Разумеется, герцог не открыл дверь, когда Оливия появилась через час, чтобы расставить книги. Но, заглянув в замочную скважину, она увидела, что он все еще среди живых – читает в кресле с подголовником, как цивилизованный человек, и пистолета нигде не видно.

Удовлетворенная, Оливия вернулась вниз, намереваясь раскрыть тайну исчезновения трюфелей. Казалось вполне резонным, что их не брал никто из кухонных работников, – должно быть, это сделал кто-то другой. Попросив Джонза потолковать со слугами, Оливия взяла на себя опрос горничных.

Первой, кого позвали в ее кабинет, оказалась Дорис – похоже, она меньше остальных беспокоится о том, что ее заподозрят в воровстве – или так Оливии просто казалось.

По сути, Дорис была не столько не обеспокоена, сколько сбита с толку.

– Зачем мне вообще брать трюфели, мэм? – спокойно спросила она. – Да и что такое трюфели? Это не они ли с виду походят на грязь?

Оливия задумалась. По правде говоря, она ни разу не видела трюфелей. Ее последний наниматель не увлекался французской кухней, хотя французские вина Элизабет точно любила.

– Какая разница, как они выглядят, Дорис? – пожала она плечами. – Гораздо важнее, что они очень дорогие.

– Из этого можно сделать вывод, что я их ни разу не пробовала. И зачем мне пять фунтов трюфелей, если я даже не знаю, каковы они на вкус?

Такая наивность казалась немного преувеличенной.

– Ты могла захотеть продать их.

– О! – Дорис задумчиво кивнула. – Да, в этом есть определенный смысл. Но… Я не знаю никого, кто ест трюфели. Вы их едите? С чего бы кто-то стал их есть? – Она явно очень сомневалась в том, что есть эти грибы безопасно. – Знаете, надо быть о-очень смелым человеком, чтобы съесть что-то, походящее на грязь, мэм.

– Его светлость ест трюфели, – сухо произнесла Оливия. – И они были в той части кухни, где готовят для него, верно?

Захихикав, Дорис прикрыла рот рукой.

– Да, конечно, мэм! Но, честное слово, я не стала бы продавать ему трюфели – полагаю, он счел бы это весьма странным. Подумать только, горничная, продающая хозяину его собственные продукты! А если их никто даже не пробовал, то кому мне их продавать?

Дорис, должно быть, просто смеется над ней.

– Разумеется, ты продала бы их на рынке.

– Да? – На Дорис слова Оливии произвели впечатление. – Это отличный план, мэм! Мне такое и в голову не приходило.

Зато Оливии пришло в голову, что не стоит с таким пристрастием допрашивать Дорис, ведь она, по сути, снабжает ее руководством к мелким преступлениям.

– Ладно, не будем об этом, – торопливо сказала Оливия. – Кто-то из прислуги покупал себе в последнее время новые вещи? Или, может, хвастался тем, что у него неожиданно появились деньги?

– Почему… – Дорис от удивления широко распахнула глаза. – Ну-у, если подумать… Полли на днях выронила пенни, но даже не подумала подобрать его. Она сказала, что это плохая примета, если монетка падает гербом вниз, но я никогда о такой примете не слыхала.

Оливия выдохнула. Терпение!

– Трюфели, – промолвила она, – стоили бы гораздо больше, чем пенни, Дорис. Цена тех, что пропали, была выше, чем стоимость всей провизии, купленной за месяц.

Дорис откинулась назад, она явно была изумлена этим.

– Подумать только, а ведь выглядят, как грязь! – воскликнула она. – Так, выходит, это своего рода маскировка, мэм? Кто-то вздувает на них цену, чтобы сберечь их?

Мьюриел, пришедшая в кабинет Оливии следом за Дорис, немедленно продемонстрировала свои обширные познания. Слишком обширные, пожалуй.

– Я слышала, что они… – Понизив голос, она наклонилась к Оливии через стол. – Афро… – как-их-там, мэм? Вы понимаете, о чем я?

Через мгновение Оливия, к собственному ужасу, поняла.

– Ты имеешь в виду афродизиаки?

– Именно так! Так что, пожалуй, вместо того, чтобы смотреть на нас, вам бы лучше поискать старину Уилли, если вы понимаете, о чем я.

Оливия не понимала.

– Старина Уилли? – переспросила она. – Кто это? – Она была уверена, что уже успела познакомиться со всеми слугами. – Я не знакома с человеком, носящим это имя.

Мьюриел закатила глаза.

– Старина Уилли! – многозначительно повторила она. – Вам известно, кто это.

– Нет. – Оливия была сбита с толку. – Боюсь, я не знаю.

Ударив ладонями по столу, Мьюриел наклонилась вперед.

– А у кого есть самый старый Уилли? – прошипела она со свистом.

Оливия постепенно поняла, о чем толкует горничная. Она откинулась на спинку стула.

– Мьюриел! Соблюдай приличия! – прикрикнула она.

Мьюриел с деланым равнодушием приподняла одно плечо.

– Афродизиак, мэм. Надо искать Уилли, который никак не хочет работать. – Согнув мизинец, она грустно посмотрела на него. – Там вы и найдете наши трюфели.

Что за неприличная и нелепая теория! Однако Оливия начала невольно вспоминать слуг.

– Но, выходит, что это может быть… – Она сконфуженно замолчала.

