Нора спала, просыпалась и снова засыпала и проспала почти сутки. Ненадолго приходя в себя, она чувствовала прохладную руку Гризель у себя на лбу, чувствовала, как служанка тихонько возится с простынями.

Когда она наконец открыла глаза и не захотела их больше закрывать, за окном уже разгорался следующий восход. Окутанная блаженным теплом, она лежала и наслаждалась покоем.

До этого Нора только раз в жизни проспала целый день — когда потеряла ребенка. С тех пор ее преследовала загадка часов, выпавших из жизни, мучила мысль, что случилось нечто ужасное и необратимое, а последствия этого происходили, пока она лежала без чувств. Тогда она впервые задумалась о смерти. Скорее всего смерть именно такова — пустота, забвение. А мир будет продолжать жить, не заметив ее пропажи.

Это понимание бесповоротно изменило Нору, открывшееся ей знание было невыносимо. Да, придет день, и она исчезнет навеки. Нора обратилась к молитве с желанием убедить себя, что забвение — это лишь шаг на пути к благодати, последнее испытание, за которым придет воскресение. Но молитвы не помогали. Тоска и уныние затянулись на месяцы, если не на годы.

Сегодня все было иначе. Она поднялась с постели, чувствуя легкость в душе и теле. Казалось, что завершился шторм, оставив после себя мир и благополучие.

Эдриан знает все. Прошлое больше не будет мрачной тайной, которую она хранила от всех.

За окном расцветал новый день. Небо окрасилось золотыми и алыми бликами. Норе хотелось на волю, хотелось пройтись по саду, по пышным зеленым травам. Пусть туфельки и подол станут мокрыми от росы! Как сладко поют птицы! Как призывно манят наружу!

Запертая дверь так дразнила. Нора подошла к ней и приложила ухо, надеясь уловить приближающиеся шаги Гризель, но неожиданно услышала лишь тишину. Из-за двери не доносилось ни звука, даже негромкой беседы привычных стражников.

Нора сильнее прижала ухо к двери, и та вдруг подалась. Замерев, Нора ждала, что сейчас щелкнет замок и ее снова запрут. Но было по-прежнему тихо, а дверь оставалась открытой. Нора осторожно толкнула ее. В гостиной никого не было. Дальняя дверь — в холл — стояла распахнутой. Что это, ошибка?

Она не стала терять ни минуты. Свежая рубашка, корсет, нижние юбки, свободное платье, которое можно зашнуровать самой. И вот, второпях одевшись, она затаила дыхание и бросилась вниз по лестнице. Никто не пытался ее остановить. Нора чувствовала себя одновременно и вором, забравшимся в дом, и принцессой из легенды о короле Артуре, которая проснулась, проспав столетия.

Однако тишине доверять не следовало. Со всех сторон ее поджидали трудности, о которых надо помнить. Но радость не желает знать препон и ограничений. Нора улыбнулась, проходя сквозь вестибюль, и счастливо рассмеялась, когда шагнула в утреннюю прохладу. Поднявшееся над вершинами солнце приветствовало ее теплыми лучами.

Тишина в библиотеке без слов, но выразительно говорила о недоверии. Эдриан, прислонившись к тяжелому дубовому столу, позволил недоверию окрепнуть, разрастись до истинных размеров. Взгляд упал на телескоп. Медные детали ярко блестели в лучах восходящего солнца. Подумать только, ее мерзавец отец хранил телескоп как трофей!

Надо найти для работы другую комнату, какое-то место, не отравленное смрадом мужчин рода Колвиллов.

Первым заговорил лорд Джон:

— Вы шутите! — Он обернулся к Брэддоку: — Да он шутит!

То, что лорд Джон обратился за поддержкой к Брэддоку, уже говорило о том, как потрясен юнец. Непомерная гордыня отца привела к тому, что лорд Джон обычно вел себя так, словно полагал, будто нижестоящие слои существуют лишь для того, чтобы обслуживать таких, как он.

У Брэддока хватило ума промолчать в ответ. Его лицо явственно говорило о недовольстве, но по крайней мере он понимал цель этой встречи. Эдриан вызвал их не для объяснений, а чтобы отдать приказ.

— Я не шучу, — холодно отозвался Эдриан. — Ранней осенью всегда опасно употреблять в пишу молозиво. Это вам скажет любая разумная женщина.

Лорд Джон снова обернулся к Эдриану.

— Молозиво! — Он презрительно фыркнул. — Но это абсурд! Вы думаете, я не в состоянии определить пищевое отравление? В жизни не слышал, чтобы от свернувшегося молока человек лежал без сознания двенадцать часов. Я отлично могу понять, что меня отравили, сэр... — Брэддок положил руку ему на локоть, но лорд Джон раздраженно сбросил ее. — Не трогайте меня! Вы просто тупой мул, который стоит здесь и молча глотает эту ложь, как покорный осел.

