Больше всех школьных товарищей Олег уважал Ваньку Рубля и завидовал ему по-хорошему. Характер у Ивана твердый. Сказал — как отрезал. И что бы там ни было, он своего добьется.

Он сильней многих одногодков, но тех, кто слабей, никогда не тиранил. Так же, как Олег, не любил жадных и завистливых. А самое главное — Иван верный товарищ. Не было случая, чтобы он оставил друга в беде, не вступился за правду.

Познакомился с ним Олег прошлой зимой.

***

Вожатый двадцать седьмого отряда Яшнов на сборе сказал:

— Ребята, вы знаете, что в странах капитала разразился кризис. Закрываются сотни фабрик и заводов. Миллионы рабочих, наших братьев по классу, остались без работы. Им и их семьям грозит голод и смерть… Но они не смирились. Они борются за свои права. Тысячи бесстрашных борцов брошены в тюремные застенки, изнывают на каторге. Кто же поможет им, если не мы, граждане страны Великого Октября! И юные пионеры должны в этом деле сказать свое слово…

Тут же, на сборе, решили в фонд МОПРа — Международной организации помощи борцам революции — собрать триста рублей.

Три недели пионеры, как муравьи, сновали по дворам, несли на приемные пункты утильсырье: цветной и черный металл, бумагу, кости, тряпки… Собрали двести рублей. Но ведь оставалось еще сто. Дали слово — надо сдержать!

Тогда решили собрать у населения. Сделали металлические кружки с прорезью, написали плакаты.

Олегу досталось идти в паре с расторопной черненькой звеньевой четвертого звена Галкой Студенцовой. Под выходной, оделись потеплей. Накинули на шею тесемки, прикрепленные к железным кружкам с рисунком — сквозь решетку тюремного окна виднеется рука с красным платком. А под рисунком буквы: МОПР. Прикололи на грудь по маленькому плакату на кумаче: «Протянем братскую руку помощи узникам капитала!». И пошли на Большую Садовую.

На центральной улице людей много. Но ледяной ветер пронизывает до костей. Не очень-то разгуляешься. Все бегут, подняв воротники, засунув руки в карманы. Некогда глазеть по сторонам. Но некоторые все же останавливались, читали плакат. Говорили: «Молодцы, ребята!» — и бросали в узкую щель опечатанной кружки монеты. Кто сколько может.

Кружка Олега понемногу тяжелела. По его подсчетам, в ней было уже не меньше четырех рублей. Вот до пяти соберет и тогда не стыдно будет возвращаться на пионерскую базу.

Когда стемнело, Олег с окончательно замерзшей Галкой примостились у освещенной витрины книжного магазина на углу Богатяновского, как раз напротив Покровского базара.

Пританцовывая от холода, Галка подталкивала локтем в бок и темными, как черносливы, глазами показывала на их подозрительных соседей. Олег кивнул ей: вижу.

Этих двух беспризорников он заметил уже давно. Один в плюшевой бабьей кофте, другой в замызганной буденовке. Сначала они крутились около, когда Олег стоял у клуба трамвайщиков. Потом шныряли рядом и поглядывали на его кружку у аптеки. А теперь нахально стали по обе стороны от них у самой витрины. Олег понимал, что добром они не отстанут. Придется драться. А в этом деле Галка ему не помощник.

— Скорей зови ребят! — шепнул он напарнице.

Галка нырнула в ближнюю дверь магазина, через минуту выскочила из дальней, уже со спрятанной под пальто кружкой, и побежала по Садовой к Крепостному.

Поняв, что половина добычи уплыла, обозленные беспризорники подступили к Олегу. Они теснили его от освещенной витрины к темному углу Богатяновского. Он не поддавался.

Беспризорник в кофте схватился за кружку. Олег вырвал ее. Но в это время второй вцепился в тесемку кружки сзади. Олег резко наклонился и перебросил его через себя. Но тесемка не выдержала, лопнула. Кружка, описав дугу, упала и покатилась по льду в темноту, за угол. Олег бросился за ней, упал плашмя, прикрыл собой. Хотел подняться, но его так ударили ногой в бок, что перехватило дыхание. И все-таки он вскочил.

Каждый из его противников был не сильней его. Но их было двое. А у него руки заняты кружкой с деньгами. Олег изловчился, сбил с ног того, что в буденовке, но тотчас второй свалил его лицом в сугроб. Они били его ногами, пытались перевернуть на спину, чтобы вырвать кружку. Он сопротивлялся изо всех сил и все пытался вскочить на ноги…

— Ах вы, гады! Двое на одного! — крикнул кто-то рядом.

Олег почувствовал, что его отпустили и тотчас поднялся. Мальчишка в черном бушлате лихо дрался с двумя беспризорниками. Вдавив ногой кружку в сугроб, Олег кинулся ему на помощь… Ткнувшись по паре раз носом в снег от их ударов, беспризорники пустились бежать. Проскочили перед идущим по Садовой трамваем и, перебежав дорогу, нырнули в темную дыру между ларьками Покровского базара.

— Спасибо, — вытирая кровь, сказал Олег. — Если б не ты…

— Да брось! — отмахнулся мальчишка. — Лучше закинь голову назад да к носу снежку приложи.

Олег послушался. Когда кровь унялась, парень спросил:

— За что они тебя?

— Да вот. — Олег вытащил из сугроба кружку.

— Ого! — присвистнул мальчишка. — Вот гады! Не знал. Я бы им еще не так дал! Ты откуда?

— С пионербазы Октябрьской революции. А учусь в Ольгинской. Знаешь? Меня Олег зовут.

— А я на базе речников, — пожимая руку, ответил мальчишка в бушлате. — Ванька Руль. В школе Луначарского… учился.

— Постой! Как это? А теперь?