– Именно так! – Сложив на груди руки, Мьюриел серьезно кивнула. – Это сделал старый Джонз!

Лишь Полли стала возражать против расспросов.

– Я думала, что хуже миссис Райт с ее засунутыми под ковер монетками никого не придумаешь. Если не убрала их, значит, плохо подметала. Если убрала – значит, ты воровка! Но трюфели! Сохрани меня, господи, уж лучше бы меня обвинили в краже денег! Я – честная, хорошая девушка. Откуда у меня могут быть отношения с французами?

– Но… – Оливия приложила ладонь ко лбу – у нее начиналась головная боль. – Какое отношение к этому могут иметь французы?

– Но ведь трюфели едят французы, правда? Да, это французское блюдо. Я-то уж знаю, что к чему. И я должна гулять с французом, уж спасибо большое за это! – тяжело дыша, говорила она. – Не хочу и слова слышать против этого!

В тот же день, позднее, Оливия с тяжелой головой и прежним отсутствием информации оказалась в кладовой Джонза.

– Я не знаю, кто взял трюфели, – сказала она. – Понятия не имею!

– И я тоже, – со вздохом промолвил Джонз. – Но мы должны держать ухо востро, миссис Джонсон.

– Да уж. – Оливия едва смогла заставить себя взглянуть на него, так как боялась сильно покраснеть. Неужели еще кто-то обращается к нему в частной беседе, как к… О, она даже не смогла вспомнить это имя.

– Можете не сомневаться, – серьезно проговорил он, – я раньше сталкивался с подобными загадками. Рано или поздно правда все равно всплывет на поверхность. О, здравствуй, Мьюриел! Ты что-то хотела?

Оглянувшись, Оливия увидела горничную, качавшую головой. А потом, улыбнувшись, Мьюриел показала Оливии согнутый мизинец, прежде чем пропасть из виду.

– Любопытно, – пробормотал Джонз. – Не заставляли же вы их давать клятву, зацепившись с вами мизинцами, миссис Джонсон?

Оливия нарочно закашлялась, пытаясь скрыть смущенный смех, а затем принесла подобающие извинения.

* * *

Его светлость пожелал свежие газеты.

На следующий день после завтрака эта новость быстро разнеслась по дому, и, судя по тому, с какой скоростью это произошло и какое изумление у слуг вызвала новость, можно было подумать, что герцог пригласил священника, чтобы обратиться к Богу, или что он решил уволить всю прислугу.

Новость привела большинство слуг в мрачное настроение, во всяком случае, Оливия увидела, что Викерз и двое других лакеев стоят у кабинета Джонза в напряженном молчании.

– Представить не могу, что вы ему сказали, – пробормотал Викерз вместо приветствия. – Он уже несколько месяцев и не думал читать. – Он нахмурился. – А почему вас-то это так радует?

Гордость была ее большим грехом. «Прекрати меня злить», – в детстве бранила Оливию мать. Но Оливия никогда не могла выносить плохое настроение матери и ее хандру; от них всегда можно было избавиться. Неужели Марвик совсем другой? Оливия была уверена, что просьбу герцога принести газеты можно расценивать как положительный знак проводимой ею стратегии. И если не считать всей этой ерунды про убийства людей, он выйдет из своих покоев не позже, чем через неделю.

– Не берите в голову, – сказала она Викерзу. – А почему вы все еще тут? Отнесите ему газеты.

– «Телеграф» мы не получаем уж целую вечность. Я отправил Брэдли купить ее. А теперь… – Викерз махнул головой в сторону двери Джонза, – их, должно быть, гладят.

А что если герцог передумал, ожидая газеты? Разве не все понимают, каким переменчивым и шатким может быть его настроение?

– Не дай бог, герцог перепачкает руки чернилами! – воскликнула она.

– Дело не в чернилах, мэм, – сказал Брэдли. – Его светлость очень трепетно относится к газетам – он даже складочки на них не выносит.

Так ли это? Хорошо бы он так же относился к состоянию своих покоев.

И тут ее осенила чудесная мысль.

– Как скоро он требует принеси газеты? – спросила она.

Викерз и Брэдли обменялись мрачными взглядами.

– Вероятно, они нужны ему как можно скорее, потому что он трезвонит в звонок с самого рассвета. Кстати, он давным-давно так рано не просыпался. – Слуга посмотрел на дверь. – Я бы хотел, чтобы Джонз поторопился. Ему-то не придется сталкиваться с герцогом лицом к лицу после такой задержки.

Словно в ответ на его просьбу дверь отворилась. Обойдя Викерза, Оливия забрала газеты прямо из рук Джонза.

– Я отнесу их, – заявила она.

Если герцогу нужны эти газеты, ему придется их заработать.

* * *

Оливия очень быстро поднялась по лестнице, перекладывая стопку газет с одной руки на другую, потому что они все еще хранили жар утюга и жгли ей руки даже сквозь рукава.

– Ваша светлость! – позвала она, входя в гостиную Марвика. – Я принесла газеты, которые вы просили.

– Несите их, – откликнулся он из-за двери.

Быстрый ответ герцога ободрил Оливию. Она заняла стратегическую позицию под защитой высокого комода. Он, конечно, недостаточно высок, чтобы защитить ее от снарядов или пуль, но для начала сойдет и такая защита.

Не прошло и минуты, как дверь рывком распахнулась. Состояние герцога явно улучшилось. На нем был халат – именно так джентльмен должен быть одет, читая утренние газеты.

