Бояна смотрела из-за раздвоенной березы на разобранную часть гати и пододвинутому к ней вплотную «передовому» щиту татар. Расстояние было небольшое и она, отложив татарский лук, держала наготове свой привычный, охотничий. Когда, наконец, с десяток татар выскочили из-за щита и побежали к предполагаемому месту брода, она почти не целясь выстрелила. Но ее стрела не попала в того в кого она метила, ибо за мгновение в того татарина угодило сразу несколько стрел, причем две прямо в лицо и он с диким криком повалился в холодную болотную жижу. Пожалуй на каждого из татар атаковавших из-за передового щита пришлось не менее чем по десятку стрел и они все без остатка легли… Но не все стали мостом для следующих волн атакующих, так как некоторые падали не туда где был брод, а в сторону. Кто-то вообще сразу попадал не на брод, а в трясину… Та же участь ждала и второй и третий десяток. На месте бывший гати лежали безмолвные и стонущие, кричащие тела. Те кого не засасывало трясиной и обозначали точное место брода… Уже легло не менее пяти десятков, а «замощено» оказалось не более десяти сажен. Большинство стрел не убивало, а наносило раны и если раненый падая не захлебывался то он громко стонал, кричал… Таким образом вскоре уже «живая гать» так громко стонала, что наверняка бы повергла в ужас любого стороннего наблюдателя. Но здесь не было сторонних наблюдателей, здесь были только действующие лица, и им, ни атакующим, ни обороняющимся предаваться ужасу было некогда.

Бояна без устали натягивала тетиву и стреляла, часто не видя, попала ли ее стрела или пролетела мимо. У нее кончился один колчан, она взяла заранее приготовленный второй. Казалось, что рано или поздно эта новая гать из безжизненных и еще подававших признаки жизни тел все-таки достигнет берега. Но когда уже было «замощено» примерно половина пути, которое надо было преодолеть атакующим… возник затор. Тела уже не тонули, а ложились одно на другое, образуя завал. Видимо в первых рядах пали наиболее отчаянные, или чем-то одурманенные воины. В последующих «волнах» таковых было уже намного меньше. Дикая картина, дикие вопли раздающиеся из той кучи из под ног, в конце концов подействовала, в какой-то момент очередная волна атакующих не выскочила из-за переднего щита, вернее выскочил десятник и был тут же сражен стрелой в шею, остальные оставшись без командира оробели и поспешили вернуться под прикрытие – вся атакующая цепочка замерла на месте… Непрерывно длящаяся уже немалое время атака более не возобновилась. Когда оробевшую десятку в обратном направлении от щита к щиту извлекли с гати, Бурундай приказал каждому переломать хребет… Но возобнавлять атаку он приказа не отдал, хотя за каждым щитом продолжали стоять готовые броситься вперед воины. Впрочем, те кто стояли ближе не могли не слышать душеоаздирающих стонов и воплей их погибавших в холодной жиже товарищей. От осознания самому, своим телом стать частью гати… от этого боевой дух падал. Понял это и Бурундай. В дальнейшем то, что случилось с казненным десятком, может иметь неоднократное повторение. Он вынужден был признать, что взять болотный остров на кураже уже не получится, если продолжать атаку потери возрастут многократно – Бурундай дал отбой… Крики и стоны истекающих кровью, замерзающих в ледяной жиже, прекратились только с наступлением темноты.

