Витя чувствовал себя крайне неважно. Интуиция подсказывала ему, что будущая поездка в Сен-Тропез, судя по всему, обойдется ему дороговато, а может быть, и вовсе не состоится. С первого дня его пребывания в шестнадцатом веке нынешняя ситуация казалась ему наиболее поганой и безнадежной. Как-то попризык уже к безделью и сытой жизни. А здесь, оказывается, случаются не только мирные дни. О войне Витя имел исключительно теоретические познания и в своем времени ни в каких горячих точках не бывал, занимался в основном непыльным умственным трудом, анализировал главным образом. Воспоминания о службе в армии тоже как-то померкли с годами. И уж никак он не рассчитывал когда-нибудь оказаться в положении, напоминающем блокаду Ленинграда фашистами по кадрам кинохроники.

Внутри этой блокады Вите совсем не нравилось. Ни воды тебе, ни еды. Кругом раненые, умирающие люди. Причем не в понарошку — на самом деле. Кровь, страдания, вонь и гниль. И не совсем понятно, от кого защищаться. Врага или хоть кого-то отдаленно похожего по его представлениям на врага, Витя так и не увидел, хотя рискнул даже слазить на стены, от любопытства, которое, как водится, покоя не дает.

Собственно, никакого врага вокруг-то и не было. Со стен монастыря Витя увидел только густые пары зловонного бурого дыма, застелившие всю округу, из глубины которых нет-нет да и вырывались целые тучи стрел с пылающими хвостами и обрушивались на защитников крепости, разжигая пожар и сея страх неожиданностью и непредсказуемостью своего появления.

Кто стрелял, откуда стрелял — Витя ничего не видел и, конечно, ничего не понял. Похоже было, что монастырь просто удушали смрадными парами. Люди голодали, мучались жаждой, страдали от ран и пожаров, а теперь еще и задыхались.

Прибыв на Белозерье, князь Ухтомский со своим отрядом сначала заехал в княжескую усадьбу, где узнал от Ефросиньи о неудачном походе ключника Матвея и его тяжелых увечьях. Здесь же ему рассказали и обо всех невзгодах, обрушившихся в последние недели на его родной край, и о том, что брат его Григорий, как уехал в монастырь по зову отца Геласия, так с тех пор и не подает ни слуху ни духу. Мать и сестра Григория приехали со своих земель в белозерскую вотчину и каждый день вместе с теткой Пелагеей молились неустанно о благополучном возвращении Гришеньки, но вестей из монастыря все не поступало. «Живы ли? Все глаза выплакали мы, Никитушка! Что же будет-то со всеми нами, грешными?» — сокрушалась тетка Пелагея и снова плакала.

На фоне бед, свалившихся на Белозерье, известие о болезни князя Алексея Петровича и казни князя Андомского, произвели не такое удручающее впечатление, как это могло бы быть раньше. Похоже, никто даже не удивился и не испугался. Устали уже и удивляться, и пугаться, и слезы лить. В сверхъестественное происхождение сил, осадивших монастырь, в целые толпы бесов и воплотившихся грешников, Никита Романович сходу не поверил. Слишком уж мистическими показались ему новые белозерские сказки, родившиеся, как он считал, от испуганного воображения народа. Врагов и на грешной земле хватает, и не дьяволовых посланцев, а вполне реальных. Только подъехав к монастырю ближе, он усомнился в своем убеждении. Такой осады, в которой ни людей, ни коней, ни оружия не видать было, а только пары, дымы, тлен и смрад, да какие-то неведомые прозрачные серые облачка, сжигающие все на своем пути, он не знавал, и ни в летописях, ни в Библии о таком не читывал.

Еще более удивился он, вспомнив добрым словом Вассиану, когда зеленовато-алый камень на его шее, висевший рядом с православным крестом, одетый ее руками, вдруг просиял диковинным голубым светом сквозь ядовитые пары, и, двинувшись по проложенному им коридору, изумленный князь и его дружинники смогли беспрепятственно подойти к воротам монастыря, где их встречали истомленные осадой отец Геласий и его бойцы-монахи.

Радости при встрече с обеих сторон не было предела. Оказалось, что князь Григорий тяжело ранен, но жив. И в последние дни даже пошел на поправку. Собравшись вокруг ложа Григория, князь Ухтомский, Ибрагим-бей и отец Геласий долго обсуждали сложившееся положение. Выход Никита видел только один. Не отбивать атаки и не терпеть осаду, а уничтожить их самый источник. Воспользовавшись гелиотропом, выйти за пределы монастыря и напасть на лагерь иноземных пришельцев, уничтожить их главаря, всадника в черных доспехах, а наемники его, лишившись командира, разбегутся сами. Неплохо было бы провести такой рейд, имея поддержку снаружи. И князь Никита раздумывал, собрать ли мужиков на подмогу, или подождать прибытия царского войска, которое, как он узнал на подъезде к Белозерью, все же выступило из Москвы к осажденному монастырю.

Витя сидел на посеревшей пожухлой траве на пригорке рядом с высоким каменным крестом Кирилла, отмечавшим место, где когда-то основатель монастыря вырыл свою первую землянку, и никак не мог разобраться с широким кожаным поясом, застегивавшимся на крюк, на который крепился выданный Вите тяжелый прямой тесак с посеребренным наконечником и прилагавшимися к нему узорными ножновыми обоймицами. Пояс этот все время перекручивался у Вити за спиной и никак не сходился как положено. Вообще все снаряжение, полученное Витей в монастыре, вызывало у Растопченко раздражение. Обращаться он с ним не умел, а опасность кругом, куда не глянь, нешуточная. Не умеючи-то быстро схлопочешь, до Сен-Тропеза не дотянешь, да что там до Сен-Тропеза, даже до Белозерской усадьбы, до Ефросиньиных пирогов не доживешь.

Доставшаяся Вите байдана, допотопная кольчужка из крупных плоских колец — в ней, небось, еще какой дружинник Александра Невского на тевтонов ходил, думал Витя не без обиды, — была ему коротка, едва до пупа доставала, шишак тяжеловат, да и тоже мал. Вот смеялся над Рыбкиным, а самому не лучше попало. Да и вообще все как-то сидело непривычно, неудобно, узко. «Все как-то, может, и по-русски, да не по-нашенски, — ворчал про себя Витя, — не по-советски. То ли дело гимнастерочка под ремешок, шинелька, пилоточка на голове». Тоже раньше казалось тяжеловато, а теперь как вспомнишь — рай земной.

А оружие? С этим тесаком что делать? Или лук со стрелами? Как пулять? Сейчас бы из автоматика Калашникова… Как резанешь! Давно бы здесь никаких ляхов в помине не было! Только бы пятки сверкали! А что поделаешь? Угораздило ведь…

Витя отложил шишак подальше, чтобы не путался под рукой, и поглядел в сторону Казенных палат, где на широкой лавке в трапезной, превращенной в госпиталь, оставил спящего Рыбкина. Бывший сержант так умаялся за поход, столько раз падал с лошади и столько раз его поднимали, что добравшись до монастыря он уже с трудом понимал, что происходит вокруг. Витя больше всего боялся, что, разозлившись на Рыбкина, князь Никита Романович в конце концов отошлет его обратно в Москву, а вместе с ним и Витю, что сорвет все планы де Армеса, а главное — Витя никогда не увидит своих вожделенных баксиков, ради которых столько вытерпел.

Но хитрый Леха, проявив отзывчивость во время болезни Ибрагим-бея, сумел-таки расположить татарина к себе, и тот все время заступался за Рыбкина перед Никитой. Так и доехал Леха до монастыря: то на крупе у Ибрагимова аргамака, то на подхвате у татар, то сам с горем пополам. Про синий коридор и про мрачные чудеса, творящиеся вокруг обители, Леха, похоже, еще не понял, так как едва добравшись до лавки в трапезной палате, где ему отвели место, сразу рухнул на нее и заснул. И вот пока еще не просыпался. Витя про себя даже завидовал товарищу. Его голова еще была свободна от всех проблем, навалившихся уже на Витю. А во сне тот наверняка вообще, пребывал дома, в своем любимом ментовском общежитии, где уж, конечно, поуютнее, чем здесь.

Витя закашлялся. Горло саднило до тошноты. Противный едкий дым, казалось, проникал в каждую пору на коже. Глаза слезились, из носа сочилась грязно-скользкая слизь, все тело покрывалось липким бурым потом, отдающим запахом разлагающегося мяса. У Вити создавалось ощущение, что внутри него все прогнило. Вонь и смрад порой становились просто удушающими, и ничего невозможно было различить перед собой на расстоянии двух шагов. И хотя Витя снова приспособил свой платок под респиратор и даже пытался соорудить из него противогаз, несмотря на косые взгляды и смешки всех прочих, помогало мало. «Пускай смеются, — думал он про себя язвительно, — не доросли еще до цивилизации. Вот и хихикают. Им бы газ иприт. Попрыгали бы тогда».

Грустные размышления Вити прервало легкое по-звякивание — камушек дважды ударился о его шишак и отскочил в сторону. Витя огляделся. Рассмотреть что-либо было трудновато. Вокруг клубился дым, за ним все деревья и строения теряли свои привычные очертания и расплывались, а то и вовсе таяли на глазах. Изрядно напрягшись, Витя различил-таки под рослой толстоствольной березой невдалеке, облепленной вместо листьев маслянистыми серыми хлопьями золы, как ему показалось, знакомый черный плащ де Армеса. «Как, уже? Только приехали!» — удивился мысленно Витя. Но подобрав шишак, еще раз осмотрелся по сторонам. Убедившись, что никто его не видит, направился к испанцу.

— Рад видеть тебя в полной сохранности, свен, — приветствовал Витю Гарсиа. — Как добрались? Вид у тебя воинственный, ничего не скажешь. Вполне можно испугаться. Только вот личико кисловато, — добавил он язвительно.

— Да ну тебя, Гарсиа, издеваться только! — с досадой отмахнулся от него Витя. — Скажи лучше, что за вонища здесь кругом, дышать нечем?