Марвик посмотрел на Оливию – его волосы были всклокочены и светились золотом.

– Несите. Их. Сюда.

Увы, несмотря на то что халат герцога был сшит из отличного коричневого шелка с вышивкой, вид у Марвика все равно был утомленный. Впрочем, возможно, такое впечатление создавалось из-за того, что он то и дело переступал с ноги на ногу, словно пытаясь обуздать какое-то сильное желание. Как хорошо осознавать, что он хочет убить не ее. Оливия надеялась, что Марвик будет помнить об этом все оставшееся от их встречи время.

Она положила газеты на стол.

– Сегодня есть очень любопытные новости, ваша светлость, – сообщила она. – Насколько я понимаю, мэр разрешил запустить новую схему освещения…

– Я буду считать до пяти, – проворчал герцог.

– Да? – Она отодвинула верхнюю газету, чтобы показать другие заголовки.

– Вот это впечатляет – для трехлетки, да.

Марвик издал какой-то сдавленный звук. Подняв глаза, Оливия увидела, что он взялся рукой за косяк двери. На его мизинце поблескивало кольцо с печатью. Неужели он носил его и раньше? Оливия его точно не видела. Стало быть, и это тоже можно воспринимать как положительный знак.

Впрочем, то, с какой силой герцог вцепился к дверной косяк, свидетельствовало об обратном – костяшки его пальцев побелели. В голове Оливии промелькнуло воспоминание о том, как эти самые пальцы сжимают ее горло; без сомнения, выражение его лица можно легко воспринять как желание повторить попытку.

«Он предпочитает пули», – напомнила себе Оливия.

– А еще… – Она помолчала, чтобы глубоко вздохнуть и справиться с дрожью в голосе, которая ей совсем не нравилась, – …в церкви Святого Георгия планируется провести памятную службу по сэру Бодли. Вы когда-нибудь читали его мемуары? Он – очень смелый исследователь…

– Как вы смеете? – перебил ее герцог.

Он задал этот вопрос таким бесцветным голосом, что по спине Оливии пробежал холодок. Однако выбора у нее не было. Она должна вывести его из спальни.

– Это был риторический вопрос, ваша светлость? – как ни в чем не бывало спросила Оливия. – Когда вы говорите таким безучастным тоном, очень трудно определить…

– Если я отойду от этого дверного проема, вы об этом пожалеете. Это вы понимаете, мисс Джонсон?

Это была самая длинная угроза, которую он произнес по слогам. И похоже, она оказалась самой действенной. Во всяком случае, Оливия практически почувствовала боль в горле и почти физически ощутила хватку Мура, душившего ее.

Тут она поняла, что сминает газету и заставила себя выпустить ее из рук. О глажке можно забыть: ее пальцы были испачканы типографской краской.

– До этого стола совсем близко, – бодро произнесла она.

– Это должно беспокоить вас, – очень тихо ответил он.

Оливия очень крепко схватила себя руками за талию. Если она сейчас подчинится и отдаст газеты ему в руки, то он выставит ее и захлопнет дверь. А она может заказывать билеты во Францию, потому что никогда не сумеет взглянуть на бумаги, которые он хранит в своих покоях. Не сумеет – если улучшения в его состоянии не заставят его выйти из спальни.

– Если вы… если подойдете просто для того, чтобы взять эти газеты, то вы сможете узнать о чудесном развитии…

– Взять их?! – Он сделал какое-то короткое движение, и Оливия зажала рукой рот, чтобы сдержать крик. – Я вам, черт возьми, не собака! – прорычал герцог.

Оливия сжимала губы до тех пор, пока ей не стало больно. Какой унижающий звук он издал! Уменьшил ее до размеров мыши.

Ну и что? Он собирал газеты в своем логове, как собака – старые кости. И в этом, кстати, его вина, правда, разве не так? Если бы он вышел из комнаты, как любой нормальный человек, ей бы не пришлось преследовать его.

Да, ей нужно, чтобы он возмутился. При мысли об этом Оливия выпрямилась. Поправила на носу очки и, прищурившись, посмотрела на него.

– Нет, вы не собака. Как специалист, я могу сказать, что вы – джентльмен, пэр Англии и герцог – не меньше. Но весьма любопытный вид джентльмена, должна сказать, потому что сейчас вы такой лохматый, что вас по ошибке можно принять за пастушьего пса. – Она вдохнула. – Как вам удается что-то видеть сквозь эти лохмы?

Герцог оскалился, глядя на нее, а затем отступил и исчез из виду. Оливия в панике придумывала, каким бы образом заманить его обратно. Но ей не приходило в голову ничего такого, что она могла бы произнести вслух. Ей ведь нужно выманить герцога, а не вынудить его убить ее.

Но тут он снова появился в дверном проеме с книгой в руке – судя по потрескавшемуся переплету, книга была очень старая.

– Вам известно, – приветливо осведомился он, – чем отличается человек от животного?

Хороший вопрос.

– Я думаю… прической, – ответила Оливия.

Марвик издал презрительный смешок.

– Способностью разводить огонь, ты, уличная девка.

– Уличная девка? – Она опять скрестила на груди руки. – Мегера – да, возможно, но уличная девка? Не думаю! – И вдруг она догадалась, чем он ей угрожает. – Не хотите же вы сказать…

– Скажи «до свидания» этой книге.

