Милован очнулся поздней ночью. Он лежал на санях, сооруженных из нескольких связанных бревен, которые тащила впряженная в них низкорослая монгольская лошадь. Глазам лежащего Милована открылась бездонная и безбрежная чернота неба, в которую были щедро вкраплены россыпи звезд. После зрения к Миловану вернулся слух, и он услышал звук трущихся о снег бревен со стесанными концами. Вместе со звуками он стал ощущать и боль во всем теле, но сильнее всего болела голова. Милован скосил глаза вперед и увидел спину в овчинном тулупе, и услышал голос, понукающий коня. Попытался встать, но это вызвало только усиление головной боли, он не сдержался и застонал. Возница обернулся и Милован узнал своего верного телохранителя Любима, сына его дворовой бабы ключницы Ефстафии. Любим прокричал куда-то вперед:

– Ждан… кажись, князь очухался!

Через некоторое время перед глазами возникло заросшее бородой лицо Ждана и его меховая шапка:

– Мил… княже… как ты!? Слава те… я уж боялся, что не довезем.

– Пить… – с трудом шевеля языком, попросил Милован.

– Сейчас… погодь чуток… Эй, воды подайте!

В руках Ждана появился плетеный туес, и он поднес его к губам Милована…

Милован то проваливался в полубессознательный сон, то просыпался и к рассвету окончательно пришел в себя. Превозмогая боль и тошноту, он начал спрашивать:

– Где мы?

– В Киверичи едем. Уже где-то полпути осилили, – отозвался Ждан.

– А там… во время брани на засеке… меня срубили?

– Да нет… тебя кистенем оглушили, ты и упал в беспамятстве. Меня не послушал, сам вперед полез, – счел нужным упрекнуть князя Ждан. – Еле отбили, уж больно татарва хотела тебя в полон утащить. Лютая над тобой сеча была, вот и потоптали тебя сильно, поди на тебе-то живого места нет, а?… А дальше не пойми, что случилось, отступили поганые, а потом и вовсе ушли.

– То-то, гляжу, меня всего ломает, и голова гудит, будто в нее как в колокол бухают, – Милован болезненно поморщился, попытался приподняться и с помощью Ждана сел. – Говоришь, ушли поганые… с чего бы это?

– Не знаю… Господь, видно, помог. Как они совсем ушли мы тебя и других раненых собрали, засеку нашу разобрали и из тех бревен, вот, сани сделали, вас всех на них положили, сами в те сани впряглись и потащили оттуда быстрее. Даже похоронить убитых было неколе. Боялись, как бы поганые не воротились, – продолжил свой рассказ Ждан.

– Сколько там осталось? – этого вопроса Милован не мог не задать.

– Тридцать двух там без погребения оставили, да уже в дороге трое кончились. Но этих в Киверичах отпоем и похороним. А раненых у нас еще девятнадцать, – закончил отчет Ждан, поправляя на Миловане сбившуюся шапку.

– Это что ж получается от девяноста двух отнять тридцать два да еще трех и еще девятнадцать… Это получается всего пятьдесят четыре… Значит осталось всего тридцать восемь!? – головная боль не лишила Милована способности производить расчеты.

– Из тех девятнадцати раненых восемь совсем чуток ранены, неделю, может две и все в строй встанут, – чуть добавил оптимизма в ситуацию Ждан.

– Да, немного нас осталось… – «сани» подпрыгнули на ухабе, Милован со стоном схватился за голову. Едва боль ослабла, заговорил вновь. – Говоришь, сами впряглись, а лошади откуда? – Милован кивнул вперед, потом назад – по накатанной санями дороге, проложенной в лесной просеке, довольно ходко ехали еще с десяток таких же самодельных «саней» запряженных низкорослыми лошадьми. – Да и лошади какие-то не наши, татарские, что ли?

