Завершив освобождение своей территории, русская армия отправилась в заграничный поход – спасать от Бонапарта трусливых европейских королей, взывавших о помощи к императору Александру. Война разгорелась с новой силой, но уже на землях Польши и Германии.

Всю зиму и раннюю весну 1813 года маркиза де Траиль провела в имении Кузьминки, расположенном на берегу Москвы-реки и принадлежащем княгине Анне Орловой. По соседству лежали прочие орловские владения – Калинка, Орловочка и та самая Олтуфьевка, в которой прежде проживала Луиза де Монтеспан с матушкой.

Имение Кузьминки находилось в стороне от мест военных действий и не пострадало в нашествие. Отправиться туда Анна предложила Анжелике после беседы с доктором Шлоссом, настоятельно рекомендовавшем маркизе длительный отдых – иначе он не ручается за здоровье мадам и даже за ее жизнь. Вместе с Анжеликой княгиня послала своего камердинера, хорошо говорившего по-французски, туда же из Петербурга она отписала вышколенную прислугу и опытного столичного медикуса.

– В Провансе сейчас вам находиться опасно, – уговаривала Анна маркизу, – война покатилась в Европу. Никто не знает, как будут развиваться события. Вы вполне рискуете оказаться на самом театре действий. Не забывайте, Австрия – совсем рядом. А она теперь бросает Наполеона и присоединяется к нашим войскам, несмотря даже на то, что ее эрц-герцогиня стала императрицей в Париже. Наверняка австрияки пойдут в Италию, на которую зарятся, и конечно же – через Прованс.

Доводы княгини показались маркизе резонными, и она согласилась. К тому же не покидать пока Россию ее просил Алексей, а это значило теперь для Анжелики очень много. При расставании в Вильно, он много и нежно целовал ее и обещал писать каждый день, или хотя бы через день. Она верила ему, и уезжала в Кузьминки с чувством покоя и счастья в сердце.

Господский дом в Кузьминках располагался на пригорке. Вся орловская усадьба на Москве-реке поразила Анжелику своей писаной зимней красотой. Выйдя из дормеза, она не могла налюбоваться на округу. Снежные утесы полыхали под заходящим солнцем нежно-фиолетовым огнем. За рекой высился зимний лес, обсыпанный снегом. Казалось, под тяжестью снижающегося светила он прогибался, а солнце тонуло в его бело-голубом и фиолетовом блеске, цепляясь алыми лучами за пустое небо, на котором в синей высоте уже проступали первые сильные звезды. В тишине отчетливо слышалось, как колотятся в лесу о стволы дятлы, добывая себе пропитание.

Жизнь в Кузьминках, сытая, спокойная, размеренная, быстро пошла на пользу Анжелике. Головные боли, мучившие ее с Тарутино, стали утихать, она почувствовала прилив энергии. По вечерам дворовые устраивали на Москве-реке катание на санях: от господского дома с пригорка – и прямиком на лед, кто дальше уедет. Закутавшись в соболиные меха, Анжелика с удовольствием наблюдала за ними, а потом, накопив силы и собравшись с духом, сама прокатилась не раз, ощутив восторг, как когда-то в детстве, в Провансе, во время первого круга по двору верхом на смирной маленькой лошадке.

Алексей сдержал обещание. Он писал ей часто. Едва ли не каждые три дня курьер привозил в Кузьминки его письма. С ними иногда попадали приписки от Дениса Давыдова, наставления Анны Алексеевны прислуге, а также по-немецки педантичные рекомендации доктора Шлосса. Из этих писем Анжелика узнавала о том, что гусары Анненкова и Давыдова по-прежнему под командой генерала Милорадовича идут в авангарде армии, что у Дрездена они малыми силами атаковали корпус маршала Даву и захватили город, за что обоим друзьям присвоили звания генерал-лейтенантов. Правда, у Давыдова потом эполеты отняли было, спутав его с кем-то, но, разобравшись, вернули.

Вьюжным, пасмурным выдался в Кузьминках день, когда прискакавший курьер привез сообщение о том, что недалеко от Дрездена скончался русский главнокомандующий Кутузов, а император Александр теперь принял командование армией на себя. Второй вестью, повергшей Анжелику в прежнее печальное состояние, стало сообщение о гибели бесстрашного и веселого Лешки Бурцева – он спас генерала Милорадовича, закрыв собой от разорвавшегося невдалеке ядра. О фельдмаршале Кутузове Анжелика скорбела, но о Лешке… О Лешке она плакала навзрыд несколько дней, не вставая с постели, и петербургский доктор, приставленный к маркизе княгиней Орловой, всерьез опасался возвращения к ней болезни.

Возможно, так бы и произошло. К тому же писем от Алексея после горького известия, вопреки прежнему, не поступало долго, и Анжелика почувствовала себя хуже. Однако ранней весной Алексей сам приехал к ней. Оказалось, он был ранен в плечо и лежал в госпитале, зато теперь ему полагался отпуск, и новоявленный генерал-лейтенант с радостью воспользовался им.

Стояла середина апреля. В Кузьминках снег уже сошел и на влажной земле пробивалась зеленая трава. Отзавтракав теплыми пирогами с белорыбицей и сырниками с вишневым вареньем, Маркиза собралась на обязательную часовую прогулку, которую настоятельно рекомендовал ей в письмах доктор Шлосс. Надев бархатное манто, подбитое куницей, она убрала под капор свои роскошные золотые волосы и вышла на крыльцо.

До нее сразу донесся перезвон бубенцов – по широкой аллее, ведущей к дому, ехал экипаж. Еще не зная, кто пожаловал к ним, Анжелика почувствовала, что сердце ее затрепетало. Она встала, прижимая к груди сочинение Вольтера – обычно, устав ходить, она садилась в беседке над Москвой-рекой и читала.

Лошади резво подкатили закрытый дормез. Кучер соскочил, чтобы распахнуть дверь, – но ее открыли изнутри, и Анжелика пошатнулась в волнении: перед ней появился сам Алексей Анненков в дорожном военном плаще, под которым виднелся щегольской генеральский мундир со множеством наград.

Взбежав по лестнице, Алексей обнял ее одной рукой и прижал к себе.

– Ты… Ты, – прошептала Анжелика. – Я так боялась… – Она уткнулась лицом ему в грудь и обнимала за шею. Потом заметила, что вторая рука его висит на черной ленте, и спросила испуганно: – Что? Когда случилось?