– Да вы дикарь! – вскричала она. – Нечесаная дворняга!

– Никакая я не дворняга! – огрызнулся герцог. – И помоги мне, господи… – он ухмыльнулся, – или точнее, дьявол… – Оливия охнула, – …но если вы немедленно не принесете мне эти чертовы газеты…

– Гав! – выкрикнула Оливия. – Гав, гав! Тявкай! Голос!

Она в ужасе прижала руку ко рту. Где она это взяла?

Похоже, Марвик тоже был потрясен. Он несколько долгих мгновений молча смотрел на нее. А потом повернулся и пошел прочь.

– Нет… Подождите! – Эта несчастная книга! Оливия стала обходить вокруг комода, но остановилась, услышав его рычание – честно говоря, скорее, львиное, чем собачье, – а затем раздался громоподобный, ужасающий грохот.

Оливия увидела герцога.

– Ваши книги, – промолвил он с дикарской ухмылкой, – видали и лучшие дни.

Он перевернул книжный шкаф.

– Ах вы, невежа! Вы… – Схватив в охапку газеты, Оливия понесла их к расположенному в гостиной камину. – Топливо для очага! Какой прок отшельнику от новостей…

Его руки схватили ее за плечи. Он с такой яростью развернул ее, что Оливия, дабы не потерять равновесия, уцепилась за первую попавшуюся под руки опору, которая оказалась… самим Марвиком.

Оливия оторопела. Да, это ее руки сжимают его руки. Его руки. На ощупь они напоминают железо.

Он вышел. Вышел из своей спальни.

Ее пальцы отпустили его, словно схватились за раскаленные угли. Но убежать она не успела: герцог схватил ее за локти. Он прижал их к ее ребрам и держал Оливию перед собой, обжигая ее тяжелым, как у кузнечных мехов, дыханием.

Она осмелилась поднять на Марвика глаза. Его лицо превратилось в устрашающую маску, силу его гнева можно было определить по бьющейся на виске жилке. Взгляд Оливии скользнул с его устрашающе остекленевших голубых-голубых глаз и опустился на кучу газет, упавших на пол.

Когда дело дошло до последних новостей, она уже не испытывала былого вдохновения.

– Вы… – очень низким голосом начал герцог, но тут же замолчал – наступила тишина, как перед падением гильотины.

Но если бы он и договорил, его предложение не сулило бы Оливии ничего хорошего. Она попыталась шевельнуть губами, но они совершенно одеревенели.

– Как хорошо, – с трудом промолвила она, – видеть, что вы вышли из своей спальни.

В яблочко! Марвик отскочил от Оливии и, пошатываясь, отступил назад. А потом огляделся по сторонам невидящим, обезумевшим взором, словно только сейчас понял, где находится.

Это ее шанс! Она убежит.

И он тоже убежит – прямиком в спальню.

Казалось, суставы Оливии заржавели и застыли, так сильно они сопротивлялись ей, когда она присела на корточки, чтобы собрать газеты.

– Вот, – сказала Оливия, протягивая газеты герцогу и моля бога, чтобы он не заметил, как дрожат ее руки. – Почитайте их на диване. – Это предложение прозвучало как истеричный вопль. – Здесь очень хорошее освещение!

Не сводя с нее глаз, герцог потянулся к газетам, как человек, плывущий под водой – очень-очень медленно, но вместо газет его руки сжали запястья Оливии.

Она вздрогнула и замерла или попыталась замереть – инстинкт загнанного в угол зайца подсказывал ей застыть на месте. Но бешеное биение сердца сотрясало тело Оливии с головы до пят.

«Ну, вот ты и попалась», – прозвучал у нее в голове тихий насмешливый голосок.

У герцога были очень большие руки: они почти скрыли ее запястья, обхватили их крепко, как наручники. Его большие пальцы легли аккурат на ниточки ее пульса.

Марвик точно знал, с какой скоростью бьется сердце Оливии.

– Как вы смеете? – тихо спросил он.

Она посмотрела ему в лицо. Его глаза уже не были остекленевшими и невидящими. Герцог – при мысли об этом Оливия вздрогнула – смотрел на нее, внимательно ее разглядывал, изучал. И выражение его лица больше не было безучастным.

Оливия тоже смотрела на него. Она была настолько удивлена переменой в герцоге, что не знала, как защититься под этим пронзительным взором. Поэтому она нырнула в него с головой, и ее неожиданно захлестнуло очарование. Что она теперь видела на его лице? Что в ее собственном лице могло вызвать такое сосредоточенное внимание?

– Как вы смеете? – снова прошептал герцог, и его пальцы обвили ее пальцы. А потом, без предупреждения, его большие пальцы погладили чувствительную кожу на внутренней стороне ее запястий.

Оливии не хватало воздуха. Ее подхватила волна жара, и это было неправильно, она почувствовала, что слабеет.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – прошептала Оливия.

– Нет, понимаете.

Его пальцы опять погладили ее. Оливия с трудом сглотнула. Это ощущение ее тревожило. Оно было слишком сильным. Она почувствовала, как оно разливается в ее животе. Она должна отвернуться от него. Она отвернется от него через одно мгновение…

– Гав? – прошептал он.

Ее щеки залило румянцем.

– Что ж… Вы должны признать, что вам действительно необходимо подстричься.

По его губам пробежала легкая улыбка. Его пальцы отпустили ее руку и, опускаясь, скользнули по ее коже.

