6.1
Обжигающее солнце, раскаленное небо, цепляющиеся друг за друга черные горы, манящие ущелья, пропасти без дна.
Громады камня и небесного огня, пространства воздуха и пустоты. Природа грандиозна, застыла в величии своем, здесь человек — песчинка или муравей. Вот точка движется. Едва заметная, вверх стремится. Крошечная человеческая фигурка карабкается по каменной тропе. Чем крупнее большое, тем мельче мелкое.
Пилигрим достиг вершины. Плато, усеянное серыми камнями. Не видно ни травинки, ни птицы, ни насекомого. Нет жизни здесь. Ни одна гора вокруг не хмурит сверху свой мрачный лик. «Здесь пусто. Вершина для одного, для того, кто достоин.» — подумал пилигрим, и улыбка довольства мелькнула на усталом лице.
Человек расположился на привал. Трапеза кратка и проста: бобы, дикий мед, вода. Он торопился к цели. Стал спускаться. Оливковые деревья вдоль тропы. Ниже — роща, тень, прохлада. Вот миновал он плодоносный склон, и вдалеке вид города открылся перед ним.
Средь запустенья, безлюдья, диких гор и леса, как дряхлый, одинокий, никому не страшный рыцарь, ощетинился башнями полузабытый древний город.
На высоких каменных стенах чернеют пятна бойниц для лучников. Ворота с подъемными мостами и подвижными железными решетками. По гребню стен мерно расхаживают закованные в латы стражники. Над высокой башней вьется белый флаг с красным крестом. Такого дива прежде не знавал наш пилигрим.
Предводитель изгнания видел пред собой былую столицу отцов. Грусть состязалась с радостью. Забвение для великого — вторая смерть. Но обогащают утраты.
6.2
Предстань сие волнующее зрелище — город Иерусалим — перед очами Алроя в начале паломничества, и столь велико было бы ликование, что осчастливленная душа не удержала бы крик восторга, а сердце юное и горячее выпорхнуло бы из груди и взвилось птицей в небеса. Но время и опыт, муки и боль уняли безмерный пыл. Давид смотрел на город царя Давида, торожество с печалью пополам, и видел не чуда дар, но воздаянье по заслугам. Могучие воины-христиане охраняли город. Армии мусульман угрожали ему. Две половины мира сошлись здесь, каждая желает безраздельно владеть Иерусалимом. Половину мира прошел Алрой, чтобы Иерусалим спасти. Как и прежде, неколебима вера его, но испытал уже, что жизнь и люди злее, чем полагал, покидая Хамадан. Уверенный в себе, но все же полный благоговения, Алрой спустился в долину Иосафата, древнего могучего царя Иудеи, напился из источника Силуан, подошел к городской стене, пересек черту ворот и вступил в святой город.
Он спросил стражника, где еврейский квартал, ответа не удостоился. Мимо проходил бедно одетый старик, сделал знак Алрою.
«Что тебе угодно?» — спросил юноша.
«Ты хотел знать, где еврейский квартал. Ты, верно, чужеземец, если думаешь, что франк ответит еврею. Радуйся, что он не обругал и не побил тебя.»
«Обругать меня, побить? Этот жалкий пес…»
«Тихо, Бога ради, тихо!» — испуганно проговорил старик, — «Или ты ссудил деньгами командира стражи, что так смел? Запомни: в Иерусалиме евреи говорят шепотом!»
«Не важно. Не смелость голоса спасет нас. Где наш квартал?»
«Неслыханное дело. Как у франка повадки у тебя. Я спас твою голову от ласки железной рыцарской перчаткой, а ты…»
«Приятель, я устал с дороги. Где наш квартал?»
«Кто тебе там нужен?»
«Главный раввин.»
«У тебя письмо к нему?»
«Тебе-то что?»
«Тихо, тихо. Ты, юноша, не знаешь, что за город Иерусалим. Ты неосмотрителен. Откуда ты?»
«Из Багдада.»
«Иерусалим — это не Багдад. Турок жесток, но христианин — настоящий дьявол.»
«Где наш квартал?»
«Тихо! Тебе нужен главный раввин?»
«Да, да!»
«Раби Зимри?»
«Пусть так. Мне все равно.»
«Ему все равно! Как непочтительно!»
