Нора ждала, что Эдриан догонит ее, но он не появился. Она, как привидение, стала бродить по залам, не зная, что делать дальше.

Отвергнув его ласки, она пыталась спасти свою гордость и проучить мужа. Пусть он женился на ней, подарил ей волшебную ночь, но не завоевал ее сердца. Даже если она чувствует к нему склонность, то все равно не уступит чувствам, если это лишит ее самоуважения.

Но, бесцельно бродя по дому, она начала сомневаться в разумности своих поступков. Стоило ли его провоцировать? Дважды ей попадались люди Эдриана, и оба раза при ее появлении их разговоры смолкали. Она видела, что их отношение к ней изменилось. Люди вели себя настороженно и словно чего-то ждали.

Может, вместо споров с Эдрианом ей следовало изобразить из себя взволнованную новобрачную и что-нибудь выведать у него?

В таком беспокойном настроении Нора ушла в свои покои и сняла со стены лютню. С широкого подоконника было очень удобно смотреть на парк, а Нора не могла отделаться от предчувствия, что люди Эдриана надеются вскоре увидеть там нечто важное. Устроившись у окна, она подтянула струны, настроила лютню и заиграла мелодию.

Каждый раз, когда ветер шевелил ветви, она настораживалась, но ее руки не дрогнули ни разу.

Она уже сыграла все свои любимые песни и перешла к менее знакомым мелодиям, когда услышала за спиной голос:

— Это ведь «Старый король сэр Саймон»?

Нора обернулась. В проеме двери стоял лорд Джон.

— Я в восхищении от этой песни.

Рука ее соскользнула. Струны ответили неблагозвучным аккордом.

Лорд Джон не понял намека, огляделся и шагнул в комнату. Когда он захлопнул за собой дверь, Нора насторожилась и отложила лютню.

Он отвесил ей преувеличено любезный поклон.

— Моя дорогая леди, — начал лорд Джон. — Вы пребываете в добром здравии?

Заботливый тон его голоса был так непривычен, что Нора быстро оглядела свой наряд, пытаясь найти причину его беспокойства — может, она ранена или где-то рядом змея?

— Благодарю, я здорова, — холодно отвечала она. — А вы, сэр? У вас все в порядке? — Должно быть, его действительно стукнули по голове, иначе откуда такая любезность?

— У меня? В порядке? О нет. У меня очень нелегко на душе. Такое неожиданное событие! — Он шагнул к Норе навстречу. Она отшатнулась и спрятала руки за спину. К счастью, лорд Джон опустил руки.

— Я чувствую некую ответственность, — снова заговорил он, окидывая ее взглядом, полным раздражения и злобы. Однако, присмотревшись, Нора поняла, что неправильно истолковала этот взгляд. Лорд Джон пытался изобразить вину. — Я чувствую, что вся вина на мне. — Он отвернулся, сунул руку за отворот камзола и принял торжественно-мрачную позу. — Я, так же как лорд Ривенхем, несу ответственность за успех нашей миссии здесь. Таким образом, хотя я лично не принимал в этом никакого участия и даже не знал об этом, мне приходится принять на себя часть вины за ваше несчастье.

Только тут Нора поняла, что он говорит о ее недавней свадьбе. Мимолетно удивившись, она насторожилась.

— Можете не утруждать себя беспокойством, — заявила она. Лорд Джон затеял это представление ради какой-то цели. Вот только Нора не могла представить себе, ради какой, и вообще сомневалась, стоит ли это знать.

То, что мальчишка возомнил себя равным Эдриану по положению в отряде, говорило о его могучем воображении. Что бы ни было у него на уме, скорее всего это такая же ерунда.

— Вы с достоинством переносите этот удар. — Он понизил голос. — Но я хочу, чтобы вы знали, мадам, я готов вас поддержать.

Поддержать — в чем? Его слова содержали намек, который она никак не могла понять.

— Вы очень любезны, — официальным тоном произнесла она. — Доброго дня. Прощайте.

— Но вам нет нужды изображать при мне стойкость! — воскликнул он и снова шагнул к Норе. Ей не хотелось вести себя как пугливой мышке, а потому пришлось позволить ему взять ее за руки. — Видите ли, я вас понимаю. Понимаю, что вы необычайно близки со своим братом.

Нора насторожилась. При чем здесь Дэвид?

— Мне кажется, вам не случалось встречать моего брата, лорд Джон?