— Прогнило что-то в хозяйстве Господа Бога, вот и сливает вниз отбросы, — невесело усмехнулся испанский капитан. — Я по поручению госпожи пришел к тебе, свен.

— А она тоже здесь? — удивился Витя.

— А ты как думал? Не в самом монастыре, конечно, но поблизости. Скажи, успел ли ты уже осмотреться в крепости, разобраться, где какие укрепления возведены, куда какие башни выходят, где тайные ходы под стенами имеются, и у кого хранятся ключи от башенных ворот?

Витя изумился:

— А что, надо было? Я тут с ремешком разобраться не могу, а ты говоришь, башни!

— Я так и знал, — осуждающе покачал головой Гарсиа. — Тогда слушай меня. Изучать все это времени ни у тебя, ни у нас нет. Память у тебя, я знаю, хорошая. Так что на нее полагайся. Ворота, через которые въехал ты в монастырь, называются Святыми. Это главные ворота обители. От них, как помнишь, попадаешь ты на Соборную площадь. На площади стоит Успенский собор, за ним — церковь с черными итальянскими куполами, собор Архангела Гавриила. Если обойти эту церковь, выйдешь ты во внутренний монастырь и увидишь на некотором отдалении две крепостные стены, выходящие к озеру углом, а между ними — наугольную башню. Башня эта сейчас не проезжая, глухая. Ворота в ней заколочены. Выходит она прямиком к озеру и называется Свиточной. Вот под этой Свиточной башней, или, как еще ее называют, Тайнинской, под самым подошвенным ярусом ее существует подземный проход к озеру. Он достаточно широк и глубок, по нему запросто могут проехать три всадника в ряд верхом и в полном вооружении. Закрыт он толстыми широкими воротами на трех замках и еще решеткой сверху. Где от прохода этого выход на озере — мы знаем. И открыть его сумеем. А вот твоя задача, свен, — отомкнуть нам Тайнинские ворота изнутри. Для того придется тебе раздобыть все четыре ключа, от трех замков на воротах и от одного на решетке…

— А где ж я возьму их?! — перебил капитана ошарашенный Витя.

— Ключи от всех ворот в монастыре хранятся у игумена Варлаама, — невозмутимо продолжал Гарсиа, — или же у иеромонаха Геласия. Тебе надо выкрасть их. Но будь внимателен. В монастыре двадцать три башни, и на каждой множество замков.

— Как же я отличу те, которые нужны? — Витя почти впал в отчаяние.

— Известно, что ключи от Тайнинских ворот висят па отдельной связке, и один из них, самый большой, украшен золотым коньком на головке. Игумен всегда носит ключи эти при себе. По крайней мере, носил раньше. Нынче известно мне, что он болен сильно и из своей кельи в Казенных Палатах не выходит. Может быть, он отдал ключи падре Геласию. Ты должен разузнать это все. А дальше…

— Еще и дальше! — простонал Витя.

— Еще и дальше, — настойчиво повторил Гарсиа. — Тебе надлежит напроситься к вечеру в караул на Свиточную башню. И по условному сигналу спуститься на нижний ярус, по нужде или еще как, и открыть нам Тайнинские ворота. От ключей же сразу избавишься, чтобы никто не заподозрил тебя. Пароль — крик глухаря на токовище. Два раза подряд и один через небольшой промежуток времени. Слыхал ты когда-нибудь, как глухарь кричит?

— Не-а, — вяло пожал плечами озадаченный Витя, — не помню уже.

— Ну, вспоминай. Показывать тебе я не буду, внимание зря привлекать. Здесь птиц уж живых и зверей наверняка поблизости не осталось. Так что не спутаешь. Запомни главное: два раза подряд, а один с перерывом. После третьего с чердака слезай, раньше не торопись. Ясно?

— Ясно, — промямлил Витя.

— И вот еще что, — вспомнил Гарсиа, — сам уясни и товарищу своему передай: чтобы здесь ни предпринимали — нос за монастырские стены не совать. Ни ко рвам, ни к острожным укреплениям — не приближаться. К окнам, что на пряслах в стенах устроены, к боям и прочим отверстиям да выступам тоже не лезть. Воды здешней, как бы жажда не томила — в рот не брать, пищи не пробовать. Только ту, что с собой из Москвы привезли. Опасность оказалась гораздо серьезнее, чем мы ожидали. И не только внутри монастыря у нас недруги обнаружились, а и снаружи. Но если все сложится так, как госпожа того желает, для тебя и твоего товарища все кончится уже этой ночью. Вы с нами уедете. Так что терпи. Времени у тебя часа четыре.

— Так может, это, ты останешься, Гарсиа? — осенило вдруг Витю. — Вместе-то надежнее будет…

— Нет, на этот раз нет, — покачал головой испанец, — на этот раз, Виктор, сам справляйся. У меня заботы другой хватает. Тсс! — Он приложил палец к губам. — Я слышу чьи-то шаги. Ты все понял, Виктор?

— Да, понял. — Витя тоже прислушался. Действительно, за столбами дыма кто-то направлялся в их сторону.

— Тогда до встречи, — отступив на три шага назад, Гарсиа тут же растаял в мутном сероватом тумане. А перед Витей возник, как будто из-под земли вырос, бледный перепуганный Рыбкин.

— А, это ты… — с облегчением вздохнул Растопченко. — Что топаешь-то, как слон? Выспался?

— А что это творится-то такое вокруг, товарищ майор? — хлопал вытаращенными глазами величиной с пятак Леха, и зубы его мелко стучали. — Газовая атака никак?

— Какая еще газовая атака! — натужно хмыкнул Витя, как ему самому казалось, бодро. — Забыл, что ли, где находишься? Сгорело наверняка что-то. Может, пожар в лесу. Какие здесь могут быть газы?! — Но после предупреждений Гарсиа, он и сам ни в чем не был уверен. Может, и газы. Кто здесь что поймет. Лазерный луч им уже продемонстрировали. Что еще покажут? Если даже де Армес в безопасности не уверен, то что же тогда с него, с Вити, взять?

— Да и то верно, — согласился Рыбкин, немного успокоившись. — Товарищ майор, — он легонько дернул Витю за рукав, — дозвольте спросить, на лошадях мы больше не поедем?

— Чего? — задумавшись о поручении Гарсиа, Витя плохо расслышал вопрос сержанта. — На лошадях? А, нет. Надеюсь, что нескоро. Это ты, брат, отмучился, слава Богу.

— А вы плохо себя чувствуете, товарищ майор? — участливо поинтересовался Рыбкин.

«Заботливый какой, — усмехнулся про себя Витя, — умеет подластиться к начальству. С Ибрагим-беем дружбу завел. Сразу видна школа Иваныча».

— Чувствую себя погано, — честно признался он, — а кто здесь хорошо себя чувствует? Ты, кстати, — опомнился вдруг Витя, — воды здесь нигде не пил?

— Не-е, — опять испугался Рыбкин, — не успел еще. А что?

— Так вот, не пей. Только из фляги своей. И не ешь ничего. Только что Груша в дорогу дала. Понял?

— Понял, — Рыбкин даже присел слегка. — А… А почему?

— Да ты не дрейфь, — похлопал его по плечу Витя, подбадривая. — Просто меры предосторожности. Мало ли что. Сам знаешь, никогда не помешает.

Рыбкин ему явно не поверил. Он боязливо оглянулся вокруг, облизнул губы, но смолчал. Витя внимательно посмотрел на него. Они медленно шли по направлению к церкви Архангела Гавриила. И вдруг Вите стукнула идея: Ибрагим-бей! Вот через кого можно достать ключи. Подключить Рыбкина… Только как, что… Надо быстро придумать. Но сперва необходимо изучить место действия. Может, удастся устроить какую-нибудь провокацию, и все, что сейчас неясно, само собой прояснится?

Дойдя до церкви Архангела Гавриила, Витя, следуя указаниям Гарсиа, обогнул ее и направился к Свиточной башне.

— А куда мы идем, товарищ майор? — спрашивал, поспевая за ним, Рыбкин.

— На рекогносцировку, — деловито отвечал Витя

— Куда? — опять не понял Рыбкин. Ему никак не удавалось затвердить это слово.

— Место идем смотреть одно, — со скрытым раздражением пояснил Витя, — нет ли там дырки какой, куда тебя посадить можно, а потом с шумом всем миром доставать из нее.

— А зачем? — Рыбкин притормозил.

— Для дела. Да не боись, Леха, — Витя засмеялся, — ударишься не больно. Так чуть-чуть.

Рыбкин помрачнел и уже без всякого настроения поплелся дальше за Витей.

Свиточная башня под зубчатой тесовой кровлей, довольно высокая и широкая, имела восемь углов и была сплошь утыкана по бокам, а тем более, наверняка, с внешней стороны, хоть Витя и не видел этого, множеством узких отверстий в несколько рядов. Подойдя ближе, Витя обнаружил аркообразный проход внутрь, который был открыт, а от него, с небольшой площадки внизу, витиеватая деревянная лестница вела на верхние ярусы башни.

— Кто идет? — донесся до Растопченко, едва он зашел под арку, зычный голос кузнеца Макара, караулившего на смотровой площадке башни. — Что надобно?

— Отец Геласий прислал узнать, достаточно ли свинца да пороху осталось, — рискнул откликнуться Витя, хотя страшно боялся попасть впросак.

— Да есть еще, — голос Макара прозвучал намного дружелюбнее. — А ты сам кто таков будешь, что-то не признаю тебя?

— А я князя Никиты Романовича подручный, — быстро сочинил Витя. — С дружиной его из Москвы прибыл.

— Ах, из Москвы, — протянул Макар. — Я и чую, не нашенский. Я всех белозерских-то наперечет знаю.

— Что там видать, с высока-то? — решил поддержать разговор Витя, лихорадочно оглядываясь по сторонам: где же та самая дверь в подземный проход, о которой говорил ему Гарсиа.

— Да что видать? Ничего не видать, — неторопливо ответствовал кузнец. — Чернота одна.