Бурундай потемнел лицом, когда ему доложили, что на гати осталось свыше двухсот его воинов. Некоторые тысячники с опаской в разговорах меж собой высказывались, что взять этот проклятый болотный остров можно будет, если у орысов кончатся стрелы. А они кончатся не скоро, и своих достаточно и много тех, что взяты из колчанов воинов Мансура. И вновь Бурундай не знал, как поступить дальше. Продолжать устилать трупами это болото? Для него полководца умелого это было неприемлемо, а другого способа «достать барса с дерева», увы, не было. Нет, он не собирался иметь голову этого коназа притороченному к его седлу, а его цаплю-утку в качестве постели, ценой половины своего тумена. Оставалось последнее, взять орысов измором. Да они сумели сделать некоторый запас солонины и прочих долгохранящихся продуктов. Но скотину на остров они не угнали, по гати это сделать не возможно. Эту скотину обнаружили его фуражиры не далеко в лесу. Пастухи убежали, а коров пригнали в село и стали забивать. Хотя для семи тысяч человек этого мяса хватит не надолго, но это означает, что этого мяса нет и не будет на острове. Также нет коровьего молока, без которого начнут умирать их маленькие дети. Долго ли сможет коназ Милован при таких делах поддерживать дисциплину в своем народе, тем более, когда там начнется голод и болезни? Все оно так, но и у Бурундая со снабжением тумена возникли немалые проблемы. Чем кормить людей после того как будет доедено найденное в лесу стадо, ведь более в округе ничего найти не удалось? И это не самая острая проблема. Куда острее – чем кормить лошадей, пока не сошел снег и не появилась свежая трава. Несколько тысяч лошадей уже сжевали почти все сено, что нашли в селе и вот-вот доедят солому с крыш. Тому же коназу лошадей кормить не надо, у него там на острове их просто нет. И еще Бурундай чувствовал, что времени у него немного. Перед самым штурмом болотного острова из ставки Джихангира прибыл гонец с известием, что Бату-хан отказался от похода на Новигород из-за невозможности продвигаться по дорогам, превратившимся в сплошное болото. А стоять и ждать пока дороги просохнут, он не мог по той же самой причине – не чем было кормить лошадей. Потому Джихангир повернул на юг в степи, где теплее и уже пробивается молодая травка – там и только там можно было прокормить лошадей, основу боевой мощи великой армии. Так же по пути непобедимое войско пройдет через те орысские города, что остались в стороне от «облавы», то есть остались не разоренными и там можно еще взять богатую добычу.

Бурундай все же надеялся, что многократно помогавший ему в сражениях дух Сульде подскажет какой-нибудь необычный хитроумный план штурма этого острова, но дух на этот раз не снизошел, зато прискакал новый гонец от Джихангира. Он привез строгий однозначный приказ: тумену темника Бурундая немедля выступать на соединение с главными силами. На вопрос в чем причина такой спешки гонец пояснил… Войско Бату-хана осадило небольшой орысский городок Козелоск. Тамошние орысы оказались невероятно злыми, они заперлись в городе и отбили уже несколько штурмов, нанеся непобедимой армии большие потери. Потому Джихангир срочно собирает все тумены, которые вот так же разослал в разные стороны для совершения широкой «облавы». Бурундай внешне остался бесстрастным, но внутренне «вздохнул с облегчением». У него появилась возможность без потери собственного достоинства и авторитета уйти отсюда. Он вынужден уйти не завершив дела – нельзя не выполнять ханские приказы, за это можно поплатиться головой.

Группа всадников во главе с выделяющимся длинным телом и конским хвостом на шлеме, подъехала к гати. Милован смотрел со своей стороны и сразу узнал в нем того, про которого талмач-булгарин говорил как о темнике Бурундае. Темник отъехал от сопровождавших и остановил коня у самой гати, всматриваясь в «противоположный берег».

– Эх, стрелой бы его достать… Из татарского лука можно попробовать, – высказался один из немногих уцелевших старых оружников, стоявший недалеко от Милована.

– Далеко… и у него вон доспехи какие. В глаз как белке, отсюда ни за что не попадешь, а его доспехи никакая стрела не возьмет, – засомневался, как всегда сопровождавший князя Любим.

– Не надо пробовать, – коротко приказал Милован и, выйдя из-за деревьев, тоже подошел к месту разобранного края гати.

Бурундай его увидел, понял кто это, и как будто приветственно махнул рукой, потом указал в сторону села. Оттуда начинал подниматься пока еще не очень густой дым – татары зажгли село. Потом Бурундай махнул в сторону дороги, явно давая понять, что они уходят. И тут же сделал обратный жест – уходят, но вернутся.