– Не беспокойся, – он с нежностью убрал с ее лица золотые локоны, выбившиеся из-под капора. – Слегка царапнуло. Если б у нас здесь случилось – даже в госпиталь бы не пошел. А уж там, у немцев, и отдохнуть можно. Ты очень бледна, – заметил, взглянув ей в лицо. – Неужели лечение не помогает?

– Помогает, конечно, – откликнулась Анжелика. – Но в последнее время я что-то расклеилась. Как про Бурцева узнала…

– Да, – голос Алексея погрустнел, – нет больше Лешки с нами. Похоронили мы его с Денисом, точнее, то, что осталось от него. Рвануло так… Да ладно, – он остановился, – лучше не вспоминать. А знаешь, он, бывало, в Петербурге мазурку пятнадцать часов кряду плясал без усталости, всех барышень переберет. А к матери своей деньги просить прямо в столовую верхом заезжал… «Бурцев, ера, забияка, собутыльник дорогой, ради бога и арака посети домишко мой…» – Он вздохнул.

В тот вечер, когда за окном барабанил дождь, а они сидели рядышком на бархатном диване в уютной гостиной и, тесно прижавшись друг к другу, смотрели, как пляшет в камине огонь, Алексей вдруг сказал ей:

– Я думал о нас там, когда бывало затишье. Мне следовало бы сначала отписать твоему отцу, как положено, а потом уж, получив его согласие, говорить с тобой. Но я знаю, что оба родителя твои мертвы, и старший брат, который мог бы заменить их, – тоже. Мне остается только сказать тебе напрямую: я счел бы за великое счастье, если бы ты согласилась стать моей женой…

– Но у вас в России нельзя выйти замуж, если у тебя нет приданого, – выговорила Анжелика. Почему-то именно эта мысль первой пришла ей в голову, когда она услышала предложение Алексея. – А я… я не знаю, что осталось у меня во Франции. Твоя матушка не даст согласия на бесприданницу. – Она повернулась, ее темно-карие глаза лучились, а на щеках вспыхнул нежный румянец.

– Моя матушка, конечно, дама строгих правил, – улыбнулся Алексей, гладя ее волосы. – Начнем с того, что, если ты примешь мое предложение, нам предстоит венчаться в церкви. А не расписываться, как делали у вас в республике. А значит, тебе придется принять православие…

– Со времени революции мы, французы, отучились много думать о Боге, – легко ответила она, – так что такое препятствие меня не пугает.

– А что до приданого – матушка будет довольна, – загадочно ответил он. – Уезжая из госпиталя, я позаботился об этом. – Он отстегнул пуговицу на мундире и вытащил сложенный вчетверо листок. – Прочти. Ты теперь – помещица.

– Я?! – Анжелика удивилась и развернула послание.

Оно оказалось дарственной. Княгиня Анна Орлова жаловала ей Кузьминки, Орловочку и Олтуфьевку, а также земли, примыкающие к ним со всеми душами мужеского и женского пола.

– Но… – Маркиза встряхнула золотыми кудрями, – я не могу принять… Это же… Я никогда не смогу вернуть столько…

– Не волнуйся, – успокоил ее Алексей, – предоставь все это мне. Конечно, мы с тобой не обделим Анну Алексеевну ни на грош. А матушке моей будет спокойнее. Не себе на горб сажаю, как она любит выражаться. А уж если Анна Алексеевна кус отвалила – так матушка только счастлива станет от одного только осознания, что и ей орловского богатства достается. – Потом он привлек Анжелику к себе, спросил, понизив голос, будто негой облек: – Так ты не ответила мне на главный вопрос, моя маркиза. Ты согласна стать моей женой?

– Я согласна, – прошептала Анжелика. Она чуть опустила голову и почувствовала на своих губах его губы – горячий поцелуй соединил их.

– Я счастлив, – прошептал он, блестя глазами.

– Я тоже, – отвечала она, снова и снова целуя его. – Я совершенно счастлива… Чего же мне желать?

* * *

Венчаться решили, не откладывая, – отпуск Алексея был краткосрочен и ему предстояло вернуться к армии. В первую очередь следовало отправиться в Петербург, чтобы получить благословение матушки графа. Туда и поехали вдвоем следующим утром, проведя жаркую, почти бессонную ночь в объятиях друг друга.

Столица Российской империи встретила Анжелику неласково. Густой туман окутал улицы. Три дня подряд с Финского залива дул сильный, холодный ветер. Нева, и без того грозная, вздулась и стала бурной как море. Люди, столпившись на набережных, следили за подъемом воды – боялись наводнения. В реке Фонтанке, на берегу которой стоял дом Анненковых, вода тоже поднялась, и графиня Анна Ивановна замучила слуг, все время посылая их глядеть – на сколько… Вода действительно стала появляться на улицах к вечеру, и экипаж, доставивший Алексея и Анжелику, проехал по Невскому, когда там вода уже скрывала копыта лошадей…

– Господи, успели, успели! – графиня Анненкова, еще стройная, высокая дама с высокой копной седеющих волос, одетая в изысканный туалет темно-синего шелка с кружевной отделкой, поспешила навстречу сыну и его спутнице. – Я приказала все перетаскивать на второй этаж. Ну, здравствуй, здравствуй, милый мой, – она обняла сына и троекратно расцеловала. – А я вот уже третий день со стихией маюсь: прольет – не прольет… – Тут взгляд дамы упал на Анжелику, все еще стоящую в прихожей.

– Это моя невеста, матушка, – сообщил ей Алексей, – маркиза Анжелика де Траиль, я тебе писал о ней.

