С самого детства Лу привык ловить белок, есть всяческий мусор, прыгать через изгороди и наблюдать за войнами наркодельцов с силами правопорядка. Что такое в сравнении с этим жизнь в городской квартире? Где адреналин? Где приключения?

Такое двухмерное существование Лу не устраивало. Как кошка, он заскакивал на столы, на телевизор, на кухонную плиту, а когда мы гуляли – на капоты машин. Ему нравилось взирать на мир сверху вниз.

Я снимал однокомнатную квартирку в западном пригороде Лос-Анджелеса под названием Калвер-сити. Это был небогатый район, где жили обычные работяги. Днем там было спокойно, а по ночам – когда как. Временами до нас даже доносилась стрельба, но меня это давно перестало беспокоить, а Лу и вовсе никогда не волновался.

В трех кварталах от нас располагалась мексиканская кафешка, где готовили лучшие в городе буррито, и каждое утро мы с Лу стали холить туда завтракать. Здесь же имели обыкновение столоваться местные бандиты, именовавшие себя Хозяевами Калвер-сити, так что под защитой Лу я чувствовал себя в куда большей безопасности, а еще он вызывал у них симпатию с первого взгляда. Они прозвали его Красавчиком, и мне не раз пытались предложить деньги или наркотики в обмен на такого отличного пса. Я всякий раз вежливо отказывался, но позволял им кормить Лу чипсами и энчиладой. Мексиканскую кухню Лу обожал. Он стал моим пропуском в мир гангстеров.

Успешно пережив первую неделю, мы начали совершать пробежки по семимильной велосипедной дорожке, ведущей вдоль бухты. Я решил, что Лу необходима нагрузка, чтобы привыкнуть к «неволе». Он до сих пор плохо спал, ему явно не хватало двигательной активности. Так бывает, если первые полгода своей жизни провести привольно, как киплинговский Маугли.

Велосипедная дорожка проходила мимо строящегося жилого квартала Мар-Виста Гарденз, печально знаменитого тем, что за него вели постоянные бои Хозяева Калвер-сити и банда Нищих. Стройплощадка начиналась в миле от моего дома, и задерживаться там было небезопасно: даже почтальоны зачастую отказывались доставлять туда письма. Нередко велосипедистов и бегунов грабили среди бела дня, и можно было запросто лишиться кошелька, велосипеда, а то и жизни, не в добрый час попавшись на дороге гопникам, которые жаждут легкой поживы. Я называл этот район местом столкновения с жестокой реальностью: спортивная пробежка в любой момент могла тут превратиться в гонку на выживание.

Как-то раз, в солнечный субботний день мы с Лу отправились на прогулку в эти места. На дороге было полно бегущих и крутящих педали, настроение было приподнятым. Я учил Лу бежать трусцой рядом со мной и не особо обращал внимание на то, что творилось вокруг.

Когда мы миновали очередной перекресток, из-за кустов выскочили трое подростков-мексиканцев с ржавой тележкой из супермаркета, которую они использовали как таран, чтобы сбивать бегунов и велосипедистов на землю, а потом их грабить. Но на сей раз им попался я и мой пес.

Лу перешел на шаг, не сводя взгляда с бандитов. В какой-то момент мне показалось, что сейчас он на них набросится, и, скажу честно, я не стал бы ему мешать. Но внезапно Лу завилял хвостом.

– О, Красавчик! – воскликнул один из мексиканцев и с восторгом бросился к собаке. Не далее как вчера утром этот самый парень скормил Лу на завтрак целую энчиладу и пакет чипсов.

В моей крохотной квартирке на втором этаже было большое панорамное окно с красивым видом на город. Лу нежился на солнце, лежа пол столом, и смотрел, как по улице ходят люди, ездят машины, а голуби топчутся по крыше маленькой автомастерской по соседству. Не сомневаюсь, что он бы не отказался на них поохотиться, но это было невозможно, и никакой трагедии мой пес устраивать явно не собирался.

Управляющий сообщил мне дурные вести через пару недель после того, как я привез сюда Лу. Он был афроамериканцем, его звали Джон, он был пожилым добродушным увальнем и преданно ухаживал за больной женой. Мы с ним частенько сидели на террасе, пили пиво и обсуждали последние матчи. Он бросал Лу орехи и кусочки сыра и рассказывал, какие охотничьи собаки у него были на Миссисипи. Джон первым научил Лу ловить еду на лету.

