С того мгновения, как Марвик появился в дверях кабинета, у Оливии было такое чувство, будто окружающий мир вихрем завертелся вокруг нее. От испытанного потрясения она едва не упала с лестницы. Но, прежде чем она успела испытать чувство триумфа – наконец-то он вышел из своих покоев! – самый худший из ее страхов сообщил ей: герцог видит ее насквозь.

Так ли? Сидя за столом, она пыталась понять его. Его вопросы были испытующими, язвительными. Оливия чувствовала себя теннисисткой, неожиданно встретившейся на корте с умелым игроком. Были ли его подозрения основаны на каких-то фактах? Выдала ли она себя чем-то? Или всему причина – чрезмерно расхваливающие ее рекомендации Аманды?

Самым волнующим было растущее чувство того, что она имеет дело вовсе не с тем человеком, которого узнала за последние недели. Каким-то образом за время спуска со второго этажа на первый он из безумца превратился в лорда. На нем был хорошо сшитый костюм, его подстриженные и уложенные волосы (должно быть, Викерз все-таки привел их в порядок) теперь обрамляли глаза и лицо и подчеркивали безжалостные углы сухопарой фигуры. Каждый вопрос герцога свидетельствовал о полной силе и возрожденной мощи человека, которого до этого Оливия видела лишь мгновения: землевладельца, политика, потомка непрерывающегося аристократического рода, привыкшего к беспрекословному подчинению подданных. Понадобилась вся ее смекалка для того, чтобы уклоняться от него, сопротивляться и давать ему отпор.

А потом он одной чертой разрушил все ее усилия: «Вы можете собой гордиться», – сказал Марвик, даже не попытавшись скрыть смысл этих слов под вуалью цинизма или сарказма.

Возможно, герцог прав. Он спустился вниз благодаря ей. Она помогла ему. И этим можно гордиться.

И все же стыд, как горечь желчи в горле, не дал Оливии ответить: какое бы торжество ни испытывала она из-за возрождения герцога, оно улетучивалось, когда она вспоминала, что это возрождение стало возможным благодаря обману и воровству, которые вмиг прогонят удивление и нескрываемое уважение, появившиеся на его лице.

Эти переживания бурлили в ней, мешали думать, так что, когда он обошел вокруг стола и направился к ней, она до последнего мгновения не понимала, что он намерен делать, и осознала это, лишь когда герцог схватил ее за талию и привлек к себе для поцелуя.

У него такие горячие губы. Такие же умелые, как и все в нем обновленном. Он приоткрыл ее губы, и она ощутила вкус его языка, испытывая стихийное потрясение, пробравшее ее до костей. Прерывистое дыхание Оливии наполнило легкие его ароматом, запахом мыла, благоухающим лавром и свежей лимонной цедрой, которым он мыл свои волосы. Свою кожу. Солоноватую, пахнущую мускусом.

Герцог положил ладонь ей на поясницу, чтобы удержать Оливию своей сильной рукой, когда ее колени стали подгибаться.

Вскрикнув, Оливия отвернулась в сторону и вскрикнула снова, когда его губы нашли ее ухо, пробежали по его краю, пососали мочку.

– Погодите… – задыхаясь, промолвила она. – Я не… – Это не поможет. Не надо это повторять. Она так решила. Но его губы нашли уголок за ее ухом, прикоснулись к нему, и все ее тело содрогнулось. Она напряглась и попыталась вырваться из его объятий. – Не надо этого делать! Я уже уходила!

Марвик стоял напротив нее, приоткрыв пухлые губы. Оливия слышала его дыхание; его длинные, элегантные руки согнулись у нее по бокам. Очередная горячая волна пробежала по Оливии, когда она поняла – помоги ей, господи! – что эти руки только что обнимали ее.

– Что вы имеете в виду? – медленно спросил он.

К чему эта уловка?

– Не надо обращать меня в бегство, – сказала Оливия. Ее руки тряслись, и она вцепилась ими в юбку. – Хотя это вы пришли сюда. Я ухожу. – Она повернулась.

Он взял ее за локоть и повернул к себе.

– Обращать вас в бегство? – Его улыбка была сначала недоверчивой, а затем… восхищенной. – Вы считаете, что я пытался прогнать вас? – Подняв руку, он поправил очки у нее на носу. – Посмотрите внимательнее, – пробормотал Марвик. – Или вы уж совсем слепая.

Он стал опять привлекать ее к себе. Миллиметр за миллиметром она приближалась к нему. И Оливия позволяла герцогу делать это, так как было что-то в выражении его лица… Разве кто-то когда-то смотрел на нее так? Словно ее лицо заколдовано и действует на него гипнотически, а он изображает из себя готовую сдаться, зачарованную жертву. Его глаза – океаны, в которых она потерялась…

Их губы встретились снова. Оливия не двигалась. Не дышала. Его рот осторожно прижался к ее губам. Она ничего не понимала. Если он не пытается обратить ее в бегство, то…

Он целует ее просто потому, что ему этого хочется.

Внезапно все стало ясным и понятным. Ее глаза медленно закрылись. Рука легла ему на затылок, на коротко состриженные, но по-прежнему такие мягкие волосы, и она ощутила очертания его черепа – мощного, плавно изгибающегося. Его рот приоткрылся, и ее – тоже. Их языки встретились. Герцог был высоким, и их тела подходили друг другу так, словно были созданы друг для друга. Его рука поглаживала ее талию, и можно было подумать, что она что-то отпирает в ней; давление его губ стало слабее, они задвигались, когда Оливия прижалась к нему.

В то мгновение, когда струна, фальшиво звучавшая до этого мига, попала в ноту и присоединилась к хору, когда в воздухе завибрировала чистота, когда ее губы отдались его губам, ее тело настроилось на один лад с его телом. Оливия не понимала этого до самого последнего мгновения, ведь поцелуй длился и длился, открывая перед ней целый мир новых ощущений, когда она поняла, что чувство справедливости может в ней петь, а чистое чувство совершенства может вибрировать в ее крови, доводить ее до кипения.

Это желание. До сих пор оно проявлялось лишь в симптомах. Но сейчас она ощутила всю силу этой болезни, лечение от которой находится в его губах. Его губы, его язык казались ей единым и очень горячим целым – тем, чего так жаждало ее тело… что было ему нужно.

– О!

Резкий вскрик вернул Оливию к действительности. Отпрянув назад, она повернулась и увидела Полли, поспешно закрывающую дверь.

– О! – Оливия почувствовала, как восклицание проникает сквозь ее пальцы, и только в этот миг поняла, что зажимает губы рукой. – О! – Она испуганно посмотрела на герцога.

На лице Марвика промелькнула озорная усмешка.

– О! – добавил он.

Здравый смысл, уколов Оливию, вернул ей рассудок, заставил выпрямиться и окрепнуть ослабшие конечности. Она прищурилась.

Герцог – вызывающий и бесстыдный – прислонился спиной к письменному столу.

– Найдите нового нанимателя. – Он пожал плечами. – Или, если мне так повезло, не делайте этого.