– Да, да, я припоминаю. – Анжелика заметила, что взгляд графини сделался настороженным. Она еще раз посмотрела на Алексея, затем, подойдя к Анжелике, холодно полуобняла ее. – Вы, милочка, меня простите, – сказала она. – Знаю, что из Парижа вы. В молодости-то я бойко по-французски изъяснялась. А теперь все больше в деревне живу и позабыла половину – за ошибки уж не ругайте. Проходите, проходите, мадемуазель, – с вежливой улыбкой пригласила она Анжелику. – Чувствуйте себя по-домашнему, да вы уж и дома, считай…

Анжелике отвели комнаты на втором этаже – все они были обиты зеленым бархатом в золотых и серебряных разводах, напоминающих арабскую вязь. Мебель черного эбенового дерева с позолоченными ножками и перламутровой инкрустацией выглядела изящно и богато. Сбросив дорожную пелерину, Анжелика прилегла на обтянутую зеленым бархатом кушетку и, подложив под голову подушку, также обильно вышитую золотом, закрыла глаза. За окном, задернутым тяжелыми шторами, свистел ветер. Сквозь неплотно прикрытую дверь до нее донесся голос Анны Ивановны – думая, что Анжелика не понимает по-русски, она довольно громко выговаривала сыну:

– Ты хорошо ль подумал, Алешенька? Ты под что себя да нас всех подставляешь? Она ж у тебя якобинка поди. Что «нет»? Чего ж она тогда во Франции-то при Бонапарте оставалась? Все порядочные да знатные уехали поди…

Анжелика улыбнулась. Она не все поняла из речи графини – русский язык в Кузьминках она начала учить, но пока не слишком продвинулась в нем. Но все-же кое-что она улавливала…

– К тому же бесприданница, чую, а ты у меня жених богатый, видный – генерал, герой. Какое там богатство у них во Франции – так, землишки с гулькин нос на брата. Хоть и маркиз у нее отец, хоть и генерал-аншеф, как ты сказываешь, да только знаем мы их, аншефов, – все беспортошные.

– Не волнуйтесь, маменька, – проговорил с едва заметной иронией Алексей. – У Анжелики на вашу претензию ответ сыщется. Ей Анна Алексеевна Орлова три деревни жалует да народу там сколь живет. При них еще винокуренный завод имеется – в Тульчине. Какой же гусар, матушка, от винокуренного завода откажется?

– Анна Алексеевна? – проговорила Анна Ивановна с почтением. – Ну, тогда другое дело. Только руками развести. Выгодная партия, выходит, твоя маркиза. Выгодная… Ну а та? – Анна Ивановна сделала паузу. – Неужто позволит она? Ох, не верю я…

– А это уж, матушка, мое дело, не обессудьте, – ответил Алексей строго. – Если вода не выйдет, завтра помолвку объявим, а потом и венчаться сразу. Мне к армии возвращаться скоро.

– Как скажешь, как скажешь, милый мой, – согласилась с ним графиня.

К большой радости всех петербуржцев, ветер к середине ночи стих – вода с улиц ушла и стала заметно опускаться в каналах и на Неве. Еще накануне она хлестала через парапет набережных и достигала памятника Петру Великому, теперь же после нее остались обломки мебели и тела утопленников, кто оказался недостаточно расторопен или просто пьян.

Получив благословение матушки, Алексей попросил ее пригласить на помолвку только самых близких. Пиршество по поводу своей женитьбы он предполагал провести после окончания военных действий в Европе, так как большинство его боевых товарищей находились при армии и не могли присутствовать на свадьбе.

Несколько дней пролетели в бурных приготовлениях к венчанию. В домовой церкви Анжелику посвятили в православие, дав ей русское имя Екатерина – по второму французскому имени она была Анжелика-Катрин – и отчество Петровна – по имени отца, Пьер. В тот же день к вечеру самый модный петербургский портной доставил в дом Анненковых свадебное платье.

На следующее утро Анжелика проснулась рано. Наступал особенный день в ее жизни – она выходила замуж. Алексей разбудил ее нежным поцелуем, и когда она, еще не открывая глаз, обвила руками его шею, осторожно одел на нее ожерелье из трех нитей жемчуга.

– Это мой подарок тебе. Оно прекрасно подойдет к твоему сегодняшнему платью, – прошептал он.

– Как? – Анжелика вскинула ресницы. – Откуда ты знаешь, каково оно. Ведь все говорят, жених не должен видеть платье невесты заранее. Если увидит – дурной знак.

– Я не видел, – признался Алексей, любуясь ею. – Но я оплачивал счет, а там было написано про очень много жемчуга…

– Ах вот как! – Анжелика засмеялась.

Поймав его взгляд, она почувствовала, что ему страстно хочется покрыть ее поцелуями, и уже приникла к его губам, как в дверь постучали и тонкий голосок камеристки произнес:

– Мадам Анжелика, пора одеваться…

– Я удаляюсь, – Алексей быстро, но жарко расцеловал ее. – Буду ждать, когда ты предстанешь предо мной. Я полагаю, это будет много прекраснее, чем я могу себе вообразить.

– Я счастлива, – все еще не отпуская его руку, проговорила она. Ей казалось, что очень важно сказать ему сейчас, именно сейчас, слова, выражающие переполняющую ее сердце радость: – Я люблю тебя, я люблю этот город, я с радостью буду жить в нем с тобой…

– Я тоже люблю тебя, – проговорил он. Взгляд сверкающих глаз Анжелики проникал в самое его сердце. Ответив ей нежной полуулыбкой, Алексей вышел из ее спальни.

Платье невесты, которое достала камеристка из гардеробной сразу после ухода графа, сшили из тончайшего бело-серебристого шелка, и оно действительно было сплошь унизано жемчужными розами. Казалось, подвенечный наряд маркизы воплощает собой торжественность, юность и чистоту. К платью прилагалась длинная фата под сплетенным из белых роз венцом, которая, к удивлению Анжелики, спускалась не только сзади, но и спереди – на лицо. Маркизе объяснили, что такова дань русской традиции – в старину жених не должен был до венчания видеть лица своей невесты. Все дополнял великолепный плащ из белого меха на подкладке из белого атласа, также вышитый по краям жемчугами.

– Граф Алексей Александрович ждет вас в гостиной, – сообщила ей камеристка, когда невеста, полностью одетая, с ожерельем на шее, в последний раз придирчиво осмотрела себя в зеркало и осталась довольна собой.

Анжелика вышла на лестницу. Алексей в полной парадной генеральской форме двинулся ей навстречу, чтобы помочь спуститься. Она видела, что его взгляд блестит от восхищения и он хотел бы выразить ей свой восторг, но в присутствии матери сдерживается. Графиня Анненкова, торжественно одетая во все бархатно-зеленое с богатой золотой вышивкой, также ожидала свою будущую невестку, присев в кресло.

– Вы очаровательны, дитя мое, – воскликнула она, искренне растрогавшись. – Как хороша, как хороша, право.

