А. Благотворные свойства воды.

Все народы, на какой бы ступени развития они ни стояли, не могли и ее могут не замечать того для всех и всегда очевидного факта, что жизнедеятельность как животных так и растений, находится в самой тесной зависимости от воды, что жизнь проявляется и процветает только там где есть вода, и тем в большей силе и разнообразии, чем более воды, что с уменьшением воды уменьшается и жизнь, и что, наконец там где нет воды, нет и жизни, а есть только царство смерти. Даже самый первобытный, т. е. совсем неразвитой человек не мог не замечать, что, чем больше он съест твердой пищи, тем более ему нужно выпить воды. В чем же, однако, дело? Ответ на это дает наука физиология. По учению этой науки, всякий организм как животный, так и растительный, нуждается в постоянном обмене веществ, его составляющих, так что менее, чем чрез месяц совершенно обновляется и в нем не остается ни одной части старой. И вот все нужные ему вещества, будут ли они твердыми, или газообразными, т. е. такими, как воздух организм может воспринимать и выделять только самыми мельчайшими дозами. А такие мельчайшие дозы веществ могут образоваться только чрез растворение их в воде, или чистой, или уже с растворенным в ней каким-либо веществом. Эта последняя вода нужна для тех потребных для организмов веществ, которые в чистой воде или не скоро, или совсем не растворяются. Такой водой для людей и животных служит слюна и поджелудочный сок. Пища, принимаемая нами, растворяется слюною и поджелудочным соком затеи впитывается вместе с водою кровеносными сосудами, которые и разносят ее по всему организму; этот последний с одной стороны воспринимает из кровеносных сосудов мельчайшие дозы нужного ему вещества, а с другой – отдает такие же частицы, сослужившие ему службу, которые также водою выносятся вон из организма. Лишите животный организм влаги, и он умрет окруженный самыми питательными веществами. То же должно сказать и о растениях. Растение, посаженное на почве, изобилующей питательными веществами, но лишенное влаги, в которой бы эти вещества растворялись, неминуемо погибнет.

Но жизненное значение воды не исчерпывается этим растворением в ней, с одной стороны, веществ питательных для организма, а с другой – веществ уже не нужных организму, и доставлением организму первых и уносом из него последних. Организм тогда только бывает способен для всех своих многообразных жизненных отправлений, когда все его части, как внутренние, так и наружные, мягки и эластичны, а для этого все они должны быть пропитаны влагой. Отсюда ясно, что жизнь может развиваться и процветать только там, где имеется достаточно в свободном жидком состоянии воды для принятия ее внутрь животными, достаточно смочена дождями почва для впитывания из нее воды растениями и, наконец; достаточно насыщен влагою воздух для впитывания этой влаги наружными покровами организмов. Если мы прибавим к этому, что в каждых 100 фунтах веса взрослого человека заключается 70 ф. воды, а в каждых 100 ф. веса детского организма заключается воды до 90 ф., что такое же весовое отношение наблюдается и в организмах всех животных и растений, то поймем какое громадное количество воды необходимо для многообразных в многочисленных представителей животного и растительного царства, живущих не в морях, реках и озерах только, но и на материках. Отсюда, без всяких дальнейших вычислений, понятно, что, если бы, напр., Московская губерния хоть на одно лето вынуждена была довольствоваться только имеющимися в ней водными источниками, то в это же лето прекратилась бы в ней всякая жизнь, и доселе полная жизни местность превратилась бы в мертвую пустыню. Но Творец создавший мир сколько всемогущ, столько же благ и премудр. Назначивши воде быть необходимым условием развития и процветания жизни. Он дал ей и особые чудные свойства, благодаря которым она может являться там где ее мало, или вовсе нет, и где в ней нуждается жизнь; благодаря которым она спасает жизнь там, где угрожает или чрезмерный летний жар или чрезмерный зимний холод, одинаково неблагоприятные для жизни животных, как наземных, так и особенно водных. Рассмотрим же эти свойства и вытекающие из них следствия.

Всем известно, что вода кипит, и что при этом непосредственно над поверхностью воды образуется белесоватое облачко, которое постепенно рассеивается в воздухе, делаясь невидимым. В то же время количество воды в сосуде мало-помалу убывает так что, при достаточно продолжительном кипении, в сосуде воды не останется ни капли. Очевидно, белесоватое облачко над кипящей водой состояло из той же воды, только перешедшей в другое состояние, при котором вода, удалившись несколько от кипящей поверхности, сделалась, подобно воздуху, невидимой. Такое состояние воды называется газообразным и вода в таком состоянии называется уже не водою, а паром. Таким образом вода обладает свойством превращаться в пар. Но этим свойством вода обладает не при одной только температуре кипения, но при всяких температурах даже когда она бывает в виде льда или снега. Известно, что вымытое и мокрое белье зимою сушат на морозе; простой народ говорит в этом случае, что мороз выжимает воду, но, так как при этом никакой воды не остается, то и нужно полагать, что, хотя мороз и превратил воду в лед, но и лед подобно всякой воде, испарился. Однако количество воды, превращающейся в пары всецело зависит от температуры: чем температура воды выше, тем более получается паров, чем же температура ниже, тем и паров получится менее. Отсюда понятно, что летом вода испаряется сильнее, а зимой слабее; точно также сильнее в странах тропических где источник земной теплоты – солнце дважды в год стоит над головой; в странах же умеренных какова, напр. Московская губерния, испарение уже значительно слабее; а в странах еще более северных испарение сравнительно вовсе слабо. С другой стороны, количество паров зависит от поверхности испаряющейся воды. Вода в стакане, где поверхность незначительная, испарится только в несколько суток тогда как та же вода, разлитая на полу, испарится в несколько часов. Отсюда следует что наибольшее количество паров дают моря и океаны, а наименьшее реки, речки и ручейки. Наконец, количество паров зависит от температуры пространства, в которое эти пары поступают: чем выше его температура, тем в нем вместится большее количество паров; с уменьшением же температуры уменьшится и количество паров; могущих поместиться в том же пространстве. Это свойство паров указывает на то же, т. е. что наибольшее количество их образуется в странах тропических. Но высшее развитие жизни, как по количеству, так и по качеству представителей жизни, находится не в океанах а на материках. А так как на материках воды слишком мало для удовлетворения многообразных потребностей населяющих материки многочисленных видов растений и животных, включительно до человека, а над океанами (как частью и над реками), образуется избыток ненужных океану паров, то для жизненных целей природы необходимо, чтобы образующиеся из воды пары получали особую силу – двигательную, при помощи которой они могли бы, вместе с воздухом переноситься в места, отдаленные от места своего образования, в места нуждающиеся, и здесь, теряя свойства пара, снова переходит в жидкое состояние. И эту силу пары получают при самом своем образовании, как свое существенное свойство. Наукой точно установлено, что каждый фунт паров воды, при какой бы температуре он ни образовался, заключает в себе, кроме теплоты, обнаруживаемой термометром напр., 5°, 20°, еще свыше 500 единиц теплоты скрытой, не обнаруживаемой термометром. Если бы эту скрытую в 1 ф. паров теплоту употребить на нагревание воды на 1°, то воды потребовалось бы свыше 500 же фунтов. В парах же эти свыше 500 единиц скрытой теплоты идут не на нагревание, а на сообщение частицам этих паров той двигательной силы, благодаря которой он, подобно воздуху, поднимаются в верхние слои атмосферы и, подобно же воздуху, могут перемещаться всюду, где препятствия к движению менее их двигательной силы, пока не попадут в среду такую сравнительно холодную, которая отнимет у них скрытую теплоту и заставит чрез то снова превратиться в капли воды. Перенесемся же теперь мысленно в океаны стран тропических, т. е. туда, где вода и находящийся над нею воздух бывают нагреты более, чем где-либо, и где поверхность вод необъятна. Очевидно, здесь все условия для образования наибольшего количества паров. И вот здесь громадное количество паров вместе с нагретым воздухом поднимается, подобно топящейся печке, в верхние слои атмосферы, а отсюда несется во внутренности материков и особенно к северу и югу, тогда как нижний воздух и вообще материков и особенно севера и юга будет передвигаться к тропическим океанам на место нагретого и поднявшегося к верху воздуха. Но воздух верхних слоев атмосферы отличается сравнительно низкою температурою, которая вообще тем ниже, чем дальше от стран тропических. Поэтому наши пары принуждены будут двигаться среди воздуха все более и более холодного; этот воздух чем далее, тем более будет отнимать у них их скрытую теплоту; лишенные этой теплоты и охлажденные, пары сначала сгустятся в виде облаков а затем будут падать книзу в виде более или менее обильных капель дождя (а зимой и снега), напояя не только почву, но и реки с озерами, и тем оживляя и усиливая жизнедеятельность как растений, так и животных. За сим начавшая свое движение из теплых стран вода, исполнивши указанное ей Творцом назначение, или в виде пара улетучится в атмосферу, или же чрез ручейки, речки и реки снова унесется в моря и океаны, чтобы отсюда снова начать свою жизненную службу.

Но не всегда идет дождь, да и бывают периоды, когда дождь и излишен для возделываемых человеком растений, и препятствует правильному ведению сельского хозяйства, когда, поэтому, молят Бога о бездождии и ниспослании ясной и тихой погоды. Но, если в эти периоды растительная жизнь не нуждается в обильной влаге, то нельзя сказать, чтобы она вовсе не нуждалась во влаге. Эта влага – роса. И она есть необходимое следствие того же свойства паров по которому в одном и том же пространстве помещается их тем более, чем это пространство более нагрето, и наоборот тем менее, чем пространство холоднее. И вот оба эти условия наибольшего и наименьшего содержания паров в надземном пространстве имеются в периоды ясной и тихой погоды. В эти периоды от лучей солнечных сильно нагревается как почва, так и вода, а от соприкосновения с ними и воздух. Вследствие этого, в знойные, тихие, ясные дни воздух бывает обильно пропитан парами, поглощая громадное количество скрытой теплоты, которая без образования паров возвысила бы температуру разных почв и водных бассейнов до опасности для жизни растений и животных. Но солнце склоняется к западу, его косые лучи дают тепла весьма мало, между тем как и земля, и вода, и растения, и животные и днем и вечером и ночью, и утром не перестают полученное ими от солнца тепло испускать в небесные пространства и чрез то охлаждаться, а вместе с собою охлаждать и воздух. Наиболее отдают тепла в небесные пространства растения остриями своих листьев. Поэтому и воздух скорее всего охладится близ листьев, количество паров наполнивших его днем сделается преизбыточным и потому все большая и большая часть их будет переходить в капельки, осаждаясь на виновниках охлаждения – остриях листьев и отдавая ненужную им скрытую теплоту воздуху и оставшимся в нем парам. Вследствие того, что такое охлаждение продолжается всю ночь и даже часть утра, капельки росы, увеличиваясь в объеме, падают и на землю, а в некоторые более холодные ночи осаждаются и непосредственно даже над самой землей. Но, хотя с восходом солнца охлаждение прекращается, выпадение росы в первые часы солнечного утра бывает очень часто сильнее, чем ночью. Происходит это так. Вода, в числе многих других свойств обладает еще свойством весьма медленно, сравнительно со всем окружающим как нагреваться, так и охлаждаться. Поэтому, днем вода рек озер и других открытых бассейнов а за ней и находящийся над нею воздух бывает холоднее материков и материкового воздуха, почему воздух надводный, насыщенный влагою, будет двигаться на поверхность материков, чтобы с наступлением ночи оросить их более или менее обильной росою; с наступлением же ночи явление получается другое – обратное. Материки охлаждаются скорее, и потому более холодный воздух потечет с материков к поверхности вод, охладит массу поднимающихся с воды паров и превратит их частью в капли, частью в состояние облачное, называемое, обыкновенно, туманом. Такое превращение паров в туман будет продолжаться всю ночь, пока, с восходом солнца, материки снова не сделаются теплее воды; тогда густой туман образовавшийся над водою, тянется с воды на материки, обильно орошая все попадающееся ему на дороге. Наблюдая все эти превращения воды в пар и пара в воду, все эти перемещения пара и воды с одного места на другое и все благие жизненные последствия таких превращений и перемещений, невольно остановишься с благоговением пред чудною гармониею, какая от века и слышится и видится между потребностями жизни материков и свойствами воды, наполняющей моря и реки, невольно воскликнешь с псалмопевцем: Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущии на ней, Той на морях основал её есть, и на реках уготовал ей есть (Псал. 23, 1-2).

Но вода оказывает неоценимые услуги жизни не в одном только жидком или газообразном состоянии, но и в твердом когда, по видимому, от нее нельзя бы было ожидать ничего иного, кроме охлаждения и чрез то уничтожения всякой жизнедеятельности. Известно, что все тела природы от нагревания расширяются, а от охлаждения сжимаются. Представим же себе, что и вода, подобно всем другим жидкостям всегда и безусловно следует этому общему закону природы, т. е. при всяком нагревании расширяется и, следовательно, в том же объеме делается легче, а при всяком охлаждении сжимается и чрез то в том же объеме делается тяжелее. Заметим, что низшая температура воды в морях и океанах не бывает ниже 4°Ц. и что, следовательно, все живущее в водах не приспособлено к температурам низшим 4°. Теперь представим себе такую картину. Вода в каком-либо бассейне, наполненная множеством живых организмов, вся имеет температуры 4°. Но подул холодный северный ветер и охладил верхний слой этой воды до 3°; очевидно, этот слой, следуя общему закону, сожмется, сделается тяжелее остальной воды и опустится на дно; то же, очевидно, будет и с занявшим его место вторым слоем, затем третьим и так далее, так что, наконец вся вода получит температуру в 3°. Но ветер делается холоднее, и вода вся, и вверху и внизу, постепенно понижается до 2°, до 1° и, наконец приближается к 0°, т. е. той температуре, при которой она превращается в лед. Уже одно это пребывание в такой холодной среде прекратит жизнь многих более нежных и слабых организмов. Но когда вся вода замерзнет тогда неминуемо погибнут и все самые сильные организмы, ибо тогда на всю зиму превратится в лед не только вода, окружающая организмы, но и вода, содержащаяся во внутренних каналах организмов и во всех их тканях. Так и было бы, если бы видимая природа и все наблюдаемые в ней явления были следствием одного только взаимодействия сил природы, неизвестно откуда явившихся и действующих без всякого обдуманного плана и без всякой намеченной цели. Да, если мы поставим в основу всей животной и растительной жизни с одной стороны вещество, признаваемое и его поклонниками за нечто мертвое, самонедействующее, а с другой присущие будто бы этому веществу каким-то образом неустанно деятельные и всегда неизменные силы, то должны будем признать, что вода не должна, не может отступать от общего закона теплоты: с уменьшением этой теплоты, или, что то же, с увеличением холода, вода должна, подобно всем жидкостям сжиматься, дед должен быть тяжелее воды, и вода зимою должна вся замерзать, как и находящиеся в ней живые организмы, ибо это будет согласно со свойствами вещества и законами действия присущих ему сил. Но сторонники такого, чисто материального, взгляда на жизнь и природу, имея очи, уши и ум не видят не слышат и не разумеют, что в окружающей нас вещественной природе на первом плане стоит жизнь, а не вещество, которое служит только орудием жизни: что силы, при помощи которых вещество оказывается пригодным для жизни, не суть продукты вещества, а вернее его управители, действующие, вопреки свойствам этого вещества – мертвенности и бессмысленности, по строго обдуманному плану и всегда с точно намеченными целями, и именно целями жизни; что все эти силы, несмотря на их видимое разнообразие и нередко разногласие, представляют виды единой силы, проявляющейся так разнообразно только ради многообразных потребностей жизни; что кажущееся иногда несоответствие между действиями сил и целями жизни зависит от нашего узкого, приспособленного к данному времени, понимания этих целей, которые нередко скрываются в более или менее значительно удаленном от нас времени и даже пространстве, и, что более расширенный взгляд на действия сил природы приводит к заключению об удивительной их гармонии и мудрой целесообразности, свидетельствующих ясно о том, что мир управляется не сам собою, а от века сущим премудрым и благим его Творцом и Промыслителем – Богом. Да, премудрый и благий Творец мира предуставил еще до создания этого мира, что вода, долженствующая служит жизненным целям созданного Им мира, ради именно этих жизненных целей не должна безгранично следовать закону сжатия от охлаждения, ибо такое следование общему закону угрожает жизни, но должна получить исключение из общего правила. И мы видим, что вода сжимается при охлаждении ее только до 4°; при дальнейшем же охлаждении, вода не только не сжимается и не только не остается в объеме 4°, но начинает расширяться и при том весьма значительно; так из 92 ведер воды при 0° получается льду также при 0° уже не 92, а 100 ведер. Понятно, что и вода ниже 4° и лед не опустятся на дно, но будут находиться на водной поверхности. Но это далеко не все. Как вода во всех состояниях, так и лед очень дурные проводники и тепла и холода; нагретый или охлажденный даже до замерзания какой-либо слой воды передает свою теплоту или холод не далее 1/10 своей толщины. Следовательно, сковывающий в зимнее время наши воды лед служит для этих вод и для находящихся в них растительных и животных организмов такою надежною защитою от потери ими тепла и от проникновения к ним холода, сравнительно с которою ничто самые толстые стены наших жилищ и самые дорогие меха наших зимних одежд.

Мы далеко не рассмотрели всех благотворных для жизни свойств воды. Но, думается, и сказанного достаточно, чтобы признать существование дивной гармонии между потребностями жизни и свойствами воды, чтобы видеть в существовании этой гармонии всемогущую десницу Всевышнего и чтобы вполне сознательно утверждать вместе с апостолом: Ибо «невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны». (Рим. I, 20). (См. «Паст, собесед.» за 1897 г., № 29).

 

Б. Необъяснимое по законам природы явление.

Разбирая свой архив я, нижеподписавшийся, нашел между прочими рукописями «Описание чудесной льдины, найденной в Нижегородском архиерейском доме в 1823 году, марта 14 дня». В это время я был учеником Нижегородской духовной семинарии и был очевидцем этой льдины. Представляю на суд читателей необъяснимое по законам природы явление.

«1823 года марта 14 дня в Богоспасаемом Нижнем Новгороде в доме архиерейском между льдинами, привезенными с реки Волги 11 и 13 числа в оный дом для погребов преосвященным Моисеем, епископом нижегородским усмотрены в средине одной из них кубической фигуры следующие чудесные изображения:

1) Церковь необыкновенной и прекрасной фигуры с лучшими и пропорциональными архитектурными принадлежностями, с главою и четвероконечным на ней крестом что, конечно, послужит к обличению раскольников во множестве находящихся в Нижегородской губернии.

2) Подле сей церкви колокольня отдельно изображенная, подобной, но в меньшем виде фигуры, с таковым же пропорциональным верхом и главою, как церковь.

3) За церковью у алтаря видны четыре человека как бы на некоем возвышенном портике, стоящие на коленях и с поникшими к алтарю главами, коих почти все зрители почитали за евангелистов а некоторые за монашествующих.

4) При церкви видны два блюдца, принадлежащие к потиру и дискосу, на коих изображены небольшие круглые фигуры в виде просфор или благословенных хлебов.

5) По сторонам сих видов отдельно и очень явственно изображены виды прекрасных и пропорциональных подсвечников с свечами, из коих на одном зрится даже угасающая свеча и густой дым выходящий, как обыкновенно при гашении свечи бывает.

6) Вверху сих видов также отдельно и явственно, открывается вид паникадила лучшей фигуры, также с горящими свечами, а подле оного две небольшие елейные лампадки.

7) На одном основании с большими видами отдельно и явственно усматривается продолговатая фигура, как бы на четырех малых подножиях, которую большая часть зрителей почла за гробницу, а другие за купель.

8) С одной стороны льдины, именно с наружной, изображен вид высокой и отдельно от прочих видов стоящей башни, а под нею как бы во внутренность льдины или в ограду церковную входные врата, имеющие верх полуциркульный, а под ними, чрез несколько линий служащих вместо карниза, представляются другие подобные первым врата, только в меньшем виде, что некоторые из зрителей почитали за впадину над вратами с иконою. Недоставало к сим утварям церковным потира с дискосом но и сии виды найдены были и принесены к его преосвященству одним священником в одной небольшой льдине.

9) В средине сей льдины явственно изображается потир правильной фигуры, покрытый дискосом с какой-то вещью, на нем лежащею.

10) Вокруг сего потира отдельно замечены виды подсвечников подобных тем кои изображены в большей первой льдине, только в меньшем виде. Таковых подсвечников шесть, из коих с одной стороны потира три, и с другой столько же, кои все расположены правильно и пропорционально.

При воззрении на сии изображения представляются они зрителям не односторонними, как изображают виды на картинах но как бы вылитыми из чистейшего серебра, и каждая фигура имеет собственно ей принадлежащую округлость и толстоту. При таянии сих льдин от теплоты, открылось, что внутренность всех оных изображений пуста и наполнена одним чистым воздухом.

Все сии изображения при ударении прямо в них солнечных лучей казались для взора еще более великолепными и как бы облеченными в разнообразные цветы, так что невозможно было не ощущать при виде их особенного благоговения. Народ вскоре узнал о сем чудесном явлении и целую неделю от 6 часа утра до 7 часов вечера непрестанно приходил толпами в архиерейский дом смотреть оные чудные в льдине изображения, и все с благоговением удивлялись сему дивному строению творческих рук верховного Художника и Строителя небесного Иерусалима, манию Коего вся природа повинуется.

«Преосвященный Моисей, епископ нижегородский, во смирении духа, с сердечным умилением взирая на сии изображения, приказал оные срисовать, сколько возможно вернее и ближе к подлиннику, и представил о сем явлении г. министру духовных дел и народного просвещения» . («Душ. чт.», 1882 г., ноябрь).

 

Пример целесообразности (чаша Нептуна ־ губка).

Не только каждый организм есть художественное произведение, соответствующее закону единства, но и каждое творение, исполненное сообща собранием живых единиц представляет собою воплощение художественной мысли. Один из мыслителей, глубокий натуралист и истинный поэт в одно и то же время, удивительно хорошо схватил и выразил эту истину.

«Я никогда не могу смотреть на одну из этих громадных губок (чашу Нептуна), не преклоняясь пред мудростью Провидения. Это поистине монументальное произведение воздвигается мириадами полипов слабеньких животных, скорченных в своих норках и вылезающих оттуда до половины для того, чтобы погрузить свои незаметные щупальца в волны.

Но эти полипы отделены друг от друга и находятся часто на расстоянии метра: кто же направляет и водит их едва заметные щупальца, чтобы придать их постройке гармоническую симметрию? Когда часть ножки чаши бывает окончена, кто возвещает всей колонии, что следует начать расширять ее? Кто предупреждает о наступлении момента, чтобы сделать углубление в чаше, обточить ее края или снабдить их ребра изящными украшениями? Наконец какое высшее вдохновение указывает этому множеству рабочих, удаленных друг от друга и заключенных в своих клетках что, отливая чашу, следует соблюдать художественную пропорциональность?

Мне еще понятна пчела, строящая свою ячейку; понятны предусмотрительность и общий порядок в работе, все сотрудники которой могут видеться друг с другом, сообщаться и входить во взаимные соглашения; но, признаюсь, все мне кажется непостижимым в зодческом произведении чаши Нептуна. Мой разум отказывается понимать и приходит в замешательство. Эта великолепная постройка представляет собою лучшее возражение против материализма. Объясняют ли физико-химические науки, как сносятся между собою при устройстве своего общего жилища различные животные (потому что необходимо допустить, что всех их направляет одна господствующая идея)? – Нисколько. Эти гордые теории, увлекающие только своею дерзостью, совершенно бессильны»… (Вселенная, М. Ф. А. Пуше).

Впрочем один тот факт что эти существа сообщаются между собою, не составляет непременно непрерывного участия Провидения. Но этот факт играет здесь второстепенную роль. Есть другой, над всем преобладающий. Чаша Нептуна есть художественное произведение, как говорится в прекрасном описании Пуше. Она выражает одну гармоническую мысль во всем разнообразии частей. Чтобы выполнение этой чаши и средства для этого были возможны, необходимо, чтобы план всего произведения был заранее начертан в самой природе каждого из отдельных строителей. Вот факт действительно преобладающий и относящийся по своей природе к области психических явлений: он один сам по себе представляет самое энергическое опровержение всякого материалистического толкования. Подобный факт отличает жизненный элемент скромного полипа от сил и от материи точно так же, как он отличает от них и душу человека! (См. кн. Густава Гирна: «Анализ вселенной», М. 1898 г., стр. 464-466).

 

А. Элементы вселенной.

Мы находим в составе вселенной три совершенно отдельных рода элементов:

1. Анемический элемент – теплота, электричество, свет, сила притяжения – известный нам лишь на нашей планете в отдельных единицах в связи с органическими телами, в которых он действует на материю только посредством физических сил и только через их посредство воспринимает ощущение материи. Этот элемент одарен в различных своих видах в разной степени, и в низших – только в зачатке, произвольностью, нераздельной с обособленностью; в высших же своих видах он одарен сверх того, способностью мыслить и чувствовать, а в человеческой душе – способностью к отчетливому самосознанию, отвлеченным понятиям и к беспредельному самосовершенствованию, что все вместе может служить доказательством возможности его существования и вне организма, а тогда уже и вне зависимости от условий пространства и времени.

2. Косную материю, состоящую из разнообразных атомов (существование которых не предполагается произвольно, но доказывается неоспоримыми фактами), составляющую, под влиянием сил все подлежащие нашим чувствам тела, занимающую место в пространстве и имеющую отношение только к пространству.

3. Силы, способные двигать атомы и тела и ставить их в сообщение друг с другом действующие на них везде в беспредельном пространстве и как бы содержащие в себе потенциально время (потому что понятие о времени возникает только из понятия о движении). Они действуют по непреложным законам, следовательно, не имеют произвольности и неспособны действовать в установленных отношениях их как к материи, так и к анемическому элементу, когда он созидает и оживляет организмы.

Из элементов этих трех родов состоит вселенная в ее стройном великолепном разнообразии. Это никоим образом не есть только разнообразие наших ощущений. Хотя свет со всеми его цветами, звуки со всеми их тонами, теплота, знакомы нам только, как наши ощущения, однако они составляют вместе с тем и свойства действия сил, свойства движимой силами материи. Во вселенной все находится в тесной и неразрывной связи, и как бы мы ни стремились представить себе явления в отвлечении от своих ощущений, мы не можем освободиться от подчинения закону относительности. Нельзя искать сущности вещей в отвлечении от их свойств и странно представлять себе разнообразные движения в их реальности происходящими во мраке, тиши и холоде, как будто представление существа скупо одаренного, слепого, глухого, бесчувственного ближе к истине, чем представление существа щедро одаренного. Не в отсутствии субъекта, а в связи со способностью ощущать, все знать, должны быть мыслимы явления в их сущности. То, что мы знаем, есть только частица бесконечного разнообразия и гармонии действительности (См. кн. Густава Гирна: «Анализ вселенной», М. 1898 г., стр. 15-16).

 

Б. Замечательный Факт из области геологии.

Откровение Божественное учит о шестидневном происхождении всего мира и от начала мироздания ведет определенный счет годам (7.407). Между тем лжеименная наука, часто дающая, вместо зрелых речей, только еще младенческий лепет покушается установить свои основы мироздания, противоречащие библейским. Так геология, наука об образовании и строении земной коры, продолжает период мироздания до миллионов лет утверждая, будто многие пласты, например каменноугольный, не могут образоваться скорее этого времени. Тут само собою вспоминается, прежде всего, речение священного Писания – не ведутце… силы Божия» – что говорящие так забывают самое главное: Творца, стоящего выше всяких законов природы, Им же созданных и уравновешенных; но затем оказывается, что и в области самой науки ученые недостаточно еще сведущи. Что сказал бы геолог если бы ему доказали, что каменный уголь может образоваться не более, как в 50 лет? Ведь от миллиона до пяти десятков дистанция огромного размера! А названный факт у нас налицо и обнародован господином Мельденке из Нью-Йорка. Вот что он пишет: «Господин Кизель, банкир и агент в городе Скрантон (Сев. Амер.), давно уже там живущий, показывал мне деревянные столбы, 50 лет тому назад поставленные в качестве подпорок в каменноугольных копях и недавно оттуда извлеченные. Столбы эти большею частью обратились в твердый каменный уголь; в некоторых местах видно и дерево, так что подозрение в обмане или ошибке устранено совершенно». Заметим что тут не было налицо и того давления, о котором упоминают геологи. Если же так, то справедливо допустить, что выводы современной геологии, еще весьма юной, преждевременны, и не будет мечтой предположить, что, развившись, наука будет опытами и наблюдением доказывать то же, что давно уже воспринято за истину сердцем всякого простеца верующего. (См. «Воскр. день» 1899 г., № 22).

 

В. Свойство явлений и законов вселенной требует признания бытия Божия.

Все видимое нами только лишь кажется таким в действительности же все совершается не так.

Нам кажется, что солнце обращается около нас восходя утром и заходя вечером а земля, на которой мы живем, представляется неподвижной. На самом же деле все это как раз наоборот: мы живем на вертящемся и летящем снаряде, брошенном в пространство со скоростью в семьдесят пять раз большей, чем скорость пушечного ядра.

Мы с наслаждением слушали сейчас чарующие звуки гармонического концерта… Но ведь звука на самом деле нет, он не что иное, как ощущение, производимое воздушными колебаниями известной амплитуды и известной скорости – колебаниями, которые сами по себе совершенно не слышны. Не имея слухового нерва, не имея мозга, мы не знали бы, что такое звук. В действительности существует только движение.

Радуга распростерла пред нами свою лучезарную дугу; розы и васильки, омытые дождем блестят и искрятся на солнце; зеленеющий луг золотистые хлебные нивы разнообразят равнину чудными переливами цветов и красок… Но на самом деле, нет ни цветов, ни красок, нет даже света, а есть только колебания эфира, действующие на зрительный нерв. Все видимое обманчиво. Солнце греет и оплодотворяет, огонь жжет; на самом же деле нет теплоты, а есть только одни ощущения. Тепло, как и свет не что иное, как особый род движения. Это незримое божественное движение царит всюду.

Вот перед нами железный брус одна из таких балок какие теперь обыкновенно употребляются при сооружениях. Брус висит в воздухе на пятисаженной высоте, опираясь лишь своими концами на противоположные стены. Без сомнения, он тверд и прочен. На его средине повешен груз – во сто, двести, в тысячу пудов, а он и не чувствует этого страшного груза, так что лишь очень чувствительным уровнем можно обнаружить в нем едва заметный изгиб. А, между тем этот брус составлен из частиц не прикасающихся друг к другу, находящихся в постоянном колебании, удаляющихся одна от другой под влиянием тепла и сближающихся при охлаждении. Скажите же мне, пожалуйста, отчего зависит прочность этого железного бруса? От его материальных атомов? – Очевидно – нет, потому что они не касаются друг друга. Прочность эта заключается лишь в частичном притяжении, т. е. в нематериальной силе.

Твердого тела в абсолютном смысле не существует вовсе. Возьмем в руки тяжелое чугунное ядро. Ядро это составлено из невидимых частиц или молекул не прикасающихся друг к другу; частицы, в свою очередь, составлены из атомов которые и подавно не касаются друг друга. Таким образом непрерывность, представляемая поверхностью этого ядра, и его кажущаяся твердость не что иное, как обман чувств. Для ума, который мог бы проникнуть в его внутреннее строение, мог бы видеть это строение, ядро наше представлялось бы в виде роя мошек толкущихся в воздухе в теплый летний день. Ядро кажется твердым; но нагреем его, и оно обратится в жидкость, потечет; будем нагревать еще, и оно обратится в пар и все-таки не изменит своих свойств своей природы: будет ли оно жидкостью иди газом оно не перестанет быть железом.

В настоящий момент мы – в доме. Все эти стены, полы, обои, мебель, этот мраморный камин все это составлено из не прикасающихся между собою частиц и все эти составные частицы тел находятся в движении, вращаются одна около другой.

То же самое представляет и наше собственное тело. Оно составлено из постоянно движущихся частиц. Это – пламя, непрестанно горящее и непрестанно возобновляющееся. Это то же, что река: стоя на берегу, кажется, видишь перед собой одну и ту же воду, а между тем она ежеминутно заменяется новою, благодаря постоянному течению.

Каждый шарик нашей крови – особый мир, и таких миров в одном кубическом миллиметре помещается пять миллионов. В наших артериях и венах, в нашем теле и мозгу все движется, не зная ни срока, ни отдыха, все неустанно кружится в жизненном вихре, относительно столь же быстром как и вихрь небесных тел. Частица за частицей наш мозг наши глаза, наши нервы, наши плоть и кровь-все наше вещество непрестанно возобновляется, и возобновляется столь быстро, что в несколько месяцев наше тело получает совершенно другой состав.

Из соображений, основанных на молекулярном притяжении, вычислено, что в булавочной головке не менее восьми секстиллионов атомов иначе, миллиард в квадрате, умноженный на восемь тысяч (8 X 1021); и эти – атомы отдалены друг от друга промежутками, гораздо большими, чем их собственные размеры, а между тем даже самые сильные микроскопы не в состоянии показать нам таких промежутков. Если бы число атомов содержащихся в булавочной головке, мы пожелали считать миллионами, т. е. отделяя мысленно от этого числа по миллиону в каждую секунду, то такой счет пришлось бы непрерывно продолжать в течение двухсот пятидесяти трех тысяч лет чтобы дойти до конца.

В водяной капле, в булавочной головке, атомов несравненно больше, чем звезд на всем небе, какое только известно астрономам вооруженным самыми могущественными телескопами.

Что поддерживает землю среди вечной пустоты, что удерживает солнце и все светила вселенной? Что скрепляет этот – длинный железный брус, перекинутый чрез все здание с конца на конец и на котором построят сейчас еще несколько этажей? Что поддерживает форму всех тел? – Сила.

Вся безграничная вселенная, все предметы, все существа, все, что мы видим составлено из невидимых и невесомых атомов. Вселенная это – воплощенный динамизм. Бог это – душа вселенной, но не в смысле пантеистическом, а в смысле теистическом – признающем живого, личного, премудрого, всеблагого и всемогущего Бога. Им мы живем и движемся и есмъ.

Подобно тому, как душа представляет собой силу, приводящую в движение тело, точно также и непостижимое Существо есть движущая сила вселенной! Чисто механическая теория мироздания всегда окажется недостаточной в глазах исследователя а мыслителя, глубже проникающего в природу вещей. Правда, человеческая воля слаба сравнительно с космическими силами, но все-таки, отправляя поезд из Парижа в Марсель, или корабль из Марселя в Суэц я по своей воле перемещаю некоторую бесконечно – малую часть земной массы и тем изменяю движение луны по ее орбите.

Деля и разлагая материю, я прихожу, в конце концов к невидимому атому: материя уничтожилась, исчезла, как дым. Если бы мои глаза способны были видеть то, что есть в действительности, то взор мой мог бы проникать через стены, потому что они составлены из разделенных промежутками частиц; для меня были бы прозрачны все тела, потому, что они представляют собою лишь вихри атомов. Но наши телесные очи не видят того, что есть, и это можно видеть только глазами ума. Одному свидетельству наших чувств доверять нельзя: днем над нашими головами столько же звезд как и ночью, а мы их не видим.

В природе нет ни астрономии, ни физики, ни химии, ни механики-все это лишь человеческие способы понимания. Вселенная представляет собою единое и нераздельное целое. Бесконечно – великое тожественно с бесконечно малым. Пространство может быть бесконечным не будучи большим; время может быть вечным не будучи продолжительным. Звезды и атомы – одно и то же.

Единство вселенной заключается в невидимой, невесомой, невещественной силе, приводящей в движение атомы. Если бы хотя один атом перестал приводиться в движение силой, то вселенная остановилась бы. Земля кружится около солнца, солнце тяготеет к какому-то звездному фокусу, который и сам перемещается в пространстве; миллионы, тысячи миллионов наполняющих вселенную солнц несутся, летят быстрее пушечных ядер: эти, кажущиеся нам неподвижными звезды – все это солнца, несущиеся среди вечной пустоты с быстротою в десять, двадцать, тридцать миллионов верст в сутки, стремящиеся к какой-то неведомой цели, общей для всех солнц, всех планет, всех спутников, всех одиноко бродящих по пространству комет… Центр тяжести, неподвижная точка, которую ищет пытливый ум, убегает по мере того, как мы к ней, по видимому, приближаемся, и, на самом деде, не существует нигде. Атомы, составляющие тела, движутся относительно столь же быстро, как и небесные светила. Движение управляет всем, движение составляет все.

Даже самый атом не представляет инертного вещества: он центр силы.

То, из чего состоит существо человека, что составляет сущность человеческой организации, вовсе не его материальная субстанция, это не протоплазма, не клеточка, не эти чудесные и животворные соединения углерода с водородом, кислородом и азотом: это – духовная, невидимая, невещественная сила. Лишь она группирует, натравляет и удерживает во взаимной связи бесчисленные атомы, составляющие собою дивную гармонию живого тела.

Что наше тело быстро разлагается после смерти, что оно медленно разлагается, постоянно возобновляясь в течение жизни – это не важно: душа наша остается постоянно живою. Центр этой силы есть психический организующий атом. Он неуничтожаем.

Все, что мы видим лишь обман зрения; действительно существует только одно невидимое. (См. кн. К. Фламмариона: «В небесах». Спб., 1896 г., стр. 73- 79).

 

Г. Сила существует независимо от материи, которой она управляет.

Вот доказательство этой истины. Все небесные тела стремятся друг к другу; все состоят между собою во взаимных и беспрерывных отношениях света, тепла, электричества: расстояния между ними, более или менее огромные, миллионы, миллиарды верст изменяют напряжение этих отношений, но не могут их уничтожить, как бы велики расстояния ни были. Конечно, безусловная пустота не может устанавливать этих отношений: они могут существовать только благодаря чему-нибудь такому, что наполняет бесконечное пространство.

Если во вселенной не существует ничего, кроме материи в движении или в относительном покое (как утверждает материалистическое учение), то это нечто, очевидно, должно быть составлено из материальных атомов. Если, например явления света происходят от колебательного движения материальных атомов то необходимо, чтобы все бесконечное пространство было наполнено газом, подобным нашей атмосфере. Но воздух и все другие газы сопротивляются, как мы знаем движению тел которые в них перемещаются; снаряд выпущенный из огнестрельного орудия, быстро теряет свою скорость вследствие ударов которые он наносит материальным атомам атмосферы. Но планеты и их спутники такие же снаряды, обладающие скоростью, которая часто в сто и тысячу раз больше скорости, сообщаемой снаряду каким-нибудь огнестрельным орудием. Материальные атомы, которые, по предположению, наполняют пространство, сопротивлялись бы, следовательно, их движению, как воздух сопротивляется движению ядра. Если бы газ наполняющий пространство, был в миллион раз реже воздуха под колоколом лучшего из воздушных насосов то он все-таки замедлял бы мало-помалу движение планет которые, наконец должны были бы упасть на солнце.

Вопрос был рассмотрен с этой точки зрения нашими анналистами. Ничто в пертурбациях планетных движений не дает права допускать какое-нибудь сопротивление в пространстве. Отвечают правда, что в виду огромных размеров планетных масс и вследствие малой плотности междузвездной атмосферы, действие сопротивления не могло еще быть замечено в короткое время, с тех пор как человек умеет точно наблюдать. Возражение это может казаться основательным: когда имеются в распоряжении миллиарды веков не труднее задержать движение земли, чем превратить птицу в млекопитающее, но есть один род небесных блуждающих тел относительно которых это возражение теряет всю свою силу. Кометы, которые так долго устрашали человеческий род своим неожиданным появлением, выходят из бездн пространства, как будто для того, чтобы дать нам великий урок метафизики. Тела эти имеют массу, образованы, одним словом из материи, но вес их так мал, что совершенно не может идти в сравнение с какою-нибудь из самых малых планет нашей солнечной системы. Бабине (Babinet), на несколько гиперболическом языке, называет их видимыми нечто (des riens visibles); но если мы даже освободим это выражение от поэтического преувеличения, то, все-таки, останется верным что кометная масса чрезвычайно мала. С другой стороны, кометы бывают часто огромного объема: газовая масса, составляющая их следовательно, чрезвычайно разрежена, так что ее можно сравнивать с массой quasi атмосферы, наполняющей пространство. Так как объем и поверхность кометы очень велики, а масса очень мала, то движение этих тел около солнца должно было бы быстро замедляться. Из числа периодических комет ныне очень хорошо исследованных есть одна, скорость которой, действительно, беспрерывно уменьшается, и которая также беспрерывно приближается к солнцу, куда, без сомнения, когда-нибудь и упадет. Астрономы долго исследовали пертурбации этой кометы: одни были склонны приписать их сопротивлению, которое она испытывает в своем движении; другие утверждали, что это сопротивление ничуть не объясняло бы движения светила. На сторону этих последних склонялось подавляющее большинство, когда один из французских астрономов и глубоких мыслителей успел доказать, что пертурбации кометы происходят никак не от сопротивления материальной среды, но потому, что она очень слабо отталкивается солнцем как источником теплоты. Одним ударом Фэй обогатил астрономию одним из важнейших фактов и физику неожиданным открытием; кабинетным опытом он доказал что, действительно, горячее тело отталкивает другие тела в самой совершенной пустоте, какую мы только можем образовать при помощи пневматических машин.

Бесконечное пространство в котором рассеяны солнца с их планетами, везде, занято, следовательно, чем-то таким, что не имеет ни одного из свойств материи в собственном смысле. Это-то нечто дает начало явлениям притяжения и отталкивания, света, теплоты, электричества. Это нечто, одним словом есть сила, рассматриваемая в самом общем виде. Сила отнюдь не есть существо вымышленное, служащее для объяснения явлений тогда, когда всякая другая осязательная причина оказывается недостаточною. Сила существует как составное начало вселенной, на таком же основании, как материя, и на таком же основании как анемическое начало всякого одушевленного существа.

Учение, которое берется объяснить все явления с помощью одного элемента материи, и которое принудило нас смотреть на душу одушевленного существа, как на пустой звук, есть большое заблуждение, совершенно опровергнутое в настоящее время.

Сила не есть ни вымышленное существо, ни качество материи, как часто говорят; она имеет такое же самостоятельное существование, как материя, и есть особое начало вселенной.

Материя, составляющая тело, конечна; она имеет форму и занимает ограниченное, неизменное по величине пространство.

Сила, напротив существует не только в промежутках разделяющих атомы, но и вне тела простирается до бесконечности. Так чтобы пояснить это примером два тела притягиваются в обратном отношении квадратов расстояний. Этот великий закон открытый Ньютоном подтверждается не только для всех тел нашей планетной системы, но и для других планетных миров совершенно отличных от нашего. Он означает что только на бесконечном расстоянии притяжение обращается в нуль; другими словами, сила, устанавливающая между различными телами отношение, которое мы называем притяжением существует везде в пространстве, но напряжение устанавливаемого ею между телами стремления взаимно сближаться есть функция, расстояния и обращается в ноль только тогда, когда само расстояние становится бесконечным.

Лаплас доказал что если притяжение действует не мгновенно везде разом, то скорость его распространения, во всяком случае, в несколько сот миллионов раз более скорости света, которая составляет как известно, около 280.000 верст в секунду.

То, что мы сказали о всемирном тяготении, может быть сказано, почти в тех же словах о других силах. Сила, рассматриваемая вообще, по природе своей трансцендентна, как мы говорим в математике, то есть не подчинена конечным условиям времени и пространства.

Я особенно настаиваю на этом ее свойстве: оно показывает нам ясно, почему все усилия представить, изобразить действие силы, всегда останутся тщетными: то, что по самой природе своей не имеет определенной формы, ускользает от нас как только мы пробуем представить его в какой-нибудь форме. Со времени Ньютона делали невероятные усилия, чтобы объяснить тяжесть, чтобы отождествить все возможные силы; одни объясняют все силы электричеством, другие сводят все явления теплоты, света, электричества, к действиям тяжести. Окончательный результат всех этих систем остроумных или нелепых, тот, что сила лишается реальности своего существования и делается чистой фикцией нашего ума, чтобы затем быть уничтоженною.

До сих пор я употреблял всегда слово сила в единственном числе. Если мы примем в соображение все разнообразие явлений, хорошо определенных и классифицированных, то приходим к заключению, что слово это должно быть употребляемо во множественном числе. Трудно, например, смешивать силу, которая порождает явления всемирного притяжения, с тою, которая соединяет два химически различных атома, или с тою, которую мы называем тепловою силою. Одним словом исследование фактов приводят нас пока к допущению существования нескольких сил так же, как и к допущению нескольких родов атомов составляющих столько же химических единиц. Ничего не загадывая о том, что могут открыть нам в будущем успехи естественных наук в этом отношении, мы можем в настоящее время признавать особыми силами: силу притяжения, силу электричества, силу тепла и света.

Важная классификация этих сил устанавливается, так сказать, сама собою.

Напряжение первой – постоянно, другими словами, энергия, с которою небесные тела тяготеют друг к другу, остается неизменной.

Энергия второй и третьей, напротив колеблется от одного мгновения к другому, и напряжение их может изменяться от нуля до бесконечности. Силы эти, подобно силе света, отличаются, сверх того, особым способом проявления, очень характерным. Мы знаем, что тепло стремится, как говорят приходить везде в равновесие. Когда теплое тело помещается против холодного, то есть, когда напряжение силы в одном больше, чем в другом и когда между ними находится пустое пространство, не заключающее в себе весомой материи, или наполненное телом пропускающим теплоту, то от одного к другому начинает происходить движение, вследствие которого напряжение понижается в одном и возвышается в другом. Движение это совершенно не похоже на перемещение материи. Его уподобляют обыкновенно колебаниям звучащего тела, Но это – только очень удобный способ представлять себе явления и подчинять их вычислению, а не выражению истины.

Движение элемента, трансцендентного по своей природе, должно быть совершенно отлично от движения весомой материи.

Проявление в форме движения, к которому способны тепло, свет, электричество, дает этим трансцендентным началам совершенно особую роль во вселенной. Они оказываются не только причинами движения, силами, но еще и средствами познания и взаимного общения различных тел. Анемическое начало одушевленного существа находится в сношении с внешним миром исключительно при их посредстве. (См. кн. Густава Гирна: «Анализ вселенной», М. 1898 г., стр. 56-62).

 

Д. Мир не существовал вечно: он со творен Богом во времени.

Представление мира существующим бесконечно по времени вообще не может быть допущено современным естествознанием. И если на словах натуралисты постоянно утверждают эту вечность, тем не менее не трудно показать, что в своих исследованиях они бессознательно исходят из ее отрицания. Можно указать два основания для этого отрицания: одно довольно старое, доставляемое механикой и физикой, и другое – новое, предлагаемое термохимией. Второе из них подтверждает первое, и оба они, исходящие из различных начал и приводящие к одинаковым результатам утверждают в мысли, что в них не было допущено логических промахов.

1) Современная наука пытается рассматривать все явления в мире, как различные роды движения. Одним из таких родов движения является теплота. Одно ив свойств ее есть стремление к равномерному распределению. Но жизнь мира обусловливается ее неравномерным распространением. Когда теплота в мире распределится равномерно, жизнь в мире исчезнет. Молекулярные движения всех тел будут равны, в мире исчезнет разнообразие. Несмотря на неизменность закона о сохранении вещества и энергии, мир уничтожится, он погрузится в нирвану, погрузится в бездну безразличия. Представьте себе бесчисленное количество атомов находящихся на равном расстоянии между собою, совершающих равные размахи около своих центров, причем самые размахи происходят таким образом, что в тот момент когда один атом подвинулся, положим вправо, и все прочие атомы вселенной подвинутся в ту же сторону, на такое же расстояние. Что следует отсюда? Что отношение между атомами не будет изменяться, и что хотя в мире будет то же количество движения, какое он получил при своем создании, в нем однако нельзя будет обнаружить никакого движения. Механика побуждает мыслить такой конец мира, как неизбежный, хотя бы он отстоял от нас на квадрильоны веков.

2) В вещественном мире мы замечаем преобладающее стремление материи к скоплению или сгущению. Все химические элементы природы стремятся к соединению и к образованию более сложных частиц и очень может быть, что то, что мы называем элементами, на самом деле есть уже сложная комбинация из первоэлементов. Современная химия насчитывает до 7θ элементов – веществ неразложимых никакими из известных нам средств (число элементов собственно не установлено с точностью. Последний элемент – германий был открыт в 1886 г. Существование и свойства его Менделеев задолго предсказал в своей естественной системе элементов). Изучая свойства этих элементов, мы находим что они обладают весьма различными степенями энергии, и что, чем большею энергиею обладает элемент, тем реже он встречается в свободном состоянии. Водород – этот энергичный элемент совсем не встречается на земле свободным, мы извлекаем его лишь из соединений; на солнце находятся громадные массы водорода, в космических туманностях он составляет преобладающий элемент. Располагая небесные тела в известном порядке по степени их развития, мы находим, что в туманностях – этих мировых эмбрионах находятся лишь наиболее деятельные из известных нам элементов, отсутствуют элементы малодеятельные и иногда присутствует какой-то проблематический – на земле не встречающийся элемент – гелий. В туманностях и мирах находящихся на дальнейших стадиях развития, мы замечаем с одной стороны, уменьшение и исчезновение элементов с высшими степенями энергии, с другой – постепенное появление малодеятельных элементов. Это заставляет предполагать, что эти малодеятельные элементы на самом деле суть соединения – сложные тела, образованные из элементов более энергичных. Но эти – малодеятельные элементы стремятся к дальнейшим соединениям и к дальнейшей потере своей энергии. Материя вообще стремится к агрегации и покою. Это стремление есть причина химических соединений. При образовании таких соединений происходит выделение теплоты или, говоря общее и может быть более точно, рассеяние энергии. Термохимические законы, установленные преимущественно Бертоло, частью и другими, между прочим и русскими исследователями, обязывают нас мыслить, что в будущем число элементов будет уменьшаться все более и более. Кислород железо и пр. на земле должны будут исчезнуть. Материя во вселенной будет соединяться и сплачиваться, а вместе с тем будет исчезать жизнь. Рассеянная энергия, распределяясь равномерно по вселенной и, так сказать, выходя из материи, не будет противодействовать этому умиранию вселенной! С точки зрения термохимии, процесс мировой жизни состоит в переходе материи из состояния крайней диссоциации в состояние связанное, и самая вселенная образовалась в силу стремления материи к этому переходу. Теперь возникает вопрос: почему же материя, если она существует от вечности, не достигла своего конечного состояния – полного покоя, почему до сии пор она не освободилась от навязанной ей энергии и не рассеяла ее по необъятным мировым пространствам? На этот вопрос может быть дан лишь один ответ, что наше «если» ошибочно, что материя не вечна, этот мир был не от века, но возник вместе с временем и не успел еще пройти своего жизненного цикла: и вечность слишком достаточна для того, чтобы достигнуть каких угодно результатов и какой угодно цели.

Всматриваясь в текучесть мировой жизни, в неудержимом потоке которой несемся и мы, мы на основании изучения этого бытия должны отказать ему в признаках вечности и бесконечности. Бесконечность нельзя составить из аршин или метров и вечность не слагается из годов и столетий. Что бесконечно и вечно, то неизменно. Мир ни в какую последующую минуту не бывает тем, чем он был в предыдущую. И мы говорим: мир конечен и имеет начало. Старое возражение против этого, что мы необходимо должны мыслить мир бесконечным и по пространству и по времени, в настоящее время уже не имеет значения, потому что едва ли кто представляет теперь пространство и время реальностями, чем-то таким в чем вмещается непрестанно изменяющийся мир: пространство и время суть нечто субъективное и сами являются свойствами мира, феноменами мировой сущности, а не условиями его бытия. Это доказывают явившиеся в последнее время физико-математические и естественно – научные соображения: они заставляют утверждать, что пространство и время действительно не суть реальности, они реальны настолько же, насколько реален фиолетовый или оранжевый цвет, они представляют собою лишь явления, под которыми открываются нам отношения между вещами (но они, следовательно, и не то, чем считал их Кант: не априорные формы чувственности). Приведем одно из оснований такого воззрения. Допустим, что между двумя данными точками аршин расстояния, допустим далее, что аршин – эта известная единица расстояния – уменьшился в 4 раза, причем и в природе все расстояния уменьшились в 4 раза, площади в 16 раз объемы в 64 раза; заметим ли мы происшедшую перемену, заметим ли изменение собственной величины? Нет не заметим, ибо изменение в величине можно обнаружить лишь чрез изменение отношений, в данном же случае отношения между всеми вещами остались неизменные. Вместо 4, 16 и 64 мы можем допустить уменьшение вселенной в А, А2 и A3 раз и результат получится тот же: и перемен во вселенной не будет. Увеличивая произвольно А, мы можем довести его до бесконечности и, таким образом свести всю вселенную в одну точку. И однако, если бы сейчас вот в это самое мгновение вселенная свелась бы до размеров одной точки – под условием неизменности отношений между вещами, никто не заметил бы происшедшей перемены, и все по-прежнему толковали бы о неизмеримости междупланетных пространств и о громадном расстоянии между неподвижными звездами. Отсюда позволительно спросить, не заключается ли и действительно вселенная в одной точке или, говоря иначе, не находится ли она вне пространства, и не есть ли пространство просто явление, столь же мало объективное, как цвет или звук? Ответ, говорят, может быть лишь утвердительным. То же самое рассуждение прилагается и ко времени. Если бы течение времени сделалось быстрее в 2, 3 или в 5 раз никто не заметил бы этого. Представим себе, что год проходил бы с такою быстротою, как секунда, что движение небесных и земных тел, быстрота физиологических процессов увеличилась бы в пропорциональном отношении, заметили бы мы это изменение? Нет не заметили. И если бы вся многовековая история вселенной была бы сведена в одну точку времени, никто не заметил бы этой перемены. Отсюда следует и для времени тот же вывод, как и для пространства, что оно не есть нечто объективно существующее, но что оно представляет собою лишь форму, под которой мы познаем отношения между предметами.

Признавая мир конечным, а пространство и время такими же его свойствами, как цвет и запах мы можем сказать, что мир возник вместе с пространством и временем. Рассматривая мир как бесконечность, пространство, как нечто действительно тянущееся во все стороны бытия, и время, как нечто действительно обусловливающее возможность изменений, а не обусловливаемое ими, мы достигаем только того, что действительность является для нас непонятною и противоречивою.

Для того, чтобы понимать мир, мы должны представлять его конечным. Но если он конечен, то он и не самобытен. Никакая из вещей мира не может быть причиною самой себя, такой причиной для себя не может быть и мир ибо он не может быть вечным. Итак, значит мир получил начало своего бытия от какой- то внешней силы, от чего-то вне мирового. Эта внемировая сила – по противоположности миру и его ограниченности необходимо должна мыслиться нами бесконечною и, следовательно, в своей сущности для нас непостижимою, она может быть познаваема нами только по своему отношению к миру и по своим проявлениям в мире. Мир должен быть свободным произведением этой внемировой силы. Это можно указать путем отрицательным. Если бы, мир был необходимым произведением необходимой эманацией внемирового бытия, то он был бы одно с этим бытием, он не мог бы быть таким, каким мы его знаем: конечность, законченность мира говорят нам о его тварности. Для того чтобы понимать мир мы должны признать его сотворенным Богом. (Из брош. проф. М. Д. Ак. С. Глаголева: «Чудо и Наука»).

 

Е. Несколько примеров явлений природы, свидетельствующих о премудром Творце мира.

В природе мы замечаем немало явлений, в которых ясно видна определенная цель, для которой они существуют, и к которой они наилучшим образом приспособлены. Такие явления убедительно говорят нам, что мир есть произведение разумного Существа, которое вполне знает отношение между средствами и целью, и потому создало верные средства для определенных целей. Кроме того, у животных мы замечаем такие действия, в которых ясно видны следы разума, между тем как сами производители этих действий, животные, руководствуются слепым инстинктом и не имеют разума. Чей же это разум отпечатлевается в действиях животных? Очевидно, разум Творца их. Укажем на некоторые из, этих замечательных явлений.

1) Исключение воды из общего физического закона. Об этом нами уже говорилось выше;

2) Как умеряется испарина в человеческом теле, в теплых климатах? В теплых климатах солнечный жар может производить чрезмерную испарину в человеческом теле, а чрезмерная испарина производит расслабление. Поэтому, если бы в природе не было противодействия чрезмерной испарине, какую солнечный жар может производить в нашем теле, то теплые климаты, столь выгодные для человека, во многих других отношениях были бы неблагоприятны для здоровья людей, особенно тех которые должны работать, и долее и чаще других находиться под открытым небом. Но чрезмерной испарине в нашем теле противодействует то же самое солнце, которое способно производить ее своею теплотою. От продолжительного действия солнечных лучей кожа наша делается толще, грубее и тверже, а чрез это она становится менее, способною пропускать чрез себя испарину. Таким образом, кто больше подвергается солнечному жару и опасности расслабления от чрезмерной испарины, тот больше пользуется и противодействием солнца чрезмерной испарине в теле. Дивное равновесие! Мудрое сочетание противоположных действий в одном творении (солнце), для благодетельного уравновешения одного действия другим! Здесь печать премудрости к благости Творца! Надобно присовокупить еще, что, если человек и больше потеет в жарких странах, чем в умеренных климатах, то расслабление и вялость, которые от этого могут произойти, также предотвращаются действием солнца на наше тело. Известный английский врач Кильгур в своих «Лекциях о обыкновенных деятелях жизни» говорит, что солнечный свет увеличивает крепость и напряженность мышечных волокон (см. «Библ. для чт.», т. 8, ч. I, 1835 г., смесь, стр. 13). От всех указанных нами благотворных действий солнца на наше тело зависит, что рабочие люди так же сильны в тропических, как и в умеренных климатах. Мало того, в жарких странах человек, живущий в тени, укрытый платьем слаб, нежен, недеятелен и ленив, а напротив, тот, который принужден трудиться почти нагой под лучами палящего солнца – силен бодр деятелен: посмотрите на китайского мандарина и потом на араба.

3) Свойство насекомых производить, своим ужалением род опухоли на древесных листьях. Некоторые насекомые кладут свои яички на древесных листьях. Но, если бы эти яички оставались без всякого постороннего покрова, то они едва ли могли бы достигать своего назначения: их могли бы портить дожди, мог бы уносить их ветер, причем они пропадали бы даром под ногами людей и животных или от других случайностей. Но для яичек зиждется, как бы сам собою, уютный покров на листьях, защищающий их от дождя, ветра и разных случайностей. Насекомое производит ужаление в том месте листка, где оно хочет положить свое яичко; а от этого ужаления образуется на листке род опухоли, внутри которой и сохраняется безвредно яичко и беспрепятственно достигает своего назначения. Такие опухоли на листах можно видеть часто: разорвите любую из них и внутри вы, увидите едва приметное насекомое, образовавшееся из яичка. Таким образом, свойство насекомых производить своим ужалением род опухоли на древесных листьях имеет определенную и важную цель.

4) Выход бабочки из кокона. Шелковичный червяк образует из сока съеденных им шелковичных листьев тонкую, светлую нитку, и, прикрепив ее одним концом к веточке шелковичного дерева, начинает делать странные движения: вертясь во все стороны, выпускает он из нижней губы тонкие нити, которые навертывает вокруг себя, точно так как мы навертываем клубок ниток. Такой клубок зовут коконом. Внутри кокона совершается преобразование шелковичного червяка: его ноги, глаза, зубы и мохнатая кожа твердеют и превращаются в жесткую оболочку; через четырнадцать дней эта оболочка лопается и из нее выходит бабочка. Но для выхода на свет бабочке представляется еще препятствие в коконе, в который она сама себя заперла, бывши червячком. Как же бабочке выйти из своей тюрьмы? Ноги ее слабы и не могут разорвать множества ниток; прежних зубов у нее вовсе нет; нежный язычок ее годится только для того, чтобы пить сладкий сок из цветочных чашечек. Пришлось бы бабочке непременно погибнуть в ее крепкой тюрьме, если бы не было особенного средства к выходу на свет. У бабочки есть как бы волшебный сок: несколько капель этого сока достаточно, чтобы проесть нитки кокона и открыть бабочке дверь, чрез которую она и вылетает на свет Божий.

5) Математический инстинкт пчел. Действия чистого инстинкта никогда не приписывались способности суждения, а между тем они представляют сильнейшие доказательства бытия разумной причины и единства преднамерения в мире. Труды пчел принадлежат к числу самых замечательных фактов в обоих отношениях. Соты их одинаковы видом, соразмерностью и величиною везде, где нам угодно, и этот вид есть тот самый, который, помощью утонченнейшего анализа, дознан математиками за удобнейший и требующий наименее труда и материала. Открытие это сделано лет за сто, и даже способ подавший к тому возможность, т. е, дифференциальное счисление, изобретен только полувеком ранее, тогда как пчелы уже целые тысячи лет строят по этому неизменному правилу во всех странах земного шара. С удивительной точностью выбирают они для наклонения стенок своей маленькой кельи угол в 120 градусов который давно признан за лучший и удобнейший, а для наклонения ее кровли углы в 100 и в 70 градусов которых свойства не знал ни один человек до восемнадцатого столетия, пока Меклорин не разрешил любопытной проблемы максимов и минимов, недоступной исследованиям без дифференциального счисления. (См. «Библ. для чт.», т. XII, смесь, стр. 15, 1835 года; см. «Странник», 1870 г., августовская кн.).

 

Ж. Самозарождения в мире нет.

Эта научная аксиома указывает на бытие Бога, виновника первой жизни. Чтобы не терять времени на исторический обзор поспешим оговориться, что в виду прекрасных работ Пастёра все учение о самозарождении рушится в своем основании, и что в настоящее время его можно считать только крупной ошибкой. Этот искусный химик доказал самым несомненным образом:

1. Что можно, сохранять в продолжение неопределенно долгого времени известные органические вещества, как растительные, так и животные, даже при соприкосновении с воздухом, лишь бы только этот воздух был приготовлен надлежащим образом.

2. Что это приготовление вовсе не требует изменения состава воздуха, а простого очищения, освобождающего его от тех зародышей, которые всюду переносит атмосфера.

3. Что, набирая с надлежащими предосторожностями в стеклянные сосуды атмосферный воздух в разных местах земли, мы всегда можем рассчитывать найти в числе тридцати сосудов два, три, четыре с таким воздухом который может быть, на неопределенное время, введен в соприкосновение с органическими веществами, не вызывая зарождения какого-нибудь живого существа. Одним словом в среде самой атмосферы встречаются такие области, в которых не находится никаких зародышей.

4. Что никакое органическое вещество не может служить причиной зарождения живого существа даже тогда, когда оно разлагается при соприкосновении с очищенным воздухом.

5. Что происходящее само собою на очищенном воздухе разложение этих веществ дает совершенно другие продукты.

6. Что гниение органических веществ составляет следствие, а не причину существования микроскопических животных или растений, и что, одним словом собственно, так называемое, гниение невозможно без этих существ.

К этим заключениям, которые резюмированы, возможно, тщательно, следуя работам Пастёра, мы прибавим от себя одно замечание:

Возрастание числа микроскопических животных в подвергнувшейся брожению массе происходит не везде одновременно, как это было бы, если бы эта масса, сама по себе однородная, была одарена везде теми же творческими способностями, но постепенно распространяется от одной части к другой. Уксусное брожение алкоголя, например, происходит как это очень хорошо доказал Пастёр только под условием присутствия уксусной бактерии (bacterium aceti). Когда в большой чан шириной около 3/4 кв. сажени, наполненный разведенным алкоголем кладут небольшую частицу уксусной микодермы, размножение бактерий, начиная от места, где находится эта частица, и переходя к соседним, совершается быстро. Бактерии, одним словом воспроизводятся так же, как и все другие живые существа, и, следовательно, снабжены необходимыми для воспроизведения органами. Если бы материя и силы способны были сами по себе производить живые существа, зачем снабжали бы они бактерий этою излишнею для них в таком случае способностью? Почему они отказывались бы от высшего могущества, могущества творить, если бы действительно его имели?

Не знаю, не заблуждаюсь ли я, но мне кажется, что одно это соображение решает вопрос и ставит теорию самозарождения в число научных басен имеющих свое происхождение не в чем ином как в недостаточности наших средств наблюдения.

Мы можем теперь смело утверждать, что всякое живое существо происходит тем или другим способом но всегда непосредственно от другого, прежде существовавшего. Оно выходит из зародыша, который уже организован другим существом. (Густав Гирн: «Анализ вселенной», М. 1898 г., стр. 112-114).

 

3. Биогенезис. (Жизнь возникает из жизни).

Спор о происхождении жизни двести лет раздирал ученый мир. Две великие школы защищали совершенно противоположные взгляды: одна утверждала, что вещество (материя) может самопроизвольно породить жизнь, другая же, что жизнь может происходить только от прежде существовавшей жизни. Несколько лет тому назад так называемое учение о самопроизвольном зарождении возродилось снова благодаря Бастиану и целому раду его опытов о возникновении жизни. Выражаясь его собственными словами, он пришел к следующему заключению: «И наблюдение, и опыт говорит он бесспорно подтверждают, что живое вещество постоянно образуется сызнова, но тем же самым законам которыми определяются все самые простые химические соединения». То есть: жизнь не есть дар жизни; она может возникать сама по себе, она может самопроизвольно зарождаться.

Это заявление его вызвало на научное поприще целый ряд исследователей, и высшие авторитеты биологической науки снова занялись решением этого вопроса. Необходимые опыты могут быть проделаны каждым человеком, обладающим навыком. Стеклянные сосуды на три четверти наполняются настоем сена или другого органического вещества. Настой этот кипятят чтобы убить все живые зародыши и затем герметически закупоривают заграждая тем доступ внешнего воздуха. Воздух внутри сосуда подвергается в течение нескольких часов температуре кипящей воды; предполагается, что все зародыши в нем убиты, а потому, в случае появления живых существ внутри сосудов они как бы зарождаются в нем самопроизвольно. В опытах Бастиана, при всевозможных предосторожностях предпринятых им, чтобы уничтожить все зародыши, в сосудах появлялись мириады живых существ. И потому он утверждал что живые существа возникали самопроизвольно.

Но ряд исследователей нашел две важные ошибки в его опытах. Профессор Тиндаль повторил те же опыты, но только с научными предосторожностями, обеспечивающими полное отсутствие зародышей, что составляет его собственное открытие. Он пришел к заключению, что при опытах Бастиана неубитые зародыши все-таки могут оставаться в воздухе внутри сосуда. Если бы воздух был безусловно чист и без всяких зародышей, могли ли бы возникнуть эти мириады живых существ? Он помещал свои сосуды в атмосфере безусловно чистой, что считается вернейшим доказательством полного отсутствия зародышей. Ни малейшего следа жизни при этом не появилось. Он видоизменял различным образом свои опыты, но вещество в воздухе, чуждом зародышей, никогда не порождало жизни.

На другую ошибку указал Даллингер. Он нашел, что низшие существа обладают поразительной и неразрушимой живучестью. Многие из них могут выживать в температуре гораздо высшей, чем та, который подвергал их Бастиан в своих опытах. Некоторые зародыши почти не могли быть убиты, когда их подвергали действию огня.

Эти опыты положили конец спору. Положительное решение по этому вопросу существует теперь в науке. Насколько наука может что-нибудь решать, она положительно и бесспорно утверждает, что все попытки породить жизнь из мертвого вещества потерпели полную неудачу. Учение о самопроизвольном зарождении должно быть навсегда оставлено. И все люди науки признают, что жизнь может возникнуть только от соприкосновения с жизнью. Гексли решительно заявляет, что учение о биогенезисе, т. е. о возникновении жизни только от жизни, одержало полную победу в наши дни. И Тиндаль, сознаваясь, что желал бы видеть торжество противоположного учения, принужден сказать следующее: «я утверждаю, что нет ни малейшего достоверного опытного свидетельства в пользу того, что в настоящее время жизнь может возникнуть независимо от предшествующей жизни. (См. кн. «Естеств. зак. в дух. мире», Друммонда).

 

И. Решение возражений против целесообразности в мире.

Неверующий разум ложной науки восстает на премудрость Божию в мире со своими возражениями против целесообразности. Возражения эти идут и от философии, и от науки. Декарт отвергает телеологическую точку зрения на природу на том основании, что мы не можем знать целей Творца по ограниченности своего ума; но он был бы прав, если бы мы претендовали на абсолютное знание. Гассенди остроумно возражал Декарту, что есть случаи, когда сам Бог не хочет скрывать Своих целей, но открывает их, и выставляет их на показ всему свету (в пример чего указывает на заслонки сердца). Многочисленнее возражения со стороны естествознания; они заключаются в указании исключений из закона целесообразности в виде существования органов бесполезных (напр., селезенки), так называемых рудиментарных органов (сосцы у мужчины, перепончатый мускул шеи, червеобразный прибавок слепой кишки, куда пища не проникает но, проникнув ведет к болезни кишечной системы, часто оканчивающейся смертью); органов даже вредных (зубчатое жало пчелы и осы, которое пчела и оса могут вырвать из тела своего врага, вырвав вместе и свои внутренности ).