«Старик, ты праздный болтун! Покажи наш квартал и получишь плату, или убирайся!»
«Убирайся, ты говоришь? Иудей ли ты? Возвращайся в Багдад, Иерусалим не для тебя!»
«Твоя седая борода — твое спасение, старый дурак! Продай свой язык, не то он тебя продаст. Я паломник, проделал тяжкий путь, устал и голоден, а ты пустословием потчуешь меня!»
«Пустословием! Иудей не говорит так с иудеем.»
«Веди меня к раби Зимри, или как его там зовут!»
«Или как его там зовут! У нас все знают раби Зимри, главного раввина Иерусалима. Люди говорят, немалой учености он.»
«Жалкий пустомеля! Я трачу время зря с тобой, выживший из ума старик!»
«Болтун! Пустомеля! Выживший из ума старик! Кто ты таков?»
«Твоей головой не постичь. Веди меня к главному раввину!»
«Идти не далеко. Я и есть Зимри.»
«Ты — Зимри? Ученый раввин?»
«Да, это так.»
«О, почтенный Зимри, давай начнем сначала, не поминая старого. Когда великий скрывается под личиной простака, он неизбежно слышит дерзость. Такое случается с халифом, случилось и с тобой. Я рад знакомству с мудрецом. Пусть я молод и не лучшим образом воспитан, но в ближайшую субботу я принесу в твою синагогу много-много драхм. Добрый Зимри, я — твой гость.»
«Низкий на все отвечает грубостью, достойный никогда не груб. Уважаемый юноша, ты, кажется, становишься лучше. Тебе повезло, что я оказался поблизости. Как тебя зовут?»
«Давид.»
«Прекрасное имя. Да, тебе повезло, что я оказался поблизости. Еврей заговорил с франком, к тому же со стражником! Раби Маймон со мной согласится — большая удача, что все обошлось для тебя!»
«Судьба благоволит мне.»
«Несомненно. Идем, это тут, близко. Нас, иудеев, в Иерусалиме мало, но мы верим — лучшие времена впереди.»
«Я тоже верю. Это твоя дверь?»
«Что, бедность? Иерусалим не Багдад. Бедно живем, но ты — желанный гость.»
6.3
«Последним, кто видел гробницы царей Израильских, был царь Пиргандикус», — уверенно заявил раби Маймон.
«Когда он жил?» — спросил Алрой.
«О нем упомянуто в Талмуде, а времена не названы», — сказал раби Зимри.
«Это было давно?» — вновь спросил Алрой.
«После изгнания», — ответил раби Маймон.
«Я не уверен. После изгнания — и царь?» — заметил раби Зимри.
«Он был потомком царя Давида?» — спросил Алрой.
«Без сомнения. Он был одним из величайших царей.» — сказал раби Маймон.
«В далеких уголках Африки он пребывал. Должно быть, и поныне страна та существует.» — сказал раби Зимри.
«Верно, существует. Царский скипетр всегда с нашим народом. И разъезжал царь на белом слоне.» — добавил раби Маймон.
«И слон разодет был в попону с золотым шитьем», — присовокупил раби Зимри.
«А царь видел древние гробницы?» — спросил Алрой.
«Разумеется. Об этом писано в Талмуде.» — сказал раби Маймон.
«Как их найти?» — опять спросил Алрой.
«Навряд ли это возможно», ответил раби Зимри, — «Алеви, один из знатоков, утверждает, что гробницы эти затеряны в долине среди Ливанских гор.»
«Умнейший Абарбанель из Вавилона», — добавил раби Маймон, — «привел сто двадцать оснований того, что земля поглотила их, когда был разрушен Храм.»
«Абарбанель чрезвычайно убедителен», — поддержал раби Зимри.
«Однако, премудрый раби Акива разобрал все сто двадцать оснований Абарбанеля и заключил ему вопреки, что гробницы были взяты на небеса», — возразил раби Маймон.
«И с кем же истина?» — спросил раби Зимри.
«Ни с тем и не с другим!» — торжествующе произнес раби Маймон.
«Однако, сто двадцать оснований — вещь серьезная!» — возразил раби Зимри.
«Проницательный Аарон Мендола из Гренады ясно показал, что искать гробницы нужно в Испании, на самом юге», — заявил раби Маймон.
