Дхаи-ма остановилась, чтобы посмеяться над своей глупостью юных лет. Если она коснулась в разговоре Каллу, это значит, что конец истории я могу сегодня не услышать.

— Затем поднялся дым, — снова напомнила я ей.

И Дхаи-ма вернулась к своему рассказу:

— Да, отвратительно пахнущий черный дым закручивался в спираль, и мы услышали голос: «Твои мольбы услышаны — вот твой сын. Он принесет тебе месть, которой ты жаждал, но это разобьет твою жизнь надвое».

— Мне все равно, — ответил твой отец. — Дайте мне сына.

И затем твой брат вышел из огня.

Я села поудобнее, чтобы было лучше слышно. Я любила эту часть истории.

— Как он выглядел?

— Он был настоящим принцем! У него были прекрасные брови, а лицо сияло будто золото, так же, как и его одежды. Он держал себя величественно и бесстрашно, хотя ему было не больше пяти лет. Но что-то в его глазах беспокоило меня. Его взгляд был слишком нежен. Я сказала себе: «Как может этот мальчик отомстить за короля Друпада? Как может он убить такого бесстрашного воина, как Дрона?»

Я тоже волновалась о брате, хотя по другому поводу. У меня не было никаких сомнений, что он успешно справится с поручением, для которого он был рожден. Он делал все с такой дотошной тщательностью. Но к чему это приведет его?

И отогнав мрачные мысли, я спросила:

— А потом?

Дхаи-ма нахмурилась:

— Не можете дождаться своего собственного появления, Мадам Себялюбие?

После она смягчилась:

— Ты появилась даже до того, как мы и твой отец закончили приветствовать твоего брата и аплодировать. Ты была так же темна, как он светел, так же неугомонна, как он спокоен. Кашляя от дыма, ты путалась в подоле сари, хватая за руку своего брата и чуть не сбила его с ног…

— Но мы ведь не упали!

— Нет, не упали. Каким-то образом вам удалось поддержать друг друга. И затем голоса снова заговорили: «Смотри! Мы даем тебе эту девочку — дар, которого ты не просил. Хорошо заботься о ней, ибо она изменит ход истории».

— Изменит ход истории? Они действительно так сказали?

Дхаи-ма пожала плечами:

— Так утверждали жрецы. Кто может сказать с уверенностью? Ты же знаешь, какой гул и эхо раздается в этом зале, когда там говоришь. Царь выглядел пораженным, но затем он поднял вас обоих, прижав тебя к груди. Впервые за многие годы я увидела, что он улыбается. Он сказал твоему брату: «Я нарекаю тебя Дхришадиумна». Обратившись к тебе, он произнес: «Я нарекаю тебя Драупади». И затем у нас был самый большой пир, который когда-либо видело это королевство.

Пока Дхаи-ма перечисляла блюда на пиру, загибая пальцы и причмокивая губами от счастливых воспоминаний, я задумалась о значении имен, которые наш отец выбрал. Дхришадиумна — «Победитель врагов». Драупади — «дочь Друпада».

Имя Дхри вполне подходящее, хотя, если бы я была его отцом, я бы выбрала более яркое, как, например, Божественный победитель или Свет Вселенной. Но дочь Друпада? Одаренный сыном, он не ожидал моего появления. Не мог ли он выбрать что-нибудь менее эгоистичное? Что-нибудь более подходящее для девочки, которая, как предполагалось, изменит историю?

Я откликалась на Драупади до сегодняшнего дня, потому что у меня не было выбора. Но я решила, что это больше не повторится. Мне необходимо было более героическое имя.

Ночью, после того как Дхаи-ма ушла к себе, я лежала на высокой жесткой кровати с массивными ножками и наблюдала за танцем теней, отбрасываемых масляной лампой на щербатых каменных стенах. Я боялась пророчества и в то же время хотела, чтобы оно сбылось. Обладала ли я качествами, присущими героине: смелостью, настойчивостью, несгибаемой волей? К тому же я была заключена внутри дворца, похожего на мавзолей, где даже судьба могла меня не найти.