Лицо Брэддока побагровело. Стиснув кулаки, он отступил на шаг, ибо не смел ответить на оскорбление при свете дня. Любой публичный скандал станет концом его службы и нанесет непоправимый вред командиру. Но вот случайная неприятность ночью... Эдриан пристально посмотрел на помощника. Это было не первое оскорбление со стороны лорда Джона. В любой момент дело может кончиться несчастным случаем, а это принесет Эдриану не меньше вреда.

— Идите и поговорите с людьми, — приказал он. Лучше, чтобы эти двое пока держались подальше друг от друга. — Сообщите им, что отравление вызвано недоброкачественными продуктами.

— Сообщу, — ворчливо отозвался Брэддок и бросил угрюмый взгляд на лорда Джона. — А если кто-то будет недоволен, я с удовольствием объясню.

— Не надо. Если кто-нибудь засомневается, за объяснениями пусть идет ко мне.

Брэддок поклонился и собрался выйти. Лорд Джон запустил пальцы в волосы и дико посмотрел на Эдриана.

— Я в это не верю, — заявил он, когда дверь захлопнулась. — Это какое-то сумасшествие. Вы же понимаете, что мы отравились не пищей. А эта маркиза? — Он упер руку в бок. — То, что вы предлагаете разрешить ей свободно бродить, несмотря на то...

— Я не предлагаю, — бесстрастно произнес Эдриан. — Я приказываю. Если подчинение приказам для вас слишком тягостно, можете отправляться назад в Лондон. Прямо сейчас. Мне дорог каждый человек, но все же я выделю вам средства и лошадь.

Лорд Джон ответил недоверчивым взглядом:

— Я не могу... вы не можете... ехать одному...

Эдриан пожал плечами. На дорогах действительно шалили разбойники. Большинство из них полагали, что лучший способ избежать петли — не оставлять свидетелей.

— Вам нечего особенно бояться. Я несколько раз проделал это путешествие в одиночку. Главное, хорошо управляться со шпагой.

Замаскированное оскорбление заставило мальчишку вспыхнуть. Он резко шагнул к Эдриану.

— Что дальше? Что будет, если я останусь? Может, вы пригласите в дом ее братца, чтобы он полюбовался, как мы спим?

Эдриан встал и выпрямился.

— Это в детской можно препираться, там это сойдет, но среди мужчин слова мало что значат, скорее раздражают, как жужжание мухи.

— Вы защищаете женщину, которая нас отравила! Вы нянчитесь с этой сукой, с этой предательницей, хотя любой, кроме папистского пса, вздернул бы ее во дворе на забаву солдатам.

Мощный удар сбил юнца с ног.

Распростершись на полу, тот недоуменно моргал. Эдриан, успокаиваясь, втянул в себя воздух и любезно улыбнулся:

— Хотите еще что-нибудь сказать? — Несколько секунд он ждал ответа. — Нет? Отлично. Можете поблагодарить отца, что это была всего лишь пощечина. Лично я предпочитаю кулак. Но, насколько мне известно, он весьма дорожит вашим хорошеньким личиком. Может быть, стоит написать ему и поблагодарить? Уверен, что его заинтересуют и другие ваши мысли.

Мальчишка тут же пришел в себя, неловко поднялся на ноги и попятился к двери.

— Мой отец добьется, чтобы вам отрубили голову!

— Если бы это было в его власти или во власти его друзей, я был бы уже мертв, — усмехнулся Эдриан. — Но похоже, Барстоу решил не просвещать вас. Спросите его, сколько денег он мне должен, какая часть его переписки оказалась у меня, и какова природа его невольной дружбы со мной. Думаю, вы найдете все это весьма поучительным.

Лорд Джон судорожно дернул шеей. Впервые за весь этот разговор в его глазах мелькнула неуверенность.

— Вы плохо выглядите, — пробормотал Эдриан. У мальчишки уже распухла щека. — Испорченная пища может очень дурно сказаться на тканевых жидкостях нашего тела, ведь так?

Губы лорда Джона беззвучно шевельнулись.

— Так может?

— Да! — выкрикнул он. — Может!

Эдриан рассмеялся:

— На самом деле мы должны радоваться, что никто не погиб из-за несвежей еды. Такое случается каждый день. Будем молиться, чтобы такое не повторилось с еще худшими последствиями.

Мальчишка быстро учился, а потому ничего не ответил на эту угрозу. Было видно, что он дрожит. Эдриан решил, что не только от страха, но и от гнева. В целом он не совсем безнадежен. Этот урок дисциплины может пойти ему впрок.