– Он славный пес, но домовладелец говорит, ему тут не место.

– Что?

– Так он сказал.

– Но поло мной живет француженка. У нее два кота.

– Они же не выхолят из лома, и вообще, она француженка.

– Что?

– Послушай, сынок. Лу – отличная псина. Я так хозяину и сказал, но он ничего и слышать не хочет.

– Но мне тут нравится.

– И ты нам нравишься тоже. За квартиру всегда платишь вовремя. Но ты пойми, домовладелец тот еще осел. Говорит, если тебе разрешить держать тут собаку, так потом каждый захочет.

– Лу ведь даже не гавкает. – Чистая правда, кстати. Лу был одним из самых молчаливых псов, каких я знал. Мне пришлось обучать его лаять по команде, чтобы услышать наконец его голос. Иногда он порыкивал или поскуливал и изредка, когда беспокоился, фыркал, но не более того. Вероятно, и этому тоже научила его жизнь в наркокартеле Мендосино.

– Это точно, его совсем не слышно.

– Может, стоит познакомить домовладельца с Лу, и он передумает?

– Он на своем ранчо живет. Сюда, вообще, не приезжает.

– Тогда как он узнал?

– От садовника.

– Но Лу в нем души не чает.

– Ничем не могу помочь, сынок. Но, если хочешь, поищу тебе другую квартиру.

Мне нравилось здесь жить. Тут было дешево, чисто и тихо. Нас любили местные бандиты, и у Лу каждый лень на завтрак были энчилады, а после обеда – голубиное шоу.

– Пойлу принесу пива, – сказал Джон.

Он вернулся к себе, я слышал, как он обращается к жене. У нее была болезнь Альцгеймера на ранней стадии. Целыми днями она сидела в полутемной комнате на диване и смотрела мыльные оперы, однако даже у нее лицо прояснялось, когда я приводил к ним Лу. Он ласкался к ней так, словно они были десять лет знакомы. У него была типичная привычка всех ротвейлеров пристраиваться рядом и аккуратно ставить лапу на ступню; тогда она улыбалась, гладила его по голове и говорила очень связно о том, какой он красавец и что она будет готовить сегодня вечером. У Лу с самого начала был этот удивительный дар: он, пусть и ненадолго, как лучик солнца, разгонял туман, окутывавший ее сознание.

Джон бросил мне банку. Я вскрыл ее и плеснул немного в миску Лу. Он обожал пиво.

– Она будет скучать, – сказал он, глядя на меня, и кивнул.

– Я буду приводить его в гости.

– Он ей хорошо делает. Как будто свет включает. Она еще долго потом такая сидит.

– Мы придем посмотреть баскетбол.

– Вот и славно.

Лу потыкался в меня, чтобы выпросить еще пива, но получил от Джона только орешек. Он поймал его высоко в прыжке и с гордостью посмотрел на нас.

– Молодец, Лу, – похвалил его я.

– Черт бы побрал этого домовладельца, – вздохнул Джон.

Мне попалось объявление о сдаче в аренду небольшого дома с гаражом и садом, в двух милях от прежнего места. В объявлении говорилось: «Мелкие животные допускаются». Я убедил себя, что «мелкий» – понятие растяжимое, и в мире есть множество созданий намного крупнее Лу, которых можно назвать домашними любимцами. Взять хотя бы догов, скаковых лошадей, перуанских лам или анаконд, – все они несомненно превосходили размерами моего крошку Лу, который, с того момента, как мы его нашли, прибавил в весе двенадцать фунтов.

Супруги Загалия, которые дали это объявление, сами перебрались в более приличный район после того, как мужа ограбили в двух шагах от лома, где они прожили без малого сорок лет. Однако сам дом они очень любили и не стали продавать, а решили сдавать в аренду. Каждые выходные они приезжали сюда, чтобы ухаживать за салом: итальянскими сливами, грушами, фиговыми и лимонными деревьями, которые заботливо насалили за все эти годы. Они приезжали на рассвете, он трудился, а она сидела на солнышке и вязала.

