Ножкин довольно быстро нашёл место для "передислокации" и Пашков получил команду на подготовку складов к переезду. Ознакомиться с новым местом поехал Калина. Он был против-ник переезда, но новое место ему понравилось. То были помещения, принадлежавшие некому энергетическому предприятию и внешне они смотрелись довольно неплохо. Единственно, что было крайне неудобно, на работу теперь предстояло тащиться через весь город, на Северо-Запад, тогда как почти все сотрудники фирмы жили на Юго-Востоке.

  Институтская администрация, на подготовку "Промтехнологии" к переезду, ответила предупреждением, что пока фирма не заплатит долг за аренду, ни одна машина с имуществом не покинет территорию. Шебаршин, до того почему-то уверенный, что сумеет "наколоть" институт, забегал как ошпаренный, на время забыв о своём неуёмном желании разделаться с кладовщиком. К тому же сейчас, на время переезда ему дорог был каждый человек - ведь предстояло погрузить, перевезти и разгрузить несколько тонн сырья, имущества и оборудования.

  Институтское начальство ещё раз пугнуло, не пропустили через проходную сотрудников фирмы, после чего Шебаршин, наконец, решил слегка раскошелиться, заплатить часть долга. А ближе к концу октября первая партия имущества и сырья была погружена на КАМАЗ. Сопровож-дал этот груз Пашков. Загружать огромную фуру пришлось и ему вместе с рабочими. В кабину КАМАЗа он садился с подгибающимися от усталости ногами... Но отъехали сначала недалеко. На пересечении шоссе Энтузиастов и Нижегородской улицы образовалась автомобильная пробка, которая не рассасывалась часа полтора.

  - Ну, вот и у нас то же самое, что на Западе было в семидесятых. У нас всё повторяется с временным лагом тридцать-сорок лет,- саркастически изрёк Пашков, глядя на безбрежное море всевозможных автомобилей, простиравшееся и сзади, и спереди.

  Шофёр с автопредприятия, с которым обычно имела дело фирма, удивлённо взглянул на него. Примерно ровесник Пашкова, он, однако, не помнил, что лет тридцать назад советская про-паганда с радостью сообщала об автомобильных пробках в западных городах. Дескать, вот как плохо у капиталистов, какой у них бардак, не то что у нас, в светлом царстве развитого социализ-ма. При этом упускалось, что пробки там от слишком большого количества частных автомашин, почти по штуке на семью, а в светлом царстве... Зато пробок действительно не было.

  До нового места КАМАЗ добрался уже поздно вечером. Там дожидался Калина, приехав-ший на метро. Он организовал разгрузку силами местных рабочих, которые по совместительству согласились работать в фирме. Из этого Пашков сделал вывод, что часть старых рабочих решили уволить и заменить новыми. Пашкова не могла не обрадовать такая перспектива, ибо в числе уво-ленных на этот раз непременно должен был оказаться и Карпов. Он был совместителем и не мог уволится с прежнего места, с завода, где проработал много лет, и только там благодаря старым заслугам отца его могли терпеть, дать возможность доработать до пенсии.

  Тем не менее, новое место пришлось Пашкову не по душе, он словно предчувствовал, что долго здесь не проработает. Фирме представили целый этаж административного корпуса под цех демонтажа, лабораторию и кабинеты, под склад готовой продукции - подвальное помещение, а под склад сырья, расположенный рядом во дворе, сборный ангар-сарай. Этот сарай произвёл на Пашкова удручающее впечатление: стены из тонких железных листов, шиферная крыша, щели в которые затекает дождевая влага, задувает ветер... Новые рабочие-совместители сразу стали "дос-тавать" Калину вопросами о зарплате. Это было понятно, ведь им после восемнадцатого августа вообще перестали платить.

  Разгрузку закончили уже около девяти вечера. Домой Пашков и Калина ехали вместе на метро.

  - Говоришь четыре года квартиру здесь ждал?- вдруг спросил Калина расслабившегося, убаюканного перестуком вагонных колёс Пашкова.

  - Четыре года,- устало подтвердил Пашков, пытаясь потянуться, чтобы унять боль в пояс-нице, ставшей следствием пережитого погрузочно-разгрузочного дня.

  - Всего четыре года?- покачал головой Калина.

  - Ничего себе всего. Мы с женой знаешь как намаялись пока ждали, переживали то ли будет квартира, то ли нет. Все четыре года на нервах.

  - Зато ни рубля не заплатили своих. С тобой за твою службу хоть как-то рассчитались. Вообще, счастливые вы люди москвичи,- позавидовал Калина, но спокойно, не злобно.

  - Ну а ты, что несчастливый? Ты же тоже москвичом стал,- буркнул в ответ Пашков.