Им подали открытый экипаж, запряженный двойкой белых лошадей, покрытых красными с золотом попонами и украшенных золотыми кисточками по уздечкам и золотыми султанами на головах. Впереди сидел кучер в парадной шляпе и в праздничной темно-синей ливрее. Два лакея несли за Анжеликой длинный серебристый шлейф ее платья, словно припорошенный тонким белоснежным газом фаты. Алексей помог своей избраннице сесть в экипаж, сам сразу сел рядом, и они тронулись. Матушка и несколько гостей следовали в экипажах за ними. Алексей не отпускал руку Анжелики, и ей казалось, она чувствует его тепло, ощущает каждый взволнованный удар сердца.

* * *

После урагана, бушевавшего несколько суток подряд, день в Петербурге выдался тихий и солнечный. До церкви ехали недолго. Священник уже ждал их и вышел навстречу, одетый в парадную кумачово-золотую рясу. Все приглашенные собрались у церкви и любезно приветствовали молодых. Гостей оказалось немного, только очень близкие к Анненковым семейства, в основном пожилые люди.

С замиранием сердца Анжелика оперлась на руку своего избранника, и он ввел ее в церковь. Венчание проводилось по полному канону, и все шло очень тожественно и гладко. Однако в самый разгар действа обручальное кольцо в бриллиантах, которое жених собирался надеть на палец своей избраннице, вдруг выпало и покатилось по полу. «Дурной знак, дурной знак, свят, свят, свят», – зашептали все вокруг. Однако граф Анненков, не проявив ни малейшего беспокойства, поднял и, окропив кольцо святой водой, все же надел его на руку Анжелике…

Расстроенная, маркиза пыталась гнать от себя плохие мысли, но прежнего подъема и восторга уж не испытывала. Она вдруг почувствовала озноб и, невольно повернувшись к дверям, на пороге церкви увидела… княгиню Елизавету Потемкину.

Та вошла, даже не осенив себя крестом и не покрыв по русской традиции головы – ее волосы, не собранные в прическу, вились по плечам, спадая на отороченное рыжей лисицей бархатное манто. Взгляд Потемкиной, устремленный на маркизу, выражал издевательскую насмешку и ударил в сердце Анжелики как заточенный кинжал. Невеста невольно пошатнулась.

Священник прекратил пение. Вслед за Анжеликой обернулись все, и Алексей тоже. Лицо его помрачнело, глаза сделались темнее и глубже.

– Ваша светлость?… Ва-ша свет-лость… Вот так сюрприз, – пролепетала графиня Анненкова и, подобрав юбку, засеменила к Потемкиной. – Мы вовсе и не знали, что вы в Петербурге. Мы бы пригласили вас, о, простите, ваша светлость… Мы полагали, что вы при армии. Там, где Его Величество… О господи, какой недогляд. Я так виновата…

– Ничего страшного, любезная Анна Ивановна, – холодно ответила ей Лиза. Взор ее блестящих зеленых глаз перенесся теперь с Анжелики на графа Алексея, и маркиза прочла в нем столько скрытого гнева, что ей сделалось страшно. – Я приехала всего на несколько дней. Я поздравляю молодых. И очень рада за вас, генерал, – она кивнула Анненкову. – Мои подарки вам доставят позже. Желаю счастья, маркиза, – склонив голову, она натянуто улыбнулась Анжелике, и пожелание подействовало на невесту как укус змеи – яд дурного предчувствия мгновенно отравил всю радость и счастье, которые Анжелика испытывала до того.

Произнеся свое поздравление, княгиня Лиз вышла из церкви, и вскоре закрытый золоченый экипаж, запряженный двойкой гнедых, увез ее.

Весь праздник был безнадежно испорчен. Быстро завершив обряд, священник благословил новоиспеченных супругов, и они отправились домой. Небольшой семейный банкет прошел вяло. Алексей старательно скрывал тревогу, клокотавшую в его сердце, старался быть мягким, заботливым и предупредительным к Анжелике. Но она чувствовала, что удается это ему с трудом.

Матушка графа все время сидела как на иголках – она то и дело поглядывала на зеркальные двери залы, в которой накрыли свадебный стол, словно боялась, что Потемкина вот-вот явится вновь. Гости вполголоса переговаривались между собой, но все разговоры, с чего бы они ни начинались, возвращались к внезапному появлению всесильной фаворитки императора. Молодым несколько раз кричали «Горько!», но без должного задора, и поцелуи Алексея казались невесте холодными – ей было ясно, что мысли его унеслись далеко от молодой супруги.

В сердце Анжелики все больше закрадывались тревога и обида. До сих пор Алексей не давал ей повода для беспокойства. Он был внимателен, нежен, добр… Жемчужное ожерелье, подаренное им и столь прекрасное утром, теперь давило маркизе шею, как удавка. Анжелика боролась с отчаянием, чтобы ни в коем случае не показать его окружающим. Множество вопросов занимало ее голову. Почему Потемкина приехала? Неужели Алексей отважился сделать предложение Анжелике, так и не решив окончательно своих отношений с княгиней? Как же теперь поступит фаворитка Александра Первого? При ее влиянии на императора сделать она может все, что угодно. Самое меньшее – разрушить карьеру Алексея или даже отправить его в ссылку. Да, маркиза вполне понимала графа – ему было отчего испытывать тревогу. Для себя Анжелика решила: что бы ни случилось с ее мужем, она все разделит с ним.

В это время во дворце княгини Орловой-Чесменской на набережной Невы сама Анна Алексеевна, не успев даже выпить чаю с дальней дороги, выговаривала своей подруге с нескрываемым упреком:

– Я очень жалею, Лиза, о том, что рассказала тебе про просьбу Алексея, касавшуюся поместья. Ты черт знает что (Господи, прости!) наговорила императору, прилетела в Петербург, привезла меня с собой. Зачем? Зачем это все тебе? Помнишь наш разговор в Тарутино? – Анна ходила по главному залу, стены которого сплошь сияли мозаикой из уральских самоцветов. – Ты долго мучила графа Анненкова, почти пятнадцать лет ты властвовала в его сердце, не отпуская ни на шаг. Но он имеет право на собственную жизнь. Если ты не можешь быть с ним, – будь хотя бы благородна. Лиза, отпусти его. Возможно, он нашел свое счастье. Зачем ты поехала в церковь? Они не знали о нашем возвращении…

Теребя в руках украшенный бриллиантами веер из черных страусовых перьев, княгиня Потемкина смотрела в окно на плещущиеся у гранитного парапета набережной темно-серые невские волны, поблескивающие в лучах солнца. Не поворачиваясь к Анне, она ответила ей вопросом:

– А ты? Зачем ты подарила ей эти Кузьминки? Для чего?