Сдавленно шикнув, Оливия убежала.

Выскочив в коридор и захлопнув за собой дверь, она прислонилась к стене. Ее ноги опять ослабели. Она устремила невидящий взор на доспехи, стоящие напротив. Господи! Как такое могло случиться? Он поцеловал ее! А она повела себя как распутная женщина!

И вдруг на ее лице появилась странная улыбка – глупая и удивленная. Она вела себя как распутная женщина. Кто бы мог подумать?!

Оливия заставила себя нахмуриться. Нечем тут гордиться!

Мать всегда говорила, что страсть превращает человека в глупца, однако Оливия никогда не верила ей… до сих пор. Потому что в кабинете раздался какой-то шум, скрип половиц приблизился к двери, и ей оставалось только стоять на месте, ожидая выхода герцога, чтобы узнать, что он может сделать дальше… и что она может сделать, что может узнать о себе, о чем никогда даже не подозревала.

Вместо этого Оливия, подобрав юбки, побежала по коридору, но возле лестницы она была вынуждена остановиться. Около стойки перил, скрестив руки на груди и приподняв брови, стояла Полли.

Оливия оцепенела от унижения. Господи! После всех ее суровых нотаций о достойном поведении – застать ее в объятиях Марвика…

– Вы ведь сегодня полдня работаете, да? – Полли ухмыльнулась. – Может, мне стоит выйти вместе с вами?

Оливия молча покачала головой. Она не брала выходных. К чему выходить из дома, рискуя быть замеченной?

Полли укоризненно прищелкнула языком.

– Сегодня утром я слышала, как Джонз говорил, что хочет попросить вас принести с рынка всякие там модные продукты.

«Ни к чему подслушивать!», – пронеслось в голове у Оливии. Но она промолчала, крепко сжав губы. Как она может делать такие заявления после того, что видела Полли? Боже, Полли всем все расскажет!

«Это не важно», – сказала себе Оливия. Через неделю она покинет этот дом. Он ведь вышел из своих покоев, верно? Стало быть, раньше, чем через неделю.

Ей хотелось провалиться сквозь землю.

– Ну, что скажете? – Дьявольская улыбка на губах Полли говорила о том, какое удовольствие доставляет ей эта ситуация и насколько ей наплевать, если придется рассказать об этом всем.

Оливия откашлялась.

– Да. – Ее голос дрогнул. – Это верно. – Для того, чтобы на кухне не появлялись воры, Джонз предложил, чтобы Оливия покупала дорогие и редкие продукты и относила их прямо кухарке, которая из-за больного колена не могла ходить на базар сама. – Но я не думаю…

Полли посмотрела через ее плечо.

– А вот и его светлость! – проговорила она. – Я опять помешала, да? Поэтому вы не можете пойти?

Оливия судорожно вздохнула.

– Хорошо, договорились. – Возможно, ей удастся купить молчание Полли с помощью унции-другой шафрана.

* * *

В солнечный полдень площадь Пиккадилли была заполнена омнибусами, кричащими извозчиками, мальчишками-посыльными, спешащими куда-то с пакетами, и нетерпеливыми джентльменами, пребывающими в уверенности, что все должны разбежаться с дороги при виде их нервных чистокровных лошадей. Казалось, весь город вышел развлечься, даже проходы универмага «У Суона и Эдгара» были загружены людьми.

Оливии понадобилось десять минут, чтобы, говоря очень резким голосом, привлечь внимание молодой продавщицы. Казалось, продавщица весьма недовольна тем, что у нее делают такую важную, ценой почти в целое состояние, покупку специй: кардамон, цейлонскую корицу, сушеную шелуху мускатного ореха, шафран и белый перец. Покупки были упакованы, а Оливия ждала, что Полли скажет что-нибудь, хитро намекнет на то, чего хочет за молчание.

Однако Полли не проявляла к происходящему никакого интереса. Опершись локтями о прилавок, она глазела на толпу, с нескрываемым любопытством глядя на светских дам и спешащих мам из буржуазной среды, шумные чада которых ссорились и гонялись друг за другом в целом море юбок.

Когда они вышли из универмага, Оливия направилась на стоянку кебов, но Полли придержала ее за локоть.

– Почему бы нам не прогуляться? – предложила она. – У нас ведь еще есть время? Да и идти до Сент-Джеймса недалеко.

Оливия не очень ей доверяла – уж слишком часто они скрещивали клинки. Но на улице Полли казалась немного другой – гораздо моложе и не такой кислой. При естественном освещении ее оливковая кожа покрылась румянцем и, казалось, излучала сияние, какое часто можно увидеть на личиках маленьких детей. И свет в ее янтарных глазах, похоже, свидетельствовал не об алчности или расчете, а о каком-то томлении.

Наверное, Полли заметила нерешительность Оливии.

– Мне просто не хочется сразу идти домой, – тихо проговорила она.

Внезапно Оливия вспомнила, как Викерз прижал ее спиной к стене в коридоре.

– Лакей все еще пристает к тебе? – поинтересовалась она. – Я говорила с ним, но…

– Дело не в этом, – ответила Полли. – Просто на улице так хорошо, но скоро все изменится. Я не люблю зиму.

Конечно, прогуливаться по улице рискованно, однако риск не слишком велик. На тротуарах полно людей, к тому же Оливия надела шляпку, чтобы прикрыть рыжие волосы. Она чувствовала, что проезжающий в экипаже человек едва ли заметит ее.

Пожав плечами и кивнув, Оливия свернула с Риджент-стрит в парк.

На лугу молочницы продавали парное молоко по пенни за пинту. Оливия купила две кружки молока, приправленного мускатным орехом и корицей. Полли взяла напрокат клетчатое одеяло, чтобы расстелить его на траве. После недолгого замешательства Оливия поставила пакеты с покупками на землю и села рядом с Полли.

Оливия не сидела, развалившись, с тех пор как впервые надела корсет. Ее мать родом из сельских районов Кента, и она делала все, чтобы дать дочери лучшее – точнее, все, что она считала лучшим. «Лондонские леди так себя не ведут», – это была одна из ее любимых присказок. Как они разочаровали бы ее сейчас! Потому что вокруг них на таких же одеялах валялись другие девушки, наслаждаясь свободным временем. И еще травой. К приятному удивлению Оливии, сидеть на траве оказалось весьма удобно.

А вот долго молчать – не очень. Попивая молоко, Оливия чувствовала, что терпение опять на исходе, и ждала, что будет дальше.

Наконец темой для дальнейшего разговора стала одежда проходящих мимо людей – у кого-то роскошная, у кого-то – довольно скромная.

– Красивое платье, – сказала Полли, указывая на леди в шелковом платье цвета бронзы. – Но слишком яркое для дневного света, вы не находите?

– Да, ярковато… – Мысли Оливии понеслись прочь. «Найдите себе новое место», – сказал он. Не зашифровано ли в этих словах сообщение: «Я тебя изнасилую, если ты останешься»? И почему при мысли об этом у нее как-то странно подводит живот? Она должна быть в ужасе.