— О, к сожалению, нет! Я не имел этого удовольствия. — Лорд Джон явно не понимал, что не стоит сожалеть о том, что незнаком с тем, на кого охотишься. Он сочувственно сжал ее руки. — Но ваш кузен сообщил мне, что вы к нему очень привязаны.

Нора не помнила, чтобы вчера за столом обсуждалась эта тема.

— Значит, вы видели моего кузена перед его отъездом?

Лорд Джон кивнул:

— Несчастный! Как он горевал о том, что не может проститься с вами! С болью говорил, что вы сочтете это предательством.

— О нет, — возразила Нора, — я так вовсе не думаю.

Его небесно-голубые глаза распахнулись.

— Ну разумеется. Я ему так и сказал. «Какое предательство? — сказал я. — Разумеется, она поймет, что вы подчиняетесь тирании, отсылающей вас прочь». Но он все не мог успокоиться, миледи. Он просил меня, и я охотно пообещал, — тут лорд Джон сделал эффектную паузу, чтобы подчеркнуть значение следующих слов, — охранять ваши интересы и заботиться о вас в его отсутствие, как о родной сестре.

Он все еще держал ее за руки, а Нора была так поражена, что не замечала нелепости этого положения. Будь она сейчас в Лондоне, что за историю могла бы она рассказать! Весь двор хохотал бы до слез. Никто из знакомых с этим юнцом не мог вообразить его в роли защитника, и менее всего в роли защитника родной сестры — тридцатилетней богатой вдовушки, которая по указанию семьи перебиралась из одной постели в другую. Знатные особы, разнеженные ее ласками, лучше воспринимали то, что она им нашептывала.

Злословие, фальшивая дружба — самый ходкий товар при дворе. Лорд Джон блистал в этой среде, а Нора этого не умела, а потому ее следующие слова были произнесены слишком равнодушно:

— Вы очень добры.

Лорд Джон уловил ее холодность и заговорил осторожнее:

— Но возможно, я неверно оценил ваше положение?

У Норы голова шла кругом.

— Я начинаю думать, что сама не понимаю своего положения. А как вы его оцениваете, сэр?

— Ну как же, миледи! Я полагаю, что этот брак не соответствует вашей воле. Как может быть иначе, если в первую очередь вы должны следовать долгу по отношению к вашему дорогому брату?

Вопрос явно заключал в себе ловушку, и не одну.

Нора натянуто улыбнулась:

— Вы считаете моего брата преступником, лорд Джон. Спрашивать меня, соблюдаю ли я его интересы, — это вопрос с подвохом.

Он внимательно вглядывался в ее лицо.

— Да, думаю, так и есть. Вы не сочтете за дерзость, если я буду говорить прямо? Я не верю, что вчера за ужином вы планировали свадьбу. Во всяком случае, не с лордом Ривенхемом. Это меняет мой взгляд на все дело. Я начинаю думать, что надо разобраться, кто здесь преступник, а кто — жертва.

К Норе вернулись ее дурные предчувствия, внутри все сжалось.

— О, — тихонько протянула она. Вот уж действительно человек говорит прямо. Этот мальчишка пытается найти в ней союзницу против своего командира, ее нового мужа. Скорее она свяжется с диким кабаном. Тогда она, во всяком случае, сможет хотя бы с какой-то вероятностью предсказать, когда ее союзник на нее бросится.

Нора осторожно высвободила руки.

— Очень благодарна вам за вашу доброту, — сказала она, прошла мимо него и распахнула дверь.

Из нижнего холла донеслись звуки смеха. Один из голосов принадлежал Эдриану.

Лорд Джон побледнел.

— Поговорим позже, — поспешно пробормотал он. — Доброго дня, милая дама. — И он проскочил мимо нее в дверь.

Нора вернулась к окну и снова взяла лютню. Она давно не играла, но пальцы сами помнили, что делать, и заиграли почти без ее участия.

Интересно, что за пакость замышляет этот дурачок? Она ни за что бы ему не доверилась. Но его рассуждения дали всходы в ее разуме. Нора задумалась.

Зачем он говорил с Космо? Может быть, просто понял, что кузен — тоже враг Эдриана? Могли эти двое вместе разработать какой-нибудь план?

А если так, то стоит ли винить лорда Джона за то, что он намекнул ей об этом. Она сестра Дэвида, кузина Космо, оскорбленная невеста. Интересно, в какой из этих ролей кроется причина беспокойства, которое она ощущает при мысли о заговоре против Эдриана?