– Алексей обратился ко мне с просьбой, и я посчитала нужным пойти ему навстречу, – объяснила Орлова, пожав плечами, и подошла к холодному камину, над которым красовался двуглавый орел, выложенный темно-синим лазуритом. – Что в этом такого? Мы заключили с ним договор, по которому окончательный доход от земель должен был возвращаться ко мне. Он просил так, чтобы успокоить его мать. Ты же знаешь, как она придирчива в том, что касается приданого. Однако, поразмыслив, я приняла решение окончательно подарить все три деревни маркизе де Траиль – как мой подарок к свадьбе, от меня не убудет.

Потемкина недовольно дернула плечом.

– Я желаю Алексею счастливого семейного покоя, Лиза, – настойчиво продолжала Анна. – Он вполне заслужил его и наконец, я полагаю, обретет. Зачем ты опять вмешалась?

– Потому что я люблю его, – призналась Лиз, и голос ее дрогнул.

– Ну, я тогда не знаю, право… – Анна развела руками, выражая безнадежность.

* * *

Когда праздничный обед закончился, Алексей проводил Анжелику до ее покоев и, пожелав ей хорошо отдохнуть, быстро удалился к себе. Уже вечерело.

Разобрав постель, маркиза в белоснежном пеньюаре ожидала своего мужа, но он так и не пришел к ней. Обеспокоенная его отсутствием, Анжелика сама прошла в комнаты Алексея. Но ни в кабинете, ни в библиотеке, ни в опочивальне графа не оказалось. Чувствуя недоброе, Анжелика еще успокаивала себя, что, возможно, его вызвали в полк – хотя какой полк, когда полк на войне, в Силезии?! Может быть, он уехал по какому-то срочному делу?

Сердце маркизы колотилось все сильнее. Она спустилась в гостиную и увидела там матушку Алексея, графиню Анненкову. Даже не думая разоблачиться к ночи, та ходила по темной комнате в парадном бархатном одеянии и, держа перед собой свечу, что-то шептала и время от времени осеняла себя крестом. Взглянув на нее, Анжелика вдруг все поняла – весь ужас положения открылся ей.

– Где он, мадам Анна? Где ваш сын? – спрашивала она у графини.

Но пожилая дама виновато отводила от нее глаза. Она не отвечала. Когда же Анжелика, настаивая, схватила ее за руки и повернула к себе, она увидела слезы в глазах матери генерала.

– Так где же ему быть? – вскричала та. – Все у нее, все у Потемкиной. К ней поехал. Я уж думала, он счастье сыскал, а оно опять все по-новой закрутилось. Бедная, бедная ты моя. Откуда ж тебе знать-то?

Это было крушением. Не слушая сочувствий графини, Анжелика сжала руками виски и, едва ощущая собственные ноги, ставшие вдруг ватными, вернулась в свою спальню, заперев за собой дверь. Упав на кровать, она уткнулась лицом в подушку – как будто в бездну провалилась… Потемкина отобрала у нее мужа. Потемкина отобрала у нее все. Так вот что она хотела ей сказать в церкви своим жестоким и насмешливым взглядом: «С кем бы он ни венчался, кому бы ни говорил о любви – он все равно вернется ко мне, Елизавете Потемкиной. И так будет всегда. Всегда…»

Золоченая карета, запряженная двумя гнедыми лошадьми, прокатила по набережной Невы от Орловского дворца к Таврическому. Лакей предупредительно распахнул дверцу – княгиня Лиза вышла из кареты у мраморного крыльца.

Она всегда любила свой дом, как будто созданный феями, и скучала по нему вдалеке. Когда-то Таврический дворец был построен ее отцом, князем Потемкиным, среди лугов, в ознаменование побед России над Турцией. Она выросла здесь – в его великолепной обстановке, среди античных статуй и озер с золотыми рыбками. Она всегда ощущала восторг, приезжая сюда даже из Зимнего с его феерической роскошью, и всегда у самого начала широкой мраморной лестницы, застеленной ковром, ей казалось, она вот-вот услышит до боли знакомый голос своего папеньки – он приказывает доставить ему любимых малоросских вишен, с которых князь Потемкин неизменно начинал каждый свой день, будь то летом или зимой.

Сегодня же Лиз не заметила ничего из того, что ее окружало. Так и не сбросив подбитой лисьим мехом накидки, она прошла по анфиладе комнат, машинально кивая лакеям, предупредительно распахивающим перед ней покои. Войдя в свою просторную спальню, убранную под восточный шатер, по середине которого в подсвеченной воде мраморного бассейна цвели белые лилии и журчал фонтан, Лиза плотно закрыла за собой золоченую дверь и прислонилась к ней спиной. Слезы душили ее. Она испытывала такую муку ревности, что ей хотелось разорвать собственную грудь и вынуть проклятую занозу, не дававшую ей дышать.

Вдруг княгиня почувствовала, что в комнату со стороны балкона струится прохладный воздух. Пригляделась – в тусклом свете свечей она увидела, что балконная дверь приоткрыта. Кто-то проник в ее спальню – сразу мелькнула мысль. Встревожившись, княгиня сделала к балкону несколько шагов, приблизилась к широкой постели под алым балдахином с перьями. Она хотела позвать слуг, как вдруг кто-то обнял ее сзади и ласково прикрыл ладонью рот. Где-то в глубине ее сердца дрогнуло радостно: он, он! Лиза быстро повернулась – Алексей Анненков стоял перед ней…

– Ты? Ты как здесь? – спросила она, запинаясь от волнения.

– Как обычно – через балкон, – легко ответил он.

– Но почему… – она не договорила, но по тревожной тени, промелькнувшей по ее лицу, он понял, о чем она хотела спросить.

– Да, я не со своей невестой, – подтвердил он, вздохнув. – Я с тобой. Я пришел к тебе, Лиз. Несколько месяцев после Тарутино ты избегала меня, а с Вильно император постоянно находился рядом с тобой. Я страдал от ревности, от любви, которую ты больше не желала замечать. Я решил поменять свою жизнь, раз и навсегда избавившись от боли, – все так. Я совершил смертельный грех. Я выбрал женщину и без того несчастную, теперь же полностью разбил ее сердце и разрушил ее жизнь. Но увидев тебя здесь, одну, когда император при армии, я не смог удержаться, Лиза. Ты – единственная моя любовь. Другой нет и не будет никогда..