— Держите ваши глаза и мысли подальше от леди Тоу, — спокойно добавил Эдриан. Это его дело, и больше ничье. — А теперь отыщите Брэддока, извинитесь за то, что оскорбили его, и спросите, можете ли помочь ему распространить новость.

Нора вернулась с прогулки, когда дом проснулся. Повернув за угол, она едва не столкнулась с Эдрианом, который поддержал ее за плечи, и, отступив, поздоровался:

— Миледи Тоу, доброе утро.

Увидев его при свете этого нового дня, Нора почувствовала, что не знает, как на него смотреть. Эдриан был тщательно одет в темно-зеленый сюртук и верховые бриджи. Лицо узкое, мрачное. Волосы убраны назад. Она вдруг занервничала.

— И вам доброе утро.

Сейчас последует приказ вернуться в свою комнату или объяснить, почему она выходила из дома. Но Эдриан лишь сказал:

— Вы хорошо выглядите. Сон вас освежил?

Нора растерялась. Эдриан спокойно поймал ее взгляд: На лице — никаких следов того, что произошло ночью.

— Да, — пробормотала она. — Со мной все хорошо.

— Рад это слышать. — Он слегка поклонился и продолжил свой путь.

Нора как завороженная смотрела ему вслед. Неужели все так просто? Он решил сделать вид, что она не рассказывала ему о произошедшем шесть лет назад? Неужели это для него ничего не значит?

Она открыла было рот, но прикусила язык. Надо быть благодарной за это его безразличие. Так легче укрепиться в ненависти к врагу.

Однако не успел Эдриан свернуть за угол, как Нора его окликнула:

— Подождите, я...

Он обернулся.

— Да?

Она постаралась принять достойный вид.

— Признаюсь, я удивилась, когда обнаружила, что моя комната не охраняется.

Уголки его губ слегка приподнялись.

— А вы предпочли бы охрану?

— О нет. Разумеется, нет. Но я не могу понять... — Смутившись, она замолчала. Было нелепо говорить, что разумнее держать ее под замком, после того как она чуть не отравила весь гарнизон. — То есть мне хочется знать, что ты им сказал. — Норе не хотелось встретить обозленного на нее солдата.

Эдриан приподнял бровь и подошел на шаг ближе.

— Сказал им? Ты имеешь в виду их продолжительный сон?

— Да.

— Ну как же! Объяснение очень простое. Что это может быть, кроме недоброкачественной еды? Пудинг с молозивом всегда опасен. Надеюсь, ваша кухарка пока воздержится от него?

Нора не сразу справилась с удивлением.

— Неужели ты это серьезно?

— Ну разумеется.

— Но они же не поверят!

— Поверили. — По его непроницаемой мине ничего нельзя было прочесть. Но почему? Почему он решил солгать и спасти ее от гнева солдат? — Больше им ничего не надо знать. — Эдриан оглянулся, потом снова посмотрел на Нору. — Так вы идете?

Это сумасшествие! Может, она еще спит?

— Иду — куда?

— Монтроз обмолвился, что вы намеревались проверить пасеку.

— О Боже, я... я забыла. — Он сам дал ей подсказку.

Эдриан улыбнулся. И какой чудесной улыбкой — простой, без всякого подтекста.

— Значит, дела там идут неважно?

— Нет, почему же, — отвечала Нора. — Вовсе нет. — Ей стало вдруг удивительно легко с ним. Странное умиротворение, которое пришло к ней утром, сейчас вернулось. Она осторожно улыбнулась в ответ. — Там все отлично.

Пчелы не любят дыма и шума, а потому пасека располагалась на приличном расстоянии от дома, в полях, где в изобилии цвел сладкий белый клевер. Бок о бок они шли по траве, еще влажной от утренней росы. В липах прятались птицы, чьи песни были полны неистовой радости.

— Мне кажется, погода еще постоит, — сказала Нора, бросая на Эдриана косой взгляд. Последние несколько минут он молчал и просто шел рядом широким быстрым шагом, но, возможно, более медленным, чем было ему привычно. Придерживая юбки руками, Нора за ним легко успевала. А он рассеянным взглядом рассматривал расстилавшийся перед ними зеленый пейзаж.

— Похоже. — Он поднял лицо к небу и, купаясь в его лучах, прикрыл глаза. Эта простая чувственная радость до крайности взволновала Нору. Смугло-золотистая кожа и выгоревшие светлые волосы придавали ему вид настоящего солнцепоклонника или даже порождения самого солнца. Эдриан выглядел как человек, который знает, как извлечь радость из самого простого удовольствия.

У Норы пересохло во рту. Она вспомнила — внезапно и очень живо — выражение его лица, когда он в юности пытался доставить ей наслаждение. Его полная сосредоточенность, вздох удовлетворения.

— Повезло, — добавил он, и Нора отвела взгляд и глубоко вздохнула.