Я должен был убедить их, что Лу – идеальный защитник жилища, а вовсе не пес-разоритель, который страдает бессонницей, любит скакать по столам и гоняется за голубями. Правда, сперва в этом было бы неплохо убедить себя самого.

Домик, расположенный на углу бульвара, выглядел совершенно сказочно. Я не успел даже постучать: жилистый старик в комбинезоне, наставив на меня садовые ножницы, как пистолет, направился через двор в мою сторону.

– Ты Стив? – спросил он, утирая пот с загорелого лица.

– Мистер Загалия?

– Лу.

– Приятно познакомиться, Лу. – Ну, и дела, подумал я в этот момент.

– Это твой пес там, в машине?

Зоркий старик.

– Так точно, и хотите верьте, хотите нет, но его тоже зовут Лу.

– Хороший, стало быть, пес. Пойдем, поздороваемся.

Я даже не успел его подготовить!

Все стекло было в отпечатках носа Лу. Завидев нас, он принялся перетаптываться на месте, как маленький солдатик на параде, – у него это всегда было знаком социального одобрения.

Лу Загалия улыбнулся совершенно по-детски, сунул садовые ножницы в карман и потер ладони. Я открыл заднюю дверь.

– Лу, это Лу. Будьте знакомы.

– Привет, парень! – Он уверенным движением потянулся и начал чесать Лу за ушами. Этот старик явно знал, как обращаться с собаками. Лу весь расцвел от такого внимания и радостно порыкивал.

– Он всех любит, – сказал я.

– У меня такой пес тоже когда-то был, – пояснил Баталия. – Помесь овчарки, умный, чертяка.

– Лу тоже умный. Он не слишком большой?

– Для чего?

– У вас в объявлении сказано «мелкие животные».

– Видал я и побольше. – Он подмигнул. – Хозяйку только убелить придется.

Я выпустил Лу из машины, взял на поволок и провел во двор, где сидела миссис Загалия со своим вязанием. В темно-синей шали, с красным платком на голове, она смотрелась как королева-мать.

Лу заскулил и потянул к ней. Он обожал очаровывать пожилых людей.

– До чего на Льюка похож, – заметила она, почесывая ему макушку. – Такие же большие глаза.

«Да, да, он копия Дьюка, – твердил я про себя. – Живое воплощение. Вы же хотите, чтобы новый Дьюк жил в вашем уютном домике, охранял его память, охранял плоды вашего сала. Будь хорошим мальчиком, Лу, – мысленно умолял я его, глядя, как он устремляет на старушку свой самый ласковый взгляд. Потом он легонько тронул ее ногу лапой. – Умница, Лу».

Клубок синей шерсти скатился у миссис Загалия с колен на траву. Лу подобрал его и вернул ей в корзинку. «С ума сойти…»

– Пойдем, покажу тебе лом, – пригласил мистер Загалия.

«Так держать, Лу. Молодец!»

В доме пахло старыми журналами, соусом для спагетти, пыльными коврами. Лу и Джемма Загалия растили тут детей; я собирался растить собаку.

Я подписал контракт об аренде на год и внес солидный залог на случай, если Лу решит разорить дом. За свою прошлую квартиру я платил на две сотни дешевле, зато здесь был дворик, гараж, и я мог есть фрукты, сколько пожелаю.

Но Лу все это не впечатляло. С самого начала мне было ясно, что он скучает по прежнему жилищу: он обошел весь дом и обнюхал каждый уголок с таким видом, будто что-то потерял. Сперва я не мог сообразить, что ему не по душе. В первой квартире он сразу прижился, так почему переезд вызвал столько тревог?

На другой день мне все стало ясно: он всю ночь не давал мне заснуть – скулил и бродил, как неприкаянный до утра. Когда я вышел на кухню, чтобы заварить чай, то обнаружил Лу на кухонном столе. Он сидел и смотрел в окно остекленевшими глазами. С годами я научился узнавать этот взгляд – я называл его «вспоминающим», – мрачный и напряженный, в котором отражались образы утраченных сестер и братьев, родителей, калифорнийских холмов. Временами Лу впадал в такой транс, словно медиум. Это всегда производило на меня слегка пугающее впечатление.