— Вышибли. Один там пробки спалил, а на меня свалили.

— Так чего ж ты не доказал?!

— Нашему заву докажешь! — усмехнулся Ванька. — Он и слушать не хочет… Да мне что. Мать вот жалко.

— Так давай в нашу! Вместе будем. У нас, знаешь, как…

Подбежали трое ребят из старшего отряда во главе с вожатым Васей Яшновым. Окружили их с Ванькой:

— Здорово они тебя?.. Отняли?..

— Ну да! Так я и отдал! Вот. Только если б не Ваня, то, наверно, все печенки бы мне отбили.

— Спасибо, братишка! — поблагодарил Яшнов. И все по очереди пожали Ивану руку. — Тебе куда?.. Значит, по дороге. Пошли.

— Вася, мы должны Ивану помочь, — сказал Олег вожатому. — Вань, не стесняйся. Расскажи, как было.

***

Перед началом уроков десятка два пионеров из двадцать седьмого отряда толпились у дверей канцелярии.

— Это что за делегация? — спросил, выглянув из двери, заведующий. — Ну, ходоки, кто ко мне — заходите!

Вошли Олег с Иваном. Олег сразу взял быка за рога:

— Илья Андреевич. Примите Ваню Углова в наш класс.

— Ах, вот ты какой, Углов, — сказал заведующий, оглядев Ивана. — А мне о тебе уже и вожатый с пионерской базы, и секретарь заводской ячейки звонили…

Он поговорил с Иваном. Задал несколько вопросов по математике и пристукнул рукой по столу:

— Хорошо, Ваня. Пусть мать пишет заявление. Только уж ты без художеств. Договорились?.. Комсомольцы за тебя ручается. Так ты ни их, ни меня не подведи.

На другой день Ванька Руль уже сидел в одном классе с Олегом за соседней партой.

***

Ванька вырос на Дону. От их маленького деревянного домика на Очаковской до Дона совсем недалеко.

Отец был рыбаком. Запах рыбы — самый привычный с раннего детства. Во дворе на солнце вялились куски сомятины. В сарае сушилась нанизанная на шпагат тарань. Уложенная плотными рядами, солилась в бочке донская селедка с толстыми фиолетовыми спинками. А в корыте медленно поводили жабрами, били хвостами только что пойманные чебаки и сулы.

Плавать Ванька научился чуть позже, чем ходить. Ему не было и пяти, когда произошел такой случай.

Едва стало рассветать, отец взвалил на плечо тяжелые весла и пошел со двора.

— Ба-тя-а! — закричал сзади маленький Ванька.

— Чего ты вскочил? Спи. Сейчас сон самый сладкий.

— И я с тобой на лыбалку!

— Какая там «лыбалка»! — усмехнулся отец. — Ма-ать!

Выбежала мать и увела упирающегося Ваньку в дом.

Отец пришел на берег, вставил весла в уключины, вытащил «кошку» и готов был отплыть, когда сзади снова услышал: «Ба-а-тя-а!» Оглянулся: к пристани бежит Ванька. А за ним в двух сотнях шагов поспешает простоволосая мать.

— Вот упрямец! — засмеялся отец. — Ну, мать тебе задаст.

Лавируя между чужими баркасами, выбрался на чистую воду, развернул лодку и вдруг увидел: мать стоит по колено в воде, размахивает руками и кричит:

— Утопнешь, чертенок!.. Утопнешь же, горе ты мое!

«А где же Ванька?» — испугался отец. И тотчас увидел его. Ванька, как собачонка, плыл за ним метрах в пяти. Белая рубашка за спиной вздулась пузырем. Он не звал на помощь, просто изо всех сил плыл. Хотел во что бы то ни стало догнать.

Отец потабанил веслами и, когда Ванька приблизился к борту, выхватил его из воды. Вмиг содрав штаны и рубашку, укутал в свой бушлат и сказал, еле сдерживая улыбку:

— Грейся. За свое самовольство ты еще получишь! — А матери крикнул: — На-стя! Иди. Мы с Ванькой вечером вернемся…

С тех пор приобщился Ванька к делам отца, к его промыслу. Больше всего нравилось маленькому Ванюшке, сидя на корме, чуть шевельнув рулем, по своей воле направлять лодку в любую сторону. Отец гребет, а он правит.

Дома, едва отец возьмется за весла, он уже кричит:

— Ба-тя-а! Где руль?! Дай, я руль понесу!

И, пыхтя, тащит еще тяжелый для него руль к пристани. За это пристрастие и прозвали его ребята Ванька Руль.

В воде он чувствовал себя прекрасно. Бесстрашно нырял с моста. Плавал легко, стремительно. Никто из товарищей не мог за ним угнаться. И вообще, если представлялся выбор, он предпочитал плыть, а не идти. Пока мальчишки, сделав огромный крюк, перейдут по мосту, Ванька шутя перемахнет рукав Дона и давно поджидает их, загорая на пляже Зеленого острова.

Ванька не только хорошо плавал, но и постоять за себя мог. Крепкий, как обкатанный кремушек, он не давал спуску никакому противнику, даже более сильному и старшему по возрасту.

***

Дружно жили они втроем в своем домике на Очаковской. Отец на реке промышлял. Мать по дому управлялась. А Ванюшка учился в школе. Учительница его даже хвалила.

— Только уж очень он живой, непоседливый. Во все, куда надо и куда не надо, свой нос сует, — говорила она матери.

Горе вошло в их дом весной двадцать девятого года. Подбили отца товарищи сколотить небольшую артель и поехать на Волгу заработать денег в весеннюю путину. Уехал отец и не вернулся. Ночью утонул в ледяной мартовской воде Волги. Даже тела его не нашли…

Ваня в смерть отца не поверил. То есть он понимал, что отца уже никогда не будет с ними. Но в то, что его вообще нет — не верил. Как это так — большой, веселый, не хворал, никто его мертвым не видел и вдруг — умер?.. В голове это не укладывалось.