— Конечно. — Что за глупость, право. Он поднял лицо к солнцу, а у нее захватило дух. Она была так недовольна собой, что голос прозвучал раздраженно: — Только уже слишком поздно. Нас ждет тяжелая зима.

Нора почувствовала, что он посмотрел на нее с любопытством, но не подняла глаз от травы под ногами.

— Да, я слышал о ваших трудностях с урожаем, — ответил он. — Вам придется урезать выдачу зерна?

— А вам нет? — Любой дождь над Ходдерби обязательно пройдет и над Бэддлстоном.

— Нам тоже пришлось бы, если бы не мера, которую я ввел два года назад. Эксперимент, предпринятый к огромному неудовольствию моих арендаторов. Рядовая сеялка мистера Тала, вы слышали о ней? — Нора покачала головой. — Замечательная вещь, — продолжал Эдриан. — Очень экономная по сравнению с ручным севом. Разумеется, арендаторы боятся, что их руки станут не нужны и они потеряют работу. Я с трудом убедил их воспользоваться этим изобретением. Но прошлой осенью оно увеличило наш урожай в четыре раза.

— В четыре раза!

— Да. Так что даже в теперешних условиях у нас есть кое-какой запас.

Нора не могла даже представить себе такую прибавку. В четыре раза!

— Оно очень дорогое, это приспособление?

— Дело не в дороговизне. Его трудно достать, — с грустной улыбкой отвечал Эдриан. — Когда мистер Талл появляется в каком-нибудь месте, то ему приходится опасаться за свою жизнь, и не зря. Ни одному человеку не нравится мысль, что его можно заменить машиной. — Он рассмеялся. — Возможно, мне надо благодарить эти дожди — если этой зимой люди будут хорошо есть, несмотря ни на какие дожди, то это лучше, чем я, докажет пользу нововведений.

— Я напишу мистеру Таллу! Его машина может принести большую пользу в Ходдерби.

— Непременно. Но у меня есть его чертежи. Если хотите, мой управляющий объяснит Монтрозу, как сделать это приспособление.

Нора открыла рот, чтобы согласиться, но тут же одернула себя. Она не вправе принимать такое решение. О каждом шаге, касающемся арендаторов, необходимо советоваться с Дэвидом.

От этой мысли она помрачнела. Брата трудно заинтересовать вопросами, связанными с хозяйством. Он уродился в отца, унаследовал его темперамент. Государственная политика занимала его больше, чем управление поместьем. Как и Ривенхема, решила она.

— Почему вы занимаетесь такими вещами? — спросила она.

Он бросил на нее удивленный взгляд.

— Улучшением урожая?

— Но ведь хозяйством занимается ваш управляющий, разве не так?

— Конечно, так. Но это моя земля и мои люди.

Как просто это прозвучало.

— Но ваши политические интересы, ваши дела в Лондоне...

— Они служат той же цели, — объяснил он. — Что в них толку, если они не способствуют сохранению того, что принадлежит мне?

Именно так. Нора ясно понимала, что он имеет в виду.

— Бэддлстон для вас — все.

Эдриан нахмурился:

— Как Ходдерби — для тебя... насколько я помню.

— Конечно, но... — Она проглотила конец фразы. Ходдерби ей не принадлежит. Он принадлежал отцу, теперь — брату, а после него будет принадлежат сыну брата.

Но — о, предательская мысль — Дэвид никогда не будет заботиться о Ходдерби так, как она. Земля говорила с ней, как живая, она была частью ее души. Нора не могла отделить любовь к этим местам от любви к семье. Служить семье значило служить земле. Владение этой землей было источником власти и чести, которыми Колвиллы так гордились.

Тогда почему хранители этой земли выбрали чужие берега, интриги и политику, когда земля страдает, а людям на ней угрожает голодная смерть?

Нора обхватила себя за плечи, стыдясь собственных мыслей. Отец и брат служат Якову Стюарту не из честолюбия. Да, новые друзья Георга Ганноверского дурно обошлись с ее отцом, и он вправе требовать удовлетворения. Однако его поддержка законного короля служит более благородным целям, чем месть?

— Если хочешь, ты можешь сама с ним поговорить.

Нора удивленно подняла глаза:

— С кем? С твоим управляющим?

Эдриан кивнул.

Нора закусила губу. Дэвид оставил Ходдерби ей в управление при молчаливом условии, что она будет вести дела тем курсом, который выбрал он сам. Но его нет уже так долго...

Он не должен был уезжать. Он нужен людям в поместье, его место не во Франции, а здесь. Даже служа Якову Стюарту, он мог бы управлять сельскими делами издалека. Он же предпочел отправиться во Францию вместо того, чтобы остаться тут.

