Когда из ревкома пришли за Тихоном Никитичем, сердце Домны Терентьевны сжалось. За последнее время бывшая атаманша вообще "сжалась", и из роскошной и царственной женщины превращалась в пугающуюся любого шороха, осунувшуюся жалкую бабку, на которой неопрятно обвисали ее прежние платья, кофты и юбки, ставшие ей большими. Тихон Никитич успокоил жену:
- Не бойся Домнушка, они меня вряд ли арестуют, я им сейчас очень нужен... Не так ли, Семен?- спросил он у присланного за ним члена станичной комьячейки, еще одного из тех немногих казаков сумевших во всех последних войнах отсидеться дома, к тому же одного из самых бедных в станице. Эти "качества" и предопределили его членство в комьячейке, когда один из самых захудалых казачишек из "ничем", вдруг, становится в некотором роде "всем".
- Не знаю я Тихон Никитич... я что, я человек маленький, меня послали, я пошел. Там тебе все обскажут...
В бывшем станичном правлении, в бывшем атаманском кабинете стоял крепкий махорочный смрад, на грязном полу окурки и растертые плевки.
- Присаживайтесь гражданин Фокин,- указал на облезлую табуретку, сидящий за его столом новый начальник гарнизона Вальковский, в френче, перетянутый ремнями портупеи и с кобурой оттянутой пистолетом.
К бывшему станичному атаману тридцатилетний Вальковский специально обращался строго официально, так как очень боялся, что его обвинят в заигрывании с "бывшими", и в очередной раз укажут на его собственное не вполне пролетарское происхождение и офицерское прошлое. Но сейчас у начальника гарнизона сложилось крайне незавидное положение, и ему ничего не оставалось, как воспользоваться "зашифрованным" в руководящей телеграмме из уездного ревкома советом прибегнуть к помощи бывшего станичного атамана. Но сделать это надо так, чтобы не показать всей отчаянности ситуации. А ситуация была... У Вальковского наличных сил не набиралось даже на пол роты. После гибели взвода, опрометчиво посланного им на помощь Тимофееву, у него оставалось всего два взвода и один пулемет. Потому, он срочно созвал всех членов местной комъячейки и зачитал телеграмму из уезда, о недопущении ни в коем случае выступления местных казаков против советской власти. Он же и предложил вызвать на заседание ревкома бывшего атамана, что было воспринято с единодушным одобрением...
Тихон Никитич с грустной усмешкой оглядел кабинет, некогда такой чистый... Сейчас даже стекла в оконной раме тусклые, грязные, засиженные мухами, из углов тянуло какой-то затхлостью, а солнечные лучи "наглядно" прорезали, стоящую в воздухе плотную пыль. Впрочем, тесно сидевшие вдоль стены коммунисты, как свежеиспеченные местные, так и пришлые этого всего не замечали. Они напряженно думали совсем о другом: если без малого тысяча казаков разного возраста, проживающих сейчас в станице выроют спрятанные винтовки и шашки, тогда от трех взводов красного гарнизона, останутся, как говорится, пух да перья, а их, коммунистов, жизни цена будет ломаный грош. А тут еще разнесся слух, что восставшими, идущими от Вороньего командует Степан Решетников. Этот, конечно, не пощадит никаких коммунистов, даже местных, которые всего-то и хотели примазаться к новой власти, чтобы иметь положенные членам комъячейки льготы, чтобы в их хозяйствах не проводили продразверстку. Понимали они, кто осознанно, кто интуитивно, что сейчас их судьба во многом зависят от бывшего станичного атамана.
- Мы вас вот зачем позвали,- начал говорить Вальковский,- нам известно, что при Колчаке, в вашу бытность местным атаманом, вы стремились избегать кровопролития, и все спорные вопросы старались решать миром. Не так ли?