Но даже, если признать все приводимые факты достоверными (правильно указанными), то заключение из них выводимое наукою (что нет целесообразности), было бы неправильно; правильным было бы лишь следующее: в природе есть явления целесообразные, есть и нецелесообразные, а потому в конце – концов целесообразность природы не абсолютна, а относительна. Но она такова отчасти и на самом деле не только в этом количественном отношении, но и в качественном. «Закрученные рога баранов суть орудия защиты, конечно, менее совершенные, чем прямые рога быков, но все же это орудия зашиты; жало пчелы, пожалуй, может причинить ей смерть, но все же это есть защита, и в этом отношении оно уже не абсолютно бесполезно» (Поль Жанэ, стр.279). В отношении особенно к рудиментарным органам весьма большую силу имеет то соображение телеологов (приводимое, напр., у В. Кудрявцева: «Начальные основания философии», изд. 2, стр. 264), что «для правильного понимания строя и жизни природы должно брать во внимание не одно только ее настоящее состояние, а и прошедшую ее историю и будущее развитие»: бесполезное теперь, было или будет полезно, и многое в природе имеет значение подмостков и лесов строящегося здания. «С теориею целесообразности ничто так несогласно, как постепенное исчезновение бесполезных усложнении (органов)» (Поль Жанэ, стр. 276). Нельзя отказать в значении и тому обстоятельству, отмечаемому иногда в телеологии, что бесполезность многих рудиментарных органов – мнимая; так нельзя признать совершенно бесполезными грудные железы у мужчин, иногда отделяющие молоко, волосы на голове, ногти (с уничтожением которых ослабевает необходимая твердость в конечностях пальцев и даже осязание), лобные и ушные мускулы у человека, крылья у страуса и т. п. (см. Эбрарда: «Апологетика» § 153). – Для правильного объяснения некоторых случаев кажущейся нецелесообразности необходимо также иметь в виду, что природа в своих созданиях преследует не одну пользу, но и красоту. «Природа – это не только практически-полезное хозяйство, но и художественное произведение» (Эбрард § 153); а потому не основательно исключать эстетическую точку зрения в оценке явлений природы вообще, как это делается однако в утилитарно-материалистическом воззрении на природу, где хотя и допускается прекрасное в природе, но всегда в соединении с полезным, и при том в подчинении полезному (так дарвинизм различным украшении животных, как их окраска, перья и пение птиц и т. п., дает значение лишь агентов в естественном подборе). Утилитарная точка зрения на природу, камень преткновения встречает в растительном царстве, особенно в бесконечном разнообразии в нем форм листьев, цветов, плодов и запаха цветов, не стоящих ни в каком отношении к пользе самих растений; здесь эстетическая тенденция природы дает себя знать слишком явно. Но она обнаруживается и в других областях природы, лучше – всюду. Возьмем животных и человека. Мюллер, рассматривая устройство двигательных органов животных открывает в нем крупный, по видимому, недостаток особенно в расположении рычагов ног, не вполне согласном с законами рычага, требующими, чтобы при возможно – меньшей затрате труда достигалось возможно больше движения: мускулы вообще оказывают (на рычаги ног) действие очень косвенное, не говоря уже о том, что связки их нередко помещены слишком близко к точкам опоры». Но такое расположение вызывается как пользою в конце концов, так и требованиями красоты: «если бы природа расположила рычаги всех членов (животных) самым благоприятным образом, тогда общая структура их тела вышла бы гораздо более сложною, угловатою и тяжелою (у П. Жанэ, стр. 48).

Телеология, кроме того, может выставить общие положения, пригодные к объяснению всех случаев нарушения целесообразности и для установки правильных отношений к ним: а) Не следует спешить приговором о нецелесообразности какого-либо данного явления, в виду ограниченного знания нашего о природе, отсутствия полного познания природы в целом и частностях», с полным и ясным представлением взаимной связи всех ее частей и явлений. Во всяком случае, авторитетность приговоров должна быть пропорциональна познаниям далеко не законченным. Очень может быть, что и селезенка имеет какое-нибудь значение в экономии организма» (см. у П. Жанэ, 270 и д.); на эти случаи Дарвин устанавливает такое положение: «мы слишком мало знаем относительно общей экономии организованного существа, чтобы с достоверностью решать, какие модификации могут иметь для него большую и какие меньшую важность» (ibidem, 271). б) Нелогично вообще от незнания цели заключать к ее отсутствию, особенно в области явлений органических, где целесообразность есть явление специфически – господствующее, а явления бесполезности – исключение. Законами индуктивного метода требовалось бы распространение и на данные явления принципа, хорошо объясняющего весь органический мир. «Если закон полезности и приспособленности органов оправдывается бесконечным числом случаев, то было бы совсем нерационально подвергнуть его сомнению из-за того только, что присутствие его не оказывается в нескольких случаях; ибо, по всей вероятности, оказывающийся пробел падает не на сторону природы, а на сторону нашего неполного знания» (Поль Жанэ, стр. 272). в) Возражения против целесообразности особенно бессильными оказываются перед телеологиею, стоящею на почве христианской религии, дающей наилучшие средства к правильному объяснению зла в мире, без ущерба принципу конечных причин. По смыслу христианского учения о Божественном Промысле, разнообразное существующее в мире зло (физическое и нравственное) не только не нарушает целесообразности, но дает случай для особенного торжества началу конечных причин; чудом всемогущества и премудрости Божией всякое зло, даже грех направляется к добрым целям, и из зла превращается в добро (напр., великое злодеяние на Голгофе); зло, таким образом становится в качестве средства для добра целесообразным. Непротиворечие существующего зла закону целесообразности вытекает не только из учения о Промысле, но и из учения об искуплении, особенно в связи с другими учениями, входящими в состав сотериологии, и из всего христианского миросозерцания в целом. По воззрению научно – философской телеологии природа или весь мир устроен для неизменного целесообразного продолжения своего существования. С точки зрения этой общей цели мира (его сохранения) болезни, борьба, страдания, смерть и т. п. суть зло, стоящее в прямом противоречии с целью мира. Но в христианстве на эти и подобные явления существует и может существовать иная точка зрения в связи с отличием в учении о последней общей цели мира. Таковою не признается сохранение мира в его status quo; сохранение могло быть целью мира лишь первичною – до грехопадения и появления в нем зла. С появлением зла первичная цель уступает место вторичной: она заключается в освобождении или искуплении мира от зла, не одного человека, но всей его твари, одинаково с ним разделяющей тяготу зла (Римл. 8, 19). Не сохранение этого мира, но новый мир с новым небом и новою землею чрез постепенное превращение этого мира (2 Петр. III, 13), вот последняя цель и задача мирового процесса, указываемые Откровением! С точки зрения этой цели не может быть и речи о нарушении принципа целесообразности существованием физического зла; напротив самое зло мира, направляемое Премудрым Промыслом служит целям трансформации (преобразования) мира, подобно тому, как смерть человека служит условием обновления тела (воскресения), гниение зерна в земле – растения .(Из кн. проф. богословия, свящ. П. Светлова: «Научн. доказат. божеств, хр. рел.»).

 

а) Термическая среда.

Физиология разделяют животных на два класса; одни сохраняют свою температуру неизменной, как бы ни изменялись условия окружающей среды: это теплокровные животные; другие, напротив следуют точно за измерениями температуры внешней среды: это холоднокровные животные.

Понятно, что мы займемся только теплокровными животными (млекопитающие и птицы), потому, что только они обладают известным средством самозащиты против тепловых перемен среды; для других оно не нужно.

Сначала мы займемся борьбой с холодом. Чаще всего приходится защищаться от холода, потому что, кроме редких исключений, температура среды ниже нашей собственной; приходится, следовательно, почти всегда приучаться к холоду больше, нежели к теплу.

Реакция против холода становится понятной, если допустить, что мы представляем химические приборы, производящие и теряющие теплоту: отсюда двойной путь к приспособлению, по отношению к образованию и к потере теплоты.

Это регулирование можно сравнить с тем равновесием в делах, которое старается поддержать коммерсант то увеличивая получку, то уменьшая свои расходы.

Мы имеем расходующий аппарат – тепловое лучеиспускание, и вырабатывающий прибор – образование теплоты внутри организма. Посмотрим сначала, каковы те процессы, посредством которых регулируется изменение лучеиспускания.

В нормальном состоянии мы теряем посредством лучеиспускания известное количество теплоты; в этом можно убедиться, помещая животное в калориметр – это наша тепловая потеря; чем лучеиспускание больше, тем больше мы тратим теплоты.

Многочисленными опытами доказано, что лучеиспускание усиливается при повышении температуры. Если измерять количество теплоты, теряемой кроликом при температуре от 0-150, то увидим что при 0° оно очень мало, при 15° гораздо больше, вследствие этого и происходит уравновешивание с внешней температурой; как будто бы он создан именно таким образом, чтобы терять больше тепла, когда жарко, и как будто он понимает что ему необходимо сохранять всю свою теплоту, когда температура понижается, и растрачивает ее с большею смелостью, когда она поднимается.

Это регулирование в большинстве случаев происходит вследствие изменений кровообращения на поверхности кожи. Чем больше протекает крови по кожной периферии, тем больше лучеиспускание. Когда существует прилив и краснота кожи, тогда увеличено лучеиспускание, когда капиллярное кровообращение уменьшается, тотчас же понижается и отдача теплоты.

Это доказывается самым простым наблюдением. Когда внешняя температура повышается, кожа краснеет к лицу приливает кровь, температура конечностей повышается, и организм может терять больше теплоты, потому что снаружи тепло, Наоборот если внешняя температура понижается, кожа бледнеет, обесцвечивается, конечности становятся холодными, анемичными, кровообращение в коже доходит до минимума, чтобы не терять драгоценного тепла, столь необходимого для внутренних органов.

Если предположить, что величина лучеиспускания при 0°=1000, то при 5° она=1600, 10°=2000, 14°=2600 (это для кролика).

Весьма важно остановить на этом факте наше внимание, потому, что он устанавливает довольно определенное различие между живым существом и инертным предметом. Последний теряет тем больше теплоты, чем ниже температура среды. Ньютон прекрасно доказал, что при одинаковой поверхности лучеиспускание вполне пропорционально разнице между температурой тела и среды. Поэтому, для того, чтобы не подчиниться закону Ньютона и относиться совершенно обратно, живое существо должно обладать активным регулятором, который и заключается в изменении кожного кровообращения.

Довольно трудно в калориметрических и опытах отделить часть теплоты, происходящую вследствие лучеиспускания, от образующейся вследствие усиленной продукции ее. Но вообще, определяя сумму тепла, выделяемого кроликом мы узнаем только ту часть, которая происходит вследствие лучеиспускания. Если, однако, измерение продолжается долго, то понятно, что только в случае постоянного сохранения одинаковой температуры, вся сумма отделяемого тепла происходит путем лучеиспускания. Было бы лучше для правильного определения образования тепла измерять химические процессы, т. е. потребление кислорода, потому, что последнее всегда сопровождается образованием тепла, и оба процесса идут параллельно.

Посмотрим, как влияет внешняя температура на потребление кислорода.

Результат очень ясен. По мере понижения внешней температуры, оно повышается; вот превосходный регулятор благодаря которому животное может долго противостоять внешнему холоду.

Очевидно, такое регулирование может происходить только посредством нервной системы, и притом различно для разных существ, потому что различные ткани, мышцы, железы, слизистые оболочки почти одинаковы у больших и малых существ но нервная система их реагирует совершенно различно.

У малых, где необходимо много теплоты, она усиливает горение, у больших, у которых потеря тепла меньше, она ослабляет силу горения.

Следующий опыт подтверждает это положение. Если взять двух собак различного роста, то мы найдем что величина окисления обратно пропорциональна росту. Собаки особенно удобны для таких экспериментов; потому, что именно они бывают самого и различного веса.

Эта разница в силе горения у больших и малых собак зависит от нервной системы. Если, в самом деле, дать животным хлорал то различие исчезает: большие и малые животные отделяют одинаковое количество тепла на единицу веса, это явное доказательство значения нервной системы для регулирования интенсивности горения, потому что при ее параличе оно пропорционально массе, а не поверхности лучеиспускания.

Есть другой способ произвести этот опыт без калориметра; надо дать одновременно хлорал двум собакам – большой и маленькой; предоставленные влиянию холода, обе замерзают, но маленькое животное несравненно раньше.

Все эти факты приводят нас к тому главному выводу, что только благодаря нервной системе возможно сохранение постоянной температуры животного; она уравновешивает химические процессии горения – источника животной теплоты – с лучеиспусканием в окружающую среду, которое зависит в свою очередь, от окружающей температуры и величины поверхности лучеиспускания.

Все ткани организма участвуют в горении, но главная роль принадлежит действительно мышцам прежде всего потому, что они по весу составляют 50 % всего тела, затем оттого, что в них окисление происходит более интенсивно, нежели в других тканях настолько, что оно составляет 75 % всего окисления. Вследствие этого, против холода главным образом борются мышцы, и их сокращение является главным источником тепла. Спящий человек следовательно неподвижный, умрет от холода, если не будет одет теплее; лучшим средством согреться, когда в распоряжении нет другого источника теплоты, является энергичное движение.

К этому нас приводит инстинкт, и не нужно вовсе быть физиологом чтобы знать, что ходьбой и мышечной работой можно поддержать постоянство своей температуры даже при очень сильном холоде.

Но кроме инстинкта есть еще и специальные рефлексы: дрожь, рефлекторное движение, стремящееся согреть тело посредством сокращения различных мышц.

Подвергаясь влиянию холода, мы начинаем дрожать, и все наши мускулы приходят в непроизвольное сокращение; последнее ритмично охватывает все мышцы, прерываясь через определенные промежутки времени. Очевидно, оно происходит вследствие раздражения кожи ощущением холода, т. е. рефлекторного происхождения. У хлорализованного животного при раздражении кожи холодом дрожь не появляется.

Теперь вы понимаете, какими средствами мы активно боремся против влияния холода. Эта борьба, заметьте, абсолютно действительна. Когда мы здоровы, температура нашего тела, несмотря на резкие колебания ее в окружающей среде, постоянно нормальна.

При лихорадке и отравлениях регуляция глубоко нарушена. Так как самый механизм лихорадки нас здесь мало интересует то мы допустим, и это почти вероятно, что она происходит вследствие нарушения механизма нашего теплового регулятора.

Сопротивление по отношению к теплу так же обеспечено, как и к холоду, но механизм его совершенно иной.

Если тело производит известное количество тепла, то необходимо определенное лучеиспускание, чтобы оно не скоплялось в организме и не произвело опасных симптомов. Если, например внешняя температура поднимется до 30°-32°, то этого будет достаточно для того, чтобы температура нашего организма, если не явится условий для охлажденья, поднялась выше нормальной, единственно вследствие ее накопления от внутреннего горения при недостаточном охлаждении снаружи.

Для охлаждения организм обладает единственным всеобщим способом – испарением воды.

У людей и многих животных охлаждение зависит от отделения пота. Трудно даже предположить, чтобы пот имел другое значение, потому, что это очень жидкое отделение, почти не содержащее плотных веществ и потому имеющее только ничтожное выделительное значение. Иначе говоря, значение пота чисто физическое (испарение и охлаждение); химическая же его роль, по видимому, совершенно отрицательна. Но физическое значение зато весьма важно. Дело идет о предохранении организма от избытка тепла. Каждый раз как один грамм пота, появляясь на поверхности кожи, испаряется, исчезая в атмосфере, кожа и, потому, кровь охлаждается на 575 микрокалорий (единиц теплоты), что совершенно достаточно для самой точной регуляции тепла.

Кожное испарение подчинено рефлекторным влияниям. Действительно, было доказано, что потовые железы подчинены нервным влияниям: подобно тому, как при раздражении chordae tympani получается обильное отделение слюны, так усиливается потоотделение при раздражении потовых нервов.

Итак, отделение пота – рефлекторного характера. Когда кожа согревается, то кожные нервы передают центрам возбуждение, обусловливающее отделение пота. Это весьма важное явление может быть легко демонстрировано. Достаточно войти в помещение с температурой в 35°, чтобы тотчас же на коже появились маленькие капельки пота, который быстро испаряется и производит охлаждение.

Только благодаря такому охлаждению кожи можно долгое время выдерживать значительно повышенную температуру окружающей среды. В Сенегале, напр., или Адене температура в тени иногда достигает 45°-50°. В помещении для топки больших судов, особенно в некоторых местах например в Красном море температура повышается до 65°. Правда, европейцы с трудом переносят такую температуру, но некоторые негры и арабы могут пробыть там около часа. В конце прошлого столетия английские физиологи показали, что несколько минут можно оставаться в камере при 100°, если воздух сухой. Как только входят, является обильное отделение пота и испарение этого пота настолько понижает температуру тела, что она не поднимается выше нормы.

Изучая ближе явления кожного потовыступления, мы находим все тот же двойной процесс защиты, как и при дрожи. Мы можем наблюдать отделение пота рефлекторного и центрального происхождения.

Рефлекторный пот мы наблюдаем, например тогда, когда входим в нагретую камеру. Прежде, нежели изменяется температура тела, возбуждение кожных нервов вызывает рефлекторным путем отделения пота. Нервная система, уведомленная кожной чувствительностью, посылает потовым железам импульс, отделяется пот, который немедленно испаряется и производит охлаждение.

Но такое образование пота происходит и при том согревании тела, когда температура внешней среды не изменяется. Субъект совершающий большую мышечную работу, обильно потеет чтобы охладиться. Понятно, что такое отделение пота не рефлекторного происхожденья, так как температура внешней среды не изменилась; но он потеет потому что нервные центры, будучи согреты, возбуждаются таким образом что вызывают отделение пота.

Итак, дрожь и пот представляют примеры двойного механизма рефлекторного и центрального, как процесса самозащиты организма.

Многие млекопитающие животные и птицы не отделяют заметного количества жидкости на своей поверхности. Человек и лошадь потеют больше всех других животных. Природа создала для тех другой аппарат для испарения. Охлаждение достигается постоянно, посредством того же физического явления, т. е. испарения известного количества воды; но этой функцией обладают весьма различные аппараты.

Когда собакам жарко, вследствие ли пребывания на солнце, или быстрого бега, то они всегда дышат очень скоро, задыхаясь и запыхавшись с высунутым языком; механизмом и целю такого ускоренного дыхания интересовались мало. Я в нескольких словах укажу на природу этой важной функции.

Для простоты мы назовем это ускоренное дыхание отдышкой. Если летом подвергнуть собаку влиянию солнечных лучей, то чрез несколько минут ритм дыхания ускоряется и остается таким все время, пока собака на солнце. Конечно, в том случае раздражение рефлекторно, потому что, с одной стороны, ее собственная температура не изменяется, с другой стороны, если парализовать центральную нервную систему, то отдышка не появляется. Опыт бывает весьма нагляден если действию солнечных лучей подвергнуть двух собак из которых одна хлорализована. Последняя будет дышать с прежним ртом и температура ее сильно повысится. Напротив нормальное животное начнет дышать с большей скоростью и, охлаждаясь посредством легочного испарения воды, сохранит свою температуру нормальной.

Вообще анестезия посредством хлорала прекрасно демонстрирует роль нервной системы, как регулятора тепла и защитника организма против чрезмерного нагревания и охлаждения. Когда нервная система парализована, то невозможна никакая регуляция. Но такая отдышка бывает и центрального происхождения, как это мы видели по отношению к центральной дрожи и такому же отделению пота. Если, в самом деле, вместо перемены во внешней среде мы каким-либо образом нагреем кровь, напр. усиленным бегом то мы увидим что когда температура повысится, (у собак весьма точно до 41,7°) то появится отдышка; последняя не зависит от периферических нервов потому, что среда осталась той же. Очевидно, согретая кровь возбуждает нервные центры и вызывает отдышку.

Природа, кажется, поставила еще один аппарат, чтобы помочь первому, когда он становится недостаточным. Чаще всего, при обычных условиях существования, рефлекторная одышка является достаточной; но, если, несмотря на этот способ охлаждения, организм согревается и доходит до опасного состояния, тогда начинают действовать нервные центры и производят еще большее ускорение дыхания. Есть два способа действия на нервные центры: во 1-х раздражении чувствительных нервов и во 2-х изменение температуры самой крови.

Ускоренное дыхание производит охлаждение потому, что каждое дыхание содержит известное количество воды в парообразном состоянии. Эта вода, испаряясь, понижает температуру, и кровь, приносимая легочными венами в левое сердце, заметно охлаждена. Каждое выдыхание охлаждает пропорционально тому количеству воды, которое оно содержит. Это количество, благодаря устройству легкого, имеющего такую обширную поверхность для испарения, почти равно тому количеству, которое насыщает воздух при 35°.

Поэтому количество воды пропорционально количеству выдохнутого воздуха; и, если допустить, что все дыхания равны, то придем к абсолютно точному выводу, что охлаждение тела пропорционально ритму дыхания. Я мог бы цитировать много опытов, но ограничусь только двумя.

Если поместить согретое и быстро дышащее животное на чувствительные весы, то оказывается, что вес его быстро уменьшается, и этот потерянный вес может быть отнесен исключительно на количество воды, выделенное легкими. Посредством взвешивания можно определить количество тепла, теряемого вследствие такого выделения воды. Другой эксперимент заключается в том, что собаке закрывают рот и выставляют ее на солнце. Таким образом она не может быстро дышать, так как для этого воздухоносные пути должны быть совершенно свободны. Такая собака с закутанным ртом (если внешняя температура повышена), через 1/2 часа погибает от чрезмерного нагревания, потому что она не могла охладиться посредством испарения воды.

Итак, мы можем теперь составить себе общее представление о защите организма против холода и тепла, которою обладают только животные теплокровные, и которая заключается в поддержке внутренней температуры неизменной.

Прежде всего, есть пассивная защита посредством кожи, плохо проводящей тепло, особенно, если она покрыта густой шерстью, или имеет толстый подкожный жировой и слой.

Затем животное может по произволу увеличивать, или уменьшать лучеиспускание.

Так как последнее есть функция поверхности, то животные с большею поверхностью (относительно своего веса) должны производить больше теплоты, чего они и достигают благодаря своей возбудимой нервной системе, управляющей этими переменами.

Против холода животное борется посредством дрожи, т. е. непроизвольной мышечной работы.

Против тепла оно борется испарением воды, которое, смотря по анатомическому устройству, происходит на поверхности кожи или легких; появляются рефлекторная или центральная отдышка, рефлекторное или центральное отделение пота. Так удивительно защищено теплокровное животное, и регулирование настолько совершенно, что наши лучшие физические аппараты только с трудом могут сравниваться с ними. (Извлеч. в сокращ. из кн. Шарля Ришэ: «Самозащита организма», Спб 1895 года, стр. 18-35).

 

b) Травматизм.

Всякое живое существо подвержено травме (ранениям). Следовательно, ему необходимо энергично охранять себя от этой причины разрушения и смерти. И оно, действительно, одарено удивительными средствами защиты против травматизма.

Мы их подразделим на предохранительные, непосредственные и последовательные.

Предохранительный способ может быть только психической природы, потому что для предвидения необходим интеллект. Рефлекторный механизм работает непосредственно после раздражения, но, чтобы предвидеть и предупредить, необходимо иметь ум.

Мы, конечно, не будем здесь трактовать о защите, как последствии сознательного явления предусмотрительности, но только о проявлениях инстинктивной, самопроизвольной защиты, свойственной всем особям одного вида, не зависящей ни от воспитания, ни от воспоминания. Хотя непроизвольная и для всех общая, она все – таки явление психическое, предполагающее интеллект.

Исследуя инстинктивные ощущения, вызываемые в нас предметами и существами, мы можем образовать два класса: ощущения притяжения и отталкивания.

Здесь мы будет иметь в виду только последние ощущения, потому что дело идет о защите против врагов; они могут быть сведены к одному типу – чувству страха. Страх или боязнь, предупреждает о грозящей нам опасности.

Страх вызывается незнакомыми, опасными предметами, пока к ним не привыкнешь. Лошадь, собака, даже человек пугаются, когда пред ними появляется предмет которого они до того никогда не видели. Есть, однако, известные, хорошо нам знакомые предметы, которые тем не менее вызывают в нас чувство страха. Это прежде всего опасные животные. Вот напр., инстинктивная боязнь, которую внушают змеи (и похожие на них животные) почти всем млекопитающим и птицам! Если в клетку обезьяны поместить змею, то обезьяна проявит все признаки сильнейшего страха. Это, пожалуй, рефлекс но психический, потому что для его происхождения необходим сложный умственный акт.

Одним из видоизменений чувства боязни является чувство отвращения, которое, обнаруживаясь по отношению к опасным животным, еще чаще относится к растениям и ядам. Правда, страх и отвращение часто совпадают – и ужас испытываемый некоторыми лицами при виде жабы или паука, заключает в себе столько же страха, сколько и отвращения.

Я только позволю себе сблизить с чувством страха другое инстинктивное чувство, которое предохраняет нас от возможных опасностей – это головокружение; но страх относится обыкновенно к одушевленным предметам, головокружение же к неодушевленным.

Легко понять, каким образом оно является нашим охранителем. Головокружение делает ходьбу совершенно невозможной; дальнейшее приближение к опасности, или к тому, что нам таковым кажется, является невозможным и мы таким образом оберегаемся от самих себя. Я полагаю, что, не будь этого чувства головокружения, случаи падений и опасных случайностей были бы гораздо чаще.

Что касается страха, то он иногда парализует, иногда, напротив стимулирует, возбуждает. То он препятствует приблизиться и подвергнуться опасности, то, наоборот возбуждает силы у охваченных страхом людей.

Головокружение, отвращение, или страх, все эти инстинктивные реакции охраняют нас от опасностей и заставляют нас быть благоразумными. По видимому, природа хотела оберегать нас от самих себя и для нашего спасения внушить нам непобедимые чувства.

Первым результатом травмы является увеличение всех сил живого организма, позволяющее ему сопротивляться нападающему врагу.

Но, если раздражение слишком сильно и переходит меру, если, например дело идет о слишком страшном враге, против которого борьба невозможна, тогда все аппараты парализуются. Сердце, вместо ускоренной работы, замедляется и даже останавливается; зрачок расширяется; артериальное давление падает; дыхание задерживается; химические процессы доводятся до минимума. Происходит род задержки жизни, которая и спасает субъекта от последствий слишком сильного травматического возбуждения, так что есть степени боли, которые не могут быть преодолены и, когда дело доходит до них, то выгоднее временное прекращение жизни, нежели продолжение такого опасного состояния.

Здесь-то действие рефлекторного аппарата и предшествует непосредственной защите. Но, как бы оно важно ни было, психический прибор церебральный, присоединяющийся к работе рефлекторного аппарата спинномозгового, имеет еще более важное значение. Эта психическая функция самозащиты и, именно, непосредственной – есть чувство боли.

Чувство боли заключается в том что всякое сильное возбуждение нерва чувствительной сферы вызывает в центрах сознания неприятное, тягостное чувство; как будто не желаешь подвергаться его дальнейшему действию, но и не решаешься его презирать. Можно предположить, что всякое слишком сильное раздражение нервов опасно для нормального продолжения жизни. По этому, следовало бы, чтобы организм предупреждался об опасности.

Казалось, будто природа отнеслась свысока к нашему интеллекту и нашим чувствам, поэтому она наделила нас таким чувством ужаса против неприятных болезненных ощущений, что мы избегаем их без рассуждения, не потому, что они опасны для нашей жизни, но просто потому, что их слишком трудно переносить.

Итак, боль это сторожевой часовой нашего существования. Она предохраняет нас от ошибок которые бы мы совершали беспрерывно, если бы не пользовались ею для собственного спасения. Если бы не было боли, мы беспрестанно обжигались бы, получали бы раны и самые тяжелые травмы; мы не были бы хозяевами вашего собственного здоровья и наших сил и весьма вероятно, что не было бы второго поколения людей. – Часто спрашивают, какой смысл существования физической боли, для чего существует в природе так много незаслуженных страданий, столько бесполезных слез. Прекрасно! Стоило подумать, – и скоро поняли бы, что вся эта масса страдания абсолютно необходима. Громадная задача природы состоит не в том чтобы сделать свои создания счастливыми, но дать им жизнь, чего бы это ей ни стоило! Итак, жизнь возможна только при том условии, чтобы травма внушала нам непреодолимый ужас.

Итак, истинный орган самозащиты – есть боль, потому что это такое могучее, непреодолимое ощущение, что все усилия нашего существования, именно, направлены к тому, чтобы ее избежать. Охраняя себя от боли, мы тем самым избегаем вредных для нашего организма влияний.

Рассмотрим как защищаются дыхательные пути. Весьма важно, чтобы легкие, орган очищения крови, не были загрязнены, закупорены инородными телами; кроме того они должны быть широко открыты для внешнего воздуха: двойная задача, так превосходно решенная природою!

Если, в самом деле, в носовую полость попадает инородное тело, оно вызывает специфическое ощущение, особенное чувство щекотания, которое влечет за собою чихание. Это рефлекс берущий свое начало на слизистой оболочке носа, чувствительной вследствие окончаний в ней нервных веточек V-ой пары, рефлекторный центр которой находится в дыхательных центрах продолговатого мозга. Чихание есть акт очень сильного вдыхания, за которым следует внезапное выдыхание при закрытом рте. Тогда воздух поступивший во время глубокого вдыхания в легкие, весь с силою, посредством внезапного непроизвольного выдыхания выбрасывается через носовые отверстия с, целью освободить вышележащие воздухоносные пути от предмета, их раздражающего. Это рефлекторный, непреодолимый акт.

Предположим, что предмет прошел это первое: препятствие и проник дальше – в гортань; он встречает там почти непреодолимое препятствие. Мы не будем говорить об анатомическом расположении надгортанника и гортани, вообще весьма удобном для того, чтобы мешать проникновению пищи, инородных тел, жидких и плотных, но только о физиологических особенностях этих чувствительных аппаратов. Если какой-либо предмет приходит в соприкосновение с гортанью, то происходит замечательное явление: внезапная и полная остановка дыхания. Ток воздуха, посредством которого предмет был занесен внутрь легкого, внезапно задерживается, потому что дальнейшему движению этого опасного вредного предмета необходимо помешать.

Поэтому слизистая оболочка гортани иннервируется верхним гортанным нервом, который и одарен этой замечательной способностью останавливать вдыхание, когда он сильно раздражен.

Раздражение слизистой оболочки не только останавливает вдыхание, но оно вызывает внезапное выдыхание – кашель.

Итак, что такое кашель, как не ток воздуха, внезапно выдохнутый? он сдвигает все на своем пути и выбрасывает жидкие и плотные вещества, которые туда попали. Когда, вследствие неправильного глотания, некоторые частички пищевой смеси попадают в гортань, то они вызывают сильнейшие приступы кашля, настоящее задушение, и дыхание затрудняется не вследствие нахождения в воздухоносном пути материального препятствия, но потому, что раздражение слизистой оболочки могучим образом подавляет двигательные центры вдыхания, отчего и происходит то, что, если чувствительные нервы гортани перерезаны, нет уже больше защиты против проникания в нее инородных веществ. Они поступают в гортань и не выбрасываются этим спасительным кашлем который защищает вход в воздухоносные пути и закрывает его для всех плотных и жидких веществ. Если собаки умирают через несколько дней после перерезки обоих блуждающих нервов, то большею частью это происходит вследствие попадания пищевых веществ в гортань, трахею и бронхи. Чувствительность гортани исчезла, и нет больше защиты против опасности проникания инородных тел.

Таким образом к аппарату кроветворения присоединяется другой прибор который удивительным образом защищает жизнь, и без которого она, вероятно, была бы невозможна.

Кроме того, не только плотные и жидкие вещества действуют таким образом; раздражающие газы производят тот же эффект посредством того же механизма, и это не только в сфере действия верхне – гортанного нерва, но также и в области тройничного нерва, который иннервирует носовые отверстия.

Пред вами кролик который дышит правильно, и вы можете наблюдать его дыхание лучше, если будете смотреть на его ноздри, нежели на движения грудной клетки. Вы видите, что при каждом акте дыхания его ноздри то открываются, то замыкаются. Приблизим к его носу губочку, напитанную хлороформом; дыхание тотчас же останавливается, – и часто надолго, даже на минуту, потом возобновляется сначала в замедленном ритме, затем в прежнем.

Возбуждение тройничного нерва вызвало эту остановку дыхания, как будто бы организм понял что не следует продолжать вдыхать воздух напитанный таким ядовитым испарением.

Живые существа не хуже вооружены и для защиты против инородных тел могущих проникнуть в пищеварительные пути. Но эту задачу решить уже труднее. Действительно, пищевые вещества своею массою и неправильной формой представляют по истине инородные вещества: однако они необходимы для существования, поэтому необходимо сделать разграничение между пищевыми и вредными веществами. Довольно трудно понять, каким образом организм безошибочно различает пищу от инородного тела. Каким образом происходит такое явление, что пища, введенная в глотку, вызывает акт глотания, инородное же тело, например палец, вызывает рвоту.

Анализируя это явление, мы видим что раз пищевая смесь введена в глотку, она прежде всего вызывает движение глотания, которое увлекает пищевой комок в пищевод и желудок. Вот нормальное глотание. Но если это усилие глотания не влечет за собою перехода пищи в пищевод то, при усилении в течение нескольких мгновений этого напряжения, происходит настоящий спазм глотки, который, делаясь все более и более энергичным распространяется до желудка и вызывает начало рвотного движения. Иначе говоря, длительное и сильное раздражение, следующее за ослабленным глотанием производит рвоту, умеренное же действительное раздражение не превышает усилия обычного акта глотания. Кажется, что организм сделавши попытку проглотить, познает свое бессилие и тогда старается изгнать предмет, которого ему не удалось провести в желудок.

Но, как бы там ни было, психическая подготовка играет в этом явлении весьма важную роль. Известно, что некоторые лица не могут проглотить медицинских облаток которые немедленно вызывают у них спазм глотки и рвоты.

Есть еще орган, специально приспособленный против влияния травмы и внедрения инородных тел: это глаз, неприкосновенность которого абсолютно необходима для жизни индивидуума с точки зрения его сношения с внешним миром. Независимо от анатомического положения, глаз снабжен еще чрезвычайно тонкой системой чувствительных нервов. Как только какой-либо предмет как бы мал он ни был, прикоснется к глазу, тотчас же появляется чувство боли, светобоязни, слезотечения, прилива крови к глазам и мигание.

Сделаем краткий анализ этих симптомов. Прежде всего боль бывает очень сильна и невыносима, хотя раздражитель и минимален. Соринка угля, попавши на оболочку глаза, вызывает очень сильную боль, которая кажется совершенно непропорциональной количеству и качеству раздражителя.

Боязнь света, механизм которой еще представляется одним из самых темных, есть также форма боли; и если бы я не боялся преувеличить всю эту телеологическую часть вопроса, я бы сказал что эта светобоязнь заставляет субъекта не пренебрегать травмами глаза. Он не сможет вести нормальной жизни при полном солнечном свете, если опасность угрожает целости его глаза, этого основного прибора, посредством которого устанавливается его отношение к внешнему миру.

Чтобы удалить вредное тело, происходит очень обильное отделение слез некоторым образом обмывание раненого глаза посредством обильно отделяемых слез.

Мигание есть также процесс удаления, повелительный и непреодолимый рефлекс самозащиты, который с одной стороны предохраняет глаз от могущего возобновиться раздражения, с другой – помогает удалению уже существующего раздражителя.

Точно также, благодаря всем этим средствам защиты, несмотря на крайнюю нежность своих оболочек глаз, остается неповрежденным сохраняет свою прозрачность, подвижность, очаровательную верность и, однако, он расположен так поверхностно, так сказать на стороже, предоставленный больше, нежели другой орган различным травмам.

Таковы, по возможности кратко разобранные, непосредственные средства защиты организма против инородных тел и ранений. Посмотрим каковы последовательные способы.

Прежде всего, замечательные работы Пастора показали, что раны, при отсутствии микробов имеют наклонность заживать, и действительно заживают сами собою.

Кроме нескольких исключительных случаев, раны гноятся только в присутствии микробов. Рана, не содержащая микробов предоставленная самой себе, заживает непосредственным восстановлением, если все важные органы также не повреждены.

Следовательно, нам нет необходимости изучать воспаления и нагноения, явлений микробного происхождения, но только образование рубца асептически протекающей раны ).

При этом процессе различают три периода.

Прежде всего между краями раны происходит створаживание крови и образование фибринозных нитей, что производит первый, предварительный струп. Затем во второй фазе, пораженные трамвай соединительно-тканные клетки образуют более стойкий струп; опираясь на фибринозные волокна, они укрепляют их, в третьей фазе эти соединительно-тканные клеточки размножаются и образуют рубцовую ткань.

Размножение после травмы с целью прочно соединить оба края раны составляет основное свойство живой клеточки, не зависящее от кровообращения.

Если в рану попадает инородное тело, то явления аналогичны. Рубцевание идет правильно, если инородное тело асептично. Вокруг этого тела, если оно велико, образуется рубцовая ткань. Если же оно очень малых размеров микроскопично, тогда лейкоциты крови захватывают его, как амебы добычу, которая им попадается и которую они втягивают своими длинными отростками.

Таким образом если нет ни химических ядов, ни микробов, рубцевание идет прочно и быстро, и природа восстанавливает беспорядок внесенный случаем в наши органы. Это и есть vis naturae medicatrix (целительная сила природы) древних авторов. Но у низших существ это восстановление еще изумительнее: у них происходит не только рубцевание, но и полное восстановление.

Удивительные эксперименты, которые в прошлом веке сделал Tremblay над гидрами, показали, что, разрезывая гидру на две части, мы видим что каждая из них продолжает жить и вырастает в целое существо. Balbiani видел инфузорий, которые, будучи перерезаны, восстанавливаются в своей целости, если ядро их оставалось неповрежденным. Старые и простые наблюдения учили, что если у раков отрезывали усики, глаза или клещи, то они восстанавливали их. Это уже не рубцевание, как у человека и высших животных – это уже регенерация целой удаленной части.

Даже важные органы могут восстановляться, по крайней мере, у низших животных. Известно, что Спаланцани отрезывал улиткам голову, и последняя возрождалась. Удаляя глаз саламандры, мы видим что он вновь возрождается ).

Ничто так превосходно не доказывает могущества этой целительной силы природы, как прекрасный опыт Вюльпиана относительно рубцевания хвоста головастика. Предоставленный самому себе при благоприятных условиях хвост этот продолжает расти и двигаться в продолжение нескольких дней, представляя известные явления зарубцевания. Теперь объединим все эти удивительные процессы защиты организма против ранений и инородных тел: прежде всего существует предохранительная защита, инстинкт заставляющий нас избегать опасностей, т. е. естественных врагов в виде диких и ядовитых животных также неизвестных нам предметов пропастей и обрывов. Страх отвращение, – вот естественные ощущения природной самозащиты, достаточно сильные, чтобы наш рассуждающий ум и наша воля были не в состоянии им сопротивляться.

Если эта предохранительная защита бессильна, то в самый момент травматизма являются непосредственные способы защиты: психическая, – боль, которая внушает нам ужас перед раной и принуждает нас немедленно к покою, рассудительности и воздержанности. Затем физиологическая реакция распространенные спинномозговые рефлексы, укрепляющие силы организма, увеличивая энергию всех его функций и позволяя лучше поддерживать борьбу.

Так как воздухоносные и пищеварительные пути каждое мгновенье подвергаются возможности вредного действия инородных тел, то у первых путей расположен специальный защитительный аппарат; повелительный, непреодолимый рефлекс появляется всякий раз, как только какой-либо предмет попадет в гортань, или глотку, так что кроме исключительных случаев, весьма редких, никакое инородное вещество не может попасть в легкие или желудок.

Наконец есть еще последовательная защита, состоящая в явлениях рубцевания и восстановления. Итак, благодаря всем этим процессам защиты среди всевозможных врагов, как живых, так и неодушевленных организм продолжает свое существование и развитие и поддерживает целость своих органов прежде всего необходимую для жизни.

 

с) Микробы.

Из всех врагов которые могут напасть и убить организм, самыми страшными, без сомнения, являются паразиты; такое представление о паразитизме сделалось в настоящее время столь распространенным, что оно господствует вполне, как в медицине, так и в хирургии. Зародыши и микробы, как это замечательно доказал Пастер существуют повсюду: эти паразиты, могущие заражать и наводнять собою живые существа, бесчисленны; воздух содержит их бессчетное число. По известным вычислениям в каждом кубическом метре воздуха, их больше 27.000. В воде они содержатся в несметном множестве, например, вода Сены содержит 200.000 на 11 литр. Предполагая, что в сутки человек и потребляет 2 литра воды и 20 кубических метров воздуха, мы увидим что в наши дыхательные и пищевые пути поступает больше миллиона зародышей, и это при обычных условиях жизни, предполагая отсутствие какого либо специального условия загрязнения.

Отсюда вытекает тот вывод, что повсюду вокруг нас есть множество угрожающих нам зародышей, и необходимо, чтобы организм защищался против них.

Подобная защита происходит аналогично тому, что мы видели при травматизме. И, в самом деле, строго говоря, вхождение в организм паразита есть настоящая травма, насилие, против которого надо себя охранять.

Итак, первая, самая действительная защита, это кожа, которая, благодаря своему толстому эпителиальному покрову, представляет полную непроницаемость, если она не нарушена какой-либо травмой ). Но слизистые оболочки дыхательных путей и пищевых уже не так хорошо защищены против микробов. Они представляют слишком непрочное препятствие миллионам нападающих микробов.

Однако, жидкости, отделяемые пищеварительным аппаратом, имеют известную разрушительную силу; но она слаба и недостаточна для того, чтобы убить всех паразитов поступающих в рот, пищевод, желудок и кишечник. Лучшим доказательством недостаточности их действия служит то, что микробы размножаются по всей поверхности слизистой оболочки, от полости рта до прямой кишки.

Будучи постоянно окружен микробами и паразитами, организм однако, продолжает свое развитие, то есть умеет освобождаться и бороться против их внедрения. В блестящей победе над ними и заключается здоровье и нормальное состояние организма.

Мы только что заметили, что целый миллион микробов приходит в соприкосновение с слизистыми оболочками дыхательных и пищевых путей. Из них весьма немногие патогенны, т. е. способны вызвать болезнь; однако, все они, и болезнетворные и нет посеянные на питательном бульоне, развиваются в нем и потому могли бы размножаться в крови, если бы что-либо не противодействовало их развитию. Но в крови они не размножаются. Из тысячи микробов быть может один патогенного характера, даже, вероятно, и того меньше. Что значит такая необыкновенная пропорция непатогенных микробов, если не то, что высшие организмы так созданы, что на тысячу микробов которые они могут уничтожить, есть один которого убить они не в состоянии?

Защита организма против микробов может быть охарактеризована словами: «среди бесчисленных видов микробов только небольшое число их патогенного характера».

Если ввести под кожу безвредный порошок тотчас же лейкоциты крови спешат его схватить, втянуть в себя и пытаются растворить, чтобы перенести его дальше в те ткани, где состоится его окончательное поглощение; таким образом организм освобождается от инородного тела ).

Это явление связано с другим чрезвычайно интересным фактом открытым Конгеймом в 1867 году, называемым diapedesis-ом. Вот в чем состоит этот диапедезиз который, как вы легко поймете, является наиболее могучим защитником организма против вторжения микробов.

Пусть капля воды, богатой микробами, будет вспрыснута под кожу. Через несколько часов на месте инъекции произойдет скопление белых кровяных шариков вследствие диапедезиза, который и состоит в выхождении белых шариков крови.

При этом происходит следующее. В первой фазе расширение сосудов, ускорение тока крови, затем (вторая фаза) – в области расширенных вен давление падает, ток крови замедляется, лейкоциты или белые шарики крови собираются в толстый слой, покрывающий внутреннюю поверхность сосуда. Третья фаза: эти лейкоциты не остаются инертными, они выпускают амебоидные отростки и стараются пройти через сосудистый эндотелий, достигают этого, и, наконец (четвертая фаза), собираются вне сосудов, образуя здесь своей последовательной эмиграцией скопление гноя. Они таким образом оставили капилляры, чтобы прийти на помощь к организму, которому угрожают овладеть опасными паразитами и уничтожить их.

Это, несомненно, одно из самых замечательных явлений жизни, это усилие белых клеток мобилизироваться в целую армию, чтобы помочь атакованному организму. Едва только появится сигнал как они спешат на поле сражения, и между враждебным паразитом и этими паразитам и защитниками, нормально живущими в крови, загорается борьба.

Но изучить механизм выхождения белых шариков было недостаточно; старались проникнуть в его причину, отсюда возник еще целый ряд в высшей степени интересных исследований, имевших исходным пунктом прекрасное наблюдение Leber'а (1888).

Он, действительно, установил, что некоторые вещества привлекают лейкоцитов другие химические агенты остаются к ним индифферентны.

В настоящее время этот факт прекрасно изучен. Экспериментами над различными микробами и веществами установлено, что отношение лейкоцитов различно. Из всех веществ, действующих притягательным способом на лейкоцитов, наиболее активными являются те, которые извлекаются из питательного бульона для микробных культур.

Но не только микробы и их яды производят, гнои. На самом деле, удалось доказать, что для образованна гноя, т. е. для выхождения белых кровяных шариков присутствие микробов не безусловно необходимо. Хотя чаще всего в гное именно находят гноеродных микробов, можно, однако, экспериментально доказать образование асептического гноя, т. е. гноя, не содержащего микробов, впрыскивая, например, ртуть, терпентинное масло и др. вещества, которые при полной асепсии имеют способность раздражать лейкоцитов.

Происходит таким образом удивительный факт, что в крови высших существ живут одноклеточные организмы, независимые от нервной системы, свободно плавающие в кровяной жидкости. Эти образования, которые можно было бы назвать нормальными паразитами крови, одарены замечательной чувствительностью к химическим раздражениям; как только в организме появится какое-либо химическое вещество, производящее разрушение или раздражение, тотчас целая армия лейкоцитов появляется, чтобы поглотить его, и так как вещества, фабрикуемые микробами, являются самыми могучими раздражителями этой химической чувствительности лейкоцитов, то отсюда следует что последняя имеет способность направлять их деятельность на разрушение микробов.

Можно обобщить и объяснить химическою чувствительностью лейкоцитов одно общее явление при пищеварении. В самом деле, кажется, что усвоение жировых веществ зависит от деятельности лейкоцитов в кишечнике; проникая в кишечную трубку, они поглощают плотные частички пищевой смеси, затем со своею добычей возвращаются в лимфатическую систему, чтобы доставить крови жиры, которые они отыскали посреди растворенных питательных веществ.

Итак, живые клетки, лейкоциты и другие одарены тонкой чувствительностью и способны на расстоянии подвергаться влиянию самых разнообразных химических веществ, подобно тому как высшие организмы, благодаря своим органам чувств могут обнаруживать по отношению к различным предметам их окружающим, явления притяжения или отталкивания (Сост. по кн. Шарля Ришз: «Самозащита организма», Спб., 1895 г.).

 

d) Внешние яды.

Как ни трудно дать определение слову «яд», однако можно согласиться, что яд – это всякое вещество, которое, благодаря своим химическим свойствам действует гибельным образом на организм.

Существуют яды внешние и внутренние, т. е. вещества поступающие извне, или образующиеся внутри, так как и нормальное течение жизненных процессов в наших тканях влечет за собою выработку таких химических веществ которые без опасности для организма не могли бы в нем накопляться.

Сначала займемся исследованием способов защиты организма против ядов поступающих извне. Как по отношению к травме, так и относительно ядов существует предохранительное средство самозащиты. Подобно страху и боли, оно представляет психическую функцию и проявляется в виде чувства отвращения.

Так как яды не могут проникнуть через неповрежденную кожу, то для них остаются только воздухоносные, или пищеварительные пути; жидкие и плотные вещества поступают через пищевые пути, газообразные через воздухоносные; вследствие того, что большинство ядов плотны или жидки, а не газообразны, то, конечно, они чаще всего проникают в организм при посредстве пищевых путей. Именно, у входа пищеварительного аппарата и расположена защита, чтобы помешать опасной случайности смешения ядовитого вещества с пищею.

На этом именно месте должен был бы находиться чувствительный орган предназначенный заставлять нас чувствовать удовольствие в присутствии полезных веществ и неприятные ощущения при поступлении вредных. Предположим например, что никакой инстинкт не предупреждает нас против опасности от ядовитых растений, или загнивших жидкостей – тогда не могло бы иметь места различение вредного растения от годного в пищу.

Отвращение, или отталкивающий вкус вызывает состояние сознания, чрезвычайно напоминающее чувство боли.

Это, действительно, боль, но совершенно специальная, вызывающая слюнотечение, тошноту и все главные рефлексы, сопровождающие довольно сильные боли. Когда отвращение выражено резко, то является полная невозможность глотания и, следовательно, отравления. Непреодолимое сокращение глотки и повторные, непобедимые приступы рвоты абсолютно мешают проглотить ядовитое вещество.

Таким образом травоядное животное не отравляется на пашне, на которой произрастают и ядовитые растения; оно остерегается есть травы, плоды и растения, содержащие яд и, чтобы различить их оно не нуждается в предварительном опыте; для распознавания полезного от вредного достаточно одного инстинкта.

Микробы невидимы и, конечно, предварительная защита возможна только против вырабатываемых ими продуктов. Иначе говоря, если мы безоружны против микробов ускользающих от наших чувств, то, благодаря вкусу или запаху (например при гниении), мы можем бороться с их ядами, а, следовательно, и с ними.

Наши ощущения зависят от потребностей нашего организма; вкус и обоняние внушают нам чувства отвращения или удовольствия, сообразно с опасностью или полезностью вещества.

Боль и рвота являются вторыми средствами самозащиты.

Если, в самом деле, яд почему-либо, несмотря на свой горький вкус миновал глотку и проник в желудок то он должен быть удален из пищеварительного аппарата; это происходит при посредстве рвоты.

Рвота является первым симптомом всякого отравления; это, очевидно, указывает на то, что природа искала средства против наиболее частого случая введения яда в смеси с пищею.

Если, несмотря на все предварительные усилия, яд миновал желудок и вступил в кишечник он встречается там с органом весьма чувствительным и делающим большое усилие, чтобы освободиться от яда; желудок производит рвоту, кишечник – обильное отделение, чтобы одновременно разжидить яд скопившийся в его полости, и облегчить его удаление посредством обильного поноса. Таким образом действительно, большинство неорганических ядов – и слабительные и рвотные одновременно.

Вот, приблизительно, способы защиты живых существ против ядов, введенных с пищей. Эти яды, быть может, не самые опасные; напротив мы принуждены думать, что наиболее опасными ядами являются те, которые образуются при размножении в крови инфекционных микробов. В самом деле, удивительный опыт Пастера относительно куриной холеры показал нам, что симптомы микробной болезни могут быть вызваны не только самим микробом, но и химическими продуктами их жизнедеятельности. Все последние исследования подтвердили этот великий принцип, по которому микроб вызывает смерть посредством отравления теми химическими ядами, которые он сам производит.

Таким образом микробные болезни – несомненные отравления. Яд не вводится с пищей, а фабрикуется внутри организма микробами, и ядовитость некоторых из этих веществ гораздо больше того, что нам известно относительно других ядов.

Против этих ужасных микробных ядов организм не беззащитен и обладает специальным средством свойственным всем инфекциям: это лихорадка. Замечательно, что при минеральных отравлениях нет лихорадки, в то время как при микробных инфекциях она – правило.

Благодаря такому повышению температуры, организм может более активно защищаться против микробов ослаблять и задерживать их развитие и поэтому легче излечиться.

Против ядов организм защищается еще и другим путем. Дело идет о замечательном свойстве крови вырабатывать антитоксины, нейтрализующие микробные яды. Наукой доказано, что кровь привитых животных вспрыснутая восприимчивым животным задерживает развитие болезни. TrRoux и Vaillard, Behring et Kitasato, Cattani и Tizzoni произвели превосходные эксперименты и доказали следующие 3 существенных факта: 1) у привитого животного в крови образуется антитоксическое вещество; 2) оно не препятствует развитию микроба, но уничтожает действие его яда, 3) поэтому можно спасти инфицированное животное, впрыскивая ему антитоксин.

Есть и другие весьма очевидные способы поддерживать наши органы в состоянии устойчивости. Мы сейчас ими займемся.

Прежде всего привычка. Лучший пример привычки представляет нам морфий. Вы, конечно, знаете, что несчастные, привыкшие курить опиум, жевать его, или делать себе подкожные инъекции морфия, привыкают употреблять его почти в невероятных количествах. Рассказывают о больном который принимал в день 9 грамм морфия; доза эта была бы вполне достаточна, чтобы отравить 900 детей. У детей не образуется привычки к морфию, и маленькие дозы дают большой эффект; у привычных же потребителей и колоссальные дозы не дают заметного действия.

К другим ядам кроме морфия, также вырабатывается привычка: например алкоголь действует гораздо сильнее на лиц которые уже давно не употребляли спиртных напитков нежели на тех которые потребляют их ежедневно. Чай, кофе, табак, эфир, йодистый натр, мышьяк, все эти яды в конце концов хорошо переносятся лицами, привыкшими к их употреблению.

Вероятно, некоторого рода привычка существует и по отношении к микробным ядам, и в хронических болезнях несомненно вырабатывается какая-то выносливость к ядам, вырабатываемым тогда ежедневно.

Но самой замечательной формой привычки является та, которую можно назвать наследственною. С этой стороны нет факта более замечательного, нежели сопротивление некоторых животных по отношению к известным ядам. Например атропин в слабой дозе вызывает достаточно тяжелые явления у человека и почти безвреден у животных, и особенно у травоядных, как будто бы против этого растительного яда они, благодаря длинному ряду предков приобрели относительное безразличие.

В самом деле, травоядные и плотоядные животные сопротивляются отравлению атропином и я могу при этом напомнить эксперимент сделанный два года тому назад с целью убедиться, приближается ли с этой точки зрения обезьяна к человеческой породе. Не без некоторого удивления я констатировал что с этой точки зрения обезьяна ближе к животным нежели к человеку; 0,15 грамма атропина, данные маленькой обезьяне в 10 фунтов веса, не вызывали смерти. Быть может это послужит новым аргументом, чтобы установить более точное различие между человеком и обезьяной.

Последний способ защиты – это выделение. Действительно, как только ядовитое вещество проникнет в кровь, природа стремится его удалить. Все, что является посторонним для нормального состава крови, быстро удаляется естественными путями, даже если дело идет о веществах по видимому, весьма близких к нормальным тканям организма. Так например Клод Бернар уже давно показал, что если ввести раствор белка, то через несколько минут он выделяется мочою, а между тем сходство между яичным белком и белком сыворотки довольно велико.

При выделении важно не только качество, но и количество вещества. Если нормальные составные части крови скопляются в большом количестве, то они быстро удаляются из нее.

Яды, вырабатываемые микробами, также удаляются с мочою. При всех инфекционных болезнях в моче находят птомаины. Прекрасные исследования Bouchard׳а показали, что моча больных имеет ядовитые свойства, которых нормальная моча не обнаруживает. Таким образом при болезнях происходит такое же выделение яда, как и при случайных отравлениях, и оно способствует поддержанию неприкосновенности организма.

Итак, организм борется против ядов предоставляя для их поступления слизистые оболочки пищеварительного аппарата и воздухоносных путей, которые одарены чувством вкуса и обоняния, внушающими нам отвращение против всего, что в природе ядовито.

Если же яд все-таки поступил в организм, то он удаляется рвотой и кашлем. Если он проник в кишечник то появляется понос и его быстрое удаление.

Попавши в кровь, он быстро выводится посредством выделений.

Если, наконец микробы образовали в кишечнике, или в крови, опасные яды, то организм противодействует, вырабатывая антитоксические вещества, которые нейтрализуют микробные птомаины и лейкомаины, и вызывают их удаление посредством кишечных поносных выделений, или обильного количества мочи.

Вот какими средствами поддерживается целость организма среди бесчисленного множества химических влияний, которые могли бы быть опасными (Сост. по кн. Шарля Ришэ: «Самозащита организма», Спб. 1895 г.).

 

е) Внутренние яды.

Минеральные, растительные, или микробные яды являются в жизни организма случайностями; внутренние же яды представляются явлением нормальным, постоянным и даже составляют условие существования организма. Химические процессы, постоянно происходящие в наших тканях и жидкостях, образуют такие вещества, которые, по мере своего накопления, должны быть удалены, иначе они угрожают опасными для жизни явлениями.

Микроб, размножаясь на бульоне для культур, производит целый ряд последовательных генераций; но скоро размножение прекращается, и микробы гибнут не потому, что истощается питательный материал содержавшийся в бульоне, но потому, что в нем образовались ядовитые элементы, обусловливающие смерть последних поколений.

Таким же образом и люди, оставаясь запертыми в продолжение большого промежутка времени в закрытом помещении, задохнутся и отравятся, даже если бы им было доставлено достаточное количество кислорода и пищи.

Существует следовательно, абсолютная необходимость постоянного удаления продуктов пищеварения и обмена веществ. Такое регулирование вполне совпадает с защитой, так как защита организма, собственно говоря, и состоит в поддерживании его равновесия и устойчивости.

Исследуя, каким образом организм может регулировать выделение ядовитых веществ, которые он вырабатывает мы таким путем узнаем и его средства самозащиты.

Есть два способа борьбы с внутренними ядами: удаление их и разрушение.

Посмотрим как они удаляются.

Прежде всего должна быть удалена угольная кислота, потому что человек производит громадные количества ее. Взрослый человек производит почти 900 грамм угольной кислоты в день, от которой необходимо освободиться, потому что она представляет яд.

Однако, она не очень опасна. Если количество кислорода не уменьшается, то можно безнаказанно дышать по крайней мере в продолжение нескольких часов смесью, содержащей 20 % угольной кислоты. Выше такой дозы угольная кислота уже не безопасна, потому что тогда она задерживается в крови и поэтому не выделяется.

Выделению угольной кислоты до известной степени зависят от нашей воли. Можно, например ускорять ритм дыхания и таким образом уменьшать, или увеличивать выделение угольного газа. Но такое влияние воли не очень сильно. Если стараться по возможности замедлять дыхание, то в продолжение 10-15 минут можно оставаться при гораздо меньшем выделении угольного газа; но к концу этого времени мы вынуждены возвратиться к более активному дыханию, и компенсация устанавливается таким образом, что в конце концов, несмотря на самые энергические усилия воли, мы вынуждены выдыхать всю угольную кислоту, которая накопляется в легких.

Выделяются ли токсические вещества с потом? На первый взгляд это мало вероятно, потому что количество потных веществ, содержащихся в поту, весьма незначительно: всего 3 грамма на 1 литр, и то веществ по-видимому, мало активных. Я охотно согласился бы, что пот имеет единственную физическую роль – роль охладителя, что с ним не выводится какое бы то ни было токсическое вещество.

Не следует однако, забывать, что прекращение кожного отделения посредством лакирования обусловливает тяжелые припадки, которые трудно приписать одному только охлаждению. Быть – может кожа и выделяет какие либо тонкие яды в незначительном количестве.

Почки выделают много веществ, из которых главное – мочевина. Можно установить интересный параллелизм между мочевиной и угольной кислотой: угольная кислота представляет собой ядовитый газ, последний результат сгорания жирных веществ и углеводов; мочевина – жидкий яд последний продукт распадения белковых веществ. Эти оба яда мало энергичны, могут скопляться в крови в течение некоторого времени без особой опасности, но в конце концов вызывают заболевания; они оба являются результатом того процесса распадения, который совершается в организме с переходными ядами, несравненно более активными.

Quinquand и Grehant поддерживали мнение о достаточно ядовитом действии мочевины; но даже и по их исследованиям смертельная доза ее очень велика.

Поэтому, смерть вследствие прекращения деятельности почек не зависит от скопления мочевины в крови; она зависит от других причин, на которых я не могу подробно остановиться. Быть может, она зависит от преобразования мочевины в аммиак (в кишечнике), или от задержки других продуктов выводимых из крови посредством почек напр., солеи калия или других неорганических веществ.

Посмотрим сначала, что делается с солями калия. Со времен знаменитых исследований Bouchardat известно, что соли калия весьма опасны, в 20 раз опаснее, нежели соли натра. Калий содержится в хлебе, мясе, вине, во всех мучнистых и травянистых овощах. Количество калия, потребляемого нами ежедневно, для взрослого человека достигает до 4,475 граммов день; 4 грамма выделяются с мочою. Итак, вместе с элементами, необходимыми для нашей жизни, мы постоянно вводим в себя большую дозу яда, который и должен быть выделен.

Если, поэтому, мы предположим, что при обычном питании выделения солей калия посредством почек не происходит, то отравление ими должно наступить через 5, или 6 дней, так как тогда соберется его количество, совершенно достаточное для отравления человека.

Моча, содержащая такое большое количество солей калия, содержит еще и другие вещества с токсическими свойствами, а именно.

1) Мочевину, слабый яд происходящий вследствие гидратации белковых веществ. 2) Минеральные соли, принятые с пищею, и между ними весьма ядовитые соли калия. 3) Другие неизвестные или малоизвестные вещества, быть – может; очень многочисленные, лейкомаины, содержащиеся в очень малой дозе, но вознаграждающие энергией своей ядовитости незначительную величину своего весового количества.

Во время болезней и отравлений моча, кроме постоянных ядов образуемых нормально функционирующим организмом, выводит еще и случайные яды, находящиеся в крови.

Обобщая, таким образом явления выведения яда посредством выделений, мы видим, что организм вырабатывает вещества крайне ядовитые, выделяются же только мало токсические вещества, так что выведение ядов составляет только часть защиты организма; наши ткани имеют другую задачу: они должны видоизменять крайне ядовитые вещества, происходящие при нормальном течении жизненных процессов. Разрушение ядов предшествует их удалению.

Иначе говоря, яды, производимые живыми клетками, существуют, только временно, потому что другие клеточки обладают способностью разрушать и переводить токсические вещества в безвредные.

Таким образом мы приблизились ко второй части нашего труда, т. е, изучивши выведение ядов мы займемся исследованием вопроса об их разрушении, которое идет наряду и даже предшествует их выведению из организма.

Это учение можно резюмировать в следующих четырех положениях: 1) жизнь тканей сопровождается образованием очень деятельных ядов; 2) они преобразуются в мочевину и угольную кислоту (яды неопасные), в печени и больших сосудистых железах; 3) почки и легкие выводят мочевину и угольную кислоту; 4) активные яды, избегнувшие разрушения, выделяются малыми количествами посредством почек.

Прежде всего оказывается, что образование желчи не связано непосредственно с пищеварением; пищеварительная роль желчи стоит на втором плане. Дело идет без сомнения, об удалении из крови известных вредных веществ и, действительно, соли желчи, впрыснутые в кровь, вызывают смерть, что уже давно было известно. Таким образом в кишечник приливает токсическая жидкость, которая не должна быть всосана, так как она вызовет отравление, но непременно разрушена. В испражнениях в самом деле, продуктов желчи уже не находят или только незначительное количество. С другой стороны, и в моче не содержится желчно-кислых солей; так что в кишечнике происходит бродильный процесс, благодаря которому таврохолевый и гликохолевый натр разрушаются и теряют свою ядовитость.

Schiff уже давно высказал предположение, что печень разрушает яды, и, действительно, Roger, занявшись этим вопросом очень старательно ), ясно показал что печень задерживает в своей ткани яды, введенные в кровь, напр., до 50 % никотина и еще большее количество гнилостных ядов.

Таким образом выясняется роль печени. Она не только задерживает проходящие через нее яды, образующиеся или в крови, или при пищеварении, благодаря своей большой массе, но она производит и превращение этих ядов в недеятельные вещества.

Теперь вникните в этот удивительный механизм, предназначенный защищать организм. Во время пищеварения образуются яды, токсическая сила которых предположим равна 4; печень сводит их токсическую силу до 2 и выделяет их с желчью в кишечник; ядовитость еще больше уменьшается под влиянием пищеварительных соков и кишечных брожений и тогда становится равной единице.

Другие органы, селезенка, щитовидная железа, надпочечные железы, даже поджелудочная железа и почки оказывают также разрушительное влияние на нормально образующиеся яды.

Не буду говорить о селезенке. Трудно думать, что она бесполезна, и, однако, физиологам приходилось видеть, что, собаки, лишенные селезенки, отлично выживают. Я вспоминаю собачку, которая, несмотря на удаление селезенки, находилась в прекрасном состоянии здоровья в продолжение 10 месяцев; у нее была даже наклонность к ожирению. Если выводить заключение из таких многочисленных опытов, то я должен был бы сказать, что селезенка бесполезна, но я буду благоразумнее и скажу только, что мы не знаем ее функции.

Щитовидная железа, напротив не может быть удаляема безнаказанно, как впервые и показал Шифф на животных и Reverdin на человеке. Через несколько дней после удаления щитовидной железы, развивается настоящее отравление. Судороги, параличи, – у собаки; у человека, или обезьяны – тяжелые расстройства питания и интеллекта. Все эти явления могут быть объяснены следующим образом: в тканях, вследствие жизненных процессов образуется небольшое количество еще неизвестного яда, который должен быть в организме разрушен. Щитовидная железа предназначена для его разрушения не посредством удаления его, так как у нее нет выводных протоков, но посредством нейтрализации, вероятно, посредством образования антитоксинов аналогичных тем которые позволяют бороться против столбняка. Поэтому, при отсутствии щитовидной железы, токсин скопляется в крови и производит отравляющее действие.

Верность такого предположения подтверждается двумя важными экспериментами. Прежде всего оказывается, что если оставить небольшой кусочек железы, то отравление не наступает. Если иногда животные, лишенные посредством операции щитовидных желез и остаются живыми, то всегда потому, что не все было удалено. Gley недавно показал, что у кролика есть маленькие прибавочные железы, и необходимо и их удалять, чтобы операция вызвала смертельный исход. Другой весьма демонстративный опыт сделан Vassal׳ем. Если собаке, лишенной щитовидных желез впрыснуть сок щитовидной железы другой собаки, то на время признаки отравления исчезают, как будто при этом вводится антитоксин нейтрализующий скопившийся яд.

Функция надпочечных желез очень похожа на функцию щитовидного тела. Броун – Секар показал что животное, у которого они вырезаны, быстро погибает.

Вот очень демонстративные примеры ядов, образующихся в организме, и желез занятых специально их разрушением. Но защита организма еще сложнее. Есть не только железы, разрушающие яды, но есть еще другие, которые образуют химические вещества, способные стимулировать деятельность наших органов.

По отношению к pancreas Mering Minkowsky сделали интересное открытие: они показали, что удаление ее вызывает сахарную болезнь. Следовательно, в ней образуется вещество, разрушающее сахар. Здесь уже не идет дело о разрушении яда посредством антитоксина, вырабатываемого железами, как это имеет место, относительно щитовидной и надпочечной желез, но о том, что нормальная составная часть пищи – сахар, разлагается ферментом образующимся в поджелудочной железе.

Что касается почек, то, вероятно, и они имеют другую функцию, кроме удаления мочи. Броун Секар который с замечательной прозорливостью предвидел это, полагает, что почка выделяет фермент создающий в крови вещества, полезные для организма или разрушающие известные яды/ он основывал свое мнение на том факте, что животные, почки которых удалены, представляющие тяжелые явления уремии, получают облегчение, если в кровь впрыснуть сок почечной ткани ).

Таким образом, индивидуум стремится постоянно удерживать свой status, не подвергаясь расстройствам вследствие внешних перемен и нападений врагов извне, и, несмотря на беспрерывные химические изменения, происходящие в тканях он сохраняет свой нормальный состав.

Вообще, если бы я пытался формулировать эту самозащиту организма, то я бы сказал: живое существо подвергается всем впечатлениям и всем же оказывает сопротивление; оно вечно возобновляется и вечно остается неизменным (Сост. по кн. Шарля Ришэ: «Самозащита организма», Спб., 1895 г.).

 

***

1. В нашем духе существует непосредственная уверенность в Боге. Мы не можем думать о мире, не можем мыслить о самих себе, без того, чтобы невольно с этим не соединилась и мысль о Боге. Чрез все видимое и конечное наши мысли устремляются к высшему, невидимому, бесконечному, и их движение не успокаивается раньше, чем они не достигают своей цели. Мы по необходимости должны думать о Боге. Сознание Бога есть столь же существенный элемент нашего духа, как и миросознание, и самосознание. Мысль о Боге есть внутренняя необходимость духа. Не должны ли мы от внутренней необходимости ее заключить и в действительности ее содержания вне нас? Иначе мы и не можем. Мыслить о Боге, значит быть уверенным в Боге. Мы не можем не мыслить о Боге и не можем иначе мыслить Его, как действительно существующим: это необходимость нашего разума.

2. Вследствие этого, она также и всеобща. Не один только какой-либо человек имеет религию, но все люди имеют ее. «Нет такого грубого и дикого народа, который бы не имел веры в Бога, хотя бы он и не знал в то же время Его сущности», говорит Цицерон. В этом классическом изречении высказывается лишь не отрицаемый факт. Оно подтверждено опытом тысячелетий. Со времени Цицерона открыто было более полмира, и повсюду оказывались следы богопочтения и религии; нет ни одного такого народа, который не имел бы сознания Бога. Атеистам было бы желательно найти народ, состоящий из чистых безбожников. Но все их старания в этом отношении были напрасны. Негры Африки, черномазые ново – голландцы, дикари Америки, – все они признают высшее существо. Где только встречаются люди, там непременно оказывается и религия. Где, по видимому, оказывалось нечто противоположное, там это было лишь следствием поверхностного наблюдения. Конечно, формы религии представляются бесконечно различными, и иногда мы можем только находить весьма жалкие следы ее, или она вообще существует лишь в самом ужасном искажении, но, тем не менее, и в этой искаженности мы все-таки можем уловить ее первобытные черты. Даже если народ или известное племя падает почти до животной степени одичания и помрачения духа, так что в нем, по-видимому, совершенно погасает всякое благородство человеческой природы, тем не менее, даже и при таком состоянии воспоминание о Боге не исчезает совсем.

Но что настолько всеобще, в чем согласны все, то не может быть ложным, – как уже доказывал это в свое время Цицерон, потому что это по необходимости коренится в самом существе человека.

Эту именно истину постоянно и выдвигали апологеты первых веков против язычников: мы носим свидетельство о Боге в нашей душе, мы не можем не знать Бога и не быть уверенными в Нем – доказывали они. Можно, конечно, отрицать эту уверенность в Боге, от которой все-таки нельзя освободиться. Но в таком случае можно только убедить себя не признавать того, чего, однако же, человек не может не знать.

Атеизм не есть необходимость мысли, а дело воли, и именно произвольное дело ее. Основы, приводимые в пользу его, служат обыкновенно только для того, чтобы прикрыть действительные его мотивы. И как часто атеисты не идут дальше известного аргумента того индуса, который оспаривал пред миссионером бытие Бога лишь на основании того, что он Его не видит, на что последний справедливо возразил ему, что ведь и он не видит также ума у него, индуса.