– Посмотрите на облака, – сказала Полли.

Оливия подняла глаза вверх. Там, высоко в небе, все было совсем не похоже на обычную лондонскую картину: небосвод чист и ярок, а облачка напоминают пышные пуховки ослепительно белого цвета.

– Можно подумать, мы в тропиках, – улыбнулась Оливия. Если только не обращать внимания на свежесть воздуха и не осматривать парк – такой английский с его аккуратно подстриженными кустами.

Полли прилегла, опираясь на локоть. Через мгновение, чувствуя себя этакой сорвиголовой, Оливия сделала то же самое. Она практически лежала у всех на глазах!

Легкая прохлада освежала, солнце приятно согревало лица.

– У меня появятся веснушки, – пробормотала Оливия, глубже натягивая шляпу на голову.

Полли загородила глаза рукой, чтобы недовольно посмотреть на экономку.

– Мэм, это молоко пролили давным-давно.

Поняв смысл ее замечания, Оливия рассмеялась.

– Верно, – сказала она.

Молчание между ними стало не таким напряженным. Полли опять подняла глаза к небу и забылась, наблюдая за представлением, которое наверху устраивали небеса. Оливия закрыла глаза. Когда последний раз она позволяла себе побездельничать? Она помнила, что такое бывало, когда она служила у Элизабет, но это было так давно и далеко, как картинка из давнишнего сна.

Герцог поцеловал экономку. И ей это понравилось. Как она может чувствовать себя такой расслабленной после такого?

– Можно кое-что у вас спросить?

Оливия сразу напряглась и открыла глаза.

– Конечно, – сказала она.

Полли придвинулась к ней так близко, что их плечи касались друг друга.

– У вас были какие-то особые отношения с его светлостью? Я имею в виду до сегодняшнего дня?

– Нет, разумеется. А почему ты так решила?

Полли пожала плечами.

– Он стал совсем другим с тех пор, как в доме появились вы. Вот я и решила, что, возможно, есть причина, заставляющая его прислушиваться к вам.

– Ты ошибаешься, – ответила Оливия. – Я никогда… – Должно быть, она стала пунцовой, как вишня. – Он просто поправляется, – резко добавила она. – И из-за этого… немного не в себе, что и объясняет увиденное тобой. Но прежде подобного никогда не было. – И она горячо добавила: – И никогда не будет!

Полли скривила гримасу.

– А он об этом знает?

Оливия села. Она не могла дольше оставаться под прицелом этого ищущего взгляда.

– Знает, конечно!

«Найдите нового нанимателя… Или, если мне так повезло, не делайте этого».

Она с трудом сглотнула. Его намерения несущественные. Теперь, когда он вышел из своей комнаты, дело всего нескольких дней – или даже часов – найти то, что ей нужно, и убежать, не будучи замеченной.

Полли не сводила с нее глаз.

– Вы его не любите, да?

Оливия выдохнула. Святой господь, какой идиоткой бы она была, если бы полюбила Марвика! Да, она испытывала тщеславное удовольствие, чувствуя свою причастность к выздоровлению когда-то великого человека. Но на этом ее интересы заканчивались. У нее здесь одно дело. Она не может себе позволить отвлекаться на дурацкие чувства.

К тому же, как бы там ни было, он ничуть не похож на обычного ухажера. Герцог, да еще и сумасшедший – выздоравливающий благодаря ей, но это не важно. И не просто герцог или безумец, а человек влиятельный, человек, в сердце которого пылала такая ярость, что оно имело полное право превратится в пепел. Человек, который в приступе хандры поглаживает свой пистолет.

– Влюбиться в него значило бы для меня превратиться в самую большую дуру, когда-либо жившую на свете, – сказала Оливия. – Но, уверяю тебя, я не дура.

Вздохнув, Полли села.

– Вам известно, сколько служанок влюблялись в своих господ? И далеко не все из них – дуры. Но мне ни к чему рассказывать вам, где все они теперь.

Оливия нахмурилась.

– Где же? – спросила она.

– На углах улиц.

– О! – Оливия зарделась. – Конечно.

– Это всегда приводит только к гибели, – более приветливым тоном добавила Полли.

Неужели она пытается утешить экономку? Оливию это тронуло.

– Разумеется. Но, Полли, ты не должна неправильно… понимать то, что увидела. И я была бы тебе признательна, если бы ты никому не говорила об этом…

– Ох, да об этом все уже судачат.

Оливия уставилась на нее.

– Ты шутишь?

Прислуга считает ее соблазнительницей?

Полли пожала плечами.

– Но вы же постоянно ходили в его покои.

Какой ужас! Оливия едва сдерживала непонятное желание расхохотаться. Она всегда была слишком неловкой, слишком высокой и (надо уж в этом признаться) слишком резкой, чтобы ее ошибочно принимали за соблазнительницу.

– Я его экономка, – заметила она.

Полли фыркнула.

– Миссис Райт старалась держаться подальше от его комнат.

– Что ж, ничего хорошего в этом нет. Я просто… – Оливия замолчала. Какое объяснение она может придумать своему поведению с Марвиком, если она буквально преследовала его? Ведь правда в этом случае не поможет: «Мне нужно выманить герцога из его покоев, чтобы обыскать их».

Хотя, возможно, ей не следует лгать. Внезапно ее осенило:

– Он просто нравится мне. – К ее удивлению, это правда, пусть и довольно дурацкая.

Так что не стоит ругать Полли за то, что та расхохоталась.

– Он вам нравится? Ха-ха-ха!

Ее смех был настолько резок, что привлек к себе взгляды нескольких прохожих. Оливия, залившись краской, ждала.

– Он не так уж плох, – сказала она. Да, конечно, он немного странен и меланхоличен, зато очень эрудирован и обладает особым, сдержанным чувством юмора. Наверняка до смерти его жены и раскрытия ее измен он был великолепен.

Охнув, Полли помахала руками перед ее глазами.

– О да, наверняка, – сказала она. – Что за ерунда! Влюбиться в него – отлично, на вид он не так уж плох. Бояться его – почему бы и нет? Но сказать о том, что этот человек вам нравится?! Он же сделан изо льда.

Оливия упрямо нахмурилась.

– Полагаю, мне нравятся жертвы несправедливости, – заявила она.

– Жертва несправедливости?! Герцог? Может, ему потребуется еще одна карета с четверкой лошадей или еще один дом в провинции, прежде чем вы вознесете его на самую вершину?

Покачав головой, Оливия снова прилегла. То же самое сделала Полли.

В наступившей паузе Оливия представила, что тема для разговора иссякла, и обрадовалась этому. Правда, ее слегка познабливало, словно она прикоснулась к чему-то, что могло ее убить. Надо скорее заканчивать с этим делом. Влюбиться в герцога! Вот была бы катастрофа!

Как-то ее мать полюбила мужчину, занимавшего гораздо более высокое общественное положение, чем она. Она любила Бертрама, отдала ему все. И взгляните, до чего ее это довело! О нет, Оливия не будет обвинять маму за то, что та полюбила джентльмена, не состоя с ним в браке. Жители деревни Алленз-Энд часто так развлекались в свободное время. Оливия не интересовалась их моральными принципами, порождавшими только злость и недоброту. Но уж если влюбиться, то лучше выбрать человека, способного на добро.