- Да, я всегда стоял против братоубийства, и делал все от меня зависящее, чтобы в округе лилось как можно меньше крови. Но я думаю, господа...- Тихон Никитич запнулся и настороженно оглядел членов ревкома, как они отреагируют на "господ", вырвавшееся у него самопроизвольно, по привычке. Но те не шелохнулись, продолжая его напряженно слушать.- Так вот, давайте ближе к делу, что вы от меня хотите?- Тихон Никитич замолчал и, не сдержавшись, скривился от вдыхаемого пыльно-махорочного воздуха.
- Да, это вы верно говорите. Церемонии сейчас разводить некогда,- рубанул воздух ладонью, и скрипнул ремнями портупеи Вальковский.- Вы, конечно, в курсе, что в Большенарымском мятеж и там свержена советская власть. Часть мятежников во главе с вашим одностаничником, анненковским офицером, сотником Решетниковым захватили поселки Малокрасноярский, Черемшанский, Вороньий и сейчас готовятся наступать на Гусиную пристань и Усть-Бухтарму. Нам стало известно, что в станице также активизировались контрреволюционные элементы, которые готовят восстание против советской власти. Вы человек разумный, среди казаков пользуетесь большим авторитетом. Вы не можете не понимать, что если даже Решетников с помощью мятежа местных казаков и возьмет станицу, даже перебьет, перевешает всех нас, коммунистов,- Вальковский невольно, исподлобья посмотрел на явно трусящих и ежащихся от его слов членов ревкома...- его все одно рано или поздно разобьют. В общем, мы предлагаем вам помочь как советской власти, так и своим одностаничникам,- Вальковский замолчал, уперев взгляд в Тихона Никитича, ожидая его ответа. Остальные коммунисты тоже все как один обратили свои безмолвные взгляды на бывшего атамана.
- И как же это, господа, или, извините, товарищи, я вам помогу?- после некоторого раздумья спросил Тихон Никитич, хотя, конечно, понимал, чего именно хотят от него.
- Вы должны выступить на общем собрании и разъяснить казакам, что их всех ждет в случае поддержки мятежа.
В кабинете повисло тягостное молчание. И если Вальковский, человек не раз смотревший смерти в глаза, сохранял внешнее спокойствие, то большинство прочих заметно нервничали, явно опасаясь, что бывший атаман откажется сотрудничать.
- Нет... ни на каком собрании я выступать не буду,- наконец, ответил Тихон Никитич
- Вы что же, отказываетесь нам помочь!?- в голосе начальника гарнизона "звякнул" металл.
- Нет, не отказываюсь. Только боюсь добровольно на этот ваш митинг, никто не придет, а что-то втолковывать насильно согнанным людям... Да и голос у меня не настолько громкий, боюсь те, что подальше стоять будут не разберут и не поймут, что я буду говорить. Я предлагаю другое.
- Что же?- с интересом спросил заметно воспрявший духом Вальковский.
- Думаю, раньше чем с завтрашнего утра те казаки, что тимофеевский отряд разбили, не выступят...- Тихон Никитич чуть усмехнулся, дескать, хоть вы и не говорите об этом, но всем уже известно о бое произошедшем всего в пятнадцати верстах от станицы.- Потому, господа, я сам обойду несколько домов и поговорю с казаками, со стариками... Попробую их уговорить не подниматься...
- Ну что вы? Сколько дворов так вы успеете обойти, в станице же их больше шестисот,- возразил Вальковский.
- Товарищ Вальковский... тут это... такое дело, Тихон Никитич прав. Всех обходить и не надо, достаточно и десятка дворов. Тут же многие родня друг дружке. Так что те, кого он уговорит, сразу же за собой других потянут, те третьих. А в простом разговоре он скорее все разобъяснит, Никитич, он это умеет... Пусть делает как хочет, может в самом деле толк выйдет,- высказал общее мнение членов ревкома бывший батрак-новосел, живший с семьей в станице уже лет десять и кочевавший от одного хозяина к другому, и вот дождавшемуся, так сказать, "своего часа".
- Ну что ж попробуйте, если вам кажется, что так будет лучше,- не очень уверенно согласился Вальковский.
- Только у меня будет одно условие,- чуть повысил голос Тихон Никитич.