3. Уже издавна существуют доказательства бытия Божия. Мы встречаем их уже в дохристианской философии: у Платона, у Аристотеля и у Цицерона. Христианское богословие и умозрение восприняло их только оттуда, и развило дальше. Они имеют своею целью не доказывать то, что еще неизвестно, а только оправдать непосредственную уверенность также и пред мыслящим разумом, причем существенная их задача состоит в том, чтобы указать повсюду следы Бога, Которого мы уже знаем и признаем в нашем сердце. (См. кн. «Апология Христианства» Лютардта, стр. 27-30).

Изложим здесь более подробно доказательства бытия Божия:

 

а) Историческое доказательство бытия Божия.

Оно основывается на всеобщем из доисторической древности идущем признании незримого Высочайшего Существа, господствующего над видимым миром и человеком. Свидетельства о всеобщности такого признания мы находим еще у писателей классического мира, а подтверждение его у множества современных.

Впрочем, сила доказательства заключается не столько во всеобщности признания, сколько в необъясняемости его из одного внешнего опыта, что и заставляет приписать ему происхождение психическое, т. е. видеть в нем заявление разумной природы человека. .

 

б) Космологическое доказательство бытия Божия.

Из всех доказательств бытия Божия, основанных на соображениях, требованиях и заключениях нашего разума, самое общепонятное, популярное и общеубедительное есть космологическое, т. е. представляемое устройством видимого мира. По простоте и очевидности своей оно почти не требует развития.

Если человек на мир взглянет не очами животного, усматривающего, по видимому, только отдельные предметы, и при том близко относящиеся к его животным интересам, а именно, с разумной точки зрения, и притом в возможное для него целости картины мира, то он увидит и признает невольно то самое, что в себе самом признает разумностью и ее проявлением, только в высочайшей, удивлением поражающей степени полноты, широты и совершенства. Отсюда прямое и неизбежное заключение, что мир есть дело и проявление высочайшего и всеобъемлющего Разума, неразлучного с столь же неограниченным могуществом. Сего-то бесконечно разумного и могущественного Деятеля и Миростроителя вера и именует Богом ).

 

в) Телеологическое доказательство бытия Божия.

Итак, завершение космологического касательства бытия Божия составляет доказательство телеологическое. Сущность его следующая, незримое миростроительное начало, обнаруживающее свое существование и свою разумную природу в устройстве целого мира, еще определительнее и очевиднее проявляет то и другое в той особенности мироустройства, которая разумеется под словом целесообразность. Определим факт им выражаемый, ограничиваясь на сей раз только земным миром, как ближе и опытнее нам известным. Известно, что он представляет собой длинный и многосложный ряд образований – от мертвых минеральных масс до существ одушевленных, от простейших элементов до тончайших и сложнейших тканей человеческого организма. Между низшими и высшими, между простейшими и сложнейшими образованиями, вообще усматривается такое отношение, что первые составляют условие зарождения, существования и жизни последних и служат интересам – не сознавая того. Вот это то отношение низших видов и форм бытия к высшим, простейших к сложнейшим и совершеннейшим, отношение, подобное тому, как в разумной человеческой деятельности материальные и формальные средства относятся к предложенным целям её, это-то отношение и разумеется под термином целесообразность. И как в человеческой деятельности сознательная целесообразность служит верным знаком разумности действователя, так и в мире целесообразность и планосообразность, видимая во всем от необъятного целого до бесконечно малого, свидетельствует о всеобъемлющем и всепроницающем Разуме миростроительном .

 

г) Психическое доказательство бытия Божия.

Сущность его следующая: вникая в свою психическую жизнь от ее низших только сознательных проявлений-до высших нравственно – мыслительных мы должны придти к твердому убеждению, что она не есть последовательное видоизменение жизни физиологической, а обнаруживает существование особого начала, отличного от организма, которое и называем душою. Отсюда неизбежный вопрос: какое же происхождение этого особого начала? Если оно не есть прямой продукт телесного организма, то само собой ясно, что оно не есть и произведение вещественной природы. Что оно не есть и самобытное начало, это еще более ясно открывается из его временного и условного появления в организме. Откуда же оно?

Возможен на такой неизбежный вопрос только один ответ: должно существовать некоторое самобытное и невещественное Начало, не тождественное с миром, но входящее в мир, действующее в нем и порождающее в недрах его новый мир – разумно – психический и не вещественный.

 

д) Нравственное доказательство бытия Божия.

Нравственное доказательство бытия Божия основывается на том общепризнаваемом факте, что кроме законов внешних постановляемых в гражданских обществах законодательной властью, существует в самом человеке закон внутренний; предписывающий или воспрещающий многое такое, чего внешнее законодательство не касается, оставляя то каждому на его совесть.

Требования и запрещения этого закона сознаются людьми не с одинаковой ясностью и силой, а потому нередко нарушаются, особенно под влиянием увлечений, страстей, вообще нравственной шаткости и разнузданности, а иногда и просто невежества (как также нередко нарушается и закон внешний); но немного найдётся таких, которые бы не сознавали его, хотя по временам, еще менее таких, которые бы вовсе его не признавали. Самые отъявленные злодеи иногда выражали сознание и признание его.

Факт существования внутреннего закона издревле понимаем был так, что кроме человеческой законодательной власти есть иная Высшая, заявляющая свои веления и запрещения непосредственно в душе человека: власть Божественная. Еще в языческой древности были люди, понимавшие внушения и обличения совести именно как глас Божества, непосредственно внятный душе человеческой. (См. «Записки по предмету православн. христ. вероучения», проф. богослов. А. Знаменского, стр. 14-29).

Один известный западный апологет по поводу несомненного факта существования совести в человеческой душе говорит следующее: «нет ничего несомненнее, чем совесть. Отрицать этот факт значило бы ниспровергать основу всякой уверенности. Это значило бы, вместе с тем уничтожить и все нравственное здание мира, потому, что оно в последней своей основе покоится на совести.

Было бы нелепо и напрасно делать из совести приученное упражнение мышления. Она, конечно, может заблуждаться и, действительно, часто заблуждается. Но следует ли из этого, что вообще она есть заблуждение и обман? Именно высочайшие истины более всего и подвержены злоупотреблению. Она должна быть развиваема: следует ли отсюда, что она вообще не существует, а только прививается? Разве дух вообще не подлежит также развитию? Можно ли поэтому сказать, что его не существует? Если бы мы хотели отрицать его, то оказались бы в противоречии с самым фактом его существования. Так равным образом если бы мы захотели отрицать совесть, то также оказались бы в противоречии с фактом ее существования. Отрицать совести мы не можем с добросовестностью. Даже когда мы пытаемся отрицать ее, то она заставляет чувствовать свое присутствие в нас, наказывая нас внутренне. Мы не можем отрицать ее, не обманывая сами себя. Совесть есть факт несомненный.

Будучи фактической силой, совесть в то же время представляет собою величественный авторитет, пред которым преклоняются все. Можно не обращать внимания на ее веления, но тогда мы должны услышать её наказующий голос. Можно ожесточить себя против этого наказующего свидетельства, но нельзя достигнуть того, чтобы его совсем не раздавалось в нас. Совесть независима от нашей воли. Мы не можем самовластно распоряжаться ею, не можем повелевать ею, а, напротив она повелевает нами. Мы не можем ее исправлять и направлять по своему желанию, а напротив она исправляет и наказывает нас. Мы стоим не выше ее, а ниже, и, напротив она стоит не ниже, а выше нас. Отсюда следует, что она происходит не из нашей воли и не из нашего мышления. Она не есть произведение нашего собственного духа. Она есть произведение нравственного Духа, стоящего выше и вне нас. И голос этого Духа и говорит нам чрез совесть.

Совесть есть последняя высшая инстанция, к которой мы апеллируем, высший, решительный нравственный закон во всех вещах. Она, следовательно, есть произведение высшего Духа, высшего законодателя, безусловной нравственной Воли. Факт совести служит доказательством существования Бога.

Свидетельством о Боге является и содержание совести. К содержанию именно свидетельства совести относится то, что она выставляет пред нами нравственный закон как волю Бога, и нашу волю связывает волею Бога. Поэтому уже Цицерон говорил: убеждением всех истинно мудрых людей всегда было то, что нравственный закон не есть нечто измышленное людьми или введенное народами, а нечто вечное, по которому должен управляться весь мир. Последняя основа покоится, поэтому, в Боге, Который повелевает и запрещает. И этот закон так же стар как Дух Божий. Поэтому закон, на котором основывается всякое обязательство, есть истина и прежде всего дух высшего божества».

Кант доказывал существование Бога из необходимости того, что между долгом и склонностью, между добродетелью и счастьем которые в настоящей жизни так часто оказываются в противоречии между собою, должно состояться уравнение. Отсюда, очевидно, должна существовать также высшая уравнивающая Сила.

В этом аргументе находили выражение низменного нравственного созерцания: есть высшая нравственная точка зрения, которая видит награду в самой добродетели, а не ожидает какой-либо еще особенной награды. Но истина, лежащая в основе мысли Канта, есть идея справедливости. Существует справедливость, а вместе с тем существует также и воздаяние. Или неужели было бы высшею истиною представлять, что награда дается без разума, счастье без заслуги? Это было бы невозможно, и против этого говорит наше внутреннее нравственное сознание. Высшее бытие-то, в котором внутренняя истина и внешняя действительность находятся в гармонии между собою. Теперешнее земное существование полно противоречий между истиной и действительностью. Мы требуем и желаем, чтобы эти противоречия, столь болезненно поражающие наше нравственное сознание, нашли себе разрешение в гармоническом нравственном бытии. Это наша вера и наша надежда, без которых мы не можем обойтись: они находят и окончательно найдут себе полное разрешение в Христовой вере от Бога Судии, в жизни загробной. (См. «Апологию Христианства». Лютардта, 37 – 38).

 

е) Логическое доказательство бытия Божия.

Логическое, или точнее, отвлеченно- логическое доказательство бытия основывается на прямом заключении от очевидной условности всего данного в опыте, к бытию Самосущего и Безусловного, опыту недоступного, но для мыслящего ума несомненного.

В самом деле, ряд причин условных, т. е. таких которые обусловливаются другими причинами, хотя и представляется наблюдателю бесконечным, но действительно бесконечным быть не может. Иначе, он весь превратился бы в нечто безначальное и беспричинное, представил бы из себя окружность круга без центра. Значит, должно быть, нечто самосущее, первоначальное, обусловливающее все условное; таким самосущим, первоначальным, обусловливающим все условное есть только Бог, Которого требует наше мышление по самой природе своей.

Таким образом все, чем возвышается человек над животными: инстинктивное верование, здравый смысл нравственное чувство, самосознание, наконец, строгое мышление, все неотразимо удостоверяет нас в великой истине бытия Божия. (Сост. по кн. «Записки по предмету прав, христ. вероуч.» проф. богосл. А. Знаменского, стр. 14-31 и «Апологии христианства» Лютардта, стр. 37 – 38).

 

А. Критика пантеизма.

Сущность пантеистического, лжеучения. Пантеизм имеет различные формы, но одну общую основную мысль, и эта основная мысль, из которой он выходит, заключается в следующем: в основе разнообразия этого мира и его отдельных явлений лежит нечто общее, которое и составляет единство этого мира, и это общее есть Бог. Это не есть сознательный личный Бог, это есть лишь всеобщая жизнь, живущая во всем всеобщее бытие, заключающееся во всем, или разум во всех вещах. Мы только называем это Богом. Этот Бог не существует самостоятельно сам по себе, Он есть только в мире, мир есть Его действительность и он только Его истина.

Такой пантеизм уже существовал и в дохристианское время. Он лежит в основе языческих религий, этих религий опьяненного естественного чувства, он произвел философское мировоззрение Индии, это мировоззрение мечтательной фантазии; он имел также философских представителей в различных школах в Греции, и даже кажущийся монотеизм, образовавшийся в конце древнего дохристианского мира, не в состоянии был вполне освободиться от него.

В христианском мире наиболее влиятельным представителем его был Спиноза. И когда он уже, но видимому, был давно похоронен Лессинг опять обратил на него всеобщее внимание в своей «Беседе с Якоби», но более всего опять возобновил его Шеллинг, и затем развил дальше Гегель, и оттуда он перешел во всеобщее обыденное мышление, проявляясь часто там, где присутствия его и не подозревают.

В основе всего, так учил Спиноза, лежит одна вечная субстанция, которая приходит к действительному проявлению в двояком мире: мысли и наполняющей пространство материи. Из недр этой субстанции, как вечно рождающей природы, всплывают отдельные формы, чтобы опять быть поглощенными потоком жизни. Как волны моря то поднимаются, то падают так и отдельная жизнь поднимается, чтобы опять возвратиться в ту всеобщую жизнь, которая есть смерть отдельного существования.

Вечное абсолютное бытие, учил Шеллинг в более ранний период своего философствования, постоянно переходит в двойной мир духа и природы. Чрез всю природу проходит и завершается в человеке все одна и та же жизнь. Та же самая жизнь проявляется в растении и в дереве, в море и в скале. Она же действует и производит творческую работу в могучих силах природы, и заключенная в человеческое тело – она производит в нем мысли духа.

Абсолютное, учил Гегель, есть всеобщий разум, который сначала утопает в природе, там как бы сам освобождается от себя, затем в человеке обнаруживается как самосознающий дух в котором абсолютное, в конце своего великого процесса, опять приходит к себе самому и понимает себя в единстве с самим собою. Этот процесс духа и есть Бог; мысль человека о Боге есть бытие Бога. Бог не имеет никакого бытия и никакого существования сам по себе. Он существует только в нас. Бог не сознает сам себя, только мы знаем о Нем. Человек мысля и зная Бога, измышляет и познает для себя самого Бога, и в этом-то и заключается Бог: Бог есть истина человека, а человек есть действительность Бога.

Таким образом, в конце концов, человек делается Богом.

Опровержение пантеизма заключается уже:

1) в самых его практических последствиях:

а) Пантеизм уничтожает религию. Его Бог не есть личный Бог, к Которому я мог бы вступать в личные отношения, Которого я мог бы любить, на Которого мог бы полагаться и Которому мог бы молиться. Это только сила необходимости, пред которой я могу преклоняться, всеобщая жизнь, в которую я могу погружаться; но я не могу вступать во взаимные соотношения с таким Богом и обращаться к нему как к личности.

б) Пантеизм подрывает самые, основы нравственности, потому что, по нему, все противоположности добра и зла суть только явления одного и того же абсолюта. С этой точки зрения они с логической последовательностью перестают быть действительными нравственными противоположностями: то, что мы называем злым, в сущности, столь же необходимо, как и доброе. А в таком случае как мы можем осуждать то, что существует по необходимости?

в) Пантеизм разрушает надежду. Подобно тому, как цветок умирает осенью, чтобы не ожить опять, так и человек утопает в потоке жизни, чтобы никогда уже не всплывать на ее поверхность. Можно, конечно, перенести цветок в гербарий; можно затем и человека сохранять в памяти, но, во всяком случае, он уже более не существует. Только грубый эгоизм говорят пантеисты, и заставляет нас не хотеть погружаться в море небытия. Но на это мы должны сказать, что именно Бог и вложил нам в сердце этот «эгоизм», и вследствие этого такой эгоизм должен заключать в своей основе истину.

Самые эти следствия уже представляют собою достаточное опровержение пантеизма. Но нам и могут возразить: такое опровержение неосновательно; нужно судить не по следствиям а по самому деду. Хотя дело и проявляется в следствиях, но даже не будем смотреть на следствия. Тогда само дело также будет служить опровержением потому, что пантеизм есть троякое противоречие разуму, совести и нашему сердцу.

2) Он есть противоречие разуму. Ведь он говорит о Боге, и в то же время отрицает Его.

а) Бог пантеизма есть нечто бесконечное, но и это бесконечное существует только в конечном, а это значит, что само это бесконечное недействительно. Ведь как бесконечное может быть равным конечному? Если конечное есть его действительность, то, значит нет и самой действительности его существа, следовательно, нет самого бесконечного. Таким образом пантеизм, предполагая бесконечное, сам и отрицает его.

б) И затем: как конечное может быть равным бесконечному? Бог пантеизма есть или природа, из которой возникает дух, или дух из которого возникает природа. Но природа бессознательна, а дух сознателен. Каким образом бессознательное может производить из себя сознание? Старое правило логики гласит что действие ничего не может содержать в себе такого, чего ранее не заключалось бы в причине. Сознание есть по отношению к бессознательному нечто совершенно новое и иное. Каким же образом может оно произойти из него?

в) Мышление требует личности безусловного. Чрез весь мир проходит стремление к личности. От низшей ступени бытия жизнь стремится возвыситься до личной. В человеке бытие достигает степени личности. Откуда эта личная тенденция жизни, если она не есть закон мира? И откуда этот закон, если принцип мира безличен? Но человечество сплачивается в цельный организм царства Божия, который также опять ищет своей личности, чтобы иметь в ней свое завершение в абсолютной личности, в Боге, в Котором все находит свое завершение. Таким образом, следовательно, и мышление требует личности безусловного; пантеизм есть, следовательно, противоречие разуму.

3) Не менее он есть и противоречие совести. Наша совесть требует господства нравственного закона, а господство нравственного закона требует личного Бога, потому что только Он может быть верховным Законодателем, только Он может быть верховным Судиею. Всеобщее сознание гласит что нравственный закон должен покоиться более, чем на человеческом авторитете, что он должен покоиться на высшем божественном авторитете. Правда, гражданское право может быть произведением человеческой воли, изменчивой воли. Но нравственный закон вечен; он имеет вечную основу, сверхчеловеческого виновника. Только на этом и основывается его непререкаемый авторитет. Следовательно, только Бог и может быть верховным Законодателем, и только Бог может быть верховным Судией. Мы требуем высшей справедливости, которая не может заблуждаться, как справедливость человеческая, – такой справедливости, от которой виновный не мог бы уклониться, как он может уклоняться от человеческой. Должна существовать, следовательно, высшая инстанция, к которой апеллирует невинный, и от которой не может уклониться виновный.

Могут пожалуй, сказать: сама совесть и есть законодатель и судия. Но если она не есть законодатель? Если она не есть судия? Она может быть помрачена, ослаблена, притуплена, она может смолкнуть, можно, наконец, закрыть себя против нее. Где же тогда будет справедливость, которая, однако же, есть основной закон земной жизни? Таким образом, в сущности, нет и самой совести. Но в таком случае оказывается потребность в непреложной, неумолимой и неизбежной совести, т. е. безусловной совести, которая есть Бог; Он-то и есть высшая совесть мира.

4) Пантеизм противоречит требованиям нашего сердца. Бог есть требование нашей совести и вместе требование нашего сердца. Мы созданы для благочестия, для веры, для любви, для надежды, для блаженства. Должен ли мир быть предметом нашей веры, нашей любви и т. д.? Мир есть нечто постоянно переходящее; каким же образом мы можем найти себе в нем покой? Вера и любовь суть личные отношения, и мы созданы для личного отношения. Может ли человек быть высшим предметом нашей любви? Где истинно существует любовь, там мы любим в человеке более, чем самого человека, Вся земная любовь указывает на нечто, стоящее выше земли. Только любовь к Богу и может быть вполне достойной человека и может вполне удовлетворить его. Но любовь есть личное отношение. Любовь к Богу требует личного Бога. Если мы отвергнем Личность Бога, то отвергнем и все лучшее, прекраснейшее и Высокое, что только находится в нас: веру, надежду и любовь, и то, что выступает на их место, есть лишь отчаяние, – не тихая и мирная преданность воле Божией, но холодное, тупое отчаяние, которое поклоняется лишь потому, что оно должно преклониться, которое преклоняется не пред любовью, а пред силой, которое, закрывая свои глаза, погружается в вечную смерть, где наступает конец для нас, для всего нашего лучшего бытия, для всего нашего личного существования. Пантеизм уничтожает нашу личность, потому что он уничтожает личность Бога. Его Бог есть Бог мертвых, а не живых, потому что он сам не есть истинная и существенная жизнь.

Одним словом пантеизм есть абсолютное противоречие нашему внутреннему существу, нашей внутренней личности, нашей внутренней потребности, противоречие разуму, совести и сердцу. Кто признает человека в его действительном существовании, тот должен признавать также и Бога. А кто признает Бога, тот должен также признавать в личного Бога, так как, признавая свою собственную личность, он должен признавать и другую личность, с которой можно входить во взаимообщение. Этим затеи и определяется все направление нашего мышления. (Сост. по кн. «Апология Христианства», Лютардта, стр. 41 – 46).

 

Б. Критика материализма.

***

 

Сущность материалистического лжеучения. Прямым последствием пантеизма является материализм, т. е. учение, по которому материальная природа есть единственно существующая, и она-то де и есть в полном смысле бытие. Материализм отрицает дух как безусловный, божественный, так и тварный, человеческий; по нему, только из материи и связанной с нею силы движения происходит мир и человек. Первый можно назвать материализмом физическим а второй можно назвать материализмом психологическим. Физический материализм старый; уже в греческой философии он был в ходу, хотя еще и в наивной форме. Уже с того времени тайна природы возбуждала в человеческом духе пытливость к исследованию. Исследователи ставили себе вопрос о первоначальной основе вещей и искали ее, как например ионические естествословы – философы, в самой природе и ее элементах, в воде и воздухе, или в хаотическом первовеществе.

Но другие, так называемые атомисты, как Демокрит, ставили на место первовещества атомы, т. е. протяжимые, но неделимые вещественные частички, которые, правда, будучи неизменяемы сами по себе, однако, чрез различное свое сочетание и распределение в пустом пространстве и создали все разнообразие явлений.

Но если возникал вопрос, что именно приводило эти атомы в движение и соединяло их, то на это отвечали: необходимость или случай. Правда, более глубокий философский дух Греции признавал, что для того, чтобы объяснить господство разума в мире, необходимо принимать высший разум который, хотя и не творческий, все-таки по крайней мере был мирообразовательным. Со времени Анаксагора эту мысль развивали многие великие философы Греции. Но Эпикур возвратился к атомистическому учению. По его учению, мир с его формами возник из случайного сочетания атомов. Отсюда, затем он выводил что правильное и самое надежное орудие познания суть чувства, и цель жизни состоит не в осуществлении нравственной задачи, а в счастье, т. е. в наслаждении, хотя и в более благородном и умеренном наслаждении. В этих положениях уже содержатся все существенные элементы и новейшего материализма.

Бога христианство и его мировоззрение завоевали умственный мир человеческого духа и водворили в нем свое господство, то материалистическое миросозерцание надолго было подавлено, пока оно вновь не проявилось в новейшее время, когда вновь сделало большие успехи. Оппозиция всему, исторически существующему, и особенно всему церковному, как она преобладала в прошлом столетии во Франции, перешла в последовательный материализм Ламетри и пресловутый «системы природы». Нет ничего, кроме материи, нет никакого отличительного от материи духа, – вот основное положение этого материализма. Направление нашего времени, которое односторонне предано заботе о материальных интересах, значительно посодействовало этому воззрению. Так в наше время оно нашло себе многих защитников вполне беззастенчивых в таких лицах как Фейербах, Фохт, Молешотт Бюхнер Геккель и т. п., и более осторожных и серьёзных во многих других естествоведах – натуралистах.

Несмотря на философское обоснование, которое придал ему Фейербах тут мы имеем дело не с научной теорией, а с решительной практической тенденцией. Тут имеется в виду (по крайней мере, этого хотят решительные и сознательные материалисты) устранить духовные и особенно религиозно – нравственные основы, на которых покоится теперешний строй нашего общества. Дело идет о существовании церкви, у которой отрицают самое право на него, посредством материалистических учений стараются отнять почву под ногами, как например это высказывал в свое время Карл Фохт со своей обычной беззастенчивой откровенностью, когда он прямо говорил: должно настать время, когда то, что называют церковью, совсем исчезнет с земли.

Эти материалисты теперь учат: материя есть все, и кроме нее нет ничего; она вечна и непреходяща, «первооснова всякого бытия»; всякая жизнь и всякое созидание есть только вещественная перемена; изменяются и исчезают только формы; атомы входят то в это, то в другое сочетание и, таким образом представляют собою вечное течение и вечную перемену бесконечно различных форм в которых материя и представляется нашим чувствам. «Тот же самый углерод и азот который растения извлекают из угольной и гуминовой кислот и аммониака, постепенно становится травой, клевером и пшеницей, животным и человеком чтобы, наконец, опять превратиться в навоз и аммониак. В этом и заключается все чудо круговорота бытия»: так учит Молешотт в своем «Круговороте жизни».

 

Опровержение материалистического лжеучения.

1) Материализм противоречит здравому мышлению.

По этому учению, следовательно, первооснова всего есть вещество. Но откуда это вещество? На это говорят: оно вечно и непреходяще. Но это значит не отвечать на вопрос а устранять его. Говорят: материя вечна. Откуда известно об этом? На это отвечают указанием на то, что такое предположение необходимо, так как иначе придется допустить Творца, а этого не хотят сделать. Но каким образом свойство вечности может заключаться само по себе в существе материи? С материей связывают силу. Откуда эта последняя? Не может быть ни материи из силы, ни силы из материи, потому что обе они совершенно различной природы. Но на самой себя не может быть также и сила, потому что она существует не сама по себе, а в связи, а в связи с материей. Материализм хочет разрешить загадку бытия и начинает с двух загадочных необъяснимых величин. Материя, будто бы, возникла из бесконечного числа атомов, т. е. неделимых вещественных частиц, Откуда материализм знает об этих атомах? Из опыта? Нет, потому что они не могут быть наблюдаемы. Никогда некто не видел атома и не может видеть его. «С границей чувственного опыта, – говорит Фохт, – совпадает также и граница мышления». А между тем, атомы находятся за пределами опыта! Эти атомы входят в различные сочетания, – продолжают представители материализма. По какому закону? По закону сродства? Но могут ли эти лишенные всяких свойств атомы иметь сродство? Да если даже они имеют его, откуда возникает самое движение в этих атомах? Ведь материя сама по себе есть нечто неподвижное, и всякая перемена в ней требует внешней причины, как учит Кант. По закону притяжения? Но откуда происходит это самое притяжение? И откуда происходит самая порядочность движения, в силу которой возникают вполне правильные и равномерные формы? Очевидно, мы должны требовать высшей силы, которая приводит тела в отношение взаимного притяжения, и разумной воли, которая управляет образованием материи по закону и порядку.

2) Материалистическое воззрение не объясняет появления организма.

Если бы существовали только внешние механические сочетания, то еще, допустим можно бы удовлетвориться признанием простой механической силы. Но откуда происходит организм? Напрасно пытались низвести его на простой физический процесс. Как бы мы ни представляли себе атомы, они, во всяком случае, оказываются недостаточными для объяснения организма. Между кристаллизацией и органической формой есть существенное различие. То, что отличает организм есть живое взаимодействие его внутренних частей, и взаимное отношение, в которое он вступает с окружающими его телами, чрез что в то же время происходит постоянное изменение в его состоянии. Тут открывается пред наблюдением не только мир причин но и мир целей.

Высшим исследованием природы является то, которое стремится познать в ней закон целесообразных отношений. Но это приводит нас уже к высшему разуму. Пантеизм Спинозы и новейшее естествознание начали борьбу против этой идеи «телеологии»: было бы-де «безумством» со стороны «ничтожного человека, этого однодневного насекомого», посягать на рассмотрение бесконечной природы по ее целям.

Но закон цели есть закон нашей духовной природы, и поэтому-то мы ищем и находим его также и, в нас. Он повсюду предъявляется нам как в отдельном бытии, так и в целом. В основе каждого организма лежит особая мысль. Эта мысль существует раньше, чем ее осуществление, и ее идея господствует над всем. Кювье определял построение даже первобытных животных из отдельных костей: настолько идея целого господствует также и над всеми отдельными частями. Эта идея работает для будущего, глаз для света, ухо для звука и т. д. Но глаз образуется во тьме, ухо в тишине. Только уже после того, как они получили свое образование, они вступают в отношение к свету и звуку. Мы видим, что здесь совершается целесообразная деятельность, которая, выводя нас за пределы всех внешних причин, указывает на образующую, целеполагаюшую мысль. И это господство мысли, проявляясь в отдельных частях, не простирается ли равным образом и на целое? В основе всего мира лежит мысль, план и поступательное осуществление его от низших ступеней все к более высшим пока не достигнута будет высшая цель, так что все развитие, очевидно, находится под господством идеи высшей ступени. Последнее раньше первого, целое раньше отдельного именно в идее. Так, следовательно, идеальная сила господствует как над развитием целого, так и всех отдельных частей.

Можно ли объяснить этот факт, когда мы будем признавать только материю и силу, или бессознательно действующую природу, а не творческую силу мирообразующего Разума?

Да если бы даже можно было обойтись с и этим воззрением в деде объяснения теперешней деятельности природы, то можно ли было бы им вообще объяснить первое происхождение органической жизни? Может ли органическая жизнь возникнуть из неорганической, живое из безжизненного? Штраус, правда, чтобы избегнуть принятия сотворения человека, хотел объяснить происхождение людей так же, как, по его мнению, возникает солитер не редко бывающий до 20 футов длины, именно, чрез так называемое generatio aequivoca, т. е. чрез самостоятельное происхождение из простого вещества, без посредства живого существа. Но точное естествознание ничего не знает о таком суеверии, – как это самопроизвольное зарождение. Все лучшие исследователи теперь приходят, без исключения, к принятию того безусловного правила, что живое возникает только из живого. Сколько ни ссылались на химические и физические силы и ни представляли себе природу, как великую химическую лабораторию, однако, несмотря на все успехи, сделанные химией в последние десятилетия, она еще не произвела ни одной живой клетки, и никогда не в состоянии будет произвести ее. И фаустовский Вагнер еще и теперь ждет того, чтобы из химической реторты вышел homonculus (человечек). Предположим даже, что природа есть великая химическая лаборатория, которая может производить даже и живое: но где же тот химик который работает в этой лаборатории?!

Одним словом материализм представляет собою нечто вроде тонкого ледяного покрова, ломающегося при всяком шаге, который делают на нем. Можно ли строить на нем миросозерцание?

3) Утверждение материалистов, что христианское мировоззрение падает пред лицом фактов астрономии и геологии, не имеет научного основания.

а) Что касается астрономии, то весьма часто можно слышать, что она служит опровержением христианства. Коперникова система, будто бы, сделала христианское мировоззрение решительно невозможным, и новые открытия только закончили этот приговор над ним. По христианскому мировоззрению, земля есть средоточный пункт вселенной, потому что здесь живет человек цель всего творения; здесь Сын Божий сделался человеком с целью избавления, влияние которого простирается на всю вселенную, и с будущей судьбой человека и его земли связывается будущая судьба всего мира. Между тем Коперникова система учит нас, что земля есть ничтожнейшая точка во вселенной, один из малейших спутников одного из незначительнейших солнц. Бесконечное пространство наполнено солнечными системами, по сравнению с которыми наша система есть ничто. В одной только видимой нам системе млечного пути находится более двадцати миллионов солнц! А наша система млечного пути есть только как бы мировой остров в великом мировом океане. В отдаленнейших пространствах все наполнено мирами, и что это за дали! Если бы мы по железной дороге делали по 42 версты в час и ехали денно и нощно, то нам потребовалось бы 400 лет для того чтобы доехать до солнца, и так как ближайшая неподвижная звезда находится в 269.420 раз дальше, то для того, чтобы достигнуть до нее, нам потребовалось бы ехать 108.000.000 лет. Каким же образом, следовательно, можно смотреть на землю как на средоточие вселенной, на эту пылинку в море мирового целого?

Что нам сказать на все это? Конечно, Коперникова система есть торжество истины и духа. Но действительно ли она несовместима с христианством? По крайней мере, сам Коперник не был такого мнения. С исследованиями астронома он, нам известно, соединял благочестивые обязанности духовного лица, и его именно религиозное воззрение и привело его к его великому открытию. Два величайших героя в области этой науки, именно Кеплер а вместе с ним и Ньютон были смиренными и искренними христианами.

Но могут сказать: эти великие основатели новой астрономии еще не видели всех последствий, сделанных ими открытий. Только последующая наука сделала эти дальнейшие выводы. Но обратим внимание на сущность дела.

На изложенное астрономическое воззрение мы, прежде всего, ответим: количество не есть еще мера для качества. Разве малейшее пространство не скрывает часто в себе величайших чудес? Если телескоп нам показывает, что наш мир во вселенной есть лишь как бы песчинка, то, с другой стороны, микроскоп показывает нам почти в каждой песчинке особый новый мир. Значение вещи не зависит от внешнего ее протяжения; количественность и качественность стоят часто как раз в обратном отношении между собою. Уже в VII псалме высказана эта мысль, когда там говорится, как человек, будучи ничтожным атомом по сравнению с величайшими мировыми телами, в то же время есть отобраз Бога. Малейший организм стоит выше огромной неорганической глыбы, роза в долине выше вздымающейся голой каменной скалы, и дух имеет больше значения, чем вся материя, а, следовательно, также и то место, в котором дух приходит к своему развитию, имеет больше значения, чем огромное пространство, служащее лишь преддверием для этого духовного развития. Наша земля представляет поразительнейшее доказательство в пользу этого. Земля предназначена быть, конечно, родиной человека, а не китов. И, однако же, ее поверхность на 2/3 по крыта водою. Да и из этой 1/3 большое пространство опять оказывается необитаемым вследствие холода, жара, песка и болот или, во всяком случае, создано так, что, по видимому, природа как будто бы хотела сделать пробу, насколько человек окажется способным к развитию при самых неблагоприятных условиях, как Гердер говорит об эскимосах. И затем еще ему приходится делить эту свою долю в земле со всевозможными хищными зверями и со всевозможными гадами, которые также оспаривают у него место! Следовательно, внешний масштаб количественности не может иметь существенного значения. «Количественность пространства, безусловно, безразлична для проявления духа, который часто в маленьком пространстве заключает величайшие чудеса». Как маленькое человеческое тело не недостойно духа, который и, однако же, обнимает весь мир, так и маленькая земля не недостойна Бога, чтобы Ему проявить на ней Свое откровение.

С другой стороны, было бы странно даже поднимать вопрос о том, сколько квадратных верст должна бы была иметь планета для того, чтобы быть вполне достойною для воплощения Превечного.

Тем не менее, мы можем также признать, насколько, по крайней мере, мы можем судить об этом, что наша земля в нашей солнечной системе, правда не во внешне – материалистическом отношении, но фактически и по своим качествам занимает центральное положение, так что она если не чувственное, то, во всяком случае, духовное средоточие ее.

Ни одно еще из тел нашей солнечной системы не приспособлено настолько, насколько приспособлена наша земля, быть местом органической жизни.

Например, на солнце вес его массы так велик, и связь материи вследствие этого настолько сильнее, (в 28 1/2 раз), чем у нас, что, как говорит Медлер «наши геркулесы, перенесенные на солнце, оказались бы на подобие немощных достойных сожаления и неспособных действовать своими членами существ», если бы даже расплавленное состояние солнца и вообще не исключало всякой возможности обитания и органической жизни на нем. Но чем более мы удаляемся от солнца, тем более непригодными становятся все материальные условия для человекоподобного существования.

Оставляя в стороне самую отдаленную планету Нептун, так как на ней условия самые неблагоприятные, уже на Уране, находящемся на расстоянии 2.702.000.000 верст от солнца, свет последнего так слаб, что глаз должен быть построен почти на подобие глаза ночной совы для того, чтобы он в этом печальном полумраке мог распознавать что-либо. Конечно, Творец мог устроить живущим там существам глаза таким именно образом. Но солнце кажется там столь малым (едва в три раза больше, чем кажется нам Юпитер), что оно почти совершенно теряется среди других звезд и так как солнечный свет там имеет только 3/1000 силы света в сравнении с нашим земным солнечным светом, то оказывается едва заметным самое различие между днем и ночью, утром и вечером а все постоянно закутано однообразным сумраком. При таких условиях очевидно, невозможна никакая истинно духовная жизнь. Когда затем ось Урана входит в уровень своего течения, то солнце всегда стоит в течение половины года (равной 42 земным годам) над северной, а другую половину года – над южной половиной!

Отношение времен года на Сатурне, при наклонности оси в 40 градусов лучше, и солнце кажется на нем уже больше; но в высшей степени, вероятно, что его поверхность по самому своему свойству не дает места для человеческого существования: плотность его почвы равняется только 1/10 плотности земли, следовательно, едва плотности пробкового дерева, так что ни одна еще планета не представляет столь рыхлой массы. А кольцо, или скорее ряд окружающих его колец (от 3 до 4), бросает свою, в несколько миллионов верст длиною, тень на зимнюю половину планеты в течение 15 лет так что предполагаемые жители ее должны в течение всех 15 лет бродить впотьмах.

Юпитер, этот исполин солнечной системы, имеет прямо стоящую ось, следовательно, не имеет никакой перемены во временах года, и продолжительность его вращения не обнимает и 10 часов, так что день, следовательно, состоит всего из каких-нибудь 5 часов, при таковой краткости дня мы едва ли можем связывать мысль о высшей человеческой культурной жизни.

Венера, по своим свойствам весьма близко подходит к земле, но, при наклонности оси в 72°, она имеет слишком резкую перемену во временах года. Затем, из безоблачности ее атмосферы также заключают, что она безводна и, следовательно, непригодна для органической жизни.

Что касается Меркурия, поверхность которого составляет 1/9 часть поверхности земли, то он слишком мал для человека: «его отечество должно быть больше». Кроме того, на этой планете тепла и света в 4 раза больше, чем на земле, что для нас испытывающих значительный зной в летние месяцы, было бы совершенно невыносимо.

Таким образом, мы видим, что только в земле вполне осуществлена идея планеты.

Другие планеты суть только постепенные попытки к тому; земля есть планета в собственном смысле слова, цель и центральный пункт планетной системы (насколько, по крайней мере, мы можем судить об этом), единственное тело в нашей солнечной системе, которое пригодно для развития высшей органической жизни, на подобие человеческой.

О мире же неподвижных звезд, находящихся за пределами нашей солнечной системы, мы почти не знаем ничего. Мы можем допускать, что наш мир составляет законченную в себе систему, обведенную световыми стенами млечного пути, и имеет центр, который, по мнению Медлера (1846 г.), находится в группе Плеяд (приблизительно в звезде Алкион, хотя новейшие исследователи и объявляют это маловероятным). В этом мире неподвижных звезд наша солнечная система находится в самой бедной звездами области, как остров в океане, правда, не посредине, но близко к средине «как бы еще на просторной площади» великого мирового города, подобно тому, как и наша земля в солнечной системе. И если бы по ту сторону нашей системы неподвижных звезд находились еще новые миры, то кто бы в состоянии был исследовать их, и кто бы мог измерить их границы? В этом отношении мы имеем только предположения и больше ничего.

б) Обратимся теперь к вопросу о геологии.

Действительно ли Библия и геология находятся в противоречии и несогласимы между собой, как утверждают материалисты?

Если мы заметим в своем старом многоиспытанном друге, или услышим о нем нечто такое, чего мы не можем понять, то разве мы непременно заключим что он заблудился, или будем осуждать его, а, напротив не скорее ли мы воздержимся от своего приговора, пока позднейшее время не даст нам необходимого объяснения? Такой старый многоиспытанный друг и есть, прежде всего, для нас Библия. Если нам встречаются загадки и противоречия, которых мы не умеем разрешить, то нам лучше воздержаться от суждений и подождать объяснения от будущего, чем сразу же произносить окончательный приговор. Уверены ли мы, что действительно правильно понимаем ее, так именно, как и должны понимать? Не может ли будущее пролить на нее для нашего разума другой, более ясный свет? Когда Коперник предлагал свою систему, то некоторые в интересах Библии находили нужным оказывать ему противодействие. Это противодействие, конечно, с течением времени прекратилось, а Библия для верующих и после Коперника осталась столь же несомненною, какою была и раньше его. Ведь она отнюдь не имеет своею целью преподавать астрономию, а только указывать путь к спасению, она о движениях небесных тел говорит самым простым, обыденным языком, как только люди в состоянии были понимать ее и как мы еще и теперь говорим о них. Таким же образом могло, с течением времени, возникнуть и еще то или другое недоразумение в понимании Библии, хотя чрез это она отнюдь и не теряла в своем значении.

Но, относясь, таким образом, к Библии, нам нет никакой нужды относиться с боязливым недоверием и к исследованиям человеческого разума, и полагать, что мы должны подавлять его высшим авторитетом писания. В самом человеческом духе, а также и в воле Божией, заключается необходимость того, чтобы человек исследовал. История показывает, что он не мог обойтись без этого, даже если бы хотели запретить ему это, и, несомненно, что в познании совершается действительный прогресс. Если только исследование ведется в духе искреннего и смиренного искания истины, то оно не лишено также и благословения Божия. Искренний и добросовестный исследователь может вполне надеяться на помощь Божию. Конечно, путь человеческого искания истины ведет часто чрез заблуждение. Это последнее всегда должно иметь свое место в человеческих исследованиях. Именно наиболее основательные исследователи в области естествознания, скорее всего, допускают, что нечто из того, что теперь признается еще за несомненное, рано или поздно, окажется заблуждением. Только поверхностный и легкомысленный ум выдает за установившиеся истины то, что есть лишь мимолетное мнение. И было бы лишь нравственно зазорным злоупотреблением науки, если бы из ее действительных или мнимых познаний исследователи сковывали для себя оружие для того, чтобы побороть религиозную веру. С таким злоупотреблением сама истинная наука ничего не имеет общего, равно как не имеют с ним ничего общего и ее истинные и действительные представители.

Чем более мы вникаем в область геологических исследований, тем более наталкиваемся па гипотезы, на неразрешенные проблемы и на разнообразие во взглядах. Та быстрая поспешность, с которою один опыт объяснения уже чрез несколько лет вытесняется другим, сильная неуверенность и разнообразие воззрений, которые еще господствуют в основных вопросах, должны быть признаны всеми. Мы укажем только на некоторые из важнейших.

аа) Кювье, как известно, думал объяснить образование земной коры (беспорядочное состояние каменистых слоев, подъемы и впадины, возвышения и глубины земной поверхности) только теорией сильных земных переворотов, которые могли быть произведены другими, отличными от теперешних, силами, хотя последовательность их, тем не менее, давала возможность признавать целесообразно действующую руку Творца, каковая теория нашла широкое распространение, и особенно разработана и обоснована была Агассицом.

бб) Напротив школа Ляйеля, авторитет которого в настоящее время признают большинство геологов, учит, что с самого начала действовали те же самые законы и таким же образом, как и в настоящее время, и вследствие этого она предполагает огромные эпохи, чтобы найти пространство, в котором бы эти тихо и медленно действующие силы могли произвести те многие и великие перемены, памятники которых мы находим в недрах земли.

вв) В то время, как одни, как напр., Дарвин и его школа, все разнообразие организмов выводят из одной или нескольких немногих основных форм, чрез постепенное видоизменение на протяжении необозримых пространств, чрез различные ступени вплоть до человека, другие видят в этом только «произвольную» и не научную «гипотезу», для надлежащего обоснования которой недостает фактов. (Укажем напр., на Вирхова, который неоднократно заявлял и доказал, что гипотеза Дарвина лишена всякого научного обоснования).

гг) В то время, как лишь несколько лет тому назад считалось несомненным, что великий потоп который по данным геологического исследования предшествовал теперешней форме земли, состоялся еще до появления человека, и ее имеет ничего общего с тем всемирным потопом, о котором сообщают предания народов и св. Писание, и что это последнее сказание не находит в естествознании никакого подтверждения, теперь, благодаря новейшим открытиям в Аббевилле или находке костей близ Ориньяка и т, п., исследователи нашли себя вынужденными допустить, что во времена этого потопа люди уже были на земле, так что самые предания нашли себе научное подтверждение, и только по времени относятся дальше того, которое предполагается Библией.

дд) Но и касательно самого времени существования человека преобладает такое колебание, что в то время, как Фраас Пфафф, Бер и др. идут не далеко за пределы библейского времяисчисления, определяя время потопа приблизительно за 7.000 лет, другие, как напр., Котта, считают со времени первого появления человека, по меньшей мере, 80.000 лет, а некоторые (как Вивиан и др.) возводят эту цифру, по меньшей мере, до 250.000 лет и еще некоторые (как Франк Кальверт и др.) прибегают уже да определения древности нашего рода к миллионам лет!

Эти примеры с достаточностью показывают, как многого еще недостает для того, чтобы в геологии и палеонтологии можно было приходить к всесторонне несомненным результатам, именно по тем вопросам, в которых они соприкасаются с Библией. А дока таких результатов еще не достигнуто, нельзя окончательно производить и сопоставления между естествознанием и св. писанием, и этот преждевременный опыт сопоставления их скорее может лишь препятствовать, чем содействовать отысканию истины. Таким образом, мы должны ограничиваться лишь тем, что возможно для нас при теперешнем состоянии вещей.

При этом прежде всего, необходимо установить правильную точку зрения. Никогда не может быть излишним повторение той истины, что Библия не есть учебник по астрономии или геологии, а документ религии; что она и не предназначена к тому, чтобы давать ответы на вопросы естествоиспытателей, или предвосхищать ни исследования, или даже только облегчать их, а имеет своею целью удовлетворение религиозных потребностей. Таким образом, и то, что она говорит о сотворении мира, она говорит не как естественнонаучный реферат, а как религиозное назидание. Таким образом, в ней отнюдь нельзя искать того, чего и не заключается в ней.

а) Первое, на что в ней обращается внимание, есть то, что мир сотворен Богом. Геология начинает с хаоса, находящегося в состоянии брожения и движения. Откуда этот хаос – геология не знает. Св. писание идет дальше хаоса геологии и говорит, что Бог сотворил и самое первовещество, из которого мало-помалу образовался этот благоустроенный и богатый формами мир. Это такое положение, которого геология совсем не касается, которого она, при наличности своих средств и не может ни обосновывать, ни отвергать, так как оно лежит за пределами ее научной компетентности, но это такое положение, которое вполне имеет религиозный интерес и, следовательно, громадную важность.

б) Затем св. писание говорит, что жизнь на земле, мир растений и животных получил свое начало именно чрез взаимодействие естественных сил и творческой деятельности Бога. Бог говорит: «да произведет земля», «да соберется вода», и «создал Бог». О начале органической жизни естествознание также ничего не говорит нам, и оно даже отказывается, по крайней мере, в лице наиболее серьёзных представителей его, дать объяснение его иначе, как чрез допущение высшей творческой силы.

в) Далее св. писание говорит, что земля в своем постепенном переходе от всеобщего к частному, от несовершенного к совершенному, от несвободного к свободному, все более приближалась к человеку, пока в нем не нашла венец и цель своих форм. Это повествование имеет глубокое религиозное значение, так как из него видно, что человек был целью творения Бога, был также истинною и последнею, а по этому и первою мыслью Бога, что при творении мира Бог имел в виду человека и Свое отношение к нему. Естествознание ничего не знает об этом, да ничего и не может знать о том, потому что это вопрос религии. Но предположение того, что земные формы образовались в последовательной постепенности вплоть до человека, она поразительным образом подтверждает и всякий дальнейший шаг ее исследований есть вместе с тем шаг в этом подтверждении. Если, по учению св. писания, земля сначала была покрыта водой, и затем явились горы и суша, эта последняя украсилась растительностью, вода наполнилась рыбой, воздух птицами, затем следовали земные животные, и все это было закончено созданием человека, то этот именно хаос развития (хотя, конечно, только в общих чертах и крупных очертаниях, причем указываются только главные члены, с оставлением в стороне побочных) раскрывает пред нами и геологическое исследование.

В одном только отношении естествознание оказывается, по видимому , правым когда оно требует для произведения главнейших форм земных образований больших пространств, чем допускаемое, преобладающим воззрением время, ограничиваемое шестью 24 часовыми днями. Достаточно, например, указать на большие каменноугольные залежи, которые образовались из громадного растительного мира, и, например в северной только Америке, по вычислению Лоджерса, занимают пространство в 6.250 квадратных миль, или в Саарбрюкенской области доходят до 19 или 20 тысяч футов ниже уровня моря; или на громадное, принадлежащее к позднейшему времени каменноугольное наслоение (причем например Гартиг определяет древность одного колоссального ископаемого кипарисового ствола 3.100 годами, а между тем там находятся одно над другим не менее 13 таких каменноугольных наслоений).

Принимая во внимание все это и многое другое, мы если и не будем прибегать к помощи биллионов как это делает школа Ляйеля, то, во всяком случае, должны будем допустить весьма большие периоды. Так, во всяком случае, смотрит на это дело геология.

Что касается богословия, то оно в отношении вопроса о днях еще не сказало своего окончательного слова, так как самое понятие о дне в Библии не имеет надлежащей определенности, и там говорится о таких днях которые существовали еще раньше солнца. Будем ли мы понимать под ними великие периоды, так как тысяча лет перед Богом как один день, и один день, как тысяча лет, так что под ними можно бы разуметь не обычные человеческие дни, а великие мировые дни или периоды; или мы будем смотреть на дни только как на известную форму выражения, в которой самый предмет должен подвергнуться ближайшему человеческому рассмотрению, – как бы мы ни понимали это – одно несомненно, что в библейском повествовании вопрос идет не столько о днях, сколько о самых делах. Для религии важно не время, а самый предмет; а предмет о котором идет речь, состоит в том, что Бог сотворил мир силою Своей воли в свободной любви, в постепенной последовательности отдельных форм до самого человека, чтобы в нем найти цель Своих творческих дел и с ним заключить союз общения в духе.

Если мир создан для человека, то он не есть что-либо чуждое нам, но в нем выступает родственная нам жизнь, и он имеет ближайшее соотношение к нам. Мы чувствуем, что тут волнуется жизнь, которая предназначена для нас; мы одни только и можем выразить всю тайну бытия, поэтому, все голоса природы находят себе отголосок в человеческой груди, и человек есть, так сказать, язык всего творения. В его духе отражается вселенная, и он высказывает тайну ее. Но результат познания его духа должен сделаться в его устах словом хвалы, которая прославляет Творца этого мира. (Сост. по кн. «Апология христианства», Лютардта, стр. 51-69).

 

а) Чудесное спасение от пожара.

В сороковых годах в гор. Староконстантинове (Волынской губ.), как всегда, стояла часть войска. Неизвестно по какой причине, солдаты были помещены невдалеке от порохового погреба. Была ли это неосмотрительность, была ли это необходимость – теперь не разбирать. В среде расположения части воинов была кухня, простая печь, устроенная по-походному, в земле. Печь была очень близка к пороховому погребу. Как случилось – неизвестно, но искра из печи попала в погреб; конечно, все, у кого было присутствие духа, бросились к погребу, чтобы потушить страшную беду. Кто не знает самоотвержения нашего солдата? Кто не знает его решимости пожертвовать своею жизнью, лишь бы выполнить долг службы? И в этот раз солдаты сделали многое, но не все: не отвратили страшного бедствия. Видно, нужно оно было жителям. Город запылал. Широкою рекою потекло пламя по городу. Дом за домом, улица за улицей становились добычею лютого пламени. Было горячее лето. Постройки были сухи, как солома. Не было спасения домам, тем более имуществу. Все гибло: хижины, дома и даже палаты. Был один каменный дом крытый железом; он был в стороне от огненной реки. Хозяин дома, гордый пан, не дрожал пред бедой, спокойно сидел на балконе, насмешливо оглядывал несчастных погорельцев и надменно говорил: «крыли бы, дурни, крыши железом и были бы спокойны, вот я…». Но не окончилась речь вельможного пана – замерла на устах. Страшный треск крыши прервал слова гордеца. С ужасным грохотом свертывались жестяные листы крыши, с грозным воем и свистом слетали они на землю и, то падая, то крутясь, то взлетая вверх то, опускаясь на соседние постройки, летали по воздуху. Ничего не спас гордый пан из своего огромного имущества. А тут же, не особенно далеко от дома гордого пана, в самом центре бурно лившегося пламени, стояла бедная, почти пригнувшаяся к земле, еврейская хатка. Ее владетельница была бедная – бедная еврейка. Когда рушились дома, крытые черепицею и даже железом, тогда можно ли было подумать еврейке, что ее крытая соломой хатка спасется от разъяренного беспощадного огня! Кто знает что перечувствовала в несколько страшных мгновений бедная женщина! Может быть, она переходила от отчаяния к безумию; а, может быть, что она в несколько мгновений поняла то, что не всегда понимают и великие мудрецы. Еврейка бросилась бежать от своего дома к церкви, которая была отперта. Вбежав в храм, еврейка упала на помост и горячо молилась о спасении своего дома. Как некогда услышал Господь мольбу хананеянки, так теперь не оставил Он горячей мольбы бедной еврейки: ее домишко остался цел и невредим, тогда как все окрестные дома сгорели почти до основания. Говорили, что еврейка не скрывала ни пред своими единоверцами, ни тем более пред христианами, что дом ее спасен заступлением невидимой ей Силы. Не меняют старые люди своего исповедания, и еврейка осталась иудеянкой. Но она не походила на тех прокаженных, которые оказались неблагодарными. У еврейки до самой смерти было живо чувство благодарности, и она всякий год до самой своей смерти, вносила в церковь несколько копеек.

Если всещедрый Господь не оставляет без внимания молитв людей, неуверовавших в Сына Божия, то оставит ли Он нас детей Своих, когда мы горячо вознесем к Нему свои молитвы сердцем и устами? (Воскр. чт, 1883 г., № 52).

 

б) Бог милосерд не только к праведникам но и к кающимся грешникам.

После победы над турецкими войсками под Хотином запорожские казаки, по своему обыкновению вторглись в турецкие земли для грабежа. Разграбивши много сел и городов турецких и наполнив богатою добычей свой корабль, запорожцы пустились по морю в обратный путь и уже приближались к Запорожью. Но в это время поднялся страшный противный ветер, и огромные морские волны с такою силою ударяли о корабль, что в нем скоро образовалась течь, и он быстро стал наполняться водою и тонуть. Видя неминуемую свою погибель, грабители запорожцы обратились со слезами и воплем великим к Богу, да избавит их молитвами пречистой Богородицы Печерской и св. архистратига Михаила от угрожающей им опасности, дав при этом обет послужить некоторое время в обители Матери Божией. И вот когда они молились, совершилось великое чудо: из нижней части корабля внезапно явился пред ними златовидный юноша на блестящем коне и, став посреди погибающих запорожцев, сказал им: «не бойтесь, мужи, но прилежно молите Бога, и Он избавит вас от смерти, на то Он и послал меня», и вдруг стал невидим. Между тем ветер утих море успокоилось, а корабль, который был уже до половины наполнен водою, оказался теперь совершенно сухим, как будто бы в нем никогда не было воды. Бывшие свидетелями такого чуда, запорожцы от всего сердца прославили Бога, избавившего их от ужасной смерти, и благополучно возвратились на родину, где и поспешили выполнить данный ими обет послужить в обители Божией Матери, в великой киевской лавре (Заимств. из собственноручных записок митроп. Петра Могилы, напечатанных в VII т. «Арх. юго-западной России», см. «Воскр. чт.», 1887 г.).

 

в) Господь спасает людей от явной опасности, если жизнь их полезна, то таинственным голосом, то иными средствами.

Один ремесленник (по занятию портной), работал в той комнате, в которой, в колыбели, спал его ребенок. Вдруг, среди веселости, без всякого видимого повода, им овладел какой-то непонятный страх, словно от спазмы сжалось его сердце, и какое-то смутное чувство говорило ему, что жизни спящего в колыбели его ребенка, угрожает какая-то опасность. Мало этого, он совершенно отчетливо услыхал внутри себя голос, кратко и определенно говоривший ему: «встань скорее и возьми ребенка из колыбели!»

Ремесленник не послушался сейчас же этого неизвестного голоса. Он старался даже успокоить себя разными соображениями. Ребенок спал по-прежнему крепко в своей постельке; ничто его не беспокоило в комнате; на улице также все было тихо. Откуда же может грозить опасность его жизни? «Должно быть, это просто воображение создало такое беспокойство душевное; нужно его прогнать», – порешил портной и, взявши опять иголку для работы, постарался даже затянуть песню. Действительно, ему удалось успокоиться на несколько мгновений; но потом вдруг по-прежнему, объял его страх, на этот раз гораздо сильнее прежнего, и опять он услыхал внутренний голос, более определенный и почти угрожающий: «встань скорее и возьми ребенка из колыбели!»

Опять отец прекращает свою работу, и песня сама собою как бы замерла на его устах. Внимательно он озирается кругом и осматривает всю комнату, начиная от своего рабочего стола и до самого последнего, отдаленного уголка ее. Так как он решительно нигде не нашел какого-либо повода опасаться за ребенка, а последний, по-прежнему, крепко спал в своей постельке, то ему показалось неразумным из-за какой-то воображаемой опасности беспокоить ребенка и вынимать его из теплой постельки. Не слушая, таким образом, голоса, он опять занял свое место за рабочим столом и принялся за работу; но у него уже исчезла прежняя веселость: он не напевал более песни.

Тщетно употреблял теперь он все усилия к тому, чтобы преодолеть какими-либо соображениями свой страх. Чрез несколько мгновений, страх снова возвратился и гораздо сильнее прежнего; в сердце же с силою громового удара опять раздался голос: «встань скорее и возьми ребенка из колыбели!» Теперь, наконец, он сделал то, чего требовал предостерегающий голос. Мгновенно он был уже у колыбели ребенка, поспешно взял его и отнес на свое место, где сам перед этим сидел.

Едва только он успел занять свое место, как в том углу комнаты, где находилась колыбель, раздался сильный грохот. Весь потолок мгновенно рухнул, повалился на колыбель и покрыл ее совершенно мусором и отвалившимися кусками штукатурки. Ребенок проснулся от сильного шума и заплакал, но он был цел и невредимо покоился на руках отца, который, будучи глубоко тронут случившимся, прижимал его к своему сердцу. Какою живою радостью объята была бедная мать, когда, заслышавши громкий шум, со смертельной бледностью в лице, вбежала в комнату; она боялась, что муж и ребенок убиты, а они оба остались целы и невредимы. Преисполненное глубокой набожностью ее сердце, равно как и ее мужа, излилось искреннейшею молитвою к Господу, когда муж рассказал ей, как чудесно был спасен дорогой им ребенок (Сост. по «Воскр. чт.» 1885 г., № 19).

 

г) Попечение Божие о сиротах.

В 1748 году, вдова барона Родиона Кондратьевича фон-Вейделя (он служил генерал – поручиком и, получив отставку, жил небогато в деревне Харьковской губ.), Елизавета Богдановна, урожденная Пассекова, искренно православная и набожная, на дороге в Петербург сильно занемогла в Ахтырке. Озабоченная участью юных детей своих, она усердно молилась в тамошнем Покровском храме пред чудотворною Ахтырской иконой Пресвятой Богородицы об исцелении. Во сне, на 2 мая, Божия Матерь объявляет ей, что она чрез пять дней оставит земную жизнь и должна поэтому готовиться к смерти, а имение раздать нищим. Больная упомянула о двух дочерях, которых она покинет в малолетстве и без пропитания. «О детях твоих не заботься, Я буду для них попечительницею», – отвечала Богоматерь и повторила приказание раздать имение, дабы совершались молитвы. Баронесса объявила о бывшем ей видении своему духовнику, равно и другим лицам и чрез пять дней действительно умерла. Затем вскоре, совершенно неожиданно, обе малолетние ее дочери были потребованы к Высочайшему двору, и там воспитанные, впоследствии, выданы в замужество, одна (Анна Родионовна) за графа 3. Г. Чернышева, а другая (Марья Родионовна) – за графа П. И. Панина. Этот драгоценный рассказ, помещенный в книге Филарета , архиепископа черниговского , мы можем несколько восполнить сведениями из рукописной автобиографии покойного архимандрита Новоиерусалимского монастыря, о. Мелхиседека (6 января, 1853 г.). «Императрица Елизавета Петровна, – пишет он – узнав от своих приближенных вельмож о благодатном сновидении баронессы и об оставшихся после нее сиротах прозванных – «дочерьми Богородицы», сказала: «нельзя Матери Божией, Царице небесной, видимо быть тем чем Она благоволила наречь Себя; это должна исполнить земная царица, ее верная служительница, Итак, я буду им вместо матери!» Когда, по Высочайшему повелению, сироты были из Харьковской губернии привезены в Петербург и представлены во дворец, государыня нежно целовала и прижимала их к своему сердцу, расположила остаться во дворце и дала им отличное воспитание «в страхе Господнем». Обе сестры, со временем пожалованы фрейлинами. Чернышева пользовалась дружбой великой княгини Екатерины Алексеевны и проводила с нею критическую ночь перед возведением ее высочества на императорский престол ).

Знаменитые сестры, храня живое, благоговейное воспоминание о чудесном устроении своей судьбы, делали важные пожертвования для Покровского храма, заключающего в себе Ахтырскую икону Божией Матери. Графиня А. Р. Чернышева построила вблизи него другой – каменный, во имя Рождества Христова храм с жилыми, по обеим сторонам нового храма, комнатами, где она нередко проживала по целым месяцам и хотела провести последние дни свои. В этом храме три картины, дар храмоздательницы, принадлежат кисти знаменитого испанского живописца Мурильо (3 авг., 1682г.), и приобретены за весьма дорогую цену. В соборный Покровский храм пожертвовано ею напрестольное евангелие (Езд. Моск.,1759 г.), обложенное серебряными досками, весом 2п. 22ф. и оцененное в 15.000 руб. ассигн., сребровызолоченный потир с дискосом, брильянтовое перо, изумруд, а брильянтовые знаки ордена св. великомученицы Екатерины, Высочайше пожалованные графине, возложены, по ее желанию, на ризу чудотворной иконы. Графиня М. Р. Панина прислала в дар евангелие в 5.000 руб., весом 1п. ЗОф., ради ежедневного за упокой поминовения о душах в Бозе почивших родителей ее, коих тела ею же, дочерью, перенесены и положены в эту св. церковь 1770 года, мая 18 дня. Но в следующем же году и она погребена была в том же храме, при гробах родителей ее ).

 

д) Промысел Божий в повседневной жизни человека.

Вспоминая свою прошлую жизнь и наблюдая настоящую, сообщает в одном духовном журнале некто г. Величков я пришел к убеждению, что не только в важных случаях жизни, но и в повседневной, Промысел Божий не оставляет человека, и самое незначительное, пропущенное без внимания в свое время обстоятельство имело смысл и значение в последующих случаях.

С целью поделиться своим убеждением с другими, я приведу несколько обстоятельств из своей жизни. Однажды, а был у всенощной в храме во имя Нерукотворенного Спаса (эта церковь вверху под куполом Можайского Николаевского собора) и, устав стоять, хотел во время чтения прислониться к стене, но, не доведя плеча своего на одну десятую вершка до стены, вздумал взглянуть на нее… и представьте мой ужас: я прислонился бы к двери, которая была не заперта, а за дверью зияло отверстие, шириной в 2 сажени, ведущее до самого фундамента вниз а на пути перекрещивались бревна, железные сваи ит. п. – Облокотись я, – и смерть неминучая; я разбился бы ранее, нежели долетел до земли.

Еще случай был в Москве: я пришел за покупкою в посудную лавку, тускло освещенную лампою, и подошел к прилавку. Бывший ранее меня покупатель потянулся через меня сбоку за сдачею. Желая дать место, я сделал шаг назад и упал в открытое отверстие, ведущее в подвал. Ноги мои, в поджилках зацепились за одну половинку двери; голова лежала на другом краю, а тяжесть корпуса увлекала меня вниз. Покупатель отшатнулся. Я онемел и только молча протянул руку, прося помощи… В тот момент когда я чувствовал что должен рухнуться, слышу, что меня кто-то пихает в спину, – одно движение, и я спасен. Рабочий, бывший в подвале, услышав шум, прибежал и спас меня, выталкивая в спину из отверстия. Будь он менее сообразителен и мешковат и я разбился бы о стеклянную посуду и каменные ступени.

Кто же спасал меня, как не Промысел Божий? Здесь видимо присутствовал Господь, исполняя Свои слова любви к человеку.

Я мог бы сотни случаев привести еще, но достаточно и того, что сказал и приглашаю всех и каждого не верить в слепой случай, не приписывать все только себе и только другим лицам но веровать в силу и власть Помощника и Покровителя – Бога Творца. Пусть каждый припомнит разные случаи в своей жизни, и он убедится, что самое незначительное обстоятельство не без воли Божией, а если так, то пусть не будет место ропоту и отчаянию, а покорность и терпение заменят, их («Душепол. чтен.», 1884 г., ч. I).

 

е) Чье-то участие в нашей жизни.

1. Весною 1860 года, двоюродный мой брат, – пишет граф М. Д. Бутурлин – генерал Д., в бытность свою в Петербурге, отобедав однажды у своего знакомого И. Н. К… а и желая доставить удовольствие семи или восьмилетней дочери последнего, предложил ее отцу покататься с нею в его (генерала Д.) карете, по случаю бывшей тогда в городе иллюминации. Карета была двухместная, и потому в нее уселись только оба упомянутые мужчины, а девочке пришлось стоять перед ними; монотонность тихого по улицам катанья надоела хозяину кареты, а так как выезжать из ряду экипажей не дозволялось, он приказал кучеру остановиться и вышел из кареты, чтобы пешком добраться до своей квартиры, находившейся неподалеку оттуда, у Конюшенного моста на Мойке. Но едва девочка уселась на месте, занимаемом прежде генералом Д., как какой-то экипаж лошадей коего не мог удержать их кучер устремился поперек рядов., и дышло этого экипажа врезалось в окно дверцы кареты, в коей сидели И. Н. К… со своею дочерью, и, пробив поднятое оконное стекло, вошло концом в противоположное окно. Случись это несколькими минутами ранее, когда генерал Д. сидел еще в карете, стоявшая между дверцами девочка была бы убита на повал.

«И после этого иные говорят, что чудес уже более нет. Их нет для тех, кои не хотят их замечать, – если, видевши их не хотят признавать их за таковые». (Из кн. «Простая речь о мудреных вещах» М. Погодина, изд. 1884 г.).

2. Отец московского профессора Крюкова, учитель рисования в Казанском университете, – обязался написать несколько образов для сельской церкви в имении помещика Моисеева, но не успел кончить своего обязательства и скончался. Вдова просила дать ей сколько-нибудь за изготовленную работу. Заказчик отвечал, что он потерпел убыток, обязавшись заплатить другому нанятому живописцу за окончание больше того, что должен был покойному. На том дело и остановилось. Вдруг профессор Казенбек (знакомый Моисеева и Крюкова) видит во сне кого-то, который ему говорит: скажи Моисееву, чтоб он удовлетворил вдову Крюкову». Казенбек не обратил никакого внимания на этот сон, как вдруг чрез несколько времени видит его повторение с упреком: что же ты не идешь к Моисееву? Рассказывая дома, он смеялся такому случаю, но никак не думал исполнять неприятного поручения. Наконец, он видит в третий раз то же самое, – и уже с угрозою: если Моисеев не даст денег Крюковой, то он умрет (он был болен), да если и ты не напомнит ему, то и тебе будет худо. Казенбек проснувшись, почувствовал лихорадку и испугался: «нет шутка плоха, пойду к Моисееву и расскажу ему все». Больной Моисеев отвечал: «помилуйте, я рад заплатить впятеро, лишь бы выздороветь», и послал тотчас сколько-то денег Крюковой. Он выздоровел у Казенбека также лихорадка не возобновилась. Крюкова была совершенно довольна, получив неожиданное удовлетворение» (Оттуда же).

3. «В 1872 году, в чистый четверг страстной седмицы, сидел я в конторе села Нового, я тут же был эконом Г. Вдруг влетает жужжа, какое-то насекомое с длинным туловищем и крыльями. Увидев его, я махнул платком – и оно упало на пол. Эконом хотел его задавить ногою, но я не велел и, взяв за крылья ножницами, понес вон. Едва мы переступили порог в переднюю, как за нами рухнул потолок – на то самое место, где мы за минуту стояли, и захватило даже стол, за которым я сидел: упал слой алебастра, толщиною в вершок, величиною в 1 1/2 квадратных аршина» (Оттуда же).

 

ж) Спасение от явной опасности.

Несколько лет тому назад прочел я в одной венской газете, кажется «Прессе», со всеми подробностями, следующее: На одной фабрике, через которую проходил вал, приводивший в движение посредством ремней различные машины, стоял один рабочий; вдруг услышал он как его окликнули по имени, он пошел к своему соседу и спросил его, что ему нужно. Тот положительно отрицал чтоб он звал его, и в тот же момент лопнула машина, так что, вероятно, убила бы только что отошедшего от нее рабочего, а, во всяком случае, сильно бы ранила его (См. соч. Гелленбаха: «Человек его сущность и назначение», изд. 1885 г.).

 

з) Спасительное предостережение.

Один Йоркшайский викарий пишет:

«Осенью 1858 года я жил в Инверкаджиле, в самой южной части Новой Зеландии. В те дни там была только одна гостиница, содержащаяся датчанином. Никакого селения там не было; местность была самая дикая. Дня через два по моем приезде в эту гостиницу, ко мне обратился, назвав меня по имени, один из корабельщиков делавших тот корабль, на котором я прибыл из Англии в Новую Зеландию. Я его хорошо знал, потому что, однажды, во время нашего переезда его заковали в кандалы за мятежные речи, и я часто с ним разговаривал как прежде, так и после этого происшествия. Когда наш корабль достиг входа в порт Чомерс, этот человек с пятью или шестью другими из экипажа дезертировал темною ночью, воспользовавшись китоловным ботом, находившимся при корабле.