Факелы, освещающие башню изнутри, горели только во втором и третьем ярусе, а внизу было очень темно. Витя принялся рукой ощупывать стены, надеясь натолкнуться на решетку или железные замки. Неудачно ступив, он напоролся на груду каких-то битых горшков и, поскользнувшись, едва не упал на земляной пол.

— Ты там убился, поди, служивый? — спросил его Макар и как нельзя кстати предложил: — Сейчас факел скину, лови.

Через мгновение сверху понеслась огненная стрела. Витя изловчился ухватить факел за деревянную ручку, с большим трудом удержав равновесие. Но теперь он спокойно мог осмотреться внизу. На площадке, где он стоял, никаких решеток и дверей не было. Вправо вел узкий проход, заставленный высокими дубовыми бочками и кадками. Раздвинув их, Витя протиснулся дальше и в блеклом мерцающем пламени факела увидел в конце прохода ту самую дверь. Высоченную, в два человеческих роста, и, наверное, очень тяжелую. На ней, как и говорил Гарсиа, тускло поблескивали три внушительных размеров замка, а сверху ее закрывала толстая, обвитая паутиной решетка.

— Это ты там лазаешь, служивый? — снова раздался свысока голос Макара. — Потерял что ли чего?

— Да факел вот уронил, — бойко соврал Витя.

— Гляди, затухнет, — предупредил его Макар.

— Вот я и боюсь.

— Нашел?

— Нашел. Спаси тебя Господь, — вспомнил Витя как принято здесь благодарить и вышел из башни на улицу, где поджидал его вконец приунывший Рыбкин.

— Ну, что там, товарищ майор? — вяло спросил он Растопченко.

Но Витя отмахнулся. Не мешай, мол. Мысли лихорадочно скакали в его мозгу. Пройдя вдоль стены башни как раз в ту сторону, куда, по его предположению, должен был вести подземный ход, он и сам не знал, что ищет. Действовал скорее интуитивно. И обостренная окружающей опасностью интуиция его не подвела. На самом стыке мощного фундамента башни, сложенного из огромных серых валунов, с землей, Витя увидел небольшое углубление, похожее на подкоп. В два прыжка подскочив к эгому месту, Витя посветил факелом внутрь дыры. Насколько он мог рассмотреть, она была длинная и довольно широкая, а главное — выходила прямиком на какую-то дорожку, казавшуюся, если смотреть, как Витя, из-под стены, весьма узенькой, но вымощенную камнем.

Витя попробовал пролезть в подкоп. Но крупные габариты фигуры позволяли ему это сделать только наполовину. Назад вытаскивать себя оказалось намного труднее. Витя даже испугался на мгновение, что так и останется здесь висеть, пока вся башня не рухнет к черту лет через сто. Хорошо, Рыбкин помог, дернув как следует за ноги. Больно стукнувшись головой о камень, Витя вылетел наружу. Но он даже не ощущал боли от ушиба. В предчувствии удачи сердце его неистово колотилось. Кто и для чего выкопал под башней подкоп — Витя об этом не думал. Судя по тому, что края ямы обильно поросли травой, было это уже давно. Но то, что через нее он попал в тот самый проход, о котором ему говорил Гарсиа, — Витя не сомневался. Теперь надо подумать, как все разыграть, чтобы выглядело достоверно. Сам он в дыру пролезть не сможет — теперь уже ясно, к бабке не ходи. Остается Рыбкин. Витя окинул товарища критическим взглядом. Что ж, по комплекции Леха потоньше будет, да и ростом поменьше. Можно его туда затолкать. Тогда решено.

Потирая вскочившую на макушке шишку, Витя подсел к сержанту.

— Слушай, Леха, — начал он вкрадчиво излагать свою идею, — у меня тут вышел разговор, ну, сам знаешь с кем, — он многозначительно закатил глаза, как бы указывая на высокое начальство.

— С ис… — догадался Леха

— Да, — Витя быстро зажал ему рот ладонью. — Вот именно. Только вслух говорить не надо. Следует нам с тобой одно дельце провернуть. Точнее, мне, конечно. Но кто мне, кроме тебя, поможет? Ты ведь у меня единственный друг здесь. Надо нам вместе держаться. Ты согласен?

— Согласен, — недоуменно пожал плечами Рыбкин. — А делать-то чего надо?

— А делать.. — Витя на секунду запнулся, предчувствуя реакцию Лехи. — Вон, видишь ту дырку, — он указал пальцем на поросший травой лаз, — тебе надо туда залезть и громко звать на помощь. А когда тебя оттуда доставать станут, ни в коем случае не вылезать, упираться всеми конечностями, жаловаться на боли в ноге, руке, в голове — в чем хочешь. В общем, нельзя допустить, чтобы они тебя через ту же дырку назад достали.

Глаза у Рыбкина, и без того испуганные, стали квадратными от ужаса.

— А как же мне быть? — пролепетал он, — Там навсегда оставаться?

— Зачем же? — возмутился Витя. — Что проку тебе там сидеть? Нам с тобой домой возвращаться надо. К мамкам да невестам. Да еще неплохо бы с денежками в кармане. Нет, Леха, сидеть там тебе не надо. Тебя, как важного господина, через большую дверь выпустят. Вот чего я хочу добиться. Чтобы они дверь открыли. Не бросят же они тебя там помирать. А я при этом посмотрю, где они ключи возьмут и куда потом положат.

— А зачем? — В глазах Рыбкина мелькнуло уже больше заинтересованности.

— Чтобы потом ключи тихонько свистнуть с того места, куда они их положат, не перепутав с другими, и выполнить важное задание нашего иностранного друга, — аккуратно шепотом сообщил Рыбкину Витя. — Но это уж моя забота. И как сделать, чтобы они дверь открыли, тоже мне устраивать придется. А твоя работа — сейчас залезть туда и орать погромче. И ни за какие коврижки обратно не вылезать, покуда дверь не откроют. Понял?

— Понял. — На лице у Лехи проглянуло выражение, отдаленно напоминающее решимость.

— Полезешь?

— Ну, да…

— Понимаешь, я бы сам готов, — подбодрил его Витя, — да вот попробовал сейчас, попа не проходит…

— А если спросят, как я попал туда, что говорить? — спросил вдруг Леха.

— А это хороший вопрос, молодец! — Витя задумался. — Все надо отработать, все детали! А то из-за ерунды такая идея рухнет!

— А я скажу, что мне лях померещился, — сообразил сам сержант. — Ну, как тогда в лесу, помните? И я стал следить за ним, а в дыму-то тут и не разберешь, что к чему, вот и не сориентировался… — бойко предложил он.

— Правильно, — поддержал его Витя, — так и рассказывай. Только слово «сориентировался» не употребляй. Могут не понять. Попроще что-нибудь, попроще… Ладно?

— Ладно, — согласился Рыбкин.

— И как залезешь, не ползай там туда-сюда, на одном месте сиди, а то еще уползешь в темноте, так где тебя потом искать будут? — предупредил его Витя.

Вообразив себе перспективу, Рыбкин слегка побледнел.

— Да это все недолго будет, не думай, — успокаивал его Витя, — я уж постараюсь, поверь.

С нервной надеждой на лице Леха затряс головой. Что еще ему оставалось делать? Приказ есть приказ. Ничего не попишешь. Придется жертвовать собой.

— Ну, с Богом, Леха, полезай! — Витя, хоть и не очень в Бога верил, а перекрестил сержанта.

— Что, прямо сейчас? — в последнюю минуту Рыбкин опять сдрейфил.

— А то когда же? Давай, давай!

Старательно затолкав Леху в лаз, Витя подождал, когда тот во все горло начнет взывать о помощи, и снова ринулся в башню.

— Эй там, наверху! — закричал он, что было мочи. — Слышишь меня? Беда! Беда стряслась!

— Чего орешь? — отозвался неохотно Макар. — Приключилось что?

— Так говорю же тебе, беда! Не знаю, как и быть-то! — не унимался Витя. — Дружок мой под стену провалился. Никак вытащить обратно не могу! Ноги-руки переломал, стонет! Пособил бы, а?

— А как я с поста уйду? — засомневался Макар. — Рад бы от души, да отлучиться никак мне нельзя. А как тут что плохое без меня выйдет? Ты в собор беги, там себе подмогу найдешь… Народ у нас отзывчивый, в кручине не оставят без подмоги.

— Спасибо за совет, — крикнул Витя. — Побегу!

Рыбкин продолжал вопить, что было мочи. Вбежав в собор Успения, Витя сразу же натолкнулся на Ибрагима Юсупова.

«Ну, на ловца и зверь бежит, — с радостью подумал он. — Не оставит же татарин в беде своего друга Леху!»

— Беда, ваше сиятельство! — рухнул он на колени перед удивленным Ибрагимом. — Бежать надо на помощь. Дружок мой молодой за ляхом погнался, да угодил в глубоченную яму под стеной. Руки-ноги переломал, вытащить не могу…

— Да за каким ляхом? Откуда лях-то? — изумленно вздыбил черные тугие брови Ибрагим.

— Чего не знаю — того не знаю, вот клянусь, — Витя размашисто перекрестился. — Сам только краем глаза видел. Был рядом, а обернулся — нет дружка. Из-под стены на помощь зовет. Что делать, ума не приложу!

— Под стену провалился? Как это его угораздило? — Ибрагим с недоумением взглянул на подошедшего Никиту.

Присутствие князя Ухтомского в планы Вити не входило. Никита умен, он и подвох обнаружить может. Но делать нечего. Надо вести игру до конца.

— Под какую еще стену? — строго спросил Витю князь Ухтомский. — Сказал же вам — во всем отца Геласия слушать и не лазить где не велено.

— А вот под ту, которая к озеру ближе, — тараторил Витя, — я уж так виноват, так виноват, ваше сиятельство, не доглядел я за ним! — чуть не со слезами винился он, преданно хватая князя за кольчужную перчатку.

— И зачем я только взял вас с собой! — с досадой отмахнулся от него уставший Никита. — Одна только морока с вами. Сходи, Ибрагим, погляди, что там стряслось. И вот Феофана с собой возьми. Он все ямы наверняка здесь знает… Феофан, — подозвал он послушника, — с Ибрагим-беем пойдешь. Пособи там, если надо.

