Выводил крючки и галки на бумаге я, Сеял все, что приходило мне на ум, Чтоб в итоге из отсева вышла магия, Чтоб от музыки остался долгий гул. То ложилась гладко вышивка, затейливо, То не двигался стежок день ото дня, Как легко проходит свет сквозь крону дерева, Наблюдал тогда я, взгляд к окну подняв. Выходил и топал вдоль заборов щелистых, Поддевал ботинком мусор и листву. И со мной делился светом день без щедрости, Морося дождем холодным по лицу. Тот же тополь, та же липа пожелтевшие За окном меня встречали каждый раз, Когда я, вернувшись, с медом чай помешивал И глядел, глядел, не опуская глаз. Думал, – ночь без тьмы проходит неужели, – я И к окну задернуть шторы подходил. Узнавал себя в рубашке в отражении. — Вот он с поднятой рукой стоит один, Вот, не двигаясь, у звуков улиц учится, У шуршанья крон и шума редких шин, Как еще одну глухую ночь, не мучаясь, Не страдая, до рассвета пережить. Утром гули из папье-маше и пропуски — Слово съехало за поле, за края. Это песня разошлась на речь и отзвуки, Расползлась на строчки и каля-маля. Размельчит для турки зерна утром мельница. И с газетой подвернется черновик. Разберу и перечту, и не поверится. И скомкáю. И забуду в тот же миг.