— Хорошо, — решительно согласилась Нора. — Пошлите за своим управляющим. Я очень хочу поговорить с ним.

А когда Дэвид вернется — если у них вообще возникнет ссора по этому поводу, ведь его будет ждать масса других дел, — то Нора сумеет объяснить свои действия.

— Он вам понравится, — заметил Эдриан. — Очень ученый человек. Даже учился в Сент-Эндрюсе.

Нора улыбнулась. Ей невольно польстило, что Эдриан видит в ней женщину, способную оценить ученость.

— А он будет слушать женщину?

— Не представляю, чтобы было иначе. Но, думаю, ты заставишь его тебя выслушать, если он вдруг усомнится.

От этих слов веяло такой теплотой, что у Норы сжалось сердце. Эдриан, без всяких сомнений, полагал, что она способна вызвать уважение в любом собеседнике. Нет, не так — что она заслуживает уважения.

— Да, — согласилась она, — сумею.

Теперь Нора вспомнила, почему влюбилась в него. Лучше бы этого никогда не было.

Наконец показалась старая деревянная хижина, в которой располагались ульи. На лице Эдриана возникла улыбка. На мгновение он словно помолодел — настоящий мальчишка, тот самый, которого она любила. Нора почувствовала, как что-то кольнуло в сердце.

— Замечательно! — воскликнул Эдриан. — Ты побелила избушку.

Нора кивнула:

— Да. А ульи я покрасила желтым. Мне кажется, пчелам нравится яркий цвет не только на цветах, но и у себя дома.

— И как, помогло?

— Значительно.

— Ловко, — пробормотал он.

Нора удержала нескромное желание согласиться с ним. Дэвид дразнил ее за выкрашенные ульи, думал, что все это женские штучки — чтобы было красивее. «Потом ты захочешь обить их бархатом», — смеялся он. Но в результате рои чудесным образом выросли.

— Но устройство ульев мы оставили твое, — продолжала рассказывать Нора. — До того как их покрасить, я пробовала использовать пшеничную солому и ветки ежевики, но пчелиные рои уменьшились.

Харрисон, пасечник, заметил их и вышел навстречу. Нора послала вперед мальчика с кувшином легкого пива и полосками сетки, которые сейчас лежали в корзинке у двери. Харрисон поднял кувшин.

— Доброе утро, миледи. — Старик отбросил седую прядь и сердито нахмурился. Уже во времена ее детства он выглядел древним старцем. В подростковом возрасте, пока Норе еще разрешали играть с детьми арендаторов, она в компании юных оборванцев пробиралась к домику пасечника, как к пещере чудовища. Харрисон выскакивал, угрожающе тряс палкой, кричал, а они в сладком ужасе бросались наутек.

Она еще и теперь по привычке удивлялась, почему он не замахивается на нее палкой. Хмурая мина — это ерунда. Однако, заметив графа, он изменил манеры. Узнав Эдриана, которого помнил с прежних времен, выпрямился, а потом отвесил вежливый поклон. Нора чуть рот не открыла от изумления.

— Милорд, — хриплым голосом обратился он к Эдриану, — рад вам служить. Очень рад видеть вас, если мне позволено так сказать.

— Я тоже рад видеть тебя, — улыбнулся Эдриан. — Слышал, ты еще пользуешься ульями, которые мы с тобой придумали.

Морщинистые щеки старика покраснели.

— Ох, это все ее светлость. Но, честно сказать, я не видывал лучших. — Он подал им по чаше легкого пива. — Ну, до дна!

— Это все предрассудки, — рассмеялся Эдриан. — Пиво не уберегает от пчелиных укусов.

— Зато оно приятное, — отозвалась Нора.

— Точно, — согласился Эдриан и подмигнул ей.

Улыбка Норы погасла. Она отвернулась и допила свою порцию. Только недавно лицо Эдриана выглядело куда мрачнее. Так где правда, а где ложь? Она предложила ему остаться врагами, но он выбрал дружбу. Почему?

Незачем задумываться над его мотивами, одернула себя Нора. Лучше заняться собственным сердцем и унять его счастливое трепыхание. «Ривенхем, — сказала она себе, — он для меня Ривенхем, а вовсе не Эдриан».

Вернув чашу Харрисону, Нора получила взамен кусок сетки. Ривенхем привычно и умело повязал свою маску. Во время обучения в Париже он изучал насекомых под руководством известного ученого и вместе с этим специалистом придумал новую конструкцию улья, которую предложил Дэвиду и Харрисону, когда в первый раз оказался в Ходдерби.

Нора, которая управляла пасеками в поместье, тоже умела быстро и ловко повязывать маску, но сегодня непослушная ткань выскальзывала у нее из рук. Она сама удивилась, что от единственной мужской улыбки превратилась в неумеху.

Теплые пальцы легли на ее руки.