Если даже лорд Джон считает ее своим естественным союзником, то почему она беспокоится о муже, а не примкнет к его врагам? Дэвид назвал бы ее предательницей.

За спиной раздались шаги. Нора, чтобы не вступать в разговор, заиграла быстрее. Ее беспокойство нарастало и причиняло боль, как рана. Она никак не могла разобраться в себе. Может быть, лорд Джон намеревался выудить из Космо какие-то сведения? Вдруг он задумал перейти на сторону ее брата, чтобы легче было навредить Эдриану? Тогда Дэвид будет винить ее за то, что она не стала поощрять лорда Джона.

«Дэвид, я не могла доверять ему. И Космо — тоже. Как можно было ему верить? Если между нами была действительно заключена помолвка, надо было сообщить мне о ней».

А может, никакой помолвки не было? Может, Космо лгал?

«Тогда я опять же права, подозревая его. А уж лорду Джону я вообще не могла доверять».

За спиной раздался мелодичный аккорд. Пальцы Норы запнулись. Песнь мандолины звучала, как смех, как легкий и яркий контрапункт к гортанным звукам лютни.

Нора оглянулась. Эдриан сидел на стуле, опустив глаза на свои пальцы, которые летали по струнам с невероятной для их размеров грацией.

Светлый локон упал ему на Щеку и струился по ней, как солнечный луч.

Нора отвернулась к окну и сглотнула некстати набежавшие слезы. Должно быть, виною всему недосып, отсюда и эта смешная реакция. Неожиданное венчание в полночь выбьет из колеи любую женщину.

Однако она продолжала играть. Мелодия Эдриана переплеталась с ее собственной. Душу Норы переполняла музыка. Как легко с ним играть! Она все еще помнила — через шесть лет! — как должны импровизировать пальцы, чтобы украсить его очередную вариацию.

Песня словно летала между ними, сплетаясь в нечто большее, чем просто мелодия. Музыка захватила Нору, прогнала тревоги, изменила настроение. Теперь ею овладело восхищение чудесами, которые вытворял Эдриан на струнах своей мандолины, вытворял легко и весело, отчего собственные пальцы забегали быстрее.

Да, такова музыка. Не пустое времяпрепровождение, но сила, проникающая до самого сердца и вызывающая улыбку на губах. Норе казалось, что в ее душе что-то проснулось и отыскало надежду там, где несколько минут назад был только мрак.

Она прикрыла глаза и полностью отдалась мелодии.

Наконец песня закончилась. Нора в последний раз ударила по струнам. Вместе с песней кончилась и ее радость. Нора ладонью успокоила струны.

«Я не предательница. Я не из-за Эдриана не хотела выходить замуж за Космо. Ты велел мне хранить Ходдерби. Издали это было бы невозможно».

Ладонь Эдриана легла на ее руку. Нора смотрела, как переплелись на деке их пальцы.

Как ей простить себя, примириться с собой и с теми чувствами, которые будит в ней его прикосновение? Кажется, будто оживают мечты юности.

— Твой талант никуда не пропал, — заметил Эдриан.

Она не собирается говорить ответных комплиментов, но, с другой стороны, можно сказать и правду:

— Твой тоже.

Эдриан молчал, а Нора боролась с собой. Встать и уйти? Молча ждать продолжения, которое может вновь поставить ее в тупик? Эдриан заговорил раньше, чем она сделала выбор:

— Я не слишком хорошо разбираюсь в вопросах чести, но хотел бы выручить тебя из щекотливой ситуации. Однако пока не вижу способа это сделать.

С губ Норы сорвался вздох. На такое заявление трудно сердиться. А больше ей защищаться нечем.

Эдриан осторожно вынул лютню из рук Норы и вернул на место.

— Зачем тогда ты пришел? — спросила она. — Я ведь не могу пренебречь своей честью, Эдриан.

Он оглянулся и посмотрел на нее задумчивым оценивающим взглядом. Потом подошел к ней сзади так, что она больше его не видела, взял ее руки в свои.

— Я пришел, чтобы сказать тебе кое-что, — шепнул он ей в самое ухо. — Но дорога будет извилистой. Могу я просить тебя проявить снисходительность?

Странная просьба, высказанная столь неуверенным тоном, совсем для него не характерным, не оставила ей выбора. Нора кивнула.