– Ты думаешь, он тебя понимает? – с усмешкой спросил один из сопровождавших Бурундая тысячников

– Понимает… он все понимает, – Бурундай смотрел на другую сторону гати, где стоял орысский коназ.

Подскакал нукер-посыльный:

– Темник, мы зажгли все дома, все пленные перебиты, первая тысяча вышла на дорогу.

– Пленные перед смертью, что-то говорили? – спросил нукера Бурундай

– Кто-то молил о пощаде, кто-то взывал к их Богу, а один ругался на нас, говорил, что мы проклятые татары.

– Почему урусуты называют нас татарами? Татар еще Чингисхан всех под корень вырезал. Нет сейчас татар, – недовольно отреагировал еще один из сопровождавших темника, тысячник-монгол.

– Говоришь, нет татар?… Теперь опять будут. Я татарин и такие как я тоже татары, – Бурундай повернул коня к дороге, по которой уходил его тумен и ожег его плетью.

Проводив глазами всадников, Милован широко перекрестился:

– Слава те Господи, и на этот раз пронесло.

– Что ты князь, какое пронесло, они же село жгут, дома, церковь, твой дом, – не понимал князя Любим.

– Уходят поганые, а село… село отстроим, – уже почти весело говорил Милован.

– Так он видел, чего предупредил, что снова вернуться, – Любим явно не был столь оптимистичен как его князь.

– Вернутся, снова биться будем, сожгут, снова обстроимся. Слава Богу, мы живы, и много живых осталось, а раз живы, не пропадем.

После того как известие об уходе татар распространилось по всему «острову», отец Андрей собрал народ возле церкви-времянки и стал творить хвалебную молитву, благодарить Господа за избавление от врага. Поднимающиеся густые клубы дыма от горящего села, уже не воспринимался как бедствие – то был вестник победы. Ведь теперь можно выйти со спасительного болота, которое, как ни крути, являлось гиблым местом – за эти несколько дней от холода и сырости успели заболеть много людей, в первую очередь стариков и детей, и едва ли не все в той или иной степени страдали от плохой воды. Теперь можно вернуться хоть и на пепелище, но обжитое многими поколениями киверичан, удобное для жизни место.

Весь остаток дня на «острове» царило приподнятое настроение. Милован, тем не менее, заставу у гати не снимал – а вдруг это всего лишь татарская хитрость. А с восходом следующего дня застучали топоры, повалились деревья, для восстановления разобранной части гати. Но сначала пришлось разбирать «кучу» из татарских трупов. Хотели скинуть их прямо в трясину, но Милован приказал снять с них оружие и ценные вещи, если есть, после чего снести в свежевырытую большую яму на берегу. Но трупов было много, так что пришлось вырыть не одну, а три ямы, которые тут же заполнялись болотной водой. Этим воинам не повезло быть сожженными во славу духа Сульде, их просто побросали в воду и сверху засыпали землей.

Гать восстановили и первые разведчики пошли в село. Вернулись, сказали, что татар след простыл, а от села остались одни головешки да печи. И еще, повсюду лежат неубранные тела. В обезображенных и уже несколько дней лежащих на тающем снегу трупах родственники узнавали своих, обмывали, прибирали… рыли могилы. Бояна нашла буквально искромсанное тело Ждана. Его и отца Амвросия отпели в первую очередь. Потом настал черед оружников… Отпевания длились несколько дней. Потом… а потом вновь застучали топоры. Первым делом стали ладить новую церковь, княжий дом… избы для смердов. Потом снег совсем сошел, ушла талая вода – пришла пора пахать и сеять…

Матушка Марфа так и не смогла оправиться после гибели мужа. Она угасала не столько от болезни, сколько от гложущего изнутри горя. Незадолго до ее смерти отец Андрей попросил у нее соизволения взять в жены Веселину. Согласие было получено, а вскоре матушку-попадью похоронили рядом с отцом Амвросием. Венчание и свадьбу пришлось отложить не только из-за кончины матери невесты. Отец Андрей не мог сам себя венчать, а во всей округе не осталось более ни одного прихода, ни одного священника, либо разбежались, либо погибли. Оставалось одно, найти такого же, как отец Андрей священника-беженца.