Вечером я зашел в большую кухню нашего отеля и застал там этого человека и нескольких других. Они сидели около огня, курили и пили. Хозяин гостиницы был тут же, и мы все очень дружелюбно относились друг к другу. Оказалось, что трое или четверо из присутствовавших были также в числе дезертиров, хотя я сперва не узнал их. Они сообщили, что отправляются завтра утром на остров Руапюк, где жил миссионер, так как один из компании хотел жениться, а по соседству на материке не было никакого пастора. Я сказал, что охотно посмотрел бы миссионерскую станцию, а они тогда сказали, что намерены там остаться день или два лишних, так как на острове водится много диких кабанов, на которых можно будет поохотиться, ночуя в лодке. Они говорили, что у них множество провизии – мяса, рыбы, хлеба и т. д., сверх того пиво и водка и пара бутылок шампанского для свадебного завтрака. По их словам необходимо было отправиться около 4 час., чтобы избежать прилива, который был опасен в месте переезда. Все они очень хотели, чтоб я к ним присоединился, и я совсем вошел во вкус этого предприятия и обещал отправиться, если они меня позовут. Помню, как встал чтобы идти спать, и сказал: «ну, хорошо! так как я должен быть готов раньше 4ч., то не буду больше сидеть». Тогда было около 11 ч. Они сказали, что все сейчас улягутся и разбудят меня непременно: «не бойтесь, без вас не уедем!"

Я оставил их с самым решительным и твердым намерением отправиться с ними. Дело было улажено, и только ради этого я и отправился спать, так как иначе подождал бы еще по крайней мере час. У меня не было с собою свечи; я зажигал ее обыкновенно в спальной. Выйдя из той кухни, я прошел через вторую кухню в переднюю часть дома и вошел на лестницу. Я поднялся ступень на пять, когда кто-то или что-то сказало: не езди с этими людьми. -, На лестнице, наверное, никого не было; я остановился и сказал: почему? – Голос который как будто принадлежал другому лицу, явственно говорящему внутри моей груди (а не в уши), сказал пониженным тоном, но с повелительным выражением: ты не должен ехать. – Но, сказал я, я обещался. – Ответ или предостережение повторилось опять: ты не должен ехать. – Но как мне быть? они придут за мною. – Тогда тот же внутренний голос, который не был однако частью моего сознанья, особенно отчетливо и выразительно сказал: ты должен запереть свою дверь. – Все это время я стоял неподвижно на лестнице; я даже не помню в эту минуту, запиралась ли моя дверь: это для меня ясно из того, что, подумавши сначала, что я должен ехать и поеду, я затем сейчас же ощутил странное чувство таинственной опасности и недоумевал, как мне загородить дверь в случае, если у нее нет замка или болта. Дойдя до комнаты, я зажег свечу и, осмотревшись, я нашел у двери крепкий железный болт. В доказательство того, что дело было не в простом чувстве нежелания, я могу упомянуть, что даже и тут я колебался, запирать дверь или нет, – так хотелось мне ехать и так я привык в те дни (мне было только 19 лет) поступать по своей воле во всех случаях. Наконец какой-то внутренний толчок заставил меня запереть дверь, и я лег в постель. Тогда прежнее волнение сменилось во мне великим спокойствием, и я скоро заснул.

Первое, что я услышал – часов около 3 утра (я предполагаю), – были удары в дверь, как я и ожидал. Я совершенно проснулся, но не отвечал. Тогда я услыхал голоса, и дверь стали сильно трясти и дергать. Я не говорил, ибо знал, что только ответь я, и меня непременно бы убедили. Я решился не ехать. После стука и шума я услыхал их божбу и проклятия. Но я лежал притаясь. Наконец, они отчаялись и ушли. Я полежал немножко, недоумевая, не было ли это в конце концов безумием с моей стороны, и затем заснул здоровым сном.

Около 9ч. я сошел в столовую, где завтракал какой-то военный – капитан или полковник. Когда я вошел в комнату, он сказал: – слышали вы, что случилось? – Нет, я только что встал. – Как же! – сказал он – какая-то компания отправилась рано утром из гостиницы в Руапюк и ни лодка разбилась о камни, и все они до одного потонули. – Я сказал ему, что чуть было не поехал вместе с ними. Ну, так вы счастливо отделались, – сказал он. – Я сообщил ему, что имел что-то вроде предостережения и что запер дверь, но не рассказал всех подробностей.

Тела двоих или троих из этих людей были прибиты к берегу в тот же день, остальные – через несколько дней. Никто из них не спасся, и если бы я был с ними, то погиб бы, без всякого сомненья». (См. кн. «Прижизненные призраки и другие телепатические явления» Э. Гёрнея, Ф. Майерса, Ф. Подмора, пер. с англ. 1893 г.).

 

и) Замечательный случай из жизни крестьянина поэта Сурикова.

Умерший в Москве в 1880 году крестьянин поэт Ив. Захар. Суриков талант которого ставится рядом с Кольцовым и Некрасовым терпел крайнюю нужду, которая у него иногда доходила до ужасных размеров. Раз поэт даже хотел покончить с собой, только промышление Божие спасло его от рокового исхода. Дело было так. Отец Сурикова, совсем не терпевший грамоты, постоянно негодовал на сына, начавшего писать стихи еще мальчиком. Только мать радовалась уму сына и покровительствовала его литературной работе. Но вот она померла. Отец женился во второй раз и молодому Сурикову в доме отца совсем житья не стало, так что он уже женатый, принужден был покинуть отчий дом. Несмотря на некоторую веру в себя, Суриков был все-таки беспомощен. Жил он с женою и детьми в тесном углу подвала буквально впроголодь, при отсутствии заработка. Что делать? За что ухватиться? Подвернулось в типографии место наборщика, поэт берется за незнакомое дело. Постоянно слабый здоровьем, он подышал недели три свинцовой пылью, получил боль в груди и покинул типографию, не заработав ни копейки. Настали черные дни. Видеть каждый раз по возвращении домой, заплаканные глаза больной жены, голодных детей приходилось все чаще. Наконец бедняк дошел до отчаяния. «Самоубийство – вот исход», шепнул кто-то ему однажды в темную ночь, когда дождь хлестал в окно темного подвала, где плакала жена и в бреду метался ребенок. «Все равно, ты бесполезен для них!» не умолкал тот же голос: «поди скорее и покончи с собою!» Поэт переживал страшные минуты: в сердце как бы иссяк источник веры, а на устах нет молитвы. Не помня себя, Суриков гонимый неведомой силою, идет на мост, под которым бурлили мутные волны Москвы-реки. «Нет никого, теперь можно» – мелькнула в его голове мысль, и он готов уже броситься с высокого моста, но вдруг послышался ему знакомый голос матери: «сын мой, остановись». Просветлев душою, он остановился. Впоследствии поэт не мог без слез рассказывать друзьям об этом и все, что пережил в роковую ночь, передал в стихотворении «На мосту» («Кормчий» 1894 г.).

 

й) Из «Воспоминаний графини А. Д. Блудовой».

Вот что рассказывает графиня А. Д. о своем прадеде по матери, князе Николае Петровиче Щербатове, сподвижнике Петра Великого, при котором он состоял неотлучно в продолжение всей шведской войны, а по кончине Великого царя вскоре вышел в отставку. 1. «Всей душою преданный великому человеку, «кем наша двинулась земля», упоенный славою славного времени, ослепленный блеском этого нового мира, открывшегося перед изумленным взором тогдашней молодежи во всем обольстительном очаровании науки, силы и гордости человеческой, во всей распущенности нравов и во всем разгуле ума, прадед мой вполне увлекся духом времени или, лучше сказать, духом своего полувоенного, полупридворного кружка, и унесся, может быть, далее других в открытую пучину вольнодумства, почти до отрицания Всемогущего Бога. Его портрет остался у нас. Лицо смуглое, черные, умные глаза, стриженные по европейски волосы, бритая борода, небольшие усы, костюм немецкий, – придают ему какое-то сходство с самим Петром I; но нет открытого и отважного взгляда Петра. Тонкое, слегка насмешливое выражение веселых несколько прищуренных глаз и улыбка (далеко не идеальная) довольно грубого рта, у человека, насладившегося своею молодостью без слишком большой разборчивости и сдержанности, носят отпечаток скептицизма и страстности. А все-таки есть что-то привлекательное в этом лице: – это человек не дюжинный, этот человек находился неотлучно при Петре во всю шведскую войну, и на море на галерах, и на сухом пути, в битве под Полтавой; и по кончине Петра не пожелал более служить, оплакивая, в страстном порыве горести, полководца и царя, которому поклонялся и которого любил как гения и героя. В какое время именно, не знаю, – в правление ли Меншикова, или Долгоруковых, князь Николай Петрович жил спокойно в отставке в своем семейном кругу (он был женат на Шереметевой), как вдруг в один прекрасный день его арестовали и посадили в Петропавловскую крепость.

Он не имел ничего на совести и не мог понять, какую на него взвели клевету; ему, разумеется, ничего не объявляли. Это, впрочем, было обыкновение того времени, но обыкновенными тоже вещами считались тогда пытка и казнь смертная, во всей разнообразности жестокого воображения и жестоких нравов тогдашних. И вот, оторванный от жены и детей, от удобств своего барского дома, князь Николай Петрович безвинно обвиненный, томился в безмолвном уединении каземата, в безвестности равно о близких своих и о недругах погубивших его, и в тревожном ожидании мучений и казни, но не искал утешения в забытой им утраченной вере, опираясь лишь на горделивое сознание своей юридической невинности. Долго, оставленный всеми, без занятия, без книг, без сношений с людьми, упорно крепился он как философ и стоик, против случайностей жизни и против коварства человеческого, гордо вооружаясь бесплодным терпением, безнадежным презрением к ударам слепой фортуны – классической богини, вычитанной им в виршах и прозе подражателей эллинских поэтов.

Время шло тяжело и медленно, и никакой перемены не приносило за собой в положении мнимого государственного преступника. Однажды, после длинного, бесконечного дня, проведенного в размышлениях и догадках о вероятно роковой развязке своей судьбы, князь заснул. Уже давно перестали являться ему, даже во сне, прежние светлые картины и лица; уже давно самые сновидения его заключались в тесной рамке каземата; даже спящего воображение уже не имело силы унести его из плена, возвести от тли. Так и на этот раз во сне князь Николай Петрович увидел себя в своем тесном, сыром тюремном жилье, но мрак темницы редел как редеет темь в ночи, перед рассветом гораздо прежде чем займется заря, – и ему стало свободнее дышать. Смутное, тревожное предчувствие охватило его, он ожидал чего-то или кого-то, и волнение давно забытой надежды овладело им.

Дверь отворилась без обычного скрипа, без раздражающего звука ключа и замков, и вместо единственного посетителя его, – очередного караульного, предстал пред ним «некий древний, благолепный муж». Лицо его сияло такой чистотой, жалостливой любовью, такой тихий свет и такая атмосфера покоя окружали его, что спящий не мог себе дать отчета в подробностях явления; черты, одежда, все ускользало в неопределенности, перед светозарным выражением любви, кротости, жалости на этом лице. В радостном изумлении смотрел на него князь и безмолвствовал; и вот послышался тихий, но сладко – внятный шепот: «ты не спишь, князь Николай, – сказал гармонический голос – ты не спишь, но очи твои держатся, и ты не видишь ни своего положения, ни ожидающей тебя судьбы. Судьба твоя в твоих руках. Ты напрасно ищешь причины твоего заточения в злобе или происках врагов. Люди здесь слепое орудие; твоя печаль не к смерти, а к славе Божией. Князь Николай, забыл ты Бога! Обратись, прибегни к молитве, и Тот, Кто разрешил узы святых апостолов и отверз темницу их. Тот выведет и тебя отсюда, и возвратит тебя твоей сетующей, молящейся семье». Князь проснулся, вскочил с постели; все было темно, пусто и сыро в каземате по-прежнему. Не было следов видения, но что-то необычайное зашевелилось в его душе; смутные воспоминания детства и сладких минут доверчивого умиления, когда в первое число месяца служили дома всенощную, или когда освещали воду накануне Крещения Господня, или когда стоял он полусонный, но радостный подле матери в их приходе со свечою и вербою в руке… Прочь это ребячество, – подумал он. – Неужели я так слаб и опустился в этой темноте и скорби, что стану верить снам и молиться на иконы святых? А порадовалась бы этому малодушию моя бедная княгиня, Анна Васильевна: она так часто уговаривала меня хоть «Отче наш» прочесть с нею, когда она усердно клала земные поклоны перед кивотом своим, с всею набожностью своего Шереметьевского рода».

Так отшучивался от впечатлений сна князь Николай Петрович; но эти впечатления его преследовали весь день, и, вспоминая неземную красоту явившегося ему старца, он невольно искал сходства со знакомыми ликами, изображенными на иконах на стенах московских церквей. Однако гордость и упрямство взяли верх и не прочел он ни одной молитвы, даже не сказал про себя: – «Господи, помилуй!»

Опять потянулись долгие дни, и ничего не случалось, что могло бы прервать однообразное томление тюремной жизни. Уже впечатление необыкновенного сна сглаживалось из памяти князя, вполне возвратившегося к своему безутешному стоицизму, как вдруг опять повторился тот же сон, во всех своих подробностях; только сияющий лик старца как бы подернулся грустью, и он с тихим упреком выговорил князю за его неверие.

Князь Николай Петрович был потрясен. Так много времени прошло после первого сновидения, воспоминание и даже впечатление этого сна так изгладились из его памяти, что явление нельзя было приписать его собственному воображению. Неужели тут есть что-нибудь сверх естественное? На этот раз он был вполне озабочен, и мысль его была беспрестанно занята видением; но покориться, смирить себя и свою гордость, заплакать и молиться он не хотел и упрямо крепился. Но он уже не знал душевного покоя, и через несколько ночей опять увидел чудный сон. Лучезарный старец предстал по-прежнему пред ним, но строгость лица его поразила князя. «Очи твои держатся и сердце окаменело, князь Николай, – сказал он – а время идет, срок близок: кайся и молись! Ты мне не веришь, ты не веришь в Пославшего меня; поверишь, может быть, вещественному доказательству истины моих слов. Когда поведут тебя на ежедневную прогулку в равелин, идучи по коридору, взгляни на третью дверь от твоего каземата; над нею повешена икона. Попроси офицера снять ее и дать тебе, это образ Казанской Божией Матери. Возьми его, молись, проси заступления Пречистой Девы Богоматери. И опять говорю: веруй, проси, и просящему дастся; будешь освобожден и возвращен семейству, которое молится за тебя. Это мое последнее посещение; меня ты не увидишь более. В твоих руках твоя судьба; выбирай: позорная смерть, или свобода и долгая, мирная жизнь!"

Сновидение исчезло, и с пробуждением закипели мысли и чувства у князя Николая Петровича. Невольно, неодолимо вливалась вера в душу его; и как ни боролся с самим собою, надежда и молитва воскресали в его сердце, хотя гордость не допускала еще слов на его уста. День, другой, он шел по коридору, и только досчитывал до третьей двери, но крепился и не поднимал глаз вверх. Однако не утерпел, и один раз решился посмотреть. Какой-то маленький, темный четвероугольник точно чернел над дверью; но князь не погрешил против дисциплины: ничего не спросил у дежурного офицера, однако этот четвероугольник тянул и манил его к себе ежедневно, а по ночам догадки о том, точно ли это изображение святое, и именно Божией Матери, как было сказано ему во сне, мешали ему спать. Наконец, он решился попросить снять этот образ и позволить ему взять его к себе. Дежурный офицер позволил; и когда, оставшись один в своем каземате, он стал разбирать и чистить образок, вышло, что это точно изображение, называемое иконой Казанской Божией Матери. И это вещественное доказательство истины слов слышанных во сне, или, скажем лучше, святое действие благодати неистощимой любви Бога к грешному человечеству, согрело сердце князя Николая Петровича и открыло ему глаза: уверовал он как Фома, пал ниц, и со словами «Господь мой и Бог мой!» полилась, из глубины пробужденной души его, горячая мольба и благодарение; и мир, и покой, и свет разлились в упрямом, смущенном уме. Чрез несколько дней пришел приказ возвратить его на волю; также без всяких объяснений последовало его освобождение, как прежде последовал его арест.

Князь Николай Петрович взял с собой образ, сделал на него золотой оклад и перед кивотом, куда поставил его, он читал со своею княгинею «Отче наш» с такою же верою и усердием как сама Анна Васильевна, дочь благочестивого Шереметьевского дома.

2. В Москве же был странный случай, который рассказывала мне (уже долго после) Марья Алексеевна Хомякова, мать поэта, сама знавшая и лиц и происшествие, и совершенно неспособная ко лжи. Один из наших генералов, возвратясь из похода на турок, привез с собою турецкого ребенка, вероятно, спасенного им в какой-нибудь свалке, и подарил его своему другу Дурнову. Мальчик вышел умненький, ласковый, добронравный. Дурнов полюбил его и стал воспитывать, как сына, но не хотел его крестить, пока тот сам не понял бы и не изучил истин христианской веры.

Мальчик подрастал, с любовью и жаром учился, делал быстрые успехи и радовал сердце приемного отца своего. Наконец, Дурнов стал заговаривать с ним о принятии христианства, о святом крещении. Молодой человек с жаром, даже с увлечением говорил об истинах веры, с убеждением о православной церкви, Мальчик подрастал, с любовью и жаром учился, делал быстрые успехи и радовал сердце приемного отца своего. Наконец, Дурнов стал заговаривать с ним о принятии христианства, о святом крещении. Молодой человек с жаром, даже с увлечением говорил об истинах веры, с убеждением о православной церкви, ходил с домашними на церковные службы, молился, казалось, усердно, но все откладывал крещение и говорил Дурнову: «погоди, батюшка, скажу тебе, когда будет нора». Так прошло еще несколько времени, ему уже минуло 16 лет и в нем заметили какую-то перемену. Шумная веселость утихла в нем; живые, безбоязненные глаза подернулись грустью; звонкий смех замолк и тихая улыбка казалась как-то преждевременною на цветущем ребяческом лице. «Теперь», сказал он однажды, «я скоро попрошу тебя крестить меня, батюшка! Теперь скоро пора; но прежде есть у меня просьба к тебе: не откажи. Прикажи купить краски, палитру, кисти; дай мне заказать лестницу, как скажу, да позволь мне, на этот один месяц не пускать никого в мою комнату и сам не ходи». Дурнов уже давно привык не отказывать ни в чем своему приемному сыну; как желал он, так и сделали. Молодой турок весь день просиживал в своей комнате, а как стемнеет, придет к Дурнову, по-прежнему – читает, занимается, разговаривает но про занятия в своей комнате ни полслова; только стал он бледнеть, и черные глаза горели каким-то неземным тихим огнем, каким-то выражением блаженного спокойствия. В конце месяца он просил Дурнова приготовить все к крещению и повел его в свою комнату. Палитра, краски, кисти, лежали на окне; лестница, служившая ему вроде подмосток, была отодвинута от стены, которая завешена была простыней; юноша сдернул простыню, и Дурнов увидел большой, писанный во всю стену, святой убрус, поддерживаемый двумя ангелами, а на убрусе лик Спасателя Нерукотворенный, колоссального размера прекрасного письма… Вот задача, которую я должен был исполнить, батюшка, теперь хочу креститься в веру Христову; я жажду соединиться с Ним». Обрадованный, растроганный Дурнов спешил все приготовить, и его воспитанник с благоговейной радостью крестился на другой день. Когда он причащался, все присутствующие были поражены неземною красотою, которою он преобразился. В тихой радости провел он весь этот день и беспрестанно благодарил Дурнова за все его благодеяния, и за величайшее из всех – за познание истины и принятие христианства, за это неописанное блаженство, говоря, что он более, чем родной отец, для него, что он не преходящую даровал ему, а жизнь вечную. Вечером юноша нежно простился со своим названным отцом, обнимал, благодарил его опять, просил благословенья; видели, что он долго молился в своей комнате перед написанным Нерукотворенным Спасом; потом тихо заснул – заснул непробудным сном. На другое утро его нашли мертвым в постели, с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, со сложенными на груди руками.

Кто вникнет в тайну молодой души? Какой неземной голос ей одной внятный, сказал ему судьбу его и призвал его в урочный час к паки – бытию купели? Кто объяснит это необъяснимое действие благодати, призывающей к Отцу небесному неведомым, таинственным путем в глубине сердца избранников своих? Дурнов оплакивал с родительской любовью своего приемыша, хотя и упрекал себя за свое горе при такой святой, блаженной кончине. Комната, где скончался юноша, сделалась часовней или молельней, где ежедневно молился Дурнов. В 1812 году дом сгорел но стена с образом уцелела, только изображение было очень повреждено; его реставрировали, и от оригинала остались только один глаз и бровь. Однако набожные люди продолжали приезжать молиться тут, а впоследствии в нем была основана богадельня на 40 престарелых вдов и девиц, и комната молодого турка освящена в прекрасную домовую церковь, весь день открытую, куда со всех концов Москвы приходят и доныне служить молебны перед образом, писанным на стене. Богадельню зовут Барыковскою по имени основателя; а церковь – Спаса на Стоженке («Русск. Арх.» 1889 г., кн. 1-я).

 

к) Сам Господь хранит детей.

В житии великого подвижника Божия, Саровского старца о. Серафима, мы находим поразительный случай Промысла Божия, охраняющего младенцев. Прохору, так звали о. Серафима в миру, было всего семь лет; его благочестивая мать, во исполнение завещания своего покойного мужа, усердно занималась построением приходской Сергиевской церкви, сама следила за работами и для осмотра постройки нередко поднималась на самый верх здания. Раз она взяла с собою и семилетнего отрока Прохора на самый верх строившейся тогда колокольни. Занятая осмотром работ мать не заметила, как малютка отошел от нее, оступился и с высоты упал на землю. Пораженная ужасом мать сбежала с колокольни, воображая, что найдет сына своего разбитым до смерти, но какова же была ее радость, когда она увидела его целым и невредимым: дитя уже стояло на ногах! Нет нужды говорить, что все признали это спасение мальчика особенным чудом Божиим и прославили дивную силу Божию, охраняющую невинных детей в минуты смертной опасности. – Кто благоговейно внимает путям Промысла Божия, тот нередко может видеть подобные проявления Божией милости к детям коих ангелы-хранители, по слову Самого Господа, всегда видят лицо Отца небесного и ограждают детей от опасности. Над юным Прохором сбылось слово писания: «на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею» (Пс. 90, 12).

Вот еще подобный рассказ из жизни известного нашего историка-писателя, Николая Михайловича Карамзина. Будучи десятилетним мальчиком в один жаркий летний день читал он книгу под тенью старого дуба в лесу, а его дядька-старик сидел на траве неподалеку от него. Вдруг нашла грозная туча, блеснула молния, загремел гром и полил дождь. Старик звал мальчика домой. Мальчик неспешно пошел с ним к дому. Гроза усиливалась. Не прошел он нескольких шагов как из лесной чащи выбежал медведь и прямо бросился на него. Мальчик шел в задумчивости и вовсе не видел опасности. Еще минута, и он был бы в лапах лютого зверя; но в это самое время грянул страшный гром какого мальчик еще никогда не слыхивал; ему показалось, что небо над ним обрушилось, что молния как бы обвилась вокруг его головы… Он закрыл глаза, упал на колени и только мог сказать: «Господи!» -Прошло полминуты, он взглянул и – видит пред собою убитого молнией страшного медведя. Долго мальчик стоял на коленях, нескоро он мог придти в себя, наконец он устремил глаза на небо и, несмотря на черные, густые тучи, он как воочию видел сердцем, чувствовал присутствие там Бога Спасителя. Полились слезы из очей его – слезы глубокой, горячей благодарности Господу за спасение жизни. Он сам описал этот случай и в заключение своего рассказа говорит: «читатель, верь или не верь, но этот случай не выдумка!"…

А вот дивное чудо милости Божией которое благоугодно было Господу Богу явить в наши дни над одним погибавшим беспомощным ребенком. Это было в конце 1893 года, в окрестностях села Средне-Ахтубинского, Царевского уезда, Астраханской губернии. Тринадцатилетний мальчик Гриша, сын небогатого крестьянина этого села, был пастушком на хуторе у другого крестьянина. Хозяин послал его с овцами в село, находившееся от хутора в 10 верстах. Погода, по видимому, стояла хорошая, и мальчик спокойно отправился в путь по знакомой дороге, не запасшись ни хлебом, ни лишней теплой одеждой. Медленно подвигался он со своими овечками вперед, а между тем начал подувать пронзительный, холодный ветер, который скоро превратился в сильнейший, почти небывалый ураган. Началась столь памятная всем жителям той местности, почти неслыханная дотоле метель, которая продолжалась целых трое суток. На первых порах у мальчика мелькнула мысль поторопиться добраться до села, но потом когда ураган стал усиливаться, ветер бил прямо в лицо, снежные хлопья залепляли глаза, и овцы, подчиняясь направлению ветра, постоянно стали сбиваться с дороги, – мальчик понял что всякая попытка сопротивляться силе ветра, чтобы достигнуть села, напрасна. В отчаянии он начал громко плакать и кричать, но звуки его голоса тотчас же замирали в воздухе, и беспомощный мальчик уже невольно шел за овцами по направлению ветра в сторону от дороги. Для несчастного ребенка не оставалось никакой надежды на спасение, и он сбившись с пути, в своей плохой одежде должен был замерзнуть среди поля. Но Господу Богу угодно было спасти ребенка. Почти бессознательно, не зная куда, идет мальчик за овцами. От сильной метели образуется непроглядная мгла, так что с трудом может он разглядеть впереди идущих овец. Стараясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь эту непроницаемую мглу, ребенок наконец замечает что шагах в десяти от него что-то чернеет. Собравши последние силы, он бросается к этому месту и видит что это небольшая кучка соломы, внизу которой сделано как будто нарочно углубление, и вот эта-то яма и приняла под свой кров полузамерзшего ребенка. Тут он отдохнул немного, прикрытый от резкого ветра, осмотрелся, вспомнил о своих овечках и немедленно кликнул их к себе поближе. Он надергал им соломы для корма и приласкал животных. Снег между тем несся со страшной силой и быстротой. Ветер так бушевал, что каждую минуту мальчику казалось, что вот-вот перевернется вся кучка соломы, под которой он укрылся, и ему придется умирать от мороза… Наступила ночь. Холод все усиливался. Он пронизывал ребенка насквозь. Но Господь нежданно посылает ему друзей-хранителей: неразумные животные на этот раз показывают необыкновенную смышленость. Как бы в благодарность за то, что ребенок кормит их ласкает, они ложатся около него и своими теплыми шубами согревают мальчика. Некоторые из них лижут ему лицо и руки, другие, положив на него свои головы, теплым дыханием согревают его окоченевшие члены и, таким образом поддерживают в нем жизнь. Согревшись так, мальчик заснул с надеждой, что завтра, может быть – Бог даст – снежная буря утихнет и он дойдет до родного села. Но, увы, на другой день метель продолжала свирепствовать с прежнею силой… Что оставалось делать несчастному ребенку? Он был как бы обречен на смерть, зарыт заживо в могилу; он горько плакал о родителях, которых казалось, больше не увидит, о родном доме, в котором теперь так тепло и хорошо… Изредка он выползал из своего убежища и давал корм овцам, а потом опять укрывался под солому. Наступила вторая мучительная ночь. Овцы, как днем, так и ночью, когда наедались, то ложились около своего пастушка и грели его по-прежнему. Мальчик не знал как и благодарить своих бесценных друзей. Он целовал их, ласкал, разговаривал с ними. Ночь эту провел он менее спокойно. Заунывный звон колоколов из сел Среднего и Заплавного доносился до него и часто будил его. Ребенок просыпался: знакомый колокол напоминал ему мать и отца; болью сжималось его бедное сердце, и он начинал плакать, а вьюга вторила ему своим завываньем. Настал третий день. Ураган несколько утих. Но мальчик уже не смел и думать о том, как бы добраться до дома. Душевные страдания, холод а главное – голод (ведь целых трое суток у него не было ни крохи во рту!) отнимали у него всякую надежду на спасение. Силы его все падали: он уже едва смог дать корму своим овечкам. От слабости он впадает в забытье, и чудится ему, будто бы для него топят печку, одевают его, хотят накормить… Вдруг он явственно видит старика и слышит как тот говорит ему: «Гриша! встань, иди на дорогу: там едут люди; они тебя возьмут»… Мальчик делает усилие, подымается на ноги и бредет на дорогу. Метель утихла, но сугробы снега, нанесенные ветром, не дают ему свободы. Он идет, вязнет, падает, встает и опять падает. А между тем, отец его уже другие сутки разыскивал его по степи. И вот в это самое время отец увидел ребенка издали, бросился к нему и, не помня себя от радости, схватил его на руки. Мальчик узнал отца, но от волнения и слабости едва мог вымолвить: батенька! и лишился сознания. Очнулся он когда уже был дома; поболел недельку, потом выздоровел и теперь всем рассказывает как милосердый Господь услышал горячую молитву его родителей и чудесно спас его жизнь. («Астр. Еп. Вед.» 1894 г. Л 64).

Да, сильна молитва родительская, но кто сей дивный старичок, явившийся мальчику и повелевший ему идти на дорогу именно в то время, когда отец искал погибающего ребенка? Верующему сердцу думается: не был ли то великий милостивец, святитель Николай Чудотворец скорый помощник в бедах и напастях? Ведь дело было в дни, близкие к его священной памяти… (См. «Троиц, лист.», № 730).

 

1. Знакомство мое с отставным штаб-лекарем Даниловым сообщает о. протоиерей Η. Соколов относится к первым годам моей службы в г. Херсоне (1832- 1834 г.). Священник Павловский, при составлении исповедной росписи, требовал чтобы штаб- лекарь Данилов был не только отмечен не бывшим у исповеди и святого причастия по неизвестной причине, но был представлен как отвергающий таинства. Я не согласился, потому что вовсе не знал его, а это было в первый год моего служения при Херсонском соборе. Не ревность, а более любопытство побудило меня познакомиться с отщепенцем. Мне указали его на одних крестинах. Здесь я разговорился с ним об ученых предметах и нашел его очень начитанным и хорошо знакомым с философиею XVIII века. Я просил его знакомства; он не отказал и предупредил меня визитом. Между разговором об ученых предметах я напомнил ему, какие последствия угрожают тому, кто отмечается не говевшим по нежеланию. «Вы об этом беспокоитесь? Напрасно. Меня не раз тягали в губ. правление, – и нечего не сделали», – говорил он. «По закону я только лишаюсь права свидетеля. Я всем говорил и вам говорю: что ж мне делать, когда нет у меня ни веры во Христа, ни упования жизни за гробом даже не нахожу, кому молиться? Я вижу только природу, и то глухую, немую и мертвую». Я отвечал на это тем, что знал из академического курса. Заметив что он незнаком с историею философии, я познакомил его с историею философских систем. На сколько мог, я развил пред ним картину сменявшихся заблуждений и взглядов на природу, на невозможность знать ее. Он остановил внимание на том, как Кант смотрел на видимый мир как на явление, и как невидимый мир признан им вечно искомою величиною, неразрешимым иксом; обратил я внимание его на вопросы о пространстве и времени, выставляя их азбукою философии. Петр Федорович Данилов привязался ко мне, и я находил удовольствие видеть милых его племянниц Языковых: Пашу десятилетнюю и восьмилетнюю Дуню. Жена моя нашла приятное знакомство с женою Данилова. Дома наши были на одной улице.

Данилов по рассказам его, был из сословия духовного. На последнем курсе медицинской академии стал во главе противников власти и до окончания курса выслан был в восточную Сибирь, для борьбы с оспою, губившею алеутов. В Камчатке принят был лекарем на корабль, наполненный цинготными. С ними он пришел в Грецию и в лимонной роще вылечил всех. Ему последовали чины и награды. Женился в Николаеве; имел хорошую практику в Херсоне. Но при постройке дома, подрядчика, забравшего деньги и не исполнившего работ, – среди улицы высек плетьми. За это был судим и уволен от должностей, какие занимал тогда.

Детей у Данилова не было; но у свояка его, интенданта Языкова, их было до 9. Жена Языкова, Надежда Петровна, любила проводить время в обществе и детей оставляла на нянек. Одна из детей, трехлетняя девочка недостатком правильного ухода доведена была до английской болезни. У неё живот был большой, ноги тоненькие; она не могла ходить, – и ее выкинули в кухню. Приезжает в Николаев Данилов. На утро идет умываться в кухню. Там ползает хорошенькая девочка в английской болезни. Он осмотрел ее и, узнав что это племянница, поласкал ее. Когда стал умываться, девочка подползла к нему и поцеловала его ногу. Он ухватил ее на руки и, потребовав теплой воды, вымыл ее. Глядит: девочка с прекрасным окладом лица, красивым правильным носиком, большими глазами, длинными ресницами, кожею белою, светящейся насквозь, и волосами черными, как смоль. Он не утерпел чтобы не поцеловать. Взяв на руки, он принес ее к родителям и стал просить, чтобы они подарили ему больное дитя. Те с охотою отдали негожее им. Данилов привез ее в Херсон и, сажая на разогретый солнечным зноем песок, питая ее хорошими бульонами и хорошим молоком и каждый день моя ее в теплой ванне, скоро довел дитя до того, что живот уменьшился, ножки выполнились, и оно стало ходить. Это была Пашенька. Чтобы не скучно было ей расти, Данилов взял к себе и меньшую сестру ее, Дуничку, курносенькую, но миловидную девочку.

От употребления горячих пуншей в большом количестве у Данилова в сильной степени развилась водяная болезнь. После нескольких месяцев болезни, он стал кончаться. В агонии подбородок отвис, он не в состоянии был говорить и двигать членами. В этой предсмертной агонии он заснул. Минут через 10 больной просыпается, начинает владеть всеми членами и говорить. Обратясь ко мне, он сказал: «я, видел Господа, Он отсрочил исход мой, открыв мне лекарство, и велел то же лекарство послать Лаврентию, страдающему в больнице тюремного замка. Дайте бумаги». Подана была бумага, он написал какой-то рецепт и послал в аптеку. «Милосердый, Он отсрочил мой исход», – продолжал Данилов «я хочу принести покаяние в церкви при всем народе: пусть все знают какой я изверг; буду просить, чтобы все молились за меня». Когда он был в предсмертной агонии, я ходил из комнаты в комнату, и когда заглянул в детскую, Пашенька и Дуничка стояли на коленях и молились. Видно, эти ангелы упросили Господа дать грешнику время на покаяние. Больной стал даже на ноги и стал молиться. Жена ободрилась, позвала детей. Дети, видев умирающего на ногах тоже стали радоваться. Когда принесли из аптеки порошок больной всыпал его в гоголь-моголь (сырой желток яйца, разведенный ромом) и выпил. Приготовив другой стакан гоголь-моголю с порошком, послал в острог. Там действительно, оказался больной Лаврентий. Смотритель, с разрешения доктора, на другой день дал лекарство арестанту Лаврентию, и тот скоро после того выздоровел.

С трудом я мог отклонить больного от публичной исповеди, и с немалым трудом я мог уговорить его, чтобы не я, а старик Базилевич исповедывал и причастил его. По предварительной моей записке, Базилевич со св. тайнами был уже в зале. Когда духовник приступил к исповеди, больной потребовал чтобы все находящиеся в доме явились. Мы думали, он хочет попросить прощения у всех, а он стал со слезами и рыданиями выкрикивать свои грехи и говорил такие противоестественные мерзости, что я удалил детей и дал издали знак, чтобы все удалились. Базилевич поспешил закончить исповедь разрешением от имени Господа и начал говорить молитвы ко причастью. Больной повторял за ним молитвы, не вставая с колен принял св. тайны благоговейно, бросился на постель и крепко заснул.

На утро я нашел его слабым но спокойным. Он сидел на кровати и читал газету. Я было хотел отвлечь его от газеты на другое, более приличное его состоянию, хотел было вести разговор о предметах душеспасительных. Но он просил прекратить все разговоры об этих предметах. «Я видел Господа», – говорил он «и мне теперь ничего не нужно». Я хотел было знать, в каком виде являлся ему Господь и что говорил ему. «Не спрашивайте», – прерывал меня каждый раз больной, «мне трудно изобразить видение, трудно выразить те чувства, каких тогда исполнился дух мой; но я видел Господа и убедился, что Он бесконечно милосерд, особенно ко мне, извергу». Говоря эти слова, он несколько раз крестился.

Чрез несколько недель больной вдруг ослабел и тихо скончался. Слух о чудном обращении заведомого безбожника разнесся по всему городу. При погребении было множество народа. Вместо проповеди, я рассказал только, какими обстоятельствами сопровождалось обращение. В заключение просил народ не чуждаться и не осуждать тех кто впадает в неверие, ища истины путем науки; Господь просвещает их при исходе души из этого мира, и, как Сам истина, не оставляет любителей истины в том мире («Волннск. Епарх. Ведом.» 1891 г» № 27).

2. В сороковых годах века нашего, во время настоятельства в Глинской Рождество – Богородицкой общежительной пустыни, Курской епархии, игумена Филарета, старца строго подвижнической жизни, духовно обновившего эту пустынь и насадившего в ней высокое подвижничество, проживал в ней отставной гвардейский полковник Милонов. Жил он просто послушником, иночества не принимал; был, говорят тайно пострижен, явно же пребывал в прежнем своем звании и отличался строгоподвижническою жизнью, был постник и молитвенник каких мало ). По собственному его признанию, в молодости был он вполне неверующим человеком и, служа в гвардии в Петербурге, отличался в кругу товарищей разнузданностью нравов: все святое было ему ни по чем: он кощунствовал над святыней, смеялся над всяким выражением благочестия христианского, отрицал самую веру в Бога и вечную будущность человека. По обычаю молодежи того времени, любил кутежи и разврат и напрасно старалась вразумить его старушка мать, просила его остепениться и сделаться христианином не по одному только имени. Не слушал он матери, а та молилась за него усердно, ибо была женщина глубоко верующая и благочестивая. И вот молитва ее, верно, дошла к Богу: дивный Промысел Божий коснулся закоснелого сердца удалого полковника Милонова, коснулся тогда, когда он этого времени не ждал и нужды в том не сознавал. Однажды, после попойки в кругу товарищей, Милонов с тяжелою головой вернулся к себе на квартиру, прилег отдохнуть, но не успел еще закрыть глаз как слышит в своей комнате голос из-за печки: «Милонов! возьми пистолет и застрелись!» Это его очень изумило; он думал что кто-либо над ним шутит, осмотрел комнату и никого не нашел, поэтому решил что это лишь игра воображения, последствие винных паров вчерашней попойки. Но голос опять ясно слышался в прежнем месте, и на сей раз весьма настоятельно требовал от него, чтобы взял он пистолет и застрелился. Встревоженный, кликнул он денщика своего – солдата, и рассказал ему, что он слышит другой раз неведомый ему голос из-за печи, приказывающий ему взять пистолет и застрелиться. Денщик-верующий человек стал советовать своему барину перекреститься и помолиться Богу, говоря, что это ему явно бесовское наваждение. Милонов давно не крестившийся и не молившийся, выбранил за такое предложение своего денщика, и только посмеялся над его суеверием. «Ни Бога, ни беса нет» – отрезал он денщику, и не хотел далее его слушать. Но денщик умолял его послушать его совета и, когда послышится ему опять голос с советом застрелиться, осенить себя крестным знамением. «Тогда увидите, барин, что и Бог и бес существуют: голос сейчас прекратится, ибо, ясно, бесовского он происхождения, и хочет привлечь вас к самоубийству, чтобы навеки погубить вашу душу». Отпустив денщика и несколько успокоившись, Милонов опять послышал прежний голос из-за печки, и решился перекреститься. Голос мгновенно замолк. Это произвело на него разительное впечатление: он стал задумываться, стал вспоминать прежнюю свою жизнь; невольный ужас напал на него, и он решился навсегда с нею расстаться и остальные дни жизни своей посвятить покаянию во грехах. Ни мало не медля, подал он в отставку, снял блестящий гвардейский мундир, надел простой овчинный тулуп, и в нем пешком пошел в Киев с намерением поступить для покаяния в Киево-Печерскую лавру. Начальство лаврское, увидев полковника гвардии в простом тулупе, затруднилось его принять в число своей братии и вынудило Милонова лично явиться к киевскому митрополиту с просьбою об этом принятии. Митрополит очень удивился, увидев пред собой полковника в нищенской одежде; но когда Милонов откровенно поведал ему все случившееся с ним и всю свою жизнь, митрополит посоветовал ему не оставаться в Киево-Печерской лавре, как обители шумной и городской, которая не удовлетворит его стремления духовного, а лучше отправиться в пустынную обитель Глинскую, к старцу игумену Филарету, и под опытным его руководством подвизаться там в спасении своей души. Милонов так и сделал, пришел в Глинскую пустынь, открылся игумену Филарету, почему и зачем пришел; был принят им в число братии, но так как старушка мать его была еще жива, и он отдал ей свой полковничий пенсион, то, чтобы не потерять его и не оставить мать свою нуждаться, он и не поступал официально в монашество, но жизнь проводил строго-монашескую. Он пережил игумена Филарета и уже при преемнике его, игумене Евстратии, блаженно почил о Господе в той же Глинской пустыни, оставив по себе во всех знавших его добрую память истинного подвижника и верного раба Христова. Таким образом блестящий гвардейский полковник переселился в вечность смиренным иноком, и нужно надеяться, что поведение полковника искуплено им подвигами инока, по милости Бога, не хотящего смерти грешника, но всех приводящего к покаянию». (См. «Добрый путь» (и Маврицкого).

3. 186… года, летом приехал к нам в село один молодой человек лет 25 и поселился в чистеньком домике, рассказывает один священник. Этот господин, или, как называли его крестьяне, «барин» сначала никуда не выходил, потом недели через две я увидел его в церкви. Физиономия его была одна из тех, какие с первого же раза бросаются в глаза и возбуждают любопытство во всяком, кто только успел взглянуть на нее. Несмотря на него молодые годы, лицо его было помято, морщины кое-где легли целыми складками и невольно говорили, что не без потрясений и бурь прошло его юношество. Он стал часто посещать нашу церковь, и не только в праздник, даже и в будни можно было видеть его молящимся где-нибудь в углу, при слабом мерцании лампадки. Он всегда приходил рано, уходил поздно и каждый раз с каким-то особенным благоговением целовал крест и брал у меня антидор. Появление такого господина, приехавшего не знаю откуда, не знаю зачем и, как слышно, рассчитывавшего остаться жить у нас навсегда, его нелюдимость и особенно набожность-все это заинтересовало меня, и я решился познакомиться с ним каким бы то ни было образом; но познакомиться с ним было довольно трудно.

Прошло лето, вот уж и зима на исходе… Животворные лучи февральского солнца начали уже тревожить ледяную кору земли. Наступила св. четыредесятница; уныло и редко гудел церковный колокол, призывая на покаяние грешные души, жаждущие очищения, и как-то особенно хорошо отзывались эти удары в душе истинного христианина. Вот уж наступил и пяток первой недели, и я, значительно устав за исповедью прихожан, возвращаюсь домой и узнаю, что мне прислана записка от барина: – «прошу вас незнакомый, но уважаемый батюшка, пожаловать ко мне в квартиру сегодня вечером». Меня очень заинтересовала эта коротенькая записка, и я спешил отправиться к незнакомому господину.

На мой легкий стук дверь уединенного домика растворилась, и я встретил на пороге барина с улыбающимся лицом.

– Пожалуйте вот сюда, батюшка, в эту комнату, а я сейчас приду к вам – сказал он мне, и удалился в противоположную комнату.

Комната, в которую я вошел, была маленькая. Стены, обитые фиолетовыми обоями, приняли от времени темный вид; шторы, опущенные на окна и не пропускавшие света в комнату, делали эту маленькую каморку какою-то мрачной. Впереди стояло резное Распятие, а пред ним лежал разложенный молитвенник. На столе пред диваном лежало евангелие в русском переводе, несколько духовных журналов, огромный искусственней череп и кой-какие бумажки. Я походил несколько времени по комнате и уселся в кресло, в ожидании хозяина.

– Здравствуйте, батюшка – сказал наконец он входя в комнату и подходя ко мне под благословление.

– Здравствуйте, – отвечал я, благословляя его.

– Извините, пожалуйста, что я побеспокоил вас в такую пору, – теперь уж 11-й час и вы, быть может уже скоро хотели ложиться спать…

– Помилуйте… к чему такие извинения, – отозвался я. – Мне, как человеку, будет очень интересно познакомиться с вами, потому что здесь нет никого, с кем бы можно поговорить о чем-нибудь серьезном; потом как пастырь, я должен по своей обязанности придти к вам потому что, быть может вам нужен я, как пастырь, как врач духовный.

– Именно так: вы мне нужны, как врач… Мне нужно ваше поучение, ваше теплое, сочувственное, наставительное слово.

– Очень, очень рад, что могу послужить вам! Прошу говорить все, что есть у вас на душе; мое дело разделять все нужды моих пасомых, врачевать их раны и переводить к Отцу небесному…

– Благодарю, благодарю вас батюшка… так позвольте попросить у вас внимания и терпения для выслушивания рассказа моей короткой, но дурной жизни. Когда вы узнаете ее, то лучше вам будет предписывать то или другое средство для моего врачевания.

Я слушаю.

«Отец мой, – начал он, был мелкопоместный помещик в Я… губернии, Д… уезда принадлежала ему одна деревенька. В этой-то деревне мой батюшка имел большой дом, в котором он постоянно жил и в котором я получил первоначальное воспитание. Мой батюшка постоянно почти был дома и вместе с матушкой старался вложить в меня начала всякого добра и христианского благочестия. Оба они любили рассказывать мне разные священные истории, и часто, бывало, слушая эти рассказы в продолжение долгого зимнего вечера, я так и засыпал, где сидел. И, Боже мой, какие сладкие сны тогда грезились мне! Все что я слышал в этот вечер отражалось у меня во сне, и в моем истинно-невинном воображении, как бы в тумане, проносились дорогие, священные образы из рассказов родителей. Вот как теперь вижу – Спаситель в терновом венце, обагренный кровью, висит на дереве, Его глаза полны любви, и Он просит Бога Отца отпустить мучителям: «не ведят бо, что творят!» И Божия Матерь- как теперь вижу – стоит при кресте, с бледным лицом, полная беспредельной любви к страдающему Сыну, – и сколько муки и страдания выражается в Ее очах! Все эти сны наполняли мою душу неизъяснимым блаженством, я переживал много такого, что недоступно иногда другому человеку, и на моем лице показывалась какая-то неземная улыбка, как говорила моя добрая мать. И сколько радости было у них, когда они любовались мной у моей кроватки: «с ангелами беседует», – говорили они. Тихо, плавно текла жизнь моя, и я был примерный ребенок. Я молился, и моя детская молитва была искренна, усердна и тепла, – хорошо жилось тогда, и нельзя без радостного замирания сердца вспоминать теперь об этой детской жизни. Но не всегда же должна была продолжаться эта блаженная жизнь: мне исполнилось 10 лет и я поступил в одно из средне – учебных светских заведений.

Тяжело мне было привыкать к новой жизни; в заведении, в которое я поступил я уже не слышал более того теплого, истинно религиозного наставления, какое мне давалось дома на каждом шагу. Сначала я был религиозен и часто молился. Молился я…, но эта молитва была часто причиной насмешек моих глупых и дурных товарищей. Все воспитанники этого заведения, без надзора богобоязненных родителей, были страшными кощунниками, и их язвительные насмешки сыпались градом на мою голову за мою набожность. Время шло, поддержки у меня не было, и моя охота к молитве постепенно начала ослабевать и наконец совсем пропала, сначала потому, что я боялся товарищей, потом уж это обратилось в привычку; я пристал к моим товарищам и молитва более уже никогда мне не приходила на ум. Беседы и разговоры наши были самые грязные, богопротивные: насмешки над Священным Писанием, над богослужением, над усердием и религиозностью некоторых священников и простого народа – вот что было постоянным предметом наших разговоров. Сначала меня коробило от всего этого, потом время и общество притупили во мне и это последнее проявление доброго – остаток домашнего воспитания. Но все-таки, как я ни опошлился в этой среде, во мне было сознание того, что я грешу этим пред Богом, но я продолжал делать за одно с товарищами… Иногда – это бывало очень не редко я чувствовал потребность молиться и даже начинал молиться, но это была уже не прежняя молитва, – это была скорее механическая работа, не согретая сердцем, и я чувствовал что чего-то не достает во мне… Время шло, я перешел в последний класс, и тут-то окончательно совершилось мое падение, и прежние насмешки над обрядами и религиозностью людей перешли в полное осмеяние всей Божественной религии.

Время летело, и я сделался отъявленным неверующим безумцем. Бытие Бога, бытие души, будущая загробная жизнь-все это я считал порождением фантазии, и зло смеялся над всем. Крест – это орудие вашего спасения, я сбросил с себя и с каким-то презрением посмотрел на него. Когда стоял в церкви, по приказанию начальства, как издевался я, как смеялся над отправлением божественной службы! Когда наступали постные дни, я нарочно старался покушать скоромного, чтобы показать полное презрение к церковным постановлениям. Св. иконы, жития святых были главными предметами моих насмешек. Одним словом, в это время я был каким-то извергом а не человеком. Но вот наступало время моего выхода из заведения, и тут-то со всей силой я ринулся в бездну погибели, и много я увлек за собой чистых и невинных душ…

Да, за эти падшие души мне придется отдать страшный отчет Господу! я их соблазнил, а в Писании сказано: «горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит!»

Окруженный безбожными и развращенными товарищами и потерявшими стыд и совесть женщинами, я проводил целые ночи за бутылками вина, и чего не бывало в этих шумных бесовских оргиях!… Время шло, я еще больше развратился и окончательно погряз в бездне порока. Казалось – чего больше: человек окончательно погиб, и никакая сторонняя рука не могла меня вытащить из этого омута; но, знать, нет греха, побеждающего милосердие Божие, знать, Господь не хочет смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему; если мне не мог помочь человек, то помог всесильный Господь, Которого я отвергал; особенное действие Промысла Его обратило меня на путь истинный и воззвало к нравственному возрождению.

В один год померли холерой мои добрые родители, и их-то теплая молитва пред престолом Всевышнего, должно быть, повела к исправлению заблудшего сына. По получении о смерти их известия я отправился в село к их могиле. Странно: как я ни опошлел, как ни смеялся над всеми святыми чувствами человека, все-таки эта привязанность к родителям осталась, и холодный, развратный ум уступил голосу сердца – желанию побывать на могиле, и не осмеял его. Это я приписываю особенному действию Промысла Божия, потому что эта поездка на родину была началом или поводом к моему исправлению. Приехав в родное село, я спросил церковного сторожа, где могила таких-то, и, не думая перекреститься на церковь, отправился к указанному месту… Вот уже могила от меня шагах в 10, вот уже а вижу свежую насыпь, но…, вдруг потемнело у меня в глазах, дыхание захватило, голова закружилась, и я упал без памяти на землю. Не знаю, что со мною тут было, только я в сознание пришел уж в квартире, нанятой моим служителем у одного крестьянина. Из рассказов его я узнал что все окружающие меня думали, что со мною удар, потому что я был без памяти, с багровым лицом и пеной у рта. На другой день я встал совершенно здоровый и, как ни ломал голову, не мог объяснить себе, – отчего со мною сделался такой припадок. Потом я опять в те же часы дня отправился на могилу, но каково было мое удивление, когда и в этот раз случилось со мной то же, что вчера! Думая, что меня постигла падучая болезнь, периодически возвращающаяся в известные часы дня, я на третий день остался дома, и припадка не было. Но когда я пошел на четвертый день и лишь только стал приближаться к могиле, прежний припадок снова повторился. Встав утром на другой день, я встретил своего слугу каким-то испуганным, боящимся меня. После я узнал, что он тут же порешил, что в этих припадках что-нибудь недоброе, и что я должен быть слишком грешен, коли Господь не допускает меня до могилы родителей. Счастливее меня он был тогда: у него была вера в Промысел, вера в Бога, а я был жалкий человек и не хотел признавать во всем этом действий перста Божия. Впрочем меня довольно озадачили эти странные припадки, и я послал за доктором. Доктор обещался прибыть на другой день, и, в ожидании его, я уснул часов в 12 ночи. Утром я проснулся рано и – Боже мой – страшно вспомнить: я не мог пошевелиться, язык не повиновался, я лежал весь расслабленный, тело мое было все в огне, губы высохли, я чувствовал страшную жажду и окончательно упал духом. Явился доктор осмотрел меня и дал лекарство. Началось леченье… Сначала доктор прописывал мне лекарство без затруднения, но потом долго иногда простаивал над моей постелью, кусая губы, и вот однажды, после шестинедельного леченья, написал мне на бумаге: «имея дело с мужчиной, я открыто всегда говорю о его болезни, как бы она ни была опасна: ваша болезнь необъяснима, несмотря на усилия открыть ее; поэтому, не предвидя успеха от трудов моих я оставляю вас ждать, когда она сама собой откроется». Каков был мой ужас, когда меня оставляла человеческая помощь, на которую я только и надеялся! У другого есть надежда на высшую помощь, но ее отверг мой развратный ум. Время шло, болезнь моя еще больше усилилась, на теле появились пупырышки, которые перешли в гнойные раны, от которых несся смрадный запах; и я не знал что и делать. Целые ночи я не спал и не находил себе покоя. – И какие страшные картины рисовались тогда в моем воображении! Вот как теперь помню, однажды мне представилось: мрачное, сырое, душное подземелье… смрад не дает дохнуть, кругом тьма… отовсюду несутся стоны, крики и какое-то дикое рычанье… Страшно стало мне, мороз по коже пробежал, я вздрогнул и раскрыл глаза… Свеча горела тускло…, в комнате было темно, и я насилу забылся. Как только я стал засыпать, вдруг почувствовал в своей руке другую руку. Я вздрогнул, раскрыл глаза и – Боже мой – что я увидел? предо мною стояла моя мать. Я не мог вообразить, как и каким образом она очутилась предо мною. Да ведь она умерла, – подумал я, как же она может существовать? А между тем сердце билось при виде дорогой матери. Она была вся в белом и только в одном месте было черное пятно; ее лице было сумрачно, и она была вся в каком-то полумраке. «Я – твоя мать, – начала она; твои беззакония и твоя распутная жизнь, полная неверия и безбожия, дошли до Господа, и Он хотел истребить тебя, стереть с лица земли. Ты не только погубил себя, но даже запятнал и нас и это черное пятно на моей одежде твои тяжкие грехи. Господь, говорю, хотел поразить тебя, но отец твой и я молились пред престолом Всевышнего о тебе, и Он захотел обратить тебя к Себе не милостью, потому что ты этого не мог понять, а строгостью. Он знал, что одна могила наша для тебя дорога здесь, и потому не допустил тебя к ней, поражая сверхъестественною болезнью, дабы ты признал над собой высшую силу, тобой отвергаемую, но ты не обратился! Потом Господь послал меня к тебе – это последнее средство для твоего исправления. Ты не признавал Бога, будущей жизни, бессмертия души, вот же тебе доказательство загробной жизни: я умерла, но явилась и говорю с тобою. Уверуй в отрицаемого тобою Бога. Вспомни твою мать, которая, жизни не жалея, старалась сделать из тебя истинного христианина». С этими словами лицё ее еще больше помрачилось, глухие могильные рыдания раздались в комнате и потрясли мою душу. «Еще раз заклинаю тебя, – продолжала мать, – обратись к Богу. Ты не веришь, и, может быть, думаешь объяснить мое явление расстройством твоего воображения, но познай, что твои объяснения ложны, и я своим духовным существом предстою пред тобой. И, в доказательство этого, вот тебе крест отвергнутый тобою – прими его, иначе погибнешь. Уверуй – и твоя болезнь исцелится чудесным образом. Погибель и вечный ад тебе, если ты отвергнешь меня»! Так сказала мать – и скрылась. Я опомнился и увидал в руке своей маленький крестик, во всей комнате пахло чем-то невыразимо хорошим. Сверхъестественное явление матери, ее просьбы и проклятия потрясли до самой сокровенной глубины мою душу; никогда, кажется, не бывало со мной такого переворота, совесть поднялась со всею силой, прежние убеждения рушились – и я в минуту, кажется, весь переродился. Какое сладостное, непонятное чувство у меня явилось в груди, и я хотел уж поблагодарить Бога за Его милость, за Его благодатное обращение меня, но вот услышал что кто-то идет ко мне… я прислушался, и в комнату мою вошел лакей, держа у себя чайную чашку с водою. – «Искушай-ко, батюшка, может и полегче будет; это святая водица с животворящего креста», – проговорил мой лакей, подавая чашку. Я с радостью принял его предложение и, приподнятый им выпил воды. Господи! не могу вспомнить без слез этой чудесной минуты: я тут же почувствовал себя здоровым, члены стали повиноваться, язык стал свободно говорить, на месте струпов остались одни только пятна, и в этом-то подтвердились слова матери. Я встал и первым моим делом было помолиться пред образом который принес лакей, у меня же своего не было, потому что я считал это суеверием! После этого я пошел в церковь и там молился… И сколько было искренности в этой непритворной молитве, когда душа могла свободно высказаться пред Господом после долговременного рабства в оковах греха и служения сатане! Тут же я отправился на дорогую могилку… целовал я ее, плакал и эти слезы омывали прежнюю мою жизнь и были раскаянием блудного сына. День моего исцеления – и духовного и телесного был 15-е число месяца июля, и я всегда праздную его, как день своего избавления. Пробывши еще несколько дней там, я решился уехать оттуда сюда, потому что в судебные следователи поступил один товарищ моей буйной жизни, а видеться с ним мне не хочется. В свет же я не поеду, потому что он мне опротивел. Я здесь хочу потрудиться, загладить свою прежнюю жизнь. Завтра будут у вас причастники, и вы, может быть, позволите мне после исповеди приобщиться св. страшных и животворящих Христовых Тайн, потому что я лет десять не был удостоен этого, – вы же мне посоветуете, что мне делать для заглаждения прежней моей жизни».

Долго, долго я говорил с этим господином, долго и много а давал ему советов и наконец пошел домой. Слава Тебе, Боже милосердый, показавшему свет этому человеку, – думал я, идя дорогой и сердечно радуясь обращению грешной души на путь истины. (Из № 24 «Ниж. Еп. Вед» 1865 г., см. «Душ. чт.» 1866 г.).

4. Возвращаясь в Москву из Нижнего Новгорода по железной дороге, я (рассказывает граф М. Толстой) заметил в уголке вокзала Владимирской станции монаха, внимательно читавшего книжку, по видимому молитвенник. Вид старца показался мне замечательным: седые волосы и белая, как снег борода как будто противоречили глубокому, весьма оживленному юношескому взгляду больших черных глаз. Когда он окончил чтение и закрыл книгу, я подсел к нему, и из разговора узнал, что он иеромонах Г., строитель одной общежительной пустыни, едет в Петербург по делам своей обители, что он монашествует уже более 30 лет, а в прежней мирской жизни был офицером лейб-гвардии *** полка.

– Как это случилось, – спросил я его, что вы из гвардии офицеров решились сделаться монахом? Верно, в вашей жизни случилось что-нибудь необыкновенное?

– Охотно передал бы я вам – отвечал о. Г… – повесть о моей жизни, или, лучше сказать, о милости Божией, посетившей меня грешного, но рассказ мой длинен. Скоро прозвонит звонок – и нам придется расстаться. Мы ведь в разных вагонах.

Я пересел к моему собеседнику в вагон. По счастью, там не было никого, кроме нас и он рассказал мне следующее. Грустно и стыдно вспомнить мне прошлое, – так начал о. Г… – Я родился в знатном и богатом семействе; отец мой был генерал а мать урожденная княжна. Мне было семь лет, когда отец мой умер от раны, полученной в Лейпцигском сражении; мать умерла еще прежде. Круглым сиротою поступил я на воспитание к моей бабушке, княгине. Там приискали мне наставника француза, бежавшего в Россию от смертной казни. Этот самозванный учитель не имел ни малейшего понятия о Боге, о бессмертии души, о нравственных обязанностях человека. – Чему я мог научиться у такого наставника? – Говорить по- французски с парижским произношением, мастерски танцевать, хорошо держать себя в обществе, обо всем прочем – страшно теперь и подумать!… Бабушка, старинная дама высшего круга, и другие родные любовались ловким мальчиком, и никто из них не подозревал сколько гнусного разврата и всякой преждевременной мерзости скрывалось под красивой наружной оболочкой. Когда минуло мне 18 лет я был уже юнкером в гвардейском полку и помещиком 2000 душ под попечительством дяди, который был мастер мотать деньги и меня обучил этому нетрудному искусству. Скоро я сделался корнетом в том же полку. Года через два я был помолвлен на княжне *** одной из первых красавиц того времени. Приближался день, назначенный для свадьбы. Но Промысел Божий готовил мне другую участь, видно, что над бедной душой моей сжалился Господь!

За несколько дней до предполагаемого брака, 15 сентября, я возвращался домой из дворцового караула. День был прекрасный; я отпустил своего рысака и пошел пешком по Невскому проспекту. Мне было скучно, какая-то необъяснимая тоска стесняла грудь, какое-то мрачное предчувствие тяготило душу… Проходя мимо Казанского собора, я зашел туда: впервые от роду мне захотелось помолиться в церкви! Сам не знаю, как это случилось, но я молился усердно пред чудотворною иконою Божией Матери, молился об удалении какой-то неведомой опасности, о брачном счастье. При выходе из собора, остановила меня женщина в рубище, с грудным ребенком на руках, и просила подаяния. До тех пор я был безжалостен к нищим, но на этот раз мне стало жаль бедной женщины, я дал ей денег и промолвил: «помолись обо мне!» Идучи далее, я стал чувствовать себя дурно, меня бросало то в жар, то в озноб, мысли мутились. Едва дошедши до квартиры, я упал без памяти, к ужасу моего верного Степана, который находился при мне с детства и часто (но, увы! безуспешно) предостерегал меня от многих дурных поступков. Что было после – не помню, только представляется, как будто во сне, что около меня толпились врачи и еще какие-то люди, что у меня страшно болела голова и все как будто кружилось вокруг меня. Наконец я совсем обеспамятел. Беспамятство продолжалось (как я узнал после) – двенадцать суток, и я как будто проснулся. Сознаю себя в полной памяти, но не имею сил открыть глаза и взглянуть, не могу открыть рта и испустить какой-нибудь звук, не могу обнаружить ни малейшего признака жизни, не могу тронуться ни одним членом. Прислушиваюсь – надо мной раздается тихий голос.

«Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя. Душу мою обрати, настави мя на стези правды имени ради Своего. Аше бо и пойду посреде сени смертные, не убоюся зла, яко Ты со мною еси» (Псал. XXII).

А из угла комнаты слышу разговор двух моих сослуживцев; я узнал их по голосу. «Жаль бедного В…» – говорил один; «еще рано бы ему… Какое состояние, связи, невеста красавица».

– Ну, насчет невесты жалеть много нечего, – отвечал другой. Я уверен, что она шла за него по расчету. А В… точно жаль, теперь и занять не у кого, а у него всегда можно было перехватить, сколько нужно и надолго…

– Надолго! иные и совсем не отдавали. А кстати, вероятно, лошадей его продадут дешево, хорошо бы купить парадера (лучшего верхового коня).

Что же это? – думал я, неужели я умер? Неужели душа моя слышит, что делается и говорится подле меня, подле мертвого моего тела? Значит есть во мне душа, отдельная от тела, бессмертная душа? (Бедный грешник! еще в первый раз встретился я с этою мыслию). Нет, не может быть, чтоб я умер. Я чувствую, что мне жестко лежать, чувствую, что мундир жмет мне грудь – значит я жив! Полежу, отдохну, соберусь с силами, открою глаза, как все перепугаются и удивятся!

Прошло несколько часов (я мог исчислять время по бою стенных часов висевших в соседней комнате). Чтение псалтири продолжалось. На вечернюю панихиду собралось множество родных и знакомых. Прежде всех приехала моя невеста, с отцом своим, старым князем. «Тебе нужно иметь печальный вид постарайся заплакать, если можно», – говорил отец. – Не беспокойтесь, папа, – отвечала дочь, кажется, я умею держать себя, но, извините, заставить себя плакать не могу. Вы знаете, я не любила В…, я согласилась выйти за него только по вашему желанию; я жертвовала собой для семейства…

– Знаю, знаю, мой друг – продолжал старик – но что скажут, если увидят тебя равнодушною? эта потеря для нас большое горе: твое замужество поправило бы наши дела. А теперь, где найдешь такую выгодную партию?

Разумеется, этот разговор происходил на французском языке, чтобы псаломщик и слуги не могли понять. Я один слышал и понимал…

После панихиды подошла проститься со мною моя бывшая невеста. Она крепко прильнула губами к моей похолодевшей руке, и долго, долго, как будто не могла оторваться. Ее отвели насильно, уговаривая не убивать себя горестью. Вокруг меня слышались слова: «как это трогательно, как, она любила его!"

О связи мирские, как вы непрочны и обманчивы! Вот дружба товарищей, вот и любовь невесты! А я, жалкий безумец, любил ее страстно и в ней одной полагал свое счастье!…

Когда все разъехались после панихиды, я услышал над собой плач доброго старика Степана; слезы его капали на мое лицо. «На кого ты нас покинул, голубчик мой» – причитывал старик – «что теперь с нами будет! Умолял я тебя – побереги себя, барин! а ты не хотел и слушать. Погубили тебя приятели и вином и всяким развратом. А теперь им до тебя и горя нет; только мы, слуги твои, над тобой плачем!» Вместе со Степаном плакали и крестьяне мои, жившие в Петербурге по паспортам. Они любили меня искренно, потому что я не притеснял их и не увеличивал оброка. По совести признаюсь, что я поступал так единственно из беспечности: денег доставало мне с избытком не только на мои потребности, но и на все безобразия, какие приходили мне в голову.

Итак, вот где нашел я следы искренней любви: в сердцах простых людей, и рабов!

Наступила длинная, бесконечная ночь. Я стал вслушиваться в чтение псалтири, для меня вовсе незнакомой; никогда прежде не раскрывал я этой божественной, сладостной книги.

«К Тебе, Господи, воззову, Боже мой, да не премолчиши от мене, и уподоблюся нисходящим в ров. Услышь, Господи, глас моления моего, внегда молитимися к Тебе, внегда воз дети ми руце мои ко храму святому Твоему. Не привлецы мене со грешными, и с делающими неправду не погуби мене… Господь помощник мой, и защититель мой, на Него упова сердце мое и поможе ми, и процвете плоть моя: и волею моею исповемся Ему» (псалом. XXVII, 1-3 и 7). – «Господи, да не яростью Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене. Яко стрелы Твоя унзоша во мне, и утвердил еси на мне руку Твою. Несть исцеления в плоти моей от лица гнева Твоего, несть мира в костех моих от лица грех моих… Господи, пред Тобою все желание мое, и воздыхание мое от Гебе не утаися. Сердце мое смятеся, остави мя сила моя, и свет очию моею, и той несть со мною» (Псалом. XXXVII, 1-4, 10-11).

Глубоко врезались мне в сердце псаломские слова, я повторял их мысленно и горячо, горячо молился. Вся прошедшая жизнь расстилалась предо мною, как будто холст покрытый разными нечистотами. Что-то неведомое, святое, чистое влекло меня к себе; я дал обет исправления и покаяния, обет посвятить жизнь на служение милосердому Богу, если только Он помилует меня. А что, если не суждено мне возвратиться к жизни? Что, если эта живая смерть не прекратится, если меня – живого мертвеца – заживо зароют в землю? Не могу теперь высказать всего, что перечувствовал я в эту ужасную, незабвенную для меня ночь. Скажу вам только, на другой день Степан заметил на голове моей, между юношескими русыми кудрями, целый клок седых волос. Даже и после, когда воображение представляло мне во сне эту ночь, проведенную в гробе, я вскакивал как безумный, с раздирающими криками, покрытый холодным потом.

Наступило утро, и душевные страдания еще более усилились. Мне суждено было выслушать свой смертный приговор. Подле меня говорили: «сегодня вечером вынос завтра похороны в Невской лавре!"

Во время утренней панихиды кто-то заметил капли пота на моем лице и указал на то доктору. «Нет, – сказал доктор, это холодное испарение от комнатного жара». Он взял меня за пульс и промолвил: «пульса нет, нет сомнения, что он умер!"

Невыразимая пытка – считаться мертвецом, ждать той минуты, когда заколотят крышку гроба, в котором я лежу, когда земля на нее посыплется, и не иметь силы проявить жизнь свою ни взглядом, ни звуком, ни движением! А между тем я чувствовал, что силы мои были еще слабее, нежели вчера… Нет надежды! Ужасное отчаяние овладело мною, кровь била в голову, мне казалось, что внутренности мои сжимаются и содрогаются, из сердца вырывались потоки злобы, проклятий… Но, видно, ангел-хранитель мой хранил меня: какое-то внутреннее чувство подсказывало мне молитву из священных слов, которые я слышал лежа в гробу.

«Боже мой, помилуй мя, пощади меня, я гибну… Скверен я, нечист, велики, бесчисленны грехи мои, но милость Твоя безмерна. Помилуй мя, Господи, яко смятошася кости мои! Дай мне время очистить совесть, загладить прежнюю жизнь мою! Твой есмь аз – спаси мя!» Так взывал я из глубины души, обуреваемый предсмертною тоскою.

Прошло еще несколько мучительных, безотрадных часов – и я не молился уже о возвращении к жизни: я просил себе тихой смерти, как избавления от предстоящих мне страшных мук. Мало-помалу успокоилась душа моя в крепкой молитв: ужасы медленной смерти в могиле представлялись мне казнью заслуженною. Я всецело предал себя в волю Божию и желал только одного – отпущения грехов моих.