— Земли к западу от ваших, — начал он, согревая дыханием ее ухо, — всегда были моим домом. Благодаря этому я понимаю, что значит для тебя Ходдерби.

Нора опять кивнула. Она в этом никогда не сомневалась.

— А сам я, — продолжал он, — принадлежу этим местам, этому острову, этому королевству. Язык, на котором я говорю с детства, вырос из этой почвы. Кровь моих предков смешана с кровью английских королей.

Нора кивнула еще раз. Феррерсы — более древний род, чем ее семья. Он прислонил лоб к ее Темени и как будто втянул носом ее запах.

— Но пока я придерживался веры своих отцов, веры, которая произросла из этой почвы так же, как цветы и деревья, я не встречал доброго отношения. Нора, в своей собственной стране я был чужаком, хотя не догадывался об этом, пока не попал во Францию. Только на дальних берегах я понял, каково это — принадлежать чему-то или кому-то.

Он рассказывал о своих чувствах за годы жизни во Франции, о которых шесть лет назад ничего не упоминал. Тогда он любил говорить о своем образовании, о достопримечательностях, описывал нравы иностранных дворов и народов, отчего в душе Норы родилась мечта о путешествиях.

Сейчас он говорил о своих чувствах в те годы. Шесть лет назад та молодая ее ипостась не удостаивалась такого доверия. Она прожила эти годы, ни с кем не зная душевной близости. Холодное молчание покойного мужа за столом и в постели камнем давило ей на грудь. И сейчас она, затаив дыхание, с жадностью слушала Эдриана, хотя и знала, что не должна.

— Мне было тогда так хорошо, — продолжал он. — Не стану этого скрывать. Называть свое имя и не видеть в ответ враждебности. Признаваться в своей вере и встречать братское приветствие, а не подозрение и ненависть. Возможно, меня избаловали эти удовольствия, я к ним привык и уже не мог их потерять. Наверное, они испортили меня...

— Нет, — возразила Нора. Она с болью видела, что он сомневается в себе, — нет греха в том, чтобы стремиться к доброму отношению окружающих.

Он приподнял их сплетенные руки и прижал к ее груди — получилась странная, почти молитвенная поза, — а потом быстро поцеловал ее шею.

— Но грех — роптать против недоброго. Верить, что мир должен принимать тебя таким, как ты есть, и обижаться, если он не принимает, — это позиция ребенка, а не мужчины.

— Нет, — прошептала Нора. — Разве ты не понимаешь, Эдриан, что я всегда восхищалась твоей уверенностью и твердостью? Восхищалась тем, что ты не принижаешь себя, не меняешься в угоду другим. Не стремишься понравиться и доставить удовольствие. Но как-то так получалось, что ты все равно нравился и доставлял удовольствие.

— Но я тоже менялся. И в конце концов изменился. Оставим в стороне веру, но ты ведь сама увидела, что я стал другим.

Нора судорожно сглотнула. Это что, завуалированное извинение? За то, что он больше не прежний веселый мальчишка. За его спиной убийства. Он сам это говорил. И с ней он поступил ужасно. Юноша из ее прошлого на это был не способен.

Но разве может она осуждать его за то, что он изменился? Ведь и сама она больше не сумасбродная девчонка, дерзкая и бесстрашная.

Ей не хотелось говорить никаких слов осуждения, но молчать тоже было неловко.

— Волей-неволей мы все меняемся, — вздохнула Нора. — Такова природа вещей: меняйся или умри. Да и время нас не щадит.

Эдриан прижался губами к ее волосам. Большим пальцем он провел по ее ладони. Несколько мгновений они стояли рядом и молчали. Тело Норы было напряжено, как натянутая тетива.

Потом его рука медленно сползла ей на талию, погладила бедро.

— Ты добрая, — шепнул он ей в самое ухо.

«Или просто дурочка». Ей не хотелось от него отрываться. «Я так давно тебя люблю...»

— Но, знаешь, у меня ведь был выбор, — продолжал он. — Я мог остаться за границей. Франция так ласково меня приняла. Вот только... я не мог забыть, какой земле принадлежу.

Нора закусила губу и глубоко вздохнула. Но к чему сдерживаться?

— Наверное, я бы тоже так поступила, я ведь представляю, что значит тоска по дому. Если бы у меня был такой выбор... — Сложись ее жизнь так, что она вдруг оказалась бы в мире, где могут осуществиться все мечты юности, где она смогла бы выбирать любую дорогу, где ее ждали бы приключения и слава... вероятно, она тоже не смогла бы остаться. — Наше место на этой земле.