Несмотря на всеобщее бедствие и появление в селе большого количества вдов и осироченных детей, в воздухе словно витала какая-то непоколебимая всеобщая уверенность в будущем. Ведь у киверичан был князь, которому они безоговорочно доверяли. Слава о князе Миловане быстро распространилась по ближним и дальним весям. В Киверичи, надеясь получить защиту, вновь потянулись беженцы со всей разоренной округе. Шли и дорогой, приходили и лесом, шли и одиночки и семьями, а то и деревнями. Приходили к князю, кланялись в пояс, просили принять под свою руку. Приходили, и смерды, и ремесленники, и ратные люди-оружники, разочарованные в способности своих князей, не сумевших дать отпор степным завоевателям. Пришел как-то босой, в разорванной рясе немолодой беженец-священник. Его приветили, накормили, обули, зашили рясу… Он же вскоре и обвенчал в новой церкви отца Андрея с Веселиной. К осени были срублены на месте старых новые княжий и поповский дома, где в первом стала жестко править княгиня Голуба, а во втором кротко матушка Веселина. Бояна теперь жила на два дома и была желанной, и у княгини, и у матушки-попадьи… Молодая княгиня, не сблизившаяся с Бояной за много лет проведенных под одной крышей, теперь же что называется, души в ней не чаяла. Правда, изредка, когда рядом никого не было, они в шутку разыгрывали сцены из своего детство. Голуба опять пыталась сделать из Бояны свою прислужницу, а Бояна в ответ озвучивала свое самое большое желание из девчоночьих времен, намять таки «нежные бока», все более наливающейся здоровой дородностью, Голубы. Впрочем, вскоре стала ясна основная причина той дородности – Голуба понесла. Теперь эта новость стала основной в селе. Все гадали и рядили, кого родит молодая княгиня, наследника или девочку. Не до шуток стало и Бояне. К ней стал «поткатываться» молодой воин-беженец из разбитой дружины князя Тверского… Жизнь шла своим чередом.

Темник Бурундай и его тумен, прибыв под Козельск, сыграли главную роль во взятии этого небольшого, но строптивого городка. До него его неоднократно штурмуя не могли взять восемь туменов под командованием природных монгольских найонов, под общим руководством самого Бату-хана. Впрочем, об этих не очень приятных нюансах в среде высшей монгольской знати постарались поскорее забыть. Не мог низкородный темник считаться лучшим военачальников великого монголо-кипчакского войска. И этого статуса не могли изменить победы Бурундая. Он так и остался всего лишь темником, известным разве что тягой к полнотелым женщинам благородного происхождения. В этой связи было сложено немало анекдотов.

Схожая судьба ожидала и Милована. Только здесь его родовитость сыграла ту же самую роль. Не могли Рюриковичи, занявшие все без исключения княжьи престолы на Руси, терпеть в своей среде князя с более древней и законной родословной. Ни он, ни его потомки официального признания так и не получили, и постепенно их след истерся в Истории… Ведь древнюю и средневековую Историю России писали под диктовку и в интересах Рюриковичей, так же как впоследствии по заказу Романовых (тоже колено Рюриковичей), а потом большевиков. А История написанная в угоду властьимущих далеко не всегда соответствует действительности. Потому и не нашлось в официальной Истории народа, который стали звать русским, упоминаний о своих дорусских древних корнях, о князьях, в чьих жилах, в отличие от Рюриковичей, Романовых, большинства генеральных секретарей коммунистической эпохи, текла та же кровь, что и у русского простонародья. Потому не сохранилось в официальных летописях и описание подвига совершенного князем Милованом и его людьми во времена «Батыева нашествия». Но память людская она иной раз хранит то, что даже приказано забыть. Так и тут, до сих пор сохранилось в Тверской губернии село Киверичи, и еще в шестидесятых годах прошлого столетия там были живы старики, помнившие то, что примерно попытался воспроизвести автор вышеизложенного повествования.