– О боже! – воскликнула Лиз, обнимая его и прижимая голову к его груди. – Что же ты наделал, милый мой. Что же ты наделал!

– Я за все отвечу перед Господом. Один. Ты же не вини себя, – проговорил он, приподняв ее лицо. – Ты ни в чем не виновата. Я так люблю тебя, Лиз. Я на все готов, на адский пламень, на осуждение ближних, на проклятие матери, в конце концов. Я так люблю тебя… так люблю. – Он горячо целовал ее волосы, ее наполненные слезами зеленые глаза…

– Я тоже, – прошептала она, отвечая на его ласки. – И сегодня я поняла это, как никогда прежде.

Короткая ночь быстро прошла и рано рассвело. Да, не так собиралась встретить это утро маркиза Анжелика де Траиль еще накануне – в горячих объятиях мужа, любимая и любящая, счастливая и изможденная после долгожданной брачной ночи. Но муж оставил ее одну. Он уехал к своей давней любовнице, разбив все ее надежды и опорочив все ее чувства. Что же теперь ей делать?

Поплакав вдоволь и послав проклятия разлучнице, Анжелика взяла себя в руки. Она решила немедленно покинуть Петербург, собрала все вещи и уже заказала почтовую карету. Она хотела только дождаться Алексея, чтобы взглянуть ему в глаза.

Он, боевой генерал, столь хладнокровный на поле битвы, не смог устоять против прилива давнего чувства, о котором он почти забыл? Впрочем, маркиза вспомнила, что Алексей никогда не говорил ей, что забыл Лиз или порвал с ней. Он просто не упоминал о княгине. В глубине души Анжелика надеялась, что Лиз сильно привязана к императору – она сама наблюдала это во время бала в Вильно, и в конце концов привязанность та сыграет решающую роль: многолетняя любовь Алексея к княгине затухнет. Пока все это не касалось ее напрямую, Анжелика даже соглашалась терпеть и смириться. Но теперь… Быть брошенной, осмеянной женой – это ли не наказание, не казнь пострашнее многих? Нет, она не согласна. Она ни на секунду не станет терпеть – не имеет права терпеть. Служить прикрытием двум голубкам, прячущимся от императора, – что за насмешка! Увольте!

На самом деле, Анжелика не верила в то, что Алексей приедет от княгини рано, а карету она заказала на семь утра. Скорее всего, он протянет время, чтобы придумать, как оправдаться перед ней, – а оправдываться-то уже будет и не перед кем. Но она ошиблась. Граф Анненков появился за полчаса до ее отъезда и, не скрываясь, не лукавя, направился в апартаменты своей молодой жены. Казалось, он вовсе не удивился, увидев Анжелику в дорожном костюме с привычным саквояжем в руках.

– Я узнала от вашей матушки, граф, – воскликнула она, не дав произнести ему ни слова, – что вы провели эту ночь у княгини Лиз, вашей любовницы.

– Вам не было нужды, мадам, беспокоить мою матушку, – ответил он спокойно. – Я сам пришел сказать вам об этом.

– Но зачем, Алексей?! – Анжелика старалась удержать слезы, но они прорывались вопреки ее воле. – Ради чего тогда?

Он вздохнул и опустил глаза.

– Я искренне думал, что смогу забыть Лиз, – признался он. – Но это оказалось выше моих сил. Я люблю ее так же, как прежде, в ней – вся моя жизнь. Простите меня…

– Я уезжаю, – услышав его признание, Анжелика схватилась за спинку стула, чтобы он не заметил, как она покачнулась, приняв удар. – Я не могу остаться здесь.

– Как пожелаете. – Он не стал ее удерживать, рассеяв последние сомнения. Еще час назад она полагала, что она останется, ведь ей некуда ехать, он знает это. – О материальной стороне можете не беспокоиться, – продолжал он все так же, с видимым спокойствием на лице и в голосе. – Деньги будут регулярно поступать вам.

– Мне ничего от вас не нужно, граф, – вскричала Анжелика и, ударив саквояжем по ножке трюмо, выбежала из комнаты.

* * *

Рано утром в казенной почтовой карете, которую она наняла, маркиза Анжелика де Траиль, теперь графиня Анненкова, покидала Петербург – прекрасный, но холодный и коварный, обманувший и отвергнувший ее во второй раз. Она ехала налегке, ничего не взяв с собой из подарков, преподнесенных к свадьбе, ничего, что могло бы во Франции напомнить ей о предавшем ее муже. Она увозила с собой свои разбитые надежды и сердце, едва трепещущее.

В этом городе царствовала княгиня Потемкина. Она царствовала и в императорской семье, она царствовала и в душе Алексея Анненкова – для Анжелики здесь не оставалось места. Перед самым отъездом маркиза написала письмо княгине Орловой, с благодарностью отказываясь от подаренных деревень. И ни слова больше. Она не сомневалась, что Анна была абсолютно осведомлена обо всем, что произошло, и не ожидала от нее ни слова сочувствия в ответ. К тому же как могла она упрекнуть Орлову? Нельзя же требовать, чтобы та ради иностранной маркизы отказалась от подруги, с которой выросла и столько пережила вместе? Им оставаться и жить в этом городе. А Анжелика уезжает. Уезжает в свою разграбленную, поверженную, униженную Францию. Победители не допустили ее к своему торжественному столу. Пожалуй, это даже справедливо.

Над Петербургом стояли белые ночи и рано утром уже было так же светло, как днем. Улицы столицы оставались еще пустынны. От Зимнего и от казарм слышались команды – сменялся караул. Кричали, носились над Невой чайки… Вот мелькнули и постовые столбы – Петербург остался позади, и потянулась по обеим сторонам дороги Россия, в которой она провела почти год и в которую больше никогда не хотела возвращаться.