– Есть ли кто-нибудь в доме, кому я мог бы доверить ножницы? – спросил герцог. – Я же все ножницы отдал, потому что они целились в мое горло.

Это шутка? Чудо из чудес!

– Пойдемте, – хрипло проговорила Оливия. – Но будьте разумны. Мертвые не платят жалованье.

Его улыбка вновь ожила, но быстро исчезла. Марвик нахмурился и отвернулся.

– Пришлите кого-нибудь поставить на место шкаф, – ворчливо приказал он.

Еще одно чудо.

– Сию минуту, ваша светлость.

Подобрав юбки, Оливия выбежала из комнаты и тут же наткнулась на Викерза, который схватил ее и обвел внимательным взглядом.

– Боже мой! – прошептал Викерз, широко распахнув глаза. – Боже мой, миссис Джонсон.

Оливия высвободилась из его рук. У нее не было времени на всякую ерунду.

– Вы что, не слышали, что он сказал? Вы же подслушивали, не так ли? Я должна привести горничных. Нам надо убрать в комнатах.

Викерз бросился следом за Оливией, которая стала быстро спускаться по лестнице.

– Я не слышал, как он это говорил. Только про то, что кто-то должен поставить шкаф на место…

Оливия бросила через плечо нетерпеливый взгляд.

– Совершенно ясно, – промолвила она, – что вы просто не знаете, как надо слушать.

* * *

Оливия вернулась через час – позднее, чем ей хотелось бы, но горничные оказались до смешного упрямы в своем нежелании идти в покои герцога, так что ей пришлось прибегнуть к нескольким угрозам, чтобы убедить их. К угрозам! Ей! Она никогда и представить себя не могла головорезом, но Марвик оказался отличным учителем.

Оливия оставила горничных ждать в коридоре – они были бледны и страдали, как мученицы накануне казни, а она вошла в покои герцога, чтобы быстро осмотреть поле боя.

Правящий безумец сидел на диване, погрузившись в страницы «Морнинг Геральд».

Оливия облегченно вздохнула. Наверняка Марвик слышал, как она вошла, потому что он приподнял брови, однако не посмотрел на нее.

– Я привела горничных… – начала она.

– Нет, – сказал он, перелистывая страницу.

Оливия решила, что не расслышала его.

– А слуги поставят шкаф, – продолжала она. – Как приятно видеть, что вы все еще здесь. Отлично! Конечно, вы должны простить меня за то, что я поздравляю вас с таким пустяком – с тем, что вы остались на месте, ведь вы же не ребенок, который может уползти. Но вы должны знать, что они об этом судачат – внизу, я имею в виду.

Это была насмешка, но Оливия рисковала намеренно. Осталась ли у него хоть капля гордости? Если да, то это может быть полезным.

Герцог заморгал. А потом поднял глаза, и его лицо потемнело.

– Внизу?

Да, она уже изучила его достаточно хорошо, чтобы понимать, что герцогу не понравится быть объектом сплетен.

– Под лестницей. – Она приветливо улыбнулась. – Я имею в виду вашу прислугу.

Марвик издал какой-то странный звук. А потом встал, толкнув диван пяткой.

– Вы хотите сказать, что прислуга сомневается в моей способности жить в собственной чертовой гостиной?

– О, ну-у… – пожав плечами, Оливия издала тихий смешок, который прозвучал чуть более нервно, чем она хотела, – …знаете, ленивые руки – дьяволово подспорье. А поскольку вы никого не пускаете к себе для уборки, то чем им еще заняться?

Запустив пятерню в свои светлые волосы, герцог огляделся по сторонам, как будто что-то искал глазами.

– Где Викерз? – резко спросил он. – Господи, как вы сюда попадаете?

Оливия с трудом сдержала усмешку. Нелепо даже представить, что Викерз пытается остановить ее.

– Ваш лакей на кухне, флиртует с помощницей кухарки. Если его там нет, вы можете найти его в коридорах, где он флиртует с остальными горничными. Предупреждаю вас, что его комнаты весьма удобны с любых точек зрения. Так что предрекаю вам сюрприз – или несколько – месяцев через девять.

Рот Марвика изогнулся. Вероятно, это был спазм, а не улыбка, потому что он мгновенно прошел. Герцог, прищурившись, обвел Оливию оценивающим взглядом.

– Как вы неделикатны, миссис Джонсон, – промолвил он.

Она опять стала «миссис»? Как мило!

– Да, я склонна к неделикатности, – призналась Оливия. – Это мой порок.

– Один из многих, – поправил ее герцог.

– Верно, но кто их считает?

Фыркнув, герцог снова сел. Он развязал пояс на халате, полы разошлись, и стало видно, что рубашка не заправлена в брюки. На сколько же он похудел? Брюки на нем едва держатся.

Но что с ней такое? Не испытывает же она самую малость любопытства, думая о том, что увидит, если они вдруг спадут с него?

Должно быть, его безумие заразно. Испытывая зуд и чувствуя себя не в своей тарелке, Оливия сказала:

– Могу я позвонить, чтобы вам принесли чаю? Девушки с удовольствием наведут вокруг вас порядок, если вы пообещаете, что не будете угрожать им.

– Нет. – Но он сказал это очень спокойно.

– Ну хорошо, чаю не надо, тем более что для него еще рановато. Оставайтесь там, где вы есть. Это не займет больше часа.

