Как и предполагал Иван, белые в Хабаровске долго не удержались. Уже в начале февраля 1922 года красные войска командарма Блюхера перешли в контрнаступление под Волочаевкой. Они имели многократный перевес в живой силе и огневой мощи. Тем не менее, первый штурм "в лоб" закончился неудачей. Красные отступили, оставив на "проволоке" оборонительных порядков белых до двух тысяч убитых и раненых. В ночь после сражения ударил тридцатипятиградусный мороз и с позиций обоих враждующих сторон были слышны душераздирающие стоны-крики нескольких сотен раненых красноармейцев, замерзающих заживо. Беспощадные, ничем не регулируемые правила гражданской войны не позволяли выпустить на поле санитарные бригады и забрать раненых. Этого не позволяли красные, этого не позволяли и белые. Апогеем взаимной жесткости явились события лета 1921 года. Тогда красные партизаны, захватив в плен около сотни белых офицеров, зверски казнили их на железнодорожном мосту через Уссури, каждому разбивали голову молотком и сбрасывали в реку. Белые в отместку сожгли в паровозных топках попавших к ним командиров партизан Приморья во главе с Лазо.

  Потерпев неудачу, Блюхер двинул резервы в глубокий обход оборонительных рубежей противника и белым, чтобы не попасть в окружение, пришлось отступать. В дальнейшем, благодаря той же тактике, красные отбили Хабаровск и заставили пятиться противника до самого Спасска, где начиналась зона японской оккупации. Спрятавшись за японскими штыками, белые стали оправляться, приходить в себя и... винить во всех бедах высшее руководство, правительство Приморья во главе с купцами братьями Меркуловыми. Те, боясь попасть под "горячую руку" раздраженных очередным поражением военных, решили сыграть на возрождении вражды между "каппелевцами" и "семеновцами", призвав на свою сторону объективно более слабых "семеновцев". В Приморье к весне 1922 года вновь возник кризис, грозящий изнутри подорвать последний оплот белого движения. Но тут в дело вмешался внешний фактор: в Японии ушло в отставку правительство, стоявшее за продолжение оккупации Южного Приморья и Северного Сахалина. Новое правительство решило изменить внешнеполитический курс и эвакуировать свои войска. Срок вывода войск установили с августа по октябрь. В такой ситуации белым стало уже не до внутренних распрей, и начался спешный поиск компромиссной фигуры, способной примирить "семеновцев" с "каппелевцами", чтобы единым фронтом встретить общего врага, перед которым их теперь японцы оставляли один на один. Если, конечно, так можно охарактеризовать противостояние белых, у которых оставался клочок территории, полмиллиона населения, армия не превышавшая десяти тысяч штыков и сабель, и большевиков, под властью которых была уже почти вся стопятидесятимиллионная Россия, и у которых под ружьем имелась трехмиллионная Красная Армия.

  Компромиссной фигурой стал колчаковский генерал Михаил Константинович Дитерихс, проживавший в Харбине. Тот самый, жена которого руководила приютом для детей-сирот "Очаг", где в качестве воспитательницы служила Полина Решетникова. Полина отзывалась о муже своей патронессы с восторгом:

  - Михаил Константинович... это замечательный, с кристально чистой русской, православной душой человек, хоть родом и из прибалтийских дворян! Изо всех генералов я тут не видела столь образованного и умного человека. И главное, он искренне верит в будущее России. Знаешь, Вань, мне Софья Эрнестовна не раз говорила, что он день и ночь в заботах, работает над книгой об убийстве большевиками семьи государя-императора. А сколько он помогал в организации нашего приюта...

  - А ты, что уже так много успела здесь повидать генералов, и тебе есть с кем сравнить?- с усмешкой перебил ее Иван...

  Супруги находились на своей кухне, Иван как обычно пришел со службы и ужинал, в Полина, приходившая из приюта раньше его, за ним ухаживала. Они решили, пока не решился вопрос с наследством Хардина, приберечь имеющиеся у них наличные деньги, и не нанимать прислугу, хотя в большинстве других русских семей Харбина примерно с тем же достатком таковая имелась, приходящие горничная или кухарка. То могла быть, как русская, так и китаянка. Но Иван и Полина, большую часть дня не видя друг друга, не хотели чтобы им по вечерам мешал своим присутствием посторонний человек. Иван разве что на фронте мировой войны имел денщика, а так, если не считать Глаши в Усть-Бухтарме, вообще не привык жить с прислугой. Полина, хоть она в доме и отца, и Хардиных пользовалась услугами постоянной прислуги, и даже у Решетниковых имела таковую в лице Глаши, но после всех перипетий последних лет посчитала, что с приготовлением пищи и уборкой комнаты и кухни в их квартире вполне справится сама...