В таких чувствах находился я при вечерней панихиде, когда певчие пели надо мной: «Образ есмь неизреченные Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений; ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием и вожделенное отечество подаждь ми, рая паки жителя мя сотворяя». Панихида кончилась, и какие-то люди подняли меня вместе с гробом. При этом они как-то встряхнули меня, и вдруг из груди моей бессознательно вырвался вздох. Один из них сказал другому: «покойник как будто вздохнул?» – «Нет – отвечал тот тебе так показалось». Но грудь моя освободилась от стеснявших ее спазмов – я громко застонал. Все бросились ко мне, доктор быстро расстегнул мундир, положил руку мне на сердце и с удивлением сказал: «сердце бьется, он дышит он жив! Удивительный случай!» Живо перенесли меня в спальню, раздели, положили в постель, стали тереть каким-то спиртом. Скоро открыл я глаза, и первый взгляд упал на икону Спасителя, ту самую икону, которая (как я узнал после) лежала на аналое у изголовья моего гроба. Потоки слез пролились из глаз моих и облегчили сердце. В ногах кровати стоял Степан и плакал от радости. Подле меня сидел доктор и уговаривал быть спокойным. Он не понимал моего положения.

Помощь доктора была мне вовсе не нужна, молодые силы возобновились быстро. Впрочем, я благодарен ему за то, что он по просьбе моей, запретил пускать ко мне посторонних, чтобы не беспокоить больного.

В совершенном одиночестве провел я несколько дней, не видя ни одного чужого лица: отрадою и пищею души были мне божественные песни Давида; из них учился я познавать Бога, любить Его и служить Ему.

Много знакомых толкались ко мне в двери из любопытства видеть ожившего мертвеца. Каждый день заезжал мой нареченный тесть. Он видимо старался не упустить выгодной партии. Но я никого не принимал.

Первым делом моим по выздоровлении, было приготовление к св. таинству причащения тела и крови Христовой. Опытный в духовной жизни священник о. М-й был духовником моим. Он укрепил меня в решимости отречься от мира и от всех мирских привязанностей.

Но не скоро мог я избавиться от житейских дел. Прежде всего, я поспешил отказаться от чести быть зятем знатного князя и мужем прекрасной княжны. Потом вышел в отставку, отпустил крестьян моих в звание свободных хлебопашцев, распродал всю свою движимость и нашел доброе употребление деньгам; прочие имения передал законным наследникам. В таких заботах прошел целый год. Наконец свободный от земных попечений, я мог искать тихого пристанища и избрал себе благую часть.

В нескольких монастырях побывал я и поселился в той пустыне, где теперь доживаю век свой. Верного своего Степана отпустил я на волю и предлагал ему денежное вознаграждение, достаточное для обеспечения его старости, но он не принял денег и со слезами просил не отсылать его. Он хотел умереть при мне, провел остаток жизни в нашей обители, и умер, не приняв пострижения. «Куда мне, грешнику недостойному, быть монахом!» – говорил он. «Довольно с меня и того, что сподобился жить с рабами Божиими».

Почтенный о. Г. заключил рассказ свой следующими словами: «на мне вы видите дивный опыт милосердия Божия. Чтоб исхитить душу мою из мрачного сна греховного, Благий Человеколюбец допустил меня пройти юдоль сени смертной, и на гробовом ложе просветил очи мои, да не усну в смерть вечную!» (Из кн. прот. Гр. Дьяченко: «Доброе слово», г. III).

5. В «Московских Ведомост.» помещена статья г. Сергея Нилуса, под несколько странным заглавием: «О том, как православный был обращен в православную веру». Статья содержит в себе исповедь светского интеллигента, как он от неверия и разных заблуждений пришел к свету истины. Весьма живо и, как говорится, тепло написанная, подписанная полным именем, посвященная известному лицу (В. М. Васнецову) она имеет признаки не вымышленной какой-либо истории, а действительной были, и, во всяком случае, правдиво и хорошо рисует умственное и нравственное состояние большинства современных интеллигентов, указуя им и путь исхода из этого жалкого и погибельного положения.

«Родился я в 1862 году, пишет г. Нилус в семье, которая, со стороны родных матери моей, считала в своей среде не мало людей передовых в том духе, каким вообще отличались шестидесятые годы. Прирожденные дворяне-землевладельцы, и притом крупные, они, благодаря этой своей связи с землей и крестьянином, избегли крайних проявлений и увлечений годов семидесятых, но общего, так сказать, платонически – революционного духа избежать не могли, так велико было тогда обаяние идей, свободы мысли, свободы слова, свободы… да, пожалуй, свободы и действий. Конечно, твердая пища разговоров политической окраски мало способствовала развитию во мне религиозных, как тогда говорили, мечтаний, и я рос в совершенном отчуждении от церкви, соединяя ее, в своем детском представлении, только со старушкой няней своею, которую я любил до безумия, да с величавым звоном московских «сорока сороков», когда, особенно с первою выставленною рамой, в мягком жизнерадостном весеннем воздухе он вливался широкою, могучею волной в освеженные после долгой зимы тесные городские комнаты и манил за собой на простор деревни, полей, шумливых ручейков среди зеленеющей травки, – словом на мир Божий из каменных стен современной городской лжи и условности.

Молитв я не знал, в церковь заходил случайно, закону Божьему у учителей, равнодушных, а то и прямо враждебно настроенных к слову Божьему, я обучался, как неизбежности неумолимой программы гимназии, и во весь гимназический курс изучал его скверно. Ведь и предметом он был «не главным». Так в богопознании шел я, православный юноша, до университета, где уж конечно, было не до такого «пустяка», как православие.

Но под всею духовною мерзостью, накопившеюся годами свободы религиозного воспитания в жизни домашней, школьной и, наконец общественной – молчаливые, но любвеобильные уроки Москвы, деревни и няни, христианская, до известной степени приближения к истинному христианству, бесконечная доброта моей матери, непрестанно творившей благое ближнему со скромностью, свойственною только христианам – все это не давало погаснуть в моей душе искре, правда, еле мерцавшей в душевной моей темноте, искре неясно сознаваемой любви к Богу и Его православию.

Я намеренно подчеркиваю слово православие, потому что, в редкие минуты молитвенного подъема, я только к нему одному и стремился душой. Ни величественность католического богослужения с духовною мощью знаменитых органов, красотой голосов оперных певцов, с всею театральностью обстановки кардинальского служения, уже не говоря о жалких намеках на богослужение в церквах протестантских – ничто не влекло к себе моего молитвенного внимания.

Тянуло меня тогда в бедную сельскую церковь нашего черноземного захолустья, с ее немудрствующим лукаво, простым, «батюшкой» – земледельцем с таким же, если еще не более простым «дьячком» – хозяином. Чудилось мне как-то невольно, именно против воли всегда склонного к гордости разума, что в их-то иной раз и «немощи» сила Божия невидимо совершается. Но редки бывали у меня эти смутно радостные минуты, скорее мгновения духовного общения, беседы с вечно Сущим пока не совершилось дивного…

Когда я еще был в IV классе Московской 1 прогимназии (теперь 7 гимназия), пред наступлением выпускных экзаменов (тогда V класса при ней еще не было, и мы считались «выпускными», чем не мало гордились), в тревоге за успех их окончания, я дал обет, в присутствии товарища, с которым тогда был особенно дружен, пойти, как я тогда выражался, к «Троице-Сергию». Конечно, условием для выполнения этого обещания я ставил успех на экзаменах. Экзамены сошли чуть что не блистательно, прошли и другие, и третьи, и гимназия, наконец, была окончена и университет был пройден, а об обете не только ни разу не подумал, но, кажется, в глаза бы рассмеялся тому, кто бы мне о нем напомнил.

Так прошло времени не мало. Как оно прошло или, лучше сказать, проведено было – сказать страшно! Конечно, страшно христианину. Жилось, словом, весело! Не случись тут со мной истории, проведшей глубокую, на всю жизнь неизгладимую борозду в моей черствевшей душе и заставившей меня соблюсти в себе «человека», я бы, конечно, погиб безвозвратно.

По окончании курса в московском университете, я был заброшен, добровольно, правда, но все-таки заброшен – в качестве кандидата на судебные должности при прокуроре эриванского окружного суда, в местечко Баш-Норашен, Шаруро-Дара-Лагесского уезда.

Раз как-то, на какую-то спешную выемку или обыск мне пришлось мчаться чуть не марш – маршем.

Дорога, или подобие дороги, шла по каменистому берегу Арпачая, сплошь усеянному острыми камнями всевозможных форм и величин. За мной скакал целый конвои: переводчик, два казака, два или три чапара (земские стражи – они же разбойничьи покровители) и сельский старшина. Захотелось ли мне помолодечествовать, или уж такая «вышла линия», только я приударил нагайкой свою лошадь, гикнул и, пригнувшись, помчался с такою быстротою, что сразу на несколько десятков сажен бросил назади свою команду.

И тут случилось нечто невообразимое… Помню только, да и то смутно, что я куда-то взлетел вверх помню – не то лошадиные ноги над своею головой, не то что-то бесформенное, но ужасное; пыль… опять словно лечу куда-то в пропасть… Когда я опомнился, огляделся, – я ничего не мог сообразить.

Оказалось, что на всем бешеном скаку лошадь моя споткнулась и перевернулась через голову. То же сделал и я, полетев через голову под лошадь. Казаки уже потом говорили, что только чудо могло спасти меня. Как бы то ни было, но после всей этой головоломни у меня поныла два-три дня правая рука, и тем бы все и ограничилось, если б… я тут же вскоре не вспомнил о невыполненном обете.

Почему пришел мне на память давно забытый ребяческий обет – предоставлю догадываться людям, изучающим человеческую душу с точки зрения современной науки. Найдутся, конечно, охотники и скажут: сотрясение мозга от падения, – и человек из нормального стал ненормальным, но найдутся и такие, кому дано, и кто задумается.

Опять прошли года, и опять, как бы в доказательство моей «нормальности», нимало не изменившейся от падения, я по-прежнему все не исполнял обещанного угоднику Божию, но сердце уже не было по-прежнему покойно. Все чаще и чаще, словно огненными буквами, внезапно загорающимися на темноте моей души, стало вырисовываться страшное слово: «клятвопреступник».

Со службы я уже давно ушел и засел хозяйничать в деревне. На одной из страстных седмиц я, лет семь или более не говевший, не без чувства ложного стыда пред моею «интеллигентностью», больше, пожалуй, из снисхождения пред «предрассудками» меньшей братии, удостоившей меня избрания в церковные старосты нашей сельской церкви, поговел, что называется – через пень в колоду, причастился, не без некоторого, впрочем, странного в то время для меня, непонятного, тайного трепета, в котором я долго, долго не хотел сам себе признаваться, и после причастия почувствовал себя точно обновленным, каким-то более жизнерадостным; душа что-то испытала давно знакомое, родное; более того, что-то такое необъяснимое – сладкое и вместе торжественное…

Мне кажется: так сокол затомившийся в долговременной неволе, сперва лениво, нехотя, расправляет свои отяжелевшие крылья. Один неуверенный взмах другой, третий… и вдруг! дивная радость полузабытого свободного полета и вглубь, и вширь лазурного поднебесья, в бесконечной волне эфирного моря!

Тогда мне был дарован только первый, неуверенный взмах моих духовных крыльев. Но тайная, неведомая сила, раз данная крылу, уже не могла остаться инертною. Что-то зрело в моей душе: чаще стала посещать жажда молитвы, неясно сознаваемая, даже иной раз насильственно заглушаемая повседневными заботами, собственным недоверием к своему душевному настроению, отчасти даже какою-то глухою злобой, откуда-то, точно извне, прокрадывавшеюся в мою мятущуюся душу.

Но неисполненный обет все неотступнее восставал предо мной, скорбный, негодующий.

И я его исполнил.

Никогда не забуду я того священного трепета, той духовной жажды, с которою я подъезжал из Москвы с поездом Ярославской дороги к духовному оплоту престола и родины. Вся многострадальная, смиренномудрая история русской земли, казалось, невидимою рукою развертывала свои пожелтевшие, ветхие деньми, страницы.

По святыням лавры водил мена монашек из простеньких, первый встреченный мною у врат обители, благоговейный, тихий и смиренный; он же привел меня и к раке, где покоятся нетленные мощи преподобного Сергия. Молящихся было довольно много. Служил очередной иеромонах общий для всех молебен.

Я стал на колени и в первый раз в своей жизни отдался дивному чувству молитвы без мудрствования лукавого. Я просил преподобного простить мою духовную слабость, мое неверие, мое отступничество. Невольные, благодатные слезы закипели в душе моей; я чувствовал как будто я уходил куда-то из себя, но…, вдруг подняв голову и взглянув по направлению к раке преподобного, я увидел на стене, за стеклом охраняющим его схиму, под схимой лик старца с грозно устремленным на меня суровым гневным взглядом. Не веря своим глазам, я отвел их в сторону, продолжая еще усерднее; молиться, но точно какая-то незримая сила опять заставила меня взглянуть на то же место – и вновь, но уже яснее и как будто еще суровее, блеснули на мена суровые очи схимника.

Меня объял ужас, но я стоял пред этим суровым ликом, уже не отводя от него глаз и не переставая еще усиленнее и молиться, и видел, – я утверждаю, что не галлюцинировал, а видел, именно видел, – как постепенно смягчался суровый взор; как благостнее становился лик дивного старца, как все легче и отраднее делалось моей потрясенной душе, и как постепенно под схимой туманилось, исчезало и, наконец, исчезло чудесное изображение…

Когда кончился молебен все пошли прикладываться к мощам чудотворца; пошел и я, уже спокойный и радостный и как-то по особенному легкий. Я никогда такой легкости, чисто физической, до этих пор не испытывал.

Точно тяжелый, давнишний гнет, долго, долго давивший мои плечи, был снят с меня всесильною, власть имеющею рукою. С особым благоговением поцеловал я святые мощи, поцеловал стекло, оберегающее схиму…

Эти несколько часов, проведенных под кровом святой обители, этот исполненный, наконец, обет дней зеленой юности, это дивное молитвенное настроение, свыше ниспосланное, по молитве, верую, преподобного, чудесное видение, мне дарованное, – совершили такой перелом в моей духовной жизни, что уже сам по себе перелом этот не что иное, как чудо, въяве надо мной совершившееся. Я уверовал.

Да, я уверовал и, видит Бог чувство, с которым я возвращался из Троице- Сергиевой лавры, было исполнено такой неземной теплоты, такого полного душевного смирения, такой любви к Богу, такой покорности Его святой воле, так я в те минуты познавал Христа, моего Искупителя. Казалось, моя земная душа стала небожительницей. Сладость неизъяснимая! Я жаждал подвига.

Но Господь судил другое. И, Боже мой! Как было жалко и как недостойно было это другое! И как быстро оно совершилось! Как оно, это другое, чуждо и прямо враждебно было уносимому из лавры великому чувству! До неба вознесшийся, я прямо был низринут к преисподнюю.

Как это случилось? Ответ на это может быть дан только один: я был отдан в руки лукавого. Бес овладел моею душой по Божьему попущению.

В Петербург я приехал полный той же дивной настроенности. Но не прошло несколько дней, как я уже был в руках лукавого.

В городе малознакомом нашлась малознакомая, но интимная компания людей не менее моего в то время досужих… И что тут произошло! За всю мою жизнь я не видал и не предавался такому мрачному разгулу, именно мрачному, потому что даже в самый разгар неудержимых оргий, в редкие минуты, когда оставался наедине сам с собой, я буквально купался в собственных слезах. Я видел бездну, раскрытую под моими ногами, видел зловещий мрак ее бездонной пасти и ни секунды не терял сознания, что, подчиняясь какой-то грозной, зловещей силе, я неудержимым полетом лечу стремглав туда, откуда не бывает возврата. Такого ужаса нравственной смерти, охватившей мою душу, я не испытывал во всю мою жизнь никогда.

К счастью, искушение продолжалось не долго. Не прошло недели, я вновь получил дар молитвы, и с ним вернулось ко мне, хотя далеко не в прежней, испытанной в лавре, степени, чувство веры и христианского счастья общения с Господом.

Душевное мое состояние было как точно после тяжкой, смертельной болезни: болезнь прошла, осталась слабость, гнетущая, удручающая. Я не был уже прежним человеком, но и новым не сделался. Мир и его утехи потеряли для меня значение – я как-то отстал от людей, но пустота, оставленная ими в моей душе, не находила себе восполнения.

Такое состояние продолжалось около года. Опять обстоятельства против моей воли потянули меня в Петербург. Стояли февральские дни, и февраль был в том году лютый, с метелями. Наступила вторая или третья неделя Великого поста. За несколько дней до своего отъезда я почувствовал какую-то странную, никогда прежде мною не испытанную сухость в горле. Помню, еще в вечер отъезда я жаловался на это своему товарищу доктору. Он поглядел горло, сказал, что ничего в горле нет, я с легким сердцем отправился в Петербург.

После второго звонка вошел в купе батюшка и занял свое место. Невольно я поклонился вошедшему – такое славное впечатление произвело на мена его открытое, моложавое и милое лицо. Батюшка оказался монахом-казначеем одного из монастырей центральной России. Он поведал мне кое-что из своего прошлого. Последние пять лет жизни отца Амвросия оптинского он был его келейником. Полились несмолкаемые рассказы о житии этого дивного светоча русского православия. Под Петербургом когда вся душа моя точно растворилась пред моим дорогим собеседником я выразил желание съездить в Кронштадт, но вместе и высказал сомнение в возможности видеть великого кронштадтского пастыря. «Молю вас мой дорогой, поезжайте к отцу Иоанну, остановитесь в его Доме Трудолюбия, скажите псаломщику батюшки, под заведованием которого этот дом находится, что вас прислал к нему отец Амвросий из Лютиковского монастыря. Он меня знает и наверно будет вам полезен. Поезжайте, поезжайте, не медлите!» Тут поезд наш подошел к платформе петербургского вокзала, и мы почти со слезами обнялись и простились. Да будет благословенна наша встреча!

День моего приезда в Петербург, пятница, был вместе и приемным днем министра. От двенадцати часов дня до часа приема, то есть до четырех часов у меня было времени ровно столько, сколько нужно для того, чтобы найти номер, умыться, привести себя в надлежащий порядок и быть готовым ехать по делу. К великому моему ужасу, чем ближе подходил час приема, тем все хуже и хуже становился мой голос. Хрипота, только отчасти заметная при разговоре с отцом Амвросием становилась все неприличнее и неприличнее; голос мой с каждой минутой падал. Легкий озноб начал предательски пробегать по моей спине, голова стала дурна – чувствовалось недомоганье, неуклонно все усиливавшееся. К четырем часам я уже чувствовал себя настолько скверно, что с великим трудом все перемогаясь, сел на извозчика и поехал в министерство.

Домой я вернулся уже совсем больной, с потрясающим, ознобом и жаром от которого голова, казалось, кололась надвое. По самой заурядной человеческой логике, надо было лечь в таком состоянии в постель и послать за доктором, что, вероятно, я бы сделал но какая-то сила выше недуга, выше всякой логики, в лютый мороз увлекла меня в тот вечер в Кронштадт.

В вагоне Ораниенбаумского поезда, сидя у раскаленной чуть не докрасна печки, я дрожал в своем пальто с поднятым воротником, точно на лютом морозе, на сквозном ветру, но уверенность, что со мной не приключится ничего дурного, что я, вопреки кажущемуся безумию моего путешествия, буду здоров не покидала меня ни на минуту. Однако мне становилось все хуже и хуже.

Кое-как, скорее, при помощи мимики, чем слов нанял я на Ораниенбаумском вокзале кибитку в одну лошадь и, как был в легком пальто, пустился в 12- верстный путь, в 18-градусный мороз по открытому всем ветрам ледяному взморью в Кронштадт, мигавший вдали в ночной темноте ярким электрическим светом своего маяка. Везти я себя велел в Дом Трудолюбия.

Пустынны были улицы Кронштадта, когда по их ухабам колотилось мое больное, бедное тело, но, чем ближе я подъезжал к Андреевскому собору, тем оживленнее становился город, а уже у самого собора нас встретила людская волна не в одну тысячу человек, молчаливо и торжественно разливавшаяся по всем смежным собору улицам и переулкам. «От исповеди, от батюшки все идут», – проговорил мой возница, снимая шапку и истово троекратно крестясь на открытые двери храма.

Добрый псаломщик отвел мне приготовленную у него комнату «для почетных посетителей», велел мне подать самовар и чаю и, пожелав здоровья, оставил меня одного.

Я попросил женщину, принесшую самовар разбудить меня к заутрени не позже 3 часов утра, заперся на ключ и стал молиться. Откуда снизошло на меня это молитвенное настроение? Казалось, вся долго-долго скрываемая сила покаяния вырвалась наружу и пролилась в бессвязных словах горячей, прямо жгучей молитвы, в потоке невыплаканных, накопившихся слез старого, наболевшего, неизжитого горя.

Все забыл я в эти чудные минуты: время, пространство, сломивший меня недуг, – весь я пылал тою любовью, тем жгучим и вместе сладостным покаянием, которое никакие духовные силы человека дать сами по себе не могут, и которое посылается только свыше, путем незримым и для неверующего непонятным.

Болезнь, как бы отступившая от меня во время молитвы, напала на меня с особенною яростью, когда, часов в двенадцать ночи, я прилег отдохнуть до заутрени. Точно неведомая враждебная сила рвала все мои члены и метала меня по кровати, опаляя невыносимым жаром и душу леденящим ознобом. Я чувствовал, что у меня начинается бред, как у тяжко больного.

Так я прометался в полузабытьи до трех часов. Ровно в три часа утра ко мне в дверь постучали:

– Уже почти все ушли к заутрене, – вставайте!

Я встал надел пальто и вышел. В белом, морозном сумраке зимней ночи клубами вилась метель. Утопая в нанесенных за ночь сугробах, я еле доплелся до собора.

Народу уже стояло у запертых дверей много. Стал и я в толпе, и стоял долго, а народ все подходил, все росла и росла человеческая волна жаждущих Христова утешения. Простоял я так до половины пятого и… не достоял до открытия собора. В полуобморочном состоянии довез меня до Дома Трудолюбия встреченный на пути извозчик. Еле добрался я до своего номера, – он оказался запертым. Ни прислуги, ни квартирантов – весь дом точно вымер. В изнеможении я лег на каменную лестницу и лежал, пока чья-то милосердная душа, проходившая мимо меня, не свела меня в незапертую общую комнату, где я и забылся болезненным сном на чьей-то неубранной кровати. Проснулся я, когда уже рассвело. Было часов около девяти. Вскоре стали собираться богомольцы из собора. Кратковременный сон подбодрил меня настолько, что я без посторонней помощи добрался до квартиры псаломщика. Добрая жена его с участием приняла меня, обласкала, напоила чаем и все соболезновала, как же это я так расхворался в чужом городе и как же я буду говорить с батюшкой, если с ним увижусь, с такою полною потерей голоса.

Пришел часов в десять псаломщик. Тепло и ласково погоревал о моем здоровье и огорчил меня сообщением, что батюшка так себя плохо чувствует, так разболелась у него рука, что на вопрос приедет ли он в Дом Трудолюбия, он ответил: «когда приеду, тогда увидишь».

Не прошло и часа с прихода из собора псаломщика, снизу прибежала, запыхавшись, одна из служащих: «батюшка приехал!"

Как меня свел вниз псаломщик, как он меня там устроил в номере, соседнем с тем куда вошел батюшка, я не помню. Помню только чувство ожидания, что вот-вот должно совершиться со мной что-то великое, что откроет мои духовные очи, что сделает меня другим человеком. И это великое, действительно совершилось.

Быстрою, энергичною походкой вошел в мой номер батюшка. За ним шел псаломщик. Одним взглядом он окинул меня… и что же это был за взгляд! Пронзительный, прозревший, пронизавший, как молния, и все мое прошедшее, и язвы моего настоящего, проникавший, казалось, даже в самое мое будущее. Таким я себе показался обнаженным, так мне стало за себя, за свою наготу стыдно… Как я выстоял молебен не помню. Подошел ко кресту, а псаломщик и говорит:

– Вот батюшка, господин из Орловской губернии (тут он назвал мою фамилию) приехал к вам посоветоваться, да захворал и потерял голос.

– Знакомая фамилия! Как же это ты голос потерял? Простудился, что ли?

С этими словами батюшка дал мне поцеловать крест, положив его на аналой, а сам двумя пальцами правой руки провел три раза по горл, и… совершилось со мной чудо. Лихорадка меня в ту же минуту покинула, и мой голос вернулся ко мне сразу, свежее и чище даже обыкновенного. Более получаса, стоя на коленах, я, припав к ногам желанного утешителя, говорил ему о своих скорбях, открывал ему всю свою грешную душу и приносил ему покаяние во всем, что томило мое сердце.

Это было мое первое за всю мою жизнь истинное покаяние, покаяние не перед самим собой, но пред Богом поставленным отцом духовным. Впервые я узнал, постиг своим существом сладость этого покаяния и впервые всем сердцем принял, что Бог именно сам Бог устами пастыря, Им облагодатствованного, ниспослал мне свое прощение, когда мне сказал о. Иоанн:

– «У Бога милости для тебя много – Бог простит».

Тут только, около о. Иоанна, по той радости несказанной, по тому священному трепету, который испытала неложно моя душа, я постиг всю тайну исповеди. Не умом я это понял, а воспринял эту тайну всем существом своим, всем своим духовным обновлением. Та вера, которая так упорно не давалась моей душе, несмотря на видимое мое обращение у мощей святого Сергия, только после этой моей сердечной исповеди занялась во мне ярким пламенем. Я сознал себя верующим и православным.

Для мена стало ясно все великое значение исповеди у духовника, прежде всего как отрешение «от своей гордости, смиренного и благоговейного покаяния не перед лицом человека только, а перед Самим Богом.

С этого времени я сознал себя обращенным в православную веру, и только с этого времени я понял что вне церкви и ею установленных по завету Христову, таинств нет христианства, нет и спасения. Жизнь, такая смешная и жалкая, такая бесцельная, как труд белки в колесе, получила для меня и смысл, и глубочайшее значение (См. «Церк. Вед.», изд. при Св. Синоде, за 1900 г. № 15-16).

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

А. Промысел Божий о человеке и, особенно о людях благочестивых.

Не пять ли малых птиц продаются за два ассария? и ни одна из них не забыта у Бога. Ά у вас и волосы на голове все сочтены. Итак, не бойтесь: вы дороже многих малых птиц (Лук. XII, 6 – 7).

Так напоминанием о промысле Божием утешал учеников Своих Иисус Христос.

Особенное Божие промышление о человеке вообще ясно раскрывается в священном писании.

Бог дает бытие и жизнь каждому человеку: о Нем бо живем и движемся и есмы (Деян. 17, 28). Руце Твои сотвористе мя и создаете мя, говорит праведник Богу (Иов. 10-8).

Бог дает душу человекам как говорит премудрый: дух возвратится к Богу, Иже и даде его (Еккл. 12, 7). Бог дает дыхание людем, иже на ней (на земле), говорит пророк и дух ходящим на ней (Ис. 42, 5).

Бог промышляет обо всех обстоятельствах человеческой жизни. Той бо зритель есть дел человеческих – говорит Иов (Иов. 34, 21). В руку бо Его и мы, и словеса наша, и всякий разум, и дел художество (Прем.7,16).

Бог промышляет и о свободных делах человека. Премудрый учит: от Господа исправляются стопы мужу: смертный же како уразумеет пути своя (Притч. 20,24). Всяк муж является себе праведен, управляет же сердца Господь (Притч. 21, 2). Господь разоряет советы языков, отметает же мысли людей, и отметает советы князей (Пс. 32, 10). Иже аше совешаете совет, разорит Господь, и слово, еже аше возглаголете, не пребудет в вас, яко с нами Бог (Ис. 8-10).

Бог промышляет о всех людях: яко солнце Свое сияет на злые и благия, учит Христос Спаситель, и дождит на праведные и на неправедные (Мат. 5, 45).

Бог особенно промышляет о человеческих обществах: Он дает народам и племенам царей и вождей. Той поставляет цари и преставляет – говорит пророк (Дан. 2, 21). Каждому языку дает своего вождя (Сир.17, 14). Премудрый говорит: слышите убо царие и разумейте, научитеся судии концев земли: яко дана есть от Господа держава вам, и сила от Вышнего, Иже истяжет дела ваша, и помышления испытает (Прем. 6, 1 – 3).

Бог управляет царями и руководствует их по Своим намерениям: Мною царие царствуют – говорит Бог, и сильнии пишут правду (Притч. 8, 15). Яко же устремление воды, тако сердце царево в руце Божией: аможе аше восхощет обратити, тамо уклоните (Притч. 21, 1). И все подчиненные власти также от Бога, по учению апостола: несть власть аше не от Бога: сушия же власти от Бога учинены суть (Рим. 13, 1).

Все священное писание, как Божественное откровение, и все строительство спасения рода человеческого, как в ветхом завете, т. е. до пришествия в мир Иисуса Христа, так и в новом завете, т. е. по пришествии в мир Иисуса Христа, Спасителя мира, – суть великие дела особенного Божеского промышления о человеке.

Но как в этом видимом мире свет и теплота солнца проливают свою благотворную силу особенно на предметы, открытые пред солнцем и ничем от него не затеняемые, – так и в мире нравственном, между человеками, свет и теплота благоволения Божия и дары спасительной благодати особенно изливаются на тех, кои умом и сердцем всегда обращаются к незаходимому, вечному солнцу – Господу Богу, коих души всегда открыты для принятия благодати Божией.

Священное писание ясно раскрывает преимущественное Божие попечение о людях благочестивых и добродетельных.

В псалмах читаем: ополчится ангел Господень окрест боящихся Его, и избавит их. Воззвавша праведнии, и Господь услыша их, и от всех скорбей их избави их. Близ Господь сокрушенных сердцем, и смиренные духом спасет. Многи скорби праведным, и от всех их избавит я Господь. Хранит Господь вся кости их, и ни едина от них сокрушится (Пс. 33, 8. 18 – 21).

Иисус Христос внушая ученикам Своим надежду и упование на особенное Божие попечение о них, учит: не пецытеся душею вашею, что ясте, ни телом, во что облечетеся. – Всех бо сих языцы мира сего ищут: ваш же Отец весть, яко требуете сих. Обаче ищите царствия Божия, и сия вся приложатся вам. Не бойся, малое стадо: яко благоизволи Отец ваш дати вам царство (Лук. 12, 22. 30-32).

Апостол Петр учит: весть Господь благочестивые от напасти избавляти (2 Пет.2, 9). Апостол Павел пишет: вемы, яко любящим Бога вся поспешествуют во благое (Рим. 8, 28). В другом послании: на сие бо труждаемся и поношаемы есмы, яко уповахом на Бога жива, Иже есть Спаситель всем человекам, паче же верным (1 Тим. 4, 10).

Священное писание предлагает нам множество примеров особенного Божеского попечения о благочестивых и святых людях. Для объяснения истины укажем на некоторые примеры.

Слышали вы, как Бог праведного Ноя спас от погибели во время всемирного потопа. В то время, как все современники его за свои грехи погибли в водах потопа, Ной, со своим семейством плавал по водам в ковчеге, по повелению Божию заблаговременно устроенном (Быт. гл. 7, 8).

Великое попечение Свое показал Бог над праведным Авраамом. Чтобы воспитать Авраама в отца верующих, Бог вызвал его из своего отечества в землю неизвестную, водил его посреди иноплеменных народов, многократно открывал ему Свою волю и подкреплял его Своими великими обетованиями. Так Бог милостив был к Аврааму потому, что Авраам во всем повиновался Ему и боялся в чем либо нарушить волю Божию (Быт. гл. 12-22).

Слышали вы о целомудренном Иосифе? Как дивно Бог промышлял о нем! Братья, по зависти, продали юного Иосифа иноплеменникам. Иосиф сделался рабом царедворца египетского и, за добродетель целомудрия оклеветанный, заключен в темницу. По видимому Иосиф погиб. Но Бог не оставлял его, и Иосиф из темницы возвышается на второе место по царе; Иосиф спасает от голодной смерти Египет и род свой. Сам Иосиф, утешая братьев своих, раскрыл им чудное Божеское попечение о нем так: не скорбите, ниже жестоко вам да явится, яко продаете мя семо: на жизнь бо посла мя Бог пред вами (Быт. 45, 5). Вы совешасте на мя злая: Бог же совета о мне во благая, дабы было якоже днесь, и пропиталися бы людие мнози (Быт. 50, 20).

Повествования о святых апостолах и мужах апостольских, мучениках, исповедниках, святых отцах, пастырях и учителях, подвижниках и множестве святых мужей и жен ясно свидетельствуют о дивных путях Божеского попечения о святых Его. Читайте священное писание, читайте жития святых и вы будете видеть многоразличные пути премудрого и всеблагого Божеского попечения об избранных Божиих (См. «Поучен, о правосл. вере» Евсевия, архиеп. могилевск., кн. 1, изд. 1877 г.).

 

Б. Справедливо ли мнение, будто чему быть, того не минуешь?

Мнози суть звани, мало же избранных (Матф. XXII, 14), – такими словами Господь заключает притчу о браке сына царева. Все мы призываемся в царство Христово: рабы, сказано в притче, собрали всех, и злых с добрых (ст. 10). Разделение между добрыми и злыми предоставлено сделать после самому царю. Суд над недостойными будет после. Бог желает всем спастись, а спасение или вечная погибель зависят от нашей воли.

Когда говорят о человеке, умершем без покаяния, погибшем от пьянства или лишившем себя жизни с отчаяния, нередко приходится слышать такие суждения: «чему быть, того не миновать», «так на роду написано», «так ему суждено», или даже: «видно так Богу угодно»… Но ужели милосердый Господь Сам вперед определяет кому-либо погибель вечную? Ужели Ему приятно, чтобы люди умирали скотскою смертью? Нет! это ложь; это богохульное суждение, и думать так – тяжкий грех. Послушайте, что Сам Бог свидетельствует о Себе, говоря чрез пророка: не хоту смерти грешника, но еже обратитися нечестивому от пути своего, и живу быти ему (Иез. XXXIII, 11); Он хочет всем человеком спастися, и в разум истины приити (1 Тим. II, 4), и нет воли Божией на то, чтобы хотя один человек погиб (Мф. XVIII, 14), – значит и благодать Свою Господь подает всем грешникам.

Бог не отнимает у нас свободы в деле нашего спасения: это правда. Он никого силою не спасает. Но погибает человек сам от себя. Пред тобою жизнь и смерть, спасение и погибель: избирай, что хочешь. Аше хошете и послушаете Мене, говорит Господь, благая земли снесте. Аше же не хощете, ниже послушаете Мене, меч вы поясте (Исаии I, 19-20). Всем даны средства ко спасению. Всем Господь предлагает благодать Свою, и если кто отвергает ее, конечно, погибает, но в погибели его никто, кроме его самого, не виновен.

Бог предвидит, каким путем пойдешь ты, путем ли заповедей Его или путем греховным, и потому всеконечно знает Он и будущую судьбу твою. Вот как поучает нас о сем св. церковь: «Поелику Бог предвидел, что одни хорошо будут пользоваться своею свободною волею, а другие худо, то посему Он одних предопределил к славе, а других осудил. Чьи заслуги и добродетели, чье расположение Бог предвидел, тем и награды предопределил». Когда ты болен, то, не правда ли, что Бог предвидит, исцелишься ты или умрешь? Но ужели ты по сей причине не будешь призывать к себе врача, не станешь принимать лекарств ничего не будешь делать для своего исцеления и, сложа руки, будешь ожидать или выздоровления или смерти своей? В таком случае ты поступил бы очень неразумно. Иное дело провидеть Богу твое выздоровление или смерть, – это, конечно, верно; а другое дело – думать, будто это самое предведение Божие производит или здоровье или смерть, – это ложь. Так и в деле спасения. Конечно, Бог предвидит тебя или в раю, или в муке вечной, но что же отсюда следует? Когда мы смотримся в зеркало, то каковы мы на самом деле, такими и видим себя там: если хороши, то и в зеркале хороши же, а ежели дурны, то и в зеркале дурны же. Так-то и в совершеннейшем предведении Своем Бог видит нас такими, каковы мы на деле и каковы будем при конце жизни нашей: ежели мы праведны, то записаны в книге жизни с праведниками, а если грешны, то имена наши в книге смерти с грешниками.

Итак, праведен ли ты – берегись, чтобы тебе в грех не впасть: тогда ты будешь изглажден из книги жизни, и определение спасения твоего заменено будет определением мучения твоего. Грешен ли ты – спеши принести во грехах покаяние: тогда имя твое впишется в книгу жизни. И то и другое в твоих руках и определение Божие согласуется с твоими делами и произволением. Божие-то хотение всегда готово, дело стоит только за твоим хотением. Бог хощет тебе спастися, желай и ты, и таким образом будешь и ты предопределен к вечной жизни. (См. «Ежедн. поуч. в слове Божием» прот. Г. Д-ко).

 

В. Условия, при коих можно замечать следы божественного Промысла.

Пути Божии таинственны: отстоят они от путей наших как небо от земли (Ис. LV, 9); но особенно непостижимы пути промысла о роде человеческом. Поэтому от тех кои желают видеть в своей жизни следы Промысла, требуется, во-первых, постоянное и строгое внимание к своей жизни и Промыслу Божию; во-вторых, верный и чистый взгляд на жизнь и на Промысел.

В самом деле, сколько людей, кои совершенно невнимательны к своей жизни! Подобно беспечным плавателям, они довольны, что корабль их жизни плывет по бурному потоку времени, не принимая труда знать, как он переменяет свое направление, какими пользуется ветрами, в какие должен заходить пристани, – не угрожает ли ему опасность, нет ли где повреждения? Можно было бы подумать, что эти люди во всем положились на Промысел как плаватели полагаются на опытного кормчего, и оттого так беспечны. Нет, они ни мало не думают о Боге, не думают даже и о самих себе; механическое исполнение известных дел, увеселения, связи, игры – вот их занятие! Пример, привычка, пристрастие, своенравие – вот их правила! Знание понаслышке некоторых истин веры, присутствие, по случаю или необходимости, при совершении небольшого числа священных обрядов – вот их религия! Судите сами, можно ли ожидать, чтобы такие люди находили в своей жизни следы Промысла?

В некоторых людях происходит по видимому, противное, но, в самом деле, то же: то есть, в них примечается великая внимательность к своей жизни, но за то недостает внимания к промыслу. Для таких людей размышление о собственной жизни служит любимым предметом занятия, они не оставляют без внимания ни одного случая; вникают в начала и последствия всех перемен с ними происходящих, из всего извлекают правила для своего поведения, знают искусство жить во всех его тайнах, могут рассказать и изъяснить историю свою от самого младенчества: это их совершенства! Но вот и недостатки: они никогда не рассматривали этой истории в отношении к Промыслу Божию, и удивились бы, услышав, что без Него столь же мало можно изъяснить жизнь каждого человека, как и бытие мира… По мнению таких людей, все, происходящее с ними, есть или плод их благоразумия, или игра страстей, или дело внезапности и случая; признание невозможности изъяснить что-либо этими причинами для них кажется постыдною слабостью ума. – Судите сами, можно ли ожидать, чтобы и эти люди, недоверчивые и боящиеся Промысла, находили его в своей жизни?

Нет не так поступали святые Божии человеки! Мы удивляемся, как они на всех путях жизни своей видели Господа, и думаем изъяснить это тем, что Промысел Божий особенным образом участвовал в приключениях их жизни. Не отвергая и сего, – ибо Сам Господь называет их Своими присными и другами (Иоан. XV, 14-15; Иак. II, 23), – должно сказать, что святые человеки все были чрезвычайно внимательны к путям Божиим. Посмотрим на одного Давида. Как у царя, сколько у него забот, предприятий, трудов, огорчений? Однако же, о чем размышляет он на царственном ложе своем в ту пору, когда весь Израиль и вся природа безмолвствует и покоится? Он размышляет о судьбах правды Божией, о том, как Господь вознес его от стада на престол израильский. В полуноши востах, говорит он к Богу, исповедатися о судьбах правды Твоея (Псал. СХУШ, 62). И восстает в полунощи тогда, когда, по его же словам уже седмерицею днем хвалил Господа (-ст.164)! Вот пример коему подражать, вот правило, коему последовать должно! Надобно возлюбить пути Господни, к они соделаются для нас приметными. «Дай любящего», говорит блаженный Августин «и откроется любимый». Если бы мы постоянно наблюдали за своею жизнью, имели детское доверие к той спасительной истине, что без воли Божией, действительно, не падает с головы нашей ни одного волоса, то сколько раз при размышлении о нашей судьбе, тот же самый рассудок наш, который теперь недоразумевает, теряется в догадках, не знает, что делать, – сколько бы раз он сам остановил наше внимание, говоря: «смотри, это – рука Божия! Это – она, всемогущая, отклонила от тебя то или другое бедствие, низложила пред тобою ту или другую преграду, – спасла от тех зол, кои отяготели над тысячами подобных тебе! Это она, премудрая, провела тебя невредимым сквозь столько опасностей и затруднений, поставила в таком месте, где можешь не только сам быть покоен и счастлив, но и назидать счастье других! Это она, всеблагая, ниспослала тебе столько неожиданных радостей, столько незаслуженных даров вознаградила столько, по-видимому, невознаградимых потерь, согревала и питала твое младенчество, обуздывала и исправляла юность, благословляла и осеняла мужество».

«Но есть», скажет кто-либо, «люди весьма внимательные, кои со всем усердием детей желали бы видеть и лобызать отеческую десницу Промысла, однако же, лишены сего счастья». Действительно, есть такие люди; но в отношении к ним существуют и другие причины: можно сказать утвердительно, что в таких людях недостает благовременного, верного и чистого взгляда на Провидение.

И, во-первых, когда большею частью обращаются к путям Промысла и ищут в них утешения? Когда поражены каким-либо бедствием, когда ни в ком и ни в чем на земле не находят отрады, когда ум смущен, чувства помрачены, сердце подавлено скорбью, то есть, те минуты, в которые нередко забывают самих себя, которые почитаются неспособными к размышлению о вещах обыкновенных, те самые минуты избирают для размышления о путях Промысла. Справедливо, что во время скорби для нас нужнее, нежели когда-либо, утешительная уверенность в Провидение; но столько же, несомненно, и то, что мы тогда бываем менее всего способны идти по следам Провидения. Много ли Давидов, кои, находясь среди огня искушений, сохранили бы всю веру, могли бы оставаться спокойными созерцателями отеческой любви Божией и тогда, когда она сокрывается под видом гнева и вражды? Святое искусство сие есть плод долговременной опытности; мы не имеем его и, между тем отваживаемся на то, что возможно и полезно для одних опытных.

Нет! заблаговременно должно приучить себя находить утешение в Промысле. Когда ум светел, чувства легки, сердце мирно: тогда надобно размышлять о своей жизни и научаться из нее судьбам правды Божией. Таковые минуты большею частью следуют за усердною молитвою: посему молитва должна служить, так сказать, приступом к этим размышлениям. Кто приобретет в сем святом деле навык, тот подобно Давиду, не падет и среди искушений. А без этого во время бедствий лучше искать утешения от других, нежели полагаться на собственное размышление о Боге и Его Промысле.

Каким еще желают видеть действие Промысла в своей жизни? Обыкновенно более или менее чудесным: все естественное, простое, всеобщее предварительно исключают из круга сих действий. Как будто бы область Провидения небесного состояла из одних чудес и чрезвычайностей! Как будто бы то, что для нас и кажется необыкновенным и редким, было таким же и для Самого Бога! В этом случае мы не походим сами на себя: обыкновенно мы любим все изъяснять, а затем хотим видеть неизъяснимое; мы огорчаемся, если не видим причины чего-нибудь, а здесь недовольны, что видим её! И что за нужда, – каким образом оказана нам помощь: послан ли с неба ангел или благотворительный человек? – довольно, если мы спасены. Израильтяне, умиравшие от жажды, ужели бы не должны были благодарить Бога, если бы Он не изводя из камени воду, указал; им ее среди камений? В птицах небесных, в лилиях полевых все естественно, однако же, Спаситель представляет их разительным примером отеческого попечения Божия о тварях и человеке (Матф. 6, 28).

Нет, желая видеть в жизни своей следы сего попечения, мы должны предварительно освободить себя от пристрастия к чудесному; иначе и о нас может быть сказано: род лукав и знамения ищет и знамение не дастся ему (Матф. 12, 39). Будем довольны, если нам дано будет увидеть в приключениях нашей жизни хотя малые следы Бога, нам благодеющего, а беседовать с Ним лицом к лицу предоставим Моисеям и Давидам. Господь и так сотворил для всех нас много чудес: извлек нас из ничтожества, искупил кровью Сына Своего, освятил Духом Святым и за эти чудеса мы еще ничем не заплатили. Одно только чудо, коего мы должны ожидать в жизни от Господа, и коего Он ожидает может быть, от нас – это исправление нашего сердца, обновление нашей жизни, духовное воскресение. Вот этого чуда, если не найдет кто в своей жизни, – то горе ему, горе!

Каким еще недостаткам подвергаются ищущие в своей жизни следов Промысла? Большею частью ограничивают действия его одними собою, а в себе – временными выгодами, телесною жизнью. Какая нужда, что известное бедствие наше было весьма поучительно для других, и некоторые, воспользовавшись нашим опытом, обратились на путь правый? Если мы сами не ощутили от него значительной пользы, то неужели сего достаточно уже, чтобы в нем не усматривать Промысла? Какое дело, что некоторые горестные случаи были для души нашей истинным врачевством, раздрали пред очами нашими завесу, за которой скрывалась наша душевная погибель, возвратили нам добродетель давно потерянную? Если от них расстроилось наше внешнее состояние; если урок ими преподанный, сопряжен с ущербом нашего здоровья или чести: то случаи эти не от Бога, они постигли нас без промысла. Таковы правила суждения у нашего самолюбия, у нашего невнимания ко благу ближних и к собственному благу души нашей! Ужели и Промысел Божий должен сообразоваться с ними? Ужели потому, что око наше лукаво (Матф. 20, 15), и Ему надобно перестать быть благим? Нет, любовь Божия выше всех нас, и потому объемлет собою всех братий наших, чрез бедствия одного научает других, счастьем некоторых назидает всех, дабы, таким образом, снова соединить всех нас, кои непрестанно разрываем союз единства.

При столь многих причинах, препятствующих нам видеть в своей жизни следы Промысла Божия, удивительно ли, что многие не видят его? Не видят, ибо не знают хорошо своей жизни, не внимательны к самим себе; не видят, ибо останавливаются на поверхности событий, не проникают до основания их, где сокрыта рука Промысла; – не видят, ибо хотят видеть тогда, когда взор помрачен, не там, где должно, не в том виде, в каком Промысел являет себя; – не видят, наконец, ибо суждением о путях Промысла управляют самолюбие и страсти. Освободим себя от этих недостатков, будем в суждении о путях Божиих неуклонно следовать правилам противоположным, и мы вскоре опытно узнаем, что Господь не далек (Деян. 17, 27) от каждого из нас (Из проп, Иннокентия, архиеп. Херс.).

 

А. Промысел Божий и наука.

Христианское учение о Промысле Божием не только не противоречит здравым естественнонаучным понятиям о мире, но и требуется ими. Это должно сказать не только а) о естественном, но и об б) сверхъестественном Промысле.

а) Сущностью первого вида Промысла или естественного Промысла предполагается неизменность и неразрушимость естественного порядка в природе или ее законов данных Творцом, их полная неприкосновенность. Прекрасное разъяснение этого вида Промысла находим у проф. В. Д. Кудрявцева: «Если, – говорит он, законодателем мира мы должны признать Существо высочайше разумное, то не естественно ли предположить, что и законы, Им данные, как наиболее разумные, будут постоянными и неизменными, и что Он будет править миром при помощи тех же законов, которые Им даны, а, не нарушая и постоянно изменяя их. Божественное мироправление при совершенстве Божества иначе и не может быть мыслимо, как при возможно точном сохранении тех законов и сил, которые существуют в природе, при осуществлении идеи и цели мира при тех условиях, какими определяется нормальный порядок вещей. Итак, естественная законосообразность мира, неизменное господство законов физических, самостоятельность действий существ разумных, – все это не может колебать мысли о Промысле. Промысел мы должны представлять не в виде только вторжений сверхъестественной силы в естественное течение вещей, но как постепенное и гармоническое осуществление разумной цели мира при самостоятельности его сил и законов. Следов Божественного мироправления мы должны искать не в одних только сверхъестественных событиях, но прежде всего и главным образом в обыкновенном законосообразном порядке природы физической и духовной» (Начальные основания философии. Изд. 2-е. Москва, 1891, стр. 187-188). Все эти мысли находят себе полное признание и в среде лучших представителей точной науки.

б) Неправильными изъяснениями второго вида Промысла, сверхъестественного или чуда, в науке богословия давали повод бояться нарушения порядка в природе при сверхъестественном воздействии на нее Бога. Но эта боязнь становится неосновательною в виду установленного теперь понятия о чуде, исключающего всякую мысль о его противоположности природе; напротив – предполагающего природу в качестве одного из необходимых своих составных элементов. В частности, неприкосновенность данного порядка природы при сверхъестественном Промысле настолько обстоятельно демонстрирована в апологетике и христианской философии, что здесь достаточно указать лишь кратко на добытые результаты. Она может быть выяснена а) аналогиею с человеческою деятельностью в природе… «Что (чудеса) своим существованием не нарушают законосообразность (природы), самое ясное доказательство тому – произвольные действия человека на природу. По отношению к естественному течению природы и они суть также нечто неестественное, т. е. не условленное самою природою и по отношению к ней внешнее и случайное, однако же они не нарушают жизни и гармонии природы. Человек, например, срубил дерево; гибель дерева в данный момент вовсе не есть что-либо предопределенное естественным ходом законов природы; она есть явление случайное, – факт, насильственно, так сказать, введенный в законосообразный ход мира; но нарушился ли этим сколько-нибудь порядок природы? Остановилась ли она в своем течении? Произвело ли это новое явление новый ряд изменений в природе, прерывающих ее гармоническое движение? Срублено ли дерево, останется ли на месте, – мир остается цельным и невредимым. То же самое, очевидно, будет и тогда, если предположим, например, что дерево срублено не рукою человека, но внезапно упало и погибло действием какой-либо сверхъестественной силы; никакого изменения и беспорядка в природе не произойдет» (В. Д. Кудрявцев «Начальные основания философии», стр. 190). – «Вы утверждаете, что природа непреложна, и что я своею молитвою не могу ни изменить, ни задержать течения событий. Верно ли это? Почему же вы, рассуждающие таким образом, совершаете, например, движения? Почему вы ищете пропитания? Почему сеете? Для чего строите? Каждое из ваших действий есть очевидное противоречие вашей системе. Вы утверждаете, что не можете изменить природы и ее законов, а сами каждую минуту изменяете. Вы поднимаете, например камень и уже этим одним нарушаете закон тяготения, который удерживал его на земле. Вы сообщаете больному и почти разложившемуся члену новую жизнь, которая его должна преобразить; вы прививаете дереву ветвь, которую природа сама по себе не воспроизвела бы никогда; вы превращаете в орудие труда и жизни те грубые силы, которые, будучи предоставлены самим себе, внесли бы всюду разрушение; вы извлекаете из самого яда элемент, который отдаляет смерть: все это вы делаете. Вы постоянно и беспрестанно действуете на мир и на людей. Скажу более: вы иногда противитесь даже Самому Богу вашим своеволием и произволом, а между тем, когда я хочу молиться, вы останавливаете мои порывы, противопоставляя моей молитве неизменность природы» (Берсье «Беседы.» Изд. 2. СПб. 1890 г., стр.198-199).

– б) Отношение чуда к естественному порядку природы разъясняется аналогиею и из самой природы. Чудом или воздействием Высшей Божественной Силы на природу не уничтожаются силы природы, но только препобеждаются и, как низшие, подчиняются высшей и большей силе. Подобное явление мы постоянно наблюдаем в самой природе под формою, так называемой нейтрализации сил, явления постоянного, не влекущего за собою никакого нарушения порядка в природе. Оно состоит в том, что при встрече двух разнородных сил одна уступает место другой, парализуется ею; так, химические силы нейтрализуют до известной степени силу тяжести; жизненные или органические силы – низшие химические (чем и обусловливается жизнь организма); обыкновенно, сила химического сродства нейтрализуется силами электричества, теплоты и света; так, проведением электрического тока через воду, вода разлагается на составные свои элементы, кислород и водород (т. е. связывающая их сила химического сродства перестает действовать) ), что достигается нагреванием также воды в ее газообразном состоянии, т. е. пара; углекислота разлагается действием теплоты на окись углерода и кислород (Карпентер, стр.75); так, общеизвестны такие примеры разложения сложных тел действием света к фотографии и в растительном царстве – разложение углекислоты растениями под влиянием света, когда при этом кислород освобождается, а углерод входит в состав растения (Карпентер, стр.75).

Согласие учения о сверхъестественном Промысле с воззрением научным на неизменность данного порядка в природе, таким образом, неоспоримо. Но должно сказать и нечто большее этого. Идея о Промысле Божественном вообще, в обоих его видах, не только не отрицается, но предполагается данными научной космологии в качестве основы, на которую она опирается в конце концов, если хочет иметь вид определенного, цельного миросозерцания. Центр тяжести ее лежит в учении о материи и силе, и кратко, в существенных своих чертах, естественнонаучная космология может быть представлена в следующем схематическом виде. Материя есть «нечто» (х) протяженное, сложное пли делимое, непроницаемое, доступное в известной мере внешним чувствам. Движение и покой (относительные) – состояния материи. Главные роды первого состояния материи, т. е. движения, суть движения молярное (движ. массы) и молекулярное (частиц тела). Причина перемен в материи или, лучше, ее движений – сила. Сил столько, сколько родов перемен (явлений) или форм движения в материи. Все перемены или состояния материи сводятся к движению, а потому – основная сила есть сила движения. Сущность основной этой силы есть «Неведомое» для науки, но близкое вере Абсолютное Начало всего сущего, Первосила или Верховная Сила, т. е. Божество (Перводвижитель, по прекрасному выражению Аристотеля). Только в действии этой Силы наука может указать последний источник действий конечных сил природы. Да она и должна сделать это, если не хочет противоречить одному из основных своих законов, гласящему, что каждая сила приводится в действие или обнаруживается под воздействием на нее внешней или другой силы (закон перехода потенциальной энергии в кинетическую). Если так, то, без предположения абсолютной и самодействующей Силы, мысль наша в конечном объяснении деятельности сил в природе (ее жизни) была бы поставлена в невозможное логически положение: пришлось бы предположить бесконечный ряд конечных сил, взаимно друг друга обусловливающих, – что нелепо. Впрочем, и независимо от указанного научного закона, объяснение господствующего в природе и истории порядка одною механическою причинностью, т. е. действием крайне разнородных, часто друг другу враждебных сил и стихий, во всяком случае ничем несогласуемых в цельное единство и действующих друг от друга независимо, для научной мысли невозможно без предположения верховного и высочайшего разума, всем управляющего. Наконец, нельзя не обратить внимания в заключение и на то, что наука не может и не вправе без противоречия своим началам собственными средствами отрицать (как и утверждать, впрочем) учение о Промысле: ей доступно лишь наблюдение фактов в их внешней причинной связи, а не последнее или внутреннее их основание, с точки зрения учения о Промысле, лежащее за пределами области механической причинности в неведомой для нас области высшей телеологической причинности (См. «Опыт апол. излож. правосл. христ. вероуч.» свящ. о. Светлова, проф. богослов. Киевск. Универс., т. I, изд. 1896 г.).

 

Б. Промысел Божий и человеческая свобода.

Образ Божественного Промышления видоизменяется в зависимости от его предметов: иной он в отношении к неодушевленной и неразумной твари, другой – в отношении к разумной твари земли, т. е. человеку (и ангелам). Правда, и в том, и в другом случае, – и в области нравственно-разумной, и в области неразумной природы, Промысел Божий не уничтожает действия естественных сил и законов той и другой области явлений, ибо все здесь совершается или создается совокупным действием промыслительной воли Божией и естественных сил твари; но иначе подчиняется воле Божественной тварь неразумная, иначе тварь разумно-свободная. Неразумная тварь безусловно подчиняется намерениям Божественного Промысла; подчинение же человека условное, оно обусловлено его свободою; в первом случае остается во всей силе закон физической необходимости, во втором господствует закон нравственной необходимости, где существо не принуждается, но побуждается к исполнению планов Божественного Промысла, – таким образом, что его свобода остается неприкосновенною.

Однако, при более глубоком исследовании вопроса об отношении Божественного промысла к человеческой свободе, весьма естественно возникают трудности к признанию неприкосновенности человеческой свободы перед Божественным Промыслом. Из учения о предметах и Божественного Промышления или из его всеобъемлемости и из всеведения Божия необходимо следует вывод, что Бог от вечности предопределил как в целом, так и в малейших подробностях течение вещей в истории и природе; а из могущества Божия («не изнеможет у Бога всяк глагол» ) следует и тот вывод, что план Божественный, которому подчинено все течение событий в мире, непременно осуществится и осуществляется, т. е. что все должно подчиняться ему с безусловною необходимостью, не исключая человека. С другой стороны, целость человеческой свободы представляется, по видимому, невозможною, в связи с безусловностью Божественных определений, в виду того, что разумно-свободная тварь может с сознательным упорством противопоставлять свою немощную волю абсолютной воле Божества (особенно в царстве злых духов). Из сопоставления этих двух сторон вопроса возникает дилемма, по видимому разрешимая не иначе, как отрицанием или Промысла для сохранения свободы, или свободы для сохранения Промысла; дилемма эта гласит, что признанием Промысла уничтожается свобода, а признанием свободы уничтожается Промысел.

Естественный исход из этой дилеммы дается правильным понятием о свободе вообще и о человеческой свободе в частности (настолько, что самой дилеммы при правильном понятии об этом не существует). Трудность значительно уменьшается, когда свободу отчетливо различают от произвола и разумеют под нею способность воли избирать для деятельности определения или мотивы, какие в бесчисленном множестве отовсюду предоставляются ей (в природе духа, тела, в обществе, внешней природе и т. д.). Если свобода наша состоит лишь в независимом по нашему выбору подчинении тем или иным действующим на нее импульсам (возбуждением), то, очевидно, что добровольное ее подчинение высочайшему и единственно-ценному импульсу – воле Божественной, не есть отрицание свободы; напротив, только подчинением абсолютной истинно-ценной воле Божества наша воля восходит на ту ступень, где она становится истинно-свободною и возвышается над рабством перед тварью. В глубоком и ясном познании истины жизни, т. е. воли Божественной, действующей в истории и в природе, и во всецелом, добровольном, радостном подчинении ей но любви к ее воплощению во Христе заключается единственное средство освобождения человеческой воли из состояния рабства твари в состояние разума и свободы. Если пребудете в слове Моем – сказал Господь Иисус Христос, то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина сделает вас свободными (Иоан. VIII, 31 – 32).

Я уже не называю вас рабами; ибо раб не знает что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего (Иоан. XV. 15). Итак, Промысел Божий не может сопровождаться отрицанием свободы воли тех, которые стремятся к свободе истинной; что касается других, то они все равно ее не имеют, – не имеют истинной и полной свободы. Однако и они (т. е. люди, не стремящиеся достигнуть свободы согласованием своей воли с волею Божественною и не умеющие молиться: да будет воля Твоя!), – и они не совсем лишены свободы в низшем чисто-психологическом значении слова. Если Промысел ограничивает свободу их действий, то свобода желания всегда остается при них. «Свобода созданного существа, справедливо замечает один богослов, состоит не столько в совершении действий, сколько в желании действий, возможных по обстоятельствам. Итак, когда Бог отказывает в средствах для выполнения воли, то Он не ограничивает свободы желания и только удерживает последствия желания ). В этом, в настоящих земных условиях, полагает сущность свободы (свобода желать) и христианская религия, по учению которой Бог вменяет человеку не столько действия, сколько настроения и побуждения или намерения при совершении их ); к этому свобода сводится и на практике или в опыте, что хорошо известно каждому, и что прекрасно выражено в одном месте у Шекспира: «наша воля с волей судьбы расходится так сильно, что нам редко свои намерения исполнить удается.

Мысль – наша собственность; ее же исполнение зависит не от нас (Гамлет, действие 3-е, сцена 2-я) ).

Все сказанное об отношении между Божественным Промыслом и человеческою свободою основано на слове Божием. В нем высказываются раздельно две мысли: во-первых, что действия и события, и вся жизнь отдельных лиц и народов совершаются по плану, от вечности предопределенному Божественным промыслом, так что в конце – концов и в области нравственно-разумного (истории) «из Того, и Тем, и в Нем всяческая» (Римл. XI, 36); во-вторых, планосообразный ход исторических и частно – индивидуальных событий по предопределению вечному не исключает некоторого места и для человеческой свободы: предведением абсолютно-ясновидящего Ума Божия отведено место в плане мироправления человеческой свободе – таким образом, что он и в подробностях согласован с нею и рассчитан на сохранение ее без ущерба окончательному результату или цели плана. Свобода сохраняется, кроме того, вышеуказанным путем «познания истины» и другими неведомыми и непостижимыми для нас путями.

а) Первая мысль, что окончательное направление событий в жизни – от Господа, выражается различно, например: в полу бросается жребий, но все решение его от Господа (Притч. XVI, 33). Как Я помыслил, так и будет; как Я определил, так и состоится (Ис. XIV, 24 – 27). – Знаю, Господи, что не в воле человека путь его, что не во власти идущего давать направление стопам своим (Иер. X, 23; см. также: Εф. I, 11; Ис. XXII, 11). Она выражается также образно или сравнениями; так, жизнь человеческая, весь человек сравниваются, например, с тем, чем бывает глина в руках горшечника, а Промысел – с руками горшечника, который может делать из нее, что хочет, – и это весьма употребительное сравнение (Римл. IX, 18 – 21; Ис. XLV 9-11; Иер. XVIII, 1-10; Сир. XXXIII, 13); они сравниваются также с секирою, пилою, жезлом в руках Промысла (Ис. X, 15).

б) Вторая мысль, что план Божественного мироправления составлен не безусловно независимо от факта человеческой свободы, – напротив, принимает ее в соображение и с нею согласуется, высказывается также разнообразно, – в идее, например, об условности предопределения Божия вообще (Рим. VIII, 22 – 29; 1 Петр. I, 2; Сир. XXIII, 27-29; XXXIX, 31; Иер. XXVI, 13). Если Бог предопределяет участь людей (спасение одних и погибель других) по предведению того, как они будут жить, т. е характера их свободы, то это значит, что Он располагает план промыслительный применительно к этой свободе людей. (См. указ. книгу проф. богосл. Киевск. Универ. свящ. о. Светлова).

 

А. Есть ли теперь чудеса?

Подобного вопроса истинный христианин, истинно верующий и предложить не посмеет; если же он слышится, – то разве из уст маловера, или невера. Чудо есть такое событие, которое не может быть совершено никакою силою человеческою, а только силою Божьею, значит, пока не оскудела эта сила Божия, – а когда она оскудеть может? – до тех пор должны быть и чудеса. – Чудеса служат средством к распространению и утверждению веры Христовой; но везде ли распространена, везде ли утверждена вера Христова? Нет, еще целые миллионы не ведают истинного Бога, целые миллионы хоть и ведают истинного Бога, но не знают истинной церкви Его. Значит чудеса и теперь должны быть, как средство к распространению и утверждению веры Христовой. Но не эта только цель чудес. Зачем, например, Иисус Христос воскресил сына вдовы наинской? Затем, что Он сжалился над бедною вдовою (Лук. 7, 13). Зачем исцелил отрока, о котором говорится в евангельской истории (Матф. XVII, 14-18)? По тем же самым побуждениям. Зачем, по слову Григория, неокессарийского чудотворца, гора сдвинулась с места своего? Затем, что она мешала ему устроить тут церковь для верующих («Чет. – Мин.» 17 нояб.). Зачем для праведной Елизаветы гора разверзлась по молитве ее? Затем, чтобы укрыть в своих недрах мать с младенцем Иоанном от преследования кровожадного Ирода («Чет. – Мин.» 24 июн.). Значит, чудеса бывают не для того только, чтобы распространять и утверждать веру Христову, а совершаются и вообще для блага и спасения людей, совершаются благостью всемогущего Бога для того, чтобы избавлять людей от разных бед и горестей по мере веры их и молитвы. Значит, пока благость Божия существует, – а когда она перестанет существовать? – пока бедствия людей не прекратятся, – а когда они прекратятся? – пока будет еще оставаться на земле и вера и молитва, – а когда их не будет? – до тех пор должны быть в чудеса на земле.

Но отчего же чудеса теперь не так видны между нами? – Солнце для всех светит одинаково; но слепые не видят света его потому только, что слепы. Теперь не видно чудес… А посмотрите на наши явленные и чудотворные иконы. Не чудо ли это? Зачем стекаются туда целые тысячи, зачем целые сотни больных и увечных теснятся вокруг тех мест, которые ознаменованы чудотворными иконами? Не затем ли, что оттуда струятся токи исцелений для веры и молитвы. Посмотрите на св. нетленные мощи наших угодников Божиих… Ужели это не чудо? А все наши св. таинства, – например, крещение, в котором человек погружаясь с телом в воду, омывается от грехов; таинство причащения, в котором хлеб и вино прелагаются в истинное тело и в истинную кровь Христову; таинство елеосвящения, в котором человек исцеляется не только от недугов духовных, но нередко и от болезней телесных?… Ужели и это не чудо? Но вы хотели бы, кроме этих постоянных чудес видеть все чудеса, о которых древность нам повествует; хотели бы, например чтобы больные ваши исцелялись от одного слова какого-нибудь чудотворца; хотели бы, чтоб пред вашими глазами горы двигались, как сказал Спаситель, и как по слову преп. Марка, гора действительно сдвинулась с места своего и двигалась дотоле, пока он не остановил ее… И чего бы вы не захотели от чудес? Но искать чудес без нужды – значит искушать Господа, искушать так, как, например, искушал Его дьявол, предлагавший Ему превратить камни в хлебы. И если бы мы действительно имели веру, как зерно горушно, как сказал Господь, – Господь, без сомнения, творил бы для нас чудеса, когда была бы в них нужда, творил бы для нашего блага, а не для любопытства, как не переставал Он творить для истинно верующих. Истинно верующие и видят чудеса и пользуются чудесами; а для неверующих или нет чудес, потому что они не достойны их, или если и есть, то они не видят их. Как так, скажете, чудеса есть, а их не видно? – Очень просто. Пересмотрите историю земной жизни Иисуса Христа: тут ли чудес не было? А все ли видели тогда чудеса? Если бы все видели, то, конечно, и не распяли бы Господа славы. А история христианских мучеников?… Каких и тут не совершалось чудес! А все ли видели эти чудеса? Ах, если бы все видели, то кровь мученическая не проливалась бы так долго! Вспомните, например Юлиана богоотступника. Решившись осмеять пророчество Спасителя о разрушении храма иерусалимского, он приказывает восстановить разрушенный храм, и тысячи чад Авраамовых с радостью спешат исполнить его приказание, но бури, громы, землетрясения разбрасывают материалы, а огонь с неба и из-под земли опаляет самих тружеников, и опаляет так, что на телах их делает кресты, которых и смыть было нельзя. Не чудо ли тут?… Но Юлиан и подобные ему не видят тут чуда. Есть, конечно, не мало есть и теперь подобных людей, и где верующие видят чудо, там они только глумятся над ними. Иной, например с верою помазывает больного елеем от св. иконы, и вера низводит на него благодать Божию; больной выздоравливает и в слезах благодарности изливает душу свою пред Богом, а неверующий смеется над его простотою, почитая исцеление делом естественным. Вообще, случаев в жизни, где проявляется дивная, всемогущая сила Божия, очень, очень много, и теперь верующий, представив себе все подобные случаи, невольно изумится величию Божию, невольно скажет вместе с св. Давидом: «кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса» (Пс.76,15). (См. кн. «Минуты пастырского досуга», еп. Гермогена т. I, стр. 69-75).

 

Б. Благотворное влияние христианства на и человечество.

Господь наш Иисус Христос сказал: всякое древо доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые (Мф. VII,17). Прилагая этот признак к Библии, мы замечаем, что оно, как истинное слово Божие, принесло неисчислимые благотворные плоды человеческому миру. Не будем говорить о том, что ветхозаветное откровение было светом и жизнью для еврейского народа и поставило его на недосягаемую высоту в религиозно-нравственном отношении среди язычества, погрязшего во мраке грубого идолопоклонства и безнравственности. Скажем только несколько слов о благотворном влиянии христианства на жизнь государственную, семейную и личную.

Лишь только евангелие стало распространяться в мире, оно принесло этому миру, его не понявшему и вначале со всем ожесточением его преследовавшему, неисчислимые благодеяния.

Влияние христианства на государственную жизнь. Когда при Константине Великом христианство утвердилось в римской империи, то государственными законами запрещены были гладиаторские битвы, эти убийства, совершавшиеся для удовольствия потерявшей человеческое достоинство публики, равно как и исполнение в театрах безнравственных представлений; до известной степени ограничены были брачные разводы, которые прежде совершались по самым незначительным поводам; уменьшена была также прежде неограниченная власть отцов над своими детьми (по которой они могли подвергать их смерти и продавать в рабство); стали по-человечески обращаться с пленными; отменены были ужасные роды смертной казни; всем известные, до тех пор открыто терпимые ужасы, как-то: принесение в жертву людей, кровавая месть, убийство, публичная безнравственность и бесстыдства, повсеместно теперь запрещены были законом под страхом казни; образование – эта высшая потребность человеческого духа, это благороднейшее его стремление к духовному свету, в древнем греко-римском мире было преимуществом высших, богатых классов. Только в редких и счастливых случаях его получали немногие отдельные лица из низших классов. Христианство, имевшее в виду всего человека без различия его происхождения и положения, проповедавшее и проповедующее возможность и необходимость бесконечного усовершенствования человеческого духа во всех доступных ему областях, в особенности же в области духовно-нравственной, открыло всем широкую дверь к умственному свету и истинному просвещению.