А затем, прежде чем герцог успел возразить ей, Оливия выбежала из комнаты и схватила за запястье Полли.

– Пойдемте! – сказала она.

Полли, в свою очередь, ухватилась за локоть Мьюриел.

– Я не пойду!

– Боже мой! – завопила Мьюриел. Ее ноги заскользили по полу, когда Оливия поволокла Полли – а вместе с ней и ее – к двери. – Дорис, убегай! Спасай свою жизнь!

Дорис развернулась и бросилась к лестнице.

– Ни шагу дальше! – крикнула ей Оливия. – Немедленно вернись.

Плечи Дорис поникли, и она неохотно повернула назад.

– Я не пойду! – вопила Полли. – Я не… – Внезапно она замолчала на полуслове, ее лицо посерело.

Оглянувшись через плечо, Оливия обнаружила стоящего в дверях герцога, который ошеломленно смотрел на происходящее.

– Я же говорила, что вам не надо вставать, – весело сказала Оливия. Она потянула Полли за руку. – Все в порядке. – А потом, изогнувшись так, чтобы Марвик не увидел, Оливия сильно толкнула Полли в плечо.

* * *

Горничные занялись своим делом, шелестя и робея, как мышки. Герцог их игнорировал. Они бесполезны. Его сумасшедшая экономка с красными, как грудка снегиря, волосами бесполезна. Все, что его интересовало, – это редакционная статья, которую он обнаружил в конце «Морнинг Геральд». Она была написана человеком, которого он когда-то считал своим другом, – человеком, который, вероятно, понятия не имеет о том, насколько оскорбителен заголовок: «БЛАГОРАЗУМНЫЙ ВЫБОР ЛОРДА СОЛСБЕРИ».

Под ним более мелким шрифтом был набран подзаголовок: «БАРОН БЕРТРАМ – БЛАГО ДЛЯ АНГЛИИ».

Марвик стиснул зубы. И глубоко-глубоко вздохнул.

Арчибальд, барон Бертрам: известный человек пятидесяти с чем-то лет, слащаво учтивый со своими, и политическими оппонентами, с демонстративно утонченными манерами. Регулярный посетитель церкви святого Георгия на Ганновер-сквер, где он бывает по средам и воскресеньям. Лучший, самый безупречный выбор, чтобы возглавить сейчас либералов, считают дураки и наивные. Еще бы, «богобоязненный человек с твердыми принципами, преданный семье и стране»!

Маргарет развлекала семерых мужчин. Но все они были его политическими врагами, кроме Бертрама. Бертрам был его единственным союзником в палате лордов. Его соратник, его главная поддержка.

Остальные слова выпрыгнули из статьи: заслуживающий одобрения. Преданный. Скромный…

Иллюстратор постарался и очень похоже изобразил красивую линию носа Бертрама.

Аластер подумал о кровати в соседней комнате. У него появились новые ощущения, когда он сменил кровать на диван, но сколько же ночей он провел на той кровати рядом с Маргарет, даже не представляя, как она обводит его вокруг пальца.

Маргарет не осмелилась бы спать с Бертрамом в этом доме. Но ради собственного удовлетворения Аластер приказал вынести из покоев герцогини всю мебель и отправить ее на аукцион. Всю, кроме огромной кровати с пологом, на которой она спала. Ее он прошлой весной разломал голыми руками и оправил обломки в работный дом – на растопку.

Из состояния оцепенения герцога вывел какой-то шум: стук, тихий вскрик. Подняв голову, он увидел светловолосую горничную, которая поправляла вазу. Поймав на себе его взгляд, горничная замерла от ужаса, как лиса на перекрестье.

– Продолжай, Мьюриел! – Экономка дала это указание от двери в спальню, откуда она, подбоченясь, наблюдала за горничными.

Герцог раздраженно отложил газету. Эта дамочка обладает удивительной способностью излучать властность, которой она на самом деле не обладает.

– Миссис Джонсон, скажите-ка мне кое-что.

Она повернулась к нему со спокойной улыбкой. Интересно, она смотрела на свое отражение в зеркале? У нее была гладкая, без морщин, кожа с легким румянцем и веснушками, как у ребенка. Осознает ли она, сколько ей лет? У нее достаточно причин бояться его. Видит бог, она видела его в таком состоянии… о котором ему и думать не хочется. Впрочем, она всего лишь прислуга. И что это значит?

Она думала, что он на грани самоубийства.

Марвик стиснул зубы. Она – всего лишь прислуга. Но это не важно. Его раздражала ее ленивая манера двигаться, словно никто не мог удивить или испугать ее – даже он. Ее уверенность бессмысленна. Ей есть хотя бы двадцать пять лет? О чем только думал Джонз! Экономка не должна быть такой молодой! Ее волосы яркие и живые, как флаг. Вообще-то это чертовски смешно. Без сомнения, волосы крашеные.

Ему надо потолковать с Джонзом. Добраться до дна этого нелепого решения взять ее в экономки.

– Я хочу знать, – промолвил он ледяным тоном, – не могут ли служанки выполнять свои обязанности без вашего присмотра? – Она постоянно находится рядом. – Вам больше нечем заняться?

Оливия пожала плечами.

– Я счастлива потратить время на то, чтобы обеспечить комфорт для вашей светлости.