— Дай-ка мне, — сказал Ривенхем.

Костяшки его рук коснулись ее шеи, коснулись легко, почти неощутимо, но она замерла от потрясения. Теплая волна разлилась по телу. Как мягко и осторожно действуют большие мужские руки! Умело и нежно он выпутал прядь волос, которая мешала завязать узел.

Интересно, ей показалось, или он действительно пропустил локон сквозь пальцы?

Нора стиснула зубы. Эта ее реакция — самое естественное дело. Его прикосновение согрело ее, и от этого жара она вдруг поглупела. Никто из них в этом не виноват, и нечего думать об этом.

Эдриан отошел. Скрывая смущение, Нора напустила на себя деловой вид.

— Ну, Харрисон, покажи, что у тебя нового?

Харрисон завел их внутрь мрачной избушки, где остро пахло навозом, известью и золой, насыпанной возле ульев для тепла. Ящики ульев стояли штабелями три на три. Каждая группа на расстоянии вытянутой руки от другой. Восьмиугольные по форме, они все были связаны друг с другом, но наружу вело только одно небольшое отверстие внизу. Сзади каждый штабель имел ставни, позволяющие заглянуть внутрь. Харрисон открыл одну такую ставню и прошептал:

— Их количество уменьшается медленнее, чем можно было ожидать, миледи, но все же у меня мало надежд на новый рой в этом году.

Нора кивнула. Уже сентябрь, и скоро из-за холода пчел станет меньше.

— В этом году август оказался хорош для меда, — объяснила она Ривенхему. Собранного и отправленного в кладовые воска хватит для полугодового запаса свечей и чернил. Немножко надо оставить для лечебных бальзамов и пропитки одежды для дождливых месяцев.

Но, нагнувшись к окошечку, Нора все же порадовалась, что на каждом уровне новые соты заметно выросли. Воск лишним никогда не бывает. Она выпрямилась, уступая место Ривенхему.

— Неожиданная прибавка, — похвалил он. — Нечасто увидишь столько новых сот в это время года.

Харрисон с сомнением поглядывал на Нору, не зная, позволительно ли ему ответить. Она едва заметно кивнула.

— Точно. Но я рассчитываю, что мы получим еще один сбор, — сообщил Харрисон. — Самые дальние рамки уже полны, и я сегодня собираюсь их вынуть. Но многого я не жду — по утрам уже очень холодно. Теперь им надо делать запасы на зиму.

Ривенхем кивнул:

— А все же трутней еще очень много.

Харрисон нахмурился.

— Пожалуй, — осторожно ответил он. — Может, и так. А вы что скажете?

Нора прошла к следующему улью, а мужчины продолжили негромкий разговор. Ривенхем что-то сказал приглушенным голосом, Харрисон хрипло хохотнул в ответ. Норе хотелось вернуться к ним, чтобы разделить их веселье, но смущение ей помешало.

Трудно ожидать, что граф Ривенхем будет шутить с ее слугами, однако Нору это не удивило. Мальчик, которого она любила, был способен беседовать с кем угодно. Он смеялся с работниками, цеплял словечки у судомоек. Бедняки, красневшие и заикавшиеся в ее присутствии, с ним держались легко и свободно.

Все дело в том, объяснял ей Эдриан, что он в очень юном возрасте оказался за границей. «Мы, католики, должны учиться у иностранцев, — с грустной улыбкой говорил он. — В десять лет я уже учился в Париже. Как только научишься просить извинения за провинности на чужом языке, родной язык — уже не проблема, о чем бы ни шла речь».

Но разумеется, дело было не только в этом. Нора понимала это и в юности. У Эдриана была удивительная способность оставаться... собой. Независимо от того, с кем он говорил. Иногда он держался настороже, часто старался оставаться в тени. Но никогда в стремлений угодить кому-либо не изменял своей природе. Возможно, люди это чувствовали, а потому доверяли ему.

Нора решилась бросить на него осторожный взгляд. Его высокая фигура отчетливо вырисовывалась в дверном проеме. Слушая пасечника, Эдриан слегка наклонился.

Ее вдруг охватило желание, полное горечи и надежды. Мальчик, которого она любила, не исчез. Он стоял в десяти шагах от нее, только скрывался в теле мужчины, которого ей следует опасаться.

Собственное романтическое настроение испугало Нору. Нельзя предаваться этим фантазиям. Что за глупости! Ведь он же изменил своей вере? А кроме того, будь он женщиной, у него не было бы возможности оставаться верным себе. Долг женщины в том, чтобы хранить верность другим.

Нора продолжала наблюдать за мужчинами. Вот Харрисон быстро прикрыл рот рукой, чтобы удержать новый смешок и не вспугнуть пчел. Ривенхем мотнул подбородком, приглашая старика наружу, где они могли бы разговаривать без опаски. Мужчины вышли.