— Да, — выдохнул Эдриан, — наше место здесь, и все же, когда я вернулся, я почувствовал себя иностранцем. Знаешь, Нора, каково это — вернуться туда, где ты всем чужой? Я сам не мог понять, есть ли у меня причины любить Англию, ведь здесь мне оказали весьма холодный прием.

Да, так и было.

Эдриан невесело хохотнул и провел рукой по ее спине.

— Но мне не стоит все это рассказывать тебе. Ты лучше всех знаешь, каких жертв потребовала от меня моя религия. Тебя это тоже затронуло и, может быть, больнее, чем меня.

Теплые губы Эдриана прикоснулись к ее виску. Простота этого поцелуя затронула очень глубокие струны в душе Норы. У нее ком встал в горле, на глаза набежали слезы. Рука Эдриана сильнее стиснула ее талию. Нора буквально физически чувствовала, чего стоит ему этот рассказ.

Она могла бы что-то сказать в ответ, но боялась, что любые слова ставят под угрозу ее собственное положение.

«Да, мы заплатили высокую цену. Мой отец обошелся со мной жестоко и отдал Тоу, потому что ты лишил меня невинности. Да, ты получил тяжелый урок от моих родственников. И я тоже».

Но ей не было нужды говорить, потому что Эдриан без слов понимал ее мысли. Он прижался щекой к ее щеке, положил ладонь на живот Норы и сказал:

— Будь я другим, будь я послушным сыном Высокой церкви и вообще сыном другого человека, мы не встретили бы никаких преград. У нас уже были бы дети. Крепенький пятилетний малыш, сын...

— Прекрати. — Нора прикрыла глаза. Она не желала об этом думать. Боль не унялась до сих пор. — Это все глупые фантазии. Ты тот, кто ты есть. — Нора никогда не хотела, чтобы Эдриан был другим, даже в пору самых тяжелых испытаний.

Такова правда. Эта мысль, внезапно пришедшая ей в голову, поразила ее. Она почувствовала, что стоит на пороге какого-то решения.

— Теперь ты говоришь, совсем как я. — Эдриан слегка усмехнулся. — Как видно, ты решила не принимать в расчет ничего, кроме очевидных истин.

Нора попыталась обернуться к нему, но Эдриан силой удержал ее на месте.

— Я сам решил следовать только очевидным истинам, — продолжал он. — Потеряв тебя, я увидел, чего стоила мне моя вера, и решил, что большей потери быть не может. И я отвернулся от нее. Я не хотел жить чужаком в своей собственной стране. Но это тоже не далось мне даром. Я потерял тебя, а лишившись веры, лишился и всей семьи. Конечно, были и выгоды. Королева выказывала ко мне благосклонность, придворные передо мной заискивали, но люди моей веры отворачивались от меня с презрением.

Нора часто думала о его семье. В Лондоне она ни разу не видела Эдриана в обществе родственников.

— Я... я тебе сочувствую.

— Не стоит. Не сочувствуй трусости, которой твоя душа никогда не допустит. — Теперь Эдриан сам повернул Нору к себе лицом. — Разве ты не понимаешь? — Он взял в ладони ее лицо. Взгляд его зеленых глаз был необыкновенно серьезен. — Даже знай я во Франции, чем обернется мое возвращение, я все равно приехал бы обратно. Я не смог бы оставить дом. Дом для меня самое важное. А что касается семьи... Я не жалею о потере близких, которые сами меня бросили. Жалею, конечно, но очень мало. Мне известен лишь один человек, который устоял перед лицом испытаний. И этот человек — ты.

Нора онемела. Она с силой прижала ладони к его рукам. Эдриан наклонился. Их губы встретились.

Поцелуй заставил Нору забыть обо всем. Медленные и нежные движения его губ околдовывали ее. Как сладок его вкус! От таких поцелуев и таких слов легко забыть, что он обошелся с ней грубо, силой взял то, что теперь вымаливал лаской.

Куда делся ее страх? Растаял от поцелуев.