Кое-как закончил он третью группу. А когда начались каникулы, с помощью взрослых залатал отцовскую плоскодонку. Но одному с тяжелой лодкой не справиться. Поэтому он приладил к ней съемную мачту и небольшой металлический киль. Из просмоленной парусины сшил косой парус. Каждое утро лодка под черным парусом отваливала от пристани и, обогнув косу Зеленого острова, зигзагами уходила вверх по Дону.

— Эй! Пират под черным парусом! — кричали весельчаки с прогулочных фофанов. — А где череп с костями?!

На эти шуточки Ванька не отвечал. А если уж очень донимали — шел на таран. На полном ходу мчался на лодку обидчиков. На фофане начиналась паника:

— Куда прешь?!. Сумасшедший!.. Ты же нас потопишь!..

А Ванька, насладившись местью, круто клал руль на борт. Черный парусник проносился в метре от борта лодки с перепуганными пассажирами и быстро уносился прочь.

Где он пропадал целыми днями, мальчишки не знали. Но вечером Ваня приходил домой с хорошим уловом.

— Возьми, мать, на ушицу, — небрежно говорил он.

— Да все крупные какие! — удивлялась мать. — Ведь не сетью, а на удочки. Что они у тебя, заговоренные?

— Мелюзгу я назад выпускаю, — солидно, подражая отцу, отвечал он. — Пусть подрастают… Собери, что ли, поужинать…

После гибели отца по отношению к матери он усвоил покровительственный тон. На улице, в школе Ваня оставался таким же мальчишкой. А дома серьезнел. Во всем, что, по его мнению, было мужским делом, он поступал по-своему. Даже мать на работу определил сам.

Видя, как она мечется в хате, где все ей напоминает об отце, он навел справки и пришел домой с. готовым решением:

— Мать, хватит тебе дома сидеть. Иди работать.

— Куда ж я, сынок, пойду? — растерялась она. — А дом? А хозяйство?.. Да и кто меня возьмет, неграмотную?

— Швачкой на берег. С теткой Дарьей. Мешки с зерном зашивать будешь. Новые шить, латать старые.

— Хорошо бы! Это по мне, — обрадовалась мать. — А возьмут?

— Возьмут. Мы с дядей Колей ходили к завскладом. Он согласный. Прямо завтра с паспортом и иди.

— Ва-неч-ка, да чтоб я без тебя делала? — заплакала мать.

На следующий день она уже работала швачкой на берегу.

***

Возвращаясь с рыбалки, Ваня каждый раз видел на Очаковской девчонку. Стоит и смотрит. Будто ожидает чего-то. А не говорит. Обернется — опять смотрит ему вслед.

Сначала это Ваньку злило. Потом стало даже интересно. Еще поднимаясь по Державинскому, он думал: «Стоит или нет?».

Семья Крашенинниковых появилась на Очаковской в позапрошлом году. Девчонка эта, которую зовут Оля, ее мать, худая тетка с запавшими глазами, вечной папиросой во рту и перевязанным горлом, и Олина двоюродная сестра Тонька. Тоньку он знает. Она тоже в третьей группе, только в «А». Мальчишки рассказывали: Тонька плакса и фискалка. А про Олю он ничего не слыхал. Она только первую группу кончила.

Ваня так привык видеть эту молчаливую девчонку, что когда однажды Оли на месте не оказалось, ему стало грустно. Не было ее и на другой вечер, и на следующий.

Весь день Иван думал: «Что же с ней случилось?» И на рыбалке у него не ладилось. То обнаружил, что нет весла. Оглянулся, а оно черт те где уже плывет! Еле догнал. Банка с червями оказалась пустой — забыл закрыть плотно, они и расползлись по всей лодке. Подсек хорошенького сазанчика. Водил его, водил, а под конец заторопился. Сазан как ударит хвостом, как дернет! И был таков вместе с крючком и леской.

Злой возвращался он домой. Повернул на Очаковскую. Вот те на! Прямо перед ним стоит Оля и улыбается.

— Ты чего улыбаешься?

— Ты ведь тоже, — ответила Оля, — идешь и улыбаешься. Я подумала: наверно, у тебя день сегодня очень хороший.

Ваня смутился. Что она сочиняет? Он и не думал улыбаться. И какой же у него день хороший?!

— Ты куда задевалась? Целых три дня тебя не было.

— Болела я… Но уже совсем-совсем поправилась! — поспешила обрадовать его Оля.

Он и в самом деле почему-то обрадовался. И неожиданно для себя предложил:

— Хочешь, я тебе рыбку дам? Вот эту. Смотри какая. Длинненькая. Мордочка остренькая. Вся в шипах. Зато вкусная! — объяснил он ей, как совсем маленькой девчушке.

— Я знаю. Она стерлядка называется, — подняв на него погрустневшие глаза, сказала Оля. — Мне дядя Вася давал.

— Какой дядя Вася?! — с тревогой спросил Иван.

— Твой папа. Какой же еще?! Идет с Дона и говорит: «Хочешь стерлядку, хозяечка серенькая? Ушицу вкуснейшую сваришь».

— Ну, это уж ты врешь! — взъерошился Ванька. — Сколько раз с ним ходил, а тебя не видел.

— Я никогда не вру, — спокойно объяснила Оля. — Когда ты шел вместе с ним, я в калитку пряталась.

— Почему?

— Не знаю. Пряталась и все.

— А почему он так называл тебя?.. Ну это… хозяйкой.

— Не хозяйкой! — обиделась Оля. — А хозяечкой серенькой. А иногда называл Сероглазкой… У вас, говорит, в доме одни женщины. Кто же вас ухой побалует?