В одиночестве настроение Норы переменилось. Она больше не чувствовала горечи, только странное безразличие. Нет смысла желать того, что никогда не будет твоим. Никогда ей не быть мужчиной. Никогда не путешествовать по миру. Никогда не научиться легко, пересмеиваясь, болтать с теми, кто ниже ее. И никогда не получить Эдриана. Или ребенка.

Она протяжно вздохнула, и наклонилась к улью. Пчелы деловито ползали по сотам, и вид их напряженной работы странным образом успокоил Нору, придал уверенности в себе.

Самая ближняя рамка была заполнена. Почти все ячейки были запечатаны толстым слоем желтоватого воска. Харрисон сказал, что собирается вынуть ее сегодня. Лучшего времени, чем сейчас, не придумаешь. Медленно и осторожно Нора сунула руку в улей.

Эдриан шагнул внутрь хижины и придержал пасечника, который слишком громко топал. Нора стояла в пяти шагах. Всю ее левую руку покрывал шевелящийся слой пчел. Лицо было бледным от ужаса.

Харрисон хотел было что-то сказать.

— Тихо, — шепнул Эдриан. Шум мог взбесить пчел. Дым — вот что ему нужно. Стараясь двигаться плавно, он огляделся. Наверняка здесь есть что-нибудь на растопку...

— Ты как?

Спокойствие в голосе Норы поразило Эдриана как громом. Он развернулся на каблуках, и ответ застыл у него на губах. То, что он принял за ужас, на самом деле было полнейшей невозмутимостью. На лице Норы появилась легкая улыбка, постепенно ставшая шире.

— Никогда бы не подумала, что ты боишься пчел, — сказала она.

У Эдриана словно открылись глаза. Он разглядел, что под шевелящейся массой пчел Нора держит рамку с медом.

— Я их не боюсь, — медленно ответил Эдриан. — Но должен признаться, что всегда использую дым, чтобы их слегка одурманить, и лишь тогда забираю мед.

За спиной у него шумно выдохнул пасечник:

— Она что, снова это проделала?

— И часто она так? — спросил Эдриан, не отводя глаз от Норы. Та улыбнулась еще шире.

— Любит она во все вмешиваться. Выпью-ка я еще пива.

И он ушел.

— Дым — полезный прием, — заговорила Нора. — Но ведь пчелы неэгоистичны. Если обращаться с ними вежливо, они с радостью поделятся своим богатством. — В ее голосе слышалась легкая насмешка. — Вы уверены, что не боитесь, лорд Ривенхем? Вы вцепились в дверную раму, как моряк в шторм цепляется за мачту.

Эдриан заметил, как у него побелели костяшки, и опустил руку. Ему хотелось расхохотаться, но он сдержался, опасаясь спугнуть пчел. «Ты потрясающая!» — вот каких слов он не сказал. Если так мало людей в Лондоне поняли это, значит, их наблюдательность совсем ни на что не годна.

— Говорю вам, бояться нечего. Я сумею вас защитить, — продолжала меж тем Нора.

В полутьме хижины трудно было разглядеть ее лицо, но легкий наклон головы, лукавая усмешка на губах ясно говорили Эдриану, что у нее на уме. Здесь Нора чувствовала себя абсолютно свободной и пользовалась случаем слегка подразнить его.

Он наблюдал за ней с удивленной улыбкой. Эдриан знал Нору, но сейчас понял, как много в ней скрытого, неизведанного, что ему еще только предстоит открыть для себя.

— Твое самообладание просто пугает, — наконец произнес он.

— Тем не менее вы, сэр, только теперь начинаете выглядеть спокойным. — В словах Норы прозвучала едва уловимая насмешка.

Она опустила голову, чтобы скрыть выражение своего лица. Эдриана это почему-то расстроило. Чувство было нелепым, несоразмерным случаю, но пронзительным и острым, как утром, когда он увидел ее в холле.

Эдриан не обманывал себя. Он понимал природу этого чувства и уже решил, как себя вести. Эта решимость позволяла ему трезво оценивать свое отношение к Норе.

Он не мог смириться с ее разрушительной преданностью брату. Но преданность эта имела своим источником сталь в сердце Норы. Девушкой она ее не скрывала, а дерзко бросала вызов окружающему миру. Сейчас эта сталь пряталась в самых глубинах ее души, как потайной стилет, который при случае — когда ничего иного уже не осталось — может спасти человеку жизнь. Эдриан никогда не встречал такой яростной, несгибаемой воли в женщинах, да и в мужчинах — тоже. Какой мужчина способен пережить подобное предательство и при этом сохранить душу от разъедающей ненависти? Самому Эдриану это не удалось. Кроме того, мужчины часто путают браваду и мужество. Нора не из тех, кто выставляет мужество напоказ.