– Я жду, – заметила Полли. – Мне просто ужасно хочется знать, как это герцог может стать жертвой несправедливости.

Оливия почувствовала легкое раздражение. Классовый снобизм так и метался по обе стороны границы между ними.

– Не обязательно быть нищим, чтобы чувствовать себя несчастным, – заметила она. – Вот, например, моя бывшая нанимательница…

– Виконтесса?

– Нет, Эли… – Она прикусила губу, испугавшись, как близка была к тому, чтобы произнести имя Элизабет.

Вероятно, ей не стоило больше ложиться – это плохая идея. Снова сев, Оливия стряхнула с рукава прилипшие к нему травинки.

– Да, – сказала она. – Виконтесса Риптон.

Полли, не шевелясь, с любопытством смотрела на нее.

– Многие знатные люди испытывали к вам симпатию, да?

Оливия вздохнула. До замужества Аманда тоже была чем-то вроде жертвы несправедливости, хотя Полли и не знала этих подробностей.

– Богатство не имеет отношения к духовному состоянию, – промолвила она. – Я испытываю симпатию к любому, кто чувствует себя одиноким в мире, обманутым, лишенным друзей.

– Что ж, это очень благородно с вашей стороны, – проворчала Полли. – Очень по-христиански. Только вам стоит обратить внимание, что некоторые из этих потерянных душ заслуживают того, что получили.

– Ты полагаешь, что герцог заслуживает своего несчастья?

– Мне не на что пожаловаться, мне он ничего плохого не сделал, – сказала Полли. – Но, кажется, он слишком сильно скорбит по леди, которая была холодна, как январский лед.

– А какой она была? – медленно спросила Оливия. – Я имею в виду герцогиню.

Полли поморщилась.

– Нет, это дорога, по которой я вам идти не помогу.

Оливия почувствовала, что невольно краснеет, и это смутило ее.

– Я спрашиваю не об этом.

Полли отвернулась; по изгибу ее щеки было видно, как она молода.

– У вас мягкое сердце, – пробормотала она. – Думаю, все это ерунда. Лучше о себе побеспокойтесь.

Оливия только сейчас поняла, как глупо выглядит, тревожась о богачах, которым не знакомы самые простые проблемы – где каждый день взять хлеба, и выплатят ли в этом месяце ренту.

– Я же не тоскую по нему, – сказала она. – Ты права: его проблемы – это не вопросы жизни и смерти. – Нет… фактически нет. Но она помнила, как он поглаживал свой пистолет. – Дело просто в том, что он… он – человек, и даже если его страдания… другого уровня, они все равно не так уж отличаются от страданий прочих людей.

– Придется мне поверить вам на слово, что он вообще страдает, – вымолвила Полли.

Неужели Оливия – единственный человек в Англии, понимающий, что у Марвика тоже есть сердце?

Святые небеса! Может ли быть, она с таким трудом выживала и выбиралась из сложных жизненных ситуаций, чтобы сейчас погибнуть от женской глупости? Да еще ради Марвика?

– Я не люблю его, – безучастно промолвила она.

– Ничего другого я не скажу. – Полли помедлила. – Но в ответ я хочу получить одну услугу, мэм.

Оливия фыркнула.

– Ну разумеется, – сказала она.

* * *

Путешествие герцога на первый этаж вызвало большое волнение среди прислуги. Следующие два дня Марвик свободно бродил по дому – доходило даже до того, что он сам открывал свежую корреспонденцию и отправлял ответы на нее (это – по словам швейцара, который понятия не имел об осторожности). Что дальше? В комнатах прислуги стоял гомон. Выйдет ли герцог из дома?

Оливия не была так оживлена. С безопасного расстояния, подальше от глаз Марвика, она следила за его расписанием. К сожалению, оно было непредсказуемо. Он мог закрыться в кабинете на десять или двадцать минут, а затем снова принимался бродить по дому. А мог выйти из своих покоев лишь для того, чтобы походить по коридору. Так где же возможность проскользнуть в его комнату, не будучи замеченной?

На третий день Оливия успокоилась и отправилась в его покои вместе с горничными, когда они пошли туда для ежедневной уборки. Настроение у служанок было мрачное: за завтраком Джонз предупредил их, чтобы они не ждали каникул в этом году, так как его светлость все еще идет на поправку. Потом Викерз усугубил ситуацию еще больше, сердито бормоча что-то про ухажера Полли, которого Оливия прошлым вечером пригласила на чай, утверждая, что он ее дальний родственник. Увы, это была цена молчания Полли.

Наверху Марвика не было, но в присутствии горничных, которые тщательно прибирались в его покоях, Оливия могла всего лишь быстро просмотреть бумаги на книжной полке, однако ни одна из них не оказалась ей полезна. Хуже того, Дорис обратила внимание на ее интерес к ним.

– Он не разрешил нам убирать это отсюда, мэм, – сказала она.

Оливия отдернула руку.

– Да? Что ж, тогда не буду их трогать.

– Я пыталась их убрать. – Дорис явно гордилась и дивилась собственным усилиям. – Я понесла их в сундук, куда он складывал все остальные бумаги. – Она кивнула на сундук, стоящий у изножья кровати. – Но он велел мне оставить их на месте и никогда не прикасаться к ним.

Чувствуя, что сердце забилось быстрее, Оливия осмотрела сундук. Он был заперт на висячий замок, казавшийся намного прочнее того, что запирал ящик стола в кабинете.

– Понятно, – кивнула она. – Что ж, мы должны уважать его желания.

Ночью она не спала до трех часов. Чтобы заглянуть в сундук, понадобится взломать замок, а для этого, в свою очередь, ей придется несколько минут пробыть в одиночестве в его спальне. После этого она должна будет сразу покинуть дом, так как скрыть следы этого преступления не удастся.

На четвертый день Оливия проснулась, совершенно изнервничавшись, так как она решила действовать. Марвик ушел в свой кабинет в четверть одиннадцатого. Она трижды прошла мимо двери, но та оставалась закрытой, и Оливия осмелела. Или окончательно впала в отчаяние. Или и то, и другое. Она быстро поднялась по главной лестнице в верхний холл.

В коридоре она помедлила еще одно последнее мгновение, понимая, как неистово бьется ее сердце, как плохо она подготовлена ко всем этим интригам, и как ей не хочется предавать герцога.

Оливия прикоснулась к губам, вспоминая, как он смотрел на нее, прежде чем поцеловать. «Вы заслужили себе доброе имя, – сказал он ей. – У вас есть причина гордиться собой».

Сжав руку в кулак, Оливия заставила себя думать о маленьком коттедже. Вьющийся плющ на стенах, горящая в окне лампа. Место, где можно осесть. Чувство укорененности, весенний сад. Безопасность.

Даже если она будет честна с Марвиком, он никогда не предложит ей этого. Более того, все, что он уже предлагал ей, вело к гибели.