  - Стал... Только чего это стоило, и стоит. Я ведь тоже бесплатную квартиру заслужил и есть она у меня в Алма-Ате. Да, только чувствую бросать её придётся, или за бесценок продавать. Там жизни не будет. И здесь я тоже себя своим никак не могу почувствовать. Такой вот фокус Сергей.

   - Да брось ты Петя, привыкнешь.

   - Да нет, это по наследству. Род у нас такой. Родители мои, где ни жили, везде пришлыми были и всегда за дарма вкалывали. Целину подняли, всё здоровье там оставили, никто не то что спасибо, доброго слова не сказал, ни советская власть, ни казахи. Чувствую и здесь меня то же самое ожидает,- Калина вздохнув откинулся на спинку сиденья.

   - Ты Петя, это... - Пашков наклонился к уху Калины,- Ты не особо рвись-то, не напрягайся. Эти, Шебаршин, Ножкин, они тоже спасибо не скажут, и уж тем более не поделятся. Ты лучше сам о себе подумай... Ну ладно, Иваныч, до завтра, пошёл я, моя станция.

   Пашков поднялся и вышел, а Калина остался сидеть, собрав на лбу сильно его старящие морщины, он выходил на следующей станции. Дома его встретила встревоженная жена:

   - Господи, Петя, почему так поздно?

   - Так получилось... машину долго ждать пришлось, в пробке застряла, потом разгружали уже в темноте.

   Сын и дочь сидели в комнате и смотрели телевизор. Сын после курса лечения чувствовал себя неплохо. Дети вообще гораздо легче матери адаптировались к Москве. Дочь как-то сказала, что впервые за последние шесть лет не чувствует себя представительницей низшей расы, чьи предки много задолжали расе ныне господствующей. Стал забывать о том, что всего полтора года назад со страхом отправлялся в школу и сын. А Калина, глядя на увлечённых фильмом детей, и усталую жену, как никогда остро ощутил, что в деле обустройства своего гнезда он далеко не так "продвинут", как на работе: в квартире не хватало так много необходимых вещей. Они пользова-лись старой мебелью. Её прислала тёща контейнером из Алма-Аты, когда стало ясно, что на по-купку новой деньги появятся не скоро. Почему-то Калина, считавший себя человеком очень прак-тичным, вновь совершил непрактичный поступок, влупил, тогда перед отпуском, все оставшиеся от продажи радиодеталей деньги в этот предмет роскоши, телевизор, явно не вписывающийся в старомодно-советский интерьер. Потом он пожалел, после того как ненароком проговорился Паш-кову о покупке большого "Сони". А тот возьми, да и спроси:

   - А стиральная машина и спальный гарнитур у тебя какой марки?

   - "Малютка" у нас, а гарнитура нет, просто кровать, - не понял вопроса Калина.

   Пашков выразил крайнее удивление, но промолчал. Потом дошло и до Калины. Действи-тельно сначала надо было покупать вовсе не телевизор, облегчить жизнь Валентине, тем более, что стирать на "Малютке" так тяжело. Но как и в случае с покупкой квартиры он поспешил. И ещё, пожалуй впервые в жизни он пожалел, что у его жены такой покладистый характер, что она безропотно принимает все его решения, даже не пытается спорить...

   Открыв дверь и увидев едва держащегося на ногах мужа Настя буквально с порога приня-лась его распекать:

   - Ну её к чёрту эту работу, уходи, здоровье, оно никаких денег не стоит...!

   Пашков молча выдержал эту "бурю", умылся, сел за стол ужинать.

   - Не так-то просто мне оттуда теперь выскочить, да и запас побольше сделать надо. Мерз-кая, конечно, работёнка, но ведь не задарма,- он устало улыбнулся жене, и та несколько остыла...

   - Так говорите, по автомобильным пробкам мы догнали Запад семидесятых годов? Ну-ну, интересное наблюдение,- с улыбкой комментировал Матвеев откровения Пашкова о мыслях посе-тивших его во время перевозки имущества фирмы.

   Когда Пашков позвонил в дверь, профессор поднялся с дивана и выглядел неважно. На воп-рос о самочувствии отмахнулся, сказав, что это реакция на скачки барометра. Приход доброволь-ного студента однако как всегда подействовал на него благотворно - старик словно стряхнул с се-бя усталость, его глаза повеселели.

   - Ну а было ли такое время когда мы преодолевали этот временной лаг, или всегда в хвосте Европы плелись?- спросил Пашков.

   - Если говорить об общекультурной тенденции то нет, а вот по отдельным видам то да, бы-ло. Я же вам говорил, что во второй половине 19-го века и на рубеже 19-го и 20-го русская литера-тура вышла на передовые рубежи. То же можно сказать и о таком виде искусства как хореография, то есть о балете, но это, конечно, не так весомо как литература.