«О, всякое слово Мендолы почтения достойно», — согласился раби Зимри.
«Раби Илель из Самарии стоит двух Мендол!» — с азартом заявил раби Маймон.
«Раби Илель — знаток высшей пробы. И что же он думает?» — спросил раби Зимри.
«Он доказывает, что существуют две гробницы, но ни одна из них не подлинная», — ответил раби Маймон.
«Какая изумительная ученость!» — воскликнул раби Зимри.
«И как обнадеживает…» — уныло произнес Алрой.
«Это все высокие материи, — сказал раби Маймон, и в его мутных старческих глазах блеснул лукавый огонек, — твой юный гость, раби Зимри, непременно должен одолеть трактат „Осуществление невозможного“, сочиненный мудрым раби Шими из Дамаска».
«Да, это воистину глубокий труд», — сказал раби Зимри.
«Прочитав его впервые, я столь сильно впечатлился, что три ночи подряд не мог уснуть, — воодушевился раби Маймон, — представить только, — двенадцать тысяч пятьсот тридцать семь извлечений из Пятикнижия и не единого лишнего слова сверх того!»
«Да, когда-то жили великаны, мы — карлики против них», — вздохнул раби Зимри.
«Потрясает первая глава: читай хоть справа налево, хоть наоборот, — выходит одно!» — воскликнул раби Маймон.
«Вот и говорю я: ушла слава! Нынешнее поколение на такое не сподобится!» — заметил раби Зимри.
«А первая буква всякой строки — то каббалистический знак царя иудейского!» — подбавил хворосту в огонь раби Маймон.
«Ушла, ушла слава! А все же верю: мы вновь отстроим Храм!» — провозгласил раби Зимри.
«Это наша общая вера, — промолвил раби Маймон, — и о трактате „Осуществление невозможного“ добавлю, что…»
«Почтенный раби! — сказал вошедший ученик раби Зимри, — нам пора!»
«О, мудрый раби Маймон! — воскликнул раби Зимри, — Я готов слушать тебя дни и ночи напролет, но я должен сейчас идти в синагогу. Пойдем, Давид, люди собрались и ждут нас.»
Зимри и Алрой вышли из дома и узкой горбатой улицей направились в сторону синагоги.
«Раби Маймон весьма огорчен тем, что не может присоединиться к нам, — сказал раби Зимри, — в Багдаде ты, несомненно, слышал об этом мудром раввине.»
Алрой молча кивнул.
«Он достойно несет груз многих лет. Веришь ли, он — мой учитель!»
«Ученик, достоен учителя.»
«Ты стал любезен. К празднику Пэсах раби Маймону исполнится сто десять.»
«О, какие лета!»
«Когда пробьет его час, ярчайший светильник угаснет для Израиля. Ты хотел знать о гробницах, и я привел тебя к раби Маймону, ибо кто разъяснит лучше? Голова его вмещает тысячилетиями накопленные знания!»
«Боюсь, нет в них новизны, и под его водительством я, не в пример царю Пиргандикусу, не удостоюсь созерцания древних гробниц.»
«К слову о Пиргандикусе. Я думаю, что раби Маймон ошибается, называя его царем. Ведь не было у нас царей после изгнания. Возможно, он происходил из рода царского. Об ошибке его лучше молчать, чтоб не печалить старика. Сто десять — бремя не из легких!»
«Бремя лет с мудростью в соединении», — промолвил Алрой и подумал, что без притворства, как без одежды — не обойтись.
«Ты в Иерусалиме меньше недели, а как переменился! Я разумею — к лучшему. Пора побывать в нашей синагоге. Ни ливанских кедров, ни слоновой кости не увидишь, но все же какой ни есть, а это храм наш. Здесь нам налево, к старому кладбищу. Уверен, в Багдаде синагоги побогаче. Тут ступени вниз. Бедность не лишена достоинств — не привлекаем к себе внимания, да и не хотим того.»
6.4
Вот и добрались до цели. В те стародавние времена, на востоке, евреи, если не имели лучшего, избирали местом для синагоги заброшенное кладбище. В помещениях с низкими сводчатыми потолками, где когда-то покоились кости умерших, сейчас сидели две-три сотни мужчин, и молились, и слушали своих мудрецов, и обращались к Богу. Масляные лампы коптили в нишах, с трудом разрывая полумрак. Постепенно глаза Алроя привыкли к тусклому свету, начали различать лица вокруг и древние знаки на листах книг. В единственной нарядной комнате хранился ковчег, что сберегал Святое писание.