  - Много, не много, а пришлось. Такие, иной раз, типы, особенно из скороспелых, которые вчера еще в сотниках бегали, а сегодня генералы,- Полина пренебрежительно сузила глаза. - А Михаил Константинович настоящий генерал генерального штаба. Ты же видел его, это же истинный аристократ!...- не переставала восхищаться Дитерихсом Полина.

  - Жанна д.Арк в рейтузах,- вновь с усмешкой перебил ее Иван, вытирая губы салфеткой.- Спасибо Поленька, все было очень вкусно.

  - Что ты сказал... при чем здесь Жанна д.Арк? - не поняла мужа Полина.

  - Ну, так его называли в штабе Колчака. Мечтатель и романтик, помешан на идее крестового похода против большевиков. Знаешь, как назывались те части, что он на нашем Восточном фронте организовывал из староверов? "Дружины святого креста"! Очень любит такие святые названия. Не сомневаюсь, что он и сейчас что-то эдакое натворит, каждой части какое-нибудь название придумает и хоругви вручит. Чушь все это,- Иван встал из-за стола.

  - Нет, не чушь,- не раздумывая встала на защиту генерала Полина, не пропуская мужа в комнату.- Он искренне, глубоко религиозный человек, и именно он может вдохнуть веру в наших бойцов. И смеяться над его верой грешно.

  - Да я не смеюсь Поля... Какой смех, когда плакать впору. Вера, оно, конечно, хорошо. Но нашим, прежде всего, не хватает патронов и снарядов, а без них большевиков не победить, хоть уверуйся. Ну, что ты встала, как часовой с винтовкой?- Иван шутливо указал на веник в руке Полины, которым она собиралась замести мусор.- Дай пройти.- И после того как она не успела достаточно быстро отстраниться, обнял ее.

  Полина напряглась, пытаясь высвободиться, китайский шелковый халат на ней натянулся. Иван, не обращая на это внимания, оторвал ее от пола и понес в комнату. Там уже почти без сопротивления положил на диван...

  - А чего это ты все о своем генерале... и чего это он тебе вдруг так нравиться стал? Ну-ка говори, что там между вами?- Иван навис над Полиной с трудом сдерживая лукавую улыбку.

  Полина понимала, что муж шутит, но при этом он одновременно ласково и сильно своей ногой раздвигал ее ноги, а руку положил ей на грудь... Она с трудом сдерживала встречные позывы и уже возбужденно зашептала:

  - Ну ты что Ваня, что между нами может быть... он же мне в отцы... Пусти Вань... ну ты что, рано же еще... до ночи потерпи, мне еще со стола убрать надо... ну пожалуйста... не надо... я же не выдержу... как тебе...

  Наконец, уже на грани "капитуляции", Полина все же "отбила атаку" и вслед за мужем, оправляя халат, поднялась с дивана.

  - Кстати... этот твой генерал, он знает, что твой муж тоже офицер?- Иван, внял мольбам уже явно "слабевшей" Полины и решил повременить до постели, одновременно продолжая разговор, будто он и не прерывался.

  - Конечно, знает. Когда я ему сказала, что ты у Анненкова командовал полком, он очень высоко отозвался о боевых качествах анненковцев,- отвечала Полина, убирая посуду со стола.

  - И неужто, не предложил тебе, чтобы я присоединился к нему и поехал во Владивосток?

  Полина и без того раскрасневшаяся после "борьбы" на диване, покраснела еще гуще:

  - Предлагал... но я... я сказала, что мы очень тяжело отступали из Семиречья, ты сильно болел и еще до конца не оправился...

  - Ох, хо-хо,- рассмеялся Иван.- Как же ты Поленька такому святому человеку, и прямо в глаза солгала?

  - Ну, а что мне было делать? И так только-только более или менее устроились, жить по человечески стали... Нет, хватит и того, что у меня отец расстрелян, брат без вести пропал... мужа не дам!- начавшая вроде смущенно, Полина к концу своего высказывания резко повысила голос.- А ты, что все воевать рвешься?

  - Да нет, Поля, ты что. Никуда я не собираюсь, тем более под знамена этого романтика. Война не романтическое дело. Хотя сейчас кого ни поставь, конец будет один - как только японцы уйдут, красные вышибут наших из Приморья,- тяжело вздохнул Иван.

  - И ты думаешь, нет ни малейшей надежды?- Полина замерла с тарелкой в руку, которую мыла под струей воды из крана.

  - Надежда всегда есть. Мне тут в офицерском собрании такой же как я бывший есаул как-то обмолвился: если Господь выстроил этот русский город на чужой земле для нас, то надо здесь жить и жить как можно лучше, недаром же столько натерпелись. Ну вот, он и живет, по своему, по ресторанам шляется, ест и пьет в долг, или за счет одиноких дам. Вот и нам с тобой то же остается жить по-своему, жить и ждать. Ты же Поля и сама так думаешь, только мне не говоришь, обидеть боишься. Так вот, можешь считать, что я уже созрел, чтобы тебя понять. Нам к тому же легче чем многим другим здесь. Мы, слава Богу, молоды и еще можем на что-то надеяться, и главное, можем любить друг друга,- с этими словами Иван вроде бы серьезно, но с лукавым смешком в глазах, вновь привлек Полину к себе, отстранив от раковины, просунул ей руки под мышки, нащупав сзади завязки одетого поверх халата фартука.