— Слушаю, государь.

Ибрагим-бей, с ним два татарина и Феофан последовали за Витей к Свиточной башне. Только вышли из Собора, как уже услышали душераздирающие Лехины вопли.

Витя даже слегка встревожился про себя. То ли Рыбкин там так хорошо в роль вошел, то ли и в самом деле повредил себе что. А это уж совсем ни к чему. Что с ним потом делать? Но уже поздно.

Подойдя к лазу под стеной, Витя наклонился и просунул в яму руку.

— Да не кричи, не кричи, — приговаривал он, — сейчас вытащим тебя. Ну давай, хватайся, что ли. И как ты закатился-то туда?

Рыбкин стал орать потише, потом и вовсе замолк и усердно сопел, делая вид, что старается вылезти. Но как и договаривались, ничего у него не получалось.

— Ой, больно, ой, рученька моя, ой, не могу! — стонал Леха изо всех сил.

— Что делать? — Изображая отчаяние, Витя обернулся к Ибрагиму.

Ибрагим-бей отстранил Витю, сам обследовал лаз и опять недоуменно пожал плечами:

— Странно, почему он не может вылезти? Места достаточно…

— Рука, рука за которую тянем, повреждена у него, а другой стороной он повернуться не может. И ногу покалечил тоже, — быстро объяснил ему Витя, боясь, что сомнения, посетившие татарского принца, могут укрепиться в его голове.

— Да, эка угораздило его! — согласился с Витей Ибрагим-бей. — Что же делать? Не оставлять же его там.

Услыхав, что его могут оставить под стеной, Рыбкин завопил пуще прежнего.

— Можно дверь открыть, — кинул долгожданную для Вити мысль Феофан.

— Какую дверь? — не понимая еще о чем речь, спросил его Ибрагим.

— Там изнутри дверь есть, — стал поспешно объяснять послушник, — уж не ведаю, когда в последний раз открывали ее, лет пятьдесят, наверное, назад, не меньше. Про то батюшка Геласий лучше знает. Она в подземное хранилище ведет, там раньше склад был, казенный погреб для зелейной казны, да свинец в свиньях хранился. А вообще по коридору тому до самого озера пройти можно, только с другой стороны вход давно уже в воду обвалился и илом затянуло его.

Услышав слова Феофана, Витя удивился про себя: как же Гарсиа собирается войти, если с той стороны все в воде стоит?

Но это не его дело. Знает, наверное, как, раз сказал. Не было такого, чтобы испанец брался за дело, не обследовав сперва хорошенько, что к чему.

— Так что же, выходит, что друг наш как раз в тот склад угодил? — спросил Ибрагим Феофана.

— Да, прямиком туда, — подтвердил послушник.

— И ключи от двери имеются?

— Имеются у батюшки Геласия.

— Так попроси у него, — решил Ибрагим, — что ж мучиться нам всем, да и человека мучить зря. Откроем — и дело с концом.

— Но батюшка Геласий мне не даст. Он никому не доверяет ключи, — неуверенно замялся Феофан.

— А ты скажи, что Ибрагим-бей просит, — ответил ему Юсупов. — Сам лично открывать будет. И закроет сам. Мне он доверит?

— Думаю, что да, — послушник все еще сомневался.

— Ну, так ты беги и спроси у него, — нетерпеливо приказал ему татарин, — что время зря тянуть. Все равно выхода другого нет.

— Хорошо, я мигом! — Феофан бегом устремился обратно к собору.

Чтобы не выдать своего волнения, Витя присел перед лазом, и стал уговаривать Леху:

— Ну, ты потерпи, потерпи. Сейчас придумаем что-нибудь. Не отчаивайся, дружище. Ибрагим-бей нам поможет, — и заискивающе поглядывал на Юсупова.

— Прав Никита, — сокрушенно заметил тот, отряхивая о колено шапку с хвостами лисицы, — чего только не натерпишься с вами…

Наконец появился Феофан. По радостному выражению его изможденного осунувшегося личика можно было издалека догадаться, что отец Геласий ключи от двери дал. Витя чуть не подпрыгнул на месте от радости, но сдержал себя и постарался сохранить печать глубокого удручения на челе.

— Вот они, государь, — размахивая связкой из четырех массивных ключей, Феофан подбежал к Ибрагим-бею.

Витя вытянул шею, чтобы рассмотреть вожделенные ключики получше и запомнить. Действительно, выглядели они весьма массивно, и, как и говорил Гарсиа, самый большой из них был украшен скачущим золотым коньком на головке.

— Коли так, пойдем открывать, — Ибрагим первым вошел в башню, крикнув часовому наверх: — Здесь Ибрагим Юсупов с сотоварищами!

— С чем пришли? — гулко отозвался ему Макар.

— Склад зелейный отворять будем, — ответил Ибрагим, — надо ж друга-свена вызволить!

— Хорошее дело, — одобрил часовой, — подмог бы вам, да не могу службу оставить.

— Мы справимся, — бодро вступил в разговор Витя и тут же замолчал, решив не проявлять излишнего интереса.

Ибрагим-бей взял ключи из рук Феофана и принялся отворять решетку. Не отмыкавшаяся годами, она поддавалась с трудом. Наконец с пронзительным скрипом отворилась. Витя заметил для себя, какой ключ использовал Юсупов. Затем приступили к двери. Замки на ней висели тяжеленные, массивные. Чтобы снять их, пришлось звать на помощь татар, и Витя засомневался, удастся ли им с Лехой справиться с ними ночью. Наконец дошли до самого большого ключа с золотым коньком на головке. Этим ключом отмыкался покрытый ржавчиной ромбовидный замок в самом центре двери.

В руке Юсупова ключ повернулся четыре раза. Затем Ибрагим плечом толкнул дверь от себя. Она с треском поддалась. Туча пыли бросилась наружу из темного провала за дверью. По приказа Юсупова татары с факелами осветили проем. Впереди лежала широкая мощеная дорога, ведущая в густой могильный мрак, а у самой кромки ее, там, где из-под крепостной стены пробивалась тусклая полоска света, сидел, обхватив коленки руками, Рыбкин и тихо скулил.

— Леха! Я помогу тебе, — боясь, как бы Рыбкин от избытка чувств не вскочил на ноги, как ни в чем ни бывало, Витя кинулся к товарищу, изображая бурную радость.

Рыбкин послушно повис у Вити на шее и старательно захромал на обе ноги. Передав пострадавшего на руки татарам, Витя захлопотал вокруг него, внимательно поглядывая краем глаза, как Ибрагим-бей и Феофан закрывают дверь. Навесив обратно все замки, Юсупов возвратил Феофану ключи:

— Отнеси отцу Геласию, — попросил он, — да с поклоном от меня. Премного благодарны, так и скажи.

Ноющего и подвсхлипывающего Рыбкина татары на руках понесли к Успенскому собору. Феофан с ключами следовал за ними, но постепенно опередил их.

Витя, как бы прокладывая путь — дымно вокруг, темно, вдруг споткнутся, уронят драгоценного Леху, — не отставал от него. Ему необходимо было выследить, куда Феофан положит ключи.

На крыльце собора они встретили иеромонаха Геласия и князя Ухтомского. Занятые беседой оба белозерских князя только мельком взглянули на «изувеченного» бойца. Послушник протянул Геласию ключи. Но священник не взял их.

— Положи у алтаря, я возьму после, — попросил он Феофана.

— Что, свен, угодил в лисью ловушку? — пошутил над Лехой князь Никита Романович, — под ноги не грех смотреть.

— Да я случайно, случайно, — жалобно заскулил Рыбкин.

Пострадавшего занесли в храм и уложили на рогожи недалеко от князя Григория.

— Пусть отлежится, — решил Ибрагим-бей, — глядишь, страх отпустит, так и полегчает.

— Да я послежу за ним, послежу, — убеждал Ибрагима Витя, наблюдая искоса, как Феофан кладет ключи к алтарю.

— Не надо ли принести какого отвару? — заботливо поинтересовался послушник у Вити. Но вспомнив наставления Гарсиа, тот сразу отказался:

— Не стоит беспокоиться зря, мы тут сами как-нибудь…

— Бог поможет, — послушник осенил себя знамением и поспешил по своим делам. Ибрагим-бей тоже вышел из храма, присоединившись к Никите и Геласию.

Привстав с пола, Витя огляделся по сторонам и оценил обстановку. Раненых в храме было всего двое: князь Григорий Вадбольский и еще кто-то, прямо напротив Рыбкина. Все остальные покалеченные защитники монастыря находились в трапезной палате. Витя примеривался, как подобраться к алтарю, чтобы незаметно стянуть ключи, пока отец Геласий не хватился их.

В это время в зал вошли два монаха. Они намеревались перенести в трапезную второго, неизвестного соседа Рыбкина. Витя мгновенно рассчитал: чтобы подойти к ним, ему хочешь — не хочешь придется пройти мимо алтаря. А по пути… От волнения у него даже заныло под ложечкой. Он чувствовал, что второго шанса может и не представиться. Монахи наклонились над раненым, осторожно перекладывая его на носилки. Мужчина был довольно высокого роста и тяжел.

— Лежи смирно, — приказал Витя шепотом Рыбкину и вскочив, побежал к монахам.

— Я сейчас помогу! — крикнул он, подскочив к ним, и тут же схватился за одну из сторон носилок. — Кладите, кладите, я подержу.

Больше всего он боялся, что ключи, которые он беззвучно прихватил по пути с алтаря и спрятал под рубахой, звякнут при неловком движении или, того хуже, упадут. Но другого способа завладеть ими и спрятать, вынеся из храма, ему сейчас не виделось. Вместе с монахами он донес раненого до трапезной. Там бережно помог уложить его на лавку, даже принес чистую рубаху, чтобы перевязать рану. А затем тихонько вышел.