Влияние евангельского учения на семейную жизнь. Учение евангельское положило для нашей домашней и семейной жизни истинное основание и распространило на нее самый благотворный свет. Христианство освятило брак: союз между мужем и женою получил свое истинное значение только тогда, когда сделался образом союза между Христом и Его церковью. Тогда как у язычников господствовало многоженство, так же как оно и теперь существует у магометан, христианство осудило его навсегда. Этой мерой оно освятило неразрывность брака, потому что союз между Христом и Его церковью неразрывен. Муж и жена составляют одну плоть, и «что Бог сочетал то человек да не разлучает» (Матф. 19, 6). Нападение на неразрывность брака есть вместе с тем, как это в наше время всем известно, нападение на христианскую церковь. Христианину обязана женщина тем положением, которое она теперь занимает по праву. Жены даже самых образованных язычников жили в состоянии рабства и угнетения; сидя взаперти среди своего дома-тюрьмы, они влачили бедственную жизнь одичалости и отупения. Только Иисус Христос разорвал тяготевшие на женщинах оковы и снял лежащее на них проклятие. Не стыдясь называть одну из них Своею матерью, Он возвысил весь род их. Как мужчинам, так равно и женщинам Он возвестил спасение и избавление от грехов. Он допускал их в Свое общение, и равно оказывал им Свою любвеобильную и чудодейственную помощь. Женщины провожали Его тело, когда Его ученики разбежались. Женщины до самого конца стояли у Его креста, и потом первые услышали у гроба весть о Его воскресении. С христианством женщина стала радостью и украшением своего мужа, верною матерью его детей, перлом и сокровищем всего дома. С христианством девицы стали слугами обществу, сестрами милосердия во всех несчастиях, так что язычник даже в удивлении должен был воскликнуть: «что за жены у этих христиан!» (Слова Ливания, наставника св. Иоанна Златоуста).

В какие же отношения поставило христианство мужа и жену друг к другу? Муж глава своей жены, ее повелитель, но не в смысле тирана, а в смысле терпеливой, кроткой любви, как Христос возлюбил Свою церковь и предал Себя за нее. Жена подвластна своему мужу, но не со страхом и трепетом, а по добровольной и радостной любви, так же точно, как церковь Иисуса Христа ищет чести и радости в том, что она может служить и повиноваться своему любимому Жениху. В какие отношения друг к другу поставило христианство родителей и детей? Древние язычники воспитывали своих детей, как будущих граждан и государственных людей; христиане же воспитывают их, как людей Божиих и как граждан неба. Основанием всего христианского воспитания служит и останется навсегда слово великого Друга детей: «пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть царство небесное» (Матф.19,14), и вся христианская педагогика заключается именно в послушании этому слову, чтобы и словом и делом примером и увещанием воспитывать детей в наказании и учении Господнем. К семейству принадлежат и слуги дома: язычество знало только рабов. С рабами обращались не как с людьми, а как с какою-либо вещью, которою можно было располагать по своему произволу. Языческий господин имел неограниченную власть над жизнью и смертью своего раба. Один расточительный римлянин, Лукулл, велел их откармливать для того, чтобы кормить ими морских рыб. Не было жестокости, которая не позволялась бы над ними; в старости или в тяжкой болезни их или изгоняли, или даже убивали. Христианству принадлежит честь уничтожения рабства миллионов наших братьев без войны и восстания. И если ему до сих пор не удалось окончить это дело, то придет время, когда Богочеловек делающий нас истинно свободными, разрывающий все цепи греха, и в Своей церкви окончательно разобьет все оковы рабства.

Таким образом христианство поставило на истинное основание государственную и семейную жизнь.

Влияние евангельской проповеди на личную жизнь человека. Евангелие есть источник умственного и нравственного света для каждого христианина; оно есть тайна довольства нынешнею жизнью при всех ее бедствиях, указывая всем и каждому на вечное блаженство. За крестом всюду следуют плуг, торговля и ремесла, искусства и науки. Если взять в руки карту и обозреть все страны и света, то нельзя не сознаться, что самые образованные народы – народы христианские.

Не христианская ли вера возвестила и осуществила учение о благороднейшей любви человека к человеку? Христианство напоминает богатым всю их бедность перед Богом и увещевает их к смиреной любви и к милосердию. Вся языческая древность отличается грубо животным эгоизмом и бессердечною холодностью в отношении к бедным и слабым. Даже великий греческий философ Платон советует не кормить больных, так как они уже не могут быть ни к чему полезными. Евреи ограничивали закон любви к ближнему, как показывает притча о милосердом самарянине, лишь своими соотечественниками и единоверцами. Под крестом христиане братски простирали друг другу руки. Под крестом Христа забыли они различие званий, состояний и образования. Дела милосердия и самоотверженной любви – лучшее и драгоценнейшее украшение христианской веры. Богадельни и больницы, сиротские, вдовьи и странноприимные дома были основаны христианами. Ведь это был некто другой, как Сам Иисус Христос, Которого они кормили в голодном, поили в жаждущем, одевали в нагом, посещали в бедном и заключенном. С удивлением замечали язычники: «смотрите, как любят друг друга христиане!» – и даже самый ненавистный враг христиан, император Юлиан-богоотступник, должен был сознаться, что «эти галилеяне кормят не только своих больных, но и наших». И эта милосердая любовь оставляет свои благие плоды во всей истории христианской церкви. Эта любовь озаряет своим светом жизнь многих угодников Божиих. Эта любовь встречается нами и теперь в домах и приютах, призревающих бедного и больного, беспомощного и заблудшего, покинутого и бесприютного, эта любовь и теперь побуждает вестников евангельского мира оставлять отечество в родительский кров и странствовать по сушам и морям, презирая все труды и опасности, для того, чтоб и беднейшим из бедных, несчастным язычникам, погибающим во мраке невежества и греха, принести луч евангельского света.

Но все исчисленные блага, дарованные человеку вследствие воплощения Сына Божия, ничто в сравнении с величайшим безмерно великим благом, которое состоит в отпущении грехов и вечной блаженной жизни за гробом под условием веры, добрых дел и повиновения церкви. Все земные блага меркнут пред этим безмерным сокровищем, как меркнут свечи днем в комнате пред ярким солнцем. Да, во Христе Иисусе мы имеем прощение грехов спасение, жизнь и вечное блаженство.

Не должны мы забывать при этом, что закваска, проникающая весь мир, еще свежа и действует только несколько столетий в жизни и истории народов. Не должны мы забывать также, что благодатная сила христианства задерживается грехами его друзей и врагов, невежеством и злобой, упрямством и глупостью. Все это облака, облегающие солнце и заграждающие его свет. Пусть это солнце по временам омрачается тучами и бурями; пусть лучи его скрываются по временам густыми затмениями и зимними ночами: но, будет ли оно заслонено мглою или ночью, свет его не погаснет во веки и, прорвавшись вновь, с отдаленнейшего края небес достигнет до другого, так что никто не скроется от теплоты его. (Сост. по сочин. Цитте: «Истина и величие христианства» и «Апологетике» Эбрарда).

 

В. Сущность евангельского учения.

(Содержание свидетельства Христова).

Попытки ученых объяснить происхождение учения Христова из философии греческой или восточной, а также из тайных преданий, встречают большие затруднения, так как в этом случае нужно было бы сделать из Назаретского плотника ученого или члена какого-либо мистического общества, что совершенно невозможно. Впрочем, какое бы мнение мы ни усвоили по этому предмету, оно не изменит характера проповеди Христовой. Его авторитет остается одинаковым, будем ли мы думать, что Он проповедовал учение, Им Самим созданное, в абсолютном смысле этого слова, или, что Он в качестве человека, имеющего достоверное непосредственное познание, только подтверждал мысли, которые до некоторой степени были результатом предшествовавшей деятельности разума человеческого.

Каково содержание свидетельства Христова? Чтобы ответить на этот вопрос нужно резюмировать Его учение, выделив из него основные его данные. Но при этом возникает другой вопрос: какое мы имеем право судить о том, что в религии существенно и что второстепенно? В этом отношении существует одно недоразумение, которое следует предварительно устранить. Оно состоит в том, что тому, кто хочет отличить истины существенные от второстепенных, приписывают притязание на авторитет, подобный тому, который все христиане кафолического исповедания усвояют вселенским соборам, а римо-католики – папе. Дело здесь не в этом. Никакой историк философии не затруднится разграничить в учении Платона, Аристотеля, Декарта или Канта доктрины большей и меньшей важности. Почему подобная работа не применима к учению Иисуса Христа? Можно опасаться, что влияние личных идей того, кто взял бы на себя такую задачу, т. е. субъективный элемент уронит цену подобной работы; но есть средства дать этой работе строго объективное значение. Я могу указать два таких средства.

Первое состоит в том, что нужно обращать внимание на те идеи в учении Иисуса Христа, которые чаще других Им повторяются; обыкновенно мы чаще всего возвращаемся к тем мыслям, которым придаем наибольшую важность. Легко убедиться, напр., что Иисус Христос усвояет религиозное значение лишь таким действиям, которые исходят от сердца и совести и устраняют все то, что обязано своим происхождением личному интересу или тщеславию; это один из тех пунктов Его учения, на которых Он особенно настаивает. Второе средство – это принимать в соображение обстоятельства, при которых были произнесены известные слова. Когда Иисус проповедует пред слушателями, собравшимися на горе, или когда Он обращается с последним словом назидания к Своим ученикам, то естественно думать, что Его слова имели тогда для Него особенную важность. При помощи этих двух средств, которые в случае надобности могут исправить наши суждения об учении Христовом, если бы они приняли не в меру субъективный характер, можно, не претендуя на особенный авторитет, взять на себя труд резюмировать учение Христово, изложить в существенных чертах содержание Его свидетельства. Я хочу попытаться сделать это и указать те великие религиозные мысли, какие св. писание нового завета влагает в Его уста.

Когда Господь наш Иисус Христос готовился оставить Своих учеников, Он сказал им: «в доме Отца Моего обителей много» ). Эти слова, по Его мысли, имели особенную важность, потому что ими Он хотел утешить Своих учеников в предстоящей разлуке с их Учителем. В них утверждается действительное бытие того, что Христос называет домом Своего Отца, который, по Его словам Он знает. Смысл этих слов объясняется и в связи с другими заявлениями Спасителя; в них содержатся основания религии универсальной. Универсальная религия, с точки зрения веры, есть признание того, что существует нечто выше земной жизни и вне земной жизни. Эти два понятия о том, что выше этого мира и что за этим миром, находятся повсюду, где есть религия; но весьма часто они являются неполно и неясно выраженными или сильно искаженными. Христос, в противоположность идолопоклонству, учит, что то, что выше мира, есть единый Бог, Которого называет Своим Отцом. Он указывает на благость, как на одно из Его существенных свойств. Грубым и даже нечистым представлениям, какие люди себе составили о том, что существует за пределами настоящей жизни, Он противопоставляет идею святого общества, в которое не войдет ничего нечистого или скверного. В этом обществе высшим законом служит взаимная любовь, которая побуждает каждого из его членов желать блага другим и отказаться от эгоизма; это есть царство небесного Отца, Который желает блага всем Своим детям. Это духовное общество должно начаться на земле, чтобы достигнуть полного расцвета на небе. Цель религии состоит в том, чтобы приготовить души к их будущему назначению путем развития, в условиях земной жизни, зачатков жизни божественной. Элементы христианской веры сводятся к единству посредством следующей всеобъемлющей мысли: человек в условиях времени должен готовиться к жизни вечной .

Бог есть любовь – вот основание всего учения. Сотворение мира не есть результат необходимого развития его начала, но акт свободной воли Творца, призывающего свободные существа к участию в Своей блаженной жизни путем исполнения Его воли. Сотворение мира имеет целью блаженство духовного сообщества людей. Оно открывает славу Божию; но эта слава есть обнаружение и отблеск верховной благости.

Любовь, т. е. посвящение себя каждым отдельным лицом на служение благу общему, в котором заключается и личное счастье каждого, есть благо по самому своему существу, есть высший закон царства Божия, потому что есть исполнение предначертаний вечной Любви. Если это так, то легко понять, что человечество доселе не находится еще на должной высоте нравственного состояния. В естественном состоянии воля людей направлена не в сторону общего блага. Эгоизм некоторых отдельных личностей принимает ужасные размеры, и хотя есть сердца по природе сострадательные и добрые, но с точки зрения абсолютного закона можно сказать, что эгоизм по природе свойствен человеческому сердцу. Так как эгоизм стоит в противоречии с законом царства небесного, то приготовление к вечной жизни требует изменения направления человеческой воли, требует обращения, которое Иисус Христос в Своей беседе с Никодимом называет новым рождением .

В виду такого условия вступления в царство Божие человек может впасть в уныние, с одной стороны от сознания своих грехов, с другой – от чувства своей слабости; он чувствует себя виновным, бессильным, нравственно-больным. Иисус Христос проповедует о Себе, как о враче, посланном от Бога для исцеления болезни греха ). Унынию, рождающемуся от сознания грехов Он противопоставляет обещание прощения, которое дается чрез Него. Он отдал Свою жизнь за друзей Своих ); Его кровь пролита «во оставление грехов»; и Он желал, чтобы, во время того торжественного священнодействия, которое должно совершаться в Его воспоминание учениками, вспоминали именно Его добровольную смерть для спасения мира, как существенную часть Его дела ). Уныние, происходящее от чувства слабости, Иисус врачует обещанием благодатной Своей помощи, – обещанием Духа Святого, источника утешения и силы ). Пройдя путь покаяния, символом которого является водное крещение, грешный человек должен принять крещение духовное, плодом которого является освящение. Естественная эгоистическая жизнь заменяется жизнью Христовою, жизнью любви. Так открываются врата царства небесного, которые, по видимому, закрыло для нас зло, существующее в природе.

Творение, искупление, освящение – вот три великие идеи, к которым сводится учение Евангелия. Такое понимание его не произвольно. Иисус Сам дал нам формулу крещения: имя Отца возбуждает идею об акте творения, руководимом любовью; имя Сына обращает нашу мысль к искуплению; имя Святого Духа напоминает об освящении, которое есть цель дела искупления. Эти три доктрины находятся в очевидной связи со следующею мыслию: человек в условиях времени должен готовиться к вечной жизни. Эта жизнь есть жизнь той духовной обители, которую, выражаясь образно, Иисус называет домом Своего Отца. Действительное бытие этой святой обители есть основной пункт Его учения, и Он говорит о таком бытии этой обители в силу того внутреннего единения с Богом, путем которого Он обладает непосредственным познанием мира божественного.

Сравним положение людей, принимающих это свидетельство, с положением – не скажу материалистов и атеистов (контраст столь резок, что на него достаточно лишь указать), но с положением наиболее просвещенных представителей античного мира. Перенесемся в темницу Сократа. Афинский мудрец находится в ожидании скорой смерти. Он раскрывает пред своими друзьями доказательства бытия загробной жизни и будущего блаженства праведных, из которых многие сохраняют всю свою силу до настоящего времени. Относясь с уважением, хотя и не без критики, к религиозному преданию своей страны, он заимствует из него некоторые идеи, и заключает свою речь, говоря, «о надежде, которою нам нужно как бы очаровать самих себя». В последнем выводе он, очевидно, приходит к тому, что на философском языке должно назвать вероятностью будущей жизни. Эта вероятность оставляет широкое место сомнению, так что, в своей апологии, Сократ, сказав своим судьям, что он «умирает с полною надеждою», заканчивает, однако, следующими словами: «нам время расстаться: я умру, а вы останетесь жить. Чья доля лучше, этого никто не знает кроме Бога».

Хотя Сократа и нельзя вполне извинить в грехе горделивого самодовольства, однако, он, на сколько мы можем судить о нем без сомнения, является одним из лучших представителей человеческой природы. Его надежды относительно будущей жизни находят себе подкрепление в данных опыта. Душа человеческая имеет такие стремления, которые показывают, что она создана для участи другой и лучшей, чем какую она находит здесь на земле: вот общий источник аргументов в пользу действительного существования загробной жизни. Но душа весьма тесно связана с телом, и наука все яснее доказывает близость и прочность этой связи. Когда распадается тело, дух не уничтожается ли, как исчезает пламя лампы, когда догорает масло? Смерть не есть ли всеобщий закон природы, и не под влиянием ли тайной гордости человек считает себя исключением из этого закона? Вот главные основания сомнения. Это сомнение сильно обнаружилось в греческой мысли. Свет, просвещавший Сократа и некоторых из его первых учеников в последующем развитии философии не только не усилится, а скорее поблек. Современные исторические исследования, посвящая нас в мысли античного Востока, открывают нам доктрины, которые представляют небытие или, по крайней мере, уничтожение личности, как состояние самое желательное. В наше время скептицизм распространяет тьму, и материализм покрывает своим мраком надежды относительно будущего. Для многих из наших современников этот мрак гуще, чем он был для Сократа и Платона. Существование будущей жизни и будущего суда, в формах более или менее чистых или грубых, ясно признается большинством религиозных преданий, но там, где является сознательное размышление, мы весьма часто встречаем или отрицание, или надежду, смешанную с сомнением.

Кто принимает свидетельство Христово, тот находится в другом положении. В этом отношении можно сделать знаменательное сопоставление. Апостол Павел пишет филиппийцам, что он не знает чего ему желать: жизни или смерти, и эта его мысль может показаться одинаковою с мыслию Сократа, которою он заканчивает свою апологию. Но это сходство лишь кажущееся. При сходстве выражений, мысли и чувства этих двух людей глубоко различны. Павел имеет полную уверенность в существовании небесного жилища, доступ к которому может открыть смерть. Он пишет: «мы смотрим не на видимое, а на невидимое, ибо видимое временно, а невидимое вечно. Мы знаем, что, когда земной наш дом разрушится… мы имеем… жилище на небесах, дом нерукотворный, вечный» ). Он знает, что если иметь в виду только самого себя и свое личное счастье, то ему лучше умереть; но он знает также, что ему нужно исполнить, некоторые обязанности по отношению к настоящему миру; отсюда является у него колебание. Это колебание прекращается, когда он понял, что время его отшествия настало, и долг удерживавший его на земле, исполнен, тогда он всецело предается вечным надеждам и воспевает победную песнь ), ибо с верою принял слова Того, Кто сказал: «в доме Отца Моего обителей много, Я иду приготовить вам место». Таково, по отношению к будущей жизни, различие между уверенностью, проистекающею от принятия свидетельства Христова, и робкими надеждами, до каких дошла мудрость древних. Было бы легко отметить еще более резкое различие между верою в прощение грехов, основанною лишь на мысли о божественной благости, и уверенностью, основанною на вере в Христа, как искупителя.

Главные элементы свидетельства Христова входят в состав преданий, которые открыты для нападений критики и представляют такие трудности, которые может не замечать одно лишь предубеждение. Но ради частностей известного здания мы не должны забывать о его главных линиях. Критики, для которых трудности, касающиеся второстепенных пунктов, колеблют основания веры, на мой взгляд похожи на человека, который, рассматривая какой-нибудь прекрасный храм, подходил бы к каждому камню и, везде находя какие-нибудь недочеты, пришел бы к отрицанию красоты здания в его целом. Есть хорошее средство для избежания этой опасности: нужно различить, какие доктрины служат духовною пищею христиан. Нельзя думать, чтобы благочестивые души питались одинаково всеми частностями догматики и культа своей церкви, – всеми одинаково отделами священного писания. Не трудно различить основные верования, на которых утверждаются их надежды, – доктрины которые, выражаясь школьным языком, можно назвать постулатами религиозной жизни. Умы, измученные сомнением, сердца, сокрушенные скорбью вследствие смерти дорогих лиц, или с беспокойством взирающие на неверность будущего, знают, что слово вечной жизни для души есть то же, что солнце, для глаз телесных. Совесть, которую тревожит сознание грехов знает, что слово прощения есть источник надежды и мира. Спасительность голгофского креста есть предмет простой, непосредственной веры, которая весьма отличается от богословских определений относительно способа заглаждения грехов. Людям, которые вследствие своей слабости готовы были впасть в отчаяние, небезызвестно, какое ободряющее и возвышающее средство представляет обетование божественной помощи и опыт благодеяний молитвы. Поэтому, изучая духовную жизнь отдельных лиц, можно распознать важнейшие черты свидетельства Христова и изъять их из сферы тех трудных вопросов, которые сопряжены с частностями и могут набросить на них тень. Любовь Божия, предназначающая к вечной жизни свои творения; прощение, возвещенное Богом, приобретенное Иисусом Христом и обещанное всем имеющим чувство истинного раскаяния; Дух Божий, источник силы среди слабости, даруемый искренно ищущим Его, – вот к чему всегда нужно возвращаться. За пределами времени – вечность; над хаосом страстей и бедствий человеческих – царство Божие, от которого отделяет нас грех, и в которое вводит милосердие Божие; царство святости, радости и мира, которое должно начаться на земле, чтобы достигнуть полного развития на небе – таков предмет веры и надежды христианской. Это царство существует, об этом свидетельствует Христос. Мы должны, по мере наших сил, стараться об его осуществлении, это есть наша главная обязанность, в которой объединяются все другие наши обязанности.

При настоящих обстоятельствах особенно полезно держаться простых элементов свидетельства Христова, выделив их из окружающих их второстепенных элементов. В этом отношении усилия отрицательной критики могут быть рассматриваемы, как относительное благо. Развитие совершенных наук у очень многих людей колеблет доверие к религиозному преданию, взятому в его целом. Много сомнений возникает относительно богословско-догматических определений и относительно значения и смысла всех отделов св. писания. Печальна участь тех людей, которые не умеют различать оснований веры от построений, сделанных на этих основаниях. Сомнение, касающееся окружности веры, легко может поколебать ее центр и даже иногда (можно привести по этому случаю замечательные и печальные примеры) ниспровергнуть основы всего нравственного порядка. Вот почему весьма важно отметить, что, в своих существенных элементах христианская вера существовала ранее не только богословских исследований, но и редакции св. писания нового завета. Новый завет не был еще редактирован, когда св. Стефан умирая, предавал душу свою Спасителю и возносил за своих палачей молитву души, возрожденной силою евангелия. До соборов, до образования канона, церковь поклонялась Отцу небесному, почитала Христа искупителя и взывала о содействии Духа Святого. Когда чувствуются приступы сомнения касательно некоторых второстепенных вопросов, благодетельно прибегать к той простой и крепкой вере, которая с самого начала была источником надежд верующих. (Извлечено в сокращ. из кн. Э. Навиля: «Свидетельство Христа и единство христианского мира». М. 1898).

 

Г. Доказательства божественности, учения Христова.

Спаситель однажды представил все доказательства истинности Своего учения в их взаимной связи. Это было после исцеления расслабленного при купели Овчей, когда иудеи восстали против Него и искали даже убить Его за то, что Он нарушал субботу и Отцом Своим называл Бога. Поражая их неверие. Он указал им на Свои дела: дела, которые Отец дал Мне совершить, самые дела сии, Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня; – указал им на писания: исследуйте писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне; – указал им на внутреннее свидетельство совести каждого: как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете (Иоан. 5, 36-44)?

Вникнем глубже в значение и взаимное отношение трех этих доказательств.

1) Господь Иисус Христос доказывал божественное происхождение Своего учения свидетельством св. писания. Естественно, это доказательство не может быть одинаково приложено к иудеям и язычникам. Одни думали чрез писания иметь жизнь вечную, и им достаточно было указать на исполнение обетований Божиих, чтобы они поверили. Другие не верили в божественное происхождение этих писаний, и им следовало доказать подлинность свидетельства. Рассмотрим сначала, как Иисус Христос предложил это свидетельство иудеям. Писания свидетельствуют о Мне, – сказал Он. Если вы думаете чрез них иметь жизнь вечную, то их свидетельство должно прекратить все споры. Если это свидетельство благоприятствует Мне, – то оно яснейшим, неопровержимым образом доказывает Мое божественное посланничество. Исследуйте писания от первой до последней строки, – и вы увидите, что они постоянно говорят о Мне. Не найдете вы обетования, которое не относилось бы ко Мне; не найдете откровения, которое не касалось бы Меня. Писание говорит: Господом будет оправдано и прославлено все племя Израилево (Ис. 45, 25). Кто до Меня осуществил эту всеобщую надежду оправдания? Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли, нет в Нем ни вида, ни величия (Ис. 53, 2). Неужели не узнаете вы в этом пророчестве Меня, вами презираемого? Бесславие, которым вы покрываете Меня, бесславие, возвещенное пророками, не есть ли печать Моего божественного посланничества? Вот Отрок Мой, Которого Я держу за руку, избранный Мой, к Которому благоволит душа Моя; не возопиет и не возвысит голоса своего, и не даст услышать его на улицах; трости надломленной не преломит и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине (Ис. 42, 1-3). В ком другом кроме Меня, можете вы усмотреть это соединение милости и правды, смирения и суда? Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы (Ис. 61, 1). Около кого теснятся бедные, несчастные, скорбящие? От кого ждут они научения и утешения? Исследуйте писания; они свидетельствуют обо Мне.

И однако же, несмотря на очевидность свидетельства, иудеи не поверили Христу. Где же причина этого? Свидетельство св. писания могло быть убедительным только в таком случае, если бы исследователи проникли во внутренний смысл его, достигли духовной глубины откровения. Иначе из него можно было сделать все, что угодно, – перетолковать его в смысле своих предвзятых идей. Это и случилось с иудеями. Читая и перечитывая буквы закона, они позабыли дух его, и потому, читая Библию откровенную, находили в ней свои предрассудки, свои страсти, видели там Мессию временного и славу земную, читали в откровении то, что совершенно противно откровению. Правда, и буква св. писания драгоценна, потому что в ней выражена мысль божественная, но кто не схватит этой мысли, для того она останется звуком пустым, иногда даже вредным. И сатана умеет употреблять ее в свою пользу; он также приводит места из писания, когда это ему необходимо. Если же доказательство из св. писания может иметь силу только тогда, когда понята истина, в нем заключающаяся, а понять истину можно только тогда, когда в сердце есть стремление к истине: то ясно, сила этого доказательства опирается на известном отношении между душою человека и откровением, – на искренности и правоте души. Без последнего это доказательство будет бессильно. На это указал и Спаситель, когда сказал: ищете убить Меня, потому что слово Мое не вмещается в вас (Иоан. 8, 37).

Для людей, неверующих в божественное происхождение св. писания, оно есть не более, как простое человеческое свидетельство, и потому к нему должны быть приложены те же признаки достоверности, по которым судят о достоверности других человеческих свидетельств. Свидетели истины евангелия были ли очевидцами описываемых ими событий? Историческая критика неоспоримо доказала эту истину, и человек, хота немного знакомый с ее выводами, согласится, что отвергнуть подлинность евангелия с этой стороны несравненно труднее, чем думают. Достоверны ли эти свидетели? Не были ли они обманщиками? Но каждый обманщик имеет корыстное побуждение нас обманывать. Где же найдете такое побуждение у апостолов? Говорили ли они лесть людям? Поблажали ли гордости человеческой? Странные льстецы – говорящие о своих современниках: все совратились с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного (Рим. 3, 12). Или они льстили сами себе, – хотели выставить себя религиозными героями Припомните, с каким чистосердечием рассказывают они о своей робости, косности в вере и понимании, неоднократных отречениях и падениях. Наконец, за достоверность этих свидетелей ручается то, что они смертью запечатлели истину своего свидетельства. Пусть после этого кто может, или кто хочет, смотрит на них, как на обманщиков! Что касается до нас, то нам кажется нелепостью не верить им. – Или свидетели слова Божия не были в здравом уме? проповедовали то, чего не понимали? По нашему убеждению, быть понимающим в деле откровения значит то же, что быть вдохновенным иметь помазание от Духа Святого. Ибо только Дух все проницает и глубины Божии (Кор. 2, 10). И следовательно вопрос: свидетели откровения понимали ли то, что проповедовали? – может быть выражен так: были ли они боговдохновенны? Для того, чтобы увериться в этом, не теряйтесь в длинных рассуждениях. Припомните, что эти свидетели обладали даром пророчества, которое ясно обнаруживает в них присутствие Духа Божия. Обратите внимание на полное согласие их между собою, несмотря на то, что он жили в различные времена. Наконец, откройте ту или другую книгу божественного откровения, прочитайте несколько страниц прочитайте от души, с полным желанием узнать истину, и если вы не почувствуете в них дыхания Божия, то это будет явным знаком, что вы не хотите ни видеть, ни слышать, что вы добровольно отказываетесь от света. Так, и по отношению к людям, неверующим в божественное происхождение св. писания, значение его, как свидетеля истины, зависит от внутреннего расположения.

2) Господь Иисус Христос в доказательство Своего божественного посланничества указывал на дела Свои: дела, которые Отец дал Мне совершить, самые дела сии г Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня (Иоан. 5, 36). Нет нужды доказывать возможность и действительность чудес Христовых. Не может не верить в возможность их тот, кто верит в Бога свободного и всемогущего. Не может отвергнуть действительности их тот, кто научными исследованиями убедился в достоверности свидетелей. Наше дело определить значение чуда в ряду других доказательств истины евангелия.

Чудо есть действие необыкновенное, которое никакою естественною причиною не может быть изъяснено и потому должно быть приписано причине сверх естественной. Это есть действие верховной воли Бога, Который изменяет закон естественный. Так как Бог управляет миром чрез законы. Им однажды установленные, и употребляет особенные средства только для спасения человека, то, естественно, чудо и существует только в области искупления. Помилование человека есть первое обнаружение этого чуда. По естественному порядку вещей, грехопадение влекло за собою совершенное, всеобщее осуждение; помилование прервало этот естественный порядок. Явилась любовь Божия, и произошло событие неслыханное, с человеческой точки зрения невозможное; вместо того, чтобы наказать виновного. Бог оказывает ему милость. Из этого первого чуда проистекают все другие чудеса, которые служат как бы его лучами. Так, каждое чудо стоит в тесной связи с делом искупления. Величайшее из чудес, как яснейшее обнаружение божественной любви, есть самое Лицо Христа Спасителя. Это Лицо, чудное само по себе, должно было и явиться в делах чудных, в чудесах силы и любви божественной. Отсюда можно вывести значение чудес в земной жизни Христа Спасителя. Как проявления великого дела искупления, чудеса должны были привести к Искупителю; они доказывали, что Он облечен силою божественною; они открывали совершенства Его природы, были блестящим их отражением. Следовательно, чудеса приводили к вере во Христа не потому только, что поражали своею необычайностью, а потому, что открывали совершенства природы Христовой. Всякое чудо, рассматриваемое просто как чудесное событие, без отношения к Лицу Спасителя, не имело бы никакого значения по отношению к вере во Христа, потому что чудо, как необъяснимое явление, могло быть действием ада, и, следовательно, если верить на основании такого чуда, то на столько же можно верить в посланника сатаны, насколько и в посланника Божия. Так чудо само по себе не производит веры. Оно даже может задержать веру, потому что оно говорит только глазами; а верование, основанное только на зрении, противно вере, которая есть уверенность в невидимом (Евр. 11,1), точно так же, как противно ей верование, основанное исключительно на рассуждении. Потому-то Господь Иисус Христос всегда отказывался совершать чудо, когда от Него требовали чудесного: род лукавый и прелюбодейный ищет знамения, и знамение не дастся ему кроме знамения Ионы пророка (Мат. 12, 93). Итак, чудеса Иисуса Христа не дивные дела только, но отблеск Его природы. Его Лица; это – проявление Его милосердия. Его сострадательности, проявления чудные, как и самое милосердие Его чудно.

В каком же отношении стоит чудо к другим признакам божественного посланничества Господа Иисуса? Доказывает ли оно непререкаемым образом это посланничество, или предполагает и еще что-либо необходимым для полной своей убедительности? Как отблески славной природы Христовой, чудеса могли привести ко Христу, указать на Него, но не могли возбудить полной веры в Него; иначе Христос не отказывался бы совершать их, иначе не было бы и неверующих во Христа. При каком же условии они были действительны? Иисус Христос действительность их связывает с верою. Веруешь ли ты? – таков был почти всегдашний Его вопрос, когда готовился Он совершить чудесное исцеление. И где было более веры, там больше чудес совершалось; где не было веры, там не совершалось и чудо: и не совершил там чудес по неверию их. Однажды Он прямо высказал, что чудо пред неверующими не потому не совершается, что неверующие недостойны чуда, а потому, что чудо не принесет им никакой пользы: если бы кто и из мертвых воскрес не поверят (Лук. 16, 3). Почему же? Потому, что чудо производит только удивление, а от удивления до убеждения целая бездна. Доказательство – в современниках Христа. Они были очевидцами поразительнейших из Его чудес. Они видели воскресшего Лазаря, были поражены этим, но не вникли в смысл чуда и остались неверующими. Они знали, что Христос вышел из гроба на третий день, и продолжали неверовать. Так, чтобы чудо было действительно, нужно иметь очи, чтобы видеть, – уши, чтобы слышать; нужно иметь известную религиозную восприимчивость, известное нравственное расположение, нужно иметь веру. Следовательно, и чудо, подобно свидетельству св. писания, сильно только при внутреннем свидетельстве.

3) В чем же состоит внутреннее свидетельство, как основа всех внешних доказательств божественного посланничества Христова, как основа веры во Христа? Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете? (Иоан. 5, 44). Так, по учению Господа, сильнейшее препятствие для веры иудеев, имевших Моисея и пророков, видевших великие знамения, лежало в их сердце, в их гордости и эгоизме. Оставление самолюбивых стремлений, искание славы от единого Бога привело бы их к познанию истины. Кто хочет творить волю Божию, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю (Иоан. 7, 17). Так вернейший путь к принятию истины Божией – в искании Бога, в желании творить волю Его. Ясно, такой способ доказательства истины основывается на существовании сродства между душою человека и Богом, на существовании в душе образа Божия. Если бы было иначе, то какую важность имело бы повиновение или неповиновение пред писаниям совести по отношению к религиозному убеждению? Если искажение совести, обнаруживающееся в эгоистическом искании славы человеческой, задерживает нашу веру в Спасителя, то ясно, между совестью и Христом находится тесная связь. Итак, если хочешь верить евангелию, обратись к свидетельству своей совести, и она укажет на Христа, Который один может удовлетворить всем стремлениям души. Другие доказательства к состоянии только уяснить, подтвердить это свидетельство. Не внешними доказательствами, не логическими доводами и историческими исследованиями распространяется вера во Христа, а живым представлением самой личности Спасителя, которая поражает душу и возбуждает в ней полное стремление к совершеннейшему образцу. Но если совесть молчит, если живое представление святости Христа не находит отголоска в сердце; то ясно, что наше внутреннее око помрачено и не может видеть света. Тогда нужно очистить его, просветить его. Этим путем внутреннего очищения распространялась вера во Христа во время земной Его жизни. Предтеча Иоанн, долженствовавший приготовить людей к принятию Спасителя, был проповедником покаяния. Призывом к покаянию начал Свою проповедь и Сам Спаситель. Возбуждением покаяния и Сам Он действовал на сердца людей. Сказав несколько слов с самарянкою. Он вдруг заставляет ее обратить внимание на нравственное свое состояние: пойди, позови мужа твоего и приди сюда. У меня нет мужа, – отвечала женщина и услышала; в ответ слова, которые заставили ее одуматься, сознать свою греховность: правду ты, сказала, что у тебя нет мужа; ибо у тебя было пять мужей, и тот которого ныне имеешь, не муж тебе (Иоан. 4,16-18). И что же? Лишь только Христос коснулся ее душевной язвы, лишь только возбудил в ней раскаяние, как она сделалась уже верующею. И вот кающиеся грешники и мытари приходили ко Христу, а гордые своею праведностью фарисеи, при знании закона – пестуна во Христа, более и более удалялись от Него. Так не недостаточность доказательств истины евангелия, не трудность уразумения самой истины, а развращение сердца – причина неверия. Вы не хотите прийти ко Мне, чтобы иметь жизнь; не имеете в себе любви к Богу. И потому как вы можете веровать, когда, друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете (Иоан. 5, 40. 42. 44)? (Извлеч. в сокращ. из кн. «Искупл. рода человеческого Господом Иисусом Христом». Прот. Д. Соколова, изд. 2-е, СПб. 1896 г.).

 

Д. Опровержение ложных взглядов на христианскую религию

а) будто она повинна в фанатической братоубийственной войне в средние века и б) будто она отжила свой век и должна уступить место науке.

По своему характеру современная европейская цивилизация официально признается христианскою: учение Иисуса Христа провозглашается высшею нравственною истиною, основным законом духовного развития человека; евангельской религии приписывается первенствующее значение в устроении личиной, семейной и общественной жизни. Словом, внешняя, показная сторона дела заставляет предполагать, что нами управляют, главным образом, ясно понятые и живо воспринятые евангельские заповеди любви и правды, что мы в своей деятельности руководимся по преимуществу религиозно-нравственными мотивами; но действительность далеко не соответствует такому ожиданию. Холодное, безучастное, иногда даже пренебрежительное отношение ко всему, что напоминает о религии, в современном обществе явление обычное и широко распространенное; постановка и решение вопросов высшего порядка, вопросов нравственности зачастую обнаруживают смутное, сбивчивое понимание самых элементарных сторон христианского мировоззрения: извращаются, грубо перетолковываются основные заповеди евангелия; высшие требования христианской морали отвергаются, как утопия, как несбыточная и неприложимая к жизни мечта; целому ряду понятий, которые по своему содержанию должны бы были будить нравственную энергию в людях, украшать их духовный облик, приписывают несоответствующий им, более или менее низменный смысл. Возьмите, напр., слово «величие»; произнесите его в любом собрании; спросите присутствующих, какой смысл они соединяют с этим понятием, к кому, по их мнению, наиболее оно может быть применимо. Вам много наговорят о громкой славе победителя народов, о блеске гения поэта, о лаврах виртуоза, о пышности, могуществе монарха, и едва ли вспомнят о нравственной силе и красоте героев духа, мучеников святых идей: об апостолах любви, о братьях и сестрах милосердия, о самоотверженных глашатаях истины. Вам назовут Цезаря, Наполеона; может быть, вспомнят Шекспира, Бисмарка, Сальвини и, наверное, забудут Эпиктета, Сократа, Симона-Петра, апостола Павла. А великие по обаянию самоотверженной деятельности имена Гааза, Дамиана Вестера, Дювана или наших родных Евфросинии Полоцкой, преподобного Сергия Радонежского, Феодосия Печерского, Нила Сорского, и многих других, кому они известны?

На ряду с этим выдвигается обширный круг явлений первостепенной общественной важности, вырабатывается целый новый строй жизни, который чужд всякого прямого влияния религии и который тем не менее признается естественным, разумным. Сторонники его категорически утверждают даже, что будто бы религия Иисуса Христа уже отжила свой век, сказала свое последнее слово, что евангельская мораль была пригодна лишь для простодушных рыбаков Галилеи, а современному просвещенному европейцу нужны иные руководящие начала. Эти начала ему может дать и дает одна наука. Наука, говорят они, зажгла маяк, перед ярким блеском которого свет религии тускнеет и должен совсем померкнуть. Религиозный свет часто омрачался тучею суеверий, вспыхивал зловещим пламенем фанатизма, был причиною ожесточенной братоубийственной войны. Достаточно вспомнить Варфоломеевские ночи, драгонады, пытки и костры инквизиции, чтобы благословлять науку, которая освободила человечество от подобных ужасов.

1. Разберем прежде всего обвинение на христианскую религию, которая будто бы повинна в Варфоломеевских ночах, пытках и кострах инквизиции. Что ответить на это? Во-первых при критической оценке какой бы ни было религии вообще, а христианской особенно, со стороны их высоты и значения следует всегда отличать основную религиозную идею от наличной действительности, не смешивать того, что есть, с тем что должно быть. Люди, по своему узкомыслию и изуверству, могут извратить и унизить самую высокую идею, облечь ее в уродливую форму; но это не значит, что идея низменна, уродлива сама по себе. Идея чистой свободы неповинна, конечно, в безумных преступлениях анархизма; так и христианство не может быть обвиняемо в мрачных деяниях Лоиол и Торквемад. Роу в интересной книге «Очевидные истины христианства» говорит: «среди верующих принадлежавших к церкви, часто царило огромное суеверие: церковь освящала дела, ясно запрещенные ей ее Основателем; она – страшно сказать! – обнажала даже меч, который Он ясно повелел ей вложить в ножны. Все это несомненно, но несомненность эта делает еще более удивительным факт, что церковь находила в лице своего Основателя вечный принцип для своего возрождения. В личности и учении Иисуса Христа есть некоторый глубокий смысл, который был, так сказать, выше действительного (наличного) христианства всех веков. Простое изображение личности Основателя христианской церкви в том именно виде, в каком Он был изображен евангелистами, без примеси ложных очертаний, какие присоединялись к Его образу людскою глупостью или злою волею, всегда было и всегда будет причиною обновления церковной жизни. Это характерная и исключительная особенность христианства».

Религиозные войны, массовые избиения еретиков и костры инквизиции не есть естественное порождение религии Спасителя; это грубое, преступное извращение ее, тяжкое оскорбление, поругание всепрощающей любви Распятого за мир Сына Божия. Христианству, как религии, проникнутой духом евангельской кротости, любви и милосердия, органически ненавистно всякое насилие, тем более насилие во имя Бога, Который, по словам евангелиста Иоанна, есть Сама Любовь. (1 Иоан.,4, 16). Когда пылкие и усердные не по разуму Иаков и Иоанн оскорбленные непочтением самарян к их Учителю ) сказали: «Господи, хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Иисус Христос обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа, ибо Сын человеческий пришел не губить души, а спасать. И пошли в другое селение». В притче о плевелах мы читаем: «царство небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем. Когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел; когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы. Пришедши же рабы домовладыки сказали ему: «господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? Откуда же на нем плевелы? Он же и сказал им: враг человек сделал это. А рабы сказали: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе и с ними пшеницы; оставьте расти вместе то и другое до жатвы» (Мф. 13, 24-30).

После приведенных мест евангелия, полагаю, излишне пояснять, что христианская религия, как таковая, не должна быть осуждаема за те преступления и безумства, которые совершались и совершаются ее ложными, самозванными друзьями, ожесточенными изуверами. Тупое недомыслие и угрюмая злоба могут набросить на светлый лик Спасителя мрачное покрывало фанатизма и суеверия, но от этого божественная красота Его ни мало не утратит своего блеска; надо осторожно снять неуместный покров, очистить лик от наносной копоти и пыли, но никак не вытравлять самый образ, чарующий сердца лучших людей небесной благостью, кротостью и чистотой.

2. Посмотрим теперь, справедливо ли утверждение, будто не евангелие, а наука должна руководить нравственною жизнью людей. Взвесьте беспристрастно роль евангельской религии в истории минувших девятнадцати веков и вы поразитесь, как много она сделала для человечества. Какой неизгладимый след она оставила на всей нашей цивилизации, на наших нравах, обычаях, законодательстве, науках, искусстве. Как сильно она изменила нравственно к лучшему, облагородила человечество; сколько внесла и жизнь сердечней теплоты! Миллионы людей в ней почерпали силы жить во имя добра и правды, на алтарь ей несли свои лучшие чувства и думы и в служении ей нашли высшую отраду. Неужели ж теперь иссякла ее живительная сила; вдруг пересох родник, утолявший духовную жажду сотен сменившихся поколений, и место евангелия заступит энциклопедия наук? В силах ли наука заменить религию, как руководительницу человека в светлую даль грядущего? Это вопрос серьезный; с легким сердцем решать его преступно: ошибка может повести к печальной катастрофе.

Внимание древности приковано было преимущественно к внешнему миру, высокое значение личности еще не было опознано, и верховные идеалы древних культурных народов по отношению к человеку носили внешний характер. Наиболее яркими выразителями культуры древности были Греция и Рим, так называемый, мир античный, и мы видим, что обширная область разнообразных духовных интересов для этого мира почти не существует: вопросы о достоинстве человека, о правах личности, о братстве народов и многом другом тому подобном, если случайно когда и затрагиваются, то всегда вскользь и никогда не выдвигаются на первый план. Конечною целью стремлений античного мира был культ физической красоты и грубой мускульной силы. Эстетик грек свои силы отдал первому, гордый владыка мира римлянин служил второму. Грек благоговел пред красотою тела, чтил и поклонялся ей одной. Удивительный по разностороннему блеску гений грека рельефней всего выразился в скульптуре. Резец Фидия, Праксителя, Поликлета и других достигает кульминационной точки красоты, оставаясь вековечным недосягаемым образцом для потомков. Дальше идти нельзя.

Римлянин не был художник, на искусство смотрел, как на прикрасу обыденной жизни. Крепкий, могучий, – он силу ставил выше красоты. Пред его мощью склонялись самые отдаленные народы, и Рим рос, богател, украшался за счет покоренных стран. Рим – столица, мира; его величие, сила, – вот идеал которым жил и которому всем жертвовал древний римлянин. Но оба эти идеала: и совершенство телесной красоты, и торжество грубой, мускульной силы были, наконец достигнуты. Акрополь сиял небывалой, чудесной красотою; слово Рима было законом для отдаленных окраин земли. Во имя чего было жить теперь античному миру? Новой идеи, которая бы властно захватила общество, не являлось, а старая отжила свой век. Без воодушевляющего же идеала, хотя бы и низкой пробы, человек не может жить, народная доблесть гибнет, общество разлагается. Не мог продолжать свое существование и античный, греко- римский мир. Настало время, когда расшатанные устои Рима рухнули, и римская империя перестала существовать. Она пала, должна была пасть, потому что идеалы, которые ее воодушевляли, были временны, и, когда сила их была исчерпана, ей нечем стало жить. Для возрождения одряхлевшего организма требовалось вдохнуть в него новые силы. Необходимо было для духовной жизни человечества найти новые начала. На развалинах античного мира могла зародиться и расцвести новая цивилизация, но для этого нужна была новая идея, и мы видим, что в основу нарождающейся цивилизации полагаются новые идеалы. Древний мир искал красоты телесной, преклонялся пред физическою силой; люди новой эпохи ищут красоты духовной, преклоняются пред нравственною мощью. Теперь центр тяжести извне переносится внутрь человека. Дух человека признается источником общественной, политической и всякой исторической жизни. Возвышение человеческого сердца, нравственное усовершенствование, духовный рост личности становятся главною задачею общества, все остальное имеет второстепенное значение. «Ищите прежде всего царства Божия и правды Его, а все прочее приложится вам, придет к вам само собою», говорит евангелие. Под «царством Божиим» разумеется совершенная жизнь на земле, – жизнь, основанная не на господстве насилия, грубого эгоизма, а на началах всеобщей любви, полной справедливости, признания всех законных прав личности. Наступление этого «царства» обусловлено нравственным перерождением человека, обновлением всего его внутреннего существа. «Истинно говорю тебе, – сказал Иисус Христос Никодиму: – если кто, не родится свыше, не может увидеть царства Божия» (Иоан. 3, 3). В другом месте, Иисус Христос говорил: «царство Божие не придет приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или, вот, там. Ибо вот царствие Божие внутрь вас есть» (Лук. 17, 20-21). Это новый идеал; идеал не временный, а вечный. Идеалы древней Греции и Рима: можно было перерасти, потому античный мир и пал. Новый идеал, указанный христианством, не имеет границ; его нельзя достигнуть. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный (Матф. 5, 48), – вот завет Спасителя людям. Этот завет является залогом бесконечной будущности нашей цивилизации. Новая культура в самом духе христианина, в его неиссякаемой способности совершенствоваться всегда найдет источник своего дальнейшего обновления и развития.

Перед нашими глазами развертывается теперь почти двухтысячелетняя история христианства; наш взор в состоянии теперь обнять и измерить внутренний, последовательный процесс его развития, степень его могущественного влияния на совесть и жизнь человечества и, мы видим, что христианство далеко еще не выразило всего содержания своей мысли, не сказало своего последнего слова. Для осуществления царства Божия на земле человечеству предстоит еще долгая, упорная работа над собой, над улучшением, нравственным воспитанием сердца. Евангелие пробудило много добрых чувств; затронуло в сердце человека неведомые ему самому струны, извлекло из них звуки чарующей красоты и неотразимой силы, но эти звуки не слились еще в могучий аккорд, в гимн торжествующей любви и правды.

Если наука хочет заменить религию, она должна взять на себя ее обязательства и, требуя предпочтения себе, вынуждается дать человечеству более могущественные средства, указать скорейший путь к осуществлению конечных целей в жизни, чем это делает религия. И наука самоуверенно признает себя способной к этому. Она торжественно провозглашает, что только знание может привести человечество к лучшему будущему. «Если мы хотим привести в известность условия, от которых зависят успехи новейшей цивилизации, – говорит Бокль, – то должны искать их в истории накопления и распространения умственного знания. Физические явления и нравственные начала производят, конечно, по временам значительное расстройство в общем ходе дел, но с течением времени они приходят в порядок и равновесие и оставляют, таким образом, умственным законам свободу действовать независимо от этих низших, второстепенных деятелей». Такое решительное утверждение опирается на мнении, будто огромное развитие, совершающееся в нашей цивилизации, представляет главным образом умственное движение и будто нравственный прогресс общества стоит в прямой зависимости от роста знаний. Но рассуждать так, значит, не знать сердца человека, не понимать, к чему призвана наука, что она может дать. Область науки обширна, если хотите, бесконечна; задачи ее велики; она так много сделала и еще более сделает для человечества, что самое имя ее должно быть священно для мыслящих людей; – но двигательная сила культурного прогресса все же не интеллект, и образование одно не улучшает нравы. Наука расширяет умственный горизонт человека, развивает его интеллектуальные силы, увеличивает нашу власть над природой, но возродить духовно человека, нравственно его возвысить она без содействия религии не может. Оставив путь длинных рассуждений, припомните хотя бы французских панамистов: сенаторы, члены парламента, редакторы влиятельных газет, – все люди обширных знаний, крупных способностей, а в общем шайка мошенников. Прискорбно, но естественно. Сердце человека волнуется одними и теми же страстями, будет ли это сердце передового мыслителя, пли последнего поденщика. Простой галилейский неграмотный рыбак нравственно может быть выше десятка философов, светил науки: образование может изменить формы зла, сделать ни более утонченными, но уничтожить зло, облагородить нравы – этого образованию не дано. Не науке путем обновления сердца вести людей к осуществлению царства Божия на земле.

Впрочем, наука, может быть, сильна иными средствами создать человечеству светлую будущность? Уясняя законы, по которым существует вселенная, открывая средства воздействия на силы, заложенные в материю, наука дает нам громадную власть над природой. Было время, когда человек трепетал пред каждым грозным явлением природы; теперь он властелин ее. Наука превратила солнце в печатный станок оседлала волну, скрутила буйный ветер, запрягла пар в работу, надела на молнию сумку почтальона; алмазные сверла проходят сквозь недра скал, добывают воду в знойной пустыне; гиганты молоты, шутя, сплющивают глыбы металла; телеграф, телефон, телескоп уничтожили пространство; спектральный анализ определил состав планет; тысячи фабрик с ничтожною, сравнительно, затратою мускульной силы выполняют работы, которые не снились мифологическим титанам. Если бы люди древнего мира, созерцая будущее, могли представить, что делает теперь наука, они решили бы, что наступил тот золотой век, о котором всегда мечтали их поэты. Но при всех этих завоеваниях ума обетованная земля по прежнему бежит перед нами, подобно миражу. Глубокое невежество народных масс, чрезмерное труженичество, вопиющая нищета рядом с праздностью и расточительностью чувствуется не менее болезненно и в век электричества и пара, чем в века грубого варварства. «Богадельни и тюрьмы такие же обычные спутники научного прогресса, говорит Генри Джордж как и роскошные дворцы, и великолепные магазины. В шумных столицах, на улицах, залитых асфальтом и озаренных электрическими солнцами, мы, как и везде, встречаем истомленные, хмурые, злобные лица. Среди наибольшего скопления богатства люди умирают с голода и болезненные дети сосут иссохшие груди своих матерей. Всюду жажда наживы и поклонение богатству указывают на силу страха перед нуждой. Трагизм евангельской притчи о богатом и Лазаре не утратил своей жгучести и доселе».

«Этот союз бедности с прогрессом – замечает Генри Джордж, – есть великая загадка нашего времени. Это центральный факт, из которого вытекают те промышленные, общественные и политические затруднения, которые спутывают мир и с которыми тщетно борются государственные люди, филантропы и педагоги. От него подымаются те тучи, которые застилают собою будущее самых прогрессивных и независимых наций. Это загадка, которую сфинкс судьбы задал нашей цивилизации, и не разгадать которой значит погибнуть. До тех пор пока, весь рост богатства, который называется материальным прогрессом, будет уходить лишь па образование скромных состоянии, на увеличение роскоши и на усиление контраста между домом Изобилия к домом Нужды, до тех пор прогресс не может считаться действительным и, прочным». Реакция должна наступить. Необходимо обновить движущие силы цивилизации, ввести в жизнь новые факторы, помимо знания. Наука, обещавшаяся самостоятельно воссоздать на земле царство высшей правды и равноправности, с этой стороны должна быть признана банкротом. Вместо того, чтобы, объединившись под начальством неба, вести борьбу против общего врага – царства тьмы и неправды, люди со знаменем науки в руках борются из-за добычи. Основным девизом жизни – стало: «кто кого может, тот того и гложет». Как сказано в Библии об Измаиле: «руки одного на всех и всех на одного» (Быт. 16, 12). Каждый за себя и для себя, т. е. всеобщая вражда, взаимное недоверие, раздражение, озлобление и нигде покоя, справедливости, жалости, любви. Противник падает тем лучше: в борьбе улучшается людская порода. Пощада – преступление, потому что приносит сильных в жертву слабым, а богатых духом и телом – ленивым и хилым. Миром движет, говорит наука, и над миром господствует суровый, неумолимый закон борьбы за существование. Логическим последствием подобного воззрения на жизнь, на факторы цивилизации является ницшеанство.

Ницше – оригинальный, блестящий немецкий мыслитель, человек крупных разносторонних дарований. Он критик поэт, филолог и, наконец, философ. Основною темою его литературной и философской деятельности служит ожесточенная, открытая борьба против христианства. Ницше думает что, зло современной жизни, все бедствия нашей цивилизации проистекают от того, что мы подчинились евангельским требованиям любви, кротости, милосердия. Перед человечеством по его мнению, тогда, только развернется блестящая перспектива, когда, оно освободится от нравственных пут, наложенных на него Иисусом Христом. Предоставьте человеку полный простор, говорит Ницше, освободите его от пустых призраков совести, чести, стыда; признайте законность всех его страстей, и вы поразитесь мощью проявленных им сил. Десятки, сотни, может быть, тысячи слабых людей погибнут, будут раздавлены в борьбе, но зато победитель, упившийся их потом и кровью, по трупам, как по ступеням подымится вверх и положит начало новой породе существ. Это будет уже не просто «человек», a «Uebermensh», «сверхчеловек».

Философия Ницше есть завершение теории Дарвина. По Дарвину, вся длинная лестница живых существ, начиная от низшего организма и кончая высшим – человеком представляет из себя непрерывную цепь перехода одного вида к другому. Путем борьбы за существование, так как ртов всегда более, нежели пищи, организмы неустанно совершенствуются: выживают экземпляры только более сильные, наиболее приспособленные к борьбе, а остальные истребляются, или сами вымирают за недостатком пищи. Всякое же случайное преимущество законом наследственности закрепляется на организмом. Веками накопляются у того или другого вида животных столько отличительных признаков, что образуется новый, более совершенный тип. С ним повторяется та же история. Естественный отбор более приспособленных к борьбе за жизнь и закон наследственности ни на минуту не прерывают свою работу. Совершенствуясь так, органический мир выработал, наконец, тип человека. Подобная теория (если даже оставить в стороне вопрос о справедливости или ошибочности основных ее положений) является недосказанною. Ницше взял на себя труд договорить ее, поставить точку над «I». Если человек длинною цепью вымерших видов соединяется непосредственно с обезьяною, произошел от нее, а обезьяна в свою очередь от других низших организмов, то почему мы останавливаемся на человеке? Не сейчас, не завтра, не через сто лет, но когда-нибудь должно явиться существо еще более приспособленное к жизни, еще более совершенное, нежели человек. Провести человечество по этому пути, где в конце видятся титаны, полубоги, – это такая великая задача, думает Ницше, ради которой не стоит смущаться требованиями религии, морали, совести, долга. Чем больше совершится зла, тем более проявится сил энергии, – тем скорее явится «сверхчеловек»… «Будьте тверды», – завещает Ницше своим ученикам – «не поддавайтесь жалости, состраданию, любви: давите слабых, подымайтесь по их трупам выше: вы дети высшей породы; ваш идеал – «сверхчеловек».

Ужасная теория! Торжествуют не лучшие, а наиболее сильные и хищные. Добро, любовь и истина должны расступиться и дать дорогу насилию, бесстыдству и пороку. Дионисий – тиран сиракусский, Ирод Великий, Нерон Цезарь Борджия – вот выразители идей ницшеанства. Где же тут обещанное наукой счастье всех членов человеческой семьи, где торжество высших начал любви и правды? Почему наука с прогрессом материальным не несет улучшения нравов; почему не вырвет с корнем зло? Увы, это не ее дело. Причины зла – нравственного свойства, а наука бессильна против нравственного зла. Она может раздробить скалу, сплющить глыбу металла, но смягчить жестокое, черствое сердце ей не дано. Одно научное просвещение само по себе дает лишь дрессировку разума, и если человек; по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы, оттачивает когти. Разум служит для подготовки и обработки почвы, завоеванной другими силами. Разум сила исполнительная, а власть законодательная, сила руководящая принадлежит сердцу. Евангелие 19 веков тому назад провозгласило: «из сердца исходят помышления злые и благие». Божественный сердцеведец Христос Спаситель первый указал миру, что единственный источник общественной, политической и всякой исторической жизни есть дух человека и что, чем он совершеннее, тем совершеннее будет и все, им созданное. «Если вы хотите, чтобы изменилась окружающая вас жизнь, говорит христианство, изменитесь сами, воспитайте ваше сердце». Братская, любовная жизнь, царство Божие на земле возможны; только их надо искать не где ни будь вокруг, не в чем-нибудь внешнем, а внутри себя, в своем сердце. Сердце же не область влияния науки, а царство религии. Внешним механическим путем нельзя вдохнуть силы в нравственную природу человека. Наука не может заставить человека изменить свою волю. Страхом и принуждением можно заставить его отказаться от дурного действия, но не от дурной воли, которая есть движение внутреннее, не подчиненное внешней силе. Нравственное обновление человека обусловливается добровольным подчинением силе, обладающей такою привлекательностью, которая обязывает совесть, глубоко волнует чувствования и склонности, вызывает к деятельности все, что есть доброго в них, и дает возможность высшим сторонам человеческой природы торжествовать над низшими. Такою силою для человечества может быть только евангельская религия. Евангелие, говоря нам о Боге, как о совершенной Любви к абсолютной Правде, о Его отношении к миру и о наших обязанностях к Нему, наполняет нашу душу благоговейным поклонением Высшему Существу, будит в нас стремление стать достойными Его любви, вызывает покорность Его заповедям, как непреложному нравственному закону. Христианство, и оно одно только, во имя Высшей Святости, которая есть Сам Бог, неустанно побуждает человека идти все вперед и вперед в нравственном росте.

Отсюда общий вывод такой: высший, универсальный идеал всего человечества – идеал, указанным евангелием: царство Божие. Путь к осуществлению его – нравственное обновление всей духовной природы человека, выработка им христианского мировоззрения, воспитание воли в духе евангельской любви и правды. Движущею силою на этом пути служит религия. Подобный вывод никоим образом не может считаться унизительным дли науки и ей нет оснований оспаривать его. У науки своя специальная сфера деятельности, также весьма почтенная, каждый успех в которой является в своем роде также крупным благодеянием для человечества. Эти обе области: и область влияния религии, и область влияния науки, при надлежащем понимании дела, отнюдь не оказываются между собою в противоречии: они дополняют одна другую. И если между представителями религий и представителями науки бывают столкновения, то это объясняется печальным недоразумением: неумением разобраться в границах своей компетентности, желанием вторгнуться в чужие пределы.

Наука определяет вечные, незыблемые законы, по которым идет жизнь вселенной; открывает и подчиняет человеческому разуму все новые и новые силы природы, устанавливает степень внешней, физической зависимости человека от окружающей его среды; говоря короче, наука задается целью дать возможно полный ответ на вопрос: как мир живет? У религии иная задача; он отвечает на вопрос: как человеку в мире жить? в какие отношения он должен стать к миру и к Тому, Кто выше мира? Законник спрашивает Иисуса Христа: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» С этим же вопросом и каждый христианин обращается к религии, установленной Спасителем, твердо веруя, что он не только найдет нужный ему ответ в евангельском учении, но и приобретет в тесном, братском общении с членами церкви, в живом молитвенном единении с Богом нравственные силы, необходимые для того, чтобы в каждом отдельном поступке, чувстве и слове таился вечный смысл, дающий право жить. При таком понимании задач религии и науки и разграничении сфер их деятельности может ли быть речь о противоречиях между религией и наукой и о необходимости замены одной другою?

Самый путь к жизни, имеющий вечный смысл, человечеством еще далеко не пройден, и потому более чем странно говорить, что религия отжила свой век и что путеводною звездою и движущею силою дальнейшей цивилизации должна быть наука. На это, может быть, возразят, что существует значительное число людей с высшими мотивами поведения и чистой, как кристалл, жизнью, которые тем не менее вполне открыто выражают свое неверие в религиозные учения, в корне отрицают их влияние на свою жизнь и на поведение. Типичным представителем таковых может служить и знаменитый французский ученый Литтре «этот святой, не верующий в Бога» как его охарактеризовал другой французский писатель, Каро. Каким же образом спросят примирить эти факты с нашим представлением о религии, как центре всех жизненных сил двигающих и перестраивающих современный общественный мир?

Объяснение весьма несложно. Христианская религия за 19 веков своего существования наложила на длинный ряд поколений, на их законы и учреждения, на их умственное и нравственное воспитание, на их образ мысли, вообще сильный и неизгладимый след. Мы все, каковы бы ни были наши религиозные взгляды, мы все бессознательно находимся под ее влиянием на каждом шагу, в каждую минуту нашей жизни. Значительная часть идей, впервые возвещенных миру христианством стала теперь общим достоянием, и противники христианства всем, чем они по справедливости гордятся, обязаны целиком евангелию, хотя и не сознаются в этом. Но пусть тучи закрывают солнце, дневной свет, окружающий нас, все же не самобытен, а только результат сокрытого от нас светила. Когда же тучи рассеются, тогда небо просветлеет, засияет во всей красоте, солнце будет лить потоки тепла и света, настанет ясный, ликующий день.

Но когда все это будет? Ответа дать никто ее может. Иисус Христос говорит, что знать этого мы не можем; но именно потому, что мы не можем знать времени наступления этого часа, мы не только должны быть всегда готовы к встрече его, как должен быть всегда готов хозяин, стерегущий дом – как должны быть готовы девы со светильниками, встречающие жениха, но и должны работать из-за всех данных нам сил для наступления этого часа, как должны были работать работники на данные им таланты. На вопрос, когда наступит этот час. Великий Учитель увещает людей всеми своими силами работать для скорейшего наступления его. И другого ответа не может быть. Сказать людям, когда наступит день и час Царства Божия, никто не может, потому что наступление этого часа ни от кого другого не зависит как от них самих.

Все, что мы можем знать, это то, что мы, составляющие человечество, должны делать и чего должны не делать для того, чтобы наступило это царство Божие, а это мы все знаем: евангелие ясно говорит об этом. И стоит перестать делать то, что мы не должны делать; каждому начать делать только то, что мы должны делать; стоит только каждому из нас жить всем тем светом который есть в нас, для того, чтобы тотчас же настало то обещанное царство Божие, к которому влечется сердце каждого человека.

Не в нашей власти спасти человечество и переродить природу мира; но в нашей власти исправлять собственную духовную природу, совершенствовать характер, христиански воспитывать волю. Это в нашей власти и это – наша обязанность, личная обязанность каждого на нас. (Извлеч. в сокращ. из брош. свящ. о. Петрова: «Евангелие, как основа жизни», изд. 4, стр. 1 – 30).

 

Разбор возражений против факта воскресения Иисуса Христа, заимствующих свою мнимонаучную опору от телепатии.

Ни рационалисты своею теориею мнимой смерти Христа, ни визионеры (Штраус Ренан и др.) со своею гипотезою призрачного видения не объясняют нам достаточно происхождения веры в воскресение нашего Господа без самого факта воскресения.

В настоящее время гипотеза объективных видений все более и более вытесняет собою другие. Согласно этой теории, явления Воскресшего не были вполне реальными, так как самое телесное воскресение Его не допускается; они не были также и субъективными явлениями или галлюцинациями. Здесь явления Воскресшего отождествляются с загробными призраками или явлениями душ умерших людей живым; они плод сверхъестественного невидимого воздействия прославленного Христа на души учеников, воплощавшегося в зрительные галлюцинации или видения. Таким образом, в основании их лежит нечто объективное, именно благодатное соприкосновение духа Христова с душами учеников, сообщение с неба ученикам, необходимое для их ободрения и утешения, о том, что Христос, хотя умер телом, но жив духом; они, по выражению Кейма. «необходимая человечеству телеграмма с неба»… Субъективное в этих видениях относится к их образу, т. е. самой проекции наружу этого внутреннего, сверхчувственного, небесного воздействия Христа на души учеников.

По видимому, всего легче было бы отделаться от гипотезы объективных видений отрицанием допускаемых ею фактов и отнесением их в разряд созданий суеверной фантазии: но в настоящее время опору свою гипотеза находит в науке, введшей в «Лондонском обществе психических исследований» факты этого рода под именем телепатии в круг научного исследования и на первый раз давшей твердое удостоверение фактов этого рода, касающихся явлений прижизненных призраков одного лица, находящегося в опасности или в момент смерти, другому на значительных расстояниях ). Таким образом, по гипотезе, явления Воскресшего относятся к неисследованным пока, но однородным фактам посмертной телепатии, а потому с гипотезою приходится считаться не только на а) богословской почве, но и б) научно-психологической.

а) Гипотеза объективных видений не может найти себе оснований в евангельских текстах; напротив – опровергается ими.

Весть о воскресении и самые явления Воскресшего встречаются учениками сомнением и неверием, что невозможно было бы при их несомненной вере в явления духов из сверхчувственного мира (Лk. XXIV, 37; Деян. ап. XII, 15 – 16), вообще широко распространенной в то время и в их среде; след. сомнения их относились к возможности воскресения Распятого.

Явления духа умершего Иисуса не могут объяснить происшедшей в учениках перемены, их радости, ободрения, даже веры в Иисуса Христа, как Мессию, Искупителя; ими не устраняется впечатление, произведенное на учеников позорною крестною смертью, разрушившею веру их в могущество Иисуса, Его власть над врагами царства Божия, над смертью, злом, духовное же бессмертие Иисуса не возвышало бы Его в глазах учеников над людьми при их вере в бессмертие души. Если же и признаем явления духа Христова утешением для учеников, то это утешение придется признать несколько запоздалым, и явления с третьего дня по смерти нецелесообразными: промедлением этим дано было время для образования в душе учеников настроения, которое не сразу было побеждено даже явлениями Воскресшего, и которым затруднено было признание последних действительными.

Теория не объясняет также несомненной уверенности учеников и первого христианского общества в телесном воскресении Иисуса Христа: уверенность эта никак не могла возникнуть из духовных Его явлений. Этот главный недостаток свой теория поэтому вынуждена устранять произвольным предположением о позднейшем происхождении веры в телесное восстание Христа из гроба после открытия пустого гроба Христова, или даже позже, после обращения в христианство Савла и явления ему Воскресшего. Первым мнением допускается предположение, с религиозной точки зрения недопустимое, что, по допущению Божию, мир с его верою в воскресение Христово введен в обман духовными явлениями Христа, и что Промысел Божий в данном случае не достигнул своей цели (дать удостоверение о посмертной славной жизни Иисуса духом). Второе мнение посягает на историческую достоверность Евангелий, считая в них рассказы о чувственно-материальном характере явлений позднейшею тенденциозною переделкою иудейско-христианской партии в христианском обществе с целью возвысить в нем авторитет двенадцати апостолов перед новоявленным апостолом Павлом, которого избрал явившийся ему Христос только духовным образом. Предположение это связано с неверным утверждением о духовном характере явления Савлу и вообще возможно лишь на шаткой и теперь провалившейся почве ново – тюбенгенской школы. Вера в телесное воскресение Христово несомненно должна быть признана изначально, чему свидетельство дают послания ап. Павла, признаваемые в отрицательной критике: телесное воскресение мертвых ап. Павел ставит в причинную связь с воскресением Христа и первообраз его указывает в воскресении Христовом (1 Кор. XI; Рим. VIII, 11); в поел. Филипп. III, 21, он прямо говорит, что в воскресении наши тела будут подобны прославленному телу Христову. Общий недостаток гипотезы объективных видений, в виду сказанного, заключается в грубом нарушении исторического метода, требующего точного воспроизведения подлинных мыслей авторов исторических документов, а не искажения смысла их, и при том – явного смысла: евангелия говорят не о духовных, а о телесных явлениях Христа в новом славном (а не прежнем земном) теле.

