Володя и его друг Роман все это время, после исключения их большевиками из кадетского корпуса, прожили в семье своего офицера-воспитателя. Тому стоило немалых усилий, чтобы удержать юношей от опрометчивых поступков. Ведь большинство исключённых из корпуса кадетов старших классов не пошли по домам, а, снедаемые юношеской жаждой подвигов, пристали к различным антибольшевистским отрядам, действующим в окрестностях Омска. Многие из тех безусых романтиков ушло в район станицы Захламихинской, где в землянках зимовал отряд есаула Анненкова, имя которого, после увоза из войскового собора знамени Ермака, окружил героический ореол. Немало кадетов шестых и седьмых классов приняли участие в боевых действиях. Особую зависть Володя и Роман испытали, когда их старшие товарищи промаршировали, встреченные цветами и овациями, по улицам освобождённого Омска, в составе анненковского партизанского отряда.

   Сразу же после свержения советской власти учащихся исключённых классов восстановили в корпусе, также как и уволенных офицеров-воспитателей. Правда, вернулись далеко не все кадеты, многие предпочли и дальше воевать. Володе и Роману, как и прочим исключённым кадетам, зачли их невольный отпуск и перевели в следующий класс и как обычно в июле распустили на каникулы. Друзья ехали домой в полной уверенности, что уже ничего подобного тем февральским событиям не произойдёт, и они в сентябре продолжат учёбу. До Усть-Каменогорска плыли на пароходе. Роман уговорил Володю погостить в их доме. Володя согласился, но уже через день не выдержал, сел на первый же идущий "наверх" пароход и, что называется, как снег на голову, нежданно явился в свой дом, где уже полным ходом шли приготовления к свадьбе.

   За последние полгода Фомины получили всего два известия о сыне, первое письмо Боярова, отправленное в феврале, и второе уже в мае от самого Володи, в котором он сообщал, что живёт у Николая Николаевича, и что тот не советует ему ехать домой, пока на дорогах царит анархия. Потому его, в общем-то, не ждали. Приезд сына на время отвлёк всех домашних от предсвадебных хлопот. Домна Терентьевна сделала чуть не ежедневным ритуал обязательных слёз при обнимании по утрам сына и прижимании его к своей мощной груди. Так что отцу уже требовались некоторые усилия, чтобы освободив из материнских объятий, спокойно и обстоятельно выспрашивать Володю обо всём, что творилось на его глазах в столице Войска. Из сбивчивых рассказов сына Тихон Никитич всё же уяснил, что в Омске к власти пришли совершенно разные и малоизвестные люди, а управление всем Сибирским Казачьим Войском возглавил генерал Иванов-Ринов.

   - Ишь ты, как его высоко вынесло-то, этого рулетчика,- качал головой Тихон Никитич.

   - Ты что знаешь его, отец?- не понял родителя Володя. - Генерал Иванов-Ринов фактически сверг большевиков в Омске. Это он организовал офицерскую организацию у них под носом, а потом выступил в решающий момент. В нашем корпусе его фотография висит на доске лучших выпускников за 1888 год, с гордостью поведал сын, но вызвал лишь усмешку отца.

   Тихон Никитич знал Иванова задолго до того, как к его фамилии была сделана "подпольная" приставка Ринов, по совместной службе в Зайсане в 3-м сибирском казачьем полку в 90-е годы. Именно там он убедился, что отличная учёба в кадетском корпусе и юнкерском училище вовсе не означает, что это будет обязательно отличный офицер. Тогда молодой хорунжий Иванов отличался вовсе не тем, что хорошо командовал вверенной ему полусотней, а браконьерством на сопредельной китайской территории и игрой в "русскую рулетку". В результате последнего "увлечения" он всадил себе в грудь пулю и едва остался жив. Потом их пути разошлись, и хотя Иванов участвовал и в японской, и в мировой войне, но там он не особо отличился, а получал чины и награды в основном по протекции, так как являлся сыном полковника, имевшего давние связи в штабе Войска. По настоящему же он отличился в 16-м году, но не на фронте, а при подавлении восстания узбеков в Джизакском уезде Ташкентского генерал-губернаторства. Всё что знал Тихон Никитич о способностях и "боевом пути" свежеиспеченного войскового атамана не могло вселить в него особого оптимизма.

