Начало апреля ознаменовалось новым поступлением материала с ЦУПа. Привёзший его Горбунов был под хорошим "градусом". Пока разгружали, снабженца развезло окончательно. Калина с трудом добился от него пояснений о характере привезённого, из чего следовало, что наибольшую ценность представляют матрицы... Матрицы, это большие материнские блоки ЭВМ где размещалось до сотни реле, контакты которых были сделаны из золота. Горбунов невнятно говорил о том, что матриц должно быть то ли семь, то ли восемь... Был конец рабочего дня, все спешили... кроме Пашкова. Пересчитав матрицы он обнаружил, что их не семь и не восемь, а девять! Но Калине он сказал что их восемь... а девятую незаметно оттащил в сторону и замаскировал другими блоками. Когда все ушли, девятую матрицу, большой плоский блок, этак кило на тридцать, Пашков перенёс с большого склада на малый и там засунул в дальний угол, завалив мешками с посеребрённым кабелем.
На другой день явился уже протрезвевший Горбунов и стал сдавать привезённый материал. Он поведал, что его"нагрузили" ещё в ЦУПе, тамошние сдатчики, и потому он толком не помнил, что и сколько ему там погрузили, а главное, количество матриц почему-то не было указано в приёмо-сдаточных документах. Потому Пашкову удалось легко скрыть недостачу одной. Однако держать на малом складе такой большой блок было опасно. Туда мог зайти Шебаршин, любящий совать нос именно по "тёмным углам". Не хотелось чтобы и Калина случайно сделал это "открытие". Надо было как можно скорее извлечь ценные реле и выбросить металлический корпус матрицы на свалку. Это можно было сделать только после смены, когда все уйдут.
Рабочие ушли как обычно в половине пятого. Пашков сидел у себя в кабинете и ждал когда уйдут Калина с женщинами из химлаборатории. Идти им предстояло мимо кабинета и он следил чуть приоткрыв дверь. Вот ушла Гришина. Прошло пять... десять минут... ни Калины, ни Кондратьевой не было. Пашков подумал, не ушли ли они через другой выход, хоть это было и неудобно. Он осторожно подошёл к кабинету Калины, который запирался на висячий замок, но сейчас замка не было. В коридоре стояла тишина, немногие представители старой цеховой администрации, базирующиеся в соседних кабинетах, заканчивали свою мизерно оплачиваемую работу намного раньше фирмачей, все двери были закрыты.
Пашков подкрался... из-за двери ничего не было слышно... Дёрнуть за ручку, постучать...? А вдруг Калина спросит, что он тут делает после работы? А если он там не один? С кем, догадаться было нетрудно. Но если так, Людмила, видимо, делала всё, чтобы подавить стоны...
Нельзя сказать, что Пашков не поверил тем словам Круглова о связи между Калиной и Кондратьевой. Тогда, осенью он ещё недолго работал и как-то не обратил на данное обстоятельство особого внимания. Ему тогда было не до того.
... Пашков с минуту напряжённо стоял у двери, прежде чем понял, что услышанное им от бывшего бригадира не сплетня, а чистая правда. Он тихо, на цыпочках отошёл, вернулся в свой кабинет. Ничего другого не оставалось, только ждать. Закрывшись изнутри он стал прислушиваться к тишине за дверью, но любовники всё не шли...
Мысли Пашкова самопроизвольно потекли в "эротическом" направлении. Он попытался представить, как может выглядеть начальница химлаборатории обнажённой. Привлекательной картины не получалось. Нет, Кондратьева была совсем не в его вкусе: слишком широкоплеча, грудь непропорционально мала, бёдра хоть и широкие, но какие-то "квадратные", лишённые фигурности. И вообще вся её тяжеловесность достигалась не за счёт плоти (Пашков для сравнения держал в уме тициановских и кустодиевских женщин), а за счёт чрезмерно крупной для женщины кости, о чём недвусмысленно говорил её "не женский", не менее сорокового, размер обуви. "Уж лучше бы он ко второй, к Гришиной подъехал",- подумал Пашков. Вторая химичка, правда, была чуть постарше своей начальницы, она уже успела выдать замуж свою дочь и теперь ждала появления на свет внука... Но у этой "без пяти минут" бабушки была чисто женская фигура: узкая вверху, заметно шире внизу, аппетитные бёдра..."И чего он в этой Людке нашёл?",- удивлялся своему начальнику Пашков.
Наконец раздались голоса и шаги. Калина и Кондратьева переговаривались вполголоса, уверенные что рядом никого быть не может. Судя по голосам они были веселы и спокойны...
Почти три часа, запершись на складе, Пашков извлекал золотые реле. Это оказалось трудоёмким делом, ибо к контактам реле было подпаяно примерно по полтора десятка проводов, которые необходимо было перекусить кусачками... На свалке уже пустой корпус, чтобы не "мозолил глаза" пришлось забросать всякой всячиной. Реле были настолько тяжелы, что Пашков взял сначала полсотни, а остальные спрятал до следующего раза. Но всё равно сумка так оттягивала плечо, что он испугался, как бы не оторвалась ручка. Дома Настя и без того обеспокоенная задержкой, увидев его битком набитую сумку с тревогой спросила:
- Долго ты сегодня... Что, ценные вещи?