Против его желания, о котором он ей говорил. Да, он это заметил. Герцог не смог бы объяснить, почему продолжает терпеть ее. Наверное, от скуки. От извращенного удивления ее безумству. И у нее самая мягкая кожа, к какой он когда-либо прикасался.

Герцог поерзал на месте – последняя мысль пришлась ему явно не по нраву.

– Я говорю не о себе, – резко промолвил он. – Я говорю о прислуге. Если они не знают, что надо делать, и не могут обойтись без вашего присмотра, то я предлагаю вам это исправить.

Оливия с готовностью кивнула:

– Отличный план, ваша светлость. По сути, я уже начала это делать. Нормальное человеческое желание – угодить своему хозяину, верно? И я воспользовалась возможностью сделать это. – Она засияла. – Боюсь, в последнее время вам не хватало заботы.

Марвик изумленно смотрел на нее. Да как она смеет осуждать его?

Оливия наградила его еще одной очаровательной улыбкой.

Марвик нахмурился и перевел глаза на газету. Ему не нравилась ее улыбка. Пока экономка не улыбается, она кажется безобидной простушкой. Очень молодой, но с налетом интеллекта – ха! Впрочем, это впечатление слишком обманчиво и наверняка появляется из-за ее очков и странного правильного говора.

Но вот улыбка разрушает иллюзию того, что у нее такое уж безупречное лицо. От улыбки на ее щеках появляются ямочки. Она привлекает внимание к ее рту, к ее пухлым губам. Правда, пухлая у нее только нижняя губа. А верхняя…

Это его не касается. А если экономка и… – такое может прийти в голову, только если дать воображению о-очень большую волю – …хорошенькая, то это еще один изъян. Экономки не бывают хорошенькими. Хорошей экономке столько лет, что в ней трудно узнать женщину.

– Сколько вам лет? – спросил он, не поднимая глаз от газеты.

– Достаточно для того, чтобы оценить преимущество чистоты, ваша светлость. Поверьте, вы высоко оцените результаты нашей работы.

Марвик уставился на заголовок. Ее следовало бы отчитать за это нахальство. Он должен уволить ее. Опять. Черт возьми, почему она все еще здесь?

Герцог глубоко вздохнул. Это помогло ему удержать язык за зубами. Господи! Воздух в комнате становился чистым и свежим, и его поразило, что ему это… нравится.

Эта мегера права. Его покои давно пора отмыть.

– Следите за своим языком, – приказал он и раздраженно расправил газету. Джонз мог бы погладить ее и получше. Пора бы ему научиться это делать.

Через мгновение молчание стало досаждать ему. Он сделал ей замечание. Она должна извиниться. Она подает плохой пример горничным.

Марвик поднял глаза, чтобы сказать очередную резкость, и увидел, что она помогает одной из горничных. Служанка обнаружила стопку нераспечатанных писем у него на буфете. И попыталась принести ему эту кипу голыми руками. Миссис Джонсон зашептала ей:

– На серебряном подносе, Мьюриел. Тебе же это известно.

– Но их так много.

Миссис Джонсон подняла голову и заметила, что он за ними наблюдает.

– Ваша светлость, как рассортировать вашу почту? Быть может, вам будет удобно, если мы разложим ее по алфавиту?

Господи, чем это поможет?

– Оставьте ее на месте.

– Но для того, чтобы хорошенько промыть буфет…

– Я же сказал, оставьте ее!

Его губы сжались в узкую упрямую линию. Ее лицо стало краснеть, отчего веснушки проступили на нем еще отчетливее. Веснушки сейчас не в моде; такое обилие веснушек можно счесть уродством. И как получилось, что все они собрались на розах ее щек?

Злясь на самого себя, герцог вновь занялся газетой.

– Может быть, – снова заговорила экономка, – если бы я разложила их по почтовым маркам…

– Нет. – При одной мысли обо всех этих письмах он почувствовал тяжесть в груди. Стопка писем росла и росла. Не получив ответ, написавшие письма люди должны были подумать, что он не хочет о них и слышать. Но они просто продолжали писать и писать. Святой господь! Ответишь одному – и придется выяснять, чего хотят все остальные.

– Сожгите большую часть писем!

Молчание.

Герцог смотрел на газетные строчки. С таким же успехом он мог бы пытаться прочесть египетский манускрипт.

– Может быть, было бы проще, – робко промолвила экономка, – если бы кто-то распечатал их и рассортировал по степени важности…

Марвик рывком опустил газету. Четыре служанки замерли. Его охватило странное чувство – древнее, едва узнаваемое: смущение.

Он глубоко вздохнул.

– Я не желаю читать их. – Его голос оставался спокойным, и это уже что-то. – Мне неинтересно их содержание. Я не буду отвечать на них. Сожгите их, миссис Джонсон.

Лицо экономки представляло собой прелюбопытный прозрачный экран, за которым роились ее мысли. По легкому вздрагиванию одной ее брови Марвик понял, как ей не нравится его приказание. А потом едва заметное движение подбородка выдало ее смешное и абсолютно нелепое желание. Она собиралась спорить с ним.

– А что, если… – начала было она, но тут же осеклась.

Как он и предполагал, ее румянец стал еще ярче. Было что-то… интересное… в ее лице. Как просто читать ее мысли! Сколько времени прошло с тех пор, как он видел кого-то? Как давно он обращал внимание на мелкие детали, на нюансы чьего-либо выражения?