Недалеко от города Борисова маркиза попросила остановить карету. На покрывшемся свежей зеленой травкой крутом берегу Березины она отыскала могилу Пьера и долго плакала над ней. Потом собрав белых весенних цветов, положила их брату, пообещав, что обязательно заберет его отсюда, чтобы похоронить дома. Постояв под березами, стволы которых хранили отпечатки пролетавших здесь полгода назад осколков от снарядов и гранат, Анжелика вспомнила, как бежала по этому склону к Пьеру, надеясь, что ей удастся спасти его. Вспомнила верного Лешку Бурцева, со смертью которого она потеряла лучшего друга в своей жизни. Словно воочию увидела, как, обхватив бездыханного Пьера, он помогает ей под обстрелом дотащить мальчика до госпиталя, понимая, что ничего уже нельзя изменить. Вспомнила, и снова залилась слезами…

Прованс встретил маркизу туманом, который стелился от моря и висел в низинах между холмами. Старый дворецкий Жан, выйдя на крыльцо со свечой в руке, не поверил своим глазам – из дормеза, остановившегося перед замком, вышла… маркиза Анжелика. Сбросила с головы черный капюшон плаща – золотые волосы рассыпались по плечам. Старый дворецкий прижался спиной к косяку двери, и Анжелика увидела слезы, текущие по его сморщенным щекам. Молча взошла она на крыльцо и обняла старика Жана. Оба плакали…

Целый год она не была дома. Как не похоже было это возвращение на то, что она представляла себе, отправляясь на войну, да и война – все, что ожидало златокудрую маркизу, и все, что случилось с ней, – как разнилось оно с тем, что думалось прежде! Ничто не изменилось здесь: та же обивка алым бархатом с широкими золотыми полосами, те же цветные витражи на высоких готических окнах, то же ложе на четырех рогах изобилия с двумя птицами в изголовье. Вот только зеркало – другое. Квадратное, в прямом золотом обрамлении.

Заметив взгляд госпожи, горничная Биариц объяснила ей:

– В январе ударил сильный мороз, и зеркало треснуло. Мы заменили его, мадам…

Анжелика вздрогнула: зеркало предупреждало о несчастье.

Вместе с Жаном они отправились на могилу матери. Проводив госпожу, дворецкий отошел, и Анжелика, присев на скамеечку, долго рассказывала старой графине обо всем, что случилось с ней за прошедший год: о смерти Александра, о гибели Пьера, о своем неудачном замужестве…

Несколько дней после приезда она провела в полном покое, почти не покидая спальни. Дворецкий не заводил с ней разговоров о состоянии дел в хозяйстве, давая возможность успокоиться и прийти в себя. Однако, заметив тревогу на лице старика, Анжелика сама спросила его. Жан горестно вздохнул и развел руками:

– Дела в расстройстве, мадам. В большом расстройстве.

Просмотрев бумаги, маркиза пришла в ужас: матушка оставила ей громадные долги, а средств на погашение их взять негде. Замок и прилегающие к нему земли оказались заложенными и перезаложенными несколько раз и, по сути, уже не принадлежали де Траилям. Кредиторы осаждали Жана требованиями. Теперь же, пронюхав о возвращении маркизы Анжелики, они наносили визиты ей. Стараясь держаться с достоинством, маркиза уверяла их, что вскоре погасит все долги, но видела только насмешку в глазах – ее не принимали всерьез, так как прекрасно знали плачевное положение дел. Де Траили считались уже банкротами.

В таких условиях Анжелика вынуждена была смирить гордыню и пересмотреть свое решение об отказе от денежной помощи мужа. Война продолжалась, но деньги из России пересылались ей через доверенных лиц, приезжающих во Францию. Маркиза теперь с благодарностью принимала их, полностью расходуя на погашение долгов. Постепенно положение улучшилось, и Анжелика вздохнула свободнее, подумывая даже о том, чтобы заменить обстановку в замке, как вдруг случилось новое несчастье, едва не сломившее ее окончательно.

Однажды рано поутру у замка показалось до двух сотен австрийских солдат – они направлялись в Италию и шли через Прованс. Появились австрияки неожиданно, а ворота замка, закрывающиеся с трудом, запереть не успели. Австрияки ввалились на двор, намерения их не оставляли сомнения – они собирались мародерничать.

– Бегите, мадам, бегите, – дворецкий Жан почти насильно втолкнул Анжелику в дверь потайного хода, замаскированного в стене кухни на первом этаже. – Они надругаются над вами. Спрячьтесь. Я постараюсь успокоить их, отвлечь.

Не слушая возражений маркизы, он запер за ней дверь. Потайной ход вел из замка в близлежащий лес, но Анжелика не торопилась уходить. Она стояла под дверью и прислушивалась к тому, что происходило в замке. Жан упрашивал австрийцев не разрушать ценности, грубые насмешки на немецком языке слышалась в ответ. Потом раздалось несколько выстрелов – Жан простонал, и Анжелика с ужасом поняла, что ее дворецкого больше нет в живых.

Потянуло запахом дыма – австрияки устроили поджег. В темноте подземного перехода, несколько раз спотыкаясь о камни и сильно разбив ноги, Анжелика добралась до выхода. Выбежав на опушку леса, она взглянула на замок – в его разбитых окнах полыхал огонь. Австрийцы удалялись, нагрузив на телеги все, что только могли увезти.

Когда они ушли, Анжелика побежала назад. К ней присоединились многие жители округи – их позвала чудом спавшаяся Биариц. Совместными усилиями они потушили огонь, но отцовский дом, ее родной дом, представлял собой печальное зрелище.

Внутри он оказался разгромленным – все, что австрийцы не смогли забрать, они варварски испортили. В огне пожара сгорели полотна Леонардо и Боттичелли, украшавшие главный зал. Оружие ее предков, собиравшееся веками, было похищено. Мебель поломана. Множество чудесных вещей, привезенных из крестовых походов с востока, – разбито и растоптано. Растерянная, в полном отчаянии бродила Анжелика по пепелищу. Такая же растерянная и притихшая тенью следовала за ней Биариц. Вместе они похоронили Жана.

По счастью, один флигель замка оказался совершенно нетронутым – его пощадили и австрийцы, и пожар. Там можно было жить. Но как восстановить сам замок, когда еще множество долгов не покрыто, а кредиторы стоят в очередь?! Анжелика потеряла сон. Она перебирала в памяти всех, у кого могла бы просить помощи во Франции, но постоянно оказывалось, что они так же, как и она, разорены войной. Положение представлялось маркизе унизительно бедственным.

* * *

Помощь пришла неожиданно и оттуда, откуда Анжелика вовсе и не ждала ее, – из Санкт-Петербурга. Однажды утром, когда маркиза съела свой скудный завтрак, Биариц принесла ей письмо. На конверте стоял штемпель с двуглавым орлом – письмо пришло из России. Кто написал его? Алексей? Война подкатывалась к столице Франции, и граф Анненков должен был находиться при армии. Конечно, ощущая вину, Алексей бы помог ей, но Анжелика попросит его, только когда исчерпает все остальные средства.