Ваня глянул. И правда, глаза у Оли большие, серые, серьезные. И почему-то заторопился. Вынул из садка кроме стерлядки еще двух подсулков:

— Куда тебе?

— Вот, в фартучек. Дядя Вася всегда в него клал.

— Так испачкаешь! Рыбой провоняется.

— Ничего. Я постираю… И рыба не воняет, а пахнет.

Он уже подошел к своим воротам, когда Оля догнала его и быстро сказала шепотом:

— Дядя Вася живой!.. Я его во сне видела. Он говорит: «Не верь. Я живой!»

Так появился у Вани друг. Оля. Теперь каждый раз, возвращаясь с рыбалки, он давал ей самую вкусную рыбу.

Соседские мальчишки заметили это и стали смеяться:

— Тю! Ты чего, Руль? Нанялся им?!

— Дурачки! — отвечал Ваня. — Ведь у них в доме одни женщины. Кто же им рыбу поймает?..

Он катал Олю на своей лодке с черным парусом. Учил плавать. Рассказывал про рыбьи повадки и рыбацкие хитрости.

В присутствии Оли Иван казался сам себе старше, опытней, сильней. Это ему очень нравилось. Даже хотелось, чтобы Олю кто-то попытался обидеть. Он бы тому показал!

Иногда они говорили об отце. Оля удивляла Ивана. Оказывается, она знала о его отце не меньше, чем он сам.

И они вместе не верили, что отца нет в живых.

***

В четвертой группе Ваню, уже не хвалили. Мать все чаще вызывали в школу учительница, завуч и даже заведующий школой.

— Говорят, Ваня, что ты всех животных из школы украл…

— Я украл?! Да у них там не живой уголок, а чуть дохлый не получился. Их же никто не кормит. Я как налил им в миску, так они сразу всю воду выхлебали. Вот мы с Витькой и отнесли их в рощу… А замок мы и не срывали вовсе. Он такой и был. Плюнь — и откроется…

— А еще сказали, что ты хорошего мальчика побил ни за что. И грозил, что в Дону утопишь.

— Это Филькин хороший?! Да он Шарику Николаевых хлеба с крысиным ядом дал!.. Да не бил я этого Филькина совсем! Раз только дал леща по загривку. Так разве я бил?

Мать сидела на табурете, положив тяжелые, в синих жилках, руки на колени, смотрела на раскрасневшееся лицо сына и видела: он верит, что прав.

— Ничего не пойму я, Ваня. Кругом ты виноват, по-ихнему. Велели повлиять на тебя. И наказать строго.

— Скажи, мать, что ты меня наказала и повлияла. Вот честное пионерское, я этого Филькина и пальцем больше не трону!

— Ты уж постарайся. А то заведующий говорит: если что-нибудь случится, так мы его совсем из школы выключим.

«Что-нибудь» все-таки случилось. И довольно скоро.

Школа имени Луначарского маленькая, а детей вокруг много. Поэтому она работала в три смены. Младшие начинали заниматься в половине восьмого утра. А старшие, в основном ученики седьмых групп, уходили из школы уже в половине девятого.

В декабре в четыре часа уже темно, и все шесть уроков третьей смены идут при свете. Переменки по пять минут, в коридорах теснота. Кому же такое понравится?! И начались неполадки с электричеством. Едва третья, смена села за парты — раз! И свет потух.

— А-а-а! — несется от подвала до чердака победный вопль.

В школе темно, как в погребе. Учителя бегают по коридорам со свечками. В классах творится такое!.. Пока найдут неисправность, урок, а то и два пройдут безвозвратно. А если света нет долго, всех отпускают домой. Мальчишки с криком вылетают из дверей и несутся к Державинскому: играть в снежки, кататься с горы на коньках и санках.

Когда свет потух в четвертый раз, заведующий школой выстроил всю третью смену в коридоре и заявил:

— Если еще раз устроите такое безобразие — виновника исключим из школы без права поступления куда-либо на год!..

Это подействовало. Свет горел исправно.

Семнадцатого декабря, под выходной, мальчишки четвертой группы «В», отковыряв на перемене гвоздем шпингалеты двери, выскочили на деревянный балкон, выходивший в крохотный школьный дворик. Стали сгребать снег, играть в снежки. Кто-то, глянув вниз, сказал:

— Отсюда если грохнешься, так и костей не соберешь!

Ванька тоже глянул и, сплюнув вниз, заявил:

— Ерунда! Могу пол-урока простоять на перилах.

— А на одной ноге, слабо?! — подзадорили мальчишки. — Ласточкой. Как в цирке!.. До ста!

— Спорим! — не унимался Ванька. — На десять завтраков!

— Жирно тебе будет! На пять!

— Ладно, пусть на пять. Тогда до пятидесяти…

Под снегом на перилах оказалась наледь. Но отступать было поздно. Ребята скажут, что Ванька струсил. Он залез на перила, поудобней умостил ногу на узкой ледяной дорожке и застыл, подняв ногу, раскинув руки в стороны.

— …Шесть, семь, восемь, — хором считали мальчишки.

Иван стоял.

— Тридцать девять, сорок, сорок один…

Иван стоял. Поднятая нога наливалась свинцом, хотела опуститься. Но он не позволял ей. Опорная нога начала подрагивать, подгибаться в колене…

Заведующий глянул в окно и обомлел. На скользких перилах, раскинув руки, будто акробат в цирке, на одной ноге стоял мальчишка. Расталкивая изумленных учителей, заведующий бросился в коридор.

Не получил Ванька от товарищей талончиков на школьные завтраки. Соревнование прервал выскочивший на балкон заведующий, когда досчитали лишь до сорока восьми. Он сгреб Ваньку в охапку, поставил на пол и потащил в учительскую. Отобрал книжки и велел в школу без матери не приходить.