Однако какие богатства души достаются тем, кому она сохраняет верность! Она бросает все силы для их защиты и никогда не смиряется с поражением. Даже если умом она видит пороки дела, которому служит, то пожертвует собой ради чести.

Дэвид Колвилл ее погубит.

Нора легонько подула на руку. Эдриан напрягся, но тревога оказалась ложной. Пчелы как будто лениво поднялись в воздух, покружились, рассеялись. Многие вернулись в улей.

Нора примирительно улыбнулась:

— Все дело в терпении. Надо их уговорить.

Эдриан кивнул. У него не было времени ее уговаривать. Обстоятельства дали ему шанс вернуть Нору. Этот шанс исчезнет в тот миг, когда объявится ее братец.

Нора облизнула губы и еще раз подула на пчел. Движение губ, быстрое мелькание языка повернули мысли Эдриана от холодного анализа ситуации к более пылкой стратегии.

Интерлюдия в яблоневом саду указала путь к цели. Эдриан ясно видел, что Нора к нему небезразлична. А еще понимал, что предстоит охота — придется не только заманить ее в свои объятия, но и выманить из скорлупы недоверия, которую она построила вокруг себя.

На руке Норы осталась одна-единственная пчела. Эдриан шагнул к Норе. Она инстинктивно отстранилась, но он, не обращая внимания, провел пальцами по теплой коже руки там, где она выглядывала из рукава. Нора часто и беззвучно дышала, но Эдриан слышал, потому что слушал. Слушал и смотрел, а потому заметил, как дернулся уголок рта, как на щеке появилась тень, потому что Нора закусила щеку изнутри. Шесть лет назад он полностью посвятил себя изучению этого чуда — девушки по имени Леонора Колвилл. Знал каждый ее жест и взгляд, коллекционировал привычки и предпочтения.

Он и теперь их помнил. Знаки, которыми она невольно себя выдавала, были уроками, которые он безупречно выучил. Все это превратится в тайное и несправедливое преимущество в его охоте.

Эдриан пересадил пчелу на свою руку, подул, та взлетела и растаяла в воздухе.

Нора, не отводя глаз, следила за ее полетом, но Эдриан знал, что это притворное внимание. Так она пыталась скрыть свою реакцию на его прикосновение. Но ему надо выбить ее из колеи.

— Глупые создания, правда? — сказал он лишь затем, чтобы она снова посмотрела на него.

— Нет. У меня они вызывают восхищение. Да-да.

— Как так?

Нора ответила ему настороженным взглядом, как будто сомневалась в искренности его интереса. Эдриану эта неуверенность была внове и возмутила, ибо говорила об испытаниях в прошлом, когда ее юная вера в себя подверглась разрушительному влиянию людей, которым не было дела до ее мыслей и чувств.

— Продолжай! — попросил он. — Или ты стала последовательницей Мандевилла и считаешь, что пчелы доказывают, как своекорыстие и грехи могут послужить во благо общества?

Нора рассмеялась:

— О нет. У меня не такой философский взгляд на этот вопрос. Кроме того, в своих стихах Мандевилл клевещет на пчел. Трудолюбие — это ведь христианская добродетель? Они не знают отдыха в исполнении долга. И все же нельзя сказать, что их покорность означает тупость или отсутствие чувств. Если кому-то из них угрожает опасность, на выручку бросаются все. Даже трутни могут вступиться за своих братьев. И я думаю... думаю, что в такой братской поддержке заключена истинная добродетель.

Эдриану хотелось завязать с ней легкий разговор, дать ей возможность расслабиться, но глубинный смысл ее слов задел его за живое.

— Нора, ты ведь не трутень. И на мой взгляд, бездумная верность — это вовсе не добродетель.

Она поджала губы и с секунду смотрела прямо ему в глаза.

— Ты считаешь мою верность бездумной?

Эдриан не стал делать вид, что не понял вопроса.

— Скажи, ты думала, к каким последствиям приведет война? И каковы шансы на победу? Ты взвесила, чем для тебя обернется поддержка отца и брата?

Нора открыла рот, но потом решила не спорить.

— Пойдем, — сказала она. — Отнесем рамку Харрисону.

Довольно политики, подумал Эдриан, выходя следом за ней из хижины. Уговоры на нее не подействуют. Пусть остается при своем мнении, его намерения не изменятся. Норе пока неизвестно, что битва между ними уже началась. Ради победы в ней Эдриан использует все свои ресурсы — интеллектуальные и физические. Ни ее раненые чувства, ни жизнь ее брата не имели значения, если победа сохранит ей жизнь.

Эдриан спасет Нору от ошибок Дэвида, чего бы это ни стоило.