Дрожащими руками Анжелика вскрыла конверт и сразу узнала красивый, решительный почерк… Анны Орловой. «Моя дорогая маркиза, – писала ей русская княгиня. – Мне известна ваша щепетильность, но также хорошо известно сложнейшее положение, в котором находится в связи с кризисом каждый француз теперь. Прошу вас, в память о священном дне бородинской баталии, который мы пережили вместе, о днях в Тарутино и в память нашего общего друга Леши Бурцева, прошу принять от меня скромный дар – небольшую сумму денег, которая поможет вам пережить тяжелое время. Поверьте, в иных обстоятельствах я не стала бы предлагать, щадя вашу гордость, но в нынешних условиях – считаю своим долгом… Пожалуйста, если вы ничего не имеете против, пишите мне о вашей жизни и о состоянии ваших дел. Возможно, вам необходима еще какая-то помощь. Рассчитывайте на меня. Ваша Анна».

Далее следовала «небольшая» сумма, которой хватило бы Анжелике не только на то, чтобы рассчитаться с кредиторами и полностью восстановить замок, но и на то, чтобы многие годы безбедно жить самой. Некоторое время Анжелика сомневалась. Могла ли она принять такой дар? Но ее положение – оно обязывало, оно вынуждало маркизу сделать это, забыв о себе. Ради памяти отца, ради памяти всех ее предков, она не могла позволить пустить с молотка разоренное родовое гнездо.

Анжелика приняла подарок княгини и сразу же известила о том кредиторов. Одно имя княгини Орловой, платежеспособность которой не вызывала сомнения ни у кого в Европе, произвело впечатление – Анжелику сразу же оставили в покое.

Маркиза отправила в Петербург письмо с выражением благодарности, и Анна ответила ей. Так, казалось бы, навсегда порванная ниточка, связывавшая ее с Россией, восстановилась. В своих письмах Орлова тактично не упоминала ни об Алексее Анненкове, ни о княгине Лиз. Благодаря Анне Орловой, Анжелике удалось осуществить давнюю мечту – перевезти тело Пьера в Прованс и похоронить его рядом с матерью и отцом.

Однажды Анна переслала Анжелике письмо Дениса Давыдова и его новые стихи, чем очень обрадовала ее. Потом гусарский поэт сам стал писать французской маркизе. В одном из писем он восторженно сообщал о пятнадцатилетнем мальчике, с которым его познакомил Вяземский. «Чудно сочиняет, чудно, – восхищался Давыдов, – помяните мое слово, всех нас еще обскачет. Восторжен – в гусары просится, под мою команду!» Звали мальчика – Саша Пушкин.

Разбирая бумаги Жана, Анжелика наткнулась еще на одно письмо. Оно дожидалось ее с начала тринадцатого года. Развернув листок, Анжелика увидела, что в письмо вложено еще одно, написанное, видимо, значительно раньше. Под первым стояла подпись: Иоахим Мюрат. Просто – без званий и титулов… «Моя маркиза, – писал ей маршал, – я все время надеялся передать вам лично послание, обнаруженное среди вещей вашего брата Александра. Но ваша болезнь и перипетии войны не позволили мне сделать это. Потому пересылаю с курьером в надежде, что драгоценное здоровье ваше исправилось и вы благополучно добрались до дома».

С болью в сердце вспомнила Анжелика о Мюрате – лихом, бесстрашном, красивом гасконце… От своего соседа, вернувшегося недавно из Парижа, она уже знала, что Мюрат погиб – австрийцы расстреляли его в Неаполе. Верный себе, он сам выстроил солдат, которые должны были казнить его, и командовал ими. Из того же источника дошла до Анжелики весть и о Коленкуре: Арман, также действующий в привычном для себя стиле, от императора Наполеона сбежал, и теперь выступал министром иностранных дел короля Людовика на переговорах с победителями. Конечно, сразу же по возвращении из России он женился на Адриене де Канизи – свадьба была шумная. О Коленкуре Анжелика не жалела – даже в самой сокровенной глубине ее сердца ничего не шевельнулось к бывшему возлюбленному. О Мюрате же ей думалось часто, как и о Лешке Бурцеве.

Письмо, пересланное ей Мюратом, оказалось написанным еще в 1809 году и принадлежало старшему брату Армана – Огюсту де Коленкуру. Александр служил тогда в кавалерийской дивизии под командой Огюста, и они были друзьями. На письме виднелись еще засохшие капельки крови, и от него исходил запах пороха – запах войны.

С трепетом развернула Анжелика полученное столь поздно письмо. «Я не надеюсь на многое, я солдат, меня убьют в бою. Но то, что я хранил в своем сердце годы, должно открыться вам, мадам. Я вас люблю. И я умру, вспоминая ваше имя, моя маркиза…» – писал ей Огюст, и она видела его самого, в громе сражения поднимающего в атаку своих кирасир. Его, самого знаменитого из всех генералов в коннице Мюрата, самого смелого, бесшабашного и дерзкого, получившего золотые эполеты от императора в двадцать лет. Сейчас он говорил с ней из того времени, когда слава Бонапарта еще была велика и не поругана предателями, когда республика цвела, а французская армия шла по Европе в громе сражений и побед – все склонялось перед нею, перед пыльной гвардией, перед лафетами пушек, перед вдохновенной «Марсельезой»…

Почему Анжелика оказалась так глуха? Почему она не откликнулась на призыв сердца этого мужчины, который представлялся ей теперь полной, лучшей противоположностью его брату? Ведь он ждал от нее только одного словечка, и, может быть, не отправился бы тогда в Испанию – он был ранен и ему полагался отпуск. И может, он остался бы жив. Ослепленная, она предпочла тогда другого – и тот, другой, разрушил ее жизнь, все ее надежды, послужил причиной смерти обоих ее братьев.

Вполне вероятно, в России ей тоже следовало бы выбрать Бурцева, а не Анненкова – ведь веселый адъютант генерала Милорадовича питал нежные чувства к ней, хоть и скрывал их – она чувствовала это. И может быть, он тоже бы не погиб.

Потрясенная, опустив руки, Анжелика склонилась над письмом Огюста, и ее слезы растопили запекшуюся на бумаге кровь французского генерала. Над Провансом дул сильный, пронзительный ветер – мистраль…