Но больше всего мне не давала покоя мысль о том, чего Дхаи-ма не знала, то, что разъедало меня изнутри, словно ржавчина решетку моего окна: что же случилось на самом деле, когда я вышла из огня?

Может, как утверждала Дхаи-ма, голоса действительно предсказали мою жизнь среди обманчивого шума, но я их еще не слышала. Оранжевые языки пламени погасли, внезапно стало холодно. В старинном зале пахло благовонием и более древним запахом военного пота и ненависти. Худой сияющий человек приблизился ко мне и брату, когда мы стояли, держась за руки. Он распростер руки, но только для моего брата. Он поднял лишь мальчика, чтобы показать его своему народу. Только мой брат был желанен. Но мы так упрямо держались друг за друга, что моему отцу пришлось поднять нас обоих.

Я не забыла эту нерешительность даже спустя годы, хотя царь Друпада исправно исполнял свой отцовский долг и обеспечивал меня всем, чем, по его мнению, должна была обладать принцесса. Иногда, когда я настаивала, отец даже предоставлял мне привилегии, которых он лишил других своих дочерей. Несмотря на свою суровость и склонность впадать в крайности, он был щедр и, можно даже сказать, снисходителен. Но я не могла простить ему это первоначальное неприятие. Возможно, именно поэтому, когда я из маленькой девочки превратилась в девушку, я не доверяла ему полностью.

Негодование, которое я не могла выразить отцу, я направила на его дворец. Я ненавидела толстые серые плиты стен, больше подходящие для крепости, нежели для королевской резиденции. Я ненавидела узкие окна; невзрачные, тускло освещенные коридоры, неровные, всегда влажные полы; массивную, без излишеств мебель, оставшуюся от предшествующих поколений, которая по размерам больше подходила для гигантов, чем для людей. Больше всего я ненавидела сады, в которых не было ни деревьев, ни цветов. Царь Друпада полагал, что кроны деревьев могут стать источником опасности, так как загораживают вид караульным. Кроме того, отец считал деревья и цветы бесполезными, а от того, в чем он не видел никакой пользы, он избавлялся.

Разглядывая из окон моей комнаты лишенный растительности двор, я чувствовала, как уныние ложится на мои плечи, точно железный платок. «Когда у меня будет свой собственный дворец, — пообещала я себе, — в нем всё будет совершенно по-другому». Я закрыла глаза и представила буйство цветов и звуков, пение птиц в деревьях манго и кремовых яблонь, бабочек, порхающих среди кустов жасмина и всего этого великолепия. Правда, я еще не могла придумать, каким будет мой будущий дом. Будет ли он изысканным, как камень горного хрусталя? Или дорогим, как кубок, усеянный драгоценными камнями? А может, утонченным и замысловатым, как золотая филигрань? Единственное, что я знала наверняка, это то, что мой будущий дворец станет отражением моей души. Там я наконец буду дома.

Годы моего пребывания во дворце отца были бы невыносимы, если бы не мой брат. Я никогда не забывала ощущение его руки, сжимающей мою, его отказ покинуть меня. Мы были неразлучны, утешая друг друга в нашем одиночестве. Мы делились нашими страхами о будущем, яростно защищали друг друга от мира, который считал нас не совсем нормальными. Мы никогда не говорили о том, что один из нас значит для другого — Дхри чувствовал неловкость, раскрывая свои чувства. Но иногда, когда я представляла, как пишу ему письма, я связывала слова в нелепые метафоры: «Я буду любить тебя, Дхри, пока великий Брахман не поглотит Вселенную, словно паук, втягивающий в себя паутину».

Тогда я не знала, насколько мучительным окажется вкус этой любви и как дорого она будет стоить каждому из нас.