Головы молящихся покрыты талитами, тела раскачиваются. Их лица сосредоточены и вдохновенны. Тысячелетие Израиль в изгнании. Жалкие остатки народа прозябают в былой столице, но дух избранничества неистребим. Ни душевные пытки разочарований, ни боль телесных мук, ничто не колеблет преданность Богу, избравшему и обещавшему. Бесконечно долго медлит спаситель, и бесконечно велика вера в приход его. Окончилась молитва, расправились лица, люди приготовились слушать своего наставника Зимри. Ученый раввин, взявши Талмуд и вспомогаясь откровениями мудрецов, имена коих давеча звучали в беседе с Маймоном, принялся поучать, просвещать, просветлять паству.
«Мы знаем из книг, — начал раби Зимри, — Бог твердил и повторял нам, чтобы не смели мы иметь иных богов, кроме Него. А известно ли вам, что сказал Авраам Нимроду, который склонял его обожествлять огонь? Авраам спросил, почему огонь, ведь вода сильнее огня!? И почему не тучи, ведь они владеют водой!? И почему не ветер, коли он собирает тучи!? И, наконец, почему не Бог, создавший ветер?»
Восхищенный шепот послышался со всех сторон.
«Элиэзер!» — воскликнул Зимри, — «Написано, когда Адам спал, Бог взял у него ребро. Выходит, Бог — похититель?»
Вопрос сбил с толку ученика по имени Элиэзер, и он растереянно потупил взгляд. Люди встревожились, недоумевая.
«У кого-нибудь готов ответ?» — спросил Зимри.
Вперед выступил незнакомый собранию, закутанный в красную мантию темнолиций паломник из Африки. «Раби!» — сказал он, — «Этой ночью злоумышленники проникли в мой дом, украли молодой росток с землей на корнях, но золотую вазу, в которой сидел росток, не тронули.»
«Здорово сказано! Отличный ответ!» — одобрительно загудела толпа, радуясь меткому иносказанию.
«Ученый Зимри», — продолжил африканец, — «В одной из наших книг есть история об иерусалимском юноше, который был безумно, но, увы, безответно влюблен в молодую красавицу. Великая страсть порой лишала беднягу дара речи. Увидит несчастный свою желанную и немо глядит на нее молящим взором. Один страдает, а другая смеется. Как-то раз, не находя себе места, вышел юноша за городские ворота и побрел куда глаза глядят вглубь пустыни. К вечеру спохватился, что далеко ушел, повернул назад, а ворота уж закрыты на ночь. Он спустился в долину Иосафата, вступил в гробницу Авшалома, сына царя Давида, и, усталый, уснул. Наутро, вернувшись в город и завидев предмет своей страсти, широко заулыбался. „Не обманывают ли меня глаза? Я вижу улыбку на твоем лице, о, вечно печальный юноша!“ — изумленно воскликнула красавица. И так ответил влюбленный: „Вчера, как всегда безутешен, я вышел в пустыню и бродил весь день, и опоздал к закрытию ворот, и уснул в гробнице Авшалома, и приснился мне необычайный сон. И вот, чудесным образом изменился мой нрав, и мне хорошо и весело и хочется смеяться!“ Неодолимой силы желание узнать, что привиделось юноше, завладело девицей. „Скорее расскажи свой сон!“ — нетерпеливо воскликнула она. „О, это никак нельзя!“ — ответил юноша, — „ибо почтение к деве останавливает меня, и лишь законной жене можно рассказать его!“ Снедаемая любопытством, красавица выпалила: „Я согласна, только расскажи сон!“ И они поженились и с тех пор смеются оба. Я думаю, ученый Зимри, тебе, большому знатоку Писания, не составит труда истолковать эту притчу, сочиненную мудрецом.» — закончил африканский паломник.
«Боюсь, сие превосходит мое разумение», — сказал главный раввин.
Молчал ученик Элиэзер, молчали и другие.