Когда вторая смена начала выходить, а ученики третьей полезли в двери напролом, Ванька проскользнул мимо нянечки и спрятался в раздевалке. Надо было во что бы то ни стало выручить книжки. Там, в задачнике, лежал билет в цирк на дневное представление, который матери выдали на складе бесплатно за хорошую работу.

Прозвенел звонок. Ванька хотел выйти из укрытия, как вдруг увидел: к щиту с пробками подкрался Игорь Кулисов из седьмой «А». Полыхнуло голубое пламя, и свет погас. «Вот так лучший ученик школы!» — подумал Иван, ощупью пробираясь к выходу.

Перед носом хлопнула дверь, звякнула задвижка. Иван потянул за ручку — дверь не поддавалась. «Влип!» — подумал он.

— Попался, голубчик! — послышался за дверью злорадный голос сторожа. — Зовите заведующего! Да свечу принесите!

Услышав рядом тихий плач, Иван протянул руку.

— Ой! Кто тут?! — испуганно вскрикнул Кулисов.

— Не бойся. Это я. Ванька Руль.

— Меня исключат, Ванька! Выгонят совсем! Понимаешь?! Он же меня убьет! — бормотал Игорь, стискивая руку Ивана.

Ванька знал, что отец у Игоря не родной. Он лупит его ремнем всегда, когда увидит в табеле хоть одно «хор». Только «очень хорошо» он признавал за оценку. А теперь…

«Как же отсюда выбраться?» — вновь и вновь думал Иван. И вдруг вспомнил сценку из кинофильма. За Чарли Чаплиным гонятся полицейские. Чарли мечется в комнате, откуда нет второго выхода. И вдруг он стал к стенке у самой двери. Врываются полицейские: в комнате никого. Пока они обалдело смотрят на стену, Чарли за их спиной удрал на волю. «А что, если так?»

За дверью уже шумело множество голосов. Загремела задвижка. И в последний оставшийся миг Иван сделал то, чего, кажется, и не собирался делать. Толкнул Игоря к стене у двери:

— Стой тут и не рыпайся!

Дверь распахнулась, сразу прикрыв Игоря. Иван зажмурился от света.

— Ты-ы?! Опять ты, Углов?! — гневно вскрикнул заведующий. — Ну, все! Забирай книги! Тебе они больше не понадобятся!..

Через два дня пришла учительница и сказала матери, что его исключили из школы на полгода. Мать расплакалась.

— Ну зачем ты это сделал, сынок? Ты же обещал…

Ванька слушал молча, опустив голову. Раскаяние его не терзало. Очень жалко было мать.

— Мама, ну не убивайся. Я другую школу найду. Вот посмотришь. Ну не жег я эти проклятые пробки! Не жег!..

— Все говорят, чтоб я тебе не верила, — мать тяжело вздохнула. — Ну как же это? А я смотрю на тебя и… опять верю… Наверно, я плохая мать…

Ванька просиял. Вскочил и, чего давно с ним не было, обнял мать за плечи, прижался щекой и тихо в самое ухо выдохнул:

— Мать. Ты мировая! Лучше не бывает.

***

Олег спустился по Державинскому, свернул на горбатую, без тротуаров Очаковскую улицу, похожую на деревенскую. Вот он и Ванькин деревянный домик виднеется.

Олег всегда с удовольствием заходил сюда. В доме, во дворе и в крохотном садике — везде был, как любил говорить Ванька, «полный флотский порядок». Чисто, все исправно и ничего лишнего.

Приоткрыв калитку, Олег увидел, что Иван не один. Он рассказывал стоявшей рядом белобрысой девчонке, наверно, что-то очень смешное, потому что она так и приседала от смеха.

Олег чуть подождал и решительно звякнул щеколдой.

— Вот мирово, что зашел! — обрадовался Иван. — А я сам уж хотел к тебе топать. — Увидев, что Олег рассматривает его гостью, усмехнулся: — Чего пялишься? Соседка моя. В школе Луначарского учится. Знакомься.

— Оля Крашенинникова, — тихо произнесла девочка, протянув маленькую руку, сложенную лодочкой. И едва Олег пожал ее, назвав свое имя, заторопилась: — Ваня, я побегу. А то мама придет с работы, а я и обед еще не начинала…

— Хорошая девочка, — сказал Олег, глядя ей вслед.

— Ага, — вспыхнув румянцем, подтвердил Иван. — Ну и все об этом. Садись поближе. Я сейчас управлюсь.

— Все так все, — согласился Олег.

Ванька нанизывал на шпагат небольшие таранки, а Олег рассказывал ему о событиях последних дней.

— Ну ты, Олег, гвоздь! Правильно, что отдал фуражку студенту. Пусть знают, что мы не шпана какая-нибудь!..

Закончив работу, Иван поглядел на солнце и сказал:

— Дядя Федя твой уезжает в шесть?.. А сейчас только одиннадцать. Махнем на Зеленый? Искупаемся…

У частной пристани Иван разыскал знакомого лодочника. Когда пассажиров для перевоза на Зеленый остров собралось достаточно, старик позвал:

— Сигай в баркас, ребята. Отваливаем.

— Нет, Силыч, — возразил Ванька. — Ты отдохни. Мы сами.

— Ну и добре. Берите бабайки, — согласился лодочник.

Олег с Иваном сидели на веслах не в первый раз, гребли ровно, слаженно. Лодка шла ходко, из стороны в сторону не рыскала. Силычу на корме и править-то не приходилось…

На Зеленом острове они разыскали чудесный пляжик, отгороженный кустами. Выкупались хорошенько. Нырнули по паре раз с высокого руля проходившей невдалеке баржи и, довольные, улеглись на песке, спрятав головы под куст вербы.