Она распахнула дверь в гостиную герцога.

– Миссис Джонсон? – Герцог сидел у окна в потоке дневного света, сосредоточив внимание на шахматной доске с расставленными на ней фигурами. – Вы что-то хотели?

Оливия схватилась рукой за дверной косяк, чтобы удержать равновесие. В ее горле забурлил истерический смех: «Я хочу, чтобы ты оставался внизу до тех пор, пока я тебя не обворую».

– Я стучала, – сказала она. – Вы не ответили, и я подумала… – Откашлявшись, она выпрямилась. – Я пришла сказать, что вы правы: мне следует подыскать новое место. Но я останусь, пока вы не найдете мне замену. – На это потребуется некоторое время, а ей ведь только этого и надо – теперь, когда она обрела смелость.

Герцог перевел взгляд с шахматной доски на газету, которую он сжимал в руке.

– Какой стыд! – рассеянно промолвил он тоном, показывающим, что ему абсолютно все равно.

Тщеславие Оливии взыграло. До чего она глупа! Да Марвик наверняка уже забыл про поцелуй. Она стала закрывать дверь.

– Подождите! – Он даже не поднял на Оливию глаз. – Матч в Гамбурге между Блэкборном и Маккензи – вы о нем читали? Этот новый ход, гамбит Маккензи… Я пытаюсь его понять. Но я чего-то не улавливаю.

Он сидит здесь, раздумывая над партией в шахматы? Наверняка это можно делать и в кабинете.

– Нет, – коротко ответила Оливия. – Я не читала об этой партии. Насколько я понимаю, я вас прервала…

– Убегаете, чтобы снова спрятаться?

Оливия вспыхнула – очень раздражающее ощущение.

– Не понимаю, о чем вы, – сказала она.

Отложив газету, он наградил ее легкой, сводящей с ума улыбкой. Должно быть, к нему с утра наведывался Викерз, потому что подбородок герцога был гладко выбрит. Его волосы были аккуратно причесаны и облегали красивой формы череп, а строгая стрижка подчеркивала острые кости скул и подбородка.

– Конечно, не понимаете, – вымолвил он. – Какая жалость: мы опять вернулись к формальностям. – А потом, подняв голову, герцог добавил: – Вы упоминали о том, что играете в шахматы. У вас есть способности к этой игре? Может, вы мне поможете?

Сначала он ее поцеловал, потом обвинил в том, что она от него прячется, а теперь хочет, чтобы она помогла ему с этой глупой игрой?

– Я играла не очень хорошо, – холодно промолвила она.

Он несколько мгновений смотрел на нее, явно удивленный таким ответом.

– Вы – ужасная лгунья, миссис Джонсон, – заявил Марвик. – Надеюсь, вам это известно?

А он – ужасный судья лгунов. Заметил все мелкие обманы и ни одного большого.

– Что ж, пожалуй, я довольно хорошо играла, – согласилась она.

– Тогда идите сюда, – велел герцог, – и помогите мне понять этот гамбит.

Оливия вспомнила об осторожности.

– Я решила, – вымолвила она в ответ, – искать новое место.

Марвик невинно улыбнулся.

– Да, я слышал. Вы говорите очень четко, миссис Джонсон. Наверное, все дело в ваших наставниках. Ну, а теперь подойдите и покажите мне, чему они вас научили.

Повинуясь внезапному импульсу, Оливия шагнула в комнату.

– Очень хорошо. – Если он хочет, чтобы она показала ему, как играет, она не будет отказываться. На самом деле она собирается получить от этого удовольствие.

* * *

Прошло сорок пять минут, а они все еще сидели за шахматной доской. Решив уникальную и гениальную задачу Блэкборна, они, по настоянию герцога, начали собственную игру.

Оливия со все увеличивающимся удивлением изучала шахматную доску. Первые ходы Марвика свидетельствовали о том, что его мозг покрылся ржавчиной. Оливия абсолютно потеряла бдительность, не сомневаясь в скорой победе, но он неожиданно сменил тактику. Теперь Оливии пришлось играть в полную силу, но она стала подумывать о том, что герцог может обыграть ее.

Это ее раздражало. Оливия не привыкла к тому, чтобы ее обводили вокруг пальца, особенно если она имела дело с пользующимся дурной славой бездельником. Она переставила своего коня.

– Шах! – объявила Оливия.

Пустая угроза – у него было несколько возможностей отступить. Но две из них через четыре-пять ходов приведут его к очень плохому положению.

Вместо этого Марвик выбрал совсем иной путь. Оливия прикусила щеку и тут же пожалела об этом, заметив, как пристально он наблюдает за ней.

Ее усилие придать лицу безмятежный вид заставило герцога улыбнуться.

– В карты вам лучше не играть, миссис Джонсон, – заметил он. – По вашему лицу можно прочесть все.

Она приподняла бровь.

– Хорошо, что я никогда не играю в азартные игры, ваша светлость. Деньги надо беречь, а не разбрасываться ими.

Откинувшись на спинку кресла, герцог внимательно оглядел ее. Он был в темном костюме и туго завязанном галстуке, так что со стороны его можно было принять за воспитанного человека. Если бы не озорное подергивание уголка губ, выдававшее его.

– Так вы пуританка, да?

– Я просто благоразумна. – Оливия предвидела его победу через пять ходов, если только он сдвинет своего слона, сейчас скрытого за его рукой.

– Здравый подход к азартным играм… – заметил он. – Я с вами согласен: это отвратительное развлечение. Никогда не понимал его. – Герцог прикрыл слона ладьей, приведя Оливию в недоумение. – Разумеется, базовые принципы могут быть полезны где угодно. Взять хотя бы политику: что в этом деле успех, если не умение просчитывать удары противника, оценивать его способности, знать, когда надо попридержать ставки, а когда – поставить на кон сразу все?

Оливия чуть отодвинулась от стола и прищурилась, чтобы лучше видеть доску. Если он снова не начинает притворяться слабым игроком, то, возможно, еще есть вариант, что она не проиграет.

– Как приятно слышать, – рассеянно произнесла она, – что вести наши национальные дела – примерно то же самое, что играть в покер.

– Это в лучшем случае, – поморщившись, кивнул он. – В худшем – выяснять отношения, как на американском Западе.

– Полагаю, кто-то может захотеть, чтобы уж лучше вы играли. Или дрались на дуэли.

– Это почему же?

– Потому что вы нужны Англии. – Она сдвинула вперед пешку, чтобы его конь оказался под угрозой.

– Не будем возвращаться к этому, – спокойно проговорил Марвик. – Я только что убрал пистолет.

Оливия подняла на него глаза, дивясь тому, что герцог говорит о подобных вещах так спокойно. В ответ он печально улыбнулся, но улыбка пропала с его лица, когда он наклонился к ней.

– Как интересно, – сказал герцог. – Вы замечаете, что опускаете свои очки вниз, когда хотите посмотреть на что-то? Или на кого-то?