- Да, очень. Надо было обязательно их вынести...
На Рождественке каждое реле приняли по пять долларов за штуку. Правда на этот раз пришлось основательно подождать, так как очередь "золотодобытчиков" была как никогда велика, и прибыли они не только из Москвы и Подмосковья, но и из совсем неблизких краёв. Вся страна "добывала" техническое золото, которое советская власть многие тонны "закачала" во всевозможное электронное оборудование, работающие на Космос, Оборонку, Вооружённые Силы. У членов Политбюро тех лет, и приближённых к ним номенклатурных работников типа шебаршинского папаши, "бутерброды с маслом" не переводились и они были уверены, что "масло" для прочих советских граждан необязательно, потерпят ещё, а они, то бишь кормчие Страны Советов, вполне успеют и Космос завоевать и тьму-тьмущую всевозможного оружия изготовить, и друзей в "мировом масштабе" подкормить... Ошиблись, не таким уж безграничным то терпение оказалось, не только сытый голодного не разумеет, но и голодным оказалось наплевать на "громадъё планов" сытых.
Пашков успел войти за пять минут до закрытия приёмного пункта. Но увидев большое количество ценных реле, приёмщики с охотой согласились поработать сверхурочно. Это было вызвано тем, что они отлично знали о маленьких шариках на краях контактов реле такого типа. Шарики те были из чистого золота...
Материал, привезённый из воинской части, Пашков, как и обещал не трогал. Тем не менее Калина придирчиво следил за его сохранностью. Он лично выбирал из него по нескольку десятков плат и Роман Отделенцев "состригал" всё ценное, относя потом своему "благодетелю". Видя, что шеф повеселел, Пашков сделал вывод, что и он, скорее всего, где-то отыскал приёмный пункт. Но надеялся, что не тот, куда носит он - ему не хотелось столкнуться с ним на Рождественке.
Сошедший снег обнажил множество мусора, который санэпидемстанция потребовала убрать. Цеховая администрация переадресовала это требование арендаторам. "Промтехнологам" досталось убирать участок прилегающий к их помещениям. Справедливости ради надо сказать, что они там и мусорили, в основном при разгрузках привозимого материала. Туда же сбрасывали и не представляющий ценности металлический хлам. Пока рабочие лениво сгребали "подснежники", Пашков подбирал то, что представляло хоть какую-то ценность.
От цеховой администрации за уборкой наблюдал один из местных "могикан", старый инженер Чикин, тридцать лет проработавший в литейном цеху. Он дорабатывал последний год перед пенсией. Пашков был с ним знаком шапочно, теперь разговорились.
- Как тебе Сергей, молодой премьер? Давно уж пора было этого Черномырдина под зад,- заговорил на политическую тему Чикин
- Да какая разница Семёныч, молодой, старый. Сейчас ведь рынок и от руководства не так уж много зависит, особенно в экономике.
- Не скажи. У нас народ привык к руководящей и направляющей роли высокого руководства.
- Да можно сказать, что почти уж и отвык,- не согласился Пашков.- К старому возврата нет. И как вам старикам не хотелось бы опять в социализм, ничего не выйдет.
- А с чего ты взял, что я по социализму сильно горюю?- с обидой возразил старый инженер.- Привык просто. А хочешь правду? Я ведь после девяносто второго ни разу за коммунистов не голосовал, ни на парламентских, ни на президентских. Ты, что же думаешь я ничего не вижу? Молодым, да и не только, после шести лет такой свободы назад уже не захочется, это я не хуже тебя соображаю. Эх, был бы я помоложе. Тебе вот, Калине завидую, хмырю этому вашему Шебаршину. Вы то может ещё успеете, что-то от капитализма взять, пожить по людски, по загранке поездить. Вам, сорокалетним сейчас лучше всего, вы уже и опыт определённый имеете, и здоровье ещё есть. А я уже всё... Как вспомню жизнь свою... будь она трижды...
- Да ну, Семёныч, ты уж не прибедняйся, в Москве можно было неплохо жить и при советской власти. Ты ж всю жизнь на этом заводе работал, заколачивал небось неплохо и кормушка при институте была, поди не голодал?
- Брось ты, чего там хорошего, ну не голодал, ну заколачивал... Знаешь сколько у меня авторских свидетельств? Больше сорока штук. Если бы мои изобретения не секретили, я бы международные патенты мог иметь. А так ни одно за эти вот стены не вышло, ни изобретения, ни рацпредложения. Я потом в Ленинке иностранные технические журналы смотрел... и я бы мог там же печататься. Всё, весь мозг из-за этих гадов вхолостую высушил.
- Так ты Семёныч что, тайный Эдисон?- одновременно с удивлением и усмешкой спросил Пашков.
- Эдисон, не Эдисон, а если бы не эта секретность проклятущая наверняка известность имел бы, да уж и деньги не те что мне тут платили, вознаграждали... суки. Да чего уж теперь... боржом пить, когда почки отвалились...- изобретатель горестно покачал головой и пошёл прочь.