Боже, за последний год он не может вспомнить ни одного образа. Вообще ничего, кроме сада. Сада, который сейчас мертв. Но Аластер помнил его в полном цвету прошлым летом. Это все. Ничего больше. Словно разоблачение Маргарет, сущности которой он не смог разглядеть, ослепило его и мешало видеть почти все вокруг…

Герцог даже не помнил, кто пришел на ее похороны. Он не помнил ничего, кроме могилы, к которой он пришел несколько недель спустя. «Кем ты была?» – это единственная мысль, которая не давала ему покоя. «Кто здесь лежит?» «Кем ты была на самом деле?»

Но даже это было своего рода слепотой, огромным самообманом. И он удивлялся не Маргарет, а собственному неведению, тому огромному пространству, полному вещей, о которых он не догадывался и о существовании которых никогда не подозревал. Он, гордящийся своей способностью предвидеть все.

– Подожди! – услышал он голос миссис Джонсон. Одна из горничных хотела бросить письма в огонь. Та девушка была послушной служанкой. – Ваша светлость! – сказала экономка. Она встала так, чтобы попасть в поле его зрения. Судя по тому, как решительно вздернулся вверх ее подбородок, она собралась с духом. Такое мелкое наблюдение, а открывает так много! Когда-то раньше Марвик очень хорошо прочитывал то, что написано у людей на лицах. Когда-то он мог с тридцати шагов определить ложь. – Я представить не могу, что вы хотите сжечь всю вашу почту, – говорила экономка. – Что, если…

– Да, – язвительно промолвил герцог. – Прости, господи, если я пропущу приглашение на благотворительный бал.

Оливия нахмурилась, но промолчала. Его мозг сам сформировал ее ответ: «В этих письмах может быть бесчисленное количество важных сообщений».

– Я могла бы прочесть их, – сказала миссис Джонсон.

Он отложил газету.

– Вы… – равнодушно проговорил он. – Вы предлагаете прочесть мою личную корреспонденцию?

Даже горничные оторопело уставились на экономку. Герцог отметил это про себя со злобным удовлетворением. Они, как и он, тоже считают ее сумасшедшей.

– Ну-у… – Ее подбородок напрягся. – Полагаю, раз они годятся для печки, то, думаю, сойдут и для моих глаз. Если только у вас нет… секретаря?

Марвик фыркнул.

– Нет, – бросил он в ответ. – О’Лири вызвали домой в Дублин несколько недель… – Нет, с ужасом подумал он, несколько месяцев назад. – У меня нет секретаря.

– Что ж, тогда…

– Я его уволил. Он настойчиво рвался читать мои письма.

Экономка рассмеялась.

Герцог направил свой хмурый взгляд на поднос с завтраком. Так он пошутил? Боже, он совершенно сбит с толку. Ему кажется, что голова набита ватой. Крыльями летучих мышей, паками и ногтями. Сколько времени прошло с тех пор, как его мозг работал по-настоящему?

Взгляд перешел на заголовок.

– Ну и…? – спросила мегера. Это ее собственное слово. Себя она знает прекрасно, в этом Аластер не сомневался.

Так о чем она болтает? Он был не в состоянии вспомнить. «БЕРТРАМ – ЭТО БЛАГО». Герцог вспомнил про пистолет, спрятанный в его спальне. Его прежняя жизнь мертва. Без сомнения, он может вернуть ее. Но это не то, чего он хочет.

А хочет он устроить кровавые разрушения. «Давайте выпустим на свободу псов войны!»

– Ваша светлость…

– Да, – перебил он экономку только для того, чтобы она замолкла.

– Благодарю вас. – Герцог услышал шуршание ее юбок, когда она направилась к нему. Господь на небесах! Неужели она не может оставить его в покое? – Я хочу попросить вас еще кое о чем, – сказала она, усаживаясь напротив него, усаживаясь в его присутствии, не попросив разрешения и не извинившись! Это точно заслуживает резкого выговора. Марвик открыл было рот, но Оливия не дала ему сказать и слова. Прислонившись к комоду, она прошептала: – А вы на прошлой неделе случайно не съели пять фунтов трюфелей?

Боже правый, это еще что?

– Нет!

– Я так и думала. – Она сняла с себя очки, открыв его взору глаза удивительного светло-голубого цвета. Герцог внезапно забыл, что хотел сказать. Она протирала рукавом стекла очков, продолжая говорить. Впрочем, она могла бы нести полную бессмыслицу, потому что он не слышал слов, а продолжал молча смотреть на нее.

Ее глаза были точно такого же цвета, как небо над его садом прошедшим летом. В безоблачные дни, когда солнце ярко сияло, небо было именно такого цвета. И оно светилось над ним, как будто насмехалось. «Это не для тебя. Все это больше не для тебя», – словно говорило оно.

Экономка снова нацепила очки на нос, и блеск стекол скрыл прячущееся за ними чудо.

У экономок не бывает таких глаз.

– И я просмотрю ваши письма, – серьезно договорила она. Встав, Оливия пошла прочь, оставив его в… полном смятении.

Герцог осторожно вдохнул. Да, это не игра его воображения: она оставила за собой слабый аромат роз.

Это духи? Почему он раньше не замечал этого запаха? Именно таким Аластер представлял дух сада. Но он никогда не позволял себе открыть окно, потому что боялся разочарования.

Черт возьми!

Аластер снова вдохнул, и дверь за нею закрылась.

Его экономка пахнет, как лето.