Оливия устремила хмурый взгляд на шахматную доску. Бертрам как-то говорил, что о человеке можно многое узнать, глядя на то, как он играет в шахматы. Ей было неприятно признавать, что он в состоянии высказать какие-то мудрые мысли, но резон в его замечании был: Марвик играл осторожно, долго обдумывая все возможные ходы. Но как только он принимал решение, то передвигал фигуру без дальнейших раздумий. И когда наступала очередь его противника…

– Так выходит, очки не помогают вам видеть лучше, миссис Джонсон?

Когда наступала очередь противника делать ход, он отвлекал его дурацкими замечаниями.

– Неучтиво поддразнивать противника, – сухо вымолвила Оливия. – Это же не игра в покер, как вы изволили заметить.

– Соблюдение учтивости – далеко не самая лучшая стратегия.

Оливия мрачно взглянула на него.

– Au contraire, – сказала она. – Учтивость – ключ к вежливости, корректности, а корректность, в свою очередь, – это всегда хорошая стратегия.

– Боже мой, – спокойно проговорил Марвик. – Неужели вы нравитесь себе учтивой и благовоспитанной?

– Представить не могу, что вы иного мнения, – прищурившись, заметила Оливия.

Он беззаботно пожал плечами.

– Ну, как мне выразить свои мысли… Когда будете работать в другом месте, советую вам быть молчаливее, чем вы со мной.

Они говорили так, будто она уже оставила свое место. Возможно, все дело в его небрежном стиле общения. Герцог больше не заботился о том, чтобы держать с нею дистанцию. Правда, не сказать, что это беспокоило его.

В животе Оливии запорхали бабочки. Она тут же предложила им умереть.

Вновь склонившись над доской, Оливия подумала о спальне у нее за спиной, и о сундуке, который она должна обыскать до того, как ей найдут замену. Само собой, понадобится время, чтобы организовать собеседование с претендентками. Впрочем, если к претендентке будет приложена рекомендация от семьи друзей в виде фунтов стерлингов, то можно обойтись и без собеседования.

– Да, именно так, – кивнул Марвик. – Когда слуги молчат, складывается приятное впечатление. Это настоящее представление кротости, покорности и смирения, миссис Джонсон.

Оливия посмотрела на него.

– А вот теперь вы развлекаетесь.

Герцог усмехнулся.

– Вообще-то да, – сказал он, но внезапно на его лице появилось озабоченное выражение. Он посмотрел в окно, и его улыбка погасла.

Оливия почувствовала, что вызвало изменение его настроения. Герцог вспомнил, что играет роль затворника, для которого смех и компания недоступны. Через мгновение он выбросит ее и тем самым избежит проигрыша. Потому что несколько ходов уже показали, чем завершится игра на шахматной доске.

– Для того, чтобы ответить на ваш вопрос, – проговорила Оливия, – я должна сказать, что с большим уважением отношусь к учтивости и правилам этикета, я люблю их. Но понимаю, что всему свое место и свое время. Иногда, чтобы совершить добрый поступок, человек может и нарушить правила. – Она многозначительно помолчала. – Если бы не мое безрассудство, в этих комнатах сейчас не пахло бы так хорошо. И вы не читали бы в газете описание шахматных партий.

Герцог так пристально посмотрел на нее, словно ему было трудно вернуть свои мысли откуда-то издалека. Но потом на его губах промелькнула улыбка.

– Совершенно верно, – тихо промолвил он, а затем неожиданно потянулся, чтобы взять Оливию за запястье.

Она застыла, кончики ее пальцев замерли над королевой, во рту пересохло.

Он поднес руку Оливии к губам.

– Не только доброе дело, – прошептал он. – Вы не хотите двигать свою королеву.

«Отпустите меня», – хотелось ей сказать, но язык так и лип к нёбу, не давая промолвить ни слова.

– Чудесная ручка, – проговорил герцог и повернул ее руку, чтобы поцеловать ладонь.

Оливия отдернула руку, из ее груди вырвалось судорожное дыхание. Ей казалось, что ладонь горит в том месте, где он запечатлел поцелуй.

– Это… это не… – пролепетала она.

– Ваш ход, – перебил ее Марвик.

Оливия сжала лежащую на коленях руку в кулак.

– Зачем вы это сделали?

Герцог задумчиво улыбнулся.

– Лучше спросить, почему я, кажется, первый? Неужели там, где вы воспитывались и росли, мужчины были слепцами?

Шахматная доска превратилась в загадку. Оливия смотрела на нее, а сердце неистово колотилось в груди.

– Так где вы росли? – спросил он.

– Хватит! – Оливия встала. – Я…

– Хорошо. Сядьте! Я буду вести себя прилично. – Он говорил низким, успокаивающим голосом, словно понимал, что сделал с ней. Ее кожа все еще была покрыта мурашками. – Я также остановлю воображаемые часы, если вы не чувствуете, что попались на крючок. Подумайте хорошенько, прежде чем сделать ход.

Почему она снова села? Любопытство, предположила Оливия. С ней раньше никто не флиртовал.

Но неопытные альпинисты не начинают восхождения с альпийского Маттерхорна. Потакание любопытству – чудовищная глупость. Оливия это понимала, но сидела на месте, затаив дыхание, глядя на шахматную доску и чувствуя себя сбитой с толку; ее рука по-прежнему слегка дрожала.

– Признаюсь, мое любопытство не удовлетворено, – сказал герцог. – Вы действительно смотрите поверх очков, когда хотите что-то получше разглядеть. И даже сейчас вы сделали то же самое.

Оливия поправила очки и посмотрела сквозь линзы.

– Я вижу вас очень четко, ваша светлость. – А затем, заметив что он – похоже, скептически – приподнял бровь, добавила: – Я вижу перед собой человека, который потерял надежду выиграть, а потому прибегает к недопустимым мерам, чтобы отвлечь более сильного игрока.

Герцог как-то странно рассмеялся.

– Это вызов, мисс Джонсон?

Опять «мисс», да?

– Полагаю, вызов излишен, поскольку мы и так играем друг против друга. – Ее голос звучал слишком высоко, и это ей не нравилось.

Но в самом деле, что он за человек? За последние несколько дней он снова начал одеваться в официальные костюмы: под темным пиджаком на нем был полосатый жилет, липнущий к плоскому животу. Кухонные сплетни известили ее, что герцог ест по пять раз в день, и это явно шло ему на пользу. Синяки под глазами растворялись, а углубления под скулами исчезали. А вот резкие очертания подбородка не смягчились. Уж таково строение его лица, которое Оливия назвала бы безупречным, если бы была склонна восхищаться им.

Но она им не восхищалась. Она просто наблюдала за тем, как он сидит, развалившись, вытянув ноги и скрестив их в лодыжках. Такую позу можно было бы назвать вызывающей. «Обратите на меня внимание!» – так и говорила она.

Это действительно вызов. Потому что по какой-то причине он испытывает животное притяжение к ней. И хочет ее внимания.

Ее кожа покраснела – вся кожа, даже сгибы коленей обдало жаром. Как возбуждающе, как потрясающе чувствовать себя привлекательной, пусть даже это абсолютно ужасно, мерзко и неприлично.