«Вот толкование», — сказал темнолиций, — «Влюбленный юноша — это наш народ, дева — это утраченный нами Сион, а чудесная сила гробницы Авшалома указывает нам, что спасение придет из дома царя Давида.» Тут африканец подошел к Алрою и доверительно положил ему руку на плечо. «Понял ли ты меня? Я обращаюсь к тебе, ибо заметил твой интерес.»
От неожиданного прикосновения Предводитель изгнания вздрогнул. Он впился глазами в закутанного в красную ткань человека. Лица не разглядеть — волосы низко спадают на лоб, рот и нос закрыты мантией. Лишь глаза сверкают, как молнии сквозь тучи.
«Мой интерес — единственная причина, побудившая тебя обратиться ко мне?» — спросил Алрой.
«Кто ж откроет все причины?» — ухмыльнулся в ответ африканец.
«Я и не просил об этом. Мне и намека довольно.»
«Мудрый Зимри, сей юноша — твой ученик? Я поздравляю тебя!» Сказав это, темнолиций покинул синагогу. Люди стали расходиться. Велико было желание Алроя кинуться вслед за незнакомцем и говорить с ним наедине, но долг почтения к главному раввину удерживал Предводителя, покуда Зимри ни освободил его. Когда же, наконец, Алрой вышел наружу, африканца след простыл, и никто из горожан не видал его.
6.5
Зазвучала сигнальная труба — вот-вот закроется на ночь город Иерусалим. Алрой вышел из Сионских ворот, они замкнулись за его спиной. Солнце садилось. Последние его лучи скользили по вершине Масличной горы, а долина Иосафата уж погрузилась в тень.
Алрой принялся бродить по склонам, разглядывая сверху изчезающий в вечерних сумерках Иерусалим. Растаял город внизу, и звезды пленили Алроя взор. Он подошел к источнику Силуан. Неширокий поток серебряной нитью вился и блестел в ночном свете. Предводитель изгнания спустился к гробницам у подножия Масличной горы, вошел в одну из них. Проследовал узким корридором в квадратный зал. У стены зала — пустой гранитный саркофаг, и крышка его разбита. Алрой лег у основания саркофага и, утомленный, уснул.
Недолог был сон. Алрою почудилось, что его разбудили голоса в глубине гробницы. Тьма не вполне владела залом. Скудный лунный свет пробивался сквозь ажурную решетку под потолком, очерчивал контуры саркофага, лепных украшений на стенах. Глаза юноши открыты, он слушает тишину. И вдруг…
«Брат, брат, ночь с нами говорит…»
Другой голос отозвался.
«Брат, брат, ты прав.»
«Я женщину слышу.»
«Вор искусный крадется.»
«То стражника дело.»
«Убийцы шаги.»
«Ночи радостный шорох.»
«Брат, брат, давай по свету бродить!»
«Мы видели мир. Останемся здесь слушать лай собак — музыку гробниц.»
«Лучше выйдем наружу. Звезд на небе хочу. Час наш короток, пусть будет счастливым!»
«Куда нам смотреть? На землю, на небо?»
«Погуляй со мной, позабавь меня!»
«И мне мертвых царство наскучило».
«Давай, навестим Соломона!»
«В его новой столице?»
«Это будет чудесно!»
«Но где она, где?»
«То великая тайна. Лишь духам известна она.»
«Кто сказал тебе?»
«Никто. Я подслушал, как шептал об этом мужской дух Африт духу женскому Гоул, соблазняя его».
«Чудная парочка! Мы духовнее их!»
«Она по-своему красива. Глазки блестят, щечки кровь с молоком!»
«Воздыхатель, расскажи, что слышал!»
«Он — Соломона охранником был, сбежал со службы, распутница же выведала у него секрет.»
«Так говори скорее, милый братец, где новая соломонова столица!»
«Я лучше покажу».
«Нет, говори, молю!»
«Будь по-твоему. В подземелье, в мрачной пещере Джентезмы, есть река недосягаемая. По ней нужно плыть, плыть, плыть до конца.»
«Неужто?»
«Чу! Я слышу шорох из мира живых!»
«Что это?»
«Дыханье человека!»
«Гнусно! Хуже утренней зари! Прочь отсюда. Исчезаем!»
Алрой потрясен неожиданной удачей. Лишь к ожидающим их являются призраки.