   - Хотя... если он ограничится выполнением внутривойсковых административных задач и не возьмётся командовать войсками на фронте, то может и не наломает много дров, этот рулетчик,- бормотал себе под нос, чтобы никто не услышал, Тихон Никитич.

   Когда после матери и отца Володя попадал в "руки" Полины, здесь уже имели место совсем иные вопросы. Брат и сестра жили вместе в родительском доме не так уж много времени. До поступления в кадетский корпус, когда Володя был ещё маленький, Полина, уже будучи гимназисткой, большую часть года проводила в Семипалатинске. И в дальнейшем, когда Володя стал кадетом, они встречались только на каникулах. Может потому, что отношения меж ними всё время складывались в основном на расстоянии с приветами в письмах друг другу, они не приобрели ни ощущения взаимного надоедания, ни ревностной борьбой за любовь родителей, что нередко случается в семьях с разнополыми детьми. Будучи на шесть лет старше, Полина привыкла брата опекать, а тот относится к ней внешне со сдержанным уважением, но в то же время он ею всегда восхищался. Он не понимал, как это сестре всё так легко удаётся, и хорошо учится, и красиво, хоть и вызывающе одеваться, и в то же время быть любимой и родителями и окружающими. Самому Володе всё давалось куда труднее...

  - Володенька, ты должен мне рассказать, что сейчас носят в Омске тамошние барышни, какие платья, шляпки там в моде. Ведь ты уже большой и наверняка интересуешься девочками, а?...

   Не видевшая брата целый год, Полина вдруг осознала, что ее некогда маленький братик вдруг превратился в эдакого интересного рослого юношу с пробивающимися усиками. Затащив его в свою комнату и поставив перед зеркалом она, скинув туфли на каблуке, встала рядом, и воочию убедилась, что он стал выше её, хотя год назад уступал не меньше вершка...

   - Поля, в эту зиму тамошние барышни меняли свои платья и шляпки на хлеб. В Омске голодуха была, большевики не смогли организовать подвоз продовольствия, позакрывали и реквизировали многие продуктовые лавки, и все выживали, как могли. Я с Ромкой, с товарищем моим, чтобы помочь семье капитана Боярова, ходили за город копать неубранную осенью картошку, мёрзлую. Ею, сладкою, противною и спасались. Николая Николаевича из корпуса большевики уволили, и он уже не мог паек приносить, а у них с женой ведь двое маленьких детей, девочки и нас двое здоровенных на шее было, насилу пережили март и апрель. Кроме пищи, надо было где-то и дров доставать, чтобы не замерзнуть. Так вот и жили, супруга капитана свои вещи на продукты меняла, а мы по городу рыскали, заборы растаскивали, чтобы печку топить.

   - Представляю,- игривое выражение сошло с лица Полины, и она покачала головой. Тем не менее, девичье любопытство взяло своё.- Но неужто... что же там совсем никаких развлечений не было, такой большой город. Как же люди терпели эту власть?

   - Какие там развлечения, вечером и ночью комендантский час, патрули. Если патруль из матросов к ним вообще лучше не попадать, живыми не выпустят, всё равно мужчина, или женщина. За эту зиму столько народа попропадало,- рисовал жизнь при советской власти Володя.

   - И куда же они девались?- спросила со страхом в глазах Полина.

   - Потом по весне, как лёд сошёл, трупы стали всплывать голые, распухшие. Ясное дело, убивали и втихаря в проруби топили,- поведал жуткую правду Володя.

   После таких разговоров Полина начинала понимать, что брат в свои пятнадцать лет за последние полгода повидал и пережил такое, что расспрашивать его про причёски и платья было неуместно. Она искренне пожалела так несвоевременно повзрослевшего брата, обняла Володю за голову, наклонила к себе, в глазах появились слёзы:

   - Господи... что же везде творится, как же такое допускают. Володенька, мальчик, бедненький, ведь и тебя могли там убить. Слава Богу, всё кажется позади, везде этих антихристов выгоняют. Ты только маме о том, что мне говорил, случайно не обмолвись, а то переживать станет.