- Вы хотите, чтобы ваш поступок потом был учтен советской властью? Не беспокойтесь, если вам удастся удержать казаков от мятежа, я лично телеграфирую о вашей роли в этом деле,- поспешил заверить Вальковский.
- Да нет, я не о себе,- усмехнулся такой "догадливости" Тихон Никитич.- Я хочу попросить за мать и отца Решетникова, чтобы их потом не обвинили за сына.
- Вон оно что,- удивился начальник гарнизона. Ну, это уже не я, а ваша гражданская власть решать будет, вот они, члены вашего ревкома, он кивнул на сидящих членов комьячейки.
- Да то и не от нас, от уездных властей будет зависеть. Мы то что, мы понимаем, старики тут не при чем. А ежели из уездной ЧеКи сюда дознавателей, комиссию пришлют, тут уж и нас не спросют,- избавил коммунистов от ответа на столь щекотливый вопрос председатель станичного ревкома.
Сначала Тихон Никитич пошел в дом к многочисленной семье Забродиных. Отец Фрол Никанорыч, бывший урядник и член станичного Сбора, а старший сын георгиевский кавалер за Германскую войну... Было еще двое сыновей и три дочери. Двоих дочерей выдали замуж здесь же в станице, в доме оставалась младшая, у которой жених пропал, когда его мобилизовали в конный корпус Иванова-Ринова. Так же погибли и двое младших сыновей, один совсем недавно, когда служил в станичной милиции и охранял обоз с продовольствием. Он попал в засаду устроенную "Красными горными орлами". Второй так же, как и жених дочери служил у Иванова-Ринова и сложил голову где-то у Тобола. Старшему на Гражданской повезло больше чем младшим братьям. Его мобилизовали в 12-й казачий полк, в который уже во время октябрьской агонии колчаковской власти срочно набирали казаков старших возрастов. Полк не успел принять участие в боевых действиях и когда генерал Бегич отступал, он часть его увел за собой. Старший сын отстал от своей сотни и пробрался домой, когда стало ясно, что предстоит отступление в Китай. В этой семье, конечно, люто ненавидели большевиков. Но у хозяина дома и его жены в станице было как ни у кого много родных, двоюродных и троюродных братьев и сестер.
Бывшего атамана встретили настороженно, но уважительно, хозяин пригласил в дом, усадил за стол. Тихон Никитич не отказался...
- Ты уж, Никитич, извини, мы заморского вина не держим, да и водки хорошей сейчас где взять. Вот не побрезгуй, нашей наливочки домашней,- Фрол налил гостю и себе.
Прочие домочадцы, хоть и встревожились этим визитом, но своих домашних дел не бросили. Сын с дратвой и "лапой" в сенях чинил сапоги, жена Фрола, гремела чугунами и ухватами на летней кухне, дочь и невестки... одна при живом муже две другие вдовы, занимались во дворе переборкой самой ранней в Бухтарминском крае ягоды - полевой клубники, сортируя на еду, сушку и варенье...
- Да, ничего Никонорыч, последний раз шампанское пил на свадьбе дочери, да вот еще на прошлый Новый год. А по нынешнему времени настойка она самое подходящее питье... Ты в этот год сколько засеял-то?- для затравки необходимо было затронуть хозяйственные вопросы.
- Какой там засеял, так чепуху. Пшеницы двенадцать десятин, да ячменя пяток. И те не знаю, стоит убирать, али под снегом гнить оставить. Ведь как пить дать по осени продотрядники наедут и все заберут. Да и лошаденки то у меня вона какие остались, те что красноармейцы взамен моих меринов оставили. Рази ж то кони, плуг еле тянут. Да все то ладно, главно чтобы грабежу не было, беспорядку. А то, вона, на моем покосе кто-то почти всю траву ноне скосил. Говорят, видели, что снегиревские мужики то были. А что сейчас сделаешь, ноне не мы, оне сила. Ох беда беда, не чаял никогда, что до таких времен доживу, когда и жить хотеться не будет... Ты-то я слышал этот год вообще не сеял, а Никитич?