6.6
Горная гряда тянется от Масличной горы до реки Иордан. Там, под землей, в величайшей пещере Джентезмы, есть огромная ниша, фантастичные формы которой сотворены в незапамятные времена общими силами мастерства и стихий. Могучие базальтовые столбы несут свод. Он щедро украшен причудливыми симметричными узорами. Начало художеству положила природа, резец в руках мастера довершил деяние красоты. На столбах изображены причудливые неземные чудовища и таинственные знаки.
Полночь. Круглая луна, привязанная лучами звезд к бархатному небу, висит над долиной. Черные горы вокруг. Человек стоит у входа в пещеру.
Это Алрой. Он преисполнен решимости. Он слышал духов в гробнице. Он раскроет тайну Джентезмы. Он взял в руки кремень и огниво, высек огонь, зажег факел и вступил под каменные своды.
Чем дальше Алрой продвигался вперед по подземелью, тем теснее сдвигались стены. Вспорхнула стая летучих мышей, факел погас. Алрой встал на колени, вернул светильнику огонь и увидал, что пол под ногами искусно мощен гладким камнем.
Вот вступил он в галерею. Потому как шел он все прямо, не сворачивая, не поднимаясь и не спускаясь, ночной свет от входа в пещеру достигал этих стен. На них виднелись знаки и рисунки.
Вперед и вперед ступал Предводитель изгнания. Все явственней становился шум падающей воды. Он нарастал, превращался в грохот. То гремел настоящий водопад. Брызги погасили факел. Сырой, он вновь не поддался огню. Страх заполз в сердце человека.
Страх потеснил надежду. Вот и отчаяние тут как тут. Что делать теперь? Вдруг яркий свет вдалеке приковал взгляд Алроя.
Багрово-красное облако неслось на него, сияло, росло. Остановилось вблизи. Исторгло из недр своих светящуюся звезду, отступило во мрак, исчезло. Звезда же застыла на месте, пролила трепещущий свет на бурлящую пенную воду.
Свет изгнал страх. Перемена вокруг вернула решимость сердцу. Алрой подошел к воде. Увидал лодку. В ней недвижимо и безгласно сидело чудовище, словно изображение одного из них сошло с базальтового столба.
Давид Алрой, помятуя великую свою миссию и долг пред Богом Израиля, без колебаний спустился в лодку. Сомнение — враг удачи. Решившись отрезать дорогу назад, человек открывает такие пути, каких, сомневаясь и колеблясь, не увидал бы вовек.
6.7
Чудовище в лодке походило на Африта, напоминая уродливым видом своим волчьего угря. Страшилище задвигало веслами, водопад остался позади, судно скользило по гладкой воде.
Река влилась в озеро с гористыми берегами. Алрой украдкой разглядывал чудище, с любопытством и не без ужаса в душе. Африт же не замечал попутчика. Лодка причалила. Алрой ступил на берег.
Вверх тянулась аллея, по бокам которой восседали гранитные львы. Легким шагом Алрой миновал длинный ряд застывших каменных стражей и, наконец, достиг вершины.
К величайшему изумлению Предводителя изгнания, пейзаж, возникший перед восхищенным его взором, являл собой не что иное, как окрестности Иерусалима, а в центре — сама столица. Нет, невозможно ошибиться! Вот долина Иосафата, вот русло Кедрона, вот источник Силуан, вот Масличная гора! О, прекрасный Сион! Как, однако, не схож этот вид с той картиной запустения, что предстала давеча перед впервые увидевшим родину Давидом! Изумрудно сияют сады и виноградники. Дворцы, террасы, беседки среди зелени. Городские стены белого мрамора. Зубцы их отделаны золотом. Колонны и фасады домов украшены ливанским кедром, слоновой костью и редкими самоцветами, расписаны искусными орнаментами. Пальмовые и маслинные деревья радуют глаз.
Как лучший алмаз в диадеме блестит, так сверкает величием Храм на горе. Сколь прекрасен он, неземной, на земле стоящий! Всякому, зрящему творение сие, сердце подскажет — не человеком задумано диво дивное, священная Бога обитель.
«О, Бог отцов моих!» — воскликнул Алрой, — «Кто я? Жалкий изгнанник, и вот, великого зрелища удостоен! Чем жил я? Мечтами и снами. Изощренными полагал фантазии свои. Ошибался! Великолепия этого, что глаз мой воочию видит, представить не мог. О, бесподобный Храм! Сердце счастливое рвется наружу!» Алрой закрыл лицо руками, не в силах радость сдержать, зарыдал.