б) Так как гипотезою объективных видений явления Воскресшего отождествляются с телепатическими посмертными призраками, то полная оценка ее может быть дана на почве учения о телепатии, – сравнением явлений ученикам с телепатическими фактами. Правда, научное изучение фактов телепатии или сверхчувственного воздействия на расстоянии одной души (агента) на другую (перципиент) далеко не закончено и только еще начато, однако уже и собранный (в труде Лондонского общества психических исследований) обширный материал дозволяет сделать некоторые обобщения относительно условий и законов рассматриваемой группы явлений, хотя бы, может быть, и условного значения. В этом отношении необходимо следует отметить в фактах телепатии две стороны, из которых одною дается, но видимому, удовлетворительное объяснение явлений Воскресшего ученикам и оправдание гипотезы объективных видений, а другою стороною явления ученикам в виду существенного отличия во многом от телепатических призраков ставятся в разряд фактов, ничего общего не имеющих с последними. Телепатиею, по видимому, легче и лучше, чем субъективными галлюцинациями, объясняются и коллективный характер явлений, возникающих от внешнего воздействия А на субъектов B, C, D…, независимо от последних, и внезапное, одновременное прекращение явлений ученикам – по той же причине. Отождествлением явлений Воскресшего ученикам устраняется еще один (третий) крупный недостаток гипотезы субъективных видений, – неосновательное предположение о нервном темпераменте учеников, их склонности к галлюцинациям, экстазам и т. п. неврозам: телепатические галлюцинации переживают как раз большею частью никогда не подвергавшиеся галлюцинациям субъекты, совсем не из разряда нервных, истеричных лиц. Устраняется также и четвертый, неизбежный в теории субъективных видений, недостаток: неосновательное отрицание исторической достоверности евангельских сообщений о чувственно-телесной форме явления Воскресшего с признанием достоверности лишь за сообщениями о духовном характере явлений в невещественном, тонком духообразном теле, быстро являющемся и исчезающем, поднимающемся на воздух, проходящем сквозь непроницаемые тела и т. п., что, по видимому, позволяет видеть в явлениях ученикам галлюцинации. И не только устраняется этот недостаток, но разрешается вообще трудная проблема в богословской науке – объяснения двойственного характера явлений ученикам то чувственно-материального в теле осязаемом сохранившем раны, принимающем пищу, то – духовных видений, в духе созерцаемых, в образе невещественного духовидного тела. Телепатическим призракам свойствен именно этот двойственный характер явлений чувственно-материальных и духовных (при этом последних более, чем первых). Фигуры являющихся привидений (знакомых родных друзей) проникают сквозь двери, прозрачны, так что чрез них видны другие предметы, что производит такое впечатление, что тут имеешь дело с духами, и сами проницаемы, так что перципиенты проходят сквозь них как сквозь облако или туман. Весьма часто фигуры являются в туманно или облакообразной форме, в неопределенных очертаниях фосфорического тумана, иногда постепенно переходящего в определенный человеческий образ. Наконец гипотеза телепатических видений в применении к явлениям Воскресшего хорошо объясняет еще одну особенность их, так плохо объясненную в гипотезе, субъективных видений, – то, что Воскресший являлся исключительно Своим а не чужим или невидимым Его. Ученые авторы книги о телепатии, вообще весьма осторожные в выводах и скупые на обобщения, находят, однако, возможным на основании опыта выставить положение, что «фантасмы бывают воспринимаемы ни друзьями и родственниками настолько часто, что это не может объясняться простой случайностью» и что необходимым условием телепатического воздействия следует признать близость между воспринимающим (перципиентом) и воздействующим субъектом (агентом).

Было бы, однако, большою поспешностью на основании всего сказанного о сходстве телепатических явлений с явлениями ученикам в некоторых весьма важных чертах признать удовлетворительною гипотезу объективных видений: отождествление явлений ученикам с телепатическими явлениями невозможно вследствие глубокого различия между ними, наблюдаемого даже в сложных чертах, не говоря о другом. В обеих группах явлений наблюдается участие осязательных ощущений: являющиеся родным и близким призраки целуют их, гладят по голове, трогают за плечи; ученики с Фомою осязают раны Воскресшего руками своими для удостоверения в реальности (телесности) Его явления (Иоан. XX, 25-28; Лук. XXIV, 30-40), жены мироносицы в благоговейной радости припадают к стопам явившегося им Господа и хватаются за ноги Его (Мф. XXVIII, 9, и Иоан. XX, 17)… Но тут же скрывается и глубокое различие: в явлениях Воскресшего осязают «воспринимающие» (ученики), а в телепатических явлениях всегда осязают сами являющиеся. В явлениях Воскресшего осязательные ощущения, как активные или произвольные, служат к удостоверению в реальности явлений Его и ясно доказывают последнюю, в телепатических же явлениях осязательные ощущения, как непроизвольные и пассивные, не имеют такого значения и нисколько не говорят о реальности (телесности фантасм; напротив призраки исчезают или устраняются всякий раз осязанием воспринимающих субъектов, т. е., говоря точнее, попытками осязать их. Явный знак что в телепатических образах мы имеем дело с галлюцинациями, а не с реальными предметами. Точно также при ближайшем рассмотрении мнимыми оказываются удобства, доставляемые телепатическою теориею для объяснения коллективного характера явлений ученикам, неудавшегося совершенно гипотезе субъективных видений. Теория телепатическая точно так же, как и последняя, бессильна объяснить нам в коллективных явлениях ученикам черту, не встречающуюся ни в субъективных, ни в телепатических коллективных галлюцинациях, обыкновенно простых и несложных: явления Воскресшего воспринимаются тремя чувствами учеников (зрением, слухом и осязанием); след., по теории они принадлежат к коллективным, сложным телепатическим галлюцинациям, обыкновенно не встречающимся. Вероятность таких сложных, коллективных галлюцинаций (телепатических) так мала, что равна нулю. Правда, сложные галлюцинации чаще наблюдаются среди телепатических, чем субъективных; однако, на 800 телепатических фактов приходится только 4 случая полной галлюцинации, обнимающей сразу три чувства, 8-два чувства (слух и осязание). Объясняется это крайнею редкостью осязательных телепатических галлюцинаций; указано всего 68 случаев на 800 слишком. Если столь редки сложные галлюцинации в отдельных явлениях, то тем более невероятны и невозможны коллективные галлюцинации этого рода сразу для 11 или даже 500 воспринимающих субъектов. Вообще, невероятно в данном случае появление одного и того же телепатического призрака в одной форме многим. Невероятность эту признали и сами ученые исследователи телепатии: «не следует забывать, пишут они, что телепатическое впечатление является только стимулом для ума воспринимающего субъекта; в сущности, галлюцинация создается им самим, и ни кем более. Наконец, галлюцинации этого рода часто происходят в течение слишком длинного промежутка времени. В виду всего этого в высшей степени невероятно, чтобы два и или несколько лиц выразили свои телепатические впечатления в один и тот же момент в одной и той же форме галлюцинации. Наверное случится, что одно из этих лиц услышит звук, другое лицо чрез полчаса или через час увидит образ своего знакомого, третье, наконец, испытает болезненное впечатление, вовсе невыраженное в какой-нибудь внешней, чувственной форме. Такие случаи крайне редки, но не безпримерны.»

Новую замечательную особенность сравнительно с явлениями Воскресшего в телепатических явлениях представляют необыкновенно малая продолжительность, кратковременность их и быстрое исчезновение призраков. Видение продолжается всего несколько секунд, и продолжительность его в минуту или даже полминуту считается значительною. А Христос по воскресении являлся ученикам и беседовал с ними целые часы. Вообще, по одному удачному выражению, привидение здесь исчезает, как улетучивается облако дыма при прикосновении холодного воздуха.

В связи, может быть, с указанною особенностью, непродолжительностью телепатических видений стоит другая общая их особенность, отличающая их от явлений ученикам: отсутствие уверенности в реальности явлений. Если и возникает у воспринимающих субъектов уверенность в реальности телепатических видений, то не надолго, не прочно, лишь под первым впечатлением. Самое появление этого чувства реальности видения, обыкновенно, не сопутствующего телепатическим видениям, в значительной степени обусловливается случайными обстоятельствами. Так, случай уверенности одного перципиента возник из исчезновения призрака не в присутствии, а в отсутствии перципиента, подумавшего, что явившийся ему ушел. Обыкновенно, чувство реальности видения быстро улетучивается под влиянием его быстрого исчезновения, что видно, например, из прямых заявлений вроде следующего: «я думала, что в самом деле вижу брата, и только когда он исчез, я поняла, что видела один призрак». Обычное прочное впечатление от телепатических видений, остающееся в душе перципиента, заключается в убеждении, что с явившимся случилось что либо важное, какое-либо несчастие, большею частью – смерть: «видение сильно поразило меня, и я был убежден что в это время умерла сестра» – вот типичная формула, выражающая обычное впечатление от телепатических видений. Ясно из сказанного, что телепатическая гипотеза так же мало способна объяснить нам твердую уверенность апостолов в действительности явлений им Воскресшего, как и гипотеза субъективных видений.

Укажем еще одну трудность к принятию телепатической гипотезы. Ученые исследователи телепатии объясняют редкость телепатических галлюцинаций существованием особых индивидуальных предрасположений к телепатии или существованием телепатической способности. Этим предположением о существовании телепатической способности, как необходимого условия телепатических явлений, создается невозможность признать явления ученикам за телепатические: это значило бы утверждать, что все ученики Христовы и даже 500 последователей Его обязательно обладали этой редкою способностью…

Явления Воскресшего ученикам не были телепатическими посмертными видениями, а гипотеза объективных видений одинаково с гипотезою субъективных видений оказывается недостаточною. Кроме специальных недостатков рассмотренных отдельно здесь, обе эти гипотезы имеют общие им недостатки, из которых отметим два самых важных: 1) обе гипотезы не объясняют нам пустого гроба, 2) обе гипотезы со своей точки зрения и своими средствами не в силах объяснить явление Христа Савлу с последовавшим за ним обращением: здесь гипотезы имеют дело с явлением Воскресшего не своему, даже ожесточенному врагу христианства, конечно, не желавшему и не ожидавшему воскресения Распятого, чем устраняется психологическая возможность галлюцинации (субъективной); здесь устраняется возможность и объективной телепатической галлюцинации отсутствием близости перципиента к агенту, или близким последнему лицам, в данном случае к ученикам Христовым.

Скептицизм бессилен поколебать христианскую веру в воскресение Христово и вытекающую отсюда надежду в наше всеобщее воскресение перед славным пришествием Господа. Мы веруем, что Христос восстал, след., и мы, по апостолу, воскреснем. (См. журн. «Странник» за 1899 г.; см. соч. прот. I. Петропавловского: «В защиту веры», а также исследование професс. Чистовича: «Древнегреческий мир и христианство по вопросу о бессмертии»).

 

а. Чудо исцеления Богоматерью отсеченной руки св. Иоанна. Дамаскина.

Св. Иоанн Дамаскин, сильно поражавший – и письменно, и устно – иконоборную ересь, за свою ревность в этом святом деле быль оклеветан греческим императором Львом Исаврянином (в VIII в.) пред эмиром Дамаска, где св. Иоанн занимал важную должность. Эмир не разобрав дела и поверив клевете, велел отсечь у него руку, будто бы писавшую к Льву изменнические письма. Отсеченная рука, в страх всем была вывешена на торжище. Под вечер, когда утих гнев князя дамасского, св. Иоанн ходатайствовал пред ним чрез друзей своих, чтоб позволено было взять ему вывешенную на позор кисть его усеченной руки. Князь склонился на ходатайство своих придворных друзей Иоанновых, и кисть руки была возвращена страдальцу. Когда наступила ночь, св. Иоанн затворился в горнице, назначенной для молитвы, и, приложивши мертвую кисть руки к составу ее, пал пред иконою Богоматери, горько зарыдал и всею силою сердечной веры и любви просил у Нее исцеления руки своей, в защиту православия и на поражение усиливающейся иконоборной ереси. По долгой молитве св. Иоанн задремал и в тонком сне увидел Богоматерь, светлыми и милостивыми очами взиравшую на него. «Вот твоя рука теперь здорова – сказала Богоматерь Иоанну – не скорби более!» Иоанн проснулся, ощупывает свою руку и едва верит собственным чувствам: рука, как и прежде, цела; ни следа болезни, и только, как бы во свидетельство события, там, где она была отсечена, на подобие нити остался признак кровавого усечения. Тронутый чувством невыразимой признательности к Богоматери за ее милость, в память дивного события, св. Иоанн вычеканил из серебра кисти, руки и приложил ее к иконе, от чего она впоследствии и получила название «Троеручицы». Скоро после того Иоанн вступил в обитель св. Саввы, близ Иерусалима. Строгий старец, которому он был отдан в духовное руководство, запретил ему составлять свои духовные песни. И Богоматерь вскоре явилась старцу во сне и внушила ему, чтобы он отнюдь не запрещал Иоанну писать церковные песни, и при этом назвала Иоанна Своим источником: не заграждай источника Моего. (Из кн.: «Сказ, о земн. жизни пресв. Богородицы», изд. 5, стр. 229).

 

б. Спасение от неминуемой смерти заступлением Богоматери.

Преподобный Палладий александрийский однажды рассказал своим посетителям следующую повесть. Один известный ему благочестивый человек имел супругу, женщину кроткую и благочестивую, и шестилетнюю дочь, которую воспитывал в благочестии и страхе Божием. Раз по торговым делам должен был он отправиться в Царь-град. Жена, провожая его на корабль, между прочим, спросила: «кому на руки оставляешь меня и дочь твою?» – «Госпоже нашей Богородице», – отвечал отец семейства и, распростившись, отплыл.

Вскоре после того произошло покушение одного злодея на жизнь жены и дочери. Дело было так: дьявол внушил слуге того благочестивого дома поднять руку на голову своей госпожи и, убив ее, похитить лучшие вещи и бежать. Злодей взял из поварни нож и пошел в горницу; но едва коснулся порога, вдруг поражен был слепотою и не мог двинуться ни взад, ни вперед. Долго усиливался он войти, но невидимая сила удерживала его. Безумец не познал здесь руку Промысла, пекущегося о всем мире и особенно о человеке. Он хотел, во что бы то ни стало, осуществить мысль, внушенную ему дьяволом. И вот он начинает кликать госпожу свою, приглашая ее подойти к нему. Удивилась госпожа та поступку слуги и не пошла на его зов, а приказала самому подойти. Слуга просил ее, чтобы приблизилась к нему или по крайней мере послала дочь свою; но она, хотя и не подозревала никакого злоумышления на жизнь свою и дочери, однако почему-то решила не идти и на его просьбу ответила отказом. И тогда злодей не образумился, но в отчаянии от того, что не мог исполнить своего злодейского поступка, поразил себя ножом… На крик госпожи немедленно собрались соседи и, застав злодея еще в живых, узнали, что и как произошло. Все познали тогда в этом случае неисповедимые пути Промысла, прославили Бога и Заступницу верных, Богородицу и Приснодеву Марию. (Лавсаик).

 

в. Богоматерь, как охранительница истинного учения церкви.

В 3 веке, когда христианство, находясь в борьбе с язычеством, должно было бороться вместе и с разными лжеучениями, св. Григорий чудотворец, епископ неокесарийский, желая точнее познать таинство веры, молил Бога об откровении ему Божественной истины; – и в одну ночь, когда он бодрствовал, размышляя о вере, ему явился старец, в величественном одеянии, обнаруживавший в себе великую добродетель. Познавши в нем мужа Божественного, посланного к нему от Бога для разрешения его недоумений, св. Григорий с восхищением и радостью смотрел на него; но старец дал ему знак обратить взор на другую сторону, и св. Григорий, по указанию его, увидел дивное явление в образе благолепной Жены, превосходящей всякий человеческий образ, на который, при разливающемся необыкновенном свете, от изумления и страха, он не мог смотреть. Явившиеся были – Матерь Божия и св. евангелист Иоанн. Матерь Божия просила Иоанна открыть св. Григорию тайну благочестия, и св. Иоанн, преподав ему в кратких и определенных словах нужное наставление, скрылся от очей его. Святой же Григорий, немедленно записав слышанное, согласно с ним стал проповедовать в церкви, и Божественное наставление, как великое некое наследие, оставил своим преемникам в рукописи.

Жизнеописатель св. Григория чудотворца, св. Григорий нисский, свидетельствует, что живущий в той стране народ постоянно научался согласно с сим наставлением, и не был заражен никакою ересью и заблуждением. Наставление это есть то самое, которое постоянно исповедует православная церковь и которое лежит в основании всего христианского вероучения. Это – учение о таинстве св. Троицы (См. повествование о сем в конце прав, испов. ц. В. пер. с греч. изд. 4, 1831 г.).

 

г. Свидетельство русской истории о силе молитвы к Богоматери.

В 1395 году Тамерлан вступил в пределы России, привел все в смятение и распространил везде ужас. Направляя путь свой к Москве, он вошел в княжество рязанское и приближался к берегам Дона. При всеобщем унынии русских, ожидавших возвращения времен Батыя, великий князь Василий Димитриевич повел свои войска для отражения сильного неприятеля, и остановился за Коломною, на берегу Оки. Между тем москвитяне, устрашенные слухом о несметных силах и свирепости Тамерлана, молились усердно об избавлении их от нашествия иноплеменников, проливали слезы пред алтарями и постились. В храмах непрестанно совершались молитвы о князе и воинстве; митрополит почти не выходил из церкви: то поучал оставшихся в Москве, то молебствовал за идущих пролить кровь свою за веру и отечество. И великий князь, не надеясь на свои силы, прибег к всесильной помощи пресвятой Богородицы и писал из Коломны к митрополиту Киприяну, чтобы он послал во Владимир за иконою Богоматери, принесенною туда из Киева Андреем Боголюбским. Отправленное митрополитом во Владимир духовенство, 15 августа, приняло в свои руки драгоценную святыню. Перенесение этой чудотворной иконы из Владимира в Москву было зрелищем умилительным. Народ в бесчисленном множестве по обеим сторонам дороги, преклоняя колена, с воплем и слезами взывал: «Матерь Божия! спаси землю русскую!» В этом бесчисленном множестве народа нельзя было видеть человека – говорит летописец – который бы не плакал и не воссылал с упованием молений к пресвятой Владычице. Митрополит, епископы и все духовенство в ризах, с крестами и кадильницами, в сопровождении великокняжеского семейства и бояр, торжественно встретили святыню вне города и, поставив в соборном храме Успения пресвятой Богородицы, в радостном предчувствии благодарили Бога, даровавшего им в святой иконе залог мира и утверждения. И Матерь Божия спасла землю русскую: современники говорят, что в тот самый день и час, когда жители Москвы встретили икону Богоматери, Тамерлан оставил свое намерение идти в Москву: он увидел во сне – пишут летописцы – великую гору и с вершины ее идущих многих святителей со златыми жезлами, и над ними в воздухе величественную и благолепную Жену, с тьмами молниеобразных воинов, которые все устремились на Тамерлана. Завоеватель затрепетал, проснулся и, созвав вельмож, спрашивал их о смысле своего сновидения. «Величественная Жена – отвечали мудрейшие из них – есть Матерь Иисуса Христа, Заступница христиан». «Итак, мы не одолеем их» – сказал монгольский хан, и велел полкам своим идти из пределов России. С невыразимою радостью приняли в Москве известие об удалении Тамерлана. Исповедуя милость Божию, все восклицали: «не воеводы наши прогнали его, не воинства наши устрашили его; но сила невидимая послала на него страх и трепет. Гневом Божиим гонимый, он удалился из земли русской». В память чудесного заступления Богоматери сооружен каменный храм в честь ее и монастырь Сретенский, и учреждено празднество 26 августа, с крестным ходом из Успенского собора, чрез Спасские ворота, в Сретенский монастырь.

 

д. Взбранная Воевода.

В № 46-м «Церковных Ведомостей» 1892 г. помещена следующая замечательная выписка из письма преосвященного Исидора, экзарха грузинского, впоследствии митрополита новгородского и с. – петербургского, от 24 декабря 1853 г., к митрополиту Филарету московскому:

«Генерал-майор князь Багратион Мухранский, отличившийся в последнем сражении против турок, сообщил мне весьма занимательное сведение, о котором я с радостью сообщаю вашему высокопреосвященству.

«Пленные турки объявили нам открыто, что, когда сражение под Александрополем сильно разгорелось, и весь русский отряд был введен в дело, турки увидели сходящую с неба светлую Жену, держащую знамя в руке и сопровождаемую двумя воинами. Свет от Нее был столь ярок, что подобен был солнечному сиянию, и никакой глаз не мог выдержать его. Это явление навело ужас в рядах сражающихся и было причиною того, что турки, видя явное заступление Бога за Русь, обратились все в бегство и проиграли сражение.

«Русские этого явления не видали. Божиим Промыслом о том свидетельствовали иноплеменные враги наши. Турки уверяют, что в армии их все это видели с ужасом и все о том знают, но начальство их под опасением смертной казни, запретило о том говорить и старалось затмить это событие.

«Русские военно-начальники, поздравляя с победою, столь блистательною, главного начальника, воздали славу Богу, Который один мог дать нам победу над врагом, ожесточенным мусульманским фанатизмом, в силах, много превосходящих наши, так что по человеческим соображениям трудно было ожидать столь блистательного успеха.

«Из некоторых частных писем из армии узнали мы радостное для христиан событие, что многие турки после того громогласно исповедали Христа, просили крещения и запечатлели мученическою кровию признание всепросвещающего света – Христа.

«Прискорбно бы было, если б мы, православные, умолчали о столь дивном событии страха ради европейского. Надобно желать, чтобы все листки, все ведомости в России разносили по православному народу радостную весть о великом заступлении Царицы небесной в начале войны, подъятой за веру христианскую. Да всяк узрит, что, аще Бог за ны, никто же на ны! А кто постыдится исповедывать пред человеками, того Бог постыдит пред ангелами Своими». («Церк. Вед.» изд. при Св. Синоде 1892 г. № 46).

 

е. Заступление Пресв, Богородицы за обижаемую мужем жену

[146]

.

В древних книгах между многими чудесами, бывшими и от Пресвятой Девы Богородицы, рассказывается и о том, как Божия Матерь однажды оказала чудесную помощь женщине, пренебрегаемой и ненавидимой своим мужем.

Жили некогда двое супругов, еще довольно молодых. Они были из благородного сословия и имели немалое состояние. Сначала супружеская жизнь их была очень счастлива, но потом стала несчастна. Сначала муж любил свою жену. Она и достойна была любви, так как была не только прекрасна видом, но и кротка, послушна и отменно благочестива. Каждый день, утром и вечером, она усердно молилась Богу как о своем собственном спасении, так и о спасении своего мужа, и всячески старалась, чтобы их жизнь шла по святым заповедям Божиим. Но врагу рода человеческого – дьяволу ненавистно было такое благочестивое направление их жизни, и ему удалось произвести в муже охлаждение и нелюбовь к благочестивой жене.

Он стал скучать в обществе своей кроткой и тихой супруги; ему стали нравиться другие женщины, которые не походили на нее и отличались живым, непокорным характером и разгульным нравом. Все чаще и чаще он оставлял жену одиночествовать в дому, а сам искал развлечений и удовольствий на стороне; когда же приходил домой, то капризничал, старался отыскать у жены непорядок и опущения в хозяйстве, осыпал ее упреками и бранными словами.

На беду случилось, что богатство супругов, сначала очень большое, стало уменьшаться; неудача в разных денежных оборотах, неурожай хлеба в имениях и другие несчастия произвели то, что, бывши прежде очень богатыми, эти люди пришли потом в полное разорение. Но это горе не сблизило мужа с женою, а послужило для него поводом еще больше ненавидеть ее. Он стал говорить теперь, что жена, выходя за него замуж, не принесла ему достаточного приданого, которым он мог бы теперь поправиться, что она принесла с собой одно несчастие и неурядливостью своею помогла его разорению.

Свое несчастие они переносили не одинаково; муж ходил по городу, вертелся около знакомых богачей, ожидая от них помощи, выпрашивал в долг денег у людей, которые не успели узнать об его разорении; жена же в отсутствии мужа все время проводила в молитве. Она молилась и о возвращении к ним не прежнего богатства, но прежнего согласия и прежней любви. Тысячи раз падала она пред иконой Богоматери, умоляя Ее возвратить ей сердце мужа и устроить их семейную жизнь по-прежнему. Но некоторое время злоба дьявола имела как будто перевес над молитвами благочестивой женщины.

Однажды муж сидел в каком-то трактире и бесцельно глядел, как люди входят, пьют, едят и уходят. Нужно бы ему идти домой, но ему противно и вспомнить о доме: опостылела ему жена и семья. Тут подошел к нему какой-то человек с хитрым взглядом и начал вкрадчиво говорить ему:

– «Ты раньше был богат, а теперь разорился. Но не сетуй о потерянном богатстве: у тебя есть средство снова обогатиться. Если ты сделаешь для меня то, чего я от тебя желаю, то ты чрез короткое время будешь богаче прежнего». Эти слова имели такое действие, что разорившийся богач отложил всякое недоверие к незнакомцу и пообещал сделать для него все возможное, лишь бы он указал ему средство к обогащению.

«Пожертвуй мне своей женой, – отвечал незнакомец, – это для тебя ничего не стоит, потому что ты ее не любишь. Между тем, я хочу приобрести ее в свою собственность».

«Для чего она нужна тебе и что ты будешь с нею делать?» -спросил муж.

«Что тебе за дело до этого – отвечал незнакомец. – Если бы даже я умертвил ее, не все ли тебе равно? Поскольку раз в день ты, бранясь, посылаешь ее к самому дьяволу или в ад кромешный? Итак, не все ли тебе равно, что я стану делать с ней, когда она будет моей рабой»!

Когда муж выразил сомнение в том, может ли он обогатиться чрез продажу своей жены, то незнакомец предложил ему немедленно написать условие, по которому муж сначала получит от незнакомца обещанные сокровища, а потом представит в его распоряжение свою жену.

Муж не вдруг решился; дело было слишком необычно, да и жены стало как и будто жалко. Но потом он подумал, что еще, может быть, незнакомец не в силах и будет исполнить своего обещания; подумал он и то, что от денег можно и после и отказаться, а все же приятно хоть руками коснуться их, хоть глазами на них полюбоваться. Подумавши все это, муж подписал условие. Незнакомец сказал, что деньги его и закопаны к загородном месте, что муж должен идти с ним туда не дальше, как завтра, что, получивши там деньги, муж обязан передать на том же месте свою жену, но не вдруг, не ближе, как через два месяца.

На следующий день незнакомец и муж отправились за город, долго шли, зашли в лесную чащу; здесь незнакомец указал место, велел мужу копать землю и сам помогал ему. Скоро докопались они до колодца, в котором было великое множество золота и дорогих каменьев. Все это тут же и вручено было мужу с тем, чтобы чрез два месяца он на этом самом месте в ночное время передал незнакомцу свою жену.

Прошло два месяца, в продолжение которых муж из доставшихся ему сокровищ заплатил свои долги, выкупил свои прежние дома и имения и снова зажил в богатстве и почете. Но вот наступил день, когда муж должен был передать свою жену незнакомцу, от которого он получил богатство. С наступлением сумерок он приказал ей одеться и идти с ним. Она, не ожидая ничего хорошего, стала спрашивать, куда и зачем, – стала умолять, чтобы он оставил ее дома. Но он намеренно придал своему голосу жестокость и повелительность, и она покорилась.

Они молча шли но городским улицам, направляясь к выходу из города. По дороге пришлось им проходить мимо храма. Двери его были еще открыты: жена обратилась к мужу с просьбой зайти в храм, чтобы там помолиться пред иконой Божией Матери. Мужу очень не понравилась эта просьба: ему стыдно было, идучи на такое дело, заходить в церковь; однако и совсем отказать жене у него не хватило духу, так как он подумал, что в последний раз можно сделать ей угодное. «Иди в церковь, а я подожду тебя на улице; да смотри, возвращайся скорее, не заставляй долго ждать тебя: мы должны спешить», сказал муж жене.

Жена, вошедши в храм, упала пред иконой Божией Матери и стала просить Заступницу рода христианского, чтобы Она защитила от восстающих на нее зол. Она с таким усердием молилась, что и забыла, что на улице ожидает ее муж. Молитва принесла ей успокоение и радость; тело, истомленное душевною скорбью, требовало отдыха и – по Божию устроению – бедная женщина, пред иконою Пресвятой Богородицы, на церковном полу, заснула спокойным и отрадным сном.

Между тем муж с нетерпением и досадой ждал ее на улице. Он собирался сделать ей суровый и обидный упрек, лишь только она выйдет.

И вот, он видит, что по ступеням храма к нему сходит Жена, покрывши лицо покровом, как бы от ночного холода или от нескромных взоров. «Не буду я браниться с ней за ее промедление; недолго ей быть со мною; скоро мы разлучимся навсегда». Так думал муж и молча пошел вперед а жена за ним.

При выходе из города он думал, что его спутница станет тревожиться и спрашивать, куда он ведет ее. Но она шла спокойной поступью, как будто знала все, что будет. Снова мужу сделалось жалко жены, которая никогда ни в чем не прекословила ему и которую он готовился передать человеку, не имеющему никаких хороших намерений.

Наконец, они пришли на место. Была полночь. Незнакомца еще не было, но скоро по лесу заслышались шаги его, – и он показался при месячном свете. Муж пошел к нему навстречу и сказал, что жена – здесь, и что теперь требуется уничтожить их условие, так как оно исполнено с обеих сторон. Незнакомец охотно передал мужу условие, а сам направился к жене, которую он считал своей собственностью.

«А, усердная молитвенница! – сказал он, злобствуя и радуясь. – Теперь ты в моей власти». Говоря это, он приблизился и дерзко схватил ее за руку. Но в то же мгновение, как будто прикоснувшись к огню и опалившись, он метнулся в сторону и страшно вскрикнул. Тут покрывало, бывшее на голове у Жены, распахнулось, и Она взглянула на незнакомца взором, полным царственного величия и гнева.

Незнакомец стараясь защититься руками от этого взора, заговорил в ужасе: «Матерь Иисуса! Кто признал Ее, зачем Она здесь? Разве Она может быть под моею властью? Я сторговал жену этого негодяя, которая досаждает мне своим благочестием и которую погубить все-таки есть надежда. Мог ли я думать, что вместо нее придет сюда Матерь Христа? Проклятый обманщик, ты обещал мне свою жену, а Кого привел вместо нее?»

При этих словах он бросился было на трепещущего мужа и разорвал бы его на части, но взгляд Богоматери лишал его силы: он упал на землю и исчез на месте. В то же время стала невидима и Пресвятая Дева. Муж остался один и долго не мог придти в себя от страха, долго не мог собраться в обратный путь. Наконец, страх его стал проходить, и вместо того на него напал нестерпимый стыд и горькое раскаяния. Так вот кому хотел он продать свою жену, и вот в Ком нашла она помощь и заступление! Он очутился в содружестве с дьяволом, а жена его под покровом Царицы небесной. Таков плод его злобы и таков плод ее кротости и благочестия. О, как он недостоин и низок пред своей женой, которую спасти от него явилась Сама Матерь Божия! С такими мыслями и чувствами возвращался он в город и приблизился к тому храму, где осталась его жена.

Между тем наступило время утренней службы. Когда церковный сторож отпер означенный храм и вошел в него, то скоро заметил молодую женщину на церковном полу пред иконой Божией Матери. На ее лице были следы обильных слез и вместе тихая, радостная улыбка. Она, очевидно, пробыла тут целую ночь. Когда церковник разбудил ее, то она, как будто вспомнивши что-то, ничего не говоря, бросилась бежать вон из храма.

И вот, когда преступный муж проходил мимо, то из храма выбежала к нему жена; она трепетала теперь от робости пред мужем; она не смела взглянуть ему в лицо, она не знала, какими бы словами вымолить у него прощение.

«Прости, прости меня, дорогой мой! я не знаю, как это все случилось. Я молилась, и какое-то забытье нашло на меня, я уснула…, меня заперли в церкви, и я пробыла тут целую ночь».

Так говорила она, не надеясь на прощение мужа, ожидая от него бранных слов и ударов. Но муж ее был уже другой человек, не тот, что вчера и третьего дня.

«Нет, не ты предо мною виновна, а я без конца виновен пред тобою». И сказав это, муж с горькими слезами поведал жене все свои преступления, свое гнусное намерение продать ее и, наконец, чудное явление Богоматери в прошедшую ночь, устрашившее дьявола и образумившее мужа.

Чрез несколько минут супруги, примиренные и счастливые взаимной любовью, приносили в том же храме благодарную молитву Божией Матери, Которая избавила их от сатанинской крамолы и теперь устроила между ними прежнее согласие. Вскоре после этого, не желая владеть богатством, которое досталось им от дьявола, они разделили нищим свое имение. И стали жить трудами рук своих, угождая Богу молитвой и добрыми делами. («Кормч.» 1897 г., № 39).

7. О действительности ходатайства пред Богом св. ангелов Божиих мы имеем положительные удостоверения в слове Божием и в писаниях св. отцов церкви. Так в книге св. пророка Захарии мы видим даже, как молятся св. ангелы о людях перед Богом. «Веждь, – говорит св. Нил, ученик св. Иоанна Златоуста, – яко св. ангели увещевают нас к молитве и сопредстоят нам, радующеся вкупе и молящеся о нас» («Добротолюб.», ч. IV, гл. 81).

8. Некогда Сам Бог говорил св. пророку Иеремии: аше станут Моисей и Самуил пред лицем Моим, несть душа Моя к людем сим: кто умилосердится к теби Иерусалиме; и кто поскорбит о тебе, или кто пойдет молить о мири тебе! (Иерем. XV, 1 – 5) . Этими словами ясно Господь показал, что Моисей и Самуил, давно уже умершие, могли ходатайствовать пред Ним за иудеев.

9. Св. Иоанн Богослов удостоился даже видеть в откровении на небеси, как двадесять и четыре старца падоша пред Агнцем имуще кийждо гусли и фиалы златы полны фимиама, иже суть молитвы святых» (Апокал. V, 8).

10. В житии пр. Петра афонского повествуется, что он, будучи в мирском звании воеводою, попал в плен к сарацинам и содержался в темнице. В темничном заключении он усердно молился святителю Николаю, которого почитал своим особенным покровителем. Святитель явился узнику в сонном видении и сказал, что Бог не хочет скоро разрешить его от уз, потому что он согрешил тяжко, не исполнив данного Богу обета. Петр вспомнил, что обещал некогда принять монашество, но, увлеченный мирскою суетою и почестями воинского звания, забыл про свой обет. Дав решительное обещание исполнить этот обет, как только освободится от плена, Петр еще пламеннее стал молить угодника Божия о помощи. Св. Николай в другой раз явился Петру и сказал, чтобы он особенно молился св. Симеону Богоприимцу, который, вместе с Пресвятою Богородицею и св. Иоанном Предтечею, находится ближе всех к престолу Божию и имеет великое дерзновение пред Богом. Пламенная молитва узника, действительно, привлекла к нему благоволение Божие по ходатайству сих небесных предстателей. Петр уже не в сонном видении, но наяву видит, как предстали пред ним св. Симеон Богоприимец и святитель Николай, освободили его от уз и вывели не только из темницы, но и из земли неприятельской. Возблагодарив Бога и Его великих угодников, Петр немедленно исполнил прежде данный им обет отречения от мира. По особому указанию Божию, он поселился на Афоне и так долго не видал лица человеческого, скрываясь в уединенных пещерах, что, подобно Марии египетской, достиг равноангельского совершенства в подвижническом житии, – вся одежда на нем истлела, и он только волосами своими мог прикрывать наготу, – а от враждебного действия стихий – холода и жара защищала его благодать Божия, данная ему за необычайное терпение. Во время своей многотрудной подвижнической жизни св. Петр неоднократно испытывал особенную чудодейственную помощь небесных предстателей в своей борьбе со вражиими искушениями. (См. «Афон. патерик»).

11. Около 60 годов нынешнего столетия особенное изумление пред величием силы Божией возбудило даже в обильной чудесами Сергиевой лавре исцеление сухорукого – одного из лаврских сторожей, после бывшего ему ночного явления преподобного, при мощах его, в день его святой памяти. (См. брош. прот. П. Смирнова. «Чудеса в прежнее и наше время»).

12. В это же время в Москве, при мощах святителя Алексия, почти уже совсем лишившийся зрения, прозрел домашний или народный учитель, признанный врачами неизлечимым. (Оттуда же).

13. Затем все края России до самых пределов Китая наполнила слава чудес от св. мощей великомученика и целебника Пантелеймона. Многим Господь Бог привел быть довольно близкими свидетелями чудного исцеления бывшей в течение одиннадцати лет скорченною и могшей только ползать при помощи особо устроенных катков Дарии Ивановны Колоколовой, которая в благодарность за дивную помощь Божию восприняла затем пострижение в иночество, с наименованием в честь угодника Божия Пантелеимоною. (Оттуда же).

14. Нельзя, далее, не рассказать о чудесной помощи трех святителей: Василия В., Григория Б. и Иоанна Златоустого мальчику при страшной опасности для жизни. Дело было так. В селе Саблукове, арзамасского уезда, нижегородской губ., проживает семейство доброго, смиренного и правдивого мельника, крестьянина Кочеткова. Кочетков, старик, по своей честности и рассудительности был по выбору старшиною, а сын его Кодрат состоит в должности сельского старосты.

Семейство Кочеткова многолюдное, состоит из 13 человек: отца-старика 57 л., его жены, двух сыновей женатых с детьми и 15-летнего сына Петра. Кроткие и правдивые Кочетковы отличаются нищелюбием и преданностью св. церкви. Они имеют христианский обычай, унаследованный от предков, каждый день класть три земных поклона пред иконой св. трех святителей: Василия В., Григория В. и И. Златоустого, призывания их на помощь и прося у них милости и успеха в делах. Отправляясь на мельницу, они молятся дома пред почитаемою иконою, и там, в стенах мельницы, воздают поклонение тем же трем святителям и потом пускают мельницу в ход. 28 января 1889 г., в самый полдень, бушевала страшная буря. Старшие братья Петра были заняты уборкой с току соломы и хлеба, и отец, за недосугом старших сыновей, послал молоть младшего сына Петра. Петр, не сообразивши того, что была буря, пустил мельницу в ход и, по примеру братьев, сошел под пол осмотреть пяту вала: не требуется ли подмазать; но когда он близко подошел к валу и обглядывал его вокруг, как-то нечаянно движением шестерни привернуло полы его полушубка и забрало его рубаху; еще одно мгновение, и Петр мог погибнуть. В минуту грозящей опасности он так взмолился святым от всего детского верующего сердца: «угодники Божии, св. трие святители! спасите меня, помогите мне: погибаю я. Святые Божии! защитите меня, не дайте умереть без покаяния. Верую, что вы все можете сделать, можете меня спасти!» Вдруг мельница сама собой останавливается, стоит неподвижно, несмотря на то, что буря продолжается. Чрез полчаса, или несколько меньше, на мельницу приходит один крестьянин узнать, смолота ли его рожь, и видит: мельница стоит, а мальчик скручен и привернут шестерней. Крестьянин немедленно взял бывший там, топор, перерубил полы полушубка, рубашку и прочую одежду и освободил страдальца. Чрез час принесен он был домой, но был еще без сознания. По осмотре его тела нашли, что одна нога сильно ранена, но кость не повреждена. Когда пострадавший пришел в себя, то, перекрестившись, стал рассказывать окружавшим о своем несчастии на мельнице и в конце своего рассказа прибавил, что он своим спасением обязан единственно ходатайству угодников Божиих, свв. трех святителей, им призванных на помощь. (Из «Церк. Ведомостей», зд. при Свят. Синоде, 1889 г., № 27, стр. 805-806).

15. Не можем не упомянуть еще о следующем чуде. Дня за 4 до праздника Рождества Христова 1887 г. пришел в Николо-Бабаевский монастырь крестьянин Костромской губернии, Буйского уезда, отставной рядовой Филимон Васильев Отвагин, страдавший расслаблением всей правой стороны тела, причем вовсе не мог владеть правой рукой и волочил правую ногу, не имея никакой возможности двигаться свободно и совершая путешествие при помощи постороннего лица. В свидетельстве, выданном ему из вологодской земской больницы от 31 мая 1887 г., за № 145, за подписом ординатора Сняткова, удостоверенным старшим врачом Ульрихом, значится, что он, Отвагин «с 1 февр. по 1 июня 1887 г. находился на излечении в означенной больнице от неполного полупаралича правой половины тела (paresis), происшедшего от эмболии головно-мозговых сосудов (embolia cerebri), болезни совершенно неизлечимой и препятствующей ему заниматься личным физическим трудом».

В ночь с 25 на 26 декабря, передает Отвагин, в сонном видении видел он стоящих у изголовья его святит. Николая чудотворца, а поправее Царицу небесную, пресвятую Богородицу. Святитель сказал ему: «потрудись и помолись у меня, тебе Господь дарует исцеление». – Царица небесная, стоявшая тут же у изголовья больного, сказала ему то же самое. Когда он, Отвагин, проснулся, то стал чувствовать силу в невладевших членах, и правую руку он донес, до своей головы, чего прежде совершенно не мог делать и крестное знамение изображал левой рукой. Придя 20 числа к ранней литургии, он мог уже свободно осенять себя крестным знамением правой рукой. Теперь он уже чувствует себя совершенно исцеленным и пожелал окончить дни своей жизни в Бабаевском монастыре. («Церк. Вед.», изд. при Св. Синоде, 1889 г., № 11).

16. В «Русск. Паломнике» рассказан следующий случай необычайной помощи святителя Николая. Полковница Ранцова имела постоянное местожительство на Волге, в десяти верстах от посада Рубовки. Занималась она сельским хозяйством и все, что получала от своего имения, употребляла на пользу ближних, в чем и находила единственное удовольствие в жизни; ее знали все окрестные жители и почитали, как благочестивую и добродетельную женщину.

В одну из тяжелых зим, рассказывала она, я получила с нарочным письмо от своей матери, которая, извещая о болезни отца, просила меня поспешить к ним приездом. Недолго думая, я в тот же день отправилась в путь. Переезд с Волги на речку Иловлу, где жили мои родители, простирался на шестьдесят вер. степью, но на половине пути есть село Иваново, в котором я намерена была заночевать, чтобы на другой день пораньше приехать к своим. При выезде моем со двора в путь погода была неблагоприятная, – шла мокрая метелица, а когда мы выбрались в степь, к вечеру того дня подул холодный западный ветер, и к ужасу моему в ночь закурила страшная снежная вьюга, так что в двух – трех шагах не видно было ничего. Сильный холодный ветер не давал ходу лошадям. Хотя я сама была защищена от непогоды, но несчастный кучер мой боролся с ней открыто и выбивался уже из сил. Нас захватила ночь в степи, а села не видно.

– Что, не видать ли Ивановки? – спрашивала я кучера сквозь маленькое окошечко возка, желая но возможности развлекать его.

– Нет, барыня, ничего не видно; глаза мне залепило вьюгой, да и сам я зябну!…

– Что ж мы будем делать, Иван? – спросила снова я кучера.

– Не знаю, – отвечал он нерешительно. – Не пойти ли поискать дорогу? – сказал он, помолчав немного.

– Да разве мы сбылись с дороги?

– Кажись, что так.

С этим словом кучер соскочил с козел и пошел отыскивать дорогу.

Оставшись одна, я поручила себя великому угоднику Божию святителю Николаю, образ которого имела на груди, и стала внутренне молиться ему. Спустя немного времени, кучер мой с трудом возвратился к возку и радостно объявил мне, что завидел вдалеке огонь.

– Держи же и не теряй его, – это, верно, Ивановка.

– В правой стороне от нас огонь, а мы сбились далеко влево; вишь теперь выезжаем к красному кусту, а от него до села рукой подать.

Кучер, ободренный появлением внезапно огня, весело погнал усталых лошадей. Я поминутно предупреждала его, чтобы он, по возможности, не спускал глаз с путеводного огня. Наконец, он сообщил мне, что слышит лай собак, ясно свидетельствующий о приближении нашем к селению. Еще чрез несколько минут кучер положительно сказал, что подъезжаем к Ивановке.

– Барыня, – вскричал в восторге мой Иван, – ведь мы доехали. Слава Тебе, Господи! Да нас здесь верно ждали, – добавил он, делая крутой поворот.

Действительно, пред нами раскрыты были ворота, и два зажженных фонаря висели на высоких шестах. Мы благополучно въехали на довольно просторный двор; за нами затворил ворота дюжий парень, старший сын хозяйки дома.

Он подошел к возку с низким поклоном и громко проговорил: «Здравствуйте, барыня, – небось озябли; идите скорей в хату, а мама заждалась вас». И парень помог мне выйти из возка. На пороге встретила меня хозяйка дома, старуха лет шестидесяти, ласково приветствуя меня.

– Здорово, Фоминишна, – ждала ли ты гостей в такую пору?

– А когда б-с я не ждала тебя, моя кормилица, то не вывесила бы и фонарей, – говорила радушно старуха, кланяясь мне почти до земли. – Как тебя Господь Бог милует, – продолжала она, хлопотливо осматривая меня с головы до ног, – не обморозилась ли, моя болезная, дай-ка я тебя раздену. – Бабы, скорей самовар, озябла барыня, наша кормилица… Восторгам старухи не было бы конца, если б я не прервала ее моим вопросом.

– Как же, Фоминишна, ты сказала, что ждала меня, – почему же ты, моя голубушка, знала о моем приезде?

– Ах, моя кормилица, поди, нарочитый-то твой больше уже часу прошло, как прискакал под окно, разбудил нас и говорит под окном на улице: «прикажи-ка, Фоминишна, поскорей Сергею зажечь два больших фонаря и повесить повыше, чтобы виднее было, – барыня – мол сейчас будет», да и был таков, распорядился и ускакал. Я и говорю Сергею: поди-ка, поскорей сделай, как требуют, да узнай-ка, далеко ли барыня. Вот и ждем тебя, дорогая наша, уже давненько; я хотела было посылать к тебе навстречу Сергея, – ан глядь, и ты подъехала к воротам.

– Нет, дорогая моя старушенька, нарочного никакого от меня послано не было.

– А кто же это такой разбудил нас и говорил за окном?

Я открыла грудь мою и указала ей икону святителя Николая, сказав: верно, он, великий угодник Божий, путеводил мне, потому что я, видя неизбежную гибель в степи, молилась ему горячо.

Старуха пристально посмотрела на меня; невольный вздох вырвался на груди ее, и глаза заискрились слезою.

Я принесла благодарственную молитву Богу за чудесное избавление меня от угрожающей опасности в степи заступничеством скорого помощника и защитника от всех бед и напастей святителя Николая». (Русск. паломн.; см. «Кормчий» 1894 г., № 49-й).

 

1. Неповторяемость крещения.

Церковный историк Сократ повествует об одном необыкновенном случае, которым Промысел Божий чудесно засвидетельствовал неповторяемость таинства святого крещения. Один из иудеев, обратившись по наружности в христианскую веру, сподоблен был благодати св. крещения. Переселившись потом в другой город, он совершенно оставил христианство и жил по иудейскому обычаю. Но, желая ли посмеяться над верою Христовою, или, может быть, прельщенный выгодами, которые христианские императоры усвояли иудеям, обращавшимся ко Христу, он вторично дерзнул просить себе крещения у одного епископа. Епископ, не ведая ничего о лукавстве иудея, по наставлении его в догматах Христовой веры, приступил к преподанию ему таинства св. крещения и велел наполнить крещальню водою. Но в, то время как он совершив над купелью предварительные молитвы, готов был уже погрузить иудея в ней, вода в крещальне мгновенно исчезла… Тогда иудей, обличенный самим небом в святотатственном намерении своем, в страхе простерся пред епископом и сознал пред ним и всею церковью свое лукавство и свою вину. (Из «Воскр. чт.» 1851 г.).

 

2. Рассказы о чудной перемене, производимой в людях возрождающею силою св. крещения.

а) Разительный пример перерождающей силы веры представляет ап. Павел. «Прежде он был горяч и вспыльчив, – теперь он только мужествен и решителен; прежде был склонен к насилию, – ныне могуч и предприимчив; некогда безудержу ратовал против всего, что заслоняло ему дорогу, – ныне он только стоек; некогда был дик и мрачен, – ныне только серьезен; некогда жестокосерд, – теперь только строг; некогда жестокий ревнитель, – ныне только богобоязнен; некогда был замкнут, недоступен для сочувствия и сострадания, – ныне знаком со слезами; прежде он не знал друзей, – теперь собрат людей, доброжелателен, обязателен, сострадателен, но не слаб, – всегда представляет собою величие, среди грусти и скорби, мужествен и благороден. Таким образом, не только его дух получил другое направление, и его всегдашняя стремительность новую цель, но и все наклонности и страсти приведены в состояние равномерности, так что великие силы гармонически сочетались в новое настроение духа, и в своем единстве образуют возвышенный характер». (См. «Апологию христианства», Геттингера. Ч. I, 1875 г., стр. 29-30).

б) Возрождающую силу веры изображает, по собственном опыту, св. Киприан, в письме к Донату, следующим образом:

«Когда я находился в тьме и среди мрачной ночи, когда плавал по морю настоящей жизни, туда и сюда, без надежды и опоры, не зная пути, лишенный всякой истины и всякого света, тогда я считал чрезвычайно трудным и несбыточным обетование божественного милосердия, что можно снова родиться и, получивши во святой купели новую душу и жизнь, оставить все прежнее и, еще живя в этом теле, сделаться новым человеком по духу и по сердцу. «Как возможно, говорил я, чтобы человек так скоро и вполне оставил то, с чем он родился, и что, от долговременной привычки, стало его второй природой? Как научиться воздержанию тому, кто привык к шумным пиршествам и изысканным яствам? Как помириться с скромным и простым платьем тому, кто блистает роскошными одеждами, сверкающими золотом и пурпуром? Кто утешался чинами и почестями, тот не может жить без них в неизвестности; тому, кто был окружен толпой почитателей, был сопровождаем многочисленными, всегда готовыми к услугами, почитателями, было бы мучительно быть наедине».

«Так думал я про себя, потому что тогда сам был пленен заблуждениями своей прежней жизни, от которых не видел возможности освободиться, – был предан порокам и, отчаявшись в лучшем, представлял для себя гибель естественною и необходимою. Но, после того как я омылся в бане возрождения от нечистого прошедшаго, и в очищенную душу излился новый чистый, свет, – после того, как я воспринял свыше Духа и стал новым человеком, непостижимым образом сомнительное стало для меня верным, закрытое открытым, темное ясным; я получил силу к тому, что прежде считал трудным и неисполнимым».

в) Когда св. Пелагея сподобилась крещения, она совершенно изменилась. Просвещенная св. верою и крещением, новая дщерь церкви Христовой не хотела надевать на себя украшения и драгоценности и вручила их крестившему ее епископу с тем, чтобы он продал их и вырученные деньги роздал бедным, сама же осталась в простой, убогой одежде. Прежде Пелагея была горделива, а теперь смиренна и кротка; прежде любила много говорить, теперь была молчалива; прежде любила сладкие кушанья, праздность и веселье, а теперь была воздержна, большую часть дня и даже ночи проводила в молитве («Чет. – Мин.» 4 мая).

г) Такое же чудное действие таинства крещения испытал на себе наш русский равноапостольный князь Владимир, который, выходя из купели, воскликнул: «теперь-то я увидел Бога истинного!» и из язычника жестокого, мстительного и преданного чувственному сделался кротким, милостивым, воздержным, исполненным святой, чистой любви к Богу и ближним, за что и причислен к лику святых.

Эти примеры святого действия в таинстве крещения убедительнее всяких слов говорят за благодатную силу крещения.

 

3. Чудесные знамения, совершившиеся при таинстве крещения.

а) В Риме в царствование Диоклитиана, в 324г. по Р. Хр., на сцене театра во время кощунственного изображения христианского таинства крещения совершилось следующее чудо. Дело было так. Диоклитиан прибыл в Рим торжествовать двадцатилетие Максимианова царствования. В числе удовольствий, устроенных по этому случаю, были театральные зрелища. На сцене играл комедиант Генез. Играя в театре пред императорами и всем народом, он показал вид, что болен, и вскричал: «ах друзья мои! мне тяжело; желал бы облегчения». Другие ответили: «как бы нам помочь тебе? не построгать ли тебя, чтобы сделать более легким?» – «Несмысленные, – сказал Генез – «я хочу умереть христианином». «Для чего?» – спросили те. – «Для того чтоб этот великий день Бог принял меня, как беглеца». После того он позвал к себе священника и заклинателя, то есть комедиантов, представлявших их. Приблизившись к его ложу, священник сказал: «чадо, для чего ты позвал нас?» Тогда Генез, как бы по вдохновению свыше, отвечал им с твердостью: «хочу принять благодать Иисуса Христа и возродиться, чтоб получить отпущение во грехах». Они совершили над ним обряд крещения, и когда он был облечен в белые одежды, солдаты (комедианты) схватили его и представили императору для допроса, как исповедника. Тогда он, не ожидая вопросов, воскликнул: «внимайте, император и весь двор, мудрые и жители сего города! всякий раз, как только называли мне христианина, я чувствовал отвращение и оскорблял твердых в исповедании этой веры. Я отрекся самих родителей и родства потому только, что они были христиане, презирал я эту веру до того, что для вашего удовольствия копировал их таинства. Но когда вода коснулась меня обнаженного, и на вопрос: веруешь ли, я дал ответ, что верую, я увидел руку, сходящую с небес, и светоносных ангелов надо мною, читавших в книге все грехи, от юности мною соделанные; они омыли потом книгу в воде крещения и показали мне ее чистою и белою, как снег. Посему и вы, император и народ, смеявшиеся над таинством, веруйте со мною, что Иисус Христос есть истинный Господь, Свет и Истина, что Он есть Тот чрез. Которого и вы можете получить избавление».

Раздраженный император Диоклитиан велел жестоко быть его палками и поручил префекту принудить его к отречению. Генез, вытерпевши самые страшные муки, не отрекся и был, наконец, усечен 25 августа того года. (См. «Летопись церковн. событий и гражд. поясняющих церк.» Архиман. Арсения. Вып. I, стр. 89).

б) В ином роде совершилось чудесное знамение во время совершения таинства крещения над равноапостольным князем Владимиром. После совещания о вере Владимир, как известно из достоверных летописных сказаний, в 987 г., пошел с войском к Корсуню и, взяв его, требовал руки царевны у двора константинопольского. Ему отвечали: «пусть примет св. веру». – «Я давно испытал и полюбил ее», говорил Владимир. Между тем, на деле не столько он был готов к великой перемене, сколько казалось ему самому: еще нужно было для него особенное посещение Божие. Прежде чем Анна, сестра императоров прибыла, в Корсунь с духовенством и свящ. вещами, с князем языческим случилось то же самое, что было с Савлом, впоследствии апостолом Павлом: он ослеп. Прибывшая царевна предложила ему не медлить крещением, как средством к здравию. Он согласился. Епископ корсунский возложил руку на выходящего из купели князя. И вдруг Владимир в крещении Василий, прозрел и душевно и телесно, и в восторге воскликнул: «теперь я увидел Бога истинного!» Некоторые из дружины Владимира, пораженные чудом, крестились тогда же вслед за князем. Владимир возвратился в Киев новым, с памятниками боевой и христианской славы своей. (См. кн.: «Русские святые, чтимые всею церковью или место», Филарета, архиеп. черниг. Ч. II. 1882 г. стр. 385).

в) Явление необычайного света при крещении языческого семейства – рассказ старого алтайца. 89-летний старец, из новокрещенных алтайцев поведал о необычайном явлении, которое он удостоился видеть во время совершения таинства святого крещения над его семейством.

Сам он крещен был ранее своей жены и детей , наставленный в вере миссионерским катихизатором, а семейство крещено год тому назад, в его присутствии. Во время совершения таинства крещения внимание этого старца обратило на себя появление вверху храма необычайного света. День был пасмурный. Свет был подобен пламени многих горящих свечей. Спустившись на купель, он здесь как бы рассыпался, озарив всю внутренность ее. Старец подошел поближе, чтобы рассмотреть необычайное явление, и увидел, что свет, собравшись в одно место, в виде яйца или шара, спустился на дно купели и исчез. О видении своем новокрещенный тогда же рассказал сперва крестной матери, прося ее объяснения, а потом – миссионерскому катихизатору. Это явление света младенцу веры, только что вышедшему из тьмы и, язычества, в очевидное соответствие сказанному в одной церковной песни: где бо ими свет Твой возсияти, токмо на сидящие во теме – не было ли видимым знамением того благодатного света, который даруется крещаемому? Недаром таинство крещения именуется просвещением, а ново крещенные – новопросвещенными святым крещением. («Церк. Вед.» 1892 г. № 50).

 

4. Рассказы из жизни святых, доказывающие, что в таинстве причащения (евхаристии

[150]

) под видом хлеба преподается истинное тело Христово и под видом вина истинная кровь Господня.

а) В житии святителя Григория Двоеслова, папы римского, рассказывается о знаменательном чуде, которое совершилось в пречистых тайнах по молитве сего святителя.

«Одна знатная римская женщина принесла просфоры для совершения таинства причащения; литургию в этот день совершал сам святитель Григорий. Когда настало время подавать людям св. причащение, то приступила и та женщина причаститься св. тайн. При словах святителя: «преподается животворящее тело Господа нашего Иисуса Христа», упомянутая женщина усмехнулась. Видя смех ее, святитель удержал свою руку и спросил женщину: «почто ты рассмеялась?» – «Удивительно для меня, владыко, что ты тот хлеб называешь телом Христовым, который я испекла моими руками», Святитель Григорий, видя ее неверие, помолился Богу, и тотчас вид хлеба преложился в вид самого истинного тела человеческого. Это чудо увидала не только та женщина, но и все прочие, бывшие в храме, прославили Христа Бога и утвердились в вере относительно пречистых тайн, что под видом хлеба преподается истинное тело Христово, и под видом вина истинная кровь Господня. Святитель снова помолился – и вид тела человеческого претворился в вид хлеба. Со страхом и верою, несомненно, приняла женщина хлеб, как тело Христово, также и вино – как кровь Христову» («Чет. – Мин.» 12 марта).

б) Один живший в скиту старец был великий подвижник, но прост вере и от простоты погрешал. Он говорил: хлеб, который мы принимаем, не есть и существенно тело Христово, а только вместообразное. Несмотря на все убеждения, старец отвечал: «если не уверуюсь самым делом, не могу вполне убедиться». Св. подвижники сказали ему: «помолимся Богу эту неделю о таинстве сем, и Бог откроет нам». Старец с радостью согласился на это предложение и молился Богу так: «Господи! Ты знаешь, что я не верю не по злобе, но чтобы не заблуждаться по неведению/ открой мне, Господи Иисусе!» Так молились и другие старцы-подвижники. Бог услышал их. По прошествии недели, они пришли в воскресение в церковь – и отверзлись им очи. Когда хлеб положен был на святой престол, он представлялся в виде младенца; когда же священник простер руку для преломления хлеба, ангел Господень сошел с неба с ножом, заклал младенца, кровь его вылил в чашу; когда же священник раздроблял хлеб на малые части, тогда и ангел отсекал от младенца малые части; когда они приступили к принятию таинства, старцу одному подана была плоть с кровию. Увидев сие, он ужаснулся и воскликнул: «верую, Господи, что хлеб сей есть тело Твое, и чаша сия есть кровь Твоя!» И тотчас плоть в руке его стала хлебом, как бывает в таинстве, и он приобщился, благодаря Бога. После сего старцы говорят ему: «Бог знает, что человек по природе своей не может есть сырой плоти, а потому и преподает тело Свое под видом хлеба и кровь Свою под видом вина – принимающим с верою». Св. подвижники возблагодарили Бога за то, что Он не попустил недоумевающему старцу погубить трудов своих, и все с радостью возвратились в свои кельи. («Достоп. сказ, о подв. св. и блаж. отец», стр. 65, 57).

в) пришел однажды преп. Нифонт с учеником своим на обычную молитву в церковь (в Царьграде), где уже епископ начал Божественную службу. И вот, отверзлись у преп. Нифонта духовные очи, и он увидел огонь, сшедший с неба и покрывший алтарь и архиерея; во время же пения трисвятого явились четыре ангела и пели с поющими. А во время чтения «апостола» увидел св. ап. Павла, который стоял сзади читающего и наблюдал за ним. Во время «евангелия», слова, как светильники, восходили на небо, а при перенесении св. даров раскрылся свод церковный, разверзлись небеса и, при необыкновенном благоухании, сходили ангелы с пением: «слава Христу Богу!» и несли прекрасного Отрока и, поставив его на дискос, сами окружили престол. Когда же настало время освящения даров и совершения таинства, приступил один из светлейших ангелов и, взяв нож, заклал Отрока и излил св. кровь в чашу; затем, положив Отрока на дискосе, сам стал опять на ряду с другими с благоговением. Потом во время причащения, блаженный видел, что у одних из приобщающихся лица были светлы, как солнце, а у других темны и мрачны, как у эфиопов. Предстоящие же ангелы наблюдали: как кто приступает, и достойно причащающихся венчали, а от недостойных отвращались и гнушались ими. По окончании сей службы, он видел Отрока опять целым в руках ангельских и вознесшимся на небо. Сам преподобный и ведал это ученику своему, который и предал писанию на пользу другим. («Чет. – Мин.», дек. 23).

г) Один магометанин, житель Аравии, бывши в церкви христианской, увидел, что священник во время литургии заколол младенца, кровь его источил в чашу, а тело раздробил на блюде. Потом христиане, предстоявшие тут, тело младенца ели, а кровь пили. Неверному сарацыну показалось это дело жестоким, так что он сильно стал поносить священника. Но когда священник со смирением объяснил тайну неверу, то магометанин, пораженный величием этой тайны, сделался последователем евангелия и мучеником за Христа. (Пролог, ноября 26).

Ты, читатель, быть может спросишь: почему же Бог скрывает от нас вид тела и крови в тайне св. причащения? Богоносные отцы церкви отвечают на это так (как это мы уже и знаем из вышеприведенного сказания): «естество человеческое отвращается от употребления сырого мяса, и крови не может, без отвращения, пить. Посему Бог в тайне причащения прикрывает тело видом хлеба, а кровь – видом вина». (Прол. декабр. 25 д. «Поуч. о преч. Тайнах»). Положим, скажешь, это верно; но нельзя ли нам ныне для удостоверения видеть в тайне причащения вместо хлеба тело Господне, а вместо вина – кровь Христову? О, без сомнения, можно! Но мы должны рассудить, чего нам хочется. Такое видение попускает Бог большею частью для неверующих, а нам верующим в несомненную святость тайны причащения, желание подобного видения излишне и грешно. Правила церкви повелевают, что «если бы кому из священников литургисающих хлеб представился в виде тела, а вино в виде крови, то таковый священник не должен приобщаться, но должен повергнуться в смирении духа пред вездесущим Богом, винить себя в маловерии и просить Господа, да явить ему таинство причащения в обыкновенном виде, в каком оно преподается истинно-верующим христианам. (См. кн. «Уроки и примеры христ. веры», прот Гр. Дьяченко, изд. Училищн. Совета при Св. Синоде 1900 г.)

 

5. Чудеса., бывшие при таинстве тела и крови Христовой.

а) Историк Созомен повествует: «когда св. Златоуст литургисал и раздавал верующим св. тайны, приступила к сему некоторая женщина, зараженная ересью македониевой. И как только приняла Божественное причащение с неверием, мгновенно часть (тела Христова) обратилась в устах ее в камень. Женщина, пришедшая в ужас от сего предивного чуда, пред всем народом рассказала случившееся с нею, показывая самый камень, и от неверия обратилась к истинной вере». («Истор. Созом». кн. 8, гл. 5).

б) В Лимонаре пишется: «в Селевкии у некоторого купца – еретика был православный раб, который, взяв св. причащение, хранил его в ковчежце. Спустя несколько времени, узнал о сем господин его и хотел сжечь св. тайны; – но вдруг все частицы пречистого тела Христова, соблюдаемые в ковчежце под видом хлеба, произрастили колосья» («Лимонарь» гл. 79).

в) Во время Мины, патриарха цареградского, некто из еврейских отроков присоединился к христианским отрокам и принял с ними вместе св. причащение; но, возвратившись в дом, рассказал отцу своему все случившееся. Отец его воспламенился гневом, и тотчас схватил сына и бросил его в печь, в которой расплавливалось стекло (ибо отец его был мастером литья стекол). Мать, ничего не зная, что случилось с ее сыном, долго искала его, и не могла найти. В третий день с плачем и рыданием пришла к своему мужу – стекольному мастеру, и вдруг из среды раскаленной печи услышала голое своего сына. Испугавшись и вместе обрадовавшись, матерь с поспешностью приступила к плавильной печи и увидела сына среди горящих углей. Вынув его из огня, спросила: каким образом он не сгорел в печи? Он отвечал: «какая-то Жена в светлой одежде часто приходила к нему, подавая ему воду для погашения горящего угля; и когда хотел он есть. Она давала ему пищу». Это чудесное происшествие пронеслось по всему городу. Сам, император Иустин (который в это время царствовал в греческой империи) узнал о сем и повелел крестить сына и матерь, а отца, который не захотел принять крещение, приказал бросить в раскаленную ночь. Это чудо было известно всему миру. О нем пишут след. церковные историки: Евагрий в кн. 4, в гл. 24; Евсевий в кн. 4, в гл. 36; Никифор в кн. 17, в гл. 25.

г) Соединяясь с искренним раскаянием в грехах и непостыдною верою в Спасителя, причащение св. тайн Христовых избавляет нас от вечной смерти и еще здесь, на земле, примиряет грешника с оскорбленным правосудием Божиим. Один палестинский начальник, по имени Гивимер, вступив в должность, захотел прежде всего поклониться гробу Господню. Подошедши к церкви, он увидел барана, который шел на него и хотел поразить его своими рогами. Военачальник испугался видения и хотел идти назад, но стоявший здесь хранитель св. креста, по имени Азарий, заметив его нерешительность, спросил его: «почему ты не идешь, господин?» Тот ответил: «зачем вы пустили сюда этого страшного барана?» Азарий успокоил его и сказал: «иди, здесь ничего нет». Но, когда военачальник хотел идти в церковь, ему снова представилось то же видение, между тем как другие ничего не замечали и входили свободно. Тогда хранитель св. креста сказал Гивимеру: «господин! у тебя есть что-нибудь на душе, за что тебе не дозволяется поклониться св. гробу Спасителя нашего. Принеси покаяние Господу: Он человеколюбив и многомилостив. Начальник со слезами отвечал: «точно, я виновен пред Богом во многих и важных грехах». С этими словами, упав на землю, он долгое время плакал и исповедал Господу грехи свои. Потом, когда встал, снова хотел войти в церковь, но ему опять загородил вход страшный баран. Тогда хранитель св. креста сказал ему: «видно, есть какое-нибудь другое препятствие». Начальник в раздумье отвечал: «разве то, что я не православный». И после этого присоединился к православной церкви, а потом, когда хранитель св. креста приобщил его св. тайн, то начальник свободно вошел в пещеру гроба Господня, и пред ним исчезло прежнее видение. («Луг духов.» I. Мосха гл. 48).

д) Случалось, что от причащения святых тайн выздоравливали больные, которых никакое лекарство не могло поправить. Григорий Богослов говорит, что сестра его, будучи больна и не получив никакой пользы от лекарства, приняла с особенною верою свитые тайны – сделалась здоровою. (См. «Камень веры», Стефана Яворского, митр, рязан.).

е) Кто причащается тела и крови Христовой, тому и злые духи не могут причинить никакого вреда. В одной из книг церковных упоминается, что один святой спрашивал у злых духов: чего они более всего боятся в христианах? – «Того, что вы едете, то есть, святого причастия. О, если бы христиане честно соблюдали то, что они вкушают в причастии, то они были бы неприступны для козней наших». Вот какова сила святых тайн! (Кормчая, ч. II. гл. 68).

ж) Вот замечательный случай из жизни преподобного Сергия игумена, радонежского чудотворца.

Раз препод. Сергий совершал литургию. Молчальник Исаакий стоял в церкви и видел в алтаре какого-то сослужащего Сергию и в одеждах светлых. На входе с евангелием чудный посетитель шел вслед за Сергием и лицо его сияло таким сильным светом, что Исаакий не мог смотреть на него. Чудо разрешило ему уста, и он спросил благоговейного Макария: кто это? – «Не знаю, – отвечал Макарий, и меня проникает ужас, – я думал сперва, что это, пресвитер, пришедший с князем Владимиром, но бояре сказали, что нет; без сомнения, это ангел, сослужащий Сергию». По окончании литургии оба ученика умоляли учителя сказать им: «кто служил с ним?» И Сергий открыл, что это – точно – ангел, который служит с ним всегда. (См. кн. «Русские святые, чтимые всею церковью, или местно». Филарета, архиеп. черниг. Ч. III. СПб. 1882 г., стр. 150).

з) Один священник рассказал следующий чудесный случай. Он был приглашен в соседнее село по случаю отсутствия приходского священника для напутствия больного. Во время преподавания больному св. тайн, запасная частица каким-то образом упала у него со лжицы и, сколько ни искали ее священник и хозяева, не могли найти. Больной был слепой старец, и все время, пока продолжали искать частицу, лежал на своем одре, с беспокойством по временам спрашивая: «не нашли ли?» Наконец, через силу привстал с постели и, наклонив голову под лавку, произнес: «это что, батюшка, под лавкой-то светится?» – и при этом указал пальцем. Благодатный свет никто, кроме старца-слепца, не мог видеть; но по указанию его священник нашел св. частицу и причастил ею чудного слепца. (Душ. чт. 1877 г.).

 

6. Примеры наказания Божия за недостойное причащение св. тайн или кощунственное обращение с ними.

Св. ап. Павел повествует, что в церкви коринеской многие из недостойных причастников подвергались за свою вину тяжким болезням и самой смерти (1 Кор. II, 30).

В церкви кареагенской, по свидетельству св. Киприана, один недостойный причастник вдруг после причащения сделался немым, а у другого расторгся надвое язык (Из кн. о падших).

Во времена св. Златоуста, по словам его, недостойные причастники подвергались иногда видимо мучениям от злых духов («Перв. нед. велик. Поста», Киев, стр. 259).

Св. Киприан рассказывает, что, когда одна женщина, отпавшая от веры из страха мук во время гонения, хотела было, по обыкновению своему, открыть ковчег, в котором хранились дары, дабы приобщиться их, то из ковчега пошел огонь, так что и вероотступница не смела даже прикоснуться к ним (Из кн. «О падших»).

