Не смотрелся Зыков «новым русским». Молва рисовала отечественного нувориша обязательно молодым человеком, говорящим с уголовным «акцентом». Но большинство предпринимателей в первые постсоветские годы вышло из опытных хозяйственников. И внешность у Зыкова была самая «хозяйственная»: рост выше среднего, почти квадратный, но не мощный, а рыхлый, с выпирающим животом, с глубокими залысинами, обнажавшими высокий лоб, не благородный «сократовский», а скорее мыслителя сельского масштаба. Одет он в дорогой, но мятый, давно нуждающийся в чистке плащ, из под которого двумя неприглядными серыми столбами, без признаков глажки, ниспадали на нечищенные ботинки брюки. Вид солидного, но совершенно не следящего за собой вдовца, давал основания для рабочих называть Зыкова не иначе как «мешок с трухой», или ещё похуже. Впрочем, сейчас им было не до внешности их «горячо любимого» хозяина. Они с нескрываемой тревогой ждали оглашения судьбы фирмы, их собственной судьбы.

Зыков спокойно вышел к стоявшим полукругом рабочим. Он никогда не опасался их, возможно потому, что не являлся потомственным руководителем и детство провёл в бараках рабочего посёлка — он знал этот социальный тип не понаслышке и не по учебникам. Кузькин, панически боявшийся общаться с рабочими, не раз жаловался шефу, что покрывается холодным потом, когда заходит в цех — ему казалось, что те только и ждут момента, чтобы столкнуть его прямо в плавильную печь. Зыков лишь посмеивался, отлично понимая, почему работяги стоящие смену у горячих печей, дышащие всякой отравой, с руками в мазуте, ржавчине и порезах ненавидят этого хлыща, высокомерного, лощёного, с холёными руками, одетого как денди… молодого. Особенно унизительно, когда тобой немолодым командует молодой, этакий хваткий, самоуверенный, преуспевающий в новой жизни. Прохоров, директор такой же дочерней фирмы, которому явно завидовал Кузькин, тоже был молодой да ранний. В этом видел Зыков одну из причин инцидента, о котором ему сообщил Кудряшов по телефону. А Зыков уже не молод, и этим сорока и пятидесятилетним рабочим не так зазорно терпеть его нытьё, выполнять распоряжения. Его матерную ругань воспринимали куда спокойнее, чем молчаливо-высокомерное дефилирование по цеху Кузькина.

Зыков начал говорить, лишь слегка повысив голос, как раз настолько, чтобы перекрыть гул печей и производственный шум, доносившийся из соседнего цеха, арендуемого фирмой по ремонту легковых автомобилей. Рабочие стояли рядом, «взяв» директора в живое полукольцо.

— Ни для кого из вас не секрет, что после семнадцатого августа вся наша экономика вступила в полосу кризиса, который, судя по всему, углубляется, — Зыков остановился, понимая, что начал со слишком общих фраз и надо бы говорить попроще. — В общем, мужики, дело дрянь. Банки прекратили выплаты по счетам, возник дефицит наличности и организации, которым мы поставляли металл, не могут с нами за него расплатиться, ну а мы, естественно, с вами и с поставщиками. Всё застопорилось и когда эта пробка рассосётся неясно, но в ближайшее время улучшения ожидать не приходится. — Зыков обвёл взглядом слушателей: хмурые, нездорового цвета лица людей по много лет проработавших на вредном литейном производстве…

Но Зыков знал и другое. В советские времена на этом сверхсекретном заводе эти же рабочие и НТРовцы, работая над щедро финансируемыми проектами «оборонки» и «космоса», «заколачивали» по пятьсот — восемьсот рублей в месяц, на уровне академиков и генералов, при средней зарплате в стране стопятьдесят — двести. Они смолоду избалованы непомерно высокими для рядовых рабочих и служащих заработками. Зыков на том и строил свой расчёт: они не должны стремиться назад, в НИИ на нищенскую зарплату и тем более вообще остаться без работы, они должны во что бы то ни стало цепляться за его фирму. Потому, обведя взглядом этих, некогда сверхпривилегированных советских рабочих, Зыков заговорил жёстче:

— Исходя из этого, ничем, что касается заработной платы, к сожалению, порадовать не могу. Об этом месяце говорить не будем, он фактически прошёл, а вот в октябре… — Зыков подождал, какова будет реакция, но ее не последовало. — Финансовый директор сейчас в банке. Но даже если его миссия увенчается успехом, то мы сможем получить не более половины нужной суммы…

— Это что же получается, за август зарплату не дали, весь сентябрь без денег, а в октябре вы нам, может быть, только по половине заплатите?! — наконец из задних рядов небольшой толпы выплеснулось давно зреющее недовольство.

— Может быть… а может и не быть, — подтвердил с леденящим спокойствием Зыков.