- Не сеял, батраков то сейчас нельзя нанимать. А те что остались, Ермил да Танабай они... Ну, в общем порешили не сеять.
- Так чего ж ты, попросил бы кого, хоть меня, или вон Тимоху мово... да кого хошь. Кому-кому, а тебе-то помогли бы.
Фрол смущенно отвел голову, ибо в станице ни для кого не было секретом, что бывший атаман не смог вспахать ни одной из своих десятин. При этом некоторые злорадствовали втихаря: "Ишь наатаманился, отвык за плугом-то ходить. Пусть вспомянет, как он хлебушек-то дается, и Домна его толстомясая тоже пусть телеса свои растрясет...". Но зрелища так и не дождались, ни Тихон Никитич, ни его жена в поле так и не вышли. Что касается инвалида Ермила, от него в пахоте толку было мало, а Танабай все чаще стал проявлять неповиновение... Тихон Никитич даже отверг предложение о помощи со стороны сватов Игнатия и Лукерьи, которые в свою очередь оставшись без сыновей привычно уперлись, и с помощью Глаши засеяли-таки несколько десятин. Впрочем, в эту весну в станице многие уже оказались не в состоянии засеять свою пашни: у кого сил не было, у кого рабочих рук, у кого лошадей или семян... у кого всего вместе. В последние годы всевозможным маломощным, вдовам и калекам помогало обществ. По приказу станичного атамана, те же семена нуждающимся выдавались из войсковых амбаров. Сейчас те амбары после весенней продразверстки опустели, а помогать тем, у кого сыновья и мужья погибли за царя на германском фронте, или тем более в рядах белой армии, ревкому было не с руки.
- Ладно, Никанорыч, ты обо мне не беспокойся, у меня, слава Богу, запас с прошлых лет имеется, с голоду не помрем. Вот вдов да стариков, что одни остались, этих жаль. Боюсь не все из них следующую зиму переживут, и хлеба у них не будет и дров никто не нарубит, не привезет... Ну, это теперь, конечно, уже не от меня зависит, пусть новая власть голову ломает, раз взялась командовать. А к тебе я вот с чем пришел-то. Тут меня в правление, то есть в ревком вызывали. Просили с казаками поговорить, чтобы к Степану Решетникову не подавались, и чтобы здесь ему в помощь восстание не учинили. Как ты насчет этого, Никанорыч?- Тихон Никитич испытывающе смотрел на хозяина, не притрагиваясь к поставленному перед ним угощению, лишь слегка пригубив рюмку с настойкой.
Фрол нервно потирал большие жилистые руки, и строил непонятные гримасы, что свидетельствовало о сильном внутреннем волнении.
- Я что, Никитич... я ж не знаю. Я то что, мое дело стариковское, я то сам никуда не собираюсь... Ты вона лучше об том с моим Тимохой потолкуй,- как-то нервно и неуверенно отвечал Фрол.
- Погоди Никонорыч, ты не крути. Сам-то ты как думаешь, доброе это дело сейчас большенарымцев и Степана поддержать, или нет? Я тебе прямо скажу, я так же думаю, как и всегда думал, худой мир лучше любой ссоры. Я против восстания.
- Да, я тоже. Но как это молодым-то в башки втюхать. Оне вона уже забыли, как красные их от Урала до Оби гоняли. Чуток отъелись тут, на бабах отлежались, и кровь у их сызнова заиграла. А по мне, хватит, и так уж двух сынов, да вона зятя и жениха дочериного война эта проклятая позабирала, боюсь и последнего сына, последних зятьев... Не знаю как тогда и жить-то... Ты извиняй Никитич, я все про своих. Твои-то как, есть какие весточки от них?- хозяин спохватился и сделал вежливый "реверанс", спросил о детях бывшего атамана.
- Поля с Иваном в Китай пошли с Анненковым, ну ты это наверное и сам знаешь, Осипов Никишка вон с ними на границе прощался. А от Володи никаких вестей, ни писем, ничего. Но слышал, вроде кадетский корпус успели из Омска эвакуировать, может и он с ним. Мая Домна уже вся извелась, не знаем, что и думать,- Тихон Никитич тряхнул сильно поседевшей буквально за последние полгода головой, словно отгоняя тревожные мысли о детях, и возвращаясь к насущным делам, приведшим его в этот дом.- Ну что ж, говоришь, с сыном твоим потолковать? Можно. Зови своего Тимоху.