   Володя, растроганный приступом нежности у сестры, то же смущённо позволил себе в ответ обнять ее, хотя всегда выступал против подобных "телячьих нежностей" в их взаимоотношениях. Впрочем, того же принципа придерживались большинство кадетов, но дома им иногда очень хотелось побыть просто детьми, чтобы их пожалели, приласкали. Володя всякий раз удивлялся, когда Роман Сторожев, в дом к которому он часто заезжал по пути домой, при встрече с матерью сам не может сдержать слёз. Он в это время смущённо отворачивался от столь необычной картины, кадет, одетый по форме на груди у матери и вместе с ней в два ручья льют слёзы. Нет, он сам, конечно, как и положено любящему сыну позволял себя обнимать, целовать, даже склонял голову на пышную грудь Домны Терентьевны, но залиться вместе с матерью слезами - у Володи даже позывов к тому не наблюдалось. Потому его и поразило поведение сестры, ведь раньше с ее стороны в свой адрес он не наблюдал подобной сердечности. Более того, имело место даже своеобразное с ее стороны "воспитательство". Полина частенько над младшим братом и посмеивалась, любила им командовать, а иногда и поколачивала. Это продолжалось до позапрошлого лета, когда 13-ти летний Володя приехал на каникулы из корпуса, а сестра после окончания педкласса при гимназии. Как-то она по старой памяти попыталась отвесить младшему брату подзатыльник. Он ловко перехватил ее руку и предупредил, что в корпусе их обучают приемам джиу-джитцу, и он больше не позволит ей себя бить. Полина все же попыталась осуществить свое намерение, но тут же убедилась, что несмотря на внешнюю худобу и тогда ещё небольшой рост брата, она не может с ним справиться. С тех пор, как это ни странно, их отношения стали куда более тёплыми и доверительными. То, что сестра выходит замуж за Ивана Решетникова, Володя воспринял с пониманием и искренне радовался за неё. Ему нравился Иван. Володя не сомневался, что Иван потому и сидит в станице, а не идёт воевать с большевиками, что хочет сначала обвенчаться с Полиной, а уж потом уйдёт к Анненкову, как его брат Степан. Сейчас он охотно беседовал с женихом сестры, когда тот приходил к ним. Иван расспрашивал о корпусе, событиях этого года в Омске, интересовался, кто из старых преподавателей и воспитателей остались там, а также наводил справки о знакомых офицерах, которые по его сведениям должны были находиться в Омске. От Володи он узнал о бедственном положении, прежде всего материальном, тех офицеров, что вернулись с войны и остались без средств, ибо большевики отменили им все пособия, включая инвалидов и георгиевских кавалеров.

  Володя знал, что в Усть-Бухтарме советской власти как таковой не было ни дня, но он, проживший полгода при ней, сражавшийся против нее, хоть и не с настоящим оружием, а всего лишь с "цигелем" в руках, и потом несколько месяцев выживавший в замерзшем полуголодном Омске... Он был крайне удивлен, что здесь в станице в основном живут так, как и прежде, будто ничто и нигде не происходит, по улицам ходят хмельные весёлые казаки, смеются и шушукаются молодые казачки. Но осуждение одностаничников не переносилась им на родных, хотя домашний стол по-прежнему ломился от разнообразной снеди, мать, само олицетворение сытости и довольства, властным голосом покрикивает на прислугу и батраков, так же как и два, и три года назад. Сестра, хоть вроде и понимает всю серьезность положения, но ее по-прежнему, куда более занимают модные тряпки, все мысли только о свадьбе. Нет, это как-то казалось само-собой разумеющимся, неприкасаемым, привычным с детства, незыблемым. А вот то, что в станице каждый вечер играют гармони, поют весёлые песни и частушки, парни зажимают девчат, а те деланно-испуганно взвизгивают, как в старое доброе время, много подвыпивших, все также по воскресеньям ходят в церковь, молятся... Ему, видевшему Омск в первой половине 18-го года, мирная, почти не отличающаяся от прежней, жизнь родной станицы казалась какой-то нереальной. И лишь отец показался Володе совсем не таким как прежде, за последний год, он как будто состарился сразу на несколько лет. Отец, похоже, понимал и его состояние:

   - Ты Володь отдохни, тебе в этот год много чего досталось. От нас-то эти лихие события вдали были, мы о них только понаслышке, а ты считай чуть не в самую гущу угодил. Но у тебя есть дом и твоя семья, как не в родительском доме от всего такого и отдохнуть...