Было так хорошо, что и говорить не хотелось. Лежали и думали каждый о своем…

Олег так разнежился на солнце, что задремал.

***

— Эй, парень! — услышал он голос Ваньки. — Так ты все царство небесное проспишь. Вставай. Уже четыре.

— А откуда ты знаешь? — не открывая глаз, спросил Олег. — У тебя же часов нет.

— На кой они мне? Гляди: солнце коснулось верхушки собора. Да и крупзавод прогудел. Так что точно!

Искупались еще разок на дорожку и пошли к пристани.

К пяти, как договорились, они были уже у дяди Феди.

— Э-э, братцы! Да вы свеженькие, — засмеялся Федор Захарович, потрепав их еще влажные на затылках волосы. — Завидую. Ну и жара! Как говорят, июль — макушка лета. Сам бы поплескался в Дону с удовольствием.

— Так чего ж вы? — удивился Ванька. — Такой начальник.

— Дел, Ваня, по горло. Некогда. Ну что, пошли?

— А вещи? — спросил хозяйственный Иван.

— Да вот они, — улыбнулся Федор Захарович, поднимая небольшой чемоданчик и взяв на руку сложенную шинель.

— Нет, дядя Федя. Шинель понесу я, — заявил Олег.

— А я чемоданчик. — Ванька отобрал его у дяди Феди. — Легкий какой! Пустой, что ли?

— Ну вот. А я что? — засмеялся Федор Захарович. — Буду идти, как генерал со свитой?

— Ты и так генерал! Только советский. Ромбы ведь тебе недаром повесили, — сказал Олег. — А мы твои ординарцы.

— Убедил, — согласился Федор Захарович и шутливо скомандовал: — Ординарцы! За мной ша-а-гом — марш!..

До прибытия скорого «Тифлис — Москва» оставалось еще сорок минут. Оглядев перрон, Федор Захарович посетовал:

— Черт возьми! И присесть негде.

— Сильное дело! — ухмыльнулся Ванька. — Сейчас все будет, — и побежал за пакгауз.

Через несколько минут он появился с парой кирпичей и гладкой доской от какого-то ящика. В тени вокзального навеса они поставили кирпичи на попа и положили на них доску.

— Молодец. Находчивый, — похвалил Ивана Федор Захарович. — В ординарцы я бы тебя взял с удовольствием. — Он осторожно опустился на скамейку. — Нога, братцы, разболелась — спасу нет. Как бы рана опять не открылась.

С дальнего конца перрона за «строительством» скамейки наблюдал милиционер в белой гимнастерке. Очевидно, придя к выводу, что это непорядок, решительно направился к ним. Но, подойдя вплотную, увидел красные ромбы в петлицах Федора Захаровича, вытянулся, вскинул руку к фуражке и любезно осведомился:

— Отдыхаем, товарищ бригадный комиссар? Жарко, может, вам стульчик из дежурки вынести?

— Лучше скажите начальству, чтоб скамейки для людей поставили. Есть же больные, раненые, с детьми.

— Есть, товарищ бригадный комиссар! Тотчас доложу. Разрешите выполнять? — И решительно направился к дверям с табличкой «Начальник вокзала».

— Ишь, припустил, — улыбнулся довольный таким поворотом дела Ванька. — А если б одни были, так сразу за шиворот — и в каталажку!.. Дядя Федя, вас беляки ранили?

— Деникинцы, Ваня. В двадцатом… Коли б не Миша, батька его, — кивнул он в сторону Олега, — так гнить бы мне у Генеральского Моста… Такая рубка была, не приведи господь!.. Михаил меня из самого пекла вытащил. Через седло перекинул, на коня, — и к санитарам дивизии. А те брать не хотят. Ну, ясное дело, живым на санитарных повозках места не хватает, а я, считай, уже мертвый. Три ранения: в грудь навылет, нога перебита, а черепушку саблей распанахали… Мишка горячий был. Сунул маузер фельдшеру под нос: «Если с повозки скинешь — под землей найду!..» Огрел коня плетью и снова в бой… Вывезли. Не скинули. А на другой день, девятого января, наши Ростов взяли, и я в госпиталь попал. Выходили вот… Я-то всего этого не помню, конечно. Товарищи в госпитале рассказали, когда на поправку пошел…

Олег сбегал к окошку телеграфистов и узнал, что поезд опаздывает на целый час.

— Порядки! — недовольно сказал дядя Федя. — Ну так давайте, ребята, перекусим. — Он достал из чемоданчика кирпичик темного пайкового хлеба, сало и помидоры.

Мальчишки съели по куску и отодвинулись.

— Вы что стесняетесь? А ну навались! — скомандовал Федор Захарович. — После купанья быка слопать можно… Да, Олег, вот эти талончики отдай матери. Пусть в нашем магазине возьмет по ним крупу и еще что, не помню.

— Дядя Федя, а когда отменят карточки и хлеб вольный будет? — спросил Олег. — Чтоб пришел в магазин и взял, сколько тебе надо. Как до двадцать девятого года.

— Вам разве по обществоведению не объясняли, какое положение у нас в деревне?

— Ой, у нас обществовед, знаешь, кто? Мурашов! Учитель пения. Он и сам-то в этом ничего не понимает.

— Учитель пения?! — удивился дядя Федя.

— Точно. Он, знаешь, какой? Ну… всех боится. Что скажут, то и преподает. И пение, и историю. Раз даже вместо Вильгамиды Вильгельмовны две недели немецкий вел.