  - Извини Поля, не могу ждать, милая...- Иван развязал завязки, а она уже сама сняла фартук и, не имея возможности повесить его на крючок, просто бросила на стул, в то время вновь вносимая мужам в комнату, только теперь прямо на постель. Полина уже не сопротивлялась, только помогала раздеть себя...

   Как и ожидалось, генерал Дитерихс, вступив в командование белыми войсками начал "чудить". Себя он объявил Воеводой земской рати, войска - земской ратью, батальоны и дивизионы переименовывались в дружины, полки в отряды. Всё то было что-то вроде предсмертного маскарада. После того, как в августе японцы приступили к эвакуацию своих войск, возобновились бои между красными и белыми. Сначала японцы эвакуировались из Спасска, и там началась первая сцена последнего акта гражданской войны в России.

  Как это не парадоксально, но Дитерихс приказал наступать на многократно превосходящие его войска силы красных, и... земская рать потеснила противника. Что это было, сила рывка отчаяния, или большевики просто не ожидали, что восемь тысяч белых бойцов осмелятся атаковать более чем сорокатысячную группировку красных? Так или иначе, но весь сентябрь и начало октября шли упорные бои с переменным успехом. И лишь 14 октября, введя в бой все свои резервы, красные опрокинули противника буквально на всем протяжении фронта. 17 октября белые начали общую эвакуацию из Приморья. По железной дороге, морем на больших и малых судах, пешком и на подводах они покидали последнюю остававшуюся у них русскую территорию. 25 октября части Красной Армии вошли во Владивосток - Гражданская война в России завершилась.

  Основную масса белых, военных и беженцев, интернировали на китийской границе в районе железной дороги. Китай страна крайне бедная и обеспечить беженцев хотя бы продовольствием было сложно. Потому люди стали разбегаться из тех лагерей, что китайские

  власти по обыкновению организовали на границе. Почти все они стремились попасть в Харбин, в большой и относительно благоустроенный город, с русским бытом и управлением город. На харбинских обывателей, не знавших ужасов гражданской войны, этот исход уже не произвел такого же впечатления, как осенью 20-го года, когда город захлестнула волна беженцев из Забайкалья. Тем не менее, очередной заряд пессимизма они привнесли, эти изможденные физически, и главное, морально сломленные люди, в которых было трудно признать бывших красавцев-офицеров и красавиц, блиставших на балах и в модных салонах, солидных господ и дам, румяных, резвых гимназистов и гимназисток...

   Общественные организации Харбина объявили сбор пожертвований на обустройство и помощь беженцам. Полина, для которой состояние беженцев было более чем близко и понятно, до того крайне неохотно дававшая деньги на подобные благотворительные цели, сейчас не стала спорить с Иваном и согласилась внести немалую сумму и сама приняла участие по розыску и приему в "Очаг" девочек-беженок, лишившихся родителей. Эти завшивевшие, голодные, чумазые создания, с удивлением и восхищением смотрели на ослепительно красивую даму, которая без тени брезгливости переодевала их, мыла, вычесывала из их волос вшей. В то же время находились служившие в приюте воспитательницы, не дающие себе труда скрыть соответствующих брезгливых гримас, которые обычно бывают у болезненно чистоплотных людей при общении с заразными и нечистыми животными...

   - Как так можно?... Ведь это дочери офицеров, казаков. Их родители погибли в борьбе за святое дело, среди них есть потомственные дворянки. И представь, какая-то бывшая горничная, выскочившая здесь замуж за конторского служащего, корчит из себя невесть что! Заразиться она боится... Тварь!- выражала, возвратясь со своей службы, возмущение Полина.

   А в общественно-присутственных местах, в трактирах, ресторанах, прибывавшие участники последних сражений с большевиками с болью рассказывали о том, что ни доблесть, ни воинское мастерство, ни полководческий дар командиров не могли спасти положения. Об тех боях говорили едва ли не все русские живущие на линии КВЖД. Некоторые белые командиры обретали ореол героев. С особым восторгом отзывались об отряде анненковцев под командованием подъесаула атаманского полка Илларьева, о многих других. Но всех затмила слава енисейских казаков и их командира войскового старшины Бологова. В октябре енисейская казачья дружина Бологова, обороняя село Ивановку, отбила три штурма, сначала партизан, потом отборного кадрового полка РККА. Особенно памятен был последний штурм, продолжавшийся весь день и ночь с 8-го на 9-е октября. Енисейцы отбили четыре атаки, причем последнюю ночную, в кромешной тьме... Они потеряли четырех казаков, а большевики... более трех сотен убитыми.