На старой квартире он любил лежать под столом и глазеть в окно на людей, голубей и машины – дом стоял довольно высоко, и вид открывался широкий, во все стороны, там постоянно бурлила жизнь. Возможно, это чем-то напоминало Лу сосновые рощи, где прошло его детство. Ему нравилось наблюдать за происходящим вокруг, а здесь, в одноэтажном доме, новые запахи были повсюду, но видеть Лу ничего не мог.

Еще он тосковал по энчиладам, орешкам на террасе и по пробежкам вдоль бухты. Так я выучил первый урок дрессировщика: бродячие собаки намертво привязываются не только к людям, которые их подобрали, но и к первому месту, которое они могут назвать домом – даже если это обувная коробка в багажнике.

Так началась собачья война. Одежда, расчески, наручные часы, зубные щетки (да, он как-то до них дотягивался) – все, чем я пользовался, подвергалось уничтожению. На купленные специально для него собачьи игрушки он презрительно не обращал внимания. Ему нравилось грызть мои личные вещи.

Он съел два пульта от телевизора, бинокль, бейсбольный мяч, который я трепетно хранил еще с колледжа, два ремня, компьютерную мышь и клавиатуру, темные очки и бессчетное количество ботинок. Даже машина пострадала: Лу отгрыз все ручки и кнопки, до которых сумел достать. Любой предмет, которого я касался, становился собачьей добычей.

Еда, печенье, кушать, лакомства и ужин – эти слова были для Лу священны. Принятие пищи превратилось в сакральный ритуал. Только представить себе – никаких больше драк, никакой охоты, никаких злобных двуногих, отгоняющих тебя от мусорного бака или от кормушки для кур. Лу на всю жизнь сохранил любовь к еде, и именно этим я пользовался, когда хотел обучить каким-то новым командам.

Как-то раз я попытался забрать у него миску, хотя он еще не закончил ее вылизывать. Он рыкнул, как, должно быть, тысячи раз рычал на других собак, защищая свою добычу – будь то дохлая крыса или черствый кусок пиццы. Теперь мы с ним были одной стаей, и он никому не мог позволить лишить его вожделенной миски, в которой сама собой по волшебству появлялась еда, прежде чем он убедится, что там не осталось больше ни единой съедобной крохи.

Я еще не знал тогда, как решать возникающие конфликты, поэтому схватил его за шкирку и строго отчитал. Мне повезло: Лу был еще совсем юным псом и беззаветно любил меня, своего спасителя. Он никогда больше не возражал, если я брал его миску, да и другие вещи тоже. Но если бы я рискнул обойтись таким образом с любым другим ротвейлером или овчаркой из тех, кого мне предстояло воспитывать позднее, я рисковал бы лишиться каких-нибудь жизненно важных частей.

Отдельного упоминания стоит приучение к туалету Лу привык мочиться и испражняться там, где ему приспичит, даже если это означало пустить струю на ногу задремавшей старушки в парке (она ничего не заметила, а я не стал говорить). На прежней квартире с этим не было никаких хлопот, он ничего не делал лома, но после переезда обострились все поведенческие проблемы. В первые же дни он начал мочиться на домашние растения, наложил кучу у дивана и стошнил на коврик в ванной. Если его рвало не колпачками от шариковых ручек или чем-то подобным, то обычно он это опять съедал, но вот более пахучие «подарки» оставлялись мне на обозрение.

Все это случалось исключительно по ночам. Я стал закрывать от него дверь в спальню, потому что из-за своей бессонницы он не давал спать и мне. Я купил ему мягкий собачий матрас и обустроил лежанку в самом теплом углу гостиной, за своим рабочим столом. Наутро я обнаружил, что весь дом усыпан обрывками поролона, как конфетти, а шерстяной наматрасник Лу перетащил на кухонный стол – и там благополучно заснул.

Однажды я проснулся в три часа ночи на шум и, прокравшись в гостиную, обнаружил, что он доедает очередной пульт от телевизора, который я перед этим убрал на шкаф. Не знаю, как он преодолел высоту в два метра, но звук, с которым Лу грыз пластмассу, напомнил мне, как его отец расправлялся с оленем.