— Разве можно такому человеку обществоведение преподавать? — сердито сказал дядя Федя. — Тут нужно срочно принимать меры… А вопрос этот, ребята, трудный. За пять — десять минут не расскажешь. Ну, в общих чертах… Вы, небось, и сами слышали, как в закоулках кое-кто шепчет: «Пока колхозов не было — был хлеб. Стали колхозы — хлеба нет. От них все горе…» Это чистая контрреволюция, ребята!.. Еще Владимир Ильич Ленин предупреждал: «Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель». И партия стала на ленинский путь, на путь колхозного развития сельского хозяйства. Чтоб жизнь нашего государства и построение социализма не зависели от прихоти сельского буржуя, кулака, — даст он нам хлеб или не даст… Вы понимаете, о чем я говорю, ребята?

— Конечно!.. Ясное дело! — подтвердили мальчишки.

— Так вот. К весне нынешнего года в колхозы объединилось приблизительно восемьдесят процентов единоличных хозяйств. Кажется, все, победа. Хлеб для страны обеспечен… Но создать колхозы — это только первый шаг. Нужно, чтобы они крепко стали на ноги, чтобы производили много хлеба, молока, мяса и других продуктов, без которых не может жить человек. Чтобы колхозники могли не только прокормить себя, но и город, рабочие поселки, число которых растет с каждым днем, стройки, Красную Армию. Да и про запас чтоб кое-что осталось. Без хлеба не повоюешь. Враги наши за кордоном в любой день могут напасть и с востока, и с запада… Но хлеба колхозы дают пока еще недостаточно. Почему, спросите вы. Тут одним словом не ответишь. Чтобы обработать огромные колхозные поля, нужны машины, трактора, комбайны. А их еще очень мало. Нужны люди, которые могут этими машинами управлять. А деревня почти сплошь неграмотна. Чтобы правильно организовать труд сотен и даже тысяч колхозников, нужны опытные руководители: председатели, бригадиры, агрономы, зоотехники. Разве их подготовишь за год?.. А чтобы набраться опыта, нужно еще больше времени. Да и враги наши — кулаки, «бывшие» — пакостят на каждом шагу: разлагают дисциплину, сеют слухи, травят скот, выводят из строя машины. Делают все, чтобы не дать рабочему классу хлеба, сорвать индустриализацию страны… Я понятно говорю, хлопцы?

— Понятно, — подтвердили Олег с Иваном.

— Вот в колхозе имени Парижской коммуны. Недалеко от Ростова. Нам ребята знакомые рассказывали, — вспомнил Олег. — Так там кулак из другого района в бригадиры затесался. Весь хлеб не успели смолотить осенью. Ну, его в скирды сложили на поле. А весной хватились — сгнил хлеб. Оказывается, скирды незавершенными оставили. Тысяча пудов погибла.

— А наши рыбаки ходили на лов в Азовское море, — сказал Иван, — так, говорят, в трех колхозах по весне ни пахать, ни сеять не на чем было. Все тягло кулаки из строя вывели. Штук семьсот лошадей со сбитыми холками, копытами, потертыми ногами, с запалом… Так они на коровах пахали.

На перроне засуетились, забегали пассажиры. Послышались крики: «Едет!.. Тифлисский прибывает на первый путь!»

— Есть еще много и других причин, — сказал дядя Федя, поднимаясь. — Ну, ничего. Вы, я вижу, тоже кое в чем разбираетесь… А насчет карточек — пока придется, ребятки, потерпеть. Враги наши спят и видят, что мы бросим строить заводы, шахты, рудники, домны и придем на поклон к господам империалистам. А уж они быстренько приберут к рукам все, что народной кровью завоевано в революцию и в гражданскую войну. Не будет этого! Все построим, сами. Еще к нам на поклон приезжать будут да шапки снимать. Вот увидите…

Стоянку поезда сократили. Едва пассажиры успели втиснуться в вагоны, паровоз загудел так, что заложило уши, и рванул состав.

— Береги мать! — крикнул из окна дядя Федя. — С винтовкой не балуй!.. К ноябрьским ждите с подарками…

Когда хвост поезда скрылся за корпусом паровозного депо, Иван сказал:

— Мировой дядька твой Федор Захарович. Башковитый. Вот бы он нам обществоведение преподавал!..

***

За лето Олег с Ванькой, Сенькой и Феодалом несколько раз навещали своих хуторских друзей из колхоза имени Парижской коммуны. И никогда ребята не отпускали их домой с пустыми руками. Возвращались в город с сумками, полными абрикосов, слив или яблок.

— Ну, а когда же вы к нам в гости заявитесь? — спросил Олег в последнюю встречу.

— Да как-нибудь. Вот управимся чуть с хлебом, — ответил степенный Ермолай. — Видишь, какая запарка?

— Так и лето пройдет… — сожалел Сенька.

— В Дону покупаемся! Поныряем с гавани! Ух, хорошо! — говорил Иван.

— Из винтовки постреляем! — соблазнял Олег.

Гринька, который мечтал стать командиром Красной Армии и питал неудержимую страсть к оружию, этого вынести уже не мог и пообещал твердо:

— Хоть кровь с носу, а на той неделе выберемся!..

Но прошла «та» неделя. Уже и август на исходе. А Гриньки с товарищами все не было.

Утром, едва Олег расположился с книгой под акацией, его позвал Мишка:

— Лелька! Там тебя пацаны какие-то спрашивают!

Олег, недовольно ворча, поднялся, глянул и побежал к калитке.

— Ребята! Приехали? Вот молодцы!.. Здорово, Гринька!.. Ермолай! Левка!.. Заходите в хату! Чего вы там топчетесь?..

— Мишка! Дуй к Сеньке. Скажи так: «Парижане прибыли». Понял? Пусть зайдет к Феодалу и сейчас же бежит к Ваньке.

Гости с интересом рассматривали жилище Олега. Острый нос Левки безошибочно определил нужное направление. Он сразу прилип к этажерке. Листал, рассматривал картинки и всё вздыхал: «Вот бы мне такую книжечку!..»