«Ты идиотка, – сказала себе Оливия. – Ты же собираешься его обворовать».

– Ну, а теперь кто у кого служит приманкой? – спокойно спросил он.

Оливия заморгала.

– Прошу прощения? – переспросила она.

– Я вижу, вы пытаетесь сбить меня с толку. – Он вздернул вверх бровь. – Без сомнения, такой сосредоточенный взгляд не может быть одобряющим. Или я ошибаюсь?

– Про-простите меня… – запинаясь, произнесла Оливия. – Я не… – Покачав головой, она опустила глаза за шахматную доску. Надежды нет: она не в состоянии просчитать его план на дальнейшие ходы. Заставив себя забыть об осторожности, она сдвинула коня.

Марвик тут же переставил королеву, что создавало для коня угрозу.

Быстрота его хода ничего хорошего не сулила. Оливия переставила пешку, чтобы защитить коня, а затем нахмурилась, глядя на шахматы. Что он затеял?

– Ну вот, – сказал герцог, – вы снова это сделали, миссис Джонсон.

Оливия подняла глаза, и ей тут же захотелось себя ударить, потому что она сразу поняла, что он имеет в виду. Она торопливо поправила очки на переносице.

– Мне интересно… – Откинув голову назад, он прищурился, отчего стали отчетливее видны морщинки в уголках его глаз. Оливия невольно устремила взгляд на эти мелкие, тайные знаки, свидетельствующие о том, что когда-то этот человек коротал время за куда более серьезными занятиями, а не разваливался в кресле. – Как давно вы носите очки? – спросил он.

Оливия пожала плечами, стараясь сохранять спокойствие.

– Не понимаю, почему вас это интересует, ваша светлость.

– О, вас это удивит! Любопытство – это чудесное развлечение.

– Признаться, я удивлена, что вы нуждаетесь в развлечениях, – заметила Оливия. – Может быть, вы разгоните хандру, если выйдете из дома?

– И тем самым лишу себя вашего острого язычка? – Он угрожающе улыбнулся. – Да неужели мы совершим такую глупость? У меня есть некоторые другие возможности развлечься.

Оливия притворилась, что не слышит его.

– Должна заметить, что любопытство – самое опасное снадобье от скуки.

– Почему же, миссис Джонсон? – Он уперся подбородком в кулак. – Неужели вы только что заявили, что представляете собой опасность? Боюсь, леди Риптон забыла об этом упомянуть.

– Ни к чему беспокоиться, – ласково проговорила Оливия. – Я просто обратила ваше внимание: вы можете нанять вместо меня очень степенную экономку.

Герцог рассмеялся, и Оливия увидела ряд его ровных белых зубов и ямочку на подбородке, обычно скрытую.

– Туше! – воскликнул он.

Оливия тоже была готова улыбнуться, но вместо этого крепко сжала губы. Им не следует развлекать друг друга. Любой, кто стал бы свидетелем этой сцены, любой, не знакомый с ними человек, принял бы их за мирно пререкающихся любовников.

Что за странная мысль! Теперь Оливия понимала, что имеют в виду, когда говорят: милые бранятся – только тешатся. При мысли об этом у нее перехватило дыхание.

– Ага! – Герцог приподнял брови. Оливия поняла, что только что снова поднесла руку к носу, чтобы поправить очки.

– Тут пятно. – Она сняла очки, чтобы протереть их носовым платочком, а Марвик просто потянулся и выхватил очки из ее руки.

Оливия вскочила.

– Отдайте мне очки!

Слишком поздно: герцог уже поднес очки к глазам и внимательно вглядывался в линзы. А потом удивленно посмотрел на нее.

Сев, Оливия напряженно выпрямилась. Ждать его неизбежного вердикта было сродни агонии. Теперь герцог знал: очки нужны ей не для того, чтобы лучше видеть; стекла в них хоть и толстые, но обычные.

Он молча отдал ей очки. Их пальцы слегка соприкоснулись, и она вздрогнула, потому что от этого прикосновения по ее телу пробежала дрожь – как будто его поцелуй в ладонь сделал ее особо чувствительной, и теперь она стала совсем беззащитной.

Как унизительно! Оливия снова надела очки на нос, чувствуя, что ее подташнивает. Сейчас он начнет задавать ей вопросы, а у нее нет достойного, не вызывающего смех объяснения, почему она носит очки.

Оливия откашлялась. И собралась с духом. Но вместо того, чтобы расспрашивать ее, герцог склонился над шахматной доской и стал внимательно изучать расстановку фигур.

Он давал Оливии шанс взять себя в руки.

Нет! Ей хотелось верить, что она неправильно его поняла. Но к горлу подкатывал комок. Доброта – вещь весьма недооцененная. Она как-то поклялась себе, что никогда не будет пренебрежительно относиться к ее оценке. Вот только ей никогда не приходило в голову, что она разглядит доброту в герцоге Марвике…

Оливия скрыла смущение, разглядывая свой носовой платок, который она складывала, пока он не превратился в крохотный плотный квадратик.

Марвик переставил ладью.

– Шах!

Убрав платок, Оливия подвинулась к столу. Ее король был в опасном положении. Но она чувствовала, что есть простой способ избавить его от угрозы. Однако не могла сосредоточиться. Интересно, какие мысли приходят в голову герцога о ее маскировке? Он может счесть ее сумасшедшей, ну и что с того? Он и сам не являет собой образец разумного поведения.

Оливия сдвинула королеву, чтобы загородить ладью, и слишком поздно поняла, что сделала ее доступной коню. Марвик в два хода поставит ей шах и мат, и пути назад нет.

Герцог поднес руку к коню, задержался там на мгновение, а потом двинулся к своему слону.

– Не надо! – вырвалось у Оливии.

Их глаза встретились. И снова этот обжигающий разряд – словно герцог прикоснулся к ней. Сейчас его глаза были насыщенного синего цвета. Правильнее сказать – сапфирового.

– Что «не надо»? – спросил он, но было что-то жаркое и жадное в его взоре – что-то, говорящее куда больше, чем его слова. Оливия не могла отвести от него глаз. Женщина может утонуть в глубине его взгляда. Утонуть в нем. И она бы с радостью сделала это.

Эта мысль эхом отозвалась в голове, и Оливию охватила паника. Что она делает?

– Вы понимаете, что я имею в виду, – сказала она. – Я проиграла, и не надо меня жалеть.

Выпрямившись, он печально улыбнулся.

– Как вы жалели меня всю первую половину партии?

– Это не было жалостью. – О, ей вовсе не хочется, чтобы он ей нравился! Особенно, если его глаза могут очаровывать ее, а губы могут превратить ее в заговаривающуюся дурочку. Какая гибельная комбинация!

– Служанка не может жалеть своего нанимателя. – А он все еще остается ее нанимателем, хоть она и попросила его найти ей замену. Он – герцог Марвик. Ее следующая жертва. – Это была всего лишь продуманная стратегия. – Избегать его – тоже хорошая стратегия. Зачем она вошла в его покои?