Осмотревшись по сторонам и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он, придерживая ключи, со всех ног побежал обратно к Свиточной башне. Запыхавшись и обливаясь маслянистым потом, упал на колени перед лазом под стеной и просунул в него ключи, присыпав их сверху землей, справедливо полагая, что даже когда хватятся ключей, в этом месте искать их станут в последнюю очередь — ведь Феофан лично принес их от башни, и это видели не только Ибрагим-бей и его татары, но и сам иеромонах Геласий, и даже князь Никита Ухтомский. Затем прислонившись к каменой стене спиной, стал размышлять дальше. Сколько у него оставалось времени? Точно он не знал. Внутренний голос, на который ему теперь только и оставалось полагаться, подсказывал, что около полутора часов. Но как бы там ни было, чем скорее он предпримет следующий шаг и полностью подготовит базу для выполнения задания, тем надежнее станет его собственное положение.

Следующим шагом Витя предполагал занять караульный пост на Свиточной башне вместо Макара. Тем самым он имел возможность наблюдать за сохранностью ключей и реально повлиять на ситуацию, даже если она пойдет вразрез с его планами. Это во-первых. Во-вторых, он оказывался на отшибе, когда хватятся ключей и начнут их искать, а главное, искать виновных. Поскольку сам он будет вне поля зрения, о нем не сразу вспомнят. И в-третьих, ему не надо будет ломать голову, как устранить посторонних, когда придет время отпереть двери и впустить Гарсиа и княгиню в крепость. В общем, со всех сторон выходило, что Макара надо отправить на отдых. Витя встал и, откашлявшись, снова вошел под аркообразный свод башни.

— Кто идет? Что надобно? — как и ожидал Растопченко, окликнул его хрипловатым голосом часовой.

— Да это я опять, — откликнулся Витя.

— А, ты, служивый, — узнал его Макар. — Ну как, вытащили твоего приятеля? Сильно покалечился?

— Да вытащили, слава Господу. Повредил немного руку да ногу, да испужался больше.

— Ну, знамо дело, — громко вздохнул Макар.

— А у тебя смена когда? — спросил Витя как бы невзначай. — Слышу я, подустал ты на посту своем.

— А у меня смены нет, — ответил ему Макар невесело. — Не хватает народу повсюду. Вот и охраняю всю эту стену, считай, в одиночку. Глаз уж четверо суток не смыкал.

— А ты сосни, я за тебя посижу, — сообразил сразу Витя, — часочка два-три.

— У тебя, что же, своей службы нет? — подозрительно спросил его кузнец.

— А меня как раз к тебе на подмогу послали, — нагло соврал осмелевший Витя. Куда уж теперь отступать. Время поджимает. — Я и у князя разрешения испросил.

— Не врешь ли? — усомнился еще раз Макар. Но видно, усталость одолевала его и он не мог устоять против соблазна даже недолгого отдыха. — Ну ладно, полезай сюда. Посидишь со мной рядом. Я посплю, а ты гляди в оба.

— Сейчас иду. — Витя резво взобрался по лестнице на верхний ярус. Уступив ему место у бойниц, в каждой из которой торчало по пищали, Макар стал объяснять, как лучше прицеливаться в таком дымище, чтобы не палить впустую, если что. Но Витя, делая очень внимательный вид, слушал его в пол-уха. Уж что-что, а стрелять он отсюда совсем не собирался. Наконец, свернувшись в углу, прямо на полу караульни, кузнец заснул. Витя, еще раз проанализировав все свои действия, решил, что звать Рыбкина ему теперь не стоит. Пусть лежит в соборе, отвлекает внимание. А заодно и за нос всех водит насчет него, Вити. Придется все здесь делать самому. И двери ворочать, и гостей дорогих встречать. И кстати, отвечать за базар потом, если вся затея Гарсиа окончится провалом. Об этом Витя как-то сразу не подумал. Но и сейчас расстраивать себя не стал. Он уже привык к мысли, что испанец не ошибается, и надеялся, что так же выйдет и в этот раз.

Дым быстро становился все гуще и гуще. В воздухе все резче пахло серой и угарным газом. Над Святыми вратами снова роем засвистели горящие стрелы. Все оставшиеся в строю защитники монастыря устремились на стены к главным воротам крепости. Наверное, там внизу кто-то появился, так как Витя услышал, как заработали деревянные катки, которые обычно спускались со стен на неприятеля. «Ну, теперь им точно будет не до ключей и не до меня, — подумал Витя с облегчением, — только бы с моей стороны чего не вышло».

Растопченко тревожно выглянул из своей караульни и посмотрел по сторонам. Над озером по-прежнему клубился тяжелый бурый туман. Похоже, все вокруг было спокойно, штурма ничто не предвещало. Приглядевшись, он увидел за холмами дыма быстро промелькнувшие судовые мачты. «Галера! — взволнованно ударило у Вити в голове. — Они приближаются! Началось!»

* * *

Витя очень боялся, что шум сражения, доносившийся от Восточной стены крепости, помешает ему услышать сигнал Гарсиа. Тем более что дитя урбанизации, бывший майор контрразведки, с трудом представлял себе, как кричит глухарь на токовище, и весьма сомневался в утверждении испанца, что-де никакого зверья, в том числе и птиц, вокруг монастыря больше не осталось и значит, кричать тоже больше некому.

Витя пытался всматриваться в поднимающиеся к небу черно-серые и бурые пары, стараясь еще разок увидеть хоть что-нибудь, хоть «хвост» галеры, но тщетно. Только сильно резануло болью в лобной части над самой бровью, и из глаз брызнули колючие мутные слезы. Растирая их ладонями по щекам, Витя рассуждал про себя, что раз говорят о глухарях «токуют», значит, и звуки они издают что-то наподобие «ток-ток», но вот какие они, эти звуки, длинные или короткие — кто их знает! В общем, полагаться решил Витя на математику. До трех-то он всяко сумеет сосчитать. Только бы шум не помешал.

Витя снова тревожно обернулся на Макара. И этот бы не проснулся некстати. А еще Рыбкин. Тоже лучше бы не совался. Дорого денежки достаются, однако. Все на нервах, все!

Битва у Восточной стены неожиданно стихла. Наступила мертвая тишина. Ни шороха, ни вздоха, ни дуновения. И в окутавшем весь монастырь вязком зловещем мраке до Вити чуть слышно донеслось: «Ток! Ток!» — два раза. Витя напрягся, приняв низкий старт. Он помнил указание Гарсиа дождаться для верности третьего сигнала. Напрягая слух настолько, что у него зазвенело в ушах, он, наконец, уловил долгожданное третье: «Ток!». И опрометью побежал вниз.

Сунув руку в подземный лаз, достал ключи и, стараясь не задевать раздвинутые еще татарами Юсупова бочки и горшки в проходе, устремился к заветной двери. Несколько мгновений повертелся с факелом в руках, не зная, куда его укрепить. Ему казалось, что он уже слышит шаги за дверью. И не успевает, не успевает… «Однако паника неуместна!» — одернул Растопченко сам себя. И взяв себя в руки, наконец пристроил факел в широкую щель между камнями в стене. Затем принялся за замки.

Гордость советских чекистов, тренированная годами память его не подвела. Даже в столь напряженной и необычной обстановке она работала четко. Витя точно знал, какой ключ к какому замку относится, и действовал быстро. Только вот с последним, тем самым, ромбовидным, замком пришлось повозиться. Сделав два поворота, ключ заклинило на третьем. Он повернулся в скважине наполовину и никак не хотел вращаться дальше. Витя попытался повернуть его назад — тоже не идет. Вытащить — не получается. Что делать? Несмотря на удушливую жару в подземелье, Витя почувствовал, как по телу его заструился холодный пот.

«Все пропало!» — мелькнула предательская мысль. Ему показалось, что он уже наяву слышит и даже видит, как Гарсиа и княгиня подходят к двери с другой стороны и останавливаются в ожидании, когда же она откроется. Налегая на ключ, Витя в кровь изодрал руки, а тот — как мертвый, ни туда, ни сюда. Вот так ситуация! Редискину бы такое заданьице! Витя, сам не зная почему, вдруг снова вспомнил своего бывшего руководителя, и злость на него закипела в бывшем майоре с прежней силой. От этой самой злости он интуитивно дернул вместе с ключом дверь на себя и вдруг… ключ совершил те самые недостающие пол-оборота.

Дверь приоткрылась. Со стороны подземного хода, кто-то с силой рванул ее на себя. Витя держался одной рукой за толстую кованую ручку снаружи и от неожиданности повалился с ног. Его втащило вслед за дверью в длинный черный коридор, слабо освещенный двумя блеклыми рыжими огнями факелов.

— Почему так долго? — недовольно спросил Витю Гарсиа, светя ему прямо в лицо, и голос испанца отозвался гулким эхом где-то очень высоко под сводами подземного зала.

— Так тут головняк-то какой с замками вышел! Ключ заело, я думал, вообще, пропало все! — Потирая ободранные вдобавок коленки, Витя встал на ноги и посмотрел на княгиню. От удивления он только и смог, что разинуть рот. Все тело княгини покрывала матово поблескивающая золотая краска, причем той же краской была покрыта ее одежда, волосы, сапоги, даже на глазах было сооружено нечто, по Витиным понятиям, напоминающее очки. Казалось, что Вассиану целиком запеленали в драгоценный золотой кокон. Наверняка она не очень хорошо видела сквозь такую защиту, потому что Гарсиа все время придерживал княгиню за руку.

— Ну, вот, теперь все опасности позади, по крайней мере те, что связаны с ядовитой отравой! — Гарсиа осторожно снял с лица княгини мягкую темно-желтую маску. — Ваша светлость, надеюсь, что обратно мы отправимся уже при помощи гелиотропа, который вы вернете себе.

— Я тоже надеюсь на это, Гарсиа.

Витя наконец-то увидел живой лик герцогини.

— А здесь, что, ядовитая отрава имеется? Газ, что ли? — осторожно поинтересовался он, слегка холодея от услышанной новости.

— Тебе это не грозит, — быстро ответил ему Гарсиа. — Ты будешь ждать нас и с нами выйдешь из монастыря.

Витя вздохнул с облегчением.