Широколобый крепыш Ермолай, страстный любитель техники, тотчас ухватился за наушники детекторного радиоприемника. Поймал станцию и махал руками: не мешайте, мол, слушать.

А Гриньку Котлярова потянуло к коврику над кроватью Олега, где висело оружие: кривой арабский кинжал в самодельных ножнах, морской офицерский кортик и малокалиберная винтовка.

Олег метался между гостями, отвечал на их вопросы, давал разъяснения о книгах, устройстве радиоприемника, боевых качествах винтовки. Он так был рад, что не знал, как им еще угодить.

Ермолай, который давно хотел собрать собственный приемник, получил в подарок катушку провода, детектор и схему, вырезанную из краевой пионерской газеты «Ленинские внучата».

Левке так не хотелось расставаться с книжкой Беляева «Человек-амфибия», что он, рассматривая другие книги, все время держал ее на коленях, снова и снова раскрывал на разных страницах и бросал на хозяина жалобные взгляды.

— Ладно! Бери, Левка, «Амфибию»! — не выдержало сердце Олега.

— Правда?! Насовсем?! Да я… я тебе за это что хочешь сделаю!.. Дай газетку. Оберну, чтоб не замарать…

Вернулся Мишка. Вслед за ним пришел Феодал. А вскоре прибежали запыхавшиеся Ванька Руль и Сенька Явор.

— Где тут «парижане»?! — смеясь, крикнул Иван. — Здорово, братцы-колхозники!..

— В комнате стало сразу шумно, тесно. Вскоре они перешли во двор, под громадную раскидистую акацию. Вспоминали и совместные походы по окрестным садам, и самую первую встречу у железнодорожной площадки «Карьер».

— Вань, — отозвав Ивана в сторону, шепнул Олег, — гостей же угощать полагается, а у меня ничего нет… Только вот немного мамалыги осталось.

— А это что?! — Ванька вытащил из оттопыренных карманов полдюжины провяленных таранок. — Неси свою мамалыгу да ставь чайник.

Чаепитие удалось на славу. К таранкам и мамалыге гости добавили еще гору румяных яблок и десяток вареных кукурузных початков, прихваченных с собой в дорогу.

— Ну, братцы, а теперь постреляем! — пригласил Олег, и вся компания направилась на конюшню.

Олег раздал всем по три патрона, повесил на стене мишени. Сначала стреляли гости. Но как Олег ни старался им помочь, пули упорно не хотели дырявить черное яблочко, попадали или в края мишени, или совсем «уходили за молоком». Ребята были смущены. Особенно Гринька. А тут еще Феодал высказался:

— Слабаки! А еще казаки называется!.. Дай, я им покажу!

— Чья б корова мычала! — оборвал его Иван. — Феодал у нас снайпер: без промаха попадает… в миску ложкой.

Потом стреляли Сенька, Иван. А Толька злился и дважды промазал. Олег показал свой трюк — стрельба с зеркалом. Ни разу не промахнулся! Гости в ладоши захлопали, как в цирке.

— Нам пора! — спохватился Гринька. — Олег, сколько там натикало? В четыре наши на нефтебазе керосин для тракторов получат и сразу уедут. А туда еще топать версты три.

Олег побежал во флигель, глянул на будильник, выскочил и вдруг увидел, что Феодал с колена целится из винтовки в Левку. А Левка, прижимая к груди книжку, смеется, пошатывается из стороны в сторону, изображая раненого.

— Идиот! Отдай винтовку! Я же говорил тебе сто раз!..

— Сам идиот! Она не заряжена! — ответил Феодал, продолжая целиться.

— Все равно, отдай сейчас же!..

Олег не договорил. Щелкнул негромкий выстрел. Где-то раздался звон разбитого стекла. Феодал бросил винтовку на землю. Левка побледнел, круглыми от удивления глазами смотрел на слетевшую вдруг с его головы фуражку.

Олег глянул. На противоположной стороне улицы, в глубине сомовского двора, в доме на третьем этаже, зияла пустотой шибка закрытого окна. Тотчас там появилась голова и донесся приглушенный расстоянием крик:

— Колька! Фулиган триклятый!.. Доигралси со своими рогатками!.. Пусть теперя мать мине стекло вставляет!..

Тетка Маня не знала, что Колька Сущин ни при чем. Еще в шесть утра он отправился на Дон. Ей и в голову не могло прийти, что стекло разлетелось от пущенной издалека пули.

Олег кинулся к Левке. Нет, его не задело. Лишь в высокой тулье казачьей фуражки виднелась маленькая дырочка.

Олег поднял винтовку и осторожно открыл затвор. На ладонь вывалилась горячая латунная гильза. На ее донышке он разглядел три вмятины от удара бойка.

— Феодал! Где ты взял этот патрон?!

— Нигде… там никакого патрона не было!

— Врешь! Тут же видно… было две осечки. А ты зарядил им в третий раз! У меня спер?

— Не скажешь, — подступил к нему Иван, — морду набью!

Но, несмотря на угрозы, Феодал твердил свое:

— Да чтоб я сдох!.. Чтоб мне отца-матери никогда не видать, если я его туда сунул!.. Не заряжал я ее!..

— У тебя были патроны с осечками? — добивался Олег.

— Ну, были… два… так я их уже давно потерял где-то…

Ребята готовы были разорвать Тольку в клочья. Ванька все же не сдержался. Дал Феодалу пару таких затрещин, что он пулей выскочил за ворота.

Олег с Иваном и Сенькой проводили перепуганных гостей до угла и распрощались с ними.

— Чтоб я еще когда-нибудь дал Феодалу винтовку! Да пусть у меня руки отсохнут! — поклялся Олег.

Верно говорил дядя Федя: раз в году и незаряженная винтовка стреляет.