Фрол Никанорыч опять-таки скривил лицо, сморщив его так, что сразу стал походить не на пятидесятипятилетнего, а на семидесятилетнего... и пошел звать сына Тимофея, рослого с некрасивым изрытой оспой лицом казака тридцати шести лет...
- У вас дело до меня, Тихон Никитич?- вежливо осведомился Тимофей.
- Дело Тимоша, дело. Садись. Вот тут мы с отцом твоим покумекали и решили, что зря некоторые наши казаки хотят против красных бузу учинить. А ты как думаешь?
Тимофей сел, и упершись взглядом себе под ноги, молчал.
- Ты ведь успел немало послужить и знаешь, что бывает, когда город или ту же станицу на приступ берут. Так ведь?... Так вот,- продолжал Тихон Никитич,- вы думаете, раз Степан Решетников александровцев, малокрасноярцевда, черемшанце, вороньевцев собрал и вместе этого "горного орла" с его сбродом кончили, так они и всю остальную Красную Армию так же легко сковырнут? Так только неуки молодые могут рассуждать, но ты-то две войны прошел и знаешь, что такое настоящая Красная Армия и какова ее сила. С ней ни Колчак, ни Анненков не смогли справиться, а тут... Да первая же регулярная часть, только сюда придет с пулеметами, и от Степана с его берданочным войском клочья полетят, даже если вы придете ему на помощь. Ну перебьете вы эти два взвода, что у нас в крепости хоронятся, ревкомовцев наших постреляете... А потом-то что? Потом нашу станицу на приступ возьмут, и знаешь, чем это кончится? ... По глазам вижу, что знаешь, будут грабить, жечь, баб сильничать. Сколько в округе такого случалось. На Бийской линии, вон говорят, ни одной станицы, ни одного поселка не осталось не разгромленного. А нашу станицу эта напасть пока что миновала, и я не хочу чтобы сейчас, когда вроде уж и война-то кончилась, у нас тут тоже все это случилось... А ваш дом он заметный, хозяйство, вон, справное, есть чего взять, - Тихон Никитич кивнул на тускло блестевший сусальным золотом киот, на окованные железом сундуки вдоль стен, то ли приданное невесток принесенное в дом, то ли дочери приготовленное на отдачу, а может и всех вместе. - А то, что так будет, если случится у нас восстание, я не сомневаюсь...
- И я тоже так мыслю,- встрял Фрол Никанорович, до того переминавшийся в дверях. Я уж и сам Тимошку-то отговаривал. Вон у нас детишек шестеро и баб в дому пять штук, как же я тут с ими один, ежели что... а ежели и из дома погонют, куды тогда?- зачастил вдруг слезливым голосом глава большой семьи, словно призывая бывшего атамана помочь удержать от необдуманного поступка последнего оставшегося в живых сына.
- Ну, что ты молчишь, как воды в рот набрал?- настойчиво требовал ответа Тихон Никитич.
- Я и сам не хочу... но что я один-то могу, там уже казаки думают как всю комъячейку кончать, да крепость на приступ брать и со Степаном соединяться,- наконец угрюмо подал голос Тимофей.
- А вот в этом ты мне и помоги... Да не надо мне выдавать, кто всем этим верховодит сейчас, я и так догадываюсь, с этими верховодами наверняка сгорите. Просто пойдем, Тимоша, со мной по дворам походим, да вот также поговорим. Тебе ж с твоими полчанами однопризывниками или с кем на фронтах воевал легче, чем мне договориться будет, ну а я стариков как положено настрапалю. Ведь гиблое дело затевается, и сами пропадете и на семьи свои пагубу наведете...
Тихон Никитич с Тимофеем Забродиным весь оставшийся день, вечер и даже начало ночи ходили по дворам...