– То, Мил, еще одно чудо-чудное, опять Господь помог, – Ждан заговорил восторженно. – Только мы тебя и других раненых немного отволокли, взопрели, передохнуть остановились. Вдруг слышим ржание лошадиное недалеко, да так будто лошадь бьется и помощи просит. Послал я ребят они на снегоступах сбегали, вернулись и говорят. Там татар вместе с лошадьми в овраге снегом завалило. Я сообразил, что это тех, которых нам в обход послали, потому-то они до нас и не доехали. Пошли мы туда и в самом деле где-то два десятка лошадей по самое брюхо, а то и по головы в снегу бьются и вылезти не могут. Те татары, что на них ехали видать с седел пососкакивали да убежали, а остальных всех и лошадей и поганых совсем засыпало. Видать, они по краю оврага поехали, а снег-то под ними и сошел… Ну мы тех лошадей, которых еще спасти было можно веревками обвязали да поднатужившись выволокли. Снег немного раскопали, а там татары с лошадьми задохнувшиеся. Ну, мы с которых поближе были оружие поснимали, а лошадей вот в сани запрягли да и поехали. Непривычные они тягло тащить и к сбруе-то нашей, все норовят из оглобель вывернуться. А все одно куда быстрее на них-то. Без них дней пять, а то и неделю тащились бы, а тут назавтра уже в Киверичах будем…

В Киверичи «обоз» прибыл где-то в середине дня. Солнце припекало уже по-весеннему, снег понемногу чернел и проседал, хотя, ни ручьев, ни луж еще не было. Со всех сторон к «саням» подбегали бабы, ребятишки, «разбирали» своих раненых. А некоторые бабы, узнав о гибели мужей, сынов, братьев, тут же начинали рыдать в голос…

Любим подвез Милована к его, так называемому, княжьему дому, в общем, обычной избе, в отличие от прочих крытой не соломой, а щепой-дранкой, да в окнах было вставлены стекла, а не слюда или бычьи пузыри. Главное же отличие княжьего дома состояло в том, что топился он не по-черному, а по белому. Таких домов в селе было всего два – такая же белая печь имелась в доме священника. Вся дворня высыпала встречать своего господина. Впрочем, ключница Евпраксия первым делом кинулась на шею сыну и наскоро смахнув слезы радости привычно закомандовала дворовыми, которые вместе с Любимом помогали князю встать и войти в дом.

В доме Милована постоянно присутствовала немногочисленная потомственная дворня: ключница, ее муж, сторож и пастух в одном лице, две старые девы-прислужницы, одна занималась уборкой в доме и готовкой пищи, вторая скотным двором, доила коров и все прочее. Все эти дворовые были уже не молоды и служили еще отцу Милована, было и двое молодых, сыновья ключницы и сторожа. Старший Любим стал оружником и являлся телохранителем и оруженосцем князя. Второй сын тринадцати лет выполнял обязанности «мальчика на побегушках». Все дворовые очень гордились своим положением, и ставили себя гораздо выше прочих смердов, и за своего молодого князя были готовы, что называется, жизнь отдать…

Ждан же первым делом пошел в дом к священнику. В доме отца Амвросия тоже царила суматоха, Голуба уже одетая в зимнюю шубу бегала из комнаты в комнату, смотрелась во все зеркала, чтобы не дай Бог не показаться на глаза жениху некрасивой. Задержка же вышла потому, что она не знала, во что обуться. С сапогами у Голубы была беда. В селе красивые женские сапоги, соответствующие статусу будущей княгини, шить никто не умел. Отец Амвросий привозил таковые для своих жены и дочерей из Владимира. Но из своих детских сапог Голуба уже выросла, старшей сестры были ей тесны в голенищах, матери – велики. Вот и сейчас для того, чтобы бежать проведать жениха ничего не оставалось, как одевать болтающиеся на ней сапоги матери. Именно в этих сапогах, едва не оступившись, она столкнулась на крыльце со Жданом.

– Мил дома… что с ним… он ранен? – с тревогой в голосе и во взгляде спросила Голуба.