Когда преподобномученица Евдокия была схвачена воинами и приведена на суд, то, снимая с нее одежды, воины заметили, что выпала на землю частица пречистого и животворящего тела Христова, которую взяла с собою мученица Евдокия, выходя из монастыря своего. Слуги, подняв упавшую часть Божественного тела Христова и не зная, что это такое, принесли ее правителю. Лишь только он протянул руку свою и хотел взять принесенную ему святыню, – тотчас частица тела Христова претворилась в огонь, и образовался от нее великий пламень, которым попалены были слуги игемоновы и у самого его повредило пламенем левое плечо («Чет. – Мин.» 1 марта).

«Хотя ясти, человече, тело Владычне, со страхом приступи, да не опалишися: огнь бо есть» (Молитва пред причащением).

На о. Кипре есть пристань Таде. Недалеко от нее есть монастырь, именуемый Филоксеновым. В монастыре этом жил один монах, родом из Милета, по имени Исидор, который непрестанно о чем-то горько плакал. Когда же все стали убеждать его, чтобы он утешился сколько-нибудь, то он не соглашался и говорил всем: «я великий грешник, какого не было от Адама до сего дня». Когда же ему сказали: «святой отец, кто без греха, кроме Бога?» -он отвечал: «поверьте, братия, я не нашел ни в писании, ни в предании такого грешника, каков я, и такого греха, как мой. Если вы думаете, что я только обвиняю себя, выслушайте о моем преступлении и помолитесь обо мне. Я, – продолжал он, – когда был в мире, имел жену, мы оба держались учения Севера. Итак, пришедши в один день домой, я не нашел жены своей, но слышу, что она отошла к соседке, чтобы приобщиться. Соседка принадлежала к св. соборной церкви. Я тотчас побежал, чтобы остановить ее. Пришедши в дом соседа, я нашел что жена моя приняла уже св. часть и приобщилась. Схвативши ее за горло, я принудил ее, – о злодеяние! – извергнуть из уст св. часть и, взявши сию последнюю, в бешенстве бросал ее туда и сюда, и, наконец, она упала в грязь. Но тотчас молния восхитила св. приобщение с того места. Спустя два дня, является мне эфиоплянин, одетый в рубище, и говорит: «я и ты осуждены на одинаковое наказание». – «Кто ты таков?» спросил я его. Эфиоплянин отвечал: «я тот, который страдавшего за всех Господа Иисуса Христа ударил по ланите». Потому-то я, – заключил монах, – и не могу перестать плакать». Последователь Севера совершил ужасное преступление, повергнув святыню в грязь; но столь же ужасно согрешают и те, которые приемлют ее с сердцем, не очищенным от греховных скверн («Луг духов.» I. Мосха, гл. 29).

Преп. Макарий александрийский за свои подвижнические труды получил от Бога дар распознавания достойных причастников св. тайн от недостойных. Вот что он сообщает нам относительно этого. «Когда братия подходили к алтарю, чтобы принять из рук иерейских тело Христово, то можно было видеть, – говорит св. подвижник, – как некоторым из них эфиопы влагают в руки угли огненные, а тело Христово, подаваемое рукою иерейскою, возвращалось опять к алтарю. Между тем от достойных причастников бесы отбегали прочь. Самые тайны Божественные раздавал ангел Господень, стоявший с иереем у алтаря» («Чет. – Мин.» янв. 19).

 

7. Рассказы о врачующей силе св. Христовых тайн.

Матерь св. Григория назианзина, находясь в тяжких болезнях, как скоро приняла Божественное причащение из рук своего сына, тотчас исцелела. (См. в слов. Св. Григория на погр. отца своего).

К преподобномученику Епиктету, пресвитеру, один знатный вельможа привез дочь свою, пятнадцатилетнюю отроковицу, (бывшую три года в расслаблении, и просил его исцелить болящую. Св. Епиктет помолился Богу, помазал освященным елеем расслабленную отроковицу – она тотчас встала здоровою. При сем преподобный сказал сановнику: «если желаешь, чтобы никакой болезни не было в твоем доме, то в каждый воскресный день приобщайся с домашними твоими Божественных тайн тела и крови Христовой с чистым сердцем». («Чет. – Мин.» 7 июля).

Чрез св. тайны Господь подает немым глаголание. Св. Андрей, архиепископ критский, во младенчестве до семи лет был нем, но, по приобщении с родителями св. тайн он начал говорить: такова сила в св. тайнах! («Чет. – Мин.» 4 июля).

Чрез св. тайны Господь подавал прозрение слепым. Св. Иоанн постник, архиепископ константиноградский, положил на очи одному слепому часть тела Христова и сказал: «исцеливый слепого от рождения. Той да исцелит и тя», и он прозрел. Такова чудная сила св. Христовых тайн! («Чет. – Мин.» 2 сент.).

«Дивлюсь величию и животворности божественных тайн! пишет кронштадтский пастырь, о. Иоанн Сергиев. Старушка, харкавшая кровью и обессилевшая совершенно, ничего не евшая, от причастия св. тайн в тот же день начала поправляться». (См. кн. «Уроки благодатной жизни» по руководству кронштадтского прот. о. I. Сергиева стр. 33).

«Девушка, совсем умиравшая, после св. тайн в тот же день начала поправляться, кушать, пить и говорить, между тем как она была почти в беспамятстве, металась сильно и ничего не ела, не пила. Слава животворящим, и страшным Твоим тайнам. Господи!» (Оттуда же).

«Некто, бывши смертельно болен воспалением желудка девять дней и не получивши ни малейшего облегчения от медицинских пособий, лишь только причастился в девятый день поутру животворящих тайн, к вечеру стал здоров и встал с одра болезненного. Причастился он с твердой верою. Слава всемогуществу, благости и благопослушеству Твоему, Господи!» (Оттуда же).

Один из известнейших русскому обществу писателей подвергся тяжкой болезни. Врач пришел, пишет он, довольно рано, пощупал пульс посмотрел на язык и ни слова не сказал. Я спросил его, отчего по всей коже моей показавшиеся сперва красные пятна превратились в фиолетовые, а тут сделались черными? – «Да у вас и язык уже весь почернел», – отвечал он. Кажется, довольно бы сего приговора; он, выходя, остановился у дверей и вслух сказал слуге моему и случившемуся тут одному из инженерных офицеров: «не мучьте его понапрасну, не давайте ему более лекарств; я думаю, он и суток ее проживет».

О здравии больного отслужен был молебен. Затем он удостоился св. причащения, в день воздвижения Креста.

«По совершении сего вдруг так быстро стали приходить ко мне силы, без помощи лекарств, даже подкрепительных, о коих давно уже я слышать не хотел, что брат мой, не находи более присутствие свое для меня необходимым, чрез два дня, 16 числа (сентября) отправился…»

«Надо мной совершилось чудо, точно чудо!… Когда висел я над могилой и не упал в нее, на то была та же самая воля, без которой волос не спадет с головы человеческой. Многим ли удавалось быть одною узкою чертой отделенными от вечности и круто поворотить от нее вспять?… Я могу сказать, что я отведал смерти…» (Русский архив, 1892 г., ноябрь. Записки Филиппа Филипповича Вигеля. 192-195).

Приведем, наконец, замечательный рассказ из автобиографии И. В. Лопухина. «Неожиданный перелом болезни к совершенному выздоровлению стоит того, чтобы описать его. – Все знающие, как действие силы милосердия Божия чрез веру и растворение сердца любовью разливается и на физическую натуру, с удовольствием, конечно, прочтут сие описание.

От простуды сделалась у меня, при беспрестанном почти кашле, боль в груди и боку, и несколько недель продолжалась уже изнурительная лихорадка, верная предвестница чахотки, которую медики, и в числе их один искренний мой приятель, мне и объявили решительно, успокаивая меня только тем, что в рассуждении лет моих, уже не самых молодых, могу и еще несколько лет прокашлять.

Занемог я в великий пост. На страстной неделе семейство наше всегда имело обычай говеть. Отец мой, в расслабленном его состоянии, не мог ездить в церковь и причащался дома. По болезни своей и я также дома должен был тогда причаститься после обедни.

В день причастия долго утром пролежал я от болезни в постели, насилу встал. Между тем торопили меня идти к отцу моему в спальню – слушать правило. Все это тревожило нетерпение, больному еще больше свойственное. Отслушав правило, пришел я в свои комнаты одеваться. Я спешу, а камердинер мой еще и умываться мне не приготовил. Рассердился я до исступления, ругал его, не бил только от говорившего еще несколько во мне чувства долговременной любви к нему и внимания по отлично хорошему его поведению. Но брань моя была такими язвительными словами, что побои легче бы ему, конечно, были. Он дрожал, бледнел, синие пятна показывались на лице его. Увидев это, почувствовал я вдруг вею мерзость моего поступка и, залившись слезами, бросился в ноги к моему камердинеру. Можно себе представить, какая это была сцена!

Тут мне сказали, что священник пришел с дарами. Я пошел, в слезах же и, рыдая, причащался, и причастился подлинно.

Проводя священника, лег я отдохнуть. Уснул с час и, проснувшись, почувствовал в теле моем такую теплоту здоровья, какой медики уже для меня в натуре не предполагали. Словом, я проснулся здоров.

Скоро после того приехал ординарный дома нашего доктор. Посмотрел у меня пульс удивился: «вы совсем здоровы, говорил он мне: в пульсе вашем не только уже нет нисколько лихорадки, да он такой чистый и свежий, как бы у самого здорового человека. Ну, рад я, прибавил он, что порошки мои так вам помогли; однако, скорость перемены необыкновенная».

Надобно приметить, что он мне лекарства выписывал, а я их не принимал, и все уже тогда давно оставил. За несколько дней пред тем принял было я один именно из тех, по его мнению, целительнейших порошков его, но у меня пошла кровь, горлом и один медик, который но приязни меня всякий день посещал, советовал их не принимать, как могущих ускорить разрушительные следствия моей болезни.

Таким образом я совершенно выздоровел от болезни смертельной; только слабость некоторая продолжалась почти все лето.

Поют: дивен Бог во святых Своих; но ежели можно осмелиться сказать, то Он еще дивнее в грешниках». (Этот рассказ помещен в «Чтениях Общества истории и древностей», кн. 2-я за 1860 г.).

 

8. Рассказы о силе и значении таинства покаяния.

1. Один инок безмолвствовал в некотором монастыре, и молитва его постоянно состояла в следующем: «Господи! нет во мне страха Твоего: пошли мне или тяжкий недуг, или напасть, чтоб хотя таким образом пришла окаянная душа моя в страх Твой; знаю, что грехи мои сами по себе непростительны; много согрешил я пред Тобою, Владыко, согрешил много и тяжко, но ради милости Твоей, по святой воле Твоей, прости мне грех мой. Если же и этого не может быть, то помучь меня здесь, чтоб здешними муками была несколько ослаблена мука будущая. Начни казнить меня отселе, Владыко, казнить не в гневе Твоем, а в человеколюбии». Брат провел целый год, молясь таким образом в согрешении и смирении сердца, в строгом посте. Между тем постоянно соприсутствовала ему мысль: какое значение имеют слова Господа: блажен плачущии, яко тии утешатся? Однажды, когда брат, объятый печалью, по обычаю сидел на земле и плакал, напал на него тонкий сон. Явился к нему Христос-Спаситель, воззрел на него милостиво и сказал тихим голосом: «что с тобою? О чем ты плачешь?» Брат отвечал Господу: «Господи! я пал». Явившийся сказал на это: «восстань!» Брат отвечал, сидя на земле: «не могу встать, если Ты не прострешь руки Твоей, и не восставишь меня». Господь простер руку и воздвиг его. Явившийся опять сказал тихо: «что ты плачешь, о чем скорбишь?» Брат отвечал: «Господи! как мне не плакать и не скорбеть, когда я столько прогневал Тебя?» Тогда Явившийся простер руку Свою, приложил ладонь к сердцу брата, и, погладив его сердце, сказал ему: «не скорби: Бог поможет тебе, Я уже не буду карать тебя, потому что ты сам наказал себя. Ради тебя Я пролил кровь Мою: пролию и человеколюбие Мое на всякую душу, приносящую покаяние». Брат, пришедши в себя по окончании видения, ощутил сердце свое исполненным радости, и принял извещение, что Бог сотворил милость с ним. Прочее время жизни своей он провел в великом смирении, славословя Бога, и отошел к Богу в этом настроении исповедания. («Отечник», епископа Игнатия, стр. 436).

2. «Жил некто Викторин, – пишет св. Григорий Двоеслов, – который назывался и другим именем Эмилиана, достаточный человек; но так как при богатстве вещей преобладает греховность плоти, то он, впал в некоторое преступление. Проникнутый размышлением о своей виновности, он сам восстал против себя самого, оставил в этом мире все и поступил в монастырь. В этом монастыре он показал такое смирение и такие подвиги покаяния, что все братия, которые там возрастали любовию к Богу, принуждены были презирать свою жизнь, когда видели его покаяние, ибо он со всем усердием души старался распять плоть, переломить собственную волю, потаенно молиться, омывать себя ежедневными слезами, желать себе презрения и страшиться почтения от братии. Он привык вставать ранее всех братий на ночные бдения, и так как гора, на которой стоял монастырь, с одной стороны выдавалась, то он имел обыкновение выходить туда прежде бдений для того, чтобы тем свободнее ежедневно изнурять себя плачем покаяния, чем потаеннее было место. Но в одну ночь бодрствующий настоятель монастыря, увидев его тайно выходящего, тихо пошел за ним издали. Увидев его в горной пещере простершегося на молитву, он хотел дождаться, когда тот встанет чтоб узнать самую терпеливость его молитвы, как вдруг пролился с неба свет на того, кто лежал простертым на молитве, и такая ясность распространилась в том месте, что вся часть той стороны побелела от того света. Увидев это, настоятель испугался и ушел. И когда, по продолжительном времени, тот брат возвратился в монастырь, авва его (т. е. настоятель монастыря), чтоб узнать, сознавал ли он над собою пролияние такого света, старался выведать от него, говоря: «где ты, брате, был?» Но он, думая, что может скрыться, отвечал, что он был в монастыре. Авва вынужден был сказать, что он видел. Но тот, видя, что открыт, сказал и то, что было тайною для аввы, присовокупляя: «когда ты видел свет, нисходящий на меня с неба, тогда вместе приходил и глас, глаголящий: грех твой отпущен». И хотя всемогущий Бог мог и молча очистить грех его, однако же, издавая глас, осиявая светом, Он хотел примером Своего милосердия потрясти наши сердца к покаянию». (Из расск. св. Гр. Двоеслова).

3. При императоре Маврикии, на границах Фракии, появился страшный разбойник, который грабежами и убийствами своими навел ужас на все соседние места, так что никто не отважился и проходит там, где он производил разбои. Правительство не раз посылало отряды солдат, чтобы схватить его; принимали все меры предосторожности и хитрости, чтобы нечаянно застигнуть его, но ничто не удавалось. Наконец, император решился послать к нему от себя лично свои повеления с одним молодым человеком, который взялся доставить их разбойнику и исполнил поручение с точностью. Едва только увидел разбойник указ царский, как весь изменился, будто пораженный некоторою божественною силою, тотчас оставил гнусное занятие свое и поспешил повергнуться к ногам императора, рассказал пред ним все преступления свои и предал себя его милости.

Император простил разбойника. Но угрызения совести так мучили бывшего преступника, что он скоро заболел и был отправлен в общую врачебницу, где болезнь его усилилась до последней степени. Чувствуя себя близким к смерти и припоминая грехи жизни своей, он сильно сокрушался об них, и одно только упование на милосердие Божие удерживало его от отчаяния. Уста его невольно, вслед за сердцем, произнесли такую молитву к Иисусу Христу: «О, преблагий Спасителю, будь милосерд ко мне, как Ты милосерд был к разбойнику, распятому одесную Тебя, приими слезы мои, источаемые мною при дверях смерти! Ты милостиво принял пришедших на делание и во единонадесятый час, хотя они уже ничего не могли сделать достойного милости: ради сей же благости Твоей воззри благоутробно и на мои слезы, и соделай их для меня второю купелию крещения, да очищуся и получу прощение всех, грехов моих».

Молитву эту слышали многие, окружающие одр умирающего. При этом из очей кающегося в таком обилии источались слезы, что ими пропитан был весь платок его. Наконец, он умер с теми же чувствами сердечного сокрушения.

В это время врач, посещавший больницу, человек весьма даровитый и известный по своим знаниям и опытности, видел сон, или лучше видение, в котором представилось ему, что около постели больного разбойника было множество эфиопов, из коих каждый имел в руках лист, исписанный преступлениями умирающего; тут же были и два лица, блиставшие светом, которые исследовали, не совершил ли умирающий каких-либо добрых дел. Принесены были весы, и когда эфиопы положили на одну сторону их все листы свои, то эта сторона быстро спустилась, а другая поднялась высоко; два же ангела, присутствовавшие при этом, говорили: «а нам неужели нечего положить на другую сторону весов, чтобы склонить их сюда?… Так было ли время сделать ему какое-нибудь доброе дело, когда он недавно оставил свои злодеяния?…» Они, однако ж, приступили к одру его и, нашедши платок, которым он отирал слезы, сказали: «положим его на весы, и если Бог приложит тяжесть милосердия Своего, то желания наши исполнятся». Едва они успели сделать это, как весы склонились на их сторону, а листы, бывшие на другой стороне, исчезли. «Милосердие Божие, – воскликнули ангелы, – препобедило неправды этого грешника!» Они тотчас же прияли к себе его душу, а эфиопы со стыдом бежали.

Врач проснулся после этого видения и тотчас отправился в больницу, желая проверить истину своего видения. Больной только что скончался, и платок, промоченный слезами, еще лежал на глазах его.

Присутствовавшие при его кончине свидетельствовали о его покаянии, и врач, взявши платок, пошел с ним прямо к императору, рассказал ему свое видение и то, что узнал от других, потом присовокупил следующее: «ты знаешь, благочестивейший император, что говорит евангелие о разбойнике, получившем при смерти своей прощение грехов от Иисуса Христа; вот человек, которому Спаситель дарует ныне ту же благодать под державою твоею». («Воскр. чт.» XVII, 459).

4. Преподобный Павел препростый, смотря однажды на входящих и церковь, как прозорливец, увидел вместе с другими пришедшего человека, имевшего лицо совершенно потемневшее, окруженного демонами, а вдали за ним идущего ангела-хранителя – унылого и сетующего. Что же? этот самый человек, бывший в плену демонов и уподобившийся им, как сынам тьмы, по самому виду своему, когда возвращался из церкви, представился преподобному совершенно изменившимся. Вместо черноты видна была светоносная белизна на лице его; ангел – хранитель шел с ним рядом и блистал радостью небесною, а демоны шли уже вдалеке от бывшего раба своего, и не смели приблизиться к нему.

Как произошла эта перемена? Грешник, вступив во храм, поражен был гласом Божиим в пророчестве Исаии: измывайтеся, и чисты будете, отымите лукавство от душ ваших, престаните от лукавств вашим, научитеся добро творити, и проч. (Исаии 1, 16 и дал.), вдруг почувствовал опасность своего греховного состояния, обратился с слезным раскаянием к милосердному Спасителю, и тут же положил решительное намерение исправить жизнь свою. Так рассказывал он сам преподобному Павлу, который открыл это чудо благодати Божией братиям. Вот, – говорит св. старец, – какую любовь, имеет Бог к грешникам кающимся! Так учит Он нас не предаваться отчаянию, сколько бы ни были мы грешны, а прибегать с покаянием к Его человеколюбию и милосердию. («Чет. – Мин.» марта 7).

5. Однажды преп. Нифонт, увидал двух ангелов, которые несли душу человека на небо, не допуская истязать ее на воздушных мытарствах. Бесы – воздушные мытари начали вопиять: «зачем вы эту душу не отдаете нам? Ведь она наша». Ангелы сказали: «а чем вы докажете, что она ваша?» -«Да она, – отвечали бесы, -до смерти только одно зло делала, и нет греха, которого бы она не сотворила; она была порабощена страстям и без покаяния разлучилась с телом; а кто умер рабом греху, тот наш». Один из ангелов ответствовал им: «так как вы всегда лжете, то вам не верим, пусть будет призван ангел- хранитель этой души, ему и дадим веру, ибо он лжи не скажет». Ангел-хранитель явился, и ангелы спросили его: «душа эта покаялась, или в грехах оставила тело?» -«Подлинно, человек этот грешник был, – отвечал ангел – но когда стал болеть, тогда со слезами исповедал Богу грехи свои и с воздетыми на небо руками усердно просил Бога о помиловании». Тогда ангелы удержали у себя душу, и бесы были посрамлены. Но они не успокоились и снова возопили: «уж если этот человек мог быть помилован, то значит спасется и весь мир, и в суе мы трудимся?» – «Да, – отвечали ангелы, – все грешники, исповедающие грехи свои смиренно и со слезами, от Бога получат прощение, а те, которые умирают без покаяния, будут судимы Богом». И с этими словами «отыдоша, – сказано, – ко вратам небесным, и спасена бысть душа та». («Пролог», декабрь).

 

9. Примеры чудесного избрания и призвания на епископство.

1. В городе Комане, неокесарийской области, умер епископ. Граждане упросили Григория чудотворца притти к ним избрать и рукоположить в их осиротевшей церкви епископа. Многие указывали Григорию на людей ученых, образованных и просвещенных, но Григорий ни одного из них не признал достойным этого великого сана. Один из предстоявших с насмешкою сказал: «не избрать ли уже нам во епископы Александра?» Все засмеялись от этой шутки. – «А кто такой Александр?» спросил Григорий. Ему отвечали, что Александр жжет уголья и продает их на рынке. «Приведите его сюда», сказал св. Григорий. Когда привели Александра на собор, некоторые из предстоявших, взглянув на него, громко засмеялись: от угольев он был черен, и притом в рубище. Когда Александр приблизился к Григорию, тот тотчас извещен был Духом Божиим, что этот Александр да будет епископом. Григорий приказал Александру сходить умыться, одеться в приличную одежду и явиться на собор. Когда возвратился Александр, Григорий чудотворец в присутствии всех начал испытывать его в знании св. писания; изумил всех Александр своим умом и красноречием. Он был человек в высокой степени просвещенный, но из любви к Богу избрал такую смиренную жизнь. И святитель Григорий рукоположил Александра во епископа команского. Первое поучение его к народу привело в умиление сердца всех. Все благодарили Бога, даровавшего им такого пастыря. Благодать Св. Духа исходила из уст его, и св. церковь причла его к лику святых. («Чет. – Мин.»).

2. Св. Епифаний, посетив спасавшегося на острове Кипре преп. Илариона Великого, хотел отплыть оттуда в город Аскалон. Но корабль, на котором отплыл в Аскалон Епифаний, был принесен бурею снова к берегам кипрским и именно пристал близ кипрского города Саламина или иначе Констанции кипрской. В это время в Саламине был собор епископов для избрания нового архиепископа на место умершего. Несколько дней епископы возносил молитвы к Богу, дабы Он Сам явил им мужа, достойного этого сана. Между ними был один епископ старейший, уже пятьдесят лет прослуживший в сане епископа, по имени Паппий – муж святой и прозорливый, который сподобился и пострадать за Христа: будучи схвачен нечестивыми вместе с архиепископом саламинским Геласием, он после многих мук был отпущен живым. Все епископы кипрские имели его себе вместо отца и почитали, как исповедника и мученика Христова. Сему-то старцу епископу было открыто от Бога о пришедшем в город Саламин иноке Епифании и повелено было, взяв его, посвятить во архиепископа тому городу. В ту пору было время осеннее и происходило снятие винограда. И вот, Епифаний сказал ученикам своим (Иоанну и Полувию, с которыми путешествовал): «пойдемте, чада, в город и купим себе винограду на дорогу» (ибо намерен был вскоре отплыть оттуда). И пошли на торжище. Подошедши к продавцу винограда и взяв в руки две большие виноградные кисти, Епифаний спросил: что стоит это? Вдруг сказали, что идут епископы. Оглянувшись, Епифаний увидел идущего старого епископа Паппия, поддерживаемого двумя диаконами, и с ним – трех других епископов. Епифаний, забывшись, держал в руках виноград и, смотря на епископов, удивлялся тому, что они так просто идут к нему. Блаженный Паппий, увидев преподобного Епифания, познал его Духом Святым и сказал: «Авва (отче) Епифание, оставь виноград и иди с нами во святую церковь». Епифаний вспомнил слова Давида: возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем (Пс. CXXI, 1) оставив виноград, пошел с епископами. Вошедши в церковь, он увидел собор епископов, которые сказали ему: «Бог послал к нам тебя, авва, дабы ты был архиепископом сему граду и всему кипрскому острову». Но Епифаний отказывался, называя себя грешным и недостойным столь высокого сана. Епископы же, не слушая его мнений, начали посвящать его в сан священнический. И плакал преподобный, почитая тяжелым для себя то посвящение, а бремя святительства неудобь носимым. Тогда святой епископ Паппий сказал ему: «нам следовало молчать, чадо, о бывшем нам о тебе откровении, но так как я вижу тебя скорбящим и плачущим, то мне уже необходимо возвестить тебе то, что Бог благоволил открыть нам. Эти собравшиеся здесь святые отцы-епископы возложили на мое недостоинство избрание архиепископа, сказав мне грешному: «прилежно помолись ты Богу, и веруем, что Он явит тебе мужа, достойного архиепископства!» Затворившись в своей келье, я молил о том Владыку Спасителя, и вдруг, подобно молнии, облистал меня свет, и я услышал голос, говоривший ко мне грешному: «Паппий, Паппий, слушай!» А я, испугавшись, спросил: «что велишь. Господи мой?» Тогда голос отвечал мне: «встань и иди на торг, там ты увидишь инока, покупающего виноградные кисти, лицом и головой похожего на пророка Елисея и имеющего при себе двух учеников. Взявши его, посвятите в сан архиепископа, а имя тому иноку – Епифаний». И я, вставши, вспомнил то, что мне было повелено, посему ты, чадо, не противься изволению Божию, но внимай стаду, в котором Дух Святый поставляет тебя епископом». После сего Епифаний, падши, поклонился святому епископу Паппию, повиновался воле Господней и принял посвящение в сан архиепископа саламинского. («Чет. – Мин.»).

3. На 12-м году отроку Елевферию (впоследствии св. Алексею, митрополиту московскому) уже открыто было высокое назначение его. Раз раскинул он сети на птичек, и, долго сторожа их, от утомления задремал. Неожиданно слышит он голос: «Алексий! к чему такой труд твой? тебе надо быть ловцом людей». Пробужденный тем, отрок изумился необыкновенному голосу я имени Алексия. Это видение глубоко запало в душу его; он стал молчалив, оставил игры и много стал думать о жизни и ее назначении. Родители изумились перемене жизни его, спрашивали у слуг о причинах перемены, но те могли сказать только то, что Елевферий часто уходил в места уединения. Спрашивали самого отрока, отчего он уклоняется от людей и занимается только книгами? К чему изнуряет себя постом? «Не печальтесь о мне, добрые родители, отвечал отрок: не делаю я худого, а желаю успевать в благом; пусть исполнится надо мною воля Господня». На 15 году Елевферий уже решился посвятить себя монашеской жизни. На 20 году (в 1320 г.) вступил в московский Богоявленский монастырь и тогда же пострижен с именем Алексия, с тем самым, которое он слышал в сонном видении, за семь лет пред тем. Хотя Богоявленский монастырь был на шумной торговой улице, но Алексий нашел покой здесь, предавшись подвигам. Он проводил время то в храме, то в молитвах келейных; читал книги и усердно изучал священное Писание ветхого и нового завета; бдением ночным иссушал плоть и очищал сердце. (Из кн. «Русские святые, чтимые всею церковью или местно», Филарета, архиеп. черниг. Ч. I СПб., 1882 г., стр. 225-226).

 

10. Рассказы о наказании Божием за оскорбление служителей алтаря Господня.

1. К концу второго года управления воронежскою паствою св. Тихона, относится случай, описанный его келейником.

Осенью святитель Тихон, проезжая московским трактом на погребение помещика, остановился в селе Хлевном для перемены лошадей. Крестьяне не давали ему лошадей и дерзко говорили: «ты ведь не губернатор наш, чтобы скоро собрали мы лошадей». Когда архипастырь сказал, что надобно почитать и архипастыря, они оскорбили его новою грубостью: «ты, говорили, пастырь над попами да над дьячками». В этих словах, очевидно, звучал голос века, отзыв представителей времени. Пастырь говорил: «побойтесь Бога, не мучьте меня». И едва послушали его. Впоследствии, уже в Задонске, виновные приходили просить прощения святителя. «Он, говорили, проклял, и у нас падают все хорошие лошади». Святитель был болен тогда и чрез келейника отвечал, что он не проклинал, а Сам Бог наказывает их за оскорбление пастыря, чтобы они пришли в себя; он же с любовию разрешил их кающихся. (Из кн. «Жития святых» архиеп. Филарета Гумилевского, авг. 13, стр. 96).

2. В приходе одного священника (из малороссийских казаков) был некто казак Максим, человек характера строптивого, а особенно когда был нетрезв, что случалось с ним, к несчастию, нередко. Священник по обязанности пастыря при всех удобных случаях увещевал его исправиться и бросить пить. В одно время, видя этого Максима, опять бесчинствующего в пьяном виде, он сделал ему замечание: «как ты, Максим, нехорошо делаешь, как грешишь!» Но Максим, вместо того, чтобы послушаться наставлений, наговорил священнику много грубостей и бранных слов, и на замечание его: «да я же твой духовник», сказал: «да щоб я тебе не бачив, як и умирать буду )». Тем дело это и кончилось тогда.

Прошло с того времени несколько лет, и случилось, что этот Максим заболел. Домашние его просят священника напутствовать больного, и он пошел к нему с святыми дарами; но лишь только вошел он в избу, больной, бывший в сознании и разговаривавший, вдруг в присутствии духовника онемел, обеспамятел и в исступлении смотрел, ничего не видя. Сколько ни заговаривал с ним священник и домашние его, он оставался в онемении. Делать было нечего, священник вышел из избы и хотел идти домой, как вдруг домашние говорят, что больной очувствовался и просит духовного отца воротиться. Он воротился, но, как только вошел в избу, больной опять обеспамятел и сделался неспособным принять напутствование.

На другой день родные больного опять просят священника исповедать и приобщить его, докладывая, что он уже «в чувстве». Священник, полагая, что больной, может быть, от него только не может получить напутствование, сам не пошел к нему, а пригласил другого священника; но что ж? и с этим происходит то же самое: до прихода его больной говорил и был в сознании, а как скоро священник вошел к нему в избу, – он пришел в бессознательное состояние и онемел; священник вышел из избы и больной опять пришел в чувство; священника снова просят возвратиться, но, когда он входил в избу, больной снова терял сознание.

Так этот бедный и умер без напутствования св. тайнами.

Да простит и помилует его Господь Бог! («Странник» за 1861 г.).

3. С одним священником тобольской епархии был следующий случай. Он был определен в село, где не было еще церкви. Нужно было вновь строить ее. Но прежде церкви общество возымело желание наскоро выстроить молитвенный дом и купить в него церковные принадлежности для службы Божией, – крест, евангелие, облачение, кадило, колокола и другие вещи. Для рассуждения об этом собралась крестьянская сходка. На сходке отвели лес для молитвенного дома, и по предложению священника каждый крестьянин стал жертвовать на покупку церковных вещей, кто сколько мог. Все жертвовали по своему достатку, только один самый богатый крестьянин не хотел ничего дать, как ни уговаривали его священник и соседи. Наконец, после долгих усовещеваний он согласился пожертвовать 20 рублей. Не с охотою дал он эти деньги, да и то с условием употребить их на колокол весом не менее пяти пудов.

Вскоре с собранными деньгами ктитор поехал в ближайший уездный город покупать церковные вещи. Все купил он, как следует, только пятипудового колокола в городе не нашлось. Пришлось ему купить самый большой колокол в 2 пуда. Богач сильно оскорбился этим и при других назвал священника лжецом и обманщиком. На другой день после этого священник пошел посмотреть, как шли работы по постройке часовни, и там встретился с богачом. Богач грубо стал бранить священника. Тот старался втолковать ему, что никто в этом деле не виноват, но богач нисколько не унимался. На третий день еще раз пришлось священнику встретиться с ругателем, и в третий раз он выслушал от него брань. Обиженный священник ушел домой и в душе сильно был встревожен. Но не успел он, как следует, успокоиться, входит к нему в дом сын богача и просит поехать с ним исповедать его больного отца.

Священник сначала не поверил словам приехавшего и думал, что его обманом хотят заманить в дом, чтобы еще более обругать там. Поэтому ехать отказался. Сын богача отправился домой, но скоро опять вернулся и, кланяясь в ноги, убедительно просил к себе священника. При этом он говорил, что отец его терпит сильные мучения. Священник более не стал отказываться и поспешил к больному. Только что он вошел в дом, как больной повалился ему в ноги и сказал: «батюшка! согрешил я, прости меня! Мне свернуло рот на сторону и тело режет, как ножами. Чувствую, смерть приходит, прости меня, не дай мне совсем погибнуть».

Незлобивым пастырь простил его и, исповедав, причастил св. Дарами. Еще не уезжал он, а страдания больного немного поутихли. Чрез три месяца больной без всякого лечения выздоровел. Так Господь наказывает за оскорбление Своих служителей. («Душепол. разм.» 1887 г.).

 

11. Рассказы об услышании молитв, почерпнутые из церковной истории и, житий святых.

1. Жители одного села пришли к преп. Феодору, именуемому Сикеоту, и со слезами молили его придти к ним и прогнать саранчу, которая, подобно облаку, спустилась на нивы их и виноградники и производила ужасные опустошения. Преподобный внял просьбе сих несчастных земледельцев, пришел в их село, и целую ночь провел в их церкви, молясь о них Богу. На другой день, утром, он вышел на нивы и здесь, взяв в руку несколько саранчи, еще совершил молитву о спасении несчастных земледельцев. И так как во время молитвы саранча в руке его умерла, то возблагодарил Господа, и с уверенностью сказал окружающему его народу: «возвратимся в церковь, дети. Господь не замедлит явить нам милость Свою!» И, действительно, на другой день земледельцы увидели, что вся саранча погибла на нивах их. (Из «Метафраста» Пам. преп. Феодора совершается 22 апр.).

2. Однажды подвижник Аммон пошел посетить авву Антония, и сбился с пути. Присевши, он немного соснул; потом, вставши от сна, молился Богу так: «молю Тебя, Господи Боже мой, не погуби создания Твоего!» И явилась ему как бы человеческая рука, висящая с неба, которая показывала ему путь до тех пор, пока он пришел и стал у пещеры аввы Антония (Из «Скитского патерика»).

3. Преподобный Лука, урожденец елладский, от юных лет возлюбив иноческие подвиги, ушел тайно от своей матери, и в одном из афонских монастырей постригся в новоначалие. Евфросиния (имя его матери), зная благочестие сына, хотя и догадывалась о святом его подвиге, но, будучи вдовою, не могла переносить разлуки и беспрестанно молилась Богу: «Господи! Ты свидетель вдовства моего и всех огорчений с ним соединенных, не забудь меня до конца; не отними у меня единственную отраду жизни, любезного сына! Я не запрещала ему жить по Твоему закону; я была ему матерью не только по плоти, но и по душе, хотела видеть его совершенным в добродетелях. Господи! не презри слез моих, возврати мне сына, да прославлю имя Твое святое!»-Так молилась осиротевшая мать – и Господь услышал молитву ея: в одно время игумен обители, в которой подвизался св. Лука, узрел в сонном видении плачущую мать. – «Зачем меня, бедную вдову, так жестоко обижаешь? вопияла она к настоятелю. Зачем отнял у меня единственного сына, утеху моей старости? Возврати мне сына, или не престану жаловаться на тебя Богу». – Устрашенный игумен пробудился, долго размышлял о сновидении, и, наконец, почел за пустое мечтание. – Но в следующую ночь увидел то же; и третью ночь услышал вопль сетующей матери. Тогда, наконец, он познал, что это не есть действие духа – искусителя, но явление Богом устрояемое, долго размышлял он о каждом иноке порознь и, так как св. Лука всегда скрывал от него и всей братии свой род и отечество, пришел к мысли, что сновидение относится к нему. На следующий день он призывает к себе Луку и говорит с гневом: «как осмелился ты обмануть нас, уверив, что не имеешь родителей? Как дерзнул жить с нами, имея ложь в сердце своем? знаешь ли, кто начальник лжи? Уйди от нас; уйди даже из пределов афонских и возвратись к твоей родительнице: уже третью ночь она укоряет и смущает меня. Горе тебе, если меня ослушаешься!» Пораженный Лука стоял неподвижно, и, потупив глаза свои, не смел выговорить ни одного слова: он плакал, не желая оставить святую дружину. Тогда настоятель сжалился над ним и сказал с кротостью: «сын мой! теперь непременно возвратись к своей матери, а после Сам Господь поможет тебе в добром намерении. Послушайся: я вижу, что ее молитва имеет великую силу у Бога и может уничтожить все твои молитвы; иди с миром и помни, что без благословения родительского ничего предпринимать не должно». – Выслушав это, св. Лука в молчании поклонился настоятелю, простился с братиею и отправился в путь свой.

Кто может описать удивление и радость Евфросинии при виде сына! Она бросилась обнять его, но вдруг остановилась, возвела очи и руки на небо и воздала благодарение Богу. – «Благословляю Тебя, Господи, сказала она, что не оставил молитвы моей». Потом облобызала сына своего. Святой Лука пробыл у своей матери четыре месяца, но, стремясь сердцем и душою к Богу и к житию безмолвному, начал у нее просить позволения удалиться в пустыню. Богобоязненная Евфросиния благословила его, ибо знала она, что Бога должно почитать и любить более, нежели родителей, и ее молитвы были вторым вождем на пути спасения сына. («Чет. – Мин.» – февраль).

4. Св. Феодор, бывший епископом едесской церкви, в отроческих летах часто терпел насмешки от товарищей и строгие выговоры от учителей за то, что плохо учился грамоте.

Но для отрока всего горестнее была печаль отца и матери, которые, казалось, не ожидали от него ничего доброго. Но не леность и нерадение были причиною его безуспешности, а неимение природных дарований.

Когда ни родители, ни наставники не могли содействовать успехам его образования, он сам нашел силу, которая одна в состоянии была, если можно так выразиться, пересоздать его душу. Эта сила была молитва. Он рано пришел в церковь и скрылся под св. престолом. Тут, никем не замеченный, молясь Богу о просвещении разума, Феодор уснул. Между тем собрались священнослужители, пришел архиерей, и началась божественная служба.

Во время богослужения спящий Феодор увидел ангелоподобного отрока, который питал его медом. Обрадованный и вместе устрашенный, Феодор проснулся и, не успев опомниться, вдруг вышел из-под престола. Архиерей и все бывшие тут удивились внезапному явлению мальчика, и начали спрашивать, кто он и что его побудило тут спрятаться? Феодор рассказал все подробно и открыл свое сновидение. С того времени св. Феодор начал преуспевать в учении, и вскоре своими успехами превзошел всех сверстников («Чет. – Мин.»).

5. Татарский хан Амурат, слыша о чудесах св. Алексия, совершаемых им молитвою, прислал в Москву требование, чтобы угодник Божий прибыл в Орду и исцелил его ослепшую жену Тайдулу. По смирению своему, считая это выше своих сил, св. Алексий отказывался ехать, – однако, по усильной просьбе князя, для блага отечества решился исполнить требование хана. Что же делает святитель? Он пред отъездом совершает в Успенском соборе пред мощами св. Петра молебен, во время которого свеча зажигается сама собою и служит знамением Божия благоволения. С этою свечою приехав в столицу татарскую, святитель опять совершает молебен с водосвятием, причем зажигает свечу, усердно молится и окропляет больную водою. Чудодейственная помощь не замедлила явиться. Царица внезапно прозрела, и святитель, одаренный ханом, приносит его благоволение для всего нашего отечества чрез исходатайствование от него облегчения тяжкой доли. (Из жития свят. Алексия, мит. московского).

6. В ряду рассказов об услышанных Богом людских молитвах передадим высоко назидательный и вместе трогательный рассказ об одном афонском иноке, который слезно и долго молился Богу о том, чтобы Он лучше здесь его наказал, но и помиловал бы его после смерти. «Здесь, Спаситель мой, накажи меня, как чадолюбивый и сердобольный Отец, а там прости, как единый безгрешный и многомилостивый Бог, ибо если здесь не вразумишь несчастного, и не дашь ему сердечного озарения, чтобы ежедневно без стыда приносил он покаяние во грехах своих: что там делать ему, не имеющему оправдания? Итак, здесь, Спаситель мой, здесь, где наслаждался я прелестью греха, вразуми меня, как благосердый и чадолюбивый Отец, а там прости мне, как милостивый Бог, единый безгрешный!» (Слова св. Ефрема Сирина).

Непрестанный молитвенный вопль старца, наконец, проник небеса и дошел до Господа Бога. Однажды, но обычной молитве, старец прилег отдохнуть и погрузился в тихий сон. В первые мгновения сна он был поражен ослепительным сиянием, разлившимся по келье. Старец боязненно осмотрелся, и его взоры остановились на кресте, к которому пригвожден был Божественный Страдалец, Господь наш Иисус Христос; терновый венец лежал на израненной главе Его; из рук, из ног и из ребра Его кровь струилась потоком; от лица Искусителева, от Его кротких взоров исходило удивительное сияние. Старец затрепетал от радости, пал пред Господом на колени и залился слезами… «Что ты так горько и беспрестанно плачешь? Чего ты хочешь от Меня?» – спросил кротко с креста спаситель плачущего старца. -«Господи!» – воскликнул старец, умиленно скрестив на груди руки – «Ты знаешь, как я огорчил Тебя; Ты видишь, как много у меня грехов: покарай меня за них в настоящей жизни, как Тебе угодно, и помилуй меня по смерти. Более ничего я не хочу, более ничего я не прошу от Тебя». – «Хорошо, – отвечал Господь – будет по твоему желанию». – Видение кончилось. Старец, сильно потрясенный чувствами неизъяснимой радости от лицезрения и сладкой беседы Господа, не пробуждаясь еще, ощутил, что его внутренность вся как будто подорвалась; он пробудился в действительно увидел, что у него появилась огромная грыжа; она и осталась таковою навсегда.

Если б знали мы, если б дано было видеть нам преждевременно, что нас ждет за гробом и в последние минуты жизни, конечно, как говаривал один св. отец мы целый век согласились бы с удовольствием просидеть в келье, переполненной язвительными червями, чем пробыть несколько времени в аду. (Извлеч. из № 135 «Тр. лист.»).

7. Препод. Иулиан пустынник, по словам блажен. Феодорита, живя в Пароянской стране при реке Евфрате в пещерах пустыни с сонмом иноков, избравших его на пути спасения в руководители, имел постоянное в устах своих псалмопение св. пророка Давида, непрерывное в уме размышление и молитвенную беседу с Богом. Недовольствуясь этим, он часто удалялся на время из своей пещерной кельи в дальнейшую глубь пустыни, верст за 50, для уединенной молитвы и брал с собою кого-нибудь из братии, по желанию их, для соучастия в молитве. В одно время ему сопутствовал юноша Астерий, который по прошествии трех дней пути стал изнемогать от нестерпимого зноя в пустыне; мучимый жаждою, он однако же стыдился сказать старцу о своих страданиях, о которых тот предупреждал. Наконец, обессилев совершенно, Астерий умолял старца сжалиться над ним. Так как предстояло еще много пути, то Иулианий предложил юноше возвратиться назад. Но Астерий не знал пути к пещере, тому же и не мог идти, потому что силы его истощились от жажды, томившей его. Тогда человек Божий, тронутый страданием своего спутника, снисходя к слабости его, преклонив колена, усердно воззвал к Богу, оросив землю горячими слезами, о спасению юноши. И молитву праведника услышал Бог: капли слез, упавших на землю, превратил в водный источник. «Это источник, – повествует Феодорит, – сохранился и до ныне, как памятник молитвы благочестивого старца, подобной молитве Моисея. Ибо как Моисей, ударив жезлом по сухому камню, извел потоки вод, чтобы напоить многие тысячи людей, изнемогавших от жажды, так и этот богоугодный старец, оросив слезами сухой песок, произвел воду, чтобы утолить жажду одного юноши». Этот юноша, известный впоследствии подвижник Астерий, был основателем обители в окрестностях Гиндара (селение близ Антиохии) и воспитал многих знаменитых добродетелями учеников. (Из кн. «Жития святых», архиеп. Филарета черниговского, окт. 18, стр. 184-186; 360).

8. Во время одного морского плавания св. Григорий Богослов едва, не погиб. Только его усердная молитва в соединении с молитвами родителей спасла его от угрожавшего потопления.

Об этом опасном плавании сам Григорий рассказывает так: «время было самое неудобное для плавания; но меня влекла страсть к наукам, особенно же меня ободряло то, что корабельщики были как бы свои. Но едва мы совершили несколько пути, – поднялась страшная буря, какой, по словам плывших со мной, и не было дотоле на их памяти. Двадцать дней и ночей лежал я на корме корабельной, призывая в молитвах царюющего в горних Бога; пенистая волна, подобная горам и утесам, то с той, то с другой стороны ударяла в корабль, и нередко низвергалась в него; от порывистого ветра, свистящего в канатах, потрясались все паруса; облака спустились, воздух омрачился, освещаясь на мгновение ослепительным светом молнии; оглушительные раскаты грома, сотрясая воздух, приводили в трепет все живое. Все пришли в страх при виде общей смерти; но я, бедный, боялся более всех за свою душу, ибо подвергался опасности умереть некрещеным, и среди губительных вод желал воды духовной. Посему вопиял, просил и молил себе хотя малой отсрочки. Так страдал я; но со мною страдали родители, в ночном видении разделяя со мною бедствие. Они с суши подавали помощь, своею молитвою как бы заговаривали волны, о чем узнал я, когда впоследствии, по возвращении домой, высчитал время… А некто из плывших со мною, оказавший ко мне особое благорасположение и любовь и весьма беспокоившийся обо мне, видел, что во время опасности мать моя вошла в море и, взявши корабль, без большого труда извлекла его на сушу. И видение оправдалось: ибо море стало укрощаться, и мы вскоре, по непродолжительном бедствовании на море, пристали к Родосу. Во время этой-то опасности и я принес себя в дар, дав обет, если спасусь, посвятить себя Богу, и, посвятив, спасся». (Из книги «Жизнь св. Григория Богослова», архимандрита Агапита, стр. 14).

9. Однажды в одном месте св. Парфений (пам. его 7 февр.) нашел прекрасный камень, удобный для престола. Он велел обделать его и приготовить. Камень положили на колесницу, запряженную волами, для перевозки в церковь. Но вдруг дорогою волы взбесились, так что никому нельзя было удержать их, и они опрокинули под колеса правившего ими человека Евтихиона. Колесница с тяжелым камнем проехала по нем и раздавила его. Евтихион умер. Узнав о случившимся несчастии, преп. Парфений взял с собою благочестивых мужей, пошел на то место, и, увидев тело мертвого, преклонил колена свои на землю и со слезами помолился Господу. Вдруг, при всем народе, мертвый Евтихион ожил и сказал: «слава Тебе, Христе Боже, воздвигающий мертвых!» Он встал с земли и, управляя волами, довез камень до храма. Все, видевшие чудо воскресения, прославили Господа. («Чет. – Мин.» 7 февр.).

10. Одна женщина с ослепшими глазами пришла из Никомидии к преп. Авксентию (пам. его 14 февр.), прося исцелить ее. Преподобный муж усердно помолился о ней Богу, прикоснулся к глазам ее и сказал: «исцеляет тебя Иисус Христос, Свет истинный», и женщина прозрела («Чет. – Мин.» 14 февр.).

11. Однажды некоторый старец пришел в Синайскую гору. Когда он уходил оттуда, встретился с ним на пути брат и, воздыхая, жаловался ему: «мы в скорби, по причине засухи: дождя нет у нас». Старец сказал ему: «отчего вы не молились и не просили дождя у Бога?» Брат ответил: «и молились, и прилежно просили Бога, но дождя нет». Старец сказал: «полагаю, не усердно молились. Хочешь ли знать, что это так? Станем вместе на молитву». С этими словами он простер руки к небу и помолился. Дождь пошел тотчас. Брат, увидевши это, испугался и поклонился в ноги старцу, а старец немедленно бежал оттуда. («Отечн.» еп. Игнат., стр. 507).

12. Случай исцеления от сикоза молитвою. Весной 1894 года один из приват-доцентов московского университета юридического факультета Д-ъ, по окончании занятий в университете, с целью отдыха, в котором сильно нуждался его переутомленный организм, задумал совершить поездку на Кавказ и затем в Крым. На Кавказе он заметил на своем лице какие-то прыщики. В Симферополе Д-ъ обратился за врачебной помощью; врач определил болезнь: сикоз, то есть воспаление волосяных мешков, являющееся преимущественно на бороде и усах. Болезнь эта появляется вследствие развития специфических микроорганизмов, длится чрезвычайно долго, иногда лет 30-40, и весьма туго поддается лечению. Д-ъ немедленно начал систематически лечиться. За границей он объездил почти всех знаменитостей по кожным болезням. В то же время он стал лечиться всем, чем только ему советовали. Однако, ничто не помогало. Больной лечился в течение 9 месяцев. Болезнь то ослаблялась, то развивалась с новою силой и, наконец, дошла до того, что больной принужден был оставить занятия, сидеть дома, а если куда и выезжал, то на короткое время, с обвязанной щекой. Несмотря на толстый слой повязки, выделяющиеся в обилии гной и кровь, быстро проникали через последнюю. Положение больного становилось ужасным. Г. Д-ъ в Москве лечился у профессора Поспелова и др., и все они сходились в определении болезни. Больной лечился также в Киеве.

На прошлой Пасхе Д-ъ вернулся в Москву совершенно убитый нравственно. Случайно, когда он был дома и без повязки, его увидала стиравшая на семью прачка, которая посоветовала ему обратиться к какому-нибудь русскому знахарю, при этом добавила, что у ее одной знакомой была та же болезнь, причем ее вылечила одна «бабушка» в несколько дней. Г. Д-ъ немедленно попросил разыскать ему какого-нибудь русского знахаря. Вскоре к нему была приведена женщина лет 50, служащая при банях и лечащая кое-кого народными средствами. Она осмотрела больного и заявила, что в его болезни поможет только одна молитва. В виду этого она велела ему часов в 5 утра прийти в храм Христа Спасителя. Д-ъ послушался этого совета и в назначенное время застал там эту женщину. Женщина поставила его с собой рядом и молилась несколько минут. На другой и на третий день было повторено то же самое. Болезнь начала чрезвычайно быстро проходить: во второй день лицо г. Д-а уже не имело того ужасного вида, при котором он не мог показываться иначе, как с повязкой, и он мог явиться в храм уже без нее. Через несколько дней г. Д-ъ уже мог бриться, и следов болезни почти не было. Теперь г. Д-ъ совершенно здоров.

Случай этот, совершившийся у многих на глазах, является поразительным и в то же время несомненным.

Профессор А. Я. Кожевников, как представитель науки, объяснял это исцеление сильным психическим воздействием на больного, при условии, что корень развития болезни у больного крылся в расстройстве нервной системы; такое расстройство нередко вызывает воспаление кожи, причем в волосяные сосуды могли попасть специфические микроорганизмы, нашедшие для своего развития благоприятную почву. В этом случае обычные средства против сикоза не могли повлиять, так как необходимо было уничтожить благоприятствующие болезни условия: успокоить нервную систему. Со стороны некоторых врачей уже и были попытки в этом отношении: больному давался бром и т. д. Но, очевидно, нужно было что-нибудь более сильное. Простая женщина пришла, посмотрела больного, просто сказала, что она вылечит, перед тем другая уверяла его в том же, наконец – он в храме, в уединенном месте; издали слышно пение, рядом с больным стоит женщина, благоговейно за него молящаяся, – вся эта обстановка произвела на психическую сторону больного сильное воздействие, успокоила нервную систему, уничтожила главную причину появления болезни; благоприятствующие условия для жизни микроорганизмов исчезли, и болезнь стала быстро проходить.

Как бы то ни было, – говорил профессор, – но случай этот является поразительным, и врачам надо признать его, как факт сильного воздействия на психическую сторону человека. Изучая прошлое больного, профессор нашел г. Д־а, вообще, нервным, впечатлительным и констатировал у него случаи болезненных явлений на коже исключительно на почве нервного расстройства.

В «Моск. Вед.» напечатано по этому случаю нижеследующее «письмо к издателю» самого исцеленного:

«В некоторых газетных статьях появилось извлечение из сообщения, сделанного профессором Кожевниковым в закрытом заседании московского общества невропатологов, относительно случая моего исцеления от сикоза, и описание самого факта происшествия.

Не касаясь объяснений, сделанных врачами, я считаю себя обязанным восстановить самый факт в том его виде, в каком он действительно произошел. Врачи, пользовавшие меня в России, и авторитеты медицинской науки в западной Европе, к которым я обращался со своею болезнью, тянувшейся почти год, нашли, что болезнь моя может продолжаться 18 лет, что она ни в каком случае не может пройти вдруг, даже при самом настойчивом лечении. Последний раз подобный приговор я выслушал от профессора Канози, в Вене, в субботу на Страстной неделе текущего (1895) года.

Вернувшись в Москву, в среду вечером, на Святой неделе, я, по указанию моей прислуги, познакомился с одною простою женщиной, – по совету которой отправился на другой день утром, вместе с нею, в храм Христа Спасителя. Она прочла возле меня краткую молитву, первые слова которой были обращением к Пресвятой Богородице. Могу сказать одно: в эту минуту я был решительно чужд всякого экстаза и не находился ни под каким воздействием со стороны этой женщины на меня. В тот же день все раны мои зажили, все опухоли исчезли, и я вышел из дому уже без повязки, которую носил, не снимая, в течение девяти месяцев. Меня увидели в том виде, в каком я был до болезни своей, и поздравляли меня; я же не переставал благодарить Бога за милость Его».

Приват-доцент Императорского московского университета

Николай Константинович Доробец.

Москва, 11 октября 1895.

 

Чудеса и природа.

Чем, могут спросить, чудо отличается от событий, происходящих в обыкновенном порядке вещей? Природа равным образом чудесна; и если постоянное возвращение явлений может охладить личное к ним удивление, тем не менее природа остается чудесной.

На этот вопрос некоторые отвечали, что если все чудесно, если растущий злак, прозябающее семя, восход солнечный суть действия сил, которые мы ни объяснить, ни постигнуть не можем, как и претворение воды в вино, как исцеление расслабленного одним словом и возвращение слепому зрения одним прикосновением, то, следовательно, нет ничего заслуживающего по преимуществу названия чуда. Мы, могут сказать, не имеем права в великом и всеобъемлющем чуде природы, отовсюду нас окружающей, разграничивать некоторые факты произвольно и утверждать, что то или другое чудесно, а все прочее подчинено естественному порядку; нам должно, напротив, условиться в определенном значении слов и считать все или ничего не считать чудом. Но положение это, с первого взгляда кажущееся глубокомысленным и истинным, в самом деле поверхностно и ложно. В каждом явлении и его целях есть признаки, по которым можно различать собственно называемое нами чудом от прочих явлений, с которыми его стараются смешивать и уничтожить. Различие, по которому в чудесах Бог представляется непосредственно действующим, а в других явлениях все совершается по предуставленным от Него законам, не может быть допущено, ибо оно утверждается на мертвом, механическом, несогласном с истинною взгляде на вселенную. Часовщик делает часы и оставляет их, корабль из рук своего строителя переходить в распоряжение плавателей; но мир не есть любопытное произведение механизма, великий Зодчий мира есть его Вседержатель и не по временам лишь его обозревает и починивает, но, по изречению Господа, «Отец Мой до ныне делает, и Я делаю» (Иоан. V, 17); Он все держит словом силы Своей. Выражение «законы Бога», «законы природы» кажутся нам обманчивыми и закрывающими от глаз наших более глубокую действительность. Божеские законы существуют только для нас; это воля самого Бога. В самом деле эта воля, воля высшей премудрости и любви исключает всякий произвол; эта воля вполне нас обеспечивает: из прошедших ее проявлений мы можем заключать о будущих, и, таким образом, мы справедливо называем ее законом. Но во всякое время это есть воля; и всякий так – называемый нами закон природы и есть то самое, что мы изучили относительно Его воли в особенной сфере ее деятельности. Итак, мы выразились бы неточно, говоря, что в каком-либо чуде сильнее, чем в другом, действует Божия воля.

Но, отрицая заключение, что если все чудесно, то и чудо, обыкновенно так – называемое, лишь в таком же смысле, как и обыкновенные процессы природы, есть проявление присутствия власти и могущества Божия, мы не должны отрицать истину; содержащуюся в этом положении. Все чудесно: сотворить человека есть, по меньшей мере, столь же дивное дело, как и воскресить умершего. Семя, плодящееся в земле, столь же дивно, как и хлеб, умножающийся в руках Господа. Чудо не более проявляет могущество Божие, как и другие, обыкновенные и постоянные процессы; но оно отличается по способу проявления. Те суть глагол Божий всех времен, всему миру великие, непрерывные Его откровения. «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество от создания мира чрез рассматривание творений видимы» (Римл I, 20). Но из того самого обстоятельства, что природа гласит во все времена людям всех веков, всех стран, следует, что эта самая общность, это непрестанное повторение ее перестает быть внятным для нашего слуха. Нельзя сказать, чтобы голос ее относился ближе к одному человеку, чем к другому, подтверждал слово одного более других, возбуждал сознание в одних сильнее, чем во всяком другом человеке: но при всем том, будучи внятен для одних, он теряет свою силу и значение для других. Чудо, напротив, произведенное перед некоторыми лицами, призывающее их к усиленному вниманию, есть глагол, обращенный к ним в особенности. Следовательно, тогда в природе слышится голос, говорящий непосредственно некоторым среди множества. Очевидно, что Бог таким образом вразумляет их особенным словом и посольством. Особенные таинственные причины, а не те, которые мы признаем действующими всюду и всегда, принадлежат к существенным свойствам чуда: чудеса – это суть силы Божии иные, а не действующие постоянно, силы редко или еще никогда прежде не являвшиеся. Непрерывная божественная деятельность, по временам таящаяся под покровом, так называемых божественных законов, открывается в чудесах, выступает пред нами, и действующая рука разоблачается. Сверх обыкновенных естественных явлений, мы видим силы высшие (высшие не по своему происхождению из какого-либо высшего источника, но по стремлению к высшим целям), которые останавливают на себе наше внимание, делаются ощутительными при непосредственном исхождении от своего источника.

Если, по самой своей сущности, чудо должно быть «новая вещь», то чрез это не отрицается, что естественные предметы становятся для нас чудесными по своей благовременности и целесообразности. Правда, все вполне объяснимое естественными и историческими причинами, конечно, не есть чудо в собственном смысле слова; но в то же время перст Божий так ясно может быть в них видим, так явно совпадают в них разнородные причины для единой цели, такие происходят кризисы в жизни людей и в домостроительстве царства Божия, такое разительное соотношение с великим делом искупления, что и при совершенном объяснении действия естественными причинами мы имеем полное право признавать его чудесным и приписывать особенному Промыслу, не считая, однако, абсолютным чудом; говорим: абсолютным, так как были известны причины совершенно способные его произвести, а при таких условиях было бы суеверно прибегать к другим причинам или искать разъединения между причинами и фактами. Естественное, таким образом, может возвышаться до чудесного по времени, в которое совершается, по целям, достижению которых способствует. Это есть чудо субъективное, чудо для нас, а не объективное, не само по себе чудесное.

Многие египетские казни были естественными бедствиями страны , – бедствия эти только возникали ускореннее, разрушительнее обыкновенного действовали. Само по себе не было чудесно, что роями мух наполнились дома египтян, что саранча опустошила их поля, села, что эпизоотия истребила их стада. Ни одно из этих посещений не было неизвестно жителям страны. Но сила этих всех бедствий вместе, страшное последование одних за другими, их совпадение с предварительными угрозами Моисея, с искушением, постигнувшим фараона, с избавлением Израиля, которое они ускоряли, порядок их приближения и удаления: все это дает нам право назвать их египетскими чудесами и знамениями, согласно и с языком писании (Второз. IV, 34; Пс. LXXVII, 43; Деян. VII, 36).

Нет абсолютного чуда в том, что статирь найден был во рту рыбы (Матф. XVII 27), или что лев растерзал встретившегося ему человека (3 Цар. XIII, 24), или что случилась гроза в необыкновенное время года (1 Цар. XII, 16-19). При всем том обстоятельства эти так приспособлялись к утверждению веры, к наказанию непокорности, к пробуждению раскаяния; так могли служить к высшим целям нравственного богоправления, что мы решительно вносим их в список чудес, не стараясь прибегать к разграничению между абсолютным и провиденциальным чудом. В особенности принадлежит им это право, когда в каждом из вышеприведенных примеров конечный исход запечатлевает собою предшествовавшие божественные глаголы; ибо таким образом, как пророчества, как чудеса предвиденья, они достойны так называться, не будучи чудесами Его всемогущества. О них поистине можно более, чем о других, сказать, что они существуют лишь для религиозного настроения человека, верящего богоправлению, соединенному не только со всемогуществом, но и с мудрым промышлением, праведностью и любовию; для такого человека это суть высокая знамения делания и присутствия Божия. В случае более абсолютного чуда возможно иногда вынудить у нечестивца, как некогда у египетских волхвов, невольное признание: «это перст Божий» (Исх. VIII, 19); но это в знамениях почти невозможно, так как легко прибегнуть к естественному объяснению, далее которого, несмотря ни на какие доводы, его рассуждение не простирается.

Но если таким образом чудо не в природе вещей, то оно в то же время не есть противоестественно. Нельзя допустить общепринятого способа выражения, что чудеса нарушают законы природы. Они вне природы, они выше ее законов, но они ей не противоречат. Нельзя утверждать, что это различие напрасно; все нападки Спинозы на чудеса основываются на выгоде, которою он умел воспользоваться при ошибочной постановке истины; при правильной же ее постановке они не имеют значения. Чудо не есть и не может быть нечто неестественное, ибо неестественное, противное порядку, само по себе – антирелигиозно, и никак неприложимо к деланию Божию, составляющему предмет настоящего рассуждения. Истинная идея мира, как о том свидетельствует не одно только имя ему пресвоенное, есть идея порядка, и то, что служит к осуществлению этой идеи, им утраченной, едва ли может быть беспорядком. Напротив того, истинное чудо есть высшая и чистейшая природа; оно нисходит из мира не возмутимого, совершеннейшего согласия в наш дольний мир, разъединяемый и возмущаемый столь многими противоречиями, и возвращает оный хоть на один пророческий таинственный момент к гармонии мира высшего. Исцеление расслабленного никак не может считаться противным природе в виду того, что болезнь, от которой он излечился, противоречила истинной природе человека, в виду того, что нормальна не болезнь, а здоровье. Исцеление есть восстановление первоначального порядка. Чудо являет нам не нарушение закона, а нейтрализацию низшего закона, прекращение его власти, хотя и временное, сильнейшим законом. Отсюда обильные аналогические примеры открываются во все времена пред нашими глазами. В мире, окрест себя, непрестанно видим ограничение низших законов – высшими: механических – динамическими; химических – жизненными; физических – нравственными; но, где низший закон уступает высшему, там мы не имеем права говорить, что произошло нарушение закона, или что совершилось нечто противное природе; скорее мы признаем, что закон большей свободы поглощает закон меньшей. Когда Спиноза утверждает, что в природе ничего не может случиться противодействующего ее всемирным законам, он ясно видел, что даже этим он не исключал и чуда, и дабы усилить исключение прибавил: «или что не следовало бы из этих законов». Но опыт нас научает, что эти мировые силы, нами наблюдаемые, не могут произвести таких действий. Откуда же мы осмеливаемся заключать, что поелику все нам известное их не производит, то и не существует ничего, что бы их производило? Они выступают за пределы нашего естества, но из того не следует, что они вне законов всего естества. Если бы животные обладали рефлексией, то человек показался бы для них чудом, каким кажутся для нас ангелы, и таким же сверхъестественным явлением оказались бы самые животные для низших существ органической жизни. Комета представляется чудом в нашей солнечной системе, т. е. она не подчиняется законам нашей системы и, на основании их, необъяснима, но есть высший и обширнейший закон небес, вполне или не вполне открытый, по которому движение комет такт же точно определено, как и движение планет, находящихся в непосредственном соотношении к нашему солнцу. Когда я подымаю свою руку, тогда закон тяготения относительно моей руки не отрицается и не уничтожается; он по-прежнему силен, но его задерживает высший закон моей воли. Химический закон, действующий вследствие смерти на животные части, не уничтожается, когда помощью других веществ, напр., соли, задерживается разложение. Закон греха в возрожденном человеке непрестанно ограничивается законом духа; между тем хотя он и не действует постоянно в его членах, так как сильнейший закон проник его и ограничил, но он им присущ, и готов проявить свое влияние, лишь только тот высокий закон останавливается в своем действии. То, что совершается в каждом из этих случаев, может противоречить частному, так сказать, изолированному закону, отрешенному от совокупности законов, коих он составляет только одну часть. Но никакой закон не действует одиночно, не состоит в борьбе, а скорее в совершенной гармонии с системою законов; ибо есть закон для этих законов – тот, что где две силы сталкиваются, там слабейшая уступает место сильнейшей, низшая – высшей. В чудесах наш мир приводится в систему высшего порядка вещей; в нем действуют тогда не законы его падшего состояния, а законы сильнейшего порядка и высшего совершенства; и они-то дают себя чувствовать, проявляют свое господство, по праву им принадлежащее. Простое объяснение, заимствованное из церковного устава, может служить к большей очевидности. По церковным правилам пост отменяется в некоторые праздничные дни; это не только нельзя считать нарушением установленного порядка, а скорее разумною предусмотрительностью, с которою отцы церкви дали предпочтение дню общественного торжества пред днем сокрушения.

В таком же отношении к физическим законам мира находятся и бывшие чудеса, и те, которые имеют быть с нашим смертным телом и материальным миром. О могущих произойти переменах в том и другом мы не должны говорить, как о нарушении законов. В воскресении мертвых нельзя видеть ничего противного природе, ничего неестественного, хотя ни одна из сил, ныне действующих на наши тела, неспособна произвесть в нас такого действия; это возможно лишь для силы еще не проявившейся, для силы, пребывающей во власти Бога. Так, будущее великое преставление видимого мира, из которого произойдет новое небо и новая земля («возрождение» Матф. XIX, 18), далеко превзойдет все мировые силы, ныне действующие (хотя и теперь можно допустить некоторое к тому предрасположение и необычайные признаки), но это так связано с истинною идеей о мире, теперь столь несовершенно осуществленною, что, когда это произойдет, тогда только наступит истиннейший порядок вещей, тогда только совершеннейшая природа будет торжествовать свое рождение. По выражению Жан Поля, чудеса земли суть законы неба.

Итак, чудеса не противоречат природе, хотя и не заключаются в ее пределах; это не суть нарушения ее обыкновенной и вседневной деятельности, а скорее, с точки зрения более правильной, они внушают к ней уважение, они свидетельствуют о том же источнике ее начального происхождения. Христос, словом Своим исцеляющий больного человека, фактически является властителем целительных сил, когда-либо простиравших свое благотворное влияние на тела человеческие, как бы говорящим: «Я вам указываю на факт, который вы всегда и теряете из виду, что во Мне источник силы, изливающийся в тысяче постепенных исцелений. Теперь одно Мое слово возвращает человеку совершенное здоровье. Этими словами Он не отрешает от Себя прочие более постепенные врачевания, но связывает эти последние с первыми. Так, умножая хлебы, претворяя воду в вино, не говорит ли Он: «не иной кто, но Я, в сиянии солнечном и дожде, в сеянии и жатве, даю пищу человеку; и вы узнаете то, что вы неблагодарно предаете забвению, вы должны узнать, будучи раз или два свидетелями; если же не прямыми свидетелями, то непрестанно внимая слухом своим, что сущность вещей в Моей власти: хлеб растет в Моих руках; вода, всасываемая виноградною лозою, постепенно претворяясь в сок виноградного плода, не извлекаемая из него давлением, а непосредственно по слову Моему превращается в вино. Я, мгновенно дающий вам улов рыбы, для которого вы долго напрасно трудились, напоминаю о Том, Кто указывает путь в океане. Кто допускает вас долго и напрасно трудиться, или венчает труды ваши богатою и неожиданною морскою жатвою». Даже единственное, носящее на себе отпечаток суровости, чудо над иссохшею смоковницею, имеет то же значение, ибо в нем милосердый Господь говорит: «бич, которым Я наказую ваши грехи и вызываю вас к покаянию, или не достигает своей цели совсем, или неоднократно должен быть повторяем главным образом потому, то вы видите в них лишь несчастные случаи слепой природы; но Я покажу вам, что лишь Я посылаю на землю проклятия и удары, карающие грехи человеческие».

И мы ясно понимаем, как это все необходимо. Ибо, с одной стороны, обыкновенный порядок вещей поведает славу Божию (Пс. XVIII, 1-6), с другой стороны, он может сокрыть эту славу от глаз наших; если он должен постоянно напоминать нам о Нем, то есть опасность, что он приведет нас к забвению Его, и тогда окружающий мир будет – не как прозрачная среда, чрез которую мы Его созерцаем, а как густая, непроницаемая завеса, скрывающая Его от наших глаз. «В каждом чуде, говорит Донн, слышится глухой упрек природы, молчаливое порицание тем, кто ищет или требует чудес». Если б они имели одну только цель – свидетельствовать о свободе Бога и проявлять Его волю, хотя зримую в природе, но простирающуюся далее ее пределов, если бы чрез это порывалось одно звено цепи, связующей причины и действия, которую бы мы в противном случае принимали за самого Бога, за железную цепь неумолимой необходимости, равно сковывающую небо так же, как и землю, и тогда они служили бы к великой цели и не происходили бы напрасно. Но они служат для других целей, еще более близких к спасению человека (См. кн. «Чудеса Господа нашего ИИСУСА Христа», Тренча, архиеп. Дублинск., изд. 1883г.).