— Кто там наверху? — насторожился испанец, услышав, как заворочался во сне Макар.

— Караульный, — прошептал в ответ Витя, — но он спит. Я подменил его.

— Молодец! — похвалил его Гарсиа. — Только как бы он не проснулся сейчас. Медлить нельзя. Вот это, держи аккуратно, — он протянул Вите золотую маску герцогини, — надо надежно спрятать, прямо теперь. Знаешь, куда?

— А как же! — Витя сразу вспомнил про подземный лаз, который столько раз уже выручал его. — Заверну только. А это что, воск? — Любопытство все же оказалось сильнее, и Витя рискнул спросить.

— Вроде того. Сейчас мы выйдем, — продолжил Гарсиа, — а ты запри за нами дверь, спрячь то, что я тебе сейчас передал, и позаботься о ключах. Попробуй положить на то же место, где взял, чтоб подозрений не было. Мало ли как все повернется. Ридфор вот-вот снова начнет свои упражнения. Так что в сумятице тебе, может, и удастся все сделать незаметно.

— А Ридфор — это кто? — снова не удержался Витя.

— Не твоего ума дело, — осадил его Гарсиа, тревожно оглядываясь назад.

— Ты что? — настороженно спросила его Джованна. — Заметил кого?

— Вроде, шелест ног послышался, — Гарсиа посветил факелом вперед. — Не идет ли кто за нами?

— Ты думаешь… — Вопрос герцогини повис в воздухе неоконченным.

— Как бы то ни было, поспешим, — решил испанец. — Ты все понял? — спросил он Витю.

— Ага, — утвердительно кивнул тот.

— Тогда, завершив все, подходи к Успенскому собору, к главному входу. Но внутрь не входи. Снаружи покрутись и жди нас. Ясно?

— Ясно.

— Тогда пошли.

Словно две легкие стремительные тени, княгиня Вассиана и капитан де Армес почти бесшумно проскользнули в проем двери и, выйдя из башни, быстро исчезли в темноте. Два факела, которые они держали в руках, остались освещать узкий проход в подземелье. Витя, довольный, что все получилось, как по нотам, и от него теперь, вроде, ничего больше не требуется, кроме как маску спрятать да ключи вернуть на место, взялся обеими руками за тяжелую дубовую дверь и стал тянуть ее на себя, закрывая. Маску он отложил подальше, в одну из пустых бочек на нижней площадке башни, чтобы случайно не повредить. Насчет того, как он ее спрячет, он совсем не волновался, с местом ему было все ясно. Да и насчет ключей тоже — сунет под крыльцо собора, даже входить не будет в храм. Пусть потом на Феофана пеняют, что тот, растяпа, по дороге уронил. Словом, настроение у Вити повысилось. Он дотянул дверь до конца и уже собирался вставить ключ с золотым коньком на головке в замок, как дверь с внутренней стороны подземного хода снова резко дернули. От неожиданности Витя даже присел и легко отпустил дверь вместе со вставленным ключом. В сердечке его тихонько зацарапался страх.

Кто там еще? Вроде все, кто надо, прошли. Дверь медленно отворялась. В танцующем свете факелов в темном проеме перед Витей предстало странное человеческое существо, весьма непривычного, как мелькнуло у Вити заученно в голове, «для данной местности» вида. Длинное, тощее настолько, что ребра выпирают, как на стиральной доске, все черное-черное, только белки глаз бешено сверкают. Вокруг угловатых бедер — широкая повязка, вроде как юбка, зеленого цвета, а на голове — зеленая шапочка с пером. В костлявых черных пальцах — кривой кинжал, устремленный прямо на Витю. И весь мокрый. Незнакомец был весь мокрый, с ног до головы, будто его только что изрядно окатили из бочки. Но почему-то Витя заметил это в последнюю очередь.

Ступая мягко и гибко, как кошка, чернокожий боец двинулся на Витю. Растопченко, забыв о том, что на поясе у него висит тесак, медленно отступал назад, поглядывая по сторонам, чем бы защититься. Неудачно ступив, он попал пяткой в какую-то выбоину и завалился спиной назад; больно прокатившись лопатками по лежавшим на боку бочкам. «Ну все, сейчас прирежет! Кончился Витя!» — мелькнула у него безрадостная мысль. Но никто на него не нападал. Витя отчаянно завертелся, пытаясь встать. А когда поднялся, увидел, что чернокожего уже и след простыл.

Сначала Витя подумал, что тот спрятался где-нибудь в башне. Вспомнив про тесак, вытащил его, облазил все углы — никого. Ушел. Кто такой, откуда? Витя вспомнил тревожные взгляды Гарсиа и вопрос герцогини, также полный скрытых опасений. Не исключено, что неизвестный пришел за ними. Все хорошее настроение от выполненного задания у Вити мигом улетучилось. Оказывается, не так тут гладко, как он предполагал. «Надо бежать, предупредить. Скорее. Чернопопый наверняка за ними почесал», — уже не обращая внимания на боль в ссадинах, Витя как мог быстро закрыл дверь. Взбежав наверх, растолкал Макара: мол, просыпайся, меня князь зовет.

— Как, тихо все? — спросил его кузнец, лениво потягиваясь и позевывая.

У Вити же зубы стучали от нетерпения.

— Да, тихо, тихо. На, держи свою пушку.

Витя быстро всунул руки кузнецу его пищаль и со всех ног помчался вниз. Подскочив к лазу, достал тряпицу, в которой до того хранил свой «клад», завернул в нее маску герцогини, положил в тайник, и придерживая руками болтающиеся под рубахой ключи, побежал к храму.

Успенский собор, тускло освещенный лампадами, тонул в густом черно-фиолетовом полумраке. Пахло сыростью и ладаном. Большинство икон было завешено вышитыми покрывалами, чтобы клубящиеся повсюду дым и тлен не повредили их. Кое-где отсвечивали ярким блеском серебряные яблоки паникадил, золоченые венцы на образах, но ничем не защищенная позолота и серебро потемнели и местами походили на тлеющие под золой угли, вот-вот готовые вспыхнуть. От прежней роскоши и жизнелюбия не оставалось и следа. Над царскими вратами виднелся облепленный хлопьями золы образ Спасителя с херувимами и серафимами, а на боковых дверях сквозь мрачные облачка зловонного тумана, трепетали за подвижной пеленой грешники и диаволы, писанные в человеческий рост, и в полутьме казалось, что они на самом деле движутся. Так как большинство горящих стрел и копий от осаждающих летело теперь в сторону храма со стороны близких к нему Святых ворот, и собор подвергался наибольшей опасности, князя Григория перенесли в трапезную. Туда же отправили и Леху. Так что в соборе было пустынно.

Войдя в храм, Джованна окинула взглядом зал, в котором прежде бывала столько раз. Сердце ее вздрогнуло от жалости. Собор очень нравился ей своим великолепным убранством и особым жизнеутверждающим настроением, которое всегда царило здесь во время богослужений. Но не давая чувствам захлестнуть себя, она быстро направилась к ризнице, где хранился ларец с сокровищами. Ее поспешные шаги звонко отдавались под сводами пустого храма. У самого алтаря, шедший позади нее, Гарсиа придержал герцогиню за руку:

— Мне кажется, вам стоит обождать немного, госпожа, — предложил он негромко. — Сначала я посмотрю, что там. Не исключено, что в ризнице могут быть люди, и нам придется брать ларец с боем.

— Хорошо, — согласилась герцогиня, пропуская испанца вперед. — Только очень быстро, капитан.

Над монастырем снова загудели огнедышащие рои стрел. Одна стрела с желто-алым пламенем на хвосте разбила цветные витражи под куполом собора и, исходя черноватым дымом, упала прямо перед Джованной. Герцогиня де Борджиа сделала шаг вперед, желая затушить огонь, и увидела прямо перед собой искаженное судорогами ярости черное лицо араба. В руке его, воздетой над головой, блестел нож, которым он замахнулся на герцогиню. Джованна отскочила назад, выхватывая из ножен рапиру. Изогнув тонкое гибкое тело, араб приготовился к прыжку. Но в этот момент со стороны бокового входа в храм послышался громкий голос, столь знакомый и дорогой для герцогини:

— Батюшка Геласий! Ты не здесь ли? — Князь Ухтомский вошел в собор.

— Никита! — отчаянно крикнула ему Джованна.

— Вассиана?! — В сумрачном полумраке князь Ухтомский с трудом мог рассмотреть сразу, где находится герцогиня, но он уловил, что призыв ее долетел к нему из алтарной части. Он сразу поспешил туда. Едва заслышав, что в храм кто-то вошел, араб отступил от Джованны и тут же исчез в темноте. Но герцогиня не сомневалась, что убийца оставался где-то рядом с ней. Она будто чувствовала всем нутром своим его исполненное ненависти дыхание, дыхание смерти. А Гарсиа, как назло, все не возвращался. Никита подбежал к ней:

— Ты? Как ты очутилась здесь, в монастыре? — спросил он, с удивлением оглядывая ее золотой «панцирь».

— Никита, здесь убийца, он рядом, — вполголоса произнесла Джованна, не отвечая на его вопросы и внимательно оглядываясь по сторонам. — Убийца, который пришел за мной. Гелиотроп при тебе?

— Да.

Князь Ухтомский хотел было достать из-под кольчуги волшебный камень тамплиеров, чтобы показать его Джованне в подтверждение своих слов, но не успел. Герцогиня повернулась к нему лицом, и в этот миг кривой кинжал, прилетевший из самого сгустка тлетворной тьмы, метнулся молнией в воздухе и вонзился ей в спину. Джованна вскрикнула, руки ее инстинктивно распластались в воздухе. Она выронила рапиру и покачиваясь, стала оседать на пол.

— Вассиана! — Князь Никита подхватил ее на руки. Сразу мотнул головой в одну сторону, в другую — кто? Никого. Затем осторожно уложил Джованну на попону под иконой Смоленской Богородицы, закрытой черным покрывалом, где прежде лежал князь Григорий. Выхватив меч, рванулся вперед. Кто? Кто? Где он? Сквозь мутный сумрак, окутывавший собор, невозможно было рассмотреть ничего даже в двух шагах вокруг.