Герцог пожал плечами.

– Вы снова подбираете слова с осторожностью. Но я назову это жалостью, миссис Джонсон, когда ошибка девчонки приводит к потере ее пешек – и все ради того, чтобы не уязвить гордость человека, который когда-то считал себя хорошим шахматистом.

Она правильно его услышала? «Ошибка девчонки»? Никто никогда в жизни не использовал этих слов, чтобы описать ее. Они делали ее маленькой и хрупкой, хотя без каблуков ее рост достигает почти шести футов.

Оливия вонзила ногти в колени, чтобы наказать саму себя. Не надо льстить себе мыслью о том, что Марвик считает ее женственной. Да, возможно, он добр. Да, возможно, у него потрясающие глаза. Но он не ее мужчина – не может им быть. И у нее нет ни малейшего желания делать из себя дурочку. Допустим, эта искра пробегает между ними обоими. Но это лишь послужит ему приглашением к тому, чтобы он воспользовался своим положением. А что… потом? Она в любом случае обворует его.

Оливия заставила себя демонстративно безразлично пожать плечами.

– Едва ли меня можно назвать девчонкой. Я же выше большинства мужчин.

Внимательный взгляд герцога заставил ее осознать свою ошибку. Ее слова слишком явственно дали понять, что она думает о своей внешности. И что ей небезразлично, какой видит ее он.

Хотя на самом деле это не так.

– Совершенно верно, – сказал Марвик – Но, поскольку мне довелось перерасти вас, то я, к счастью, этого не замечаю. – Он вновь улыбнулся – медленной, открыто двусмысленной улыбкой.

Оливия бросила встревоженный взгляд на дверь. До этого ее не беспокоило, что дверь закрыта. Но теперь при виде захлопнутой двери у нее перехватило дыхание.

Он проследил за ее взглядом.

– Если хотите, можете ее открыть, – небрежно сказал герцог. – Но я настаиваю на том, чтобы мы закончили игру.

– Я должна вернуться к своим обязанностям, ваша светлость.

– Они могут и подождать. – Он поиграл одной из ее потерянных пешек. У него были длинные, но не тонкие пальцы, а его руки – большие, с широкими ладонями – руки рабочего человека, случайно доставшиеся аристократу. Лишь ногти – чистые и аккуратные – выдавали в нем представителя высокого сословия. – Как вы сами говорите, потворствовать прихотям своего нанимателя – хорошая стратегия.

– Я никогда не употребляла этого слова. – Теперь он носил два кольца: печатку на мизинце и перстень на среднем пальце. – Я говорю о слове «потворствовать». – Если дело и дальше так пойдет, к весне он весь будет усыпан бриллиантами.

– Прошу прощения. Вы могли бы сказать «хорошая стратегия». – Герцог не сводил с нее глаз. Улыбка, играющая в уголках его губ, придавала ему мальчишеский, озорной вид. – Вы в самом деле упустили свое призвание, решив стать гувернанткой.

Его флирт намного превосходил ее. Оливия встала. На этом урок заканчивается.

– Если не считать того, что я – экономка, – заметила она. – Есть еще несколько дел, которыми я должна…

– К тому же вы спесивы. – Откинувшись назад, он сцепил пальцы на затылке и оглядел ее. – Пока с этим все в порядке. Но когда на вашем лице появятся морщинки, а ваши волосы слегка посеребрит седина, вы станете грозной особой. Маленькие дети убегут, а все горничные, съежившись, начнут скрести полы.

Что-то внутри нее задрожало. Оливия знала, что склонна к спесивости. Он считает, что она этому рада? У нее нет ни малейшего желания стать Горгоной.

– Не смейтесь надо мной!

– И не думаю, – тихо проговорил герцог. – Но вас выдают очки, миссис Джонсон.

Оливия помедлила: ее разрывало горячее желание узнать, что он имеет в виду, и страх того, что он может сказать. Что он может сказать что-то истинное.

Какая ужасая вещь – желание быть известной, быть у всех на виду, но при этом знать, что твоя жизнь зависит от того, останешься ли ты незамеченной.

Он не может ее знать. Человек в его положении не способен проникать в суть, да она этого и не позволит. Никто не сможет ее узнать, пока она не окажется в безопасности. Оливия подобрала юбки.

– Я должна идти, – сказала она.

– И вы даже не хотите узнать мою теорию?

Вспышка гнева заставила Оливию вернуться. Откуда он вообще узнал про тот вид уязвимости, от которого должна пострадать леди, когда она остается с миром один на один? Откуда он может знать, что женщина ищет любую стратегию, чтобы представить себя ни на что не годной, невидимой?

– Уверена, что это прекрасно развлечет меня, – сказала она. В конце концов она вызывает его любопытство, разве не так? Она стала снадобьем от его скуки, вот и все.

– Ничего об этом сказать не могу, – ласково – да, именно так, что ее немало удивило, хотя она не смогла бы подобрать иного слова, – промолвил он. – Вы – женщина, которой с самого юного возраста приходилось пробиваться в жизни самой. Необычайно высокая, выраженно рыжеволосая, очень молодая, весьма умная, вынужденная оставить хорошее место работы из-за джентльмена, который проявлял к вам нежелательный интерес. – Герцог наклонил голову. – Миссис Джонсон, я готов предположить, что существует только одна причина, заставляющая вас носить эти очки.

– И что это за причина? – шепотом спросила Оливия.

– Вы носите их для того, чтобы спрятаться. – Он с осторожностью улыбнулся. – К сожалению, не все мы счастливы иметь городской дом, в котором могли бы укрыться. Но я приглашаю вас играть здесь в шахматы в любое время, когда вы пожелаете. В конце концов вы играете гораздо лучше, чем продемонстрировали сейчас. Но к моей чести… я сразу заподозрил, что вы играете лучше, чем показываете.

Оливия ошеломленно смотрела на него. Сила ее реакции на его слова потрясла ее: она испытала душевную боль, шок, смущение, благодарность. Потому что Марвик прав. Она совсем не такая, какой позволяет видеть себя окружающим, в ней еще много всего. И он это понял. Оливия представила себе, каково это было бы, если его слова действительно являются предложением настоящей дружбы. Потому что если такой человек, как он, готов ей помогать…

Господи, он же единственный из немногих людей на свете, у кого нет причин опасаться Бертрама. Как раз наоборот: это Бертраму следует бояться его.

Что за безумие! Она же собирается обмануть его. Она уже обманывает его. Для нее невыносима мысль о том, что его предложение искренне, что его симпатия может быть не только пролетающим мимо жаворонком. Потому что в кого тогда превратится она?

В главного преступника в этой пьесе. В главного преступника.

– Я должна идти, – сдавленно проговорила она.

– Что ж, идите, – кивнув, ответил герцог.

Лишь захлопнув за собой дверь, Оливия, испытывая угрызения совести, поняла, какими странными были их последние реплики: она не просила у Марвика разрешения, а просто сообщила ему, что ей надо идти. И он не дал ей разрешения. Вместо этого он очень просто передал ей власть.