— Так что же, мы тут задарма, что ли вкалывали, здоровье гробили! — обстановка явно начала накаляться. Выкрикивали по-прежнему сзади, в то время как передние хмуро безмолвствовали. Это был добрый знак, говорящий о том, что рабочие далеко не едины в своём возмущении и многие ждут именно от директора разрешения ситуации.

— То, что вами заработано всё будет выплачено, но когда, этого я, к сожалению, сказать не могу. — И тут же Зыков, не давая вырваться новому всплеску недовольства из задних рядов, пошёл с козырной карты. — Единственное, что я вам могу обещать твёрдо, это то, что производство свёрнуто не будет, и никто не будет сокращён и уволен, если сам того не пожелает.

Слова директора произвели должное впечатление: увольнения боялись все, но в разной мере. Зыков своим манёвром сумел отсечь крикунов, в основном грузчиков, самой низкооплачиваемой категории, от более высокооплачиваемых литейщиков и автокарщиков, которым было куда сложнее найти работу. Зыков действительно никого не хотел увольнять. За шесть лет методом отбора ему удалось, наконец, подобрать постоянный производственный состав, в котором не осталось пьяниц, прогульщиков, лентяев и просто нежелательных. А процент крикунов — обязательный элемент любого, так называемого, трудового коллектива, был невелик.

— Но если кто всё-таки желает найти более подходящую работу, пожалуйста, никого не держим. Для расчёта деньги найдём, — в голосе директора уже слышались и угрожающие нотки с недвусмысленным подтекстом: назад потом не примем, хоть в ноги падайте. — Вопросы есть?

Даже разбитные крикуны-грузчики оказались не в состоянии мгновенно сформулировать свои вопросы. Расчёт директора оказался верен.

Зыков запретил помещение, арендуемое для управления его фирмой называть офисом, как это делалось повсеместно. Контора — только так именовался штаб «ЦВЕТМЕТа». Она располагалась неподалёку от завода, тоже в здании некогда сверхважного учреждения. Фирма здесь арендовала расположенные особняком четыре комнаты. Строгий пропускной режим остался в далёком прошлом. Потому бабульки-привратницы, сидевшие на месте бдительных вохровцев, пропускали, кого знали в лицо, даже без предъявления пропусков. Таким же образом проследовал через проходную и Зыков, миновав турникет, не глядя по сторонам, и по этой причине не заметивший как привратница указала на него худенькой девушке стоявшей на проходной:

— Ну, что же ты? Это же он прошёл…

Но девушка, видимо растерявшись, так и не решилась окликнуть Зыкова и только проводила взглядом его удаляющуюся спину.

В конторе если не считать Вали, тридцатидвухлетней секретарши, никого не было. Кузькин уехал в банк, а снабженцы, получив накануне задания, разъехались по Москве и области искать сырьё, то есть алюминиевый лом пригодный для переплавки, и который, по возможности, можно приобрести на «халяву», по дешёвке. Невысокая, с кривыми ногами Валя внешне так же соответствовала «классическому» образу секретарши, как её шеф образу крутого «нового русского».

— Меня спрашивали? — поздоровавшись, спросил у неё Зыков.

— Вас с утра Владимир Михайлович искал, и поставщики факсами забросали.

— Понятно. Эти факсы Кузькину отдай, как приедет, пускай, что-нибудь сочинит в ответ.

Больше ничего?

— Тут вас с утра какая-то девушка на проходной дожидается.

— Какая ещё девушка? — недоумённо переспросил Зыков.

— Не знаю, всё допытывалась, когда вы придёте.

— Если насчёт трудоустройства, объясни, что у нас нет вакансий. Не знаешь, что ли как это делается? — Зыков говорил с лёгким раздражением.

— Я с ней только по телефону разговаривала, — обиженно отреагировала Валя, — она говорит, что по личному вопросу пришла.

— По личному!? — Зыков даже не стал копаться в своей памяти, никакой личной жизни после смерти его жены почти десять лет назад у него не было, если конечно не считать мучений с единственным сыном. — Ладно, некогда мне ерундой заниматься, — он не сомневался, что посетительница всё же приходила устраиваться на работу, ведь кругом идут повальные увольнения, вызванные кризисом. — Я у себя буду.

Зыков отпер свой кабинет. Узкая, похожая на пенал комната с высоким потолком и большим окном была погружена в полумрак. Он не стал ни открывать штор, ни включать свет, сел за свой рабочий стол и, вытянув ноги, откинулся в кресле. Всплеск энергии, вызванный визитом в цех, сменился депрессией. А ведь когда-то он мог работать, по десять-двенадцать часов кряду. Когда-то он ясно видел цель и стремился к ней, и у него было, для кого работать — сейчас не было ни того, ни другого.