Иссякла вода в фонтане чувств. Стихли рыдания. Алрой отнял ладони от лица. И — чудеса нескончаемые! — пропал великий город, исчез Храм, лишь долина, луной освещенная, видна впереди.
Стряхнув потрясение, движимый верой в неминуемость высшего счастья, Предводитель изгнания направился к новому горизонту, пересек долину и очутился возле дворцовых ворот в сто футов вышиной. На воротах изображены те же знаки, что на сердоликовой печатке — талисмане, полученном когда-то от Джабастера. Печатку, что помогла беглецу из Хамадана перебраться через пропасть, Алрой приложил к воротам.
Со страшным грохотом, будто землетрясением рожденным, отворились створы. Предводитель изгнания вступил под высокие своды, к которым подвешены были сиявшие ослепительным светом металлические шары. В лучах искусственных солнц сверкали множество золотых тронов, и на них восседали цари Израильские. Разом заметили они вошедшего, разом встали на ноги, подняли короны над головами, трижды крикнули хором: «Привет тебе, Алрой! Слава тебе, собрат! Царский венец ожидает тебя!»
Дрожь пробежала по телу Алроя. Спасительная колонна помогла не упасть. Мертвенно бледный, он зажмурил глаза. «Есть ли возможного мера? Не превзошел ли я меру эту, не ступил ли за реальности грань?» — промелькнуло в голове Предводителя. Наконец, открыл глаза. Цари сидели. Недвижимы, словно бестелесны, безучастны к Алрою. Он все стоял, опершись на колонну. «Видение или явь? Не знаю. Спокойствие возвращается ко мне. Сделаю еще несколько шагов.»
Алрой подошел к двум стоящим в стороне друг против друга тронам. Один из них обнимал благородного вида фигуру выше среднего роста. Руки сложены на груди, глаза опущены, ступни ног упираются в лежащие на полу сломанный меч и разбитый скипетр. Голова не увенчана короной.
На другом троне сидел старик. Длинная седая борода недвижимо вилась в воздухе. Лишь одежды царя белее ее. Неописуемо красив гордый лик. Годы не углубили морщин на лице, но оставили на нем благородства печать и величия черты. Глаза добры и глядят вдохновенно, мечтательно даже, словно обладатель сих прекрасных очей внемлет чудесным звукам, которые своими же пальцами извлекает из сладкозвучных струн золотой арфы.
Вдалеке возвышался постамент. На вершине его стоял яшмовый трон, на нем восседал монарх, самый царственный из всех царей во дворце. Как женщина прекрасен он, и как Бог велик. Счастливейший из людей, закалившийся в горниле наслаждений. На голове сияет диадема, в одной руке — печать, в другой — скипетр.
Алрой приблизился к постаменту. Сердце гулко застучало, предвестие великого свершения сдавило его. Алрой молча молился в тишине. Не смея поднять глаза, взошел на нижнюю ступень пьедестала, на вторую, на третью. Трепеща, на дрожащих ногах, он достиг подножия трона.
Предводитель изгнания стоял лицом к лицу с монархом. Дерзнул взглянуть ему в глаза, желая привлечь царский взгляд. Тот, казалось, не видел Алроя. Царь глядел перед собой, мудрый взор пронзал пространство и время, проникал в тайны душ и вещей.
Пилигрим у цели. Вот мгновение, судьба которого — стать вечностью. Бледен и трепетен, Алрой в мыслях своих изрек запретное для уст и ушей имя Бога. Подумал: «Народ мой, предназначение мое, Бог мой!» Дух героя взмыл в высокой бесстрашной душе. Алрой сделал последний шаг, взял скипетр из монаршей руки, сжал его в своей. Века надежды и миг свершения.
Тут пелена застлала глаза Алроя, и память изменила ему.
6.8
Минуты ли прошли, часы ли, и вернулось сознание к Алрою. Он открыл глаза. Вход в пещеру Джентезмы. Звезды побледнели. Природа готовится встретить рассвет. Рука тяжела, сжимает скипетр. Алрой попытался встать. Человек пришел на помощь ему. Алрой обернулся — на него смотрел Джабастер!