   - На первое место?- с энтузиазмом спросил Пашков.

   - Ну как вам сказать... делила первое-второе места, если уж вы хотите такого спортивного определения. Как вы думаете с какой национальной литературой?

   Пашков задумался и неуверенно произнёс:

   - С французской, наверное. У них тоже именно в это время много известных писателей было.

   - Браво Сергей, совершенно верно. Наши Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов смогли встать в один ряд с Бальзаком, Флобером, Гюго, Стендалем. Другие национальные литературы тоже выдвигали гигантов, но то были единицы... Диккенс, Твен. Говорить в таком сравнительном ключе можно только о прозаиках. Поэтов сравнивать намного сложнее, они, как правило, трудно-переводимы. Потому в своих странах их как гениев почитают, а на другом языке, да ещё в нека-чественном переводе они так не звучат. Тот же Пушкин на Западе далеко не так почитаем как на-ши прозаики.

   - Ну хорошо, литература, балет, а другие...? - всё шире "забрасывал сети" Пашков.

   - Чайковский в тот же период поднял отечественную музыкальную культуру на уровень соизмеримый с высшим мировым. Моцарт, Бах, Бетховен - величайшие композиторы-классики всех времён и народов. Но и Чайковский стоит в их ряду. На Западе его явно дискриминируют, а у нас всё норовят с прочими уравнять, де у нас таких много, и Мусоргский, и Бородин, и более поздние Рахманинов с Шостаковичем, Прокофьев. И некоторых современных на ту же высоту поднимают, Свиридова, или тройку новаторов, Шнитке, Денисова, Губайдуллину. Какая чушь, оскорбление величайшего русского музыкального гения. Чайковский более превосходит всех прочих отечественных композиторов и прошлого, и настоящего, чем Пушкин поэтов. У Пушкина всё-таки было два соизмеримых по гениальности соперника, если так можно выразится, Лермонтов и Есенин. У Чайковского таких не было и нет. Конечно это всего лишь моё личное мнение, и я не такой уж крупный музыковед. Но вот вы, Сергей, сколько помните на память мелодий Чайковского?

   - Что, Чайковского,- несколько растерялся Пашков.- Вряд ли я вспомню.

   - А вы напрягитесь, припомните, они же все на слуху, это чудная музыка, её нельзя не пом-нить,- "прессинговал" профессор.

   - Сейчас попробую... Да вот, есть... "танец маленьких лебедей"... Ещё эта, Борис Моисеев свой номер под эту музыку сделал, отличная вещь.

   - Адажио из "Щелкунчика",- с улыбкой подсказал Матвеев.

   - Да, да, из "Щелкунчика". И ещё эта... ну всегда пианисты исполняют на конкурсе Чай-ковского, концерт его, такая мощная мелодия.

   - Финал первого концерта для фортепьяно с оркестром... Ну что ж хорошо, думаю, если бы вам побольше времени вы бы ещё несколько известных мелодий вспомнили, Неаполитанский та-нец, Вальс цветов. А что вы помните у Шостаковича?

   - Ну эту, знаменитую его, ленинградскую,- продолжал с трудом припоминать Пашков.

   - Седьмую симфонию. А ещё?

   - Больше ничего.

   - Из Мусоргского?

   - Ничего,- развёл руками Пашков.

   - Из Бородина?

   - Не помню.

   - Ну, наверное, половецкие пляски из оперы "Князь Игорь", вы всё-таки знаете?

   - Ах да, конечно, помню, просто забыл.

   - Ну и из Свиридова вы, конечно, только одну мелодию помните, его знаменитый романс "Метель". Это стандартные знания классической музыки человека от музыкальной культуры достаточно далёкого, но даже они свидетельствуют о значимости того, или иного композитора. А у нас до сих пор главенствует большевистская теория. Они для Пушкина сделали исключение, а остальные, чтобы не выделялись особо. А тут вообще особый случай, разве можно гомосексуалиста называть величайшим музыкальным гением нации? Пьяница Мусоргский им менее одиозной фигурой казался... Ну ладно, хватит об этом. Спровоцировали вы меня Сергей, я и завёлся. А у нас ведь важнейшая тема сегодня и желательно от неё не отвлекаться. Итак, культура 20-го века. Это свежий, сырой и очень объёмный материал. А начинать нам придётся с конца 19-го века. Начнём с живописцев, с постимпрессионистов. Мы ограничимся тремя наиболее значимыми из них, Полем Сезанном, Винсентом Ван-Гогом и Полем Гогеном, именно им 20-й век обязан обретением своего собственного художественного языка...