Несмотря на все эти бесчинства, Лу со мной оставался разумным и вдумчивым псом. Он не был похож на маньяка, не носился, как угорелый хорек, угодивший в силки, он не выпендривался и не ломал комедию. Он просто скучал по дому и не хотел оставаться один. Временами казалось, он сам приходит в ужас от того, что творит, как лунатик, пришедший в себя в одном белье на карнизе. Если собаки способны испытывать недоумение – то это именно то, что порой выражала морда Лу.

Вечером, перед тем как отправиться спать, мы салились в темноте посреди гостиной и смотрели друг на друга, точно соревнуясь, кто первым моргнет. Мы держались из последних сил, потом я начинал смеяться, он фыркал и лизал меня в лицо, и мы начинали играть в игру, которую я называл «Сумасшедший пес». Лу изображал бешеного убийцу, а я – испуганного горожанина, потерявшегося в лесу. Он радостно рычал на меня, тыкался мордой в живот, потом принимался скакать по всей комнате. Через какое-то время он снова превращался в сумасшедшего пса, я пытался сбежать в спальню, но не успевал, и он снова меня «потрошил». Потом мы обнимались, я скармливал ему печенье и просил ничего не громить этой ночью. Иногда он даже меня слушался, но чаще всего поутру я опять обнаруживал, что мир вокруг непоправимо изменился в каких-то частях.

И наконец настал судный день.

Мне захотелось пива. В этом состояло все мое преступление. Пять минут, чтобы сбегать на другую сторону дороги в супермаркет. Пять минут.

– Я оставлю тебя дома одного на пять минут, – сказал я Лу и протянул резиновую обезьянку, набитую сырными шариками. – Ты ведь постережешь дом и не сойдешь тут с ума, правда?

Он взял обезьянку и положил на ковер. Потом, придерживая лапой, начал грызть.

– Молодчина, Лу. Сейчас я вернусь.

Я старался понемногу приучать его к одиночеству, совсем по чуть-чуть. Выхолил из лома в гараж и обратно – все было в порядке; в сад, чтобы выключить поливальную машину – ничего; в машину за забытой книжкой – нормально. Он дожидался меня за дверью со встревоженным видом, но в целом мой план работал. Я решил, что могу позволить себе сбегать за пивом. Для Лу не должно было возникнуть проблем.

Ради собственного спокойствия я запер его в коридоре, застеленном ковролином, и закрыл дверь в гостиную и в спальню. Чтобы Лу не скучал, я оставил ему обезьянку и другие игрушки, а в комнате включил радио.

– Веди себя хорошо, Лу, – попросил я его, глядя в ласковые темные глаза. – Очень тебя прошу.

После этого я вышел из дома, закрыл дверь и, чувствуя себя преступником, устремился в магазин.

Возвращаясь назад, я пристально всматривался – но, кажется, все было в порядке. Никакого потопа, пожара и полицейских мигалок. Я надеялся, что Лу встретит меня в прихожей, с обезьянкой в зубах.

Лу невозмутимо сидел посреди гостиной, нос у него был весь в крови. Примерно двести квадратных футов ковролина, покрывавшего пол в гостиной и в кабинете, были содраны и аккуратно скатаны – скатаны, я клянусь! – у стены, а пол ними обнажился пыльный дощатый пол. Разбитая в щепы дверь гостиной была привалена к противоположной стене, как будто в комнату Конг-конг. Дверной косяк был выломан и разбит в щепы. В коридоре были сорваны и разгрызены лепные украшения, а в гипсокартонной стене, отделявшей ванную от прихожей, красовалась идеальная дыра, как будто он просовывал туда голову, когда меня искал.

Кухня представляла собой еще более впечатляющее зрелище. Окно, через которое Лу любил смотреть наружу, сидя на столе, было выбито целиком, осколки усеивали дорожку внизу. Судя по всему, разобравшись с гостиной и коридором, Лу решил выпрыгнуть в сад, и именно так он повредил себе нос. Чего я не мог понять – это как он ухитрился затем запрыгнуть обратно, ведь подоконник находился почти на высоте человеческого роста… и тем не менее он это сделал. Отделавшись в процессе одним-единственным порезом на носу. Ну, разве не чудо?

Меня не было всего пять минут. Я сел на пол и стал пить пиво.