– Дома… беги скорей… по голове его ударили, но вроде Бог спас, до свадьбы заживет, – попытался успокоить невесту князя Ждан.

Едва Голуба сбежала с крыльца, тут же объявилась и Бояна, кинулась на шею:

– Дядя Ждан… как ты… не зашибли тебя!?

– Да, ничего… видишь жив-здоров. Ты то тут как, с Голубой больше не ругалась?…

Войдя в дом и перекрестившись на иконы, Ждан поздоровался со священником:

– Здрав будь отче.

– Благослови тебя Господь Ждан. Говори, как князь и что с вами случилось? – голос священника звучал тревожно.

– Князь, слава Богу, жив. Только в бою его сильно кистенем по голове ударили, да потоптали пока он в беспамятстве лежал. Сейчас в себе, но еще не совсем оправился. Ты отче к знахарке, что в Большухе живет человека пошли, пусть ее привезут, и Мила и других раненых посмотреть. Человек пять там совсем плохи, а остальных я думаю поднять можно.

Тем временем матушка Марфа, Бояна и Веселина собирали на стол – здесь Ждан всегда был желанным гостем.

– Как бились-то, отбили поганых? – этот вопрос священник задал, когда они с гостем уже сели за стол и выпили по чарке медовухи.

– Какое там. Хорошо хоть сами не все там легли. И Великий Князь, я думаю, вряд ли устоял. Татарвы слишком много, да и воюют они, и люто, и хитро. Полк, в котором мы состояли, на наших глазах весь порубили, а воевода сразу сбег. Если бы Мил нас заранее из деревни не увел, и мы бы там сейчас все лежали, – горестно поведал Ждан отставив пустую чарку, в которую стоявшая рядом племянница тут же заботливо подлила медовухи.

– Ясно… Так что же теперь нам и сюда тех татар ждать? – священник не ел не пил, хоть и чашка с хлебовом и чарка с медовухой стояли перед ним.

– Кто ж то может знать? Если Великий Князь уже побит, то вскорости и сюда могут прийти. А если ушел лесом на Белоозеро, то те татары, что с нами бились следом за ним пойдут, тогда может и минет нас судьбина горькая…

Голуба прибежала в княжью избу, когда дворовая прислуга собиралась кормить Милована. Он в одной рубахе сидел на постели, опустив ноги на пол и пил какой-то лечебный отвар, приготовленный ключницей. Это давалось ему не без труда. Допив, он бессильно оперся спиной о бревенчатую стенку, на его лбу выступили капли пота.

– Ты, князюшка, сейчас полежи немного, отвар как тебе в жилы войдет силу даст, а мы уж и еду тебе спроворим, поешь горяченького и…

Ключница не договорила, по дощатому полу прозвучала уверенная дробь каблуков и, решительно отодвинув женщину с чашкой, место возле постели по-хозяйски заняла Голуба.

– Мил… куда тебя ударили… где болит!? Дай я там поглажу, боль отыму, – Голуба опустилась на колени перед Милованом и, преданно глядя в глаза, готова была своими ладошками нежно прикоснуться к больному месту.

– Да ничего уже Голуба моя, почти и не болит. Да не сильно меня… так по голове стукнули маленько. Скоро встану…

Голуба движением плеч скинула шубу и прижалась головой к груди Милована, на ее глазах выступили слезы… Но эта слабость продлилась всего мгновение. Она тут же вскочила и заговорила громко почти зло:

– Почему в избе холодно, вы что печь с утра не топили… князя заморозить хотите!?

Одна из дворовых баб, до того в статичной позе стоявшая поодаль, встрепенулась быстро подскочила, подняла лежащую на полу шубу Голубы, а ключница, поджав губы недовольным тоном ответила:

– Так не ждали мы господина свово. Мы ж только к вечеру затопляем, дрова бережем. Сейчас быстро все натопим, не застудим мы князюшку, Мила нашего.