Когда их губы оторвались друг от друга, Эдриан прислонил лоб ко лбу Норы, посмотрел ей прямо в глаза и заговорил:

— Ты верна не мне, Нора. Я отлично это понимаю. Но это только укрепляет мои стремления. Ты одна... — Эдриан на мгновение умолк и ласково провел пальцем по ее щеке. — Ты одна, — повторил он, — единственная из всех, кого я знаю, никогда не отступаешься от того, что тебе принадлежит, каких бы мук тебе это ни стоило. И потому я знаю, что не могу ждать от тебя преданности. — Он коснулся ее уха. — Не могу требовать от тебя подчинения и смирения. Я лишь должен постараться удержать тебя и обеспечить твою безопасность. И уберечь, если потребуется, то даже силой, от последствий того, чем я более всего в тебе восхищаюсь.

Нора слушала и удивлялась. Как он смотрел на нее! Как будто она святая!

— Ты слишком хорошо думаешь обо мне. — Скоро он отрезвеет.

Эдриан слабо улыбнулся:

— Нет, это ты думаешь о себе слишком плохо.

В душе Норы родилось какое-то новое, юное чувство. Наверное, гордость за себя. Это чувство словно говорило: «Да, я такая». Как приятно было ощутить, что он восхищается тем, что другие в ней осуждали, считая это упрямством, тщеславием, своеволием.

Эдриан положил ладонь ей на грудь и снова поцеловал. Но это движение показалось Норе жестом собственника, и она насторожилась.

Согласиться с его взглядами на ее личность означало признать, что Эдриан пытается управлять ею из милосердия и любви, и, признавая эти мотивы, следовало подчиниться его воле.

Она с усилием оторвалась от его губ.

— Я не хочу, чтобы ты хвалил меня, прошептала она. — Если твоя цель — доброта, то научи, как ненавидеть тебя.

— Но сейчас моя цель вовсе не доброта. И ты об этом прекрасно знаешь. — Он привлек ее к себе. Сквозь ткань пальцы нащупали сосок. Нору окатило теплой волной. Так чувствует себя человек в лихорадке — мир пульсирует и плывет в сладком мареве, сил на сопротивление нет. Эдриан коснулся губами ее горла. Нора прикрыла глаза. В ушах стучало. Она слышала свое частое дыхание. Между ног разливался жар. — Я обещал себе, что оставлю тебя в покое, по крайней мере до ночи.

Норе в ее сладком оцепенении показалось, что хуже он ничего не мог придумать. Рука Эдриана соскользнула с ее груди, однако Нора не собиралась отступать. Ее рука спустилась ему на живот, потом ниже, нащупала его напряженный стержень. Эдриан окаменел.

— Значит, хочешь оставить меня в покое?

Эдриан тихонько рассмеялся. Его дыхание согрело ей шею.

— Как видишь, любимая, не все зависит от меня.

Его слова показались ей особенно утонченной лаской. Нора вцепилась в его плечи и потянула на себя. Эдриан удерживал ее за талию, а потому она рассчитывала, что он не позволит ей больно удариться об пол. Эдриан молча и очень ловко опустился следом за ней, сдернул платье с плеча и впился жадным поцелуем. На веранде было тесно, голые стены были украшены лишь инструментами, красное дерево которых поблескивало на солнце. Грубые плиты пола мало походили на ложе любви, голоса в холле мешали Норе вообразить себя в романтической беседке. Но когда Эдриан положил руку на внутреннюю поверхность бедра и раздвинул ей ноги, все другое исчезло. Ничего более восхитительного нельзя было представить: потоки неяркого солнца, прохладный осенний воздух, музыкальные инструменты над головой, и мужчина, целующий ее так, словно его поцелуи — это молитва, сама Нора — его религия, а их слияние — таинство.

— Пойдем, — шепнул он. — Пойдем в спальню.

В тишине спальни Эдриан быстро раздел ее, удивляясь про себя, что не встречает сопротивления. Они стояли у кровати друг против друга. Эдриан поворачивал ее и разглядывал со всех сторон: бледная кожа, полные груди с заостренными сосками, тонкая талия, переходящая в широкие бедра. Именно за них и возьмется Эдриан, когда будет опускать ее на постель. Такое тело могло вдохновить скрипичного мастера, его гармоничные изгибы рождали сладкую дрожь.

Но когда он отступил назад, чтобы лучше разглядеть ее, то с удивлением заметил, как плотно сжаты ее колени и как горят от смущения щеки.

Нора потянулась к смятому платью, но Эдриан поймал ее кисть. Нора застыла.

— Я... я не привыкла... сейчас светло... это неприлично, — чуть слышно выговорила она придушенным голосом.

Эдриан отпустил ее кисть и заправил ей за ухо выбившийся локон.