И вдруг камень тамплиеров, висевший на шее Никиты, снова просиял ярким голубым светом, разбивая мрак. Он проложил своим светом длинную лазурную дорогу по всему храму, и в самом центре ее Никита увидел удирающего со всех ног ассасина. Попав в луч, араб заметался по залу, но свет гелиотропа следовал за ним и не отпускал от себя. Однако араб был уже довольно далеко. Достать его наверняка могла только искусно выпущенная стрела.

Никита сорвал с себя лук, натянул стрелу на тетиву. «Не уйдешь, не уйдешь, поганец!» — яростно стучалась в его голове мысль. Чувствуя неминуемую гибель, араб петлял как заяц, стараясь спастись, и поймать его в цель было очень трудно. Ассасин уже почти добрался до спасительной двери — выхода из храма.

Но здесь на его пути возник запыхавшийся Витя. Быстро оценив обстановку, Растопченко отступил в сторону, как бы пропуская араба мимо себя, но когда тот оказался рядом с ним, подставил чернокожему ножку.

Споткнувшись, араб завис в воздухе. Никита отпустил тетиву. Посланная со всей ненавистью и яростью, которую испытывал в этот момент к убийце князь Ухтомы, стрела намертво пригвоздила араба к полу. Вытаращив свои безумные глазищи, тот рухнул животом вперед, дернулся еще несколько раз, хрипя, и затих.

Свет гелиотропа начал гаснуть. Витя сразу же побежал к Никите. Приблизившись, он увидал, что проклятый араб все же успел сделать свое дьявольское дело.

Герцогиня де Борджиа лежала навзничь с закрытыми глазами, и из-под ее золоченого тела струилась густого гранатового цвета кровь. Рядом с ней валялся кривой кинжал ассасина, по рукоятку измазанный в ее крови.

Сам не зная для чего, Витя упал на колени и приник ухом к сердцу Джованны. Оно билось слабо и с большими перерывами. Руки и лоб похолодели.

— Вассиана! — Не зная, что делать и как спасти любимую, Никита в горе обхватил ее за талию и поднял, прижимая к себе. Ее голова и руки безвольно болтались, пропитанные краской волосы застыли погребальной короной вокруг затылка.

— Перевязать бы надо, — взволнованно предложил Витя. У него пересохло в горле, и слова казались какими-то деревянными.

Никита не ответил ему. Снова опустив Джованну на. пол, он приник губами к ее холодеющим губам, словно желая своим дыханием вернуть ей жизнь.

— А где Гарсиа? — беспардонно дернул его за край кольчуги Витя.

Никита поднял на него глаза, темные, как разбитые кусочки малахита, и бездонно-горькие, как пересохший колодец в пустыни.

— Что тебе? — спросил надтреснутым голосом.

— Я спрашиваю, где Гарсиа? — никак не хотел сдаваться свен. — Может, еще что-то можно сделать! — Витя указал на княгиню. — У него ведь полно всяких способов.

— Каких способов? Ты откуда знаешь? — с сомнением спросил его князь, но вопрос его прозвучал как-то тускло, без всякого интереса. — Ты вообще почему здесь, а не у Святых ворот, как я приказал?

— Я… — Витя запнулся. Он только что сам почти выдал себя. — Я… так… случайно.

Но стараясь не столько ради Джовакны, сколько главным образом ради себя — ведь без княгини как они с Лехой получат свои деньги да еще домой потом попадут? — Витя продолжал настойчиво выяснять:

— Ваше сиятельство, Гарсиа, то есть капитан де Армес, он был здесь? Куда он пошел?

— Я не видел его, — Никита снова склонился над Джованной. — Не знаю. Иди к воротам.

— Ага, ага… — Витя попятился. Но идти к воротам он вовсе не собирался. «Куда делся Гарсиа?» — трудягой-дятлом стучался в его виске один-единственный вопрос. Как мог испанец, преданный княгине до кончиков ногтей, оставить ее в ту самую минуту, когда на нее было совершено покушение? Даже в шестнадцатом веке Витя мыслил привычными категориями своего времени и своей службы. Тем более что Гарсиа подозревал неладное. Витя же сам был тому свидетелем. Куда он делся? Что стряслось? Почему княгиня оказалась один на один с чернокожим? Ясно, что Никита позже появился. Будь он с ней, не случилось бы такого. Внезапно родившуюся идею, что капитан де Армес мог быть заодно с убийцей, Витя сразу же отмел как абсурдную. Но куда он исчез? Именно теперь, когда его помощь необходима госпоже как никогда? Ведь только он может спасти ее со своей хрустальной баночкой — Витя имел в виду эликсир жизни, «слезы пифона». Нет, Гарсиа не мог уйти далеко от госпожи. Убить его тоже не могли. Испанец сам говорил не раз с ехидной улыбочкой, что ему подобное не грозит. Тогда что? Где?

Раздумывая, Витя обошел вокруг алтаря и натолкнулся на какую-то вышитую золотом занавеску. В церквях по своей прежней жизни Вите бывать не приходилось, что там где находится и что как называется, он не знал. Но нос за занавеску сунул. На всякий случай. Вот подтолкнуло что-то, как бывает. Что ж, на этот раз любопытство сослужило ему неплохую службу. В небольшой комнате за алтарем, где висели на стенах разнообразные церковные одежды, Растопченко увидел того, кого искал: капитана де Армеса. Тот стоял на коленях перед раскрытым посреди комнаты ларцом и… играл большими цветными каменьями, сверкающими даже в полутьме идеально отшлифованными гранями. «Нашел, когда развлекаться!» — раздраженно подумал Витя, решительно входя в комнату. Он хотел окликнуть испанца, но подойдя ближе, увидел, что Гарсиа совсем не похож на того Гарсиа, которого он знал до сих пор. Капитан заметно сгорбатился, лицо его почернело и сильно состарилось, изборожденное глубокими морщинами. Костлявые руки, которыми он перебирал драгоценные камни, дрожали. Черные глаза блестели и почти выскакивали из орбит, как у буйнопомешанного. Словно малый ребенок, он ползал на четвереньках по полу за своими камушками, которые то и дело просто убегали от него, и с трудом ловил их. А поймав, никак не мог от них оторваться.

«Мама миа! — в отчаянии подумал Витя, почесывая затылок. — Вот так дела! Что же делать-то теперь? Так и помрет княгиня-то!»

Уже ничему не удивляясь и готовый ко всему в этом полном несуразностей столетии, Витя рассудил про себя, что именно камни привели капитана в столь плачевное состояние. «Ведь только что нормальный был, с чего бы вдруг спятил?» И тогда Растопченко решил насильно оторвать де Армеса от ларца. Он осторожно подошел к капитану сзади и крепко схватил того под руки.

Дико озираясь, испанец задергался, и сила его была очень велика. Но все же Вите удалось вырвать из его рук какой-то зеленовато-фиолетовый слиток и отбросить камень обратно в ларец. Де Армес немного притих.

Воспользовавшись этим, Витя потащил капитана вон из проклятой комнаты. Вытащив испанца в зал, он как следует встряхнул его, отхлестал по щекам и резко бросил на пол. Несколько мгновений Гарсиа лежал неподвижно лицом вниз с закрытыми глазами. Витя спокойно ждал, уверенный, что испанец вряд ли что-нибудь себе сломает, не тот случай.

И верно. Гарсиа пошевелился, затем повернулся на бок и приподнял голову.

Его лицо, руки, тело постепенно стали приобретать прежние формы. Наконец он открыл глаза. Они имели чрезвычайно уставшее выражение, словно были истомлены долгой, трудной болезнью. Взглянув на Витю, испанец глухо спросил:

— Где я? Что случилось?

— Что случилось?! — воскликнул Витя и схватив Гарсиа за руку, поднял его и потащил его к Джованне. — Ты видишь, что случилось, пока ты там в игрушечки играешь?

Увидев умирающую герцогиню, испанец мгновенно снова стал самим собой. Быстро опустившись на колени перед своей госпожой, он попросил князя Никиту немного приподнять ее, чтобы взглянуть на рану.

— Как могло это случиться! — в отчаянии воскликнул он. — Кто сделал это?

— Это мы бы у тебя хотели спросить, — буркнул сердито Витя. — Ты же с ней был.

— Вон тот сделал, — князь Никита Романович мрачно указал на лежащее вдалеке тело ассасина.

— Проклятие! — Гарсиа сжал руками голову. — У меня нет с собой лекарства. Госпожа приказала оставить его на корабле. Там же и пифон, который мог бы заменить его… Что делать? Что делать?!

Гарсиа в растерянности взглянул на Витю, затем на князя Никиту, и тут взгляд его упал на крупную красно-зелено яшму, висящую на толстой цепочке у Никиты на груди. Лицо испанца мгновенно прояснилось.

— Ваша светлость, принц, — обратился он к Ухтомскому князю, — я попрошу вас дать мне этот медальон, — он указал на гелиотроп.

— Зачем? — не понимая, что капитан собирается делать, Никита пожал плечами, но все же снял медальон и протянул его Гарсиа.

Осторожно взяв гелиотроп в руки, Гарсиа снова попросил князя:

— А теперь, принц, приподнимите, пожалуйста, мою госпожу и не опускайте, пока я не скажу.

Все еще недоумевая, Никита исполнил и эту просьбу. Испанец положил камень себе на ладонь и поднес его к ране на теле Джованны чуть-чуть пониже того места, куда ударил кинжал ассасина. Камень вспыхнул изнутри и выпустил бледно-розовый луч, который словно окутал своим сиянием рану герцогини. Через некоторое время течение крови остановилось, рана стала постепенно затягиваться. Лицо Джованны посветлело, все тело ее снова наполнилось теплом.

— Вы простите меня, принц, — сказал Никите Гарсиа, закрывая пальцами в ладони гелиотроп, — но я должен вернуть этот талисман моей госпоже. Без него ее жизни угрожает слишком много опасностей, и вы сами видите, мы далеко не всегда способны уберечь ее. Охранный камень, дарованный Командору при посвящении, должен всегда находиться при нем. Это закон.