Убедившись что дворня, наконец, забегала, Голуба, недобро стрельнув глазами на ключницу, опять опустилась на колени и вновь прижалась головой к груди Милована. Тот слабо гладил ее волосы. Но долго предаваться бездействию, даже такому приятному, Голуба просто не могла. Вскоре она опять вскочила, и на весь дом зазвучал ее звонкий властный голос:

– А почему в горнице натоптано, почему сюда в грязных онучах ходят!?

Превращение юной невесты в грозную хозяйку сразу «взнуздало» дворню. Обрадованные возвращением своего князя, но избалованные его частыми и долговременными отлучками и оттого не больно усердные дворовые под строгим взглядом Голубы принесли воды, стали мыть полы, поснимали уличную обувь. Лишь ключница демонстративно ничего не делала, а время от времени вполголоса гундела себе под нос:

– Еще не венчана, а уже хозяйничает…

Голуба же тоже сняла сапоги и одела принесенные ей теплые домашние чуни. Потом когда растопили печь и согрели еду, она сама принялась кормить жениха обедом. Милован ел без аппетита, медленно и мало. Голуба уговаривала его есть даже через силу. Процесс еды совсем лишил Милована сил, он откинулся на подушки и задремал. Голуба стояла рядом, держа его за руку. Когда Милован окончательно заснул, она осторожно вышла из опочивальни.

– Чтобы в доме тепло и тихо было, не дай Бог князя разбудите… Я попозже еще забегу, – с этими словами Голуба одела поданную ей шубу, сунула ноги в так же услужливо пододвинутые сапоги и, строго окинув взглядом дворню, вышла… Все вздохнули с облегчением, но уже никто не смел в доме повышать голоса и ходить по дому в уличной обуви.

Сбеги продолжали приходить в Киверичи. Их селили по сараям и хлевам. От них и узнали, что войско Великого Князя разбито, и сам он в той битве пал. Милован же на удивление быстро поправился. Уже на третий день он встал, и хоть голова у него еще болела, и время от времени его подташнивало, на ногах он держался крепко. Не откладывая дело, он вызвал к себе Ждана и отца Амвросия, решать, как быть дальше.

– Навряд ли поганые сейчас сюда придут. Им большие города надобны, Торжок, Новгород. Туда сам хан Батыга идет, туда же и эти которые с нами бились пойдут. А тут возле нас городов никаких нет, – высказал свое предположение Ждан.

– Всяко может быть. Я так думаю, вход в село надо все ж таки загородить, – высказался и отец Амвросий.

Милован, бледный, время от времени потирающий ноющие виски, ходил по горнице и выслушав собеседников, высказал и свое мнение:

– Вся сила татарская вряд ли сюда придет. Здесь им брать нечего. А вот малый отряд, пожалуй, прислать могут. Боюсь, сейчас мы и с малым не совладаем. Оружных людей у нас и полусотни не наберется, а народ спасать придется, баб детей от полона и поругания. Потому всех годных мужиков-смердов и сбегов надо в оружники определить. Сколь времени есть, обучить их хоть немного мечом али топором рубиться. Ну, а мужиков что охотой промышляют из лука стрелять учить не надо, они сами кого хочешь научат. Учителями оружников наших, что поопытней, назначить.

– Ты думаешь, успеешь смердов заскорузлых научить мечом рубиться? – недоверчиво покачал головой Ждан.

– Мечом нет, не успеть. А лучников у нас в достатке, думаю, будет. Если небольшой отряд придет, так мы одними стрелами отобьемся, может до сечи и дело не дойдет. Вон у Мышлицы сколько мы их стрелами побили, а здесь у нас лучников с полсела будет, – стоял на своем Милован.

– Правда твоя князь, надо стрелами отбиваться. Мечей-то на всех в нашей кузне все равно не накуют, у нас и железа столько нет, – поддержал Милована отец Амвросий.