— Нора, что в этом неприличного? — Он провел рукой по чистой коже ее плеча, по тяжелой, полной груди, коснулся отвердевшего соска. Вид ее обнаженного тела разжигал в нем такой мощный, первобытный огонь, что, когда он опустил руку ей на талию, пальцы его задрожали. — Вот ты какая. Если показать себя — это грех, но грех именно в соблазне, ибо каждый мужчина должен желать тебя в своем сердце.

— Очень лестно, — пробормотала Нора, стараясь принять легкий тон, но голос ее не слушался. Тем не менее Эдриан улыбнулся:

— Я покажу тебе, что такое лесть. — И он опустился перед ней на колени, вдохнул аромат ее кожи, положил ладонь на круглый живот, укрыв его от края волос до пупка, и приложился к нему губами, отчего Нора вскрикнула.

Казалось, этот звук снял с него некое заклятие. У Эдриана как будто раскрылись глаза. Он ложился в постель со многими женщинами, и все у него получалось отлично — оба вставали удовлетворенными. Но с Норой его связывала не одна лишь постель. Желание, которое им владело, искало не только физического удовлетворения. Его жажда требовала, чтобы он познал ее до самого дна, распахнул тело и душу, чтобы она никогда больше не смогла вернуть себе самообладание, закрыться от него, чтобы она забыла, забыла навсегда, что ее тело когда-то принадлежало кому-то другому, не ему.

Желание это было совсем не невинным. Слишком много в нем было агрессии, чтобы Эдриан мог ему довериться. Однако другой любви он не знал, и, возможно, именно это чувство лежало в самой природе любви, ибо в настоящей любви нет ни приятности, ни благодушия. По прошествии шести лет он снова постиг, почему поэты так часто ставят в один ряд любовь и кровопролитие, ведь он сам раскроил бы череп любому, кто посмеет встать между ним и Норой.

Он снова стал целовать ее живот, на сей раз неспешно, и по напряжению ее мускулов понимал, как ее это возбуждает. Пальцы Норы бродили в его волосах. Эдриан слегка подтолкнул ее к кровати. Она мягко опустилась на постель, но не разжала пальцев, словно инстинктивно сопротивляясь неизбежному, ведь наслаждение, которое он умел ей доставить, было мощным оружием в борьбе за ее сердце.

Эдриан взял ее руки и высвободил из своих волос, быстро поцеловал в губы, легко, но твердо подтолкнул назад и плечом раздвинул ей ноги. Теперь Нора лежала, полностью открытая его взглядам.

— Я... мне это не нравится, — нервно пробормотала она, но не сдвинула ноги. Ее женская суть раскрылась перед Эдрианом, как нежная раковина, как экзотический цветок, розовый и влажный. Она вздрогнула от нежного прикосновения, попробовала сдвинуться назад, но Эдриан удержал ее властной рукой и поцеловал внутреннюю сторону бедра, чувствуя почти животное удовлетворение оттого, как задрожала ее плоть.

— Будет нравиться. Я тебя научу, — прохрипел он, подсунул ладони под ее ягодицы, приподнял бедра навстречу своим поцелуям и припал губами к ее лону. Нора застонала, потом, словно одергивая себя, шепнула:

— Тебе не нужно...

Пусть она так думает. Пусть не сознает, как ее судорожное дыхание, инстинктивное движение бедер, подрагивание нежной раковины под его губами удовлетворяло голод сидевшего в нем темного создания, которое жаждало ее податливости, преданности, вечной, безусловной, непоколебимой покорности. Видит Бог, темная сила в его душе жаждала получить Нору любой ценой, даже ценой ее уважения. За момент полного обладания ею, обладания во всех смыслах и всеми способами он готов был отдать все на свете.

Бедра Норы обхватили его плечи, побуждая подняться выше. Эдриан подчинился, на пути вверх касаясь ее живота, груди, и, наконец, задержался на твердом бугорке соска, взял его в рот и ласкал, пока Нора не начала извиваться от наслаждения. Но теперь у нее была цель, и она двигалась до тех пор, пока ее распаленное лоно не прикоснулось к его окаменевшему стержню.

Их глаза встретились. Эдриан решил, что пока Нора слишком хорошо владеет собой, а ему хотелось, чтобы она металась, как в лихорадке, краснела и содрогалась от страсти.

Но ее рука решительно направила его к цели, резким движением он проник в заветную щелку и теперь сам забыл все на свете.