Я и сам объект насмешек, пустомеля, стихоплет. Я забыл чего орешек из киножурнала тверд. В белых сумерках больничных, – Сам дурак! – твердя себе, Я заглядываю в лифчик симпатичной медсестре. Выползая после каши в сквер с оградой из литья, Я встречаю братьев наших, птиц на пене для бритья, Бюсты мраморные, торсы, пустоту. Садясь в сугроб, Я разглядываю воздух, выдох замерший, как тромб. Ворс сырой, на шапке наледь, в щит пожарный вбитый гвоздь. Избирательная память, помню все, что не сбылось. От деревьев неподвижных тень длинней день ото дня. Ржавый снег, железо крыши… Скоро выпишут меня. Со скамьей фанерный столик, мы смеялись здесь с тобой. Занесенный мглой терновник возле ямы выгребной. Лопухи росли на вынос, куст шиповника дрожал, И сирень, как дым, клубилась, пока ты не убежал. Как я жил? – Во тьме катался. Сам с собою говорил. С теплотою самурайской лист засушенный хранил. Первый снег ловил за ворот. Дырку в инее прожег. Но не всякий холод – холод, свет, сочельник, пирожок. Ровный гул на дне колодца, час прогулки для землян. Вереницу царедворцев лицедеи веселят. Тишину оркестр не любит, я тебе опять пою. Лиры, гусли, цитры, лютни повторяют грусть мою. Приюти меня за сценой в черной яме слуховой. Мой товарищ драгоценный, забери меня с собой! Под пальто в кефирных пятнах, на воротнике значок — Спрячь меня за голубятней в шалаше, мой дурачок.

Разбрелись по саду серны, филин ухает отбой, Чтоб ушли досада, скверна, боль с надеждою пустой, Чтоб, из ящиков и тары, из расколотых перил Разведем костер когда мы, ты меня разговорил.