– На стрелы надо надеяться, но и про мечи с топорами забывать нельзя и про рогатины. Татары в ратном деле искусны и если большой отряд придет нам тут против них никак не устоять. Тогда ничего не останется, как на время задержать их пока бабы с детьми по гати на болотный остров уйдут и там схоронятся.

Милован замолчал, священник со Жданом переглянулись.

– Твоя воля княже, но тогда село поганым достанется, они тут все разорят, пожгут и дома наши и церковь, и на болоте мы всем селом долго не продержимся, – резонно заметил Ждан.

– Так и будет, если мы сложа руки будем просто их ждать. А если уже завтра начнем по гати в сараи что на болотах, харчи переносить, такие что не испортятся, солонину и прочее, чтобы всем нам там спрятаться и переждать. Думаю, тут они не долго пробудут, им для коней корм нужен, а мы все стога заранее попалим, а скотину забьем и солонину сделаем… Вот так я думаю, – Миловану нелегко дались эти слова – он устало присел на лавку и вопросительно глядел на собеседников.

Ждан и священник обдумывали услышанное. План Милована показался им чересчур пессимистичным, о чем и сказал отец Амвросий:

– Может Господь спасет от этой напасти и не придет татарва. А то уж больно все это хлопотно… всем селом на болота, там ведь сейчас поди и вода в колодце талая, верховая, плохая… болеть будем с нее сильно.

– Отче, не придут я первый в твоей церкви свечку поставлю… Но надо быть готовым к самому плохому надо хоть немного хлеба и солений на болота заранее перенести… Если навалятся ничего не успеем. Не придут, так назад снесем. А так может случится, что не от татарских стрел и сабель, а от голода там пропадем. Помоги отче, возьмись за это дело, уговори баб, да и с завтрева начинайте таскать из моих амбаров и ледников, да и из твоих тоже. И смерды, которые позапасливей пусть все съестное что не портится туда же несут… Напугай их, что татарвы точно вот-вот придет, а то сами оне не пошевелятся. А с мужиками мы тут ратной наукой займемся. Ты Ждан пройдись по избам, поспрошай у кого какое оружие имеется, пусть все что есть тащат, луки стрелы, рогатины, топоры, сбегов чем можно вооружим… И насчет дороги загородить это ты отче правильно задумал, я тоже про то думал. Завтра с десяток мужиков в лес отправим деревья на бревна рубить – засеку будем делать высокую как стену, с воротами…

Когда Ждан с отцом Амвросием уяснив волю князя уже собирались уходить, Милован попросил священника задержаться

– Отче… я вот еще что хотел… – Милован вдруг засмущался. – Ты с Голубой поговори… всякое ведь может случиться. В следующий раз Бог может и не спасти. Хоть и невеста она мне и люба, но скажи ты ей Христа ради, что жених я для нее ноне не больно завидный, а она девица молодая совсем. Потому не хочу я ее ничем связывать. Жив останусь – все будет, как решили, а если убьют – ничем она мне не обязана…

– Не знаю, как тебе и ответить князь, – чуть помедлив, отвечал священник. – Я то могу эти твои слова Голубе передать. Но боюсь, как бы хуже не было. Она еще не в тех годах, чтобы одним разумом жить, она пока что сердцем думает. Ты уж прости, но ничего я ей передавать не буду. Как Господь даст, так оно и будет. – Священник замолчал, вопросительно глядя на Милована. Но тот тоже не знал, что возразить отцу невесты, и тот двинулся к выходу. – Ладно пойду я. – Но у двери священник обернулся. – А может нам всем загодя на болота уйти, и бабам и детям и мужикам и оружникам? Ну, придут татары, пожгут все тут, да и уйдут. Зато мы весь народ сохраним.

– Да нет отче… И так я тоже думал. Всем нам там и не поместиться и не прокормиться. Сбегов вон уже больше сотни прибежало. Да и село татарве без бою сдавать не гоже…