— Какому Командору? — удивленно вскинул брови Никита. — О чем это ты, капитан?

— Я думаю, моя госпожа теперь сама расскажет вам, — загадочно ответил Гарсиа, снова надевая гелиотроп на шею герцогини. — Ну, вот. Теперь я спокоен за вас, ваша светлость, — промолвил он, преданно сжимая ее руку.

— Cara mia… — разомкнув уста, прошептала Джованна, и пальцы ее руки вздрогнули.

— Она зовет вас, принц, — Гарсиа передал руку герцогини Никите.

Князь Ухтомский нежно принял ее в свою и, наклонившись, поцеловал. Длинные черные ресницы итальянки, неподвижно лежавшие на поблескивающей оставшейся позолотой коже, затрепетали, набрякшие потемневшие веки ее приподнялись. Первый взгляд Джованны, устремленный в бесконечность, казался тусклым и бессмысленным. Но вот она медленно, словно каждое, даже самое мелкое движение, составляло для нее огромный труд, перевела глаза на Никиту. Мгновение смотрела на него, не узнавая, и снова закрыла глаза. На лбу ее выступила испарина.

— Ничего, ничего, сейчас она придет в себя, — успокаивающе ответил на гневный взгляд Никиты капитан де Армес. — Терпение, мой принц.

Он снова склонился над своей госпожой и стал осторожно соскребать с внутренней стороны ее руки кусочки золотого покрытия.

— Чем это ты покрасил ее? — спросил вместо Никиты Витя.

— Это египетский бальзам, при помощи которого фараоны достигали бессмертия тела. Если бы не он, госпожа не смогла бы пройти в монастырь, она попросту бы сгорела заживо.

Витя присвистнул с уважением: «Фараоны! Это вам не фунт изюма! Одно слово — Эрмитаж».

Тем временем капитан де Армес снова попросил Никиту приподнять Джованну и наложил на место удара кусочки бальзама. Они тут же впитались в рану. Несколько мгновений спустя, герцогиня снова отрыла глаза, и взгляд ее сразу стал привычно гордым и ясным. Она приподняла голову, взглянула на Витю, неуместно поклонившегося — здрасьте, мол, — затем на Гарсиа. Спросила сразу:

— Ты был в ризнице? Я же запретила тебе прикасаться к ларцу!

Капитан виновато потупился и не ответил ей. Затем ее блистающий прежней энергией взгляд переметнулся на князя Ухтомского.

— Вассиана… — не скрывая своей радости, князь с нежностью провел ладонью по ее щеке. — Вассиана…

Но бывшая греческая принцесса холодно отстранилась от него.

— Княгини Вассианы больше нет, — сказала она веско и строго. — Я, Джованна де Борджиа, герцогиня Романьи и Валентине, пришла забрать то, что принадлежит мне по праву рождения — похищенный у моей семьи ларец Борджиа и его сокровища. Я, Командор ордена Тампля, пришла исполнить приказ Маршала и вернуть ордену украденное достояние! — Она резко поднялась на ноги. Рука в золоченой перчатке легла на эфес рапиры. — И если ты, принц де Ухтом, не отдашь мне добром то, что я требую, я убью тебя и всех твоих родственников, оставшихся в этой обители, а сам монастырь спалю дотла.

Князь Ухтомский отпрянул от неожиданности, потом тоже поднялся. Гарсиа де Армес встал за спиной своей госпожи, а Витя отступил подальше, стараясь держаться в стороне. Глаза Никиты снова потемнели. Он пристально смотрел на Джованну, будто приглядываясь и не узнавая в знакомых чертах прежнее лицо.

— Так значит, — промолвил он, слегка помедлив, — ты готова на все ради этих проклятых камней? Они для тебя превыше мудрости, ценнее любви? Мне казалось, ты была иной, Джованна.

Темное облачко сомнения скользнуло по лицу герцогини, но она тут же усилием воли прогнала его прочь.

— Ты где-нибудь слышал, принц, чтобы мертвые изменялись? Чтобы им было стыдно, чтобы они умели любить? — с вызовом спросила она, но не смогла спрятать промелькнувшую в ее словах горечь.

— Но ты — не мертвая, — возразил ей Никита спокойно, — ты — живая. Я знаю, как горячи твои губы, как жарки объятия, как кровь пылает в твоих жилах и сердце рвется наружу от страсти. Зачем же ты стараешься обмануть меня?

— Потому что не могу иначе, — голос Джованны потух, и лицо ее посерело.

— Вспомни, тебя любили здесь, — продолжил князь. — Быть может, я — сильнее всех, но не только я один. И вспомни, любили ли так тебя в твоей Италии? Мне помнится, тебя там отравили. И ты пришла убить всех, кто тебя любил, сжечь их дома, сделать несчастными их жен и оставить сиротами детей? Кем бы ты ни была, Джованна, как бы голос твой и прелесть твоя не надрывали мое сердце, — знай, пока я жив, этого не будет! Я смогу защитить свой дом!

— Бесплодное усилие! — воскликнула Джованна. — Против тебя — Вечность!

— Неправда! За меня — Бог! — столь же горячо ответил ей князь. — Оглянись вокруг, Джованна, ведь сколько ни пылят, ни дымят твои прихвостни, но им не удалось достичь успеха. И не удастся никогда, пока не погибнет последний русич в земле белозерской. А он погибнет — придут другие. Русь — огромная. Кто только не жег нас, кто не убивал, а мы живем. И все, как кость в горле, не даем вам покоя, в ваших Италиях. Ни я, ни брат мой старший ларец предков твоих не похищали, побрякушек таких у нас на Руси в достатке. Достался он нам по несчастливому случаю. Знали бы — сразу избавились от него. А живота близких своих, Господом дарованного, за сокровища каких-то древних инородцев класть бы не стали. Зачем сразу не сказала, кто ты и что надобно тебе в нашей земле? Уверен, что брат мой упорствовать не стал бы, и игумен монастыря его бы одобрил в том. Отдали бы тебе ларец — убирайся с ним ко всем чертям своим латинским и наслаждайся тем, что тебе дорого. Но ты пришла с бедой, с пожаром, с разрушением. Неужто столь дороги тебе эти камни, что ради них человечьего живота не жаль? Ответь мне, Джованна. Выслушаю тебя, хоть и горька немилосердно мне речь твоя.

— Камни эти не только мне дороги, — глухо ответила ему Джованна, и в почти черных от слез глазах ее застыла глубокая, неизбывная печаль. — В них — все истины человечества, вся долгая и скорбная его судьба. А то, что сказал ты, Никита Романович, — верно: меня любили здесь. Но в том-то и состоит Господне наказание мне, Джованне де Борджиа, герцогине Романьи и Валентино, никогда не верившей в любовь и ничего не любившей, кроме власти и денег — разрушить жизнь тех, кого сама полюбила. Своими руками убить любовь, столь поздно народившуюся. Уж говорила тебе не раз об этом, Никитушка. И потому я обманула брата твоего, князя Алексея Петровича, которого только использовала для себя, чтобы утвердиться на земле русской, в доверие войти. Потому соблазнила и второго брата твоего, князя Андрея Андомского, столкнула его лбом со старшими братьями, дабы вынес он мне из монастыря ларец де Борджиа, а потом сама же до плахи его довела, до петли палаческой, чтобы не выдал меня никому. Подговорила сестру твою Ирину Андреевну, чтоб донос на мужа своего и свекровь лютую написала. Но то уж не из-за камней сотворила я, а из жалости к ней женской. Да и Алексея Петровича пожалела я под конец. Должна была бы позволить ему умереть. Да не поднялась рука. И тебя хотела сбить с пути истинного, чтоб с братом стали лютыми врагами. А не смогла. Потому что, прав ты, Никита Романович, меня любили здесь. А кроме как здесь — нигде и никогда. Знала я, что очень горькой выйдет наша последняя встреча с тобой, Никита. Но и тебе помогла я, разве поспоришь ты? Отдала камень свой заветный, гелиотроп. Для чего? А как раз для того, чтобы прошел ты в монастырь со своей дружиной и защитил ту землю, где меня любили. И себя защитил. Силу свою готова я против бывших соратников своих обратить, ибо предали меня воины мои и послали убийцу, что всадил мне кинжал в спину. Так что невелика моя рать: вдвоем мы с Гарсиа только против тебя и против них тоже. Но ларец отдай мне, Никита. За него я не пощажу эту землю и никого не пощажу. Отдай ларец — и мы вместе одолеем врагов, осадивших монастырь.

Князь Ухтомский слушал ее, низко опустив голову. Он даже как-то стал ниже ростом. Казалось, каждое признание Джованны вбивает его в землю, все глубже и глубже, в могилу. И даже когда она перестала говорить, он не поднял лица.

— Не думай, Никита, — Джованна подступила ближе к нему, — разве мало горя принес злосчастный ларец тебе, друзьям твоим, родне? Ничего ты не выгадаешь за камни эти, даже если продашь их после — проклятое золото получишь в руки за них. Разрушат они жизнь твою. Всю душу вытянут. Как собака преданная, только хозяина они признают, а остальным всем, чужим незваным, несут погибель. Таков древний зарок, на них лежащий. Отдай ларец, Никита. Отдай тем, кто уже сам себе жизнь порушил и ушел в стенаниях и проклятиях в мир иной. А тебе и людям твоим под солнцем ярким да небом голубым землю пахать надобно, детей растить — жить и радоваться. Если хоть на йоту веры в тебе ко мне осталось — отдай. Не от жадности, не от корысти прошу, от любви своей к тебе прошу, молю. Не дороже мне камни эти любви твоей. Ничего нет для меня ее дороже. Будь иначе — не отдала бы тебе гелиотроп, не приняла бы предательский кинжал в спину. Но позволь мне, принц де Ухтом, последнее доброе дело сделать, чтобы любовь свою доказать, — печаль из жизни твоей увести. Пусть мне одной кручина та достанется. Видно, крест мой таков, томиться в вечном плену наследия Балкиды.